Много, очень много случается перенести человеку с течением времени. Но что ни посылает правящий нашею жизнью Бог, все это сносно. Сколько бед претерпел я в чужом городе, принеся в дар слово свое, чтоб поддержать падающее учение! Похвалю, если скажут о них другие. Но и говорят уже многие, как чужие, так и любители высокоуважаемой мной веры. Ибо доселе ничто не приводило в такое колебание целую землю, как дерзновение, с каким Духа провозглашаем Богом. Сие-то, как известно, и меня подвергло неблагорасположению друзей. Но величайшее благодарение Тебе, Блаженный, за сие прекрасное бесчестие! Ибо что для человека может быть достославнее такого бесчестия?
Но что, сверх ожидания, встретил я здесь, о том сам скажу друзьям, чтобы они научились равнодушно переносить нападения зависти. Прекрасное и подлинно божественное слово изрек некогда Бог, что всякий пророк кажется достойным чести только на чужой стороне; а известное чаще всего не признается достойным и чести (Марк. 6,4). То же самое, и еще большее, очевидным образом случилось теперь и со мной. Когда, оставив чужую сторону, возвратился я в отечество, и судовольствием увидел родную землю и любезный мне народ, тотчас пришел мне на мысль ковчег, который один избежал потопления в справедливо погибшем мире, потому что и отечество мое, когда в нем уже почти оскудевало правое учение, спас древом великий отец мой, сделав его всецелым почитателем Троицы. Сей-то народ, страждущий от безначалия, подобно кораблю, который, среди глубин лишившись кормчего, обуревается волнами, хотел я спасти от величайшихбед. Пусть всякий мечет в меня камнями, потому что издавна приучен я к камням! Да, я хотел извлечь его из глубины рукой кормчего, о котором знал, что он будет сильно противостоять дыханию бури, хотя и недавно принял на себя правление делами. Этого хотелось мне, но зависть, враждебная добрым, всеми мерами воспротивилась прекрасным учреждениям. Во-первых, (кто бы мог ожидать этого?) были ко мне недобры занимающее вторые степени престола, старейшины, предводители народа — это прекрасное сонмище. Иные, кого удерживал еще малый остаток стыда, люди, подобно иным хитонам, двуличные и двуцветные, внешне стояли за меня, а внутренне были ко мне худо расположены. Впрочем, я благодарен им и за то, что скрывали неразумные своижелания. Ибо явное раболепство хуже бесчестия. Другие же не тайно, но слишком явно, были ко мне неприязненны; они устыдились бы показаться ничего не значащими в своей злобе.
О вы, кланяющиеся плоти[1], очевидным образом презирающие Самого Бога, чтители Веелфегора, а не истинного Владыки. Где же таинственная трапеза? Рассудите справедливо. Где хлеб, где руки, которые на головы ваши привлекли Духа? Попирайте в злобе своей и самую благодать! А народ не укоряю. Ибо что удивительного, если грешат в подобных делах, имея таких настоятелей? И при мудрых вождях с трудом можно быть совершенным.
Впрочем не этому, дети, учил я вас некогда, хотя и не долго правил чужими удилами. Не тому учил я, чтобы презирали вы законы и слова учителя. У меня доставало еще сил и это переносить терпеливо, потому что страдание всего лучше учит терпению. Но всего более изнывало мое сердце оттого, что меня обманывали мудрые, епископы народные на словах были моими друзьями и одобряли мнение, как твердое и более им угодное чем чье-либо, а к чему клонились на самом деле, не мне о том говорить. Скажу только, что я был обманут. О, проповедуемая мной Троица! О, алтари, о, метания камнями, и все труды, какие совершил я дотоле с первоначального подвижничества! Погибла вера в Бога, погибла у людей! Куда кому обратиться, чьим стать ближним? Если светильники сделались таковыми, если свет таков, то рассуди: какова тьма?
Двукратно впадаю я в обман; и подвергаясь сему, знаю это, если только и мне дано от Бога понимать нечто. Но мучимый (кому известно это, кроме Бога?) переносил я сие, подражая (если смею сказать) Божию человеколюбию. По-видимому, я один вовсе не слышу и не вижу того, что всем открыто и явно, что видит целый мир; не вижу и не слышу, только бы оставался цвет прежнего тела, теперь уже изнемогшего и приведенного в жалкий упадок! Угодно ли это Слову, научите меня вы, мудрые; а мне кажется это не только неприятным, но и крайне злым.
От сего, как в пробитую стену или как в прорвавшуюся плотину, вторгаются все сеятели новых зловредных учений. У них явились даже и новые, злочестиво написанные скрижали. Они незаконным сечением рассекают моего великого Бога, единое, всепревосходящее деля на высшее, среднее и низшее. А как рассекают моего Бога, так рассекают и великого Богочеловека, признавая Его не имеющим ума, как будто не имел ума падший Адам, или как будто боятся они, чтобы я страданиями не был спасен совершенно. Видно, надобно одной моей коже получить спасение; а все прочее во мне, как бесчестное, оставлено Богом! У них есть и это, не знаю откуда взятое, какое-то новое иудейство — бредни о тысячелетии, порождении языческого упоения и заблуждения. Они-то, как валцы яжцы, вторгшись в доброе стадо, не имеющее пастыря, немилосердно рвут и расхищают его, к скорби моего сердца. А я, хотя принял жезл другого стада, однако же болезную, видя уничтожение отеческих трудов. Да и почему же не болезновать кому-либо, даже рассуждающему хладнокровно? Не меня же одного воспитал какой-нибудь дуб или камень!
Пусть назовут меня лжецом и злым; однако же скажу свою мысль. И сам ты, любезнеший, который теперь с надменностью смотришь на мои страдания, насколько знаю, не свободен от болезни, хотя и думаешь о себе, что стоишь безопасно и выгодно. Зыблются башни; как же не колебаться рядом стоящему дому? Содрогаются кедры; как же оставаться в безопасности сосне? Старайся отдалить битву, если не хочешь быть к ней близким. О сих словах моих воспомнит иной со временем, когда нечего будет более делать, как только терзаться напрасно.
Что худшего пошлешь еще мне, Христос мой? Будешь ли еще пережигать меня огнем? Все приму охотно, только будь ко мне милосерден. Не долгий и не гладкий путь жизни будет еще мной пройден. А каково там?.. Как бы ни было худо — все для меня хорошо, потому что там нет двоедушия, но одна простота.
- ↑ Св. Григорий имеет в виду аполлинаристов, которые учили, что Сын Божий, при воплощении в человека, воспринял на себя только плоть человеческую без разумной души.
