32
правитьОкрепший от долгих дум, по свету звезды звезд, немеркнущей Нгер Нумгы, нашел Таули свою родину. Оставалось всего несколько оленьих передышек до излучины реки, на берегах которой провел он свою молодость.
Решив отдохнуть, Таули сделал шалаш, развел костер и стал свежевать только что убитого зайца.
Тоскливые крики ясовеев озадачили его. Он взбежал на сопку и увидел с вершины ее аргиш, ползущий из-за гор Пай-Хоя от обской стороны. «От русских бегут», — подумал Таули и вернулся к своему костру.
Не успел он зажарить заячью ногу на огне, как аргиш уже спустился в долину и высокий пастух на белой упряжке подъехал к Таули. Он приветствовал Таули на остяцком языке и присел к очагу.
Таули недолюбливал остяков. Из века в век остяки враждовали с его народом, но по долгу гостеприимства Таули предложил остяку только что поджаренную заячью ногу, и тот поблагодарил его на языке ненця.
Таули помолчал столько, сколько полагалось хозяину, ждущему новостей, а потом посмотрел на остановившийся аргиш и сказал:
— Олешки устали, однако. Похудели…
— Теперь уже близко, — сказал остяк.
— А далеко ваши думы лежат?
Остяк подумал. Он искоса посмотрел на Таули, но лицо его не вызывало недоверия.
— В горы идем, — сказал остяк, — силы нет дальше терпеть от русских острогов.
— Это так, — сказал Таули, — давно бы пора.
Остяк нахмурился и замолчал. Кинув обглоданную кость собаке, он сказал значительно:
— К самоеду Таули идем. Может, возьмет нас к себе. Мы малооленщики, мы не князья. Нам незачем ссориться с малооленными ненця. У нас один враг — русские, пришедшие с ружьями отбирать наше счастье.
— Но ведь вы остяки! Как же примет вас Таули?
Остяк снисходительно улыбнулся:
— Таули умнее всех нас. Он тоже не любит многооленщиков и русского царя. И если кто думает так же, как и он, того он примет в свои товарищи.
— Я думаю об этом, — сказал Таули.
Остяк, отвечая гостеприимством на гостеприимство, пригласил Таули в свой чум, который уже успели поставить женщины. Он угостил Таули веселящей водой и уложил его в постель. Он долго расспрашивал его о Таули, по прозвищу Неняг, и, засыпая, сказал:
— За такого человека, как Таули, я бы отдал свою жизнь. Я издалека видел его. Он первый поднял восстание тогда, в Обдорске. Говорят, его поймали, но он обманул русского князя и убежал в тундру. Молва говорит, что он здесь где-то. Все ждут его слова, а его нет и нет…
— Он совсем недалеко отсюда, — сказал Таули, и остяк заснул, убежденный в том, что скоро найдет то, что ищет.
Откинув шкуры, которыми он был прикрыт, Таули подсел к костру и задумчивым взглядом уставился в огонь. Он сидел неподвижно, думая о пути, начертанном ему судьбой. Он думал об остяках. И странно — никакой ненависти к ним он сейчас не почувствовал.
Разбудив хозяина чума, Таули спросил:
— Кто ты такой?
И остяк ответил:
— Янко Муржан.
— Что же ты мог сделать худого русским? Ты же остяк.
Остяк нахмурился.
— Я убил двух ясачных начальников.
— За что ты убил их?
— Они привезли в наше стойбище веселой воды. Они напоили мужчин, женщин и детей. Потом они угнали стада в свое стойбище, и наш род стал умирать с голоду. Я пошел в стойбище русских и тихонько убил их.
— Остяки хитрый народ. Они всегда обижали ненця, — сказал Таули. — Так поется во всех сказах.
— А тебе что они сделали худого? — спросил Янко Муржан.
— Не знаю, — ответил Таули, — я подумаю об этом.
И Таули долго думал, так ли уж худы остяки, как о них говорят.
Утром, заявив, что знает, где собираются неняги, он повел остяцкий аргиш в горы Пай-Хоя. По пути им встретилось большое стойбище. Таули зашел в крайний чум.
— Много лет жизни вам и вашим олешкам, — сказал Таули, — пусть счастье никогда не покидает ваше стойбище. Пусть дети будут веселы и здоровы, а женщины беременеют каждый год.
— Да, — невесело покачал головой старик, — женщины наполнили наши чумы детьми, но чем кормить их? У нас все отняли ясачные начальники. А кто сосчитает все беды пастухов? Их больше, чем оленьих копыт на Ямале.
