Куликовская победа Димитрия Ивановича Донского (Иловайский)

Куликовская победа Димитрия Ивановича Донского
автор Дмитрий Иванович Иловайский

Опубл.: 1880. Источник: az.lib.ru • Исторический очерк.

Д. И. Иловайский

Куликовская победа Димитрия Ивановича Донского

Исторический очерк

Содержание:

Вступление

I. Недобрые вести

II. Святой игумен

III. Поход

IV. Военный совет. Приметы

V. Куликовская битва

VI. Победители. Благочестивые легенды

VII. Заключение

Примечания и объяснения

---

Куликовская битва была столько раз рассказана или описана и всеми известными русскими историографами, начиная с Карамзина, и малоизвестными писателями, что, казалось бы, нет особой нужды в ее новом описании. Но с одной стороны, исполнившееся пятисотлетие великого события русской исторической жизни, сильно оживляющее воспоминание о нем, с другой — возможность всегда находить или неполноту и неясность, или некоторую односторонность и тому подобные несовершенства предшествующих описаний дают повод для появления все новых и новых трудов, хотя бы еще менее совершенных. В том числе и автор настоящего очерка предлагает общественному вниманию свой небольшой труд.

Вступление

Москва возвысилась над другими русскими областями с .помощью самих золотоордынских ханов, которых начальные собиратели Руси великие московские князья Иван Калита и сын его Симеон Гордый умели сделать орудиями своей ловкой, предусмотрительной политики.

Внук Калиты Димитрий Иванович, оставшись отроком после отца, укрепил за собою великокняжеский Владимирский стол, руководимый умными московскими боярами, верными слугами его отца Ивана и дяди Симеона Гордого. Придя в возраст, он начал обнаруживать замечательную отвагу и решительность и, пользуясь собранными силами Северо-Восточной Руси, смело вступил в борьбу со всеми соперниками и врагами Москвы, именно с Тверью и Рязанью, Новгородом и Литвою; очередь наконец дошла и до варварских завоевателей Руси — до татар.

Между тем как Московское княжение ширилось и укреплялось, Кипчакская, или Золотая, Орда, наоборот, достигнув высшего могущества при хане Узбеке (покровителе Ивана Калиты), после него заметно начала приходить в упадок по причине своих внутренних смут и междоусобий за ханский престол. Тогда же началось распадение Кипчакской Орды на разные и притом враждебные друг другу владения. От нее постоянно отделялись царства татар крымских, камско-болгарских, сибирских, яицких и пр. В самой Сарайской, или Волжской, Орде во время малолетства Димитрия Ивановича явились два хана, Мурад и Абдул. Последний взял верх с помощью своего ловкого темника или воеводы Мамая. Этот Мамай потом приобрел такую силу, что ставил и свергал ханов по своему усмотрению и управлял Ордою от их имени.

Таким неустройством воспользовался Димитрий московский, чтобы постепенно ослабить свою зависимость от ханов. Борьбу с татарами он начал не прямо с Золотой Орды, в отношении которой по наружности продолжал показывать себя покорным данником. В союзе с своим тестем князем Димитрием нижегородским он нанес несколько чувствительных ударов соседним татарским владениям в Камской Болгарии, в Мордовской земле и пр. Таким образом, русские постепенно приучались бить и даже местами подчинять себе своих прежних властителей — татар. Мамай понял, к чему ведет московская политика, и захотел напомнить как Димитрию, так и другим русским князьям всю силу татарского господства. Он мог теперь действовать тем решительнее, что ему удалось восстановить внутреннее единство и спокойствие в Сарайской Орде, которою он распоряжался неограниченно.

