Лгунья (Будищев)

Опубл.: 1897. Источник: az.lib.ru

Алексей Будищев

Лгунья

Не обижайте меня; я маленький-маленький человек, но у меня большое сердце; поэтому я так много любил и так безумно страдал. Слушайте, я расскажу вам всю правду и попытаюсь даже рассказать вам мою душу, насколько это возможно; но за это я попрошу вас сделать мне маленькое одолжение; развяжите эти бесконечные рукава моей ужасной рубашки; мне хочется говорить и жестикулировать. Что делать? У каждого оратора есть свои привычки. Кроме того, я попросил бы вас не пускать в эту комнату женщин. Я не боюсь бедных, больных и безобразных женщин, но красивые, нарядные и молодые возбуждают во мне непреодолимый ужас. Я кричу «лгунья» и лезу под подушки, под диван, под что попадется; судорога ломает мое тело, и ужас искажает лицо. Мое сердце стучит как барабанщик, увидевший неприятеля, и мне хочется превратиться во что-нибудь неосязаемое и невидимое. Я боюсь, что женщина найдет меня везде; они ужасно чутки к запаху горячей крови.

Будьте внимательны, хотя история, которую я намерен рассказать вам, уже давно потеряла прелесть новизны; впервые она имела место на земле семь тысяч лет тому назад, когда первая женщина обманула своего мужа и Бога. Итак, слушайте. Впрочем, дайте мне сначала стакан холодной воды. Нот так. Благодарю. Я начинаю.

Она не приходила долго, мучительно долго. Я сидел у себя в комнате; мне нужно было рисовать для юмористического журнала карикатуры, но я не мог работать. Она не приходила! Мысли испуганно метались в моей голове, как совы, разбуженные в покинутом замке фонарем вошедшего человека. Я стоял у окна, засунув дрожащие руки в карманы, и думал: «Она меня обманывает!»

«Она меня обманывает!» Это был тот самый фонарь, свет которого заставил испуганно заметаться безобразных сов. Окно выходило на двор. В открытую форточку дул сырой и холодный ветер и приносил из чьей-то квартиры жалобное пенье рояля и флейты. Звуки лились, то тоскующие и печальные, как песня безгрешного ангела, то исступленно метались и бились в каменных стенах, как истерическая женщина. Я не знаю, кто играл там, но если бы я сел за рояль, я играл бы то же самое. Сердце мое жалобно плакало, а в голове роились мысли безобразные и отвратительные.

Порою мне казалось, что в моем сердце начинал злобно выть дикий зверь, но к нему входил безгрешный ангел и произносил магическое слово; и зверь прятался в самый темный угол и утихал.

На дворе было темно, сыро и холодно; моросил мелкий дождик, из водосточных труб хлестала вода, а из кухни раздавался неприятный лязг оттачиваемого о камень ножа.

Она все еще не приходила. Время ползло медленно, как змея, у которой раздавили внутренности.

Я не знаю, сколько времени я простоял у окна, но лампа, которую я зажег в 7 часов, выгорела и погасла. Рояль уже допел свою песню, звуки заснули сразу, как наплакавшиеся дети, и в моей комнате стало тихо, как на кладбище. Я зажег свечу. И в эту минуту вошла она.

Она вошла и остановилась на пороге, очевидно, пораженная моим видом. Затем она, не раздеваясь, быстро подошла ко мне и, бледнея, спросила:

— Милый, что с тобою?

Её голос прозвучал так нежно и трогательно, что в мое сердце пахнуло теплом, и на моих глазах показались слезы.

О, нет, она не может лгать! Она святая, непорочная и чистая, а я гадкий, испорченный, подозрительный человек! Я снял с неё верхнее платье, отряхнул с него дождевые капли и усадив ее в кресло, стал перед ней на колени. Я просил ее простить меня, гадкого и грешного, и целовал её колени, и плакал, и говорил ей о своих мучениях. Она слушала меня молча и загадочно глядела куда-то вдаль и улыбалась. На минуту мне показалось это странным. «Чему она улыбается? Зачем её глаза приняли такое загадочное выражение?» Эти мысли мелькнули в моей голове с быстротой молнии, и в то же время я увидел за плечами любимой женщины призрак, смутный и неясный, похожий на эту женщину, но в то же время отвратительный. Это был образ лгуньи. Я не знаю, понимаете ли вы меня? Я испугался, толкнул от себя молодую женщину и громко зарыдал. В моей груди что-то заклокотало. Я не умею сказать, ворчал ли там дикий зверь или дрожал в испуге и горько плакал безгрешный ангел. Она дала мне воды, и я успокоился хотя продолжал еще всхлипывать и поминутно вздрагивать Я переносил взоры с предмета на предмет, опасаясь, что если я буду пристально смотреть в одну точку, отвратительный призрак вырастет перед моими глазами снова.

