Лара (Байрон)/Версия 2/ДО

Лара
авторъ Джордж Гордон Байрон, пер. Перевод Я

Оригинал: англійскій, опубл.: 1822. — Источникъ: az.lib.ru

Лара.

(Изъ Лорда Бейрона.)

Отрывистая и неудовлетворительная развязка Корсара печалитъ воображеніе; можно полагать, что Лара, Герой сей новой Поэмы — есть Конрадъ, возвратившійся въ отечество. Можно догадываться, что вѣрный пажъ есть переодѣтая Гюльнара, коей Корсаръ обязанъ своимъ освобожденіемъ,

Пѣснь первая.

I.

Васаллы благоденствуютъ въ обширныхъ помѣстьяхъ Лары, и подвластные ему поселяне съ восторгомъ ожидаютъ отъ него защиты отъ притѣсненій. Сей владѣлецъ, послѣ долгаго, произвольнаго изгнанія, возвратился въ отчизну тогда, какъ его уже совсѣмъ не ожидали, однако не забыли. Въ его замкѣ радость ожила на всѣхъ лицахъ; по столамъ разставлены чаши; флаги раздѣваются на башняхъ; гостепріимный пламень играетъ на раскрашенныхъ тысячью яркими цвѣтами стеклахъ; вкругъ очага толпятся гости и даютъ волю литься шумному краснорѣчію.

II.

И такъ,_f владѣлецъ Лара возвратился! За чѣмъ переплывалъ Онъ моря? Умирающій отецъ его оставилъ его на произволъ судьбы въ такихъ лѣтахъ, когда рѣдкіе чувствуютъ великость своей потери; гибельное наслѣдство, опасная воля, которую человѣкъ весьма часто употребляетъ во зло и разрушаетъ спокойствіе сердца! Безъ руководителя, имѣя мало друзей для указанія ему дороги и удержанія на скользкомъ склонѣ, ведущемъ къ пороку, въ пылкихъ лѣтахъ юношества, когда всего нужнѣе повиноваться, Лара повелѣвалъ другими.

III.

Еще въ вюлодости онъ оставилъ обитель своихъ предковъ, и со дня разлуки никто не вѣдалъ объ его мѣстопребываніи. "Отецъ умеръ, а сынъ въ отсутствіи: " вотъ все, что говорили, что знали о немъ Васаллы. Лара не являлся и не присылалъ о себѣ никакого извѣстія. Одни перестали о немъ думать; другіе терялись въ разныхъ предположеніяхъ. Его имя умолкло въ его замкѣ; портретъ почернѣлъ въ закоптѣлыхъ отъ дыма разахъ; сосѣдъ его успокоилъ тоску его невѣсты; молодые начали забывать его, а старыхъ не было уже на свѣтѣ. Живъ ли онъ? вскрикиваетъ нетерпѣливый наслѣдникъ, готовый надѣть трауръ, который не суждено ему носить по немъ. Сто ржавыхъ щитовъ развѣшены по стѣнамъ его замка: не достаетъ одного, коимъ охотно желали бы украсить сей готическій трофей.

IV.

Наконецъ, онъ возвратился совсѣмъ нечаянно; откуда? никому неизвѣстно; за чѣмъ? не нужно угадывать. Не возвращеніе, а долгое отсутствіе его удивительно. Всю прислугу его составлялъ одинъ молодой пажъ, по видимому иностранецъ.

Годы летятъ для странника столь же быстро, какъ и для домосѣда. Но недостатокъ извѣстій изъ далекихъ странъ, отколѣ прибылъ Лара, кажется, замедлилъ полетъ времени; его видятъ, узнаютъ; однако жъ настоящее кажется сомнительнымъ, а минувшее сномъ. Онъ живъ, онъ еще въ возрастѣ мужества, хотя лѣта и труды измѣнили черты лица его.

Какъ бы ни были велики проступки бурной его молодости, но различныя приключенія жизни его могли изгладить ихъ изъ памяти. Давно не слыхали о немъ ничего ни худаго, ни добраго; онъ могъ поддержать славу своего рода.

Нѣкогда его душа напыщена была гордынею; но проступки его — проступки молодаго человѣка, алчущаго наслажденій, и если онъ здѣсь остановился, надобно простить ихъ, не муча его укоризнами.

V.

Какъ перемѣнился Лара! Съ перваго взгляда видно, что онъ не то, чѣмъ былъ прежде. Страсти избраздили морщинами бровистое чело его. Въ немъ замѣтна гордость, а не пылкость молодости, холодность и равнодушіе къ похваламъ, гордая походка и быстрый глазъ, который однимъ взглядомъ отгадываетъ мысль другаго. Языкъ его былъ легокъ и насмѣшливъ, острое оружіе людей, растерзанныхъ Свѣтомъ, оружіе, удары коего, будучи наносимы съ видомъ притворной веселости, не дозволяютъ даже раненымъ и жаловаться. Все, это нашли въ Ларѣ его знакомые, и сверхъ того замѣтили что-то такое, чего ни взоръ, ни голосъ его открыть не хотѣли.

Казалось, что для честолюбія, славы, любви, для цѣли, къ которой всѣ стремятся и рѣдкіе достигаютъ, входъ былъ запертъ въ его сердце; но это съ недавняго времени, ибо глубокое, потаенное чувство, которое вотще хотѣли бы вы проникнуть, иногда на мигъ являясь на блѣдномъ челѣ его, измѣняло ему.

VI.

Онъ не любилъ, чтобы его распрашивали о прошедшемъ; не разсказывалъ о чудесахъ дикихъ пустынь, видѣнныхъ въ его странствованіяхъ по отдаленнымъ странамъ свѣта; напротивъ любилъ закрывать все какою-то завѣсою неизвѣстности; тщетно любопытные вопрошали взоры его, тщетно старались вывѣдать что-нибудь отъ его спутника. Лара хитро избѣгалъ разговоровъ о видѣнныхъ имъ предметахъ, подъ предлогомъ того, что, они не любопытны для чужеземнаго посѣтителя. Если же кто настоятельно его объуэтомъ спрашивалъ: то чело его помрачалось и языкъ дѣлался молчаливѣе.

VII.

Его домашніе были искренне обрадованы его возвратомъ; потомокъ старинной фамиліи, обладатель многочисленныхъ Васалловъ, онъ посѣщалъ окружныхъ помѣщиковъ, присутствовалъ на каруселяхъ, играхъ и праздникахъ, но только простымъ зрителемъ ихъ скуки и веселости и не раздѣляя съ ними ни той, ни другой. Онъ не гонялся, подобно своимъ сосѣдямъ, ослѣпленнымъ всегда обманчивою, однако же всегда обольщающею ихъ надеждою, ни за дымомъ почестей, ни за золотомъ, менѣе мечтательнымъ, ни за ласками красавицъ, ни за гнѣвомъ соперника.

Онъ очертилъ вокругъ себя таинственный кругъ, который отдѣлялъ его отъ людей и препятствовалъ имъ подходить къ нему. Суровый взглядъ его держалъ легкомысленныхъ въ почтительномъ разстояніи. Робкіе, близко его видавшіе, наблюдали его безмолвно, или сообщали другъ другу свои опасенія шепотомъ; маленькое число тѣхъ, которые были умнѣе другихъ и показывали ему пріязнь, сознавались, что нашли его гораздо лучшимъ, нежели какъ видъ его показывалъ.

VIII.

Какая чудная перемѣна! въ молодости своей этотъ человѣкъ былъ весь движеніе, весь жизнь! страстный къ удовольствіямъ, влюбленный въ битвы, поперемѣнно торжествовавшій на полѣ чести, на Океанѣ, вездѣ, гдѣ могъ встрѣтиться съ опасностью или наслажденіемъ; онъ все вкусилъ, исчерпалъ всѣ источники счастья и бѣдствій; былъ врагъ жеманной умѣренности, и жаромъ своихъ чувствованій, хотѣлъ ускользнуть отъ собственныхъ размышленій! Бури его сердца дерзко вызывали на бой бури, стихій…. рабъ всѣхъ необузданныхъ страстей, какъ пробудится онъ отъ своихъ чудныхъ сновидѣній? Увы! онъ этимъ не хвалится; но, безъ сомнѣнія, проклинаетъ свое увядшее сердце, которое отреклось спознаваться съ сладкими муками!

IX.

