Къ характеристикѣ Бѣлинскаго.
правитьОригинал здесь — http://smalt.karelia.ru/~filolog/grazh/1873/26febN9.htm
"Основанiе христiанскаго ученiя есть любовь, или то живое, трепетное проникновенiе въ вѣчныя истины бытiя, какъ явленiя Духа Божiя, которое наполняетъ душу человѣка неизрѣченнымъ, безконечнымъ блаженствомъ. Но до такого духовнаго погруженiя въ таинственную сущность источника и виновника бытiя — Бога, до такого живаго и трепетнаго проникновенiя въ вѣчныя истины бытiя, невозможно дойти чрезъ посредство слабаго, ограниченнаго и конечнаго разсудка человѣческаго, который, куда ни оглянется, — вездѣ видитъ одни противорѣчiя, и, безсильный примирить ихъ, — или отчаявается познать истину, или принимаетъ за истину свои призрачныя, ложныя заключенiя. Нѣтъ, не разсудкомъ, холоднымъ и ограниченнымъ, дается познанiе евангельской истины, выше которой нѣтъ истины въ мiрѣ, но благодатiю, которою вдохновляетъ Духъ Божiй Свое слабое созданiе, чтобы прiобщить его къ Своей вѣчной жизни и сдѣлать его органомъ и тимпаномъ Своей славы… Да, только тотъ постигалъ и чувствовалъ въ себѣ откровенiе вѣчныхъ тайнъ бытiя, только тотъ вкусилъ отъ безсмертнаго хлѣба божественной истины, — кто отрекался отъ самаго себя, отъ своихъ личныхъ интересовъ, кто погружался въ сущность Божества до уничтоженiя своей личности, и свою личность, какъ жертву, добровольно приносилъ Богу… Только тотъ воскреснетъ въ Богѣ, кто умретъ въ Немъ… Вѣчная жизнь достигается путемъ смерти, путемъ уничтоженiя… А благость дается только тому, кто, смиривъ порывы буйнаго разсудка съ корнемъ вырвавъ изъ сердца своего сѣмена гордости и самообольщенiя, билъ себя въ грудь и повторялъ съ мытаремъ: грѣшенъ, Господи, отпусти мнѣ грѣхи мои! Да, только тотъ прозрѣетъ и просвѣтлѣетъ и возблаженствуетъ въ трепетномъ сознанiи истины всѣхъ истинъ, кто, распростертый передъ Крестомъ, въ таинственный часъ полуночи, молясь, плача и рыдая, взывалъ къ невидимому Свидѣтелю нашихъ тайныхъ помышленiй: вѣрую, Господи, помози моему невѣрiю! И тогда кончится брань духа съ плотiю, кончится борьба истины со страстями, просвѣтлѣетъ страдальческое лицо избранника кроткимъ свѣтомъ тихой и безмятежной радости, той свѣтлой радости, которая питаетъ, не пресыщая, крѣпитъ, не обременяя, той безконечной радости, отъ которой кротко движется духъ, не волнуясь мятежно, видитъ даль безъ границъ, глубину безъ дна — и не возмущается страхомъ; въ сердцѣ своемъ ощутитъ онъ ту безмятежную тишину, въ которой слышатся отдаленные хоры ангеловъ, тотъ священный сумракъ, сквозь который сiяетъ заря безсмертiя, и тусклымъ, таинственнымъ мерцанiемъ своимъ сулитъ вѣчное успокоенiе, потому что его сердце сдѣлается уже храмомъ Божiимъ, гдѣ величiе размѣровъ и благолѣпiе украшенiй возвышаетъ и укрѣпляетъ духъ, а не подавляетъ его, гдѣ тишина не пугаетъ духа своимъ мертвымъ безмолвiемъ, а настроиваетъ его къ торжественности и благоговѣнiю, какъ провозвѣстница таинственнаго присутствiя Вездѣсущаго… И укрѣпитъ Богъ слабое творенiе