Майков В. Литературная критика
М., «Художественная литература», 1985
КУРС ЭСТЕТИКИ, ИЛИ НАУКА ИЗЯЩНОГО править
Есть три способа исследования изящного — исторический, психологический и умозрительный. Первый заключается в выводе общих законов изящества из существующих произведений искусства; второй — в опытном исследовании творчества как одной из способностей человеческого духа; третий — в развитии самой идеи прекрасного. Гегель следовал в своей эстетике последнему способу: у него эта наука рассматривается как часть философии духа и составляет одно из звеньев его философской системы. Поэтому эстетическая теория Гегеля необходимо заключает в себе все достоинства и недостатки его философии. С другой стороны, великий мыслитель не вполне избавился от эстетических заблуждений своей эпохи. В наше время и философия получила дальнейшее развитие, а эстетические понятия существенно изменились. Следовательно, и Гегелева философия изящного есть творение, далеко не современное настоящему моменту и философии и эстетики. Но развить эту мысль нет никакой возможности в библиографическом отзыве, и потому мы посвятим ей впоследствии подробную статью в отделе «Критики». Здесь же ограничимся несколькими словами о переводе.
Г. Модестов перевел «Эстетику» Гегеля с французского перевода или, лучше сказать, с французской переделки Бенара. Что такое переделка господина Бенара? Об этом прежде всего вы можете справиться у него самого, в его предисловии к переводу, которое помещено и в книге г. Модестова. Не имея под рукой французского текста, мы приведем здесь небольшие выписки из русского перевода:
Курс (Гегеля), — говорит Бенар, — содержит (в себе) 1) общую теорию искусства; 2) историю форм, в которые оно облекалось у различных народов, от их колыбели до позднейших времен; 3) классификацию и систему частных искусств. Сочинение, представляемое теперь публике, содержит (в себе) первую и вторую части (стр. III).
На первый раз оказывается, что Бенар перевел или переделал только две трети сочинения Гегеля. Потеря чувствительная и сама по себе и потому, что заключающийся в третьей части анализ частных искусств уясняет и оживляет общие идеи великого германского мыслителя о сущности изящного.
Далее Бенар выражается следующим образом о методе, принятой им при переводе:
Темнота формул Гегелевой философии обратилась в пословицу даже в Германии. Стиль его, своими совершенствами и своими недостатками, может уничтожить самого искусного и самого упорного переводчика. Полный силы и оригинальности, всегда возвышенный и благородный, этот стиль сжат до отнятия всякой надежды разгадать его, неприступен по отвлеченным терминам, которые не заимствованы, как делал Кант, большею частию в схоластическом словаре, но взяты из элементов и составлены по духу одного только немецкого языка; с тем вместе — он тяжел, запутан, обременен метафорическими выражениями, из которых многие приближаются к вульгарному языку и даже иногда тривиальны (стр. IV).
Слова эти заключают в себе что-то крайне подозрительное. — Во-первых, если б в самом деле язык Гегеля был «сжат до отнятия всякой надежды разгадать его» и «неприступен по отвлеченным терминам», то и все сочинение его было бы сфинксовой загадкой, и посягать на изложение его содержания значило бы — браться за объяснение необъяснимого. Во-вторых, как понять смысл последнего периода сделанной нами выписки: каким образом слог Гегеля можно назвать благородным и возвышенным — и в то же время обвинять его в вульгарности и тривиальности? Ясно, что г. Бенар путается в словах, пробираясь закоулками к чему-то недоброму. И в самом деле, вот к чему он пробирается:
Уверенный (говорит он), что точный и буквальный перевод был бы варварским, непонятным, я в своем труде принял следующую систему:
Полагаю, достаточен будет анализ введения и первых глав, содержащих самую отвлеченную часть сочинения.
В этом анализе я старался представить, со всею точностию, все главные идеи в том порядке, в каком они изображены у автора.
Думаю, такое изложение, освобожденное от всех посторонних материй, которые замедляют ход его, сделавшись легче и чище, будет от того яснее, а следовательно и удобнее для понятия идей германского философа и уразумения их связи.
Я употребил почти тот же метод и в следующих главах. Но как по мере развития основного начала науки изыскания делаются менее отвлеченными и формулы менее сложными, то для меня легче было переводить, и я действительно более переводил. Но если цель, избранная мною, давала мне право сокращать и выбирать, не опуская ничего существенного, то я отсекал все, что казалось мне лишним или не столь важным (стр. IV—V).