Казалось, что книги возбуждали больше его вниманіе; до тѣхъ поръ, онъ читалъ одну книгу — и эта книга называлась — человѣкъ. Часто, въ припадкѣ своенравія, онъ запирался отъ людей: и тогда, жителямъ замка, рѣдко имѣвшимъ съ нимъ сношенія, казалось, будто онъ скорыми шагами расхаживаетъ по галлереѣ, въ которой стѣны увѣшаны были старинными портретами его предковъ; имъ слышался (объ этомъ говорили за тайну) звукъ голоса, который не былъ ни его, нц другаго какого земнаго жителя. «Да, смѣйтесь, говорили его домашніе; мы не можемъ дать вамъ отчета въ томъ, что мы видѣли; но можемъ увѣришь, что видѣли нѣчто сверхъестественное. За чѣмъ устремляетъ онъ неподвижные взоры на черепъ, святотатскими руками вырытый изъ могилы и стоящій подлѣ его книги, какъ будто бы для того, чтобъ устрашать и отгонять отъ нее каждаго посторонняго человѣка? За чѣмъ бодрствуетъ онъ тогда, когда всѣ спятъ? За чѣмъ не слушаетъ музыки и не принимаетъ гостей? Все это не похвально; однако же, само по себѣ и не предосудительно. Нѣкоторые конечно знали его тайну; но его повѣсть объ его приключеніяхъ должна быть очень длинна; и они по благоразумію и скромности выдавали свое удостовѣреніе за темныя догадки. Впрочемъ, если бы они рѣшились говоришь, то конечно могли бы открыть истину.» Такъ разговаривали между собою Васаллві въ замкѣ Лары.

X.

Ночь: рѣка не колыхнетъ, однакоже вода ея мало по малу утекаетъ, какъ счастье; чистое стекло водъ ея, какъ въ волшебной картинѣ, изображаетъ вѣчныя звѣзды небеснаго свода; берега ея украшены зелеными деревьями и прелестнѣйшими цвѣтами, на коихъ когда-либо пчела отдыхала; они не уступили бы въ красотѣ цвѣтамъ, изъ которыхъ младенецъ-Діана плела гирлянды, и Невинность съ восторгомъ поднесла бы ихъ въ подарокъ Любви. Вода теряется въ каналахъ, извивающихся, чешуящихся, какъ змѣя; на землѣ и въ воздухѣ все было столь ясно и тихо, что призракъ не испугалъ бы гуляющихъ: казалось, невозможно, нечистому духу поселиться въ этомъ живописномъ мѣстѣ. Въ сію прекрасную ночь одни добрые могли искать здѣсь наслажденій; такъ мыслилъ Лара, поспѣшая отъ сихъ очаровательныхъ береговъ къ своему замку. Его душа не расположена была любоваться видами, кои напоминали ему о другихъ временахъ, о небѣ яснѣйшемъ, о звѣздахъ лучезарнѣйшихъ, о ночахъ сладчайшихъ и не столь рѣдкихъ, и о сердцахъ, которыя нынѣ…, Нѣтъ, нѣтъ! завываніе бури не приведетъ его въ смятеніе; но такая роскошная ночь есть оскорбительная насмѣшка надъ его страждущимъ сердцемъ.

XI.

Большими шагами расхаживаетъ, онъ по уединеннымъ комнатамъ; его великанская тѣнь ходитъ съ нимъ рядомъ вдоль по стѣнамъ, увѣшаннымъ старинными портретами. Сіи портреты, темное преданіе, гробовые склепы, гдѣ покоятся ихъ тѣла, слабости и пороки, родословное дерево съ пышнымъ начертаніемъ ихъ лѣтъ, въ которомъ исторія расточаетъ хвалы и порицанія, и нерѣдко ложь выдаетъ за истину: вотъ все, что уцѣлѣло отъ ихъ пороковъ и добродѣтелей.

Луна, проникая сквозь тусклыя стекла, лучами своими освѣщаетъ каменный помостъ, высокіе своды и грубыя изваянія святыхъ Угодниковъ, поставленныхъ на Готическихъ окнахъ. Лара прогуливается въ задумчивости; его густые локоны, черныя брови, движеніе развѣвающихся на головѣ перьевъ: все даетъ ему видъ пришельца изъ могилы, или привидѣнія.

XII.

Полночь: все спитъ; сомнительный свѣтъ лампы, кажется, не хотя брежжитъ въ глубокомъ мракѣ. Глухій шумъ послышался въ замкѣ; это крикъ, молящій о помощи, протяжный крикъ — и все опять замолкло; слуги Лары пробудились, встревожились, бѣгутъ въ то мѣсто, куда зоветъ ихъ голосъ; въ рукахъ у каждаго полугорящій свѣтильникъ и обнаженный мечъ: въ смятеніи, опрометчивости, они забыли опоясать ножны.

XIII.

Они нашли Лару, распростертаго на мраморномъ полу и блѣднаго, какъ лучъ мѣсяца, падающій на лице его; его до полноженъ вынутая сабля свидѣтельствуетъ о какой-то сверхъестественной опасности. Онъ не теряетъ твердости, или не терялъ ее до сей минуты; нахмуренныя брови показываютъ бѣшенство; нечувствительный, незнающій испуга, приведшаго уста его въ судорожное движеніе, онъ алчетъ крови; невнятные угрозы и проклятія гордаго отчаянія, казалось, замерли на устахъ его; глаза его полузакрыты; но изъ подъ густыхъ вѣждей его сверкаетъ еще свирѣпый взглядъ воина, какъ бы неподвижный въ ужасномъ спокойствіи.

Его подняли, перенесли: молчаніе! «Онъ дышетъ, онъ промолвилъ: краска выступила на смуглыя щеки его; на устахъ показался румянецъ; глазъ его, еще отуманенный, кругомъ перекатывается, и члены, мало помалу освобождаются отъ оцѣпененія, онъ произноситъ какіе-то несвязные звуки; однако, это не языкъ его отечества; легко распознать, что это звуки другаго климата, какъ будто бы онъ обращается къ такой особѣ, до слуха которой, увы! не досягаетъ голосъ смертнаго.

XIV.

Прибѣжалъ его Пажъ; онъ одинъ понимаетъ слова его. Онъ перемѣнился въ лицѣ; это доказываетъ, что Лара не желаетъ, чтобы слова его понималъ кто-нибудь, а Пажъ ни за что въ свѣтѣ не согласится растолковать ихъ. Положеніе господина его беспокоитъ его меньше, нежели другихъ домашнихъ; онъ склоняется на тѣло Лары и говоритъ ему на языкѣ, который можно почесть его природнымъ; Лара внемлетъ — и слова Пажа успокоиваютъ его чувства, страшно встревоженныя сновидѣніемъ. Но сонная ли мечта столь тяжко удручаетъ его сердце? Увы! для него довольно бѣдствій существенныхъ!

XV.

Во снѣ ли, или на-яву, видѣлъ онъ предметъ, столь сильно потрясшій душу Лары: это тайна, глубоко погребенная въ его сердцѣ. Онъ помнитъ о немъ; но никогда никому не откроетъ.

Занялась заря — и возвратила бодрость изнуренному его тѣлу. Онъ не призываетъ врача, и скоро, всегда постоянный въ словахъ и дѣйствіяхъ, возвращается къ своему обыкновенному времяпровожденію. Улыбка столь же рѣдко Посѣщаетъ уста его; чело не сдѣлалось угрюмѣе; приближеніе ночи нѣсколько безпокоитъ Лару, но онъ тщательно скрываетъ сіе отъ своихъ изумленныхъ Васалловъ, коихъ испугъ не такъ скоро разсѣялся.

Его боязливые служители ходятъ, всегда по-двои (не достаетъ духа пройти одному); не смѣютъ приближаться къ бѣдственной галлереѣ. Флагъ, развѣвающійся въ воздухѣ, стукъ двери, шумъ обоевъ, эхо шаговъ, длинныя тѣни окружныхъ деревьевъ, пролетъ летучей мыши, свистъ вѣтра: все, что они видятъ, все, что слышатъ, пугаетъ ихъ, и тѣмъ больше, чѣмъ чернѣе завѣса, которую ночь развѣшиваетъ на сѣрыхъ стѣнахъ замка.

XVI.

Тщетныя опасенія!… сей часъ ужаса, котораго причина недовѣдома, не возвращался, или Лара притворился, будто бы позабылъ о немъ: это, неуменьша ихъ страха, усугубило удивленіе Васалловъ. И такъ, видно, что приходя въ чувства, онъ потерялъ память о случившемся: ибо ни одно слово, ни одинъ взоръ, ни одно движеніе ихъ повелителя не измѣнило передъ ними чувствованія, которое бы напомнило тоску и бредъ души его. Но сонъ ли это? Его ли уста произносили слова на языкѣ чуждомъ? Его ли вопли разбудили ихъ и встревожили? Его ли стѣсненное сердце перестало биться и блуждающія очи ихъ испугали? Могъ ли онъ забыть муки, отъ коихъ посторонніе свидѣтели еще трепетали? Не доказываетъ ли его молчаніе того, что въ памяти Лары (если нужно объяснить сей случай словами) было глубоко врѣзано одно изъ таинствъ, которыя раздираютъ сердце, но не могутъ облегчить его? Лара сокрылъ въ своемъ и дѣйствія и причины. Простые наблюдатели не въ силахъ были слѣдовать заходомъ его мыслей, коимъ языкъ смертнаго изрѣдка и до половины измѣня, въ тотъ же мигъ останавливается.

XVII.

Лара соединялъ въ себѣ неизъяснимую смѣсь все, что возбуждаетъ любовь, ненависть, привязанность, или отчужденіе.

