В. В. Розанов
правитьК съезду попечителей учебных округов
правитьСъезд попечителей учебных округов… со всей России… Новый министр народного просвещения… Министр, перешедший на новый пост свой из министерства земледелия и землеустройства и, как писали в газетах, затруднявшийся принять министерскую должность по тому мотиву, что «я, собственно, — хозяин и чувствую призвание к хозяйству, а не администратор, и не чувствую призвания к администрации». На взгляд, вероятно, очень многих людей — это есть прекраснейшие предсказатели будущего, — «добрые птицы, появляющиеся с правой стороны», как резюмировали свои наблюдения гадатели-авгуры у римлян. Если к этому прибавить то наблюдение, и притом главное наблюдение, что на пост министра просвещения был позван все-таки типичный и упрямый сельский хозяин, после этой ссылки на отсутствие у него талантов и призвания собственно к администрации, то обыватель может перекреститься и сказать: «Помилуй Бог, как хорошо».
Это ведь историческое несчастие, что русское училищное дело попало в большие и малые круги высшей администрации, — попало и поистине «завертелось» в них, как в речном омуте малая щепка или утлый челн, — что министерство просвещения и личность министра народного просвещения сделались боевою политическою единицею, — почти мачтою, с которой развевается «флаг направления», и по нему гадают, «как вообще обстоят дела там», на вершинах общегосударственного управления. Этот худой симптом выступил на министерстве просвещения со времени приснопамятного управления им графа Дим. Андр. Толстого и с тех пор никак не может исчезнуть. Лозунг «Против нигилизма» был тогда естественною задачею всего государственного управления; «против нигилизма» шел министр-государственник, будущий министр внутренних дел; и «против нигилизма» он двинул школу, гимназии, университет. Но так как нигилизм есть все-таки «дух», хотя и помраченный, то его никак нельзя было «выгнать в двери», ибо он обратно «влетал в окно»… Во время Толстого и после него нигилизм изгонялся отовсюду, а нигилисты повсюду росли и множились, как грибы. Ужасное 1 марта совершилось после расцвета и, главное, после окончательного утверждения «классических строгостей» графа Дим. Андр. Толстого. Оно совершилось, можно сказать, в последний день его управления школами, как подводящее всему итог, как до некоторой степени resume этого управления. Да это и фактически, судебно так: вершители 1 марта -все ученики «толстовской школы», с единственною разницею, что одни «успешно проходили курс», а другие «не успевали и были исключены». Учебная, училищная злоба лежала в каждом из цареубийц подпочвою политической злобы, политического негодования, политического презрения. Злоба и — полное незнание России. Школа Толстого была собственно пересадкою к нам прусской школы, прусских училищ, гимназий и учителей. Нужно ли вспоминать преподавателей-чехов с плохим русским говором?
Множество немецких фамилий, запестревших в списке директоров гимназий? И почти переведенные с немецкого уставы и весь режим гимназий, городских школ и университетов.
«Высокие административные способности», которыми вправе был гордиться гр. Д. А. Толстой, примененные не в министерстве внутренних дел, а в министерстве просвещения, привели к ужасному последствию: к нигилистическому перерождению почти всего сплошь учащегося юношества, отрочества, девушек.
— Чему вас учат в школах?
— Многому. Но результат один: все мы нигилисты. Этот коротенький диалог выразил бы всю суть дела.
Все министры после Толстого, в сущности, только пытались «разделать» это ужасное дело, развинтить «худо завинченный винт». Все министры собственно боролись с «тенью Толстого» в министерстве и не могли ее изгнать. Дело в том, что министр-то был замечателен, деятелен и даровит.
Но… если бы это было в другой области! Он начертал уставы для гимназий, университетов, городских и сельских училищ, — «очень образованные», но… как бы их писал высококультурный рижский полицеймейстер. «Трудитесь! Работайте! Бодрствуйте!»… «Блюдите улицу, блюдите родительский дом!»… «Взяток не берите, толпы чтобы нигде не собиралось!.. Дебоша и выкриков — не потерплю».
Да. Для улицы — хорошо.
Но для школы — ничего.
Для Риги — совсем отлично.
Для России — никуда не годится.
Россия — она вся деревянная, сосновая,
С леском, с малыми и большими речонками;
С хорошей рыбкой в водах.
И рыбка — нежная, налим, стерлядь. Куда такую на полицейские крючки ловить? Россия не только не похожа на Ригу, хорошо мощеную, с домами каменными, с порядком везде, — но и никогда не будет похожа. Толстой рассчитал все на терпение и повиновение, решившись заставить русских мальчиков и девочек проделывать все то, что «могли же и могут сделать» рижские Карлы и литовские Амалии. Получились отвратительные результаты: вкусная стерлядь превратилась в зубастую щуку, бескостный налим сделался ершом, которого «не ухватишь». Нигилисты, везде нигилисты… Где же русский добрый мальчик, русская мягкая девушка, которых, посмотрите, как «по-своему» обрабатывают разные тоже «мягкие» на вид некоторые инородческие народности, «обрабатывают» самые поверхностные грошовые книжонки, самые дешевые и невежественные газеты и журналы.
Отчего мудрому министерству ничего не удается?
Отчего «развращенному пропагандисту» все удается?
Да пропагандист шепчет, нашептывает, а не кричит, не приказывает. Вот и разгадка. Министерство просвещения только «кричало» на юношество, на учителей, на профессоров. И «система приказаний и выкриков», сложная огромная сеть таких выкриков и приказаний, — и составляла суть «министерства просвещения» как «администрации просвещения», о которой новый министр так вдохновенно и провиденциально сказал:
— Я этого не могу…
— Не могу и не умею… Я, собственно, — сельский хозяин… Поле, лес… И пусть все растет; я только смотрю и помогаю. Где — удобрения подложу, где — полью…
О, если бы так!!!
Новый министр просвещения принял в управление труднейшее министерство собственно в момент, чрезвычайно отвечающий его прирожденным склонностям, как он сам их определил. Текущая война ознаменовывается всюду духом замечательного единства, слиянности, погашения ссор, потери границ между партиями…
Поистине минуты «умирения злых сердец», как читается в акафисте Божией Матери. Дай Бог не пропустить этих минут. Дай Бог умело использовать великий и, может быть, неповторимый исторический момент.
Впервые опубликовано: Новое Время. 1915. 1 марта. № 13998.