Свое, и не будетъ въ немъ больше страха, любовь побѣдитъ и изгонитъ страхъ… И кончатся его ежедневныя заботы и опасенiя за свой грядущiй день, за свое настоящее и будущее счастiе, за свои личные и конечные интересы: пусть будетъ мрачно небо надъ его головою, пусть бушуютъ вѣтры и раздаются громы, — они не заглушатъ для него голоса Бога, не прервутъ его собесѣдованiя съ нимъ въ молитвѣ; — онъ никогда не забудетъ, что онъ сынъ Бога живаго, что у него есть Отецъ, Который хранитъ его Своею любовiю и безъ воли Котораго не спадетъ и волосъ съ головы его; — а такъ какъ эта воля свята и справедлива, то съ любовiю и безъ страха онъ подвергнется всѣмъ ея опредѣленiямъ… Не устрашитъ его и мысль о смерти: не отвратительный скелетъ уничтоженiя, а свѣтлаго ангела успокоенiя увидитъ онъ въ ней… Не возмутится душа его и потерею кровныхъ и ближнихъ: разлука съ ними будетъ для него залогомъ свиданiя въ новомъ, лучшемъ бытiи, на новой землѣ и подъ новымъ небомъ… Въ колыбеляхъ и могилахъ будутъ видѣться ему волны великаго океана бытiя: волна гонитъ волну, волна смѣняетъ волну — волны проходятъ и исчезаютъ, а океанъ все такъ же великъ и глубокъ, и такъ же живетъ и движется на своемъ бездонномъ, необъятномъ ложѣ, — а въ его кристалѣ все такъ же торжественно отражается лучезарное солнце, и все такъ же колышется и трепещетъ ночное небо, усыпанное мiрiадами звѣздъ, — а тѣ звѣзды своимъ таинственнымъ блескомъ какъ будто говорятъ о новыхъ мiрахъ, гдѣ также приходятъ и приходятъ волны бытiя, можетъ быть, уже прошедшiя здѣсь…
"Да, истиннный христiанинъ есть тотъ, для кого на землѣ нѣтъ уже страданiя, нѣтъ грѣха, нѣтъ страха, нѣтъ смерти; онъ еще здѣсь, на землѣ, живетъ уже въ небѣ, потому что въ его духѣ живетъ любовь и блаженство, — ибо душа его есть храмина Бога. Длится жизнь его, обремененная годами, — онъ благодаритъ за нее Бога; смерть застигаетъ его на полудорогѣ жизни, — онъ съ любовiю бросается въ объятiя тихаго ангела успокоенiя, потому что онъ понимаетъ значенiе словъ: «Въ дому Отца моего обители суть». Онъ знаетъ, потому что любитъ: ибо любовь есть высшее знанiе…Онъ знаетъ: цѣлый яко голубь, онъ мудръ, яко змiй, ибо за страданiя, за жертву, за борьбу съ сомнѣнiями разсудка, за вѣру, которая не оставляла его и среди сомнѣнiй, — ему дана высшая мудрость, высшее знанiе. Истинно вѣрующiй есть въ то же время и знающiй… Но повторяемъ: это знанiе не принадлежитъ человѣку, не есть плодъ его человѣческой мудрости, но дается, ниспосылается ему свыше, какъ откровенiе, какъ благодать, какъ любовь. Отъ него зависитъ только неослабное стремленiе къ этому знанiю, а это стремленiе выражается въ жертвахъ, въ борьбѣ, въ трудѣ, въ молитвѣ, въ отреченiи отъ себя для Бога, отъ благъ земныхъ для небесныхъ… Только тогда внутри его, въ таинственномъ святилищѣ его духа восходитъ свѣтлое солнце истины и лучами своими просвѣтляетъ свой темный, плотской горизонтъ, и даетъ человѣку сокровище, котораго ни червь не точитъ, ни ржа не ѣстъ, ни тать не похищаетъ.
