Лекции в Ярославском лицее (Ушинский)

Лекции в Ярославском лицее
автор Константин Дмитриевич Ушинский

Опубл.: 1847. Источник: az.lib.ru • Впервые опубликованы А. Н. Острогорским (Собрание неизданных сочинений К. Д. Ушинского. СПб., 1908).

К. Д. Ушинский

Лекции в Ярославском лицее

Оригинал здесь: http://dugward.ru/library/pedagog/ushinskiy_lekcii.html.

Лекция первая

Мм. Гг.

Вам известно, что наш лицей в новом своем преобразовании имеет целью приготовить камералистов на службу нашего отечества. Этим действием правительство наше выражает сознание современной необходимости камерального образования для России и предлагает нам средства быть полезными отечеству на этом поприще. По выбору предметов, которые составили мою кафедру, на мне лежит обязанность не только познакомить вас частно с каждым из этих предметов, но и показать вам общее значение камералистики. А потому первое наше знакомство я начну тем, что постараюсь вам уяснить, насколько это возможно для первого раза, взаимное наше назначение.

Конечно, более всего желал бы я, чтобы мы поняли друг друга, чтобы ваше внимание еще более согрело мою ревность и чтобы то и другое было плодом не суровой обязанности, а обоюдного нашего стремления к истине и желания быть полезным нашему отечеству.

Вы теперь покинули уже школьную дорогу и входите в свободную, безграничную область науки, где первым руководителем вашим должен быть ваш свободный разум, а главным двигателем — стремление к истинному просвещению. Мое же дело не указывать вам давно истертую дорогу, но идти вместе с вами по той, которая мне только известнее, чем вам; и тем более что эта дорога не только не вполне освещена, но едва проложена; да и самая цель нашего изучения является еще, и то только недавно, спорным пунктом. Еще не решен вполне вопрос, какой именно объем камеральных наук, какая наука должна быть для них основною, и не определена с точностью и сфера действий камералиста. Самое слово — камералистика — на Западе имеет случайное значение, а у нас не имеет даже и того, между тем как всеобщая потребность в так называемых камеральных сведениях, под которыми разумеют разные, но близкие понятия, делает необходимым множество учреждений, подобных нашему лицею. Кажущееся противоречие в этой мысли я постараюсь объяснить вам после, чтобы теперь оно не завело нас далеко в исследование чужих мнений.

Прежде всего я постараюсь указать вам то место, которое занимают[…] Камеральные науки находятся в сфере тех наук, предмет которых создан духовною природою человека, и именно тех, которые рассматривают человека в обществе других людей. Я не исключаю этим материальной природы из состава этих предметов — она входит в них, но входит столько, сколько человек усваивает ее себе, и притом человек как член общества. Она входит в состав предмета этих наук потому только, что человек кладет на ней печать своей духовной природы, и притом той стороны души своей, которая выражается в общественной жизни. Следовательно, предметом этой области человеческого знания, к которой принадлежат и камеральные науки, является человеческое общество в его отношениях к людям и к материальной природе. Высшим человеческим обществом является государство — в него втекают, им живут и в нем движутся все другие человеческие общества — и следовательно, эту область наук в обширном смысле можно назвать государственными науками — Staats-wissenschaften в обширном смысле.

Человек является в государстве двояким: или лицом отдельным, самостоятельным, преследующим свои частные, эгоистические интересы, которые связаны нераздельно с его исключительной личностью и сами исключают всякие интересы других лиц; или членом одного живого организма — государства, выполняющим общую цель его, с пожертвованием даже своими частными интересами. В первой Сфере двигателем является эгоизм, во второй — патриотизм. Первая сфера есть частная, эгоистическая, гражданская; вторая — публичная, общественная, государственная. Первая подчиняется последней, но последняя самым своим существованием необходимо предполагает существование первой и без нее быть не может; но гражданская сфера только в государственной находит свое полное осуществление. Но, сливаясь в жизни, эти две сферы должны быть строго различаемы в науке. Для вывода понятия камералистики необходимо очертить характер этих двух сфер, потому что из общественных наук вытекают камеральные, и все, что я скажу об общественной науке, относится к камеральной как к ее части. Гражданскую же сферу я должен отличить потому, чтобы резче определить общественную и еще камеральную, в которой предметами действия являются также имущества и которая, следовательно, может быть иногда смешана с гражданскою. В гражданской сфере человек является вполне лицом — persona, лицом отдельным, исключающим всякое другое, так что это исключение является ближайшим определением личности. Здесь он преследует свои частные, исключительныe, гражданские интересы, которые он стремится выполнить только для себя. Здесь он высказывает только свою волю, достигает только своих выгод, «я» и «мое» — первые слова в этой сфере.

По самой природе своей человек, как существо со свободною волею, имеет право на такую самостоятельную жизнь, на такое исключительное преследование своих интересов и носит в себе требование и средства самоудовлетворения, как мы назовем чувство, руководящее человеком в этой частной сфере его действий. И никто не может отказать человеку в этом праве самоудовлетворения — в нераздельности, исключительности, свободе его личности, — никто, ибо отрицающий это право сам бы уничтожил всякую силу своего отрицания. Эта свободная воля есть основа всей человеческой деятельности; только признавая ее, можно требовать отчета от человека в его деяниях. Этою свободою отличается деятельность человека от деятельности внешней природы — на ней основывается все достоинство человека; только с нею он может быть обвиняем в своей деятельности. Словом, на ней только основываются и могут основываться все действия человеческие, иначе они будут действиями внешней природы, действиями животного, как бы умны, как бы рассчитаны они ни были. Ибо часто бывают умны и действия животных. И что может быть умнее, что может быть рассчитаннее действий внешней природы?.. Следовательно, это эгоистическое чувство самоудовлетворения не есть само по себе ни злое, ни доброе, хотя может быть источником того и другого, но только необходимая основа всякого «я», без которого оно не будет человеческим.

Обладатель свободной воли есть лицо — persona — и имеет право на признание своей личности, своей свободной воли от всякого другого лица. Прежде существовали отдельно понятие человека и понятие лица; всякое живое лицо было человеком, но не всякий человек был лицом. Христианская религия навек слила эти понятия, но прежде, в древнем мире, именно в Риме, развилось вполне понятие лица; но только римский гражданин был лицом. Памятником этого ложного разделения человека и лица осталось у нас слово «гражданин» — civis, имеющее теперь и другие значения; в выражении «гражданское право» оно именно удержало свою тожественность с понятием лица, и гражданское право значит то же, что личное, частное право, — гражданская, личная, частная сфера.

Как я уже сказал, в этой гражданской сфере человек преследует свои частные, эгоистические интересы. В этом преследовании не нужно ни понуждать, ни поощрять человека. Чувство самосохранения и сохранения свободы воли своей, желание удовлетворить своим бесконечным потребностям и расширить свое владычество над всем внешним миром рождаются вместе с человеческим «я» и достаточно ручаются за то, что он не останется спокойным в этой сфере. Человек, желающий чего-нибудь, лучше всех знает, чего желает, и потому сам же должен знать и средства достигнуть желаемого. Он ищет только для себя, один пользуется плодами своего искания, а потому может и должен быть предоставлен самому себе. Но всякое лицо равно другому лицу, как всякая свободная воля равна другой свободной воле. Свободная воля может только быть или не быть, а не может быть более или менее. Одно лицо может обладать большими средствами для достижения своей цели, но всякое обладает одинаковым правом на достижение их, ибо всякое имеет в одинаковой степени свободную волю, которая не имеет степеней. Оттого-то в гражданской сфере все лица равны — в этом смысле и наше законодательство объявляет всех равными перед законом. Таким образом, одно лицо, преследуя свои интересы, встречается в них с другим лицом. Или они ищут одного и того же, или разного, но так, что если один получит свое, то другой своего не может получить. Итак, здесь должны решить степень и количество их средств удовлетворить своим желаниям — и кто сильнее, тот и получит желаемое. Но самый сильный, говорит Руссо, не довольно силен, чтобы быть всегда господином. Таким образом, возникла бы борьба между лицами, которую решали бы средства, которыми они обладают. Но при бесконечности человеческих потребностей и желаний, при бесчисленном разнообразии средств каждого лица, при шаткости и изменчивости этих средств и сил в этой борьбе все бы зависело от случая, не было бы никакого порядка и не было бы ей никогда конца. Человек погрузился бы в беспорядочный, бесконечный и бесплодный хаос, в котором погибло бы все человеческое. Но не таково назначение человека — одно сильное влечение не разрушит в нем гармонии целого. Одна бесконечная сторона его бесконечного духа не погубит других. В человеке есть другое чувство, которое управит этим чувством самоудовлетворения — не ограничит его, но подчинит, как и само себя, законам разума, или, глубже сказать, введет законы разума в это чувство самоудовлетворения — в исключительное, человеческое «я», ибо только собственный же разум человека может войти в его исключительное, собственное «я», в его личность, не разрушив ее. Только разум может повелевать лицом и не уничтожить его свободной воли; ибо разум так же принадлежит лицу, как и свободная воля. Это успокаивающее, устрояющее, спасительное чувство есть чувство Справедливости — совесть в своем развитии: voluntas suum quique tribuendi — хотение каждому воздавать должное ему. Оно так же врождено человеку, как и чувство самоудовлетворения, и живет последнем так, что человек, удовлетворяя чувству справедливости, удовлетворяет самому себе, своему «я».

Конечно, у многих нравственно неразвитых людей оно едва заметно, но тем не менее всегда и везде, у всех существует: у самых Диких народов, у самых развращенных злодеев. Это ручается за его первобытность, природность, за то, что оно рождается и живет вместе с человеческим сердцем. Конечно, в неразвитом, первобытном человеке, в сердце, каковым оно выходит из рук материальной природы, это чувство, как подтверждают наблюдения, почти ничто в сравнении с чувством удовлетворения своих, по большей части телесных, потребностей, и по-видимому, оно должно бы скоро исчезнуть в борьбе с этим диким, порывистым стремлением первобытного человека удовлетворить всем своим минутным желаниям и прихотям. Но это чувство имеет за себя огромное преимущество, непреоборимую силу — разум. На этом-то прочном основании хотя медленно, но неудержимо развивается это, вначале едва приметное, чувство. Сообразность законов разума с этим чувством не только спасает его от уничтожения, но возводит на ту высокую степень, на которой мы видим его у развитых народов. Чувство самоудовлетворения резко, порывисто, часто овладевает всем существом человека; но зато неопределенно, темно, неограниченно, а потому пусто, и человек как существо разумное, требующее определенного, разумного, не может остановиться на таком чувстве. Напротив, чувство справедливости как только появляется, то и находит опору в твердой мысли человека, находит в разуме его такие законы, выполнение которых вполне может удовлетворить ему — этому чувству справедливости. И, кроме того, в самом внешнем мире, в окружающей его природе и порядке вещей чувство справедливости находит также себе твердую опору, ибо человек скоро замечает, что, руководствуясь этим чувством, он скорее, вернее, основательнее, спокойнее удовлетворяет своим потребностям. Верность этой мысли вы оцените при изучении политической экономии. Такое соответствие чувства справедливости с законами разума и с законами внешней природы легко объяснить: законы разума и законы внешней природы даны одним и тем же разумом и истекают из одного и того же источника, из высочайше справедливого существа — высочайшей справедливости.

