Кустарная работа (Аверченко)/ДО
| ← Исповедь, которая облегчает | Кустарная работа | Приезжий Сельдяев → |
| Изъ сборника «Чудеса въ рѣшетѣ». Опубл.: 1915. Источникъ: Аркадій Аверченко. Чудеса въ рѣшетѣ. Изданіе журнала "Новый сатириконъ", 1915. — az.lib.ru |
На глухой улицѣ южнаго городка стоялъ домъ съ садомъ, принадлежащей Ивану Авксентьевичу Чеботаренку.
Мой пріятель, столичный художникъ Здолбуновъ и я — мы гостили у тароватаго Чеботаренка весь май мѣсяцъ и часть іюня.
Хорошо было. Цвѣла сирень, цвѣла акація, цвѣло все, на что только падали жаркіе поцѣлуи солнца, и всѣ мы ходили, какъ полупьяные.
Въ день именинъ хозяина, вечеромъ, когда луна залила серебристо-зеленымъ свѣтомъ сирень въ саду и тополя, я ушелъ отъ гостей въ свою комнату, бросился на кровать и долго лежалъ такъ, часто и сильно дыша ароматомъ щедрой сирени, доносившейся изъ открытаго, выходившаго въ садъ, окна.
Хорошо было. Я въ этотъ моментъ никого не любилъ и, вообще, въ это время никого не любилъ, но чувствовалъ, что скоро полюблю сильно, сокрушающе и что эта любовь будетъ счастливая, долгая. Запахъ сирени можетъ многое разсказать, если въ него, какъ слѣдуетъ, вникнуть.
За окномъ раздался голосъ моего пріятеля, художника:
— Вотъ тутъ скамеечка есть. Тихо, безлюдно, и сирень безумствуетъ кругомъ. Сядемъ, Марья Николаевна.
Женскій голосъ поправилъ:
— Какая я вамъ Марья Николаевна?! Я Ольга Николаевна. Неужели вы еще не запомнили?
— Я-то не запомнилъ?! Таковскій я, чтобы не запомнить. Нѣтъ, я запомнилъ, но только вамъ больше идетъ имя — Маруся. Марья Николаевна.
— Да ужъ вы сумѣете вывернуться, знаю я васъ.
— Какія у васъ холодныя руки, Ольга Николаевна.
— А вы откуда знаете?
— Да я одну изъ нихъ взялъ.
— Зачѣмъ же вы это дѣлаете? Оставьте; не надо.
— Почему не надо? А, можетъ быть, я хочу поцѣловать вашу руку.
— Это совсѣмъ лишнее.
— Нѣтъ, не лишнее. У васъ красивыя руки, Марья Ник… Ольга! Ольга Николаевна!!
— Ну, ужъ нашли тоже красоту. Вѣроятно, всѣмъ женщинамъ говорите одно и то же.
— Если бы всѣ женщины были похожи на васъ, я бы говорилъ имъ то же самое.
— А что же, я развѣ не такая женщина, какъ другія?
— Вы? Вы особенная. Въ васъ есть что-то такое.. что-то, знаете, такое…
— Ой, рукѣ больно. Не жмите.
— Ну, ничего. Я ее поцѣлую, все и пройдетъ.
— Знаете, почему я держу вашу лѣвую руку, a не правую?
— Почему?
— Лѣвая ближе къ сердцу.
— Такъ вы говорите — какая я?
— Вы? Особенная какая-то.
Пауза. Потомъ раздался притихшій голосокъ Ольги Николаевны:
— Странно. Это говорите не вы первый.
— Ну, вотъ видите! Какія у васъ красивыя плечи.
— Оставьте. Ну, такъ что же во мнѣ особеннаго?
— Въ васъ есть какое-то обаяніе. Меня влечетъ къ вамъ. Вѣдь мы познакомились только нынче за обѣдомъ, a мнѣ кажется, будто мы съ вами знакомы давно-давно.
— Какой вы странный.
— Да… Меня всѣ находятъ страннымъ. Я не такой, какъ другіе.
— А какой же вы?
— Какой? Да, знаете, долго говорить. Но только вы меня не должны бояться.
— Почему у васъ такая рука холодная?
— Сердце горячее.
Долгая пауза.
— Викторъ Михайловичъ!
— Ну?
— О чемъ вы такъ глубоко задумались?
— Что? Эхъ!.. Не стоитъ говорить. Нѣтъ. Нельзя. Не разспрашивайте.
— Навѣрное, о какой-нибудь изъ вашихъ много численныхъ симпатій?
— О, Марья Николаевна… Какъ вы далеки отъ истины!
— Ольга я Николаевна! Какая я вамъ Марья Николаевна?! Съ кѣмъ вы меня путаете?..
— Это я нарочно назвалъ васъ Марьей Николаевной, чтобы посмотрѣть: ревнивая ли вы?
— Да ужъ вы сумѣете вывернуться. Васъ на это взять.
И своеобразная гордость прозвучала въ голосѣ Ольги Николаевны. Будто она уже начала гордиться своимъ собесѣдникомъ.
— Такъ о чемъ же вы такъ задумались?