Неясное мнѣніе объ его таинственной жизни привязывало къ его имени хвалу, или презрѣніе; его молчаніе служило пищею для разговоровъ цѣлаго округа; дѣлали предположенія, изъяснялись о немъ, какъ о чудѣ; сгарали любопытствомъ проникнуть въ его сокровенный жребій. Чѣмъ былъ онъ? Что такое сей неизвѣстный человѣкъ, о которомъ, кромѣ того, что онъ знатнаго рода, никто ничего не вѣдаетъ, хотя и окруженъ онъ Васаллами? не ненавистникъ ли онъ рода человѣческаго? Однакоже нѣкоторые увѣряли, что видали чело его прояснившимся; но вмѣстѣ съ тѣмъ признавались, что улыбка его, если посмотрѣть на нее ближе и пристальнѣе, не показывала откровенности и походила на насмѣшку; или, если улыбка блистала/на устахъ, то единственно на устахъ его — и напрасно стали бы мы искать въ глазахъ его веселости, которую хотѣлъ онъ притворно выказать. Улыбка никогда, вполнѣ не озаряла мрачнаго лица его. Иногда, хотя весьма рѣдко, взоръ Лары становился нѣжнѣе, какъ будто бы природа не создала его съ черствымъ сердцемъ; но скоро душа его отряхала слабость, недостойную ни ея самой, ни его гордыни, и облекалась въ прежнюю суровость, какъ будто бы стыдясь мягкосердечіемъ выкурить сомнѣніе на счетъ поколебаннаго уваженія къ нему людей. Не уже ли это было нѣкотораго рода наказаніе для его сердца за чувствительность, разрушившую покой его? Или, не хотѣлъ ли онъ печальное, тревожное сердце заставить ненавидѣть за то, что оно нѣкогда страстно любило?!

XVIII.

Какъ будто бы испытавъ уже всѣ могущія быть худыя послѣдствія, Лара обнаруживалъ ко всему постоянное презрѣніе. Онъ былъ пришлецомъ на землѣ, какъ нѣкій странствующій духъ, изгнанный изъ другаго міра. Одаренный мрачнымъ воображеніемъ, онъ добровольно создалъ для себя опасности, отъ коихъ избѣжалъ случайно: воспоминаніе о нихъ было для его души источникомъ торжества и печали.

Ощущая въ себѣ такую силу любить, какая не дается обыкновеннымъ людямъ, онъ рано создалъ себѣ мечтательную добродѣтель, которой осуществить нѣтъ возможности; за обольщеннымъ юношествомъ его наступило бурное молодечество. Отъ годовъ, которые издержалъ онъ гоняясь за призракомъ, и отъ употребленія во зло душевныхъ способностей, данныхъ ему для лучшей цѣли, осталось ему одно позднее сожалѣніе. Пылкія страсти, имъ овладѣвшія, посѣяли гибель по слѣдамъ его и оставили добрымъ его чувствованіямъ одну внутреннюю тревогу и мучительныя размышленія — слѣдствіе бурной жизни. Но упрямо гордый и медленный къ осужденію самого себя, онъ половину худаго относилъ къ Природѣ и во всѣхъ своихъ поступкахъ обвинялъ немощную плотъ свою, темницу души во время жизни и пищу червей послѣ смерти; наконецъ, въ безумныхъ своихъ умствованіяхъ, смѣшалъ и добро и зло — и произвольныя ~ свои дѣйствія приписалъ неизбѣжному року.

Изъ гордости не хотѣлъ онъ быть себялюбцемъ, какъ простые смертные, и въ случаѣ надобности жертвовалъ собою благу другихъ. Жалость ли это была, или должность? Нѣтъ, это происходило отъ превратнаго и смѣшаннаго о вещахъ понятія: гордость бросала его въ опасности, на которыя весьма рѣдкіе люди дерзаютъ. Въ другую пору тоже самое побужденіе заставляло его совершать злодѣйства: не разбирая ни добра, ни зла, онъ жадно ловилъ случай отличишься отъ подобныхъ себѣ. Слѣдуя внушеніямъ ненависти къ людямъ, злой умъ его создалъ ему тронъ внѣ сего міра и въ странахъ, имъ самимъ избранныхъ. Тамъ, въ холодныхъ размышленіяхъ, кровь его, казалось, тише обращалась въ его жилахъ. Счастливъ, если бы злодѣйство никогда не воспаляло оной! счастливъ, если бы цѣлую жизнь оледенѣлая душа его сохранила свою холодность!

Впрочемъ, онъ шелъ одною дорогою со всѣми другими людьми; по наружности говорилъ и дѣйствовалъ, какъ они, и не отступалъ ни на шагъ отъ здраваго разсудка. Его заблужденія были заблужденія сердца, а не ума; рѣдко сбивался онъ въ разговорахъ, и никогда не открывалъ глубину души своей, боясь возбудить противъ себя негодованіе.

XIX.

Не смотря на холодное и скрытное обращеніе, не смотря на то, что онъ находилъ удовольствіе быть загадкою — онъ зналъ искуство заставить привязать къ себѣ.

Это искуство не было ни любовь, ни ненависть; можетъ быть даже, что для него нѣтъ слова; но для тѣхъ, которые разъ его видѣли, онъ оставался незабвеннымъ. Какъ бы ни были поверхностны и легки слова его; но слышавшіе ихъ долго о нихъ размышляли. Онъ вкрадывался въ душу и оставлялъ въ ней или пріязнь, или ненависть: но никто не могъ объяснить, какъ это сдѣлалось. И привязанность, и отвращеніе отъ него были всегда продолжительны? Для васъ заперта осталась душа его, а онъ скрытыми путями проникнулъ уже въ вашу. Онъ безпрестанно мечтался тѣмъ, кто зналъ его; невольно дѣлался занимательнымъ; напрасно хотѣли бы вы изгнать изъ души своей его образу; хитрый умъ Его глубоко врѣзалъ его.

XX.

Отонъ въ замкѣ своемъ давалъ пиръ, на который были приглашены дамы, рыцари и всѣ богатые и знатные окружные владѣльцы.

И Лара прибылъ вмѣстѣ съ другими.

Собраніе было многочисленно, комнаты ярко освѣщены, — и гости расхаживали туда и сюда, ожидая открытія бала и великолѣпнаго ужина.

Танцующія красавицы привлекали къ себѣ сладкими чарами красоты и гармоніи: счастливы неопытныя сердца, которыя въ пляскѣ бьются близко къ сердцу, и страстныя руки, переплетенныя съ руками, по ихъ собственному выбору! Такое зрѣлище проясняетъ угрюмое чело, развеселяетъ старика, и заставляетъ мечтать молодость, которая въ упоеніи шумной радости готова забыть, что она на землѣ.

XXI.

Лара весело и спокойно смотрѣлъ на веселящихся: лице его скрывало печаль души. Онъ слѣдовалъ глазами за танцовщицами, любовался ихъ прелестными тѣлодвиженіями и воздушною легкостью ногъ, которыя едва касались до полу; прислонясь къ колоннѣ, сложа на-крестъ руки, засмотрѣвшись на шанцы, онъ не замѣчалъ, что строгій взоръ внимательно озиралъ его. Онъ не терпѣлъ такихъ испытаній, и скоро увидѣлъ, что-незнакомое ему лице ищетъ прочесть на лицѣ его. Сей любопытный — незнакомый ему чужестранецъ, не будучи замѣченъ, во весь вечеръ не спускалъ очей съ Лары. Вдругъ взоры ихъ встрѣчаются и въ безмолвномъ удивленіи вопрошаютъ одинъ другой. На челѣ Лары обнаружилось легкое замѣшательство, слѣдствіе недовѣрчивости къ чужеземцу, который грознымъ видомъ, кажется, хочетъ сказать, что онъ знаетъ больше, нежели присутствующіе думаютъ.

XXII.

„Это онъ!“ воскликнулъ чудный незнакомецъ. Сіе восклицаніе, тихо повторяясь, переходило изъ устъ въ уста. „Это онъ? кто же?“ спрашивали гости другъ друга, пока сей вопросъ дошелъ до ушей Лары. Сіи странныя слова и физіогномія неизвѣстнаго ничего не объясняютъ и возбуждаютъ всеобщее любопытство.

XXIII.

