В. В. Розанов
правитьКультурная Океания
Очерк
править
Года три назад, в пору Белостокского погрома, я разговорился с одним евреем в вагоне по поводу всех этих событий. Было одиннадцать часов ночи; вагон почему-то не был освещен, и я только с трудом различал, что против меня сидят два еврея, с громоздким багажом, — в пальто и шляпах, по-еврейски.
— Беда в разделении. Пока вы будете отделены от нас какою-то непереступаемою стеною, за которую мы не можем проникнуть, и сами будете удерживаться переступить эту стену, — мы и вы будем составлять два лагеря, невольно враждебные. Надо примирение, надо соединение. Есть только одна глубокая и настоящая форма соединения, это — соединение кровей. Смешанные браки: я понимаю, что вы до сих пор смертельно враждебно смотрели на них, ибо дети обязательно становились христианами, т. е. все приобретали мы, а вы несли через эти браки чистую и постоянную потерю. К тому же это оскорбляло вашу веру: ни один детеныш не может остаться в вере отца-еврея, при матери русской, в вере еврейки-матери, при отце русском. Обида. Но времена изменились. Что вы сказали бы о браках, от которых дети равно могут быть и христианами, и евреями, по воле родителей, по соглашению родителей?
— Не можем… закон запрещает! Нет, это невозможно. Да и счастья не будет. — Он провел руками в противоположные стороны, как бы указывая два встречных течения реки. — Не будет счастья: вот все так будет (сам показывает руками), сюда течет, туда течет. Согласия не будет. Ничего не будет, невозможно.
— А жаль. Столько приходится наблюдать явлений взаимной влюбчивости. — И я рассказал ему несколько примеров смешанных браков, конечно, с переходом еврейской половины в христианство, но, действительно, почему-то оканчивавшихся катастрофой. Он страшно внимательно слушал.
— Нельзя. Как вы хотите, если Бог это запретил евреям. Почему-нибудь Он запретил же!..
— У Соломона были жены-хананеянки.
— И за это под конец жизни он потерял угодность в глазах Божиих.
Слова эти не были вполне точны: склоняясь любовью к женам-хананеянкам, Соломон под конец жизни построил капища в Иерусалиме Астарте и стал сам приносить ей жертвы. И за это, а не за брак с ними, он «стал неугоден в очах Божиих». Мне интересно было знать, как теперешние евреи, простолюдины, чувствуют Ваала. Такая древность. И я спросил о поклонении Ваалу. Долго он не мог понять, — думая, что я спрашиваю об Иоаве, полководце Давида. Наконец понял:
— Бал! Баал! Но удвоения буквы «а» не было; была чуть-чуть незаметная вытяжка звука «а». — О, это пустое! Вы знаете, во всяком веке бывает свое суеверие. Теперь все преданы деньгам, — мы, вы. Такое головокружение. Пройдет. Так в древнее время евреи постоянно уклонялись к Балу. Суеверие.
— Но что такое этот Баал?
На лице его выказалось глубокое презрение. Он вытянул руку, как бы ища что-то указать. Но не находил предметов.
— Щепка!.. Ну, щепке можно поклоняться?! Дерево, пустое. Ничего в нем нет. А суеверные поклоняются, что-то видят в ней, чтут ее…
Я поразился, до чего это отвечало духу, букве Библии: именно в этом полуоттенке смысла «статуи», «изображения из дерева», — с одной стороны, и «ничтожества», «пустого» — с другой. Нужно бы проверить еврейский текст четырех книг «Царств» в тех местах, где говорится, что вот такой-то царь или сам народ «внес в Храм (иерусалимский) изображения» или «статуи Ваала и Астарты». Может быть, в тексте сказано: «внес Ваала и Астарту», и еще лучше в смысле имени существительного нарицательного: «внес ваала и астарту». И слово «статуя» внесено переводом. Мы вернемся как бы к спору «иконоборцев» и «православных» в Византии: «иконы» то вносились, то выносились, буквально как «ваалы» и «астарты» во время царей. «Ваалов» изрубили, вынеся за поток Кедрон; «сожгли их мерзость» — буквально как в Москве начала XVIII века поступали Тверитинов и другие кальвинисты, за что, в свою очередь, их живыми пожег Стефан Яворский. Живой человек был меньше и менее свят «изображения из дерева». Вот о чем шел спор в Иерусалиме за 500—600 лет до Р. X. В Византии «икона» победила. Перед ней зажигают лампады, ставят свечи, чего никогда ни перед каким живым человеком не сделают, самым праведным, святым, героем, царем. «Дерево выжило и победило», — в Византии, в Москве. Напротив, в Иерусалиме и в Мекке (реформа Магомета) оно было окончательно «сломано и сожжено», как «мерзость в очах Божьих», и в Храме, вокруг Каабы, оставлены были только люди и животные (жертвенные), живое, кровоносящее, дышащее. «Бог есть Бог дыхания, Бог жизни» — вот понятие.
