E. P. Дашкова. О смысле слова «воспитание». Сочинения, письма, документы / Составление, вступительная статья, примечания Г. И. Смагиной. СПб., 2001.
Scan ImWerden
С великим удовольствием читал я ваше издание, кое приятель мой, будучи в Москве, купил и привез мне в гостинец: он мне сказывал, что только в Москве и речей, что о сей книге. Говорят, что язык российский способом оной вычистится, слова прямые определятся и установятся; что сочинения русские размножатся; что сие издание обещает и о истории нашей лучшие сведения нам подать, нежели мы до сей поры имели; наконец, будто и пороки в посмешищество придут; обычаи, у других народов занятые, а нам не свойственные, откинутся; что нечувствительно число читателей так умножится, что и женщины, вместо чтобы в карты загадывать или по рядам без нужды ходить, за чтение Собеседника примутся. Я того от сердца желаю; но крепко уповать не смею, потому что с тех пор, как начали молодые наши господа ездить в Париж, вкрались в наши нравы непостоянство, охота к новостям и скучливость к предприятому. Что же молодым нашим путешественникам я сие приписываю, в том вы со мною согласитесь, когда вспомните, что у вышних перенимают нижние. Вот для чего я боюсь, что скоро Собеседника вашего, в число забвенных древностей отложа, ни покупать, ни читать не станут; да к тому же в сочинениях ваших узнавать себя, а потом сердиться и придираться к вам будут. Но сие, однако, не долженствует отвратить вас от благого намерения вашего; а из благодарности к вам я удержаться не могу открыть, что бы я сделал, если бы я, сочинив таковые для исправления нравов книги, их печатал. Я бы в предисловии моем мысли мои изъяснил следующим образом:
Когда я писал, я ни о ком не думал. Если не писать о слабостях, человеку сродных, то других и описывать нечего. Когда слабости и пороки не будут порицаемы, тогда и добродетель похвалена быть не может: чрез познание первых последняя познается. Если же кто себя в книжке моей узнает в порочном или непохвальном изображении, он сам подвергнул себя или подобрел под оное; а здравый рассудок повелевает ему исправиться, а не сердиться. Требуется ли от кого, чтобы в украшенных убранством комнатах зеркала были разбиты для того, чтоб дурные лицом себя в них не узрели? Не сердись, но исправься, читатель: тогда, будучи в миру со мною, я тебя забавлять стану, а ты исправлением своих слабостей заслужишь общее с моим почтение.
Я бы желал, чтоб прежде, нежели книга ваша помянутому жребию подвергнется (если участь сия неизбежна), вы успели другие слова восстановить и, подобно услуге, которую вы слову ТАК принесли, их лучше знаемыми сделали; например, честный человек так часто из уст вылетает, так несправедливо приписывается и так худо понимается, что вы конечно одолжите публику, если потрудитесь и прямой смысл названия честного человека определите. Слово воспитание, благородство и многие другие защиты вашей ожидают. Продолжайте, государи мои, издавать ваш Собеседник для славы вашей, для пользы и просвещения Отечества нашего. Эпоха издания вашей книги будет эпохою процветания нашего языка, подобно как в Германии периодическое издание, называемое «Увеселения разума и сердца» (Belustigungen des Verstandes und Herzens), которое издавали Геллерт[1] и Рабенер[2] причиною нынешнего цветущего состояния и поправления немецкого слова и поэзии. Мне же дозвольте хотя изредка предлагать вам на рассмотрение ваше, что мне покажется соответствующим намерению вашему и помещаемо быть может в ваш Собеседник. Пребывая навсегда
(Собеседник. 1783. Ч. 2. С. 8—11)
Государи мои!