Одним словом, господин Бенар хочет уверить публику, что творение Гегеля гораздо понятнее в его сокращении, чем в своем настоящем виде. — Что касается до нас, мы твердо убеждены в противном2. Прежде всего нельзя не заметить, что молва о темноте языка Гегеля, как и всякая молва, — сущая гипербола. Спора нет, что в каждом из его сочинений есть места очень темные и что некоторые из них почти сплошь написаны темновато; однако ж этого никак нельзя отнести к большей части его произведений, особенно к философии истории и к эстетике. Последнюю можно даже поставить в образец ясного изложения теоретических отвлеченностей, если не всему пишущему миру, то по крайней мере большей части немецких писателей. Другое дело — отвлеченность самого взгляда: в ней можете упрекать Гегеля сколько угодно. Но и тут спрашивается: сделается ли предмет менее отвлеченным оттого, что вы сократите изложение его? Этого не может быть; а скорей же будет то, что сокращение поведет к неясности. Отчего всегда так трудно понимать изложение философских систем в учебниках истории философии? отчего большая часть этих систем кажется читателю повторением одного и того же? — От сокращения: надо иметь много искусства, чтоб вкратце передавать всю силу и особенность отвлеченного учения, и во всяком случае от сокращения оно тогда только может сделаться понятнее, когда настоящий творец его отличается особенною многоречивостью — упрек, который меньше всякого другого пришелся бы к Гегелю. Сверх того, в эстетике его особенно неуместно было бы сокращение отвлеченных рассуждений. Мы уже сказали, что философия изящного составляет у него часть философии духа и излагается как отдел целой философской системы. Поэтому-то для незнакомых с целой системой Гегелевой философии сокращения в отвлеченных положениях необходимо служат источником неясного понимания предмета. Гораздо лучше сделал бы господин Бенар, если б, вместо принятых им мер, присоединил к своему «Курсу эстетики» ясное изложение общих начал философии Гегеля. Нет никакого сомнения, что читатели его гораздо более выиграли бы от этого, чем от урезывания отвлеченных мест в эстетике немецкого философа. Само собою разумеется, что сказанное о переделке Бенара относится и к переводу г. Модестова. Если он не мог перевести эстетики Гегеля с немецкого языка, то напрасно и брался за дело. Впрочем, пожалуй, найдутся люди, которые скажут ему спасибо и за то, что он перевел ее французскую переделку; благодаря его переводу они хоть перестанут толковать об эстетике Гегеля по одной наслышке и узнают хоть малую толику. Если же он находит вместе с г. Бенаром, что переделка понятнее и занимательнее подлинника, то сожалеем о его заблуждении.
Язык г. Модестова довольно сух; но неправильностей в нем мало.
ПРИМЕЧАНИЯ править
Впервые — ОЗ, 1847, т. LI, № 4, отд. VI, с. 84—86. Сохранился автограф (ИРЛИ, ф. 166, № 1443, лл. 210—212). Печатается по рукописи.
Слова о намерении посвятить «философии изящного Гегеля» «подробную статью» в отделе «Критики» указывают на то, что Майков предполагал дать сам статью об этом. В т. LIII ОЗ за 1847, отд. V, была действительно помещена статья, содержавшая изложение статьи Фишера «Новейшее деление эстетики» (из «Jahrbücher der Gegenwart» за 1845 г.). В примечании от редакции сказано, что статья принадлежит постороннему редакции автору, обозначенному там инициалами П. В. Высказывались предположения, что автором этой реферативной статьи был П. В. Анненков или В. П. Боткин, — предположение вряд ли законное, поскольку ни Анненкова; ни Боткина нельзя считать лицами, посторонними «Отечественным запискам» (см. статью Г. М. Фридлендера в сб.: Русско-европейские литературные связи. М. — Л., 1966, с. 146).
Любопытно, что начало этой статьи, как бы вводящее в ее изложение, повторяет основные замечания рецензии Майкова (критика переделки Бенаром гегелевской «Эстетики»). Это, впрочем, не дает достаточного основания, чтобы приписать всю статью В. Майкову (хотя вероятно его участие как ведущего критика журнала в ее редактировании).
Показателен интерес, который Майков проявлял к эстетическому учению Гегеля. Следует выделить три основных положения рецензии: 1) утверждение неразрывной связи эстетической теории Гегеля с его философской системой; 2) указание, что «великий мыслитель ие вполне избавился от эстетических заблуждений своей эпохи» и 3) утверждение, что в «наше время и философия получила дальнейшее развитие» и «эстетические понятия существенно изменились», а эстетическая теория Гегеля — «творение, далеко не современное настоящему моменту и философии и эстетики». Характерно и мнение относительно ясности теоретического изложения Гегеля (особенно в «Курсе эстетики» и в «Философии истории»).
1 В рукописи цитата из книжки Бенара начиналась иначе: «Мой выбор, — говорит Бенар, — остановился на эстетических лекциях Гегеля. Этот курс, читанный в Берлинском университете в 1820—1821, 1823, 1826, 1828—1829 годах и изданный Готе, другом и учеником Гегеля», — и далее следовал сохраненный текст.
2 Далее в рукописи было начато: «Убеждение наше главным образом основывается на том, что эстетика изложена Гегелем как часть философии».