«Ваал» — это не иное имя и существо, чем Иегова, но «изображение», «статуя», «образ», «икона» его; как «Астарта» есть «ничтожное дерево», позолоченное и одетое, «царицы Шабаш», о которой знает каждый еврей, что это «Невеста Божия». Евреи, в живых понятиях религиозных, не знают «Единого Истинного Бога», отвлеченного, как А в алгебре, — не знают теперь, не знали в древности, никогда. Для них всегда Бог «жив», «во веки живущий», образом Коего на земле является не отвлеченный Homunculus, a живые Адам — Ева, соединенные вначале, разделенные потом (сотворение «из ребра», т. е. выведение из Адама). Прообраз не похож ли на образ? Если Адам и Ева на земле, то и в небесах — Элогим (множ. число), боги, Он и Она. Напр., «Слава Господня, наполняющая Скинию» наших переводов читается в подлинном еврейском «Шехина», как в других местах еврейских же текстов (Талмуд) наименование «жена» заменяется описательным: «слава мужа»… «Царица Шабаш», которую прославил и Гейне, есть наивное, народочное, пошедшее в легенды имя серьезного и библейского имени «Шехины», «Славы Господней». Кажется, так…
Лучше всего определить «истинное» через внимательное рассматривание его отбросов, его страстных отрицаний. Тут мы подходим к самому острию веры, часто закрытому. С этой точки зрения изучение «ваалов» и «астарт» глубоко вошло, как средство проникнуть в «поклоняемого Иегову»… «Вы любодействовали с богами иными», — вечный упрек пророков евреям. «Служение им» всегда именуется «любодеянием», «прелюбодеянием», изменою Иегове. Напр. (беру первое открывшееся место Библии, до того такие места пестрят в ней):
«И было ко мне слово Господне:
Сын человеческий! выскажи Иерусалиму мерзости его, — и скажи: так говорит Господь Бог (дщери) Иерусалима:
При начале всякой дороги устроила себе возвышения, позорила красоту твою, и раскидывала ноги твои для всякого мимоходящего, и умножала блудодеяния твои.
Блудила с сыновьями Египта, соседями твоими, людьми великорослыми, и умножала блудодеяния твои, прогневляя Меня.
И вот, Я простер руку Мою на тебя, и уменьшил назначенное тебе, и отдал тебя на произвол филистимлян».
«Назначенное тебе» — «вено», «женихов дар», т. е. территорию Палестины, обещанной в «вечный дар» Аврааму при заключении с ним завета, союза, в момент его обрезания. «Вено» это за прелюбодеяния неверной жены то уменьшается (частично завоевывается, — напр., филистимлянами), то, наконец, вовсе отнимается (увод евреев в плен, в Вавилон, в рассеяние).
«И блудила ты с сынами Ассура, и не насытилась. И умножила блудодеяния твои в земле Ханаанской до Халдеи, но и тем не удовольствовалась.
Как истомлено должно быть сердце твое, — говорит Господь Бог, — когда ты все это делала, как необузданная блудница.
Ты при этом поступала, как прелюбодейная жена, принимающая вместо своего мужа чужих: ибо давала подарки любовникам твоим и подкупала их, чтобы они со всех сторон приходили к тебе блудить с тобою.
Сыпала деньги твои, и в блудодеяниях была раскрываема нагота твоя перед людьми твоими и перед всеми мерзкими идолами твоими…
За то вот, я соберу всех любовников твоих, которыми ты услаждалась и которых ты любила, со всеми теми, которых ненавидела (обратно, за их измену? — В.Р.), и соберу их отовсюду против тебя, и раскрою пред ними наготу твою, и увидят весь срам твой.
