К материалам об издании сочинений А. И. Герцена
правитьВ № 1 «Голоса минувшего» за текущий год напечатан любопытный документ из прошлого нашей цензуры — это доклад Смарагда Игнатьевича Коссовича о сочинениях Герцена. Но Б. Федоров, сообщивший редакции этот документ, видимо не знал его закулисной истории, а она тоже не лишена известного интереса; потому и позволяю себе некоторые разъяснения в этом направлении.
Я познакомился с А. А. Герценом в половине 80-х гг. и всегда с ним видался, когда доводилось бывать в Швейцарии, особенно часто в конце 1890 и начале 1891 г., когда я прожил в Лозанне более трех месяцев. В начале 90-х гг. он стал нередко жаловаться на свои материальные затруднения; имея большую семью, ему приходилось, как он говорил, постоянно затрачивать капитал, притом ставший по разным обстоятельствам весьма скромным. Как-то раз он спросил меня: нельзя ли попытаться переиздать те сочинения его отца, которые в свое время были дозволены в России, хотя бы только беллетристические. Я охотно отозвался и сказал, что готов принять на себя хлопоты. «Но я не имею возможности затрачивать на издание свои средства». — «Я и в этом отношении могу посодействовать вам. Отнюдь не желая наживаться на этом деле, предлагаю вам следующее: печатаю и вообще несу все расходы за свои счет; когда издание будет готово, оно останется у меня на комиссии из такого-то процента» (помнится, не свыше сорока процентов). Александр Александрович не колеблясь пошел на мое предложение и выдал мне доверительное письмо, заменявшее условие.
Вернувшись в Петербург, я первым делом повидался с С. И. Коссовичем; он тогда был еще только цензором, а председателем комитета состоял Кожухов — типичный чиновник, притом совсем необразованный. С Коссовичем были у меня и ранее некоторые отношения. Насчет издания Герцена он сказал, что отчего не попытаться, хотя и потребуется высочайшее разрешение; только нужно дело обставить умело. Встречаясь у Леон. Ник. Майкова с его братом Аполл. Ник., членом Совета главного управления, я и его позондировал. Ап. Ник. отвечал: "По-моему, давно бы следовало разрешить издание Герцена, и особенно «С того берега».
И вот в один прекрасный день я направился к Феоктистову. Дал ему прочитать доверительное письмо Алек. Алек., и при этом сказал: «Вы видите, что тут о какой-нибудь спекуляции с моей стороны и речи быть не может, ведь я сам буду давать книгопродавцам обычные тридцать процентов уступки, а из остальных должен покрывать кладовую, страховку, публикацию и разные непредвиденные расходы. Я просто желаю помочь Александру Александровичу, который при большом семействе и очень скромном профессорском жалованье, да еще на положении экстраординарного профессора, то есть профессора, нисколько не гарантированного, что по окончании года его не заменят другим, испытывает материальные затруднения». Феоктистов полюбопытствовал узнать, как велика семья Алек. Алекс.
«Столько-то сыновей и дочерей, кроме одного сына от первого брака, все на его попечении». — «Да, очень большая семья», — участливо отозвался Феоктистов.
Я начал разговор о разрешении того, что было напечатано в России. К моему большому сюрпризу, Феоктистов сам пошел дальше.
«Можно было бы кое-что прибавить из „Былого и дум“, в них есть ценный исторический материал».
Беседа кончилась на том, что Феоктистов предложил мне подать прошение, что я, конечно, и не замедлил сделать. Так как дело пошло об издании и части тех сочинений, которые выходили только за границей, то мне было разрешено получить полное заграничное издание для представления в цензуру.
В комитете предварительное цензурование сочинений Герцена было возложено на Коссовича, который пользовался большим авторитетом у Феоктистова. Заранее предуведомленный, захожу к Коссовичу, чтобы узнать, как прошло дело в комитете. Жил Коссович очень скромно, хотя семья была и небольшая; ради экономии даже сам мастерил себе какие-то лекарства, которыми постоянно пользовался. Когда в начале разговоров о Герцене я сделал осторожный намек, что труды его не останутся без вознаграждения, он ответил: «Я вам буду очень благодарен, если вы мне дадите переводную работу, ни о чем другом и речи быть не может». И я дал ему крупную работу — перевод «Истории Ислама» (Мюллера) да потом «Памфлеты» П. Л. Курье и, кажется, еще что-то [Через меня Н. К. Михайловский тоже пробовал дать перевод Коссовичу, но довольно неудачно: книжку Мори, помнится, о происхождении религии, — она оказалась запрещенною к обращению в России. (Прим. Л. Ф. Пантелеева)].
«Мой доклад прошел в комитете, и заключение комитета — благоприятное для разрешения издания Герцена — на днях направится к Феоктистову. Хотите выслушать мой доклад?» — «И даже очень». — «Вы только не смущайтесь, — в интересах дела я умышленно не пощадил Герцена, постарался выставить его в самом неказистом виде, ведь от того покойнику хуже не будет».
Вот этот-то доклад от 13 августа 1893 г. и сообщен Б. Федоровым. При чтении его я не раз надрывался от хохота, а когда Коссович кончил, то не утерпел, чтобы не спросить: «Но скажите, пожалуйста, за кого же вы считаете членов комитета, что они могли вам поверить?» — «Вы не знаете нашего комитета, у нас чем глупее и несообразнее доклад, тем легче проходит».