Она уложила меня в постель, целовала мои губы и глаза и ласково говорила, где была, что видела и слышала. Она была у подруги на Басманной улице.

Когда она раздавалась, чтобы лечь спать, из её кармана выпала какая-то записочка; она мельком взглянула на меня, изорвала эту записку в клочки и бросила в угол в плевальницу. Я видел это сквозь сон; мои глаза уже смыкались; после нервного припадка я заснул крепко, как убитый.

Утром на другой день я нашел случайно около плевальницы два клочка разорванной записки. На одном из них значилось: «Приезжай 10 ч.», а на другом: «Верхотурская ул.».

Верхотурская улица! Но, господин доктор, я, кажется, начал свой рассказ с середины; позвольте мне выпить глоток воды, и я расскажу вам начало.

Ее звали Ниной Сергеевной. Познакомился я с нею на даче, случайно, в лесу. Она жила у богатого дяди, который часто катал ее на своих рысаках. Я часто видел ее на улице в коляске нарядную, прекрасную, девственно свежую и непорочную, с синими глазами и золотистыми кудрями. При встрече со мною она рассматривала меня с особенным вниманием и любопытством и словно звала куда-то глазами. Я не знаю, почему она обратила на меня свое внимание; право, я не заслужил этого. Я совсем простой человек, выросший в глубокой провинции среди бесхитростных людей. Я приехал в столицу два года тому назад и только здесь узнал о тех невозможных отношениях, в который люди ставят себя ради денег, любви или честолюбия; и мне стало гадко и противно, точно я вошел в смрадную комнату; я сделался нервным и подозрительным.

Я рисовал ради хлеба карикатуры для юмористических журналов и мечтал написать картину, которая заговорила бы о себе. Многие находили, что у меня есть на это данные. А я?

Я много работал и жил отшельником. Так прошло два года, и тут я познакомился с Ниной Сергеевной. Это произвело перелом в моей жизни. Господин доктор, я полюбил Нину Сергеевну.

Я снова встретился с нею в лесу. Мы были знакомы всего два месяца, но я уже любил ее. Она часто грезилась мне, прекрасная и непорочная, и куда-то звала меня глазами. Казалось, она обещала показать какую-то неведомую мне страну, где можно безумно любить и без меры наслаждаться. Она грезилась мне и вечером во время работы, и утром на прогулке, и ночью, когда мне не спалось, и я лежал с широко раскрытыми глазами, встревоженный и восприимчивый на все прекрасное, и думал, думал, думал; а сердце наигрывало в моей груди божественный мелодии.

Мы встретились на небольшой поляне, где цвели ландыши и белые маргаритки и розовые мальвы, встретились и пошли вместе. Был вечер, и солнце уходило за гору, за лиловые скалы, за малиновые рощи, за золотые дворцы, которые понастроили на закате фантазировавшие облака. В лесу было тихо; деревья стояли, не шевелясь; заря рассыпала по их листьям и стволам розовые блики, и они боялись шевельнуться, чтобы не стряхнуть подарок неба. Мотыльки с голубыми и золотыми крыльями перепархивали с цветка на цветок. Птицы не пели, и даже кузнечики не скрипели на своих скрипках. Природа благоговейно созерцала, что совершалось на западе. Солнце уходило за гору помолиться Богу за прожитый день. Оно уже скрылось за выступами скал, и только длинный шлейф его малиновой мантии сверкал на закате.

Солнце, господин доктор, великий первосвященник, и мы живем только его молитвами. Оно умеет молиться горячо и беззаветно, и поэтому-то оно просыпается утром такое веселое и жизнерадостное.

Я сказал Нине о своей любви к ней. Её глаза весело сверкнули, и она заворковала, как горлица. Она давно знает о моей любви; она прочитала это в моих глазах.

— Там написана целая поэма, — говорила она мне весело, — и когда я прочитала её строки, мое сердце задрожало и шепнуло мне: «Нельзя не любить того, кто так сильно умеет любить!» Я поверила своему сердцу и тоже полюбила тебя.

