Кумиры (Локк; Журавская)/РБ 1913 (ДО)

Кумиры
авторъ Уильям Джон Локк, пер. Зинаида Николаевна Журавская

Оригинал: англ. Idols, опубл.: 1911. — Источникъ: az.lib.ru • Текст издания: журнал «Русское Богатство», №№ 5-9, 1913.

КУМИРЫ.

Романъ Уильяма Локка. Пер. съ англійскаго З. Н. Журавской.

Вступленіе

Два человѣка вышли изъ мрака и, крадучись, проникли въ домъ. Они пришли съ цѣлью грабежа, но, найдя въ той комнатѣ, куда они пробрались, спавшаго въ креслѣ старика, убили его. Затѣмъ, сами испугавшись сдѣланнаго ими, ушли, почти съ пустыми руками, и скрылись во мракѣ. Уже много времени спустя, они были настигнуты служителями правосудія, сознались въ своемъ преступленіи и понесли законную кару. Эта грязная исторія въ свое время получила достаточную огласку, но потомъ была забыта, и ни одному человѣку нѣтъ дѣла до того, что творилось въ душахъ убійцъ.

Намъ не пришлось бы и упоминать здѣсь объ ихъ существованіи, еслибы злое дѣло, свершенное ими, не послужило причиною переворота въ жизни другихъ людей.

Ибо, подъ покровомъ жизни, съ виду гармонической и ровной, нерѣдко дремлютъ разрушительныя силы — подавленныя страсти: алчность, ревность, похоти, — энтузіазмъ и героизмъ, способные раскалиться до-бѣла. При обычномъ теченіи жизни онѣ не вспыхиваютъ и не раскаляются, такъ какъ некому поднести къ нимъ спичку — потому моралисты и любятъ воспѣвать въ своихъ элегіяхъ обычное теченіе жизни! Но иногда обычное теченіе жизни внезапно, какъ молніей, озаряется яркимъ свѣтомъ, и скрытая мина взрывается.

Такая мина таилась подъ поверхностью четырехъ съ виду ровно текшихъ жизней. Вульгарное злодѣйство двухъ безъименныхъ бродягъ сыграло роль спички, поднесенной къ фитилю запала. И эти двое, вышедшіе изъ мрака, были слѣпыми, почти безличными орудіями Судьбы по отношенію къ этимъ четыремъ.

I.

Этотъ часъ былъ для Ирены Мерріамъ часомъ полнаго удовлетворенія, когда она заглядывала въ свое сердце, ища хотя бы мимолетнаго желанія, и улыбалась, не находя ни одного, Это было тѣмъ болѣе утѣшительно, что она не скупилась, отдавая себя жизни, и въ свою очередь предъявляла къ жизни большія требованія. Она сидѣла въ большомъ кожаномъ креслѣ у камина, прислушиваясь къ разговору двухъ мужчинъ, сидѣвшихъ за обѣденнымъ столомъ, за чашкой кофе. Время отъ времени и она вставляла словечко въ разговоръ, но говорить ей было лѣнь — она предпочитала слѣдить за смѣной выраженій на лицахъ своихъ собесѣдниковъ, мечтать о нихъ и думать о томъ, какъ она счастлива.

Эта послѣобѣденная картина была для нея привычной и знакомой и отъ этого только еще болѣе милой сердцу. Она вошла въ обиходъ жизни, стала такой же необходимостью, какъ сонъ и пища, и одежда.

Изъ двухъ мужчинъ одинъ былъ мужъ ея, Джерардъ Мерріамъ, другой — давнишній близкій другъ, Гью Кольманъ. Они съ Джерардомъ были товарищами по школѣ и по университету; вмѣстѣ кончили и вмѣстѣ вышли въ адвокаты; и, не смотря на значительную разницу въ характерѣ и вкусахъ, продолжали поддерживать близкія дружескія отношенія и до сего дня.

На обратномъ пути изъ Индіи, гдѣ оба путешествовали на вакаціяхъ, они встрѣтились съ Иреной, одинокой сироткой, возвращавшейся съ могилы отца, котораго она разсчитывала застать живымъ. Оба съ перваго же дня влюбились въ дѣвушку. Соперничество скоро стало очевиднымъ, но оба были добросовѣстны и не мѣшали другъ другу. Въ Лондонѣ ухаживанье продолжалось; успѣхъ выпалъ на долю Джерарда. А при первой встрѣчѣ съ Иреной послѣ ея замужества отвергнутый Гью Кольманъ съ низкимъ поклономъ поцѣловалъ ей руку и предоставилъ въ ея распоряженіе безкорыстную дружбу и преданность. Гордая осанка, сѣро-стальные глаза и надменно закрученные кверху усы придавали особое изящество этому красивому жесту. Гью вообще умѣлъ держаться принцемъ. Слезы выступили на глазахъ Ирены. Онъ и раньше былъ ей симпатиченъ и дѣвичье сердце жалѣло отвергнутаго, но съ этого момента она полюбила, его, какъ брата, и поставила себѣ радостной задачей усилить братскую привязанность между Гью и ея мужемъ. Ихъ она возвела въ Ореста и Пилада, а дружбу ихъ въ какой-то культъ, котораго сама она была усердной и безстрастной жрицей. Всѣ шесть лѣтъ ея замужней жизни Гью обѣдалъ у нихъ, по крайней мѣрѣ, разъ въ недѣлю. Въ послѣднее время онъ поселился по сосѣдству и чаще сталъ бывать у нихъ. Джерардъ, вообще немногорѣчивый, не разсыпался въ изъявленіяхъ своего удовольствія, за то Ирена привѣтствовала гостя радостно и шумно, за двоихъ.

Теперь, покойно сидя въ креслѣ и глядя на обоихъ, она невольно восхищалась ими. Оба были видные, красивые мужчины, Джерардъ шести футовъ съ лишнимъ росту, крупный, съ тяжелыми покатыми плечами, свидѣтельствующими о большой физической силѣ; Гью — менѣе грузный, болѣе пропорціонально сложенный, съ красивой годовой, гордо поднятой на высокихъ, могучихъ плечахъ; и лицомъ красивее Джерарда, съ его крупными, грубоватыми чертами, глазами неопредѣленно-голубаго цвѣта и рыжеватыми усами, коротко подстриженными на концахъ. Лицо одного производило впечатлѣніе человѣка гордаго, высокомѣрнаго, вспыльчиваго, ярко чувствующаго, какъ истый кельтъ; лицо другого обнаруживало человѣка медлительнаго, методическаго, настойчиваго въ осуществленіи своихъ рѣшеній — лицо, скорѣе заставлявшее предполагать силу, чѣмъ свидѣтельствовавшее о ней — такимъ лццамъ опасно вѣрить. На первый взглядъ всякій сказалъ бы, что изъ двухъ такихъ соперниковъ побѣда должна была достаться Гью. Самъ Джерардъ дивился своему успѣху. Когда однажды онъ спросилъ свою жену, почему она выбрала его, она подняла на него довѣрчивые блестящіе глаза и отвѣчала: «Потому что ты — это ты». И никакихъ иныхъ объясненій найти не умѣла! Но, быть можетъ, именно внѣшность Джерарда, заставлявшая предполагать въ немъ скрытую силу, съ первой же минуты расположила ее въ его пользу и внушила мысль, которой многія женщины вѣрятъ, какъ божественному откровенію — что въ критическую минуту жизни одинъ окажется надежнѣй каменной горы, а другой — зыбучимъ пескомъ.

Пауза въ разговорѣ постепенно перешла въ общее молчаніе. Джерардъ возился съ своей трубкой, которую надо было прочистить, такъ какъ она загрязнилась и не хотѣла горѣть. Гью, откинувшись на спинку кресла, заложивъ руки за голову, смотрѣлъ на потолокъ. Ирена неожиданно спросила:

— А что подѣлываютъ Гарты?

Гью принялъ болѣе нормальную позу.

— Гарты? Процвѣтаютъ. Когда же вы видали еврея-ростовщика, который бы не процвѣталъ?

Въ тонѣ его была непривычная рѣзкость, сразу обратившая на себя вниманіе Ирены.

— Вѣдь ихъ двое, и ростовщики не оба, — замѣтила она.

— О! Минна? — она, кажется, здорова.

— Бѣдная дѣвочка! Мнѣ жаль ея. Мнѣ такъ хотѣлось подружиться съ нею, но она не хочетъ. Удивляюсь, почему.

— Тебѣ-то до нея какое дѣло? Чего ты безпокоишься о ней? — спросилъ супругъ, окутавшись клубами дыма.

— Мнѣ такъ жаль ея!..

— Нѣкоторые люди не любятъ, чтобы ихъ жалѣли! Я первый.

— Но, вѣдь, ты же — не хорошенькая дѣвушка, которую не хотятъ принимать въ обществѣ.

— Вы знаете: она горда, — замѣтилъ Гью. Онъ могъ бы привести другую причину, болѣе существенную, но ограничился намекомъ:

— Луна, Ирена, всегда блѣднѣетъ передъ солнцемъ, но еще вопросъ, нравится ли это лунѣ.

— Какой вздоръ! — спокойно сказала Ирена.

Джерардъ покатился со смѣху.

— Ну, а я такъ радъ, что она не прицѣпилась къ намъ! Не люблю евреевъ въ своемъ домѣ. Ступай въ свои шатры, Израиль.

Ирена вспыхнула. — Неужели ты противъ этой бѣдной дѣвушки потому только, что она — еврейка?

— Конечно, нѣтъ, душа моя, — уже совсѣмъ инымъ тономъ отвѣтилъ ея мужъ. — Я просто пошутилъ.

Ирена подошла къ нему сзади и положила руку ему на плечо.

— Прости меня, милый. '

Онъ кивнулъ головой, великодушно погладивъ ея ручку; затѣмъ отодвинулъ свой стулъ и поднялся, потягиваясь, какъ это дѣлаютъ всѣ толстяки.

— Ну, я пойду въ курилку привести въ порядокъ удочки. И вы приходите, когда кончите спорить.

Когда онъ вышелъ, Ирена сѣла на его освободившееся мѣсто.

— Эта дѣвушка кажется такой одинокой. Вотъ почему я интересуюсь его.

Гью закуривалъ папироску и пробормоталъ что-то невнятное. Ирена замѣтила, что онъ не спѣшитъ отвѣтомъ, и приписала это отсутствію интереса къ темѣ разговора. Наступило краткое молчаніе.

— У васъ какая-нибудь непріятность? — спросила она, наконецъ.

— Почему вы думаете?

— Вы сегодня самъ не свой. Должно быть, заработались и нуждаетесь въ перемѣнѣ воздуха. Почему бы вамъ завтра не съѣздить съ Джерардомъ къ Вестонамъ поудить рыбу?

— Джерардъ не звалъ меня.

— Какъ будто это нужно! Я сейчасъ скажу ему, что вы тоже ѣдете.

— О, нѣтъ! — засмѣялся онъ. — Мною такъ нельзя распоряжаться. Я совсѣмъ не заработался. Работы у меня не такъ много. И я силенъ, какъ лошадь. Если вы хотите знать, о чемъ я думалъ, я скажу вамъ — приблизительно. Я думалъ о томъ, что сегодня ровно шесть лѣтъ тому, какъ я увидѣлъ васъ въ первый разъ послѣ вашей свадьбы.

Ирена задумчиво смотрѣла въ огонь и улыбалась.

— А я думала о томъ, какъ счастливо были прожиты эти шесть лѣтъ, какіе мирные славные вечера мы проводимъ здѣсь, всѣ трое. Можетъ быть, это было эгоистично съ моей стороны?..

Онъ уловилъ намекъ и запротестовалъ:

— Вы отлично знаете, что это — счастливѣйшіе часы моей жизни. Гдѣ же еще я могъ бы найти то, что нахожу здѣсь?

— Иной разъ мнѣ кажется, что для васъ было бы лучше, еслибъ вы нашли милую женщину, которая могла бы дать вамъ нѣчто лучшее, — выговорила она застѣнчиво.

— Не говорите такъ, Рени! — порывисто воскликнулъ онъ, швырнувъ папироску въ огонь. — Чѣмъ больше я приглядываюсь къ другимъ женщинамъ, тѣмъ больше прихожу въ отчаяніе. А сколько я ихъ видѣлъ на своемъ вѣку! Сколько разъ молва уже прославляла меня женихомъ! Должно быть, я таки кончу тѣмъ, что въ одинъ прекрасный день женюсь всерьезъ. Я знаю, что это глупо, Рени. Mais que veux-tu? По темпераменту я — не монахъ. Я заранѣе знаю, какъ это будетъ. Чувственное увлеченіе вскружитъ голову — и я пойду ко дну. А потомъ буду сидѣть вотъ въ этой самой комнатѣ и удивляться, какъ могъ Сатана толкнуть меня въ объятья другой женщины. Вы испортили меня — я сталъ слишкомъ требователенъ. Я еще не встрѣтилъ ни одной женщины, которая была бы достойна чистить вамъ сапоги. Человѣкъ, который молится солнцу, не плѣнится фейерверкомъ.

— Погрѣться можно и у фейерверка, — смѣясь, возразила Ирена.

— Ненадолго. Онъ скоро гаснетъ. И тогда приходится зажигать другой. А солнце вѣчно.

Онъ пріучилъ ее къ такимъ гиперболамъ. Какъ истая женщина, она любила похвалу. Это возмѣщало сдержанность Джерарда, рѣдко говорившаго ей комплименты, не давало ей чувствовать отсутствія демонстративности въ мужѣ. При томъ же она достаточно знала жизнь, чтобъ понимать, что перегруженному сердцу иной разъ нужно излиться. Гью не изъ тѣхъ людей, которые способны сегодня полюбить, а завтра выкинуть изъ головы. Ни на одинъ мигъ она не сомнѣвалась, что и теперь царитъ въ его душѣ, какъ его единственная любовь, до конца жизни. Но подъ теперешней вспышкой Гью, очевидно, таилась какая-то особая причина.

— Милый Гью, я знаю, что я — очень ограниченное существо, хоть и позволяю вамъ преувеличивать мои достоинства, — поспѣшно возразила она? — Но и вы знаете, какъ искренно и глубоко я интересуюсь вами: и, если съ вами стрясется что-нибудь недоброе, это не можетъ не отозваться болью и тревогой во мнѣ и Джерардѣ. Вотъ почему я завела объ этомъ рѣчь. Что бы ни огорчало васъ, я огорчена за васъ..

Ея тонъ и взглядъ были полны участія; трудно было деликатнѣй выразить сочувствіе; по бываютъ минуты, когда сочувствіе уязвляетъ. Гью помолчалъ немного, затѣмъ перемѣнилъ позу, откинулъ голову на спинку кресла и закрутилъ усы.

— Вы страшно милая, Рени, но я говорилъ вообще — отнюдь не собираясь позировать въ качествѣ неудачника. Я ненавижу людей, которые вѣчно поютъ, ища сочувствія у женщинъ. Я презираю ихъ.

Онъ всталъ, протянулъ ей обѣ руки, взялъ ее за руки и поднялъ съ кресла.

— Ну вотъ, такъ. Не сердитесь. Право же, все идетъ довольно гладко. Міръ у моихъ ногъ, а небо — рукой подать. Чего же еще? Идемте къ Джерарду.

Такъ называемая «курилка» была комната безъ опредѣленнаго назначенія, полу-библіотека, полу-оружейная — пріютъ скорѣй деревенскаго хозяина, чѣмъ лондонскаго адвоката. Джерардъ возился съ удочками и курилъ, щуря глаза, чтобы дымъ не ѣлъ ихъ, въ то же время слѣдя за прихотливыми завитками дыма. При входѣ жены и друга онъ поднялъ глаза и кивнулъ головой. Ирена присѣла къ письменному столу — ей надо было написать письмо. Мужчины бесѣдовали объ уженіи рыбы. Вестонъ наканунѣ поймалъ двухфунтовую форель. Они обсуждали шансы Джерарда поймать такую же. Затѣмъ перешли на тему объ охотѣ. Джерардъ говорилъ съ видомъ знатока. Ирена написала свое письмо и, видя, что разговоръ не можетъ интересовать ее, взялась за книгу. Она знала пристрастіе Джерарда къ спорту и великодушно не мѣшала ему, но въ глубинѣ души не могла ему сочувствовать. Ей было непонятно, какъ можетъ доставлять человѣку удовольствіе сознательно причинять боль. Какъ будто ея и безъ того недостаточно въ этомъ мірѣ!..

Поэтому она обрадовалась перемѣнѣ разговора и придвинула свой стулъ ближе къ огню. Но Гью посмотрѣлъ на часы и сталъ прощаться. Ирена запротестовала.

— Такъ рано? Еще нѣтъ и десяти!

Въ голосѣ ея звучало неудовольствіе. Джерардъ тоже просилъ друга посидѣть еще. Но Гью сослался на спѣшную работу. У него завтра дѣло, въ которомъ онъ не успѣлъ даже хорошенько разобраться..

Пришлось отпустить его и, когда онъ ушелъ, супруги стали говорить о немъ, какъ это бывало уже сотни разъ Ирена боготворила своего мужа и идеализировала его, но ея чувства къ Гью были сложнѣе, сотканы изъ противорѣчивыхъ и. довольно, деликатныхъ элементовъ. Исторія этого человѣка, его образъ жизни, разносторонность его характера затрогивали самыя разнообразныя стороны ея натуры: и свойственный ей романтизмъ, и ея склонность къ покровительству и защитѣ. Въ юности онъ растратилъ довольно порядочное состояніе, доставшееся ему по наслѣдству отъ отца. Брильянтовая булавка еще блестѣла въ его галстухѣ при свѣтѣ рампы. Онъ жилъ широко и сорилъ деньгами, привлекая больше симпатій своими пороками, чѣмъ многіе люди строгой жизни своими добродѣтелями.

Даже и теперь, когда онъ поневолѣ жилъ на скромныя средства, доставляемыя ему уголовной практикой, онъ не могъ понять, какъ это можно разсчитывать и экономить, не смотря на всѣ доводы и нотаціи, которыя періодически читала ему Ирена. Въ такихъ случаяхъ ей казалось, что она смотритъ, на него сверху, внизъ, съ недостижимой высоты. Но въ этомъ, человѣкѣ, съ виду такомъ простомъ, открытомъ, была какая-то, сбивающая съ толку сдержанность, замкнутость, невольно внушающая уваженіе и въ то же время подстрекающая интересъ………….

Это было парадоксально и плѣнительно, особенно, въ виду того, что Гью, несомнѣнно, работалъ, надъ собой и стремился къ совершенству. Съ.даромъ пламеннаго, краснорѣчія, онъ соединялъ строгій литературный вкусъ. Его стихи, кристально чистые и такіе же холодные, создали ему нѣкоторую извѣстность въ литературномъ мірѣ. Съ другой стороны своими успѣхами въ адвокатурѣ онъ былъ обязанъ именно необузданности своихъ защитительныхъ рѣчей.

— Что съ тобой сегодня? — спросилъ, наконецъ, Джерардъ. — Ты все время волнуешься — то изъ-за дочери Израэля Гарта, то вдругъ изъ-за Гью. Откуда этотъ внезапный приступъ альтруизма?..

— У меня есть все, что можетъ дать мнѣ жизнь, и мнѣ хотѣлось бы, чтобъ и у другихъ было то же. А я вижу, что съ Гью творится что-то неладное.

— Обычная исторія. Когда человѣкъ рожденъ Аяксомъ, нельзя же требовать, чтобъ жизнь его шла гладко.

— Друзья могутъ помочь ему.

— Милая моя, добрая Рени, ты знаешь поговорку: «избавь насъ, Боже, отъ друзей»?.. Не надо черезчуръ усердствовать.

II.

Мерріамы жили въ комфортабельномъ отдѣльномъ домикѣ въ Сеннингтонъ-гезъ, наиболѣе пріятномъ и удобномъ въ смыслѣ сообщенія изъ лондонскихъ предмѣстій. Около года тому, назадъ они убѣдили и Гью Кольмана бросить свои довольно-таки мрачные, и неуютные номера въ Темплѣ и взять квартирку въ новомъ, только что выстроенномъ каменномъ домѣ, въ концѣ главной улицы Сеннингтона. Ирена, со свойственною женщинамъ разсчетливостью, выискала для него премилую квартирку въ четвертомъ этажъ. Но Гью отвергъ ея выборъ и взялъ, другую, ниже и дороже, и значительно больше, и меблировалъ ее на свой счетъ, весьма роскошно; Когда Ирена стала выговаривать ему, онъ только разсмѣялся, махнувъ рукой жестомъ вельможи. Дни, когда надо было питаться мякиной и, ѣсть вмѣстѣ со свиньями, для него миновали. И онъ хочетъ использовать свое право на откормленнаго тельца и всѣ прочія роскоши, преподносимыя раскаявшимся блуднымъ сынамъ. Вѣдь заработокъ его растетъ съ каждымъ мѣсяцемъ. Вдобавокъ у него есть дядя, Джоффи Кольманъ, изъ Брантфильдъ-Парка. А у дяди не однѣ только надежды, а и капиталы. Ирена пыталась доказывать ему, что надежды часто обманываютъ.

— Вашъ дядя можетъ жениться снова, и у него могутъ быть дѣти.

Гью щелкалъ пальцами. Дядя — и женитьба! Это было бы просто-таки неприлично. А Джоффи Кольманъ всю жизнь былъ корректнѣйшимъ изъ смертныхъ. Онъ жилъ одинъ, но неизмѣнно каждый вечеръ обѣдалъ во фракѣ, ради дворецкаго. Еслибъ онъ женился, сосѣди рѣшили бы, что настало сньтопреставленіе. Онъ также мало способенъ на это, какъ бросить динамитную бомбу въ своей приходской церкви…..

Ирена съ состраданіемъ пожимала плечами. Она не даромъ прожила на свѣтѣ цѣлыхъ двадцать шесть лѣтъ. Она знала, что въ каждомъ мужчинѣ сидитъ вольтеровскій Габбакукъ. Года полтора спустя предсказанія ея оправдались. Джоффи Кольманъ оказался способнымъ на все. Онъ женился, да еще на молоденькой; больше того: прошелъ слухъ, что «молодые» ожидаютъ наслѣдника. Всѣ надежды Гью рухнули. Ирена выражала ему сочувствіе, придумывала, какъ удешевить его жизнь и сократить расходы. Гью слушалъ ее растроганный и восхищенный — у нея была такая царственная манера считать невозможное достижимымъ и возможнымъ, — молча соглашался слѣдовать ея совѣтамъ; а затѣмъ шелъ домой и клялъ себя за расточительность.

И сегодня, уйдя отъ Мерріамовъ, онъ былъ полонъ самоукоризны. Рѣзкій мартовскій вѣтеръ дулъ ему въ лицо; онъ ускорилъ шагъ и поднялъ воротникъ. Однако его сердитое размахиванье палкой не имѣло никакого отношенія къ погодѣ. Еслибъ жизнь сложилась въ прошломъ иначе — еслибъ Ирена полюбила его, а не Джерарда, онъ былъ бы ей всю жизнь примѣрнымъ мужемъ, вмѣсто того, чтобъ увлекаться и прожигать жизнь, какъ онъ это дѣлалъ все время. Ну, чего ради, напримѣръ, онъ пошелъ въ эту сторону? Не лучше ли вернуться къ себѣ домой — къ своему камельку и къ своей воображаемой работѣ?.. Неожиданно онъ повернулся на каблукахъ и выбранилъ себя дуракомъ. Привычное легкомысліе постепенно овладѣло имъ. Онъ разсмѣялся, радуясь, что у него сохранилось чувство юмора, помогающее ему смѣяться надъ напыщенной серьезностью этого забавнаго міра….

Мысли его перешли къ его работѣ, къ предстоявшей защитѣ; вспомнилась послѣдняя защитительная рѣчь, краснорѣчивое обращеніе къ присяжнымъ, благодаря которому онъ выигралъ дѣло. Успѣхъ былъ сладокъ — еще слаще тѣмъ, что залогъ успѣха онъ носилъ въ себѣ. Онъ въ совершенствѣ владѣлъ даромъ рѣчи, блестящей, убѣдительной, трогательной, ядовитой. При первомъ же представившемся случаѣ даръ этотъ поднялъ его изъ заднихъ рядовъ начинающихъ юристовъ въ первые ряды и далъ ему извѣстность. Случайный заработокъ перешелъ въ довольно постоянный, а это въ свою очередь сулило крупный годовой доходъ. Темпераментъ далъ ему то, чего знанія и опытъ не могли дать сотнямъ другихъ, старшихъ, чѣмъ онъ. Раздумывая объ этомъ, онъ чувствовалъ признательность къ своему темпераменту и снисходительно прощалъ ему тѣ злыя шутки, которыя онъ иной разъ игралъ со своимъ обладателемъ.

И потому онъ былъ уже почти въ ладу съ собой, когда, четверть часа спустя, отворялъ садовую калитку большого особняка, стоявшаго въ глубинѣ сада. Проходя подъѣздной аллеей, онъ напѣвалъ пѣсенку. На звонокъ тотчасъ же вышелъ лакей, ввелъ его въ. роскошную прихожую, устланную пушистыми коврами, и оттуда въ гостиную.

— М-ръ Кольманъ, миссъ.

Лакей исчезъ и заперъ дверь. Хозяйка уже встала съ низкаго кресла у камина и быстро шла ему на встрѣчу.

— О, какъ вы поздно! Да, я знаю, вы не могли раньше. Вы предупреждали… Но вечеръ тянулся такъ безконечно долго; ждать было такъ скучно!..

— Я ушелъ, какъ только смогъ освободиться. Вы понимаете, я вѣдь раньше обѣщалъ. Еслибъ я получилъ ваше письмо вчера, а не сегодня утромъ…

— Я только вчера вечеромъ узнала, что отецъ сегодня уѣзжаетъ въ городъ. Не хотѣлось упустить такого удобнаго случая побыть съ вами наединѣ. О, какъ я рада, что вы пришли! Это такъ мило съ вашей стороны!

— Ничуть! — возразилъ Гью съ насмѣшливымъ поклономъ. — Развѣ вы сомнѣваетесь въ томъ, что я и самъ весь день мечталъ о предстоящемъ удовольствіи?…

— Конечно, сомнѣваюсь, — когда вы говорите такимъ насмѣшливымъ тономъ, — сказала она, въ свою очередь усаживаясь.

Голосъ ея былъ густой, красивый контральто и говорила она, не спѣша, немножко нараспѣвъ, зная, что эти низкія, теплыя нотки въ ея голосѣ волнуютъ ея собесѣдника. Онѣ и теперь волновали его. Даже въ гостиной Ирены онъ не могъ забыть этого голоса, красоты и томной, чувственной граціи его обладательницы, такъ сильно дѣйствовавшихъ на его воображеніе.

— Вы колдунья, Минна, — выговорилъ онъ съ искреннимъ восхищеніемъ.

Эта шаблонная фраза звучала въ его устахъ нѣсколько иронически, тѣмъ не менѣе она была пріятна дѣвушкѣ.

— Я цѣлую недѣлю ждала отъ васъ хоть маленькаго комплимента.

— Какъ такъ? Вѣдь мы видѣлись только вчера.

— Cela n’empêche pas.

— Я васъ чѣмъ-нибудь обидѣлъ?

— Нѣтъ — но вы смотрѣли на меня и говорили со мной такъ, словно я была барышня, продающая вамъ почтовыя марки.;

— Простите меня. Но вѣдь мы встрѣтились на улицѣ — И вамъ стыдно было итти со мною рядомъ?

— Минна! — Онъ вспыхнулъ; голосъ его звучалъ гнѣвно. Она тихонько засмѣялась.

— Я это нарочно сказала, чтобъ вырвать у васъ искренній звукъ, — а вы и попались въ ловушку. Нравится вамъ мое новое платье? Я заказала его, потому что вамъ понравилось въ витринѣ почти такое же.

Она встала и повернулась передъ нимъ на каблукахъ… Она, несомнѣнно, была красива, знойной, южной красотой. Отъ матери, давно умершей, которую случай занесъ изъ Смирны въ объятія Израэля Гарта и лондонскихъ тумановъ, она унаслѣдовала томность глазъ и рѣчи, составлявшія главное ея очарованіе. И однакоже въ чертахъ ея пикантнаго лица, скорѣй неправильныхъ, не было почти ничего еврейскаго, если не считать едва замѣтной, почти неуловимой горбинки на переносьѣ, — неизгладимой печати ея расы. Платье изъ мягкаго крепъ-де-шинъ безукоризненно облегало ея фигуру, стройную и гибкую. Блѣдно-золотистый цвѣтъ его красиво оттѣнялъ теплый колоритъ кожи.

Гью разсыпался въ похвалахъ. Онъ былъ щедръ на восторги и умѣлъ хвалить. Краска сгустилась на щекахъ дѣвушки, глазаея радостно заблестѣли. Мелькомъ поглядѣвшись на себя въ зеркало, висѣвшее надъ каминомъ, она снова сѣла. Сердце ея жаждало его похвалъ и съ жадностью впивало ихъ.

— Ну, а теперь разскажите мнѣ все, что вы видѣли и дѣлали за послѣднее время.

Это было не трудно. Милѣе ея онъ никого не видалъ. Что онъ дѣлалъ? Набросалъ ея портретъ въ блокъ-нотѣ, чтобы немножко скрасить грязное и дурно пахнущее помѣщеніе, гдѣ ему приходится работать. Вырванный листокъ и сейчасъ у него въ бумажникѣ. Минна завладѣла имъ, пришла въ восторгъ, разсыпалась въ благодарностяхъ. Гью смѣялся. Сравнивалъ ея воркующій голосъ съ соловьинымъ пѣніемъ. Исчерпавъ эту тему, Минна снова стала допытываться, что онъ дѣлалъ. Гью передалъ ей всѣ послѣднія новости, вскользь упомянувъ о томъ, что скоро долженъ выйти новый томъ его стихотвореній. Не напишетъ ли онъ поэмы въ честь ея? — Онъ попытался объяснить ей, что подобныя темы не въ его духѣ, что стиль у него строгій. Онъ воспѣваетъ лишь безплотное. Вотъ ея платье онъ, пожалуй, можетъ воспѣть… Такимъ образомъ разговоръ снова вернулся къ очаровательному платью.

— И эта — création — въ самомъ дѣлѣ, создана для меня?

— Да вѣдь это такая радость — имѣть кого-нибудь, кому хочется нравиться! — съ неожиданной пылкостью воскликнула она. — А кто же у меня есть, кромѣ васъ? Папа? Его друзья? Они и глядѣть-то на меня не станутъ, если я не выряжусь, какъ дикарка, — въ золото, серебро и драгоцѣнные камни, чтобъ они могли высчитать, сколько это стоитъ въ переводѣ на фунты, шиллинги и пенсы. А одѣваться только для себя, въ концѣ концовъ, надоѣдаетъ. Жизнь удручаетъ, какъ глава изъ Экклезіаста — впрочемъ, вамъ едва-ли доводилось испытывать что-либо подобное — вѣдь вы мужчина.

— Мнѣ бы хотѣлось сдѣлать вашу жизнь менѣе одинокой и унылой, — ласково сказалъ онъ. — И мнѣ бы этого хотѣлось.

— Почему вы такъ сторонитесь отъ м-рсъ Мерріамъ? Она многое. сдѣлала бы для васъ, еслибъ вы позволили.

— Не могу, — сказала дѣвушка. — Сама не знаю, почему, но не могу. Почему вы такъ часто говорите о ней!

— Потому что она самая милая женщина, какую я знаю,

— Или просто потому, что… — она не докончила. — Нѣтъ, я не то хотѣла сказать, — но…

— А что же?э-- Развѣ вы не догадываетесь? Я бы хотѣла, чтобы вы цѣнили меня немножко ради меня самой, а не сравнивая меня постоянно съ другими — вотъ что!

Она нагнулась къ нему; одна рука ея свѣсилась внизъ; глаза затуманились и сквозь туманъ въ нихъ свѣтилась затаенная страсть, пока еще дремлющее желаніе.

— Я никому, кромѣ васъ, не хочу нравиться. Никого другого мнѣ не надо. Вы для меня — все на свѣтѣ.

Гью былъ подготовленъ къ этому. Ея чувственная прелесть давно уже ткала надъ нимъ, свои сѣти. Онъ давно зналъ, что прикосновеніе его руки способно будить дремлющіе вулканы, зналъ, что. когда-нибудь настанетъ мигъ безумія и онъ не удержится отъ этого прикосновенія. Даже и сейчасъ пульсъ его бился быстрѣе обыкновеннаго. Вѣдь онъ былъ человѣкъ, изъ плоти и крови, хотя стихи его и были холодны, какъ мраморъ. Но пока онъ все-таки держалъ себя въ уздѣ. Онъ протянулъ руку и пожалъ ея пальчики.

— Не смотрите на меня такъ. Я не очень дурной человѣкъ. Но вы заставляете меня говорить вещи, о которыхъ мы оба потомъ, можетъ быть, пожалѣемъ.

— Мнѣ все равно, — шепнула она. — Говорите, что хотите.

Рѣшительный моментъ насталъ. Мигъ, — и она трепетала бы въ его объятіяхъ. Усиліемъ воли онъ отвелъ ея руку и вскочилъ на ноги. Она испуганно отшатнулась отъ него.

— Слушайте, Минна, пока мы еще не наглупили, подумайте: чѣмъ это кончится. Вы думали объ этомъ? Призовите на помощь свой умъ, а не страсти. Простите. Я знаю, что выражаюсь грубо, но въ этомъ единственный нашъ шансъ спасенія. Вы готовы, очертя голову, ринуться — быть можетъ, въ пропасть. Понимаете вы это?

Онъ пристально и строго смотрѣлъ на нее; хотѣлъ, перевести ея мысли въ одну плоскость со своими, придать имъ болѣе серьезное направленіе, или, по крайней мѣрѣ, пробудить въ ней гордость, самолюбіе. Лицо ея слегка поблѣднѣло; дрожащія губы прошептали:

— Развѣ я не нравлюсь вамъ — нисколько?

— Не нравлюсь! Разумѣется, вы нравитесь мнѣ. Иначе я не сидѣлъ бы тутъ у васъ сегодня — вѣдь не считаете же вы меня негодяемъ?

— Такъ отчего же вы такой недобрый?

— Оттого, что, хотя, въ извѣстномъ смыслѣ, и я люблю васъ, — существуетъ одна только женщина, которую я могъ бы любить во всѣхъ смыслахъ, и эта женщина — не вы. Причина проста. Если мы не остановимся во-время, вы отдадите все, я — только часть. Вѣдь это же для васъ неново. Я люблю васъ, потому что ваша красота кружитъ мнѣ голову, волнуетъ кровь. Это тоже все очень просто, почти какъ на востокѣ. Но думали ли вы о томъ, куда это можетъ завести насъ?

Высшая, духовная сторона въ немъ неожиданно возмутилась — добыча, которая сама давалась въ руки, перестала быть желанной и онъ былъ безпощаденъ. Онъ ждалъ, что ея, пылкая, южная кровь, взбунтуется противъ такого обращенія — что она возмутится и прогонитъ его — или же расплачется горькими слезами стыда и обиды. Это грубо, жестоко, но, по крайней мѣрѣ, это сразу убьетъ ея любовь. Онъ ждалъ. Случилось неожиданное. Она подняла на него упрямые, суровые глаза, въ которыхъ теперь уже не было никакой томности, и выговорила глубокимъ, груднымъ голосомъ.

— Для меня одна крупица вашей любви дороже беззавѣтной любви и преданности всякаго другого.

На минуту онъ былъ озадаченъ этимъ нежданнымъ отвѣтомъ. Онъ не предполагалъ въ ней столько силы. Какъ же это у него сложилось такое обидно-невѣрное представленіе о ней?

— Вы хотите сказать, что любите меня, не смотря на сказанное мною?

— Да, люблю.

— Въ такомъ случаѣ смиренно прошу у васъ прощенія.

Наступило долгое молчаніе, прерываемое лишь тиканьемъ часовъ на каминѣ. Огромность комнаты, меблированной въ чопорномъ, холодномъ стилѣ Людовика XV, усиливала тягость этого молчанія. Время отъ времени Гью взглядывалъ на Минну, не рѣшаясь заговорить. Въ ней не было теперь и тѣни сходства съ цвѣтущей, шаловливой дѣвушкой, повертывавшейся передъ нимъ на каблукахъ часъ тому назадъ, заставляя восхищаться своимъ новымъ платьемъ. По угламъ рта легли черты рѣшительности и упорства. Лицо это было, ключемъ къ разгадкѣ женщины — для того, кто умѣлъ читать. Гью не умѣлъ. Его ввело въ заблужденіе это лицо: онъ чувствовалъ себя глубоко виноватымъ.

— Я жестоко ошибался, — выговорилъ онъ, наконецъ.

— Да, вы неправильно судили обо мнѣ.

— Я былъ жестокъ — но съ добрымъ умысломъ. Какъ мнѣ хотѣлось бы загладить это!!

— Это не трудно.

— Скажите, какъ.

— Попросите меня быть вашей женой.

Женитьба? Безъ подготовки, грубо, передъ нимъ всталъ вопросъ, котораго онъ до сихъ поръ избѣгалъ касаться даже въ мысляхъ. Больше. того, онъ сознавалъ, что о женитьбѣ онъ не думалъ вовсе. Онъ привыкъ считать себя честнымъ человѣкомъ — и вдругъ убѣдился, что эта честность очень шаткая. Его чувственное желаніе представилось ему во всей своей наготѣ, безъ прикрасъ.

И онъ невольно презиралъ себя — и возводилъ на пьедесталъ ее. Сдѣлать ей предложеніе, послѣ того, что сказано, было бы только новымъ оскорбленіемъ. Вдобавокъ, она такъ богата! Царское приданое. Перспектива поправить свои дѣла выгодной женитьбой претила ему, отталкивала. Гнѣвный, негодуя, самъ на себя, онъ схватился за первый подвернувшійся предлогъ. Жениться на дочери Израэля Гарта, еврея-ростовщика?.. Это немыслимо!

Словно угадывая его мысли, Минна подошла къ нему, опустилась на колѣни и положила руки на его руки. Черные, бархатные глаза съ мольбой смотрѣли на него. Она словно сошла съ картины Андреа дель Сарто.

— Почему вы молчите? Я оскорбила васъ? Вы находите, что я прошу слишкомъ многаго? У меня самой это вырвалось неожиданно. Я знаю: я еврейка, и ваши родные будутъ презирать меня — и отецъ мой ростовщикъ — такая женитьба позоръ для васъ… Я только хотѣла…

Гью былъ обезоруженъ. Женщина побѣдила своей покорностью.

— Еслибъ я принялъ, какъ даръ, вашу любовь, и не женился бы на васъ, — сказалъ онъ, обнимая ее, — потому только, что вы — дочь Израэля Гарта, — я презиралъ бы себя. Дитя мое, я васъ считалъ игрушкой — и нашелъ въ васъ женщину, достойную быть чьей угодно женой.

— Было бы такъ сладко быть только вашей! — прошептала она.

… Онъ еще разъ поцѣловалъ ее и тихонько отстранилъ отъ себя. — Но, еслибъ я вотъ теперь, сейчасъ, просилъ васъ быть моей женой, — это была бы низость — по другимъ причинамъ. Постарайтесь понять ихъ. Я часто нуждаюсь въ. деньгахъ. Вы — богатая невѣста. Вдобавокъ, я долженъ вашему отцу пять тысячъ фунтовъ подъ обезпеченіе наслѣдства, котораго, какъ выяснилось, я не получу. Проценты, съ грѣхомъ пополамъ, я до сихъ поръ платилъ. Они невелики — вашъ отецъ отнесся ко мнѣ не какъ къ должнику, а какъ къ другу. Но чѣмъ я уплачу долгъ — не знаю. И отецъ вашъ уже корилъ меня непрочностью моего обезпеченія. Пока я съ нимъ не расплачусь, я не имѣю права просить васъ быть моей женой.

Минна весело расхохоталась.

— Ахъ, вы глупенькій! Какъ же вы не понимаете, что, если вы женитесь на мнѣ, долгъ, такъ сказать, растворится въ собственномъ соку…

Гордость его возмутилась. Это невозможно. Для честнаго человѣка это непріемлемо. Она никакъ не могла взять въ толкъ, при чемъ тутъ честь. Ея воспитаніе не пріучило ее къ такимъ тонкостямъ.

— Въ такомъ случаѣ что же намъ дѣлать? — спросила она. — Вы не хотите взять меня просто такъ, не женясь, и не хотите жениться на мнѣ изъ-за моихъ денегъ. Вы, кажется, просто, не хотите меня, ни подъ какимъ соусомъ?

На это отвѣтъ могъ быть только одинъ. Въ концѣ концовъ Минна улыбнулась и шепнула:

— Это было очень сладко, но все-таки мы не рѣшили, что намъ дѣлать.

Гью взглянулъ на часы.

— Сейчасъ мнѣ надо сказать: «покойной ночи», а вамъ лечь спать спокойной и счастливой. Я ужь придумаю какой нибудь исходъ. И этотъ поцѣлуй будетъ нашимъ обрученіемъ, связывающимъ насъ навѣки. Вотъ!

Они простились и онъ пошелъ домой, чувствуя на губахъ своихъ сладость прикосновенія нѣжныхъ дѣвичьихъ губъ и самъ дивясь, какъ онъ вывернется изъ этого запутаннаго положенія, но, въ общемъ, счастливый. И совершенно не сознавая, что онъ былъ одураченъ, поддался инстинктивному лукавству женщины, сумѣвшей разжечь въ немъ энтузіазмъ и страсть — женщины, въ свою очередь толкаемой слѣпою, необузданною страстью.

III.

Проблема получалась довольно-таки сложная. Часть утра, когда голова особенно ясна, Гью провелъ въ тщетныхъ попыткахъ разрѣшенія этой проблемы. Изъ того положенія, въ которое онъ попалъ, не было выхода безъ утраты чести. И эта мысль колола его, какъ власяница, надѣтая на тѣло. Если въ былыя времена ему и случалось иногда сходить съ пути шаблонной добродѣтели, все же онъ презиралъ извилистыя тропинки, которыми идетъ порокъ. Онъ никогда не былъ ловеласомъ, обольстителемъ. Даже за тѣ остатки; добродѣтели, которыя попадали въ его руки, онъ платилъ, по-царски. Что бы ни говорили моралисты, есть разница между тѣмъ, кто грѣшитъ en prince и тѣмъ, кто грѣшитъ en voyou. Гью былъ порядочнымъ человѣкомъ. По крайней мѣрѣ, всегда цѣплялся за убѣжденіе въ своей порядочности. Передъ нимъ лежали три пути: совсѣмъ покинуть Минну, жениться на ней, сдѣлать ее своей любовницей. И каждый путь сулилъ ему потерю самоуваженія.

Онъ шагалъ по комнатѣ, предаваясь самоугрызеніямъ. Поводовъ было достаточно. Безуміемъ было занять шесть тысячъ у Израэля Гарта; еще большимъ безуміемъ — надѣлать долговъ, на уплату которыхъ ему понадобилась эта сумма. Онъ плакался на дядю, сыгравшаго съ нимъ такую; неожиданную и скверную шутку; плакался на судьбу, лишившую его Ирены, — всѣ его жалобы неизмѣнно заканчивались этимъ. Въ одномъ вагонѣ съ нимъ ѣхали три пожилыхъ солидныхъ господина изъ Сити. Его воображенію они представлялись тремя израильскими мудрецами. Еслибъ онъ началъ плакаться имъ, какъ Іовъ, на свою судьбу, они, навѣрное, сказали бы ему, что онъ наказанъ по заслугамъ. Это сравненіе привело его въ хорошее расположеніе духа.

Не успѣлъ онъ пріѣхать, какъ подали телеграмму отъ Минны. Нельзя ли ей повидаться съ нимъ сегодня, на минутку? И если можно, то когда и гдѣ? Она свободна въ любое время дня и придетъ туда, куда онъ ей назначитъ. Ей хочется только узнать, не сердится ли онъ на нее. Она почти всю ночь не спала и очень разстроена. Это было цѣлое посланіе по телеграфу, безъ обычныхъ сокращеній и составленное по-нѣмецки, чтобы не стать достояніемъ телеграфистокъ въ Сеннингтонѣ. Гью послалъ отвѣтъ, назначивъ встрѣчу въ три часа, у него въ пріемной. Ровно въ четверть четвертаго явилась Минна, краснѣющая, съ виноватымъ видомъ, введенная клеркомъ. Она такъ мило извинялась, что, разумѣется, пришлось утѣшить ее. Разумѣется, ей страшно рады. Она вошла и сразу освѣтила мрачную пріемную. Даже чурбанчикъ, на который вѣшаютъ адвокатскій парикъ, ликуетъ при видѣ ея. Минна радостно разсмѣялась, повернулась къ чурбанчику и схватила парикъ. Пусть Гью надѣнетъ его — ей такъ хочется посмотрѣть, каковъ онъ въ парикѣ. Она сама ему надѣнетъ. Нѣтъ, парикъ ему вовсе не идетъ. Въ этомъ головномъ уборѣ онъ слишкомъ солиденъ..

Они провели премилый часъ наединѣ, въ нѣжностяхъ и ласкахъ и взаимныхъ обѣтахъ найти выходъ къ свѣту и скоро-скоро принадлежать другъ другу. О формальномъ предложеніи руки и сердца не могло быть и рѣчи. Израэлъ Гартъ не отдастъ дочери за начинающаго адвоката и поэта безъ гроша въ карманѣ, вдобавокъ, его должника. Да и самому Гью тошно становилось при мысли явиться къ нему съ такимъ предложеніемъ. При томъ же отецъ давно убѣждалъ Минну выйти за одного его пріятеля, по фамиліи Гольдбергъ, владѣльца мѣняльной конторы на Грэсчерчъ-стритъ. Открыться отцу — значитъ все испортить. Онъ запретъ ее въ башню, какъ Данаю, куда только Юпитеръ-Гольдбергъ сможетъ проникнуть — тоже золотымъ дождемъ, но съ разрѣшенія папаши. Гью предлагалъ обручиться и ждать два года, втеченіе которыхъ онъ всячески будетъ стараться выбиться и составить себѣ, состояніе. Минна согласилась, но только для виду. Она не привыкла долго ждать осуществленія своихъ желаній. Да, по правдѣ говоря, и Гью не привыкъ. Какъ бы то ни было, за этотъ визитъ ихъ отношенія значительно подвинулись впередъ. Уходя, дѣвушка взяла съ него слово, что онъ сохранитъ происшедшее въ тайнѣ отъ всѣхъ — въ томъ числѣ и отъ м-рсъ Мерріамъ.

— Конечно, я не скажу м-рсъ Мерріамъ, — сухо отвѣтилъ Гью.

Яркіе черные глаза метнули на него подозрительный недобрый взглядъ. Еще минута, и легкіе шаги раздались уже за дверью, предупредительно отворенной.

Слѣдующій день было воскресенье. Хотя пора была весенняя, конецъ марта, нежданно вернулись холода. За ночь температура упала, поднялся вѣтеръ; пошелъ мокрый дождь пополамъ со снѣгомъ; мостовыя покрылись слякотью. Гью отложилъ въ сторону начерно набросанныя строфы, которыя онъ отдѣлывалъ, и грустно выглянулъ въ окно. Зрѣлище было неутѣшительное: сквозь косыя сѣрыя полосы дождя, подхлестываемаго вѣтромъ, почти ничего невозможно было разглядѣть. Они условились съ Минной встрѣтиться, если погода позволитъ, въ лѣскѣ за Липами, усадьбою ея отца. Но погода была совсѣмъ неблагопріятная. Гью находилъ, что онъ съ чистой совѣстью могъ бы не пойти на свиданіе. Со стороны Минны будетъ безуміемъ выйти въ такую погоду. Но, зная, что влюбленная женщина способна на всякое безуміе, онъ все-таки рѣшилъ исполнить обѣщаніе; если она придетъ, онъ сейчасъ же отправитъ ее домой. Онъ вышелъ въ толстыхъ перчаткахъ, въ осеннемъ пальто съ поднятымъ до ушей воротникомъ, и быстро зашагалъ по тротуару. Улица была безлюдна. Съ четверть часа онъ прождалъ на указанномъ ему мѣстѣ. Минна не пришла. Онъ порадовался ея благоразумію, большему, чѣмъ его собственное, и повернулъ назадъ. Свернувъ съ тропинки, ведшей къ лѣсу, на шоссе, вблизи дома, гдѣ жили Мерріамы, онъ увидалъ ѣдущій на встрѣчу извозчичій кэбъ, съ закрытымъ окномъ. Проѣхавъ немного, экипажъ остановился и возница сдѣлалъ ему знакъ. Гью подошелъ и сквозь стекло окна разглядѣлъ взволнованное лицо Ирены. Она подняла окно и онъ увидѣлъ, что она сидитъ на холоду въ одной только шелковой блузкѣ, а рядомъ съ ней, закутанная въ ея котиковое пальто, сидитъ замурзанная, худенькая, вся дрожащая маленькая дѣвочка….

— Какое счастье, что мы встрѣтили васъ! — вскричала Ирена. — Хотите оказать мнѣ большую услугу?

— Все, что вы хотите. По всей вѣроятности, надо сходить за докторомъ? — сказалъ онъ, посмотрѣвъ на ея новую протеже.

— Нѣтъ. Я пошлю Дженъ, если нужно будетъ. Съѣздите на квартиру къ этой малюткѣ и скажите ея роднымъ, что она захворала, что на сегодня я беру ее на свое попеченіе и, если они захотятъ, найду ей хорошее мѣсто. Она живетъ у дяди и тетки, которые бьютъ ее. Вы подумайте: въ такой холодъ послать ребенка, въ одномъ платьѣ, продавать фіалки!

— Гдѣ они живутъ?

— Джорджъ-стритъ, 24 — знаете, эту трущобу за вокзаломъ? Ихъ фамилія Джексонъ. Потомъ зайдите разсказать мнѣ, какъ они васъ приняли. Я дамъ вамъ позавтракать.

Гью кивнулъ головой, отошелъ, сказалъ кучеру, куда ѣхать, и зашагалъ дальше. Эта маленькая сценка и позабавила, и растрогала его. Онъ такъ ясно представлялъ себѣ Ирену, взволнованно срывающую съ себя шубку, чтобы прикрыть ею озябшаго ребенка, и затѣмъ увозящую его съ властностью царицы, не знающей преградъ своимъ желаніямъ. Она вѣдь ни на единый мигъ не усумнилась, что онъ сейчасъ же побѣжитъ исполнять ея приказъ. Онъ улыбнулся. Хорошо, что на свѣтѣ есть такія женщины. Когда онъ проходилъ мимо ея дома, ея лицо на мигъ мелькнуло въ верхнемъ окнѣ. Всю дорогу онъ представлялъ себѣ, какъ она поднимаетъ на ноги служанокъ, велитъ имъ готовить теплую ванну и сама стоитъ на колѣняхъ у огня, грѣя фланелевое одѣяло, чтобъ закутать дѣвочку послѣ ванны.

М-ра Джексона онъ не засталъ. Дома была только его жена. Мужъ, навѣрное, шатался гдѣ-нибудь возлѣ кабака, въ ожиданіи, пока откроютъ. Комната была грязная, хозяйка — еще того грязнѣй, если только это возможно. А ея способъ выражаться, какъ скоро въ томъ убѣдился Гью, былъ грязенъ въ превосходной степени. Вдобавокъ она была замѣтно выпивши. Кровать въ комнатѣ была только одна; но въ углу валялся грязный мѣшокъ и куча лохмотьевъ — очевидно, здѣсь и спала дѣвочка. Гью объяснилъ цѣль своего посѣщенія; къ изумленію его, мистрисъ Джексонъ охотно пошла ему навстрѣчу. Она не видѣла никакихъ основаній содержать и кормить дѣвчонку, которая ей совсѣмъ чужая, когда скоро у нея будетъ собственный ребенокъ. Если кто-нибудь желаетъ взять ее на свое попеченіе — и слава Богу: она очень рада. Она, видимо, готова была отправить племянницу даже въ такое мѣсто, гдѣ много теплѣе, чѣмъ у камелька Ирены.

— Все улажено, — объявилъ Гью Иренѣ, встрѣтившей его въ швейцарской.

— Отлично. Пойдемте наверхъ. На минутку.

Она повернулась и пошла; и онъ за нею. По всѣмъ признакамъ Ирена была чѣмъ-то глубоко возмущена.

Свернувшись клубочкомъ на кровати, въ комнатѣ, которая прежнимъ обитателямъ этого дома служила дѣтской, а теперь — къ большому сожалѣнію Ирены — пустовала — это было ея единственное горе — лежала маленькая дѣвочка. Ирена подошла къ ней, отвернула одѣяло и осторожно обнажила ея худенькія плечики и грудку.

— Взгляните!

Гью нагнулся къ спящей. Все тѣло ея было въ синякахъ и кровоподтекахъ.

— Мнѣ бы хотѣлось пойти къ нимъ съ огненнымъ мечемъ и стереть ихъ съ лица земли! — воскликнула Ирена.

— И мнѣ бы хотѣлось, чтобъ вы это сдѣлали, прежде, чѣмъ у нихъ родится ребенокъ, котораго они ожидаютъ, — угрюмо сказалъ Гью.

Онъ вкратцѣ описалъ ей свой визитъ къ Джексонамъ. Но Ирена почти не слушала его — такъ взволновали ее его предыдущія слова.

— Будемъ надѣяться, что этотъ ребенокъ родится неживымъ, — молвила она. — Подумать только, что у подобныхъ животныхъ родятся дѣти, а… — за что же это имъ дана такая привилегія, и какъ можно позволять имъ имѣть дѣтей?

— А развѣ не привилегія — имѣть возможность сдѣлать то, что дѣлаете вы теперь? — попробовалъ утѣшить ее Гью.

— Это такой пустякъ! Все равно, что пытаться остановить лавину и захватить пригоршню снѣгу.

— Ну, свою пригоршню вы, во всякомъ случаѣ, захватили.

— Бѣдняжка! — съ нѣжностью выговорила Ирена.

Она плотнѣй укутала малютку одѣяломъ, кое-что переставила, поправила и повела Гью внизъ. Завтракъ уже ждалъ ихъ. Они сѣли за столъ вдвоемъ. Джерардъ уѣхалъ удить рыбу. — Вотъ-то, должно быть, клянетъ погоду, сидя въ столовой у Вестоновъ.

— Какъ-то онъ отнесется къ нашей маленькой пріятельницѣ тамъ наверху? — сказалъ Гью, наливая себѣ кларету.

— То есть? Что вы хотите сказать этимъ?

— Ну, нельзя же такъ взять съ улицы ребенка и оставить его у себя.

Ирена широко раскрыла глаза.

— Вы думаете, что Джерардъ будетъ недоволенъ тѣмъ, что я взяла ее? Мой милый Гью!

Онъ усмѣхнулся про себя, но изъ благоразумія поспѣшилъ перемѣнить разговоръ и сталъ разспрашивать ее, какимъ образомъ она нашла ребенка. И какъ это случилось, что сама она вышла изъ дому въ такую ужасную погоду.

— Мнѣ нужно было снести кое-что одной больной дѣвушкѣ, — отвѣтила она. Остальное все было такъ, какъ и думалъ Гью. На обратномъ пути она увидала женщину, пытающуюся поднять упавшаго ребенка. Остановила кэбъ и увезла свою добычу.

— Но зачѣмъ же было рисковать собственнымъ здоровьемъ — снять съ себя шубку и ѣхать въ одной легкой блузкѣ? — съ улыбкой спросилъ онъ. — Даже св. Мартинъ не дѣлалъ этого.

— Ну, знаете, — возразила она съ очаровательнымъ лукавствомъ, перегибаясь къ нему черезъ столъ, — по-моему, св. Мартинъ былъ далеко не примѣрнымъ святымъ.

.Послѣ завтрака лакей доложилъ, что пришелъ м-ръ Джексонъ и спрашиваетъ барыню.

— Видъ у него совсѣмъ разбойничій, ма’мъ, — счелъ онъ нужнымъ предупредить.

— Я пойду поговорю съ нимъ, — сказалъ Гью, поднимаясь съ мѣста..

— Нѣтъ. Я сама. Позвольте мнѣ. Мнѣ очень хочется!

Взволнованная, съ блестящими глазами, Ирена вышла къ посѣтителю въ швейцарскую. Онъ сейчасъ же поднялъ крикъ и шумъ. Гью, на всякій случай, сталъ за угломъ, въ коридорѣ, невидимымъ свидѣтелемъ.

— Ребенка вы обратно не получите, — спокойно объявила Ирена.

— Въ такомъ случаѣ, я требую вознагражденія. Даромъ я вамъ дѣвчонки не отдамъ. Она — родная племянница моей жены. Мы — люди бѣдные, — а дѣвчонка все же кой-что зарабатывала.

— Какъ вамъ не стыдно! — такой здоровый, сильный и заставляете работать на себя ребенка!

— Дайте пять фунтовъ — уступлю.

— И пяти пенсовъ не дамъ — не только пяти фунтовъ.

— Въ такомъ случаѣ, я пойду за полиціей.

Онъ направился къ двери. Ирена заступила ему дорогу.

— Вы еще смѣете грозить мнѣ! Вы?! Вонъ изъ моего дома и чтобъ я больше никогда о васъ не слыхала, иначе, клянусь Богомъ, я обращу на васъ вниманіе Общества защиты дѣтей отъ жестокаго обращенія и васъ посадятъ въ тюрьму.

Угроза ли эта, или сверкающіе негодованіемъ глаза Ирены укротили негодяя, Гью не могъ сказать, но только онъ попятился къ двери, бормоча проклятія, и вышелъ, хлопнувъ входной дверью. Гью кинулся къ Иренѣ, радуясь, какъ мальчикъ, этой побѣдѣ Ормузда надъ Ариманомъ. И разсыпался въ восторгахъ. Ирена, еще взволнованная, смѣялась и вытирала губы платкомъ.

— Пойдемте назадъ въ курилку. Грязная скотина! Вся комната пропахла имъ.

— Однако вы восхитительно топчете ногами англійскіе законы! — смѣясь, сказалъ Гью.

— Скверные законы и не надо исполнять, — горячо возразила она, еще вся пылая отъ волненія. И у Гью не хватило духу разочаровывать ее.

Немного погодя, она снова обратилась къ нему за по: мощью, уже по другому поводу.

— Вчера мнѣ прислали планъ перестройки нашего пріюта — вѣдь мы хотимъ расширить помѣщеніе — и я совершенно не умѣю разобраться въ немъ. Помогите мнѣ, милый Гью.

Она вынула изъ угла свертокъ плановъ и разложила на столѣ огромные-листы. Они оба нагнулись надъ ними, и углубились въ совѣщаніе о разныхъ архитектурныхъ деталяхъ.

— Эта перестройка возьметъ такъ много времени, — сказала, наконецъ, Ирена. — Мнѣ бы такъ хотѣлось, чтобъ все было готово уже завтра.

— Я увѣренъ, что у васъ и было бы готово, еслибъ вы только сами стали строить. Для васъ все возможно.

Пріютъ, о которомъ говорила Ирена, былъ одною изъ ея филантропическихъ затѣй и самой любимой, и въ благотворительномъ обществѣ, которое строило этотъ пріютъ, она была основательницей и руководящимъ началомъ. Вначалѣ Джерардъ вышучивалъ ея затѣю, какъ совершенно непрактичную, но Ирена обнаружила столько воодушевленія, упорства и энергіи, что постепенно заразила и окружающихъ своимъ энтузіазмомъ. Джерардъ и Гью оба вошли въ составъ комитета и посѣщали засѣданія съ аккуратностью, достойной одобренія.

Ирена свернула планы и поставила ихъ снова въ уголъ.. — Какъ мало мы, въ сущности, можемъ сдѣлать, чтобъ облегчить нужду и горе, царящія вокругъ насъ! — со вздо хомъ молвила она.

Гью улыбнулся. — Еслибъ только дать вамъ точку опоры. и достаточно длинный рычагъ, вы перевернули бы весь міръ, какъ Архимедъ. Но для этого вамъ придется сперва самой попасть на небо.

— Вотъ это-то и есть самое страшное. Какъ только человѣкъ попалъ на небо, онъ становится безполезнымъ, абсолютно ни на что не нужнымъ. По-моему, смерть только тѣмъ и страшна, что, есть ли загробная жизнь, или нѣтъ, вы все равно навсегда уже отрѣзаны отъ этого міра и ничѣмъ не можете помочь оставшимся. Все, что ты въ силахъ сдѣлать, надо дѣлать только въ томъ узкомъ кругу, въ которомъ замкнута твоя жизнь — и гдѣ нѣтъ ни рычага, ни точки опоры. Иной разъ я сама дивлюсь, какъ это я могу быть счастлива. А между тѣмъ я счастлива — безсовѣстно счастлива. Можете вы это объяснить?

Онъ отвѣтилъ неопредѣленно, только чтобы скрыть боль, защемившую ему сердце. Онъ зналъ, что мысли ея возлѣ Джерарда… И, въ первый разъ, съ тѣхъ поръ, какъ онъ увидалъ Ирену въ извозчичьемъ экипажѣ, онъ вспомнилъ, о Миннѣ. Сами собой напрашивались непріятныя сравненія.. — Почему вы такъ нахмурились? — спросила она весело.

— Я думалъ о васъ и о томъ, что вы достойны всякаго счастья.

Она засмѣлась, немного насмѣшливо.

— Развѣ это такъ печалитъ васъ?

— Да, какъ будто. А почему — это ужъ объяснить предоставляю вамъ.

Но Ирена, какъ умная женщина, предпочла перемѣнить тему разговора.

IV.

Минна Гартъ была единственной дочерью въ семьѣ. Она рано потеряла мать и была отдана на попеченіе серіи случайныхъ гувернантокъ, къ которымъ она не питала никакихъ чувствъ, кромѣ равнодушія, и онѣ ей платили тѣмъ же. Только къ одной она привязалась искренно, влюбилась въ нее, какъ иногда влюбляются дѣвочки, но, когда однажды ночью эта молодая особа исчезла, унеся съ собой наиболѣе цѣнныя изъ драгоцѣнностей своей питомицы, любовь Минны превратилась въ ненависть, тѣнь которой падала затѣмъ уже на всѣхъ послѣдующихъ воспитательницъ. Какъ только она подросла, она объявила, что воспитаніе ея закончено и никакихъ наставницъ она больше имѣть не желаетъ. Тогда отецъ ея, имѣвшій о воспитаніи дѣвицъ такое же смутное представленіе, какъ и о снаряженіи военныхъ судовъ, взялъ въ домъ, въ качествѣ дуэньи, свою единственную сестру, правовѣрную еврейку, черноволосую, пожилую, толстую и круглую, какъ шаръ. До тѣхъ поръ Минна не выполняла никакихъ обрядовъ іудейской вѣры и лишь время отъ времени бывала въ синагогѣ, и тетка Лія, поминутно учившая ее и укорявшая за недостатокъ набожности, скоро стала ей ненавистна. Тѣмъ болѣе, что тетушка, съ ея толстымъ, краснымъ лицомъ, красными розами на шляпкѣ, золотою цѣпью на груди и брошкою, величиной съ дессертную тарелку, на улицѣ обращала на себя общее вниманіе, и Минна стыдилась показываться вмѣстѣ съ нею. Поэтому, когда тетка Лія скоропостижно скончалась, Минна вздохнула съ облегченіемъ. И на другой же день издала новый домашній манифестъ, въ которомъ объявила, что она уже взрослая и отнынѣ намѣрена вести совершенно независимую жизнь, безъ всякаго надзора.

Въ отцовскомъ домѣ она властвовала, какъ царица, повинуясь всѣмъ своимъ капризамъ и требуя безпрекословнаго повиновенія отъ слугъ, подъ угрозой немедленнаго увольненія, окружая себя всею роскошью, какую можно купить за деньги, — и въ то же время изнывая отъ тоски въ своемъ одиночествѣ. Помимо родственныхъ чувствъ, которыя въ евреяхъ очень сильны, Израэль Гартъ не питалъ особыхъ симпатій къ своей дочери. Онъ чутьемъ угадывалъ, что она презираетъ его расу и его профессію, и стѣснялся въ ея обществѣ. Ни о нарядахъ и кружевахъ, ни о музыкѣ, театрѣ и беллетристикѣ онъ говорить не умѣлъ. А она, съ своей стороны, совершенно не интересовалась вопросомъ о наживѣ. Близкихъ родственниковъ, самыя слабости и недостатки которыхъ привязываютъ къ дому и способствуютъ гармоніи семейной жизни, у нихъ не было. А съ женами и дочерьми единовѣрцевъ отца въ Сити и его дѣловыхъ друзей Минна сходиться не желала и морщила носикъ, говоря о нихъ. Такія подруги были не по ней. Гартъ пожималъ плечами и лишь иногда настаивалъ, чтобъ она сдѣлала съ нимъ нѣсколько обязательныхъ визитовъ — что было для Минны хуже даже выполненія субботнихъ обрядовъ подъ руководствомъ тети Ліи, — а въ остальное время цѣликомъ предоставлялъ ее самой себѣ. Помимо общаго обѣда отецъ съ дочерью видались рѣдко. Послѣ обѣда Минна, — и то, если она бывала въ настроеніи — съ полчасика играла для него въ гостиной, а затѣмъ онъ уходилъ къ себѣ въ рабочій кабинетъ. Что она дѣлаетъ, гдѣ бываетъ, чѣмъ наполняетъ время — все это мало его интересовало. Еслибъ она хотѣла, онъ нанялъ бы ей хоть полдюжины компаньонокъ, но, такъ какъ она рѣшительно отказывалась, Израэль Гартъ, про себя дивясь женскимъ причудамъ, благоразумно воздерживался отъ всякаго вмѣшательства въ жизнь дочери. Только въ одномъ онъ твердо стоялъ на своемъ: вопросъ о замужествѣ онъ не позволитъ ей рѣшать безъ него: въ этомъ вопросѣ его мнѣніе должно имѣть перевѣсъ. Но Минна возмущалась при одной мысли о томъ, чтобы выйти замужъ за одного изъ толстощекихъ дѣльцовъ съ крючковатыми носами и блестящими лысинами, которые осмѣливались являться претендентами на ея руку, и, бѣдное дитя, предпочитала сидѣть у окна, поджидая принца, который все не являлся. Молодая, красивая, она жила безцѣльной, одинокой и тоскливой жизнью, сгорая, какъ въ огнѣ, въ безвыходномъ кругу несбыточныхъ желаній. Вращаться въ обществѣ своихъ единовѣрцевъ она не хотѣла. Иное общество, къ которому она рвалась, не принимало ея въ свою среду. Она была парія, прокаженная — дочь еврея-ростовщика. И тѣмъ не менѣе, заглядывая къ себѣ въ душу, она видѣла, что проказа ея богатства — не наружная, а внутренняя, что она у нея въ крови. Отъ этой проказы она не могла очиститься, омыться въ Іорданѣ отреченія, — отречься отъ богатства и уйти свободной въ широкій міръ. Такое отреченіе было непріемлемо для нея, какъ омовенія для Неемана-сиріянина.

Порой ей становилось жутко въ огромномъ домѣ, пустынномъ, какъ дворецъ. Всѣ нервы ея ходуномъ ходили отъ этой муки неудовлетворенныхъ желаній. Тогда она уѣзжала изъ Лондона, одна, безъ горничной, въ Брайтонъ, къ своей старой нянѣ, сирійкѣ, Аннѣ Кассаба, которая отводила ей лучшія комнаты въ своемъ домѣ, ласкала и баловала ее и утѣшала ее увѣреніями, что принцъ непремѣнно явится. Пожалуй, Анна въ цѣломъ мірѣ была единственнымъ существомъ, которое Минна любила. Старуха же боготворила ее съ беззавѣтной преданностью истой дочери Востока.

Въ Брайтонѣ, на полной волѣ, гордая своею красотою, дѣвушка сама искала приключеній, безпечно играла съ огнемъ. Она знала, какія чары таятся въ ея томномъ голосѣ, и, забавы ради, пробовала власть ихъ надъ всѣми встрѣчными мужчинами. Однажды молодой гвардейскій поручикъ увезъ ее обѣдать въ ресторанъ. По окончаніи обѣда она потребовала, чтобъ онъ позволилъ ей уплатить по счету половину. Онъ запротестовалъ. Она встала и объявила, что сейчасъ уйдетъ, если онъ не согласится взять деньги. Онъ уступилъ. Затѣмъ они вмѣстѣ отправились въ театръ и долго при лунномъ свѣтѣ катались по набережной. Это былъ рискованный опытъ. Домой она вернулась въ два часа ночи. Анна не могла глазъ сомкнуть отъ страха, хоть и была предупреждена телеграммой. Минна въ двухъ словахъ объяснила ей свое отсутствіе. Старуха взяла ея личико въ свои дрожащія руки.

— О Боже! — дитя мое — съ тобой не случилось бѣды?

Минна весело расхохоталась. Ну, на этотъ счетъ она можетъ быть спокойна. Такая опасность явится лишь вмѣстѣ съ принцемъ. О! принца она узнаетъ съ перваго же взгляда. И на другое же утро, едва успѣвъ остыть отъ поцѣлуевъ юнаго поручика, она такъ срѣзала его на улицѣ при встрѣчѣ, что онъ больше не осмѣлился подойти къ ней.

И вотъ явился Гью.

Странное дѣло, встрѣтились они впервые въ гостиной Мерріамовъ, куда она явилась, вмѣстѣ съ отцомъ, совсѣмъ не съ цѣлью искать приключеній.

Нѣсколько остроумныхъ замѣчаній Гью обратили на себя вниманіе Израэля Гарта. Молодой человѣкъ понравился ему и, пожимая ему руку на прощанье, онъ рискнулъ сказать, что былъ бы очень радъ, еслибъ м-ръ Кольманъ когда-нибудь навѣстилъ ихъ. Гью подыскивалъ какой-нибудь учтивый отвѣтъ, ни къ чему не обязывающій, но, встрѣтивъ влажный взглядъ бархатныхъ глазъ, гордыхъ и въ то же время умоляющихъ, поспѣшилъ дать обѣщаніе. И это положило начало всему остальному.

Что Минна Гартъ пріѣхала съ визитомъ къ Иренѣ — это, разумѣется, было дѣломъ рукъ самой Ирены. Вообще возмущавшаяся жестокостью свѣтскаго общества, она особенно была возмущена на одномъ политическомъ банкетѣ тѣмъ сухимъ пріемомъ, который былъ оказанъ дочери еврейскаго банкира; какъ всегда, порывистая, идущая наперекоръ приличіямъ, она на другой же день отправилась съ визитомъ къ невинно обиженной дочери паріи. Это было одно изъ многихъ проявленій свойственнаго Иренѣ донъ-кихотства. Джерардъ былъ очень недоволенъ этимъ, хоть и скрылъ неудовольствіе подъ шуткой. Онъ доказывалъ, что люди, ссужающіе деньги — одному Богу Іакова вѣдомо за сколько процентовъ, — не могутъ быть желанными гостями въ обществѣ, гдѣ каждый, если еще не. занималъ, то можетъ занять у нихъ. Это значитъ класть леопарда рядомъ съ ягненкомъ и льва — съ упитаннымъ тельцомъ, а вѣдь мы пока еще не въ раю. Но проблескъ неудовольствія въ глазахъ Ирены и нервная дрожь ея губъ, готовыхъ къ жаркому протесту, скоро остановили потокъ его циническихъ рѣчей. Онъ сдался и даже великодушно проявилъ энтузіазмъ; и, съ его одобреніемъ и визитной карточкой, вмѣсто копья и меча, Ирена, какъ современный рыцарь, пустилась въ путь — освобождать плѣнную царевну. Минна съ отцомъ черезъ день пріѣхали отдать визитъ — и встрѣтились съ Гью.

Въ первый моментъ Минна искренно обрадовалась предложенію Ирены подружиться съ ней. Это открывало для нея доступъ въ заколдованный кругъ общества гоевъ, у вратъ котораго она такъ долго стояла безутѣшной, стучась напрасно. Откликнись она на предложеніе Ирены со всей пылкостью своей южной крови, та всей душою привязалась бы къ ней, взяла бы ее подъ свое покровительство и побѣдно провела бы сквозь горнило предразсудковъ; а красота дѣвушки довершила бы остальное. Но что-то въ ней отталкивало Минну, — врожденная расовая гордость заговорила громче подъ вліяніемъ смутной, инстинктивной, чисто женской зависти. Затѣмъ явился Гью, и все вдругъ измѣнилось: міръ сталъ новымъ; въ числѣ прочихъ перемѣнъ измѣнились и ея, вначалѣ дружелюбныя, чувства къ Иренѣ, ставшія теперь почти враждебными…

На этотъ разъ уже не было шаловливой игры съ огнемъ. Дѣвушка сама, какъ мотылекъ, летѣла на огонь. Она писала сумасшедшія письма старой нянѣ: «Принцъ явился. Я узнала его съ перваго взгляда. Мое сердце горитъ и трепещетъ отъ счастья. Пишу тебѣ, чтобы не крикнуть громко, что я люблю его. Я забыла, что такое сонъ и покой. О, скоро-скоро я привезу моего принца къ тебѣ!». Старуха плакала безъ слезъ надъ этими письмами, какъ умѣютъ плакать только старые глаза, которые глядятъ и впередъ, и назадъ, вспоминая пережитое и былыя страсти. Но все же благоразумно сжигала ихъ, говоря себѣ: «а, можетъ, принцъ еще не настоящій».

Но Минна не сомнѣвалась въ этомъ. Она побѣдила — правда, купивъ побѣду дорогой цѣной, — но ея необузданная страсть пока надъ этимъ не задумывалась. Она видалась теперь съ Гью почти ежедневно, то у него въ пріемной, то въ уютной комнаткѣ въ Вестъ-Эндѣ, то, изрѣдка, въ Липахъ. Она была счастлива. Единый сладкій часъ свиданья скрашивалъ остальные двадцать-три ожиданіемъ и радостью воспоминаній. Одно придумыванье костюмовъ для каждаго свиданья заполняло день. Самая неопредѣленность ихъ отношеній тѣшила и волновала ее.

— А вѣдь это сладко, все это притворство! — замѣтила она однажды.

— Какое притворство? — откликнулся онъ, нѣсколько озадаченный.

— Да наша долгая помолвка. Какъ будто за два года вы съумѣете разбогатѣть! Это просто игра — но какая восхитительная! А въ концѣ концовъ будетъ, разумѣется, флеръ д’оранжъ и все прочее. А! Какъ вы думаете?

Она лѣниво и насмѣшливо вскинула на него глаза — они шли дворами Темпля — и взяла его подъ руку.

— А вы чего же бы хотѣли?

Со вздохомъ она прильнула губами къ его уху и шепнула:

— Васъ. И я не намѣрена ждать два года — но поиграть еще немножко можно.

— Но вѣдь я и не думаю играть. Я говорю серьезно, милая.