Таким образом чувство справедливости, соответствующее законам разума, одерживает верх над чувством самоудовлетворения, регулирует его, ставит его в свои пределы — в пределы справедливости, вводит его в разумную сферу, подчиняет требованиям разума. Эти законы разума, удовлетворяющие чувству справедливости, выражаясь во внешних формах — в законах естественных и положительных, и составляют то, что называют правом. Или право в строгом смысле этого слова, как право гражданское, есть такой единый закон разума, развитый в своей части, действуя по которому свободная воля лица, направленная на преследование личных его интересов, может удовлетворять им, удовлетворяя вместе и личному чувству справедливости. Под именем личных интересов не надобно разуметь интересов эгоистических в грубом смысле этого слова. Жертвуя какому-нибудь бедняку свое имение, я удовлетворяю этим также своей личной эгоистической потребности благотворения. Мысли и правила мои, которыми я руководствуюсь при этом даре, могут быть далеко не эгоистические, но даже мысли и правила высокого самопожертвования; но удовлетворение этим собственным моим мыслям и правилам будет чисто делом моего частного, личного и, пожалуй даже, эгоистического интереса; а потому и дар есть акт гражданской сферы. В праве гражданском, в праве собственном, в строгом смысле этого слова, не обращают, следовательно, внимания на внутреннее побуждение, на то, почему человек хочет того или другого, предполагая всегда, что во всяком действии человека в этой сфере права воля его направлена на удовлетворение его же исключительных потребностей, и это предположение не есть пустой вымысел, потому что во всяком действии свободной воли должно быть эгоистическое стремление, а иначе воля, как свободная желать того или другого, не проявилась бы или не была бы свободною волею. Этим показывается только то, что право берет и оценивает одну только внешнюю сторону причины человеческих деяний или что право не идет далее свободной личной воли человека и что, наоборот, человеку достаточно только одной свободной воли, чтобы действовать в сфере права. И по этому свойству своему гражданское право, т. е. потому что оно не сходит в глубину духа человеческого, оно носит эпитет внешнего. Для того чтобы действие человека явилось признанным в сфере права" нужна только известность присутствия свободной воли в действии лица; а как всякое лицо потому только и лицо, что имеет свободную волю, то всякое действие всякого лица в сфере его личных, гражданских интересов есть действие правовое и может иметь все последствия правового действия. А потому и судья в гражданском деле, предполагая всегда за лицом свободную волю, дает его действию всю силу гражданского действия; он не обращается прямо к факту. Такое отдельное рассматривание, такое отвлечение свободной воли человека от всей остальной его духовной и материальной природы дает этому праву, или праву в строгом смысле, название отвлеченного, абстрактного — jus abstractum. Такое невнимание ко всему остальному человеческому в человеке дает этому праву название строгого права — jus strictum. Так называл его строгий римлянин, исключительно развивавший это любимое его право, так сводное, так слитое с его гордою натурою. Он возвышал понятие гражданина до этой неограниченной свободной воли, а мир христианский перенес такое понятие на всякую человеческую личность и тем сделал это необходимое условие человека еще независимее, ибо в Риме оно зависело от понятия гражданина, в мире же христианском достаточно быть человеком, чтобы иметь право требовать признания своей личности, своей исключительной воли.

Таким образом, вы видите, что имеет своим непосредственным основанием свободную волю человека, своею непосредственною Целью — развитие его личности; а потому-то в Риме, где по преимуществу развивалось это право как на своей природной почве, личность гражданина получила такое огромное, гордое развитие.

Из этого быстрого очерка характера гражданской сферы вы можете видеть, что отличительный признак ее есть тот, что, действуя в ней, человек исключительно действует в пользу своей личности и что плод действий в этой сфере есть развитие собственной его личности; что интересы этой сферы — чисто личные и не могут быть другими, оставаясь в ней, — относятся только к развитию той стороны человеческой природы, которая не может быть разделена и не терпит никакого чужого вторжения, именно личной свободной воли человека, именно так, что эта воля может быть только свободною, не раздельною или совсем не быть.

Из этого вы можете вывести, и ваш вывод будет совершенно справедлив, что гражданская сфера не только не соединяет личностей человеческих, но именно в ней-то они и разъединяются, получают обособление, делаются особыми, неделимыми, уединенными личностями. Вы выведете, и совершенно справедливо, что гражданское право именно направлено на то, чтобы разъединить личности в случайном столкновении их между собою, в их интересах; сделать личности тем, чем они должны быть: единичными, исключительными, свободными; защитить их от всякого чуждого притязания; спасти от всякого чуждого вторжения и сделать эту исключительную свободную жизнь их твердою, постоянною. Следовательно, гражданское право направлено на то, чтобы вполне определить, укрепить и постоянно сохранить исключительную личность человеческую.

Такова в самом деле жизненная сила гражданского права: ее можно назвать разъединяющею или обособляющею силою; она зависит от того, что гражданское право имеет единственным основанием своей жизни свободную волю человека, а свободная воля человека, можно сказать, есть постоянное выражение его исключительности, независимости, самостоятельности, отдельности; а потому-то и в других сферах жизни человека, как только появляется надобность признать какую-нибудь мертвую вещь или какое-нибудь мертвое, отвлеченное понятие чем-то отдельным, самостоятельным, не зависящим от воли человека, то это можно сделать, только введя эту мертвую вещь или это мертвое, отвлеченное понятие в обособляющую сферу гражданского права. Но как присутствие свободной воли возможно в самом деле только в живом существе человека, то такое предположение всегда остается только предположением и такие лица носят название вымышленных, юридических — persona juridica vel moralis vel mortua; так общины, города, государства и пр. Потому-то в гражданских отношениях государство, казна, церковь, частный человек и даже самая ничтожная вещь, которая облечена каким-нибудь гражданским правом, являются равными. Ибо, как мы сказали выше, личность может только быть или не быть, но она не может быть более или менее и равна всякой другой личности. Этот-то смысл выражают слова нашего свода: все равны перед законом. Этою обособляющею, жизненною силою своею, т. е., следовательно, самым существом своим, гражданская сфера резко отличается от сферы публичной, общественной, государственной.

Мм. Гг.

Совершенно противоположное основание имеет общественная сфера. Самое название ее показывает, что главное ее свойство есть общить, делать из разных существований одно общее. Так, как мы рассматривали зарождение гражданской сферы и необходимость ее, так рассмотрим общественную.

Мы видели, что человек, преследуя свои личные интересы, уединяет, обособляет свою личность и что он совершает это посредством гражданского права. Но, живя в таком уединенном преследовании своих личных интересов, мог ли бы человек не только развиться до этой степени, на какой мы его теперь видим, мог ли бы даже достичь своих личных интересов? Мог ли бы выполнить закон создателя — будьте совершенны, яко отец ваш небесный совершен есть? Самое поверхностное рассуждение убедит вас в невозможности человеческого развития без общества, но мы отыщем глубже причину этой невозможности, которая будет вместе причиною необходимости общества и, следовательно, и основанием, принципом, началом самого общества.

В общественной сфере, как и в гражданской, в основе всякого движения лежит необходимость удовлетворения своим потребностям. Самая существенная, самая человечественная потребность в человеке есть потребность совершенствования, развития. Ею-то человек, подобный животному во всех своих способностях, резко, недосягаемо отделяется от него. Животное, каким родится, вырастет и умирает; роды животных, какими созданы, такими живут и исчезают. Но взгляните на эти беспомощные, презренные, материальные зародыши человечества, раскиданные по островам Океании, которых пропустило солнце истории в своем оплодотворяющем ходе, — и вам странно будет назвать их людьми. Прочтите историю ваших предков — и вы увидите, что не одним только временем вы отделяетесь от них. Причина такого совершенствования лежит не вне человека, но вложена Творцом в самый Дух Его, или, глубже сказать, эта причина и есть самый дух человека. Божественным Духом своим человек приближается к подобию Божию, выполняет закон, который завещала нам Бесконечная Любовь, — быть подобными Творцу нашему. И без развития человек не будет человеком, а только тем, что могло бы быть человеком, тем, чем был человек, пока господь не вдохнул в него вечно развивающейся жизни своей.

Эта потребность развития и есть причина, заставляющая человека входить в общество. Человек — один носитель сознательного духа во всей окружающей его бессознательной природе — не видит в ней ничего, подобного своему развивающемуся сознательному Духу, и потому не может развить его один с природою, но только с подобным себе существом — человеком, таким же носителем такого же сознательно развивающегося Духа. Вот из этой-то простой истины вытекает необходимая связь между развитием и обществом, которую так многие не понимали. Человек развивается только в истории, только в истории сознает свое развитие, и нет истории без общества.

Общественная жизнь необходима для развития, и, вызывая это развитие, она сама строится по степени этого развития, сама является его выражением.

Без общества нет развития.

Без развития нет общества.

Развитие есть принцип общества.

Общество есть необходимая и единственная форма, в которой совершает история развитие человечества Замечу: слову «общество» я даю здесь тесное значение исторического общества и тем самым отличаю его от обществ, составленных произвольно, для произвольных целей, каковы общества торговые, застрахования и пр. Здесь я говорю об обществах, каковы род, племя, народ, государство, в которые входит человек по необходимым законам своего существования исторического, и потому эпитет исторического общества вполне определяет характер этого общества. Итак, к вступлению в историческое общество человек побуждается: во-первых, своею животною природою; во-вторых, инстинктом общественности — исключительною принадлежностью животного человека; в-третьих, необходимою потребностью совершенствования развития — потребностью духовного человека, потребностью духа и таким образом, общество должно удовлетворить: во-первых, тем материальным потребностям, которые могут быть удовлетворены только в обществе; во-вторых, его инстинкту общественности и, в-третьих, его высшей потребности развития. Этого человек может требовать от общественной сферы, как от гражданской — исключительного признания свободы своей личности.

Таким образом, вы видите, что эти две сферы ставятся как бы в противоположности: одна стремится слить личности в едином развитии духа, другая — обособить, разъединить, исключить их. Но в богатстве человеческой природы есть такая среда, в которой примиряются эти два противоположных стремления; эта среда есть развитие человечества в истории. Различные, обособленные в гражданской сфере личности являются носителями одного Божественного Духа, живущего и развивающегося по одним непреложным его законам, и человек, с одной стороны, как личность исключительная, с другой, как носитель духа, единого всему человечеству, сам в себе примиряет эту двойственную природу свою, а именно примиряет ее в историческом развитии общества. Высшее из обществ — государство есть это примиряющее; в современном государстве человек является личностью отдельною, свободною и вместе живет общею государственною жизнью и, следовательно, тою идеею, которую выполняет она в развитии человечества; в современном государстве, сказал я, ибо, как вы знаете, в государствах древних элемент государственный поглощал частный. Такое примирение, как я заметил, совершается в обществе; это примирение и составляет развитие общества; оттого-то наши современные общества своею крепостью так превышают древние общества. Оттого-то чем более совершенствуется человек, чем сильнее в нем требование духа, тем сильнее требование общества; только дикарь еще может существовать среди лесов своих, но для человека образованного оно составляет необходимейшую потребность, и удаление из общества для человека развитого то же, что смерть. Так и в наших уголовных законах изгнанием из общества заменилась смертная казнь. Правда, иногда и добровольно, после сильных нравственных потрясений, человек прибегает к уединению как к лекарству, но и там он не разрывает своих связей с обществом и живет с ним, связанный всем, что только он ценит.