Нина засияла глазами и улыбнулась.

Она меня любит! Боже мой, это счастье было слишком велико для меня, и меня пугали его исполинские размеры. Я знал, что природа экономна, и если она решалась отпустить на мою долю такое громадное счастье, значит, она намеревалась вскоре уравновесить его не менее великим страданием.

Господин доктор, я заплакал от счастья, и мне хотелось уйти за гору помолиться вместе с солнцем. Я чувствовал, что сумею молиться так же пламенно, как и оно.

Будьте любезны дать мне еще стакан воды; я начинаю плакать, но не беспокойтесь. Это отзвуки прошлого, а не самое чувство. Человеческое сердце может повторять ощущения через много лет и с такою же точностью, как фонограф.

Я продолжаю. Мы решили следующее: Нина через два месяца (раньше она не может) переедет от дяди в меблированные комнаты, где поселюсь и я. С дядей ей придется порвать всякие сношения, так как он не позволит ей сделать этот шаг; у него есть для неё на примете жених, богатый и знатный, его дальний родственник. Несколько месяцев мы проживем в меблированных комнатах, а когда я окончу свою картину и получу за нее деньги, мы справим свадьбу и снимем маленькую квартирку.

Нина уже мечтала, какое она сделает себе подвенечное платье и, как девочка, хлопала в ладошки. Она говорила, куда мы будем ходить, как устроим квартиру, и смеялась и сияла глазами. Она уверяла, что из меня выйдет известный художник, и она будет гордиться мною и любить, любить. Мы разговаривали, пожимали друг другу руки и смеялись и мечтали без конца.

Между тем в лесу темнело. Малиновые тучи погасли, розовые блики догорели на листьях и стволах деревьев. В воздухе свежело; в кустах волчьей ягоды запел соловей; мотыльки исчезли, и пчелы устроились на ночлег в розовых чашках мальв. На востоке всходил месяц.

Месяц не солнце; он никогда не глядит жизнерадостно и вечно бледен, печален и встревожен. Мне кажется, это происходит оттого, что он блуждает над землею ночью и часто бывает свидетелем человеческих преступлений. Он видел и меня, бледного, дрожащего, с ножом в руке, в ту ночь, когда я думал выполнить миссию, возложенную на меня Самим Богом. Поэтому-то его свет и раздражает меня.

Господин доктор, будьте любезны опустить на окно гардину! Мы поселились в меблированных комнатах. Нина сняла комнату в одном конце коридора, я — в другом. Казалось, она была вполне счастлива; её голос звенел весело, глаза сияли. Она постоянно приплясывала, что-то напевала, как ребенок похлопывала в ладоши. Я погрузился в какое-то море блаженства. Господин доктора теперь бы я попросил вас слушать внимательней.

Как-то к нам в комнаты переехал новый жилец. Это был брюнет, высокий и красивый, с бледным лицом и усталыми глазами. Хозяйка комнат, большой руки сплетница, сообщила вскоре всем, что новый жилец женат, но не живет с женою, служит в каком-то департаменте и получает в месяц 85 рублей жалованья. Однажды в сумерки, помню, я проходил по коридору; ламп еще не зажигали, и в коридоре было темно. И вдруг я увидел в темпом углу новоприезжего жильца и Ниночку. Она о чем-то говорила с ним вполголоса и сияла глазами. Никогда она не казалась мне такой хорошенькой. Я был в туфлях, шел без шума, и она увидела меня, когда я уже был рядом. Нина как будто смутилась, но он, как бы отвечая на её вопрос, сказал:

— Половина восьмого!

И только. Затем он ушел к себе. Я спросил Ниночку, что это все значит, но оказалась самая простая история. У Ниночки остановились часы; случайно она встретилась с новоприбывшим господином в коридоре и спросила его, который час. Она с ним не знакома.

Она с ним не знакома. На другой день хозяйка сообщила мне, что новоприбывший жилец переехал с Верхотурской улицы, где он платил за комнату 30 рублей, и что у него много хороших вещей.

Верхотурская улица. Когда Нина поздно вернулась с Басманной, у неё лежала в кармане записочка, на которой была помечена именно эта улица. «Приезжай 10 ч. Верхотурская ул.». И Ниночка изорвала эту записку. В то время новый жилец еще не переезжал к нам.