— И я говорю серьезно

Послѣ этого разговора. Гью понялъ всю непрактичность своего плана. Минна была не изъ тѣхъ будущихъ примѣрныхъ женъ и хозяекъ, которыя годами ждутъ мужчину, работающаго, чтобъ скопить денегъ на устройство семейнаго очага. И волненья крови было слишкомъ много въ обоихъ для такого долгаго ожиданія. Тѣмъ не менѣе Гью клялся себѣ, что онъ не допуститъ внѣбрачнаго союза между ними и не женится на ней, пока не освободится изъ когтей ея отца. Но откуда взять денегъ — этого онъ никакъ не могъ придумать. А тутъ, какъ нарочно, пришла вѣсть, что у дядюшки родился сынъ и наслѣдникъ. И, такъ какъ заемъ у Израэля Гарта былъ заключенъ именно подъ обезпеченіе наслѣдства дяди, съ этого момента вексель совершенно обезцѣнивался.

Почта принесла утѣшительное письмо отъ сестеръ, двухъ старыхъ дѣвъ, которыя были много старше Гью и жили тихою, однообразною жизнью въ маленькомъ гертфорширскомъ городишкѣ. Сестры выражали Гью сочувствіе по поводу.того, что дядюшка ограбилъ его (онѣ не могли назвать этого иначе) но все же увѣряли, что дядюшка кое-что оставитъ и ему. Онъ самъ намекалъ на это нѣсколько мѣсяцевъ тому, назадъ, оправдываясь передъ ними въ томъ, что онъ «на старости лѣтъ сдурилъ». Ужь, конечно, онъ обязанъ хоть что-нибудь завѣщать и племяннику. Во время чтенія этого письма Гью вдругъ осѣнила блестящая мысль, сразу устранившая всѣ затрудненія. Онъ займетъ пять тысячъ у сестеръ, подъ обезпеченіе своихъ правъ на наслѣдство дяди, расплатится съ Гартомъ — процентъ съ него сестры возьмутъ, разумѣется, самый ничтожный, такъ что изъ своего заработка онъ сможетъ понемногу откладывать въ резервный фондъ, на случай, если наслѣдство дяди не покроетъ долга, — и женится на Миннѣ. И, на случай своей смерти, оставитъ Миннѣ распоряженіе уплатить долгъ его сестрамъ, такъ что только въ этомъ случаѣ Израэль Гартъ получитъ обратно свои деньги изъ собственнаго своего кармана. Какъ бы то ни было, сестры его въ накладѣ не останутся. Эта блестящая перспектива такъ ослѣпила его, что онъ въ своихъ разсчетахъ допустилъ, по крайней мѣрѣ, одну ошибку и двѣ ложныхъ предпосылки. На слѣдующій же день онъ былъ въ Сельвудѣ. Предупрежденныя телеграммой, обѣ сестры, Алиція и Дора, встрѣтили его на станціи и, вмѣстѣ съ нимъ пѣшкомъ черезъ весь городъ дошли до дому. Широкая, тихая улица, казавшаяся еще болѣе широкой отъ того, что всѣ дома на ней были разбросанные, низкіе и старомодные, заканчивалась выгономъ, на противоположной сторонѣ котораго стояла церковь. Сквозь купы деревьевъ близъ пастората просвѣчивало красное кирпичное зданіе — домъ, въ которомъ жили сестры Гью. Это былъ уютный тихій домикъ, такъ хорошо гармонировавшій съ лицами сестеръ, не знавшихъ иныхъ тревогъ и огорченій, кромѣ случайныхъ непріятностей, доставляемыхъ служанкою, да смутныхъ сожалѣній, что имъ не суждено было узнать болѣе полной семейной жизни и радостей материнства.

Гью озирался вокругъ, полной грудью впивая ароматный воздухъ, и ласково поглядывалъ на сестеръ, шедшихъ по обѣ стороны его, высоко неся головы. Онѣ высоко цѣнили свой родъ и гордились имъ, а Гью для нихъ былъ воплощеніемъ аристократизма и достоинства рода. Не каждый день въ ихъ городокъ заглядываютъ такіе почетные гости. Алиція и Дора чувствовали, что весь Сельвудъ смотритъ на нихъ съ почтительнымъ восхищеніемъ.

— А мы только было собрались писать тебѣ, какъ принесли твою телеграмму, — сказала Дора.

— Погоди, дай хоть въ комнаты войти, — укоризненно остановила ее Алиція. Она была на пять лѣтъ старше Допы, которая, въ свою очередь, была на десять лѣтъ старше Гью, и относилась къ младшей сестрѣ, какъ къ неопытной дѣвочкѣ. Гью смѣялся — онъ привыкъ къ властному тону Алиціи. Безъ сомнѣнія, сестры хотѣли посовѣтоваться съ нимъ относительно помѣщенія капиталовъ какого-нибудь деревенскаго клуба, или о другомъ, столь же важномъ дѣлѣ, которое нельзя было обсуждать иначе, какъ при закрытыхъ дверяхъ.

Только послѣ того, какъ сестры напоили его чаемъ въ своей уютной гостиной и онъ удобно расположился въ большомъ, покойномъ креслѣ съ папироской въ зубахъ — сестры разрѣшили бы ему и трубку, такъ онѣ баловали его, — Гью вернулся къ запретной темѣ, освѣдомившись, чѣмъ онъ можетъ быть полезенъ имъ. Въ первый моментъ сестры были озадачены. Дора первая сообразила.

— Ахъ, ты это о письмѣ, которое мы собирались писать тебѣ? Нѣтъ. Просьбъ у насъ къ тебѣ никакихъ нѣтъ. Но…

Она переглянулась съ Алиціей. Та поспѣшила объяснить:

— Дѣло въ томъ, милый Гью, что мы должны сообщить тебѣ непріятную новость. Здоровье твоего дяди Джоффри неважно.

Гью, конечно, выразилъ сочувствіе, но про себя усмѣхнулся. Милыя хлопотуньи сестрицы!..

— По правдѣ говоря, онъ даже очень серьезно боленъ — продолжала Алиція — и едва ли долго проживетъ.

— Чортъ побери! Онъ и такъ зажился. Откуда вы знаете? — Гью уже начиналъ терять изъ виду юмористическую сторону положенія.

— Мы получили отъ него сегодня утромъ длинное посланіе, въ которомъ онъ упоминаетъ и о многомъ другомъ.

— Покажите мнѣ лучше письмо.

— Достань письмо, Дора, — сказала Алиція и продолжала, между тѣмъ, какъ младшая сестра отпирала шкафчикъ-секретэръ, стоявшій у окна: — я искренно огорчена болѣзнью дяди Джоффри и надѣюсь, что онъ приготовился встрѣтить сьой послѣдній часъ, какъ христіанинъ и джентльменъ, но все-таки я нахожу его поведеніе по отношенію къ тебѣ прямо-таки постыднымъ.

Гью взялъ изъ рукъ Доры письмо и прочелъ его.

— Я могу прожить и безъ его денегъ, милыя мои, — храбро объявилъ онъ.

— Конечно, можешь, — гордо подтвердила Алиція. — Кольманы никогда еще не жили на чужія деньги. Но это все же не оправдываетъ поведенія твоего дяди.

Гью всталъ, смѣясь, закрутилъ усы, обнялъ за плечо Дору, стоявшую рядомъ, и возразилъ Алиціи:

— Что за бѣда? Не огорчайтесь, милыя. Жалко старика. Онъ былъ добръ ко мнѣ, когда я былъ ребенкомъ — дѣлалъ для меня, во всякомъ случаѣ, больше, чѣмъ я для него. Я пріѣхалъ посмотрѣть, какъ вы тутъ живете, и усладить себя бутылочкой дѣдовской мадеры. А потому забудемъ огорченія и будемъ счастливы.

— Какой ты милый! какой ты благородный! Какъ легко ты принялъ это! — восхищалась Дора, цѣлуя его..

— Милое дитя, — отвѣтилъ онъ со смѣхомъ — сколько разъ мнѣ повторять тебѣ, что я обыкновенный, грѣшный человѣкъ, а не икона, на которую надо молиться.

Никакого благородства въ душѣ онъ въ этотъ моментъ не ощущалъ. Наоборотъ, чувствовалъ себя глубоко и обидно разочарованнымъ. Его радужныя надежды полопались, какъ мыльные пузыри. По старчески витіевато, съ извиненіями, оговорками и обиняками, Джоффри Кольманъ въ своемъ письмѣ давалъ понять, что, провѣривъ свои дѣла, онъ убѣдился, что они далеко не въ столь блестящемъ состояніи, какъ онъ предполагалъ: земля упала въ цѣнѣ, деньги помѣщены неудачно — словомъ, при всемъ желаніи, для Гью онъ ничего не сможетъ сдѣлать. А смерти ждать ему уже недолго.

Передъ сестрами Гью не подалъ виду, но просить у нихъ денегъ взаймы, — вынуть крупную для нихъ сумму изъ ничтожнаго ихъ капитала, безъ всякихъ болѣе существенныхъ обезпеченій, кромѣ братскаго обѣщанія вернуть имъ взятое, — было немыслимо. Хорошо еще, что письмо отъ дяди пришло раньше, чѣмъ онъ заговорилъ о займѣ.

Онъ вернулся въ Лондонъ, гдѣ его ждалъ наплывъ работы. Но начинающему адвокату, занимающемуся уголовной практикой, приходится возиться, главнымъ образомъ, съ мелкими кліентами и услуги его цѣнятся недорого. Вдобавокъ, въ послѣднее время ему не везло. Троихъ изъ его подзащитныхъ засудили; онъ всячески старался вызволить четвертаго и, потерпѣвъ неудачу, пришелъ въ отчаяніе. Только что вышедшая книжка его стиховъ была принята литературной критикой менѣе восторженно, чѣмъ первый томикъ и второй. Критики жаловались на скудость мысли и чрезмѣрную изысканность отдѣлки, совѣтовали проще и здоровѣе относиться къ жизни. Онъ сердито бросилъ газетныя вырѣзки, присланныя ему изъ бюро, подъ столъ, въ корзину. И эти глупцы берутся судить! Что они понимаютъ? Рекомендовать ему больше эмоцій, когда поэзія — единственная сфера, въ которой онъ можетъ отрѣшиться отъ своей проклятой эмоціональности. Онъ пошелъ къ Иренѣ. Но и ея похвалы были не такъ горячи, какъ всегда. Она нашла въ его послѣдней книжкѣ наклонность къ символизму и тенденціи новой французской школы. И процитировала строчку, по ея словамъ, напоминавшую Стефана Маллармэ. Гью даже вспылилъ.

— Вы ужь прямо назвали бы меня декадентомъ — фокусникомъ фразы — выжатымъ, какъ лимонъ, идеалистомъ. Вѣдь, въ конечномъ счетѣ, вы это хотите сказать. Вы чувствуете, что я качусь подъ гору и не хотите сказать этого прямо.

— Да нѣтъ же, Гью. Многія изъ стихотвореній и въ этой книжкѣ прелестны, какъ всегда. Но я привыкла къ тому, чтобъ у васъ все было прелестно. Лишь мѣстами значеніе стиха неясно и образы кажутся натянутыми.

Она прилагала всѣ старанія, чтобъ залечить рану обиженнаго самолюбія. Но ея критика глубоко уязвила автора. Именно потому, что она попала мѣтко. Онъ, несомнѣнно, катился подъ гору, во всѣхъ отношеніяхъ. Запутался въ долгахъ, утратилъ умѣнье вліять на присяжныхъ, источникъ вдохновенія и поэтическаго творчества изсякъ — впереди ничего, кромѣ банкротства. Кто сѣетъ вѣтеръ, пожинаетъ бурю. Сангвинику, когда онъ недоволенъ собой, свойственно терять чувство мѣры. Буря — Gewitter — скопище духовъ ненастья, какъ нѣмцы вѣрно называютъ, бурю, несомнѣнно, сбиралась надъ, его головой, но это было временное ненастье, онъ же принималъ его за ураганъ, который долженъ смести всю его жизнь. А Минна приходила каждый день, чаруя его своей томной граціей и вспышками страсти, вызывающая, соблазнительная, искушая, сочувствуя, инстинктивно обманывая его кажущейся глубиной своей натуры, лукаво позвякивая золотомъ денежныхъ мѣшковъ.

Однажды подъ вечеръ онъ встрѣтился съ Джерардомъ въ клубѣ, котораго оба были членами. Они условились обѣдать вмѣстѣ, въ обществѣ еще нѣсколькихъ пріятелей. Разговоръ зашелъ о домашнихъ дѣлахъ. Ирена еще не успѣла найти подходящаго мѣста для сиротки, спасенной ею отъ побоевъ, и нищеты, и пока держала ее у себя и съ каждымъ днемъ все больше привязывалась къ ней.

— Вотъ это чортъ бы его дралъ, и хуже всего, — жаловался Джерардъ, — Если ужь Ирена къ чему привяжется, ничѣмъ ея не разубѣдишь.

— А для чего разубѣждать? — изумился Гью.

Джерардъ, откинувшись на спинку кресла, слѣдилъ за голубыми кольцами дыма, которыя онъ пускалъ изъ трубки. Помолчавъ, онъ медленно выговорилъ:

— Привязанности свои она помѣщаетъ очень неудачно. Вообще иной разъ мнѣ хотѣлось бы, чтобъ Ирена была не такъ экзальтирована.

— Кой чортъ! Ужь тебѣ-то, во всякомъ случаѣ, меньше всѣхъ пристало порицать ее за это — не сдержавшись, вскричалъ Гью.

Мужъ Ирены какъ-то странно покосился на него уголкомъ глаза.

— Вѣдь не ангелъ же она, сошедшій съ неба на землю.

— Слава Богу, что не ангелъ! Иначе, она не обратила бы вниманія на насъ съ тобой.

— Ты — поэтъ, мой другъ, а я — философъ.

— Иными словами, ты хочешь сказать, что ты — женатый человѣкъ, а я — болванъ. Тебѣ слѣдовало бы разъѣхаться съ Иреной года на два. Тогда ты лучше научился бы цѣнить ее.

— Увѣряю тебя, въ этомъ нѣтъ надобности, — сухо возразилъ Джерардъ. — А что касается до того, что ты болванъ, — мы слишкомъ давно съ тобой знакомы, чтобы мнѣ не имѣть на этотъ счетъ своего мнѣнія. Но ты, въ самомъ дѣлѣ, сталъ раздражителенъ, вспыльчивъ, самъ на себя непохожъ. Что съ тобою?

— Печень не въ порядкѣ.

Подошелъ знакомый и они заговорили о другомъ. Только потомъ Гью созналъ, какъ былъ онъ близокъ къ ссорѣ съ своимъ лучшимъ другомъ. Менѣе ровный и выдержанный человѣкъ, чѣмъ Джерардъ, навѣрное, вспылилъ бы отъ его сердитыхъ словъ. Джерардъ, повидимому, забылъ объ этомъ инцидентѣ, но это только подчеркнуло для Гью его собственную раздражительность.

Незадолго до Троицы Минна поѣхала въ Брайтонъ, подъ предлогомъ нежеланія присутствовать на большемъ званомъ обѣдѣ, который Израэль Гартъ давалъ стоимъ пріятелямъ, мѣняламъ и банкирамъ Сити. Останься она въ домѣ, ей пришлось бы разыгрывать на этомъ обѣдѣ роль дочери Иродіады. А на это она согласилась бы лишь подъ однимъ условіемъ, чтобы ей поднесли на блюдѣ голову Гольдберга, и, такъ какъ это условіе было невыполнимо, она предпочла устраниться. Но все же, уѣзжая, она взяла съ Гью обѣщаніе навѣстить ее на Троицу въ Брайтонѣ.

И, освободившись, онъ тотчасъ поѣхалъ. Погода стояла чудесная. Минна сіяла молодостью и счастьемъ. Въ вечеръ его пріѣзда они сидѣли на той самой скамеечкѣ на Эспланадѣ, которая была свидѣтельницей начала ея флирта съ юнымъ гвардейскимъ поручикомъ. Сравненія невольно волновали ее. Теплый, темный вечеръ окуталъ ихъ своимъ покровомъ. Съ эстрады слабо доносились томные звуки вальса. Дѣвушка придвинулась къ нему ближе, положила руку ему на колѣно.

— Вы счастливы, что мы здѣсь вмѣстѣ?

Прикосновеніе и голосъ, запахъ ея волосъ, почти касавшихся его лица, далекая музыка и чары лѣтняго вечера опьянили его.

— Минна! — шепнулъ онъ.

— Да?

Сердце дѣвушки бурно забилось. Сколько недѣль она ждала терпѣливо этихъ нотокъ страсти въ его голосѣ! Замирая отъ волненія, она ждала, что будетъ дальше.

— Я не хочу больше ждать. Этакъ мы промучимся до второго пришествія. Мнѣ все равно. Я сдѣлаю все, что ты скажешь. Только поскорѣе.

— Да, поскорѣе! — прошептала она съ очаровательной покорностью. — Повѣнчаемся въ мэріи — хоть сейчасъ.

— Завтра я сдѣлаю заявленіе — во вторникъ можемъ обвѣнчаться.

Онъ сдался. Все равно, на свѣтѣ одна только Ирена. И она для него недосягаема. А здѣсь другая женщина, желанная ему, лежитъ въ его объятіяхъ. И у нея есть деньги, деньги, деньги — единственный залогъ счастья въ этомъ мірѣ.

И все же даже въ эту минуту онъ настойчиво силился убѣдить себя, что мысль о деньгахъ не играла никакой роли въ его рѣшеніи. Онъ любилъ Минну. Это былъ просто на’просто бракъ по любви.

— Согласишься ли ты, Минна, — спрашивалъ онъ тихо — держать нашъ бракъ въ тайнѣ отъ всѣхъ, до тѣхъ поръ, пока не наладятся мои дѣла?

За эту оговорку честь его цѣплялась, какъ за кустъ терновника на скользкой тропинкѣ, сбѣгающей внизъ по откосу. И все же онъ нерѣшительно выговорилъ свою просьбу, опасаясь задѣть самолюбіе дѣвушки, ея расовую гордость. Но она только разсмѣялась бархатистымъ, воркующимъ смѣхомъ.

— Ахъ ты, милый мой! — такой умница и такой глупый! Онъ еще спрашиваетъ! Да вѣдь я сама объ этомъ думаю — уже сколько недѣль, и день, и ночь. Только не хотѣла говорить тебѣ, пока не буду убѣждена, что и ты будешь согласенъ. Я все обдумала, до мелочей.

— Скажи мнѣ, что же ты надумала?

Она прижалась губами къ его уху и шепнула:

— Во вторникъ.

Потомъ быстро поднялась и весело повернулась къ нему.

— Ну, теперь пойдемъ пройдемся. Кажется, намъ нечего стыдиться другъ друга.

V.

Такъ какъ для заявленія о желаніи вступить въ бракъ нужно было прожить на мѣстѣ двѣ недѣли, а это условіе было выполнено только Минной, то на другой день она, въ сопровожденіи Гью, и сдѣлала требуемое заявленіе. А во вторникъ послѣ Троицы ихъ обвѣнчали, причемъ единственной свидѣтельницей была Анна Кассаба, другъ и неизмѣнная наперсница невѣсты. Старуха, тощая и сгорбленная, съ темнымъ лицомъ, изрытымъ миріадами морщинъ, съ глазами, въ которыхъ еще не. погасъ былой огонь, любовалась и радовалась на свою любимицу. Долго жданный принцъ, наконецъ, явился. И такой красивый, милый принцъ, что она готова была простить ему его языческую вѣру. Однако нужна была вся ея любовь къ Миннѣ, чтобы примирить ее съ вѣнчаніемъ не по обрядамъ іудейской религіи. Ее шокировала бѣдность этой церемоніи.

Регистраторъ былъ старикъ въ ермолкѣ, съ длинной сѣдой бородой и потухшими глазами. Онъ даже не взглянулъ на новобрачныхъ, ни чуточки не заинтересовался ими. Сдѣлавъ имъ обычные вопросы, онъ усталымъ и покорнымъ жестомъ указалъ имъ скрюченными пальцами, гдѣ росписаться. Онъ походилъ на стараго педанта-библіотекаря, выдающаго грошевые романы абонентамъ летучей библіотечки. Онъ зналъ, что выданная книга не принесетъ имъ радости, и презиралъ ихъ за то, что они берутъ эту книгу. Разсѣянно и машинально онъ пожелалъ имъ счастья. Его безучастность производила такое впечатлѣніе, какъ будто они просто опустили по нѣсколько пенсовъ въ щель автомата и вынули свидѣтельство о бракосочетаніи.

Когда они вышли на улицу, старуха простилась съ ними и нѣкоторое время стояла, глядя имъ вслѣдъ. Она предпочла бы пріютить голубковъ въ собственномъ гнѣздѣ. Но изъ благоразумія Минна не рѣшилась. выдать свою тайну слугамъ Анны. И Гью взялъ комнаты на Эспланадѣ. Когда молодые скрылись изъ виду, старуха тихонько вздохнула и поплелась домой, думая по своему, по старушечьи, о томъ, какія у нихъ должны быть славныя, красивыя дѣти.

Новобрачные долго шли молча. Минна прижималась къ рукѣ мужа и ждала, пока онъ заговоритъ, боясь нарушить теченіе его мыслей, чутьемъ угадывая, что онѣ должны быть глубже и серьезнѣй ея собственныхъ. При томъ же и на нее сухость и казенщина обряда бракосочетанія произвели удручающее впечатлѣніе, ворвались холоднымъ душемъ въ ея романтическое настроеніе. Улица стала ненавистной. Хотѣлось укрыться въ четырехъ стѣнахъ и еще больше — въ объятьяхъ любимаго человѣка. Пока его руки не сомкнулись вокругъ нея, жизнь казалась чѣмъ-то неопредѣленнымъ, грозившимъ смутными опасностями. По временамъ она взглядывала на Гью — онъ шелъ, выпрямивъ грудь, высоко неся неся голову и глядя прямо передъ собой. Теперь, когда она завоевала его, ей вдругъ стало страшно своей побѣды и, вообще, какъ-то жутко. Гью окружилъ себя точно непроницаемой стѣной и она не могла заглянуть къ нему въ душу, угадать, что тамъ творится. Что она, въ сущности, знаетъ о немъ? Ей вдругъ почудилось, что съ нею совершенно чужой человѣкъ, котораго случай сдѣлалъ хозяиномъ ея судьбы. Кошмаръ мгновенно разсѣялся, но жуткое чувство осталось, такъ мало похожее на пылкую радость, которой она ждала. Она готова была расплакаться отъ этого разочарованія. Обида и досада на него невольно глухой болью, щемили сердце. Какъ это жестоко съ его стороны — идти, словно не замѣчая ея, витать въ какихъ-то иныхъ сферахъ, далеко отъ той, кого онъ только что сдѣлалъ своей женой! Она порывисто выдернула у него свою руку. Онъ изумился, поймалъ ея руку, снова вложилъ подъ свою, крѣпко прижалъ къ себѣ и глянулъ сверху внизъ въ ея разстроенное личико.

— Бѣдная дѣтка! Ты разстроена? Слава Богу, что это кончилось!

Въ глазахъ ея стояли слезы.

— Это было ужасно! — шепнула она.

— Ну, ничего, родная. Больше это ужь не повторится. Забудемъ этого противнаго старикашку и будемъ думать только о томъ, что ждетъ насъ впереди. Ты должна быть веселой и радостной въ день своей свадьбы.

— Я и буду, если ты захочешь.

— Я? Милая! Да развѣ я не хочу? — воскликнулъ онъ, почувствовавъ укоры совѣсти.

— А зачѣмъ же ты шелъ все время, думая о чемъ-то своемъ, и ни одного словечка мнѣ не сказалъ.

По щекѣ ея скатилась слезинка. Въ немъ пробудилась нѣжность и растопила холодную тяжесть дурного предчувствія, которое угнетало его и сковывало его языкъ. Онъ почувствовалъ, что былъ жестокъ къ ней. Она — его жена — этого уже ничто не измѣнитъ. И всѣ эти провѣрки своего сердца и совѣсти были теперь только напрасной жестокостью. Вотъ она уже плачетъ — изъ-за него! Въ приливѣ раскаянія онъ заговорилъ страстно, горячо, нагнулся къ ея уху, утѣшалъ ее, ласково журилъ за недовѣріе, объяснялъ, почему онъ былъ молчаливъ. Шагъ, предпринятый ими, вѣдь очень и очень серьезенъ. На немъ лежитъ теперь отвѣтственность за все ея будущее, за ея счастье — это не шутка. Минна повеселѣла.

— Конечно, это было глупо съ моей стороны — расплакаться, но я такъ ждала хоть одного ласковаго словечка!

Онъ весело разсмѣялся, — чтобы подбодрить ее. Невольно и она разсмѣялась, какъ счастливая новобрачная, чтобы угодить своему господину. Онъ попросилъ, чтобы она показала ему обручальное кольцо. Она протянула ему лѣвую руку, безъ перчатки — и сердце ея согрѣлось при видѣ этого символа ихъ вѣчнаго союза, блестѣвшаго передъ глазами обоихъ. Черезъ нѣсколько минутъ она уже сидѣла у него на колѣняхъ, воркуя, какъ голубка, своими ласками кружа ему голову и волнуя кровь.

Такъ началась ихъ семейная жизнь. Въ минуты упоенія они возносились, если не на седьмое, то все же хоть на первое-второе небо. Въ трезвыя минуты каждый чувствовалъ, что ходитъ просто по землѣ, хотя и называлъ ее раемъ. Праздничный отпускъ кончился, и Гью принужденъ былъ вернуться въ Лондонъ. Вечеромъ наканунѣ отъѣзда они сидѣли вмѣстѣ на набережной. Оба были молчаливы. Минна вздыхала. Вотъ и кончился ихъ медовый мѣсяцъ. Это не было трагическимъ обмѣномъ возгласовъ: «Déjà!» — «Enfin!» но все же откликъ Гью: «Да, уже» — звучалъ не очень скорбно. Минна замѣтила это и чуточку обидѣлась, но снисходительно сказала:

— Ты, кажется, уже соскучился по своимъ ужаснымъ дѣламъ?

Онъ не отрицалъ этого.

— Мнѣ нельзя теперь терять времени, дорогая. Надо развить двойную энергію.

— И зачѣмъ это надо работать! — жалобно протянула она. — Я бы хотѣла всю жизнь жить такъ, какъ мы жили эти дни.

Гью возражалъ. Онъ-то ужь отнюдь не фанатическій проповѣдникъ святости труда, но все же осмысленный трудъ, работа для достиженія цѣли въ общей борьбѣ за существованіе — необходимое условіе моральнаго здоровья. И тутъ же извинился за это общее мѣсто. Минна засмѣялась, говоря, что онъ напоминаетъ ей ея старую няню, вѣчно проповѣдующую необходимость ранняго вставанья. А ей такъ ничего не надо въ жизни, кромѣ любви. Любовь сама по себѣ — цѣль и смыслъ существованія — сердце жизни.

— Но вѣдь сердце не можетъ существовать само по себѣ, — уже серьезно возразилъ онъ. — Онъ должно быть прикрыто мясомъ и кожей, нуждается въ постоянномъ притокѣ крови. И/ чѣмъ крѣпче эта наружная его защита, чѣмъ сильнѣе притокъ крови, тѣмъ ровнѣе и правильнѣе оно бьется..

— Мнѣ кажется, для тебя любовь — лишь одно изъ внѣшнихъ украшеній жизни, а не сущность, смыслъ, душа ея, — задумчиво сказала Минна. — Ты какъ-то понимаешь все совсѣмъ иначе.

— Если смыслъ моей жизни не въ тебѣ, такъ въ чемъ же? — скажи, — нѣжно откликнулся онъ.

Она прижалась крѣпче къ рукѣ, охватывавшей ея талію, и слегка вздохнула.

— Въ концѣ концовъ, должно быть, что во мнѣ. По крайней мѣрѣ, я надѣюсь, что во мнѣ. Если нѣтъ, этому бѣдному сердцу придется биться въ пустомъ пространствѣ, обнаженнымъ, безъ крѣпкой защиты… Вѣдь ты всегда будешь любить, меня, Гью? Я умру, если ты разлюбишь меня.

Онъ отвѣтилъ, какъ милліоны людей отвѣчали на это отъ начала міра — по-своему, честно, такъ какъ онъ искренно хотѣлъ любить ее за ея душу, а не за ея красоту. Но сознаніе, что ему нужно дѣлать надъ собой усилія, чтобы хотѣть этого, все же вносило нотку тревоги. И, какъ всегда, онъ искалъ прибѣжища въ преувеличеніи, въ необузданности рѣчи.

— Я буду любить тебя слѣпо и безумно до послѣдняго моего вздоха.

Первое утро въ Лондонѣ ему недоставало ея. Холостыя комнаты казались холодными и неуютными. Завтракъ, поданный женой привратника, приходившей къ нему убирать комнаты, былъ особенно неаппетитенъ. Утренняя газета, лежавшая рядомъ съ чайникомъ, не могла замѣнить хорошенькаго личика Минны и ея лѣнивой, милой болтовни. Онъ убѣждалъ себя, что искренно любитъ ее. Но, когда пришелъ къ себѣ въ контору, оказалось, что его ждало дѣло, на которое надо было положить много труда. И черезъ полчаса онъ забылъ о Миннѣ. И второй разъ завтракать пошелъ уже веселый, довольный удачно выполненнымъ дѣломъ. Въ ресторанѣ онъ встрѣтилъ пріятелей адвокатовъ, завсегдатаевъ этого кабачка, и наслаждался, какъ никогда, свободною, товарищеской, мужской бесѣдой. За кофе въ клубѣ къ нему подсѣлъ редакторъ большого ежемѣсячника, человѣкъ, на рѣдкость образованный и талантливый, чаровавшій каждаго, кто вступалъ съ нимъ въ бесѣду. И это опять-таки было очень пріятно. Вечерняя почта принесла два письма — одно отъ Минны, согласно уговору, адресовавшей письмо въ клубъ, другое — отъ Ирены. Первымъ онъ вскрылъ письмо своей жены и прочелъ его съ искренней нѣжностью. Она жаловалась, что весь міръ для нея потускнѣлъ и что она живетъ лишь надеждой на завтрашнее утро, когда она снова увидитъ своего милаго. Письмо было полное страстныхъ словъ, обличавшее несдержанность дѣвушки, не получившей воспитанія. Гью присѣлъ къ письменному столу, докончилъ свое, уже начатое письмо и опустилъ его въ клубный почтовый ящикъ. Потомъ прочелъ записочку Ирены. Въ ней заключалась просьба быть сегодня на засѣданіи комитета, завѣдующаго пріютомъ, въ половинѣ девятаго. Джерардъ занятъ и не можетъ быть. Ирена упрекала его за то, что онъ такъ давно не былъ у нихъ, писала, что соскучилась по немъ, и адресуетъ письмо въ клубъ, на случай, что оно застанетъ его тамъ.

Давнишняя привычка пріучила его выполнять такія просьбы, какъ приказы. Въ угоду Иренѣ онъ не разъ нарушалъ иныя обязательства. Въ половинѣ девятаго онъ уже сидѣлъ за комитетскимъ столомъ, рядомъ съ Иреной, приберегшей для него мѣстечко. По окончаніи засѣданія они вмѣстѣ вернулись въ Сеннингтонъ, по желѣзной дорогѣ.

— Гдѣ вы пропадали? Что вы дѣлали все это время? — спросила она, какъ только они комфортабельно расположились въ купэ.

— Что я дѣлалъ? Такъ сказать, питался лотосомъ.

— Я такъ и думала.

— Почему?

— Говорятъ, вѣдь, лотосъ отшибаетъ память. Вы совсѣмъ забыли насъ.

— Покорно принимаю заслуженный укоръ. А теперь разскажите мнѣ все, что я пропустилъ за это время.

Она выложила ему весь свой небольшой запасъ новостей, зная, что о себѣ онъ ужь больше ничего не скажетъ. Упомянула и о сироткѣ, взятой ею на свое попеченіе.

— Вы не можете себѣ представить, какъ она поправилась, окрѣпла и какая стала милочка. Я надѣюсь, что мнѣ удастся пристроить ее въ одну изъ школъ имени св. Екатерины.

— А мнѣ казалось, что вы хотите оставить ее у себя.

— Я и хотѣла. Я буду страшно скучать безъ нея. Было бы такъ пріятно воспитывать ее, какъ дочь. Но Джерардъ находитъ, что такъ для нея будетъ лучше — а онъ, вѣдь, такой благоразумный и все лучше знаетъ.

При воспоминаніи объ умѣ и добротѣ ея мужа глаза

Ирены засвѣтились нѣжностью и лицо ея вдругъ стало дѣтски-простымъ и довѣрчивымъ. Гью не отвѣтилъ, только откинулся на спинку сидѣнья и посмотрѣлъ на нее. Они были одни въ купэ. Свѣтъ отъ центральной лампы, падавшій прямо ей въ лицо, не обнаруживалъ никакихъ слѣдовъ дѣловитости практичной умной женщины; несмотря на свой двадцать восемь лѣтъ, Ирена смотрѣла просто милой дѣвочкой. Неожиданно она нагнулась впередъ.

— Что вы такъ на меня смотрите? — съ улыбкой спросила она.

— Я вспоминалъ стихи, сложенные мною про ваше лицо, и про себя читалъ любимыя строки, — полу-шутя, полу-серьезно отвѣтилъ онъ.

— Какія?

— Ну, вотъ еще. Такъ я вамъ и скажу. Мы, вѣдь, съ вами не шекспировскую комедію разыгрываемъ.

Эта шутка развеселила ее. Они заговорили о томъ, какія лица бываютъ у людей. Одни похожи на проповѣди, другія — на гимны; иныя — на комическія оперы, иныя — на почтовыя конторы, иныя — на собранія сочиненій второстепенныхъ поэтовъ. На что же похоже ея лицо? — этого она не могла опредѣлить. Гью предложилъ сравнить его съ одой. Ей понравилось сравненіе и она мило поблагодарила его. А вѣдь ребенкомъ она была ужасно некрасива. Какъ будто всѣ красивыя лица разобрали другія и ей достались поскребышки. Въ такой шутливой болтовнѣ они доѣхали до Сеннингтона. Онъ проводилъ ее до дверей дома.

— Когда же вы придете къ намъ обѣдать? — спросила Ирена.

— Послѣзавтра, — отвѣтилъ онъ, подумавъ.

И, пожавъ ей руку, вернулся домой веселый и бодрый, совсѣмъ не такимъ угнетеннымъ и грустнымъ, какимъ онъ утромъ вышелъ изъ дому. День начался сожалѣніемъ объ утратѣ и закончился радостнымъ сознаніемъ выигрыша. Онъ самъ дивился перемѣнѣ, происшедшей въ немъ. А все дѣло было въ томъ, что смѣна мелкихъ, но разнообразныхъ впечатлѣній, мелкихъ инцидентовъ, приведшихъ его въ соприкосновеніе съ внѣшнимъ міромъ дѣятельности, труда, мысли и симпатіи, расшевелили его, воскресили въ немъ угасшую было энергію. Онъ отчетливо сознавалъ это. — Да, только такою жизнью стоитъ жить. Вотъ это все, взятое вмѣстѣ, и составляетъ для него смыслъ жизни. Безъ всего этого онъ бы изголодался. Любовь, даже нѣжная хмѣльная любовь новобрачныхъ, повѣнчавшихся всего двѣ недѣли тому назадъ, можетъ лишь скрасить жизнь, придать ей болѣе яркій колоритъ, но стать ея душою, смысломъ, сердцемъ — нѣтъ. Онъ былъ и честенъ, и недобросовѣстенъ съ самимъ собой. Что первый день разлуки съ женой онъ провелъ весело и пріятно — это было слишкомъ очевидно для Гью, чтобы не взглянуть правдѣ прямо въ глаза. Но глубоко на днѣ его души шевелилось предчувствіе истины, на которую онъ умышленно закрывалъ глаза — что любовь можетъ быть сердцемъ жизни, ея смысломъ, и еще какимъ богатымъ и жизящимъ, — но только не такая любовь, какъ его чувство къ Миннѣ.

Онъ вынулъ изъ кармана ея письмо и снова перечелъ его. И ему стало больно, что онъ такъ мало огорченъ разлукой съ нею. Инстинктивно онъ сталъ вызывать въ памяти минуты сладостнаго опьяненія и цѣпляться за искорки въ душѣ, еще не успѣвшія остыть.

— Бѣдная дѣтка! — выговорилъ онъ вслухъ. — Какъ. она, должно быть, тоскуетъ сейчасъ!

И снова сѣлъ за письменный столъ.

«Милая моя женушка, — писалъ онъ, — какъ бы я хотѣлъ, чтобъ ты сейчасъ была со мною!» — И въ тотъ моментъ былъ совершенно искрененъ.

VI.

— Мнѣ нужно серьезно переговорить съ тобою, дочь моя. Говорившій былъ Израэль Гартъ. Мѣсто дѣйствія — его кабинетъ, удобная, большая, окнами на улицу, комната, въ которой прежде всего бросались въ глаза большой письменный столъ и солидный несгораемый шкафъ. Время — воскресный полдень осенью. Въ каминѣ пылалъ веселый огонекъ, бросавшій яркіе отсвѣты на турецкій коверъ, на лакированную поверхность двухъ-трехъ картинъ масляными красками, украшавшихъ стѣны. Ростовщикъ сидѣлъ за столомъ, разложивъ передъ собою письма и бумаги; Минна, вызванная имъ въ кабинетъ для разговора, стояла передъ нимъ. Израэлю Гарту было уже за шестьдесятъ; онъ былъ тяжелый, грузный, съ расплывшимся лицомъ, съ сѣдѣющими бородой и волосами. Лицо его носило всѣ признаки еврейской расы и въ то же время печать профессіи, которую легче всего опредѣлить отрицательно, какъ отсутствіе духовности. Погоня исключительно за наживой придаетъ жесткость взгляду и оставляетъ нижнюю часть лица неопредѣленной. Такихъ лицъ вы встрѣтите тысячи, утромъ и вечеромъ, въ пригородныхъ поѣздахъ. Но лицо Гарта было не лишено прямоты и даже нѣкотораго добродушія.

Минна, не спѣша, перешла черезъ комнату, къ камину и поставила одну ножку на рѣшетку.

— Вы звали меня, папа?

— Я получилъ офиціальное письмо отъ моего добраго пріятеля, Симеона Гольдберга, которое желалъ бы прочесть тебѣ.

— Съ предложеніемъ руки и сердца?

— Да. Онъ пишетъ исключительно объ этомъ.

— Тогда зачѣмъ же мнѣ читать письмо? — спросила она, не мѣняя позы и не беря письма, которое отецъ протягивалъ ей, повернувшись въ креслѣ на колесахъ. — Я и такъ знаю, что въ немъ написано. О, Господи! И чего онъ присталъ ко мнѣ!

— Я все-таки хотѣлъ бы, чтобъ ты прочла письмо, Минна.

Она подошла къ отцу, взяла у него изъ рукъ письмо, небрежно пробѣжала его, съ презрительной усмѣшкой, и съ женской очаровательной неловкостью бросила его на столъ.

— Значитъ, я должна быть твоей долей въ томъ новомъ предпріятіи, которое онъ предлагаетъ тебѣ основать? Развѣ я похожа на акцію, или облигацію? Я, разумѣется, не выйду за него, но ты, когда будешь писать ему, пожалуйста, поставь ему на видъ, что такъ не добиваются руки женщины, у которой въ жилахъ течетъ кровь, а не золото.

— Ты глупенькая дѣвочка. Если ты хоть сколько-нибудь считаешься съ моими желаніями, ты еще подумаешь, прежде чѣмъ дать отвѣтъ. Лучшей партіи для Минны Гартъ мнѣ не найти.

— И не ищите. Я сама найду.

— Ты пожалѣешь объ этомъ, дочь моя.

— Ну, такъ пишите ему, что я подумаю. Это будетъ ему не такъ обидно.

— Поди сюда, дочь моя.

Она послушно подошла и вложила свою руку въ его протянутую руку.

— Мы съ тобой ухитрились такъ устроить свою жизнь, что она идетъ врозь, но все же я — отецъ твой и обязанъ думать за тебя. Что же ты будешь дѣлать, когда я умру, если возлѣ тебя не будетъ надежнаго, хорошаго человѣка, который бы заботился о тебѣ?

Она почти съ сожалѣніемъ посмотрѣла на него. Что за нелѣпый вопросъ! Въ отцовской заботливости она видѣла только смѣшное и не замѣчала ея трогательной стороны.

— Когда-нибудь выйду же я замужъ, — безпечно молвила она. — Объ этомъ вы не безпокойтесь.

— Да. Но за кого?

Она пожала плечами, нетерпѣливо постукивая каблучками по ковру. Смѣшно, право, — стоять такъ, точно для живой картины, держа въ рукѣ руку отца.

— Прошу тебя, подумай. Симеонъ Гольдбергъ хорошій человѣкъ, добрый мой пріятель, онъ усерднѣе соблюдаетъ законъ, чѣмъ мы съ тобой, а состоянія у него — въ голосѣ старика невольно зазвучали почтительныя нотки — пятьсотъ тысячъ фунтовъ, какъ одна копейка.

Глаза дѣвушки на мигъ загорѣлись, но тотчасъ же снова приняли презрительное выраженіе.

— Папа, это невозможно. Оставимъ этотъ разговоръ. Мы живемъ не въ средніе вѣка, когда вы могли бы запереть меня въ башню и посадить на хлѣбъ и на воду, пока я не дамъ своего согласія, или же во времена патріархата, когда вы могли бы проклясть меня за неповиновеніе вашей волѣ — такъ что же пользы говорить объ этомъ? Придетъ время — и я выйду замужъ. Я — не изъ тѣхъ, которымъ на роду написано быть старыми дѣвами.

Отецъ выпустилъ ея руку и повернулся къ столу..

— Хорошо, — молвилъ онъ, берясь за перо, — я не стану принуждать тебя. Но помни, что твой выборъ среди нашихъ единовѣрцевъ ограниченъ.

— Почему же непремѣнно среди единовѣрцевъ? — возразила она, уже направляясь къ двери.

Израэль Гартъ круто повернулся въ креслѣ.и уставился на нее, сдвинувъ брови. Она пыталась выдержать его взглядъ, но не. могла и невольно потупилась.

— Дочь моя, — строго выговорилъ онъ. — Помни, что ты — еврейка. И чтобъ никогда больше я не слыхалъ отъ тебя такихъ словъ, даже въ шутку!

Она постояла съ минуту, ломая пальцы. Хотѣла возразить — и не рѣшилась. И, только уже очутившись за дверью, гнѣвно выкрикнула:

— Далъ бы Богъ, чтобы этотъ проклятый народъ погибъ вмѣстѣ съ остальными десятью племенами.

Разстроенная, злая, она побѣжала наверхъ, въ свою комнату и торопливо надѣла на себя шляпу и жакетъ, бѣгло взглянувъ на себя въ зеркало, — только чтобъ убѣдиться, что все надѣто, какъ слѣдуетъ. Шесть мѣсяцевъ тому назадъ она одѣвалась, идя на свиданіе съ Гью, совсѣмъ иначе — обдуманно, тщательно, кокетливо. Но все же и теперь она была очень красива въ своемъ темно-синемъ выходномъ костюмѣ съ тонкимъ кружевомъ у шеи. Три четверти часа спустя они встрѣтились въ Кенсингтонскихъ садахъ. Гью угрюмо шагалъ по широкой аллеѣ, близь мѣста ихъ обычныхъ встрѣчъ; при видѣ ея онъ ускорилъ шаги и пошелъ ей на встрѣчу.

— Извиняюсь, что запоздала, — почти задорно выговорила они, — но ты заставляешь меня ѣхать такую даль…

— Это не моя вина, дорогая. Я же говорилъ тебѣ. что я завтракаю близъ Ланкастерскихъ воротъ и потомъ долженъ нанести одинъ визитъ неподалеку. Это единственный мой свободный часъ сегодня.

— Ну, ничего. Все равно. Вѣдь я пришла. Это папаша задержалъ меня. Мы обсуждали съ нимъ вопросъ о моемъ замужествѣ.

— Отвлеченно, или…?

— То и другое. Разговоръ начался съ Гольдберга, увы, слишкомъ конкретнаго. Если я откажу ему, оказывается, мнѣ придется выйти все-таки за какого-нибудь абстрактнаго еврея — иначе на меня падетъ Авраамово проклятіе.

— Если тебѣ все равно, скажи яснѣе, — серьезно попросилъ онъ.

Она подробно передала ему разговоръ съ отцомъ, образно, съ сатирическимъ оттѣнкомъ. Они медленно шли рядомъ по аллеѣ, усыпанной палыми листьями. Гью слушалъ мрачно, держа бѣлыми руками палку за спиной.

— Ты видишь теперь: онъ ни за что не согласится, — заключила она. — Придется намъ ждать до — ну, словомъ, пока вопросъ этотъ рѣшитъ сама природа. Вѣдь папаша уже старъ.

— Мы не должны.думать объ этомъ, дѣтка моя, — кротко сказалъ Гью.

— Не вижу, почему. Это вывело бы насъ изъ всякихъ затрудненій.

— Какая въ тебѣ странная смѣсь нѣжности и жестокости, Минна! — сказалъ онъ, съ любопытствомъ глядя на нее.

— Когда я не люблю, я никогда не притворяюсь, что люблю. А, когда меня начинаютъ притѣснять, я начинаю ненавидѣть.

Они прошли нѣсколько шаговъ въ молчаніи и повернули назадъ. Сумерки уже сгущались и осенній туманъ повисъ на порѣдѣвшихъ вѣтвяхъ. Минна слегка вздрогнула и взяла мужа подъ руку.

— Ты еще не сказалъ мнѣ ни одного ласковаго слова, милый Гью! — жалобно сказала она.

Онъ нагнулся и поцѣловалъ ее; это какъ будто немного сблизило ихъ.

— Гдѣ ты сегодня обѣдаешь? — спросила Минна.

— У Мерріамовъ.

— О, Господи! Опять? Какъ я не люблю, когда ты тамъ обѣдаешь! — запальчиво воскликнула она.

— Милая дѣткг, изъ-за того, что мы съ тобой тайно повѣнчаны, не могу же я порвать съ моими самыми старыми и дорогими друзьями.

— Я ненавижу ихъ. Ты знаешь, что я ихъ ненавижу.

— Очень жаль, дорогая, но въ этомъ я тебѣ ничѣмъ помочь не могу. И зачѣмъ опять поднимать этотъ вопросъ? Въ послѣднее время мы и безъ того слишкомъ часто поднимали его.

— Ты никогда ничего не хочешь сдѣлать мнѣ пріятнаго.

— Я готовъ сдѣлать все — лишь бы это было разумно.

— Еслибъ ты любилъ меня, ты бы не думалъ о томъ, разумно это, или нѣтъ.

— Послушай, Минна, — вскричалъ Гью, теряя терпѣніе, — чего ты хочешь отъ меня? Разумѣется, я люблю тебя. Но при тѣхъ условіяхъ, въ какія мы себя поставили, должна же быть у меня собственная жизнь. Еслибъ ты всегда была со мной, разумѣется, многое бы измѣнилось. Мнѣ не меньше твоего наскучило это промежуточное положеніе. Я самъ собирался на дняхъ поговорить съ твоимъ отцомъ. Но, то, что ты сегодня разсказала мнѣ, мѣняетъ мои планы. Придется подождать еще. Но пока…

— Ждать я могу, сколько угодно, — перебила она. — Не въ томъ дѣло.

— А въ чемъ же? Чего ты хочешь отъ меня?

— Мы такъ рѣдко видимся — а тебѣ какъ будто все равно. Если такъ будетъ продолжаться, я чувствую, что начну злиться на тебя — а вѣдь мы съ тобой мужъ и жена — и, милый! я такъ иногда тоскую по тебѣ!..

Все богатство ея голоса вылилось въ этой послѣдней жалобѣ. Совѣсть Гью и безъ того корила его. Въ послѣднее время они, дѣйствительно, мало видѣлись, становились все болѣе далекими, чужими другъ другу, и Гью не прилагалъ никакихъ стараній, чтобъ возстановить прежнюю близость. Сердце его откликнулось на этотъ томный, нѣжный зовъ.

— Какъ же быть, ненаглядная моя? Скажи.

— Ты знаешь, — шепнула она.

— Черезъ окно?

Она крѣпко сжала его руку. — Я вернусь домой такой счастливой.

Онъ обѣщалъ и она сразу просвѣтлѣла. Вскорѣ затѣмъ они разстались. Минна на извозчикѣ поѣхала домой, посылая ему воздушные поцѣлуи; а Гью направился къ Ланкастерскимъ воротамъ. Онъ думалъ крѣпкую думу. Нехорошо началась ихъ семейная жизнь. Онъ уже раскаивался. въ своей слабости и въ томъ, что поддался увлеченію. Еслибъ они жили вмѣстѣ, въ одномъ и томъ же домѣ, общей жизнью, онъ, конечно, былъ бы неизмѣнно нѣженъ съ ней, пассивноипокоряясь своей участи. Но при данныхъ обстоятельствахъ отъ него требовались не пассивныя, а активныя проявленія своихъ чувствъ — активности же онъ въ себѣ не чувствовалъ. Уловки, связанныя съ тайными свиданіями, претили ему. Лазить къ своей женѣ черезъ окно, ночью, какъ воръ, казались ему чѣмъ-то унизительнымъ. Нахлынувшая страсть, конечно, заставила бы позабыть объ этихъ мелочахъ. Только страстная любовь смѣется надъ замками и затворами; угасающая страсть клянетъ ихъ. Перспектива проникнуть въ Липы поздно ночью, черезъ окно, потихоньку отпертое Минной, и красться, какъ воръ, на ципочкахъ по лѣстницѣ, наверхъ, въ ея спальню, утратила для него романтическую привлекательность. Тѣмъ не менѣе онъ обѣщалъ — и выполненіе обѣщанія стало для него непріятнымъ долгомъ..

Весь вечеръ онъ былъ удрученъ этой перспективой. Даже Ирена не могла развеселить его. Разговоръ не вязался; тѣмъ не менѣе, лѣниво перекидываясь словами съ Джерардомъ, онъ засидѣлся за полночь. Когда, наконецъ, онъ очутился въ комнатѣ Минны, которая весь вечеръ наряжалась и прихорашивалась для него, она, непослѣдовательная, какъ истая женщина, снова завела рѣчь о Мерріамахъ и очень скоро прогнала его домой, разстроеннаго и сердитаго.

Его. рѣшительный отказъ считаться съ ея симпатіями и антипатіями въ выборѣ своихъ друзей сильно уязвилъ самолюбивую и ревнивую Минну и понемногу разросся въ жестокую обиду. Однажды, во время прогулки, она встрѣтила его вмѣстѣ съ Мерріамами. Взоръ Ирены свѣтился улыбкой. Минна чопорно и сухо отвѣтила на ея поклонъ и, когда Гью, отставъ отъ нихъ, повернулся къ ней съ протянутой рукой, она сердито прогнала его. Лицо ея снова приняло жестокое выраженіе, которое Гью уже однажды видѣлъ на немъ. Тогда оно показалось ему печатью внутренней силы. Теперь — только злостью дурно-воспитанной дѣвушки, не умѣющей скрыть своей досады. Невольно мелькнула мысль: «Какъ она вульгарна!».

— Удивительно непріятная молодая особа! — сказалъ Джерардъ, когда онъ вернулся къ своимъ друзьямъ.

Гью поморщился. Хоть онъ и радовался тому, что Джерардъ далекъ отъ всякихъ подозрѣній касательно его отношеній съ Минной, все же слышать такого рода отзывъ о своей женѣ было болѣе, чѣмъ непріятно.

Тѣмъ не менѣе онъ боролся съ собой, виня себя въ своей женитьбѣ и старался удвоенной нѣжностью загладить свою вину передъ Минной. Но — трудная задача убѣдить ревнивую, несдержанную женщину, не признающую иныхъ доводовъ, кромѣ своихъ желаній и страстей. Въ концѣ-концовъ онъ вышелъ изъ терпѣнія и безпомощно махнулъ рукой.

— Ты, повидимому, совершенно не въ состояніи понять, что связываетъ меня съ Мерріамами, — бросилъ онъ ей однажды.

— Что же тутъ понимать? — презрительно засмѣялась она. — Для этого не нужно большого ума. Мужъ, жена и другъ дома.

Въ первый разъ она позволила себѣ такого рода намекъ. Гью не сразу даже осмыслилъ значеніе ея словъ. И, когда осмыслилъ, такъ разсердился, что Минна струсила.

— Если ты когда-нибудь еще повторишь эти гадкія и злыя слова, я никогда больше, до конца жизни, не скажу съ тобой ни слова.

Онъ бросилъ ее по серединѣ улицы и стремительно зашагалъ домой. Съ первой же почтой пришло письмо отъ Минны, полное извиненій и раскаянія. Снова между ними возстановилось нѣчто вродѣ гармоніи. Съ этого дня Минна не заговаривала больше объ Иренѣ, но затаила въ душѣ обиду на мужа. Постепенно у нея вошло въ привычку, сидѣть и думать о своихъ обидахъ. Рѣдкая встрѣча проходила безъ обвиненій и укоровъ. Теперь она не упоминала больше имени Ирены, но за то придиралась къ другому — къ его работѣ, знакомствамъ, его отчужденности и пренебреженію къ ней, порой даже корила его тѣмъ, что онъ не еврей и унаслѣдовалъ всѣ недостатки христіанъ.

Тоскливо и медленно тянулись мѣсяцы. Смутныя опасенія Минны, хоть она была и мало свѣдуща въ такихъ вещахъ, постепенно перешли въ увѣренность. Перспектива материнства невыразимо претила ея лѣнивой, чувственной натурѣ. Мысль о ребенкѣ стала для нея кошмаромъ. И въ то же время она была такъ сердита, такъ обижена на Гью, что не хотѣла даже сказать ему о своемъ положеніи. Наконецъ, она собралась съ духомъ признаться и написала ему, назначая свиданіе у него въ пріемной. Онъ отвѣтилъ, что въ назначенный ею часъ ему надо быть въ судѣ и, къ сожалѣнію, раньше завтрашняго дня они не могутъ увидѣться. Обычное ласковое и вѣжливое письмо занятаго и ничего не подозрѣвающаго человѣка. Но Минна страшно обидѣлась и разсердилась. Она изорвала въ мелкіе клочки письмо Гью, велѣла уложить свои вещи и въ тотъ же день уѣхала въ Брайтонъ.

Лишь черезъ двѣ недѣли Гью получилъ письмо отъ старой Анны, извѣщавшее его о болѣзни жены и о несчастной случайности, положившей преждевременный конецъ ея тревогамъ. Испуганный, растерянный, онъ съ первымъ поѣздомъ выѣхалъ въ Брайтонъ. Минна не пожелала видѣть его. Старая Анна была въ большомъ горѣ. Гью своею красотой и гордою осанкой успѣлъ завоевать ея сердце. Нужна была вся ея любовь къ «малюткѣ», чтобы разыграть изъ себя строгаго тѣлохранителя. Она утѣшала Гью, увѣряя, что съ женщинами это бываетъ, что такого рода болѣзни вызываютъ у нихъ иной разъ совершенно необъяснимыя причуды. Лучше всего пока не трогать бѣдной дѣвочки и не перечить ей. Когда она оправится — пройдетъ и ея нелѣпое отвращеніе къ мужу; она опять полюбитъ его прежней страстной любовью, и у нихъ еще будетъ славный мальчикъ, котораго такъ хочется покачать на своихъ колѣняхъ старой Аннѣ, прежде чѣмъ она умретъ.

Жалость и былая нѣжность воскресли въ сердцѣ Гью. Какъ бы онъ теперь нѣжилъ и голубилъ ее, еслибъ только она позволила! Наскоро онъ набросалъ нѣсколько бѣглыхъ строкъ.

«Родная, я такъ страшно огорченъ! Твой мужъ крѣпко любитъ тебя, дорогая, крѣпче и лучше прежняго. Я такъ хочу сказать тебѣ это — и просить тебя, чтобы ты скорѣе выздоравливала; Тогда все пойдетъ по новому, по хорошему».

Старуха снесла записку Миннѣ. Гью подкрался къ дверямъ ея спальни и услыхалъ шелестъ бумаги, потомъ ея голосъ, раздраженный, сердитый:

— Скажи ему, чтобъ онъ убирался и оставилъ меня въ покоѣ.

Гью вернулся въ Лондонъ съ тяжелымъ сердцемъ, съ тягостнымъ сознаніемъ, что онъ онъ разбилъ жизнь этой дѣвушки. Прошло нѣсколько недѣль. На Новый Годъ Минна вернулась въ домъ отца исхудалая, подурнѣвшая, на видъ совсѣмъ больная. Израэль Гартъ замѣтилъ перемѣну и встревожился за дочь. Почему она не написала ему изъ Брайтона, что она была больна? Онъ пріѣхалъ бы и окружилъ бы ее лучшими врачами и лучшимъ уходомъ, какой можно купить за деньги. Ласковыя слова отца тронули ее, пробудили что-то вродѣ нѣжности къ нему въ ея душѣ; она чувствовала себя теперь такой одинокой и жизнь свою такой безцѣльной, что изъ инстинкта самосохраненія старалась держаться ближе къ отцу. О своей болѣзни она не могла вспомнить безъ ужаса и отвращенія. Это было что-то вродѣ пляски мертвецовъ надъ могилой ей умершей любви. Но все же она сознавала, что обидѣла Гью, и приняла его ласково, когда онъ пришелъ навѣстить ее, нѣсколько дней спустя послѣ ея возвращенія.

— Милая, вѣдь мы связаны до конца жизни, — сказалъ онъ. — Можетъ быть, это было ошибкой съ нашей стороны. можетъ быть, не слѣдовало начинать — и, ужь конечно, рѣшеніе хранить все это въ тайнѣ было большой ошибкой. Но вѣдь теперь уже ничего нельзя измѣнить. Будемъ же мужественны, забудемъ всѣ наши ссоры и начнемъ жизнь сначала.

— Ты думаешь, мы еще можемъ быть счастливы?

— Милая моя дѣтка, я обидѣлъ тебя, но я постараюсь искупить это. У меня все же есть извѣстное положеніе въ обществѣ, даже, если ты разлюбила меня, все же со мною тебѣ будетъ лучше и легче жить.

Она лѣниво откинулась на спинку кресла.

— Можетъ быть. Но не сейчасъ. Я боюсь отца. Онъ можетъ проклясть меня, — а это вовсе не желательно.

Гью помолчалъ, нѣсколько озадаченный.

— Ну, ужь и проклясть! Посердится, конечно. Но скоро успокоится.

Но Минна покачала головой. Лучше подождать. Можетъ быть, постепенно ей удастся уговорить отца, и тогда все пойдетъ гладко. Гью нашелъ ея доводы резонными и на время вернулся къ своей обычной жизни. Онъ и самъ не прочь былъ отложить огласку. Долгъ Израэлю страшно тяготилъ его. Пока никто не знаетъ объ его женитьбѣ, пока живъ его дядя, онъ кой-какъ еще можетъ оправдать себя отъ ядовитаго укора, что онъ женился на деньгахъ. Тѣмъ болѣе, что практика его постепенно улучшалась. Какой-нибудь блестящій процессъ можетъ сразу выдвинуть его, — тогда ему будетъ не трудно достать нужную сумму денегъ, расплатиться съ ласковымъ Шейлокомъ и презрѣть его укоры относительно дочери. Человѣческому сердцу свойственно безъ конца надѣяться.

Но внезапное рѣшеніе, принятое Анной Кассаба, неожиданно ускорило ходъ событій. 0на сдала внаймы свой домъ въ Брайтонѣ и объявила, что уѣзжаетъ въ Смирну. Тамъ у нея была земля и домъ, оставленныя ей по завѣщанію матерью Минны; на доходы съ этой.собственности она и жила безбѣдно. Но явились иные претенденты на наслѣдство; возникъ судебный процессъ, и Анну вызвали на родину. Да и сама она стосковалась по родной сторонѣ, который не видала уже двадцать лѣтъ. На сколько времени ей придется уѣхать изъ Англіи,.она сама не знала.

Минна совсѣмъ упала духомъ, когда старая няня сообщила ей о своемъ отъѣздѣ. Сна хваталась за ея привязанность, какъ за послѣднюю соломинку. Въ своей гардеробной, гдѣ она временно помѣстила старуху, Минна плакала въ ея объятіяхъ и умоляла ее поскорѣе вернуться. Старуха тоже плакала, говорила о смерти, которая не за горами, и утѣшала ее такъ, что Минна еще больше встревожилась. Результатомъ этого было внезапное рѣшеніе, что Гью надо немедленно же переговорить съ отцомъ.

— Все лучше этого, — сказала она ему. — Я такъ больше не могу. Надо какъ-нибудь кончить это. Я скажу папѣ, чтобъ онъ пригласилъ тебя обѣдать. Ты ему нравишься и онъ самъ недавно спрашивалъ, отчего ты теперь такъ рѣдко бываешь у насъ.

Дня черезъ два Гью получилъ и принялъ приглашеніе — на слѣдующій понедѣльникъ. И самъ повеселѣлъ. По крайней мѣрѣ, они сошли съ мертвой точки. Если Гартъ назоветъ его негодяемъ и искателемъ богатыхъ невѣстъ, онъ снесетъ это, какъ искупленіе за свою вину передъ Минной. Онъ готовился пройти сквозь предстоящее испытаніе съ высоко поднятой головой и презрительнымъ лицомъ. Но въ кругъ своего презрѣнія онъ включалъ и самого себя.

VII.

— Гью спасъ жизнь Джерарду? Да не можетъ быть! Что за вздоръ! Еслибъ это было такъ, я бы знала объ этомъ.

Ирена очень волновалась. Тотъ, къ кому она обращалась, былъ Гарроуэй, пожилой стряпчій, близкій другъ Гью и Мерріамовъ. Его жена, Селина, съ которой они вмѣстѣ заѣхали навѣстить Ирену, смотрѣла на мужа и потѣшалась недоумѣніемъ, которое выражало его широкое добродушное лицо.

— Нѣтъ, не вздоръ, — настаивалъ онъ. — И вообще у меня нѣтъ привычки говорить вздоръ, смѣю васъ увѣрить. Да поддержи же меня, Селина.

— Свидѣтельство жены во вниманіе не принимается, — возразила мистриссъ Гарроуэй.

— Да нѣтъ, вы толкомъ скажите, — допытывалась Ирена. — Что вы подразумѣваете подъ этимъ спасеніемъ жизни?

— Да ничего, кромѣ того, что я сказалъ. Гью спасъ жизнь Джерарду. Неужели вы никогда не слыхали объ этомъ? Это было въ Швейцаріи, давно уже. Мнѣ разсказывалъ Шевассъ, который ѣздилъ вмѣстѣ съ ними. Они поднимались на горную вершину, связанные вмѣстѣ веревкой. И вдругъ оступились, скатились съ обрыва и повисли надъ пропастью. Кольманъ висѣлъ ниже всѣхъ, первымъ съ краю. Проводникъ, устоявшій на краю пропасти, не могъ удержать обоихъ — у него не хватало силы. Веревка постепенно выскальзывала изъ его рукъ. Тогда Кольманъ, видя, что ему все равно не спастись, вынулъ ножъ и перерѣзалъ веревку.

— Ну, и что же?

— Ну, послѣ этого проводникъ вытащилъ Джерарда наверхъ цѣлымъ и невредимымъ.

— А Гью?

— Думали, конечно, что онъ разбился на смерть, но, когда стали разыскивать мѣсто, гдѣ лежали его бренные останки, увидали его самого живымъ и невредимымъ — онъ чудеснымъ образомъ спасся, удержавшись за выступъ скалы. Въ такой игрѣ, разумѣется, можно выиграть одинъ разъ изъ двадцати милліоновъ. Мнѣ потомъ показывали это мѣсто. И такъ ему пришлось провисѣть нѣсколько часовъ между небомъ и землей.

Ирена вздрогнула и закрыла глаза.

— Не надо больше. У меня голова кружится.

— Странно, что Джерардъ не разсказалъ вамъ объ этомъ. Разумѣется, это было явное самопожертвованіе ради спасенія жизни другого.

Руки Ирены еще дрожали, когда она разливала чай. М-рсъ Гарроуэй незамѣтно посмотрѣла на мужа и укоризненно покачала головой. Въ это мгновеніе вошелъ Джерардъ. Ирена порывисто бросилась къ нему.

— О, Джерардъ, м-ръ Гарроуэй разсказывалъ мнѣ такіе ужасы про вашу поѣздку въ Швейцарію! — будто вы съ Гью чуть не погибли и Гью спасъ тебѣ жизнь. Это правда?

Тѣнь недовольства скользнула по его лицу.

— Да, что-то въ этомъ родѣ, помнится, было.

— Ну, что вы, право, все объ этомъ! Давайте поговоримъ о чемъ-нибудь повеселѣе, — вмѣшалась м-ссъ Гарроуэй и перевела разговоръ на обычныя темы. По уходѣ гостей Ирена подошла къ Джерарду и присѣла на ручку его кресла.

— Почему ты не разсказалъ мнѣ объ этомъ?

Онъ покраснѣлъ, какъ-то неопредѣленно повелъ рукой, потомъ поднялъ голову и, встрѣтивъ пытливый взглядъ лучистыхъ глазъ своей жены, строго выговорилъ:

— Есть вещи, которыя человѣкъ хранитъ въ своемъ сердцѣ.

Торжественность его тона импонировала ей.

— И Гью никогда не говоритъ объ этомъ?

— Разумѣется, нѣтъ, — сказалъ Джерардъ.

— Значитъ, мы у него въ неоплатномъ долгу.

— Ничего, когда-нибудь, можетъ, сочтемся.

— Какія маленькія мы, женщины, въ сравненіи съ мужчинами! — воскликнула Ирена. — Женщина ни за что бы не смогла удержать въ секретѣ такого рода факта.

Джерардъ съ обычной сдержанностью принялъ эту похвалу. Онъ былъ вообще не многорѣчивъ и, какъ извѣстно его женѣ, къ сантиментальности не склоненъ.

Она сама выразила за него, какъ ей казалось, его мысли.

— Я не могла понять, почему ты не сказалъ мнѣ. Но теперь я понимаю. Такія вещи, когда о нихъ не говорятъ, еще крѣпче связываютъ двухъ людей.

Она умолкла на минуту, потомъ вдругъ схватила мужа за руку и вскричала уже другимъ тономъ:

— И мы не будемъ больше говорить объ этомъ! Страшно даже подумать!.. Что бы я дѣлала безъ тебя!..,

Вошла горничная убрать со стола чайную посуду. Ирена взглянула на часы и убѣжала переодѣваться къ обѣду. Когда дверь затворилась за ней, Джерардъ всталъ, подошелъ къ окну, вынулъ носовой платокъ и отеръ потъ, выступившій у него на лбу.

Въ результатѣ этого разговора Ирена еще нѣжнѣе, еще ласковѣе стала относиться къ Гью Кольману, прониклась безграничной признательностью къ нему. За послѣдніе мѣсяцы онъ словно какъ-то чуждался ея, да и вообще какъ-то измѣнился, притихъ, утратилъ прежнюю экспансивность и чуткой женщинѣ не трудно было догадаться, что для такой перемѣны должны быть серьезныя причины. Теперь она корила себя, зачѣмъ не подошла къ нему первая съ дружескимъ совѣтомъ и участіемъ. Случай поправить свою ошибку представился въ слѣдующее же воскресенье, когда Гью, вызванный ею телеграммой, пришелъ къ нимъ завтракать. Джерарда не было дома. Онъ на нѣсколько дней уѣхалъ въ Эдинбургъ по дѣламъ. Они сѣли за столъ вдвоемъ и, пока лакей былъ въ комнатѣ, говорили о другихъ вещахъ: о сироткѣ, которую Иренѣ удалось таки опредѣлить въ одну изъ школъ святой Екатерины, о пріютѣ, который ширился и процвѣталъ. Потомъ зашла рѣчь о литературѣ.

— Когда же вы выпустите новую книжку?

Онъ слегка пожалъ плечами, иронически усмѣхнувшись.

— Когда мнѣ удастся вернуть мою утраченную юность. Даже для этого вздора нуженъ энтузіазмъ, котораго во мнѣ нѣтъ. Что на такъ огорчились? — засмѣялся онъ. — Ипохондріей я пока, слава Богу, не страдаю. Мое міровоззрѣніе стало болѣе матеріалистическимъ, только и всего.

Онъ вынулъ портсигаръ и закурилъ.

— Какъ я не люблю, когда вы говорите. неискренно, только ради краснаго словца! Гью, — продолжала Ирена съ очаровательной застѣнчивостью, — не сердитесь на меня, что я пристаю къ вамъ съ разспросами, но скажите мнѣ, что съ вами? Почему вы такъ измѣнились? Вы знаете, что я обязана вамъ жизнью человѣка, который мнѣ всего дороже, и я такъ жажду отплатить вамъ за это, хотя бы тѣмъ немногимъ, что можетъ дать дружба.

— Сейчасъ это невозможно, Рени. Потомъ — можетъ быть, если только вы и Джерардъ не сочтете меня жалкимъ негодяемъ. Вамъ не придется долго ждать.

Только сейчасъ онъ сообразилъ, что они, можетъ быть, въ послѣдній разъ бесѣдуютъ такъ просто, по-братски, наединѣ, и это очень огорчило его. Черезъ нѣсколько дней онъ будетъ объявленъ если не мужемъ, то женихомъ другой женщины, злѣйшаго врага Ирены. И все измѣнится; все милое, привычное отойдетъ въ прошлое. До сихъ поръ его позиція была совсѣмъ особенная и очень выгодная: для Ирены онъ былъ добросовѣстнымъ другомъ, неизмѣнно преданнымъ и влюбленнымъ. Теперь онъ будетъ мужемъ другой женщины, а это разница неизмѣримая. Гью обвелъ взглядомъ знакомую уютную столовую и съ невольной грустью остановилъ его на лицѣ Ирены, сидѣвшей къ нему въ профиль. Для него это лицо было самымъ прекраснымъ въ цѣломъ мірѣ. Широкій лобъ, изящной формы носикъ съ тонкими раздувающимися ноздрями, рѣзко очерченный, немного острый, подбородокъ, подвижныя, слабо окрашенныя губы, глаза, умѣющіе загораться страстью, но обыкновенно нѣжные, лучистые, вдумчивые, свѣтящіеся серьезной добротой; благородная посадка головы и пушистые волосы, нѣжно золотистые, словно короной вѣнчающіе голову, но слишкомъ легкіе для короны, слишкомъ индивидуальные для ореола, полная бѣлая шея, поддерживающая эту голову — всѣ ^ги противорѣчивыя черты для глазъ влюбленнаго сливались въ такую нѣжную и трогательную гармонію. И въ памяти невольно вставалъ образъ другой женщины, тоже прекрасной въ своей чувственной яркой красотѣ, но заклеймленной имъ самимъ эпитетомъ вульгарности. И онъ не выдержалъ взгляда Ирены.

— Нѣтъ ничего въ мірѣ, чего бы мы не сдѣлали для васъ, Гью, — сказала она…

— Боюсь, что я могу представиться вамъ въ очень неблагопріятномъ свѣтѣ, и тогда вы отнесетесь ко мнѣ иначе.

— Что бы ни случилось, наша любовь къ вамъ останется неизмѣнной. Пока Джерардъ и я сидимъ здѣсь за столомъ другъ противъ друга, ваше мѣсто всегда будетъ между нами. И потомъ, какъ же это вы можете показаться намъ негодяемъ? что за нелѣпость!

Не смотря на свое огорченіе, Гью невольно разсмѣялся.

— Еслибъ вы были присяжнымъ на судѣ, вы, пожалуй, оправдали бы меня за многое. Жалко, что вы не могли расколоться на двое, Рени, шесть лѣтъ тому назадъ. Вы избавили бы меня отъ многихъ бѣдъ.

Теперь Ирена огорчилась.

— Знаете, Гью, — выговорила она тихо — въ послѣднее время я часто думаю о васъ и начинаю бояться, что я испортила вамъ жизнь.

— Ахъ, дитя мое дорогое! — воскликнулъ онъ съ проблескомъ прежней своей пылкости, — человѣческая жизнь не можетъ быть испорчена тѣмъ, что ангелъ его не постоянно съ нимъ. И то уже рѣдкое счастье — чувствовать, что надъ тобою рѣютъ крылья ангела.

— Спасибо, — сказала она, краснѣя. — Вотъ теперь вы говорите опять, какъ прежній Гью.

И краска долго не сбѣгала съ лица Ирены. Женщинъ сплошь и рядомъ называютъ ангелами и онѣ не придаютъ этому никакого значенія. Но среди нихъ немного такихъ, которымъ нѣтъ основанія стыдиться, когда влюбленный мужчина искренно уподобляетъ ихъ ангеламъ. Однако разговоръ на этомъ оборвался. Ирена сказала, что нужно было сказать, и распространяться объ этомъ считала излишнимъ.

По уходѣ Гью она сѣла писать письма, но долго не могла приняться за нихъ и раздумывала вслухъ, покусывая кончикъ пера.

— Хотѣла бы я знать, кто она такая? Разумѣется, всему причиной женщина.

Она перебрала всѣхъ общихъ знакомыхъ и съ улыбкой покачала головой. Женщина, внесшая смутную тревогу въ душу Гью, очевидно, стояла внѣ круга ихъ знакомыхъ. Ни разу она даже не вспомнила о Миннѣ Гартъ. Ибо Ирена была очень высокаго мнѣнія о Гью и представляла себѣ женщину, способную смутить его покой, красавицей, блестящей, съ выдающимся умомъ. Благородный человѣкъ долженъ сдѣлать и выборъ благородный. Безумный — можетъ быть, но такой, изъ-за котораго стоитъ безумствовать. Она мало знала мужчинъ и очень идеализировала ихъ. Да и откуда ей было знать ихъ? Мать ея, женщина хрупкаго здоровья, не переносившаго климата Индіи, вела очень тихую, уединенную жизнь. Это была утонченно духовная организація, одна изъ тѣхъ, чья близость чувствуется, какъ лучъ луннаго свѣта, скользнувшій въ цвѣтное окно готическаго собора, авторъ нѣжныхъ, какъ цвѣты, волшебныхъ сказокъ для дѣтей, воздушное существо, которое Ирена съ страстной нѣжностью охраняла даже отъ дуновенія вѣтерка. Отецъ ея, заслуженный военный, участвовавшій во многихъ сраженіяхъ, потомъ губернаторъ одной изъ индійскихъ провинцій, въ свои краткіе наѣзды домой. представлялся дочери осіяннымъ ореоломъ славы.^: Когда мать скончалась, она, убитая горемъ, поѣхала къ отцу, — но только для того, чтобы въ Бомбеѣ прочесть извѣстіе объ его смерти. И тутъ впервые въ жизнь ея вошли мужчины, сразу двое — Джерардъ и Гью — и оба были въ ея глазахъ, какъ боги, сошедшіе на землю. Съ годами унаслѣдованныя качества — нѣжная женственность матери, энергія и смѣлость отца — слились въ одно гармоническое цѣлое; общеніе съ людьми развило въ ней умъ и острогу сужденій, но дѣвичьи идеалы продолжали жить въ душѣ Ирены, не оскверненные и не запятнанные. Двое.мужчинъ, которымъ она отдала свою любовь и дружбу, по прежнему оставались въ ея глазахъ богами, стоявшими выше низменныхъ страстей и увлеченій человѣчества.