Это было уже слишкомъ; Лара не могъ оставить безъ отвѣта вопросъ, повторенный съ гордою самоувѣренностью. Нахмуря брови, но голосомъ болѣе твердымъ, нежели надменнымъ, и холодно, сказалъ онъ дерзкому вопросителю: „я называюсь Лара, будь спокоенъ! Когда я узнаю твое имя, то буду отвѣчать на странное твое привѣтствіе. Я называюсь Лара! хочешь ли знать болѣе? спрашивай: отвѣты у меня готовы; я не ношу личины.“ — У тебя отвѣты готовы? подумай хорошенько; есть одинъ, на который сердце твое не осмѣлится отвѣчать, хотя бы ухо твое его слышало. Всмотрись въ меня пристально. Если ты не напрасно одаренъ памятью, то ты помнишь о долгѣ, который напрасно уплатить желаешь: вѣчность запрещаетъ тебѣ забыть о немъ!» Лара спокойно разсмотрѣлъ чужеземца, и не нашелъ, или не хотѣлъ найти ни одной черты знакомой: не желая показать видъ сомнѣнія, онъ презрительно покачалъ головою и хотѣлъ удалиться; но свирѣпый пришлецъ властительно остановилъ его: «одно слово, прибавилъ онъ, отвѣчай Рыцарю, который, если ты истинно благородный человѣкъ, равенъ съ тобою; нѣтъ нужды, чѣмъ ты былъ прежде, чѣмъ ты нынѣ сдѣлался; отвѣчай и не хмурь бровей! — если я буду говоришь ложь: тебѣ легко оправдаться. Тотъ, кто стоитъ передъ тобою — не вѣритъ коварной твоей улыбкѣ; онъ не затрепещетъ, смотря на грозное чело твое. Не ты ли, коего дѣянія. . . . . . ?» Кто бы ты ни былъ, твои сбивчивыя выраженія и такой обвинитель, какъ ты, прервалъ Лара, не стоятъ того, чтобы я долѣе ихъ слушалъ. Пусть легковѣрные слѣпо внимаютъ сказкѣ, безъ сомнѣнія чудесной, которую ты выдумалъ; пусть Отонъ даетъ пиры такимъ вѣжливымъ гостямъ, какъ ты: я изъявлю ему объ этомъ свои мысли и признательность."

Услышавъ сіи послѣднія слова удивленный хозяинъ дома, подошелъ къ нимъ и съ убѣдительнымъ видомъ сказалъ:, какой бы важности ни была ваша тайна, не прилично нарушать веселое пиршество ссорой. Если Господинъ Эцелинъ имѣетъ открыть что-нибудь касательно Графа Лары: то прошу его подождать: завтра могутъ они объясниться здѣсь, или гдѣ имъ заблагоразсудится. Эцелинъ! я за тебя порукою; ты мнѣ хорошо извѣстенъ; хотя также, какъ Графъ Лара, послѣ весьма долгаго отсутствія, возвратясь изъ другаго міра, ты почти не имѣешь здѣсь знакомыхъ. Судя по знаменитой крови, текущей въ жилахъ Графа Лары, онъ наслѣдовалъ и добродѣтели, и мужество своихъ предковъ, и вѣрно поддержитъ ихъ славное имя, принявъ вызовъ, основанный на законахъ рыцарства."

— «И такъ до завтра!» — вскричалъ Эцелинъ; завтра оба предстанемъ на судище: клянусь жизнью и мечемъ своимъ, что буду говорить одну правду. О, еслибъ я могъ быть столько же увѣренъ въ томъ, что сподоблюсь увидѣть царствіе небесное, сколько въ истинѣ словъ моихъ!«

Что отвѣчалъ Лара?… Глубокія думы поглотили, какъ бездна, всю его душу. Всѣ слова, всѣ взоры, кажется, обращены на одного его. Онъ безмолвно и тихо озираетъ присутствующихъ;» во взорахъ его видно совершенное забытіе. Увы! такое равнодушіе ясно показываетъ, что онъ тверда памятуетъ минувшія событія.

XXIV.

Завтра! очень хорошо: завтра!« Лара два раза повторилъ сіи слова — и умолкъ. Ни чело, ни сверканіе глазъ не обнаружили его гнѣва; только въ твердости голоса, коимъ произнесъ онъ завтра, замѣтна была какая-то рѣшимость, непонятная для слушателей. Онъ набросилъ на себя плащъ, легкимъ наклоненіемъ головы простился съ собраніемъ, и, проходя мимо Эцелина, отвѣчалъ улыбкою на угрожающій взоръ сего рыцаря. Въ этой улыбкѣ не было замѣтно ни радости, ни спеси, которая за недостаткомъ другихъ средствъ отмщаетъ презрѣніемъ, но рѣшимость души, увѣренной въ самой себѣ.

Что же изъявляла сія улыбка: спокойствіе ли и непоколебимость добродѣтели, или злодѣйство, закоренѣлое отъ долговременной безнадежности? Увы! та и другое обнаруживаются весьма сходными знаками, которые трудно различить въ лицѣ, или въ словахъ человѣка! Одни дѣла наши совершенно разоблачаютъ то, что наша неопытность съ трудомъ отгадываетъ.

XXV.

Лара кличетъ своего Пажа и удаляется. Красавецъ-юноша, вывезенный имъ изъ дальнихъ странъ, гдѣ звѣзды ярче блещутъ, повиновался не только словамъ, но и мановенію своего Господина. Для Лары оставилъ онъ землю родимую; не смотря на свою молодость, онъ былъ покоренъ безъ нетерпѣнія, и молчаливъ, какъ господинъ его; преданность его къ Ларѣ была выше рабскаго состоянія и возраста. Хотя онъ выучился языку новаго своего отечества, однако Лара весьма рѣдко на немъ объяснялся; до онъ бросался и съ величайшею расторопностію исполнялъ его приказы, какъ скоро слышалъ сладкіе звуки родины, напоминавшіе ему его горы, ихъ эхо, друзей и родныхъ, коихъ ему не суждено уже болѣе видѣть, и отъ коихъ онъ отрекся, рѣшась слѣдовать за своимъ господиномъ. Лара былъ для него все на землѣ — и надежда, и покровитель. И такъ, не удивительно, что онъ съ нимъ не разставался.

XXVI.

Молодой невольникъ былъ строенъ; нѣжныя черты его не зачерствѣли отъ солнца, не загорѣли отъ пылающимъ лучей, и на щекахъ его нерѣдко противъ воли выступалъ румянецъ. Сія прелестная краска не здоровье и не счастье, но какое-то внутреннее беспокойство обнаруживала. Какъ яркія звѣзды горѣли глаза его; какъ электрическій огонь сверкали въ нихъ его мысли; длинныя рѣсницы одѣвали черные зрачки его какою-то сладкою задумчивостью; однако же, въ нихъ больше видна была спесь, нежели горесть, или, по крайней мѣрѣ, такого рода горесть, которою не хотѣлъ онъ ни съ кѣмъ дѣлиться. Игры, коихъ жадно искали молодцы, его сверстники, забавы, коими Занимались веселые пажи, не имѣли для него ничего привлекательнаго. Онъ по цѣлымъ часамъ пристально глядѣлъ на Лару, и не слыхалъ ни одного звука, не видалъ ни одного предмета: вся душа его занята была симъ созерцаніемъ. Когда господинъ покидалъ его, то онъ бродилъ одинъ по окрестностямъ. Отвѣты его были коротки; вопросовъ самъ никому не дѣлалъ. Дремучіе лѣса были его любимою прогулкою; его забавы — чтеніе какой-то чужестранной книги; постелею — берега ясныхъ ручьевъ; онъ, казалось, подобно своему властителю, былъ чуждъ всего, что прельщаетъ взоръ и очаровываетъ сердце; не братался съ человѣками, и однимъ печальнымъ бытіемъ былъ привязанъ къ землѣ.

XXVII.

Онъ любилъ одного Лару; но однимъ безпредѣльнымъ уваженіемъ и покорностью изъявлялъ свою привязанность; внимательный и безмолвный, его усердіе отгадывало всѣ желанія его господина, и когда сей не произнесъ еще ни одного слова, они уже были исполнены. Гордость видна была во всѣхъ его поступкахъ, гордость, которая ставила себя выше взысканій. Унижаясь иногда до рабскихъ должностей, онъ только руками исполнялъ ихъ, но взоръ его еще былъ повелителенъ: однимъ словомъ, онъ всячески старался выказать, что служитъ не изъ денегъ; исполняетъ не волю господина, но свою собственную.

Лара щадилъ его и не возлагалъ трудныхъ должностей: Пажъ держалъ стремя, носилъ за нимъ мечь, настроивалъ арфу, или читалъ въ слухъ господину своему старинныя и на чужеземномъ языкѣ написанныя книги. Пажъ не входилъ въ общество съ другими служителями, не сближался и не показывалъ имъ презрѣнія; но составилъ себѣ правило поведенія, въ коемъ видно было, что онъ не имѣлъ съ ними ничего общаго. Какъ бы высокъ ни былъ родъ его или санъ, онъ могъ, не унижая ихъ, состоять въ службѣ Лары, однако же не на ряду съ простыми слугами. Видъ его и осанка показывали благородную кровь; онъ когда-то зналъ счастіе. Бѣлыя руки его не носили знаковъ тяжелой работы. Ихъ нѣжность и прелестное лице заставляли подозрѣвать, что онъ переодѣтая женщина. Между тѣмъ, спесивые и нѣсколько дикіе взоры не похожи были на женскіе; въ нихъ сверкалъ огонь, который обнаруживалъ вліяніе знойнаго климата на слабое и нѣжное тѣло прекраснаго Пажа; лице его измѣняло иногда, выражая сей страстный пламень, но слова — никогда.