Я попросил Нину перечислить мне адреса всех её знакомых. Она посмеялась над моим странным любопытством, но исполнила просьбу. Ни один из её знакомых не живет теперь на Верхотурской улице. Теперь, да-с, он уже переехал поближе!

Однажды я вышел из дому; у меня болела голова, и я хотел проветриться. Нины тоже не было дома. У ворот нашего дома я увидел прогуливавшегося взад и вперед посыльного. Он, очевидно, кого-то поджидал. Не знаю почему, но я догадался сразу, что он ждет именно Ниночку. Эта мысль пришла мне в голову случайно; в то время я еще верил Ниночке и забыл про Верхотурскую улицу. Я решился во что бы то ни стало выпытать посыльного. Я начал издалека с подходом, с подвохом по всем правилам настоящего сыщика, выдумал целую историю и тронул сердце посыльного. Он оказался весьма сговорчивым и за десять рублей уступил мне записку. Пославшему его он скажет, что вручил записку по принадлежности. Не знаю, с каким трепетом я распечатывал эту записку. Она была адресована Ниночке. Я помню её содержание слово в слово.

«Голубушка Нина! — значилось в этой записке. — Я не знаю, почему ты медлишь; надо ковать железо, пока оно горячо. Прими все меры, чтобы свадьба устроилась как можно скорее. Я боюсь, что твой живописец прозреет и увидит настоящее положение дела, хотя я вполне верю твоим артистическим способностям. Если тебе нужны деньги — зайди».

Ниже стоял адрес дяди Ниночки. Я узнал об этом в адресном столе.

Господин доктор, постигаете ли вы всю эту сложную махинацию? Её дядя — не дядя, он дает ей деньги и желает её брака со мною. Ему приятно иметь на содержании жену художника, может быть, будущей знаменитости. Это так вкусно, что, право, стоит похлопотать!

Я вложил эту записку в новый конверт, артистически, как художник, подделал почерк и, заадресовав, положил конверт на письменный стол Ниночки. В эту минуту я почувствовал в первый раз, как прикоснулось к моему мозгу раскаленное шило.

Её дядя — не дядя! Однако при чем же тут жилец с Верхотурской улицы?

Было 11 часов, я разделся и лег в постель; но мне не спалось. Я лежал с широко раскрытыми глазами, смотрел в потолок и всячески пытался выяснить отношения дяди к жильцу с Верхотурской, его к Ниночке и всех трех ко мне. В 12 часов ко мне вошла Ниночка; она только что возвратилась от подруги, но, вероятно, уже побывала у себя в комнате и прочитала письмо, потому что её глаза смотрели что-то уж больно наивно. Я испугался её прихода, точно ко мне вошел посол испанской инквизиции, а не скромная девушка с непорочными глазами и мягкими кошачьими движениями. Мне захотелось кричать и куда-нибудь спрятаться, но я воздержался и даже нашел силы сделать ответную улыбку. В моей голове кое-что назревало, хотя идеи переживали еще хаотическое состояние.

Ниночка говорила мне, что получила от подруги письмо, но я не верил больше её непорочным глазам. Я уже знал, что в небесах могут жить дьяволы. Я сказал Ниночке, что сильно устал, что хочу спать, и расцеловал её ручки. Мне нужно было усыпить её бдительность и разобраться в мыслях. Ниночка смеялась, шутила и сияла глазами. От неё пахло духами, и я подумал: «Однако как хорошо пахнет этот ядовитый цветок!»

Ядовитый цветок. Я почувствовал, что идеи начинают принимать в моей голове более определенные формы. Ниночка последний раз поцеловала мои губы и перекрестила меня, как ребенка. Это мне не понравилось. Зачем она богохульствует? В её кармане лежит записка от дяди; в её кармане грамота от сатаны на самое почетное место в аду, а она корчит из себя ангела? Мне хотелось открыть ей свои карты, но я воздержался и только загадочно улыбнулся. Ниночка увидела эту улыбку и внезапно побледнела.

— Зачем ты так улыбаешься? — спросила она тревожно.

Когда-то я предлагал ей тот же самый вопрос. Неужели мы начинаем меняться ролями? Я призвал на помощь все самообладание, принял вид непорочного агнца и улыбнулся:

— Потому, что я люблю тебя!

Охо-хо-хо! — я едва не расхохотался.

Однако я сказал это, вероятно, с большим чувством, так как Ниночка сразу повеселела. Мы простились; она вышла из комнаты.