Внезапно передъ нею всплыло женское лицо, видѣнное ею нѣсколько лѣтъ тому назадъ на фотографической карточкѣ въ кабинетѣ Гью, когда они однажды завтракали у него съ Джерардомъ. Она взяла съ полки книгу, и оттуда выпалъ портретъ, изображавшій высокую женщину, изумительную красавицу, но съ лицомъ надменнымъ и жестокимъ. Отъ глазъ даже на карточкѣ вѣяло холодомъ и угрозой. При видѣ этого лица Ирена невольно вскрикнула отъ изумленія и восторга. Гью взялъ у нея изъ рукъ портретъ.

— Какая красавица! — замѣтила она.

— Да. La Belle Dame sans merci.

— И глаза жестокіе.

— Глаза змѣиные. Не смотрите на нихъ, непріятно, — отвѣтилъ онъ, бросая портретъ въ ящикъ стола. Потомъ съ улыбкой пояснилъ: — Это дѣла давно минувшихъ дней.

Теперь Иренѣ вспомнилось это лицо. Можетъ быть, это и есть та женщина… Точно ли это дѣла давно минувшихъ дней? Она спрашивала себя и не умѣла дать отвѣта. Даже самой довѣрчивой женщинѣ позволительно иногда сомнѣваться въ искренности своихъ холостыхъ друзей.

Она взяла листокъ бумаги изъ коробки, стоявшей на столѣ, и поставила вверху число. Но вмѣсто того, чтобы писать, задумалась, глядя въ одну точку на стѣнѣ — и опять объ Гью. Она чувствовала необъяснимую непріязнь къ женщинѣ со змѣиными глазами. И вдругъ засмѣялась сама надъ собой.

— Я, кажется, ревную. Надо будетъ сказать Джерарду.

VIII.

Минна встрѣтила Гью въ своей гостинной съ встревоженнымъ лицомъ. Со времени своей болѣзни она очень возмужала и вмѣстѣ съ тѣмъ ожесточилась. Черты ея лица стали рѣзче и строже. И встрѣтила она его теперь не томнымъ взглядомъ изъ-подъ лѣниво приподнятыхъ шелковистыхъ рѣсницъ, а такимъ же открытымъ и смѣлымъ, какъ и его собственный. И Гью снова былъ пораженъ этимъ выраженіемъ силы и суровости въ ея лицѣ. На Миннѣ было темно-красное бархатное платье съ вырѣзомъ на груди, тяжелые золотые браслеты на рукахъ; въ темной коронѣ ея волосъ сверкала брильянтовая звѣзда.

— Хорошо, что ты пришелъ раньше, — сказала она, машинально отвѣчая на его поцѣлуй, — мнѣ надо поговорить съ тобой, прежде чѣмъ выйдетъ папа.

Они медленно подошли къ камину и остановились другъ противъ друга, прислонясь къ рѣшеткѣ….

— Ну?

— Когда ты думаешь сказать папѣ?

— Послѣ обѣда за дессертомъ.

— Не надо. Подожди, покамѣстъ я совсѣмъ уйду къ себѣ.

— А какъ же я дамъ знать тебѣ о результатѣ? Вѣдь ты будешь волноваться,

— Отчего бы тебѣ не прійти ко мнѣ потомъ, — какъ бывало?

— Я ничего не имѣю противъ. Но мнѣ придется ждать на улицѣ, пока всѣ въ домѣ улягутся.

— Я велю затопить каминъ; ты отогрѣешься у огня.

— И у сердца моей жены?

— Тамъ видно будетъ, — замѣтила она съ странной улыбкой. — А тебѣ очень этого хочется?

— Мы должны попытаться вернуть другъ друга, Минна, — сказалъ онъ, протягивая руку и слегка касаясь ея щеки. — Это будетъ не очень трудно, такъ какъ обстоятельства складываются благопріятнѣе, чѣмъ раньше. Боюсь, что я сыгралъ не особенно благородную роль по отношенію къ тебѣ, моя дорогая. А, когда мужчина сознаетъ это, онъ всегда вымещаетъ свою досаду на другихъ. Это тоже не особенно благородно, но такова ужь человѣческая натура. Ты понимаешь меня?

— Я рада, что ты наконецъ сознаешь свою вину передо мною. Во всякомъ случаѣ это подаетъ надежду. — Она по своему истолковала его слова и онъ уже готовъ былъ разсердиться, но въ эту минуту вошелъ Израэль Гартъ.

— Очень радъ видѣть васъ, м-ръ Кольманъ. Извините, что заставилъ ждать. Задержали въ Сити. Какъ сегодня холодно, не правда ли?

Онъ потиралъ руки, подставляя ихъ къ огню, чтобы согрѣть.

— Ну, какъ дѣла? Много выпустили на волю тюремныхъ пташекъ за послѣднее время? Везетъ иной разъ этимъ каторжникамъ.

— О, мы, адвокаты, всегда вѣримъ въ невинность своихъ кліентовъ, — смѣясь, возразилъ Гью.

— Ну, о себѣ я этого не могу сказать, — замѣтилъ ростовщикъ.

Молодой человѣкъ отвѣтилъ легкой шуткой, но невольно закрутилъ усы и надменно выпрямился. Этотъ вульгарный тонъ рѣзнулъ его по нервамъ. Когда человѣку приходится обуздывать свою гордыню и смиряться передъ другимъ человѣкомъ, онъ становится къ такимъ вещамъ чрезвычайно чувствительнымъ. А тутъ, какъ на бѣду, Израэль Гартъ былъ въ веселомъ настроеніи и болталъ больше обыкновеннаго, позволяя себѣ фамильярности и намеки, отъ которыхъ человѣкъ болѣе тонко воспитанный постарался бы воздержаться. Сознавая, что безсмысленно раздражаться тѣмъ, что въ другомъ случаѣ онъ пропустилъ бы безъ вниманія, Гью тоже напускалъ на себя добродушіе и веселость. Но раза два онъ поймалъ на себѣ лукавый взглядъ Минны и ея злорадную усмѣшку и это еще больше раздражало его. Обѣдъ тянулся нескончаемо. Хозяинъ не пропускалъ ни одного блюда, чтобъ не похвалить своего повара или не сообщить, во сколько ему обошлось это кушанье. И, чѣмъ дальше, тѣмъ больше сбрасывалъ съ себя личину воспитанности и хорошаго тона, которую иной разъ умѣлъ носить, обнаруживая истинную сущность своей натуры. Для человѣка съ душой артиста, какъ Гью, деньги сами по себѣ не имѣютъ цѣны. Они цѣнны только тѣмъ, что на нихъ можно купить красоту и очарованіе жизни. Но для банкира онѣ были цѣнны сами по себѣ. Онъ привыкъ считать ихъ самоцѣлью жизни; онъ выросъ въ атмосферѣ, гдѣ говорили только о деньгахъ, и не могъ себѣ представить, какъ можно не говорить о нихъ — все равно, какъ ярый охотникъ не можетъ себѣ представить жизни безъ разговоровъ о рябчикахъ и куропаткахъ. Какъ букмекеръ все время говоритъ о бѣгахъ и о скачкахъ, такъ Израэль Гартъ говорилъ о деньгахъ.

— Моя дочь показывала вамъ эти браслеты, м-ръ Кольманъ? — спрашивалъ онъ. — Они, можно сказать, историческіе. Вѣками принадлежали аристократическому семейству. Сними браслетъ, Минна, и покажи м-ру Кольману. Ихъ послѣдняя владѣлица, одна графиня, проигралась на скачкахъ — и обратилась ко мнѣ за деньгами. Ну, я денегъ далъ, но въ залогъ взялъ браслеты. Я вамъ скажу, это ловкая дама: она хотѣла меня надуть фальшивыми брильянтами, но меня вѣдь не надуешь. Солидная вещица, не правда ли?

— Значитъ, это моя доля награбленнаго, такъ, что ли, папа? — смѣясь, сказала Минна.

Гью поморщился: до сихъ поръ она всегда выказывала глубочайшее отвращеніе къ профессіи отца. Что же это такое? Искренно она это говоритъ, или чтобъ позлить его, или для того, чтобы поддержать въ строгомъ родителѣ хорошее расположеніе духа? Чтобы спасти положеніе, онъ съ изысканнымъ поклономъ вернулъ браслетъ Миннѣ со словами:

— Онъ никогда не украшалъ болѣе прекрасной руки.

Чуткое ухо Минны уловило нотку ироніи въ этихъ словахъ и она прикусила губы. Но отецъ ея былъ въ восторгѣ.

— Вотъ это я люблю, когда молодой человѣкъ умѣетъ красиво сказать комплиментъ, — замѣтилъ онъ, откидываясь на спинку кресла. — Это искусство теперь вымираетъ.

Когда Минна встала, чтобъ идти къ себѣ. Гью отворилъ дверь и придержалъ, пока она пройдетъ. Проходя, она шепнула:

— Ты производишь отличное впечатлѣніе, постарайся удержать его.

Онъ съ поклономъ притворилъ за нею дверь и вернулся къ камину, самъ себя ненавидя за ту роль, которую ему приходилось играть и которую такъ мѣтко опредѣлила его жена. Подлизываться къ этому вульгарному старику, занимающемуся какими-то темными дѣлами, — какое, униженіе для его гордости! И это его будущій тесть! Гью чувствовалъ себя такъ, словно его окунули въ грязь. Но вѣдь это было все время такъ, со дня его злополучной женитьбы. Когда все время купаешься въ грязи, лишній разъ окунуться въ нее не составляетъ разницы, — цинически говорилъ онъ себѣ.

Внушительный дворецкій внесъ кофе и сигары. Отъ послѣднихъ Гью отказался.

— Напрасно, — сказалъ Израэль, заботливо выбирая сигару. — Такія вы получите не каждый день. Я плачу семъ фунтовъ за сотню.

— Я предпочитаю папиросы, но…

Изъ любезности онъ взялъ сигару. Ибо зналъ, что люди иногда обижаются, когда вы отказываетесь отъ такого рода угощенія, а у него были серьезныя основанія не раздражать своего хозяина. Затѣмъ они пошли наверхъ. Минна сѣла за рояль. Обыкновенно она играла хорошо и со вкусомъ. Но сегодня барабанила нестерпимо.

— Мы сегодня не въ настроеніи играть Шопена, — сказалъ Гью, переворачивавшій ей страницы. Она остановилась на полтактѣ.

— Да. Когда волнуешься, это больше подходитъ — и она заиграла «Тарантеллу» Геллера. Старикъ, дремавшій въ креслѣ, даже не замѣтилъ перемѣны.

— Не признавайся сразу, — говорила она шепотомъ, продолжая играть. — Начни съ формальнаго предложенія и смотри, какъ онъ это приметъ.

— Я поступлю такъ, какъ сочту нужнымъ, — сухо отвѣтилъ онъ.

— Не забудь, что и я здѣсь заинтересованная сторона, И о деньгахъ слѣдуетъ думать, какъ бы ты ни презиралъ ихъ.

— Можешь быть спокойной; не забуду.

Вечеръ, наконецъ, кончился. Минна простилась и ушла къ себѣ.

— Я хотѣлъ бы еще кое о чемъ потолковать съ вами, м-ръ Гартъ, прежде чѣмъ уйти, — сказалъ Гью, спускаясь съ лѣстницы въ сопровожденіи хозяина.

Хозяинъ, воплощенная любезность, повелъ его въ свой кабинетъ, подбросилъ угля въ каминъ и закурилъ сигару.

— По дѣлу?

— Да.

— По поводу займа? Я тоже хотѣлъ потолковать съ вами объ этомъ. Самое лучшее теперь, когда мы такъ удобно усѣлись. Погодите минутку. Позвольте… Вѣдь вы, кажется ждали небольшого наслѣдства? Что-же, есть у васъ шансы получить его?

— Боюсь, что нѣтъ.

— Это мнѣ дьявольски непріятно, Кольманъ. Когда я вамъ давалъ взаймы денегъ подъ наслѣдство, я думалъ, что обезпеченіе солидное. Вы знаете, что обыкновенно я такъ дѣлъ не дѣлаю. Вѣдь это даже не настоящій вексель — простая росписка, и то на случай полученія наслѣдства. Это я только для васъ сдѣлалъ, потому что вы мнѣ нравитесь и иной разъ пріятно оказать услугу пріятелю.

— Все это я очень помню и цѣню.

— И, повторяю, я считалъ обезпеченіе солиднымъ.

— И я тоже. Для меня самого женитьба дяди была очень и очень непріятной неожиданностью.

— Я вамъ вѣрю, — ласково сказалъ старикъ. — Я знаю, что вы намѣревались поступить честно. Иначе вы не бывали бы у насъ, не правда ли? Но, тѣмъ не менѣе, если завтра умретъ вашъ дядюшка, у меня будутъ вынуты изъ кармана пять тысячъ фунтовъ. Я не говорю, что это раззоритъ меня — слава Богу, у меня на мой вѣкъ хватитъ — но деньги всегда деньги. Теперь скажите, какъ джентльменъ, чувствуете вы за собой нравственное право отказаться отъ этого долга?

— Я, разумѣется, сейчасъ же уплатилъ бы его. Но обстоятельства…

Ростовщикъ жестомъ остановилъ его: — Я знаю, знаю, обстоятельства складываются не совсѣмъ такъ, какъ бы желательно. Но, все таки, вы, вообще, человѣкъ удачливый — Когда-нибудь повезетъ же вамъ. Обстоятельства измѣнятся. Я вамъ имѣю сдѣлать одно дружественное предложеніе.

— И я пришелъ къ вамъ съ тѣмъ же, м-ръ Гартъ, — съ улыбкой сказалъ Гью. — И, пожалуй, лучше вамъ будетъ сначала выслушать меня. Вы считаете меня честнымъ человѣкомъ?

— Да.

— И лично противъ меня ничего не имѣете?

— Наоборотъ, съ гордостью называю васъ своимъ другомъ. Еслибъ я относился къ вамъ иначе, я не далъ бы вамъ такихъ денегъ.

— Въ такомъ случаѣ, м-ръ Гартъ, вы облегчаете мнѣ мою задачу. Дѣло идетъ о вашей дочери, миссъ Гартъ.

— Что такое? о Миннѣ? о моей дочери? — переспросилъ старикъ сразу измѣнившимся тономъ.

— Я имѣю честь просить у васъ ея руки.

— Вы?!

Неописуемая перемѣна произошла въ лицѣ старика. Оно сразу утратило выраженіе грубаго матеріализма, алчности къ деньгамъ, чувственнаго самодовольства хорошо пообѣдавшаго человѣка и покровительственнаго добродушія богатаго хозяина. Глаза его загорѣлись. Характерныя еврейскія черты въ лицѣ выступили рѣзче. Вся фигура пріосанилась; со своею длинной сѣдой бородой онъ теперь смотрѣлъ патріархомъ. Іудей, гордый, не побѣжденный и вѣками угнетенія, преодолѣвающій все остальное съ дерзостью, свойственной его расѣ, смотрѣлъ гнѣвно, надменно, недовѣрчиво на язычника, человѣка смѣшанной крови, сына вчерашняго дня.

— Вы?!-- повторилъ онъ почти оскорбительнымъ тономъ. Молодой человѣкъ весь вспыхнулъ и вскочилъ на ноги.

— Ну да, я. Почему же нѣтъ? — вскричалъ онъ, въ свою очередь повысивъ голосъ.

Въ эту минуту дверь отворилась, и вошелъ дворецкій съ подносомъ, на которомъ стояли бутылки и стаканы. Гью быстро отвернулся и наклонился къ огню съ полоской скрученной бумаги, чтобы раскурить ею папироску. Дворецкій поставилъ подносъ на большой столъ, заложенный книгами, провѣрилъ, заперты ли окна, и спустилъ занавѣси, до тіхъ поръ поднятыя.

— Вы можете итти спать, Самюельсъ, — сказалъ Гартъ. — Я самъ выпущу м-ра Кольмана и запру за нимъ дверь.

Дворецкій скромно поблагодарилъ и удалился. Гью швырнуль папироску въ каминъ, заложилъ руки въ карманы и снова повернулся лицомъ къ хозяину.

— Я не вижу, почему бы я не вправѣ былъ сдѣлать вамъ такое предложеніе, м-ръ Гартъ?

— Знаете ли вы, чего вы просите?

— Да. Я — бѣдный человѣкъ. Она — богата. Я — вашъ должникъ. Но все же…

— Деньги? при чемъ тутъ деньги? — перебилъ его Гартъ. — Еслибъ у васъ была сотня тысячъ годового дохода, это не составляло бы никакой разницы.

— Если все дѣло въ разницѣ религіи, — я васъ всегда считалъ свободомыслящимъ.

— Я полагаю, Минна знаетъ объ этомъ? — спросилъ Гартъ, оставивъ безъ вниманія эти слова.

— Конечно, знаетъ.

— М-ръ Кольманъ, я вовсе не желаю оскорблять васъ. Но я предпочелъ бы видѣть свою дочь мертвой у моихъ ногъ, чѣмъ замужемъ за христіаниномъ.

— Значитъ, просить вашего согласія безполезно?

— Совершенно безполезно.

— Въ такомъ случаѣ боюсь, что намъ придется обойтись безъ него. Мнѣ чрезвычайно жаль огорчить васъ — но бракъ этотъ все-таки состоится.

Израэль Гартъ поднялся, налилъ въ оба стакана по-немногу виски и любезно указалъ рукой на сифонъ съ содовой водой.

— Между нами пропасть, и мы съ вами стоимъ на разныхъ берегахъ. Я — еврей. Вы для меня язычникъ. Что пользы спорить? Я не могу запретить моей дочери сдѣлать по-своему. Но я могу торжественно проклясть ее по закону моего народа и отречься отъ нея навсегда. Я предупрежу ее. Отцовское проклятіе — не шутка. Гнѣвъ Всевышняго падетъ на ея голову. И, кромѣ того, я лишу ее наслѣдства.

— Это снимаетъ большую тяжесть съ моихъ плечъ, — замѣтилъ Гью.. — Чтобы показать вамъ, что во мнѣ нѣтъ никакого враждебнаго чувства лично къ вамъ, — продолжалъ Гартъ съ большимъ достоинствомъ (кто бы подумалъ часъ тому назадъ, что этотъ человѣкъ способенъ такъ говорить и такъ держать себя?) — я покажу вамъ копію моего завѣщанія, составленнаго нѣсколько мѣсяцевъ тому назадъ, когда мнѣ и въ голову не приходило, что вы можете посвататься за мою дочь.

Онъ вынулъ связку ключей изъ кармана и отперъ несгораемый шкафъ. Потомъ изъ секретнаго отдѣленія вытащилъ документъ и показалъ его Гью такъ, чтобъ онъ могъ видѣть только интересущій его параграфъ. Тамъ совершенно ясно было сказано, что, если Минна выйдетъ замужъ за человѣка иной религіи, она лишается наслѣдства и все состояніе ея отца поступаетъ въ различныя еврейскія благотворительныя учрежденія.

— Я надѣюсь, что Минна съумѣетъ убѣдить васъ отнестись къ этому снисходительно.

— Моя дочь можетъ многое, но только не это. Я знаю, что она презираетъ свое еврейское происхожденіе. Но все же она должна выйти замужъ за сына своего народа, иначе ея народъ навсегда отречется отъ нея.

— Мнѣ кажется, м-ръ Гартъ, разговаривать намъ больше не о чемъ.

— Замѣтьте себѣ, что, если дочь моя уйдетъ изъ дому, она не унесетъ съ собою ничего, кромѣ того платья, которое на ней будетъ надѣто.

— Я вамъ уже сказалъ — я страшно радъ этому. Что касается нашихъ дѣловыхъ отношеній…

— О нихъ мы поговоримъ какъ-нибудь въ другой разъ.

Гордый своимъ рожденіемъ и воспитаніемъ, Гью не могъ однако не почувствовать себя пристыженнымъ расовою гордостью, преобразившей вульгарнаго ростовщика въ тонко чувствующаго джентльмена. Гартъ ни словомъ, ни намекомъ не попрекнулъ его, что онъ хочетъ жениться на деньгахъ, не напомнилъ о его бѣдности, о его долгѣ. Этотъ старикъ невольно внушалъ ему чувство уваженія.

— Повѣрьте мнѣ, — сказалъ онъ, пройдясь по комнатѣ, — еслибъ судьба не распорядилась иначе, я бы отказался отъ этой мысли ради васъ.

— Каждый изъ насъ куетъ свою судьбу, — съ горечью возразилъ старикъ. — Моей уже не перемѣнишь.

Минуту спустя Гью распростился съ нимъ. Гартъ проводилъ его до выхода, пожалъ ему руку и, погасивъ свѣтъ въ швейцарской, вернулся въ свой кабинетъ. И тутъ только вспомнилъ, что онъ забылъ запереть входную дверь.

— Ну ничего, потомъ запру, — сказалъ онъ себѣ.

Онъ взялъ завѣщаніе, еще разъ пробѣжалъ его и положилъ обратно въ ящикъ. Съ полчаса онъ сидѣлъ погруженный въ глубокую задумчивость, потомъ всталъ, сходилъ къ себѣ наверхъ, вернулся, неся съ собою небольшой портфель, запертый висячимъ замкомъ, и снова присѣлъ къ письменному столу, но, не открывая. портфеля, задумчиво барабанилъ по немъ пальцами.

— Моя единственная дочь — дитя Сары — замужемъ за христіаниномъ…

Долго онъ сидѣлъ такъ въ своемъ уныломъ одиночествѣ, вызывая передъ своимъ умственнымъ взоромъ тѣни прошлаго; глаза его были задумчивы и печальны. Потомъ вынулъ изъ бокового ящика стола двойной листъ бумаги небольшого формата, медленно обмакнулъ перо въ чернильницу.

"Я, нижеподписавшійся, Израэль Гартъ, будучи въ полномъ умѣ и твердой памяти…

— Нѣтъ, — выговорилъ онъ вслухъ. — Не теперь. Надо еще подумать. Помолиться Богу, чтобъ Онъ наставилъ меня.

Онъ всталъ, бросилъ бумагу въ огонь, опустился въ большое кресло у камина и снова задумался. Незамѣтно вѣки его сомкнулись и онъ уснулъ…

---

На дворѣ была тьма непроглядная, слякоть, снѣгъ, пополамъ съ дождемъ. Ледяной вѣтеръ хлесталъ въ лицо, Гью огромными хлопьями полурастаявшаго снѣга, которые уже водой стекали по его лицу. Онъ прошелъ аллею, ведущую, къ подъѣзду, и вышелъ за ворота. Издали до него слабо донесся бой часовъ на городской башнѣ — одинъ ударъ. Значитъ, половина двѣнадцатаго. Еще рано идти къ Миннѣ — надо подождать до двѣнадцати. Пока можно пройтись по дорогѣ. Онъ угрюмо, шагалъ въ темнотѣ, шлепая ногами по грязи и втягивая голову въ плечи, чтобы холодный дождь не попадалъ ему за воротникъ пальто. На дорогѣ ни души. Когда онъ шелъ обратно, возлѣ какого-то дома сверкнулъ электрическій фонарь. Это былъ полисменъ. Гью прибавилъ шагу, свернулъ по направленію къ рощѣ и, обойдя стороной, дошелъ до каменной стѣны, которою была обнесена усадьба. Своимъ ключомъ онъ отперъ небольшую калитку, ведшую въ садъ, которымъ, по капризу Минны, пользовалась исключительно она, такъ что никто другой даже не имѣлъ права входа въ него. Справа тянулись оранжереи; слѣва густая буксовая изгородь, доходившая до фронтовой стѣны, наглухо отдѣляла этотъ небольшой садикъ отъ парка, разбитаго, передъ усадьбой.

Домъ, погруженный въ темноту, едва выдѣлялся темнымъ пятномъ на темномъ небѣ. Гью пошелъ на перерѣзъ прямо по дерну, но осторожно, чтобъ не зацѣпиться за кусты, которыми онъ былъ густо усаженъ, по временамъ раздвигая рукой холодные, мокрые листья.

— Слава Богу, это въ послѣдній разъ! — бормоталъ онъ. Дерновая лужайка тянулась до самаго дому. Низкая веранда, къ которой велъ рядъ ступеней, сообщавшаяся съ внутренними покоями посредствомъ длинныхъ до полу оконъ, теперь наглухо закрытыхъ ставнями, не доходила до конца стѣны; промежутокъ былъ занятъ высокимъ подстриженнымъ тисомъ. Какъ разъ около дерева приходилось низкое окно, на которомъ Минна заранѣе позаботилась отодвинуть засовъ. Гью открылъ раму и вошелъ.

Онъ очутился въ небольшой комнаткѣ, которою Минна пользовалась, какъ лабораторіей, въ періодъ своего увлеченія фотографіей. Комнатка эта выходила на лѣстницу, устланную мягкимъ толстымъ ковромъ, по которому Гью безшумно поднялся паверхѣ.

Ручка двери повернулась, не скрипнувъ; еще минута — и онъ стоялъ лицомъ къ лицу съ своей женой. Большая комната была освѣщена только пламенемъ камина, бросавшаго отсвѣты на роскошный балдахинъ кровати и не менѣе роскошное убранство въ спальнѣ богатой женщины. Въ длинномъ креслѣ у огня, въ мѣховыхъ туфелькахъ на босу ногу, сидѣла Минна, на ней былъ дорогой красивый пеньюаръ съ кружевомъ у ворота и рукавовъ; темные волосы ея разсыпались по плечамъ. Теплый воздухъ комнаты былъ пропитанъ запахомъ духовъ и пудры. Гью на мигъ остановился на порогѣ, невольно радуясь этой теплотѣ, поддаваясь тонкому очарованію священнаго пріюта женщины. Сладко все-таки имѣть право на такую интимность. Онъ снялъ съ себя пальто, съ котораго капала вода, и отложилъ его въ сторону. Потомъ подошелъ къ ней, нагнулся и поцѣловалъ ее.

— Ой, какой ты мокрый! — съ гримаской вскричала она, вытирая щеку носовымъ платкомъ. — Поди обсушись. Твои туфли въ потайномъ ящикѣ, какъ всегда.

Она вынула изъ кармана ключъ, подала ему и, пока онъ мѣнялъ мокрые сапоги, на туфли, спросила его:

— Ну, что новаго?

— Ничего хорошаго. Твой отецъ не соглашается, потому что я христіанинъ. Придется устроить похищеніе.

— Такъ, значитъ, ты не все сказалъ ему?

— Нѣтъ. Я счелъ благоразумнѣе не говорить. Пожалуй, это и лишнее. Намъ лучше обвѣнчаться второй разъ — публично.

Онъ придвинулъ кресло, и сѣлъ съ ней рядомъ, грѣясь у огня.

— Адская погода! Ты не знаешь, какъ здѣсь хорошо и уютно…

— Это мило съ твоей стороны, что ты пришелъ, — оказала она и ея холодно-учтивый тонъ сразу охладилъ его пылкое воображеніе, уже начинавшее рисовать ему привлекательныя, возможности ихъ семейной жизни. На время Гью умолкъ, и, когда заговорилъ, то уже инымъ, менѣе искреннимъ тономъ.

— Боюсь, Минна, что, обвѣнчавшись со мной, ты, сама того не зная, принесла большую жертву.

— По всей вѣроятности, не большую, чѣмъ почти всѣ другія женщины.

— Къ несчастью, большую.

Осторожно, съ большимъ тактомъ онъ передалъ ей во всѣхъ деталяхъ свой разговоръ съ ея отцомъ. Она выслушала его, не сказавъ ни слова, только пальцы ея судорожно сжимали ручки кресла и глаза, не отрываясь, смотрѣли въ огонь.

— Я такъ страшно боялась этого! — выговорила она беззвучно.

— Да, конечно, тебѣ будетъ трудно. Видитъ Богъ, я сознаю это. Но все-таки не будемъ же мы голодать.

Она быстро сбоку поглядѣла на него и, вздрогнувъ, закрыла лицо руками.

— Я знала, что иду на горе и нужду — уже тогда знала, когда мы шли изъ этой ужасной канцеляріи, гдѣ насъ вѣнчали. О, Боже! и зачѣмъ только мы это сдѣлали!

— Почему-.же непремѣнно нужда? Нужды не будетъ, поскольку въ моихъ силахъ избѣжать этого.

— Ты меня ограбилъ. Ты лишилъ меня наслѣдства.

— Можетъ быть, этотъ укоръ и заслуженъ, Минна, — возразилъ онъ надменно и великодушно забывая, что она сама настаивала на ихъ бракѣ, — но счастья онъ намъ не прибавитъ…

— Счастье! — презрительно воскликнула она. — Какая-нибудь убогая квартирка, обѣды, которые на второй день подаютъ разогрѣтыми, и разъ въ годъ дешевенькое платьице. Десять мѣсяцевъ тому назадъ, можетъ быть, такое угощеніе и могло казаться привлекательнымъ. Теперь позолота вся уже сошла.

Осторожно, терпѣливо, зная, что на немъ, мужчинѣ, болѣе сильномъ и разумномъ и менѣе влюбленномъ, лежитъ отвѣтственность за катастрофу, онъ началъ успокаивать ее, рисовать ихъ будущую жизнь въ самыхъ радужныхъ краскахъ. Конечно, роскоши онъ ей предложить не можетъ. Но комфортъ, извѣстное общественное положеніе, интересное, интеллигентное общество — все это ему вполнѣ доступно. Если онъ обидѣлъ ее, женившись на ней, онъ загладитъ это, посвятивъ остатокъ жизни ея счастью. Но сердце ея ожесточилось и она слушала его съ каменнымъ лицомъ или же возражала запальчиво, рѣзко, осыпая его укорами. Разговоръ не вязался, прерываясь долгими паузами. А время шло. Минна отъ усталости задремала. Гью долго вглядывался въ ея лицо, озаренное отсвѣтами пламени. Какое оно стало злое, упрямое и вульгарное! Онъ читалъ въ этомъ лицѣ всю исторію послѣднихъ мѣсяцевъ — ея предшествующей жизни — ея души. И вдругъ возмутился — и противъ нея, и противъ самого себя. Человѣку энергичному, дѣятельному, честолюбивому, съ широкими общественными интересами унизительно быть въ рабствѣ у подобной женщины.

Оставаться здѣсь больше было незачѣмъ. Гью поднялся съ кресла. Его движеніе разбудило Минну и она открыла глаза.

— Не уходи. Погоди еще. Я не сплю. Я думаю.

Онъ снова сѣлъ, продолжая изучать ея лицо, въ ожиданіи, пока она заговоритъ. Она смотрѣла въ огонь и глаза ея въ этомъ фантастическомъ освѣщеніи казались мрачными и злыми.

— Я не могу отказаться отъ своего наслѣдства, — выговорила она. — Я не переживу этого. Даже, еслибъ я любила тебя, меня не хватило бы на это. А ты заставилъ меня возненавидѣть себя. Наша совмѣстная жизнь, которую ты мнѣ предлагаешь, будетъ жестокой насмѣшкой. Я не могу больше быть близкой съ тобой — ни за какіе милліоны.

— Я этого отъ тебя и не требую, — холодно возразилъ онъ.

— Такъ почему же намъ не сохранить нашей тайны, какъ мы хранили ее до сихъ поръ, и не разстаться теперь же — навсегда? Суровые глаза глянули на него съ мольбою.

— Я не совсѣмъ понимаю.

— Это не трудно. Вѣдь ты никому не говорилъ о нашемъ бракѣ? .

— Ни единому человѣку.

— Есть какое-нибудь вѣроятіе, что слухъ о немъ можетъ пойти изъ регистратуры?

— Это совершенно невозможно.

— Такъ какъ же ты не понимаешь? Единственная заинтересованная свидѣтельница, Анна, предана мнѣ, какъ вѣрный песъ; другой свидѣтель и самъ регистраторъ позабыли о нашемъ существованіи — какъ же ты не понимаешь, что всѣ доказательства нашего брачнаго союза погребены въ Брайтонѣ, въ казенной книгѣ, которую никто, можетъ быть, никогда и не раскроетъ — что, если мы до конца жизни будемъ продолжать выдавать себя за неженатыхъ, никому и въ голову не придетъ, что мы женаты? Видаться мы больше не будемъ, развѣ только случайно, гдѣ-нибудь на улицѣ. Каждый изъ насъ вычеркнетъ изъ своей жизни другого и начнетъ сначала. Развѣ это невозможно?

— Да. Это можно сдѣлать.

— Мои деньги останутся при мнѣ — я буду тратить ихъ, какъ хочу — жить, гдѣ хочу. Ты тоже воленъ располагать собой — если захочешь, и жениться — почему бы тебѣ не жениться?

— Потому что это было бы уголовнымъ преступленіемъ.

— Только въ собственныхъ твоихъ глазахъ. Можешь быть спокоенъ: я своихъ правъ на тебя никогда не предъявлю. Ты согласенъ предоставить и мнѣ такую же свободу?

— Я не могу такъ сразу отвѣтить. Дай мнѣ подумать.

— Думай, — сказала она, снова откидываясь въ кресло и закрывая глаза руками. Гью уже во второй разъ подкинулъ дровъ въ каминъ. Снаружи все еще доносились вздохи вѣтра; какіе-то странные шумы наполняли спящій домъ. Комнаты, которыя занимала Минна, были удалены отъ прочихъ спаленъ. Подслушать ихъ могла бы только Анна, спавшая въ сосѣдней комнатѣ. Они и вообще могли говорить, не понижая голоса и не боясь быть услышанными, а въ эту ненастную вѣтренную ночь и подавно всякія предосторожности были излишними. Оба были такъ поглощены своимъ окончательнымъ разрывомъ, что не замѣчали, какъ шло время. Гью долго думалъ и соображалъ и, наконецъ, въ общемъ согласился; затѣмъ послѣдовали долгія препирательства о деталяхъ.

— Что же ты намѣрена дѣлать? какъ жить? — спросилъ онъ наконецъ.

— Поѣду заграницу — на какой-нибудь курортъ — гдѣ весело. Возьму себѣ пожилую даму въ компаньонки — съ деньгами многое возможно. А, можетъ быть, сначала съѣзжу съ Анной въ Смирну, посмотрю на родственниковъ матери. Можетъ быть, это будетъ и интересно. Здѣсь я дольше жить не въ состояніи.

— Я такъ и думалъ. Только для того, чтобъ избѣжать этого, ты готова была жить со мной, еслибъ отецъ твой далъ согласіе?..

— Вотъ именно.

Снова наступило продолжительное, молчаніе. Гью разсматривалъ съ разныхъ точекъ зрѣнія создавшееся новое положеніе. По всѣмъ вѣроятіямъ, тайна ихъ брака никогда не раскроется, если только сами они не проговорятся. О примиреніи нечего и думать. Если онъ испортилъ ей жизнь, женившись на ней, этотъ тайный разводъ можетъ поправить дѣло. И все же онъ счелъ долгомъ попробовать разбудить въ ней ея прежнюю любовь.

— А ты увѣрена, Минна, что ты больше не любишь меня — совсѣмъ не любишь?

— Ахъ, не будемъ говорить объ этомъ! Все это умерло разъ навсегда — въ Брайтонѣ — въ декабрѣ прошлаго года. И даже еслибы не умерло, неужели ты думаешь, что я ради тебя откажусь отъ двухмилліоннаго наслѣдства?! — Она презрительно расхохоталась. — Однако ты высоко себя цѣнишь. Знаешь ли ты, — продолжала она и ея внезапно окрѣпшій низкій голосъ зазвучалъ почти свирѣпо, — да знаешь ли ты, что я скорѣе пойду на какое угодно преступленіе, чѣмъ откажусь отъ этихъ денегъ. Всѣ эти разговоры совершенно ни къ чему. Скажи мнѣ твое послѣднее слово и покончимъ съ этимъ.

— Хорошо, — рѣшительно сказалъ онъ. — Я готовъ дать тебѣ полную свободу съ однимъ условіемъ — чтобъ это было безповоротно.

— Такъ оно и будетъ. Ты дашь мнѣ клятву — торжественную клятву, что не будешь больше вмѣшиваться въ мою жизнь?

— Даю тебѣ честное слово.

— Не очень-то я вѣрю въ мужскую честь. Клятва — другое дѣло.

— Я сдѣлаю все, что ты хочешь, — былъ отвѣтъ.

Она встала, на минуту исчезла въ тѣни, на другомъ концѣ комнаты, и вернулась съ Библіей.

— Клянусь, положа руку на эту святую книгу, клянусь Богомъ моихъ отцовъ, что никогда, ни при какихъ обстоятельствахъ я никому не открою того, что я повѣнчана съ тобой. Отрекаюсь отъ тебя навсегда, какъ отъ своего мужа. Отказываюсь отъ всѣхъ притязаній на твою поддержку, сочувствіе и уваженіе. Клянусь никогда и ни въ какой формѣ не вмѣшиваться въ твою жизнь и въ твои дѣйствія, предоставляя тебѣ полную свободу снова жениться, не извѣщая меня предварительно. Помоги мнѣ, Боже, сдержать клятву!

Она стояла, мертвенно блѣдная, вся дрожа, такъ что зубъ на зубъ не попадалъ, отъ усталости и безсонной ночи, и трясущейся рукой протягивала ему книгу.

— Если ты желаешь формальной клятвы, я готовъ дать ее въ какой тебѣ угодно формѣ. И онъ въ свою очередь отрекся отъ нея, какъ она передъ тѣмъ отреклась отъ него.

Потомъ вынулъ часы. Къ величайшему его изумленію, былъ уже седьмой часъ утра. Непріятно изумленный, онъ сталъ сбираться въ путь. Удивительно, какъ быстро миновала эта ночь.

— Теперь у тебя нѣтъ надобности держать ихъ дольше у себя, — сказалъ онъ, поднимая съ пола туфли, которыя Минна собственноручно вышила ему въ періодъ обожанія.

— Да, конечно. И другое тоже..

Она взяла небольшой пакетъ, аккуратно завернутый въ коричневую бумагу, и подала ему. Онъ взялъ его подъ мышку.

— Прощайте, Минна, — сказалъ онъ, протягивая руку. — Мы не давали клятвы быть врагами. Дай Богъ, чтобъ ваша новая жизнь была счастливѣй старой.

— Несчастнѣе быть трудно, — отвѣтила она, но все же дала ему руку, холодную и вялую.

— Бѣдное дитя, помоги тебѣ Боже!

Онъ повернулся и вышелъ снова тѣмъ же путемъ, какъ и вошелъ. Еще только начинало свѣтать. За ночь выпалъ снѣжокъ. Гью спѣшилъ прямо домой, не думая ни о чемъ, кромѣ этой странной ночи, уже радуясь, что съ плечъ его свалилось это тяжкое бремя, но еще весь дрожа отъ напряженія, которое потребовалось, чтобъ свалить его.

Онъ прошелъ мимо дома, гдѣ жили Мерріамы, не встрѣтивъ ни души. Только ужь возлѣ самаго города онъ разминулся съ двумя полисменами, уныло и сонно шагавшими по снѣгу въ темнотѣ.

Когда онъ дошелъ до дому, швейцаръ уже отпиралъ входную дверь.

— Холодное утро, сэръ, — сказалъ швейцаръ.

— Жестокій холодъ, — машинально отвѣтилъ онъ, быстро поднимаясь по каменной лѣстницѣ.

IX.

Онъ сбросилъ съ себя платье съ тѣмъ естественнымъ отвращеніемъ, которое чувствуетъ человѣкъ къ одеждѣ, въ которой онъ просидѣлъ всю ночь безъ сна. Онъ страшно усталъ и не въ состояніи былъ думать ни о чемъ, не касавшемся непосредственно его лично; поблагодарилъ Бога за то, что завтра у него нѣтъ дѣла въ судѣ, значитъ, нѣтъ надобности рано вставать, потянулся, зѣвнулъ, вздрагивая отъ холода, улегся въ постель, укутался одѣяломъ и моментально уснулъ крѣпкимъ сномъ усталаго, за день нато: мявшагося человѣка. Этотъ сонъ былъ нарушенъ какимъ-то; страннымъ шумомъ за дверью. Гью снилось, что это Минна, колотитъ молоткомъ по какому-то безформенному предмету, о которомъ онъ зналъ только, что это бракъ. Проснувшись, онъ сообразилъ, что это стучатъ къ нему въ дверь. Въ дѣйствительности онъ проспалъ нѣсколько часовъ, но ему казалось, что онъ забылся всего на нѣсколько минутъ. И онъ сердито крикнулъ, чтобъ его оставили въ покоѣ. Стукъ продолжался. Онъ снова крикнулъ: «убирайтесь!». Отвѣтилъ чей-то чужой голосъ:

— Нельзя ли повидать васъ на минуту?

Съ досадой онъ вскочилъ съ постели и отперъ дверь.

— Какого чорта вамъ отъ меня надо?

И не безъ изумленія отступилъ назадъ при видѣ дворецкаго Гарта, Самюэльса. Видъ у него былъ неряшливый, растерянный, взволнованный. Позади него пряталась м-ссъ Парсонъ, жена швейцара.

— Если вамъ нужно поговорить со мною, войдите, — сказалъ Гью, чувствуя, что онъ стоитъ на сквознякѣ. Самюэльсъ повиновался.

— Страшныя вѣсти, сэръ. Я подумалъ, что лучше сбѣгать вамъ сказать, — можетъ, вы сейчасъ пожалуете къ намъ. Мой баринъ убитъ сегодня ночью.

Гью былъ страшно пораженъ.

— Убитъ? — вашъ баринъ? — нынче ночью?

Онъ съ недоумѣніемъ уставился на дворецкаго. Это было непостижимо. Какой невѣроятный ужасъ! — вѣдь онъ всю ночь провелъ въ домѣ, не спалъ ни минуты. Какъ же это Гартъ не крикнулъ, не подалъ голоса? — вѣдь онъ былъ рукой подать, въ нѣсколькихъ шагахъ… Нѣтъ, это прямо-таки непостижимо.

— Да, сударь, въ своемъ кабинетѣ. — У дворецкаго были слезы на глазахъ и губы дрожали отъ волненія. — Въ четверть седьмого сегодня утромъ горничная нашла его мертвымъ на полу.

— Какъ же это случилось?

— Кто-то ударилъ его чѣмъ-то тяжелымъ — вотъ сюда.

Дворецкій провелъ рукой отъ виска вверхъ.

— Что у насъ тамъ было! — прибавилъ онъ, вздрогнувъ.

Тѣмъ временемъ Гью овладѣлъ собой.

— Я сейчасъ же пойду туда вмѣстѣ съ вами. Пока я одѣваюсь, разскажите мнѣ подробно.

Пока онъ наскоро одѣлся и выпилъ чашку кофе, Самюэльсъ разсказалъ ему подробности. Въ двухъ словахъ, произошло слѣдующее. Служанка, вошедшая затопить каминъ въ кабинетѣ, нашла своего барина лежавшимъ, свернувшись въ комокъ, на коврикѣ передъ каминомъ. Она подошла со свѣчей и увидала на сѣдыхъ волосахъ запекшуюся кровь. Вскрикнула, бросилась къ Самюэльсу и подняла тревогу. Онъ, Самюэльсъ, спустился внизъ, осмотрѣлъ тѣло, убѣдился, что жизнь въ немъ уже давно погасла, и послалъ одновременно за докторомъ и за полиціей. А горничной велѣлъ разбудить барышню; самъ же остался въ кабинетѣ присмотрѣть, чтобъ, слуги не убирали тамъ и ничего не трогали. Миссъ Гартъ сбѣжала внизъ обезумѣвшая отъ испуга и упала въ обморокъ, такъ что пришлось ее опять унести наверхъ и уложить въ постель. Черезъ нѣсколько минутъ явился полисменъ, а вслѣдъ за нимъ и докторъ, жившій по сосѣдству, Затѣмъ явился полицейскій офицеръ, завѣдующій мѣстнымъ участкомъ, и немного попозже — сыщикъ изъ Скотландъ Ярда; и теперь они производятъ слѣдствіе. Кто убилъ — ничего понять нельзя. Ни малѣйшаго ключа къ загадкѣ.

— А миссъ Гартъ — какъ она чувствовала себя, когда вы уходили? — спросилъ Гью, уже спускаясь съ лѣстницы.

— Она скоро пришла въ себя, сэръ, потребовала,^: чтобъ ей дали одѣться, и сошла внизъ; и теперь держится молодцомъ. Это она и полицейскій офицеръ рѣшили, что надо послать за вами, такъ какъ вы — послѣдній — кромѣ того, другого — кто видѣлъ барина живымъ.

— Да, я помню, какъ онъ велѣлъ вамъ идти спать.

— О, я послѣ того еще разъ видѣлъ его, сэръ, когда онъ приходилъ наверхъ къ себѣ въ спальню.

— Такъ какъ же вы говорите: я послѣдній? И потомъ вѣдь вы же, помнится, говорили, что его нашли въ кабинетѣ — я какъ-то сбиваюсь.

— Онъ ходилъ наверхъ, чтобы взять что-то изъ несгораемаго шкафа, который стоитъ у него въ спальнѣ — а потомъ опять сошелъ внизъ. А я былъ тогда въ спальнѣ, поправлялъ огонь въ каминѣ и онъ опять велѣлъ мнѣ идти ложиться. Я думалъ, что вы еще не ушли.

— Въ которомъ это было часу?

— Безъ пяти минутъ двѣнадцать.

— А я ушелъ отъ него въ половинѣ двѣнадцатаго.

У воротъ усадьбы Гарта стояла кучка любопытныхъ, обсуждая клочки свѣдѣній, доходившіе до нихъ. Дежурный полисменъ медленно обходилъ усадьбу и шаги его невозможно было отличить отъ несчетнаго множества другихъ, оставленныхъ на тонкомъ и уже растаявшемъ снѣжномъ покровѣ. На крыльцѣ стоялъ полицейскій инспекторъ, разговаривая съ двумя репортерами, которые заносили сообщаемое имъ въ свои записныя книжки покраснѣвшими отъ холода пальцами.

При видѣ Гью: полицейскій дотронулся до козырька фуражки.

— Скверная исторія, сэръ. Зайдите пожалуйста; я бы хотѣлъ побесѣдовать съ вами.

Гью вошелъ въ домъ и, подойдя къ камину въ швейцарской, сталъ грѣть руки у огня, дивясь силѣ рутины, заставившей прислугу даже въ такое хлопотливое и тревожное утро не позабыть развести огонь. Скрипъ отворяющейся двери заставилъ его обернуться и онъ увидѣлъ блѣдное, растерянное лицо Минны. Она торопливо кивнула ему головой и исчезла въ столовой. Онъ послѣдовалъ за нею и притворилъ за собою дверь. Видъ этой комнаты вызвалъ новый рядъ ассоціацій. Какое страшное утро послѣ праздника!

Минна стояла у стола, опираясь на него одной рукой, и смотрѣла на него мрачно, вызывающе. Онъ попробовалъ было выразить сочувствіе; она оборвала его на полусловѣ.

— Да. Я знаю все, что вы можете сказать мнѣ. Не стоитъ тратить времени на это. Вы говорили съ полицейскимъ офицеромъ?

— Нѣтъ еще.

— Слава Богу, что я раньше увидала васъ. Это не мѣняетъ нашего уговора, не правда ли? Вы не проговорились о томъ, что были у меня вчера ночью?

— Конечно, нѣтъ, — отвѣтилъ онъ, съ отвращеніемъ отворачиваясь отъ нея. — Поскольку дѣло касается вашего отца, я ушелъ изъ этого дома въ половинѣ двѣнадцатаго.

Она вздохнула съ облегченіемъ.

— Я такъ боялась, что вы выдадите меня — не нарочно, а такъ, проговоритесь.

— Васъ все время это главнымъ образомъ и волновало? — рѣзко спросилъ онъ. — Я радъ, что дороги наши разошлись.

— Я должна отстаивать свои интересы, — сказала она.

Онъ пожалъ плечами, прошелъ мимо нея къ камину и прислонился къ черной мраморной доскѣ его. На черномъ фонѣ четко выдѣлялась его сильная, широкоплечая фигура. Эгоизмъ этой дѣвушки ошеломилъ его. Въ глазахъ ея не было слѣда слезъ, въ лицѣ не было и тѣни печали. Оно казалось изможденнымъ и больнымъ, но не отъ горя, — отъ потрясенія, усталости, тревоги. Неужели въ ея душѣ нѣтъ никакихъ человѣческихъ чувствъ? А между тѣмъ вѣдь это та самая женщина, чье сердце такъ безумно билось рядомъ съ его сердцемъ; тѣ самые глаза, въ дремлющей глубинѣ которыхъ способна загораться иной разъ такая жгучая страсть, тотъ самый голосъ, который умѣетъ ворковать нѣжнѣе влюбленной голубки. Онъ какъ-то мысленно сравнилъ ее съ вулканомъ. Теперь ему припомнилось это сравненіе. Именно вулканъ. Пора изверженій прошла, внутренній огонь погасъ — осталась только холодная жесткая лава.

Минна неожиданно отошла отъ стола, медленно волоча ноги, и, какъ бы въ полномъ изнеможеніи, упала въ кресло, опустивъ голову на руки.

— Я знаю, какъ вы судите обо мнѣ; — хрипло выговорила она. — Вы все время судили и критиковали меня, и это была одна изъ причинъ, почему я васъ возненавидѣла. Вы думаете, что мнѣ теперь слѣдовало бы разливаться-плакать. Такъ оно и было бы, еслибъ не вчерашняя ночь. Но я должна защитить себя, теперь или никогда. Никто не можетъ сдѣлать этого, кромѣ меня самой. Откуда мнѣ было знать, что вы будете молчать? Я стояла лицомъ къ лицу съ полнымъ раззореніемъ, съ нищетой. Я напрягала каждый нервъ, чтобы не потерять разсудка, въ ожиданіи васъ. Вы не можете себѣ представить, какой пыткой было это ожиданіе! А тутъ еще этотъ ужасъ! Неужели вы думаете, что я не чувствую, до какой степени это все ужасно?

Она выговорила все это, не поднимая головы. Поза ея выражала полнѣйшее изнеможеніе. Потомъ по всему тѣлу ея пробѣжала дрожь, и она вдругъ заплакала, зарыдала, вздрагивая всѣмъ тѣломъ. Гью стало жаль ея.

— Если я могу быть вамъ полезнымъ, Мшша — приказывайте..

Но она только махнула ему свободной рукой и едва слышно выговорила:

— Уйдите — оставьте меня!

— Если я вамъ понадоблюсь, пришлите за мной и я приду.

Съ этими словами онъ вышелъ въ швейцарскую и нашелъ тамъ поджидавшаго его полицейскаго офицера. На вопросы послѣдняго онъ сообщилъ, что могъ. Затѣмъ имъ завладѣли репортеры. Постепенно Гью ознакомился со всѣми свѣдѣніями, какія успѣла добыть полиція. М-ръ Гартъ былъ убитъ съ одного удара, нанесеннаго какимъ-то тупымъ орудіемъ. Случилось это, очевидно, еще до разсвѣта. Несгораемый шкафъ въ кабинетѣ былъ найденъ взломаннымъ. Единственное, чего, видимо, не хватало тамъ, былъ черный ящикъ съ документами, въ которомъ, по свидѣтельству довѣреннаго клерка убитаго, немедленно же вызваннаго для допроса, находились векселя. Иныхъ признаковъ грабежа не было. Нигдѣ на дверяхъ никакихъ слѣдовъ взлома тоже не было — оставалось только предположить, что убійцы вошли черезъ окно, которое забыли запереть. Выпавшій, снѣгъ засыпалъ слѣды. И полиція была въ полномъ недоумѣніи, гдѣ искать убійцъ.

— Вы не знаете, у м-ра Гарта были враги? — допытывался полицейскій инспекторъ.

— У человѣка его профессіи не можетъ не быть близкихъ дѣловыхъ сношеній съ людьми, которыхъ онъ не имѣетъ основанія считать друзьями, — отвѣтилъ Гью. — Но я ни одного изъ его кліентовъ не знаю. А въ личныхъ сношеніяхъ всегда находилъ его добрымъ и великодушнымъ.

— Не можете ли вы сообщить мнѣ какихъ-либо подробностей относительно его частной жизни? — спросилъ одинъ изъ репортеровъ.

— Не могу и не считаю возможнымъ, — отвѣтилъ Гью тономъ, который долженъ былъ отбить охоту къ дальнѣйшимъ разспросамъ. На душѣ у него было тяжело и скверно; онъ жаждалъ поскорѣе выбраться изъ этого дома. Сознаніе своей личной, скрытой отъ другихъ, но интимной связи съ этой трагедіей давило его, какъ кошмаръ. Это онъ вызвалъ въ бѣдномъ старикѣ рядъ эмоцій и чувствъ, которыя помѣшали ему лечь въ постель, гдѣ убійца, если только онъ пришелъ исключительно съ цѣлью грабежа, не сталъ бы искать его. Это онъ оставилъ незапертымъ окно, черезъ которое вошелъ убійца. И то, что онъ съ дочкой сидѣлъ наверху и велъ разговоръ о наслѣдствѣ старика въ то время, какъ этотъ самый старикъ одиноко боролся со смертью внизу, казалось смѣшнымъ и дикимъ до ужаса, словно какая-то вульгарная мелодрама, нѣкоторой дѣйствіе, происходитъ одновременно въ двухъ сосѣднихъ комнатахъ.

Наконецъ, онъ ускользнулъ и отъ полицейскаго допроса, и отъ репортеровъ, и очутился на шоссе, радуясь, что можетъ, наконецъ, подышать свѣжимъ воздухомъ, хотя бы сѣрымъ и туманнымъ. Возлѣ дома Мерріамовъ онъ остановился, охваченный внезапной потребностью услыхать голосъ Ирены, почувствовать на себѣ ея ласковый ясный взглядѣ. Самая близость ихъ требовала, чтобы онъ первый увѣдомилъ ее о катастрофѣ. Онъ отворилъ входную дверь своимъ ключемъ, который получилъ уже давно, на правахъ близкаго друга, и постучался въ дверь курилки, гдѣ Ирена обыкновенно работала утромъ. Какъ только онъ появился на порогѣ, она быстро встала изъ-за письменнаго стола.

— Вы пришли сказать мнѣ? — я уже знаю. И весь Сеннингтонъ знаетъ. Какой ужасъ! Бѣдная дѣвочка!

— Я пришелъ оттуда. Я видѣлся съ ней, ненадолго. Это, разумѣется, страшный ударъ для нея, но она переноситъ его недурно — лучше, чѣмъ я ожидалъ. Вы знаете, я вѣдь обѣдалъ у нихъ вчера, такъ что я былъ чуть ли не послѣднимъ, кто видѣлъ старика живымъ. Оттого за мною и прислали нынче утромъ.

— Разскажите мнѣ; что вы знаете объ этомъ? — сказала она, придвигая ему кресло. Онъ сѣлъ и разсказалъ ей все, что могла узнать полиція. Она внимательно слушала, сидя за письменнымъ столомъ и опираясь подбородкомъ на руку.

— И никакихъ догадокъ, никакихъ предположеній относительно того, кто могъ убить?

— Никакихъ. Бѣднягу нашли убитымъ, и только. Пропалъ ящикъ съ документами изъ-несгораемаго шкафа. Найдено незапертымъ окно; больше, въ сущности, никакихъ данныхъ нѣтъ.

— А знаете, Гью? — сказала Ирена, — я, убѣждена, что это не обыкновенный грабежъ. Какой-нибудь отчаянный человѣкъ занялъ, у него денегъ по векселю, который, какъ ему было извѣстно, лежалъ въ томъ ящикѣ, и пошелъ, на преступленіе, чтобы добыть обратно свои векселя. Онъ съ вечера спрятался гдѣ-нибудь, можетъ быть, въ томъ же кабинетѣ, — потомъ отперъ окно и скрылся задворками.,

Гью невольно улыбнулся этому женски самоувѣренному рѣшенію вопроса.

— Жалко, что, васъ не назначили слѣдователемъ, Рени.

— Развѣ вы не находите мою теорію вполнѣ вѣроятной?

Онъ согласился, что такое объясненіе можно допустить, и завѣрилъ ее, что онъ не критикуетъ, а искренно восхищается ея догадливостью. Вотъ полиціи такъ не пришло это въ голову, и она совершенно не. знаетъ, съ чего начать.

— А я бы первымъ дѣломъ просмотрѣла списокъ векселей, лежавшихъ въ этомъ пропавшемъ ящикѣ — вѣдь должны же они быть гдѣ-нибудь перечислены, а затѣмъ разузнала бы, какъ провели эту ночь всѣ его должники, векселя. которыхъ лежали въ этомъ ящикѣ..

— Мнѣ и въ голову это не пришло! — воскликнулъ онъ — Ну, разумѣется, они это сдѣлаютъ.

Ирена, продолжала говорить о Миннѣ, о ея безотрадномъ одиночествѣ, о томъ, какъ охотно она сама предложила бы дружескую помощь, еслибы Минна не отстраняла всѣхъ ея попытокъ подружиться. Она даже теперь готова позабыть все это и предложить Миннѣ переѣхать къ нимъ. Она спрашивала его совѣта. Добрая, сердечная, великодушная, она была ему въ эту минуту такъ близка, что онъ едва удержался. отъ безумнаго желанія разсказать ей всю печальную исторію своего брака и о томъ, какую роль онъ самъ сыгралъ въ этой ночной трагедіи. Но какъ же онъ могъ совѣтовать ей въ этомъ дѣлѣ, зная, какъ Минна ревнуетъ къ ней и ненавидитъ, ее….

— Къ ней, кажется, пріѣдутъ родные, — солгалъ онъ. — Она что-то говорила объ этомъ нынче утромъ.

И началъ прощаться., Ирена взяла его. руку, заглянула ему въ лицо и ласково сказала:,…

— Какой у васъ измученный видъ! Когда вы вошли, онъ былъ лучше. Это нашъ разговоръ разстроилъ васъ.

— Боюсь, что вся причина въ томъ, что я не завтракалъ, — отвѣтилъ онъ, заставивъ себя засмѣяться.

Ирена мгновенно захлопотала.

— Не завтракалъ? Ахъ, какой вы! Почему же вы не сказали? Садитесь, я сейчасъ же принесу вамъ чего-нибудь поѣсть.

И она стремительно выбѣжала изъ комнаты. — Боже мой! — растерянно выговорилъ Гью, бросая на стулъ шляпу и перчатки: — Боже, мой! Объ этомъ я и не подумалъ.

Вернувшаяся Ирена застала его стоящимъ у камина, со взглядомъ, впереннымъ въ пространство.

Съ этого момента жизнь Гью стала хожденіемъ по краю обрыва. При одной мысли о той безднѣ въ которую, онъ рисковалъ упасть, у него кружилась голова и, чтобъ не думать объ этомъ, онъ зарылся съ головой въ работу. Черезъ недѣлю, должна была начаться февральская. сессія центральнаго уголовнаго суда. По счастью, дѣлъ у него было больше обыкновеннаго — между прочимъ, одно шантажное, съ разными медицинскими осложненіями. Шантажируемый, его кліентъ, отвѣтчикъ, былъ человѣкъ съ положеніемъ, со средствами.

— Если вы вызволите его, Кольманъ, — говорилъ Гарроуэй, старый адвокатъ, съ дѣтства знавшій Гью, — ваша карьера сдѣлана.

И Гью день и ночь сидѣлъ надъ этимъ дѣломъ, забросивъ всѣхъ знакомыхъ. Огласка, которую получили его сношенія съ убитымъ, была для него до такой степени непріятна, что, онъ ѣздилъ на извозчикѣ и въ судъ, и изъ суда, чтобы не слышать въ трамваѣ и въ вагонахъ желѣзной дороги разговоровъ, которые его бѣсили. Минну онъ видѣлъ одинъ только разъ на допросѣ у слѣдователя, въ траурѣ, подъ густымъ вуалемъ, въ сопровожденіи старой сиріянки. Приличія ради, онъ усадилъ ее въ экипажъ, спросивъ по дорогѣ только объ одномъ: продолжаетъ ли она жить въ своемъ домѣ? Она отвѣтила утвердительно. Приглашеній было много, но она отъ всѣхъ отказывалась. Съ нея было достаточно сочувствія и общества старой Анны. Можетъ быть, она поѣдетъ съ Анной въ Смирну.

На другой день состоялись похороны. Надменный съ виду и измученный душою, онъ шелъ за гробомъ единственный иновѣрецъ среди толпы евреевъ, банкировъ и ростовщиковъ. Это, разумѣется, было отмѣчено въ газетахъ.

Мерріамовъ онѣ не бывалъ. Какъ только Джерардъ вернулся, Ирена позвала его обѣдать, но онъ отклонилъ предложеніе, ссылаясь на спѣшную работу. Джерардъ, посланный Иреной на развѣдки, ворвался къ нему въ этотъ день въ 10 часовъ вечера и нашелъ его.въ халатѣ, растрёпаннымъ, за письменнымъ столомъ, надъ грудой дѣлъ. Очевидно, оговорка была не вымышленная.

Все же Гью усадилъ гостя въ кресло и придвинулъ къ нему ящикъ съ табакомъ, графины съ содовой и виски. Джерардъ посмотрѣлъ на стаканъ хозяина, потомъ на пробочникъ, торчавшій въ пробкѣ уже до половины опороженной бутылки виски и, многозначительно покачавъ головой, замѣтилъ:

— Послушай однако, ты это немножко черезчуръ. Въ чемъ дѣло? работа? непріятности?

— То и другое, — сказалъ Гью, ставя на столъ стаканъ и свирѣпо вытирая мокрые усы. — Работа для того, чтобы забыть о непріятностяхъ, а водка для того, чтобы справиться съ работой.

— Какія же непріятности? Эта исторія съ Гартомъ?

— Да, должно, быть. Она мнѣ разбила нервы.

— Не понимаю, почему, — сказалъ Джерардъ съ легкимъ презрительнымъ смѣшкомъ. Онъ былъ изъ тѣхъ людей, которые отрицаютъ существованіе нервовъ.

— Кстати, — прибавилъ онъ немного погодя, — они ужасно тянутъ слѣдствіе и прескверно ведутъ его — я только что говорилъ Рени — будь я на мѣстѣ слѣдователя, я бы допросилъ тебя, о чемъ у тебя былъ послѣдній разговоръ съ убитымъ.

Къ изумленію его, Гью вскочилъ на ноги страшно взволнованный..

— Ради Бога, старина, не говори объ этомъ такъ хладнокровно! Я страшно впутался. Теперь ужь все равно, я скажу тебѣ — только ты женѣ не говори — я долженъ былъ Гарту 5.000 фунтовъ подъ обезпеченіе ожидаемаго мною наслѣдства отъ дяди — тогда я еще не зналъ, что дядя женится. Вексель, разумѣется, былъ у него — и боюсь, что онъ былъ въ томъ самомъ ящикѣ, который пропалъ изъ несгораемаго шкафа. Я былъ послѣднимъ изъ чужихъ, кто видѣлся съ нимъ — никто ни видѣлъ, какъ я уходилъ… Рени излагала тебѣ свою теорію убійства?

Джерардъ посмбтрѣлъ на него и свистнулъ.

— Такъ вотъ какимъ путемъ ты спасся отъ банкротства. А я-то удивлялся!

— Да, этимъ, — лаконически подтвердилъ Гью. — Джерардъ соображалъ, раскуривая трубку. — Я все-таки не вижу основанія нервничать. Если только ты ничего отъ меня не скрываешь — человѣкъ вѣдь всегда наровитъ что-нибудь утаить — скажи, скрываешь?

— Я уже тебѣ сказалъ, что я впутался въ страшно непріятную исторію. Распространяться объ этомъ я не стану. Еслибъ ты могъ помочь мнѣ, я самъ просилъ бы тебя. Но такъ, какъ обстоитъ дѣло, тебѣ самое лучшее вернуться домой, къ Рени — не сейчасъ, погоди, куда же ты? — и забыть объ этомъ.

Джерардъ, сдвинувъ брови, воззрился на своего друга, потомъ всталъ и подошелъ къ нему вплотную.

— Ты собственно на что намекаешь? — что ты случайно убилъ этого старика?

Гью съ минуту смотрѣлъ на него недовѣрчиво, потомъ презрительно расхохотался:

— Ну, дурень!

— Ну, я радъ слышать это, — засмѣялся въ свою очередь Джерардъ, возвращаясь къ виски и содовой. Гью снова усѣлся въ свое вертящееся кресло и нетерпѣливо запустилъ пальцы въ волосы.? — Ради Бога, давай поговоримъ о чемъ-нибудь другомъ. Зачѣмъ ты ѣздилъ въ Эдинбургъ?…

Джерардъ посидѣлъ еще четверть часа и затѣмъ ушелъ домой, оставивъ друга за работой.

— Какъ ты скоро! — встрѣтила его Ирена.

— Да. У него куча работы. Везетъ ему. Я бы хотѣлъ, чтобъ у меня было хоть въ половину столько дѣлъ.

— Милый, какъ ты непослѣдователенъ! Только вчера ты говорилъ, что тебѣ надоѣла адвокатура и ты хотѣлъ бы бросить ее^: и уѣхать путешествовать. И почему это о женщинахъ говорятъ: semper mutabile?

— Развѣ мужчинѣ не можетъ надоѣсть его работа?…

Ирена не нашла, что возразить, и только вложила свою руку въ руку мужа. Разъ Джерардъ говоритъ это, значитъ, это такъ.

— Ну, что бѣдный Гью? — спросила она.

Джерардъ засмѣялся съ чисто мужской нелюбезностью и выдернулъ свои пальцы изъ ея руки, чтобы примять табакъ въ своей трубкѣ.

— Ты всегда говоришь о Гью такъ, какъ будто бы онъ мальчикъ, а не взрослый и даже среднихъ лѣтъ мужчина. Ничего ему не дѣлается. Но только онъ забралъ себѣ въ голову нелѣпую мысль: будто ему грозитъ арестъ изъ-за этой исторіи съ Гартомъ.

— Что ты говоришь? — вскричала Ирена, съ испугомъ вскидывая на него глаза.

— Повидимому, у него были какія-то денежныя дѣла съ покойникомъ и онъ былъ послѣднимъ, кто видѣлъ старика.

— Это неправда! Гью ушелъ отъ него въ половинѣ двѣнадцатаго, а дворецкій видѣлъ м-ра Гарта въ двѣнадцать.

— Я ужь не знаю. Все это вздоръ. Тутъ есть что-то такое, что онъ скрываетъ отъ меня. Въ свою личную жизнь Гью вѣдь меня не посвящаетъ. Но, если онъ и запутался, такъ выпутается — это съ нимъ уже бывало.

Но Ирена не отнеслась къ этому такъ легко. Глаза ея были полны тревоги. Но неожиданно все лицо ея озарилось улыбкой.

— Ну, конечно, ты правъ, дорогой мой. Все это вздоръ.

---

Однако на дѣлѣ предчувствія Гью оказались далеко не вздорными. На другой день, когда онъ вернулся домой изъ суда, швейцаръ выразилъ желаніе побесѣдовать съ нимъ и проводилъ его до его комнаты. Парсонъ былъ честный малый, признательный Гью за многочисленныя щедрыя подачки и въ то же время чувствовавшій къ нему почтеніе за его барскій, властный тонъ. То, что онъ имѣлъ сообщить, было настолько серьезно, что онъ даже волновался и говорилъ, спотыкаясь на каждомъ словѣ. Оказалось, что полиція явилась въ домъ съ разспросами относительно часа возвращенія м-ра Кольмана во вторникъ утромъ и вообще его привычекъ; особенно усердно допытывались у швейцарихи, въ какомъ видѣ былъ его костюмъ и не было ли у него съ собой въ рукахъ ящика или пакета.

— Я принужденъ былъ сказать имъ, сударь, что какой-то свертокъ у васъ былъ, — сокрушенно признался швейцаръ, — хотя я скорѣе далъ бы отрѣзать себѣ языкъ, чѣмъ причинить вамъ зло.

— Благодарю васъ, Парсонъ, — сказалъ Гью. — Я очень вамъ обязанъ за то, что вы меня предупредили. Мнѣ нечего и добавлять, что вы можете съ чистой совѣстью давать полиціи какія вамъ угодно свѣдѣнія. Повредить мнѣ вы не можете.

Швейцаръ ушелъ успокоенный. А Гью, оставшись одинъ, подошелъ къ буфету и налилъ себѣ стаканчикъ виски. — Можетъ быть, это послѣдній, — угрюмо усмѣхнулся онъ. Потомъ залпомъ осушилъ стаканъ и закурилъ папироску; пальцы его слегка дрожали.

— Ну, теперь идемъ къ Миннѣ.

Давно жданный ударъ обрушился на него. Арестъ былъ неизбѣженъ. И, если онъ не сможетъ объяснить, гдѣ онъ провелъ ночь, его не освободятъ. Мелкихъ уликъ, которыя, онъ зналъ, можно собрать противъ него, было достаточно, чтобы вовлечь его въ бѣду. Онъ, адвокатъ съ большой уголовной практикой, больше, чѣмъ кто-либо, сознавалъ, что тутъ можно создать такую цѣпь косвенныхъ уликъ, которая приведетъ его на висѣлицу, такъ какъ защитить себя онъ безсиленъ. Ну, а думать равнодушно о висѣлицѣ человѣку въ цвѣтѣ силъ, полному жажды жизни и сознающему свою невинность, довольно трудно.

Скрывать ихъ бракъ дольше нельзя. Это вопросъ жизни и смерти. Только бы Минна подтвердила его показанія — тогда все будетъ хорошо. Только бы ему дойти до нея раньше, чѣмъ рука полисмена ляжетъ на его плечо. Сквозь сгущавшіяся сумерки хмураго февральскаго вечера онъ спѣшилъ по знакомой до тошноты дорогѣ. Никогда она еще не казалась ему такой длинной. Когда онъ замѣтилъ вдали смутный обликъ подходившаго констэбля, сердце его подпрыгнуло и сжалось въ комокъ. Но тотчасъ же онъ презрительно разсмѣялся надъ своими страхами. Какъ будто дежурный городовой могъ арестовать его! За нимъ, разумѣется, слѣдятъ даже теперь и, когда придетъ время, вѣжливый полицейскій офицеръ въ штатскомъ платьѣ безъ шума и безъ грубости арестуетъ его и отведетъ подъ стражу… Но все же онъ былъ радъ, когда захлопнулась входная дверь и онъ очутился въ тепломъ и надежномъ убѣжищѣ.

Съ лѣстницы спустился на встрѣчу ему дворецкій Самюэльсъ.

— Миссъ Гартъ очень извиняется, но сегодня она не можетъ васъ принять, сэръ.

— Она въ постели?

— Нѣтъ, сэръ.

— Гдѣ же она?

— Въ гостиной.

— Благодарю васъ, Самюэльсъ; мнѣ надо повидаться съ ней.

И, промчавшись мимо ошеломленнаго дворецкаго, онъ быстро поднялся по лѣстницѣ и ворвался въ гостиную. Минна гнѣвно вскочила съ кресла, заложивъ пальцами страницу романа, который она читала. Она была въ свободномъ капотѣ, кое-какъ причесана и потому еще больше разсердилась на это неожиданное вторженіе. Даже ногою топнула.

— Вѣдь я же говорила Самюзльсу…

— Да, я знаю, — перебилъ ее Гью. — Я не послушалъ его. Теперь не до учтивостей. Меня травитъ полиція. Каждую минуту я могу быть арестованъ. Они знаютъ, что я только утромъ вернулся домой. Я попалъ въ западню. Я долженъ объяснить имъ, что я дѣлалъ и гдѣ былъ отъ половины двѣнадцатаго до семи.

Минна побѣлѣла, какъ полотно. Книга выскользнула, у нея изъ рукъ и упала на коверъ.

— Это невозможно!

— Что невозможно?

— Чтобъ васъ арестовали. Вѣдь у нихъ же нѣтъ никакихъ доказательствъ. О, какъ это нелѣпо!

— Нелѣпо, или нѣтъ, но это будетъ.

Онъ въ нѣсколькихъ словахъ выяснилъ ей положеніе. Она слушала недвижная, съ дрожащими губами.

— Что же вы хотите, чтобъ я сдѣлала? — едва слышно выговорила она.

— Понятно, что. Вы должны вернуть мнѣ мое обѣщаніе, — дать мнѣ возможность объяснить, гдѣ я провелъ эту ночь, — и подтвердить мои слова.

— И лишиться наслѣдства! — вскричала она, отъ испуга повышая голосъ. — Да знаете ли вы, что значитъ для меня лишиться этихъ денегъ? Вѣдь это богатство, собранное моимъ отцомъ, вошло мнѣ въ плоть и кровь. Я не могу отказаться отъ него. Это убьетъ меня.

— Тогда вы, значитъ, умерли бы за меня, — иронически усмѣхнулся Гью.

— Вы поклялись.

— Еслибъ даже это была не клятва, а просто слово, и этого было достаточно.

— Значитъ, вы сдержите его?

Онъ выпрямился. — Не будемъ больше говорить объ этомъ.

— А вы думаете, что, еслибъ вы сказали имъ, они бы отпустили васъ?

— По всей вѣроятности.

— А если не отпустятъ?

— Во всякомъ случаѣ, я могу быть увѣренъ въ оправданіи.

— Но показанія жены во вниманіе не принимаются, — воскликнула она.

— Вы не одна; есть Анна.

— Но вѣдь это же было бы уликой противъ васъ — сознаться, что вы эту ночь провели въ нашемъ домѣ.

— Анна можетъ присягнуть, что въ двѣнадцать я уже былъ у васъ, войдя черезъ окно.

— Это можетъ привести къ тому, что и меня арестуютъ, какъ сообщницу.

— Едва-ли. Не думаю, — холодно отвѣтилъ онъ. Этотъ разговоръ становился ему омерзительнымъ. — Анна можетъ засвидѣтельствовать, что мы дѣйствительно мужъ и жена; она можетъ присягнуть, что въ шесть часовъ утра она вошла въ нашу комнату, чтобъ разбудить насъ и — ну, въ крайнемъ случаѣ, если уже на то пошло, — что нашла насъ спящими. Нравственность имѣетъ свои границы, когда дѣло идетъ о жизни и смерти.

Минна опустилась въ кресло и вся съежилась, дрожа отъ страха.

— Я не могу… я не могу… я не въ состояніи лишиться своихъ денегъ!

— Хорошо. Оставайтесь при своихъ деньгахъ. Я попробую вывернуться иначе.

— Если вы скажете, что я только ваша любовница — это выйдетъ одно и то же. Отецъ назначилъ душеприказчикомъ Гольдберга. Онъ ненавидитъ меня — вы знаете, почему. Тотъ параграфъ въ завѣщаніи наведетъ его на мысль. Онъ съѣздитъ въ Брайтонъ и все узнаетъ…

— А если меня арестуютъ и будутъ судить за убійство, вы думаете, Анна на судѣ тоже будетъ молчать?

— Анна — восточная женщина. Она предана мнѣ всей душой. И потомъ она завтра уѣзжаетъ въ Смирну.

— И послѣ того, что я сейчасъ сказалъ вамъ, вы дадите ей уѣхать? — сурово спросилъ онъ.