Я буду судить тебя судом прелюбодеиц… и предам тебя кровавой ярости и ревности.
Но Я вспомню союз Мой с тобою во дни юности твоей, и восстановлю с тобою вечный союз. И ты вспомнишь о путях твоих, и будет стыдно тебе…
Я восстановлю союз Мой с тобою, и узнаешь, что Я — Господь, для того, чтобы ты помнила и стыдилась, и чтобы вперед нельзя было тебе и рта открыть от стыда, когда Я прощу тебе все, что ты делала, — говорит Господь Бог» (Иезекииль, глава XVI).
Так и ожидаешь, что ответно услышит «Господь Бог» от юной «дщери-супруги» Своей, Израиля-Сиона, этот южный же, страстный и мучительный крик:
Старый муж, грозный муж
Ненавижу тебя…
Кстати, Он и называет себя «Ветхим деньми», а в состав других имен-прозваний Его входит также и эпитет «Грозный»… Во всяком случае, вот отношение:
Ваал-статуя.
Ваал-любовник.
Ваал — это египтянин, ассириец, сын Ханаана, халдеянин, кто-нибудь вообще не еврей (не еврейка), перед которым (для которой) еврейка (еврей) обнажала наготу свою, «срам» свой, легла с ним на ложе, смешала семя свое, соединила крови.
И общее:
пустое, ничтожное
чужое, столь же сильное, привлекательное, обаятельное, но — противоположное,
не «Я» (Господь).
Само собою понятно, что «соединиться с нами плотски», допустить смешанные браки — это значит не «кое-что» сделать евреям, не «один» закон нарушить: но отречься от всего, все нарушить законы, все кольцо их сомкнутое, и, словом, это не значит «принять высший духовный закон Христа», а именно, именно… поклониться перед Юпитером Капитолийским, Зевсом Олимпийским, Баалом Тирским, покинув Иегову, Который нашептывал в ухо Иерусалима эти нежные, чарующие слова, — ласковые, Господни слова:
«Будешь ли переходить через воды — Я с тобою, через реки ли — оне не нагонят тебя; пойдешь ли через огонь — не обожжешься, и пламя не опалит тебя» (Исайя, гл. XLIII).
— Невозможно, невозможно, — как бы защищаясь, говорил сосед мой по дороге, простолюдин-еврей, о смешанных браках.
А ведь так бы завидно; мы — господствующая народность, государственная; они — почти рабы, бесправные, во всем от нас зависимые. Жених — как царь и невеста — как рабыня, крепостная девушка, «замарашка» историческая, по всем делам своим, по положению, по быту. Вдруг, смотря из-под руки на подошедшего жениха, глазком и робким и счастливым, она отвечает:
— Я чужая жена! Вы ошиблись, я не девушка, я женщина. Только моего мужа вам не увидать: он — Бог… В ночи, перед лампадой, вы молитесь ему: все народы молятся… а он приходит ко мне, ласкает меня, берет груди, все, все, как муж.
Вот и слово, прямое, очевидное, записка с Неба, документ, метрическая запись: «Ибо твой Творец есть супруг твой; Господь Саваоф — имя Его, и Искупитель твой — Святый израилев; Богом всей земли зовется Он» (Исайя, гл. LIV).
Мне кажется, что мой сосед-еврей и вообще евреи только не договаривают, не умеют выразить интимное чувство свое, свое отношение к христианству и христианам:
— Это не одно и то же, христианство и христиане. Евангелие, вы говорите, высшая мудрость, совершенный закон? Что же, мы не отрекаемся читать Евангелие, восхищаться им, следовать ему. Наконец, даже ходить в ваши храмы, слушать ваше богослужение, смотреть ваши красивые обряды, креститься, причащаться… Хоть последнее и пустое, «баалы»… Но вы и ваша плоть, — к чему тут? Сами же говорите, что христианство есть дело «духовное», все — «дух» тут. Но вы немножко неправдиво, с какой-то заднею целью, просовываете в «духовную религию» и плоть свою, тело свое, семя свое, кровь свою, предлагая нам «смешанные браки»: вот этого мы не можем! не хотим! То — «баалы», бессильное; но тут вы хотите войти с силою своею, разорвать законное и сущее и вечное супружество мое, отнять у мужа жену, сманить ее на чужую постель… Ну, это в древности бывало и вперед не будет.
