Легенда об изобретении пороха (Дорошевич)
| Легенда об изобретении пороха |
| Из цикла «Сказки и легенды». Источник: Дорошевич В. М. Сказки и легенды. — Мн.: Наука и техника, 1983.[1] |
Обитель спит.
Свет брезжится только в келье отца Бертольда. Отец Бертольд всегда работает по ночам. Часто утренний свет застаёт его за колбами и ретортами, погружённым в его обычные, странные, таинственные занятия.
Тогда отец Бертольд осеняет себя знамением и идёт весь день молиться, чтобы с вечера снова приняться за свои диковинные инструменты, довольствуясь всего двумя-тремя часами отдыха для грешной плоти.
День — молитве, ночь — труду.
Отец Бертольд убил свою плоть.
С виду — это иссохший аскет, обтянутый сухой кожей. Мертвец, которому чуждо всё житейское. Только глаза живут, горят, светятся каким-то фанатическим огнём, который сжигает мозг отца Бертольда.
— Он — или великий грешник, или великий праведник! — решили в монастыре, и даже отец настоятель не допытывается, какими таинственными работами занят по ночам монах Бертольд.
Он только спросил:
— Клонятся ли твои труды, сын мой, к прославлению нашей великой церкви?
— О, да! — отвечал монах, и в глазах его ещё ярче вспыхнул фанатический огонь. — Если бог поможет мне окончить мои труды, — счастье и мир воцарятся среди людей, они предадутся единому богу и враг святой церкви будет сокрушён навеки!
— Да благословит господь труды твои и да укрепит тебя в вере твоей! — сказал ему отец настоятель.
— Аминь! — ответил монах, и голос его прозвучал такой искренней, горячей, твёрдой верой, что для настоятеля не осталось никакого сомнения: отец Бертольд, действительно, занят делом, угодным богу и полезным святой церкви.
С тех пор отец Бертольд беспрепятственно работает по ночам.
Но сегодня он не занят своими колбами и ретортами.
С горящими глазами он стоит около высокого, стрельчатого окна, приложив свой пылающий лоб к железной решётке, — одной из решёток, которыми обитель ограждается от грешного мира.
Отец Бертольд смотрит на тёмное небо, усеянное звёздами, на долину, потонувшую во мраке, на заснувший город, который виден с монастырской горы.
И в душе отца Бертольда живёт та же смутная тревога, которая вот уже несколько дней не даёт ему ни молиться, ни работать.
Это дьявол искушает его и вселяет в сердце смутную тревогу, сеет сомненье, чтобы помешать отцу Бертольду в его великом и святом деле.
С этой смутной тревогой в душе отец Бертольд не может приняться за своё великое дело, — изобретение искусственного золота.
Да, это «сотрёт голову змия», лишит дьявола его оружия, которым он завоёвывает мир и борется со святой церковью.
Эти крупинки, блеском которых дьявол ослепляет разум людей, будут тогда делаться в мастерских простыми мастерами.
И золото будет цениться не выше, чем глина. Оно перестанет быть редкостью. Человечество будет иметь его когда угодно и сколько угодно, в изобилии, в избытке. Оно перестанет владеть миром.
Богачи сразу перестанут быть богатыми, равенство воцарится между людьми. Не для чего будет изнурять себя тяжкой работой, нечего будет добиваться, не из-за чего бороться, ненавидеть, нечему завидовать, — все люди превратятся в братьев и будут служить единому богу, и больше никому.
Потому что люди существуют для добра, и только дьявол опутал их своими золотыми сетями.
Но почему же сомненье в этом вкрадывается в душу отца Бертольда?
Сомненье, которое мешает отцу Бертольду продолжать его великое дело избавления мира от власти дьявола?
Его великое дело подвигается вперёд.
В горниле блестят уже маленькие золотые пылинки. Это ещё не золото. Но это первообраз, зародыш золота. У них уже много общего с проклятым металлом. Ещё усилие, — и пылинки превратятся в настоящее золото.
Золото, которое каждый может приготовить для себя в том количестве, в каком пожелает!
Власти дьявола наступит конец.
И в эти-то минуты, когда отцу Бертольду особенно нужна вся его вера, — сомненье закрадывается в душу. Волк пожирает ягнёнка, паук пожирает муху, — человек пожирает человека.