Сей Пажъ назывался Каледомъ, хотя многіе увѣряли, будто онъ носилъ другое имя въ своемъ гористомъ отечествѣ. И дѣйствительно случалось, что онъ иногда не откликался, когда его звали непривычнымъ для него именемъ; а иногда, какъ будто вспомнивъ, что онъ переименованъ, отвѣчалъ зовущему съ боязливою торопливостью. На зовъ Лары бѣжалъ онъ безъ памяти: его уши, глаза, сердце — ловили съ жадностью сіи милые имъ звуки.

XXVIII.

Неожиданная ссора, нарушившая веселое пиршество; не ускользнула отъ вниманія молодаго Пажа. Гости вокругъ него дивились увѣренности, съ которою незнакомецъ вызвался обличить Лару, и равнодушію сего послѣдняго къ столь чувствительной обидѣ. Слыша сіе, Каледъ нѣсколько разъ въ лицѣ перемѣнялся; его уста синѣли, а щеки то багровѣли, то блѣднѣли поперемѣнно; чело его покрылось холоднымъ потомъ, который выступаетъ тогда, когда сердце наше изнемогаетъ подъ тяжестью думы, которую напрасно желаемъ мы оттолкнуть отъ него. Такъ! есть дѣла, требующія мгновеннаго, отважнаго исполненія. Тутъ не надобно ждать, чтобы размышленіе насъ о томъ увѣдомило. На какой бы мысли ни остановился Каледъ; но, она заградила ему уста и измѣнила лице его. Онъ вперилъ неподвижные глаза на Эцелина; улыбка презрѣнія, которою Лара мимоходомъ простился съ симъ рыцаремъ, вывела Каледа изъ оцѣпененія. Сія улыбка сказала ему болѣе, нежели всѣ разговоры я пересуды гостей — и даже видъ самаго Лары. Онъ опрометью бросился за своимъ господиномъ — и оба они въ одну минуту исчезли. Гости, оставшіеся въ замкѣ, сначала думали, что Лара и Пажъ его удалились въ другую комнату. Каждый съ такимъ вниманіемъ наблюдалъ черты Лары, каждый столь обстоятельно вникнулъ во всѣ малѣйшія обстоятельства сей чудной сцены, что едва только тѣнь его переступила за порогъ двери и отъ блеска свѣточей не рисовалась болѣе на стѣнѣ, всѣ сердца затрепетали, подобно какъ человѣкъ, испуганный во снѣ, хотя и помнитъ, что это не на-яву случилося, но все еще не скоро совсѣмъ очнется.

Лара и Каледъ исчезли…. торжествующій Эцелинъ стоялъ въ глубокой думѣ; чрезъ часъ и онъ откланялся и уѣхалъ.

XXIX.

Толпа рѣдѣла; наконецъ, радушный хозяинъ и утомленные гости разошлись по спальнямъ для нихъ приготовленнымъ. Тамъ — на постелѣ веселіе утихаетъ, а горесть вздохами зоветъ къ себѣ сонъ, сладкое забвеніе жизни, въ которомъ несчастливецъ наводитъ отраду отъ золъ, имъ претерпѣваемыхъ.

Лара.

(Изъ Лорда Бейрона) Пѣснь вторая.

I.

Ночь улетаетъ, заря разгоняетъ туманы, вѣнчающіе главы горъ, и разсвѣтъ пробуждаетъ вселенную; еще одинъ день прибавленъ ко днямъ человѣка, который, мало по малу, приближается къ Послѣднему. Но природа столь же могуща и юна, какъ была въ день созданія, солнце на небѣ, а жизнь на землѣ; цвѣты украшаютъ долину, свѣтило дня лучезарно; вѣтерокъ вѣетъ здоровьемъ, ручьи разносятъ прохладу.

Безсмертный человѣкъ! дивись красотамъ природы и въ сердечномъ восторгѣ говори: „все мое!“ дивись, пока прельщеннымъ очамъ твоимъ дозволено ихъ видѣть; скоро настанетъ день, въ который ты перестанешь ими радоваться.

Какъ ни мрачна горесть, тоскующая на тихой твоей могилѣ, небо и земля ни одною слезою не почтятъ твой пепелъ; ни одно облако не потемнѣешь, ни одинъ листъ не завянетъ преждевременно, никакой вѣтерокъ не вздохнетъ по тебѣ; но черви поползутъ по твоему трупу, которыя предназначенъ для удобренія земли.

II.

Заря отсіяла, солнце совершило полдороги; Рыцари собрались въ замокъ Отона; насталъ часъ, въ который должна померкнуть, или возсіять, добрая слава Лары. Эцелинъ повторитъ свое обвиненіе, и представитъ истину въ наготѣ ея; онъ далъ слово. Лара обѣщалъ выслушать его предъ лицемъ неба и человѣковъ. За чѣмъ же Эцелинь не является? Что можетъ удержать его? Такой важный доноситель долженъ бы быть поспѣшнѣе.

III.

Урочный часъ прошелъ: вѣрный слову своему Лара давно уже дожидается. На его лицѣ видна спокойная увѣренность и холоднокровное терпѣніе. За чѣмъ не является Эцелинъ? Слышанъ ропотъ; Отонъ насупился. „Я знаю своего друга, вскричалъ онъ; увѣренъ, что онъ не нарушитъ своего слова; подождемъ еще; если онъ живъ, то вѣрно предстанетъ здѣсь. Онъ ночевалъ въ замкѣ, лежащемъ между моимъ помѣстьемъ и благороднаго Лары. Я приглашалъ его сдѣлать мнѣ честь переночевать въ моемъ замкѣ: онъ не согласился; ему нужно было отъискать между своими бумагами улики и приготовиться къ нынѣшнему дню. Я былъ за него поручителемъ — и теперь за него отвѣчаю; и даже, въ случаѣ надобности, берусь омыть пятно съ Рыцарской его чести.“ — Онъ умолкъ; Лара отвѣчалъ ему: я прибылъ сюда по твоему желанію; готовъ выслушать хитрыя сплетни коварнаго чужестранца, котораго слова могли бы оскорбишь мое сердце, еслибъ я не презиралъ его, какъ безумца, или какъ подлаго врага. Я его, не знаю … онъ, но видимому, зналъ меня въ странахъ отдаленныхъ … но за чѣмъ терять время въ пустыхъ разговорахъ? Представь донощика, или защищай мечемъ поруганную честь его!„

Лице Отона побагровѣло отъ гнѣва: онъ бросилъ перчатку и обнажилъ мочь.“, славно! вскричалъ онъ, я выбираю послѣднее, я дерусь за своего отсутствующаго гостя!» Это ни мало не встревожило Лары; угрюмость на челѣ и блѣдность на щекахъ его остались по прежнему: онъ твердо рѣшился погибнуть, или умертвить Оточа Въ однихъ очахъ его сверкаетъ бѣшенство, незнающее пощады. Онъ выхватилъ саблю изъ ноженъ; ловкость, съ которою онъ владѣетъ ею, показываетъ, что она не въ первый разъ сверкаетъ въ рукѣ его. Тщетно Рыцари тѣснятся, желая развесть ихъ; бѣшенство Отона глухо, онъ осыпаетъ Лару оскорбленіями и ругательствами, и кричишь ему, что добрый мечь его можетъ омыть ихъ.

IV.

Бои не замедлился: ослѣпленный яростью Отонъ самъ подставилъ грудъ острію соперника; раненъ и упалъ. Но ловкая рука Лары не смертельно его поранила: «проси жизни!» вопіетъ ему Лара..

Отонъ не отвѣчаетъ. Всѣ полагали, что насталъ мигъ, въ который онъ не встанетъ съ земли окродавленной. Въ бѣшенствѣ, въ изступленіи, чело Лары сдѣлалось почти чернымъ. Онъ, съ большею лютостію, нежели во время битвы, взмахнулъ убійственный мечь и направилъ его прямо въ сердце Отопово. Защищая себя, онъ сохранялъ хладнокровіе: теперь ничто не мѣшало ему излить всю свою ненависть. Рѣшась умертвить своего соперника, онъ бросился на него столь стремительно, что могъ изранишь тѣхъ, кой удержали его мстительную руку. Рыцари воскликнули: пощада! Лара опомнился. Онъ остановилъ мечь свой на взмахѣ; но взоръ его устремленъ на лежащаго Рыцаря; мнится, будто онъ жалѣетъ о томъ, что оставляетъ жизнь врагу своему; мнится, будто онъ измѣряетъ, какъ близко къ могилѣ удары его поставили его жертву.

V.

Подъемлютъ омытаго кровію Оточа; врачь запрещаетъ ему говорить. Рыцари, свидѣтели страшнаго единоборства, уходятъ въ другую кѣмнату; а Лара, виновникъ распри, удаляется съ грознымъ и презрительнымъ видомъ, какъ торжествователь. Бе оглядываясь, поскакалъ онъ обратно въ свой замокъ,

VI.