Летом 1378 года Мамай послал два войска на Русь Северо-Восточную. Одно направилось на Нижний Новгород, сожгло его и разорило окрестную область. Другое, гораздо большее, под начальством мурзы Бегича, двинулось на Москву. Но Димитрий предупредил врагов и не допустил их ворваться в свою землю. Он встретил татар в Рязанской земле. Великий князь рязанский Олег около того времени помирился с Димитрием и был его союзником. 11 августа произошла решительная битва с татарами на берегах Вожи, правого притока Оки, неподалеку от Переяславля Рязанского (ныне губернского города Рязани). Димитрий лично начальствовал Большим или Главным полком; одним крылом предводительствовал князь Даниил Пронский, другим — московский воевода Тимофей Вельяминов. Татары перешли реку и первые сделали нападение, но были разбиты наголову, и много их перетонуло в реке во время бегства. Наступившая ночь прекратила преследование; на следующее утро татар уже не было видно, они бежали в степи, побросав свои кибитки и телеги.

Это была первая большая победа, одержанная Русью над своими завоевателями. Это уже было открытое и решительное восстание великого московского князя против Золотой Орды.

Можно представить себе ярость Мамая и золотоордынских мурз, когда беглецы принесли им весть о своем поражении. Прежде всего он спешил выместить свою досаду на Рязанской области. Собрав остатки разбитой рати, он бросился на Рязань. Не ожидая такого скорого возвращения татар после их поражения, Олег рязанский оказался не готовым к обороне и удалился на левую лесную сторону Оки. Татары пожгли Переяславль и некоторые другие города, разорили множество сел и увели большое количество пленников.

Это внезапное нападение должно было послужить только предвестием более страшной бури, т. е. опустошения самого Московского княжения. Но, испытав его могущество, Мамай решил приготовить прежде большие силы, чтобы напомнить Руси Батыево нашествие.

Тем временем Димитрий действовал уже с другой стороны. Пользуясь смутами, наступившими в Литве по смерти старого своего неприятеля Ольгерда, он отвоевал у его сына и преемника Ягайла некоторые пограничные русские области в земле Чернигово-Северской.

Итак, Вожинская победа является началом или преддверием гораздо более великого и славного события: победы Куликовской.

I. Недобрые вести

Не успел великий князь Димитрий Иванович со своими боярами и дружиною отдохнуть от недавних походов против татар и Литвы, как летом 1380 года в Москву пришла грозная весть: Мамай поднялся со всей своей ордой и идет на Русь. Не довольствуясь тем, что собрал всю силу татарскую и половецкую, старый хан нанял еще в свою службу отряды закаспийских мусульман, алан, черкес и крымских фрягов (генуэзцев). Мало того, он заключил союз с недругом Москвы, великим князем литовским Ягайлом Ольгердовичем, который обещал соединиться с ним, чтобы вместе разгромить Московскую землю. Вести добавляли, что Мамай исполнился великой ярости против русских князей за поражение татарского войска на реке Воже, что он хочет их совершенно истребить, а вместо них посадить на Руси своих баскаков, грозит даже искоренить и самую православную веру, а на место ее ввести свою бусурманскую (т. е. мусульманскую). В подтверждение этих вестей прискакал гонец от великого князя рязанского Олега Ивановича. Сей последний, бывший перед тем временем в единении и приязни с московским князем, извещал, что Мамай уже перешел на правую сторону Дона и прикочевал к устью реки Воронеж, т. е. к пределам Рязанской земли.

Опечалился Димитрий Иванович при виде такой черной тучи, надвигавшейся на Русь, и прежде всего, по обычаю благочестивых русских князей, прибегал к молитве и покаянию. А затем, ободрясь духом и не теряя времени, послал гонцов во все концы своей земли с повелением, чтобы наместники его и воеводы спешили с ратными людьми в Москву. Разослал также грамоты к подручным себе и соседним князьям русским, убедительно прося их как можно скорее идти к нему на помощь с своими дружинами; прежде же всех послал за своим двоюродным братом и другом Владимиром Андреевичем серпуховским. Последний не замедлил явиться на этот призыв. Вскоре со всех сторон стали собираться в Москву ратные люди. Начали прибывать и подручные князья.