И мой еврей твердил:
— Не можем! Не можем!
Тогда я решился испытать его чисто еврейским испытанием:
— Хорошо. Я понимаю — закон, грех. Но ведь на другой стороне стоит жизнь? Смешанные браки, соединение кровей мною предлагается, как единственное и решительное средство избежать, и навсегда, таких ужасов, как Белосток, Гомель, Одесса, Кишинев. Евреи будут живы. Не важнее ли это всех законов: ибо кому же и исполнять закон, когда убит исполнитель?
Еврей широко раскрыл глаза. Я заметил, при чтениях Талмуда, этот постоянный его склон, по коему текут дробные мысли: что биотика человека, сохранение крови и костей его, дыхания его, — выше всего поставляется, даже и прямых заповеданий и запретов Иеговы. И это, нужно заметить, в глубочайшее исполнение всех Иеговых же заповедей, которые все и направлены к сохранению жизни, поддержанию жизни, продлению жизни. Все — к жизни. Но вдруг чужой народ требует нарушить заповедь целой жизни: тогда жизнь сохраняется как суммарное исполнение всех заповедей, и ради этого нарушается которая-нибудь одна, требуемая инородцами.
Помнится, который-то византийский император потребовал от евреев, под страхом казни, не обрезываться. В то время законы были не шутка, а жизнь, — и уж особенно евреев, — ни во что не ценилась. Предписано — исполнено. Стали евреев казнить. Произошли первые казни. Собрались евреи. Плакали. Прозелиты встали и в пламенных речах требовали «умереть для Господа». Опять плакали, боялись, страшно боялись. Встал тогда самый почитаемый «равви» века и высказал:
— Братья, для чего дан нам закон? Наш святой еврейский закон не как иные суетные законы, произволением человеческим даваемые и отменяемые. Нам, евреям, закон дан Господом нашим — для жизни. Итак, какой же закон, когда жизни нет, нет живущих? Пока жизнь — дотоле закон: посему раз предстоит нам умереть за соблюдение обрезания, то уж лучше будем жить и не обрезываться. Пока не пройдет принуждение.
Принуждение прошло через несколько лет. И сохранившие жизнь свою евреи стали обрезываться…
Однако мне было понятно, что «смешанные браки» еще труднее, чем и «не обрезывайтесь», ибо идет вглубь потомства, есть нечто «без возврата» и окончательно уходящее от Иеговы.
Видя, как широко раскрыл глаза еврей, услышав о «смешанных браках» ради сохранения жизни, я продолжал:
— Закон — это я понимаю, что трудно его исполнить. Заповедание Иеговы. Но, когда в XIII веке были особенно сильные гонения на евреев, великий учитель ваш Герсон воспретил же многоженство. А множество — закон Иеговы: Авраам и имел большую на себе любовь, чем Исаак-одноженец. Да и понятно: Бог велел наполнить землю чадородием, а не просто как-нибудь размножаться. Но Герсон сказал: христиане и так ненавидят, истребляют: когда же мы еще умножим — они ожесточат гонения свои. И наложим проклятие на всякого, кто, имея одну жену, возьмет другую.
— В Турции евреи имеют по нескольку жен. Запрет Герсона относится только до западных стран, христианских…
— Вот. И раз вам в том можно было уступить, то не могли бы вы созвать собрание учителей своих, ученых раввинов, и разрешить для всего племени вопрос о смешанных браках. Посмотрите, ведь русские вам уступают: у нас есть субботники.
— Как же, в Саратовской губернии… Лучше нашего исполняют закон! Обрезываются, и шабаш, и все так в точности…
Русские, склонные вообще к обряду и мелочности в обряде, воображаю, как восторженно приняли 600 (или около 700) предписаний Талмуда. «То-то Сион»… Еврей продолжал:
— Когда ихние приезжают в Петербург, то многие тысячи отсюда увозят…
— Как? Почему?
— Евреи дают, мы даем. Любим их, больше своих любим…
— Вот то-то, русская кровь. И мы не гонимся: не гнались бы вы, иногда допускали бы через смешанные браки переходить в христианство — и погромов бы не было. Жили бы мирно, мы уважая вас и вы уважая нас. А склонность к обоюдным бракам очень велика… — И я рассказывал еще случаи.