Куда же сокрылся сей ночный призракъ отъ лучей солнца? Гдѣ находился сей Эцелинь, явившійся на одно мгновеніе и неоставившій по себѣ никакого слѣда? Онъ оставилъ замокъ Отона за-долго до разсвѣта; ночь была темная; но дорога такъ ему знакома, что не возможно, заблудиться. Его жилище не далеко: его не нашли тамъ; на другой день стали распрашивать въ сосѣдственныхъ деревняхъ — и ничего не узнали. Его постеля не измята, осиротѣлый конь стоитъ въ стойлѣ; его хозяинъ испугался, друзья опечалились и роптали; осторожно и рачительно обыскали они окрестности дороги, боясь открыть слѣды разбойниковъ. Напрасно! земля не окровавлена; на кустарникахъ нѣтъ клочковъ его одежды; трава не измята; нигдѣ не напечатлѣлись кровавые персты изнемогшей руки, которая въ смертныхъ судорогахъ утоляетъ ярость свою надъ нѣжнымъ дерномъ. Не обнаружилось сихъ признаковъ совершеннаго здѣсь убійства. Осталась одна надежда — и та, весьма сомнительная. Подозрѣніе шепотомъ произноситъ имя Лары; заочно дѣлаетъ о немъ худые толки; но едва онъ появится — все умолкаетъ, всѣ ждутъ, чтобъ онъ удалился — и тогда опять начинаютъ дѣлать о немъ догадки, чернить его имя и выводить самыя невыгодныя заключенія.

VII.

Бѣгутъ дни за днями; раны Отона зажили; на гордость точитъ его сердце; онъ не скрываетъ своей ненависти. Онъ былъ могущій владѣлецъ, врагъ Лары и другъ со всѣми сосѣдями, кои пылали желаніемъ вредишь ему.

Отонъ принесъ жалобу въ окружномъ судѣ — и домогался принудишь Лару отвѣтствовать за Эцелина.!

Кого, кромѣ Лары, тяготило его присутствіе? Кто, кромѣ человѣка, коему слова Эцелина могли повредить, имѣлъ надобность удалишь его? Народные толки становятся громче, тайна пріятна толпѣ любопытной. Какъ можетъ Лара быть столь равнодушенъ, даже не открыться ни одному пріятелю? Гдѣ привыкла душа его къ кровожадности? Онъ не былъ на войнѣ: гдѣ же рука его научилась владѣть мелемъ съ такою ловкостію, съ такимъ проворствомъ? Откуда въ сердцѣ его такое звѣрство? Ибо это не мгновенное дѣйствіе слѣпой вспыльчивости, которую одно слово воспламеняетъ — и одно слово потушаетъ; это глубокое чувство души, раззнакомившейся съ жалостію; души, которая привыкнувъ къ самовластію и къ успѣхамъ, сдѣлалась безчеловѣчною.

Такіе разсказы и природная склонность людей къ злословію собрали надъ головою Лары грозную шучу. Она разразилась. Ему объявленъ приговоръ Судилища, коимъ на него возложена отвѣтственность за голову Эцслина, который и живой, и мертвый, его преслѣдовалъ.

VIII.

Хитрый Лара давно это предвидѣлъ — и готовился отразить силу силою. Сосѣдственные помѣщики живучи безотлучно въ своихъ замкахъ и сами занимаясь хозяйствомъ, нерѣдко отягощали своихъ васалдовъ работою; между тѣмъ, какъ въ отсутствіе Лары, его подвластные не платили ему никакой подати. Это увеличило въ нихъ заочную къ нему привязанность. Возвратясь въ отечество, Лара поддерживалъ въ нихъ сіе чувство потворствомъ и щедростью. Старые служители отца его сохраняли къ нему наслѣдственную привязанность; не за себя, а за него они боялися. Сначала, они обвиняли его, въ послѣдствіи, стали сожалѣть о немъ. Его безсонныя ночи и молчаливую угрюмость приписывали они болѣзни, въ немъ усилившейся. Хотя одинокій образъ жизни его былъ печаленъ, но его привѣтливость ихъ плѣняла; несчастные не выходили отъ него неутѣшенными; относительно къ нимъ, сердце его не было чуждо состраданію. Холодный съ знатными и гордый съ спѣсивыми, онъ ласково обращался съ низшими. Онъ мало говорилъ, но безпріютные находили ночлегъ подъ его кровлею, безпомощные помощь, неотравленную укоризнами. Число васалловъ его примѣтно умножалось. Послѣ приключенія съ Эцелиномъ, Лара сдѣлался еще привѣтливѣе, щедрѣе, гостепріимнѣе. Можетъ быть, что послѣ битвы съ Отокомъ, онъ уже боялся преслѣдованія враговъ своихъ. Какъ бы то ни было; но сосѣдственные помѣщики его любили, а собственные васаллы почти обожали. Онъ укрывалъ бѣглыхъ, раздувалъ ненависть къ врагамъ своимъ въ сердцахъ людей имъ подвластныхъ, увѣрялъ, что готовъ быть ихъ мстителемъ.

Между тѣмъ Отонъ, увѣренный въ неизбѣжности своего мщенія, послалъ глашатая къ мнимому преступнику. Сей нашелъ Лару въ его замкѣ, окруженнаго тысячью исправно вооруженныхъ воиновъ, готовыхъ умереть за своего добраго владѣльца.

Коварство умѣетъ набрать толпу подъ знамена злодѣйства и приготовить обильный пиръ жаднымъ волкамъ и червямъ могильнымъ.

IX.

Отлученный непостижимою судьбою отъ всего близкаго ему по роду и воспитанію, Лара, съ самой бѣдственной ночи, въ которую пропалъ Эцелинъ, приготовлялъ средства мужественно противостать грозному будущему.

Причины, которыя заставляли его ненавидѣть, розыски и распросы о дѣяніяхъ его въ продолженіи долголѣтнаго странствія, никому не были извѣстны.

Увлекши сосѣдей своихъ въ постороннюю для нихъ распрю, онъ отсрочивалъ на нѣсколько времени свою, погибель. Событія, грозившія разрушить его печальный пріютъ, разбудили его, и гроза, которая опустошивъ его сердце, затихла-было, снова загремѣла. Въ отчизнѣ открылась для него та же дорога, по которой шелъ онъ въ странахъ чуждыхъ. Онъ мало заботился о жизни и славѣ; но не менѣе готовъ былъ къ самымъ отчаяннымъ предпріятіямъ. Возвратясь въ тихое свое уединеніе, Лара искалъ въ немъ покоя и забвенія; но судьба и здѣсь его преслѣдовала, и онъ разсвирѣпѣлъ, какъ лютый звѣрь, привыкшій къ нападеніямъ охотниковъ и готовый на нихъ броситься. Его нельзя было уловить въ сѣти; онъ не сдался бы живой. Молчаливый, одичавшій, не тщеславный, онъ остался бы спокойнымъ зрителемъ на театрѣ міра; враждебная судьба вызвала его самого на сцену и онъ вышелъ на нее какъ опытный воинъ. Его голосъ, его осанка, его поступь — показываютъ природную лютость, и взоры — знатока въ искуствѣ ратномъ.

X.

Описывать ли мнѣ битвы, которыя всегда оканчиваются торжествомъ смерти и пиромъ коршуновъ; непостоянное счастіе, перебѣгающее то на ту сторону, то на другую, побѣждающую силу и побѣжденное безсиліе, дымящіяся развалины и упавшія башни?

Сія новая война была подобна старымъ, съ тою разницею, что здѣсь, спущенныя съ цѣпей страсти заглушили голосъ совѣсти. никто не просилъ пощады; никто не чувствовалъ жалости. Плѣнныхъ рѣзали на полѣ битвы. Обѣ сражающіяся стороны остервѣнились. Грабежъ, нищета и голодъ опустошали цѣлыя области; пожары пожирали города и села, и кровь лилася.

XI.

Сначала, неистовая рать Лары одержала поверхность; но не привыкнувъ къ повиновенію, его ратники бросались на враговъ нестройными толпами. Жажда грабежа и крови завлекла ихъ къ погибели. Напрасно Лара истощалъ всѣ дарованія искуснаго Полководца для возстановленія порядка: рука, воспалившая огонь, безсильна была потушить его. Благоразумныя мѣры непріятеля остановляди на каждомъ шагу и доказывали необузданной толпѣ гибельное ея безуміе. Притворный отступъ, ночная засада, неудачный натискъ, непринятое сраженіе, долгое лишеніе нужныхъ пособій, лагерь въ сырую погоду, крѣпкія ограды, безполезно изнурявшія ихъ силы: вотъ чего Лара не могъ ни отвратить, ни предвидѣть!

Будучи отрѣзанъ отъ своихъ пособій, потерявъ храбрѣйшихъ, оставшись съ малымъ числомъ недовольныхъ и унывшихъ ратниковъ, Лара былъ твердъ. Онъ ободрилъ своихъ товарищей и рѣшился на отчаянное предпріятіе обойти тѣснинами враждебное войско.