Меж тем приехали послы от самого Мамая и потребовали у великого князя того же выхода (дани), который Русь платила Орде при хане Узбеке, и той же покорности, какая была при старых ханах. Димитрий собрал на совет своих бояр и подручных князей. На совете присутствовали и духовные лица. (Но митрополита не было: серб Киприан, занявший Русскую митрополию после святителя Алексея, тогда пребывал в Киеве.) Духовенство говорило, что подобает утолить ярость Мамаеву великою данью и дарами, чтобы не пролилась кровь христианская и не были разрушены святые храмы от неверных. Эти советы уважены. Великий князь одарил татарское посольство и отпустил его назад, а вместе с тем отправил к хану со многими дарами и с мирными договорами собственного посла Захария Тютчева, которому даны были два толмача, умеющих говорить по-татарски.

Плохая, однако, была надежда умилостивить дарами злого татарина, и военные приготовления деятельно продолжались. По мере того как увеличивалось собиравшееся в Москву русское ополчение, росло в русских людях воинствующее одушевление, росла охота помериться силами с татарскою ордою в открытом поле и уничтожить вконец ненавистное иго. Недавняя победа на Воже была у всех в свежей памяти, воспрянула древняя отвага в русском сердце, воскрес дух русской удали и молодечества, на время придавленный тяжелою судьбою. Вновь росло сознание русского народного единства и русской силы. Воинственное одушевление еще увеличивалось слухами о том, что злой татарин-бусурман грозит и самой православной вере.

Бодрость духа сказывалась также в обычных пирах и попойках, которыми сопровождались сборы на войну. Великий князь и его бояре усердно угощали областных князей и воевод, прибывших с своими дружинами.

Был пир у боярина Николая Васильевича Вельяминова, который держал Коломенскую тысячу (т. е. был коломенским воеводою). На пиру в числе других князей присутствовал и Димитрий Иванович с братом своим Владимиром Андреевичем. Вдруг прискакал гонец от Захария Тютчева с новыми недобрыми вестями. Тютчев, достигнув рязанских пределов, узнал, что Мамай неотложно идет на Московскую землю и что к нему пристали не только Ягайло литовский, но и Олег рязанский. Последний изменил Димитрию и теперь сносится грамотами с ханом и с Ягайлом через своего боярина Епифана Кареева. Олег приглашает Ягайла поделить между собою московские волости; он же уверяет Мамая, что Димитрий не отважится выйти против татар и убежит на север в самые дальние места. Хан условился с Ягайлом и Олегом сойтись на берегах Оки на Семенов день, т. е. первого сентября, чтобы отсюда всем вместе вступить в Московскую землю.

Весть об измене Олега рязанского наполнила еще большею скорбью сердце великого князя. Однако она нисколько не поколебала его решимости и бодрости. На общем совете положили ускорить приготовления к войне, идти навстречу Мамаю в самые степи, не дожидаясь его прихода в Московскую землю, и, если можно, предупредить его соединение с Ягайлом и Олегом. Тем князьям и воеводам, которые не успели еще прийти в Москву или которым не по дороге было заходить в нее, Димитрий послал гонцов с грамотами, чтобы шли прямо к Коломне; этот город назначен сборным местом всех русских ополчений.

А между тем великий князь снарядил крепкую сторожу, т. е. конный разведочный отряд, под начальством трех надежных дружинников: Родиона Ржевского, Андрея Волосатого и Василия Тупика. Они должны были ехать в Придонскую степь, на Быструю Сосну, под самую орду Мамаеву, чтобы «добыть языка», т. е. захватить пленников, от которых можно было бы в точности узнать о положении дел и намерениях неприятеля.