«Распространенiе евангельскихъ истинъ есть святая обязанность всякаго христiанина, возлагаемая на него убѣжденiемъ въ нихъ и любовiю въ истинѣ; но не всякiй долженъ принимать ее на себя, потому что для этого требуется духовное посвященiе, которое состоитъ въ глубокомъ проникновенiи въ евангельскiя истины путемъ любви, откровенiя и благодати, и еще въ способности передавать свои мысли съ жаромъ, убѣжденiемъ и силою. Кто возьмется за эту высокую миссiю безъ этого внутренняго посвященiя, тотъ высокiя религiозныя истины обратитъ въ сухое нравоученiе — плодъ человѣческой мудрости, конечнаго человѣческаго разсудка. Самый высочайшiй, самый истинный, единственный образецъ и примѣръ для этого есть Евангелiе; Божественный Искупитель Нашъ говорилъ фарисеямъ: „Горе вамъ, книжники и фарисеи“, грозилъ заблудшимъ и ожесточеннымъ вѣчнымъ огнемъ и вѣчною смертiю; но это было только одною стороною его ученiя, необходимымъ средствомъ для потрясенiя окаменѣлыхъ и ожесточенныхъ сердецъ, потому что, грозя адомъ, Онъ указывалъ и на небо, говоря о наказанiи, говорилъ и о крещенiи и искупленiи, о вѣчномъ блаженствѣ, и говорилъ это словами, въ которыхъ вѣялъ духъ вѣчной, божественной любви, безконечнаго небеснаго блаженства. Поэтому-то всѣ проповѣди, всѣ объясненiя христiанскихъ истинъ, не проникнутыя духомъ трепетной, животворной любви, никогда и никакого не производятъ дѣйствiя. Сверхъ того, Евангелiе отличается еще и тѣмъ, что оно равно убѣдительно, равно ясно и понятно говоритъ всѣмъ сердцамъ, всѣмъ душамъ, всѣмъ умамъ, искренно жаждущимъ напитаться его истинами; его равно понимаетъ и царь и нищiй, и мудрецъ и невѣжда. Да, каждый изъ нихъ пойметъ равно, потому что одинъ пойметъ больше, глубже, нежели другой; но всѣ они поймутъ одну и ту же истину, — и еще такъ, что мудрый, но гордый своею мудростiю, пойметъ ее меньше, нежели простолюдинъ въ простотѣ и смиренiи своего сердца, жаждущаго истины, и потому самому отзывающагося на нее».
Какъ бы вы думали, читатели, кому принадлежатъ эти прекрасныя строки, проникнутыя чувствомъ, озаренныя мыслiю живою, благочестивою?
Бѣлинскому!
«Такiя мысли возбуждала въ насъ», говоритъ онъ, "маленькая книжка, подъ названiемъ «Сердце человѣческое есть и храмъ Божiй или жилище сатаны». См. собранiе его сочиненiй, т. III. стр. 44.
Вотъ еще подобныя строки, написанныя имъ въ другой статьѣ предъ разборомъ сочиненiй Фонъ-Визина:
… «Есть книга, въ которой все сказано, все рѣшено, послѣ которой ни въ чемъ нѣтъ сомнѣнiя, книга безсмертная, святая книга вѣчной истины, вѣчной жизни --Евангелiе. Весь прогрессъ человѣчества, всѣ успѣхи въ наукахъ, въ философiи заключаются только въ большемъ проникновенiи въ таинственную глубину этой божественной книги, въ сознанiи ея живыхъ, вѣчно непреходящихъ глаголовъ. Въ этой книгѣ ничего не сказано о чести. Честь есть краеугольный камень человѣческой мудрости. Основанiе Евангелiя — откровенiе истины чрезъ посредство любви и благодати».