— О, Боже! — вскричала она, яростно вскакивая на ноги. — Да не терзайте же меня такъ! Довольно вы и безъ того внесли страданій въ мою жизнь. Почему это я должна пожертвовать для васъ тѣмъ, что для меня всего дороже? — потому только, что вамъ мерещится опасность? Развѣ вы когда-нибудь, чѣмъ-нибудь жертвовали для меня? Даже когда вы говорили, что любите меня, развѣ вы пожертвовали мнѣ хоть однимъ часомъ флирта съ той, другой? Вначалѣ вы смотрѣли на меня, какъ на игрушку — вы же сами мнѣ этц сказали — здѣсь, въ этой самой комнатѣ — на забаву. Потомъ женились на мнѣ, ради моихъ денегъ. Это вы осудили меня на эту жизнь притворства и обмана. Вы боялись пойти къ моему отцу и поговорить съ нимъ напрямикъ, какъ слѣдуетъ мужчинѣ. Вы загубили мою жизнь — а теперь, когда я хочу попробовать построить ее заново — вы приходите — я вамъ не вѣрю — это опять вранье — вамъ это зачѣмъ-нибудь нужно….

Съ минуту Гью пристально смотрѣлъ на нее, потомъ, не удостоивъ ея отвѣтомъ, повернулся и направился къ двери. Онъ уже готовъ былъ отворить ее, когда Минна кинулась къ нему, схватила его за рукавъ и упала ему въ-ноги. — Прости меня, Гью! Прости меня — я сама не знаю, что говорю — я съ ума схожу — прости меня — пожалѣй меня! — ты когда-то любилъ меня, Гью — я не могу остаться безъ кoпейки — ради самого Бога, сохрани нашу тайну!

Испуганнымъ, охрипшимъ голосомъ она, рыдая, выкрикивала безсвязныя, молящія слова. Невыразимое презрѣніе прихлынуло къ его душѣ. Еще часъ тому назадъ онъ не повѣрилъ бы, что она способна на такое мучительное униженіе. Но все же онъ тихонько поднялъ ее и отвелъ отъ двери. Она стояла передъ нимъ, съежившись, вся дрожа.

— Я уже сказалъ вамъ, Минна — пусть ваши деньги остаются при васъ, если онѣ вамъ дороже моей жизни.

Черезъ минуту онъ исчезъ. Минна, шатаясь, добралась до кушетки и легла, цѣпляясь пальцами за распустившіяся кольца темныхъ волосъ, борясь съ демонами, завладѣвшими ея душой….

---

Но тѣмъ не менѣе на другой день утромъ она простилась съ старой Анной, уѣзжавшей въ Сирію, не слова не сказавъ ей о той опасности, которая грозила Гью.

— Пріѣзжай же поскорѣй, красавица моя! — говорила на прощанье старуха, обливаясь слезами, — и я покажу тебѣ чудный край, гдѣ родилась твоя мать.

— Я скоро пріѣду, — въ свою очередь рыдала Минна, обнимая ее. — И тогда мы начнемъ новую жизнь и забудемъ весь этотъ ужасъ. Мнѣ надо забыть это все — забыть, что я была его женой… забыть о его существованіи и обо всемъ…

Въ тотъ же день она приняла приглашеніе Аарона Бебро, одного изъ старѣйшихъ друзей ея отца, который давно упрашивалъ ее переѣхать къ нимъ. Его жена, добродушная пожилая женщина, позабывъ, какъ Минна въ прошломъ издѣвалась надъ ними и презирала ихъ, приняла ее очень сердечно, прижала къ своей могучей груди и поплакала надъ нею; и Минна была признательна ей, итакъ какъ она чувствовала себя совершенно несчастной и запуганной.

Въ тотъ же день за обѣдомъ одинъ изъ слугъ подошелъ и шепнулъ что-то на ухо м-ру Бебро. Онъ поспѣшно всталъ и вышелъ изъ комнаты. Потомъ вернулся, видимо взволнованный. На разспросы жены онъ отвѣтилъ, что его вызвали по дѣлу. Но сердце Минны сжалось страшнымъ предчувствіемъ, и она не могла ни ѣсть, ни пить, какъ ни упрашивали ее гостепріимные хозяева. Спросить она не смѣла, хотя и знала, что ей отвѣтятъ.

Когда обѣдъ кончился, хозяинъ сдѣлалъ знакъ своей женѣ и взрослой дочери оставить его наединѣ съ ихъ гостьей.

— У меня есть для васъ важная новость, милая барышня. Сейчасъ здѣсь былъ разсыльный изъ полиціи.

— Такъ значитъ — кого-нибудь арестовали?

— Арестовали человѣка, на котораго, ужь понятно, никто бы не подумалъ. Приготовьтесь, это будетъ для васъ большимъ ударомъ. Ее всю передергивало отъ этихъ дружескихъ предупрежденій, а надо было выражать на лицѣ своемъ изумленіе и ужасъ, котораго ожидали отъ нея, надо было разыгрывать этотъ жестокій фарсъ.

— Арестованъ м-ръ Гью Кольманъ. Это кажется совершенно невозможнымъ, но полицейскій говоритъ, что противъ него серьезныя улики.

Она не въ силахъ была притвориться удивленной и сидѣла, какъ окаменѣвшая, внутренно боясь этимъ кажущимся равнодушіемъ выдать свою тайну.

— Это, навѣрное, ошибка, — наконецъ, хрипло выговорила она. — Онъ былъ нашъ другъ, обѣдалъ у насъ наканунѣ. И на похороны онъ пришелъ.

— Да, я помню, я видѣлъ его на кладбищѣ, — сказалъ Ааронъ Бебро.

— И что же, значитъ, завтра его будетъ допрашивать слѣдователь?

— Да, конечно.

— И мнѣ тоже — тоже придется давать показанія?

— Не завтра, конечно — но потомъ — можетъ быть.

Минна поднялась со стула.

— Это страшный ударъ для меня, — выговорила она уже окрѣпшимъ голосомъ. — Я ошеломлена. Я лучше пойду къ себѣ. Извинитесь за меня передъ вашей супругой и спасибо вамъ за вашу доброту. — Она посмотрѣла ему прямо въ лицо и протянула ему руку, которую онъ горячо пожалъ, съ чувствомъ говоря:

— Вы — мужественная дѣвушка.

Но, очутившись въ своей комнатѣ, Минна посмотрѣла на себя въ зеркало и истерически захохотала.

— О да, я мужественная дѣвушка!

XI.

На недѣлю онъ былъ отпущенъ; всю эту недѣлю публика лихорадочно волновалась. Въ какой только грязи не трепали за эту недѣлю имя Кольмана, какихъ только гнусностей ему не приписывали! Онъ обѣдалъ въ гостяхъ у старика, чокался съ нимъ и, еще не успѣвъ остыть послѣ выпитаго вина, изъ-за денегъ подло умертвилъ своего радушнаго хозяна. Большую гнусность трудно себѣ и вообразить. Такъ разсуждала публика. Пресса пронесла по всему свѣту его страшную славу. Поэтъ, адвокатъ, блестящій ораторъ, общественный дѣятель — никто не скупился на похвалы его талантамъ. Тѣ, кто раньше не слыхалъ имени Кольмана, стыдились своего невѣжества и увѣряли, что давно были знакомы съ нимъ. Избранная публика зачитывалась его стихами. Дешевыя газеты разнесли вѣсть о его успѣхахъ въ адвокатурѣ и въ такой средѣ, куда поэзія не проникала. Друзья только сокрушенно и безпомощно разводили руками.

— Если онъ выкрутится, всѣ будутъ съ ума сходить по немъ, — цинически говорилъ одинъ изъ членовъ его клуба. — Барыни будутъ наперерывъ ухаживать за нимъ и всѣ воры приглашать его въ защитники. Этому человѣку всегда везло.

— Тссъ… около васъ стоитъ Мерріамъ, — шепнулъ ему другой.

Но Джерардъ сдѣлалъ видъ, будто не слышитъ, какъ-то загадочно посмотрѣлъ на говорившаго и прошелъ мимо.

Какъ всегда молчаливый, Джерардъ и тутъ не высказывалъ своихъ чувствъ. Знакомые, знавшіе о его близкой дружбѣ съ Кольманомъ, воздерживались отъ разговоровъ на эту тему. Дома онъ больше курилъ и молчалъ. Ирена, идеализировавшая его отношенія къ Гью, объясняла эту молчаливость тревогой за друга и, уважая ее, сама молчала. Но ея собственная боль и тревога огнемъ палили ея душу и зажгли странный свѣтъ въ ея глазахъ. Она съ нетерпѣніемъ ждала Гарроуэя, стараго друга и защитника Гью, обѣщавшаго зайти къ нимъ послѣ перваго разговора съ арестованнымъ. Наконецъ, онъ пришелъ. Его ввели въ курительную. Онъ усѣлся на стулъ съ прямою спинкой, подальше отъ огня, и вытеръ платкомъ вспотѣвшій лобъ. Гарроуэй былъ человѣкъ коротенькій, толстый, румяный; онъ изъ участка шелъ пѣшкомъ, шелъ быстро и, вдобавокъ, былъ взволнованъ.

— Вотъ упрямый-то! — жаловался онъ. — Говоришь ему, убѣждаешь, а онъ все свое. Что слѣдователю говорилъ, то и мнѣ. Ни одного свидѣтеля не можетъ выставить, который бы указалъ, гдѣ онъ провелъ эту ночь.

— Это нелѣпо, — сказалъ Джерардъ. — Лондонъ — не необитаемый островъ, чтобъ человѣкъ могъ въ немъ провести цѣлую ночь въ одиночествѣ.

— Вотъ и я ему тоже говорю. Извозчикъ, лакей, буфетчикъ, содержатель кофейни — кто угодно годится, только бы свидѣтель. Кто-нибудь видѣлъ же его. А онъ говоритъ: «Я ушелъ отъ Гарта въ половинѣ двѣнадцатаго и вернулся домой въ половинѣ седьмого. Предположите, что я утратилъ память, совершенно забылъ, что я дѣлалъ втеченіе этихъ семи часовъ, и сдѣлайте для меня, что можете».

— Можетъ быть, онъ и въ самомъ дѣлѣ забылъ, вѣдь и это бываетъ, — сказала Ирена.

Гарроуэй многозначительно покачалъ головой. — Бываетъ, да не съ нимъ. Это прямо какое-то самоубійственное упорство. Вы вѣдь его знаете. Я положительно не придумаю, что мнѣ дѣлать, на чемъ строить свою защиту. Уликъ противъ него достаточно. Эта его проклятая росписка была въ томъ пропавшемъ ящикѣ. Почемъ я знаю, что тамъ еще вынюхала полиція? Единственное спасеніе: установить alibi. Я ему говорилъ, что alibi невозможно доказать. Это почти все равно, что признать себя виновнымъ. Что тутъ дѣлать, Мерріамъ?

— Chercher la femme, — сказалъ Джерардъ.

— Да, но еслибъ вы хоть навели меня на мысль, гдѣ искать ея. Можетъ быть, вы, м-рсъ Мерріамъ…

— Очевидно, это кто-то, кого онъ любитъ и не хочетъ выдать, — сказала Ирена. — Но кто это можетъ быть? Навѣрное, кто-нибудь незнакомый мнѣ. Во всякомъ случаѣ, если это женщина, она явится на судъ, чтобъ спасти его.

— Ну, это еще вопросъ, — сказалъ Джерардъ.

— Я напрямикъ спросилъ его, — продолжалъ Гарроуэй — если это женщина… Но онъ, даже не далъ мнѣ договорить, повернулся ко мнѣ надменно и говоритъ, что онъ никогда не давалъ мнѣ основанія предполагать, чтобы тутъ была замѣшана женщина.

— Это рѣшаетъ вопросъ, — сказалъ Джерардъ. — Или это, или онъ дѣйствительно убилъ.

— Одному Богу извѣстно! — вздохнулъ Гарроуэй. — А я-то мечталъ, что изъ него выйдетъ знаменитѣйшій адвокатъ по уголовнымъ дѣламъ!..

— Послушай, Джерардъ, ты долженъ пустить въ ходъ все свое вліяніе на него, — взволнованно сказала Ирена.

— Ты думаешь, что мнѣ хоть одинъ разъ въ жизни удалось удержать его отъ какого-нибудь сумасбродства?

— Но вѣдь онъ же страшно любитъ тебя, тебя онъ послушаетъ.

— Почему же меня, а не тебя!-- спросилъ Джерардъ страннымъ тономъ, невольно заставившимъ стараго адвоката насторожиться.

— Мы оба пойдемъ къ нему, Джерардъ, вмѣстѣ пойдемъ.

— Это не поможетъ, — сказалъ Гарроуэй, начиная прощаться. — Онъ велѣлъ передать вамъ сердечнѣйшій приговоритъ, что онъ потомъ напишетъ вамъ, но видѣться сь вами не хочетъ. И вообще никого не хочетъ видѣть, кромѣ меня. Онъ и въ арестантской камерѣ гордъ, какъ Люциферъ. Но какъ можно изъ гордости лѣзть въ петлю, — воля ваша, этого ужь я не понимаю!

По уходѣ гостя Ирена подошла къ. Джерарду.

— Гарроуэй думаетъ, что для Гью дѣло кончится плохо.

— И я такъ думаю, — если онъ будетъ хранить молчаніе.

— Тутъ есть какая-то тайна, — сказала Ирена, садясь на скамеечку у ногъ мужа и кладя руку на его колѣни. — У насъ съ нимъ былъ недавно разговоръ. Я вѣдь писала тебѣ въ Эдинбургъ. Онъ, повидимому, былъ наканунѣ какого-то безумнаго поступка — выражалъ надежду, что мы не сочтемъ его негодяемъ. Что бы это могло значить?

Джерардъ вытянулся въ креслѣ, заложивъ руки за голову.

— Право, не знаю. Онъ всегда былъ такой. Никогда нельзя было предвидѣть, что онъ еще выкинетъ. Что съ тобой? Отчего ты дрожишь?

— Джерардъ, милый, я такъ боюсь! У меня какое-то предчувствіе, что это кончится скверно — для всѣхъ насъ.

— Кой чортъ! — мы-то съ тобой тутъ при чемъ?

Она помолчала немного, глядя въ фантастическіе извивы пламени въ каминѣ. Потомъ вдругъ повернулась и порывисто обняла его колѣни, съ мольбой заглядывая ему въ глаза.

— Мы должны перевернуть небо и землю, Джерардъ. Онъ — твое второе я. Если его, — если съ нимъ что-нибудь случится, тѣнь его всегда будетъ съ нами, укоряя насъ мертвыми глазами за то, что мы не сумѣли спасти его. Я обязана ему твоего жизнью, мой любимый — и своею также — потому что безъ тебя я умерла бы, Джерардъ, милый!..

Она была взволнована, голосъ ея вздрагивалъ. Джерардъ вынулъ руки изъ-подъ головы и нагнулся къ ней. Истолковавъ его жестъ по своему, она соскользнула на полъ, на; колѣни, и, сама обвивъ его руки вокругъ своей шеи, пріютилась въ его объятіяхъ.

— Можешь быть увѣрена, я сдѣлаю все, что могу, — сказалъ онъ.

Она закрыла глаза. Спокойная сила въ его голосѣ — сила, которой, казалось, дышало. все его могучее тѣло — успокоила ее.

— Прости меня, что я на минуту усомнилась въ тебѣ, — прошептала она, полная слѣпой вѣры.

Минуту спустя ее вызвали по хозяйству. Джерардъ всталъ, потянулся и зѣвнулъ.

— О, чортъ! — сердито буркнулъ онъ.

Потомъ закурилъ трубку, вышелъ изъ дому и зашагалъ по шоссе, съ видомъ человѣка, который имѣетъ полное право выругаться.

---

Прошла недѣля. Гью снова былъ допрошенъ слѣдователемъ и послѣ вторичнаго допроса предашь суду, а до суда заключенъ.въ тюрьму Холлоуэй.

Ключъ повернулся въ замкѣ и его оставили на ночь одного въ своей камерѣ. Словно въ горячечномъ бреду, передъ глазами его проносились отрывочныя фразы и сцены изъ всего пережитаго за день. Онъ изнемогалъ отъ усталости, голова его была пуста; мозгъ не въ силахъ былъ собрать мысли, или хотя бы взвѣсить улики, собранныя противъ него.

А ихъ было достаточно. Всплыли новые факты. Дворецкій, внося подносъ съ напитками, слышалъ, какъ онъ, сердито повысивъ полосъ, говорилъ съ хозяиномъ. Въ записной книжкѣ Израэля Гарта было указано, что росписка на 5.000 фунтовъ находилась въ украденномъ ящикѣ, и показаніе довѣреннаго клерка подтвердило это. И самый ящикъ найденъ былъ вскрытымъ въ дуплѣ стараго дерева въ лѣскѣ за домомъ. Обвиняемый вернулся домой съ какимъ-то таинственнымъ пакетомъ, происхожденіе котораго отказывался объяснить. При обыскѣ у него на дому послѣ ареста полиція нашла въ каминѣ массу пепла. Предполагалось, что это онъ сжегъ украденный вексель. Судьба желѣзною рукой комбинировала обстоятельства такъ, чтобъ и невѣроятное показалось вѣроятнымъ. Даже и то, что онъ позаботился уничтоживъ письма Минны и всѣ воспоминанія о ней, обратилось противъ него. Врачи эксперты при осмотрѣ трупа признали, что убійство долито было быть совершено между часомъ и пятью утра — всего вѣроятнѣе, около трехъ часовъ ночи.

Гью пытался заснуть, но не могъ. Разстроенное воображеніе рисовало ему то одного, то другаго свидѣтеля, подходившаго къ столу для дачи показаній. Всего отчетливѣе рисовался ему образъ Минны, жены его, единственнаго существа въ цѣломъ мірѣ, которое могло быть безусловно убѣждено въ его невинности. Отъ красоты ея не осталось и слѣда: вся въ черномъ, тонкая, худая, съ впалыми глазами, съ поджатыми губами, она была почти страшна; и говорила она ту полуправду, которая хуже всякой лжи. Да, она простилась съ м-ромъ Кольманомъ въ 11 часовъ и ушла къ себѣ наверхъ. Никакихъ звуковъ въ домѣ она не слыхала, покуда ея не разбудили утромъ, чтобы сообщить ей страшную новость. Отношенія между м-ромъ Кольманомъ и ея отцомъ все время были самыя сердечныя. Онъ обѣдалъ у нихъ въ этотъ вечеръ и Гартъ былъ въ прекрасномъ расположеніи духа. Отецъ никогда не говорилъ ей, что м-ръ Кольманъ бралъ у него деньги взаймы. Съ кліентами онъ вообще не велъ знакомства и не приглашалъ ихъ къ себѣ въ домъ. Только и всего. Она старалась не встрѣчаться съ нимъ глазами, ни разу не посмотрѣла въ глаза и прокурору, когда тотъ допрашивалъ ее. Отвѣчала упрямо, низкимъ, жесткимъ голосомъ, который въ послѣднее время сталъ такъ ему знакомъ. Годъ тому назадъ этотъ голосъ умѣлъ быть бархатнымъ, волновалъ всѣ фибры его тѣла. Теперь отъ его былой мягкости не осталось и слѣда.

Фигура Минны расплывалась въ какой-то фантастическій кошмаръ. За всю ночь онъ только разъ задремалъ ненадолго и ему приснилось, будто Минна снова подаетъ ему пакетъ, завернутый въ темную бумагу, но такъ плохо завязанный, что бумага соскользнула и обнаружилась веревка, и на ней петля. Онъ проснулся весь въ поту и больше ужь уснуть не могъ. Слабый, но не гаснущій свѣтъ въ его камерѣ раздражалъ его до безумія. Онъ жаждалъ успокоительнаго мрака. Закутался съ головой въ одѣяло, чтобы не видѣть свѣта, — но съ тѣмъ же успѣхомъ, какъ и всѣ, кто это пробовалъ. И до зари не смыкалъ глазъ, переживая снова и снова фантасмагорію послѣдняго допроса.

Въ памяти вставали тревожныя, недовѣрчивыя лица друзей въ толпѣ, наполнявшей небольшую залу суда. Чаще всего лица Ирены и Джерарда. На Иренѣ былъ узкій темно-синій костюмъ и такая же шапочка, красиво выдѣлявшаяся на ея свѣтлыхъ, пышныхъ волосахъ. Онъ живо помнилъ каждую деталь, — даже бѣлые швы на черныхъ перчаткахъ. Силился все время вызывать передъ собою ея образъ, нѣжность ея улыбки, ласковые сѣрые глаза, полные вѣры. Но приходила Минна, угрюмая и суровая, и закрывала собою этотъ нѣжный образъ. И снова и снова онъ призывалъ Ирену — вспоминалъ послѣднія ея слова, когда его вели къ тюремной каретѣ, а друзья столпились у воротъ, чтобы проводить его; Джерардъ стоялъ въ первомъ ряду.

— Бодрись, Гью, правда должна выйти наружу. Мы употребимъ всѣ усилія.

Ирена пробилась впередъ: всѣ разступились, чтобы дать ей дорогу. Она протянула ему обѣ руки; онъ взялъ ихъ и нагнулся къ ней, читая въ ея лицѣ жгучую боль и тоску.

— О, Гью, если наша любовь къ вамъ можетъ сколько-нибудь помочь, — используйте ее — спаси васъ Боже! — шепнула она ему, наскоро сжимая его руку.

Онъ снова и снова повторялъ эти слова, какъ заклинаніе противъ кошмаровъ ночи, но они все же продолжали душить его, пока тюремный надзиратель въ половинѣ седьмого утра не пришелъ будить арестанта.

Насталъ день и вмѣстѣ съ нимъ вернулась ясность ума, логика, чувство пропорціональности. Когда пріѣхалъ навѣстить его защитникъ, Гарроуэй, онъ обсуждалъ съ нимъ положеніе съ искусствомъ опытнаго адвоката. Теорія защиты была ясна. Слишкомъ нелѣпо предполагать, что человѣкъ высоко интеллигентный, какъ онъ, пойдетъ на такой простой и грубый способъ, какъ насильно выкрасть свой вексель, не сумѣвъ придумать ничего лучшаго. Притомъ же вексель этотъ въ глазахъ закона не имѣетъ никакой цѣны, такъ какъ онъ составленъ условно, на случай полученія наслѣдства. Довѣренный клеркъ Гарта отлично это знаетъ. Надо быть послѣднимъ идіотомъ, чтобъ совершить убійство ради похищенія того, что, какъ ему извѣстно, не имѣетъ никакой цѣны. Неужели судъ считаетъ его такимъ идіотомъ? И вѣроятно ли, что человѣкъ совершившій убійство въ три часа ночи, добровольно откладывалъ свое возвращеніе домой до утра, зная, что этотъ необычный часъ не можетъ не привлечь вниманія — когда до дому всего только четверть часа ходьбы? Но Гарроуэй печально качалъ головой.

— Разумѣется, мы выдвинемъ всѣ эти доводы. Но вѣдь глупость преступниковъ, которые сами лѣзутъ въ петлю, давно уже вошла въ пословицу. И прокуроръ, конечно, не позабудетъ напомнить объ этомъ присяжнымъ. Было бы гораздо лучше, еслибы вы сказали намъ, мнѣ и Гардинеру, какимъ образомъ доказать ваше alibi? Вѣдь ни одинъ болванъ не повѣритъ вамъ, что вы всю ночь провалялись пьянымъ гдѣ-нибудь въ канавѣ. Вѣдь вы можете, еслибъ захотѣли, доказать свое alibi?

— Разумѣется, могу, — сказалъ Гью, досадливо крутя усы. — Но этого я не сдѣлаю. Это мое послѣднее слово и, пожалуйста, больше не приставайте ко мнѣ. Если вы и Гардинеръ не сможете вызволить меня безъ этого — ну что жь, — меня повѣсятъ. И довольно объ этомъ.

Онъ заложилъ руки въ карманы и надменно пожалъ плечами. Толстякъ адвокатъ даже вскочилъ съ досады.

— Вы какой-то живой анахронизмъ! Вамъ бы слѣдовало родиться маркизомъ де-де… чортъ его знаетъ, какъ его тамъ звали… во времена французской революціи. Вы способны попросить палача подождать, пока вы поковыряете въ зубахъ вашей зубочисткой. По вашему, это очень красиво! Вы не понимаете, что такая жизнь, какъ ваша, чего-нибудь стоитъ въ наше время. И рискуете ею — рискуете попасть на висѣлицу изъ-за какой-то подлой бабы. Это прямо возмутительно! Осточертѣли мнѣ эти бабы!

— И мнѣ тоже, — холодно сказалъ Кольманъ. — Оставимъ этотъ разговоръ. Онъ, повидимому, раздражаетъ васъ.

Вскорѣ затѣмъ защитникъ ушелъ и Гью снова остался одинъ. Дни шли за днями, скучные, томительно однообразные. За эти дни онъ постарѣлъ въ десять лѣтъ. Не смотря на гордую. рѣшимость не поддаваться никакимъ вліяніямъ тюрьмы и, такъ сказать, не замѣчать ея, унизительность его положенія и вліяніе тюремной дисциплины отравою въѣда лись въ его тѣло, сгоняя мясо съ костей и ослабляя духъ. Порою на него нападала какая-то странная трусость. Тяжесть уликъ давила его; онъ весь трясся отъ малодушнаго страха. Словно пловецъ, который слишкомъ долго оставался подъ водою, онъ чувствовалъ, что еще минута — и черепъ его лопнетъ отъ напряженія и сердце перестанетъ биться. И тогда онъ страстно возмущался самъ противъ себя. Чего ради онъ молчитъ? зачѣмъ онъ самъ сковалъ себѣ языкъ? Стоитъ ли она такой безумной жертвы — она, въ комъ непостижимая скупость какъ будто задушила всѣ человѣческія чувства? Если даже потеря денегъ убьетъ ее — не лучше ли ей умереть? Развѣ такіе люди нужны для жизни? Вынести всю процедуру суда и оправданіе, и жить потомъ подъ вѣчнымъ подозрѣніемъ — ко всему этому онъ былъ готовъ. Но пойти на висѣлицу — принять отъ Минны въ даръ веревку — на это у него не хватало мужества. По ночамъ его душилъ кошмаръ и онъ просыпался, обливаясь холоднымъ потомъ. Онъ отчаянно цѣплялся за жизнь.

Однажды лучъ солнечнаго свѣта проникъ въ его камеру и заигралъ зайчиками на бѣлой стѣнѣ. Гью сидѣлъ на деревянномъ табуретѣ, прислонясь къ кровати и глядя, какъ пылинки плясали въ золотомъ лучѣ. Вспоминалъ что-то забытое, дѣтское… мучительно хотѣлось выйти на свѣжій воздухъ… Онъ бросился на койку и зарылся лицомъ въ подушки, чтобъ не крикнуть громко.

Но такіе приступы малодушія были рѣдки и за ними всегда слѣдовали долгіе промежутки упрямаго, почти циничнаго спокойствія. Онъ самъ упалъ въ своихъ глазахъ, женившись на Миннѣ Гартъ. Ея укоры были заслуженны. Онъ, Гью Кольманъ, всегда прежде грѣшившій en prince и всѣмъ всегда глядѣвшій прямо въ глаза, и женщинамъ, и мужчинамъ, въ данномъ случаѣ велъ себя, какъ трусъ и негодяй. Онъ женился на ней ради ея красоты и ради ея денегъ, и она имѣла право счесть это за обиду. Онъ сдѣлалъ ее игрушкой мимолетной страсти, которой хватило на недѣлю, а затѣмъ постоянно оскорблялъ ее своей небрежностью и равнодушіемъ. И вотъ насталъ часъ возмездія, искупленія, если только это возможно, и по отношенію къ ней, и по отношенію къ самому себѣ. Будь что будетъ, онъ пойдетъ на встрѣчу своей судьбѣ хоть на этотъ разъ спокойно, какъ мужчина. Еслибы у него было двадцать жизней, онъ не захотѣлъ бы купить ихъ цѣною ея денегъ. Онъ былъ полонъ противорѣчій, но, по своему, дѣйствительно гордъ, какъ Люциферъ.

Постоянной болью и мукой было сознаніе, что за него мучаются его сестры, милыя тихія старушки, которыя обожали его, какъ образецъ всѣхъ добродѣтелей. Въ письмахъ къ нимъ онъ ихъ успокаивалъ, увѣрялъ, что опасности почти нѣтъ, и, зная слабую струнку сестеръ, игралъ на ней, выдвигая, не безъ угрызеній совѣсти, на первый планъ фамильную гордость. Лучше смерть, чѣмъ безчестье — но смерть въ отдаленной перспективѣ и очень мало вѣроятная — таково было, въ общемъ, содержаніе его писемъ. Старый Джофри Кольманъ, на собственномъ примѣрѣ доказавшій справедливость пословицы, что битая посуда два вѣка живетъ, тоже писалъ на тему о фамильной чести, выражая готовность ради спасенія этой чести выкупить вексель племянника — чтобы, по крайней мѣрѣ, хоть объ этомъ не болтали досужіе языки. Но Гью рѣшительно отклонилъ это. Теперь это было долговое обязательство между нимъ и Минной. Фунтъ мяса — да, но ни единой капли крови. Буква закона должна быть соблюдена свято.

Дни шли за днями, тоскливые, безъ событій, безъ дѣла, къ которому онъ такъ привыкъ. И это полное бездѣйствіе больше всего тяготило Кольмана. Онъ завидовалъ своимъ товарищамъ арестантамъ, уже осужденнымъ, уже отбывавшимъ наказаніе и выполнявшимъ свои ежедневные уроки. Онъ, могъ только ходить въ церковь, ѣсть, дѣлать гимнастику, спать и читать. Отъ времени до времени приходилъ Гарроуэй и съ нимъ Чарльзъ Гардинеръ, его другъ и консультантъ.

Другихъ посѣтителей онъ не принималъ. При всей впечатлительности и гибкости своей натуры, онъ могъ быть твердымъ, какъ кремень, и умѣлъ довольствоваться самимъ собою. Гью былъ одинъ изъ тѣхъ людей, способныхъ на благородные порывы и неизмѣнно честное отношеніе, которые, однакожъ, никогда до конца не раскрываютъ свою душу даже передъ самымъ близкимъ другомъ и горячо любимой женщиной, ревниво охраняя свое право удержать частицу самого себя для исключительнаго собственнаго пользованія. И въ этой борьбѣ съ обстоятельствами, на которую онъ вышелъ одинокимъ и безоружнымъ, онъ не только наложилъ на свои уста печать молчанія, но и не хотѣлъ сочувствія, особенно выраженнаго слишкомъ горячо. Его сестры повисли бы у него на шеѣ и своими слезами подорвали бы его мужество. Ирены, которая оцѣнила бы его выдержку и знала бы, какъ ей вести себя, онъ не могъ увидѣть безъ Джерарда. И даже мысль о свиданія съ Иреной уязвляла его гордость. Нѣсколькихъ словъ и пожатія руки послѣ публичнаго допроса было достаточно, чтобъ убѣдить его, что она вѣритъ въ его невинность. Но этой трепетной жалости и восторга въ ея глазахъ онъ не могъ перенести. Она уже писала ему: «Вы рискуете жизнью, чтобъ спасти честь женщины, но есть ли женщина на свѣтѣ, достойная такого рыцарства?» И онъ отвѣтилъ ей съ злобной правдивостью: «Я не спасаю ничьей чести и поведеніе мое вовсе не геройское». Но онъ достаточно зналъ Ирену, чтобъ знать, что она не повѣритъ ему. Какъ истая женщина, она составила себѣ собственное представленіе о немъ и разубѣдить ее невозможно, но изображать изъ себя героя въ ея присутствіи для него было нестерпимо.

А Джерардъ? Въ часы одиночества и вынужденнаго досуга успѣли выкристаллизоваться всѣ смутныя впечатлѣнія минувшихъ лѣтъ, и неожиданно для себя, къ большому своему огорченію, онъ убѣдился, что его теперешняя дружба съ Джерардомъ — только фикція, только тѣнь прежней дружбы. Странная картина создалась въ его умѣ. Когда-то, давнымъ давно, подобно большинству мужчинъ, одѣтые въ броню и латы, они стояли другъ за друга и бились рядомъ, рука съ рукой, обороняя другъ друга, стремясь къ одной и той же цѣли. Но съ тѣхъ поръ они давно уже разошлись въ разныя стороны, надѣли иную броню, а призрачныя фигуры рыцарей, слившихся въ дружескомъ объятіи, все стояли, какъ насмѣшливыя тѣни. Время отъ времени приходила женщина и разводила ихъ по прежнимъ ихъ жилищамъ, а затѣмъ они сходились снова и судорожно поднимали и опускали руки въ привѣтственномъ рукопожатіи.

Говоря безъ фразъ, что-то стало между ними. И, пожалуй, не Ирена, такъ какъ она, наоборотъ, старалась сблизить и сближала ихъ, восторгаясь ихъ идеальной дружбой. Или, можетъ быть, это явленіе было просто отрицательнымъ, — постепеннымъ угасаніемъ былой симпатіи? На этотъ вопросъ Гью не могъ отвѣтить. И то уже было достаточно непріятно — убѣдиться, что въ это трудное время общество многихъ людей было бы ему сноснѣе и пріятнѣе, чѣмъ общество Джерарда. Но дать заподозрить это Иренѣ — ни за что. Онъ предпочиталъ терпѣть всѣ муки одиночества. И въ этомъ гордомъ одиночествѣ онъ ждалъ суда.

А отъ Минны — ни звука, ни слова участія.

XII.

Когда человѣкъ не спалъ пять шесть ночей подрядъ, въ особенности, когда этотъ человѣкъ женщина съ романтической натурой, отъ него можно ожидать многихъ странныхъ поступковъ. Нервы его становятся необычайно воспріимчивыми ко всякимъ вліяніямъ извнѣ и даже иной разъ къ несуществующимъ на самомъ дѣлѣ. Въ мозгу, не знавшемъ отдыха, скопляется такой запасъ мыслей и впечатлѣній, что, кажется, голова разбухаетъ и готова лопнуть. Въ ушахъ гудитъ, какъ отъ колокольнаго звона; чудится гдѣ-то музыка, или голосъ невидимаго чтеца, читающаго вслухъ безконечную и непонятную книгу. Мужчины и женщины получаютъ непріятную способность вдругъ выростать и затѣмъ, съеживаться до миніатюрнѣйшихъ размѣровъ. Все тѣло будто распадается на основныя клѣточки, и каждая клѣточка дрожитъ отъ напряженія. При такихъ условіяхъ поддерживать разговоръ о пустякахъ за домашнимъ обѣдомъ, сидѣть въ гостинной, занимаясь рукодѣліемъ, и играть на рояли Грига, требуетъ большого запаса самообладанія и нравственной силы. А это чаще встрѣчается у женщинъ, чѣмъ у мужчинъ.

Вплоть до самаго дня суда надъ Кольманомъ въ тюрьмѣ Ольдъ Бэли Миннѣ удавалось скрывать свое душевное состояніе отъ дружественныхъ взоровъ пріютившаго ее семейства Бебро. Видъ у нея былъ такой, какъ будто она перенесла тяжелую болѣзнь, но легкій слой румянъ затушевывалъ блѣдность лица, и она казалась только интересной страдалицей. Терпя въ душѣ всѣ муки ада, она. все же заставляла себя улыбаться, и добродушная мистрисъ Бебро восхищалась ея кротостью въ столь тяжкомъ испытаніи. Это была тягостная и противная комедія.

Вначалѣ страхъ и жадность, горькая обида на Гью и вытекавшее отсюда непониманіе страшной опасности, грозившей ему, парализовали въ ней нравственное чувство. Но послѣ того, какъ ее вызвали къ слѣдователю для дачи показаній, она поняла, что играетъ въ опасную игру, гдѣ дѣло идетъ о чужой жизни. Какъ у истаго прирожденнаго игрока, голова ея была ясна; сила воли поддерживала въ ней искусственное спокойствіе. Она разсуждала такъ: если Гью оправдаютъ, ея деньги останутся при ней и все будетъ хорошо. Она уѣдетъ, перемѣнитъ обстановку, образъ жизни и навсегда забудетъ объ этомъ кошмарѣ. Если Гью осудятъ, она пойдетъ на все, чтобъ спасти его — вызоветъ Анну Кассаба изъ Сиріи, бросится къ ногамъ министра, пожертвуетъ своими тысячами и — утопится, такъ какъ безъ богатства ей и жизнь не въ жизнь. Но это былъ не столько планъ, выработанный ея умомъ, сколько нависшій надъ нею неотвратимый рокъ. Вся страстная и упорная энергія ея натуры сосредоточилась на этомъ послѣднемъ усиліи отстоять свое богатство, и она поставила отчаянную ставку. Это была неподвижная идея, собравшая въ одинъ фокусъ больныя разбѣгавшіяся мысли и магнетизировавшая измученное тѣло.

Послѣдняя ставка. Да, она знала, что это послѣдняя ставка. Но она сама не знала, какъ очутилась въ автомобилѣ мистрисъ Бебро рядомъ съ этой добродушной, матерински-ласковой женщиной съ заплаканными глазами, державшей ее за руку. Она помнила только, что была на судѣ, что ее допрашивали, что потомъ все закачалось и поплыло у нея передъ глазами — но въ то же время смутно помнила, что въ обморокъ она не упала.

— Ну, полно, полно, милочка, теперь ужъ все прошло, — ласково говорила мистрисъ Бебро. — Да, трудныя минуты вамъ пришлось пережить. Вотъ сейчасъ пріѣдемъ домой, выпьете чашечку чайку, приляжете, — и успокоитесь.

— Да, успокоюсь, — тихо повторила Минна.

— Бѣдный молодой человѣкъ! Такъ мнѣ его жалко, такъ жалко! Я всѣ глаза выплакала изъ за него.

— Это ужасно! — выговорила Минна, стиснувъ зубы и свободной рукой сжимая металлическій стержень сидѣнья.

— Я увѣрена, что онъ не виноватъ, бѣдняжка. Я одинъ разъ видѣла его у васъ — вы помните? Такія очаровательныя манеры — какъ у принца. И вашъ бѣдный милый отецъ такъ любилъ его. Не можетъ быть, чтобъ онъ это сдѣлалъ.

— Я знаю, что онъ невиненъ, — сказала Минна.

До тѣхъ поръ мистрисъ Бебро тщательно избѣгала этой опасной темы, воздерживалась даже отъ намековъ. Но теперь человѣческая природа взяла свое. Ей хотѣлось выразить сочувствіе и въ то же время облегчить собственную душу, изливъ накопившіяся чувства, ибо убійство для всѣхъ, кто непосредственно съ нимъ связанъ, обладаетъ неотразимой притягательною силой. Это словно кровавое пятно на сѣромъ покровѣ съ виду приличной жизни: его не скроешь, о немъ нельзя забыть. Она долго говорила, обсуждая всѣ возможности, благоговѣйно понижая голосъ, словно въ Судный День. И каждое ея слово, раздававшееся въ тѣсной клѣткѣ безшумно скользившаго мотора, вызывало передъ Минной новые и новые ужасы.

— Надо будетъ купить вечернюю газету — посмотрѣть, что было до того, какъ мы вошли. Но я спрашивала полисмэна — онъ говоритъ, что дѣло плохо. Все-таки мнѣ хотѣлось бы знать все, съ самаго начала. Мнѣ очень хотѣлось сразу войти туда въ залу. Разъ ужъ я попала въ судъ, мнѣ бы хотѣлось слышать все съ начала до конца; но это было бы слишкомъ тяжело для васъ, моя бѣдненькая. Довольно и того, что вамъ пришлось давать показанія. Но я рада, что вы такъ хорошо отзывались о немъ. Можетъ быть, это пойдетъ ему на пользу.

— Да, я старалась помочь ему, — сказала Минна.

Ей казалось, что стѣнки кареты сближаются и давятъ ее, какъ стѣны инквизиціонной комнаты пытокъ. И она вдругъ раскинула руки, чтобы раздвинуть эти стѣны.

— Дѣточка, что съ вами?

Этотъ вопросъ сразу привелъ ее въ себя. Но все же ей хотѣлось крикнуть громко. Вмѣсто того, она отрывисто засмѣялась и гортаннымъ хриплымъ голосомъ выговорила:

— Я думала о томъ, какъ покатывались бы со смѣху надъ такимъ фарсомъ дьяволы въ аду.

Мистрисъ Бебро вопросительно посмотрѣла на нее. Это было выше ея пониманія.

— Да, я тоже увѣрена, что это дьявольское навожденіе, — поддакнула она. — Обстоятельства, какъ на зло, складываются всѣ противъ него. Жутко подумать…. — а онъ стоитъ такой гордый, красивый, какъ будто всѣ кругомъ — только грязь подъ его ногами. А знаете, милочка, — я все думаю — еслибъ онъ былъ изъ нашихъ — какая бы славная парочка вышла изъ васъ двухъ.

Возлѣ цирка Пиккадилли каретѣ загородили дорогу другіе экипажи. Къ открытому окну подбѣжалъ мальчишка-газетчикъ, размахивая вечернимъ листкомъ.

— Убійство въ Сеннингтонѣ! Послѣднія подробности!

Минна съ пронзительнымъ крикомъ упала головою на колѣни мистрисъ Бебро. Возлѣ кареты мгновенно собралась кучка любопытныхъ, мистрисъ Бебро, перегнувшись черезъ Минну, потянулась къ окну и подняла стекло. Карета тронулась. Она обняла дрожащую дѣвушку и прижала ее къ своей груди, нашептывая ей ласковыя слова.

Но этимъ истерическимъ крикомъ дѣло не кончилось. Всю остальную дорогу Минна тихо пролежала въ объятіяхъ мистрисъ Бебро, продолжая вводить въ заблужденіе эту недалекую и добрую женщину; но для того, чтобъ не кричать больше, она до крови закусила себѣ пальцы.

— Ну полно, полно, дѣточка, — утѣшала ее мистрисъ Бебро. — Не принимайте этого такъ къ сердцу, моя дорогая. Мы должны покорно переносить всѣ испытанія, посылаемыя намъ Богомъ. Смиритесь, милочка. Еврейская дѣвушка должна быть терпѣливой. Вотъ пріѣдемъ домой, мы уложимъ васъ въ постельку, дадимъ выпить чего нибудь горяченькаго, вы заснете и завтра проснетесь сильной и бодрой.

Добрая женщина продолжала твердить свое, пытаясь залѣчить глубокую рану липкимъ пластыремъ домашняго изготовленія. Но дѣвушка зашла уже слишкомъ далеко. Ее и на яву душилъ кошмаръ. Какъ только онѣ пріѣхали, она побѣжала наверхъ къ себѣ съ такой стремительностью, какъ будто за ней гнались по пятамъ.

Что творилось съ ней, когда она въ своей комнатѣ каталась по полу, корчась отъ несказаннаго страха и муки — объ этомъ лучше не разсказывать. Она поставила себѣ цѣль и шла къ ней, неуклонно напрягая каждый фибръ своего тѣла. Она была сильна, но, какъ истая женщина, не разсчитала своихъ силъ. И расплачивалась за это, какъ истая женщина. Неотразимый законъ непослѣдовательности часъ спустя бросилъ ее на улицу растерянной, полубезумной. Случайно подвернулся извозчичій кэбъ. Она вскочила туда, крикнула кучеру адресъ и минуту спустя уже мчалась по улицѣ, которая вертѣлась и ходуномъ ходила передъ ея глазами.

---

Первый день суда надъ Гью миновалъ. Всѣ газетчики на улицѣ кричали о сеннпигтонскомъ убійствѣ. Тысячи телеграфныхъ проводовъ разносили по свѣту извѣстія о немъ. Не было дома, гдѣ бы не говорили, не спорили на эту тему. Процессъ Кольмана разросся въ настоящую cause célèbre. Прокуроръ уже произнесъ первую обвинительную рѣчь. Вызваны были двое-трое свидѣтелей, въ томъ числѣ Минна Гартъ, выступившая послѣдней. Дѣло складывалось не въ пользу подсудимаго. Его друзья переглядывались между собою, блѣднѣя. Въ маленькомъ Герфордширскомъ городкѣ двѣ кроткія пожилыя дамы плакали, обнявшись. Но самъ подсудимый облегся въ броню гордости и не измѣнялъ себѣ.

Ирена и Джерардъ сидѣли за ужиномъ. Весь этотъ мучительный день Ирена провела въ судѣ и теперь, переодѣвшись въ кокетливый розовый пеньюаръ, сшитый въ иныя, болѣе счастливыя времена, отдыхала, откинувшись на спинку кресла, блѣдная, исхудалая, почти прозрачная.

— Напрасно ты не ѣшь, — сказалъ Джерардъ, — смотри, заболѣешь.

Она покачала головой.

— Я не могу, Джерардъ. Я потомъ выпью бульону или чаю. А ты кушай. Ты мужчина; у тебя большое тѣло, которое требуетъ пищи.

Она положила ему на тарелку жаркого, съ привычной женской заботливостью выбирая лучшіе куски, и снова откинулась на спинку кресла, глядя на него съ удивленіемъ и восхищаясь силой воли, помогавшей ему не терять аппетита даже и въ такіе мучительные дни. Она знала, что это глупо — не ѣсть, но при одной мысли о ѣдѣ ее начинало тошнить.

— Мнѣ нездоровится, — сказала она. — Я всегда гордилась своей силой духа и тѣмъ, что я выше обычныхъ женскихъ слабостей. Но теперь --… она пожала плечами и блѣдно усмѣхнулась.

— Если тебѣ нездоровится, ты лучше завтра не ѣзди въ судъ, — сказалъ Джерардъ.

— Еслибъ даже я умирала, я поѣхала бы, — возразила Ирена. — Хоть это-то можемъ же мы для него сдѣлать — дать ему почувствовать, что друзья возлѣ него, поддержать въ немъ мужество. Вѣдь при всѣхъ твоихъ стараніяхъ, дорогой мой, ты для него ничего не сдѣлалъ.

— Нельзя было ничего сдѣлать. Сдѣлалъ, что могъ. Не могъ даже разыскать ту фотографическую карточку, о которой ты говорила. Онъ, должно быть, ее сжегъ. А безъ карточки не могъ розыскать и оригинала.

Холодное, жестокое, словно выточенное лицо незнакомой женщины, портретъ которой Ирена случайно увидала въ кабинетѣ Гью, воплощало собой для нея образъ женщины, ради которой онъ молчитъ; даже, когда она сомнѣвалась въ правдивости своей догадки, загадочные, змѣиные глаза неотступно день и ночь стояли передъ нею, и въ концѣ концовъ она перестала сомнѣваться. Именно такая женщина способна дать умереть за нее на ея глазахъ человѣку, который ее любитъ. Ирена надѣялась, что Джерардъ по карточкѣ сумѣетъ разыскать оригиналъ. Но портретъ женщины съ змѣиными глазами исчезъ изъ кабинета Гью, и его исчезновеніе какъ бы подтверждало догадку.

Наступило молчаніе. Джерардъ кушалъ исправно, съ аппетитомъ сильнаго и здороваго мужчины, тѣло котораго требуетъ пищи. Ирена оперлась локтями на столъ и прижала руки къ пылающимъ, вискамъ. У нея мучительно болѣла голова.

— Какъ ты перенесешь это, когда… когда придетъ самое худшее?

— Худшее еще не пришло, — былъ отвѣтъ, — такъ незачѣмъ и говорить объ этомъ.

Джерардъ нахмурился. Въ голосѣ его жены были нотки, волновавшія его. Ирена замѣтила, какъ омрачилось лицо ея мужа.

— Прости, что я огорчаю тебя, Джерардъ. Я знала Гью всего нѣсколько лѣтъ. Для тебя же онъ другъ цѣлой жизни. Я, конечно, не могу переживать этого такъ глубоко, какъ переживаешь ты.

— Разговорами не поправишь дѣла, — сказалъ онъ. — И потомъ, — если тутъ, дѣйствительно, замѣшана женщина…

— О, она, должно быть, теперь терпитъ всѣ муки ада — туда ей и дорога! — гнѣвно воскликнула Ирена.

— Да, — угрюмо согласился онъ, — не хотѣлъ бы я быть на ея мѣстѣ.

Снова наступило молчаніе, на этотъ разъ прерванное стукомъ экипажа, неожиданно остановившагося у подъѣзда. Минуту спустя внизу слабо звякнулъ колокольчикъ.

— Кто бы это могъ быть? — нервно вздрогнувъ, вскричала Ирена. — Тише, милый, дай мнѣ прислушаться.

Она подошла къ двери, напрягая слухъ.

— Это женщина — что, если это та женщина?

— Какой вздоръ, Рени! — сказалъ Джерардъ съ чисто мужскимъ презрѣніемъ къ женскимъ фантазіямъ.

Вошла горничная.

— Васъ спрашиваетъ, сэръ, миссъ Гартъ.

— Миссъ Гартъ? — разочарованно повторила Ирена. Но тотчасъ же разсердилась на себя за свою мимолетную надежду и заинтересовалась гостьей: — Что ей можетъ быть нужно?

Джерардъ всталъ изъ-за стола и вышелъ въ пріемную. Это была большая комната, устланная мягкими коврами, натопленная, меблированная дубовыми скамьями и столами; тамъ и сямъ были разставлены пальмы и все залито свѣтомъ большой электрической люстры.

Минна стояла у дверей. Когда вошелъ Джерардъ, она кинулась къ нему. Вуаль ея былъ поднятъ, модная шляпа съ перьями и лентами съѣхала на бокъ, темные волосы были растрепаны.

— Я пришла — я хочу…

Она не договорила и уставилась на него съ раскрытымъ ртомъ. Онъ былъ изумленъ, немного растерялся.

— Да? — вопросительно протянулъ онъ.

Но она стояла передъ нимъ, дрожа всѣмъ тѣломъ и тяжело дыша; въ глазахъ ея былъ ужасъ.

— Боже мой, что съ вами?

Она не въ состояніи была отвѣтить. Выраженіе ужаса въ ея глазахъ смѣнилось безпомощнымъ страхомъ.

Она заломила руки, хрустнувъ пальцами; изъ груди ея вырывались только отрывистые вздохи.

— Рени! — крикнулъ Джерардъ. — Рени! иди сюда!

Вбѣжала Ирена. Но, какъ только гостья увидѣла ее, она пошатнулась и съ протяжнымъ стономъ прислонилась къ стѣнѣ.

— Въ чемъ дѣло?

— Съ ней какой-то припадокъ — истерика, или что-то въ этомъ родѣ. Сказала два слова и потомъ ничего — вся трясется и стонетъ.

— Бѣдное дитя, — ласково сказала Ирена.

И подошла къ ней, но Минна съ ужасомъ отмахнулась отъ нея рукой, отступила назадъ, наткнулась на скамью и сѣла, припавъ головою къ столу и продолжая стонать.

— Нѣтъ, ты уйди, Рени. Она, очевидно, не хочетъ тебя. Чортъ, что же я-то съ ней буду дѣлать?

— Я уйду на минуту, а ты попробуй успокоить ее. Я вамъ пришлю горничную. А потомъ приду опять — можетъ быть, она и подпуститъ меня. Это истерика, конечно. Бѣдняжка! Сегодняшній день обошелся ей слишкомъ дорого.

Ирена попыталась еще разъ заговорить съ гостьей, но, видя, что ея вмѣшательство только раздражаетъ дѣвушку, ушла и прислала вмѣсто себя горничную. По уходѣ ея Минна нѣсколько успокоилась, но попрежнему стонала и дрожала и какъ будто не понимала того, что ей говорили. Джерардъ принесъ ей подушку; горничная поднесла къ ея носу флакончикъ съ нюхательной солью. Стягивая перчатки, чтобы согрѣть ей руки, они нашли пальцы одной руки опухшими. Перчатка была прокушена, и кровь запеклась по краямъ укуса. Джерардъ, оставивъ горничную съ гостьей вернулся въ столовую посовѣтоваться съ Иреной.

— Чортъ ее знаетъ, Что съ ней такое. Какъ ты думаешь!

— Измучилась, бѣдная. Подумай какую пытку ей пришлось вынести сегодня, когда ее вызвали въ качествѣ свидѣтельницы. Вѣдь Гью часто бывалъ у нихъ въ Липахъ.

— Ты думаешь, она была влюблена въ него?

— И это можетъ быть.

— Но зачѣмъ же я-то ей понадобился?.

— Она истеричка, милый мой. Она же знаетъ, что ты очень друженъ съ Гью и, навѣрное, пришла спросить тебя, какъ ты думаешь: осудятъ его или нѣтъ. И ничего не сумѣла сказать. Вотъ видишь, какія мы женщины слабыя и жалкія.

— Ну, ты-то ужъ, во всякомъ случаѣ, не такая. Однако, что же намъ съ нею дѣлать?

— Она не подпускаетъ меня къ себѣ, а то бы я ее уложила. А ты какъ думаешь? Ея извозчикъ дожидается у подъѣзда? Я бы могъ отвезти ее домой, къ ея знакомымъ, у которыхъ она живетъ. Какъ ты думаешь, это не повредитъ ей?

— Нѣтъ, на воздухѣ она даже скорѣй оправится; но ты — ты такъ усталъ?

— Ну, ужъ лучше увезти ее, чѣмъ позволить ей тутъ дурить.

И Джерардъ вернулся къ гостьѣ.

Такимъ образомъ Минну отвезли назадъ къ перепуганнымъ и встревоженнымъ супругамъ Бебро, а тѣ уложили ее въ постель и послали за докторомъ. Истерія, давно, подстерегавшая дѣвушку, теперь окончательно завладѣла ею и съ каждымъ часомъ она все глубже погружалась въ бездну ужасовъ. Она даже не сознавала того, что ея попытка спасти Гью окончилась неудачей.

Эту ночь Джерардъ, какъ всегда, спалъ спокойно и храпѣлъ; Ирена же до утра не сомкнула глазъ, волнуемая тревожнымъ ожиданіемъ. Грозная опасность, нависшая надъ человѣкомъ, котораго любилъ Джерардъ, затемняла ея сознаніе и она не поняла значенія страннаго визита истеричной дѣвушки. Ни на минуту ей и въ голову не пришло, что самъ Богъ предавалъ ея врага въ ея руки.

XIII.

Это былъ второй день суда. Ирена сидѣла возлѣ мужа, нервно сжимая его руку, среди многихъ хорошо одѣтыхъ мужчинъ и женщинъ, по большей части знакомыхъ Гью, на особыхъ скамьяхъ, отведенныхъ для избранной публики. Вчера она въ первый разъ попала въ эту историческую залу суда, въ тюрьмѣ Ольдъ Бэли и въ первый моментъ была шокирована ея убогимъ видомъ. Она смутно представляла себѣ большую залу, величавую и торжественную и все судопроизводство болѣе помпезнымъ, чѣмъ оно было на самомъ дѣлѣ. Но эта грязная, темная, неуютная комната, скудно меблированная, биткомъ набитая разгорѣвшимися, потными людьми, напоминала больше третьеразрядный аукціонный залъ, чѣмъ помѣщеніе суда присяжныхъ, гдѣ рѣшается участь многихъ. Она была низкая и тѣсная, тѣнь отъ Нью-гэтской тюрьмы падала въ окна и заслоняла свѣтъ. Вмѣсто просторныхъ хоровъ, наверху, подъ самой крышей, надъ скамьею подсудимыхъ, были какіе-то маленькіе желтые ящики и надъ ними виднѣлись скучныя, разгоряченныя лица, сливавшіяся всѣ въ одну массу. Зала была узкая и глубокая и все кругомъ было такъ близко. Ирена испытывала чисто физическое ощущеніе удушья.

Сегодня она уже не удивлялась; эта обстановка казалась ей такой знакомой, словно она годы сидѣла и мучилась тутъ, но чувство угнетенія и удушья оставалось. Самый воздухъ былъ здѣсь тюремный. Угрюмой безнадежностью и позоромъ вѣяло отъ этихъ стѣнъ.

Зала суда была переполнена публикой. За узкими столами сидѣли въ рядъ адвокаты въ парикахъ и тогахъ; позади ихъ за покатымъ столомъ, упиравшимся въ бѣлую оштукатуренную стѣну — представители печати; за ними — опять адвокаты и публика, густая масса чужихъ незначительныхъ лицъ. Пониже Ирена видѣла колыхающійся парикъ товарища прокурора и лысую голову Гарроуэя за столомъ защитниковъ. Дальше, въ первомъ ряду судейскихъ мѣстъ, сидѣлъ прокуроръ, допрашивавшій свидѣтелей; по правую руку его — судья въ огромномъ парикѣ, въ красной тогѣ, громко скрипѣвшій гусинымъ перомъ; далѣе лордъ-мэръ и ольдермэны въ статскомъ платьѣ; направо отъ Ирены, подъ тусклымъ запертымъ окномъ, на свидѣтель ской скамьѣ, сидѣлъ блѣдный еврей дворецкій. Напротивъ него присяжные, 12 вульгарныхъ дѣловитыхъ лицъ обычнаго типа лондонскихъ присяжныхъ. А возлѣ просторная четырехугольная скамья подсудимыхъ съ застекленными боками и надъ нею неумолимые часы, отбивавшіе послѣднія минуты жизни столькихъ истерзанныхъ, несчастныхъ людей; и на этой скамьѣ, подъ охраной судебнаго пристава, прямая надменная фигура подсудимаго.

Въ этотъ день, какъ только Ирена вошла въ залу суда, Гарроуэй передалъ ей небольшую записочку карандашомъ отъ Гью.

«Благослови Васъ Боже, милая Рени, за то, что вы пришли подбодрить и утѣшить меня. Прежде мнѣ лучше было бороться одному; Но теперь я радъ, что Вы пришли. Я дѣлаю все, что считаю лучшимъ. Не бойтесь. Гардинеръ какъ-нибудь вытащитъ меня».

Какъ только онъ вошелъ и сѣлъ на скамью, взоръ его инстинктивно обратился въ ея сторону и въ теченіе нѣсколькихъ мгновеній не отрывался отъ ея лица. И если до того у нея могли быть какія нибудь сомнѣнія въ его невинности, теперь они разсѣялись. Для нея было теперь несомнѣнно, что онъ рискуетъ жизнью ради спасенія чести женщины. Для нея было совершенно непостижимо, какъ эта женщина можетъ молчать, но рыцарство Гью било въ глаза. Порой глаза Ирены загорались восторгомъ. Вотъ настоящій мужчина, сильный, непреклонный, другъ, которымъ, можно и должно гордиться, за котораго стоитъ умереть! Теперь онъ сталъ въ ея глазахъ героемъ, достойнымъ того, чтобъ и другіе жертвовали собой ради него. Въ ея собственной натурѣ были затронуты героическія струны и невнятной музыкой пѣли въ ея сердцѣ. Она шепнула объ этомъ Джерарду, дѣлясь съ нимъ своимъ восторгомъ, но, прежде чѣмъ онъ успѣлъ отвѣтить, вошелъ судья и всѣ въ залѣ встали. Чары были нарушены; страхъ и тревога вернулись съ удвоенной силой; подсудимый снова сдѣлался только дорогимъ, близкимъ другомъ, выставленнымъ на позорище, — другомъ, которому грозитъ смертельная опасность.

Допросъ дворецкаго Самюэльса продолжался. Онъ описалъ, въ какомъ положеніи нашелъ тѣло, гдѣ лежала тяжелая кочерга, которою, по теорій прокуратуры былъ нанесенъ смертельный ударъ, — повторяя всѣ тѣ мучительныя подробности, которыя уже столько разъ излагались на судѣ. Срывающимся голосомъ онъ разсказалъ, какъ прошелъ весь этотъ вечеръ: о веселомъ обѣдѣ, о веселой музыкѣ наверху (сумасшедшая тарантелла, которую играла Минна), о гнѣвныхъ словахъ, случайно слышанныхъ имъ при входѣ въ кабинетъ, о разрѣшеніи идти спать, о томъ, что онъ въ послѣдній разъ увидѣлъ подсудимаго въ 10 минутъ двѣнадцатаго, а м-ра Гарта — въ его спальнѣ, въ двѣнадцать часовъ безъ пяти минутъ, когда этотъ послѣдній приходилъ наверхъ взять изъ несгораемаго шкафа ящикъ и затѣмъ опять спустился внизъ. Всѣ эти факты были уже извѣстны Иренѣ, но каждое новое ихъ подтвержденіе выдвигало ихъ въ еще болѣе грозномъ свѣтѣ. Они какъ будто отрѣзывали Гью всѣ пути къ спасенію, запирая его въ безпощадномъ кругу неопровержимыхъ свидѣтельскихъ показаній. Одинъ разъ Гью бросилъ быстрый взглядъ въ окошечко и тотчасъ же отвернулся. И этотъ взглядъ впился въ сердце Ирены, словно жалоба благороднаго животнаго, пойманнаго въ капканъ.

Но все же онъ мужественно несъ свою пытку, по временамъ надменно крутя усы. Это было въ его натурѣ — смотрѣть вызывающе именно тогда, когда ему было всего тяжелѣе. Появленіе Минны на свидѣтельской скамьѣ наканунѣ было для него словно ударомъ хлыста, пришпорившимъ его гордость. Онъ лучше перенесъ бы тысячу смертей, чѣмъ воспользовался бы ея загрязненной душой для спасенія своей жизни;

По временамъ подсудимый оглядывалъ знакомую обстановку залы суда съ улыбкой почти иронической. Что то злобно насмѣшливое было въ теперешнемъ его положеніи. Все перевернулось вверхъ дномъ. Та самая зала, въ которой сосредоточивалось честолюбіе всей его жизни, словно по мановенію волшебнаго жезла, стала ареной его позора. Тотъ самый судья, передъ которымъ онъ такъ часто выступалъ въ роли защитника, теперь судилъ его — за убійство. Адвокаты, сидѣвшіе внизу, были все его знакомые, друзья и товарищи, связанные съ нимъ свято чтимыми традиціями любимой профессіи. И потому порою вся эта обстановка казалась ему фантастической, не реальной. Но затѣмъ мгновенно возвращалось сознаніе грозной реальности и вмѣстѣ съ тѣмъ трагизма его положенія. Былъ одинъ моментъ, когда ему словно тисками сдавило горло и онъ вынужденъ былъ ухватиться за рѣшетку. И сейчасъ же вспомнилъ, какъ въ послѣдній разъ, когда онъ выступалъ здѣсь въ этой залѣ, въ качествѣ защитника по дѣлу о растратѣ, его кліентъ блѣдный, дрожащій все время цѣплялся за эту самую рѣшетку и онъ, Гью, тогда дивился, какъ это можно такъ публично выказывать свой страхъ. И это воспоминаніе снова пришпорило его гордость.

Показаніе дворецкаго было для него убійственно. Его защитникъ Гардинеръ славился своимъ умѣньемъ сбивать свидѣтелей на перекрестныхъ допросахъ, — но что онъ могъ подѣлать съ этимъ человѣкомъ? Гью устало посмотрѣлъ въ окно и вздрогнулъ при видѣ высокихъ сѣрыхъ стѣнъ Ньюгэта — послѣдняго пристанища осужденныхъ на смерть, гдѣ они проводятъ остающіеся имъ краткіе часы. За этими сѣрыми стѣнами скрывалась висѣлица, а на дворѣ, словно въ насмѣшку, летали голуби, сверкая бѣлыми крыльями. И вотъ тутъ онъ не выдержалъ и взглянулъ на Ирену, а она истолковала этотъ взглядъ, какъ призывъ и мольбу о спасеніи.

Поднялся Гардинеръ и началъ въ свою очередь допрашивать свидѣтеля, но надежды сбить его было мало.

— О, Боже, какъ у меня болитъ сердце! — говорила Ирена Джерарду, прижимая руку къ груди.

— Тссъ! Бодрись! Будемъ слѣдить за допросомъ.

Но петли сѣти все крѣпче стягивались вокругъ подсудимаго. Ирена начинала терять мужество. На улицѣ свѣтило яркое весеннее солнышко; но ни одинъ лучъ его не заглядывалъ въ эту мрачную залу; атмосфера въ ней была жаркая, удушливая. Судья, боявшійся сквозняковъ, велѣлъ позапирать всѣ окна. Ирена задыхалась. У нея кружилась голова, тошнота подступала къ горлу. Она закрыла глаза, прислонилась къ мужу и на минуту потеряла сознаніе. Джерардъ, поглощенный допросомъ, не замѣтилъ этого.

Внезапно по залѣ пронесся шепотъ, разбудившій ее. Самюэльсъ уходилъ со свидѣтельской скамьи. Гардинеръ побѣдоносно смотрѣлъ на подсудимаго. Головы въ бѣлыхъ парикахъ внизу колыхались, словно спины стада бѣгущихъ овецъ.

— Въ чемъ дѣло? Я не разслышала, — молвила она.

Джерардъ, въ свою очередь не разслышавъ ея словъ, подумалъ, что она просто хочетъ подѣлиться съ нимъ своими ощущеніями, и неопредѣленно кивнулъ головой. Ирена, уже поглощенная допросомъ новаго свидѣтеля, швейцара Парсонса, не повторила своего вопроса и скоро позабыла объ этомъ инцидентѣ.

Такимъ образомъ отъ вниманія ея ускользнула существенная для защиты Гью деталь — подтвержденіе Самюэльсомъ того факта, что въ половинѣ двѣнадцатаго, т. е. какъ разъ въ то время, когда Гью, по его словамъ, ушелъ отъ Гартовъ — онъ слышалъ какъ будто стукъ захлопнувшейся входной двери.

Единственное, благопріятное для своего кліента показаніе, которое Гардинеру удалось вытянуть отъ швейцара, было заявленіе, что пакетъ, завернутый въ коричневую бумагу, который подсудимый принесъ съ собою въ то злополучное утро, былъ аккуратно перевязанъ шнуркомъ и отнюдь не походилъ на завернутую наскоро пачку документовъ.

Свидѣтели смѣнялись одинъ другимъ. И снова Ирена почувствовала слабость, головокруженіе и тошноту. Это была месть природы за недостатокъ пищи, воздуха и сна. Она напрягала всѣ силы, чтобы не упасть въ обморокъ.

— Увести тебя? — спросилъ Джерардъ, замѣтивъ ея блѣдность.

Она покачала головой. Нѣтъ, она досидитъ до конца. Никогда еще она не, испытывала такой злобы, и презрѣнія къ своей женской слабости. Спасовать въ такую минуту — это возмутительно, обидно до послѣдней степени. Неужели и она такая же, къкъ эта жалкая вчерашняя истеричка? Неужели всѣ женщины устроены одинаково? Стоитъ нажать и онѣ ломаются, какъ тоненькія дощечки. Эта мысль была обидна до ужаса. Больше часу она просидѣла такъ, почти не слыша и не понимая, что говорятъ, сосредоточивая всѣ силы своего ума и воли, чтобы только не потерять сознанія. А за этотъ часъ м-рсъ Парсонсъ, жена швейцара, показала, что она нашла въ бѣльѣ подсудимаго ночную рубашку и халатикъ, которые считала пропавшими, а довѣренный клэркъ Израеля Гарта подъ присягой показалъ, что похищенное обязательство на 5.000 фунтовъ стерлинговъ юридически не имѣло никакой цѣны.

Безконечный перекрестный допросъ свидѣтелей, наконецъ, прекратился. Былъ прочитанъ обвинительный актъ. Затѣмъ поднялся Гардинеръ. Ирена, съ трудомъ овладѣвъ собой, тревожно уставилась на него.

— Свидѣтелей защиты, милордъ, я вызывать не буду.

Ирена изумленно вскрикнула отъ огорченія. Ей, совершенно неопытной въ судебной процедурѣ, это показалось капитуляціей. Что же это такое? Онъ даже не пробуетъ бороться за жизнь своего друга? — тревожно спрашивала она мужа.

— Онъ разсчитываетъ въ своей завтрашней защитительной рѣчи обезцѣнить всѣ свидѣтельства противъ подсудимаго. Да и какихъ же свидѣтелей онъ могъ бы вызвать?

Но это не успокоило Ирену. Она откинулась назадъ на спинку скамьи. Губы ея были совсѣмъ бѣлыя, грудь высоко вздымалась. Она чувствовала, какъ затягивается петля на шеѣ Гью. Она уже видѣла, какъ багровѣетъ его лицо и затѣмъ покрывается смертельной блѣдностью. Снова она почувствовала приступъ слабости и закрыла глаза.

Когда она снова открыла ихъ, говорилъ прокуроръ, обращаясь къ присяжнымъ. Онъ говорилъ о томъ, что подсудимый — талантливый юристъ и видный адвокатъ, о томъ, какъ ему трудно и больно было взять на себя обвиненіе. (Ирена возненавидѣла его въ эту минуту неразумной женской ненавистью. Какое лицемѣріе, какая низость! Продажная душа! Еслибъ онъ былъ порядочный человѣкъ, онъ отказался бы отъ обвиненія). Онъ говорилъ о долгѣ, о законѣ, о необходимости приносить свои личныя чувства въ жертву интересамъ правосудія. А правосудіе требовало, чтобъ онъ выяснилъ для всѣхъ виновность подсудимаго, совершившаго тяжкое преступленіе. Онъ перебиралъ одно за другимъ свидѣтельскія показанія, подчеркивалъ детали, изображалъ подсудимаго, какъ человѣка безвольнаго, преданнаго во власть своимъ дурнымъ страстямъ — рисовалъ воображаемую сцену ссоры между, убитымъ и убійцей изъ-за векселя на 5.000 фунтовъ, оскорбительныя слова и роковой ударъ.

Гью, перегнувшись черезъ перила, стиснувъ зубы, не отрываясь смотрѣлъ на прокурора. Во все время допроса свидѣтелей съ лица его не сходило надменное, презрительное выраженіе. Но краснорѣчіе прокурора и эта легенда, сочиненная про него и повторяемая ему въ глаза, задѣли его за живое. Онъ дышалъ тяжело и часто. Его душили негодованіе и отвращеніе, которыхъ онъ не могъ выразить словами.

Въ залѣ стояла мертвая тишина. Ирена сжимала руку мужа, глядя то на прокурора, громившаго развращенность подсудимаго, то на глаза Кольмана, холодные и острые, какъ сталь, то на угрюмыя лица присяжныхъ, видимо, захваченныхъ пламеннымъ прокурорскимъ краснорѣчіемъ.

— Джерардъ, они убьютъ его! Я по ихъ лицамъ вижу, что они его осудятъ, — хрипло шептала она.

— А будь они прокляты! — воскликнулъ онъ, тоже взволнованный. — Я тоже это думаю!

— Неужели же невозможно спасти его?

— Я отдалъ бы десять лѣтъ жизни, чтобы спасти его.

Съ горячимъ сочувствіемъ и благодарностью она еще крѣпче стиснула его руку. Въ залѣ раздались всхлипыванія — это плакала дама, сидѣвшая почти рядомъ съ Иреной — м-рсъ Гардинеръ, жена защитника и друга подсудимаго. Но глаза Ирены были сухи. Неожиданно она почувствовала себя сильной; вся ея молодая кровь кипѣла въ ея жилахъ.

— Джерардъ, — шепнула она, — отдалъ бы ты ради этого то, что для тебя всего дороже?

— Конечно, — былъ отвѣтъ.

Звучный голосъ прокурора продолжалъ:

— Защита не стала вызывать свидѣтелей. Потому что вызвать некого. Пусть она докажетъ, что подсудимый находился въ другомъ мѣстѣ въ эту роковую ночь между одиннадцатью вечера и семью утра или хотя бы даже между часомъ и пятью — предѣлы, установленные медицинской экспертизой — и обвиненіе падетъ само собой. Но защита сдѣлать этого не можетъ. Здѣсь намекали, будто тутъ замѣшана честь женщины. И защитникъ, видимо, на этомъ будетъ строить свою защиту. Но неужели же есть на свѣтѣ женщина такая низкая, такая презрѣнная, чтобы она поставила свою репутацію выше человѣческой жизни и не захотѣла пожертвовать ею, чтобы спасти невиннаго отъ позорнѣйшей изъ смертей? Это немыслимо, недопустимо! Человѣкъ, какъ бы онъ ни былъ жалокъ и трусливъ, не можетъ пасть такъ низко. Въ моментъ, когда ударъ былъ нанесенъ, подсудимый не былъ въ объятіяхъ женщины.

Прокуроръ остановился, чтобъ перевести духъ. Въ залѣ стояла мертвая тишина. И вдругъ среди этой тишины по залѣ пронесся хриплый женскій крикъ, словно насильно вырванный изъ горла:

— Нѣтъ, былъ! Въ моихъ!

Снова наступило молчаніе, на этотъ разъ болѣе продолжительное. Всѣ онѣмѣли отъ изумленія.

Всѣ. глаза были устремлены на высокую женщину съ горящими глазами, которая стояла вся дрожа, но съ вызывающимъ видомъ. Затѣмъ мгновенно наступила реакція. Все внезапное, эмоціональное, трагическое, временно ошеломляя, исторгаетъ вслѣдъ затѣмъ изъ человѣческихъ сердецъ первобытные, нечленораздѣльные звуки. Вся зала вдругъ заговорила, задвигалась. Нѣкоторые глухо захохотали. Гардинеръ вскочилъ на ноги весь дрожа, какъ скаковая лошадь, жестикулируя и что-то крича предсѣдателю, но въ общемъ шумѣ нельзя было разслышать его словъ. Джерардъ Мерріамъ тоже вскочилъ и схватилъ за руку жену.

— Ты съ ума сошла? — хрипло кричалъ онъ.

Стиснувъ, какъ клещами ея руку, онъ заставилъ ее сѣсть обратно на скамью. Но она вырвала свою руку и снова вскочила съ мѣста. И онъ покорился ея волѣ и сѣлъ, грызя пальцы отъ волненія.

Въ первый моментъ Гью былъ ошеломленъ. Не въ силахъ выговорить слова, онъ только растерянно смотрѣлъ на Ирену. Потомъ вскочилъ, крикнулъ: "Неправда!? и перепрыгнулъ бы черезъ перила, если бъ желѣзныя руки не удержали его и грубые голоса не приказали бы ему молчать. Онъ повиновался, но сердце его прыгало въ груди, какъ стержень поршня. Защитники его убѣждали его молчать; онъ горячо возражалъ.

— Вы съ ума сошли, — кричалъ ему въ самое ухо Гардинеръ. — Я спасу вамъ жизнь, — а тамъ хоть застрѣлите меня, если вамъ угодно.

Защитники вернулись на свои мѣста. Судья громовымъ голосомъ призывалъ къ порядку. Шумъ постепенно стихалъ, и когда судья приказалъ очистить залу, снова водворилась тишина. Люди взволнованно озирались и вытирали потъ, струившійся по лицу.

Первый получилъ слово Гардинеръ, у котораго отъ волненія даже парикъ съѣхалъ на бокъ.

— Милордъ, я прошу позволенія вызвать эту даму въ качествѣ свидѣтельницы.

— Я протестую, милордъ! — съ мукой въ душѣ крикнулъ Гью. — Она говоритъ неправду! Я не допущу, чтобы она совершила клятвопреступленіе ради меня.

Судья велѣлъ ему сѣсть. Его слово впереди. Теперь надлежитъ говорить его защитникамъ..

— Умоляю васъ! Ради Бога, милордъ! — снова крикнулъ Гью.

Судья грозно пригрозилъ увести подсудимаго. Гью обвелъ дикимъ отчаяннымъ взглядомъ притихшую отъ удивленія залу и съ страстной мольбой протянулъ руки къ Иренѣ, которая стояла передъ нимъ преображенная своей жертвой; потомъ со стономъ опустился на скамью и закрылъ лицо руками. Онъ былъ безсиленъ.

Утихомиривъ подсудимаго, судья, сдвинувъ брови, обратился къ Иренѣ:

— Вы готовы подъ присягой подтвердить ваше показаніе?