И старая формула «homo homini lupus», — как свинцом давит мозг.
— «Человек человеку волк».
На лицах богомольцев, приходящих в обитель, лицах, изборождённых морщинами, свидетелями борьбы, — он читает эту злобу и ненависть, и взаимное ожесточение, которые царят там, в мире.
Разве Каин убил Авеля не тогда, когда люди ещё не знали проклятого и презренного металла?
И даже в книгах Священного писания отец Бертольд читает о людской злобе, ненависти, ожесточении.
— Миром правят злоба и ненависть, и наша святая церковь лишь старается привить людям добро и любовь, — приучить коршуна питаться зерном пшеницы и волка — травой.
И даже, — страшно подумать, — от костров святейшей инквизиции на Бертольда дышит тем же огнём злобы и ненависти, — и дым костров кажется ему дымом ненависти, которая расстилается по земле.
Какие мысли! О, боже!
Но напрасно отец Бертольд падает на колени перед святым распятием и целыми часами глядит на лик распятого, ища утешения, поддержки в горе.
Там, внизу, у подножия креста, ему чудятся лица, в глазах которых светятся злоба, ненависть, ожесточение.
Непримиримые, вековые, несокрушимые, владеющие сердцами людей с самого сотворения мира.
Тёплая, тихая ночь спустилась на землю, неся с собою мир, покой, благодатный сон.
И отцу Бертольду кажется, что то не благодатная ночь, посланница небес, спустилась на землю, — а чудовище какое-то ползёт по ней, прикрывая своим тёмным, богато золотом расшитым плащом всё, что боится яркого дневного света.
Сколько преступлений творится под покровом ночи!
Всё засыпает, кроме человеческой злобы, которая не знает ни дня, ни ночи, ни сна, ни отдыха, ни покоя.
В этом городе теперь сговариваются на преступления, подстерегают из-за угла, убивают.
И отцу Бертольду кажется, что он слышит на своём лице дыхание этой вековой злобы, наполняющей воздух всего мира.
И в сердце рождается сомнение:
— Точно ли люди созданы для добра и любви?
О, он знает, что это значит!
Это дьявол искушает его, как искушал некогда св. Дионисия.
Об этом он читал в анналах.
Св. Дионисий был великий подвижник, и дьяволу очень хотелось столкнуть его со стези добродетели, смирения и подвижничества.
Взор св. Дионисия всегда был устремлён в землю, — начало и конец человечества.
Даже идя в церковь, он смотрел, не задавит ли хотя и нечаянно, или не причинит ли вреда какой-нибудь маленькой твари.
А если замечал ползущую букашку, то осторожно брал её и клал на траву в безопасное от прохожих место, чтобы и другой кто нечаянно не сделал зла маленькому созданию божьему.
И было каждое его доброе дело — великим посрамлением дьяволу, потому что нет дьяволу худшего посрамления, чем доброе дело, сделанное человеком.
И терпел дьявол из-за св. Дионисия великий срам и стыд.
И стал он искушать святого.
Дьявол являлся к св. Дионисию в виде восточных послов, которые приносили ему лучшие сокровища мира и звали его якобы на царство, где он мог бы доставить счастье тысячам людей и всесветную славу себе.
Но св. Дионисий не прельстился ни богатством, ни славой, ни властью, — и не отступил от служения единому господу.
Когда св. Дионисий постился, не вкушая ничего, и изнемогал уже от поста, дьявол расставлял перед ним богато убранные столы, которые ломились под тяжестью яств и благоухающих напитков; среди цветов были разложены редкие, спелые сочные плоды.
Но св. Дионисий, взирая на всё это, только ещё усерднее продолжал свой пост, посрамляя дьявола.
Когда св. Дионисий в поле изнемогал на работе от зноя, перед ним вырастали тенистые леса, в которых журчали кристальные ручьи и пели дивные птицы.
Деревья тихо качали ветвями и манили в прохладу на отдых в час, предназначенный для молитвы. Но св. Дионисий опускался на колени и, палимый знойными лучами солнца, молился ещё больше обыкновенного.
Тогда, много раз посрамлённый, дьявол решил искусить святого страхом и явился ему во всём мерзком величии своём.