— Бывало, особенно в древности, и все плохо кончалось, кончалось грозно. Бог еврейский так: евреи льнут к другим городам — и тогда несчастие, Бог отступает от нас, народы начинают нас ненавидеть, бьют нас, истребляют; мы тогда вспоминаем нашего Бога, отдаляемся от других народов, Бог приближается к нам, евреям становится лучше жить; и в счастье мы опять не помним Бога, опять сближаемся с другими народами, Бог гневается.. . и так горим, горим!!
Действительно, вся история Библии ведь в этом и состоит. Вдруг меня озарила мысль: Боже, да ведь магометане, татары, киргизы, калмыки, сарты, туркмены стоят от нас таким «особняком», как евреям и не мерещилось. Евреи повсюду у нас: в медицине, адвокатуре, в банках, торговле, на бирже, в театре, в наших костюмах, галстухах, шляпках, везде, везде… Что же мы говорим об их отчуждении, когда, наоборот, ни один народ так не липнет к нам, как евреи, не ищет так смешаться и замешаться с нами… Финны, немцы, союзные французы — все это на улице и в работе, в отдыхе и удовольствиях стоят гораздо более особняком от нас, нежели евреи. Возьмите евреев: как они толкаются в нашу литературу! Неужели для того, чтобы «ожидовить» ее? «Ожидовление» выходит, правда, потому что они евреи, но не намеренно, а само собою; основной же натуральный и необдуманный факт заключается в том, что они с страстным желанием входят в русскую литературу, большую и малую, журнальничают, вчитываются в Тургенева, Достоевского, Влад. Соловьева, Толстого. Максима Горького: как этого решительно не делают ни немцы, ни шведы, ни литва, ни эстонцы, ни финны. Финна не заставишь говорить по-русски около Териок, — 4-я станция от Петербурга; татарина не залучишь в гимназию. Но никто не говорит об «обособлении» татар, и никто этим не тяготится. Евреи могли бы «продолжать» своего Меймонида, Мендельсона, Спинозу, Гейне, Давида Рикардо. Предшественники почтенные. Но они, забыв «своих богов», чтут Максима Горького, кропают повестушки а 1а Горький, кропают стихи, помещая их в «Русск. Бог.» и третьестепенных газетах, везде осмеиваемые, неудачно, почти гонимые. Так и вспоминается из Иезекииля:
«Ты не как другие женщины, которые получают подарки от мужчин: но ты сама даешь деньги».
Боже, до чего мы не умеем даже словесно выразить страдание свое: евреи тягостны именно тем, что они не замкнуты, не связаны в спаянное кольцо, а, напротив, разомкнуты, рассыпались, похожи на веревку, конец которой бросается туда и сюда, всюду… Так же, вероятно, было это и в Греции, Риме, Египте. «Александрийские евреи», «испанские евреи», теперь эти «русские евреи», в таком множестве гибнущие, как Геся Гельфман 1881 г., как Аарончик, заживо сгнивший в Шлиссельбурге, как Гершуни, тоже было запертый там и потом переведенный куда-то в тундры Сибири. И нужны были этим людям всякие «Union Israelite universale» [«Всемирный союз израильтян» (фр.)], — для его «прекрасных глаз», для торжества «своих» Ротшильдов гнил нищий Аарончик в Шлиссельбурге, 22-летний юноша! «Русские евреи», «испанские евреи» — с таким несходством между ними! С таким сходством, по крайней мере, русских евреев с нищим русским студенчеством, с гимназическою голытьбою, зачитывающейся Боклем и Писаревым, теперь, верно, Горьким и Каутским.
