Куприн А. И. Пёстрая книга. Несобранное и забытое.
Пенза, 2015.
ЛЕСЕНКА ГОЛУБАЯ
правитьНа французском фронте был ранен в живот осколком немецкого снаряда русский пехотный капитан Андрей Андреевич Чистов. Скорая и верная помощь раненым воинам была поставлена во французской армии превосходно. Но от невольного ли запоздания, от случайной ли небрежности при первой перевязке или, наконец, от загрязнения, рана капитана Чистова была в госпитале признана не только тяжелой, но и грозящей быстрым смертельным исходом. Вообще, ранения в живот считаются наиопаснейшими для жизни, да и сам Андрей Чистов был настолько сведущ во французском языке, что без особого труда понял из разговора двух врачей название своей болезни: гнойное воспаление брюшины. Понял он из кратких, отрывистых распоряжений старшего доктора насчет завтрашней операции также и то, что его положение — более чем безнадежно.
Чистова лихорадило, но сознания он не терял. Лежал на спине, вытянув руки вдоль тела, поверх пикейного одеяла, не ощущая в себе ничего, кроме густого скучного равнодушия. В голове была пустота и какой-то шелестящий, стрекочущий шум, точно там, внутри, неутомимые писцы писали на пишущих машинках и все перелистывали страницы.
Так было днем. Но вот порозовел, посмуглел, стал темнеть тихий весенний вечер. В монастырском саду, над старыми каштанами, высоко в кротком бирюзово-зеленом небе, робко задрожала первая звезда — чистая, невинная и нежная. Санитары закрыли на ночь стрельчатые старинные окна упраздненного монастыря, и сразу вновь сделался ощутимым на несколько минут угнетающий запах больницы, к которому за день привыкаешь так, что не замечаешь его. Зажглись электрические лампочки под глубокими коническими колпаками из зеленого стекла. Сразу почернели оконные стекла. Наступила ночь. Тогда душою Чистова овладели тревога и предсмертный страх. Нигде нет таких зловещих, таких печальных и томительных ночей, как в госпиталях и больницах.
Теперь уже не писцы торопливо стучали клавишами и шелестели бумагою у него в голове: ее наполнили, теснясь, язвительные мысли о прошлом и непоправимом, жгучий стыд за все гадкое, сделанное при жизни, и холодный ужас перед тем будущим, которое разверзнет перед ним завтра черную бездонную пасть.
Должно быть, он застонал незаметно для самого себя, потому что неслышными, легкими шагами подошла к нему, в белом своем платье, ночная дежурная — сестра Тереза — и бережно склонилась над ним.
— Вам нехорошо, друг мой? Чем я могу помочь вам? Хотите я посижу с вами? Если же вы очень страдаете, то доктор разрешил впрыснуть вам морфий.
И она осторожно присела около него на табуретку.
Чистов не видел теперь в полутьме её лица, но ясно припоминал и воображал его. Оно все дышало тишиною, состраданием, нежностью и добротой. Женщины разных стран, классов и типов могут быть красивыми или некрасивыми, в зависимости от расовых, культурных или личных вкусов. Но всякая женщина прекрасна, когда она озарена всечеловеческими чувствами материнской любви и братского милосердия.
— О да, милая сестра, побудьте со мною, если это вам не трудно. Дайте мне вашу руку, дорогая сестра Тереза. С вами мне не так страшно.
— Чего же вы боитесь, брат мой? Все во власти Божьей, и без его воли ни единый волос не упадет с головы человека. Ведь вы веруюший?
— Я христианин и верю, как могу. Не так совершенно, как надо и как я хотел бы. Но, сестра, я боюсь не смерти, я трепещу перед будущей жизнью… Я солдат и скажу вам без хвастовства, что много-много раз, не моргая, глядел в лицо смерти. Но загробная жизнь ужасает меня… Не могу я овладеть собою, когда думаю о ней!
— Не бойтесь. У Господа так много, так неисчерпаемо много милости!
Чистов мучительно заерзал головой по подушке, застонал и заскрипел зубами. Сестра Тереза тихо поднялась, отошла к столу под окном, освещенному бледно-зеленым светом низко опущенной лампочки, и через минуту вернулась к больному. Она отвернула назад рукав его рубахи. Чистов почувствовал легкий укол между локтем и плечом.