XII.

Уже онъ выступилъ въ походъ. Благопріятствующая ему луна освѣщаетъ непроходимыя ущелины и мракъ ночи. Уже передовая стража его видитъ тихій отблескъ ея лучей въ рѣкѣ, отдѣляющей ихъ родину отъ земли чуждой; уже различаютъ они вдали … но та ли рѣка это? Берегъ ея покрытъ непріятелями. Предашься ли бѣгству? Возвратишься ли прежнею дорогою? Чье знамя впереди развѣвается? Отоново! его мечь блещетъ надъ ихъ головами! Не пастухи ли расклали огни на ближнихъ высотахъ? Увы! они-горятъ слишкомъ ярко; нѣтъ средства къ спасенію! Усталые, лишенные надежды, они рѣшились врѣзаться въ толпу враговъ своихъ — и дорого продать побѣду!

XIII.

Они остановились для минутнаго отдыха. Напасть ли имъ, или ожидать на себя непріятеля? Если они ударятъ на войско, растянутое вдоль рѣки, для воспрепятствованія ихъ переправѣ: то, можетъ быть, нѣсколькимъ храбрецамъ удастся сломить ряды непріятельскіе и спастися. «Ударимъ! воскликнули они; однимъ трусамъ прилично ожидать на себя нападенія.» Мечи обнажены, поводья подобраны. Еще слово — и закипитъ битва. Для многихъ сіе слово Лары будетъ предтечею смерти.

XIV.

Онъ вынулъ мечь изъ ноженъ; на лицѣ его видно не отчаяніе, но хладнокровіе слишкомъ спокойное: въ такія ужасныя минуты оно не прилично вождю, котораго трогаютъ бѣдствія человѣчества.

Онъ обращаетъ взоръ на Каледа, который не знаетъ страха, вблизи своего господина. Можетъ быть, тусклое сіяніе луны, а не боязнь разливаетъ задумчивую блѣдность по лицу его: знакъ его безпредѣльной преданности., Лара это замѣчаетъ и кладетъ свою руку на его; она не дрожала, Уста его безмолвствовали, сердце чуть-чуть билось, одни глаза говорили: «мы никогда не разстанемся. Твое войско можетъ быть разбито; твои приверженцы могутъ тебя оставить. Я, могу сказать жизни: прости! но никогда Ларѣ.

Знакъ поданъ — и малочисленная дружина тѣсно сомкнувъ свои ряды, ударила на непріятеля, раздѣленнаго на нѣсколько отрядовъ. Конь повинуется шпорамъ, мечи заблистали и скрестилися. Одна сторона превосходитъ числомъ; но храбрость равна: отчаяніе борется съ дерзостью, оборона длится. Кровь льется въ рѣку и ея струи сохранили багровый цвѣтъ до самаго утра.

XV.

Раздавая повелѣнія, ободряя своихъ собственнымъ примѣромъ, повсюду, гдѣ натискъ враговъ сильнѣе, гдѣ его товарищи изнемогаютъ, Лара вопіетъ громкимъ голосомъ, разитъ рукою, и не питая никакой надежды, умѣетъ оживить ее въ сердцахъ оробѣлыхъ. Зная, что нѣтъ спасенія въ бѣгствѣ, никто не предается бѣгству. Тѣ, кои сначала отступали, повернулись и бросились въ пылъ битвы, туда, гдѣ взоры и удары ихъ предводителя вселяютъ трепетъ въ побѣдителей. То окруженный товарищами, то одинъ, онъ — или разрываетъ ряды полковъ Отоновыхъ, или возстановляетъ порядокъ между своими: онъ тамъ, гдѣ опаснѣе. Врагъ дрогнулъ … минута благопріятна … Лара занесъ руку и бросился… отъ чего голова его, перьями украшенная, вдругъ на плечо скатилась? Онъ раненъ въ грудь. Его послѣдній взмахъ былъ ему гибеленъ, онъ открылъ сердце — и смерть опустила его грозную руку. Слово побѣда замерло на устахъ Лары. Какъ жалко виситъ воинственная десница его! она держитъ еще мечь, но шуйца опустила брозды.

Каледъ схватилъ коня его за поводъ. Ослабѣвъ отъ раны, вися на стременахъ сѣдла почти безжизненный, Лара не замѣтилъ, что отчаянный Пажъ увлекалъ его далеко, отъ поля сраженія. Между тѣмъ его солдаты разятъ и поражаютъ; новыя груды труповъ набросаны на прежнія.

XVI.

Солнце освѣтило умершихъ и умирающихъ, изломанныя латы и изрубленные шлемы. Конь палъ вблизи отъ своего всадника. Подпруги сѣдла лопнули отъ усилій послѣдняго вздоха. Не далеко отъ него трепещетъ остаткомъ жизни нога, подстрѣкавшая его шпорою, и рука, управлявшая его броздами.

Раненые, томящіеся воины думаютъ, что они на берегу рѣки, которой воды, какъ будто бы умышленно отказываются утолишь жажду, терзающую человѣка, умирающаго смертью храбрыхъ. Тщетно горящія уста ихъ молятъ одной капли, только одной капли для утоленія смертной жажды. Съ судорожными движеніями пресмыкаются они по окровавленному дерну. При семъ усиліи, страдальцы истощаютъ послѣдки жизни; но желанная влага передъ ними. Они наклоняются, вдыхаютъ прохладу, грудь ихъ освѣжается, уста касаются воды … что ихъ остановило?… Уже внутренность ихъ не сгараетъ … это было смертное томленіе… ихъ жажда утолена!

XVII.

Подъ отдаленною отъ сей кровавой сцены липою, лежалъ воинъ, едва переводившій дыханіе и смертельно раненый, въ сей упорной битвѣ, которой одинъ онъ былъ виновникомъ. Это Лара: жизнь его постепенно угасала. Каледъ, всегдашній его спутникъ, теперь единственный свидѣтель послѣдняго часа его, стоялъ передъ нимъ на колѣняхъ. Глаза его вперены на широко распоронную грудь Аарьи Перевязывая своимъ шарфомъ рану, онъ старается унять кровь, которая льется ручьемъ, и при каждомъ судорожномъ усиліи дѣлается черною. Скоро, по мѣрѣ, какъ его дыханіе становится рѣже, кровь унимается, и уже капля за каплею истекаетъ изъ запекшейся раны. Аара едва можетъ говорить и даетъ знакъ, что всякая помощь безполезна. Мучась, онъ пожимаетъ руку, которая ищетъ утолить боль его, и горестною улыбкою благодаритъ скорбящаго Пажа. Каледъ ничего не боится, ничего нечувствуетъ; онъ видитъ только голову, лежащую на его колѣнахъ и блѣдное лице, коего померкнувшія очи были для него лучезарными свѣтилами, освѣжавшими ему жизненный путь.

XVIII.

Побѣдители, напрасно проискавъ его на полѣ битвы, наконецъ нашли его. Побѣда ни мало бы ихъ не порадовала, если бы сей вождь въ живыхъ остался. Они хотѣли-было унесть его въ свой лагерь; но видятъ, что напрасна такая предосторожность. Онъ смотритъ на нихъ съ презрительнымъ равнодушіемъ, и какъ будто мирится съ смертью, которая исторгаетъ его изъ рукъ мщенія. Прискакалъ о томъ и, спрыгнувъ съ коня, озираетъ врага, который нѣкогда пролилъ кровь его.

Онъ спрашиваетъ: опасна ли рана? Лара не даетъ отвѣта, и какъ будто бы не узнавъ его, едва удостоиваетъ его взгляда и отворачивается. Если и слышали послѣднія слова его, то никто ихъ не вы*разумѣлъ. Гробовымъ голосомъ произносилъ онъ чуждые звуки: съ ними связаны для него чудныя воспоминанія; онъ говорилъ о своихъ приключеніяхъ подъ другимъ небомъ; но о какихъ приключеніяхъ?.. Одному Каледу это извѣстно; одинъ Каждъ понимаетъ языкъ его и шепотомъ ему отвѣтствуетъ, между тѣмъ, какъ ихъ враги слушаютъ ихъ съ безмолвнымъ удивленіемъ. Въ послѣднія минуты, сіи два человѣка позабыли, кажется, настоящее, переселились въ прошедшее, и бесѣдовали о соединившей ихъ своенравной судьбѣ, въ таинство коей ни чье око не проникнуло.

XIX.

Хотя слабымъ голосомъ, однако же долго они разговаривали. Слушая Пажа, можно было вообразишь, что его смерть ближе Лариной; такъ прерывчато исходили слова изъ дрожащихъ и посинѣлыхъ устъ его; голосъ же его господина, хотя слабый, до самаго того мгновенія, какъ протяжный стонъ возвѣстилъ его смерть, былъ чистъ и ясенъ.