Из цензурного комитета дело вернулось к Феоктистову. Тот внес его на обсуждение Совета главного управления: в заседание был приглашен и Коссович. Вот как он передал мне о самом заседании. Началось оно с того, что Феоктистов рассказал пикантный анекдот (до них он был большой охотник): как-то раз три француза сошлись перед статуей Венеры Милосской. «Да она без рук», — сказал первый. «Значит, не может работать», — отозвался второй. «Скажите лучше, — поправил третий, — она не может сопротивляться».
Раз что Феоктистов высказался за разрешение, в совете никто против этого особенно не возражал. Майков выразил пожелание, чтобы в число дозволенных попали и «С того берега», но его слова прошли совершенно незамеченными. Я. П. Полонский молчал, хотя я и рассчитывал на его активную поддержку.
Когда спустя несколько дней я заявился к Феоктистову, он очень любезно принял меня: «Дело можно считать конченым, в такой-то день я сделаю доклад министру». Последние слова были сказаны таким тоном, как будто речь шла о выполнении лишь простой формальности.
Захожу в Главное управление после того как должен был состояться доклад министру И. Н. Дурново. Феоктистов, увидя меня, объяснил, что доклада не было, так как министр был очень занят; следующий доклад будет в такой-то день.
Еще проходит некоторое время, опять иду к Феоктистову. На этот раз он не принял меня в кабинете (зал заседаний совета), а вышел в приемную и, не подавая руки, не давши мне даже рта открыть, строгим тоном проговорил:
«Вы хлопочете за А. А. Герцена, ссылаясь на его материальное положение. Но какое же он имеет право хоть на малейшее благожелательное отношение со стороны русского правительства, когда открыто принадлежит к социалистической партии и еще недавно выпустил крайне резкую брошюру в этом направлении?»
И с этими словами Феоктистов отошел от меня.
Я сейчас же написал Алекс. Алекс., и от него получил ответ, что он никогда не принадлежал к социалистической партии и никакой политической брошюры в последнее время не выпускал, так как всецело занят своей научной специальностью,
Я считал бесполезным с этим письмом заявляться к Феоктистову, а направился к Леон. Ник. Майкову, который, как я знал, был в хороших отношениях с Феоктистовым. Леон. Ник. взялся повидаться с Феоктистовым, показать ему письмо Алек. Алек., и вообще осведомиться о неожиданном повороте дела. И вот что потом мне передал: Феоктистов продолжал стоять на своем, что Герцен выпустил какую-то брошюру, даже обещал послать Майкову подтверждающую справку, чего, впрочем, никогда не сделал. Все же Феоктистов проговорился о главном, что решило судьбу дела. При его докладе министру тот ответил: «Мне будет крайне неприятно утруждать государя таким делом».
После этого Феоктистову ничего не оставалось, как взять свой доклад обратно, а чтобы замаскировать передо мной свою неудачу, сочинил историю о социализме и брошюре Герцена. Так это мое дело и провалилось. Вот тогда-то и выступил Ф. Ф. Павленков. Рассчитывая на свои связи в цензуре, он, помнится, осенью 1894 г.: заключил условия с Алекс. Алекс., причем за право издания обязался заплатить двадцать тысяч рублей в точно определенные сроки и даже выдал немедленно крупную сумму. Но Феоктистов не выносил даже имени Павленкова, об его издательстве не иначе выражался, как «павленковская кухня»; а потому при нем Фл. Фед. удалось не более, чем мне. Когда в 1896 г. Феоктистова сменил М. П. Соловьев, ставленник Победоносцева, об издании Герцена и заикаться было нельзя. Давление Победоносцева было так сильно, что временами сам Соловьев тяготился им. Это говорил мне покойный Н. М. Соколов, получивший цензорство при Соловьеве и пользовавшийся его личным расположением. Влияние Победоносцева сказывалось и при Феоктистове. Одно время я задумал издание «Похвалы Глупости» Эразма с рисунками Гольбейна, но при условии неприкосновенности текста от цензурных сокращений. Феоктистов был не против, но потом мне заявил: «Я виделся с Константином Петровичем по поводу „Похвалы Глупости“; он не согласился».
Дело об издании Герцена всплыло при Сипягине, когда место Соловьева занял кн. Шаховской. По его докладу министру состоялось ближайшее разрешение в 1900 г.; Шаховской сам взялся цензуровать Герцена, для чего и просил меня дать ему полное собрание сочинений Герцена. На нем и до сих пор сохраняются карандашные отметки Шаховского.
Приведенные в конце доклада Коссовича некоторые ограничения относительно распоряжения сочинений Герцена были им заранее сообщены мне. Кроме запрещения иметь их в частных публичных библиотеках, все другие пункты были приняты мною без возражения, так как они не шли вразрез с моими издательскими приемами. А что касается до последнего пункта, то вот что говорил Коссович: «Это будет сделано и помимо моего доклада; между тем упоминание о нем в докладе даст мне потом возможность свободнее пропускать сомнительные места, — ведь цензурование несомненно будет поручено мне».
Когда народился журнал «Начало», Коссович, зная, что я, хотя и не принимаю в нем никакого участия, нахожусь, однако, в хороших личных отношениях с главными руководителями журнала, не раз через меня делал предостережения: в составе редакции или в очень близком отношении к ней есть лица из совершенно противоположного лагеря; цензура заблаговременно получает авторитетные предуведомления не только о том, что предполагается к напечатанию в журнале, но даже о разговорах на редакционных совещаниях.
Не называя источника, я не раз предупреждал П. Б. Струве.
Журнал, помнится, после четвертой книжки был запрещен, и только тогда обнаружилось, из какого своеобразного источника поступали деньги на его издание…
Источник текста: Пантелеев Л. Ф. Воспоминания. — М.: ГИХЛ, 1958. — 848 с.