Вы не можете усумниться, что, увидев во второй части вашего издания мое к вам письмо в печати, я несказанное удовольствие восчувствовал, и самолюбие мое было тем наиболее удовлетворено, что из некоторых слов, мною вам предложенных, одно вами изъяснено и поставлено на настоящей своей базисе, хотя и не столько обширно распространено, как бы могло или долженствовало быть; но как то самими вами писано и как вы по справедливости желаете вмещать в книгу вашу разные сочинения, то остается мне только сожаление свое представить, что публика наша не довольно охотно пользуется случаем, который вы возродили, всякого рода сочинения чрез тиснение знаемыми соделывать и сохранять оные, и что вас от труда сего писатели не избавили. Простите мне, однако, если я еще вам труд нанести желаю, представив вам, что в рассуждении вашем о воспитании вы не довольно обстоятельно разделили воспитание полу женского и мужского, хотя в прочем вы предложили нужные материалы и основание к сочинению книги о воспитании, ежели бы писатели наши охоту имели таковую сочинить. Притом скажу вам, что б весьма желательно было, если бы при сем случае был изъяснен прямой смысл слова чувствительность. Сие бы послужить могло к избежанию великих ошибок, в кои руководствующие воспитанием впадают. Чувствительность есть одно из главных орудий, коим воспитание созидается. Я человек не придворный и живу в маленьком городке в уединении; почему хотя просвещения разуму своему приписать не могу, но обыкнув смотреть на все собственными глазами, слышать своими ушами и судить по собственному своему чувствованию, а не по моде или по заключению какого-либо большого боярина, мысли мои представлять вам буду как плод простой, но произрастание которого, не заимствуя посторонней помощи, от собственного своего корня происходит и, может быть, не очищен, но здрав и силен находится. Ошибкам людским я разные источники обретаю. Первый из оных недоразумение слов, от чего последует и недоразумение вещей; второй: ложные сравнения; третий: ложные применения, от чего не вовремя, некстати и неудачно лучшие правила во вред обращаются. Чувствительность есть слово, которое тем более достойно вами быть изъяснено, что ложный смысл, который к оному привязывают, рождает порочное расположение духа; а она есть прямой источник добродетели и снисходительного нрава. Благородная или похвальная чувствительность есть не что иное, как внутренний в душе и совести нашей монитор (увещатель), который остерегает нас противу поступка или слов, кои могут кому-нибудь нанести зло или оскорбление; она осязательно и поспешно представляет воображению нашему, сколь бы таковой поступок или слово огорчило дух наш: почему и претит нам оное противу ближнего соделывать; одним словом: благородная чувствительность есть дщерь чистой и недремлющей совести. Руководствующие воспитанием юношей должны ее рождать и вкоренять в младые сердца их питомцев и разделять оную с ложною чувствительностию, коя в лучшем смысле слабостию назваться может, но коей действие наконец нрав весьма развращает. Придираться, сердиться, скучать, без причины грустить: вот плоды ложной чувствительности тогда, когда благородная чувствительность относит печность и внимание наше к удовольствию собратий наших. Ложная чувствительность относит все только к себе, почему я одну отраслию эгоизма, а другую дщерью божественной добродетели почитаю. С 52 года я в Петербурге не был, почему и не знаю, каковы ныне у вас учители и мадамы к детям приставлены, а в мою бытность в первых двух знатностью и богатством известных домах актрисы французские мадамами были, и как тогда театральные зрелища два раза в неделю бывали, то не говоря уже, что таковая учительница, коя так часто для утешения публики на театр выходит, не может иметь скромности и благородной стыдливости, украшающей нежный женский пол, и оную вперять; но если бы она знала что-либо, то за учение ролей своих не имела времени преподавать научений. Ваш Собеседник сделался всеобщим чтением;[3] то включа в оном изъяснение прямого смысла чувствительности, вы немаловажное одолжение соотечественникам вашим сделаете. В прочем пребывая и проч.****».
(Собеседник. 1783. Ч. 3. С. 154—159)
- ↑ Геллерт Кристиан Фюрхтеготт (1715—1769) — немецкий писатель Просвещения, умеренно бюргерской позиции (Примеч. ред.).
- ↑ Рабенер Готлиб Вильгельм (1714—1771) — немецкий писатель (Примеч. ред.).
- ↑ В Звенигороде девушки молодые мне знакомые без скуки Собеседника читают. Девять человек купцов и четыре свещенника сию книгу у моего дворецкого брали читать, исключая несчетное число соседей моих, кои ее выписали из Петербурга; то посему усумниться не можно, чтоб в столицах ее не читали и что способом оной можно рассеять в народе познания, тем паче что сия книга заключает в себе российскую историю, каковой еще не бывало, и для одного уже сего сочинения всякий с жадностию покупает вашего Собеседника.