Она дважды утвердительно кивнула головой, прежде чѣмъ могла выговорить: «да».

Судья обратился къ прокурору. Тотъ не возражалъ противъ требованія защиты. Ирена перешла на свидѣтельскую скамью. Вся содрогаясь, она приняла присягу и съ мольбой посмотрѣла на мужа.

Онъ сидѣлъ, нагнувшись корпусомъ впередъ, продолжая кусать пальцы и смотрѣлъ на нее тупо въ упоръ какими-то перекошенными глазами.

Самообвиняющій крикъ вырвался у Ирены подъ вліяніемъ неудержимаго порыва. Словно молнія прорѣзала мракъ, и она поняла, что Гью погибъ, если она не спасетъ его. Но она можетъ спасти! Это былъ моментъ захватывающаго, бурнаго. восторга. И какъ разъ въ этотъ моментъ она убѣдилась, что Джерардъ одобритъ ее. Что онъ также радъ, пожертвовать честью ради спасенія жизни друга. Развѣ Гью. не рисковалъ жизнью ради Джерарда? И не сказалъ ли только что Джерардъ, что онъ готовъ отдать. самое дорогое для него, ради спасенія Гью? Это былъ восхитительный моментъ экстаза, вѣры, отъ которой міръ сразу, вдругъ сталъ молодымъ и самые блестящіе подвиги обычными. Всѣ эти мысли вдругъ нахлынули и затопили ея мозгъ. И рѣшительное слово вырвалось у нея, она сама не знала какъ. Странно прозвучало оно въ ея ушахъ. Но безмолвіе, воцарившееся въ залѣ, и холодный, безстрастный голосъ судьи вызвали на поверхность инстинкты жизни двадцатаго вѣка, пріученной воспитаніемъ къ сложности жизни. Она сознала серьезность сдѣланнаго ею шага. Вдохновенный порывъ развѣялъ всю ея слабость, но то неожиданное и; крупное усиліе, которое ей пришлось сдѣлать надъ собой, чтобы сосредоточить свои мысли и волю, убило восторгъ, утишило волненіе крови. Хладнокровный героизмъ — высшая ступень героизма. Когда Ирена давала показаніе, голосъ ея звучалъ спокойно. Адвокатъ, предлагавшій ей вопросы, больше волновался, чѣмъ она.

Только женщина способна на такую блистательную ложь. На допросѣ она, ни разу не сбившись, разсказала всю исторію своей вымышленной измѣны — о дружбѣ, связывавшей. подсудимаго съ ея мужемъ, — современныхъ Ореста и Пилада, о томъ, что Гью былъ влюбленъ въ нее еще до брака, о томъ, какъ она сама уже послѣ выхода замужъ воспылала къ нему страстью, но имъ рѣдко удавалось видѣться наединѣ, и они не хотѣли пропустить такого удобнаго случая, какъ эта роковая ночь, во время которой мужъ ея находился въ отъѣздѣ, въ Эдинбургѣ. Подъ присягой она показала, что подсудимый вошелъ къ ней въ домъ безъ четверти двѣнадцать и ушелъ только утромъ передъ тѣмъ, какъ должны были подняться слуги. Ея внѣшность, звукъ ея голоса, — все придавало печать правдивости ея словамъ.

Прокуроръ подвергъ ее перекрестному допросу, но и прокурору не удалось сбить ея. Почему же она не призналась раньше? — Боялась скандала, боялась огорчить мужа, надѣялась на оправданіе, находя, что улики противъ подсудимаго..слишкомъ слабы, чтобы повредить ему.

— Какимъ же образомъ онъ вошелъ къ вамъ въ домъ?

— У него всегда былъ свой ключъ.

— И что-же, это онъ въ первый разъ воспользовался своимъ ключемъ для такой цѣли?

Ирена, стиснувъ зубы, отвѣтила: «Нѣтъ». Веденіе допроса снова перешло къ защитнику. — Нѣтъ, объ этой связи знали только они двое. Необходимо было соблюдать величайшую осторожность. Ея супругъ присутствуетъ здѣсь на судѣ? — Да, онъ здѣсь. — Какъ во снѣ, Ирена сошла внизъ по ступенькамъ и вернулась на свое прежнее мѣсто. Джерардъ сидѣлъ недвижно съ нею рядомъ, словно не замѣчая ея присутствія.

Въ подтвержденіе показаній свидѣтельницы, Гардинеръ попросилъ разрѣшенія вызвать ея мужа. Мерріамъ согласился и подошелъ къ свидѣтельской скамьѣ. Сердце Ирены всколыхнулось радостью. Джерардъ одобрилъ ея жертву. Онъ сыграетъ свою роль, какъ она сыграла свою. Но лицо его было мрачно и угрюмо и отвѣчалъ онъ какимъ-то упрямымъ голосомъ, съ видомъ человѣка, у котораго въ глубинѣ; души зрѣетъ тяжелое рѣшеніе.

Въ ту ночь его не было въ Лондонѣ — онъ былъ въ Эдинбургѣ. Уже за нѣсколько времени до того его начали тревожить отношенія между его женой и Кольманомъ. Признаніе жены для него не абсолютная неожиданность. Кольманъ втеченіе многихъ лѣтъ былъ членомъ его семьи — настолько близкимъ человѣкомъ, что у него даже былъ свой ключъ отъ его квартиры. Больше его ни о чемъ не спрашивали. Прокуроръ нашелъ излишнимъ предлагать вопросы. Джерардъ, понуривъ голову, не глядя по сторонамъ, направился прямо къ двери и вышелъ изъ залы.

Ирена осталась одна. Она не могла понять, какъ могъ Джерардъ оставить ее одну. Вѣроятно, онъ разсчитывалъ, что она пойдетъ за нимъ. Она встала и бѣгло оглядѣла залу. Судья и присяжные шепотомъ совѣщались между собою, перегибаясь черезъ скамейки. Многіе взоры, были съ восхищеніемъ устремлены на нее. Судья, сидѣвшій въ профиль къ ней, въ тѣни, перелистывалъ какія-то бумаги. Самый воздухъ здѣсь, казалось, былъ пропитанъ запахомъ тюрьмы. Гью попрежнему сидѣлъ, закрывъ лицо руками, въ позѣ полнаго унынія и безнадежности. А позади него стояли недвижные и невозмутимые стражи въ синихъ мундирахъ. Не поднимая головы, Ирена торопливо прошла черезъ залу и вышла въ ту самую дверь, въ которую раньше вышелъ Джерардъ.

Она думала, что онъ ожидаетъ ее въ комнатѣ, куда во время допроса отводили свидѣтелей, но его тамъ не было. Она справилась у дежурнаго полисмэна. Да, онъ видѣлъ, какъ прошелъ Джерардъ и показалъ Иренѣ въ какую сторону онъ пошелъ. Она тоже пошла туда и очутилась на дворѣ. Джерарда нигдѣ не было видно. Она подождала немного и вышла на улицу и тамъ, расхаживая взадъ и впередъ по тротуару, дожидалась, когда выйдетъ мужъ. Но его все не было. Встревоженная и разочарованная, она вернулась назадъ, поднялась по холоднымъ, истертымъ ступенямъ изъ одного мрачнаго корридора въ другой и въ концѣ концовъ заблудилась, но все таки, не поднимая глазъ, бѣжала впередъ и, наконецъ, очутилась у входной двери, охраняемой полицейскимъ. Но это была не та дверь, черезъ которую они обыкновенно входили. Ирена вдругъ упала духомъ. Она не въ состояніи была снова пройти на свое мѣсто и сидѣть тамъ одна, на глазахъ у всѣхъ этихъ чужихъ людей. Самая храбрая женщина можетъ быть малодушной въ мелочахъ и даже не старается побороть въ себѣ это малодушіе. Уйти совсѣмъ, не узнавъ, чѣмъ кончилось дѣло, тоже было невозможно. Она рѣшила подождать въ передней, терпѣливо шагая взадъ и впередъ. Вдоль стѣнъ сидѣли, повидимому, тоже въ ожиданіи, какіе-то люди: мужчины и женщины. Не соображая, кто это можетъ быть, она, утомившись ходьбой, присѣла рядомъ со старикомъ, бѣдно одѣтымъ, который сидѣлъ, нагнувшись впередъ, упершись локтями въ колѣни и подбородкомъ въ ладони и безсмысленно уставившись тусклыми глазами въ одну точку на полу. Только тутъ въ первый разъ она подумала о томъ, что сдѣлала, и поняла всю ошеломляющую необычность своего поступка. Она сняла перчатки и приложила руки къ пылающимъ глазамъ, словно для того, чтобъ заслонить картину, на мигъ возникшую передъ нею. Въ ушахъ ея звенѣли вопросы защитника, ея собственные отвѣты. Она отдала бы годъ жизни за то, чтобы имѣть возлѣ себя въ эту минуту Джерарда, своего естественнаго защитника и покровителя.

Она была такъ поглощена этими мыслями, что не слыхала, какъ грубый голосъ выкрикнулъ чье-то незнакомое имя, какъ на зовъ поднялся старикъ, сидѣвшій съ нею рядомъ и, когда отвела руки отъ лица, не замѣтила его ухода. Время отъ времени мимо пробѣгалъ адвокатъ или клэркъ, нагруженный папками и документами. Этому утомительному ожиданію, казалось, не будетъ конца. Наконецъ, къ ней подошелъ полицейскій и спросилъ ее, по какому дѣлу она вызвана свидѣтельницей. Когда она отвѣтила, онъ снисходительно улыбнулся. Здѣсь мировой судъ. А Сеннинггонскій процессъ разсматривается въ судебной палатѣ, на другомъ концѣ Ольдъ Бэли. Раздосадованная Ирена вскочила на ноги. Она даже не знала, сколько времени она сидитъ тутъ и ждетъ, какъ дура, сама не зная чего. Что произошло за это время? Должна же она узнать.

— Покажите мнѣ, черезъ какую дверь выведутъ подсудимаго.

Полицейскій все такъ же снисходительно объяснилъ:

— Если его осудятъ или же отложатъ дѣло, его уведутъ внутренними корридорами и вы не увидите его. Если его оправдаютъ, онъ можетъ уйти и черезъ главный подъѣзъ.

— Вотъ и покажите мнѣ, какъ пройти къ главному подъѣзду?

Онъ далъ ей требуемыя указанія. Теперь она не шла, почти бѣжала. И тутъ только поняла, почему она не туда попала. Судебная палата помѣщалась въ первомъ этажѣ, а она въ волненіи не замѣтила этого и поднялась выше. Вотъ и главный подъѣздъ. Но въ это мгновеніе дверь распахнулась и на улицу высыпала толпа народу. Ирену узнали и съ привѣтственными криками кинулись къ ней. Она кинулась бѣжать отъ этихъ криковъ. Кто-то нагналъ ее и схватилъ за руку. Это былъ молодой адвокатъ, знакомый.

— Идемте со мной, я выведу васъ боковой дверью. А то они еще задавятъ васъ. Они всѣ въ такомъ неистовомъ восторгѣ.

Вся дрожа, она оперлась на руку адвоката. Голова ея шла кругомъ. Она не успѣла даже спросить, за что ей устроили эту демонстрацію. Въ первый моментъ она объяснила это только своей собственною популярностью. И эта мысль жгла ее, какъ огнемъ. Еще нѣсколько шаговъ — и они очутились въ адвокатской комнатѣ. Тамъ было тихо. Молодой человѣкъ съ восторгомъ смотрѣлъ на нее.

— Слава Богу! а то они, чего добраго, повѣсили бы невиннаго.

Она уставилась на него, лишь на половину понявъ его слова.

— Ну да! развѣ вы не знаете? Разумѣется, онъ оправданъ. — Ваше показаніе…

Молодой человѣкъ запнулся, покраснѣлъ, вспомнивъ какого щекотливаго вопроса онъ касается. Онъ былъ молодъ, красивъ и бѣлый парикъ еще больше красилъ его.

— Да? мое показаніе? — переспросила Ирена: — Я не была въ залѣ и не знаю, чѣмъ кончилось.

— Оно рѣшило дѣло. Прокуроръ отказался отъ обвиненія. Кольманъ признанъ по суду оправданнымъ. Слава Богу!

— Такъ, значитъ, онъ свободенъ? — Она пошатнулась и прислонилась къ стѣнѣ. Издали доносились голоса и шаги расходящейся публики. Два-три адвоката прошли мимо, съ любопытствомъ поглядѣвъ по нее.

— Взять вамъ извозчика? — спросилъ молодой человѣкъ

— Спасибо; да, возьмите, — едва слышно выговорила она.

И подъ руку съ нимъ, съ полузакрытыми глазами, изнемогая отъ головокруженія и слабости, вышла на улицу. Когда она садилась въ экипажъ, нѣсколько человѣкъ узнали ее и замахали шляпами, крича «ура»! Карета тронулась. Уличный шумъ, суета, движеніе вокругъ казались какой-то фантасмагоріей, видѣніемъ иного, невѣдомаго міра.

XIV.

Стосковавшись по Джерардѣ, она быстро распахнула входную дверь. Въ дверяхъ ее встрѣтила горничная.

— Баринъ вернулся?

— Были и ушли. Велѣли передать вамъ записку, когда вы пріѣдете.

На мѣдномъ подносѣ лежала записка. Ирена трясущимися пальцами разорвала конвертъ. Внутри были двѣ строчки, наскоро набросанныя карандашомъ:

«Я не ночую дома. Увидимся утромъ. Д. М.».

Ирена пошатнулась, словно отъ удара. Что это значитъ? Ей трудно было освоиться и съ самымъ фактомъ отсутствія Джерарда; угадать же причину этого отсутствія было выше ея силъ. Безумный страхъ напалъ на нее. До завтрашняго утра еще такъ долго ждать! Какъ она переживетъ одна всѣ эти долгіе часы? Она безъ конца перечитывала записку, пока буквы не запрыгали-у нея передъ глазами. Фактъ былъ ясенъ. Именно тогда, когда она больше всего нуждалась въ немъ, онъ ушелъ отъ нея. Она была по-дѣтски обижена на мужа.

— Баринъ взялъ съ собой какія-нибудь вещи? — спросила она, силясь придать твердость своему голосу..

— Только маленькій саквояжикъ съ туалетными принадлежностями, — отвѣтила горничная и, не выдержавъ, спросила:

— А какъ же м-ръ Кольманъ?

— Онъ оправданъ, Джэнъ.

Дѣвушка расплакалась, какая истая горничная. Вся прислуга обожала Кольмапа и очень волновалась за него. Кухарка, ни разу не видавшая его, цѣлый день плакала, не осушая глазъ. Естественно, что горничная, которая подавала ему пальто и прислуживала за столомъ, расплакалась. Прислуга всегда по своему относится къ гостямъ и очень горяча въ своихъ симпатіяхъ и антипатіяхъ. Быть можетъ, глупенькая Дженъ и черезчуръ поусердствовала, сдѣлавъ себѣ изъ Гью героя, но все же ея слезы были искренни и тронутая ими Ирена на мигъ забыла о своихъ тревогахъ. Но, какъ только она осталась одна, онѣ воскресли съ новой силой. Она нервно скомкала записку мужа и опустилась тутъ же на скамью, силясь доводами разума прогнать свои страхъ. Потомъ встала и прошла наверхъ, къ себѣ. Надо прилечь. Она страшно устала… Она сняла вуаль, попробовала сложить его, потомъ бросила и безсильно присѣла на край кровати, уронивъ руки на колѣни.

Въ такомъ душевномъ состояніи женщина обыкновенно плачетъ, когда есть кому посочувствовать и пожалѣть ее — все равно, будь это мужчина или женщина. Но, когда она одна, она не плачетъ; находя это безполезнымъ и недостойнымъ себя, она скоро овладѣваетъ собой, какъ это было и съ Иреной, машинально мѣняетъ выходное платье на удобный капотъ, освѣжаетъ пуховкой лицо, приглаживаетъ растрепавшіеся волосы, смачиваетъ кончикъ платка одеколономъ и, натеревъ себѣ виски, устало вѣшаетъ въ шкафъ снятое платье. Все тяжелое, именно въ силу своей тяжести, падаетъ на дно души; болѣе же легкое, обычные женскіе инстникты и привычки, всплываетъ на поверхность.

Затѣмъ, она сошла внизъ въ курительную, куда Дженъ принесла ей яйцо, сбитое съ коньякомъ, и долго вертѣлась около нея, въ надеждѣ, что барыня разскажетъ ей подробнѣе о судѣ. Но, такъ какъ Иренѣ невозможно было исполнять ея желаніе, она отпустила горничную, подкрѣпилась этимъ освѣжающимъ напиткомъ и задумалась о происшедшемъ.

Тягостное чувство одиночества овладѣло ею, давило ее сильнѣе даже, чѣмъ тогда, въ Бомбеѣ, когда она, одинокой молоденькой дѣвушкой, ѣхала отъ одной могилы къ другой. Ей казалось невозможнымъ, чтобы Джерардъ не вернулся домой. Никогда она такъ не нуждалась въ немъ, не тосковала по немъ, какъ въ эти критическія минуты. Она еще разъ перечла коротенькую, скомканную записку. Ея слѣпая вѣра въ то, что мужъ сочувствуетъ ей и одобряетъ ея жертву, сразу была подорвана. Онъ ушелъ изъ дому, ушелъ отъ нея — потому что страшно разсердился. Иного объясненія быть не могло. Она чувствовала себя совсѣмъ больною отъ сомнѣній и страха. Глаза ея блуждали по комнатѣ, пытаясь извлечь изъ этой привычной, знакомой обстановки увѣренность въ томъ, что Джерардъ вернется. Въ углу стояли его удочки въ чистенькихъ парусиновыхъ футлярахъ. Его лядунка съ патронами висѣла на стѣнѣ рядомъ съ охотничьимъ трофеемъ — чучеломъ лисицы. На противоположной стѣнѣ надъ каминомъ висѣли его любимыя трубки. На маленькомъ столикѣ, возлѣ большого кресла, котораго протертое сидѣнье носило отпечатокъ отъ большаго тяжелаго тѣла, еще лежала трубка, которую онъ курилъ утромъ, съ остывшимъ пепломъ, а подъ кресломъ на полу лежали его туфли. Ирена посмотрѣла на нихъ и чуть не разрыдалась. Тривіальное чаще всего разверзаетъ хляби нашихъ слезъ. Во время ужасовъ осады бывали случаи, что женщины, мужественно смотрѣвшія на самую жестокую рѣзню, начинали рыдать при видѣ поврежденной клѣтки и убитой канарейки.

Вошла Дженъ съ письмомъ. Его принесъ посыльный и въ передней ждалъ отвѣта.

Ирена взяла его изъ рукъ горничной съ трепетно бьющимся сердцемъ. Письмо, конечно, отъ Джерарда — онъ объясняетъ, быть можетъ, спѣшитъ утѣшить. Но, взглянувъ на конвертъ, она тотчасъ же узнала почеркъ Гью и была горько разочарована. Письмо было адресовано: «М-ру и м-съ Мерріамъ» и гласило:

«Милые, дорогіе! Вы такою страшною цѣной купили мою жизнь, что я не смѣю непрошеннымъ перешагнуть вашъ порогъ. Передъ лицомъ такого подвига благодарность — пустое слово. Позовите меня и я приду. Но, Богъ видитъ, я не знаю, что сказать вамъ обоимъ.

Гью".

Съ минуту Ирена сидѣла, глядя передъ собой въ пространство. Дженъ стояла возлѣ, почтительная и безмолвная, какъ подобаетъ хорошо вышколенной горничной, держа въ рукахъ подносъ, на которомъ она подала письмо. Неожиданно Ирена встала, подошла къ своему письменному столу и, не присаживаясь, наскоро набросала нѣсколько словъ. — Имъ не жаль было бы заплатить за это и во сто разъ болѣе высокую цѣну. Она позоветъ его, и скоро, но сейчасъ она изнемогаетъ отъ усталости. Онъ долженъ быть веселъ и счастливъ. Узы, связывающіе ихъ троихъ, стали только еще тѣснѣй и нѣжнѣе. — Горничная снесла отвѣтъ посыльному, а Ирена снова опустилась въ свое любимое кресло у огня.

Она была несказанно благодарна Гью за это письмецо. Но какъ могла она принять его? Какъ объяснить ему отсутствіе Джерарда? При одной мысли о встрѣчѣ съ нимъ, щеки и грудь ея жгло, какъ огнемъ. Счастье, что удалось избѣжать этой встрѣчи! Какъ это хорошо, что Гью всегда такой тактичный! Другой человѣкъ просто ворвался бы сюда, чтобъ броситься къ ея ногамъ.

Время шло. Подали неизбѣжный обѣдъ. Ирена одна сѣла за столъ, заставляя себя ѣсть. Одинъ разъ она поймала на себѣ любопытный взоръ горничной. Подробности сенсаціоннаго финала нашумѣвшаго процесса уже дошли до Сеннингтона и оживленно обсуждались на кухнѣ. Въ этомъ взглядѣ она читала и удивленіе, и недоумѣніе, и одобреніе. Несмотря на всѣ усилія отнестись къ этому равнодушно, Ирена вспыхнула до корней волосъ, и кусокъ застрялъ у нея въ горлѣ. Можетъ быть, ея слуги и не пожелаютъ служить у нея больше послѣ такого скандала. Ей стало смѣшно, и это вернуло ей самообладаніе. Послѣ обѣда она снова вошла въ курительную и тамъ, тоскуя и томясь, просидѣла у огня пока не пришло время ложиться спать.

Записка Гью, перечитываемая безъ конца, вызывала въ ней смутное желаніе его близости. И въ то же время ей почему-то страшно было увидать его. Она по-женски жаждала ласковаго слова и нѣжнаго прикосновенія и силилась извлечь ихъ изъ письма Гью. И ее немножко огорчало, хотя она и не сознавалась себѣ въ этомъ, что письмо было адресовано имъ обоимъ, а не ей одной. Разсудкомъ она оцѣнила деликатность Гью, слившаго ихъ въ одно въ своей признательности, но женскимъ чутьемъ сна все-таки ощущала недочетъ. Еслибъ Гью обратился лично къ ней, даже и это было бы бальзамомъ для ея истерзанной души.

Спала она плохо, безпрестанно просыпалась и чуть свѣтъ была уже на ногахъ, несмотря на мучительную головную боль. Сейчасъ долженъ придти Джерардъ. Они объяснятся, и она узнаетъ — хотя бы самое худшее. Въ грудѣ писемъ, принесенныхъ почтой, письма отъ Джерарда не было. Ирена бѣгло пересмотрѣла конверты и оставила письма нераспечатанными. У нея не было охоты читать. Всѣ ея мысли были съ Джерардомъ. Онъ, очевидно, страшно разсердился. Ну хорошо, она смирится, признаетъ себя виноватой. А между тѣмъ никогда она не была такъ увѣрена въ немъ, такъ горда имъ и собой, какъ въ тотъ моментъ, когда она принесла въ жертву свою честь и добродѣтель… Она ломала себѣ голову и не могла понять, не умѣла сдѣлать вывода.

Цѣлый часъ она простояла въ столовой у окна, выходившаго на главный подъѣздъ, въ ожиданіи мужа. Каждымъ первомъ, каждымъ фибромъ, въ тревогѣ и страхѣ, она напряженно ждала.

Наконецъ, онъ пришелъ, распахнулъ ворота и вошелъ въ подъѣздъ, бѣгло скользнувъ взглядомъ по блѣдному лицу за окномъ. Ирена невольно прижала руку къ сердцу и пошатнулась, словно ужаленная этимъ взглядомъ. Черезъ минуту Джерардъ былъ уже въ столовой. Онъ швырнулъ шляпу на столъ и шагнулъ къ ней, пристально глядя на нее своими измѣнчивыми голубыми глазами.

— Ну-съ. Давайте объяснимся на чистоту. Что вы можете сказать въ свое оправданіе?

Этотъ взглядъ, этотъ тонъ, эти обидныя слова были для нея тѣмъ же, чѣмъ ледяной душъ для истерички. Она выпрямилась, вся дрожа, глаза ея сверкнули.

— Вы забываетесь, Джерардъ.

Но мигъ спустя она уже смягчилась и смирилась, какъ всегда смиряется женщина передъ любимымъ человѣкомъ. И бросилась къ нему, простирая руки и моля:

— Прости меня, милый, прости меня.

Онъ грубо отстранилъ ее.

— Не дѣлайте сценъ. Я ненавижу это. Я затѣмъ и ушелъ изъ дому, чтобъ оба мы успѣли за ночь поостыть. Но объясненія я требую и считаю себя въ правѣ требовать.

Ирена растерянно смотрѣла на него. Она чувствовала себя брошенной въ открытое море безъ руля и безъ компаса.

— Я думала, что ты готовъ отдать жизнь за Гью. Ты былъ такъ взволнованъ — говорилъ, что не пожалѣлъ бы ничего на свѣтѣ, отдалъ бы самое дорогое, лишь бы только спасти его. И мнѣ вдругъ пришло въ голову — взять это на себя. Ни одной секунды я не сомнѣвалась въ твоемъ согласіи — видитъ Богъ, Джерардъ!.. Это нашло на меня, какъ вдохновеніе.

— Довольно странное вдохновеніе — вообразить, что я смиренно позволю вамъ измѣнять мнѣ съ другимъ мужчиной.

— Но неужели же ты не понялъ?..

— Отлично понялъ. Но я не изъ тѣхъ людей, которые согласны дѣлить свою жену съ кѣмъ бы то ни было — хоть бы и съ лучшимъ другомъ.

Все рушилось вокругъ. Голова Ирены шла кругомъ. Она потеряла всякое самообладаніе. Слышала свой собственный голосъ, говорившій:

— Но вѣдь это же была неправда, Джерардъ. Я думала, ты знаешь, что это неправда.

И сознавала, что это глупо съ ея стороны такъ говорить.

Онъ посмотрѣлъ на нее и вдругъ стукнулъ кулакомъ по столу, такъ что вазочка съ цвѣтами опрокинулась и вода потекла по темно-красной скатерти.

— А я говорю, что это была правда!

— Джерардъ!

Это былъ крикъ ужаса, укора, недовѣрія — звонкій вопль, пронесшійся по всему дому. Они смотрѣли другъ на друга: онъ упрямо, слегка кося глазами; она — растерянно, съ недоумѣніемъ, со страхомъ.

— Я не прячусь въ кусты. Я говорю на чистоту. Вы съ Кольманомъ обманывали меня за моей спиной. Вы думаете, что я такъ глупъ и не замѣчалъ этого? Я только выжидалъ. Время поднять этотъ вопросъ настало раньше, чѣмъ я ожидалъ. Вы сами устроили coup de théâtre. Я и раньше думалъ, что тутъ что-то неладно — слишкомъ ужъ вы волновались и нервничали послѣднія двѣ-три недѣли. Еще бы, вѣдь подобныя интриги взвинчиваютъ нервы. Могу сказать только, что изумляюсь вашей храбрости. Ну-съ, говорите же. Давно это у васъ началось?

— Да вѣдь я же выдумала это — дала ложную присягу — чтобы спасти жизнь твоему другу — и моему другу. Что я могу теперь сказать? О, Боже мой! Джерардъ! — зарыдала она. — Не можетъ быть, чтобъ ты говорилъ серьезно — ты разсердился — и говоришь это, чтобы помучить меня — не знаю, зачѣмъ тебѣ это понадобилось…

Въ самыя тревожныя минуты этой ночи ей даже въ голову не приходило, чтобы онъ могъ повѣрить ея ложной клятвѣ. И теперь она была ошеломлена. Джерардъ нетерпѣливо пожалъ плечами.

— Оставьте лучше это и отвѣчайте на мой вопросъ.

— Я уже отвѣтила; вся моя жизнь съ тобой — отвѣтъ на это.

— Дѣйствительно! — иронически усмѣхнулся онъ. — Дуракъ я былъ, что не понялъ раньше. По правдѣ говоря, мнѣ давно ужъ это опротивѣло до тошноты — на каждомъ шагу Гью и Гью — будь онъ трижды проклятъ! — черезъ каждыя два слова въ третье — онъ, — вы только и говорите, что о немъ — онъ вѣчно торчитъ у насъ въ домѣ…

— Но вѣдь я же думала, что онъ тебѣ такъ же дорогъ, какъ и я, — изумленно перебила его Ирена.

— Ну да, вамъ выгодно было такъ думать. Я же никогда не говорилъ ничего подобнаго. Повторяю: будетъ съ меня — надоѣло! — до тошноты надоѣло. Будетъ съ меня всей этой вашей возвышенной философіи и высокихъ интересовъ въ жизни, и благороднаго труда на пользу ближняго. Очень радъ, что я наконецъ избавлюсь отъ всего этого вздора, что все это кончено, разъ навсегда.

— Кончено? — слабо повторила она.

— Ну да, кончено. Я не намѣренъ разыгрывать обманутаго мужа. Я хочу быть свободнымъ: дѣлать, что хочу, жить, какъ хочу, а вы можете отправляться къ вашему любовнику и помогать ему писать его дурацкіе стихи. Ужъ сколько лѣтъ это душило меня! Достаточно! Пора освободиться!

Ирена слушала пораженная. Передъ нею былъ совершенно чужой ей человѣкъ, который неизвѣстно какъ попалъ сюда. Онъ заложилъ руки въ карманы и отвернулся. Этотъ жестъ былъ ей знакомъ. Сколько разъ онъ стоялъ такъ, своей грузной фигурой заслоняя отъ нея свѣтъ! Это затронуло нѣжныя струны въ ея сердцѣ, вернуло ей образъ мужа, какимъ она всегда знала и боготворила его. И снова она бросилась къ нему, ловя его за полу платья съ громкимъ крикомъ:

— Но, Джерардъ, мужъ мой! — неужели же ты считаешь меня способной на такой обманъ?

Онъ рознялъ ея руки и отстранилъ ее отъ себя.

— Всѣ женщины одинаковы — Мадонны или Мессалины.

— Такъ значитъ Гью…

— Говорю вамъ: онъ мнѣ ненавистенъ! — злобно вырвалось у Джерарда.

И тутъ Ирена увидала его такимъ, какимъ онъ былъ на самомъ дѣлѣ. Ея кумиръ лежалъ у ея ногъ, разбитый въ куски.

— Такъ вотъ почему вы не сказали мнѣ, что онъ спасъ вамъ жизнь.

Захваченный врасплохъ, онъ растерянно посмотрѣлъ нее.

— Потому что вы все время ненавидѣли его и ревновали къ нему.

— Я вамъ изложилъ свои побужденія; я пришелъ не затѣмъ, чтобъ обсуждать ихъ.

Онъ подошелъ къ столу и взялъ шляпу, угрюмо говоря.

— Я ужъ и то жалѣю, что пришелъ. Лучше было бы послать къ вамъ адвоката. Ваше упорство выводитъ меня изъ себя.

Ирена заступила ему дорогу.

— Мы не можемъ такъ, разстаться, — выговорила она страннымъ голосомъ. — Скажите мнѣ, чего вы хотите, и я постараюсь сообразоваться съ вашими желаніями.

Джерардъ на минуту задумался, сдержавъ гнѣвную вспышку. Онъ сказалъ, что слѣдовало. Сердиться дольше безполезно. Притомъ же онъ зналъ Ирену и зналъ, что простыми спокойными словами всего легче охладить ее.

— Послѣ того, что произошло, — сказалъ онъ, — я не могу жить въ этомъ домѣ, пока вы здѣсь.

— Я сегодня же уѣду.

— Можете не торопиться. Я вовсе не желаю доставлять вамъ лишнія неудобства.

— Вы очень добры, Джерардъ…

— Всѣ ваши вещи я отправлю, куда вы укажете, — продолжалъ онъ, не обративъ вниманія на горькую иронію, звучавшую въ этомъ отвѣтѣ.

— А затѣмъ?

Онъ пожалъ плечами и посмотрѣлъ на нее какъ-то сбоку.

— Затѣмъ я начну дѣло о разводѣ.

Цѣликомъ захваченная крушеніемъ своихъ надеждъ, она и въ мысляхъ не заглядывала дальше настоящаго момента. Это слово было новымъ ударомъ, послѣднимъ гвоздемъ, вбитымъ въ гробъ ея любви. Она вся побѣлѣла.

— Вы хотите требовать развода? — выговорила она медленно.

— Да, таково мое намѣреніе, — отвѣтилъ онъ, нѣсколько смущенный пристальностью ея взгляда.

Ирена отошла къ двери, съ трудомъ передвигая ноги, держась за стулья, и направилась къ дивану у стѣны. Джерардъ помедлилъ еще на порогѣ. И затѣмъ ушелъ отъ нея.

Дрожа всѣмъ тѣломъ, теряя сознаніе, она опустилась на диванъ, безнадежно глядя на опрокинутую вазу и намокшую красную скатерть.

XV.

Тетка, у которой она жила немногіе мѣсяцы отъ возвращенія изъ Индіи до замужества, пріютила ее и теперь.

— Если вы примете меня къ себѣ, пока я найду себѣ пристанище, — сказала Ирена, — я буду вамъ признательна.

— Мой домъ всегда открытъ для дочери моего дорогого Роберта, — отвѣтила миссъ Бичкрофтъ.

Она была женщина строгихъ и старомодныхъ взглядовъ. Ирена всегда представлялась ей загадкой. И теперь, въ качествѣ героини шумнаго и какого-то загадочнаго скандала, — больше, чѣмъ когда-либо. Поведеніе племянницы ошеломило ее, но, не зная, какимъ масштабомъ мѣрить его, она предпочитала не думать о немъ вовсе и сама уклонялась отъ всякихъ объясненій. Единственной дочери своего покойнаго брата, память котораго она свято чтила, нужно было убѣжище; она охотно дала его, но сама старалась не удручать племянницу своимъ присутствіемъ по множеству разныхъ причинъ, среди которыхъ не послѣднюю роль играло уваженіе благородной женщины къ чужому горю.

Это отсутствіе непрошенныхъ утѣшителей было благомъ для Ирены. Она нуждалась въ одиночествѣ. Міръ въ которомъ она жила, рухнулъ, едва не похоронивъ ее подъ обломками. Въ первый моментъ она была ослѣплена, оглушена, не зная, куда направить шаги, чтобъ уйти отъ этой груды безформенныхъ обломковъ. Она не знала, съ чѣмъ сравнить происшедшую съ ней катастрофу. Еслибъ апостолъ подъ конецъ жизни вдругъ убѣдился, что Христосъ никогда не жилъ на свѣтѣ и вся его апостольская проповѣдь была нелѣпостью, онъ не могъ бы быть болѣе пораженъ и убитъ этимъ открытіемъ. Въ ея душѣ и вокругъ нея былъ хаосъ. Ударъ обрушился на нее слишкомъ внезапно для того, чтобъ она могла прослѣдить побочныя причины его. Первое ощущеніе отъ удара — испугъ и боль. Самоуглубленіе приходитъ послѣ. Теперь Ирена могла только смотрѣть растерянными глазами на развалины своей жизни и пытаться построить изъ нихъ хотя бы временный пріютъ для себя.

Уже на другой день послѣ суда душевное спокойствіе до извѣстной степени вернулось къ ней. Прошлое было невозвратимо. Джерардъ разоблачилъ себя разъ навсегда. Такого Джерарда, какого она выдумала, никогда и не было — она поклонялась призраку. И любовь ея сразу умерла, словно убитая молніей. Но куда теперь итти — она не знала. А сейчасъ, все-таки, нужно было что-нибудь придумать, какъ-нибудь перестроить свою жизнь. Необходимость усилія подстрекала ее. На помощь пришла природа; гордость вооружила ее стойкостью; воля ея закалилась въ огнѣ страданія. Она не въ состояніи была больше унижаться передъ Джерардомъ и вымаливать у него прощеніе. Во всемъ послѣдующемъ пусть иниціатива принадлежитъ ему. Она же будетъ парить на недостижимыхъ снѣжныхъ вершинахъ.

Однако время отъ времени ея горячее женское сердце спускалось на землю и жаждало близости Гью, его теплаго дружескаго привѣта. И въ то же время ей было жутко и страшно встрѣтиться съ нимъ, и она второй разъ отложила свиданіе, ничего въ сущности не объяснивъ. И, отправивъ письмо, черезъ часъ уже пожалѣла объ этомъ. Ей надо увидаться съ нимъ и поскорѣе, — прежде чѣмъ онъ столкнется съ Джерардомъ. Ей страшно было подумать, что можетъ случиться, если они встрѣтятся — Джерардъ, обезумѣвшій отъ ревности, Гью, пылающій негодованіемъ. Мѣсяцъ тому назадъ она не допустила бы и мысли о возможности какого-либо насилія между ними. Кровопролитіе изъ-за личной обиды отошло въ Англіи въ область тяжелаго и романтическаго прошлаго. Но вѣдь еслибъ ей мѣсяцъ тому назадъ сказали, что въ жизнь ихъ ворвется то неожиданное и сенсаціонное, что они теперь переживали, она тоже не повѣрила бы. И теперь уже ничто не казалось ей совершенно невѣроятнымъ. Воображеніе ея рисовало ей мокрые пески Калэ залитыми кровью. И все же она боялась встрѣтиться съ Гью.

Въ эту ночь она долго лежала безъ сна въ скромной комнаткѣ, гдѣ когда-то витали ея дѣвичьи грезы о человѣкѣ, за котораго она дала согласіе выйти замужъ, усиливаясь разобраться въ путаницѣ своихъ переживаній. Она боялась, какъ бы до Гью не дошло извѣстіе, что Джерардъ разводится съ ней. Малодушная мысль попросить Гью быть посредникомъ между ней и Джерардомъ была задушена въ самомъ зародышѣ гнѣвной вспышкой гордости. Если она не могла убѣдить своего мужа въ томъ, что она всегда была вѣрна ему, что пользы, если его и убѣдитъ кто-нибудь другой? И, когда она вспомнила, какъ она сама публично обвиняла себя въ супружеской невѣрности и пыталась яснѣе представить себѣ, въ чемъ она себя обвиняла, ее бросало въ жаръ и потъ. Наконецъ, она уснула. Пришло утро, но не принесло съ собою письма отъ Джерарда, съ мольбою о прощеніи, какъ она смутно надѣялась. Очевидно, рѣшеніе его принято безповоротно. Подъ вечеръ она съѣздила въ Сеннингтонъ и сама присмотрѣла за укладкой своихъ вещей. Горничная Дженъ помогала ей, по временамъ бросая испуганные взгляды на застывшее лицо своей барыни и смутно понимая, какая мука таится подъ этимъ внѣшнимъ спокойствіемъ. Еслибъ Ирена ходила по комнатамъ, ломая руки, плача и рыдая, то Дженъ плакала бы вмѣстѣ съ нею, но въ лицѣ Ирены было что-то, сковывавшее ея языкъ.

Одинъ разъ это спокойствіе измѣнило Иренѣ — когда она осталась одна наверху, въ комнатѣ, которая раньше служила дѣтской, съ высокой рѣшеткой у камина, говорившей о ея прежнемъ назначеніи. Когда Мерріамы сняли этотъ домъ отъ прежнихъ жильцовъ и отдѣлали его по-своему, этой комнаты они не коснулись. Здѣсь стояла дѣтская кроватка, на которой за время пребыванія здѣсь Ирены спало немало сиротъ, которымъ она временно давала пріютъ. Мысли, которыя навѣвала на нее эта комната, снова пришли къ ней, и она кинулась лицомъ въ подушки.

— Слава Богу, слава Богу, — рыдала она, — что у меня нѣтъ дѣтей!

---

Трехъ дней достаточно, чтобы сенсаціоннѣйшее событіе стало въ Лондонѣ старой исторіей. Эта истина, подобно многимъ другимъ, смиренна и ненавязчива и потому герои сенсаціи рѣдко помнятъ о ней. Улица уже позабыла о существованіи Гью, но Гью переоцѣнивалъ ея памятливость и старательно избѣгалъ попадаться на глаза людямъ улицы. Вэстъ-Эндъ же не зналъ его. Цѣлыми днями онъ или бѣгалъ изъ угла въ уголъ по своему кабинету, или же проводилъ время за городомъ, въ прогулкахъ пѣшкомъ и на велосипедѣ, вдыхая полной грудью вольный весенній воздухъ и топя заботы въ опьяненіи движеніемъ и свободой.

Къ нему еще не вернулось душевное равновѣсіе, подорванное нежданнымъ и необычнымъ финаломъ суда надъ нимъ. Онъ не зналъ, чѣмъ считать себя: рыцаремъ или глупцомъ — бѣднымъ Донъ-Кихотомъ, развѣнчаннымъ какъ разъ въ тотъ моментъ, когда онъ украсилъ себя шлемомъ съ перьями, или жалкой маріонеткой, пляшущей на потѣху судьбѣ, которая дергаетъ ее за веревочку. Онъ рисковалъ жизнью, презирая себя, ради честнаго слова и ради женщины, которую онъ презиралъ: жизнь его была спасена цѣною чести единственной женщины въ мірѣ, за которую онъ тысячу разъ умеръ бы съ радостью. Въ концѣ концовъ, выиграла ли отъ этого его честь? Положеніе его безспорно было трагическое и въ то же время смѣшное.

Свиданіе съ Иреной и Джерардомъ, можетъ быть, и помогло бы ему вернуть это утраченное душевное равновѣсіе. Но до сихъ поръ ему въ этомъ отказывали. На оба его письма Ирена отвѣтила: „Не теперь — немного погодя“. Деликатность требовала отъ него безусловнаго повиновенія. Но сердце его, переполненное черезъ край признательностью, рвалось неудержимо къ этимъ двумъ друзьямъ, принесшимъ ради него такую жертву, для которой нельзя было найти словъ благодарности. И въ то же время онъ съ грустной ироніей спрашивалъ себя: „Нужна ли была эта жертва? Неужели присяжные осудили бы его, послѣ того, какъ Гардинеръ вывернулъ на изнанку всѣ свидѣтельскія показанія?“ Холодный разумъ твердо и увѣренно отвѣчалъ: „Нѣтъ“. Но тѣмъ двоимъ не надо знать этого и пусть они никогда не узнаютъ. Онъ страшно стосковался по Иренѣ.

На третій день послѣ суда къ нему зашелъ пріятель, Каюсакъ, толстенькій, румяный, въ золотыхъ очкахъ, журналистъ, занимавшій видное положеніе въ одной изъ большихъ ежедневныхъ газетъ. Часъ былъ ранній, но Гью былъ уже одѣтъ и собирался выйти изъ дому на обычную прогулку.

— Мнѣ надо вывѣтрить изъ себя воспоминаніе о тюрьмѣ, — объяснилъ онъ, пожимая руку другу. — Мнѣ ничего сейчасъ не нужно, кромѣ воздуха и солнца. Но ты почему поднялся такъ рано?

— Изъ эгоизма. Я пришелъ къ тебѣ просить милости.

— Нашелъ къ кому пріііти!

— Какіе у тебя планы? — спросилъ Каюсакъ, усаживаясь въ кресло.

Гью безпомощно развелъ руками. — Какіе у меня могутъ быть планы? Я — пропащій человѣкъ.

— Дорогой мой, свѣтъ забывчивъ; одни забудутъ, другіе простягъ. Я въ послѣднее время много бывалъ на людяхъ, именно для того, чтобъ позондировать публику. Геройство искупаетъ многое. Прости за откровенность.

— А тѣ двое?

— Кто? Мерріамы? Конечно, о нихъ много говорятъ.

— Я знаю. Слушай — вотъ ты спрашиваешь, какіе мои планы. Одно могу сказать. Нога моя не будетъ въ домѣ, гдѣ меня простили, а Мерріамовъ осуждаютъ.

— Ты меня извини, Кольманъ, — нѣсколько сбитый съ толку, началъ Каюсакъ, — это, разумѣется, щекотливая тема — но почему ты, говоря о нихъ, объединяешь ихъ въ одно цѣлое? Мерріамъ не нарушилъ никакихъ приличій; разумѣется, онъ будетъ принятъ всюду, какъ и прежде.

— Онъ потребуетъ того же и для своей жены.

— Но неужели же они продолжаютъ жить вмѣстѣ, какъ будто ничего не случилось?

— Именно, какъ будто ничего не случилось, — отвѣтилъ Гью съ убѣжденностью невѣденія.

— И твои отношенія съ ними остаются прежними?

— Конечно, — сказалъ Гью.

Каюсакъ въ полномъ недоумѣніи поднялся съ кресла.

— Ну, знаете, вы удивительные люди, всѣ трое! Но свѣту этого не переварить — даже и мнѣ это кажется немножко черезчуръ, а я не очень щепетиленъ. Чортъ побери! Мерріамъ въ роли mari complaisant — вотъ ужъ отъ кого не ожидалъ! Я пораженъ, честное слово. Я лучше въ другой разъ зайду къ тебѣ. Мнѣ надо сначала переварить это.

Поліандрія на Огненной Землѣ въ этнологическомъ смыслѣ интересна, но въ Англіи она представляется совсѣмъ въ иномъ видѣ, и чистоплотный британецъ былъ непріятно изумленъ.

Гью, отрывисто засмѣявшись, нагналъ гостя, взялъ его за плечо и повернулъ назадъ.

— Глупый ты человѣкъ! Неужели же ты думаешь, что я сталъ бы такъ разговаривать съ тобой о своихъ интимныхъ дѣлахъ, еслибъ дѣло обстояло такъ, какъ ты думаешь? Неужели тебѣ даже въ голову не приходило, что все это показаніе м-рсъ Мерріамъ — ложь отъ начала до конца, что исторія объ измѣнѣ вымышлена, и м-рсъ Мерріамъ — чистѣйшая изъ женщинъ и, какъ жена, вполнѣ безупречна, что это былъ послѣдній отчаянный шагъ двухъ героическихъ друзей, чтобы спасти жизнь третьему?

Румяное лицо журналиста выразило растерянность и изумленіе. Онъ опустился въ кресло, бормоча какія-то невнятныя извиненія.

— Ты окончательно убилъ меня! — воскликнулъ онъ наконецъ. — Ну, конечно, я повѣрилъ, какъ повѣрили судья, присяжные, пресса, публика, — сердечно тебѣ признателенъ, что ты сказалъ мнѣ.

Неожиданно онъ сталъ очень серьезнымъ.

— Но сознаешь ли ты, что ты совершилъ ужасающую нескромность?

— Сказать тебѣ?

— Да.

— Я немножко знаю людей, — величаво отвѣтилъ Гью.

— Людей нельзя знать, какъ нельзя знать въ спокойную погоду, какимъ будетъ судно въ бурю. Я самъ въ себѣ не увѣренъ, что я не сдѣлаю гадости, если дѣло будетъ стоить того; я постараюсь удержать это въ секретѣ, но больше ты ужъ никому не повѣряй его. Кто-нибудь проболтается, дойдетъ до полиціи — и твою героиню привлекутъ къ суду за лжесвидѣтельство. Тебѣ бы и самому слѣдовало бы это знать.

Гью взволнованно шагалъ по комнатѣ.

— Ты правъ. Разумѣется, я зналъ это, но какъ-то смутно — вѣдь я дошелъ почти до, сумасшествія — ты не можешь себѣ представить, какою мукой былъ для меня весь, этотъ мѣсяцъ, — одинъ Богъ знаетъ, что я вынесъ! — Ты первый, человѣкъ, съ которымъ я заговорилъ.объ. этомъ. Я не могъ допустить, чтобы ты дурно думалъ о ней, и мнѣ такъ отрадно, было увидѣть твою добрую, честную рожу, что я не выдержалъ. До сихъ поръ я какъ-то не сознавалъ, что, для того, чтобы спасти ее отъ каторги, я долженъ сложа руки смотрѣть, какъ свѣтъ забрасываетъ ее грязью. Какою сложною становится, жизнь, какъ только она сходитъ съ рельсовъ!…

— Зачѣмъ, мучить себя ложными аналогіями? — возразилъ Каюсакъ. — Мнѣ тоже осточертѣли рельсы, и я бы не прочь сойти съ нихъ. Потому я и спрашивалъ тебя, какіе твои планы относительно ближайшаго будущаго.

— Адвокатуру я бросаю, — Гью невольно вздрогнулъ, — по крайней мѣрѣ, уголовную практику. Потому я и говорилъ, что я пропащій человѣкъ!

— И опять-таки ты не понялъ меня, — улыбнулся Каюсакъ. — Ты забываешь, что я пришелъ съ просьбой — я хочу взять отпускъ и уѣхать заграницу. — Почему непремѣнно въ августѣ? Вѣдь, можно и сейчасъ. Жена не хочетъ ѣхать. А я не люблю путешествовать одинъ. Можетъ быть, ты сжалишься и поѣдешь со мной?

Гью, сразу оцѣнилъ побужденіе друга и порывисто схватилъ его руку.

— Я не стану благодарить тебя. Есть дружескія услуги, которыя выше благодарности. Разумѣется, я ѣду съ тобой, и еще охотнѣе теперь, когда я все сказалъ тебѣ. Но все-таки мнѣ хотѣлось бы до отъѣзда повидаться съ Мерріамами.

Каюсакъ поднялъ брови.

— Ты еще не видался съ ними?

Этотъ вопросъ нѣсколько смутилъ Гью. Онъ началъ объяснять и спутался.

— Ну, что жъ, устраивай свои дѣла, — сказалъ на прощанье Каюсакъ. — Время терпитъ, я могу и подождать..

Добрый самарянинъ ушелъ, а Гью нѣкоторое время. стоялъ въ раздумьи у окна, глядя на залитую солнцемъ улицу. Онъ уже много лѣтъ былъ друженъ съ Каюсакомъ и его женой. И съ Мерріамами они оба были дружны. Но до сихъ поръ онъ, какъ всегда, былъ сдержанъ и въ свою личную жизнь ихъ не посвящалъ. И теперь самъ дивился, съ. чего это онъ вдругъ сталъ изливаться. Правда, за Каюсака можно было быть спокойнымъ, что онъ не, выдастъ. тайны. Но, вѣдь, онъ точно такъ же могъ бы проболтаться, и менѣе добросовѣстному другу, который пришелъ бы къ нему выразить сочувствіе. Эта мысль была мучительна. Какъ онъ распустилъ себя за этотъ годъ! Ослабъ волею, сталъ малодушничать, разучился дѣлать логическіе выводы. Каюсакъ пристыдилъ и подбодрилъ его, и теперь онъ съ огорченіемъ раздумывалъ о послѣдствіяхъ сдѣланнаго Иреной.

Физическая потребность въ воздухѣ и солнцѣ, потребность въ быстромъ движеніи, которое бы помогло забыться, выгнали его изъ дому. Онъ проѣхалъ на велосипедѣ черезъ весь Сеннингтонъ и дальше, по шоссе, и выѣхалъ въ открытое поле. Въ этотъ день онъ сдѣлалъ нѣсколько десятковъ миль по пустыннымъ, свободнымъ дорогамъ съ такою быстротою, съ какою ѣздятъ только на гонкахъ. И отъ этого кровь быстрѣе бѣжала по жиламъ и въ чисто физическомъ наслажденіи быстрымъ движеніемъ тонули мысли. Это было именно то состояніе, въ которомъ человѣкъ, въ болѣе элементарныя времена, способенъ былъ безоружнымъ радостно кинуться въ битву: новѣйшая цивилизація на мѣсто битвъ подсунула велосипедъ. Можетъ быть, въ конечномъ счетѣ мы и не смѣшнѣе нашихъ предковъ.

Уже вечерѣло, когда Гью возвращался по Хэзъ-Родъ, весь въ пыли и страшно усталый. Проѣзжая мимо дома Мерріамовъ, онъ съ грустью взглянулъ на него. Въ окнахъ было еще темно. И весь домъ имѣлъ какой-то странный видъ заброшенности. На минуту ему захотѣлось остановиться и позвонить, просить, чтобы его приняли, пережить, наконецъ эту странную первую встрѣчу — вѣдь, откладывать ее на неопредѣленный срокъ еще страннѣе. Щекотливость положенія Ирены, ея щепетильность были ему понятны; притомъ же она все-таки дважды писала ему. Но молчаніе Джерарда было совершенно непостижимо. Быть можетъ, онъ ждетъ, чтобы Гью, все-таки, самъ, не взирая на письма Ирены, взялъ на себя иниціативу? Искушеніе было сильное, но привычка повиноваться Иренѣ побѣдила его. Онъ поѣхалъ дальше, стараясь думать о мелочахъ повседневной жизни. Вотъ сейчасъ онъ пріѣдетъ домой, выкуритъ сигару и завалится спать, какъ колода. Ужъ сегодня онъ навѣрное уснетъ превосходно. Сколько недѣль онъ не спалъ, какъ, слѣдуетъ!. Наканунѣ ему приснилась Минна, и сонъ былъ такъ ужасенъ, что онъ потомъ не могъ уснуть до утра. Гдѣ-то она теперь?

Какая-то женщина впереди переходила дорогу. Онъ далъ звонокъ, чтобы предупредить ее. Женщина обернулась. Онъ узналъ Ирену. Мгновенно онъ соскочилъ со своего стального коня и очутился возлѣ нея. Она протянула ему руку, искренно глядя ему въ лицо.

— Сама судьба столкнула насъ. Еслибъ вы знали, какъ я жаждалъ этой встрѣчи!

— Я не могла позвать васъ, — отвѣтила она. — Были причины…

— Я знаю. Я терпѣливо ждалъ. Но вы же понимаете, что я долженъ чувствовать по отношенію къ вамъ и Джерарду? Я только не умѣю выразить…

— Съ Джерардомъ вы видѣться не должны, — сказала она слегка упавшимъ голосомъ. — Пожалуй, лучше было бы вамъ и со мною не видаться… Что пользы словами выражать благодарность? Мы слишкомъ хорошо понимаемъ другъ друга для того, чтобы нуждаться въ словахъ. Отчего бы вамъ не поѣхать куда-нибудь отдохнуть? Это было бы самое лучшее для всѣхъ насъ. Не обижайтесь, право, не за что. Но вы сдѣлаете то, о чемъ я васъ прошу?

— Все, чего бы вы ни потребовали. Я и самъ рѣшилъ уѣхать — заграницу, съ Каюсакомъ — и только ждалъ, пока увижусь съ вами. Но я не понимаю…

Онъ остановился, тревожно вглядываясь въ нее. Не смотря на сгущающіяся сумерки, онъ видѣлъ; что лицо у нея совершенно больное, измученное.

— Лучше ужъ прямо сказать вамъ, — начала она съ нежданной рѣзкостью, подходя къ нему ближе и берясь за ручку его велосипеда. — Вы дѣлаете ту же ошибку, какую сдѣлала я, думая, что Джерардъ сочувствуетъ происшедшему. Онъ страшно разсердился. Мы поссорились изъ за этого. Вотъ почему я не звала васъ. Еслибъ вы могли помочь, я бы васъ вызвала. Но это касается только насъ двоихъ. Лучше предоставить это времени.

Голосъ ея звучалъ такъ спокойно, что онъ даже и не заподозрилъ правды. Съ другой стороны, ему не трудно было понять, что, если Ирена поступила такъ безъ согласія и одобренія мужа, такое публичное приношеніе въ жертву его чести должно было страшно возмутить его. И одной мысли о томъ, что Ирена и Джерардъ поссорились изъ за него, было достаточно, чтобъ онъ онѣмѣлъ отъ огорченія и угрызеній совѣсти.

— Вѣдь не вы же въ этомъ виноваты, милый Гью, — ласково сказала она, утѣшая его. — И не думайте, чтобъ я жалѣла. Придетъ день, когда и Джерардъ увидитъ это въ томъ же свѣтѣ, въ какомъ вижу я.

— Но до того, этотъ раздоръ между вами — изъ за меня — я уже жалѣю, зачѣмъ я не призналъ себя виновнымъ. По крайней мѣрѣ, этимъ все кончилось бы.

Его терзало сознаніе своего безсилія. Какъ успокоить ее? Чѣмъ утѣшить? Онъ терялся. Неожиданно ему пришло на мысль: почему же она бродитъ такъ далеко въ этотъ поздній часъ? Онъ не выдержалъ и спросилъ:

— Я гощу у моей тетки въ Редклиффъ-Гардэнсѣ, — былъ спокойный отвѣтъ. — Это лучше. Дома атмосфера была слишкомъ взвинченная.

— Я не могу осуждать Джерарда, — тихо выговорилъ Гью. — Но все же я думалъ…

Ирена посмотрѣла ему прямо въ лицо.

— Да. Я тоже думала… Мы оба ошибались…

До тѣхъ поръ они стояли на краю дороги. Теперь она повернулась и пошла; и Гью пошелъ съ ней рядомъ, медленно катя свою машину — теперь ненужную, досадную помѣху.

— Вы понимаете теперь, почему я хочу, чтобъ, вы уѣхали на время?..

— Слишкомъ даже хорошо понимаю, — съ горечью отвѣтилъ онъ…

Ирена видѣла, что онъ совсѣмъ не понимаетъ, и невольно бросила на него чисто женскій взглядъ, полублагодарный, полусострадательный.

— Когда же вы уѣзжаете?

— Очень скоро. На-дняхъ, какъ только освободится Каюсакъ. А вамъ хочется, чтобъ я поскорѣе уѣхалъ?

— Я буду чувствовать себя свободнѣй.

— Можно мнѣ прійти проститься съ вами?

— Лучше не надо. Вѣдь для насъ съ вами это не составитъ разницы. Старая дружба остается въ полной силѣ.

Дачи кончились. Они были, уже на краю города. Ирена остановилась.,..

— Теперь поѣзжайте, — сказала она, протягивая ему. руку.

Онъ понялъ, что дѣйствительно пора разстаться. Они оба были точно клейменные, и нѣкоторые прохожіе уже бросали на нихъ любопытные взгляды.

— Я буду жить заграницей, пока вы не разрѣшите мнѣ вернуться..

Она грустно улыбнулась. Ужъ она-то, конечно, не вызоветъ его изъ этого добровольнаго изгнанія. Но все же она кивнула головою въ знакъ согласія. Онъ сжалъ ея руку, шепнулъ: „Благослови васъ Боже!“ и поѣхалъ дальше.

Первая встрѣча, которой оба ждали съ такимъ волненіемъ и тревогой, наконецъ, миновала. Она дорого обошлась Иренѣ. Теперь она чувствовала себя совсѣмъ разбитой. Обманъ былъ чуждъ ея натурѣ, грѣшившей всегда, наоборотъ, избыткомъ искренности. Но, все же, когда Гью скрылся изъ глазъ ея въ надвигающихся сумеркахъ, у нея невольно вырвался не то вздохъ, не то стонъ облегченія, и она ускорила шаги.

XVI.

— Скажите мнѣ, Гарроуэй, — говорилъ Джерардъ, — вотъ вы нашъ общій другъ, вы рады были бы оправдать и мою жену, и Кольмана, — скажите, какъ по вашему: развѣ можно вѣрить тому, что она разсказываетъ?

— Я бы на вашемъ мѣстѣ пока не углублялся въ это, — осторожно отвѣчалъ адвокатъ. — Провѣрьте, наведите справки; всякое сомнѣніе слѣдуетъ толковать въ ея пользу.

— Но вѣдь тутъ никакихъ сомнѣній быть не можетъ. Тутъ одно логически вытекаетъ изъ другого. Кольманъ былъ по уши влюбленъ въ нее еще до того, какъ мы поженились. Да и потомъ не скрывалъ, что любитъ ее. Во всѣхъ этихъ ея дурацкихъ филантропическихъ затѣяхъ онъ всегда поддерживалъ ее, и они были заодно. Онъ вѣчно былъ у нея и на языкѣ, и въ мысляхъ — вѣчно торчалъ у насъ въ домѣ, особенно въ мое отсутствіе. Я помню, какъ онъ разъ чуть не схватилъ меня за горло, когда я позволилъ себѣ сказать, что и у Ирены есть свои недостатки. Вы почитайте его стихи, въ которыхъ онъ воспѣваетъ ее. Все та же исторія. Теперь дальше. Его обвиняютъ въ убійствѣ. Онъ молчитъ, словно воды въ ротъ набралъ. Я первое время не вѣрилъ, что тутъ замѣшана женщина. Но потомъ мы всѣ пришли къ убѣжденію, что только этимъ и можно объяснить его молчаніе. Всѣ мы недоумѣвали, кто бы могла быть эта женщина. Жена моя съ ума сходила отъ тревоги, но все-таки изо дня въ день ходила въ судъ и высиживала всѣ засѣданія. Мы знаемъ, на что способна женщина, когда ей нужно скрыть что-нибудь. Помните тотъ случай, когда барышня-аристократка родила ребенка и потомъ, какъ ни въ чемъ не бывало, съ улыбкой на губахъ, вернулась въ бальную залу? Поведеніе Ирены, по-моему, вовсе не свидѣтельствуетъ объ ея невинности. Она крѣпится до конца; но, когда видитъ, что петля уже затягивается у него на шеѣ, нервы ея сдаютъ, и вся правда выходитъ наружу. Вѣдь она же подъ присягой все это показала — и какъ цинично! — безъ малѣйшаго смущенія — только женщина способна на такое безстыдство. Какія же послѣ этого могутъ, быть сомнѣнія? И я — я теперь посмѣшище всей Англіи…

Его спокойный тонъ и видъ оскорбленнаго достоинства, невольно вызывали сочувствіе Гарроуэя.

— Да, скверная исторія, — выговорилъ этотъ послѣдній, грызя кончикъ своего гусинаго пера и отодвигая отъ, стола: кожаное кресло, на которомъ онъ сидѣлъ. Разговоръ происходилъ въ его конторѣ.

— Такъ вы согласны со мной, что ея объясненіе не выдерживаетъ критики?

— Во всякомъ случаѣ оно мало правдоподобно… Болѣе, вѣроятно другое, — отвѣтилъ Гарроуэй.

Таковъ былъ судъ надъ Иреной. Джерардъ вздохнулъ съ облегченіемъ. Гарроуэй былъ человѣкъ вліятельный въ томъ кружкѣ, въ которомъ вращались Мерріамы; какъ судитъ онъ, такъ, очевидно, будутъ судить и другіе. А Джерарда очень волновалъ вопросъ, какъ отнесется общество къ его разводу. Поэтому онъ и нанесъ визитъ Гарроуэю въ его конторѣ и приступилъ прямо къ сути дѣла съ прямотой, которою онъ вообще не отличался. Ближайшая цѣль была достигнута — приговоръ Иренѣ подписанъ. Самъ онъ считалъ ее виновной. Но какая-то смутная и непріятная боязнь, что его затаенное желаніе можетъ и не осуществиться, и ея невинность еще можетъ бытъ доказана, заставляли его недовѣрять собственному сужденію. И при мысли о разводѣ онъ ощущалъ укоры совѣсти и смутный страхъ, что общество, чего добраго, можетъ стать на сторону его жены. Пойти противъ теченія у него не хватило бы духу и, чтобы придать себѣ больше стойкости, онъ искалъ поддержки въ общественномъ мнѣніи. Несмотря на то, что онъ упорно и настойчиво вѣрилъ въ виновность жены, почему-то ему все время казалось, что, требуя развода, онъ совершаетъ большую несправедливость по отношенію къ Иренѣ. — Я не мстительный человѣкъ, Гарроуэй, — послѣ минутнаго молчанія продолжалъ Джерардъ, — я хочу только положить конецъ совмѣстной жизни, продолженіе которой было бы комедіей. Нельзя даже сказать, чтобы я отдавалъ ее на поруганіе. Она сама это сдѣлала.

— Все-таки я на вашемъ мѣстѣ не спѣшилъ бы, — сказалъ Гарроуэй. — Можетъ быть вы еще передумаете и простите ее. Это бываетъ. Я зналъ людей, которые дѣлали это, и безъ урона своему достоинству.

— Не думаю, чтобъ я простилъ ее. Не думаю, чтобъ и она сама желала этого. Дѣло въ томъ, что бракъ нашъ съ самаго начала былъ неудачнымъ. Неподходящіе мы люди. Если я разведусь съ ней, она можетъ выйти за Кольмана. Я же — сохрани меня Боже, чтобы я еще когда-нибудь связался съ женщиной! — такъ что развода я хочу не для себя. А мести — еслибъ я искалъ мести, я бы, наоборотъ, не развелся, съ нею, и не далъ бы ей свободы. Гражданскаго иска я, разумѣется, предъявлять не буду.

— Вамъ придется дѣйствовать самому, безъ адвоката.

— Конечно, — сказалъ Джерардъ, слегка краснѣя.

Гарроуэй всталъ и зашагалъ по комнатѣ, заложивъ руки за спину.

— Я не вижу, другого выхода изъ этого, Мерріамъ, — сказалъ онъ. — Я надѣялся, что вы. простите ее, что потомъ вы снова примете ее къ себѣ. Она мнѣ нравится, люблю я ее. Чортъ возьми! да я васъ всѣхъ троихъ люблю. Эта исторія меня совсѣмъ перевернула. Сперва это дѣло объ убійствѣ, — а теперь это. Да, пожалуй, вы и правы. Такъ будетъ лучше. Пусть хоть кто-нибудь будетъ счастливъ. Вы поступаете великодушно, но все-таки мнѣ хотѣлось бы, чтобъ вы немножко пощадили ее, — если только вамъ не къ спѣху.

— Мнѣ къ спѣху, — возразилъ Джерардъ. — Я хочу уѣхать и подальше. Я не вижу надобности удручат. себя этой работой, которая мнѣ не по. душѣ. Еслибъ не жена, я давно бы бросилъ практику. У меня есть свои шесть сотенъ въ годъ. Съ меня довольно. На кой мнѣ чортъ добровольно мучить себя?.

— Что же вы думаете дѣлать?….,

— Поѣду въ Южную Африку, буду охотиться на крупную дичь. Это мечта моей жизни. Мнѣ душно здѣсь, въ столичной атмосферѣ. Хочется вздохнуть полной грудью. Я знакомъ съ Фрипвитлемъ — онъ большой человѣкъ въ этой области. Онъ черезъ два-три мѣсяца ѣдетъ въ Южную Африку. Зачѣмъ мнѣ упускать такой случай, когда и я могу поѣхать вмѣстѣ съ нимъ, только бы мнѣ къ этому времени устроить свои дѣла. Такъ что, я хочу начать дѣло.сейчасъ же.

Гарроуэй мрачно кивнулъ головой.

— Я.понимаю…

Онъ прошелся по комнатѣ и остановился передъ Джерардомъ.

— Но, все-таки, знаете, Мерріамъ: я съ радостью отдалъ бы тысячу фунтовъ за то, чтобъ была доказана невинность вашей жены.

— Я отдалъ бы все, что имѣю, за то, чтобъ увѣровать въ ея невинность, — возразилъ Джерардъ. Но онъ и самъ чувствовалъ, что говоритъ неискренно. Я не собирался просить васъ, чтобъ вы взяли на себя вести это дѣло, — добавилъ онъ, немного погодя.

— Надѣюсь, — сухо сказалъ Гарроуэй.

Они пожали другъ другу руки и разстались.

Выйдя на улицу, Джерардъ съ облегченіемъ перевелъ духъ, и выраженіе полной достоинства скорби исчезло съ его лица. Онъ шагалъ бодро, почти весело — своимъ визитомъ къ Гарроуэю онъ остался весьма доволенъ. Еслибъ его поведеніе было низкимъ или жестокимъ, Гарроуэй протестовалъ бы и безцеремонно, такъ какъ онъ въ выраженіяхъ вообще не стѣсняется. Очевидно, иного выхода нѣтъ. И, чѣмъ скорѣе, тѣмъ лучше. Когда онъ свернулъ на Чэнсери Лэнъ, дѣвочка-цвѣточница протянула ему корзинку съ фіалками. Онъ купилъ букетикъ и воткнулъ его въ петлицу, чего не дѣлалъ уже много лѣтъ, такъ какъ никогда особенно не заботился, о своей внѣшности. Но сегодня онъ чувствовалъ себя по-праздничному. Впереди улыбалась перемѣна жизни, свобода и отсутствіе всякихъ стѣсненій.

Со дня гнѣвнаго объясненія съ Иреной прошло двѣ недѣли. Джерардъ провелъ ихъ въ усадьбѣ своего друга Вэстона, одинъ, такъ какъ хозяинъ находился въ отсутствіи; гулялъ, удилъ рыбу, а въ промежуткахъ раздумывалъ о своихъ обидахъ. Въ порывѣ злобы и негодованія онъ былъ грубъ съ Иреной, какъ это свойственно людямъ грубымъ отъ природы, когда они чувствуютъ себя обиженными. Инстинктивно онъ направилъ ударъ въ самое ея больное мѣсто, разбивъ кумиръ, который она идеализировала. Онъ ушелъ отъ нея въ ярости. Хорошо, что въ этотъ день онъ не столкнулся съ Гью. Среди сельской тишины злоба его постепенно остыла, но изъ нея родились новыя чувства, которыя при ближайшемъ разсмотрѣніи оказывались не особенно ужъ непріятными. Когда-то онъ очень былъ влюбленъ въ Ирену, но въ своихъ привязанностяхъ онъ вообще не отличался постоянствомъ. Какъ женщина, она давно перестала волновать его и за послѣдніе годы его чувства къ женѣ въ значительной мѣрѣ остыли. Слѣдовательно, вызвать въ немъ жгучее горе, острую ревность, уязвить его въ сердце своей измѣной она не могла. По правдѣ говоря, она порядкомъ ему надоѣла, и, какъ многихъ мужчинъ, его удерживали только честность, привычка и остатокъ привязанности. Она утомила его своею экспансивностью, своей постоянной взвинченностью, своими стараніями втащить и его на тѣ высоты, на которыхъ ей желательно было обитать. Никогда ему не было съ ней удобно и легко: все время приводилось подтягиваться, притворяться, жить жизнью, чуждой его природѣ. Въ безсознательной ежедневной борьбѣ двухъ индивидуальностей побѣждаетъ и болѣе сильная и болѣе тонкая. Джерардъ уступалъ просто потому, что онъ боялся противиться. Но все время ему было немного обидно за свою уступчивость.. И теперь эти накопившіяся обиды толкали его на окончательный разрывъ.

Фіалки въ петличкѣ были символомъ буйнаго расцвѣта этихъ новыхъ чувствъ въ его душѣ. Онъ шелъ по набережной и чувствовалъ, какъ кровь стучитъ ему въ виски. Свѣжій вѣтеръ рябилъ поверхность рѣки и въ каждой струйкѣ, въ каждой морщинкѣ ея играло солнце, на синемъ небѣ красиво выдѣлялся силуэтъ бѣлой чайки. Мимо проворно шмыгали пароходы, на которыхъ всегда кажется такъ обманчиво и весело и людно, и отъ этого вся жизнь кругомъ казалась вольной и: веселой. У каждаго человѣка бываютъ моменты, когда онъ особенно чувствителенъ къ внѣшней обстановкѣ. У Джерарда они были рѣдки, но этотъ моментъ былъ такимъ. Жизнь сдержала свои обѣщанія. Весь міръ былъ открытъ для него. Онъ чувствовалъ себя великодушно настроеннымъ по отношенію къ Гью, почти благодарнымъ ему за то, что онъ онъ даетъ ему возможность начать жизнь сначала. Онъ еще молодъ; ему всего 35 лѣтъ. Недавно полученное наслѣдство избавляетъ его отъ необходимости заниматься практикой, утомительной и малодоходной. Перегнувшись черезъ парапетъ, онъ смотрѣлъ въ воду, и ему уже мерещились всѣ радости вольной охотничьей жизни. Теперь онъ уже не старался скрыть отъ себя своей искренней радости по поводу того, что онъ освободился отъ Ирены.

---

И вотъ почему, нѣсколько дней спустя, Каюсакъ, сидѣвшій на верандѣ своего отеля въ Авиньонѣ, просматривая почту, поданную темнокожимъ лакеемъ, съ изумленіемъ увидѣлъ, что Гью вскочилъ на ноги, блѣдный, дрожа отъ гнѣва и швырнулъ на полъ письмо, которое онъ держалъ въ рукахъ.

— Негодяй! мерзавецъ!

Каюсакъ вопросительно уставился на него изъ подъ золотыхъ очковъ.

— Онъ началъ дѣло о разводѣ — изъ за нарушенія супружеской вѣрности — такъ что виновной стороной оказывается она! Ты понимаешь это?

— Не кричи такъ, голубчикъ. Присядь, пожалуйста, — спокойно молвилъ Каюсакъ.

Гью машинально повиновался, теребя усы, и продолжалъ голосомъ, вдругъ охрипшимъ отъ усилій не повышать его:

— Онъ вѣритъ этой сказкѣ. И на основаніи ея ведетъ дѣло о разводѣ. Женщина, которая боготворила его, поклонялась ему, какъ кумиру! — послѣдній песъ дворовый и тотъ бы понялъ. Господи, Каюсакъ! Я пристрѣлю его, если только увижу. Такіе люди недостойны, жить. Отшвырнуть отъ себя такую женщину! Ей-богу, я убью его.

— Да полно тебѣ, сумасшедшій!

— Я не въ состояніи сидѣть здѣсь. Пойдемъ пройдемся. На ходу мнѣ будетъ легче.

Каюсакъ сунулъ въ карманъ свои письма и пошелъ съ нимъ. Они прошли мимо нахмуренной громады стараго Папскаго дворца съ его безчисленными башнями и бойницами и вышли на бульваръ. Полдневное солнце жгло нестерпимо. Подъ ними извивалась голубая Рона, орошавшая этотъ садъ южной Франціи. Солнце, спокойная картина природы и близость сочувствовавшаго, но разсудительнаго Каюсака постепенно успокоили гнѣвъ и досаду Гью.

— Неужели же ты не подозрѣвалъ, что этимъ можетъ кончиться? — спрашивалъ Каюсакъ, увлекая друга подъ тѣнь деревьевъ.

— Мнѣ и во снѣ не снилось. Неужели же ты думалъ, что, еслибъ я зналъ это, я сидѣлъ бы сложа руки? Я вѣдь зналъ, что они поссорились. Она сказала мнѣ. Но я не видѣлъ въ этомъ ничего неестественнаго. Есть жертвы, которыя; не по плечу обыкновенному дюжинному человѣку. Она думала, что онъ — такой же, какъ она. Я зналъ, что онъ не такой. Впрочемъ, въ теченіе двухъ-трехъ, дней и я вѣрилъ этому — послѣ суда. Потомъ настало разочарованіе. Ты былъ правъ, говоря, что человѣка нельзя знать, если видѣлъ его только въ спокойномъ состояніи. Пришла гроза — вотъ онъ и показалъ себя. Онъ не хуже и не лучше, чѣмъ вонъ хоть бы тотъ господинъ съ бѣлымъ зонтикомъ и съ жировыми складками на шеѣ. Въ концѣ концовъ я даже сталъ сочувствовать ему. Какое, въ сущности, я имѣлъ право ожидать, чтобъ человѣкъ ради меня принесъ, такую жертву? Примирить ихъ было не въ моей власти. Она настаивала, чтобъ я уѣхалъ на нѣсколько недѣль — пока все не уладится. Но ни на: одну секунду мнѣ и въ голову не приходило, что онъ сомнѣвается. Мы дружны съ нимъ съ дѣтства — всегда были близкими друзьями. Ни одного слова между мною и его женой не было сказано такого, котораго бы онъ не зналъ. Не долженъ былъ, не могъ онъ усумниться въ ней. Еслибъ вотъ сейчасъ ударилъ громъ, я не былъ болѣе пораженъ, чѣмъ я пораженъ этой ужасной вѣстью.

