О ты, который нам явить с успехом мог
И своенравный ум и беспорочный слог,
В боренье с трудностью силач необычайный,[2]
Не тайн поэзии, но стихотворства тайны, 5 Жуковский! от тебя хочу просить давно.
Поэзия есть дар, стих — мастерство одно.
Природе в нас зажечь светильник вдохновенья,
Искусства нам дают пример и наставленья.
Как с рифмой совладеть, подай ты мне совет. 10 Не ты за ней бежишь, она тебе вослед;
Угрюмый наш язык как рифмами ни беден,
Но прихотям твоим упор его не вреден,
Не спотыкаешься ты на конце стиха
И рифмою свой стих венчаешь без греха. 15 О чём ни говоришь, она с тобой в союзе
И верный завсегда попутчик смелой музе.
Но я, который стал поэтом на беду,
Едва когда путём на рифму набреду;
Не столько труд тяжёл в Нерчинске рудокопу,[3] 20 Как мне, поймавши мысль, подвесть её под стопу
И рифму залучить к перу на остриё.
Ум говорит одно, а вздорщица своё.
Хочу ль сказать, к кому был Феб из русских ласков,[4] —
Державин рвётся в стих, а втащится Херасков.[5] 25 В стихах моих не раз, её благодаря,
Трус Марсом прослывёт, Катоном — раб царя,[6]
И, словом, как меня в мороз и жар ни мечет,
А рифма, надо мной ругаясь, мне перечит.
С досады, наконец, и выбившись из сил, 30 Даю зарок не знать ни перьев ни чернил,
Но только кровь во мне, спокоившись, остынет
И неуспешный лов за рифмой ум покинет,
Нежданная, ко мне является она,
И мной владеет вновь парнасский сатана. 35 Опять на пытку я, опять бумагу в руки —
За рифмой рифмы ждать, за мукой новой муки.
Ещё когда бы мог я, глядя на других,
Впопад и невпопад сажать слова в мой стих;
Довольный счётом стоп и рифмою богатой, 40 Пестрил бы я его услужливой заплатой.
Умел бы, как другой, паря на небеса,
Я в пляску здесь пустить и горы и леса
И, в самый летний зной в лугах срывая розы,
Насильственно пригнать с Уральских гор морозы. 45 При помощи таких союзников, как встарь,
Из од своих бы мог составить рифм словарь
И Сумарокова одеть в покрове новом;
Но мой пужливый ум дрожит над каждым словом,
И рифма праздная, обезобразив речь, 50 Хоть стих и звучен будь, — ему как острый меч.
Скорее соглашусь, смиря свою отвагу,
Стихами белыми весь век чернить бумагу,
Чем слепо вклеивать в конец стихов слова,
И, написав их три, из них мараю два. 55 Проклятью предаю я, наравне с убийцей,
Того, кто первый стих дерзнул стеснить границей
И вздумал рифмы цепь на разум наложить.
Не будь он — мог бы я спокойно век дожить,
Забот в глаза не знать и, как игумен жирный,[7] 60 Спать ночью, днём дремать в объятьях лени мирной.
Ни тайный яд страстей, ни зависти змея
Грызущею тоской не трогают меня.
Я Зимнего дворца не знаю переходов,[8]
Корысть меня не мчит к брегам чужих народов. 65 Довольный тем, что есть, признательный судьбе,
Не мог бы в счастье знать и равного себе,
Но, заразясь назло стихолюбивым ядом,
Свой рай земной сменил я добровольным адом.
С тех пор я сам не свой: прикованный к столу, 70 Как древле изгнанный преступник на скалу
Богами брошен был на жертву хищной власти,[9]
Насытить не могу ненасытимой страсти.
То оборот мирю с упрямым языком,
То выживаю стих, то строфу целиком, 75 И, силы истоща в страдальческой работе,
Тем боле мучусь я, что мучусь по охоте.
Блаженный Н<иколев>,[10] ты этих мук не знал.
Пока рука пером водила, ты писал,
И полка книжная, твой знаменуя гений, 80 Трещит под тяжестью твоих стихотворений.
Пусть слог твой сух и вял, пусть холоден твой жар,
Но ты, как и другой, Заикину[11] товар.
Благодаря глупцам не залежишься в лавке!
«Где рифма налицо, смысл может быть в неявке!» — 85 Так думал ты — и том над томом громоздил;
Но жалок, правилам кто ум свой покорил.
Удачный выбор слов невежде не помеха;
Ему что новый стих, то новая потеха.
С листа на лист, резвясь игривою рукой, 90 Он в каждой глупости любуется собой.
Напротив же, к себе писатель беспристрастный,
Тщась беспорочным быть, — в борьбе с собой всечасной.