— О чемъ? Вѣрнѣе — о комъ.
— Ну, о комъ?
— Нѣтъ, зачѣмъ, Map… Ольга Николаевна! Лучше не говорить… Скажу только одно; ваше имя надолго запечатлѣется въ моемъ сердцѣ, какъ что-то милое дорогое и сладко-печальное.
— Ну, не надо быть такимъ… Ей Богу, вы странный. Такъ о комъ же вы думали?
— Сказать? А вы не разсердитесь?
— Нѣтъ. Почему же?
— Вотъ если вы меня поцѣлуете, тогда скажу.
— Съ какой же стати я васъ буду цѣловать! Нельзя. Я замужемъ.
— Серьезно?!
— Конечно.
Пауза.
— Ну, такъ что жъ такое, что вы замужемъ?
— Какъ что? Вотъ, ей Богу… Какой вы странный.
— Жизнь меня сдѣлала страннымъ, милая Оля.
— Не смѣйте меня такъ называть.
— Хорошо, Оля. Не буду.
— То-то. Такъ о комъ же вы думали?
— О васъ.
— Интересно знать, что-же вы обо мнѣ думали?
— Я думалъ: сколько вы счастья можете дать тому человѣку, который васъ полюбитъ.
— Навѣрное, всѣмъ женщинамъ говорите то же самое.
— Я?! Нѣтъ. Чего мнѣ! Только вамъ и говорю.
— Отчего вы такой печальный, Викторъ Михайловичъ?
— У меня жизнь печально сложилась, Оленька.
— Бѣдный мой, бѣдный; ну, дайте, я васъ по головкѣ поглажу. Оставьте: Пустите! Не смѣйте меня цѣловать! Я кричать буду!
Лежа у себя на кровати, я нервно насторожился, вотъ сейчасъ раздастся пронзительный крикъ.
Крика не было. Тишина, на секунду прерванная звукомъ поцѣлуя, царила за окномъ.
— Слушайте, если вы будете такъ себя вести — я уйду.
— Ну, не надо уходить.
— Да ужъ я знаю васъ — вы умѣете женщинъ уговаривать. Дайте слово, что больше этого не будетъ.
— Чего?
— Вотъ этихъ… поцѣлуевъ…
— Дамъ слово… Съ однимъ условіемъ, — чтобы завтра вы пришли ко мнѣ. Я покажу вамъ свои рисунки. Вы любите искусство?
— Страшно!
— Ну, вотъ видите. Вы такая чуткая, понимающая и вдругъ заброшены въ эту глушь. Я понимаю, каково вамъ приходится. У васъ красивая душа. Такъ придете?
— Я приду съ однимъ условіемъ: дайте мнѣ слово, что вы не позволите себѣ ничего лишняго.
— Лишняго? Что вы, Оленыса?!. За кого вы меня принимаете. Ничего лишняго. Будетъ самое необходимое.
— Ну, пойдемте отсюда… А то ушли и пропали… — даже неприлично. Только послушайте… Викторъ Михайловичъ… Вы, навѣрное, меня не уважаете. Только сегодня познакомились, a мы уже съ вами… и цѣловались…
— Ольга Николаевна! Развѣ можно говорить о какомъ-то тамъ уваженіи, если налицо любовь! Развѣ можно заботиться о какомъ-то насморкѣ, если у человѣка брюшной тифъ?
— Да ужъ я васъ знаю… Вы умѣете красиво говоритъ… Ну, идите впередъ, a я съ другой стороны выйду.
Черезъ полчаса Здолбуновъ, насвистывая что-то, зашелъ въ мою комнату.
— Ты тутъ? Что это ты дѣлаешь въ одиночествѣ?
— Здолбуновъ! Я все слышалъ, о чемъ ты говорилъ съ Ольгой Николаевной.
Онъ засмѣялся.
— Стыдно подслушивать, дитя мое.
— Знаешь, Здолбуновъ… я записалъ весь вашъ разговоръ. Почти дословно. Не хочешь ли прочитать?
Онъ взялъ изъ моихъ рукъ бумажку и внимательно прочелъ ее.
— А вѣдь, ей Богу, недурно.
— Это? Недурно?! Здолбуновъ! Ты, который читаешь рефераты по искусству, ты, который имѣешь жену — чуткаго, тонкаго, умнаго человѣка, ты, который…
— „О ты, Катилина“! Успокойся, милый. Запомни мудрыя слова человѣка Здолбунова: на кита ходятъ съ гарпуномъ, a на пискаря достаточно примитивнѣйшаго крохотнаго стального крючка. Крючка китъ даже не замѣтитъ; гарпуномъ пискарь будетъ раздавленъ, какъ букашка. Все на свѣтѣ разумно, и Марья Николаевна…
— Ольга!!
— Ну, Ольга. И Ольга Николаевна получитъ если и не мое уваженіе, то мою краткосрочную любовь.
— Да ужъ вы, мужчины, умѣете говорить. На это васъ взять, — засмѣялся я.
А въ окно врывался сладкій, ласковый запахъ сирени и все оправдывалъ, и все оправдывалъ, и все оправдывалъ.