— Сказать тебѣ по секрету, я давно ужъ замѣтилъ, что у вашего кумира глиняныя ножки. По своему, онъ даже славный малый — обыкновенный средній человѣкъ, живущій ощущеніями

— Но ей то, ей то каково убѣдиться въ этомъ! Это убьетъ ее.

— Не понимаю, почему сна тебѣ не сказала до отъѣзда.

— Я не допытывался. Не знаю и знать не хочу; значитъ, у нея были на то свои причины. Я никогда не заносилъ ее въ „скучную категорію“ обыкновенныхъ женщинъ. И подумать только, что этотъ человѣкъ — да не можетъ же быть, Каюсакъ! Не вѣрю, чтобъ онъ считалъ ее способной на это — это какая то гнуснѣйшая подлость съ его стороны!

Каюсакъ терпѣливо выслушивалъ этотъ потокъ негодующихъ рѣчей. Они вернулись въ городъ; Гью первымъ дѣломъ побѣжалъ на телеграфъ и послалъ телеграмму: „Ты съ ума сошелъ. Ѣду! Кольманъ“.

— Надѣюсь ты съ горяча не натворилъ никакихъ бѣдъ? — сказалъ Каюсакъ, дожидавшійся на улицѣ.

— Я только телеграфи

— ровалъ ему, что я возвращаюсь. Я долженъ ѣхать сегодня же. Прости, дружище; я знаю, что это гнусность по отношенію къ тебѣ; Но, видишь ли, я не могу иначе. Я долженъ, увидать его — остановить эту гнусность и приволочь его къ женѣ, чтобы онъ на колѣняхъ вымолилъ у нея прощеніе.

— Послушайся совѣта трезваго человѣка, Кольманъ, и повидайся сначала съ мистриссъ Мерріамъ.

Совѣтъ былъ излишенъ. Сердце Гью и такъ безумно жаждало Ирены. И въ его благодарности звучала нотка ироніи.

Нѣсколько часовъ спустя Каюсакъ провожалъ его на вокзалъ.

— Я у тебя кругомъ въ долгу, дружище, — говорилъ ему на прощанье Гью.

— Каждая минута, проведенная нами вмѣстѣ, была для меня радостью, — искренно отвѣчалъ Каюсакъ.

— И для меня тоже. Эта поѣздка вернула мнѣ бодрость, освѣжила меня. Благодаря тебѣ, теперь я справлюсь и съ этимъ. Еслибъ это пришло тогда въ довершеніе ко всему остальному, это, пожалуй, доканало бы меня. Всему вѣдь есть границы, даже и человѣческой выносливости.

Они простились, и экспрессъ быстро увлекъ Гью на сѣверъ. Онъ сказалъ правду: онъ чувствовалъ себя глубоко обязаннымъ этому доброму, сердечному человѣку, котораго ровный характеръ и спокойное сужденіе дѣйствовали успокоительно на его душевную лихорадку, какъ холодная рука охлаждаетъ пылающій лобъ. Онъ такъ напряженно сдерживалъ себя замыкаясь въ своемъ одиночествѣ весь мѣсяцъ передъ судомъ, что излиться было необходимо. И какое счастье, что подвернулся такой человѣкъ! Онъ съ сердечной благодарностью думалъ о Каюсакѣ.

Заглянувъ въ расписаніе поѣздовъ, онъ невольно посмотрѣлъ, какое сегодня число, и вспомнилъ, что это годовщина его свадьбы. Первая годовщина! Даже не вѣрилось. За этотъ годъ онъ пережилъ десятки лѣтъ. Словно картина далекаго прошлаго, воскресло въ памяти воспоминаніе о первомъ поцѣлуѣ послѣ свадьбы — и невольно въ душѣ поднялось отвращеніе, словно это былъ поцѣлуй вампира. Элементарное половое чувство, когда оно переходитъ въ ненависть, нерѣдко вызываетъ въ мужчинѣ элементарныя проявленія злобы. Изъ-за этого женщинъ такъ часто бьютъ. Гью пытался отогнать отъ себя назойливое воспоминаніе о ласкахъ Минны — забыть объ ея существованіи. Но она была слишкомъ существеннымъ факторомъ въ этомъ разгромѣ нѣсколькихъ жизней, чтобы можно было забыть о ней. Что же сталось съ нею? Онъ стиснулъ кулаки и пожелалъ ей смерти.

Но все таки его продолжалъ мучить несуразный вопросъ: что сталось съ Минной?

Мимо промчался встрѣчный поѣздъ. Былъ ли то капризъ судьбы или результатъ подсознательныхъ телепатическихъ вліяній, не менѣе странныхъ? Этотъ встрѣчный поѣздъ увозилъ Минну, только что оправившуюся послѣ долгой болѣзни, въ Марсель, гдѣ она должна была сѣсть на пароходъ, идущій въ Смирну. Такимъ образомъ мужъ и жена въ сумеркахъ разминулись другъ съ другомъ въ первую годовщину своей свадьбы, и душа каждаго изъ нихъ была полна страстной злобы къ другому и отреченія отъ него.

И въ обоихъ случаяхъ всему причиной была женщина съ сверкающими глазами; одинъ боготворилъ ее, другая ея боялась и завидовала ей.

XVII.

Поѣздъ медленно подошелъ къ платформѣ вокзала Викторія, опоздавъ ровно на три четверти часа. Гью, сгорая отъ нетерпѣнія, стоялъ у полуоткрытой двери. Онъ телеграфировалъ изъ Парижа Иренѣ, что въ восемь будетъ у нея. А теперь было почти восемь. Надо прямо съ вокзала ѣхать къ ней, такъ какъ онъ рѣшилъ объясниться съ ней сегодня же на чистоту, а итти къ ней поздно вечеромъ неудобно. Портье изъ Гросвеноръ-отеля поспѣшилъ на его зовъ и принялъ отъ него дорожный мѣшокъ и портъ-пледъ. Передавъ ему и багажную квитанцію, Гью сталъ пробираться сквозь толпу пассажировъ къ выходу, возлѣ котораго стояли извозчики. Но, прежде чѣмъ онъ успѣлъ нанять извозчика, онъ услыхалъ позади себя легкій стукъ каблучковъ и свое имя, произнесенное знакомымъ голосомъ. И поспѣшно обернулся, изумленный, обрадованный.

— Ирена!

— Еще минута, и вы бы уѣхали, не увидавъ меня, — выговорила она, съ трудомъ переводя духъ.

— Вы пріѣхали встрѣтить меня? Я не мечталъ…

— Конечно, не мечтали, — усмѣхнулась она. — Мужчины никогда ни о чемъ не догадаются. Что же вы думали, — что я могу принять васъ въ Редклиффъ-гарденѣ? Тамъ даже имени вашего произносить нельзя. И меня-то терпятъ лишь изъ состраданія. А, еслибъ вамъ указали на дверь, я бы не переварила этого. Къ тому же мнѣ самой хотѣлось видѣть васъ. Вотъ я и пришла.

— И ждали чуть не цѣлый часъ. Какіе мы, мужчины — скоты. Ирена! Я не подумалъ… Простите меня.

— За что? За то, что вы спѣшили мнѣ на помощь? За то, что вы, послѣ сутокъ ѣзды въ вагонѣ, хотѣли мчаться прямо ко мнѣ, не останавливаясь, чтобы поѣсть и вымыть руки? Тутъ нечего прощать.

Они стояли на томъ же мѣстѣ, гдѣ и встрѣтились. Гью тревожно вглядывался въ ея лицо. Оно было спокойное и ласковое; только глаза были какъ будто усталые, да по угламъ нѣжно очерченнаго рта легли складки, которыхъ онъ не видѣлъ раньше. И опять онъ обрадовался — и удивился, ибо думалъ, что горе сломитъ ее. Ему вспомнились его собственныя слова о скучныхъ женщинахъ, отъ которыхъ всегда знаешь, чего ожидать, и онъ улыбнулся.

— Гдѣ же мы будемъ разговаривать, Ирена? — спросилъ онъ съ безпомощностью истаго мужчины.

— Вы куда хотѣли ѣхать? Въ Сеннингтонъ?

— Нѣтъ. Это слишкомъ далеко. Я остановлюсь въ отелѣ.

— Ну, такъ поѣдемте въ вашъ отель.

— Благоразумно ли это будетъ?

Она засмѣялась, немного презрительно.

— Трубочистъ не боится запачкать пальцы, берясь за уголь. Я теперь выше такихъ условностей.

— Вы ошибаетесь. Какъ разъ наоборотъ.

— Я не ошибаюсь, Гью, — возразила она спокойно и твердо. — Ну позвольте мнѣ на этотъ разъ сдѣлать по своему.

Онъ кивнулъ головой въ знакъ согласія, и они пошли.

— Можетъ быть, взять отдѣльный кабинетъ?

— Да, это будетъ удобнѣе.

По пути въ отель оба молчали. Обоихъ расхолаживала мысль о темѣ разговора. Наконецъ, Гью спросилъ:

— Какъ вы угадали, что я выйду на Викторіи, а не на Чарингъ-Кроссѣ?

— Вы телеграфировали: „Буду въ 7.10“. Я взяла путеводитель. Въ Чарингъ-Кроссъ поѣздъ приходитъ пятью минутами позже. Какъ видите, не одни только мужчины умѣютъ разсуждать логично.

Эта шутка, напомнившая ему прежнюю Ирену, ободрила его. Онъ, смѣясь, похвалилъ ее за догадливость.

— Я выбралъ Викторію, потому что это ближе къ вамъ.

Они были уже возлѣ отеля. Гью сходилъ въ контору, объяснилъ, какую комнату ему надо; потомъ лакей ввелъ ихъ въ отдѣльный кабинетъ, зажегъ электричество, спустилъ кружевныя занавѣси и оставилъ ихъ однихъ въ большой, нарядной, немного чопорной комнатѣ.

— Вы, должно быть, очень устали? — съ женской заботливостью сказала Ирена. — Спросите себѣ чего-нибудь поѣсть, а разговаривать будемъ потомъ. Ну, пожалуйста. Я васъ прошу.

Совсѣмъ, какъ прежде. Такая же заботливая, такая же милая. По отношенію къ нему она ничуть не измѣнилась, даромъ, что столько вытерпѣла изъ-за него. Это глубоко растрогало Гью.

— У васъ золотое сердце, Ирена.

Но все же онъ увѣрилъ ее, что вовсе не усталъ и не голоденъ, и опустился въ кресло напротивъ нея, дивясь тому, какъ благотворно дѣйствуетъ на него ея близость, какое спокойствіе она вноситъ въ его душу, даже въ такой моментъ, какъ сейчасъ, наперекоръ бурнымъ чувствамъ, кипящимъ въ его груди. Ирена подняла вуаль и грустно посмотрѣла на него.

— А вы сильно постарѣли. Все лицо въ морщинахъ — не удивительно.

— Всѣ мои бѣды — ничто въ сравненіи съ тѣмъ бѣдствіемъ, которое я навлекъ на васъ.

— Поскольку это ваше дѣло, Гью, вы только раскрыли мнѣ глаза и заставили увидѣть правду.

— Какую правду?

— Я, какъ дурочка, жила въ раю, который сама себѣ выдумала. Теперь я понимаю, что, рано или поздно, разочарованіе должно было прійти. Вмѣсто того, чтобъ постепенно, годами разбивать мои иллюзіи, жизнь вырвала ихъ сразу, съ корнемъ. Можетъ быть, это и лучше. Джерардъ не любилъ меня. И я любила въ немъ — не его, а совсѣмъ другого человѣка, созданнаго моимъ воображеніемъ. Реальное лучше призрачнаго. Теперь я знаю правду — и довольна.

— И онъ узнаетъ правду! — воскликнулъ Гью, вскакивая съ кресла, — Онъ будетъ лизать пыль у вашихъ ногъ, прося у васъ прощенія за смертельную обиду, которую онъ вамъ нанесъ. Я вѣдь, уѣзжая, ничего не зналъ. Попадись онъ мнѣ вчера, когда эта вѣсть дошла до меня, я бы… можетъ быть, и лучше, что мы не встрѣтились. Зачѣмъ вы дали мнѣ уѣхать, зачѣмъ прогнали меня? Сами-то вы знали тогда?

— Да, я знала. Но мнѣ надо было убѣдиться, что въ немъ говоритъ — слѣпая ярость, или что другое, и не одумается ли онъ самъ. И я чувствовала, что вамъ лучше не встрѣчаться, пока вы оба не остынете.

— Но вѣдь я сразу положилъ бы этому конецъ и вернулъ бы вамъ ваше счастье.

— Какъ вы мало меня понимаете! — укоризненно вырвалось у нея.

— Я убѣдилъ бы его, бросилъ бы его къ вашимъ ногамъ. И сдѣлаю это — завтра же.

— Ради Бога, не надо! — съ живостью воскликнула она.

— Я долженъ это сдѣлать. Я не позволю ему волочить ваше имя по грязи судейскихъ дворовъ. Я былъ бы послѣднимъ изъ людей, еслибъ допустилъ это.,

— Какъ вы можете не допустить?

— Я скажу ему, гдѣ я провелъ эту ночь, и докажу, что это правда. Я провелъ ее у женщины — слава Богу, не въ ея объятіяхъ. Вамъ первой я сознался въ этомъ. Вы оба узнаете ея имя и причины моего молчанія.

— Нѣтъ, нѣтъ. Ради Бога, не надо!

Этотъ почти отчаянный возгласъ и выраженіе ея лица смутили его.

— Почему же не надо?

— Да неужели же вы думаете, что я могу принять его извиненія?

— Онъ загладитъ свою вину.

— Я не хочу, чтобъ онъ заглаживалъ. Если пять лѣтъ жизни со мной, если моей любви къ нему недостаточно было, чтобъ очистить меня въ его глазахъ отъ всякихъ подозрѣній, неужели же вы думаете, что я могу радоваться, что кто-нибудь другой переубѣдилъ его? Это было бы только лишнимъ униженіемъ.

— Я слишкомъ понимаю васъ, Ирена. Но надо же прекратить эту гнусность. Я не буду знать минуты покоя, пока это будетъ висѣть надъ вашей головой.

— Послушайте, Гью, — молвила она, слегка улыбнувшись. — Сядьте и давайте поговоримъ спокойно. Мы оба слишкомъ долго взвинчивали себя. Я не хочу, чтобъ это прекратилось. Я благословляю инстинктъ, направившій васъ прямо ко мнѣ, давшій мнѣ возможность предупредить васъ. Для меня бракъ никогда не былъ святыней. Вы отлично это знаете. Я считаю его лишь обрядомъ, освящающимъ въ глазахъ общества сожительство мужчины съ женщиной. Ни за какія блага въ мірѣ я не согласилась бы снова жить съ Джерардомъ. Да и онъ самъ не захотѣлъ бы. Это прекрасный поводъ для насъ разойтись, на законномъ основаніи и навсегда. Слава Богу, дѣтей у насъ нѣтъ. Вы скажете: разводъ позоритъ женщину — но вѣдь я уже опозорена. Мнѣ нечего терять, а выиграть я могу многое.

— Что же вы можете выиграть?

— Свободу. Возможность устроить свою жизнь по своему.

— Не забудьте, что общество меньше казнитъ прощенную жену, чѣмъ разведенную.

Ирена вспыхнула.

— Я не нуждаюсь въ покровительствѣ общества. Я — не раскаявшаяся Магдалина.

Наступило долгое молчаніе. Гью полулежалъ въ креслѣ облокотясь головою на руку, сдвинувъ брови. Она сидѣла въ болѣе изящной позѣ, слегка нагнувшись впередъ и не сводя глазъ съ вышитой въ стилѣ Ватто группы на каминномъ экранѣ. Неожиданно она заговорила, не глядя на него:

— Когда мы видѣлись послѣдній разъ, я притворялась. Это было напускное спокойствіе, Теперь я искренна.

Это спокойствіе она завоевывала шагъ за шагомъ, съ энергіей крупной натуры борясь съ врожденной женской слабостью, которая, обливаясь кровью, отчаянно цѣпляется за разбитыя иллюзіи, наконецъ вырвала ихъ съ корнемъ и на покинутой крѣпости водрузила собственное знамя. Но побѣда стоила ей дорого. Она была спокойна, но усталое, раненое сердне болѣло, идеалы были разбиты, цѣль жизни утрачена. Комитетъ, завѣдывавшій ея любимымъ пріютомъ, на который она положила столько силъ и труда, скрѣпя сердце и, видимо, конфузясь, предложилъ ей подать въ отставку. Она отвѣтила моментально, едва успѣвъ прочесть письмо, мужественно неся кару за безславіе, попавшее на ея имя. Но каждый росчеркъ пера, какъ сабельный ударъ, впивался въ ея тѣло. Еслибъ возлѣ нея былъ Джерардъ, еслибъ онъ поддерживалъ ее на пути жертвы, она съ радостью переносила бы всѣ эти непріятности, ради любимаго друга. Но теперь, когда она была одна, когда Джерардъ былъ противъ нея, ей понадобилась вся ея гордая сила, чтобъ устоять передъ этимъ ударомъ. И все же она вышла побѣдительницей изъ борьбы, научилась спокойно смотрѣть въ лицо будущему и настоящему. Любовь умерла и погребена. Въ этой любви была вся ея жизнь. Она сумѣетъ найти для невѣдомой новой жизни, въ которую она вступаетъ, иной смыслъ, иную цѣль, которые не обманутъ. Но сперва надо сбросить всю внѣшнюю оболочку старой жизни, добыть себѣ свободу. Она сама жаждала законнаго расторженія брачныхъ узъ, все еще связывавшихъ ее съ Джерардомъ.

Какъ истый мужчина, сердце котораго горѣло отъ обиды, нанесенной любимой женщинѣ, Гью не могъ повѣрить въ глубокую искренность ея желанія развода. Въ его глазахъ этотъ разводъ былъ новой смертельной обидой и у него руки зудѣли схватить за горло обидчика. Разумѣется, это было варварское желаніе, точно такъ же, какъ варварское тщеславіе невольно напоминало ему, какую жалкую роль сыграетъ онъ самъ, если допуститъ эту обиду. Онъ нетерпѣливо повернулся въ креслѣ и закрутилъ усы. Ирена прочла его мысли и улыбнулась.

— Какова бы ни была ваша тайна, Гью, сохраните ее при себѣ, — мягко сказала она. — Мужчина не рискуетъ жизнью изъ-за бездѣлицы. Честь этой женщины все еще въ вашихъ рукахъ.

Эти слова отравленной стрѣлой впились въ сердце Гью. Онъ щелкнулъ пальцами.

— Вотъ что для меня ея честь. Дѣло шло не объ этомъ. Если хотите, о моей чести. Я не соблазнялъ ничьей жены, не безчестилъ ничьихъ дѣтей. Я написалъ вамъ правду тогда, изъ тюрьмы… Больше я не могу сказать, не вдаваясь въ подробности.

— Еслибъ вы сдѣлали это, я сказала бы, что вы не умѣете держать слова. А вы умѣете. Дайте мнѣ вѣрить, что на свѣтѣ есть хоть одинъ порядочный человѣкъ. Я не любопытна и всей душой презираю разспросы изъ любопытства. Скажите мнѣ правду. Вы дали клятву молчать?

— Ну, конечно.

— Тогда не нарушайте ея. Даже, еслибъ я желала примиренія съ Джерардомъ, я не могла бы купить его этой цѣной.

— Я принялъ отъ васъ большую жертву, Ирена, — выговорилъ онъ тихо.

Отъ этихъ словъ, отъ тона, которымъ они были сказаны, у нея брызнули слезы изъ глазъ. Она порывисто встала и бросилась передъ нимъ на колѣни, обхвативъ руками ручку его кресла.

— Да, Гью. Это была большая жертва. Но я съ радостью, съ искренней радостью принесла ее, милый Гью. И никогда не пожалѣю о ней. Боже избави! Вы можете поквитаться со мною. Если когда-нибудь я попрошу васъ о чемъ-нибудь, ради того, что я для васъ сдѣлала — вы не откажете мнѣ.

— Я въ вашей власти, Рени. Жизнь моя принадлежитъ вамъ.

— Такъ помните же, что самая большая услуга, которую вы можете мнѣ оказать, заключается въ томъ, что вы останетесь вѣрны своему слову и не будете мѣшать Джерарду дѣлать то, что онъ затѣялъ. Обѣщайте мнѣ.

Онъ поднялся, поднялъ ее и поцѣловалъ ея руки, сперва одну, потомъ другую, склоняясь надъ ними съ старомодной придворной учтивостью, живо напомнившей ей такую же сцену, много лѣтъ тому назадъ, когда онъ впервые посвятилъ себя въ ея рыцари.

— Я обѣщаю, — молвилъ онъ.

Она застѣнчиво улыбнулась и покраснѣла, слегка смутившись отъ воспоминаній.

— Я рада, что вы вернулись, — сказала она. — Ваша дружба дастъ мнѣ силы. Женщинѣ всегда нужно имѣть кого-нибудь, на кого она могла бы опереться. Мы — такія жалкія!

Гью протестовалъ. Она совсѣмъ не такая, какъ прочія женщины. Какая другая женщина способна была бы пройти черезъ такое испытаніе, не утративъ вѣры въ человѣчество, не ожесточившись сама?! Какая другая женщина въ такомъ горѣ сумѣла бы сохранить свою кристальную ясность ума и умѣнье проникать въ самую суть вещей?! Одержанная страсть изливалась въ гиперболахъ. Онъ возносилъ Ирену на головокружительную высоту. Она стояла, сцѣпивъ руки, слѣдя за нимъ взглядомъ, пока онъ взволнованно шагалъ изъ угла въ уголъ, восхваляя ея совершенства, и немножко волновалась, и ощущала что-то вродѣ счастья. Наконецъ-то возлѣ нея человѣкъ, который вѣритъ въ нее, и притомъ настоящій человѣкъ, на дѣлѣ доказавшій, что онъ можетъ быть героемъ. Ясный умъ ея съ снисходительной улыбкой отклонялъ чрезмѣрныя похвалы, но душа женщины, жаждавшая утѣшенія, упивалась ими.

Бой часовъ на черной мраморной доскѣ камина напомнилъ ей, что уже поздно. И она сказала, что уходитъ.

— Вѣдь вы поможете мнѣ, Гью. Теперь у меня, кромѣ васъ, нѣтъ больше друзей.

— Единственная помощь, которую я могу оказать вамъ, заключается въ бездѣйствіи. Самое трудное для человѣка, по природѣ дѣятельнаго и нетерпѣливаго.

— Вы можете говорить со мной и совѣтовать мнѣ.

— Гдѣ же? Бывать у васъ мнѣ нельзя.

— Я сняла квартирку. Теперь хлопочу, покупаю мебель. Черезъ нѣсколько дней уже переселюсь туда. Пока, если хотите, помогите мнѣ устроиться. Это уже будетъ ощутительная помощь. Для одинокой женщины все трудно.

— Я почти счастливъ и этимъ.

Они вмѣстѣ направились къ двери. На порогѣ онъ остановился и серьезно заглянулъ ей въ глаза.

— Скажите мнѣ одно, Ирена, прежде чѣмъ мы разстанемся, — только совсѣмъ откровенно.

— Что такое? — Она немножко встревожилась.

— Возможно ли, чтобы всѣ эти бѣды, которыя я навлекъ на васъ, нисколько не измѣнили вашихъ чувствъ ко мнѣ — не влили въ нихъ хотя бы капли горечи?

Сердце его радостно дрогнуло при видѣ ясной улыбки, озарившей ея лицо.

— Я никогда еще не цѣнила такъ нашей дружбы.

Въ эту ночь онъ долго не могъ уснуть, думая съ изумленіемъ и восторгомъ объ Иренѣ. Какая сильная, стальная натура! Она утратила все, что было для нея дорого въ свѣтѣ — мужа, домашній очагъ, хорошую репутацію, кругъ знакомыхъ, любимое дѣло — все изъ-за него, нѣкогда отвергнутаго жениха, съ которымъ она подружилась ради своего мужа, — и ни слова упрека, сожалѣнія, ни тѣмъ менѣе укора; ея искренняя, честная дружба выдержала испытаніе, которое можетъ испортить самыя лучшія, самыя искреннія отношенія между мужчиной и женщиной. Есть ли еще на свѣтѣ такія дивныя женщины? — До сихъ поръ она была его великой, единственной и безнадежной любовью, которой онъ всегда былъ вѣренъ, и въ помыслахъ, и на словахъ. Теперь онъ готовъ былъ боготворить ее, какъ святую.

А его божество, даже и не сознававшее, въ какой высокій рангъ оно возведено, чувствовавшее себя только усталой женщиной съ разбитымъ сердцемъ, нѣсколько утѣшенной свиданіемъ съ дорогимъ и преданнымъ другомъ, вернулось домой и нашло два письма на свое имя, ожидавшихъ его. Ирена унесла ихъ въ свою комнату и прочла, присѣвъ на край кровати. Первое — толстый пакетъ — заключало въ себѣ цѣлую коллекцію религіозныхъ брошюръ. Она уже готова была бросить ихъ, когда взоръ ея поймалъ выведенное яркими буквами заглавіе: „Женщина, которая согрѣшила и искупила свой грѣхъ“. И у другихъ брошюръ заглавія были всѣ въ томъ же родѣ. Ирена гнѣвно вспыхнула отъ этой обиды — съ негодованіемъ изорвала въ клочки брошюры и швырнула ихъ въ каминъ. Совѣтъ комитета сложить съ себя званіе предсѣдательницы былъ необходимостью — это нужно было сдѣлать, чтобъ не подорвать престижа полезнаго общественнаго дѣла, — и она покорно склонилась передъ необходимостью. Но эта непрошенная забота объ ея душѣ невѣдомаго проповѣдника больно задѣла ее. Забывъ о другомъ письмѣ, она начала раздѣваться, спѣша погасить свѣтъ и прильнуть горячей щекою къ подушкѣ. Она думала о томъ, какъ безумно обрадовался бы Гью, еслибъ онъ могъ найти и отхлестать по щекамъ обидчика. Но, прежде чѣмъ она погасила свѣтъ, вниманіе ея привлекъ другой конвертъ. Она разорвала его, стиснувъ зубы, заранѣе ожидая новаго униженія. Прочла письмо — сѣла на кровать и расплакалась, какъ самая глупенькая женщина. Это была всего только маленькая записочка отъ м-рсъ Каюсакъ, очень деликатно и тактично напоминавшей о своихъ правахъ друга.

Гью не искалъ встрѣчи съ Джерардомъ. Дни шли за днями. Наконецъ, случай свелъ ихъ на Сеннингтонскомъ вокзалѣ. Гью тотчасъ же подошелъ къ нему.

— Нечего сказать, хороши вы, Джерардъ Мерріамъ!

Джерардъ выпрямился во весь свой высокій ростъ и уставился на своего стараго друга.

— А вы?

— Я — честный человѣкъ, и въ душѣ вы сами сознаете это.

— Честность — понятіе условное.

— И вы отлично знаете, что жена ваша чиста передъ вами.

— А кто встрѣтилъ васъ, когда вы пріѣхали въ Англію и провелъ съ вами нѣсколько часовъ въ гостиницѣ?

— Вы наняли шпіоновъ, чтобы слѣдить за нею!

— Я поступаю такъ, какъ поступилъ бы каждый человѣкъ на моемъ мѣстѣ.

Поѣздъ съ грохотомъ подкатилъ къ платформѣ. Гью надменно отвернулся.

— Ирена была права. Васъ даже не стоитъ убѣждать.

Они сѣли въ разные вагоны, вышли на разныхъ станціяхъ и втеченіе нѣсколькихъ лѣтъ послѣ того не встрѣчались лицомъ къ лицу.

XVIII.

Прошло нѣсколько мѣсяцевъ. Бракъ Джерарда съ Иреной былъ признанъ расторгнутымъ. Для Ирены наступилъ періодъ полнаго спокойствія и отдыха. Сильная душа крѣпнетъ подъ грозой; когда гроза минуетъ, наступаетъ періодъ унылаго затишья и тогда вступаетъ въ свои права измученное тѣло. День за днемъ Ирена читала, думала и отдыхала, ничего иного не желая и ни къ чему не стремясь. Кругозоръ ея былъ ограниченъ, какъ у больного или заключеннаго. Волны жизни разбивались о крѣпость, въ которую она добровольно заключила себя, но она не слыхала ихъ шума. Горничная Дженъ, которая сама попросилась къ ней въ услуженіе, когда въ Сеннингтонѣ гнѣздо было раззорено и вся прислуга была распущена послѣ отъѣзда Джерарда заграницу, — Каюсаки и Гью — вотъ и всѣ обитатели ея мірка. Въ эти мѣсяцы реакціи и нравственной апатіи ей хотѣлось только одного: уйти подальше отъ жизни, укрыться отъ нея въ какой нибудь глухой уголокъ. Средства у нея были: состояніе, доставшееся ей по наслѣдству отъ родителей, позволяло жить безбѣдно, избавляло отъ докучныхъ заботъ о кускѣ хлѣба, а потребность въ трудѣ ради самого труда заглушалась гораздо болѣе сильной потребностью въ возстановленіи своего я. И даже и послѣ того, какъ раны стали подживать, ей не хотѣлось выходить изъ этого баюкающаго, успокоительнаго забытья.

Затѣмъ, какъ водится, необходимый импульсъ былъ данъ нежданно извнѣ. Однажды подъ вечеръ Гью прибѣжалъ къ ней взволнованный, размахивая вечерней газетой.

— Тайна, наконецъ, разъяснилась. Убійцы найдены. Оказывается именно то, что я говорилъ — самое обыкновенное грязное убійство съ цѣлью грабежа.

Случайная находка набора воровскихъ инструментовъ, зарытыхъ въ лѣсу за Липами, въ связи съ тѣмъ фактомъ, что въ день убійства въ мѣстной тюрьмѣ не досчитались двухъ извѣстныхъ воровъ-рецидивистовъ, навелъ полицію на слѣдъ. И негодяи были пойманы.

Ирена ожила. Всѣ послѣдующія недѣли она жадно читала газеты, слѣдя за судебными отчетами. Преступники сознались на судѣ и были повѣшены. Не смотря на свою жертву, принесенную публично ради оправданія Гью, она до сихъ поръ не могла освободиться отъ ужаснаго чувства, что въ глазахъ свѣта на немъ все еще лежитъ мрачная тѣнь подозрѣнія. Теперь она разсѣялась навсегда.

— Скажите, Ирена, — однажды спросилъ ее Гью — а вамъ никогда не казалось, что, можетъ быть, я и сдѣлалъ это, — въ приступѣ гнѣва?

— Вы бы сознались и, какъ мужчина, отвѣтили бы за послѣдствія.

Когда онъ потомъ припоминалъ этотъ разговоръ, странное чувство жалости къ Иренѣ вплеталось въ его мысли о ней. Ахъ, еслибъ она не такъ идеализировала тѣхъ, кого она даритъ своею привязанностью или дружбой — еслибъ она видѣла въ нихъ простыхъ смертныхъ!..

Пробужденная душа Ирены жаждала теперь новыхъ интересовъ. Для человѣка съ живымъ умомъ, горячимъ сердцемъ и полнымъ кошелькомъ въ Лондонѣ всегда найдется дѣло. Постепенно у нея набралось довольно много благотворительныхъ обязанностей, которыя она выполняла спокойно и не кичась этимъ передъ другими. Съ другой стороны, годы спокойной счастливой работы дали ей много знаній. И въ одинъ прекрасный день она показала Гью готовую статью: „Неотмѣченные факты дѣтской смертности“. Тотъ, по обыкновенію пришелъ въ восторгъ и тотчасъ же снесъ статью знакомому редактору, для помѣщенія въ его журналѣ. Статья была принята; за ней послѣдовалъ рядъ другихъ, за подписью „Дельта“, обратившихъ на себя вниманіе. Такимъ образомъ Ирена обрѣла призваніе. Но, такъ какъ, она была прежде всего женщина, порою она тосковала по утраченномъ и жаждала утѣшенія, которое не приходило.

Однажды вечеромъ Гарроуэй стоялъ по серединѣ улицы, въ комической растерянности, разводя руками и глядя, вслѣдъ удаляющейся фигурѣ Гью, который убѣжалъ отъ него взбѣшеннымъ. Гарроуэй пожалъ плечами и пошелъ въ свою контору, но, и возвращаясь домой, продолжалъ недоумѣвать. Вотъ онъ всегда такой, этотъ Гью Кольманъ. Говоришь съ нимъ и все какъ будто ладно, а потомъ вдругъ ни съ того, ни съ сего вспылитъ и изругаетъ — словно сигара, которая курится, курится и вдругъ: пифъ-пафъ, словно пороху въ табакъ подложили. Одѣваясь къ обѣду, Гарроуэй подѣлился своимъ недоумѣніемъ съ женою, въ то время, какъ она завязывала ему бѣлый галстухъ. Причемъ, силясь жестами изобразить, какъ Гью сердился и махалъ руками, измялъ батистовый галстухъ и помѣшалъ женѣ, за что и получилъ супружескую нотацію.

— Ты, по всей вѣроятности, проявилъ свою обычную тактичность, милый, — мягко замѣтила она.

Гарроуэй подождалъ, пока она кончила завязывать галстухъ, и тогда разразился. Тактичность! Если еще ему прикажутъ къ Гью Кольману поддѣлываться, такъ онъ ужь и не знаетъ, съ кѣмъ тогда можно говорить напрямикъ, безъ обиняковъ. Его помощникъ, обязанный ему первымъ своимъ дѣломъ. Человѣкъ, на котораго онъ возлагалъ столько надеждъ, котораго мечталъ видѣть первымъ адвокатомъ во всѣхъ трехъ Соединенныхъ Королевствахъ — и который жестоко разочаровалъ его! Человѣкъ, которому онъ даже теперь, послѣ всего, что произошло, пытается создать практику — еще и съ нимъ извольте быть „тактичнымъ!“

— Это я уже знаю, что онъ тебѣ многимъ обязанъ. Ты лучше скажи, за что онъ сегодня разсердился, тогда я, можетъ быть, и посочувствую тебѣ.

Гарроуэй объяснилъ. Онъ завтракалъ съ художникомъ Шевассомъ. Разговоръ зашелъ объ Гью и м-рсъ Мерріамъ. Шевассъ, человѣкъ свободомыслящій и расположенный къ нимъ обоимъ, какъ разъ передъ тѣмъ обсуждалъ этотъ вопросъ съ Каюсаками. М-рсъ Каюсакъ не признаетъ условностей — она продолжаетъ поддерживать отношенія съ м-рсъ Мерріамъ, но м-рсъ Шевассъ, какъ и его Селина, ставитъ извѣстныя требованія и тамъ, гдѣ они не соблюдены, проводитъ границу.

— Совершенно справедливо, — перебила м-рсъ Гарроуэй. — Всему долженъ быть предѣлъ.

— Вотъ именно. Такъ думаетъ и м-рсъ Шевассъ. Я тоже держусь этого мнѣнія. Я люблю ихъ обоихъ. Что я могу сдѣлать для Гью, я дѣлаю. И ей радъ бы помочь, но не могу же я бывать у женщины, у которой не хочетъ бывать моя жена. А моя жена не желаетъ покровительствовать незаконнымъ связямъ. И я настолько старосвѣтскій человѣкъ, что вполнѣ съ ней согласенъ: обвѣнчайтесь, чортъ васъ возьми — тогда другое дѣло. И Шевассы тоже говорятъ. И еще найдется двѣ-три семьи, которыя тогда охотно примутъ ихъ. Гардинеръ и жена его — уже навѣрное. Ихъ всѣ жалѣютъ. Не менѣе жалѣютъ, чѣмъ Мерріама. Самая трагичность всей этой исторіи какъ-то располагаетъ къ прощенію.

— Да, онъ держалъ себя героемъ. Настолько, что одно это почти искупаетъ его вину.

— Почти. И она тоже вела себя, какъ героиня. Но все же есть вѣчные законы. Сотни женщинъ рады были бы принять у себя Кольмана. Ты первая, Селина.

— Это правда. Я рада была бы принять его, но онъ самъ не придетъ.

— Это хорошо. Это я въ немъ одобряю. Онъ ведетъ знакомство съ мужчинами. Безъ этого, конечно, невозможно. Но онъ не переступитъ порога женщины, которая не хочетъ быть знакомой съ м-рсъ Мерріамъ. Онъ, чортъ, съ большимъ характеромъ и ужь что разъ порѣшитъ, того будетъ держаться… Ахъ, Селина! Дорого бы я далъ за то, чтобы повѣрить исторіи, которую она разсказала Мерріаму! Но вѣдь это совершенно невѣроятно, а другая версія, къ сожалѣнію, слишкомъ правдоподобна.

— Если ты хочешь дойти до разсказа о вспышкѣ м-ра Кольмана, Альджернонъ, прежде чѣмъ соберутся гости къ обѣду, ты поторопись немного, — молвила его жена, захвативъ вѣеръ и перчатки и подходя къ дивану, на которомъ развалился Гарроуэй.

— Ничего. Ты лучше сама сперва надѣнь перчатки. У тебя на это уйдетъ не меньше получаса, тѣмъ болѣе, что перчатки новыя.

Онъ подчеркнулъ послѣднее слово потому, что только сегодня самъ привезъ женѣ эти перчатки.

— Какъ ты это по-мужски сказалъ!

— Ну, не сердись. Присядь, я разскажу тебѣ, — сказалъ Гарроуэй, подвигаясь, чтобы дать ей мѣсто на диванѣ.

Она сѣла и стала надѣвать перчатки, а онъ продолжалъ разсказывать. Во время разговора съ Шевассомъ вошелъ Гью. Они завтракали въ ресторанѣ, гдѣ и онъ — обычный посѣтитель. Гью подсѣлъ къ нимъ и принялся болтать о томъ, о семъ, былъ страшно милъ… Потомъ Шевассъ ушелъ и они съ Гью остались вдвоемъ. Пили кофе, ликеры, курили сигары. Такъ все было славно. Гарроуэй освѣдомился о здоровьѣ м-рсъ Мерріамъ. Гью отвѣтилъ, что она здорова, но, разумѣется, нѣсколько тяготится своей слишкомъ ужь замкнутой жизнью. Пишетъ на соціальныя темы, подъ псевдонимомъ, и уже успѣла создать себѣ маленькое имя. Но все-таки живется ей не легко. Случай былъ такой удобный. При чемъ же тутъ тактичность? Я и спросилъ: почему бы имъ не обвѣнчаться? Гью закрутилъ усы. Знаешь, какъ онъ это дѣлаетъ, когда начинаетъ злиться. И почему его всѣ спрашиваютъ объ этомъ? У нихъ никогда и не поднимался вопросъ о бракѣ. Никогда! И не возникнетъ. Онъ выпилъ кофе, докурилъ сигару и заложилъ руки въ карманы. Онъ готовъ цѣловать землю, по которой она ходитъ, готовъ жизнь отдать за нее, — но жениться на ней — даже мысль эта не приходила ему въ голову.

— Но почему же? — изумилась м-рсъ Гарроуэй.

— Не знаю. Почемъ же я знаю? Я говорю, что это его долгъ. Онъ отвѣчаетъ, что самъ знаетъ, въ чемъ заключается его долгъ. Я даю понять, что это необходимо для свѣта. Къ чорту свѣтъ! Какое ему дѣло до свѣта? Я все-таки добиваюсь того, что онъ начинаетъ слушать меня. Разсказываю ему о Шевассѣ. Онъ смотритъ на меня, знаешь, этими своими стальными глазами, какъ онъ смотрѣлъ на судѣ. Я говорю: — Простите старому другу, если онъ будетъ говорить напрямикъ. — Онъ отвѣчаетъ: „Разумѣется, вамъ я все прощу, что бы вы ни сказали — вы сами это отлично знаете“. — Ну, я и говорю, — что все-таки молъ, не худо бы имъ обвѣнчаться. Почему же ей не выйти за него? Не всякой женщинѣ въ ея положеніи представляется такой шансъ возстановить себя въ мнѣніи общества. Онъ зоветъ лакея, расплачивается, царственнымъ жестомъ даетъ ему понять, что сдачи не требуется, и встаетъ. Мы вмѣстѣ выходимъ на улицу. — Передайте вашей супругѣ и Шевассу, что это очень мило съ ихъ стороны — я имъ очень признателенъ за совѣтъ, но все-таки я этого не сдѣлаю». — Ну, знаете, Гью, — говорю я — съ вашей стороны это даже нечестно. — Онъ какъ схватитъ меня за плечо — да еще за больное, ревматическое, оно у меня и посейчасъ болитъ — какъ гаркнетъ: — Послушайте, чортъ возьми, если вы меня считаете негодяемъ, такъ лучше скажите прямо! — Я обозлился — главное потому, что больно было, — и сказалъ. Онъ передернулъ плечами и убѣжалъ, какъ сумасшедшій.

М-рсъ Гарроуэй кротко посмотрѣла на него.

— Ты, конечно, воображаешь, что все отлично устроилъ и говорилъ съ нимъ очень деликатно?

И засмѣялась. Но Гарроуэей негодующе вскочилъ съ мѣста.

— Ну, спасибо тебѣ, Селина. А я то думалъ, что ты посочувствуешь мнѣ.

Послѣ этого она принялась успокаивать его и достигла этого настолько, что онъ все-таки пообѣдалъ въ безмятежномъ настроеніи, избѣжавъ несваренія желудка. Заботливость женъ простирается иной разъ очень далеко.

---

Тѣмъ временемъ Гью былъ невыразимо золъ на своего друга и благодѣтеля. Человѣкъ, поставленный въ фальшивое положеніе, склоненъ къ неблагоразумію. Гарроуэй могъ бы повѣрить ему на слово, что по отношенію къ Иренѣ онъ поступаетъ честно. Да и все общество должно было повѣрить на слово. Онъ зналъ, что Гарроуэй говоритъ отъ души и съ добрымъ намѣреніемъ, но въ этомъ совѣтѣ — жениться на Иренѣ — была такая иронія, которая довела его до бѣлаго каленія. Жениться на ней! Да вѣдь это была его завѣтная мечта, райское блаженство на землѣ, за которое онъ охотно поплатился бы адскими муками. Даже еслибы онъ не былъ связанъ съ Минной и былъ въ правѣ просить руки Ирены, честь и совѣсть запрещали ему выказывать ей свою страсть. Она любила его, но не такъ, какъ любятъ другія женщины. И это ставило двойную преграду нелѣпому требованію нелѣпаго свѣта. И самое нестерпимое во всемъ этомъ была невозможность представить доказательства, чтобы убѣдить свѣтъ въ его нелѣпости.

Если прежде, при всей своей любви, онъ честно относился къ Иренѣ въ то время, какъ она была замужемъ, то теперь его любовь была полна благоговѣнія, какого раньше ни одна женщина не внушала ему. Ирена стала для него святыней и ея вліяніе на него сказывалось на каждомъ шагу, даже въ его повседневной жизни. Онъ далъ себѣ слово, что не будетъ больше выступать на судѣ по уголовнымъ дѣламъ, и сдержалъ его. Онъ рѣшилъ составить себѣ карьеру въ иной области, въ качествѣ юрисконсульта, пополняя свой заработокъ случайными статьями въ газетахъ. Это была не легкая борьба. Гью твердо надѣялся побѣдить. И, если ему нуженъ былъ стимулъ, искра одобренія въ глазахъ Ирены была ему достаточной наградой.

Въ этотъ день онъ обѣщалъ обѣдать у нея въ семь часовъ. Часы били семь, когда онъ постучался въ ея дверь. Дженъ, отворившая ему, встрѣтила его улыбкой, сняла съ него пальто и провела его въ гостиную. Ирена при видѣ его бросила на диванъ книгу, которую читала, и порывисто поднялась ему навстрѣчу.

— Наконецъ! Вы опоздали на двѣ минуты. Онѣ были такія скучныя.

Онъ посмотрѣлъ на нее и словно туманъ прошелъ у него передъ глазами. Переходъ отъ обычной смѣющейся ласковости къ чему-то болѣе нѣжному былъ незамѣтенъ — быть можетъ, столько же для нея, какъ и для него.

— Такой пріемъ сладокъ послѣ рабочаго дня. А я не видалъ васъ цѣлыхъ двое сутокъ.

— Очень скучныхъ, могу васъ увѣрить. Я старалась заполнить ихъ. Работала усерднѣй самой трудолюбивой пчелы.

— Собирали медъ вотъ изъ этихъ брошюръ въ синей обложкѣ?

Онъ указалъ на кучку казенныхъ изданій, валявшихся раскрытыми на креслѣ.

— Ужасная гадость! — поморщилась Ирена, засовывая ихъ на нижнюю полку шифоньерки на другомъ концѣ комнаты. — Надоѣли онѣ мнѣ. Давайте будемъ счастливы сегодня и позабудемъ о нихъ.

Онъ отвѣтилъ изумленнымъ вопросительнымъ взглядомъ. Обыкновенно она охотно повѣряла ему свои планы и говорила съ нимъ о своихъ работахъ.

— Я такъ жажду счастья, вы знаете, Гью! — продолжала она, почти вызывающе. — Я, кажется, выпила бы цѣлый океанъ его, какъ сухая губка.

Она засмѣялась и, вернувшись къ письменному столу, собрала разбросанные листки рукописи и сунула ихъ въ ящикъ стола.

— Видите, я даже начинаю нервничать.

Онъ слѣдилъ за ней не безъ тревоги. Она была блѣдна и глаза ея блестѣли ярче обыкновеннаго. Почти бѣлое, жемчужнаго цвѣта платье безъ единой цвѣтной ленточки еще больше подчеркивало нѣжность очертанія ея лица и фигуры.

— Вы переутомляетесь, Рени. Совершенно напрасно вы завалили себя работой. Вамъ нуженъ отдыхъ — перемѣна мѣста, солнце и яркое небо.

— Мнѣ прежде всего нуженъ обѣдъ. Вотъ и онъ.

Дженъ доложила, что обѣдъ поданъ. Они перешли въ маленькую столовую, гдѣ столъ былъ изящно сервированъ цвѣтами, серебромъ и хрусталемъ.

— Вы ошибаетесь, — спокойно сказала она, разливая супъ. — Я не переутомляю себя. Я сплю, какъ сурокъ, и у меня ровно ничего не болитъ.

— И все же перемѣна воздуха не повредитъ вамъ.

Она лѣниво кивнула головой. Но куда же ѣхать? Онъ предложилъ Испанію, — хорошенькое мѣстечко, близъ Санъ-Себастіана, на Бискайскомъ заливѣ; англичане тамъ бываютъ рѣдко — тепло, красиво, и отели прекрасные, вполнѣ комфортабельные. Это ему извѣстно по опыту. Онъ увлекся и ярко, образно описывалъ красоту золотого песка и пурпуроваго моря на закатѣ, оливковыхъ рощъ съ трепетной серебристой листвой, черноглазныхъ басковъ, всю эту роскошь солнечнаго свѣта и красокъ. Ирена слушала, положивъ локти на столъ и не сводя съ него ласковыхъ глазъ.

— Нравится вамъ? — спросилъ онъ.

— Мнѣ нравится, какъ вы объ этомъ разсказываете. Я завидую вамъ. О чемъ бы вы ни говорили, вы всегда говорите такъ, какъ будто это для васъ самое интересное въ жизни. Мнѣ бы такъ хотѣлось, чтобъ вы попали въ парламентъ!

Онъ засмѣялся. — Знаете, Рени, это очень похоже на иронію.

— Женщины иронизируютъ только, когда онѣ хотятъ оскорбить, уязвить поглубже. А мнѣ хотѣлось бы… — она замялась, смущенная.

— Чего?

Глаза ея опустились подъ его взглядомъ. Она сдѣлала видъ, что поглощена ѣдой. Вошла Дженъ съ новымъ блюдомъ. Пока она не ушла, разговоръ шелъ о погодѣ.

— Что я могъ бы сдѣлать, чтобъ ваша жизнь стала счастливѣе, Рени? — спросилъ онъ. Вопросъ совершенно ненужный, но люди сплошь и рядомъ предлагаютъ его,

— Что я могу сдѣлать, чтобы внести немножко счастья въ вашу жизнь? Вотъ что для меня всего важнѣе.

— Ничего, — тихо выговорилъ онъ. — Я никогда еще не былъ такъ счастливъ.

— Такъ что я ничего — ничего не могу сдѣлать, кромѣ какъ позвать васъ обѣдать?

— Ничего. Еслибъ могли, я бы сказалъ вамъ.

— Вамъ стоитъ только попросить.

Ирена сказала все, что она могла сказать. Женщина не можетъ сказать больше. Наступило краткое молчаніе. Гью понялъ — но не догадался. Мысленно онъ лежалъ у ея ногъ, благословляя ее за эту милость. Онъ былъ достаточно уменъ и наблюдателенъ, чтобъ не замѣтить, что она признательна ему за то, что онъ воздерживается отъ всякихъ проявленій своей любви, давно извѣстной ей, теперь она сказала это нарочно, чтобъ снять съ него это безмолвно принятое имъ на себя обязательство. Но это была милость богини, благотворительность, ничего больше. Она всегда по-царски расплачивалась за каждую оказанную ей услугу.

— Какая странная путаница — жизнь! — замѣтилъ онъ немного погодя.

— Въ томъ и искусство жить, чтобъ умѣть разгадывать ребусы жизни. Но только не надо выпускать изъ рукъ основной нити.

— Основная нить — работа, — сказалъ Гью, умышленно шутливымъ тономъ.

— Нѣтъ.

— А что же?

Она не отвѣтила. Невольный легкій вздохъ приподнялъ грудь.

— Какъ мнѣ хотѣлось бы видѣть васъ снова окруженной веселымъ обществомъ, Рени! — сказалъ онъ, по своему истолковавъ ея настроеніе. Ему припомнились слова Гарроуэя, и на сердцѣ стало тяжело.

— Да, мнѣ недостаетъ моихъ друзей, — разсѣянно отвѣтила она.

Разговоръ не вязался. Она посидѣла съ нимъ, пока онъ выкурилъ папироску; затѣмъ они оба перешли въ гостиную. Гью придвинулъ для Ирены кресло къ огню, подставилъ ей скамеечку подъ ноги, подложилъ подушку подъ голову. Она застѣнчиво поблагодарила его, отгоняя навязчивыя мысли. Джерардъ въ жизнь свою никогда такъ не ухаживалъ за нею. На глазахъ ея неожиданно выступили слезы. Гью растерянно нагнулся къ ней.

— Моя бѣдная Рени!

Она улыбнулась и вытерла слезы.

— Прошлое иной разъ больно вспомнить. Но настоящее исцѣляетъ раны прошлаго.

И опять они смолкли; какъ-то ни одинъ изъ нихъ не находилъ, что сказать. Надъ обоими повѣяло чѣмъ-то новымъ. Гью поднялся и сталъ прощаться.

— У васъ такой усталый видъ, что я не хочу васъ задерживать. Благослови васъ Боже за то, что вы сказали мнѣ сегодня вечеромъ!

Она быстро отвернулась и вся затрепетала. Онъ видѣлъ, какъ краска разлилась по всему ея нѣжному лицу, до самыхъ корней волосъ. — Вы, значитъ, поняли? — пролепетала она.

— Да. Но это говорилъ ангелъ, а не женщина. Притомъ же, я никогда не осмѣлился бы просить у васъ того, что я считаю себя не въ правѣ принять.

Она повернулась къ нему лицомъ и храбро посмотрѣла ему въ глаза, но все лицо ея теперь пылало.

— И вы не подумаете — какъ могъ бы подумать на вашемъ мѣстѣ другой?..

Чего онъ не подумаетъ? Что она проситъ, чтобъ онъ женился на ней ради общественнаго положенія?..

— О Боже мой! — разумѣется, нѣтъ. Зачѣмъ вы говорите объ этомъ?

Минуту спустя они разстались и Гью сбѣжалъ съ лѣстницы совсѣмъ растерянный. Голова его пылала; въ вискахъ стучало, точно молотками…

XIX.

По натурѣ ангельски добрая, чуждая эгоизма, она предложила себя. Онъ наотрѣзъ отказался принять ея жертву. Инцидентъ былъ исчерпанъ. Какъ страусъ, Гью пряталъ голову подъ крыло, закрывая глаза на послѣдствія сказаннаго, на то, какъ оно можетъ повліять на ихъ отношенія. Это была комическая сторона позиціи, занятая имъ; съ другой стороны, онъ вѣрилъ въ себя и въ свою силу противостоять искушенію. Онъ зналъ, что Ирена слишкомъ сильна духомъ и горда, чтобы желать брака съ нимъ только ради возстановленія своей репутаціи въ глазахъ общества. Самая мысль объ этомъ оскорбляла ее. А предположить, что она любитъ его, хочетъ его ради себя самой, — этого онъ не могъ себѣ представить. Что касается его лично, онъ можетъ стиснуть зубы и заглушить сердечный голодъ. Если она еще разъ подниметъ этотъ вопросъ, онъ скажетъ ей, что онъ женатъ. Но онъ надѣялся, что говорить этого не понадобится.

Прошло нѣсколько недѣль. Они видѣлись часто, но отношенія ихъ уже не были прежними, вполнѣ искренними и простыми, хотя Гью упорно старался не замѣчать этого. Бывали минуты, когда, подъ вліяніемъ случайнаго ласковаго слова или взгляда, сердце его начинало, какъ сумасшедшее, колотиться въ груди, и другія, когда мимолетная тѣнь грусти въ лицѣ Ирены живо напоминала ему совѣтъ Гарроуэя и онъ проклиналъ безплодность этого совѣта. Постепенно Ирена становилась все болѣе грустной и задумчивой. Порой она смотрѣла на него съ нѣжностью и въ то же время съ какимъ-то изумленнымъ укоромъ во взглядѣ, который онъ приписывалъ ея недовольству своей участью. Однажды въ субботу, возвращаясь отъ Каюсаковъ, они прошлись по Гайдъ-Парку, прежде чѣмъ сѣсть въ омнибусъ, идущій въ Кенсингтонъ. Не смотря на то, что обѣдъ и вечеръ прошли весело, оба во время прогулки почти все время молчали. Подъ конецъ Ирена устала и оперлась на руку Гью. Невольно онъ прижалъ къ себѣ ея руку, но отъ этого оба только еще больше смутились. Въ омнибусѣ онъ спросилъ ее, почему она такая унылая. Она сослалась на головную боль. Какъ всегда, онъ всполошился. Зачѣмъ же было столько времени идти пѣшкомъ? — Чтобы посмотрѣть, не пройдетъ ли на свѣжемъ воздухѣ головная боль, — отвѣтила она.

— Рени, васъ тяготитъ эта жизнь, — сказалъ онъ, прощаясь съ нею у ея дверей.

— Да, Гью, немного. — И, хотя лѣстница была слабо освѣщена, онъ все же уловилъ опять въ ея взглядѣ тотъ же странный, изумленный укоръ.

Онъ ушелъ, терзаясь угрызеніями совѣсти за всѣ тѣ бѣды, которыя онъ навлекъ на нее. Эта одинокая жизнь подтачиваетъ ея силы. Правда, есть средство… Страшное искушеніе встало передъ нимъ. Но, какъ всегда, прежде всего думая и заботясь объ Иренѣ и сознавая, что подъ его порывомъ кроются некрасивыя эгоистическія побужденія, онъ отогналъ отъ себя искушеніе.

Тѣмъ временемъ статьи за подписью «Дельта» обратили на себя вниманіе. Заинтересовались авторомъ и псевдонимъ его скоро былъ раскрытъ. Критическая замѣтка въ одномъ изъ литературныхъ журналовъ была перепечатана другими, прочитана и широкой публикой. Въ наши дни псевдонимъ такъ же мало скрываетъ личность автора, какъ пиджакъ, надѣтый на изнанку. Ирена была очень разстроена этимъ, боясь огласки, боясь, какъ бы ея запятнанное имя не повредило дѣлу, которому она служила. Теперь читатели будутъ пробѣгать ея статьи, презрительно пожимая плечами, и ея призывы останутся неуслышанными. Быть гласомъ вопіющаго въ пустынѣ не легкая задача; кричать, зная, что немногіе, которые услышатъ вашъ голосъ, только презрительно пожмутъ плечами — передъ этимъ, пожалуй, спасовалъ бы и самъ Іоаннъ Креститель.

Однажды, когда она только что вернулась съ прогулки съ Гью по Бедфордъ-скверу, горничная подала ей визитную карточку съ незнакомой мужской фамиліей и съ припиской карандашемъ: «Женскій Демократическій Союзъ». Ирена рѣшила принять визитера. Вошелъ какой-то рыжій субъектъ въ бѣльѣ сомнительной чистоты и съ льстивыми манерами. Ирена пригласила его присѣсть. Онъ поставилъ шляпу на полъ и сталъ объяснять цѣль своего посѣщенія. Союзъ такъ высоко цѣнитъ ея статьи, что послалъ его предложить ей прочесть нѣсколько публичныхъ лекцій на эту тему. Ирена была признательна, но взволновалась. Писать — одно, говорить публично — другое.

— Мнѣ жаль отказывать, — сказала она гостю — но всякую общественную дѣятельность я оставила.

— Напрасно, м-рсъ Мерріамъ. Это очень жаль. Многіе были бы душевно рады, еслибъ вы вернулись къ ней. Подумайте объ этомъ. Мы можемъ обѣщать вамъ самый восторженный пріемъ. Собственно, мы имѣли въ виду предложить вамъ небольшое турнэ — на выгодныхъ условіяхъ: всѣ расходы на нашъ счетъ и большой процентъ со сбора въ вашу пользу. Ваше имя должно привлечь публику.

— Вы ошибаетесь. Притомъ же…

— О нѣтъ! Я не ошибаюсь. Ваше имя гремитъ по всей Англіи. Публика толпами будетъ сбѣгаться, чтобы только взглянуть на васъ. А, съ коммерческой точки зрѣнія, была бы публика, а почему она ходитъ на лекціи — это насъ не касается.

Тутъ Ирена поняла. На мигъ у нея захватило дыханіе. Ей преспокойно предлагали извлечь выгоду изъ ея печальной извѣстности. Она поднялась, нажала кнопку электрическаго звонка и повернулась къ посѣтителю съ гнѣвнымъ взоромъ, съ краской гнѣва въ лицѣ.

— Какъ вы осмѣлились…

Онъ взялъ шляпу и разсыпался въ извиненіяхъ. Въ дверяхъ появилась Дженъ.

— Выведите этого господина.

Делегатъ демократическаго союза удалился съ позоромъ. Ирена взволнованно шагала по комнатѣ, машинально, чисто по-женски, переставляя то то, то другое, словно приводя въ порядокъ, уже убранную комнату, и въ то же время задыхаясь отъ гнѣва и униженія. Овладѣвъ собой, она уже не знала, негодовать ей на это возмутительно-циническое предложеніе или же самой цинично хохотать надъ своимъ трогательнымъ простодушіемъ. Она еще волновалась, какъ же это ей выступить публично! Какъ разъ въ это время заѣхала Элиноръ Каюсакъ. Ирена, плача и смѣясь, разсказала ей о происшедшемъ. М-рсъ Каюсакъ выслушала, посочувствовала и, вернувшись домой, сейчасъ же разсказала мужу объ обидѣ, нанесенной Иренѣ. А на другой день Каюсакъ, случайно встрѣтивъ Гью, передалъ ему разсказъ жены. Часъ спустя Гью яростно звонилъ у дверей Ирены.

Онъ нашелъ ее сидящей у огня, съ бюваромъ на колѣняхъ. Она встрѣтила его изумленнымъ взоромъ. Онъ бросилъ шляпу и перчатки и подошелъ къ ней. Она инстинктивно встала, оставивъ бюваръ на широкой ручкѣ кресла.

— Это правда, Рени, — то, что разсказалъ мнѣ Каюсакъ — объ оскорбленіи, нанесенномъ вамъ вчера?

— Я говорила Элиноръ…

— Почему же вы мнѣ ничего не сказали? Я вѣдь былъ у васъ вчера вечеромъ.

— Зачѣмъ же мнѣ было даромъ безпокоить васъ? — уклончиво отвѣтила она.

Свѣтъ канделябра, стоявшаго неподалеку, падалъ на ея отвернувшееся лицо, и Гью замѣтилъ, что вѣки ея распухли; смятый и влажный комочекъ носоваго платка въ рукѣ подтверждалъ то, о чемъ говорили напухшія вѣки.

— Я прихожу неожиданно и застаю васъ въ слезахъ. И вы даже не говорите мнѣ, о чемъ вы плачете!

— Я не считаю себя въ правѣ докучать вамъ этимъ, — снова повторила она.

— О какъ бы я желалъ имѣть это право! — страстно воскликнулъ онъ, — взволнованный ея обидой и очевидностью ея несчастья.

— Не думаю, чтобы вы этого желали, — тихо выговорила она.

— Я?! — чуть не вскрикнулъ онъ.

И, взявъ ее за руку, порывисто притянулъ къ себѣ на диванъ и сѣлъ рядомъ съ нею.

— Такъ дольше не можетъ продолжаться, — выговорилъ онъ хриплымъ, срывающимся голосомъ. — Мы уходимъ другъ отъ друга все дальше. Я долженъ объяснить… Я разскажу вамъ о той женщинѣ — вы знаете, о комъ…

Ирена отшатнулась отъ него, какъ будто ее ударили кнутомъ.

— Развѣ она стоитъ между нами? Я не желаю слышать о ней. Не стану слушать. Что мнѣ до нея? Будемъ жить, какъ прежде жили.

— Жить, какъ прежде, стало невозможно.

— Вы любите ее! — гнѣвно вскричала Ирена.

— Я имѣю всѣ основанія презирать и ненавидѣть ее, — сквозь зубы выговорилъ Гью. — Вы отлично знаете, что я каждымъ фибромъ моего существа люблю васъ.

Ирена не сводила съ него глазъ. Нѣсколько прошедшихъ секундъ тянулись медлительно, какъ вѣчность.

— И вы знаете, что я люблю васъ, всѣмъ сердцемъ и душой. Почему же вы не берете меня? — медленно выговорила она.

Гью вскочилъ на ноги.

— Вы любите меня? — такъ?!

Жуткая радость, охватившая душу, была слишкомъ велика, чтобъ душа смѣла повѣрить ей, и такой яркій свѣтъ сіялъ въ его глазахъ, что женщина, ослѣпленная, трепетно опустила свои.

— Вы такъ любите меня? Повторите это.

— Я и такъ уже слишкомъ много сказала, — пролепетала она. И подняла на него нѣжные, полные слезъ глаза.

— Гью, милый, зачѣмъ вы заставили меня сказать?

Мигъ спустя она рыдала въ его объятіяхъ, прижимаясь къ нему, отдаваясь сладости его утѣшеній, смущенно пряча лицо у него на груди. А онъ прижималъ ее къ себѣ все крѣпче, крѣпче… Молчаніе долго не нарушалось. Сердце женщины жадно пило изъ пьянящаго источника счастья. Но въ душѣ мужчины шла острая, мучительная борьба. Она не видѣла его измученнаго, вдругъ похудѣвшаго лица. Она только слышала его прерывистое дыханіе, говорившее о волненіи, которое не выразить словами. Его мука не проникла сквозь броню ея счастья, не омрачила его. Ея прелестная головка радостно покоилась на груди, въ которой горѣлъ адскій огонь. Въ такомъ жгучемъ, обжигающемъ душу огнѣ создаются грозныя рѣшенія.

— Хотите быть моей женой, Ирена? — выговорилъ онъ наконецъ.

Она, какъ ребенокъ, кивнула головкой. Потомъ выпрямилась и тихонько отстранила его.

— Знаете, о чемъ я плакала, когда вы вошли? — Гью, милый, какія мы, женщины, глупыя!

— О чемъ же?

— Я думала, что я не нужна вамъ. И это было такъ горько. Вдругъ роли перемѣнились.

— Съ какихъ поръ вы полюбили меня?

— Не знаю. Можетъ быть, всегда любила. Объ этомъ вы меня никогда не спрашивайте.

Когда и какъ она полюбила его? Развѣ она знала? Развѣ женщина когда-нибудь знаетъ? Бываетъ, что она помнитъ весеннее утро сердца, когда въ немъ расцвѣлъ цвѣтокъ любви и говоритъ: «Тогда я поняла, что люблю». Но въ то же время она знаетъ, что лепестки этого цвѣтка давнымъ давно лежали тамъ свернутыми, и смутно помнитъ, что онъ распускался и расцвѣталъ постепенно. А на вопросъ: «когда» и «какъ» у нея нѣтъ отвѣта. Когда Ирена оглядывалась назадъ, она видѣла, что всѣ эти годы въ сердцѣ ея таилась нѣжность, теплившаяся гдѣ-то въ глубинѣ. Неужели же… Она испуганно отшатнулась отъ этой мысли, затѣмъ, на цыпочкахъ, затаивъ дыханіе, вернулась къ ней. Съ перваго же дня, какъ Гью и Джерардъ заговорили съ ней на пароходѣ, она объединила ихъ въ своей привязанности и такъ было все время, пока одинъ изъ нихъ не ушелъ отъ нея, оставивъ другого нетронутымъ. Преданная и честная любовь къ ней Гью всегда была ея тайной гордостью. Она какъ бы дополняла собою любовь Джерарда. Это было ясно. Но не нуждалась ли и ея любовь къ мужу въ дополненіи и не была ли этимъ дополненіемъ ея привязанность къ Гью? И, еслибъ не эта другая привязанность, остались ли бы все время неизмѣнными ея чувства къ Джерарду? Словомъ, не любила ли она одновременно ихъ обоихъ? Она спрашивала себя и не находила отвѣта. Все было тайной, загадкой, — какъ цвѣтъ опала съ уклончивымъ бѣловатымъ отблескомъ стыда. Но никогда неудовлетворенное желаніе не омрачало чистоты ея любви къ Джерарду, доходившей до обожанія. Этого рода сомнѣнія не томили ея души. И все же Гью всегда былъ ей невыразимо дорогъ. Культъ ихъ братской дружбы, которую она также идеализировала, слилъ воедино эти двѣ привязанности, еще усложнивъ загадку…

— Не знаю, — говорила она. — Не умѣю сказать. И никогда не сумѣю. О Гью, милый, я чувствовала себя такой заброшенной, такой одинокой.

Онъ обвилъ рукой ея станъ, какъ бы беря ее подъ защиту.

— Прости мнѣ, милый, — говорила она. — Я прежде считала тебя слабымъ — можетъ быть, потому, что не сразу полюбила тебя. Но теперь я знаю, что ты сильный, и мнѣ нужна твоя сила.

Это былъ основной тонъ въ гимнѣ ея счастья. Когда-то она сравнила ихъ между собою и рѣшила: одинъ — зыбучій песокъ, другой — гранитная скала. Слѣпое обожаніе извратило ея наблюдательность. Вышло какъ разъ наоборотъ: первый оказался гранитной скалой; второй — зыбучимъ пескомъ. Теперь она стояла на гранитной скалѣ и чувствовала себя въ безопасности. Теперь, оглядываясь на свою жизнь съ Джерардомъ, она нерѣдко горько дивилась своему ослѣпленію имъ: его угрюмость и неразговорчивость она принимала за силу; милостивое позволеніе обожать себя — за нѣжность; недостатки возводила въ добродѣтели и благородные поступки изобрѣтала сама. Тщетно искала она въ прошломъ хоть чего-нибудь яркаго, красиваго, неэгоистическаго, сердечнаго порыва теплой ласки, хотя бы доказательства болѣе, чѣмъ средняго ума. Даже въ будничной работѣ онъ не оправдалъ ея надеждъ: какъ адвокатъ, онъ ровно ничего не представлялъ собой и не любилъ своего дѣла. Какъ она могла такъ заблуждаться?

За то теперь она уже не ошибется. Разсматривая жизнь Гью, она видѣла ее наполненной несчетными доказательствами его честности и преданности. Что онъ блестящій свѣтскій человѣкъ — это признавали всѣ; не нужно было быть влюбленной въ него, чтобы видѣть это. Его героизмъ также проявился не въ потенціальной формѣ, но активно. Дважды онъ становился лицомъ къ лицу со смертью. Одинъ разъ, чтобъ спасти друга. Другой разъ, чтобы спасти честь женщины. Въ послѣднемъ она была убѣждена — какъ и въ его безупречности по отношенію къ этой женщинѣ. Какую роль эта тварь сыграла въ жизни Гью? — она была слишкомъ горда, чтобы вникать въ это и выяснять. Несомнѣнно было одно: онъ не любилъ ея. Для женщины, жаждущей счастья, этого было достаточно. Сильная душа отказывалась искать дальше. Да, теперь она стоитъ на гранитной скалѣ; основы ея новой жизни заложены прочно. Какое невыразимое счастье!

Она вся сіяла. Черная шелковая блузка съ пѣной кружева у ворота, нѣжно ласкавшей шею, красиво оттѣняла живой румянецъ лица. Гью безъ конца изучалъ это лицо, казалось, изучилъ всѣ его выраженія въ безконечномъ ихъ разнообразіи, видѣлъ его и восторженнымъ, и кроткимъ, и скорбнымъ, и гнѣвнымъ. Но такимъ, какъ сегодня, никогда еще его не видалъ. Одному только человѣку въ жизни можетъ женщина открыть всю красоту своей души и тѣла. Послѣдняя тѣнь сомнѣній и раскаянія въ немъ была смыта нахлынувшей волной гордой радости.

— Я прошелъ бы сквозь адское пламя, чтобы завоевать тебя! — вырвалось у него.

Она улыбнулась, счастливая, не зная, на что онъ намекаетъ, и отвѣтила нѣжной шуткой:.

— Тебѣ нужно было только пройти сквозь формальность — сдѣлать мнѣ предложеніе. Развѣ это было такъ тяжко?

— Я никогда не сталъ бы просить тебя, чтобы ты вышла за меня изъ состраданія.

— Я это знала. А теперь — ты увѣренъ, что ты будешь счастливъ со мной?

— Счастливъ? — повторилъ онъ.

Засмѣялся, прошелся по комнатѣ, снова вернулся къ ней, запустилъ пальцы въ волосы. Счастье опьяняло его. Сталъ передъ нею и взялъ ея руки.

— Да знаешь ли ты, что такое мужская любовь?..

---

Всю эту ночь онъ бѣгалъ изъ угла въ уголъ по своей комнатѣ въ лихорадкѣ радостнаго возбужденія. Наконецъ-то Ирена любитъ его, и ея любовь превратитъ запущенный садъ его души въ свѣтлую сѣнь обителей райскихъ, красоту которыхъ и вообразить себѣ невозможно. Чтобы сохранить этотъ неизъяснимо сладостный даръ, онъ готовъ былъ бы взвалить себѣ на плечи сотню преступленій. И въ этотъ часъ экстаза бремя единственнаго преступленія, которое онъ рѣшилъ совершить, было легкимъ для его плечъ. Онъ ничѣмъ не рискуетъ. Тайна его брака съ Минной не можетъ раскрыться. Она погребена въ пыльномъ архивѣ брайтонской мэріи. Минна, ужь разумѣется, не выдастъ ея. Анна Кассаба душой и тѣломъ предана Миннѣ. И притомъ, вѣдь это преступленіе онъ совершаетъ ради счастья обожаемой женщины. Оно сниметъ съ нея тяжкое бремя общественнаго отщепенства. Онъ зальетъ ея жизнь обожаніемъ, страстью, любовью. Передъ мысленными очами его встало видѣніе дружной, радостной жизни, полной гармоніи. Онъ громко засмѣялся отъ радости. Бываютъ минуты, когда человѣкъ чувствуетъ себя достаточно сильнымъ, чтобы бороться — даже съ Судьбой.

XX.

Изъ Ниццы, которую она обожала, Минна помчалась въ Лондонъ, котораго терпѣть не могла, и заняла цѣлый рядъ покоевъ въ отелѣ «Метрополь». И примчалась она сюда изъ-за Гью. Извѣстіе объ его женитьбѣ на Иренѣ вызвало у нея бурный приступъ гнѣва и къ ея обычному враждебному отношенію къ нему примѣшивалась теперь жажда мести. Прочитавъ въ газетѣ это извѣстіе, она ни за что ни про что разбранила француженку горничную, кинулась на кровать и расплакалась; потомъ поѣхала въ Монте-Карло, гдѣ вела себя невозможно, открыто компрометируя себя съ австрійскимъ банкиромъ, уже двѣ недѣли ухаживавшимъ за нею. Неизбѣжная компаніонка, которую Минна, приличія ради, держала при себѣ въ качествѣ dame chaperon, сочла нужнымъ выказать свое неодобреніе. Произошла непріятная сцена.

— Моя совѣсть не позволяетъ мнѣ оставить безъ вниманія такіе ваши поступки, не сказавъ вамъ, что этого дѣлать нельзя, — замѣтила компаньонка.

— Я плачу вамъ не за то, чтобъ у васъ была совѣсть, — грубо отвѣтила Минна. — У меня и своей слишкомъ достаточно.

— Не могу я молчать, когда вы ведете себя неприлично, — возразила dame chaperon, въ которой рабство еще не сломило духа.

Минна тутъ же на мѣстѣ разсчитала ее и очутилась совсѣмъ одна, въ своей маленькой виллѣ съ прохладной бѣлой лоджіей и мозаичными полами. Жить здѣсь одной, безъ знакомствъ, не выѣзжая и никого не принимая у себя, какъ подобаетъ скромной молодой дѣвицѣ — это было совсѣмъ не по ней. Пользоваться всѣми развлеченіями, которыхъ она жаждала, не имѣя хотя бы номинальной покровительницы ея юности и красоты, значило бы сдѣлать себя непріемлемой для общества. А она вовсе не желала, чтобы дамы изъ общества свирѣпо подбирали юбки, когда она проходитъ мимо — какъ это бывало на ея глазахъ со многими прекрасными и одинокими обитательницами красивыхъ виллъ между Каннами и Санъ-Ремо. Слишкомъ дорого досталось ей богатство, чтобы покупать его цѣною только униженія. Словомъ, dame chaperon была необходима. Цѣлый мѣсяцъ она искала напрасно. Условія, предлагаемыя ею, были выгодныя. Претендентокъ являлись сотни. Но однѣ были очень ужь мало импозантны. А импозантныя отталкивали ее своей чрезмѣрной респектабельностью. Наконецъ, искомое нашлось въ лицѣ м-рсъ Деламеръ, вдовы артиллерійскаго полковника, женщины свѣтской и умной.

«Я много жила, много видѣла въ жизни и пришла къ убѣжденію, что изъ всѣхъ добродѣтелей высшая — скромность», — писала она о себѣ въ своей характеристикѣ.

Прочитавъ это письмо, Минна тотчасъ устремилась въ Лондонъ. Она пришла, увидѣла и побѣдила. М-рсъ Деламеръ согласилась ѣхать съ нею на югъ, и безотлагательно.