Таким образом, и общество обнимает все развитие человека, и, наоборот, человек в сфере общественной должен находить место для полного всестороннего развития своего. И потому, какою стороною своею и в каком направлении развиваются члены данного общества, то это развитие собою и выражает историческое общество, и, следовательно, общество всегда выражает собою степень развития своих членов и направление этого развития, так что те ступени, по которым развивается историческое общество вообще, являются вместе и ступенями развития человечества.

Вы видите, таким образом, что, во-первых, главная отличительная черта общественной сферы от гражданской есть та, что ею соединяются отдельные личности в едином развитии исторического общества, так что человек участвует в развитии всего человечества через развитие этих исторических обществ, которые являются отдельными, самостоятельными личностями в развитии всего человечества. Во-вторых, тогда как сила гражданского права стремится обособить, разъединить, определить личности человеческие, сила государственной, публичной сферы должна укреплять связь — целое, делать его жизнь самостоятельною, но не исключительною, а такою, чтобы она сливалась с общею жизнью, с общим развитием всего человеческого. В-третьих, в гражданской сфере, чтобы появилось действие в этой сфере, достаточно, чтобы было признано, что оно исходит из свободной воли действовавшего. Цель же их и средства остаются на их Произвол. Напротив, в публичной сфере, чтобы действие явилось публичным, получило место в этой сфере, нужно, чтобы оно имело отрицательное или положительное влияние на развитие этого данного исторического общества. В-четвертых, как и в гражданской сфере, если действие сообразно с законами этой сферы — с гражданскими законами, то оно получает юридическую жизнь и действительность, так и в публичной сфере действие, чтобы получить жизнь публичную, жизнь общественную, жизнь историческую, чтобы иметь историческое влияние на судьбу этого исторического общества, должно быть сообразно с законами развития этого общества, иначе оно само по себе, как чуждое этому развитию, не будет иметь на него влияния, будет произвольным, может быть граждански-правовым, но не публичным, не историческим и как чуждое развитию этого общества отвергнется самим этим развитием. В-пятых, законы гражданского права как законы, удовлетворяющие чувству справедливости — единому, хотя не в одинаковой степени развитому во всех людях, производят однообразие в гражданских правах народов. Это однообразие гражданских прав бывает большим или меньшим, смотря по тому, под большим или меньшим влиянием публичной сферы развивалась гражданская. Оттого римское гражданское право, которое развивалось почти совершенно самостоятельно, может быть принято, и в самом деле принимается, как бы за норму гражданского права — за чистое гражданское право и потому-то так легко и втекает в гражданские права других народов. Напротив, законы развития общества уславливаются местным и историческим положением этого общества, истекают из этой особенной идеи, которую развивает собою данное общество в истории. И потому эти законы развития обществ разнообразны, как самые общества. Но, несмотря на разнообразный характер, они особенным своим развитием выполняют единый общий закон развития всего человечества, так что все это общее со всеми его особенностями составляет единое стройное развитие всего человечества. Так, в храме великого художника малейшие части, если смотреть на них отдельно, живут своей особенной жизнью — жизнью прекрасного, но все эти особенности развивают единую мысль, выраженную художником в целом здании. Так, в храме великого Творца — в природе, так — в теле человеческом, так — везде, где живут законы вечного разума. Ибо этот закон разнообразия в единстве — так что единство осуществляется в разнообразии, и разнообразие живет единством — есть закон разума. В-шестых, мы видели уже, что в гражданской сфере не должно ни поощрять человека к деятельности, ни указывать ему средств, ни принуждать, ибо каждое лицо в гражданской сфере является полным, неограниченным представителем своих личных интересов; но в противоположность этим представителям личных, эгоистических интересов должен явиться такой же полный, такой же самостоятельный, такой же неограниченный представитель общественного интереса. Таким и является в обществе правительство. Правительство, следовательно, не имеет своих частных интересов, не есть член общества, но представитель целого общества, представитель общественного интереса; следовательно, правительство не является уже лицом, равным всякому другому лицу общества, но относится к членам его — представителям частных, своих интересов, как целое — к своим частям; и как часть должна уступать и даже приноситься в жертву целому, так отдельное лицо — обществу и его представителям.

Из такого понятия правительства выходит, что все его действия должны быть сообразны с законами развития данного общества или, лучше сказать, совершаться по ним, как в сфере гражданской все решения судьи и действия лиц должны быть сообразны с законами гражданскими — с правом, в тесном смысле этого слова.

В первые времена исторического общества сообразность действий и решений с правом и с законами развития данного общества происходит бессознательно: первая, т. е. сообразность с правом, живет в юридических обычаях членов этого исторического общества, вторая — в их характере, так что в сфере гражданской оно действует правно не потому, чтобы сознало разумную необходимость сообразности своих действий с законами гражданского права, а потому, что это так повелевает обычай, потому, что в этом обществе привыкли так действовать и признавать такие действия за правные. В общественной сфере члены общества действуют сообразно с законами его развития, не по сознанию необходимости таких действий, а по внушению характера, общего всем членам этого общества. Эта общность характера происходит от одинаковости происхождения, от одной местности, занимаемой этим обществом, и, наконец, от одинакового исторического положения (например, славяне), ибо в характере общества, в характере народа лежат и семена будущего его развития. Со временем в гражданской сфере, с историческим ходом и с размножением общества, обычаи множатся, дробятся, забываются, находят себе противоречие в новых образах действий, происходящих или из случайностей исторических, или от влияния новых местностей и случайных характеров на характеры членов общества. Тогда обычаи имеют нужду в новой силе, в силе законодательной, и, проходя через волю законодателя, являются законами, которым повинуются уже как выражениям воли, признанной за всеобщую, за высшую. Наконец, с развитием общества является необходимость сознания права, разумности его; это сознание совершается в народе, но выражается в особенном сословии — сословии юристов; таким образом, юристы выражают собою сознание народа о праве.

Такой же путь, по моему убеждению, проходит и сознание разумности законов развития данного общества. Сперва, как мы уже сказали, сообразность действий членов общества с законами этого общества лежит в бессознательном влечении общего характера членов этого общества, и это влечение так сильно, что нет нужды в побуждении к таким действиям. С ослаблением, распадением этого характера в историческом ходе, когда с размножением членов общества, с переменами местностей появляются многие новые характеры, и, следовательно, с ослаблением общего характера появляется нужда в представителе этого общего характера, в его защитнике, который бы правил, принуждая членов общества повиноваться ему, вызывать его вновь, и тем самым сохранил бы единство общества и развил далее его исторический характер; тогда и этот характер облекается силою закона — силою повелений правительства, интересы которого совпадают с этим характером, с интересами целого общества, но так, что эти интересы являются как бы частными интересами правительств, которые они преследуют так же, как и каждое лицо общества преследует свои.

Но в таком распадении общество не может оставаться; и тогда появляется необходимость сознания разумности этих законов развития — необходимость сознать, что, повинуясь этим законам, оно повинуется не безотчетному влечению характера, не повелениям принудительной силы, но необходимой силе разумного закона развития. Это сознание совершается во всем народе; но выражение его принадлежит администраторам и науке, которая может быть названа наукою администрации, потому что публичную сферу в противоположность гражданской называют административною. Но такого общего названия, как и такой общей науки, не существует, хотя уже и были попытки составить ее под разными названиями.

Наука эта не существует в едином составе; но части ее беспрестанно обрабатываются, и особливо в настоящее время, когда административные вопросы получили такую важность. Эта наука в едином своем составе должна показывать вообще законы развития исторического общества и в данном обществе — законы развития этого общества и тем самым предлагать правительству и частным лицам средства для сообразности их действий с законами этого развития.

Часть этой обширной и бесконечно важной науки составляет, мм. гг., и ваша наука, которая в целом своем составе носит название камералистики.

Теперь я постараюсь показать, какую именно часть политических наук составляет камералистика, показать ту особенную идею, которая принадлежит вообще науке администрации, но, в частности, развивается в вашей науке, идею, которая, вытекая из основного принципа общественной сферы, является сама основным принципом для сферы камеральной, а следовательно, и для области наук камеральных; так что эта камеральная сфера входит в общественную и подчиняется всем тем условиям существования этой последней, которые мы видели выше.

Я сказал уже, что материальная, внешняя природа входит в область политических наук постольку, поскольку человек наложил на нее печать своего Божественного Духа и сделал ее орудием для развития этого духа. Но как вы уже видели, что видимое, жизненное совершение этого развития является в обществе, что развитие общества есть видимое, историческое выражение развития духа, следовательно, жизни духа, ибо жизнь духа есть его развитие, то и внешняя природа постольку входит в состав политических наук, поскольку она служит орудием для развития общества; а как устройство общества, его сохранение и продолжение есть необходимое условие развития, ибо развивается только то, что есть, то, следовательно, и внешняя природа постольку входит в состав наук общественных, поскольку она служит орудием устроения, сохранения и развития общества. Таким образом, устроение, сохранение и развитие общества посредством внешней природы и есть основная мысль, принцип камеральных наук, причина их самостоятельного существования — как отдельной области человеческого ведения. Разовьем же в сегодняшнюю лекцию эту основную мысль настолько, чтобы видеть общий состав камералистики.

Общество в своем развитии встречается с внешнею природою в двояком отношении. Внешняя природа, как бессознательная, является противною устроению, сохранению и развитию исторического общества. Такова внешняя природа в своих крайностях. Так, бесплодие, мрак и холод Сибири оставляют человеку одну возможность — думать о продолжении самого животного существования; так же и безмерная щедрость природы южных стран Азии усыпляет в человеке все человеческие порывы. Так, гористые страны Тироля и Альпов, покровительствуя пастухам и охотникам, мешают развитию промышленности, а заманчивая поверхность Адриатического моря сделала из Венеции не государство, но сборище купцов. Кроме таких постоянных вредных влияний внешней природы на развитие общества, сколько временных, проходящих, но тоже гибельных! Таковы моровые поветрия, голод, наводнения. Многие, да почти и все, из этих препятствий могут быть удалены только соединенными усилиями целого общества, и притом общества в его развитии. Средства такого удаления, как дело общественное, занимают важную часть в камералистике и входят в состав полицейской науки.