— Сейчас вам будет легче, — прошептала сестра.
— Спасибо, сестра моя, — сказал Чистов и слабо погладил её руку.
— Но вы послушайте меня. Мне некому сказать… И времени мало…
— Говорите, говорите.
— Вы правы, Бог всемилостив и конца нет его доброте и любви, ибо он сам — Любовь. Но ведь должны мы также верить в грядущую награду праведникам и в наказание грешникам. В рай и в ад. Не так ли?
— Да — грустно согласилась сестра Тереза. Должны.
— Так вот, милая, святая сестра, я так ужасно и чрезмерно нагрешил против всех заповедей Божьих, понимаете ли — против всех,
— что, знаю, мне уже не будет прощения на том свете.
— Не говорите так. Это нехорошо. Это отчаяние. Великий грех.
— Подождите, сестра моя… Я заранее преклоняюсь пред высшим правосудием. Виноват — терпи наказание без ропота. Я знаю, что завтра у меня будет лишь один шанс на миллион — остаться в живых на операционном столе. Но, Боже, как мучительно, как нестерпимо горько мне думать о том, что теперь уже поздно, что я не могу уже всеми делами и усилиями оставшейся мне жизни хоть немного облегчить, хоть отчасти залечить сделанное мною зло. Вот что меня терзает больше всего, даже больше того, что умру я без христианского покаяния…
Сестра Тереза еще ниже наклонилась к его лицу.
— Молитесь.
— Еще два слова, сестра… Понимаете ли вы, что это позднее сожаление, эта невозможность переделать или загладить прошлые ошибки — это и есть начало вечного наказания. И там, в аду, — каков бы он ни был, я не в силах буду никогда утолить этого жгучего сожаления и отчаяния. Вот они: вечный адский огонь и вечная жажда! Один католический священник, мой друг и брат по войне, однажды рассказал мне о святой Терезе, которой благословенное имя вы носите с такою скромною честью. Случилось раз, что она заплакала. Ее спросили о причине слез, и она ответила: «Мне стало жалко дьявола. Как он несчастен! Он хочет любить, но не может». Слыхали ли вы, сестра моя, что-нибудь ужаснее этого приговора? Но ведь та же судьба ждет и его жертвы. На веки вечные. Подумайте: не знать любви!
— Молитесь — повторила сестра. Теплая слеза капнула на щеку Чистова.
— Молитесь Пресвятой и Пречистой Деве, Матери Спасителя Нашего! Молитесь Ей! Только Ей! Молитесь сейчас же! Повторяйте за мною слова молитвы.
С глубокой верой, со страстной мольбой стала она читать трогательные и сладкие слова какой-то прекрасной вдохновенной молитвы. И хоть они были французские, но повторявший их за сестрою беззвучным шепотом Чистов понимал каждое, во всем его чудесном смысле, слово. Когда сестра окончила, перекрестилась и перекрестила больного, он почувствовал в душе тихую и легкую, точно улыбающуюся, свежесть.
— Спите с Богом, брат мой. Пресвятая услышит вас.
На другой день его оперировали. Известный хирург (кстати, — русский врач, еврей, от которого автор и слышал этот рассказ), делавший операцию, был твердо убежден, что капитан не выживет; такие жестокие размеры приняла болезнь. Но искусство доктора, богатырский организм Чистова, воля случая — а я думаю, что его молитва, дошедшая до Преблагой, — совершили чудо. Выпутался капитан из объятий смерти; только пришлось ему пролежать на спине два месяца. И как-то однажды вечером, когда он шепотом благодарил сестру Терезу и, слабый, как все поправляющиеся после тяжкой болезни, плакал, целуя её руки, — она сказала:
— А теперь я вам расскажу, почему человеку, дошедшему до последнего отчаяния в милосердии Божьем, надлежит молиться Пресвятой Богоматери. Существует у нас в набожной Бретани такая легенда:
"Когда окончил свою земную жизнь святой апостол Петр и был призван на небо, то вручил ему Господь, взамен ключей от Церкви, небесные ключи от райских ворот. Со всей священной ревностью нес свою высокую службу святой Апостол, отпирая двери рая для душ тех людей, которые своей земной жизнью и по решению Высшего Праведного Судьи оказывались достойными небесных блаженств.