Старик пытливо посмотрел в лица гостей, испуганно замолчал и молча принес мороженой рыбы.
— Ешьте, — сказал он, — я ничего не знаю.
Янко Муржан весело посмотрел на старика и торопливо стал есть мясо, отсекая кусочки его острым ножом у самых губ. Таули ел медленно. Он смотрел в огонь костра и вспоминал отца.
— А что русские? — спросил он старика.
— Они ищут Таули. Русские долго пытали его в своем стойбище.
— Он им сделал худое? — неторопливо спросил Таули.
— Худое, — сказал старик. — Он созвал всех ненця и хотел сжечь Обдорск.
— Говори дальше.
— Нас… их… разбили русские… Только меня там не было, и я ничего не знаю, — торопливо добавил старик.
Таули отложил в сторону желтую кость и сказал:
— Мы слушаем, старик.
Старик посмотрел на испитое черное лицо Янко Муржана:
— Кто вы?
— Я тот, о ком тоскует виселица, — ответил Янко Муржан, — пастух, стерегущий ночью чумы русских для того, чтобы их поджечь.
— Это правда? — тихо спросил старик.
— Правда, это такая же правда, как то, что и ты не любишь русских, — сказал Таули. — Принеси же стрел и краски цвета крови.
Старик выбежал из чума. Он вернулся в сопровождении молодого охотника, который положил перед Таули колчан, сшитый из шкуры тюленя, украшенный зеленым и красным сукном, а старик разбавил краску в деревянном корытце и сказал:
— Все ждут знака восстания. Люди большой тундры из-за Камня идут на Пустозерск. Они хотят убить ясачных начальников, но кто поведет их на русских? У них нет храброго старейшины. Они искали Таули, но где он? Русские ищут его и не могут найти.
— Легче золото найти на дне моря, чем его в тундре, — ответил Таули и, окрасив древки стрел от оперений до наконечников, подержал их над огнем. — Здесь семь стрел, — сказал он молодому охотнику, — умеешь ли ты хранить тайну, более дорогую, чем жизнь твоего рода?
— Умею, — сказал охотник.
— Поклянись.
Янко Муржан выскочил из чума. Он вернулся с пригоршней снега и положил его на доски у костра. Охотник сделал из снега конус и, выхватив нож, ссек у него верхушку.
— Пусть моя голова распадется так же, как распалась эта гора, если я не сдержу клятвы, — сказал он.
— Иди, — сказал Таули, — пусть твои уста пошлют молву: «В горах Пай-Хоя вас ждет ненця Таули, сын Пырерко. Он будет сжигать стойбища ясачных начальников. Он будет бедняков делать богатыми. Он велит князьям отдавать своим пастухам по триста олешков». Передай эти стрелы на Таз и Ямал, на Кару и Надым. Пусть всюду встают ненця и хасово, остяки и тунгусы.
Охотник обнажил свою голову перед Таули и, обернув стрелы мягкой шкуркой мертворожденного нерпеныша, вышел из чума.
Таули встал:
— Мы едем в стойбище Хазовако, старик. Он богатый князь, и мы возьмем у него что надо. Дашь ли ты нам упряжку?
— Она готова, — сказал старик, — и люди готовы ехать с тобой на Камень, к Таули. Увидишь его, скажи: пусть он помнит о нас, бережет себя, — тихо промолвил старик.
— Он все время думает о вас. И, пока жив, он не забудет слова твоего сердца. Приезжай к нему в стойбище, если кто обидит тебя.
И Таули вышел из чума.
Старик подвел его к нартам и, чтобы беда не повстречалась гостям на пути, привязал к копыльям своего родового божка. Он привязал его за ноги, и болванчик ткнулся сначала квадратной головой в снег, а потом запрыгал позади полозьев, чертя своим телом легкую кривую линию.
— Ох-хэй! — крикнул Таули, и гордость наполнила его сердце, когда он оглянулся. Позади мчались семь оленьих упряжек с первыми воинами его будущего войска.
Когда же стойбище скрылось за холмами, он наклонился к уху Янко Муржана:
— Я все узнал о тебе, Янко, и теперь мы можем побрататься. — И, сняв со своей шеи костяное изображение доброго духа, он передал его остяку. — Мое имя, — взволнованно сказал он, принимая от Янко его божка, вырезанного из дерева, — мое имя Таули Пырерко.
— Таули… — растерянно, не веря себе, сказал Янко Муржан. — Так вот какой ты…