Другое отношение внешней природы есть то, что она является средством, которым должно воспользоваться общество для своего устроения, сохранения и развития; это и есть существенный предмет камералистики. Вы знаете уже из истории, какое огромное, благодетельное влияние имела изящная природа Греции на развитие ее жителей. Вы узнаете из статистики, какое неоценимое влияние имело гармоническое разнообразие форм материка Европы, умеренность ее климата и развитие ее береговой линии на цивилизацию ее жителей, как самое разнообразие этих форм отразилось в живом разнообразии характеров европейских обществ. Это влияние сперва, конечно, происходит бессознательно, но в науке, как в сознании, в науке камералистики должно быть сознано, оценено, и тем самым покажутся средства, посредством которых можно воспользоваться этим влиянием для развития общества. Но чтобы сознательно, свободно пользоваться природой, чтобы употреблять силы ее по мысли и для мысли, а не быть рабом ее доброго или дурного влияния, должно знать законы природы. Вся власть природы над человеком лежит в тайне этих законов; однажды обладатель этих тайн, человек, явится властелином природы — все силы ее явятся его бессознательными покорными орудиями, чем и должна быть бессознательная природа.

Естественные науки во всем их объеме представляют собою эту вечную борьбу человеческого разума со скрытностью природы. Но цель естествоиспытателя есть только открыть эти законы; и если он пользуется своим открытием, то только для новых же открытий. Но камералист не естествоиспытатель; он должен видеть в законах природы орудия власти над нею. Механика, технология, агрономия должны научить его владеть этими орудиями. Но при всем этом изучении не должно забывать того, что здесь дело идет не о власти одного лица над природою, но о власти целого общества; следовательно, не механика, технолога, агронома должно приготовить камеральное учение, но камералиста, который бы знал прилагать все эти свои знания к развитию данного общества, т. е. камера-лист должен эти средства, добытые у природы, употребить на устройство, сохранение и развитие общества. Каким образом употреблять материальную природу на устроение, сохранение и развитие общества, это показывают науки политико-хозяйственные, к которым относятся: политическая экономия как наука о хозяйстве вообще исторического общества, с принадлежащею к ней наукою о торговле; финансия как наука о хозяйстве правительств и, наконец, хозяйство частных лиц, которое составит часть науки сельского хозяйства; кроме того, хозяйственная часть науки полиции.

Эти, если позволите так назвать, политико-хозяйственные науки составляют переход от одной, как кажется, отдельной половины камералистики к другой. Или, лучше сказать, науки политико-хозяйственные составляют ту среду, в которой соединяются естественные науки, через их приложения, с науками чисто политическими, а потому и эти связывающие науки имеют две части — теоретическую и практическую, которые, впрочем, существуют под разными названиями. Связываясь между собою единством науки, первая из этих частей примыкает ближе к чисто общественным или политическим наукам, вторая — к чисто естественным и их приложениям, и потому-то от наук политико-хозяйственных мы переходим теперь к чисто политическим наукам.

Переход этот очень прост. Чтобы действовать внешнею природою для развития данного общества, камералист должен знать, во-первых, что такое общество вообще и законы его развития, а это и есть предмет политической части энциклопедии законоведения; во-вторых, камералист должен знать то данное историческое общество и законы его развития, в котором камералист хочет действовать. Но настоящее положение общества есть плод прошедшего — истории этого общества; бразды настоящего всегда во власти прошлого. Для этого русскому камералисту необходимо знать внутренний организм своего государства и законы, по которым движется государственная жизнь в этом организме. Искать такого знания он должен в государственном праве и его истории. В-третьих, он должен знать настоящее положение общества в отношении его к внешней природе, — словом, статистическо-географическое положение общества.

Но далее, как вы видите, действия камералиста падают все в сферу имущественную, которая есть предмет обладания частного, а всякое частное обладание движется по законам гражданского права, которое в жизни своей выражается в судопроизводстве. Вот довольно полный круг камеральных сведений, который предлагает вам Демидовский лицей в новом своем преобразовании. Но в этом кратком обзоре, до крайности стесненном пределами вступительной лекции, вы, вероятно, заметили пропуск нескольких предметов вашего курса учения. Но я излагал круг только камеральных наук и потому не перечислял предметов общего образования, необходимых для всякого русского, каковы богословие, русская словесность и языки; далее, я не перечислял тех предметов, которые приготовляют к особым камеральным наукам, как математика, или относятся к ним как необходимые прибавки, как лесоводство, землемерие и пр. Но и за этим еще остается одна целая наука и несколько частей других наук, которые не входят В состав камералистики. Причину их помещения в ваш курс я объясняю словами второй статьи нашего нового устава: главною целью Демидовского лицея есть распространение основательных сведений по части камеральных наук в связи с отечественным законоведением. В этих словах выражается то, что наш камералист может только действовать на государственной службе и, следовательно, должен иметь познания, необходимые для этой службы. Такие познания он должен получить предварительно: в части энциклопедии правоведения — в части государственного права и именно той, которая говорит ему о службе; в уголовном праве и судопроизводстве; в части полиции и в догматических частях других политико-экономических наук.

Еще несколько слов. Вас, вероятно, поразило то, что для Составления круга камералистики я должен был разрывать некоторые науки на части, другие же, напротив, соединять. Причина этого лежит в исторической судьбе камеральных наук на Западе. Там камерами назывались и называются присутственные места, ведомство которых составляли большею частью имущества владетельных особ, к которым причислялись прежде и теперешние государственные имущества, и все, теперь чисто государственные, доходы, которые были тогда частными доходами владетельного лица. Сведения, необходимые для заведения и управления этими имуществами и доходами, назывались камеральными, а науки, в которые их соединяли, большею частью случайно, по требованию обстоятельств, — камеральными науками. С постепенною переменою воззрения на эти имущества и доходы, когда они из частных, княжеских владений делались государственными, постепенно отделялись и камеральные науки к общественным, политическим. Так, сперва полиция, потом финансия сделались чисто политическими науками; тем же сделались и должны сделаться и различные Науки, необходимые для управления всеми общественными, государственным имуществами. Но такой переход совершался не вдруг и еще теперь не вполне, а потому многие камеральные науки, отделившись раньше, потеряли свое настоящее значение, присоединились к другим, чисто политическим, как хозяйственная полиция, или захватили не принадлежащее им. Словом, камералистика как единая наука осталась только в понятии — с несколькими отрывочными предметами, и жизнь первая своими требованиями напомнила об этом неосуществленном понятии. Требования жизни в едином стройном камеральном управлении не выполнены еще вполне и на Западе. Но и у нас стремление удовлетворить требование жизни отчасти выразилось в учреждении Министерства государственных имуществ, а желание приготовить удовлетворение такого требования совершенно ясно — в основании камеральных заведений, к которым принадлежит и наше. И для нашего отечества такое единение легко, ибо у нас не было исторического раздробления камеральной сферы, и нам не нужно бороться с прошлым.

Нигде наука не соединяется так видимо с жизнью, как в политических науках, а самым ясным, самым видимым образом — в камеральных науках. Часто наука напоминала жизни о единстве, но здесь, наоборот, жизнь напоминает науке о единстве. И по моему убеждению, с этих материальных границ политические науки должны начинать свое единение с жизнью, необходимость которого живет в единстве всемирных законов разума.

Таким образом, не разнообразные и не бессвязные между собою науки будут вам преподаваться здесь, но единая стройная и вполне современная наука камералистика. Единством мысли вы должны оплодотворять все ваши разнообразные сведения и помнить, что на вас, более чем на ком-нибудь, на всех на вас будет лежать обязанность сохранить в жизни стройность и истину этой науки. Только от юности и можно ожидать выполнения современных требований, лежащего в будущем.

Лекция вторая

Мм. Гг

17 февраля 1847 г

История русского государственного права есть история построения внутреннего организма этого государства. И как всякий организм в природе, так и организм государственный в своем развитии много зависит от этой среды, в которую он поставлен. Скажу более: появлением нового государства вводятся в историю не только новые племена, новые характеры, но и новая страна со всеми особенностями своего характера. Эти оба данные есть тот субстрат, в который выливается историческая идея будущего государства. На страну какого-нибудь государства можно смотреть как на материальные, вещественные выражения той самой идеи, которая, повторяясь, выражаясь яснее, духовнее в физическом организме и характере племени, выражается, наконец, совершенно полно, освобождаясь от этих материальных, стесняющих границ, в истории государства. По совершении этой истории идея принимает сообразную себе форму — форму мысли — ив таком же виде вносится в общее историческое развитие человечества. Я хочу допустить здесь для ясности довольно смелое сравнение, которое тем не менее будет верно; если мы представим себе существо государства в виде единого разумного создания, живущего в истории, то страна его будет его тело, его народ со своим особенным характером будет его чувства — телесно-духовные чувства, а смысл его истории то, что обыкновенно называют судьбою государства, будет его разум — исторический разум. И все эти три части не противоположны в человеке — разум, чувство и тело, но составляют единое гармоническое целое, в котором живет одна идея, отражаясь и в теле, и в чувствах; так что разум будет смысл этого чувства и этого тела, смысл концентрированный, выраженный в настоящей своей форме — форме идеи, а, наоборот, тело будет только вещественное, материальное выражение этой идеи, которая дает ей возможность существовать в мире вещей физических как особенному, как отдельному, действительному созданию. Сохраняя такой взгляд на государство, мы в самой стране его будем искать первоначальных причин такого или другого ее направления и такого или другого характера ее племени, так же как опытный физиономист ищет в теле признаков характера человека, а критик — в характере писателя признаков особенности его идеи; и притом должно заметить, что характер одного человека может измениться от какого-нибудь случайного, капризного направления его воли, но в огромной массе народа, составляющего государство в его историческом протяжении, такие капризы невозможны.

После такого вступления вам не покажется странным, если историю государственного права России я начну обзором физического состояния страны, занимаемой ныне этим государством. Недостаток времени заставит меня ограничиться одною Европейскою Россиею, да, впрочем, я и не надеюсь дойти до того периода нашей истории, когда Сибирь сделается одною из областей русских. Первое внимание мы обратим на то, какое место занимает страна России на том историческом пути, по которому проходило развитие человечества. Вы видели уже из моих лекций по энциклопедии, что история, расставшись с берегами Азии, перешла в Грецию, оттуда в Рим и, наконец, в Германию, в самом обширном смысле этого слова. Скоро ее оживляющее присутствие почувствовали и самые северные земли Европы: и этот север, носящий общее название Скандинавского мира, к которому принадлежали полуостров Скандинавский, Дания, северные берега и восточные края Балтийского моря, а также Исландия и частью острова Великобритании. Таким образом, вы видите, что развитие человечества достигло в своем круговом ходе границ нашей страны. С другой стороны Россия граничит с Азиею, которая давно уже передала все, что успела сделать, берегам Греции и с тех пор, не подвигаясь ни на шаг, если исключить только необыкновенное явление/магометанства, дремлет над развалинами своих древних гигантских форм. Таким образом, огромная страна России стала на границе между Европою и Азиею. Если только справедливо определение истории, что она есть развитие духа человеческого в пространстве и времени, если движение развития в пространстве не остановилось, то русская земля является необходимым звеном такого движения. Но, конечно, если бы в ней представлялись какие-нибудь непреодолимые для человечества преграды природы, то это движение должно бы было избрать себе другой путь. Напротив, мы увидим, что в нашей стране произошло самое гармоническое смешение огромных, подавляющих форм азиатской природы с нежными, отчетливыми формами Западной Европы и что местность западноевропейская непременно соединяется в нашей стране с местностью азиатскою. Мы увидим, обозревая границы России, как расчетливо связала их природа и с Азиею, и с Европою, как глубоко обдуманно вела эту .связь до центра России, где создала нечто целое из этого смешения. Этот краткий очерк вам уже достаточно покажет, что давно появившаяся мысль, что Россия есть посредствующее звено между Европою и Азиею, не есть пустая гипотеза, но только подмеченная мысль самой природы. То же самое значение России — как звена между двумя частями Старого Света — выразилось и в характере тех племен, из которых составился народ. Но этот обзор племен мы оставим на другую лекцию.