Я остался один…

Пробило три часа, а я все еще не спал и, широко раскрыв глаза, смотрел в потолок. Мои нервы были напряжены до невозможности; я видел в темноте так же хорошо, как кошка, и тихий бой часов казался мне ударом вечевого колокола.

И в эту минуту я услышал в коридоре робкие шаги: кто-то крался. Я насторожился. Дверь моей комнаты приотворилась тихо, без скрипа. Я прищурил глаза. Бледное личико Ниночки показалось в дверях; мне почудилось в её глазах неприятное хищническое выражение, какое бывает у кошки, бросающейся на мышь Она прислушивалась к моему дыханию. Я начал дышать как можно ровнее и прищуренными глазами смотрел на Ниночку. За её спиной я увидел образ женщины. Он был, как две капли воды, похож на Нину, но его черты были искажены печатью отвратительного порока. Этот порок был ложь. Ниночка, очевидно, убедилась, что я сплю; она послушала еще несколько минут и тихо затворила дверь Её робкие кошачьи шаги удалялись. Я встал с постели, подошел к двери и тихо приотворил ее, но то, что я увидел, уже не возмутило меня. Нина скрылась в дверях комнаты жильца с Верхотурской улицы. Я слышал, как там крючок упал в петлю.

Я тихо прошел к комнате Ниночки, но её дверь была заперта. Нина приняла меры на случай моего внезапного прихода. Утром она рассказала бы мне, улыбаясь как девочка, что ночью на нее напал страх, и она заперлась. Я возвратился к себе…

Господин доктор, я постиг все. Нина любит жильца с Верхотурской, но он женат и беден, и она решила устроить себя так. Нас было трое, и у каждого она брала то, что в совокупности составляет счастье женщины. У дяди она брала деньги, у меня — имя, у жильца с Верхотурской — любовь. Такая невероятная ложь показалась мне сверхъестественной. Разве молодая девушка может решиться на нечто подобное? Очевидно, нет! Стало быть, нужно, было подыскать более удовлетворительное объяснение. И я его нашел. Нина — сама ложь. Ложь приняла её форму, чтобы удобнее служить своим задачам. Нина — ложь, мать всех пороков и царица земли, той самой земли, в недрах которой люди, как слепые кроты, роют гениальные тоннели. В первый раз она сошла на землю, когда Каин убил Авеля. Она свила себе первое гнездо в сердце братоубийцы, и когда Бог спросил его: «Где брат твой Авель?» он нагло отвечал: «Не знаю. Разве я сторож брата моего?»

О хо-хо-хо! Я опять едва не расхохотался.

И тут я понял мое истинное призвание. Я мечтал сделаться скромным художником, а Бог предназначал меня для великой миссии. Я должен был уничтожить на земле ложь. Для этого мне стоило только убить Нину! — Я убью ее, и на земле воцарится правда и благоденствие, а мое имя запишется на страницах всемирной истории куда до сих пор попадали только имена таких шарлатанов, как Наполеон.

Я помолился Богу, поблагодарил Его и вынул из стола ножик. Это был простой финский ножик, с тяжелой рукояткой, небольшой, но хорошо отточенный. Я вышел и тихо прошел коридором к комнате Ниночки. Дверь по-прежнему была заперта. Ложь еще не возвращалась от жильца с Верхотурской улицы, и я спрятался в висевшие неподалеку от двери шубы. Мои ноги были босы, и я озяб; мои зубы стучали, но я решился перетерпеть все и исполнить возложенную на меня миссию. От наружной двери тянуло холодом; у меня стали дрожать колени, и тут я услышал тихие шаги. Я притаился. Ниночка подошла к двери, всунула ключ в скважину и оглянулась на шубу, в которую прятался я. Она не могла меня видеть, но, должно быть, она инстинктивно чувствовала на себе мой взор, потому что её обнаженные плечи вздрагивали. Она еще раз испуганно оглянулась на шубу и скользнула в свою комнату. Я слушал, будет ли она запирать за собою дверь; мне нельзя было допускать этого, но она не заперлась, очевидно, успокоив себя. Может быть, она решилась вступить со мной в единоборство. Её постель скрипнула; она улеглась спать.