Оправданный везде, он пред собой не прав;
Всем нравясь, одному себе он не на нрав. 95 И часто, кто за дар прославлен целым светом,
Тот проклинает день, в который стал поэтом.
Ты, видя подо мной расставленную сеть,
Жуковский! научи, как с рифмой совладеть.
Но если выше сил твоих сия услуга. 100 То от заразы рифм избавь больного друга!
Август 1819
Примечания
Первая публикация: «Сын отечества», 1821, № 10, с ценз. купюрой в ст. 59 (см. ниже), ценз. смягчением ст. 24, 26 и 63 (см. об этом: «Остафьевский архив кн. Вяземских». Спб., 1899—1913. Т. 2. С. 173) и с опечаткой в ст. 60. — Печ. с восстановлением и исправлением указанных ст. по авториз. копии рукою В. Ф. Вяземской в арх. В. А. Жуковского (ГПБ), которая была выслана адресату через А. И. Тургенева («Остафьевский архив…» Т. 2. С. 163); опечатка исправлена по списку опечаток в «Сыне отечества» (1821, № 11). Автограф — фрагмент ст. 1—5, с вар. Авториз. копня в РСб-1855(I) с печ. текста, с исправлением рукою Вяземского ценз. искажения ст. 24.
↑Подражание сатире III Депрео. 7 августа 1819 г. Вяземский писал А. И. Тургеневу: «Этот обер-черт Жуковский! Письмо твое со стихами пришло в то самое время, когда я кончал подражание сатире Депрео к Мольеру о трудности рифмы, и мои стихи так мне огадились, что я не в силах продолжать» («Остафьевский архив…» Т. 1. С. 284). Об этом же автор сообщал в недатированном письме Жуковскому: «Теперь у меня на станке послание к тебе, то есть подражательный перевод сатиры Депрео о рифме» (ЦГАЛИ, арх. В. А. Жуковского). О трудностях рифмы речь идет не в третьей, а во второй сатире французского писателя Буало-Депрео Никола (1636—1711).
↑В боренье с трудностью силач необычайный. Ст. использовал Пушкин в письмах Н. И. Гнедичу от 27 сентября 1822 г. и Вяземскому от 15 мая — июня 1825 г., при оценке творчества Жуковского.
↑В Нерчинске рудокопу. Серебросвинцовые и железные рудники под Нерчинском славились особо тяжёлым трудом; для этих горных работ с 1704 г. была специально учреждена нерчинская каторга.
↑Хочу ль сказать, к кому был Феб из русских ласков. По поводу этой строки имеется запись в «Дневнике» Пушкина от 3 апреля 1821 г.: «Читал сегодня послание Вяземского к Жуковскому. Смелость, сила, ум и резкость; но что за звуки! «Кому был Феб из русских ласков». Неожиданная рифма Херасков не примиряет меня с такой какофонией». Комментарий позднего Вяземского к этой записи см.: ПСС-1. С. XLII.
↑Державин рвётся в стих, а втащится Херасков — переложение ст. Буало: «La raison dit Virgile et la rime Quinault» («Разум говорит — Вергилий, а рифма — Кино»). Цитата отмечена Вяземским: ЗК. С. 43; ПСС-1. С. XLII. В письме от 9 марта 1821 г. А. И. Тургенев сообщал автору, что «цензура не пропустила» выражения «втащится Херасков» (6А-2. С. 175;' ср.: там же. С. 179); в журнальной ред. заменено на «а попадет Херасков». Оценку Вяземским Хераскова и Державина см. на с. 452, 458.
↑Катоном — раб царя. В «Сыне отечества» — автоцензурный вар. «льстец царя» (см.: «Остафьевский архив…» Т. 2. С. 148). Катон Младший (Утический; 95—46 до п. э.) — республиканец, противник Цезаря, покончивший с собой после победы диктатора.
↑И, как игумен жирный. В «Сыне отечества» слово «игумен» изъято и заменено точками (о купировании ст. 59 см.: «Остафьевский архив…» Т. 2. С. 148, 157); в примеч. к Изд-1958 и последующих предлагалось неверное восполнение купюры словом «Тургенев».
↑Я Зимнего дворца не знаю переходов. В «Сыне отечества» заменено на «Вельможеских палат» (ср. автоцензурный вар.: «Остафьевский архив…» Т. 2. С. 148).
↑Как древле изгнанный преступник на скалу Богами брошен был на жертву хищной власти — Прометей (греч. миф.).
↑Н<иколев> Николай Петрович (1758—1815) — поэт, один из последних эпигонов сумароковской школы; негативную характеристику Николева см. в письме Вяземского А. И. Тургеневу этого времени («Остафьевский архив…» Т. 2. С. 176).
↑Заикин Иван Иванович (ум. 1834) — петербургский книготорговец.