При поверхностном взгляде вся страна России представляется не более как одною огромною равниною, врезавшейся на север Западной Европы углом, которого вершина лежит на устьях Рейна, а основание — у устьев Немана и у юго-восточной оконечности Карпатов. Альпийские горы, стеснясь своими вершинами в Швейцарии и Тироле, протягивают на север Германии свои длинные ветви и неприметными склонами переходят в эту огромную равнину, центр которой лежит в сердце нашей земли. Но равнина, на которой расположена Россия, не представляет одной горизонтальной площади, а, напротив, она, падая почти в уровень с поверхностью морскою на своих границах, возвышается площадями, на которых расположены наши губернии, до той центральной плоскости, которую обыкновенно называют плоскою возвышенностью и на которой должны были зародиться наша чисто русская история и наш чисто русский народ. Обозрим границы этой плоскости. Начнем с северо-востока. Страны на запад от Белого моря представляют собою огромную равнину, перерезанную болотами и усеянную по местам скалами. Эта пустынная равнина, упираясь в горы Уральские к востоку и начиная с юга от источников Печоры, Мезени, Вычегды, Северной Двины и Онеги, склоняется совершенно ровною и неприметною плоскостью к берегам Белого моря и Ледовитого океана. Уже на юге этой страны жилища человека чрезвычайно редки, а на севере открывается совершенная пустыня, усеянная лесом и болотами. По этому-то; склону бегут Печора, Мезень, Северная Двина и Онега со своими притоками. Климат этой страны — постоянный холод. На юге ее — влажные леса, а на севере — почти всегда замерзшее море. Одних казне принадлежащих лесов здесь 72 миллиона десятин. Почва болотистая, мало способна к земледелию, но обильных лугов встречается довольно. Здесь-то могли скрываться те полуохотничьи и полупастушеские племена, которые потом постоянно проходили юго-востоком России и через ворота гор Карпатских в Европу. Реки этой плоскости в своих источниках встречаются с притоками Волги, которые через нее несут свои воды в море Каспийское. И такая встреча давала в древности возможность сообщения этих на несколько тысяч верст раздвинутых стран. В этом же месте сообщения севера с югом лежат богатые остатки торговли незапамятной древности. Здесь же шла торговля новгородцев; здесь и теперь Вологда — колония новгородская — соединяет собою торговлю Петербурга с Сибирью, Архангельска — с Вяткою и Пермью. Далее к западу эта равнина продолжается до самых уступов Скандинавских гор, недалеко выдающихся в Россию. Но на западе своем она падает еще ближе к уровню моря и представляет собою в части Олонецкой губернии и в Финляндии огромное болото, прерывающееся в бесчисленные озера, так что у берегов Балтийского моря не знаешь еще, что властвует — вода или земля — и представляет ли последняя продолжение континента или только кучу бесчисленных островов. Но зато те скалы, которые на востоке этой плоскости рассеяны там и сям, собрались на западе ее, на этом низменном и шатком основании, огромными группами как будто для того, чтобы удержать здесь землю от совершенной гибели в борьбе с морем. Это смешание скал и воды, обнятое болотными испарениями, представляет собою ту чудную картину, которая под лучами солнца расцвечивается самыми живыми и разнообразными красками, а под задернутым небом представляется неприступным, суровым жилищем страшных божеств финской мифологии. Воды, рассеянные там и сям в Финляндии, между скалами и болотами, на юг от ее гранитных возвышенностей, вырываются цепью больших озер, которые со своими притоками и искусственными каналами связывают со странами, лежащими вокруг Финского залива, страны Белого и Каспийского морей. Главнейшее из этих озер — Ладожское связывается Свирью с озером Онежским, которое с немногими перерывами доводит эти водные пространства почти до самого Балтийского моря, так что если бы воды Финского залива поднять только на 600 футов, то море Балтийское и море Белое соединились бы между собою в этом углублении, означенном большими озерами. В конце этого углубления, на том канале, которым связывается озеро Ладожское с заливом Финским, стоит новая петровская столица, и много раз, когда сильный Западный ветер гонит массу вод в этот залив, Нева должна была останавливать свое течение и заливала до половины эту новую Венецию. Вокруг Петербурга, как будто для контраста с этою блестящею столицею, распространяется страна низкая, болотистая, холодная и влажная, с неблагодарною почвою, и бедная лачуга финна недалека от пышных зданий Петербурга. Этот город есть памятник самой блестящей победы в той трудной и упорной борьбе, которую уже тысячелетие ведет русский человек с природою своей страны. Основание Петербурга несравненно больше, нежели Полтавская битва, обрисовывает великое назначение нашего преобразователя и доказывает величие его непобедимой воли. Мы надеемся показать впоследствии все значение, которое имел Петербург в истории нашего государства. «Не было во всей обитаемой России, — говорит знаменитый французский географ, — менее удобного места для столицы петровской империи». Но в ответ ему можно сказать, что, кажется, сама судьба, заботясь о России, указала это место Петру для его столицы. И жалки и смешны те обвинения, которые посылают Петру, с одной стороны, люди просвещенного Запада, с другой — противники их, наши московские патриоты. Оставим опровержение этих мнений до другого раза, а теперь станем продолжать начатое описание границ Русской равнины. Пространство земли, граничащее к западу берегами моря Балтийского, начиная от Финского залива представляет собою низменную равнину, перерезанную судоходными реками и озерами и поднимающуюся незаметно к нашей центральной возвышенности, которая яснее уже выказывается в возвышенностях Валдайских. К юго-западу же эта равнина еще более понижается в болотистые пространства Литвы. На юго-восточной возвышенной стороне этой равнины лежат источники самых значительных рек — Волги, Днепра, Западной Двины. Большие озера, встречающиеся еще на севере и северо-западе этой равнины — в Новгородской, Псковской, Эстляндской и Лифляндской губерниях, на севере Лифляндской, на юге ее и в губернии Курляндской, уже теряются и заключают собою страну больших озер, начавшуюся в Финляндии. На юге же Лифляндии и Курляндии начинается незаметно та глинистая возвышенная равнина, которая составляет отличительное свойство центральной России. Общий характер наших южных Прибалтийских стран есть низменная, монотонная плоскость, на которой разбросаны известняковые возвышенности, выказывающиеся яснее на островах заливов Финского и Рижского и которые, вероятно, соединяются с такими же возвышенностями, с одной стороны, Готланда, лежащего посредине Балтийского моря, а с другой — с возвышенностями южной Финляндии. По полям же повсюду рассыпаны отрывки гранита. Берега состоят из песчаных пространств, мало-помалу отдаваемых земле убывающими водами Балтийского моря. Климат этой равнины умеряется при берегах влиянием влажности моря и уже представляет значительное уменьшение суровости перед климатом Петербурга и Новгорода. Из всех, можно сказать, наших северных пространств это более всех имеет на себе характер климата европейского, но незаметно теряет его в своем постепенном возвышении на юго-востоке, а потому эта страна, т. е. нынешние губернии Курляндская, Лифляндская, Эстляндская, Псковская, южная часть Петербургской и юго-восточная часть Новгородской первые выступили на страницы нашей истории под пером западных писателей, в устах исландских скальдов и в благочестивом временнике Нестора. Первобытная история этого пространства связана тесно с историею всего Балтийского поморья — с историею Дании, Скандинавии и даже далекой Исландии.

Оставляя эту страну, которую мы, пожалуй, назовем Южно-Балтийской, до будущего рассматривания начала нашего государства, я сделаю только одну важную заметку, что эта Прибалтийская страна, составляя однообразную массу на берегах всех наших остзейских губерний, подымаясь к своим континентальным границам, не обозначает их резко, но, напротив, незаметно и совершенно последовательно переходит: на северо-востоке — в ту возвышенность, которою начиналась описанная нами северная равнина Вологодской и Архангельской губерний; на юго-востоке — в центральную плоскую возвышенность; с югом и юго-востоком она связывается двумя огромными реками — Волгою и Днепром — истоками своей реки — Западной Двины; на юге же Прибалтийская равнина переходит незаметно к низменным и болотистым пространствам наших литовских губерний. Таким образом, эта замечательная для нас равнина связывается со всеми важнейшими частями нашего отечества, но не властвует над ними, а, напротив, переходит в них. Не властвует же потому, что центр ее — прибрежная ровная полоса — слишком ничтожен в сравнении с теми особенностями, в которые он переходит на своих континентальных границах.

Но прежде чем мы перейдем к описанию нижних юго-западных границ России, и единство природы, и история заставляют нас Завернуть на запад, в тот угол, которым врезывается наша так называемая Сарматская равнина в юго-западную Европу, т. е. на восток и север Пруссии. Эта равнина, которую мы называем Немецкою, на севере у берегов моря носит один характер с прибрежьем нашей русской Прибалтийской равнины, но, видимо, на континенте не связывается ни с нею, ни с нашею центральною равниною, а, напротив, в восточной части нынешней Восточной Пруссии связывается Неманом и другими меньшими реками с болотистыми пространствами Литвы и лежащими от нее на юго-восток, которые достигают юго-восточных границ ее, выражаясь в группе озер; но, подступая к берегам Балтийского моря, переходит в пространства песчаные, выдающиеся далекими косами в море и образующие, таким образом, известные вам Фришгаф и Куришгаф — заливы пресной воды. Далее к западу, за Вислой, характер этого песчаного прибрежья теряется. Наносы Вислы и Мемеля делают их берега плодородными, так что их устья представляют землю чрезвычайно низкую, но оплодотворенную богатыми наносами. Далее к западу возвышается равнина земли глинистой, украшенной лесами, оживленной озерами и разделенной холмами, из которых однако же самый большой не представляет более 560 футов. Эти возвышенности переходят незаметно в немецкую группу Альпов. На севере Пруссии встречается группа островов, которые с одной стороны связывают ее с островами Датскими, с полуостровом Скандинавии и с тем рядом островов, которые принадлежат нашей Прибалтийской равнине. Таким образом, вы видите, что эта Немецкая равнина является при поверхностном взгляде, небольшим куском огромной Русской равнины; но когда мы всмотримся ближе, то увидим, что по своему .виду она в самом деле есть повторение прибрежья Прибалтийской равнины, но не связывается с нею ни одною замечательною рекою; напротив, отделяется трудным песчаным путем, на котором иногда, при юго-восточном ветре, поднимаются глыбы летящего песку, который и теперь часто заносит утлые хижины рыбаков. А что же можно предположить здесь за тысячу лет, когда песок еще не улежался и когда присутствие земледельцев не связало его удобрением; можно положительно сказать, что тогда они не были проходимы; и этот характер земли продолжается и по берегам Померании и даже до корня Дании, хотя, конечно, постепенно ослабевает и делается уже. Но зато как удобно здесь морское сообщение! Острова, так сказать, мало-помалу сами уводили жителей этой страны и к берегам Ютландии, и в Скандинавию, и в нашу Прибалтийскую равнину. Поэтому мы и видим, что даже в XII в. короли датские предпринимают не сухопутные, но морские походы в эти страны; оттого-то далее история, не показывая нам никакого следа сухопутного сообщения этой местности с равниною Прибалтийскою, оставила следы самого деятельного сообщения этой равнины и ее островов с островами Рюгеном, Волином, Уседомом.