С нетерпением ожидал великий князь вестей от этих разведчиков, но время проходило, а от них, как говорится, не было ни слуху ни духу. Тогда Димитрий снарядил вторую сторожу, под начальством Климента Поленина, Ивана Свяслова и Григория Судока, и приказал им возвращаться как можно скорее. Дорогою эта вторая сторожа повстречала Василия Тупика, который отряжен был от первой сторожи наперед с добытым языком, т. е. с вестями. Разведчики приехали в Москву и донесли князю, что Мамай несомненно идет на Русь со всею своею ордою, что великие князья литовский и рязанский действительно с ним в союзе, но что хан не спешит: с одной стороны, он поджидает на помощь Ягайла с литвою, а с другой — ждет осени, когда на Руси поля будут убраны и орда может воспользоваться готовыми запасами. Молва прибавляла, что, уже собираясь на Русь, хан разослал по своим улусам такой наказ: «Не пашите землю и не заботьтесь о хлебе: будьте готовы на русские хлебы».

Димитрий Иванович повелел областным полкам спешить под Коломну к 15 августа, т. е. к Успеньеву дню. Но прежде, нежели выступить в дальний поход, благочестивый вождь поехал взять благословение у святого мужа.

II. Святой игумен

В шестидесяти верстах к северу от Москвы, посреди глухих сосновых и березовых лесов приютилась иноческая обитель святой Троицы. Она в те времена еще не отличалась ни каменными величественными строениями, ни позлащенными главами богатых храмов, ни многочисленною братией, но уже была знаменита подвигами своего основателя и игумена Сергия Радонежского. Слава о его суровой, аскетической жизни и духовной прозорливости была уже так велика, что князья и бояре нередко просили его молитв и благословения; сами епископы и митрополиты (например, святой Алексей) обращались к нему за советами и помощью.

В эту достославную обитель 18 августа приехал Димитрий Иванович московский в сопровождении некоторых князей, бояр и многих своих отроков или дворян, дабы, по выражению летописи, «живоначаль-ной Троице помолиться и у игумена Сергия благословиться». Надеялся он, конечно, услышать от святого мужа и какое-то пророческое слово.

В этот день Церковь празднует память святых Фрола и Лавра. Отслушав обедню в Троицком храме и приняв игуменское благословение, великий князь хотел ехать в обратный путь, ибо время было дорого. Но преподобный упросил его остаться еще немного и вместе со своими спутниками разделить скромную монастырскую трапезу.

После трапезы игумен сказал великому князю: «Почти дарами и воздай честь нечестивому Мамаю; да, видев твое смирение, Господь Бог вознесет тебя, а его неукротимую ярость и гордость низложит».

«Я уже сие сотворил, отче, — отвечал Димитрий. — Но он наипаче с великою гордостью возносится».

«Если так, — молвил преподобный, — то его ждет конечное погубление и запустение, а тебе от Господа Бога и пречистыя Богородицы и святых его будет помощь, и милость, и слава».

Из числа монастырской братии выдавались два инока своим высоким ростом, крепким сложением и мужественным лицом. Их звали Пересвет и Ослябя, до поступления в монастырь они слыли богатырями, умели строить полки к битве и отличались ратными подвигами. Пересвет, в миру носивший имя Александр, был знатного рода, он происходил из брянских бояр.

«Дай мне сих двух воинов от твоего полку чернического», — сказал великий князь Сергию.

Преподобный ничего не возразил и велел обоим братьям немедля изготовиться к ратному делу. Послушные иноки с охотою исполнили повеление игумена и тотчас облеклись в оружие. Сергий дал еще каждому из них схиму с нашитым на нее крестом, для того чтобы возлагать поверх шлемов.

«Мир вам, братия моя возлюбленная о Христе, Пересвете и Ослябя, постраждите яко доблии воины Христовы; понеже пришло ваше время».

И, обратясь к Димитрию, прибавил: «Вот тебе, княже, мои оружники, а твои извольники».

Отпуская гостей, игумен осенил крестом великого князя и его спутников, окропил освященною водою и вновь сказал пророческим голосом: «Господь Бог будет тебе помощник и заступник; Он победит и низложит твоих супостатов и прославит тебя».

Преподобный Сергий, хотя и строгий, отрекшийся от мира подвижник, был, однако, пламенный русский патриот. Он горячо любил родину и никому не уступал в ревности к ее освобождению от постыдного ига.