И так много лет велся этот неуклонный и чинный порядок.
Но только однажды приходит Апостол Петр к Господу Богу в великой тревоге и, целуя конец его светоносной ризы, говорит:
— Господи, да минует меня Твой гнев: должен я сказать Тебе о моем беспокойстве. Вот уже много дней, как я замечаю в пресветлом Твоем рае некоторых людей, которых я не впускал в райские двери. Не могу себе объяснить, как они сюда пробрались. И лица их как бы не очень походят на лица праведников. Боюсь, уж не козни ли это дьявола? Он и слуги его ловки на всякие хитрости. Но, зная, что ключи всегда у меня и что другого входа нет, не перестаю недоумевать и даже скорбеть.
Господь ответил:
— Твоя служба — твой и ответ, святой Апостол. Смотри внимательнее за входящими в рай — и перестанешь видеть незваных гостей.
Прошло еще несколько дней. Опять приходит Апостол к Саваофу:
— Боже великий и милосердный! Что ни день, все больше проскальзывают чужие люди, неведомыми мне путями, через райскую ограду. Обращаюсь к Твоей мудрости и власти: я же здесь бессилен, и мудрость моя ничтожна. Ты один — Всезнающий.
Тогда сказал Бог:
— Следуй за мною, Святой Петр. Обойдем вместе пределы рая и сами исследуем, в чем причина тех явлений, которые тебе наделали столь много законной и похвальной тревоги. Идем.
Так и пошли они: впереди Владыка, сзади апостол. Долго ходили, даже устали. Дошли, наконец, до малой гранатовой рощицы и заметили сквозь ее ветви чей-то голубой хитон. Подошли осторожно поближе и что же увидели? Под горой, на зеленой лужайке, усыпанной маргаритками, стоит Пресвятая Дева Мария и смотрит вниз, с края глубокого обрыва, откуда видна вся земля и видны все люди. В руках же у Пречистой тоненькая едва видная лесенка, сотканная из тончайшего голубого шелка.
Слышатся из пропасти жалкие стоны, слышатся вопли страдания, слышатся жаркие, горькие мольбы. И вот раз за разом отпускает Пречистая свою паутинную лесенку; та развертывается, падает вниз, и один за одним вскарабкиваются по ней на лужайку бледные, исстрадавшиеся, измученные, заморенные, забитые люди, мужчины и женщины, и робко исчезают в райских садах, цветниках и рощах. И после каждого спасенного подымает Владычица вверх прекрасный свои руки и говорит умиленно:
— Господь мой и Бог! Ты все видишь, слышишь и знаешь. По неизреченному Своему милосердию, прости мне, что нарушаю я мудрые порядки твоего Пресветлого Рая. Но жила я на земле и сама я — мать. Могу ли я отказать матери, умоляющей за сына? И не я ли мать всего слабого, страждущего человечества? Отпусти мне грех мой.
Положил тогда Бог всемогущую свою руку на плечо Апостола Петра и сказал:
— Пойдем отсюда, святитель, потихоньку. Нам с тобой здесь делать нечего.
А когда Чистов совсем поправился и, уезжая опять на фронт, прощался с сестрой Терезой, то повесила она ему на шею, на голубом шнурочке, маленький серебряный образок Богородицы с той самой надписью, которую каждый может видеть на фронтоне Миланского собора:
Mariae nascenti.
ПРИМЕЧАНИЯ
правитьРассказ. Впервые под названием «Лесенка Богородицы» с посвящением С. В. Денисовой опубликован в журнале «Иллюстрированная Россия» (Париж, 1926, № 35, 28 августа) — в день православного праздника Успение Богородицы. С новым названием и без посвящения вошел в сборник "Новые повести и рассказы (Париж, 1927).
— Mariae nascenti — Марии рожденной, т. е. собор посвящен Рождеству Богородицы.
Печатается по: Куприн А. И. Новые повести и рассказы (Париж, 1927).