Было пять часовъ пополудни. Минна лежала на кушеткѣ, перелистывая новый романъ. Она только что вернулась съ одинокой прогулки по парку, гдѣ не встрѣтила ни единаго знакомаго лица. Лондонъ былъ ей ненавистенъ. Въ прошломъ съ нимъ была связана цѣлая сѣть униженій. Книга выпала изъ ея рукъ, и она снова стала перебирать въ памяти свои обиды, въ сотый разъ со времени своего пріѣзда въ Лондонъ. А пріѣхала она всего два дня тому назадъ. За эти дни она ни съ. кѣмъ не видѣлась, кромѣ м-рсъ Деламеръ. Когда становилось очень ужь скучно, признательность подсказывала ей, что слѣдовало бы побывать у Бебро, но у нея не хватало духу снова войти въ этотъ домъ, гдѣ она пережила столько кошмарнаго. При видѣ этихъ грубыхъ, скучныхъ, добрыхъ лицъ стрѣлка времени тотчасъ повернула бы обратно и она снова очутилась бы во власти демоновъ. Одна мысль объ этомъ подгоняла къ горлу истерическій клубокъ. И она сидѣла одна въ пышномъ отелѣ, сердясь и скучая.

Потомъ встала, прошлась нѣсколько разъ по комнатѣ и позвонила горничную.

— Сходите внизъ и возьмите мнѣ два билета въ Гаймаркетъ на сегодняшній вечеръ.

Миловидная француженка ушла исполнять приказаніе. Минна стояла у окна и барабанила по стеклу, разсѣянно глядя на уличную суету, на поѣздъ, ползущій по Хенджерфордскому мосту, на ослѣпительно яркіе фонари у подъѣзда Авеню-Театра.

— Какъ мнѣ все здѣсь противно! — говорила она себѣ. И, все же, отъ нечего дѣлать, продолжала смотрѣть въ окно. Вошла горничная, Жюстина. — Кресла въ партерѣ всѣ проданы. Изъ отеля спрашивали по телефону. Если барышня желаетъ ложу…

— Ахъ, мнѣ все равно. Ложа, такъ ложа, — раздражительно вскричала Минна.

Она пригласила къ себѣ на этотъ день обѣдать м-рсъ Деламеръ, съ тѣмъ, чтобы потомъ вмѣстѣ ѣхать въ театръ, и изъ совершенно ненужной любезности предоставила гостьѣ выборъ театра. М-рсъ Деламеръ выразила желаніе посмотрѣть, въ Гаймаркетѣ пьесу, о которой много говорили въ этотъ сезонъ, передъ тѣмъ, какъ уѣхать изъ Англіи. Минна волей-неволей должна была согласиться, хотя ей уже заранѣе стало скучно. Въ теперешнемъ ея настроеніи она гораздо охотнѣе пошла бы въ театръ Ампиръ, или въ Гэйти и затѣмъ поужинала съ шампанскимъ, въ компаніи веселыхъ мужчинъ. И, такъ какъ перспектива провести вечеръ въ Гаймаркетѣ не особенно улыбалась ей, она, съ характерной для нея небрежностью, не позаботилась заранѣе запастись билетами. Посмотрѣла на часы. Половина шестого. Она дождалась у окна возвращенія Жюстины съ билетомъ.

— Ну, теперь пойдемъ одѣваться. Все-таки это — занятіе, — сказала Минна.

— И правда, не очень-то весело у васъ тутъ, въ Лондонѣ, — поспѣшила отвѣтить Жюстина на пойманный ею намекъ.

— Отвратительнѣйшій городъ. Я тоскую по Ниццѣ.

— И я тоже, мадемуазель. Но въ Ниццѣ будетъ скучно, когда мы вернемся.

— Мы запремъ свою виллу и уѣдемъ въ Эксъ-ле-Бэнъ, на русскій сезонъ.

— Я обожаю русскихъ! — съ убѣжденіемъ вскричала Жюстина.

— А вы много ихъ знали? — насмѣшливо спросила Минна.

— Они такіе, что, когда одного знаешь цѣликомъ, знаешь ихъ всѣхъ.

Минна умышленно затягивала одѣванье, и удовольствіе облечься въ очаровательный туалетъ, въ связи съ живою болтовней Жюстины, фамильярно разсказавшей ей весь свой романъ съ русскимъ, котораго она «знала цѣликомъ», заполнили время и разсѣяли дурное настроеніе Минны. Выйдя изъ рукъ ловкой камеристки въ очаровательнѣйшемъ платьѣ, когда-либо созданномъ въ парижскихъ мастерскихъ, съ брилліантовой звѣздочкой въ темныхъ волосахъ, и любуясь на себя въ огромное до полу зеркало, она была почти счастлива. Она была молода и, по мнѣнію большинства, и ужь, конечно, по ея собственному мнѣнію, обаятельно прекрасна. Ущербъ, нанесенный этой красотѣ пережитою драмой, постепенно изгладился съ теченіемъ времени. Пухлыя губки ея снова были алы, какъ вишня, глаза по прежнему мечтательно томны, лѣниво опущенныя рѣсницы соблазнительно чувственны, какъ тогда, когда она сознательно пускала въ ходъ всѣ эти чары, пытаясь покорить сердце Гью. Вдобавокъ, она была теперь старше и въ полномъ расцвѣтѣ красоты.

— Мадемуазель очаровательна! — заявила Жюстина.

Минна вздохнула. — И подумать, что все это даромъ, по крайней мѣрѣ, сегодня, — на меня никто и не взглянетъ.

— Вся зала будетъ смотрѣть на мадемуазель.

Минна презрительно разсмѣялась. Очень ей это нужно?

— Если бъ я была такой, какъ мадемуазель, я была бы въ восторгѣ.

Немного погодя Минна сошла съ своей гостьей въ огромную столовую отеля. М-рсъ Деламеръ была увядшая, аристократической внѣшности женщина съ орлинымъ носомъ, одѣтая всегда безукоризненно. Она критически оглядѣла съ ногъ до головы свою питомицу, замѣтила, что она не смущается устремленными на нее восторженными взглядами, даже какъ будто старается привлечь ихъ, и незамѣтно пожала плечами. Она согласилась бы шапронировать и вавилонскую блудницу, лишь бы только не жить эту зиму снова въ дешевенькихъ меблированныхъ комнатахъ въ Блумсбери, гдѣ она весь этотъ годъ прятала свою бѣдность. А сейчасъ она знала, что обѣдъ будетъ вкусный, и намѣрена была насладиться имъ.

Шумная, людная зала, смѣшанный гулъ разговоровъ и дорогія вина окончательно привели Минну въ хорошее расположеніе духа.

— Я рада, что вы предпочитаете шампанское extra-sec, — сказала м-рсъ Деламеръ, отпивъ глотокъ и одобрительно кивнувъ головой. — Большинство женщинъ, когда можно, спрашиваютъ Вдову Клико.

— Да, и оттого мужчины боятся съ ними обѣдать, — подтвердила Минна. — Я была заранѣе увѣрена, что вкусы наши сойдутся. Но и я не сразу привыкла къ этому сорту вина.

— Всегда приходится перевоспитывать себя, — сказала м-рсъ Деламеръ.

— Мужчины такіе скоты! Врядъ ли есть хоть одинъ, который бы устоялъ, когда ему льстятъ, или угождаютъ его любимымъ привычкамъ. Но, увы! безъ мужчинъ жизнь скучна и неинтересна — поэтому волей-неволей приходится изучать ихъ привычки и считаться съ ними.

М-рсъ Деламеръ учтивымъ жестомъ изъявила согласіе.

— Вы находите, что я слишкомъ цинична для своихъ лѣтъ? — томно протянула Минна.

— Это скорѣе вопросъ опыта, чѣмъ возраста.

— Ну — для того опыта, который могъ быть у меня?

Тонкія губы м-рсъ Деламеръ сложились въ усмѣшку.

— Иной опытъ даетъ цинизмъ, иной — познаніе истины. Все зависитъ отъ того, какъ вы воспринимаете опытъ.

— Что такое истина? — какъ говорилъ Пилатъ. — Я пока не обрѣла ея ни въ себѣ и ни въ комъ другомъ. Цѣль жизни — сплести изъ кружевъ лжи возможно болѣе красивую и прочную ткань. Если я шокирую васъ такими разговорами, вы лучше сразу скажите мнѣ, м-рсъ Деламеръ.

— Вы слишкомъ очаровательны, чтобъ шокировать кого бы то ни было, — снисходительно откликнулась ея собесѣдница.

— Благодарю васъ! — Минна совсѣмъ развеселилась.

М-рсъ Деламеръ перевела разговоръ на космополитическое общество, съ которымъ сталкиваешься обыкновенно на заграничныхъ курортахъ. Она, дѣйствительно, много пережила, знала свѣтъ и людей, и разговаривать съ неюбыло не скучно. Минна сравнивала ее съ ея напыщенно строгой предшественницей, причемъ сравненіе было цѣликомъ въ ея пользу, и радовалась своему выбору. Разговоръ вышелъ такой занятный, что онѣ засидѣлись за кофе и, когда вошли въ свою ложу въ театрѣ, спектакль уже начался.

Въ залѣ. было темно; освѣщена только сцена. Въ партерѣ и въ мѣстахъ за креслами смутно виднѣлись бѣлыя пятнышки лицъ и большого размѣра свѣтлыя пятна — дамскія платья. Минна сѣла ближе къ сценѣ; м-рсъ Деламеръ напротивъ нея. Первый актъ показался дѣвушкѣ неинтереснымъ — послѣ шампанскаго хотѣлось чего-нибудь болѣе забавнаго. Притомъ же всякія серьезныя цѣли и служеніе идеалу претили ея натурѣ, а предчувствіе трагедіи угнетало ее. Ея собственная душа была слишкомъ мрачна для того, чтобъ еще омрачать ее чужою тоской. Она зѣвала, облокотясь локтемъ на барьеръ ложи и, глядя на сцену, видѣла собственную жизнь и глубоко жалѣла себя. Она была одинока. Анна Кассаба скоропостижно скончалась три мѣсяца тому назадъ. Теперь у нея нѣтъ ни одного друга, кромѣ вотъ этой женщины, которая будетъ жить съ ней за плату и которую она въ душѣ презирала. Она думала о своихъ обидахъ — о послѣднемъ жестокомъ оскорбленіи, нанесенномъ ей ея мужемъ. Какъ она его ненавидѣла! Какъ онъ смѣлъ жениться! Принимая во вниманіе, что она сама рѣшительно отреклась отъ всякихъ правъ на него, это было неразумно. Но, еслибъ мужчины и женщины всегда руководились разумомъ, жизнь волновала бы не больше, чѣмъ биномъ Ньютона.

Наконецъ, занавѣсъ опустился. Зала вдругъ освѣтилась. М-рсъ Деламеръ сдержанно выразила свой восторгъ. Хвалила актеровъ.

— Они всѣ точно деревянные въ сравненіи съ французами, — возразила Минна, приставляя къ глазамъ бинокль. Она поворачивалась то вправо, то влѣво, разглядывая публику въ креслахъ. И вдругъ уронила бинокль на колѣни и застыла на мѣстѣ, глядя куда-то въ пространство, вся бѣлая, какъ полотно.

М-рсъ Деламеръ поспѣшно встала. — Вотъ моя соль. Понюхайте.

— Смотрите! — не глядя на нее, вскричала Минна. — Вонъ онъ стоитъ.

— Кто?

— Гью Кольманъ.

— Тотъ самый, который… — осторожно освѣдомилась м-рсъ Деламеръ.

Минна овладѣла собой, вспыхнула, прикусила губы. Она чуть не выдала себя.

— Я взволновалась, увидавъ его, — пояснила она, заставивъ себя улыбнуться. — Послѣдній разъ мы видѣлись при такихъ тягостныхъ обстоятельствахъ — на судѣ… мой бѣдный отецъ…

М-рсъ Деламеръ сочувственно кивнула головой и съ интересомъ принялась разглядывать красивое лицо и гордую осанку Гью.

— А рядомъ съ нимъ героиня его романа, м-рсъ Мерріамъ. Я знаю ее въ лицо.

— Они обвѣнчались мѣсяцъ тому, назадъ, — сказала Минна, силясь придать твердость своему голосу.

— Вы, кажется, были въ большой дружбѣ съ ними обоими?

— Съ нимъ — да.

Въ это мгновеніе взглядъ Гью, лѣниво блуждавшій по залѣ, встрѣтился съ ея взглядомъ. Инстинктъ подсказалъ Миннѣ, что опасно было бы навести м-рсъ Деламеръ на мысль о тайнѣ. И она привѣтливо кивнула головою. Гью отвѣтилъ изысканно учтивымъ поклономъ. И сѣлъ рядомъ съ Иреной. Случайное присутствіе въ залѣ троихъ героевъ памятнаго сенсаціоннаго процесса не прошло незамѣченнымъ. Тамъ и сямъ перешептывались, поглядывали въ ихъ сторону, направляли на нихъ бинокли. Минна поняла, что они узнаны, и, преувеличивая опасность, вызвала капельдинера, взяла у него карандашъ и написала по-нѣмецки на уголкѣ афиши: «приличія ради, придите поговорить со мной». Потомъ послала капельдинера и стала ждать, что будетъ.

Гью сидѣлъ возлѣ Ирены и не рѣшался взглянуть ей въ глаза, полные любви и довѣрія. Въ первый разъ послѣ своей свадьбы они были вмѣстѣ на людяхъ, въ первый разъ, вообще, были въ театрѣ, съ тѣхъ поръ, какъ Гью былъ арестованъ по подозрѣнію въ убійствѣ Израэля Гарта. Въ ихъ жизни это было цѣлое маленькое событіе, которому они радовались заранѣе и теперь наслаждались имъ въ осуществленіи. Какъ влюбленные, они во время перваго акта держались за руки, благо въ залѣ было темно, передавая другъ другу свои впечатлѣнія легкимъ пожатіемъ. Оба еще были полны впечатлѣнія пережитаго мѣсяца, полнаго дивнаго, безмятежнаго счастья. Гью нѣтъ-нѣтъ да и возвращался мыслью къ тихому уголку на живописномъ Корнуэльскомъ берегу, гдѣ они провели медовый мѣсяцъ, гдѣ жена его застѣнчиво обнаружила всю глубину своей нѣжности, гдѣ она съ каждымъ днемъ расцвѣтала и становилась по прежнему безоблачно ясной. Потомъ ему вспомнилось ихъ возвращеніе въ Лондонъ и радость, что теперь уже не нужно прощаться у дверей и идти къ себѣ, въ одинокую холостую квартиру съ сердцемъ, томящимся тоской по невозможномъ. Когда занавѣсъ упалъ, Гью поднялся, смѣясь:

— А теперь я доставлю себѣ удовольствіе убѣдиться въ томъ, насколько всѣ прочія женщины хуже тебя.

И встрѣтился глазами съ взоромъ Минны, неотвратимымъ, какъ Судьба.

— Странно, что въ первый же разъ, какъ мы выѣхали въ свѣтъ, мы встрѣтились съ ней, — сказала Ирена.

— Она отлично выглядитъ, — замѣтилъ онъ, съ досадой сознавая всю банальность этихъ словъ. И смолкъ. Ирена замѣтила, что онъ смущенъ.

— Ничего, что это вызываетъ непріятныя воспоминанія, милый. Невзгоды прошлаго дали намъ наше теперешнее счастье. Не забывай.

— Развѣ я могу забыть?

— Она очень похорошѣла, — замѣтила Ирена, взглянувъ на ложу напротивъ. — Въ послѣдній разъ, какъ я ее видѣла, бѣдняжку, она была ужасно разстроена. Я, кажется, даже не разсказывала тебѣ. Это было въ тотъ страшный вечеръ, послѣ перваго дня суда. Она неожиданно явилась къ намъ и, прежде чѣмъ успѣла сказать что-нибудь, забилась въ истерическомъ припадкѣ. Пришлось отвезти ее назадъ къ ея друзьямъ. Какъ странно, не правда ли?

— Очень странно, — тихо проговорилъ Гью.

Зачѣмъ она пріѣзжала къ нимъ? Исповѣдываться? Сознаться во всемъ? Онъ не смѣлъ показать, какъ взволновалъ его этотъ разсказъ. И поспѣшилъ встать, чтобы хоть на время ускользнуть отъ этого мучительно-фальшиваго положенія, которое злило и раздражало его. Маленькій, лысый господинчикъ за два ряда отъ него, съ любопытствомъ разглядывавшій героя cause célèbre, неожиданно встрѣтился глазами съ Гью и весь съежился въ своемъ креслѣ. Но Гью даже не замѣтилъ, что маленькій лысый человѣкъ заинтересовался имъ.

— Почему ты не пойдешь покурить? — ласково сказала Ирена.

Онъ повернулся къ ней и прочелъ въ ея взорѣ такую искреннюю любовь, что ему стало стыдно, какъ онъ могъ обмануть ее. Но вѣдь это было для ея же счастья. Въ этомъ не могло быть сомнѣній. И все же присутствіе той, другой женщины бросало мрачную тѣнь на его счастье, напоминая, что оно построено на нечестномъ поступкѣ., А простой разсказъ Ирены о загадочномъ визитѣ къ нимъ Минны, цѣль котораго онъ не могъ не угадывать, набрасывалъ на все это такой злобно-ироническій свѣтъ. Прежде, чѣмъ онъ успѣлъ отвѣтить Иренѣ, капельдинеръ подалъ ему записку отъ Минны. Лицо Гью омрачилось. Онъ не могъ отказать ей. Къ тому же Ирена слышала его разговоръ съ капельдинеромъ.

— Если ты ничего не имѣешь противъ, я зайду къ ней въ ложу, — сказалъ онъ.

— Конечно, ты долженъ зайти. Она будетъ рада видѣть тебя.

Гью взглянулъ на часы. До поднятія занавѣса оставалось еще десять минутъ. На короткій разговоръ времени хватитъ. Чѣмъ короче, тѣмъ лучше.

Онъ вышелъ изъ залы и по лѣстницѣ поднялся въ ложу Минны. Она встрѣтила его въ пустынномъ, устланномъ ковромъ коридорѣ, отошла шага на два отъ своей ложи, чтобы не быть услышанной м-рсъ Деламеръ, и протянула ему руку съ презрительнымъ, вызывающимъ видомъ.

— Итакъ, вы двоеженецъ?

— Очевидно, да. Вы только затѣмъ и звали меня, чтобъ имѣть удовольствіе сказать мнѣ это?

— Кто знаетъ? — усмѣхнулась Минна, нагло взметнувъ кверху длинныя рѣсницы.

— Вы что-нибудь имѣете противъ этого?

— О, разумѣется, нѣтъ! Вѣдь вы получили мое письмо? Вы въ правѣ имѣть столько же женъ, какъ покойный вождь мормоновъ, если вамъ это нравится.

Гью насмѣшливо поклонился. Какъ это похоже на нее — реагировать и на трагическое вульгарно!

— Скажите мнѣ, — началъ онъ совсѣмъ другимъ тономъ — зачѣмъ вы поѣхали къ м-рсъ Мерріамъ въ тотъ вечеръ послѣ перваго дня суда?

Вопросъ былъ такой неожиданный и самый инцидентъ такъ далекъ отъ ея мыслей, что она ахнула отъ изумленія и кровь прилила къ ея щекамъ. Потомъ опустила глаза, незамѣтно поглядѣла на него исподлобья, увидѣла, что лицо у него строгое, скрѣпилась и презрительно разсмѣялась.

— Должно быть, вся эта исторія подѣйствовала мнѣ на нервы — вѣдь, вы же не предполагаете, надѣюсь, что я хладнокровно замыслила убить васъ. Я думала, что вашъ вѣрный другъ, м-ръ Мерріамъ, можетъ быть, сумѣетъ помочь мнѣ. Какая я была глупенькая, не правда ли?

— Я радъ, что у васъ былъ хоть одинъ моментъ угрызенія.

— Можете быть спокойны — потомъ я искренно раскаивалась въ немъ. Но зачѣмъ намъ говорить о непріятныхъ вещахъ? Все къ лучшему въ этомъ лучшемъ изъ всѣхъ возможныхъ міровъ. Я вижу, вы утѣшились вполнѣ, а я…

— А вы?

— Я тоже стараюсь утѣшиться.

Онъ сострадательно взглянулъ на нее, помолчалъ немного и сказалъ уже мягче:

— Зачѣмъ такъ говорить? Мнѣ было бы отрадно знать, что вы все-таки сдѣлали попытку спасти меня. Значитъ, я судилъ васъ слишкомъ сурово. Если вы пытались поступить честно въ отношеніи меня, какъ я старался быть честнымъ по отношенію къ вамъ, мы, по крайней мѣрѣ, можемъ не ненавидѣть другъ друга.

— Будто? Милый другъ, вы и представить себѣ не можете, какъ я васъ ненавижу.

— Ну, что жь. Пусть такъ. Мы останемся честными врагами. Вы долго пробудете въ Лондонѣ?

— До послѣзавтра. Боюсь, что мнѣ нельзя будетъ позволить себѣ удовольствіе пригласить васъ къ себѣ.

— Чрезвычайно сожалѣю объ этомъ. А теперь — я прощусь — кажется, уже подняли занавѣсъ.

— Не посидите ли вы этотъ актъ въ нашей ложѣ? — предложила Минна. — Теперь вамъ трудно будетъ вернуться къ вашей — другой женѣ.

Онъ повернулся на каблукахъ и отошелъ. Она смотрѣла ему вслѣдъ, пока онъ не завернулъ за уголъ корридора, и затѣмъ вошла къ себѣ въ ложу.

Извиняясь на каждомъ шагу, Гью, наконецъ, добрался до своего мѣста возлѣ Ирены. Она, какъ раньше, вложила свою руку въ его руку и шепнула ему слово привѣта.

Сердце его всколыхнулось и онъ крѣпко сжалъ ея руку. О, Господи! Какое счастье, что они опять вмѣстѣ! Но пьеса уже утратила для него всякій интересъ. Когда занавѣсъ упалъ послѣ второго акта, онъ даже не могъ бы сказать, что видѣлъ на сценѣ. А между тѣмъ пьеса была высоко драматическая. Ирена тихонько вздохнула, какъ бы съ облегченіемъ, и повернулась къ мужу, еще вся взволнованная.

— Тебѣ нравится, милая?

— О, да! А тебѣ?

— Я съ тобою, Рени. Больше мнѣ ничего на свѣтѣ не нужно.

Она осталась довольна отвѣтомъ. Шепнула ласковое словечко, пригнулась ближе къ нему. Инстинктивно онъ поднялъ глаза на ложу Минны и увидѣлъ, что она смотритъ на нихъ, не отрываясь, жесткимъ, недобрымъ взглядомъ, такъ хорошо знакомымъ ему.

— Боюсь, что эта бѣдная дѣвушка несчастлива, — сказала Ирена, замѣтивъ, куда онъ глядитъ. — Не странно ли, милый Гью, что съ первой встрѣчи мнѣ все время хотѣлось облегчить какъ-нибудь ея участь? Какой навязчивой она, пожалуй, сочла бы меня, еслибъ знала!

Каждое ея слово ранило его, какъ ножемъ. Что же она скажетъ о немъ, когда узнаетъ его романъ съ этой дѣвушкой? Самъ онъ вовсе не считалъ себя героемъ, но въ глазахъ Ирены онъ былъ имъ и съ каждымъ днемъ все больше убѣждался въ этомъ, съ неописуемой смѣсью боли и гордости. Такова ужь она была по натурѣ — склонная возносить все, любимое ею, на головокружительную высоту. Женясь на ней, онъ оставилъ ее въ невѣдѣніи — исключительно ради нея, и это не казалось ему нечестнымъ. Сегодня, впервые, онъ испугался — за себя.

— Не огорчайся, милый, — шепнула Ирена, видя, что лицо его омрачилось. — Теперь я могу уже спокойно думать обо всемъ этомъ, какъ будто это все произошло въ другой стадіи существованія.

— Любовь, какъ Богъ, способна исцѣлять всякія раны, — отвѣтилъ онъ.

И глубокая искренность его вѣры утѣшила его.

А предметъ состраданія Ирены скоро удалился вглубь ложи, погрузившись въ легкій, но полный горечи діалогъ съ м-рсъ Деламеръ. Эта послѣдняя знала изъ газетъ о скандалѣ и Минна воспользовалась этимъ для самой ядовитой критики Гью и Ирены. Ей доставляло безумное наслажденіе рвать въ клочки ихъ репутаціи, покрывать ихъ позоромъ, выдумывать о нихъ небывалыя низости и вѣроломства.

— Вы, повидимому, очень не любите его, — съ улыбкой замѣтила м-рсъ Деламеръ.

— Кому же можетъ нравиться такая гнусная личность! — отвѣтила Минна рѣзко, какъ всегда, когда она сердилась.

Загадочная улыбка играла на тонкихъ губахъ м-рсъ Деламеръ.

— Не знаю. Ее я могла бы простить. Мнѣ думается, что большинство женщинъ, входившихъ съ нимъ въ соприкосновеніе, готовы были пожертвовать всѣмъ ради него. Онъ великолѣпное животное.

— Вы думаете, что и женщины такія же животныя, какъ мужчины?

— Они стоятъ другъ друга, — отвѣтила м-рсъ Деламеръ.

Начался послѣдній актъ; м-рсъ Деламеръ сосредоточила все свое вниманіе на сценѣ. Минна, перегнувшись черезъ барьеръ ложи, не сводила мрачнаго взгляда съ двухъ темныхъ фигуръ, сидѣвшихъ рядомъ, едва вырисовываясь въ темнотѣ зрительной залы. Какъ только пьеса кончилась, она поспѣшила увести свою спутницу изъ театра и простилась съ ней у подъѣзда. Наемный кэбъ быстро доставилъ ее въ «Метрополь». Она прошла прямо въ свою спальню, приказавъ, чтобы ей подали туда шампанскаго и бисквитовъ, которыми она и поужинала, пока Жюстина раздѣвала ее.

— Ну, какъ мадемуазель довольна своимъ вечеромъ? Весело было? — фамильярно освѣдомилась горничная.

— Не болтайте пустяковъ. Вы меня раздражаете, — оборвала ее Минна.

Жюстина прикусила языкъ и при первой возможности поспѣшила уйти.

А Минна, закутавшись въ пеньюаръ, прилегла на кушетку, поставивъ возлѣ себя послѣдній бокалъ шампанскаго. Постепенно чувственное выраженіе сбѣжало съ ея лица, глаза стали тревожными, мрачными. И долго она сидѣла недвижно, только губы ея дрожали и грудь высоко вздымалась. Наконецъ, у нея вырвалось свистящимъ шопотомъ:

— Да, я ненавижу его.

XXI.

На время солнце счастья закатилось и тѣнь нависшей опасности омрачила жизнь Гью. Но вслѣдъ за отливомъ бываетъ приливъ и, подобно большинству людей, Гью скоро забылъ объ опасности. Проходили мѣсяцы, изъ нихъ слагались годы; новое солнце дивной радости озарило горизонтъ Ирены и сдѣлало ея любовь къ Гью еще болѣе глубокой и святой. А жизнь Минны по прежнему оставалась разбитой и мрачной.

*  *  *

Прошло три года.

Высокіе каблучки ея съ звонкимъ стукомъ ударялись о каменныя плиты лоджіи каждый разъ, какъ ея кресло-качалка наклонялось впередъ. М-рсъ Деламеръ каждый разъ при этомъ морщилась, наконецъ, не выдержала, такъ какъ нервамъ ея въ послѣднее время приходилось выносить слишкомъ многое, и хотѣла перейти въ гостиную. Три года шапронированія такой дѣвицы, какъ Минна, могли измучить и утомить хоть кого, да и характеръ Минны съ годами не улучшался. Тѣмъ не менѣе онѣ остались большими друзьями и каждая изъ нихъ по своему, холодно и цинически, привязалась къ другой. Стукъ колесъ во дворѣ внизу заставилъ м-рсъ Деламеръ перемѣнить свое намѣреніе и выйти на балконъ.

— Если вы, дѣйствительно, хотите ѣхать въ Монте-Карло, вамъ надо торопиться, а не то вы пропустите поѣздъ 10.55. Экипажъ уже поданъ.

Минна перестала раскачиваться и лѣниво откинулась на спинку кресла.

— Напрасно я обѣщала Буасси пріѣхать. Я уже жалѣю объ этомъ.

— И я тоже. Вообще вы напрасно показываетесь съ нимъ такъ часто въ обществѣ. Пользы вамъ отъ этого не будетъ.

— Почему? Потому, что онъ разсказываетъ неприличные анекдоты?

— Послѣ двухнедѣльнаго знакомства.

— Ну, что-жь. По крайней мѣрѣ, онъ — единственный мужчина изъ всѣхъ, кого я до сихъ поръ встрѣчала, который умѣетъ разсказывать ихъ такъ, что вы не обязаны краснѣть. Краснѣть такъ скучно. Да, въ сущности, и все на свѣтѣ скучно. Надоѣло мнѣ жить на этомъ свѣтѣ!

— Врядъ-ли вы съумѣли бы найти дорогу въ лучшій міръ, — мягко замѣтила старшая дама.

— Кто знаетъ? Хуже этого врядъ-ли будетъ. Всѣ добродѣтельные люди здѣсь смертельно скучны и презираютъ меня. Всѣ же тѣ, кто ищетъ моего общества и забавляетъ меня, порочны и вульгарны. Напримѣръ, Буасси. Я его видѣть не могу.

— А вы не думаете, что лучше было бы, для разнообразія, отдохнуть денекъ дома? Буасси можно было бы послать телеграмму.

— О Боже! Я съ ума сойду, если просижу здѣсь цѣлый день, сложа руки. Это, было бы наказаніе мнѣ за мои грѣхи.

— Какъ знаете, душечка. Только, если поѣдете, смотрите, будьте насторожѣ.

— Ну, ужь если мнѣ захочется скомпрометтировать себя, я могу найти какое-нибудь животное покрасивѣй Буасси. У него видъ такой, какъ будто онъ одѣвается въ Бонъ-Марше. Но завтракать съ нимъ хорошо — онъ умѣетъ придумывать вкусные завтраки.

На лоджіи появилась Жюстина съ озабоченнымъ лицомъ: — Опоздаете, барышня, пора одѣваться. — Минна со вздохомъ поднялась и пошла вслѣдъ за горничной. Немного погодя, она появилась снова передъ м-рсъ Деламеръ въ платьѣ цвѣта желтаго нарцисса и кричащей соломенной шляпѣ съ цѣлымъ лѣсомъ вѣтокъ и цвѣтовъ, застегивая на ходу длинныя перчатки.

— Она слишкомъ пересаливаетъ, — подумала про себя м-рсъ Деламеръ, посылая кончиками пальцевъ воздушный поцѣлуй своей воспитанницѣ. — Скоро она среди бѣлаго дня будетъ носить брильянты. Слава Богу, что я — не разочарованная въ жизни еврейка.

Виконтъ де-Буасси, невысокаго роста молодой человѣкъ, съ вьющимися черными усиками, непріятнымъ ртомъ и развратными глазами, въ полосатомъ фланелевомъ костюмѣ, держа въ рукахъ трость съ золотымъ набалдашникомъ, встрѣтилъ Минну на перронѣ небольшого изящнаго вокзала въ Монте-Карло. И тотчасъ же разсыпался въ комплиментахъ. Она восхитительна. Онъ едва смѣлъ надѣяться, что она окажетъ ему честь — даже послѣ ея записки. Когда она вышла изъ вагона, онъ былъ ослѣпленъ… Минна смотрѣла на него, презрительно кривя губы. М-рсъ Деламеръ была права. Онъ — пошлякъ и ничего больше. И ея участь — никого не видѣть, кромѣ такихъ пошляковъ. Высокій, гладко выбритый, аристократическаго вида англичанинъ прошелъ мимо. И напомнилъ ей Гью.

— Какъ глупы женщины! Не правда ли, мосье де-Буасси? — говорила она, когда они, поднявшись на лифтѣ, пошли черезъ площадь со множествомъ нарядныхъ магазиновъ и кафе къ большому бѣлому зданію казино. — Впрочемъ, этотъ вопросъ, навѣрное, рѣшенъ для васъ уже съ десяти лѣтъ. — Ma foi, мадемуазель, я не вижу ничего глупаго въ томъ, что вы милостивы къ смиреннѣйшему изъ вашихъ обожателей.

— О, я говорила вовсе не о нашемъ завтракѣ. Вы слишкомъ много о себѣ воображаете.

Онъ разсыпался въ извиненіяхъ, ловко перевелъ разговоръ на другую тему, сообщилъ ей нѣсколько пикантныхъ новостей изъ мѣстной скандальной хроники и разсмѣшилъ ее. Они прошли насквозь зданіе казино и вышли въ садъ. Погода была дивная, какая только можетъ быть въ мартѣ на Ривьерѣ; на дорожкахъ всюду мелькали нарядныя свѣтлыя платья. Отъ времени до времени встрѣчались знакомые, по большей части мужчины и иностранцы, и низко кланялись Миннѣ. Въ такихъ случаяхъ ея спутникъ гордо выпрямлялся и фатовски крутилъ усы, что не ускользало отъ зоркихъ, хоть и полузакрытыхъ опущенными рѣсницами, глазъ Минны. Наконецъ, она устала гулять и рѣзко спросила его, гдѣ же они будутъ завтракать. Онъ опять разсыпался въ извиненіяхъ и повелъ ее обратно черезъ казино и площадь, въ Hotel de Paris, гдѣ онъ въ нарядной, яркой залѣ велѣлъ оставить столикъ. Здѣсь, среди хлопанья пробокъ отъ шампанскаго, международной болтовни, захваченная гривуазнымъ остроуміемъ своего кавалера, Минна и сама разошлась и сбросила съ себя саркастическое настроеніе. Теперь она способна была веселиться не иначе, какъ предварительно выпивъ хоть немного шампанскаго. Буасси, разумѣется, ухаживалъ за нею со всей вульгарностью человѣка, привыкшаго къ дешевымъ побѣдамъ, но это было въ порядкѣ вещей. Къ этому она давно привыкла. Ей нравилось кокетничать для практики. Она знала, что ласкающая томность ея голоса опьяняетъ мужчинъ. Поклонниковъ у нея было безъ счета, и всѣмъ она протягивала манящую чашу съ этимъ волшебнымъ напиткомъ. Буасси былъ послѣднимъ по счету и то, что она презирала его, придавало только лишній циническій привкусъ ихъ флирту. Притомъ же и въ ней самой кровь подчасъ закипала. Развратная женщина не превращаетъ мужчинъ въ свиней исключительно ради забавы. Буасси плавалъ въ блаженствѣ. Его скверно ухмылявшееся маленькое личико какъ-то все напряглось, губы выпятились, щеки надулись; онъ напоминалъ сатира, опошленнаго рядомъ цивилизованныхъ предковъ. Мысленно онъ уже хвасталъ пріятелямъ своей побѣдой.

— Какая жалость, что я не посмѣлъ предложить вамъ завтракать въ отдѣльномъ кабинетѣ! — говорилъ онъ, перегибаясь черезъ столъ къ своей дамѣ.

— Для васъ пропала бы тогда половина удовольствія.

— Какъ такъ? Мы были бы одни.

— Да, но это не удовлетворяло бы вашего тщеславія. Вы сами это отлично знаете.

Онъ протестовалъ. Онъ такъ пламенно обожаетъ ее! А она жестока, какъ всѣ ея соотечественницы.

— Развѣ? Я нахожу, что на сегодняшній день вы пожаловаться не можете.

— Такъ, значитъ, я могу надѣяться?

— Это никому не воспрещается, — отвѣтила она, бросивъ ему кокетливый взглядъ изъ-подъ полуопущенныхъ рѣсницъ.

Они долго сидѣли за столомъ. Потомъ Минна выразила желаніе подышать свѣжимъ воздухомъ и они опять пошли бродить по аллеямъ дивныхъ садовъ. Позади нихъ высился большой бѣлый дворецъ — казино, съ его мраморными баллюстрадами, звѣздами и куполами, такъ красиво выдѣлявшимися на фонѣ пышной растительности. Впереди ярко-синее Средиземное море сливалось вдали съ фіолетовымъ небомъ. Слѣва тянулся живописный итальянскій берегъ. Справа высился черный утесъ Монако съ его дворцомъ, какъ бы стоящимъ на стражѣ маленькаго стариннаго городка. Внизу, спускаясь уступами, тянулись террассы пышной зелени, съ роскошными клумбами цвѣтовъ, прерываемыя бѣлыми парапетами и лѣстницами. Теплый воздухъ былъ напоенъ чувственнымъ ароматомъ экзотическихъ цвѣтовъ.

— Это опьяняетъ, какъ вино — и ваша красота, — сказалъ Буасси.

Минна пожала плечами и лѣниво оглядѣлась вокругъ.

— Да, красивое мѣстечко. Но и оно надоѣдаетъ, какъ все на свѣтѣ. Который часъ?

— Половина третьяго, — отвѣтилъ онъ, взглянувъ на часы.

М-рсъ Деламеръ пріѣдетъ въ половинѣ четвертаго. Тогда можно будетъ отпустить Буасси, который уже началъ надоѣдать ей.

— Присядемте. Такъ удобнѣе разговаривать.

Онъ указалъ на укромное мѣстечко за купой огромныхъ алоэ, увлекая туда свою даму. Минна велѣла ему разсказать что-нибудь забавное.

— Не могу. Я слишкомъ влюбленъ.

— Ну, такъ разскажите мнѣ о вашей послѣдней passion.

— У меня за всю мою жизнь была только одна.

Онъ молилъ. И теперь ей уже не хотѣлось кокетничать съ нимъ — онъ былъ такой маленькій, вульгарный и убогій. Все, что онъ говорилъ, она слышала уже сотни и тысячи разъ. Ее могла плѣнить только оригинальность. Самомнѣніе мужчины, начинающаго серьезно влюбляться, вызывало въ ней только презрѣніе. Отнюдь не щепетильная и сознающая свое униженіе, она тѣмъ не менѣе высоко цѣнила себя. И потому, забавы ради, принялась вышучивать его. Онъ, наконецъ, вышелъ изъ терпѣнія, грубо схватилъ ее въ объятія и началъ цѣловать. Она возмутилась, начала вырываться и изо всей силы ударила его по лицу. Въ обиженномъ галлѣ пробудилась его врожденная грубость. Пощечина яркимъ пятномъ горѣла на блѣдной щекѣ. Обезумѣвъ отъ злости, онъ сжалъ ей кисти рукъ.

— Алло! — неожиданно сказалъ чей-то голосъ. — Это вы оставьте!

Передъ ними стоялъ высокій, грузный англичанинъ въ свободномъ полотняномъ костюмѣ и выцвѣтшей соломенной шляпѣ. Буасси вскочилъ со скамьи и принялъ полную достоинства позу.

— Monsieur — началъ онъ.

Но англичанинъ не обратилъ на него вниманія. Онъ съ изумленіемъ смотрѣлъ на Минну, какъ будто что-то припоминая, и затѣмъ приподнялъ шляпу.

— Если не ошибаюсь, миссъ Гартъ?

Съ минуту Минна смотрѣла на него растерянно, какъ будто онъ свалился съ неба.

— М-ръ Мерріамъ?

Потомъ быстро овладѣла собой, встала, протянула руку.

— Я такъ рада, что мы съ вами встрѣтились! — сказала она, съ видомъ искренности, достаточно оправдывавшейся положеніемъ.

— Могу я чѣмъ-нибудь служить вамъ?

— О, нѣтъ, благодарю васъ, — отвѣтила она безпечно. И, повернувшись къ Буасси, который стоялъ рядомъ и курилъ, бросила ему: — Очень вамъ благодарна за пріятную прогулку.

И кивкомъ головы отпустила его. Онъ поклонился, какъ умѣлъ любезнѣе, направивъ поклонъ и по адресу Джерарда. Но Джерардъ не отвѣтилъ на его поклонъ, не вынулъ руки изъ кармана и молча дождался, пока онъ отошелъ.

— Какого чорта ему было нужно?

— Должно быть, объясниться мнѣ въ любви.

— Очень ужь у него африканскія страсти.

— Я только что передъ тѣмъ дала ему пощечину.

— Что жь, это здѣсь обычаи такіе?

— О нѣтъ! Въ общемъ, здѣсь народъ все кроткій. Мы только что передъ этимъ завтракали съ нимъ, какъ цивилизованные люди, не какъ дикари.

— Можетъ быть, я помѣшалъ вамъ?

— Ничуть. Вы явились какъ разъ во время, какъ герой въ мелодрамѣ, чтобы спасти невинную дѣву изъ когтей негодяя.

— Можетъ быть, мнѣ разрѣшено будетъ воспользоваться привилегіей героя и утѣшить невинную дѣву?

— Въ умѣренныхъ предѣлахъ.

— Я не отрываю васъ отъ вашихъ друзей?

— О, нѣтъ! Моя пріятельница, м-рсъ Деламеръ, которая живетъ со мной, пріѣдетъ только въ половинѣ пятаго. До тѣхъ поръ я сирота. Хотите присѣсть? Или лучше, нѣтъ. Пройдемте куда-нибудь въ другое мѣсто.

Они опустились на нижнюю террассу и сѣли такъ, чтобъ видно было море, голубое, искрящееся. По дорогѣ Минна объяснила, какимъ манеромъ она очутилась въ Монте-Карло. Вотъ уже три года, какъ она зимой всегда живетъ въ Ниццѣ. У нея здѣсь очаровательная маленькая вилла. Если м-ру Мерріаму случится быть въ Ниццѣ и онъ заглянетъ въ Каза Бенедетта, онѣ съ м-рсъ Деламеръ будутъ страшно рады ему. Минна черезъ два слова въ третье выдвигала впередъ свою dame-chaperon, чтобы придать себѣ больше респектабельности.

— Я съ удовольствіемъ пріѣду, — сказалъ Джерардъ, взглядомъ знатока окинувъ свою спутницу. — Я вчера только вернулся въ Европу послѣ долгаго отсутствія и еще не устроился.

— Гдѣ же вы были?

— Въ Южной Африкѣ. Охотился, добывалъ золото. Потомъ поѣхалъ на Мадагаскаръ — я еще въ дѣтствѣ, школьникомъ мечталъ попасть туда. Но ужь во второй разъ меня туда, конечно, не заманишь. Почти все время тамъ я провалялся въ лихорадкѣ и съ первымъ пароходомъ уѣхалъ въ Марсель. И тамъ рѣшилъ, что не худо бы прожить здѣсь недѣльку-другую, прежде чѣмъ извѣдать всѣ прелести англійской весны.

— Такъ, вы, значитъ, были золотоискателемъ?

— Да. И не безъ успѣха.

— Нажили состояніе?

— Кое-что очистилось. Довольно много.

— И пріѣхали сюда, чтобы немного облегчить свог карманы?

— За игорнымъ столомъ? Ну, нѣтъ. Я не таковскій.

— А я, увы, люблю играть! — со вздохомъ сказала Минна.

— И что же? Больше выигрываете? или проигрываете?

— Въ прошломъ году проиграла 6,000 фунтовъ. А въ этомъ пока въ выигрышѣ. Отчасти я изъ-за этого и живу здѣсь. Я жить не могу безъ игры. Монте-Карло, Эксъ-ле-Бенъ, Остендэ — такъ и ѣзжу изъ одного мѣста въ другое.

— И не надоѣстъ вамъ?

Минна грустно посмотрѣла на море и заломила руки, лежавшія на колѣняхъ — патетическая поза, довольно плохо гармонировавшая съ ея наряднымъ туалетомъ и сногсшибательной шляпой.

— Удовольствія были бы сносны, еслибъ не надо было жить такъ, чтобъ наслаждаться ими, — сказала она, помолчавъ.

— Однако вы рано стали пессимисткой.

— Вы сами знаете, м-ръ Мерріамъ, у меня въ жизни было не много такого, что могло бы сдѣлать меня оптимисткой.

— Да, конечно, у васъ были тяжелыя переживанія. Какъ и у всѣхъ насъ. Но съ тѣхъ поръ времени прошло достаточно, чтобы оправиться.

— Что вы намѣрены дѣлать съ вашими деньгами?

— О, — не знаю. Куплю имѣніе гдѣ-нибудь въ своихъ краяхъ — въ Норфолькѣ — и буду хозяйничать. Заниматься скотоводствомъ, разведеніемъ фазановъ и такъ далѣе.

— И будете рады, что вернулись на родину?

— По всей вѣроятности. Всякій по своему любитъ родину. А вы — развѣ нѣтъ?

— Я слишкомъ ненавижу Англію и все, что съ нею связано, — съ горечью отвѣтила она. — И ваше желаніе вернуться туда, на родину, для меня непостижимо.

За этимъ первымъ намекомъ на прошлое послѣдовала краткая пауза, втеченіе которой оба приглядывались другъ къ другу. Обстоятельства, при которыхъ они встрѣтились, естественно, настроили ихъ взаимно дружелюбно. Теперь же оба вспомнили и о томъ, что они, въ сущности, едва знакомы, и о той странной роли, которую каждый сыгралъ въ жизни другого. Минна была искренно признательна Джерарду за то, что онъ избавилъ ее отъ Буасси; ей давно не доводилось бесѣдовать съ настоящимъ англичаниномъ и она развеселилась, разболталась. Но, вспомнивъ, кто онъ, она сразу съежилась и ушла въ себя. Словно чья-то холодная рука коснулась ея сердца. Странное ощущеніе, — уже испытанное ею однажды, три года тому назадъ, когда она увидала Гью съ Иреной вмѣстѣ въ театрѣ Гаймаркётъ. Ей вдругъ стало непріятно присутствіе Джерарда и она тихонько отодвинулась отъ него. А между тѣмъ его грубоватая, равнодушная манера говорить подстрекала ея тщеславіе. До сихъ поръ онъ не удостоилъ ни единымъ восхищеннымъ взглядомъ ни ея самой, ни ея костюма. Нравится онъ ей или не нравится, все же она-то должна нравиться ему.

— Какъ это все-таки курьезно, что я такъ столкнулся съ вами, — сказалъ онъ, наконецъ.

— Мы съ вами вообще выбираемъ драматическіе моменты для нашихъ встрѣчъ, — была циническая реплика.

— А вѣдь правда, ей богу! Давненько мы таки съ вами не видались.

— Я не нахожу. Впрочемъ, я вѣдь не рыскала по свѣту въ поискахъ золота. Я жила за игорнымъ столомъ… Вѣроятно, вамъ извѣстно, что тайна смерти моего бѣднаго отца разъяснилась, наконецъ.

— Да, я прочелъ объ этомъ въ капскихъ газетахъ. Я очень радъ.

Снова наступила пауза. Молчаніе становилось тягостнымъ. Чтобы прервать его, Минна заговорила о красотахъ Монте-Карло.

— Ничего подобнаго у васъ, въ Южной Африкѣ, нѣтъ.

— И очень жаль, что нѣтъ. Еслибъ было, никогда бы меня не потянуло въ Европу.

Онъ расположился поудобнѣе, вытянулъ ноги и не безъ удовольствія посмотрѣлъ на свою даму. Разговоръ вертѣлся на общихъ мѣстахъ. Минна острила, довольно ядовито, и это забавляло Джерарда. Дочь еврея-ростовщика, которую онъ зналъ когда-то глупой дѣвчонкой и презиралъ вдвойнѣ, представилась ему теперь совсѣмъ въ иномъ свѣтѣ. Она выросла, развилась въ красавицу, знающую людей и свѣтъ, съ цинической и забавной безцеремонностью сужденій и рѣчи. Она держалась, какъ окружающая себя наглой роскошью демимонденка, но ея огромное богатство ставило ее выше дамъ полу-свѣта и дѣлало неуязвимой. Во всякомъ случаѣ это была женщина, которой стоило заняться отъ нечего дѣлать. Пріятное разнообразіе послѣ красавицъ Южной Африки. Ленты, банты, оборочки, фалбалы, черезчуръ нарядное платье цвѣта желтаго нарцисса ясно говорили, что эта женщина очень дорожитъ своею внѣшностью. Джерардъ начиналъ забывать, какую идіотскую истерику она закатила ему при послѣдней ихъ встрѣчѣ. Она была для него просто новая знакомая. И онъ невольно измѣнилъ свой первоначальный грубоватый тонъ на почтительно-любезный, какого, повидимому, требовала ея томная красота. Когда Минна поднялась, чтобы идти встрѣчать м-рсъ Деламеръ и протянула ему руку на прощанье, онъ предложилъ проводить ее на вокзалъ, съ видомъ человѣка, который проситъ этого, какъ милости. Минна была польщена, нѣсколько заинтересована; оригинальность положенія щекотала ей нервы. Она милостиво согласилась и они вмѣстѣ пошли къ казино.

На вокзалъ они пришли минуты за двѣ до прихода поѣзда. М-рсъ Деламеръ вышла на платформу. Увидѣть Минну въ обществѣ незнакомаго мужчины ей было не въ диковинку. Но, когда Минна представила его, какъ стараго знакомаго и друга, назвавъ его имя: «м-ръ Мерріамъ», она невольно изумленно подняла брови и посмотрѣла на свою питомицу, глаза которой насмѣшливо блеснули въ отвѣтъ.

— А куда же дѣвался мсье Буасси? — спросила она по дорогѣ къ казино.

— М-ръ Мерріамъ послалъ его поиграть, — засмѣялась Минна.

XXII.

Заурядный чувственный мужчина, безъ опредѣленныхъ занятій, и такая же праздная женщина, отъ которой такъ и вѣетъ похотливостью, не могутъ встрѣчаться ежедневно втеченіе нѣсколькихъ недѣль безъ того, чтобъ интимность ихъ не возросла. Тѣло начинаетъ говорить въ обоихъ; свѣтъ потакаетъ этому, а дьяволу того и надо. Въ первую же встрѣчу бывшая дочь ростовщика показалась Джерарду привлекательной и это влеченіе быстро перешло въ болѣе яркое чувство. Помимо старыхъ клубныхъ знакомыхъ, съ которыми онъ столкнулся въ игорномъ залѣ, у Джерарда не было иныхъ знакомыхъ въ Монте-Карло, кромѣ Минны. Все свое время онъ посвящалъ ей. Кругъ ея знакомыхъ, въ который она ввела его, претилъ ему, какъ истому британцу, и вызывалъ въ немъ лишь презрѣніе. Какъ съ расфранченными космополитками, такъ и съ преувеличенно любезными космополитами у него не было ничего общаго. При встрѣчахъ съ ними у Минны онъ былъ учтивъ, но съ оттѣнкомъ довольно непріятнаго равнодушія; когда же сталкивался съ ними безъ нея, старался избѣгать ихъ.

По вторникамъ у Минны бывали вечерніе пріемы въ Каза Венедетта. Вначалѣ м-рсъ Деламеръ прилагала немало стараній и всячески интриговала, чтобы ввести свою питомицу въ хорошее общество. И въ извѣстной степени это ей удалось. Но, видя, что Минна безпечно играетъ со всѣми видами огня, они оставили ее, боясь за собственные пальцы. Минна называла ихъ Тартюфами и Пексниффами, презрительно вздергивая губки и высказывая сомнѣнія относительно порядочности мужчинъ и нравственности женщинъ. М-рсъ Деламеръ въ отвѣтъ только пожимала плечами и перенесла свои эксперименты на ближайшіе къ утраченному слои общества. Но и эти одинъ за другимъ отшатывались отъ ея питомицы и волей-неволей приходилось довольствоваться всякимъ сбродомъ. А всякій сбродъ въ Монте-Карло представляетъ собой очень курьезное и разношерстное общество. Прошлое и будущее его покрыты тайной. У всѣхъ мужчинъ безукоризненныя манеры. У всѣхъ женщинъ безукоризненный цвѣтъ лица. Однѣ стоятъ другихъ.

Пріемы у Минны были довольно блестящіе — оживленный разговоръ, отличная музыка, безупречное шампанское. Но на взглядъ тупого филистера, какъ Джерардъ Мерріамъ, въ нихъ было что-то не такъ, что-то неуловимое, что однакоже непремѣнно бросится въ глаза посѣтителю хотя бы и образцовой вечеринки въ превосходно содержимомъ домѣ сумасшедшихъ. Когда хозяйки, занятыя другими гостями, не смотрѣли на него, онъ стоялъ, заложивъ руки въ карманы, въ дверяхъ лоджіи, свысока разглядывая всю эту, какъ онъ мысленно выражался, «сволочь», опредѣляя самыми грубыми словами категоріи, по которымъ онъ распредѣлялъ мужчинъ и женщинъ. Истый бриттъ, хотя бы самъ и не очень нравственный, глубоко презираетъ всякую подмоченную репутацію.

Такъ онъ стоялъ и однажды вечеромъ во вторникъ, недѣли черезъ три послѣ его знакомства съ Минной. Гостиная была блистательно освѣщена. Большинство гостей сидѣло въ углу, за маленькой рулеткой. Остальные, развалясь на креслахъ и диванахъ, оживленно болтали и смѣялись. Минна была окружена небольшой группой мужчинъ, изъ которыхъ двое были лысые, безукоризненно одѣтые, съ ленточками въ петлицахъ. Одинъ разсказывалъ какой-то анекдотъ. По смѣху слушателей и по тому, какъ Минна закрывалась вѣеромъ, нетрудно было угадать, что анекдотъ былъ изъ рискованныхъ. И Джерардъ злился на нее за это. Вдобавокъ, всѣ здѣсь говорили по-французски, — языкъ, который онъ понималъ лишь черезъ пятое въ десятое, и отъ этого все казалось еще обиднѣе.

Грузная дама въ платьѣ цвѣта mauve, съ рубинами въ ушахъ встала изъ-за рулетки и подошла къ Миннѣ.

— Познакомьте меня съ вашимъ ручнымъ медвѣдемъ, дорогая, — сказала она рѣзкимъ, высокимъ фальцетомъ. — Онъ хандритъ, потому что никто не заставитъ его поплясать.

Минна засмѣялась, посмотрѣла на Джерарда и встрѣтила его угрюмый взглядъ. И прикусила губы. Смѣшно, когда мужчина такъ нелѣпо ведетъ себя. Она встала, усадивъ на свое мѣсто грузную даму и своей обычной медлительной, томной поступью подошла къ Джерарду.

— Мадамъ Раборская умираетъ отъ желанія познакомиться съ вами.

— Ну, и пусть умираетъ. Туда ей и дорога.

— Да она и такъ скоро умретъ. Окажите ей эту послѣднюю милость.

Джерардъ недовольно скривилъ губы. — Я не умѣю болтать пустяки съ навязчивыми бабами.

— Со мной же вы болтаете.

— Вы не такая. Еслибъ вы были такая, не сталъ бы.

— Вамъ не слѣдуетъ такъ говорить со мною о моихъ друзьяхъ.

— Да, я былъ грубъ и прошу извиненія. Но это не друзья ваши. Это труппа скомороховъ, нанятая вами, чтобы забавлять васъ. Выйдемте на лоджію.

— Чтобы простудиться на смерть? Нѣтъ, благодарю васъ.

— Вы за весь вечеръ ни слова не сказали со мной.

— Я говорю съ тѣми, кто забавляетъ меня.

— Дурацкими французскими анекдотами?

— Это мое дѣло.

— Я не люблю, когда эти субъекты дѣлаютъ вамъ глазки, — хмуро выговорилъ онъ.

Вотъ насколько за эти три недѣли подвинулись впередъ ихъ отношенія. Минна разсмѣялась своимъ груднымъ воркующимъ смѣхомъ.

— Почему же нѣтъ? Имъ это нравится, а я не обижаюсь и vice versa. Притомъ же, какъ вамъ извѣстно, я не изъ тѣхъ женщинъ, которыхъ можно монополизировать. Если вы подойдете къ мадамъ Раборской и будете милы съ ней, я потомъ пойду съ вами ужинать.

— Ну, ладно! Гдѣ эта сирена?

Она подвела его къ группѣ у дивана и представила. Онъ поклонился съ чопорностью англичанина. Другіе мужчины учтиво подвинулись, чтобы дать ему мѣсто. Онъ сѣлъ и мучился съ четверть часа: Минна присоединилась къ играющимъ въ рулетку, среди которыхъ м-рсъ Деламеръ отъ времени до времени ставила небольшія ставки по не обманывающей системѣ, требующей, чтобы игрокъ ставилъ только черезъ каждыя десять-пятнадцать игръ. Это было выгодно для кармана и длило удовольствіе. Выигравъ нѣсколько сотенъ франковъ, Минна выручила Джерарда, уведя его отъ мадамъ Раборской, которая силилась «произвести на него впечатлѣніе». Но столовая, гдѣ ужинали, была уже полна. Хозяйку осыпали градомъ цвѣтистыхъ комплиментовъ, сопровождаемыхъ движеніями обнаженныхъ плечъ и тонкихъ рукъ, усыпанныхъ брильянтами. Джерардъ злился; у него чесались руки разогнать «всю эту сволочь». Онъ вообще былъ не любитель общества и свѣтскихъ сборищъ. Въ дни своей семейной жизни онъ выѣзжалъ съ Иреной въ очень рѣдкихъ случаяхъ, и то, когда она очень ужь настаивала. Съ женщинами ему было скучно, кромѣ тѣхъ, которыхъ онъ присваивалъ себѣ. Но въ такихъ случаяхъ онъ предпочиталъ уединеніе вдвоемъ. Среди этихъ авантюристовъ съ развязными манерами и сатирически настроенныхъ, остроумныхъ дамъ, онъ казался, дѣйствительно, медвѣдемъ въ пустынѣ, населенной обезьянами. Такъ назвала его сама Минна, обсуждая этотъ вечеръ, когда гости разъѣхались, съ м-рсъ Деламеръ. Сознаніе, что онъ здѣсь не у мѣста и не умѣетъ приспособиться, не улучшало его настроенія.. Онъ досадовалъ самъ на себя, зачѣмъ пришелъ.

— Да не будьте же такъ мрачны! — шепнула ему Минна. — Положите мнѣ немного этого паштета и посмотрите, нѣтъ ли трюфелей.

Онъ торжественно положилъ ей на тарелку паштета и поставилъ тарелку на край стола, у того мѣста, гдѣ она сидѣла. И самъ сталъ возлѣ, въ ожиданіи дальнѣйшихъ приказаній, между тѣмъ какъ она перебрасывалась шутками съ ближайшими сосѣдями. Когда же Минна кончила ѣсть, онъ проводилъ ее въ салонъ, гдѣ она снова покинула его, подойдя къ красивой дамѣ въ платьѣ съ очень глубокимъ вырѣзомъ, сидѣвшей за роялемъ. М-рсъ Деламеръ, успѣвшая тѣмъ временемъ отойти отъ рулетки, сжалилась надъ нимъ и увлекла его на диванъ у стѣны. Такъ какъ сама она была англичанка и одного съ нимъ круга, разговаривать съ нимъ ей было не трудно, и она скоро сумѣла найти тему, заинтересовавшую его: его нежданное обогащеніе и охота на крупнаго звѣря. М-рсъ Деламеръ была знакома съ Фріуинтлемъ, прославленнымъ охотникомъ, спутникомъ Джерарда, и дала нѣсколько ироническихъ характеристикъ членовъ его семьи. Она великолѣпно знала генеалогію, которой, съ своей стороны, интересовался и Джерердъ, какъ это свойственно людямъ его умственнаго склада. Курьезный, но подлинный фактъ — любители генеалогіи всегда оказываются въ родствѣ другъ съ другомъ. Въ концѣ концовъ выяснилось, что и м-рсъ Деламеръ въ родствѣ съ норфолькскими Мерріамами, черезъ Фріуинтлей.

— Какъ мнѣ отрадно было побесѣдовать съ вами, м-ръ Мерріамъ! — говорила она. — Я уже почти забыла, что на свѣтѣ есть усадьбы и англійскія семьи, живущія въ провинціи. Вы только посмотрите на всю эту публику — навѣрное, и у нихъ есть семьи, но какія?

— Матери-то ужь, навѣрно, были, — смѣясь, отвѣтилъ Джерардъ. М-рсъ Деламеръ вернула ему хорошее расположеніе духа. Вскорѣ послѣ того онъ сталъ прощаться.,

— Завтра увидимся? — спросилъ онъ на прощаніе Минну.

— Можетъ быть — не знаю. Если я поѣду въ Монте-Карло, можетъ быть, мы тамъ встрѣтимся. Въ жизни и такъ слишкомъ много тягостнаго, чтобъ еще добровольно накладывать на себя обязательства, условливаясь на завтра.

— У васъ усталый видъ, — сказалъ Джерардъ. — Изо дня въ день сидѣть вечерами въ душной комнатѣ и ложиться поздно — въ концѣ концовъ нездорово. Поѣдемте хоть покататься завтра.

— Съ м-рсъ Деламеръ?

— Нѣтъ. Вдвоемъ. Я думаю, въ Ниццѣ можно достать приличный выѣздъ. Я заѣду за вами въ два часа.

— Гдѣ вы остановились?

— Въ отелѣ «Великобританія».

— Я завтра утромъ дамъ вамъ знать. Это будетъ зависѣть отъ моего завтрашняго настроенія.

— Я буду жестоко огорченъ, если вы не захотите ѣхать.

— Въ самомъ дѣлѣ? — томно протянула она.

Когда гости разъѣхались, м-ръ Деламеръ начала пѣть хвалы Джерарду. Вотъ это настоящій англичанинъ, настоящій мужчина, сильный, умный. Не то, что здѣшніе изнѣженные франтики, которые во всю свою жизнь не видали, какъ стрѣляютъ изъ ружья, и не ѣздили ни на чемъ иномъ, кромѣ мирныхъ осликовъ въ іюрахъ. Среди всѣхъ этихъ мелкихъ людишекъ онъ кажется колоссомъ между пигмеями. Тутъ-то Минна и сравнила его съ медвѣдемъ между обезьянъ. Страшно утомленная, она безсильно опустилась въ кресло, глядя на свою сожительницу съ видомъ усталой покорности. Въ гостиной было жарко и душно отъ дыханій столькихъ людей; непріятно пахло смѣсью разныхъ духовъ.

— Медвѣдь или нѣтъ, — возразила м-рсъ Деламеръ, вытаскивая изъ кармана своего чернаго шелковаго платья нѣсколько смятыхъ и засаленныхъ ассигнацій и осторожно ихъ разглаживая, — все же пріятно встрѣтить здѣсь честнаго, здороваго англійскаго джентльмена. И, знаете, мнѣ жалко его. Я всегда жалѣю мужчинъ, жены которыхъ сбились съ пути.

— Жемчугъ, брошенный свиньямъ, — разсѣянно уронила Минна, почти не слушавшая.

— Ну, я не такъ строга къ женщинамъ.

— Вы не такъ истолковали мои слова. Подъ свиньей я подразумѣвала его.

М-рсъ Деламеръ изумленно воззрилась на нее.

— Мнѣ казалось, что вы терпѣть ея не можете. А его вы, несомнѣнно, поощряли.

Минна вздрогнула всѣмъ тѣломъ и отмахнулась рукой, — жестомъ, выражавшимъ отвращеніе.

— Онъ мнѣ противенъ.

М-рсъ Деламеръ не отвѣтила. Она встала, взяла со стола свой вѣеръ и перчатки и, не спѣша, подошла къ креслу Минны.

— Вы страшно утомлены. Идите спать.

М-рсъ Деламеръ была не злая женщина. Мягко и спокойно, безъ излишней услужливости, она нагнулась, обняла рукой станъ Минны и помогла ей встать. И съ минуту стояла такъ, не отнимая руки.

— Вы ведете утомительную жизнь, бѣдное дитя мое.

Минна подняла на нее глаза. Губы ея дрогнули.

— Адскую жизнь! — прошептала она.

И, къ полному недоумѣнію м-рсъ Деламеръ, припала головой къ ея плечу и горько разрыдалась.

— Лучше бы я умерла! Нигдѣ, я не могу найти ни счастья, ни покоя. Это адская мука, а не жизнь!

М-рсъ Деламеръ утѣшала ее, какъ могла. Наконецъ, Минна вытерла глаза, поцѣловала въ первый разъ за всю ихъ совмѣстную жизнь завядшую щеку своей пріятельницы и ушла въ свою комнату.

— Почему это, — думала про себя м-рсъ Деламеръ, укладываясь спать — когда женщина намѣрена пуститься во всѣ тяжкія и броситься въ когти къ дьяволу, она ни за что не пойдетъ къ нему сухимъ путемъ?

---

На другое утро Джерардъ поднялся чуть свѣтъ и отправился разыскивать подходящій экипажъ. Онъ нашелъ высокій американскій фаэтонъ и пару ирландскихъ пони, недавно купленныхъ содержателемъ конюшни у раззорившагося англичанина, который проигрался въ рулетку и поспѣшилъ на родину, чтобъ записаться волонтеромъ въ пѣхотный полкъ. Въ кафе Побѣды онъ столкнулся съ клубнымъ знакомымъ, сидѣвшимъ за «аперитивомъ», подсѣлъ къ нему и разсказалъ о своей находкѣ. Пріятель снисходительно усмѣхнулся.

— Это все для Царицы Савской?

Джерардъ изумленно нахмурился.

— О комъ вы говорите?

— О дѣвушкѣ, съ которой я нѣсколько разъ видѣлъ васъ. Такъ ее зовутъ здѣсь, должно быть, потому, что она смугла, богата и не скромна.

— Это моя старая знакомая. Мы встрѣчались въ Лондонѣ, — чопорно сказалъ Джерардъ.

Пріятель неожиданно припомнилъ что-то, покраснѣлъ и началъ извиняться.

— Мнѣ страшно жаль. Тысячу извиненій. Но какъ-то невольно привыкаешь говорить, не стѣсняясь, о личностяхъ, о которыхъ идетъ много толковъ въ обществѣ, — а о вашей знакомой, къ несчастью, говорятъ всѣ.

Джерардъ спокойно прихлебывалъ вермутъ.

— Что вы о ней знаете?

— О! ничего особеннаго. Право же, я…

— Мнѣ интересно было бы узнать, — настаивалъ Джерардъ.

— Да вотъ, играетъ она постоянно, страшно швыряетъ деньгами. И вѣчно съ ней все новые и новые мужчины. Словомъ, нѣсколько, такъ сказать, подмоченная репутація. Чтобъ познакомиться, не обязательно имѣть, кому представить. Ну, и все такое. Понимаете? Можетъ быть, это и неправда. Я надѣюсь, что неправда.

— Нѣтъ, я думаю: правда, — сказалъ Джерардъ. — Женщины обыкновенно оказываются въ дѣйствительности даже ниже своей репутаціи.

— Очень радъ, что особой нескромности я не совершилъ, — сказалъ пріятель.

— О, конечно, нѣтъ, — засмѣялся Джерардъ и перешелъ на другую тему: — Если у васъ нѣтъ ничего лучшаго въ виду, можетъ быть, придете ко мнѣ на ленчъ въ отелѣ «Великобританія»?

Пріятель обѣщалъ. Они вмѣстѣ вышли изъ кафе. Въ отелѣ портье вручилъ Джерарду записку, только что полученную. Минна обѣщала быть готовой къ двумъ часамъ. Джерардъ отнюдь не сердился на нескромную болтовню пріятеля. Наоборотъ, она скорѣе успокоила его. Къ красивой и окруженной поклонниками женщинѣ съ нѣсколькими тысячами годового дохода надо относиться уважительно. Съ другой стороны, Царица Савская, героиня монте-карловской скандальной хроники — лакомый кусочекъ, завидная дичь. И въ Джерардѣ, слишкомъ мужественномъ въ своихъ вкусахъ, чтобы тратить время на прелиминаріи, на деликатное ухаживанье, проснулась охотничья жестокость. Онъ грубо смялъ записку и сунулъ ее въ карманъ.

— Отказъ? — спросилъ пріятель.,

— Ну, нѣтъ! — фатовски усмѣхнулся Джерардъ.

XXIII.

Почему Минна написала, что она поѣдетъ, она сама бы не могла сказать. Иной разъ она сама не могла объяснить себѣ своихъ капризовъ. Нѣкоторую роль сыграло здѣсь тщеславіе. Человѣкъ, котораго она до сихъ поръ считала самымъ далекимъ и чужимъ изъ далекаго и чуждаго ей, чваннаго аристократическаго общества, былъ теперь у ея ногъ. И хотѣлось отомстить ему за всѣ накопившіяся съ давнихъ поръ обиды, хотѣлось, чтобъ онъ пресмыкался передъ ней, а она бы топтала его ногами. Пресыщенность толкала къ новымъ ощущеніямъ. Наконецъ, реакція послѣ вчерашняго порыва экспансивности заставила пойти наперекоръ довольно неблагоразумному совѣту м-рсъ Деламеръ никуда не выходить и просидѣть этотъ день дома.

Она заставила Джерарда съ полчаса прождать ее на лоджіи, передъ которой пони нетерпѣливо топали, ногами и не стояли на мѣстѣ. И появилась, наконецъ, въ своемъ ослѣпительномъ платьѣ цвѣта желтаго нарцисса, котораго она не надѣвала съ памятнаго дня первой встрѣчи съ Джерардомъ. И съ вызывающимъ видомъ поздоровалась съ нимъ, не извинившись за опозданіе.

— У меня достаточно приличный видъ? — небрежно спросила она у м-рсъ Деламеръ, которая въ ожиданіи ея занимала разговоромъ Джерарда.

— Удивительный! — отвѣтилъ Джерардъ.

Она знакомъ дала ему понять, что готова. Онъ взялъ съ баллюстрады свою шляпу и перчатки и пошелъ за нею внизъ; помогъ ей сѣсть въ высокій фаэтонъ, взялъ возжи изъ рукъ грума и выѣхалъ за ограду. Затѣмъ хлестнулъ пони бичемъ и они помчались стрѣлой по Симіезской дорогѣ, черезъ городъ, по направленію къ морю.

— Мы поѣдемъ берегомъ, по дорогѣ въ Антибъ, — сказалъ Джерардъ.

— Куда хотите, только не въ Корнишъ. Онъ мнѣ до смерти надоѣлъ.

— Вамъ, повидимому, почти все надоѣло. Почему это такъ? Вы богаты, красивы, независимы. Чего вамъ еще нужно?

— Предположимъ, что мнѣ хотѣлось бы имѣть возлѣ себя человѣка, который бы понималъ меня — душу мою — понималъ, — насмѣшливо отвѣтила она" — съ вами этого никогда не бываетъ?…

Онъ засмѣялся и хлестнулъ бичемъ пони, зазѣвавшихся было на компанію велосипедистовъ.

— Достаточно я на своемъ вѣку наслушался этихъ разговоровъ, Я когда-то тоже вѣрилъ въ душу, но теперь не вѣрю…

— А если она и существуетъ, люди говорятъ о ней такъ же, какъ они говорятъ о своей печени — только когда она больна.

— Вы-то почему заговорили о своей? Развѣ она у васъ не въ порядкѣ? Вы, должно быть, слишкомъ много опытовъ продѣлывали съ ней — такъ, что ли?

Минна многое могла стерпѣть и, вѣроятно, только разсмѣялась бы въ отвѣтъ на такую фразу изъ устъ другого человѣка, но въ сердцѣ ея было много горечи, и присутствіе Джерарда такъ обостряло ее, что слова его, словно ножомъ, кольнули ее въ сердце.

— Достаточно того, что я сама издѣваюсь надъ собой, — холодно отвѣтила она.

— Ну, полноте! — со смѣхомъ вскричалъ онъ, — Чего ради намъ выворачиваться на изнанку, словно на анатомическомъ сеансѣ? Это нехорошо по отношенію къ лошадкамъ. Вы даже не похвалили ихъ.

Они теперь свернули на гладкую бѣлую дорогу между садами Казино и моремъ и мчались по длинной Promenade des Anglais; пони мотали головами, стучали копытами и Джерардъ испытывалъ невольное чувство гордости мужчины, который правитъ парою отличныхъ лошадей. Ему повезло. Такой выѣздъ найдешь не въ каждой конюшнѣ на Ривьерѣ. Къ этому присоединялось элементарнѣйшее чувство гордости отъ временнаго обладанія красивой женщиной. И однакожь мысль, что его спутница — всѣмъ извѣстная Царица Савская, вызывала насмѣшливую улыбку на его устахъ.

— Сколько скандальныхъ толковъ это вызвало бы, еслибъ кто-нибудь изъ насъ былъ не свободенъ, — сказалъ Джерардъ. — Гораздо удобнѣе не чувствовать себя ничьей собственностью.

— Я не думала, что вы придаете такое значеніе условностямъ, — возразила Минна. — Если въ вашихъ глазахъ и это катанье — авантюра, интересно знать, что вы сказали бы о какой-нибудь дѣйствительно безумной выходкѣ?

— Я готовъ на всякія безумства. Приказывайте.

Она откинулась на спинку сидѣнья, лѣниво расправляя кисти зонтика. Чтобы заглянуть ей въ лицо, ему пришлось повернуть голову.

— Хотите, поцѣлую васъ сейчасъ — coram publico. Вы достаточно соблазнительны для этого.

— Не могу себѣ представить этого — и эта мысль нимало мнѣ не улыбается, — сказала Минна. И начала смотрѣть на море.

Оно было очаровательное, переливавшееся всѣми оттѣнками тоновъ отъ кобальта до блѣдной бирюзы, съ красивыми теплыми пятнами парусовъ, красно-коричневыхъ, какъ всегда на Средиземномъ морѣ; вдали, въ сапфировой дымкѣ, туманно вырисовывались очертанія мыса Антибъ. Но мысли Минны были далеки отъ его пьянящей красоты. Она раскаивалась, что поѣхала кататься. Близость этого человѣка дѣйствовала ей на нервы. Она намѣревалась вышутить его и прогнать. Но на это не хватало храбрости. Въ его послѣднемъ восхищенномъ взорѣ она прочла нѣчто такое, отъ чего ей стало страшно. Ея обычная нервозность приняла истерическій характеръ, въ особенности послѣ того, какъ онъ втеченіе нѣсколькихъ минутъ не сказалъ ни слова.

— Что же вы ничего не говорите? — раздражительно бросила она.

— Я думалъ, что вы погружены въ созерцаніе красотъ природы.

— Вы, англичане, такіе тяжеловѣсные. Вотъ вы вчера были скандализованы присутствіемъ въ моемъ домѣ сомнительныхъ иностранцевъ. Они, по крайней мѣрѣ, умѣютъ забавно болтать. Оттого я и принимаю ихъ.

— Англичанинъ не болтаетъ, а дѣйствуетъ. Это лучше.

Втеченіе нѣкотораго времени разговоръ шелъ на эту тему; затѣмъ, задѣтый ея невыгоднымъ для него сравненіемъ, Джерардъ началъ открыто объясняться ей въ любви. Чѣмъ дальше, тѣмъ онъ становился ей противнѣе и въ то же время тѣмъ ощутительнѣе она чувствовала свое безсиліе. Она почти не подавала репликъ. Джерардъ принялъ ея молчаніе за напускную скромность и насмѣшливая улыбка явственнѣе проступала на его губахъ.

Пони неслись по бѣлой пыльной дорогѣ. Теперь они выѣхали уже за городъ; здѣсь движенія было мало. Дорога извивалась между насыпями, благоухавшими запахами тмина и розмарина; порою открывался широкій видъ на море и берегъ; порою они огибали виллы, гнѣздившіяся въ крутыхъ отрогахъ холодныхъ, сѣрыхъ морскихъ Альпъ, красиво выдѣлявшихся на фіолетовомъ фонѣ неба. Смуглые, босоногіе ребятишки выскакивали изъ придорожныхъ домиковъ поглядѣть на колеса, мелькавшія въ густомъ облакѣ пыли; отъ времени до времени священникъ въ огромной лопатообразной шляпѣ поднималъ глаза съ засаленнаго молитвенника на англійскую парочку, катившую въ такомъ шикарномъ экипажѣ. Неожиданно на верху крутого откоса откуда-то вынырнувшій велосипедистъ промчался мимо нихъ и стремглавъ понесся внизъ. Испуганныя пони рванулись въ сторону и понесли. Джерардъ, поглощенный своей любовью, проворонилъ это, не во-время хлестнулъ лошадей, потомъ пытался удержать ихъ, но уже не могъ. Онѣ, что было духу, мчались подъ гору.