И тут я вошел к ней в комнату. Она точно ожидала меня, сразу увидела, вскочила и села в самый дальний угол постели. Её волосы были разметаны, а обнаженные плечи дрожали. Я сел к ней на постель; она сидела бледная, дрожа всем телом, и испуганными глазами спрашивала меня о причине моего странного поведения. Я шепнул ей:

— Приезжай 10 часов. Верхотурская улица.

И затем я прочитал ей на память первые строки грамоты от сатаны на пропуск в ад. Мы поняли друг друга. На минуту в её глазах мелькнула такая ненависть ко мне, что я испугался, но тотчас же овладел собою. Я чувствовал себя сильнее; она ненавидит меня за то, что я сорвал с неё маску. Я прошептал:

— Молись!

Она взглянула на висевший в углу образ, но не имела сил перекреститься. Затем она прошептала, стуча зубами:

— Хорошо, я помолюсь, ты что? Зачем? — Она хотела было улыбнуться, но её стучавшие зубы выдали с головой её ощущения.

— Охо-ххо-хо! — я боюсь подавиться от хохота!

Она встала с постели, мельком взглянула на меня, но я догадался об её намерении. Ей хотелось скользнуть за дверь и запереть меня на ключ. Тогда я взял ее за руки и посадил рядом с собою; в её груди что-то захлюпало, как у рыдающего ребенка; она опустилась на пол, обняла мои колени и стала говорить и плакать.

Она не помнит своих родителей, ее воспитала улица. Она была доброй, хорошей и непорочной, но видела грязь, грязь и грязь.

Я не дослушал её и снова посадил рядом с собою. Ее слова больше не трогали меня. В моем сердце злобно завывал дикий зверь, но ангел не решался войти к нему и произнести магическое слово. Нина положила свою руку на мое плечо, и я видел, как приплясывала кисть её руки. Я замахнулся ножом и ударил Нину в левый бок. Она всплеснула руками и забила коленями. А я продолжал бить, бить и бить. Мое сердце расширялось и пыталось выйти из груди. Я утомился и без чувств упал лицом во что-то горячее и влажное.

На другой день меня связали и увезли.

Я просил позволения присутствовать на похоронах Нины, и мне разрешили. Мне хотелось видеть своими глазами, как Ложь заколотят в гроб и опустят в могилу. Тогда я хотел открыть народу о совершенном мною подвиге и ждал, что люди посадят меня на носилки и понесут в храм славы.

Я прибыл на похороны; весть о странном убийстве облетела весь город, и народу было много. Были дамы, молодые и прекрасные, с святыми глазами и непорочными лицами.

Я наклонился над гробом Ниночки и закричал, как безумный.

Господин доктор, в гробу лежала не Нина, не Ложь, принявшая формы прекрасной женщины, а бледная, измученная жизнью и людьми девушка с бледным личиком и губами, сложенными в горькую улыбку. Казалось, она спрашивала всех:

— За что вы убили меня?

Я понял все. Нина подменила себя в тот момент, как я замахнулся ножом. Ложь всегда сумеет вывернуться из опасности. — Я закричал: «Это не она!» и умолял народ разыскивать Нину. Но тут я увидел ее своими глазами. Она была в нескольких видах. Опасность научила Ложь быть осторожной, и она, подменив себя, приняла множество форм. Я сразу узнал ее среди нарядных и молодых женщин, стоявших в толпе.

Я заметался, забился, закричал и, указывая на некоторых из женщин, приказывал заколачивать их в гроб. Но меня не поняли, связали и увезли. С этих пор для меня начались мучения. Я понял, что не исполнил возложенной на меня миссии, и совершил гнусное убийство, а не подвиг. Я зарезал бедную, измученную жизнью девушку, тогда как хотел уничтожить Ложь, пока это было нетрудно сделать. Тогда она была воплощена в одну Нину; а теперь этого сделать невозможно: Ложь приняла тысячи, сотни тысяч форм. Я совершил преступление и терплю за это нечеловеческие муки. Но, право, я не так виноват, как мне приписывают. Что делать? Я был обмануть Ложью!..

Господин доктор, вы говорите, что не надо биться головой о стену, но ведь это же мой излюбленный жест! ВЫ этого не ожидали? Испанская инквизиция хитра на выдумки!

Господин доктор, зачем же вы связываете мои руки? Господин доктор, вы клятвопреступник!..

Источник текста: Сборник «Степные волки: Двадцать рассказов» 2-е издание. 1908 г.

Исходник здесь: Фонарь. Иллюстрированный художественно-литературный журнал.