«Но евангельскiя истины не глубоко вошли въ жизнь французовъ: они взвѣсили ихъ своимъ разсудкомъ и рѣшили, что должна быть мудрость выше евангельской, истина — выше любви. Любовь постигается только любовiю; чтобы познать истину, надо носить ее въ душѣ, какъ предощущенiе какъ чувство: вѣра есть свидѣтельство духа и основа знанiя, безконечное доступно только чувству безконечнаго, которое лежитъ въ душѣ человѣка, какъ предчувствiе. У французовъ — у нихъ во всемъ конечный, слѣпой разсудокъ, который хорошъ на своемъ мѣстѣ, т. е. когда дѣло идетъ о разумѣнiи обыкновенныхъ житейскихъ вещей, но который становится буйствомъ предъ Господомъ, когда заходитъ въ высшiя сферы знанiя. Народъ — безъ религiозныхъ убѣжденiй, безъ вѣры въ таинство жизни, все святое оскверняется отъ его прикосновенiя, жизнь мретъ отъ его взгляда. Такъ оскверняется для вкуса прекрасный плодъ, по которому проползла гадина». Сочиненiя Бѣлинскаго, т. II, стр. 313.
… «Основанiе христiанской религiи есть любовь къ ближнему до самоотверженiя. Съ другой стороны, пониманiе однимъ разумомъ, безъ участiя чувства, есть пониманiе мертвое, безжизненное и ложное, и нисколько не разумное, а только разсудочное. И если въ религiи довѣрiе къ одному непосредственному чувству доводитъ до фанатизма, то довѣрiе одному только разсудку доводитъ до невѣрiя, которое есть отреченiе отъ своего человѣческаго достоинства, есть нравственная смерть». Стр. 317.
А вотъ чтò Бѣлинскiй писалъ о вездѣсущiи и милосердiи Божiемъ:
«Не говорите дѣтямъ о томъ, чтò такое Богъ: они не поймутъ вашихъ конечныхъ и отвлеченныхъ опредѣленiй безконечнаго существа; не заставляйте дѣтей любить его, этого Бога, который является имъ и въ ясной лазури неба, и въ ослѣпительномъ блескѣ солнца, и въ торжественномъ великолепiи возстающаго дня, и въ грустномъ величiи наступающей ночи, и въ ревѣ бури, и въ раскатахъ грома, ивъ цвѣтахъ радуги, и въ зелени лѣсовъ, и во всемъ, что есть въ природѣ живаго, такъ безмолвно и вмѣстѣ такъ краснорѣчиво говорящаго душѣ юной и свѣжей, и, наконецъ, во всякомъ благородномъ порывѣ, во всякомъ чистомъ движенiи ихъ младенческаго сердца. Не разсуждайте съ дѣтьми о томъ, какое наказанiе полагаетъ Богъ за такой-то грѣхъ, не показывайте имъ Бога, какъ грознаго, карающаго судiю, но учите ихъ смотрѣть на Него безъ трепета и страха, какъ на отца, безконечно любящаго своихъ дѣтей, которыхъ Онъ создалъ для блаженства, и которыхъ блаженство Онъ искупилъ мученiемъ на крестѣ». Т. II, стр. 347.
Лучше, выразительнѣе, горячѣе этихъ трепетныхъ словъ о христiанскомъ ученiи, о блаженствѣ истиннаго христiанина, объ обязанности его содѣйствовать распространенiю святыхъ завѣтовъ Евангелiя, о величiи Божiемъ, мудрено сказать кому бы то ни было!
Перечтемъ ихъ здѣсь черезъ тридцать лѣтъ, съ глубокою благодарностiю автору, и выразимъ вмѣстѣ удивленiе, какимъ образомъ человѣкъ, такъ глубоко понимавшiй, кажется, сущность христiанства, такъ искренно, кажется, преданный святому ученiю, говорившiй съ такимъ восторгомъ, съ такой силою о Христѣ, о Богѣ, могъ черезъ короткое время сдѣлаться не только отчаяннымъ атеистомъ, но и съ жаромъ проповѣдовать атеизмъ, и стараться объ обращенiи любимыхъ людей къ безвѣрiю! Какимъ образомъ могъ этотъ человѣкъ съ такою легкостiю, съ такою дерзостiю, съ такимъ невѣжествомъ, чрезъ самое короткое время, относиться къ божественному лицу Iисуса Христа, какъ это видно изъ бесѣды его съ г. Достоевскимъ и двумя другими участниками. Мы не осмѣливаемся повторять дерзкихъ до нелѣпости его словъ. См. «Гражданинъ», 1873 г. № 1, стр. 16.