Но не то мы видим на востоке и на юге этой страны. Здесь довольно быстро меняется ее песчаный прибрежный характер: на востоке, вводясь вверх рекою Неманом и ее притоками в непроницаемые леса и болота Литвы, а на юге соединяется реками Одером и многими другими с плодоносною равниною Польши, которая постепенно здесь теряет свой характер. Таким образом, вы видите, что два пути связывали эту равнину Немецкую с центральной равниной России; на севере — путь морской по островам, на юге — через равнину Польши и болота Литвы. Но обе эти связи весьма слабы, и последняя имеет слишком много посредствующих колец для того, чтобы связать эту равнину с центральною равниною России и чтобы бороться с тем характером местностей, чисто европейских, которые входят в нее с силою из юго-западной Германии. В следующих лекциях наших о начале нашего государства мы необходимо должны будем рассмотреть подробнее эту страну.

Следуя физическим, естественным признакам в ходе очертания границ нашего государства, мы должны теперь необходимо перейти к Литве. Неудержимо вводят нас туда: во-первых, течение юго-восточных рек Балтийского моря; а во-вторых, самый характер земли. Заливы Фришгаф и Куришгаф, окруженные песчаными насыпями, не так противоположны болотам Литвы, как можно думать с первого раза. Их нельзя назвать заливами; они имеют пресную воду и скорее могут назваться озерами, сообщающимися с морем. Только песчаными насыпями отрываются они теперь от южной группы озер, в которые выливаются на севере болота земли Литовской. И этот разрыв берегов Балтийского моря с болотами Литвы посредством песчаных насыпей оканчивается еще на глазах истории; этим могут быть объяснены и те внезапные провалы южных островов и берегов Балтийского моря с целыми городами и селениями; и можно утвердительно сказать, что огромные полосы песку приморского покрывают собою пространства прежние болотистые и эта же причина, может быть, заставила исчезнуть с них леса. Таким образом, восстановляя по историческим памятникам положение этих земель за тысячу лет, мы незаметно переходим от южных границ Курляндии в страну, которая мало-помалу принимает другой, совершенно особенный, свой характер, который долго делал ее исключительною страною, но который тем не менее подвержен изменению, изменившийся и еще меняющийся на наших глазах, теряя свою суровую исключительность. Я говорю о Литве. Эта страна, отделяя собою от центральной Русской равнины южный край остзейских губерний, Пруссию и северную часть Польши, сливается с другой стороны с болотами юга Псковской и Витебской губерний, которые выражаются на севере большими озерами — Псковским, Чудским и Ильменем. Но здесь болота теряют уже свой господствующий и песчаный характер, их замещает здесь почва глинистая и известковая — почва возвышенных равнин, которые по течению Западной Двины поднимаются к возвышенной известковой равнине — к центральной равнине России.

Но переход известковой возвышенной равнины в песчаную, болотистую и низменную равнину Литвы совершается в губерниях Курляндской, Витебской, Псковской посредством самых неприметных склонов. А оттого-то эти губернии долго колебались между Литвою и Россиею. На юго-западе Литовская равнина неудержимо связывается притоками Днепра с плодоносными равнинами Малой России так, как на северо-востоке и северо-западе — Неманом и притоками Вислы с плодоносною равниною Польши и с песчаным прибрежьем Балтийского моря. Эта Литовская равнина представляет собою страну низменную, почти совершенно плоскую, вообще Песчаную, перерезанную обширными болотами и торфяниками, и наполнена остатками тел морского образования. Мне кажется, что Литва была в нашей части света последнею точкою, где распрощались навсегда воды Балтийского и Черного морей. Но и теперь еще им не хочется расставаться безвозвратно, и часто встречаются эти старые знакомые, когда полноводье смешает воды рек Балтийского моря с водами рек Черного моря в их почти соединенных источниках, что случается довольно часто!

На следующий раз мы станем далее продолжать физическое описание России, а теперь я позволю себе сделать одну заметку. В странах, которые мы перечли в эту лекцию, начинает в первый раз пробуждаться движение, которым означилось появление на свет нашей истории. В этой же стране позднее, чем во всех других, уже на глазах истории, природа оканчивала свои предуготовительные действия для жизни человека. Так, в этом смысле мы можем назвать нашу историю древнейшею из всех других, хотя она началась уже тогда, когда отжили Греция и Рим, когда далеко зашли на поприще жизни исторической государства германские и германо-римские. Да, ни одна история не подходит так близко к началу жизни человека, как наша. Мы можем подсмотреть, как природа передавала свои бессознательные силы в сознательные руки человека, и России, может быть, назначено объяснить глубокое, многозначительное и доселе таинственное соединение бессознательного творчества природы с сознательным творчеством человека.

Лекция третья

Мм. Гг.

Мы начали описание пограничных местностей России и в прошедшую лекцию успели осмотреть северный склон ее к Ледовитому океану, Русскую, Прибалтийскую равнины, немецкое поморье и остановились на обзоре болотистой низменности Литовской. Эта низменность, прилегая на северо-западе к равнинам Польши, быстро переходит на севере в песчаное, безлесное немецкое поморье и постепенно изменяется в Русской, Прибалтийской низменности. На северо-востоке, в губернии Смоленской, Литовская низменность довольно резко примыкает к центральной Русской равнине. Это явление соответствует историческому значению Смоленска. Он долго является спорным пунктом между Россиею и Литвою и потом — пограничным стражем центральной России; и почти все нападения с запада обрушились сперва на Смоленске. На юго-западе низменность Литовская переходит за границы Черниговской губернии и, продолжая там начатое уже в Смоленской губернии смешение с центральною русскою возвышенною плоскостью, прибавляет к этому смешению еще два новых элемента, которых мы еще доселе не встречали, — элемент степной и горной местности. Первый заходит сюда с юга, а второй — с запада, в исчезающих отпрысках Карпатов. Но горный элемент здесь почти еще совершенно неприметен; в Киевской губернии он выказывается яснее, в Волынской — еще яснее и т. д. к западу, так что Черниговская губерния представляет собою замечательное соединение только трех первых элементов: в северной ее половине, до реки Десны, выказываются то глинистая равнина, то болотистые, лесные пространства Литвы, то песчаные остатки высохших болот, и только уже в южной половине Черниговской губернии, за Десною, слой чернозема начинает понемногу прикрывать то литовскую, то русскую почву. Такое наслоение чернозема на других почвах составляет отличительный признак малороссийской равнины, который вполне уже выказывается за южными границами губернии Черниговской, а именно в губернии Полтавской. Здесь на огромном пространстве видно только одно ровное, тучное поле, редко прерываемое лесами, наполненное самой благословенной жатвой.

Полтавская губерния является равниною по преимуществу, а также и самою чистою Малороссиею. В южной ее оконечности, за рекою Сулою, начинают уже появляться степные пространства; но прежде, нежели мы приступим к самому описанию малороссийской равнины, окончим постепенные уничтожения песчаной, болотистой низменности Литовской. На юге она переходит недалеко за северные границы губернии Волынской и только касается границ Киевской. Здесь она встречает на малороссийской равнине новый, нами уже замеченный, элемент — элемент горный. Уже сам Киев носит на себе отпечаток горного, характера, так что все лежащее от него к востоку является как бы поляною. В Волыни присутствие гор выказывается еще более в разнообразии ландшафтов. Наконец, уже Галиция расположена на крутом восточном Склоне Карпатских гор. Она обнимает собою северо-восточную дугу Карпатов и быстро понижается в своем направлении к северу и северо-востоку. Реки ее падают круто и быстрым течением своим прорывают глубокие долины. Но уже на северо-восточных границах своих Галиция примыкает к болотам и сыпучим пескам, которые есть не что иное, как высушенные литовские болота. Заметим, кстати, что возвышенные плоскости Галиции, доходящие почти до самых горных вершин Карпатов, являются сообщением весьма неудобным. И в этих горах славянская физиономия Является с характером, не совсем ей свойственным. Славяне, живущие в ущельях и высоких долинах Карпатов, являются настоящими горцами и ненавидят своих соплеменников, живущих внизу. На юго-востоке Галиции начинает проникать то смешение, которое составляет малороссийскую равнину; на нем живет и племя малороссиян, известное там под именем русняков, тогда как север Галиции и реками и местностью притягивается к Польше.

Отсюда-то, из этой прикарпатской местности, проникают в губернии Полтавскую, Волынскую и Киевскую постепенно уничтожающиеся возвышенности, сложенные из первозданных пород. Эта примесь горного характера к плодоносной равнине Малороссии производит ту роскошь и разнообразие ландшафтов, которыми отличаются южная часть Волынской губернии, губерния Подольская, до некоторой степени Киевская и Черниговская. За Днепр, в основную равнину Малороссии, этот горный характер, кажется, не проникает. На этой малороссийской равнине в первый раз определенно появилось и утвердилось понятие Руси; на ней оно прожило раздоры князей; в ней оно сохранилось под татарским, польским и московским владычеством, оберегаемое от всего чуждого как святыня, как драгоценная мысль, завещанная самою глубокою, самою непроглядною древностью. Днепр со своими притоками является основною чертою, как бы сердцевиною Малороссии. Вся эта равнина вообще ниже плоскости восточно-центральной и западной — прикарпатской, но незаметными чертами переходит в них. Днепр разделяет всю эту равнину на две половины: к западной половине мы причислим губернии Киевскую, Волынскую и Подольскую; к восточной — южную часть Черниговской губернии, лежащую по левой стороне Десны, северную часть Полтавской, северную часть Харьковской и юго-восточную часть Курской и Воронежской губерний (северную же часть Черниговской губернии, по правую сторону Десны, скорее можно причислить к смешению с центральною плоскою возвышенностью). Малороссия в этом своем составе является чем-то целым и так чисто выражает характер равнины, как ни одна из местностей России. Она есть соединение чисто Литовской низменности с плоскостью центральною, смешение, постоянно одолеваемое характером степным, отчего в Полтавской губернии она является совершенною равниною, и в ней же уже начинается степь. Эта равнина находится в неразрывной связи с далекою прибалтийскою плоскостью, и эта связь совершается двумя путями: в болотах литовских — через реку Неман и на границах литовской и центральной русской местности — через соседственные источники Днепра и Западной Двины; так что вся эта западная половина России составляет собою нечто целое, самостоятельное и в самом деле находилась в древности в тесном, живом сообщении, которому мешали только болота литовские, а впоследствии литовское владычество. Но, с другой стороны, восточные притоки Днепра, поднимаясь к своим источникам на центральную русскую возвышенность, передавали ей владычество над тою равниною, где лежат их устья. А потому, несмотря на всю связь бассейнов Западной Двины, Днепра и Немана и потом — близость системы рек новгородских, эта страна не могла быть совершенно самостоятельною, хотя и должна была иметь некоторую самобытность в своей внутренней жизни.