Вещие слова преподобного наполнили радостию и надеждою сердце великого князя. Возвратясь в Москву, он не медлил долее своим выступлением.

*  *  *

Если мы вернемся с небольшим за полтораста лет назад и припомним сборы южнорусских князей в поход против татар, тогда еще неведомых врагов, только что появившихся на пределах Руси, то увидим великую разницу. В то время наши князья Мстислав Удалой галицкий, Мстислав киевский и другие, гордые своими славными предками и своими храбрыми дружинами, привыкшие к победам Руси над степными варварами, отправлялись в степи шумно и весело, соперничали друг с другом и спорили о том, кто старше, а некоторые думали, как бы напасть на врага прежде других, чтобы не разделять с ними победы и добычи. Гордость и строптивость их была наказана жестоким поражением на берегах речки Калки.

Теперь не то.

Наученные горьким опытом и смиренные тяжким игом, северно-русские князья, собравшиеся вокруг Димитрия московского, покорно и единодушно идут за своим вождем; они понимают, что в их единении заключается главная сила Русской земли. Сам великий князь приготовляется к делу обдуманно и осторожно, призывает часто на совет князей и бояр, неоднократно посылает разведывать о силах и намерениях неприятеля, а главное, предпринимает все не иначе как с молитвою и с благословением Церкви.

III. Поход

20 августа ясным утром московская рать выступила в поход. Димитрий Иванович с князьями и воеводами сначала горячо молился в соборном Успенском храме, припадая здесь ко гробу святого Петра митрополита и просил его о помощи против врагов.

Заступавший митрополита епископ служил напутственный молебен, осенил крестом великого князя и его спутников и окропил их священною водою. Из Успенского собора Димитрий перешел в ближний храм архангела Михаила и там поклонился гробам своего отца Ивана и своего знаменитого деда, также Ивана, прозванного Калитою. Затем он простился с супругою и детьми (Василием и Юрием), сел на своего любимого коня HL выехал из Кремля к войску. Оно запрудило все улицы и площади, прилегавшие к Кремлю. Главная или отборная часть его выстроилась на Красной площади тылом к Китай-городу, а лицом к трем кремлевским воротам, именно Никольским, Фроловским (ныне Спасским) и Константино-Еленским (ближние к Москве-реке). Посланные из Кремля священники и дьяконы с хоругвями, иконами и освященною водою обходили площадь, осеняли крестами и кропили ратников.

Полки представляли величественное зрелище. Воины и кони их имели бодрый вид, доспехи и оружие ярко блистали на утреннем солнце. Кольчатые железные брони или стальные калантыри (панцири из блях), шлемы с остроконечными верхушками (яловицами), продолговатые щиты, окрашенные в любимый красный цвет, тугие луки и колчаны со стрелами, острые копья, частью кривые булатные сабли, частью прямые мечи — вот в чем состояли доспехи и оружие русских воинов того времени. Над войском во множестве развевались знамена на высоких древках или так называемые стяги, а поднятые вверх копья имели подобие целого леса.

Наиболее нарядными, большею частью позолоченными доспехами и также яркими, сверху наброшенными плащами или приволоками отличались предводители русской рати, т. е. князья и воеводы. Из среды их особенно выдавался сам Димитрий Иванович как своим великокняжеским облачением, так и мужественной, сановитою наружностью. Это был высокий, очень плотный, широкоплечий мужчина, темноволосый, с окладистой бородою и большими умными глазами. Он находился еще в полном цвете сил и здоровья, ему было не более тридцати лет от роду. Рядом с ним выехал из Кремля его любимый двоюродный брат Владимир Андреевич, который был еще моложе Димитрия. Вокруг них ехала свита из собравшихся в Москву подручных князей, каковы: белозерские Федор Романович и Семен Михайлович, Андрей кемский, Глеб каргопольский и кубенский, удельные князья ростовские, ярославские, устюжские, Андрей и Роман Прозоровские, Лев Курбский, Андрей муромский, Юрий мещерский, Федор елецкий и другие.