Вѣрное объясненiе этого психологическаго явленiя представилъ, въ самый разгаръ полемики западниковъ и славянофиловъ, полемистъ «Москвитянина», М. З. К., который приведенъ недавно г. Пыпинымъ въ «Вѣстникѣ Европы», декабрь, 1872 г. стр. 54. «Вовсе не чуждый эстетическаго чувства, — чѣму доказательствомъ служатъ особенно прежнiя статьи его, — Бѣлинскiй какъ будто пренебрегаетъ имъ, и обладая собственнымъ капиталомъ постоянно живетъ въ долгъ. Съ тѣхъ поръ какъ онъ явился на поприщѣ критики, онъ былъ всегда подъ влiянiемъ чужой мысли. Несчастная воспрiимчивость, способность понимать легко и поверхностно, отрекаться скоро и рѣшительно отъ вчерашняго образа мыслей, увлекаться новизною и доводить ее до крайностей держала его въ какой-то постоянной тревогѣ, которая обратилась наконецъ въ нормальное состоянiе, и помѣшала развитiю его способностей».
Въ отвѣтъ полемисту «Москвитянина» Бѣлинскiй оправдывался, какъ приведено въ той же статьѣ г. Пыпина: «Что касается до вопроса, сообразна ли съ способностью страстнаго, глубокаго убѣжденiя способность измѣнять его, онъ давно рѣшенъ для всѣхъ тѣхъ, кто любитъ истину больше себя и всегда готовъ пожертвовать ей своимъ самолюбiемъ»… Сочин. т. XI, стр. 257.
Нѣтъ, отвѣтимъ мы теперь Бѣлинскому заднимъ числомъ: жертвовать истинѣ своимъ самолюбiемъ прескрасно и почтенно. Перемѣнять свое мнѣнiе о человѣкѣ, вслѣдствiе какого нибудь вновь узнаннаго его поступка, перемѣнять свое мнѣнiе о какомъ нибудь событiи, вслѣдствiе вновь найденнаго документа; перемѣнять свое мнѣнiе о какомъ нибудь явленiи, вслѣдствiе вновь сдѣланнаго опыта, — это случается со всѣми нами. Измѣнять свой образъ мыслей, впродолженiи времени, вслѣдствiе размышленiя, опыта и другихъ подобныхъ причинъ, — это естественно, это въ природѣ человѣка, но перемѣнять свой образъ мысли такъ быстро о самыхъ высокихъ предметахъ человѣческаго вѣдѣнiя, и впадать внезапно изъ одной крайности въ другую, совершенно противоположную, изъ пламеннаго христiанина дѣлаться отчаяннымъ безбожникомъ и пропагандистомъ, — это ни съ чѣмъ не сообразно, и не имѣетъ себѣ примѣра нигдѣ. Пожертвованiе истинѣ самолюбiемъ, на которое Бѣлинскiй ссылался, здѣсь непричемъ!
Вотъ кстати примѣръ его безотчетнаго прыганья отъ одного мнѣнiя къ другому, даже о литературныхъ вопросахъ. Кому не знакомы сочиненiя Жоржъ-Зандъ? Они всѣ имѣютъ родственное между собою сходство, одни и тѣже достоинства, одни и тѣже недостатки, съ тою разницей, что первыя произведенiя были сильнѣе, живѣе, блистательнѣе, а послѣднiя слабѣли постепенно, напоминая, впрочемъ, все таки о талантѣ необыкновенномъ.