Но св. Дионисий, правый пред господом, не ощутил страха в чистом сердце своём: он бестрепетно взирал на дьявола и оставил в анналах даже описание мерзкого его облика.
«И были глаза его, как уголь, — писал св. Дионисий, — дыханье его, как сера, и жёг взгляд его, как селитра».
— Сера, селитра и уголь… сера, селитра и уголь…
Вот формула искусителя.
Отец Бертольд бестрепетной стопою направился к горнилу.
Он вызовет дьявола и смело взглянет ему в лицо, посрамив, как св. Дионисий.
Он погасил лампаду, теплившуюся перед распятием, смешал в ступе серу, селитру и уголь, высоко поднял и опустил пестик.
— Incubus! Incubus! Incubus![2]
Страшный грохот потряс обитель до основания.
Из ступы взвился столб пламени, и среди огня появился некто, с сатанинской улыбкой, с золотым мечом в руках.
— Спасибо тебе, приятель, за услугу! — сказал он голосом, от которого у отца Бертольда заледенело и остановилось сердце.
— Ты славно помог мне выбраться из этой смеси. Ты славную оказал мне услугу. Отныне людям не нужно уж будет убивать друг друга поодиночке и лицом к лицу. Они получили возможность убивать издалека и разрушать целые города. Ты сделал угодное мне: ты дал меч в руки безумному, дал отличное орудие человеческой ненависти.
Сказал и исчез, наполнив воздух дымом и смрадом.
Когда перепуганные монахи, с отцом настоятелем во главе, вбежали в келью, — отец Бертольд лежал, как мёртвый.
— Он видел дьявола! — сразу сказал опытный в таких делах настоятель. — И дьявол навек опалил его лицо своим адским огнём. Смотрите на эти чёрные точки, которые въелись навсегда в лицо и руки. Так часто стремленье к познанию влечёт нас к греху. И из добрых стремлений родится худой конец. Познанье рождает сомненье, сомненье — грех. Бойтесь познанья, дети мои.
Монахи слушали его, испуганные, смятенные сердцем.
Отца Бертольда окропили святой водой.
Мало-помалу он открыл глаза, в которых отразился ужас.
— Что ты шепчешь устами, сын мой? — спросил настоятель. — Какую молитву?
— Сера, селитра и уголь! — как безумный повторял отец Бертольд. — Его формула: сера, селитра и уголь…
— Сера, селитра и уголь! — с испугом шептали вслед за ним отцы монахи.
— Запрещаю вам, именем церкви, повторять когда-нибудь кому-нибудь эту формулу искусителя, дабы не ввести в соблазн мир! — торжественно сказал настоятель, и монахи подтвердили:
— Аминь!
Но формула была уже сказана. Её пугливо повторяли между собой монахи, рассказывая о диковинном приключении с отцом Бертольдом, от них подслушали горожане, — и страшная формула искусителя облетела весь мир:
— Сера, селитра и уголь!
Никто из мирян не видел в монастыре чёрного лица отца Бертольда.
Он заживо похоронил себя в подземельи и даже попросил спеть над ним заупокойную мессу.
Дни и ночи замаливал он пред господом свой тяжкий, свой незамолимый грех.
Мир был ему чужд, как и он миру.
И лишь изредка монах, приносивший отцу Бертольду немного хлеба и кружку воды на неделю для поддержания грешной плоти, — говорил ему о страшных бедствиях, о полях, залитых кровью, о целых разрушенных городах, — о тех злодействах, которые люди делают при помощи серы, селитры и угля.
И отец Бертольд в смертельном ужасе падал тогда ниц на пол:
— Замолить ли мне мой страшный, мой незамолимый грех?
А перед его очами среди могильной тьмы восставал некто, с сатанинской улыбкой и с золотым мечом, — и говорил:
— Ты славную услугу оказал мне, приятель!
И сердце Бертольда леденело и останавливалось.
Примечания
править- ↑ Печатается по изданию: Дорошевич В. М. Легенды и сказки Востока. — М.: Товарищество И. Д. Сытина, 1902. — С. 45.
- ↑ лат. Incubus! Incubus! Incubus! — Явись! Явись! Явись!