Все московское население высыпало на проводы ополчения. Женщины голосили, расставаясь с своими мужьями, братьями и родственниками. Великая княгиня Евдокия Дмитриевна с супругою Владимира Андреевича и другими княгинями и с боярынями московскими у кремлевских ворот делали последние проводы отъезжающим. В слезах Евдокия не могла и слова вымолвить. Великий князь, смотря на нее, сам едва не заплакал, однако удержался, чтобы не подать примера слабости для воинов, и только кроткими словами утешал супругу. Остановясь перед ратью, он сказал громко окружающим его: «Братия моя милая, не пощадим живота своего за веру христианскую, за святые церкви и за землю Русскую!»

«Готовы сложить свои головы за веру Христову и за тебя, государь великий князь», — отвечали голоса из толпы.

Затем ударили в бубны, затрубили в трубы, и войско, двинулось в поход. Во избежание тесноты рать разделилась и пошла на Коломну тремя дорогами. Одну ее часть с Владимиром Андреевичем великий князь отпустил на Брашево (на Бронницы), другую с белозерскими князьями послал Болвинскою дорогою, а третью сам повел на Котел. Евдокия, княгини и боярыни взошли на высокий великокняжеский терем и оттуда долго еще сквозь слезы смотрели в южные окна, через Москву-реку и Замоскворечье на удаляющееся ополчение, которое бесконечной змеей растянулось по дорогам. За войском следовал длинный обоз с съестными запасами и всякой походной рухлядью. Кроме того, воины, по обычаю русских походов, сложили на телеги более тяжелые части своего вооружения, т. е. брони, щиты и т. п. А князья и бояре имели при себе еще особые обозы и многочисленных слуг.

Семейство свое и город Москву великий князь на время отсутствия поручил воеводе Федору Андреевичу Кобылину. Он взял с собою в поход из Москвы десять гостей-сурожан, т. е. русских купцов, ездивших по торговым делам в Кафу, Сурож (Судак) и другие крымские города, а также посещавших и самую Золотую Орду. Эти бывалые люди хорошо знали южные пути, пограничные города и селения, степные зимовники и кочевья татар и могли служить войску как надежными проводниками, так и опытными людьми для закупки и отыскания продовольствия и всяких других потребных вещей (род провиантской артели). Надобно полагать, что сии русские люди оправдали доверие великого князя и хорошо служили войску, так как летописи сохранили нам все их имена: Василий Капица, Сидор Ельферьев, Константин Волков, Козьма Коверя, Семен Кортонос, Михайло Самарев, Тимофей Весяков, Димитрий Черный, Дементий Сараев, Иван Ших.

*  *  *

24 августа великий князь достиг города Коломны. Не доезжая нескольких верст до города, на речке Сиверке при ее впадении в Москву-реку, встретили великого князя воеводы уже собравшихся здесь полков. В городских воротах Димитрия ожидали коломенский епископ Герасим и священники с крестами и иконами. На другой день после заутрени происходил великокняжеский смотр всему войску под Коломной на широком лугу или так называемом Девичьем поле; причем собственно Московская дружина с великокняжеским знаменем стояла в каком-то саду Памфилове. При звуке воинских труб и бубнов Димитрий с Владимиром Храбрым объезжал ряды войска, и сердце его радовалось, смотря на эту многочисленную бодрую рать. Тут он разделил все ополчение на обычные четыре походные полка и каждому назначил предводителей. Главный или Великий полк он оставил под личным своим начальством, в свой полк поместил и удалых князей белозерских. Кроме собственной Московской дружины в этом Главном полку находились местные воеводы, начальствовавшие следующими дружинами: Коломенскою — тысяцкий Николай Васильевич Вельяминов, Владимирскою — князь Роман Прозоровский, Юрьевскою — боярин Тимофей Валуевич, Костромскою — Иван Родионович Квашня, Переяславскою — Андрей Серкизович. Полк Правой руки великий князь поручил двоюродному брату Владимиру Андреевичу серпуховскому и придал ему князей ярославских; под Владимиром воеводами были бояре Данило Белоус и Константин Кононович, князья Федор елецкий, Юрий мещерский и Андрей муромский. Левая рука вверена князю Глебу брянскому, а Передовой полк — двум князьям, Димитрию и Владимиру Всеволодовичам (Друцким?).