Минна, отъ природы трусиха, взвизгнула и уцѣпилась за Джерарда.

— All right. Держитесь крѣпко. Только не за руку. Не бойтесь. Ничего страшнаго нѣтъ, — успокаивалъ онъ ее. Велосипедистъ, слыша за собой лошадиный топотъ, опустилъ ноги на педали, взялъ въ сторону, затормозилъ и свалился у забора. Легкій экипажъ несся вскачь съ горы, подпрыгивая на каждомъ толчкѣ. Перепуганная Минна бросила свой зонтикъ и обѣими руками уцѣпилась за Джерарда. Она была такъ близко, что онъ не выдержалъ, на мигъ оторвалъ свой взглядъ отъ лошадей и поцѣловалъ ее прямо въ губы. Она тихонько вскрикнула и отвернула голову.

Но отъ всѣхъ этихъ волненій въ Джерардѣ закипѣла кровь. Она снова поцѣловалъ ее, а она не могла оторваться отъ него изъ страха вылетѣть изъ экипажа и была совершенно въ его власти. И онъ воспользовался этимъ. Убѣдившись, что лошади теперь уже покорны ему, онъ на время отпустилъ возжи и покрылъ страстными поцѣлуями все лицо и плечи дѣвушки, не обращая вниманія на то, что она кричала и ртбивалась отъ него.

Наконецъ, крутой спускъ смѣнился легкимъ подъемомъ и сильная рука Джерарда сразу придержала пони. Они пошли умѣренной рысью; опасность миновала; Минна вырвала руки и отодвинулась отъ Джерарда, насколько могла.

— Скотина! — гнѣвно крикнула она. — Подлое животное!

Мощнымъ движеніемъ онъ натянулъ возжи на самой вершинѣ откоса и пони, тяжело дыша, всѣ въ пѣнѣ, стали. Джерардъ повернулся, чтобы отвѣтить Миннѣ, но она неожиданно встала и выскочила изъ высокаго фаэтона, со словами:

— Ни минуты дольше не останусь съ вами. Умру, а не останусь! Пѣшкомъ пойду домой.

Впопыхахъ она оступилась, не попала ногой на подножку и тяжело упала на землю. Крестьянинъ въ синей блузѣ, работавшій на огородѣ у дороги, бросился поднимать ее. Потомъ, на зовъ Джерарда, подошелъ и согласился подержать лошадей, а Джерардъ выскочилъ изъ экипажа, чтобы помочь Миннѣ.

— Вы не ушиблась?

— Я вывихнула ногу, — угрюмо выговорила она, держась за экипажъ. Вся блѣдная отъ испуга и боли. Шляпа ея съѣхала на бокъ, одна изъ перчатокъ лопнула. Платье цвѣта желтаго нарцисса было все бѣлое отъ пыли. Сознаніе непривлекательности своей внѣшности еще больше злило ее.

— Однако! Здорово вы перепачкались, — сказалъ Джерардъ, неуклюже отряхивая съ ея платья пыль. Но она свободной рукой оттолкнула его.

— Не трогайте меня. Не смѣйте трогать!

Онъ стоялъ, заложивъ руки въ карманы, и съ усмѣшкой глядѣлъ на нее.

— Я очень извиняюсь. Но долженъ же я что-нибудь предпринять, если вы вывихнули ногу. Не можете же вы сидѣть здѣсь до вечера.

— Мнѣ уже лучше. Оставьте меня — уходите — я пойду домой одна.

Съ этими словами она выпустила ручку экипажа и попробовала ступить на ушибленную ногу. Но невольно вскрикнула отъ боли, пошатнулась И упала бы, еслибъ Джерардъ не поддержалъ ее.

— Боюсь, что вамъ придется все-таки позволить мнѣ доставить васъ домой.

Вмѣсто отвѣта она по-французски спросила человѣка, державшаго лошадей:

— Есть здѣсь по близости какая-нибудь гостинница или кафе?

Крестьянинъ, любезно улыбаясь и показывая бѣлые зубы, отвѣтилъ, что гостинница есть, сейчасъ за поворотомъ. Изъ Ниццы часто заѣзжаютъ туда господа попить кофейку и покушать фруктовъ. Барыня, навѣрное, ушиблась — ей надо отдохнуть. Тамъ, въ гостинницѣ, всѣ удобства…

— Такъ я пойду въ гостинницу, — сказала Минна, повернувшись къ Джерарду. — Можетъ быть, вы заѣдете ко мнѣ домой сказать, чтобы за мной прислали удобную коляску. Но только вы, пожалуйста, не возвращайтесь съ нею.

— Ну, что за вздоръ! Я могу на рукахъ посадить васъ въ фаэтонъ и вынести оттуда. Это идіотство — поднимать столько шуму изъ-за пустяковъ.

— Я лучше ползкомъ поползу домой, чѣмъ съ вами! — былъ злобный отвѣтъ.

Тѣмъ временемъ къ группѣ присоединилось еще двое неуклюжихъ, загорѣлыхъ крестьянъ и первый подошедшій подробно разсказывалъ имъ, какъ было дѣло. Джерардъ пожалъ плечами.

— Какъ же вы думаете добраться до гостинницы?

— Эти люди донесутъ меня..

— Но вѣдь вы же дѣлаете себя посмѣшищемъ.

— Я привыкла поступать такъ, какъ мнѣ заблагоразсудится. Dites done, vous? — обратилась она къ блузникамъ.

Они поспѣшили на зовъ. Джерардъ отошелъ въ сторонку и закурилъ сигару. Минна объяснила, что ей нужно. Врожденная любезность дѣтей юга откликнулась восторженными восклицаніями. Мгновенно двое блузниковъ устроили нѣчто вродѣ походнаго стула изъ сложенныхъ крестъ-на-крестъ рукъ, посадили на него Минну и быстро зашагали со своей ношей. Джерардъ, насмѣшливо пожавъ плечами и поручивъ третьему блузнику присмотрѣть за лошадьми и экипажемъ, пошелъ за ними вслѣдъ, втихомолку ругаясь себѣ подъ носъ. Это. было курьезное шествіе. За поворотомъ показалась въ виду маленькая гостинница. Это было приземистое бѣлое зданіе, съ надписью «Au Séjour du Soleil» огромными бѣлыми буквами на фасадѣ. Передъ нимъ — большая рѣшетчатая бесѣдка, обвитая ползучимъ виноградомъ, и въ ней грубо сколоченные столики и. скамьи, блестѣвшія на солнцѣ. Оставивъ экипажъ на дорогѣ внизу, Джерардъ вслѣдъ за носильщиками поднялся по крутой тропинкѣ, ведшей къ гостинницѣ. Кругомъ ни души, кромѣ куръ, козы, привязанной къ столбу, и дородной хозяйки, моловшей кофе въ бесѣдкѣ.

Носильщики поставили на землю Минну и она стояла на одной ногѣ, опираясь руками на ихъ плечи. Хозяйка поставила мельницу на столъ и подбѣжала къ нимъ..

— Мнѣ нужна комната, на часъ, на два, гдѣ бы полежать, пока за мной пришлютъ экипажъ изъ Ниццы. Вотъ этотъ господинъ съѣздитъ за нимъ, — пояснила Минна.

Начались разспросы, объясненія. Затѣмъ хозяйка пошла въ комнаты, приготовить все къ пріему гостьи.

— Вамъ незачѣмъ дожидаться, — холодно сказала Минна Джерарду.

— Я долженъ удостовѣриться, что васъ устроили удобно, — отвѣтилъ онъ, усаживаясь на скамью.

Захлопотавшаяся хозяйка, улыбаясь, выскочила на крыльцо. — Комната готова — пожалуйте, сударыня. — Двое мужиковъ снова подхватили свою прекрасную ношу и исчезли съ ней въ сѣняхъ, откуда минуты черезъ двѣ вынырнули съ пылающими лицами. Джерардъ нетерпѣливымъ кивкомъ головы отвѣтилъ на ихъ низкіе поклоны и благодарности за щедрость мосье и мадамъ и продолжалъ курить и браниться безъ словъ. Потомъ всталъ и зашагалъ по площадкѣ, злясь на Минну за нелѣпое и унизительное положеніе, въ которое она его поставила. Подобно большинству людей, немного вялыхъ и не особенно находчивыхъ, онъ только теперь, когда было уже слишкомъ поздно, сообразилъ, что нелѣпо было уступить ея капризу. И еще больше разозлился на себя и на нее. Еслибъ онъ тогда, не обращая вниманія на ея протесты, схватилъ ее въ охапку и посадилъ въ экипажъ, всей этой сутолоки не было бы. О томъ, чтобы послушаться ея и ѣхать за коляской, не могло быть, и рѣчи. Во всякомъ случаѣ прежде, чѣмъ ѣхать, онъ долженъ увидать ее и попытаться образумить. Онъ не какой-нибудь.французскій фертикъ, чтобы, получивъ пощечину, смиренно отойти, поджавши хвостъ. Чего это она вздумала напускать на себя скромность? Царица Савская и туда же — разыгрываетъ изъ себя недотрогу! Джерардъ досадливо разсмѣялся. Но въ то же время ему было немножко жаль ея — вѣдь все-таки она ушибла ногу. Онъ не имѣлъ намѣренія быть съ ней грубымъ и однакожь не очень-то нѣжно проявилъ свою заботливость.

— Но, чортъ побери! вѣдь она же сама виновата, — воскликнулъ онъ, топнувъ ногой..

Прошло десять минутъ. Онъ поглядывалъ, не выйдетъ ли хозяйка. Наконецъ, увидалъ ее въ буфетѣ. Онъ окликнулъ ее — она вышла за двери. На ужасающемъ французскомъ языкѣ Джерардъ выразилъ ей свое желаніе — повидать больную. Нимало не усумнившись въ его правахъ на это, женщина прошла впередъ, знакомъ пригласивъ его слѣдовать за собой, и распахнула двери. Нимало не задумываясь, онъ вошелъ. Ставни были закрыты и въ комнатѣ было почти темно. Деревянный столъ, тяжелый прессъ для винограда и огромная на четырехъ столбахъ кровать подъ балдахиномъ съ бѣлыми занавѣсками, занимавшая полкомнаты, составляли всю ея меблировку. На кровати лежала Минна, растрепанная съ распущенными волосами; ноги ея были укутаны теплымъ платкомъ. На стулѣ около, рядомъ со шляпой, лежалъ-чулокъ и туфля. При видѣ Джерарда больная негодующе приподнялась и сѣла на кровати.

— Зачѣмъ вы.пришли? Почему не поѣхали за экипажемъ? Не могу же я оставаться здѣсь до завтра.

— Прежде чѣмъ уѣхать, я хотѣлъ помириться съ вами. Ну, полно, забудемъ эту маленькую размолвку. Вы разсердились на меня за то, что я поцѣловалъ васъ. Но вѣдь вы же сами понимаете, Минна, я не сталъ бы васъ цѣловать, еслибы вы не нравились мнѣ, еслибы вы не были такая хорошенькая и такъ близко ко мнѣ.

— Ахъ, уходите вы отсюда, ради Бога! — выговорила она, нервно хрустнувъ пальцами. Его близость точно камнемъ давила ей грудь.

— Нѣтъ, я не уйду, — вдругъ разсердился онъ. — Я не изъ тѣхъ, кого можно выгнать. Я съ мѣста не сойду, пока мы не поцѣлуемся и не помиримся. Вы отлично знаете, что я влюбился въ васъ. Я затѣмъ и просилъ васъ поѣхать со мной кататься вдвоемъ, чтобы сказать вамъ это. Ну, вотъ и сказалъ. Я васъ люблю, и хочу, чтобъ вы меня выслушали.

— Вы меня любите! — презрительно повторила она. — Какъ это на васъ похоже!

Она откинулась назадъ, на подушки и, непріятно искрививъ губы, спросила:

— Что же вы намѣрены дѣлать?

Въ сущности, у Джерарда не было никакихъ опредѣленныхъ плановъ; роль театральнаго волокиты была совсѣмъ не по немъ. Но вопросъ задѣлъ его и разбудилъ въ немъ звѣря, который дремлетъ почти въ каждомъ мужчинѣ.

— Буду сидѣть здѣсь всю ночь, пока вы не поцѣлуете меня добровольно.

— Я всегда знала, что вы низкій человѣкъ. Очевидно, это угроза скомпрометтировать меня. Смѣю васъ увѣрить, это мнѣ особенно не повредитъ.

Онъ швырнулъ на столъ шляпу и перчатки и подошелъ къ кровати. Звѣрь уже верховодилъ имъ. Ея красота будила въ немъ страсть; ея презрѣніе бѣсило его. Его косящіе голубые глаза сверкнули угрозой.

— Если вы не сдѣлаете того, о чемъ я прошу васъ — это сущій пустякъ — я, все равно, возьму это силой и останусь здѣсь всю ночь, и не отойду отъ васъ ни на шагъ, пока вы не образумитесь. Я васъ люблю и не позволю играть собой. И будь я проклятъ, если вы посмѣете сказать, что вы не поощряли меня.

Онъ нагнулся къ ней, какъ будто намѣреваясь схватить ее въ свои объятія. Вся ея злоба и ненависть къ нему все, бродившее въ ея душѣ презрѣніе къ себѣ, угрызеніе и раскаяніе, и мучительное возрожденіе безнадежной и страстной любви къ человѣку, который былъ и не былъ ея мужемъ, вырвалось въ хрипломъ, испуганномъ крикѣ. Послѣ этого она совершенно перестала владѣть собой и негодованіе ея вылилось гнѣвнымъ и страстнымъ потокомъ рѣчей.

— Вы меня любите! Вы! Вы думаете, что женщина, которая знаетъ, кто вы и что вы, захочетъ имѣть съ вами дѣло? Да она только вышутитъ васъ и прогонитъ. Вы, прогнавшій отъ себя жену, которая въ десять милліоновъ разъ лучше меня, и друга, который въ двадцать милліоновъ разъ лучше васъ. Я ненавижу васъ. Я презираю васъ. Презираю васъ больше, чѣмъ презираю себя, а это уже очень много. — Она точно выплевывала въ лицо ему злыя слова.-; Когда вы жили чисто и мирно, съ своею женой, вы смотрѣли на меня сверху внизъ, брезгали мной. Теперь, когда вы избавились отъ нея, вы идете ко мнѣ — какъ скотина, какъ, низкій негодяй.

— Не будете ли вы такъ любезны оставить въ покоѣ м-рсъ Меріамъ, — насмѣшливо сказалъ Джерардъ.

— Да вѣдь въ ней же все дѣло! — воскликнула Минна. — Въ ней и только въ ней. Она — моя мука, мой жгучій стыдѣвсѣ эти четыре года. Вы думаете, если я живу, ни съ чѣмъ не считаясь, какъ распутная женщина, то ужь я и не чувствую своего униженія. Нѣтъ, очень даже чувствую. И вы должны почувствовать свое! Глупецъ вы! Хуже, чѣмъ глупецъ. Она была чиста, какъ святая — какъ ваши христіанскія святыя, которымъ вы молитесь — и я ревновала къ ней. Я тогда не знала, какая она, но вы… вы-то должны были знать… — Вы знаете, гдѣ провелъ Гью Кольманъ ту ночь, когда былъ убитъ мой отецъ? У меня — со мной — всю ночь. Воры влѣзли черезъ окно, которое я оставила открытымъ, чтобы онъ могъ войти. Мы были повѣнчаны съ нимъ — уже около года. Мы поссорились. По моей винѣ. Мнѣ казалось, что я его ненавижу. О Боже! еслибъ вы знали, какъ я теперь люблю его! Тогда вы знали бы, что такое любовь…

Обезсиленная, она остановилась, чтобы перевести духъ. Джерардъ стоялъ, не двигаясь, не сводя съ нее глазъ, словно окаменѣвшій. Чудовищность его ослѣпленія парализовала его. Наконецъ, онъ провелъ языкомъ по запекшимся губамъ и выговорилъ съ трудомъ:

— Почему же онъ молчалъ на судѣ?

— Развѣ вы это способны понять! — гнѣвно воскликнула она. — Вѣдь онъ честнѣйшій, благороднѣйшій человѣкъ. Въ ту ночь онъ видѣлъ завѣщаніе моего отца: еслибъ я вышла за христіанина, всѣ отцовскія деньги пошли бы на еврейскую общину, и мы дали другъ другу клятву разстаться навсегда и сохранить въ тайнѣ нашъ бракъ. Я требовала, чтобъ онъ сдержалъ слово. Я дала ему пройти сквозь весь этотъ ужасъ… Въ тотъ ужасный вечеръ, когда я пріѣхала къ вамъ, я пріѣхала, чтобъ сказать, но заболѣла… Не его жена, ваша жена спасла ему жизнь. И съ того дня я не живу, а мучаюсь, — я живу, какъ въ аду..

— Надѣюсь, Богъ дастъ, вы тамъ и останетесь, — глухо выговорилъ Джерардъ.

— Отвѣдаете и вы этихъ мукъ. Ступайте къ ней теперь — попросите ее простить васъ.

— Я велю прислать вамъ экипажъ, — сказалъ Джерардъ. И, не вымолвивъ больше ни слова, повернулся и вышелъ изъ комнаты.

— Онъ велитъ прислать мнѣ экипажъ! Ха-ха-ха! — истерически захохотала Минна.

Румяная хозяйка, заслышавъ этотъ смѣхъ, навострила уши и помчалась на помощь красавицѣ-гостьѣ.

XXIV.

Джерардъ сунулъ пять франковъ мужику, который держалъ лошадей, и, сломя голову, помчался домой. Признаніе Минны, ея язвительные укоры взбудоражили всю его душу. Онъ былъ близокъ къ безумію. Онѣ не останавливался надъ вопросомъ, правду ли она сказала. Ея признаніе бросало слишкомъ яркій свѣтъ на загадочныя детали загадочной исторіи, разыгравшейся четыре года тому назадъ. Какъ же: онъ былъ безуменъ, что не вѣрилъ имъ! Его жена — героиня; его другъ — безукоризненно порядочный человѣкъ, — и вотъ онъ навсегда утратилъ ихъ обоихъ. Никакіе софизмы не помогали, да онъ и не пытался оправдать себя софизмами. Въ сущности, онъ былъ не злой человѣкъ и не могъ равнодушно думать о послѣдствіяхъ своего поступка. Глубоко на днѣ его души дремало нравственное чувство, присущее всякому истому британцу. Непоправимость зла, причиненнаго имъ, терзала и жгла его совѣсть. Минна сразу превратилась для него изъ красивой женщины, дразнившей его чувственность, въ омерзительную гадину. Ирена же сіяла новымъ свѣтомъ въ ореолѣ мученичества. При свѣтѣ прожектора; внезапно озарившаго его горизонтъ, онъ видѣлъ ея глубокую идеалистическую вѣру въ величіе его души, равное величію ея души, — видѣлъ и собственную душу, тупую, узкую, не способную понять. Онъ велъ себя, какъ послѣдній болванъ и скотъ… Джерардъ немилосердно хлесталъ бичемъ пони. Такіе люди, какъ онъ, всегда вымещаютъ свою досаду на себя — на другихъ.

И въ то же время то, что повѣдала: ему Минна, было изумительно, невѣроятно — quia impossible, — почти невозможно, какъ выражался Тертулліанъ. То, что онъ принялъ за вульгарнѣйшій адюльтеръ, на самомъ дѣлѣ было драмой пламенныхъ страстей и благороднѣйшаго героизма, и въ этой драмѣ онъ одинъ сыгралъ низкую, пошлую роль. Ему было тошно при мысли о томъ, какой жалкой фигурой онъ долженъ представляться всѣмъ прочимъ участникамъ этой драмы.

Лошади, всѣ въ мылѣ и пыли, примчались, наконецъ, къ Каза Бейсдетта, прежде чѣмъ Джерардъ сообразилъ, что онъ уже у цѣли. М-рсъ Деламеръ, вызванная лакеемъ, поспѣшила ему навстрѣчу. Увидавъ его въ одиночествѣ и такимъ взволнованнымъ и загнанныхъ, взмыленныхъ пони, она поблѣднѣла.

— Гдѣ же Минна?

— Она вывихнула себѣ ногу. Не хотѣла ѣхать со мною. Пошлите за ней сейчасъ же крытое ландо. Вы найдете ее Въ гостинницѣ Au Séjour du Soleil, по дорогѣ къ Вару.

— А вы развѣ не поѣдете за нею?

— Нѣтъ! — рѣзко бросилъ онъ. — Пошлите вы коляску. Не тревожьтесь — ничего ужаснаго съ ней не случилось.

— Въ такомъ случаѣ я думаю, что могу угадать причину…

— Думайте, что вамъ угодно, м-рсъ Деламеръ, — сказалъ Джерардъ. — Добрый вечеръ.

И онъ снова хлестнулъ пони.

Полчаса спустя онъ уже былъ дома, въ своемъ номерѣ и весь вечеръ посвятилъ обдумыванію создавшагося положенія. Для него былъ открытъ одинъ только путь. Смиренно кинуться къ ногамъ Ирены. Это значило только отдать ей должное. А затѣмъ? Онъ недоумѣвалъ. Предложить ей снова обвѣнчаться. Можетъ быть, она и согласится. Въ концѣ концовъ, вѣдь все же онъ былъ ей мужемъ, а она ему женой. Для его обывательскаго этическаго міровоззрѣнія это уже само по себѣ много значило. Но Ирена не такая, какъ другія женщины. Она смутно представлялась ему какимъ-то неземнымъ существомъ, одареннымъ необычайной силой духа. Будь она болѣе обыкновенной женщиной, онъ, можетъ быть, и не сталъ бы сѣтовать на цѣпи супружества. Но онъ-то, онъ-то выказалъ себя какою гадиной, какимъ ползучимъ червемъ! Какъ онъ могъ такъ легко увѣровать въ ея измѣну? Въ его теперешнемъ покаянномъ настроеніи онъ тяжко болѣлъ душой за свою низость. Все время по отношенію къ Иренѣ онъ велъ себя, какъ негодяй. Часы бѣжали, и чѣмъ дальше, тѣмъ мучительнѣй становились угрызенія, а на горизонтѣ памяти вновь сіяло давно закатившееся солнце любви…

Въ погонѣ за женщинами онъ, по какой-то странной координаціи идей, сталъ стремиться къ женственному. Переворотъ, происшедшій въ его душѣ, заставлялъ его искать опоры, и онъ хватался за воображаемыя. Проснувшаяся совѣсть требовала искупленія вины. Все то необычайное, изъ чего создалось теперешнее его унизительное положеніе, вызывало въ немъ приливъ странной, несвойственной ему сантиментальности. Безъ освѣжающей росы женской ласки жизнь представлялась безплодной пустыней. Всю эту ночь онъ провелъ безъ сна, убѣждая себя, будто онъ жаждетъ возвращенія потеряннаго рая. Въ душѣ его создавались великодушныя рѣшенія. Онъ вымолитъ прощеніе у Ирены, унизится передъ Гью. На другое же утро онъ ѣхалъ въ Лондонъ съ головою, полной болѣзненныхъ фантазій, порожденныхъ досадой на самого себя.

А тѣмъ временемъ въ Ниццѣ, въ комнатѣ со спущенными шторами, Минна, лежа въ постели, съ ужасомъ и безумнымъ отчаяніемъ думала о своемъ безумномъ поступкѣ — о томъ, что она выдала врагу свою тайну.

---

Два дня спустя Джерардъ стоялъ у подножія знакомой лѣстницы, гдѣ у Гью прежде была пріемная для кліентовъ, просматривая списокъ именъ адвокатовъ. Имя, котораго онъ искалъ, еще стояло въ этомъ спискѣ. Съ минуту онъ стоялъ въ нерѣшимости, покусывая кончики усовъ. Его послѣдняя встрѣча съ Гью была не изъ пріятныхъ. Уязвленная гордость давала себя чувствовать. Можетъ быть, лучше сперва побывать у Ирены, узнавъ, гдѣ она, отъ Гарроуэя или у ея тетки, миссъ Бичкрофтъ. Ему жутко было встрѣтить холодный взоръ стальныхъ глазъ Гью и услыхать надменныя нотки въ его голосѣ. Но вдругъ ему стало совѣстно за свое малодушіе; онъ досадливо швырнулъ прочь окурокъ сигары, который держалъ въ пальцахъ, и поднялся по лѣстницѣ, Постучался. Голосъ изъ-за двери пригласилъ его войти. Письмоводитель Гью поднялся изъ-за стола, заваленнаго бумагами, и сдѣлалъ нѣсколько шаговъ на встрѣчу посѣтителю.

— Можно видѣть м-ра Кольмана?

— Нѣтъ, сэръ. Онъ уже ушелъ, съ полчаса тому назадъ.

— Когда же его можно застать?

— Въ понедѣльникъ утромъ, сэръ. Нынче суббота. По вечерамъ въ субботу онъ рѣдко бываетъ здѣсь.

— Можете вы мнѣ сказать, гдѣ я могу найти его? — уже нетерпѣливо допытывался Джерардъ.

Это было извѣстно клерку. Письмоводителю адвоката многое извѣстно.

— М-ръ Кольманъ дома, у себя на квартирѣ.

— А гдѣ его квартира?

— Вы кліентъ, сэръ? — съ важнымъ видомъ освѣдомился клеркъ.

— Да не кліентъ я, чортъ бы васъ побралъ! — обозлился Джерардъ. — Моя фамилія Мерріамъ. Можетъ быть, вы слыхали. Какъ адресъ вашего патрона?

— 52, Виндзорская Террасса, Гайдъ-Паркъ, сэръ, — торопливо сообщилъ клеркъ.

Джерардъ кивнулъ головой и вышелъ. Еслибъ раньше онъ не колебался, онъ бы теперь пошелъ къ Гарроуэю. Но его самолюбіе было задѣто и потому онъ нанялъ кэбъ и отправился разыскивать Гью по указанному адресу. Онъ ѣхалъ, высунувшись изъ окна; держа въ загорѣлыхъ рукахъ перчатки и пытаясь развлечь себя разглядываньемъ уличной суеты. И, подобно многимъ путникамъ, вернувшимся домой, нелогично дивился, какъ это въ Лондонѣ ничто не измѣнилось. Словно онъ вчера только уѣхалъ, — а между тѣмъ сколько онъ пережилъ за эти годы. А въ Лондонѣ жизнь ни на іоту не подвинулась впередъ. Ему даже жалко было, что здѣсь, на родинѣ, такой застой. Для него эти четыре года пролетѣли незамѣтно. Онъ нажилъ состояніе, испыталъ сотни приключеній. Не было за это время дня, похожаго на предыдущій. Онъ жилъ, а здѣсь каждый новый день занимался все надъ той же не мѣняющейся декораціей, словно для какого-нибудь гигантскаго спектакля. — Стрэндъ, Гай-Маркетъ, циркъ Пикадилли отвлекли его вниманіе; но, когда экипажъ свернулъ на скучныя аристократическія улицы между Ридженъ-стритъ и Оксфордъ-стритъ, Джерардъ откинулся на спинку сидѣнья и снова ушелъ въ свои невеселыя тревожныя мысли. Онъ опять начиналъ нервничать при мысли о предстоящей встрѣчѣ съ Гью и силился придумать формулу объясненія и извиненія — ради чего онъ, главнымъ образомъ, и ѣхалъ къ нему. Джерардъ нерѣдко, хвастаясь, говорилъ про себя, что онъ человѣкъ обыкновенный, дюжинный. Но въ томъ-то и бѣда, что заурядный человѣкъ, какъ заурядная кухарка, не умѣетъ и въ экстренномъ случаѣ придумать ничего, кромѣ самыхъ ординарныхъ блюдъ. А случай былъ совершенно экстраординарный. Сумѣетъ ли онъ найти нужныя слова? А тутъ еще надо считаться съ вспыльчивостью Гью и съ тѣмъ, что онъ-то, несомнѣнно, мастеръ говорить: Джерардъ и въ старыя времена всегда побаивался Гью и эта робость передъ нимъ, въ которой онъ наполовину сознавался, пережила все прочее.

Кэбъ проѣхалъ по Оксфордской улицѣ мимо Мраморной арки и свернулъ на одну изъ поперечныхъ улицъ, ведущихъ въ сѣверную часть города. Слѣдующая тихая улица налѣво вела къ Виндзорской Террассѣ. Джерардъ остановилъ извозчика передъ № 52-мъ, вышелъ, расплатился, и постучалъ въ дверь. Отворила горничная. При видѣ его она испуганно вздрогнула и отшатнулась.

— М-ръ Кольманъ дома?

— Нѣтъ, сэръ.

— Когда вы его ищете?

— Съ минуты на минуту, сэръ.

— Могу я войти и подождать его?

— М-рсъ Кольманъ наверху, въ гостиной, сэръ, озабоченно предупредила горничная.

— М-рсъ Кольманъ? — удивленно повторилъ Джерардъ.

Это сообщеніе смутило его. Онъ думалъ, что Гью по прежнему живетъ, на положеніи холостяка. Вѣдь м-рсъ Кольманъ осталась тамъ, въ Ниццѣ. Насмѣшливая улыбка не кривила его губы. Впрочемъ, мало ли. было у Гью романовъ. Очевидно, на этой его квартирѣ не бываетъ гостей. Онъ посмотрѣлъ на горничную; она не умѣла скрыть смущенія. И вынулъ маленькій портфель съ визитными карточками.

— Скажите, пожалуйста, вашей барынѣ, что старый другъ м-ра Кольмана желаетъ видѣть его по очень важному дѣлу и проситъ разрѣшенія подождать, пока онъ вернется. Дженъ взяла карточку и убѣжала вверхъ по лѣстницѣ. Джерардъ остался ждать внизу, въ холлѣ. Онъ былъ нѣсколько удивленъ. Кого ему напоминаетъ эта дѣвушка? Ея лицо и голосъ такъ знакомы… Онъ нетерпѣливо топнулъ ногой, не находя отвѣта. Въ это время Дженъ вернулась, вся красная..

— Пожалуйте въ гостиную, сэръ.

Она прошла впередъ, распахнула дверь гостиной и отошла, чтобъ дать ему пройти. Джерардъ еще разъ зорко посмотрѣлъ на нее. Онъ, несомнѣнно, видѣлъ ее раньше. Но разспросить ее онъ не успѣлъ, такъ какъ она поспѣшно затворила дверь и убѣжала. Гостиная была красивая и убрана со вкусомъ; во всемъ сказывалась рука воспитанной, изящной женщины. Онъ обвелъ взглядомъ стѣны, и неожиданно увидалъ портретъ Ирены въ серебряной рамкѣ на письменномъ столѣ. И подошелъ, чтобъ лучше разглядѣть его. Портретъ былъ, очевидно, снятъ недавно. Джерардъ нашелъ, что она постарѣла, похудѣла; въ лицѣ было еще больше одухотворенности. Это слегка разочаровало его. Это не было выраженіе лица женщины, убитой незаслуженнымъ позоромъ; это лицо не просіяетъ отъ новости, имъ принесенной. А между тѣмъ за эти дни онъ уже привыкъ смотрѣть на себя въ нѣкоторомъ родѣ, какъ на избавителя. Слишкомъ много спокойствія, ясности въ этомъ лицѣ. Это его смущало, тревожило. На томъ же столѣ, рядомъ, стояла фотографія Гью — гордая голова, закинутая назадъ, презрительно глядѣвшая на любопытнаго. Посрединѣ, полузакрытая вазочкой съ цвѣтами, стояла третья фотографія — хорошенькаго двухгодовалаго мальчика. Съ каждой минутой Джерарду становилось все болѣе неловко, хотя ощущеніе неловкости было такое смутное, что еще не выливалось въ подозрѣніе. Онъ отвернулся отъ стола и увидалъ на каминѣ пару серебряныхъ канделябровъ съ богатой рѣзьбой, страшно знакомыхъ ему. Это были любимые подсвѣчники Ирены, переходившіе по наслѣдству въ ея родѣ. Неужели она ихъ подарила Гью? Онъ торопливо озирался. Эта картина на стѣнѣ, подписанная Сеймуръ Годенъ, тоже принадлежала его женѣ. Что все это значитъ? Подъ картиной, на столикѣ стояла небольшая плетеная рабочая корзиночка. Самъ не зная, зачѣмъ, Джерардъ опрокинулъ ее; шелкъ и катушка вывалились на полъ. На клочкѣ бумаги были написаны карандашемъ указанія, какъ вышивать. какой-то фантастическій узоръ. Почеркъ былъ Ирены. Джерардъ провелъ рукой по лбу — лобъ его былъ весь въ поту. На столѣ лежало нѣсколько книгъ. Онъ бросился къ нимъ. Заглавіе верхней было: «Новая Атлантида», Гью Кольмана. Джерардъ открылъ ее. На заглавномъ листкѣ было написано: «Иренѣ отъ Гью». Ирена — всюду Ирена…

По ассоціаціи идей онъ неожиданно вспомнилъ, почему лицо горничной показалось ему знакомымъ. Да вѣдь это одна изъ горничныхъ, жившихъ у нихъ въ Сеннингтонѣ. Онъ даже имя припомнилъ — Дженъ, любимица Ирены. Вскрикнувъ отъ изумленія, досады и тревожнаго предчувствія, онъ бросился къ письменному столу, схватилъ карточку ребенка и началъ пристально вглядываться въ его лицо.

Въ эту минуту дверь отворилась и вошла Ирена. Она была очень спокойна, хоть и блѣдна, и встрѣтила взглядъ гостя прямымъ открытымъ взглядомъ. Съ минуту оба смотрѣли молча другъ на друга — Джерардъ, стоя спиною къ свѣту и все еще разглядывая фотографію.

— Какимъ образомъ вы очутились въ этомъ домѣ? — хрипло вырвалось у него.

— Это мой домъ. Мой и моего мужа.

— А это кто?

— Это нашъ сынъ, — отвѣтила Ирена.

Джерардъ смотрѣлъ на нее, остолбенѣвъ отъ злобы и оскорбленнаго тщеславія. Карточка ребенка выпала изъ его пальцевъ на коверъ.

— Вы хотите сказать, что онъ — вашъ покровитель?

Въ глазахъ Ирены вспыхнулъ опасный огонекъ.

— Я не знаю, зачѣмъ вы пришли сюда. Вы сказали: по важному дѣлу. Я вышла къ вамъ, чтобы избавить моего мужа отъ тягостной встрѣчи. Повидимому, вы пришли съ намѣреніемъ оскорбить меня. Гью — мой законный мужъ. Мы женаты уже три года. Если вы хотѣли знать это, теперь вы знаете.

Она говорила надменно, съ достоинствомъ выпрямившись. Присутствіе Джерарда въ этомъ домѣ оскорбляло ее. Все ея существо возмущалось противъ этого. И однакоже она не могла сдержать волненія при видѣ разительнаго контраста между этимъ человѣкомъ, который нѣкогда былъ ея мужемъ, и тѣмъ, который теперь былъ имъ. Какъ она могла вообразить себѣ, что любитъ его? Какой онъ грубый, вульгарный! Онъ повернулъ голову, какъ будто воротникъ сталъ ему тѣсенъ, и на шеѣ обнаружилась родника, такъ хорошо знакомая. Ирена вся содрогнулась при видѣ ея. Но все же храбро смотрѣла ему въ глаза.

— Если это все, мы можемъ избавить другъ друга отъ дальнѣйшихъ непріятныхъ разговоровъ.

— Но это же не все, Ирена! — вырвалось у него искреннимъ звукомъ. — Клянусь, у меня и въ мысли не было оскорбить тебя. Я ничего не зналъ. Пришелъ, чтобъ узнать у Кольмана твой адресъ — чтобы просить прощенія у тебя. Но я не понимаю. Скажи мнѣ, неужто ты вправду жена Кольмана?

— Я уже сказала вамъ. Если вы пришли просить прощенія за то, какъ вы поступили со мной — я готова простить васъ. Но я — жена Гью.

— Вотъ этого-то я и не могу понять. Если только я во второй разъ не одураченъ женщиной…

Злобная усмѣшка скользнула по его губамъ. Ирена была такъ спокойна, такъ владѣла собой, ея поза была такъ горделива. Джерардъ снова, какъ въ былыя времена, испытывалъ ощущеніе неловкости въ ея присутствіи, еще усугублявшееся унизительнымъ и непріятнымъ положеніемъ, въ которое онъ былъ поставленъ. Онъ проклиналъ тотъ день, когда встрѣтилъ Минну Гартъ. Неужто это ея месть — это возмутительное издѣвательство надъ нимъ?

— Я долженъ извиниться передъ вами, — угрюмо выговорилъ онъ. — Я оставилъ въ Ниццѣ женщину, именовавшую себя м-рсъ Кольманъ — Минну Гартъ. Она мнѣ сообщила, что она тайно повѣнчана съ Кольманомъ. И что ту ночь, когда былъ убитъ ея отецъ, Гью провелъ у нея. Я прямо изъ Ниццы помчался сюда, чтобы излить передъ вами свои угрызенія, свое раскаяніе и предложить загладить свою вину. Повидимому, она лгала. Смиренно прошу извиненія.

Онъ засмѣялся отрывистымъ, ироническимъ и досадливымъ смѣхомъ и зашагалъ по комнатѣ. Глаза Ирены сверкнули.

— Васъ одурачили. Она не можетъ быть его женой, разъ я — его жена.

Джерардъ неожиданно повернулся къ ней лицомъ.

— А, можетъ быть, это васъ одурачили?

— Что вы хотите сказать этимъ?..

— Можетъ быть, она сказала правду и я еще могу имѣть удовольствіе просить у васъ прощенія. Я наведу справки въ Сомерсетъ-гоузѣ и узнаю навѣрное. Тамъ ведутся списки всѣмъ брачущимся.

— Да вы что же это — обвиняете моего мужа въ томъ; что онъ женился на мнѣ при жизни своей первой жены? Этого быть не можетъ. Не повѣрю я никакимъ вашимъ спискамъ.

— Кто-нибудь изъ нихъ да лжетъ: или она, или онъ.

— Конечно, она! — воскликнула Ирена, вся дрожа отъ волненія, но нимало не усомнившись въ Гью. — По всей вѣроятности, она сказала вамъ это въ такомъ же спокойномъ и разумномъ состояніи, въ какомъ я ее видѣла послѣдній разъ..

Это было уже не великодушно со стороны Ирены. Но женщина не выбираетъ оружія, когда на человѣка, котораго она любитъ, предъявляетъ права другая женщина. Стихійные инстинкты не поддаются контролю. Ея слова словно озарили Джерарда.

— Въ тотъ вечеръ она затѣмъ и пріѣхала къ намъ, чтобы посвятить насъ въ свою тайну.

— Не вѣрю! И никогда не повѣрю. И скорѣй умру, чѣмъ оскорблю его вопросомъ. Намъ: не о чемъ больше съ вами разговаривать. Я цѣню по достоинству ваши побужденія — разговоръ нашъ оконченъ.

Джерарду оставалось только уйти. Ирена потянулась къ звонку. Но въ это время на лѣстницѣ раздались быстрые шаги и мигъ спустя въ гостиной появился Гью. При видѣ Джерарда онъ въ первый моментъ оцѣпенѣлъ отъ изумленія. Однакожъ быстро овладѣлъ собой.

— Что вы здѣсь дѣлаете? — спросилъ онъ надменно.

И, перейдя черезъ комнату, сталъ рядомъ съ Иреной, упираясь руками въ бока и гнѣвно глядя на врага. Ирена невольно взяла его подъ руку. И такъ они оба смотрѣли на Джерарда. Сердце его сжалось знакомой ревнивой завистью. Будь онъ первобытнымъ дикаремъ, онъ кинулся бы на Гью и схватилъ его за горло.

— Я пріѣхалъ отъ м-рсъ Кольманъ, которая живетъ въ Ниццѣ.

Сердце Гью рванулось въ груди. На мгновеніе ему показалось, что почва ускользаетъ изъ подъ его ногъ. Но тотчасъ же онъ овладѣлъ собой.

— Объяснитесь.

— Я недавно имѣлъ удовольствіе встрѣтиться въ Ниццѣ съ миссъ Минной Гартъ. Она призналась мнѣ, что тайно повѣнчана съ вами и сообщила такія детали, которыя доказали мнѣ, какъ неосновательны были мои подозрѣнія относительно теперешней м-рсъ Кольманъ.

— И вы явились сюда, чтобъ отомстить? Это достойно васъ..

--. М-рсъ Кольманъ можетъ подтвердить, что я явился сюда съ совершенно иными намѣреніями. Вашъ второй бракъ былъ для меня полной неожиданностью. Такой же, какъ и первый.

— Но вѣдь эта дѣвушка лгала вамъ — морочила васъ. Какъ же вы не понимаете?! — задыхаясь, вскрикнула Ирена, глядя то на одного, то на другого, въ мучительной тревогѣ ожидая разъясненія этой дикой мистификаціи и гнѣвнаго отрицанія Гью.

Гью, стиснувъ зубы, подошелъ къ Джерарду и вплотную заглянулъ ему въ глаза.

— Будьте вы прокляты! Неужели вы не могли избавить насъ отъ этого?

— Такъ, значитъ, это правда! — въ ужасѣ воскликнула Ирена. — Значитъ, эта Минна — твоя жена, а не я?

Гью отвернулся отъ Джерарда и, подойдя къ ней ближе выговорилъ печальнымъ, но твердымъ голосомъ:

— Да, милая, это правда.

Съ минуту она стояла блѣдная, дрожа всѣмъ тѣломъ, словно пораженная смертельнымъ недугомъ. Въ комнатѣ царило мертвое молчаніе. Ирена пристально смотрѣла на Гью. Потомъ медленно повернулась и направилась къ двери. Джерардъ испугался. Совѣсть его была не спокойна. Во второй разъ онъ нанесъ ей ударъ прямо въ сердце. На минуту онъ все забылъ, кромѣ того, что она страдаетъ безвинно. И въ два прыжка нагналъ ее.

— Ради Бога, Ирена — я поступилъ, какъ послѣдній негодяй — прости меня! — Но она, не оборачиваясь, отстранила его рукой и вышла изъ комнаты.

— Ну-съ, теперь будемъ говорить на чистоту, — сказалъ Гью, выпрямляясь. — Какія ваши намѣренія?

— Какія же у меня могутъ быть намѣренія? — угрюмо откликнулся Джерардъ. — Вы слышали, что я сказалъ Иренѣ.

Гью отвернулся, безнадежно пожавъ плечами, и, замѣтивъ лежащую на коврѣ карточку своего сына, которую уронилъ Джерардъ, машинально нагнулся и поднялъ ее.

— Я думаю, вамъ лучше уйти отсюда, — устало выговорилъ онъ, вертя въ рукахъ фотографію. — Если въ васъ еще сохранилось что-нибудь человѣческое, вы оставите ее въ покоѣ и будете держать языкъ за зубами.

— Мнѣ нѣтъ надобности оглашать это.

— Тѣмъ лучше, — сказалъ Гью, глядя на портретъ ребенка.

Джерардъ поспѣшно вышелъ и вздохнулъ свободнѣе, очутившись на свѣжемъ воздухѣ. Опять онъ свалялъ дурака. Его месть только унизила его же. И надо же ему было слушать эту Минну! Хотѣлъ разыграть Донъ-Кихота, а вышло чортъ знаетъ что! Положительно, ему не везетъ. Онъ прошелъ подъ Мраморной Аркой и сталъ бродить по парку. У него изъ головы не выходила эта сцена. Чрезвычайно непріятно было вспоминать поведеніе Кольмана. Онъ намѣревался разоблачить подлеца. И разоблачилъ — но передъ нимъ былъ все тотъ же гордый человѣкъ, которому онъ всегда мучительно завидовалъ. А подлецомъ оказался онъ самъ. Въ первыя минуты онъ настраивалъ себя на сантиментальный ладъ, пытаясь предаться сокрушенію по поводу окончательной и невозвратимой утраты Ирены. Но былъ достаточно честенъ, чтобъ не обманывать себя, и сразу отказался отъ этихъ попытокъ, выругавъ себя болваномъ и утѣшая себя тѣмъ, что Ирена никогда, въ сущности, не была въ его вкусѣ. И все же у него было тошно на душѣ, противна жизнь, противенъ самъ онъ, обиженный и вѣчно попадающій впросакъ.

Онъ долго безцѣльно бродилъ по парку и, наконецъ, очутился на широкой аллеѣ въ Кенсингтонскихъ садахъ. Небо было пасмурное; накрапывалъ дождикъ. Онъ нанялъ извозчика, сѣлъ въ экипажъ и опустилъ занавѣски.

— Куда ѣхать, баринъ? — освѣдомился извозчикъ сквозь окошечко въ крышѣ экипажа……

Джерардъ самъ не зналъ, куда. На всякій случай онъ сказалъ адресъ клуба. Кэбъ тронулся. Джерардъ думалъ о томъ, что же онъ будетъ дѣлать дальше. Англія представлялась ему скучной, холодной, непривлекательной. Мечты объ усадьбѣ въ Норфолькѣ и сельскомъ хозяйствѣ утратили прелесть. Напрасно онъ уѣхалъ изъ Африки.

— Надо поскорѣй уѣзжать изъ этой подлой страны, — ворчалъ онъ про себя.

XXV.

Гью машинально поставилъ на прежнее мѣсто^: карточку ребенка, отошелъ отъ стола, сѣлъ на первый попавшійся стулъ и уронилъ голову на руки. Въ первый разъ мужество измѣнило ему. Сердце его леденилъ мучительный страхъ, предвѣстники котораго и раньше посѣщали его въ эти три года его великаго счастья — страхъ, что преступленіе, совершенное имъ, лишитъ его любви Ирены.

Онъ вошелъ въ этотъ домъ такой веселый, радостный, полный надеждъ. Сегодня утромъ, ему предложили такой постъ, что съ этого дня его судебная карьера могла считаться. обезпеченной. Онъ, какъ мальчикъ, перескакивая черезъ двѣ ступеньки, бѣжалъ по лѣстницѣ, чтобы сообщить эту новость Иренѣ и увидѣть, какъ она вспыхнетъ. отъ радости. Онъ такъ стремительно ворвался въ домъ, что Дженъ, поджидавшая его, чтобы предупредить, не успѣла сбѣжать съ лѣстницы, какъ онъ ужь былъ въ гостинной. И тутъ сейчасъ же разразился громовой ударъ. Гью былъ слишкомъ ошеломленъ, чтобы раздумывать, что заставило Минну ни съ того, ни съ сего открыться Джерарду. Достаточно было голаго факта. Ирена знала теперь его позорную тайну. И въ глазахъ ея онъ прочелъ такую тоску, что у него, сильнаго, пылкаго человѣка, сразу опустились руки.

Онъ вздрогнулъ, вскочилъ, твердой поступью прошелъ черезъ комнату и дальше вверхъ по лѣстницѣ, въ спальню Ирены. Какъ онъ и ожидалъ, она лежала на кровати, уткнувшись лицомъ въ подушки. Въ открытое окно за туалетомъ вѣяло холодомъ и сыростью. Когда онъ подошелъ, она вскочила на ноги и протянула руку, какъ бы отстраняя его.

— Ирена! — выговорилъ онъ упавшимъ голосомъ.

— Оставь меня пока одну, Гью, — спокойно сказала она. — Мы потомъ поговоримъ. Мнѣ надо подумать.

— Сначала выслушай меня, Ирена. Это поможетъ тебѣ составить сужденіе о моихъ поступкахъ и вынести мнѣ приговоръ.

— Я не могу судить тебя. Есть чувства, не зависящія отъ интеллектуальнаго сужденія.

— Ты только выслушай меня! — молилъ онъ.

— Я и такъ угадываю, какъ это было…

— Вѣдь, все равно же, мнѣ придется разсказать. Почему же не теперь? Ты не можешь угадать всего. Каждая минута отсрочки расширяетъ пропасть между нами, милая.

— Она и такъ ужь безконечно широка. Зачѣмъ ты обманулъ меня, Гью? Я такъ вѣрила тебѣ…

— Потому что я любилъ тебя.

— Любовь прежде всего правдива.

— Любовь прежде всего щадитъ. Ради меня, ты совершила преступленіе — въ глазахъ закона. Ради тебя я сдѣлалъ то же самое.

— Ты думаешь, я побоялась бы чего-нибудь — развѣ это помѣшало бы намъ соединиться?

— Я знаю, милая, что ты не побоялась бы. Но я знаю и то, что для женщины такіе незаконные союзы очень тяжелы. Мнѣ хотѣлось облегчить твою участь, а не сдѣлать ее еще болѣе тяжелой.

Она покачала головой, не убѣжденная. Гнѣвный укоръ, злое слово вызвали бы у него потокъ страстныхъ моленій. Ея сдержанность и спокойствіе, въ которомъ чувствовалась безнадежность, заставили его съежиться, уйти въ себя.

— Хорошо. Можетъ быть, и лучше, если ты теперь разскажешь. Только не здѣсь. Здѣсь холодно.

Она вздрогнула, взглянула на окно и теперь только замѣтила, что оно открыто.

— Бѣдная моя дѣтка!

Онъ торопливо опустилъ стекло, схватилъ темный платокъ, висѣвшій на спинкѣ кушетки и хотѣлъ накинуть ей на плечи. Но она отказалась, говоря, что внизу тепло.

— Помнишь, какъ я несъ тебя на рукахъ, укутанную въ этотъ платокъ, Рени, послѣ того, какъ родился нашъ мальчикъ? — Это было давно — въ другой стадіи существованія. О, Гью, какъ ты могъ жить все это время ложью.

— Пойдемъ и я разскажу тебѣ.

Они сошли внизъ, въ библіотеку. Дженъ дожидалась ихъ, чтобы спросить, что дѣлать съ обѣдомъ, который дожидался возвращенія Гью. Мужъ и жена переглянулись.

— Убирайте со стола, Дженъ, — сказалъ Гью; — Мы обѣдать не будемъ….

Ирена позволила ему, какъ всегда, заботливо устроить ее въ удобномъ креслѣ у огня и поблагодарила его ровнымъ голосомъ, который ему было больнѣе слышать, чѣмъ самый жестокій укоръ. Онъ стоялъ возлѣ нея, въ своей любимой позѣ, слегка упираясь руками въ бока.

— Съ чего же начать? Съ самаго начала? Ну-съ, произошло нѣчто весьма обычное. Адамъ подалъ примѣръ, онъ же указалъ и оправданіе. Женщина соблазнила меня. Мужчины на этотъ счетъ всѣ податливы; если посмотрѣть насъ на свѣтъ, всѣ мы просвѣчиваемъ. Или, говоря иначе, я любилъ звѣзду — мое лучшее я любило ее; а мое худшее я срывало цвѣты, попадавшіеся ему по пути…

Онъ нетерпѣливо сдѣлалъ нѣсколько шаговъ по ковру.

— Я не могу говорить объ этомъ съ тобой. Это отвратительно. Помни, я все время любилъ тебя. По отношенію къ ней я велъ себя, какъ негодяй. Я не хочу оправдывать себя, но…

Онъ не договорилъ, повидимому, ожидая отвѣта, но Ирена смотрѣла въ огонь, и нельзя было сказать, слушаетъ она или нѣтъ. Линіи на ея лицѣ углубились, краски молодости сбѣжали съ него. Ей было тридцать два года — она казалась на пять лѣтъ старше.

— Я слишкомъ много разглагольствую. Постараюсь изложить тебѣ просто факты.

Онъ началъ съ первой встрѣчи съ Минной, описалъ ихъ флиртъ, взаимное увлеченіе, свадьбу, ссору, всю печальную исторію ихъ неудачнаго супружества. Онъ не щадилъ себя, но и не шатался задрапироваться Мефистофелемъ. Изъ гордости онъ не искалъ для себя оправданій. Еслибъ въ голосѣ его прозвучала мольба, она, можетъ быть, и тронула бы сердце Ирены, но это спокойное, холодное изложеніе фактовъ не убѣдило ее, не согрѣло ея захолодѣвшаго, ожесточившагося сердца. Кончивъ разсказъ, онъ опустился въ кресло напротивъ нея. Наступила долгая пауза.

— Ты все еще такъ же горько коришь меня за то, что я обманулъ тебя? — спросилъ онъ, наконецъ.

Она подняла на него усталые глаза. За все это время она не выговорила ни слова.

— Я не могу корить тебя за то, что ты не такой, какимъ я тебя себѣ представляла. Разсудокъ говоритъ мнѣ, что, на твой взглядъ, ты поступалъ правильно, но — я думала, что у тебя иные взгляды. Прежде всего, я не могла понять, какъ ты могъ оставить меня въ невѣдѣніи. Мнѣ незачѣмъ добавлять, что, еслибъ ты сказалъ мнѣ, что та женщина была твоя жена, я больше ни о чемъ бы не разспрашивала.

— Я не разъ порывался сказать, — возразилъ онъ, наклоняя къ ней тревожное, печальное лицо. — Ты сама не дала мнѣ — въ тотъ вечеръ, когда ты призналась мнѣ, что любишь меня. Ты помнишь это.

— Да, я помню. И теперь я понимаю… Нѣтъ, я не корю тебя.

Въ порывѣ благодарности онъ упалъ на колѣни передъ ея кресломъ и схватилъ ея руку..

— Благослови тебя Боже, Рени! Я не утратилъ твоей любви….

Она тихонько высвободила руку.

— Этого я еще не знаю, Гью. Разлюбить тебя совсѣмъ я не могу, уже потому, что ты — отецъ моего мальчика. И не могу забыть, какъ ты былъ добръ и нѣженъ со мной. Но такъ любить тебя, какъ я любила сегодня утромъ, когда ты цѣловалъ меня и нашего мальчика передъ уходомъ — на это я, кажется, ужь не способна…

— Но, Ирена, родная моя, вѣдь я же хотѣлъ сдѣлать, какъ лучше — ради твоего счастья, ради твоей репутаціи, ради дѣтей, которыя могли у насъ родиться. Опасность казалась такой отдаленной — я думалъ, что вся тяжесть сознанія этого преступленія падетъ на меня — я ни. словомъ, ни звукомъ не выдалъ тебѣ своей любви и страсти, пока ты не показала мнѣ, что любишь меня. И тогда я рѣшился — единственный безчестный поступокъ въ моей жизни, который оправдывала моя совѣсть. Мои побужденія были чисты. Это было сдѣлано ради твоего счастья.

— Я знаю, — вздохнула она. — Я вѣдь не безразсудная. Тобой руководили не эгоистическія побужденія. Мой разумъ оправдываетъ тебя. Но что-то въ сердцѣ моемъ умерло — я не знаю, что и почему.

— Оно оживетъ.

— Не думаю. Я вѣрила въ тебя больше, чѣмъ вѣрующіе вѣрятъ въ Бога. А теперь у меня нѣтъ этой вѣры.

— Но вѣдь ты же говоришь, что твой разумъ оправдываетъ меня! — настаивалъ бѣдный Гью..

— Разумъ одно, а вѣра — другое. Я причиняю тебѣ боль: Мнѣ самой больно дѣлать это. Но я не умѣю притворяться.

Гью всталъ и, нагнувшись надъ нею, поцѣловалъ ее въ лобъ.

— Если хочешь, я теперь оставлю тебя одну.

— Да, будь добръ, оставь меня одну, Гью.

Онъ ушелъ отъ нея въ клубную библіотеку, гдѣ обложился книгами и рукописями, чтобъ оградить себя отъ непрошенныхъ разговоровъ съ знакомыми.,

Ирена пошла наверхъ, въ дѣтскую, отослала няньку, взяла на руки своего мальчика и крѣпко прижала его-къ себѣ. Слезы, хлынувшія изъ ея переполненнаго сердца, падали на пухленькія щечки ребенка. Онъ отодвинулся отъ нея и заглянулъ ей въ лицо; потомъ, вспомнивъ страшную сказку, которую Сюзанна разсказывала ему, участливо спросилъ:

— Развѣ папочка умеръ?

— Нѣтъ, дѣточка. Онъ…

Она не могла договорить. Комокъ застрялъ у нея въ горлѣ.

— Такъ о чемъ же ты плачешь, мамуся? Развѣ ты была гадкая?

Она засмѣялась и снова прижала сына къ груди.

— Всѣ мы гадкіе, всѣ жалкіе грѣшники, кромѣ тебя, мой маленькій Гьюги. А ты — маминъ ангельчикъ, мое золотое дитятко.

Весь день она просидѣла въ дѣтской, ища разсѣянія и утѣшенія своему разбитому сердцу въ интересахъ и нуждахъ, въ сладкой близости своего ребенка. Но и на него ей было больно смотрѣть. Вѣдь это былъ незаконный ребенокъ, дитя Агари. Уже и до того его будущее было омрачено публичнымъ позоромъ его матери. А теперь, если этотъ скандалъ получитъ огласку, на него ляжетъ, вдобавокъ, клеймо незаконнорожденности. И материнскій инстинктъ возмущался въ ней и копилъ въ душѣ новыя обиды противъ Гью.

Вечеромъ она уложила ребенка спать и сидѣла возлѣ него, пока онъ не уснулъ. Что же будетъ дальше? Какой выводъ изъ всего этого? Положивъ голову на край подушки Гьюги, она пыталась думать… Въ первый моментъ нестерпимой, мучительной боли, ей пришла дикая мысль — бросить Гью и доживать въ одиночествѣ свою разбитую жизнь. Впрочемъ, это даже трудно было назвать мыслью. Ей только смутно представлялось, что она бѣжитъ изъ дому, потихоньку, ночью, съ ребенкомъ на рукахъ, — потомъ сидитъ у окна въ коттеджѣ на берегу моря, а ребенокъ играетъ возлѣ нея. И тутъ же она сама говорила себѣ, что это — бредъ разстроеннаго воображенія. Даже еслибъ въ ея сердцѣ не было жалости къ Гью, ребенокъ былъ священной связью между ними, которую они не вправѣ были разорвать какой либо перемѣной во внѣшнемъ строѣ ихъ жизни. Что бы ни случилось, они, въ глазахъ свѣта, будутъ жить и дальше, какъ мужъ и жена, скрывая отъ всѣхъ ложь своей жизни. Ея прозрачной душѣ обманъ былъ ненавистенъ. И хорошія качества имѣютъ свою обратную сторону.

А какъ же Гью? Неужели ея любовь къ нему умерла? Напрягая свой умственный взоръ, Ирена видѣла все въ искаженномъ видѣ, внѣ перспективы. Она была уязвлена и какъ женщина. Въ той другой, женщинѣ съ змѣиными глазами, все же было какое-то величіе, была холодная, жестокая плѣнительность, и, думая о такой соперницѣ, Ирена ощущала не: ревность, а" чисто женскую радость побѣды. Совсѣмъ иначе она относилась къ Миннѣ. Какъ могъ джентльменъ съ высокой душой попасться въ сѣти такой вульгарной и пошлой прелестницы? Интрига съ Минной роняла Гью въ ея глазахъ, шла въ разрѣзъ съ идеализованнымъ образомъ его, который жилъ въ ея душѣ. Она сказала правду. Божество, въ которое она вѣрила, было низвергнуто; ея кумиръ разбитъ. Ея душа искала точки опоры и не находила, и тосковала во мракѣ…

Ребенокъ пошевелился во снѣ. Мать подложила одну руку подъ подушку и начала укачивать его. А другой дотронулась до маленькой, сжатой въ кулачокъ ручки, которая постепенно сомкнулась около ея пальцевъ. Это было словно символомъ. Горячая волна материнской любви прилила къ ея груди. Слезы выступили на глазахъ. И долго еще она сидѣла такъ, недвижная, словно уйдя въ созерцаніе души своего спящаго ребенка.

Что-то странное происходило съ нею. Ей сразу стало легче; силы возвращались. Она поднялась, слегка коснулась поцѣлуемъ невинно раскрытыхъ дѣтскихъ губокъ и пошла къ себѣ. Когда Гью, часъ спустя, вернулся домой, онъ безшумно, на цыпочкахъ вошелъ къ ней въ спальню — и услыхалъ спокойное, ровное дыханіе. Ирена спала. Онъ также безшумно вышелъ и легъ у себя въ кабинетѣ….

Слѣдующій день былъ воскресенье. Мужъ и жена встрѣтились за завтракомъ. Ирена подошла къ нему и подставила щеку для поцѣлуя.

— Только такъ, Ирена? — спросилъ онъ, коснувшись, ея плеча.

— Я даю тебѣ только то, что могу дать. Попытайся удовольствоваться этимъ.,

Онъ печально отошелъ отъ нея и сѣлъ за столъ. И сталъ разсказывать ей, какъ онъ ночью вошелъ въ ея спальню и засталъ ее спящей. И обрадовался.,

— Я весь день провела съ Гьюги.

— Тебѣ легче съ нимъ?

— Я не знала до сихъ поръ, что онъ можетъ быть такимъ утѣшеніемъ для меня, — былъ отвѣтъ.

День прошелъ сносно, и слѣдующіе были такіе же. Съ внѣшней стороны жизнь ихъ не измѣнилась. Но это была одна только видимость. Ирена встрѣчала мужа ласково, ни словомъ не напоминая ему о случившемся, заботилась о немъ, участливо интересовалась всѣмъ его касающимся, но самая сущность ихъ союза исчезла. Ирена стала сдержанной, сосредоточенной. Гью, смиренно склонивъ голову, несъ свою кару, сознавая, какъ безплодно молить о прощеніи. Любимая женщина снова ушла далеко отъ него, снова стала холодной, безнадежно недоступной звѣздой. Повидимому, отношенія ихъ вылились въ окончательную форму, которой уже нельзя было измѣнить. И онъ мучительно жаждалъ недостижимаго.;

О томъ, что разъединило ихъ, они говорили рѣдко. Однажды Ирена спросила мужа, не боится ли онъ огласки. Онъ успокоилъ ее. Не можетъ быть, чтобы Джерардъ сталъ болтать объ этомъ, сознавая, какой страшной опасности онъ ее подвергаетъ. Для этого надо быть послѣднимъ негодяемъ. А та, другая, тоже будетъ молчать въ собственныхъ интересахъ. Почему она открылась Джерарду, для него было тайной.

— Она могла сдѣлать это изъ любви или изъ ненависти, — сказала Ирена….

— Въ такомъ случаѣ изъ ненависти.

— Я на твоемъ мѣстѣ, не была бы такъ увѣрена. У женщинъ бываютъ странныя вспышки, ревности.

— Все же тебѣ нечего бояться, — сказалъ онъ.

Но слова ея отравили его душу новой тревогой. Очевидно, онъ напрасно такъ разсчитывалъ на молчаніе Минны. Кто можетъ сказать, на что способна эта безумная, мстительная женщина.

— У меня на душѣ спокойно, Гью, — отвѣтила Ирена. — Я вѣрю въ свою судьбу.

Онъ вопросительно посмотрѣлъ на нее. — Я мать и вѣрю въ счастливую звѣзду моего ребенка, — пояснила она.

Такъ продолжалось до вечера, когда, согласно давнишнему уговору, къ нимъ пріѣхали обѣдать Гарроуэи. Старый адвокатъ передъ обѣдомъ отвелъ Гью въ сторонку. Лицо его сіяло.

— Я видѣлся съ Мерріамомъ. Онъ сказалъ мнѣ. Мнѣ хочется упасть на колѣни передъ вашей женой. Повѣрьте, у меня все время были мучительныя сомнѣнія — спросите Селину. Теперь я помолодѣлъ отъ радости.

— Что онъ сказалъ вамъ? — тревожно вскинулся Гью.

— Да просто то, что онъ убѣдился въ своей неправотѣ. И счелъ долгомъ сообщить мнѣ. Не хотѣлъ бы я быть на его мѣстѣ. Я бы застрѣлился — ей-Богу, пустилъ бы себѣ пулю въ лобъ.

— Онъ не говорилъ вамъ, какимъ образомъ онъ убѣдился въ своей ошибкѣ?

— Нѣтъ, голубчикъ. Конечно, нѣтъ. Онъ все-таки, до извѣстной степени, порядочный человѣкъ, этотъ Джерардъ. Онъ страшно убитъ этимъ открытіемъ. На слѣдующей недѣлѣ онъ уѣзжаетъ въ Калифорнію — хочетъ купить ранчо и поселиться тамъ совсѣмъ. Такъ что ваши дороги больше не встрѣтятся. Онъ просилъ меня передать это вамъ.

Гью вздохнулъ съ облегченіемъ. Присутствіе Джерарда въ Лондонѣ тяготило его нестерпимо.

— Я радъ, что мы оба, наконецъ, очистились въ вашихъ глазахъ.

— Въ сердцахъ нашихъ вы всегда были чистыми, мой милый Гью.

Но, не смотря на облегченіе, которое испытали Гью и Ирена, которая у себя наверху плакала и смѣялась на груди Селины; обѣдъ все же вышелъ не такой удачный, какъ обыкновенно, когда они сходились вмѣстѣ. Ирена казалась утомленной. Гью пытался острить и шутить, но это выходило у него какъ-то неискренно. Оба притворялись веселыми и сознавали, что только притворяются. Когда гости ушли, они посидѣли еще немного въ своей маленькой гостиной.

— М-рсъ Гарроуэй сказала тебѣ? — спросилъ Гью.

— Да, — отвѣтила она. — Это лучшее, что могло съ нами случиться. — Онъ хмуро кивнулъ головой. Ирена грустно посмотрѣла на него. Ей было жаль, что онъ такъ измѣнился, сталъ такимъ унылымъ и печальнымъ. Она не меньше его тосковала по утраченномъ счастьѣ. Но вернуть его было нельзя: чтобы простить, надо или самому подняться ступенью выше, чѣмъ стоишь, или спуститься ниже. Кому приходится прощать, того уже нельзя боготворить. Каждый человѣкъ умѣетъ чувствовать лишь въ границахъ своего темперамента. Иренѣ не дано было любить земное, бренное и хрупкое всѣмъ пламенемъ священнаго огня, который горѣлъ въ ея душѣ. Свою мать, отца, Джерарда — она боготворила. Гью любила со всѣмъ пыломъ проснувшейся, стихійной страсти, но и передъ нимъ она преклонялась. Цѣликомъ этого уже нельзя вернуть. Сердце ея надрывалось отъ жалости — но что же она могла сдѣлать? Она была глубоко признательна Гью за его деликатность, нѣжную заботливость, за пониманіе того, что творилось въ ея душѣ. Это дѣлало сносной ихъ совмѣстную жизнь, давало ей возможность передохнуть, придти въ себя и попробовать построить новую жизнь на развалинахъ старой.

Чтобы развеселить немного мужа, она стала ему разсказывать о разныхъ домашнихъ дѣлахъ, о ребенкѣ, его новыхъ словечкахъ и признакахъ развитія и разспрашивать его о новой службѣ. Ибо Гью вернулся домой поздно, только-только во-время, чтобы успѣть переодѣться къ обѣду, и они съ утра не видали другъ друга наединѣ. Потомъ встала и пожелала ему доброй ночи.

— Спи спокойно. Храни тебя Богъ! — отвѣтилъ онъ.

Гью посидѣлъ еще въ своемъ темномъ кабинетѣ, думая о томъ, какъ за нѣсколько дней перевернулась вся его жизнь и погибъ его рай. До сихъ поръ онъ всю жизнь высоко несъ голову, умѣлъ смотрѣть въ лицо своимъ поступкамъ, хорошимъ и дурнымъ, и ихъ послѣдствіямъ; теперь гордый духъ его сломленъ, подавленъ. Ирена была невыразимо дорога ему и утрата ея убивала его. Онъ былъ благодаренъ ей и за то, что она добра къ нему.

Онъ со вздохомъ всталъ, потянулся, погасилъ свѣтъ въ гостиной и сошелъ внизъ, въ библіотеку, намѣреваясь поработать еще часокъ, передъ тѣмъ, какъ лечь спать. Закурилъ папироску, присѣлъ къ столу и раскрылъ мѣшокъ для писемъ, принесенный имъ домой. Вмѣстѣ съ пачкой документовъ оттуда выпала вечерняя газета. Гью разложилъ на столѣ документы, но, прежде чѣмъ заняться ими, развернулъ вечернюю газету и, откинувшись на спинку кресла, сталъ лѣниво пробѣгать столбецъ за столбцомъ. Но внезапно поблѣднѣлъ, выронилъ газету и навалился грудью на столъ, глядя прямо передъ собой, впившись ногтями въ щеки.

Онъ сидѣлъ спиною къ двери и не видѣлъ, какъ Ирена въ бѣломъ пеньюарѣ и съ распущенными волосами, вошла въ комнату.

— Не оставила ли я здѣсь своей книги? — спросила она; назвавъ новый романъ. При звукѣ ея голоса Гью вздрогнулъ и растерянно обернулся. Она подошла ближе, увидала его лицо, смертельно блѣдное, налитые кровью глаза и тихонько вскрикнула. Онъ знакомъ подозвалъ ее. Она приблизилась и черезъ его плечо прочла строки, на которыя онъ указывалъ пальцемъ.

Газетная замѣтка гласила: «Изъ Ниццы сообщаютъ о трагическомъ происшествіи, имѣющемъ отношеніе къ памятному убійству въ Сеннингтонѣ. Миссъ Минна Гартъ, дочь покойнаго Израэля Гарта, эсквайра, сегодня утромъ была найдена мертвой въ своей постели. На столикѣ возлѣ стояла пустая бутылочкка изъ-подъ хлорала. Есть ли это умышленное самоубійство или же результатъ случайности — пока не выяснено».

Но для нихъ обоихъ это ясно. Гью повернулся лицомъ къ Иренѣ. Нѣкоторое время мужъ и жена смотрѣли другъ на друга. Обоимъ было жутко. Мертвая какъ будто встала между ними. И на минуту они стали чужими.

— Это я убилъ ее!

— Да, ты.

Слова эти машинально сорвались съ устъ Ирены. Но они окончательно добили несчастнаго, и безъ того уже надломленнаго и безпомощнаго, утратившаго свою былую гордость.

— Въ такомъ случаѣ мнѣ лучше всего послѣдовать за нею, — мрачно выговорилъ онъ.

Наступило долгое-долгое молчаніе. Ирена смотрѣла на мужа, прижимая руку къ груди, словно силясь утишить бурное біеніе сердца. Когда ея иллюзіи вторично были разбиты, и еще болѣе жестоко, чѣмъ въ первый разъ, она не содрогнулась отъ ужаса и отвращенія. Она только оплакивала свое солнце, погасшее на небѣ, гибель своего кумира, которому она поклонялась, какъ святынѣ, и который оказался глинянымъ идоломъ. Больше всего она жалѣла себя и не могла отъ души пожалѣть другого. Но въ этотъ моментъ полнаго обособленія отъ мужа словно молнія озарила ее и она увидала его такимъ, какимъ онъ былъ — заблуждающимся, съ благородными стремленіями, но слабымъ, перемежающимъ честные поступки съ безчестными, добивающимся благородныхъ цѣлей при помощи низкихъ средствъ, сочетающимъ самые дикіе контрасты, «смѣсью гранита и зыбучаго песку».

— Я всегда былъ неудачникомъ, — выговорилъ онъ, — но я не могу жить безъ твоей любви.

Онъ поднялъ на нее глаза. И такая безмѣрная тоска свѣтилась въ нихъ, что волна горячей жалости и любви прихлынула къ ея сердцу и сразу, словно по мановенію волшебнаго жезла, открылись въ ней всѣ источники нѣжности. Она бросилась къ мужу, упала передъ нимъ на колѣни, страстно прильнула къ нему, задыхаясь отъ рыданія:

— Прости меня, милый! Прости меня! Вся моя жизнь и любовь принадлежатъ тебѣ, если только это можетъ помочь и утѣшить тебя.

Въ этотъ грозный мигъ она поняла. Она, женщина — сильна. Онъ, мужчина — слабъ. Она должна быть его опорой и руководить имъ. Она вся дрожала отъ волненія, сжимая его въ объятіяхъ.

Это было жизненное разрѣшеніе жизненной задачи, діаметрально противоположное тому, къ которому она слѣпо стремилась. И такое счастье было для нея снова ощущать, какъ, вмѣстѣ съ кровью, горячая человѣческая любовь къ нему струится въ ея жилахъ, что она со слезами благодарила Бога за это счастье. Ея кумиръ, гордый и слабый человѣкъ, склонялся передъ нею, какъ передъ чистымъ, непогрѣшимымъ божествомъ. Ея дѣло было руководить, его — идти за нею.

Въ эту ночь они долго сидѣли обнявшись.

— Помоги Боже всѣмъ намъ, которые сбились съ пути! — сказалъ Гью..

— Любовь всегда выведетъ на дорогу, милый.

— Что руководило ею? — спросилъ онъ, указывая на газету.

— Мы ей не судьи, — отвѣтила Ирена.

Эта горестная трагедія, грозившая разбить ихъ жизнь, сблизила ихъ душевно больше, чѣмъ когда-либо. Оба чувствовали, что Минна покончила съ собою не съ отчаянія, что она случайно открыла заклятому врагу насущно важную для нея тайну, отъ которой зависѣло ея состояніе, — что причина коренилась глубже, въ тайникахъ ея души. Ибо женщина, пившая всю жизнь изъ такой отравленной чаши, изъ какой она пила, — гдѣ были и любовь, и ненависть, и усталость, и угрызенія совѣсти за зло, причиненное и испытанное, и скупость, и презрѣніе къ себѣ, и проклятіе расы и клеймо распутства, и поздно проснувшееся стремленіе къ чистой, красивой жизни — такая женщина, истерзанная до того, что смерть кажется ей избавленіемъ, способна на боль: шія непослѣдовательности и во всякомъ случаѣ заслуживаетъ глубокаго сожалѣнія.

— Простишь ли ты мнѣ тѣ злыя слова? — говорила Ирена. — Я сама не знаю, какъ они сорвались у меня съ языка.

Гью привлекъ ее къ себѣ.

— Это я долженъ просить прощенія.

— Только одного я бы не могла простить тебѣ.

— Чего?

— Еслибъ ты разлюбилъ меня.

---

И такъ они, рука объ руку, вышли изъ мрака на свѣтъ. Но это былъ свѣтъ апрѣльскаго дня — жизни, въ которой дождь и хмурость перемѣшаны съ солнечнымъ блескомъ, а не яркій солнечный свѣтъ іюня — иллюзіи. У Ирены открылись глаза и, если жизнь казалась ей болѣе мрачной, чѣмъ прежде, за то теперь она чувствовала болѣе твердую почву подъ ногами. Она почувствовала себя одинокой, но, какъ женщина, скрыла это въ своемъ сердцѣ, а мужъ ея, не подозрѣвавшій этого, снова сталъ гордымъ и смѣлымъ, и радостнымъ. Какъ всѣ, способная ошибаться и не чуждая недостатковъ, все же болѣе сильная духомъ, чѣмъ человѣкъ, котораго она страстно любила, порою она тосковала по прежнемъ слѣпомъ обожаніи. Въ такія минуты она печально вглядывалась въ лицо своего мальчика, задавая себѣ безумный вопросъ и напрасно пытаясь прочесть отвѣтъ въ бездонныхъ глазахъ ребенка.

"Русское Богатство", №№ 5—9, 1913