Боже, все народы — как кучка, «своя» и «свои»: одни евреи как амальгама облепили человечество, в Америке, Капштате, вопреки закону своему, своему Богу, Библии своей: и несть прилепляясь к «ваалам», только духовным «ваалам», как в древности. Пророки их: это были националисты, как наш Катков, как «славянофилы», с той же программой: «Россия — для русских», «евреи — для Иеговы». И как наши Писаревы и «шестидесятники» побили славянофилов, оплевали их, говоря, что «валило — всемирное», что «все люди — братья», и, словом, liberte, egalite, fraternite, — так разные Ахавы и Ахазы, Гофолии и проч. «приказали разыскать Илию, чтобы распилить его пилою». Нравы были другие, люди пожестче, покрепче: но течение мировых рек, — кто его не увидит здесь! Пророки — национализм; но сам Израиль — вечная амальгама. И вечная, ни одному народу в такой силе не присущая — всемирность. Хочется мне договорить почти пугающую вещь: все тенора и тенора, — говорю об евреях. Меньше баритонов, совсем нет басов, никогда — октава. Женственный, типичный, картавящий, мягкий, нежный, голос: тон, переходящий в тоны ласкающие, обласкивающие, молящие, вкрадчивые. Это — всемирная женщина, суетная, тщеславная, мелочная, денежная (женщины денежнее и крепче в деньгах мужчин), торопливая, нервная, крикливая, раздражительная, — а паче, паче всего льнущая к «ваалам»:
— Эти большие мужчины, ассирийцы, — ты льнешь к ним!
И влюбленными, влюбчивыми глазами они глядят «ваалам» в глаза: бегут на побегушках в Вильне, в Севилье. Все занятия служебные, низшие. Вот не «барин» — еврей: вечная служанка, горничная, прачка все-то она стирает грязное белье разных цивилизаций, греков, римлян, теперь в революции — нас, русских. Всем нужная баба. «Отыщите мне бабу, надо белье выстирать», «сыщите мне еврея — надо старые вещи продать». И приходит баба, — стоит в передней; приходит еврей, — кланяется из передней. Как они похожи друг на друга: оба — худые, редко — толстые, никогда — великаны, «гвардейцы», с голосом, то умоляющим, то робким, заискивающим, льстивым.
Даже до Ротшильдов, ссужающих королей деньгами, все евреи несут служебную роль, клонятся на плечо к другому, как слабая и гибкая лиана на сучья тысячелетних дерев, как женщина около мужчины: прямо не могут стоять самостоятельно, гордо, одиноко, твердо, самобытно. Хотя глубочайшая самобытность есть и в лиане, в этом «около другого», «опираясь на другого». Вечные — посредники; т. е. — помощники, факторы; что-то промежуточное и сливающее; точно острова около материков, культурная «океания» среди пяти частей света. Их «успех»? А разве «слабая женщина» не успевает в человечестве? «В семье женщина — как шея: голова сидит на ней, но она вертит головою», «хозяйка дома». Евреи во всех цивилизациях и занимают, страшно быстро, это положение «хозяйки дома», к которой все обращаются, всем нуждам она удовлетворяет, за всеми гостями ухаживает и (думаю) домочадцев бережет: хотя главенствующими в доме не делает. Не она вела войны в Риме, создала искусство в Греции, философию в Германии. Она только помогает всему, облегчает все.
К ней все обращаются, потому что с такою готовностью, охотою, натуральною — никто так не побежит и не исполнит.
Евреи замечательно не творческая нация — как и женщины; не начинающая, без инициативы. Давид Рикардо был после Адама Смита, Спиноза — после Декарта: а это — величайшие из них. Они (чуть не сказал оне) только любовно продолжают, гениально разрабатывают; все у них в деталях, в мелочах; именно — в факторстве. Этому всемирно-историческому плодоношению, беременности (но не зачатию!) они и оне отдаются со страстью: и холят чужие труды, чужой дух, их взволновавший, увлекший далеко-далеко с их собственных путей, национальных, «сионских», — с нежностью истинного и глубокого материнства, без подражания, самостоятельно, как свою роль, свое назначение! Тут они не похожи на французов или греков (всемирный «эллинизм»), но глубже их, ибо у них это вытекает не из подражательности или исторического положения, не из легкомыслия или подвижности духа, а из самой физиологии почти и вообще страшно глубоко, природно и первоначально. Во все гнезда птица эта кладет свои яйца, выводит детей во всех странах и народностях; так и это вызывает всемирный взрыв чувств против них; но не принимается во внимание, что она зато принимает в пеленки свои духовных детищ всех наций и выращивает их, как бы они были рождены ею самою. «О, ваалы! ваалы!» — «Израиль, ты должен в себе оставаться, собою, Единому своему Иегове — служить»… Но за всемирное призвание свое евреи избивали своих Катковых и Аксаковых…
Впервые опубликовано: Новое Слово. 1911. Янв. № 1. С. 4-9.