На его лицѣ не замѣтно никакой перемѣны; томясь къ смерти, онъ бъ нѣжностью взглянулъ на Каледа, и когда сей замолчалъ, то Лара указалъ ему перстомъ на Востокъ: утренній ли свѣтъ солнца, разогнавшій туманы, поразилъ его зрѣніе, случайно ли, хотѣлъ ли онъ тѣмъ показать, что въ думѣ его живо воспоминаніе о мѣстахъ, гдѣ случилось съ нимъ много чуднаго. Каледъ оставилъ сіе почти безъ вниманія; онѣ отворотился, какъ будто бы негодуя на солнце, которое озаряло вселенную, тогда, какъ очи его друга покрывались вѣчнымъ мракомъ. Казалось, Каледъ не вѣдалъ, что бъ сей минуты начиналась для Лары новая жизнь, сія безконечная жизнь, которой уповаютъ вѣрующіе въ Христа Спасителя.

XX.

Съ болѣзненнымъ стономъ въ послѣдній разъ вздохнулъ Лара; темное облако покрыло мутные зрачки его; съ судорогами протянулъ онъ руки и ноги,

Голова его покатилась по слабымъ колѣнамъ, кои не чувствуя усталости, ее поддерживали. Онъ прижалъ Каледову руку къ своему сердцу. Увы! оно уже не билось, оно уже охолодѣло! Каледъ все еще обращаетъ къ нему рѣчь, хотя Лара пересталъ отвѣчать ему, даже слабымъ пожатіемъ руки. „Сердце еще бьется!“ воскликнулъ онъ. Несчастный… это обманъ! его уже не стало! тотъ, на кого вперилъ Ты неподвижныя очи — былъ нѣкогда Лара!

XXI.

Каледъ смотритъ съ нѣжностью на сіи смертные останки, какъ будто бы душа, ихъ оживотворявшая, еще не отлетѣла. Его надобно было насильно вывесть изъ глубокой думы: ничто не могло его разсѣять! когда отвлекли его отъ кроваваго трупа, который покрывалъ онъ жаркими лобзаніями, когда онъ увидѣлъ, какъ покатилась по землѣ голова, которая сама скоро, будетъ прахомъ: то онъ не вопилъ, не рвалъ на себѣ черныхъ, какъ эбеновое дерево, волосъ; но, оцѣпенѣлъ и обезпамятѣлъ, потомъ зашатался и упалъ, произнося не внятно сіи слова: какъ онъ любилъ! никогда сердце смертнаго не будетъ горѣть такимъ пламенемъ!» Итакъ, вышла наружу сія тайна, долго до половины скрывавшаяся; товарищи, стараясь привесть Каледа въ чувство, разорвали на груди одежду: открылась женщина!

Каледъ опамятовался и не закраснѣлся. Что ему теперь нужды до его чести, до его пола?

XXII.

Лара не тамъ покоится, гдѣ покоятся его предки: его могила на полѣ, на которомъ онъ умеръ; надъ прахомъ его нѣтъ надгробнаго памятника. Его оплакала нѣжная подруга; ея печаль не столь громогласна, какъ вопли наемниковъ на похоронахъ богача. Тщетно распрашивали ее о прошедшемъ; самыя угрозы не могли вынудить у нее ни одного слова, Она не открыла, по какой причинѣ бросила отчизну и послѣдовала за человѣкомъ, котораго сердце? казалось быть мало любящимъ; не объявила, за что была къ нему страстно привязана. Безумное любопытство! развѣ любовь покорна волѣ? развѣ Лара не могъ ей понравиться? У людей твердыхъ и суровыхъ чувства гораздо живѣе, нежели какъ въ свѣтѣ думаютъ; можно ли сомнѣваться въ нѣжности и сильномъ раздраженіи сердецъ ихъ по тому только, что любовь ихъ не многословна?

Сердце и душа Каледа были привязаны къ Ларѣ необыкновенными узами; но ничто не въ силахъ принудить ее повѣдать тайную свою исторію. Кромѣ же ея не осталось въ живыхъ никого изъ знавшихъ оную; смерть запечатлѣла имъ уста.

XXIII.

Трупъ Лары опустили въ могилу; на груди его, кромѣ послѣдней смертельной раны, оказалось много рубцевъ старыхъ, не въ этой войнѣ имъ полученныхъ. Въ какой землѣ ни провелъ онъ лѣта мужескія, но онъ провелъ ихъ въ бранныхъ подвигахъ; до отчизны его не дошелъ слухъ ни о славѣ его, ли о злодѣяніяхъ. Рубцы свидѣтельствовали только о томъ, что онъ де одинъ разъ проливалъ кровь свою.

XXIV.

Говорятъ, что въ оную гибельную ночь (это площадной слухъ) поселянинъ проходилъ но долинѣ въ ту пору, когда солнце готовилось смѣнить луну, задернутую облакомъ. Сей, рано проснувшійся, поселянинъ шелъ вдоль по рѣкѣ, отдѣляющей владѣнія Отона отъ Лариныхъ, въ лѣсъ подбирать дрова для продажи въ городѣ. Внезапно зашуршали вѣтви я показались изъ лѣса лошадь и всадникъ. Онъ держалъ на сѣдлѣ передъ собою нѣчто въ плащѣ завернутое. Лице всадника было закрыто и голова поникла къ лошадиной шеѣ. Удивленный столь нечаянною встрѣчею и подозрѣвая убійство, поселянинъ спрятался въ кусты и. оттуда выглядывалъ. Всадникъ, домчась до крутаго берега рѣки, соскочилъ съ лошади, и схватя Ноту, подошелъ на самый край и бросилъ ее въ воду; потомъ робко на всѣ стороны озираясь, слѣдовалъ зрѣніемъ за текущими волнами, какъ будто всматривался въ какой-нибудь предметъ, всплывшій на поверхность воды; поспѣшилъ къ грудѣ камней, весеннимъ потокомъ съ горъ набросанной, началъ подбирать самые крупные, и съ особенною ловкостью кидать ихъ въ воду.

Между тѣмъ, любопытный поселянинъ тихо прокрался къ такому мѣсту, откуда, не бывъ замѣченъ, могъ все видѣть. Ему показалось, что по рѣкѣ плыветъ мертвое тѣло, на груди котораго онъ даже могъ различить орденскую звѣзду; но прежде, нежели онъ успѣлъ пристально вглядѣться, огромный камень погрузилъ трупъ въ глубину: онъ еще разъ всплылъ, обагрилъ вокругъ себя воду — и пошелъ ко дну. Всадникъ дожидался, пока кругъ на рѣкѣ совершенно сгладился; тогда вспрыгнулъ на лошадь — и во весь опоръ помчался прочь отъ берега. На лице его надѣта была личина; робость воспрепятствовала дровосѣку различишь черты лица погибшаго; но если правда, что онъ видѣлъ звѣзду на его одеждѣ, то это злакъ рыцарскаго достоинства, и всѣ, слышавшіе повѣсть дровосѣка, тотчасъ вспомнили, что въ бѣдственную ночь Эцелинь имѣлъ на груди звѣзду. Если это былъ онъ, то да водворится душа его въ селеніямъ райскихъ! его смертные останки вынесены рѣкою въ море; любовь къ ближнему остережется обвинять Лару въ семъ злодѣяніи!

XXV.

Каледъ, Лара, Эцелинъ умерли — и ни надъ однимъ нѣтъ надгробнаго камня.

Сострадательные люди тщетно хотѣли удалишь жалкую страдалицу отъ мѣста, орошеннаго кровію друга ея. Сія гордая душа сдѣлалась смиренною; горесть изсушила ея слезы; она не роптала, не жаловалась, не стонала. Если кто угрожалъ ей удаленіемъ ее отъ мѣста, на коемъ она видѣла и еще не вѣрила, что Лара умеръ: то глаза ея сверкали отъ ярости, какъ глаза тигрицы, у которой ловцы хотѣли дѣтей похитить. Но тотъ, кто изъявлялъ участіе въ ея горести, слышалъ ее бесѣдующею съ призраками, какихъ видитъ въ бреду больной горячкою. Она говорила имъ о своей утратѣ, останавливалась подъ той липою, подъ которою держала на колѣнахъ скатившуюся голову Лары: тѣ же тѣлодвиженія, тѣ же слова напоминали ей смертное томленіе друга ея. Она обрѣзала его черные волосы и носила ихъ на сердцѣ; часто вынимала ихъ, расчесывала, разстилала по землѣ, какъ будто бы выжимала изъ нихъ кровь какого-нибудь призрака; вопрошала. Лару и сама вмѣсто его себѣ отвѣчала; потомъ вдругъ вскакивала, и указывая перстомъ на другое привидѣніе, ее испугавшее, убѣждала своего друга спасаться бѣгствомъ. Также не рѣдко, сидя на пнѣ древесномъ, она закрывала лице руками, или чертила странныя буквы… Такая горесть не могла быть продолжительна. Дѣва востока погребена рядомъ съ своимъ возлюбленнымъ. Ея исторія до сихъ поръ осталась тайною; но страсть къ Ларѣ перестала быть загадкою.

Я.

"Новости литературы", кн. 15—16, 1826