Теперь нам следует приступить к описанию южных, пограничных местностей России.

Южную границу России составляет степь. Ровное, бесконечное пространство с различною почвою, то песчаное, то болотистое, то покрытое плодоносным туком чернозема, но вообще безлесное, большею частью с высокою травою. Это необозримое пространство земель недаром напоминает путешественникам морскую поверхность; и, по мнению геологов, оно составляло когда-то дно огромного моря, остатки которого видны теперь в бассейнах черноморском и каспийском. Степь, более плодородная и разнообразная на западе, более дикая и песчаная на востоке, является как бы вторжением Азии в Европу. Это только огромный угол степей Средней Азии. И долго не решались народы Европы причислить их к своему материку и скрывали эту нерешительность под двусмысленным названием Европейской Скифии, Европейской Сарматии и Европейской Татарии. И по самым народам, кочевавшим здесь, трудно было решить, принадлежит ли это Европе или Азии. Большей части народов, населяющих нашу часть света, суждено было пройти через это пространство, иногда надолго останавливаться в нем; а теперь оно является пустынею, которая только что начинает оживать старанием правительства. И все, что мы ни видим на ней что-нибудь напоминающее жизнь европейскую, жизнь государственную, совершено в каких-нибудь шестьдесят лет могучим правительством. И кажется, что отрывки всех народов и всех племен Старого света собрались на этот старый путь свой, чтобы оживить его пустыню и ввести ее в жизнь государственную и европейскую. Более чем на чем-нибудь можно видеть на этих степях, какую неодолимую силу приобретает человек в стройном государственном организме. Это великая проба будущей великой борьбы с природою Азии, и эту пробу делает Россия. Мы вправе ожидать великого от этого пробуждающегося края, если посмотрим только вазад, что сделано в эти пятьдесят шесть лет, считая от присоединения к России новороссийских степей, случившегося уже совершенно в 1791 г. вследствие мира с Турциею в Яссах.

С первого взгляда все это огромное пространство степей представится утомительно однообразным, но, присмотревшись внимательно, можно заметить хотя не резкие, но тем не менее существенные и чрезвычайно важные различия в области степей. Почти все они лежат в России, и, начинаясь на востоке широким отверстием, края которого определяются с севера Уралом и болотистыми пространствами Сибири и восточной России, а с юга — Каспийским морем и потом горами Кавказа, область степей идет к западу, постоянно сужаясь и постоянно теряя что-нибудь из своего азиатского характера. На юго-западном конце России степь превращается уже в тонкую полосу бессарабского Буджака и в таком виде выходит из пределов нашего отечества и там сливается неприметно на юге с низменностью Придунайскою — в равнинах Молдавии и Валахии, а на севере повторяется в обширной венгерской котловине, которая представляет собою ту же степь, но только измененную как европейским характером, так и болотами венгерской равнины. Пушты, составляющие поверхность Венгрии, замечательны для нашей истории во многих отношениях. По характеру своей местности и по племенам своим Венгрия больше принадлежит к России, нежели к Западной Европе, с которою, однако же, связывается неразрывно и системою рек, и горными проходами, и историею. Кажется, как будто экземпляры всех наших местностей и всех наших племен были нарочно заброшены за Карпатские горы, чтобы соединить их там неразрывно с Западною Европою. Венгрия в этом отношении является тем же для Южной России, чем балтийское, немецкое поморье — для севера. Теперь уже наука переступила за цепь Карпатов, для того чтобы изучить там родные племена славянские, и принесла нашей истории богатые плоды.

Мне кажется, она бы выиграла еще более, если бы обратилась туда для изучения тех монголо-финских племен, которые или прошли через Россию, оставив в ней глубокие следы, или ушли туда только частью, оставивши своих единоплеменников в пределах нашего отечества. Нижняя венгерская равнина представляет собою в большей своей части пустыню песчаную, пропитанную солью и оканчивающуюся огромным болотом у берегов Дуная и Тейсы. Поверхность ее весьма близка к уровню моря, но неприметно возвышается по направлению к северо-западу — к равнине Австрии — и связывается крепко с Западною Европою бассейном Дуная. По весьма вероятному предположению геологов, это есть не что иное, как осушенное море, которое вытекло отсюда через низменность, означаемую теперь течением Дуная, оставя свои следы в огромных иссыхающих скоплениях вод, каким, например, представляется озеро Балатон. В южной части венгерской равнины бесконечный горизонт утомляет взор путешественника; миражи, порождаемые раскаленным небом, мучат его обманчивыми призраками; и часто вредный туман, закрывая всю эту картину густым покрывалом, похищает и последние следы дороги. По всему этому пространству, а особливо возле озер и рек, разбросаны знакомые нам топкие болота, которые при разливе превращаются в озера, а под жгучими лучами солнца — в непроходимые пространства грязи. Соляные озера и солончаки встречаются здесь чрезвычайно часто, а это составляет также отличительный характер и некоторых из наших степей. Под одними болотами здесь находится более 108 географических миль, а при разливе рек образуется множество стоячих и гниющих вод. Вся эта борьба все еще не установившихся элементов морского дна повторяется, только в больших размерах, на восточных границах наших степей, у моря Каспийского, и повторяется с чрезвычайною точностью. Только в Венгрии она неприметно утихает при переходе в центральную Германию и в Северную Италию, а у нас теряется в безотрадной пустыне Средней Азии, а выражается еще с большею силою в южных пределах Сибири, так что полутатарские и полуфинские, полуоседлые и полукочевые, полустепные и полулесные племена, которых отрывки мы еще и теперь можем видеть в наших европейских, восточных губерниях и в южных пределах Сибири, могли, не изменяя заметно ни своего характера, ни своего образа жизни, перекочевывать от подошвы Алтая к пределам нынешней Австрии и Тироля. А потому, и в самом деле, в языке, в обычаях, в физиономии племен, населяющих Венгрию, мы с удивлением замечаем странное сходство с племенами, живущими по сю сторону Уральских гор и далеко за ними. Сообщение же этой равнины с племенами славянскими кроме древнего, незапамятного, совершавшегося некогда на берегах Дуная, совершается и ныне, хотя трудно через возвышенные площади Галиции.

Но перейдем за Карпаты, к описанию наших степей. Здесь не вдруг встречается нам их безграничная и однообразная поверхность. Горы Карпатские исчезают на востоке — в Галиции — не вдруг; пуская свои понижающиеся отрасли в равнину малороссийскую, они в то же время наполняют через Буковину нашу Бессарабию своими исчезающими гранитными возвышенностями и в ней прилегают уже прямо к узкой степной полосе. Но, кроме того, невысокий их гранитный отрог, известный под именем выси Авратынской, пройдя через литовские болота, где на невысоком хребте своем, покрытом лесом и болотами, смешивает воды Балтийского и Каспийского морей, этот отрог постепенно спускается на юго-восток, перехватывает заборами и порогами все главные реки Черного моря — Днестр — около Ямполя, Буг — невдалеке от Вознесенска, Ингулец — при селении Шестерне, Днепр — между Екатеринославлем и Александровском и, спускаясь потом к Азовскому морю, упирается в него гранитною плоскостью. Гряда эта, вообще низкая и понижающаяся к юго-востоку, обнаруживается по местам большими массами гранита, внезапно восстающего среди степей. Другая гряда гор, состоящая из пластов пород второзданных, настланных на гранитном основании, перерезывает степи поперек, спускаясь от реки Донца к тому же Азовскому морю, и соединяется с тою же гранитною площадью, отделяя, таким образом, бассейн Дона от бассейна Азовского моря, тогда как первая гряда отделяет этот бассейн от бассейна днепровского. Еще, кстати, заметим и третью гряду, тоже весьма невысокую, которая известна под именем Волжских холмов и, спускаясь от центральной плоскости России, отделяет систему волжскую от системы вод Черного и Азовского морей.

Все эти возвышенности так малы, что приметны почти только одному взору наблюдателя и не нарушают однообразия наших Степей; но тем не менее они важны потому, что ими не только разделяются водные системы, но и обозначаются границы различных особенностей в характере этого пространства. Южная граница степи определяется сама собою берегами Каспийского, Азовского и Черного морей и подошвою Кавказа. Но не так легко определить их северную границу. Она постепенно от северо-востока падает к юго-западу, но провести с точностью этой линии невозможно. На севере постепенно уничтожается характер степной, переходя в равнину, покрываясь лесами и холмами; но пространства с некоторыми чертами степного характера можно встретить даже в южных пределах губерний Курской, Орловской, Рязанской и Тульской, где народ недаром присвоил им название степей. Такой совершенно неприметный переход в другие северные пространства совершается на всей ее северной границе, сообразно тем местностям, с которыми степь сливается; так, в отношении малороссийской равнины более приметными границами можно положить реки Россу и Сулу. Но, собственно, степь во всей своей наготе появляется уже только за порогами Днепра; там, собственно, начинается дикое поле запорожцев. И в самом деле, только дикая трава да раскаленный горизонт и изредка таинственные курганы, разбросанные по всему пространству, представляются взорам на этом диком поле. Приблизительно можно полагать, что под степями находится у нас до 15 тысяч квадратных географических миль. Сюда принадлежат: весь так называемый Новороссийский край, южные пределы губерний Полтавской, Харьковской, Тамбовской и Воронежской, земли черноморских и донских казаков, область Кавказская, вся губерния Астраханская и вся почти Саратовская и отчасти Симбирская и Оренбургская.

Горные кряжи, о которых я сказал выше, делят все это пространство на несколько самостоятельных частей. Каменный Донецкий кряж почти совпадает с восточною границею Новороссии, и эта часть степного пространства, заключающая в себе три губернии — Херсонскую, Екатеринославскую и Таврическую — и два градоначальства, имеет свой особенный характер. Она менее дика, менее песчана, чем остальная, восточная половина. Отрогом Авратынской выси она разрезывается на два треугольника. Первый — северовосточный — более разнообразен; в нем исчезает мало-помалу характер стран, граничащих к северу; холмы исчезают не вдруг; леса попадаются там и сям; плодородный тук лежит возле гранитного кряжа. Нижний треугольник ближе к уровню моря, яснее носит на себе следы его волн. В северо-западном углу в него вступают леса, болота и песчаные их остатки. Южные же края его изрезаны множеством рек и ручьев, из которых немногие судоходны. Бесчисленное множество балок (так называются там речные иссохшие русла) показывает, что в древности богатство вод этого края было несравненно больше, а многие реки, отрезанные теперь песчаными пересыпями от морских устьев своих, дают понятие о постепенном осушении этого края. Многие из этих балок оживляются снова водою во время весны и делаются оттого чрезвычайно плодородными, равно как берега и острова и теперь существующих рек, где часто встречаются и до роскоши богатая жатва, и прекрасный южный лес. А вообще вся местность изобилует роскошными лугами — богатым привольем для кочевых народов. Для сельской промышленности борьба с природою не легкая, но зато самою щедрою рукою она вознаграждает труды. В древности, по свидетельству Геродота, эти, теперь обнаженные, степи отличались удивительным богатством вод, и многие реки, теперь текущие раздельно, сливали прежде свои устья, так что устье Днепра походило более на огромный морской залив, чем на устье реки. Геродот приходит в восторг от водного богатства этого края, от прекрасных лесов по берегам этих рек. Но около двадцати веков после него трудились природа и люди, чтобы превратить эту богатую страну, эту житницу юга в безотрадную, нагую пустыню. Тем более приятно видеть пробуждение этой страны, почившей вне истории и вне всякого общественного быта около 2 тысяч лет. Только всемогущая Россия своей единою гигантскою силою может воскрешать таких мертвецов!