Въ эпоху знакомства Бѣлинскаго съ Достоевскимъ, то-естъ въ первыхъ сороковыхъ годахъ, Бѣлинскiй былъ въ восторгѣ отъ Жоржъ-Зандъ, а прежде, когда она была въ апогеѣ своей славы, онъ ругалъ ее безъ пощады: «Что представляетъ нынѣшняя французская литература? говорилъ онъ. Отраженiе мелкихъ сектъ, ничтожныхъ системъ, эфемерныхъ партiй, дневныхъ вопросовъ. Г-жа Дюдеванъ, или извѣстный, но отнюдь не славный Жоржъ-Зандъ, пишетъ цѣлый рядъ романовъ, одинъ другаго нелѣпѣе и возмутительнѣе, чтобы приложить къ практикѣ идеи сенъ-симонизма объ обществѣ. Какiя же это идеи? О, безподобныя! — именно: индюстрiальное направленiе должно взять верхъ надъ идеальнымъ и духовнымъ; должно распространиться равенство не въ смыслѣ христiанскаго братства, которое и безъ того существуетъ въ мiрѣ со времени первыхъ двѣнадцати учениковъ Спасителя, а въ смыслѣ какого-то масонскаго или квакерскаго сектантства; должно уничтожитъ всякое различiе между полами, разрѣшивъ женщину на вся тяжкая и допустивъ ее наравнѣ съ мужчиною къ отправленiю гражданскихъ должностей, а главное — предоставивъ ей завидное право мѣнять мужей по состоянiю своего здоровья. Необходимый результатъ этихъ глубокихъ и превосходныхъ идей есть уничтоженiе священныхъ узъ брака, родства, семейственности, словомъ, совершенное превращенiе государства сперва въ животную и безчинную оргiю, а потомъ въ призракъ, построенный изъ словъ на воздухѣ». Т. III, стр. 304.
Въ русской литературѣ онъ поносилъ всячески Хомякова и Языкова, потому только, что они принадлежали къ другому приходу, къ которому его приходъ сталъ во враждебныя отношенiя, хотя о нацiональности, одномъ изъ главныхъ славянофильскихъ догматовъ, онъ выражался въ свое время отнюдь не умѣреннѣе славянофиловъ!
Это былъ человѣкъ въ высшей степени увлекавшiйся, который говорилъ нынче одно, а завтра другое, подвергаясь влiянiю того, о чемъ ему нынче и завтра слышать или что взять на прокатъ случалось, и вотъ, щеголяя въ чужихъ платьяхъ какъ въ своихъ, онъ былъ послѣдовательно, безъ всякихъ заднихъ мыслей, христiаниномъ, атеистомъ, радикаломъ, соцiалистомъ, восточникомъ, западникомъ, нигилистомъ и всѣмъ чѣмъ угодно, смотря по погодѣ, оправдывая пословицу о семи пятницахъ на недѣлѣ. Такова была его натура, или, какъ выражается г. Достоевскiй, «Бѣлинскiй былъ по преимуществу нерефлективная личность, а именно — беззавѣтно восторженная всегда и во всю его жизнь». Стр. 15.
Бѣлинскiй, смотрящiй съ умиленiемъ на строющуюся желѣзную дорогу, --вотъ характеристическое его положенiе и объясненiе, оправданiе.
Вмѣстѣ съ тѣмъ это былъ человѣкъ пылкiй и талантливый, съ знанiемъ языка, искусствомъ писать, который, объ чемъ бы ни заговорилъ, говорилъ съ жаромъ, увлеченiемъ, вѣря въ истину своихъ словъ и принадлежалъ къ ряду Донъ-Кихотовъ, которымъ нельзя иногда не симпатизировать, но за которыми смѣшно слѣдовать въ ихъ ежедневныхъ экскурсiяхъ и ежемѣсячныхъ сальто-морталяхъ!
Обаянiе первыхъ поклонниковъ Бѣлинскаго въ Петербургѣ (въ Москвѣ онъ не имѣлъ никакого значенiя) кадетовъ, гимназистовъ, семинаристовъ, студентовъ, основателей его славы, которые потомъ сдѣлались учителями, инспекторами и директорами, можно объяснить обстоятельствами того времени, когда живой голосъ и притомъ голосъ отрицательный былъ въ диковинку, но продолжающееся до сихъ поръ у многихъ учителей безусловное уваженiе къ словамъ Бѣлинскаго, при всемъ ихъ взаимномъ противорѣчiи, можно объяснить только низкимъ уровнемъ нашего образованiя, преимущественно педагогическаго.