Утомленный однообразием, взор с любопытством останавливается на юго-западном конце этой страны. Здесь поражает его странное смешение всех русских форм. Целое болотистое море встречается здесь возле огромных песчаных кос, летящие пески которых напоминают собою пустыни Аравии. Далее следует песчаная, болотистая и вместе покрытая и пропитанная солью равнина; но вдруг вы всходите на крутые вершины небольшой горной цепи, идущие в параллель с южным берегом острова, и картина внезапно меняется. Самый прелестный разнообразный ландшафт, самые плодородные пространства, самые редкие растения; и все это, окруженное волнами и лелеющим воздухом Малой Азии, поражает взор путешественника, утомленный однообразием и скудостью пустыни. И этот маленький райский отрывок делается приютом русских богачей, куда они убегали наслаждаться роскошью природы, как древние римляне — на острова своей благословенной Италии. Смешению физических форм Крымского полуострова соответствует и самое пестрое смешение самых разнообразнейших народностей. Многого можно ожидать от новой России — от этой полуевропейской и полуазиатской страны. Более чем куда-нибудь, вырывается It нам сюда Западная Европа, более чем где-нибудь, она получает яркий азиатский оттенок. Промышленность, торговля, науки, искусства собрались сюда со всех концов старого мира, чтобы соединить V общем труде и в общем пире Европу и Азию. Но крепкими Цепями рек, потребностей и незаметных переходов прикрепляется эта Страна к господствующей центральной высоте России; и самые разнообразные народности сплываются воедино в восприимчивом и вместе Самобытном и твердом русском элементе.

За каменным Донецким кряжем степь делается однообразнее; Ли юге ее, между морями Черным и Каспийским, азиатский характер проглядывает во всей своей дикости, во всей огромности своих форм. Начиная даже от южных пределов губернии Рязанской, через губернии Тамбовскую, Воронежскую, частью Харьковскую и землю Донского Войска русская центральная плоскость, изменяясь степным характером и изменяя его обратно, спускается постоянно по той глубокой впадины, которая, обозначаясь с одной стороны рекою Манычем, а с другой — рекою Кумою, заставляет геологов предполагать здесь существование в древности пролива между двумя морями. Быстрое течение Дона обозначает довольно крупное понижение этой плоскости и в то же время привязывает ее к центральной русской плоскости. Азовское море, лежащее в этой области, представляет собою не более, как болотистое озеро, образованное водами Дона и других притоков на основании то песчаном, то иногда топком. Простирающаяся по берегу этого моря земля черноморских казаков идет к подошве Кавказа. Земля их является чрезвычайно плодородною и способною ко всякой обработке; только берега и устья Кубани исполнены вредных болот. От впадины, обозначаемой Манычем и Кумою, от впадины, наполненной морскими остатками, также песками и соляными пространствами и гниющими водами, почва начинает сначала подниматься неприметно, но потом вдруг встречается с гористыми пространствами Кавказа, с его нетающими снегами и роскошными индийскими долинами, с его болотами и песками и с его вершинами, теряющимися в облаках, с его непрохо-аимыми лесами и безводными пространствами. А далее, за этими воротами всего западного человечества, непосредственно встречаются и роскошные долины — Рай Роз — Азии и ее безотрадные пустыни. Все роды восточных болезней и все ужасы азиатского климата и местности обвили змеею этот неприступный уголок дикой, первобытной свободы. Кажется, как будто нарочно выслала Азия все свои природные преграды и образцы всех своих народностей на этот свой передовой пост против России и Европы; шаг за шагом, медленно, но неотразимо, по своему обычаю, входит русский человек в самые заповедные ущелья этих гор, и нельзя удержаться от мысли, что эти победы есть залог великих будущих деяний и указание на то будущее поприще действий, где разовьется назначение нашего государства. Отсюда такое упорство в этой борьбе, начатой вместе почти с началом нашего государства и, кажется, оканчиваемой в наше время. Великий Петр, которому суждено было прочитать ясно всю книгу судеб нашего государства, недаром рвался в эту страну!

Если бы мы следовали верно границам нашего государства, то мы должны были бы перейти за хребет Кавказа; но, почитая это излишним для внутренней, правовой истории нашего государства, я перейду опять к степям, на север Каспийского моря.

Восточная половина нашего степного пространства, открывающаяся широко и беспрерывно в царство степей — Среднюю Азию, представляет собою огромный треугольник с широким основанием на юге и с постоянно сужающейся вершиною на севере. Первое, что нам попадается на юге этого обширного треугольника, — это степь, голая, большею частью песчаная и бесплодная, сильно пропитанная солью, с разбросанными там и сям соляными озерами, и посреди всего этого широкое устье Волги, которое, по недостатку склона, дробясь на множество рукавов, образует огромную дельту и впадает в Каспий, которого поверхность ниже поверхности Черного моря. Эта степь занимает большею частью губернию Астраханскую и ничем не отделяется от степей Средней Азии. Климат здесь тоже напоминает их, и ртуть Реомюрова термометра то поднимается здесь выше 31®, то попадает на 24® ниже нуля. Растительность дика и бедна, но появляется с необыкновенною силою и в огромных азиатских формах на берегах рек и особливо возле устьев Волги; пески отнимают, впрочем, много плодородия у этого северного Нила. Поднимаясь вверх по Волге, эта степь теряет мало-помалу свой дикий азиатский характер. По сю сторону этой реки она вскоре сливается с московскою возвышенностью — в губерниях Симбирской, Саратовской и Пензенской; но зато на той стороне Волги она, продолжая подниматься довольно быстро в направлении к северо-востоку, в северной части губернии Оренбургской и в губерниях Пермской и Вятской встречается лицом к лицу — разом — со знакомыми нам северными болотами, покрытыми бесконечным северным лесом, с хребтом Урала, наполненным железом, и с русскими равнинами, заходящими сюда через Волгу. Все перемешано здесь между собою — степь, болото и равнина, как перемешаны татары, финны и русские. Но с увеличением последнего населения лес исчезает, болото высыхает, степи начинают обрабатываться, и равнина вкрадывается более и более. Но пока здесь руки заняты добычею железа, которого здесь такая неисчерпаемая бездна, что станет проложить железные пути на край света и оживить степи.

Остановимся несколько на Пермской губернии. Она взбирается к северо-востоку на значительную высоту над уровнем моря, но тем не менее не горы, а лесистые болота начинают в ней решительно преобладать над степными пространствами. Замечательное, многообещающее сближение железа и леса этой и соседственных губерний еще более будет полно таинственного смысла, если мы соединим с ним систему рек этой губернии. Эта губерния достигает той высшей линии, с которой начинается спуск к Ледовитому океану той огромной плоскости, которую мы описали в самом начале. А потому реки Пермской губернии сообщают ее прочное богатство, во-первых, с Ледовитым океаном — через Печору, со степями и морем Каспийским — через притоки Волги — и с Сибирью — через множество притоков Тобола, бегущего в Иртыш. Сама природа, отведшая устье Волги от Азовского моря, которого она, казалось, искала, и сообщившая Пермь со степью, Сибирью и берегами Ледовитого океана, как будто указывает сама исход неисчерпаемым богатствам этих губерний. Я не знаю, чего не могут сделать леса Сибири и железо Урала в руках русского народа!

Но эти страны неразрывно связаны с Центральною Россиею притоками рек и спуском мало-помалу в ту огромную лощину, которая обозначается течением Волги и которая лежит между центральною русскою возвышенностью и возвышенностью Урала. Но еще сильнее, еще яснее притягивается все это южно-волжское и восточно-волжское пространство самым течением этой реки к той Прибалтийской низменности, которую мы описали вначале. А на северо-западе это волжское углубление сообщается с тем углублением, которого срединная линия обозначается Невою, Ладожским и Онежским озерами, реками и каналами, их сообщающими, и которое так близко проходит к Белому морю. Эти углубления разделяются только возвышенностями Валдайскими, не имеющими более 350 футов вышины. И, таким образом, это восточное углубление сообщается: во-первых, с бассейном Северной Двины, от которого отделяется бассейн волжский только небольшим волоком (а теперь соединяется каналом); во-вторых, с Финским заливом (тоже каналы соединяют уже); в-третьих, с огромным западным бассейном рек Западной Двины, Немана и Днепра. Таким образом, путь естественного, удобного сообщения сводит страшно далекие страны и огибает огромным полукругом центральную московскую возвышенность — зерно России.

Перенеситесь же воображением за полторы тысячи лет, наполните огромные русла наших рек водою по самый край, и вы поймете возможность той жизни, общей этому полукругу, которая разбросала на нем монеты арабских калифов, выходящие теперь из земли с ясным, неопровержимым доказательством истины тех темных преданий, которые должны были осуждены быть сказками за их огромность, подавляющую самое пылкое воображение. Вам даже станет более нежели вероятною та смелая гипотеза знаменитого историка Гердера, что торговое движение на этом пути современно персидской монархии и не прерывалось с тех пор до исторических времен нашего государства.

Над всем этим кругом, над всем этим стройным и громадным сцеплением разнообразных местностей Европы, Азии и России поставлена природою властвовать центральная плоская возвышенность; но она не тяготеет над этим кругом как нечто чуждое; нет, она собирает к себе все концы его длинных нитей, соединяет в себе все жизненные силы его, неприметно сливает в себе все разнообразные характеры его местностей и народностей, все их назначения. И из всего этого гармонического разнообразия она делает не простое смешение, но образует нечто целое, массивное и вместе живое, в котором ничто не умирает и которого не разрывает никакое содержание. Это — нечто гибкое, восприимчивое, как воск, и вместе твердое, как железо, способное все принять в себя и всему дать место, сделать его не частью своего тела, но живым членом своего живого организма, и стремить все эти неисчислимые богатства, все эти гигантские силы к единой цели, к выполнению единого назначения, к осуществлению единой идеи — великой идеи Русского государства. […]

Впервые опубликованы А. Н. Острогорским (Собрание неизданных сочинений К. Д. Ушинского. СПб., 1908).