Надобно полагать, что здесь великий князь окончательно убедился в измене Олега рязанского, который до сей минуты хитрил и продолжал дружески сноситься с Димитрием. Вероятно, это обстоятельство и побудило сего последнего, вместо того чтобы перейти Оку под Коломной и вступить во внутренние пределы Рязанской земли, уклониться несколько к западу, чтобы их миновать. Может быть, принимая это направление, он также давал время присоединиться к нему тем московским отрядам, которые еще не успели собраться.

На следующее утро после помянутого смотра князья и бояре отстояли обедню в соборном Коломенском храме, благословились у владыки Герасима и выступили в дальнейший поход левым прибрежьем Оки. Достигнув устья реки Лопасни, войско остановилось. Тут присоединился к нему воевода Тимофей Васильевич Вельяминов, он привел тех ратников, которые собрались в Москве уже после выступления великого князя. Димитрий выслушал здесь новые вести о положении своих неприятелей и повелел войску в этом месте перевозиться за Оку. Когда окончилась переправа, он вновь сделал смотр всему ополчению и вновь велел его сосчитать. Летописцы наши, очевидно, преувеличивают число русского войска, говоря, что насчитали более 200000 ратников. Мы будем ближе к истине, если по некоторым соображениям предположим, что их было не менее ста и не более полутораста тысяч. Во всяком случае летописцы совершенно верно замечают, что такой великой рати еще никогда не выставляла Русская земля. А между тем эта рать собрана была далеко не со всей Русской земли, но только во владениях московского великого князя и подручных ему мелких удельных князей Северо-Восточной Руси.

Ни один из областных князей того времени не принял участия в столь славном предприятии, хотя Димитрий всюду посылал гонцов с грамотами. Князья эти или боялись татар, или завидовали Москве и не желали помогать усилению своего соперника. Не говоря уже об Олеге рязанском, великий князь тверской Михаил Александрович также не пришел на помощь московитянам. Даже собственный тесть московского князя Димитрий Константинович нижегородский не только сам не явился, но и совсем не прислал своих дружин зятю. Не явились также смоляне и новгородцы. А черниговцы, киевляне и волынцы в то время находились уже под властию литовскою.

Димитрий Иванович, однако, не смущался безучастием других областей. Он только жалел, что у него мало пешей рати, которая при скором походе не могла всегда поспевать за конницею. Поэтому он оставил у Лопасни помянутого воеводу Тимофея Васильевича Вельяминова, чтобы тот собрал все отставшие или рассыпавшиеся отряды и в порядке привел бы их в Главную рать. По всем признакам воевода успешно исполнил это поручение.

От Лопасни войско двинулось прямо к Верхнему Дону, направляясь вдоль западных рязанских пределов или собственно по древней земле вятичей. Великий князь строго наказал, чтобы ратники на походе не обижали жителей, не грабили и не убивали их. Он, очевидно, избегал всякого повода раздражать против себя рязанцев, чтобы они не вздумали враждебно действовать у него в тылу. И действительно, благодаря разумным распоряжениям вождей весь этот переход совершился довольно скоро и благополучно. Притом и самая погода благоприятствовала походу: хотя осень уже началась, но стояли ясные, теплые дни.

Во время этого похода Димитрий Иванович получил еще неожиданную помощь. К нему приспели с своими дружинами два брата Ольгердовича, Андрей полоцкий, княживший тогда во Пскойе, и Димитрий брянский. Они приходились родными братьями Ягайлу, но только по отцу, а не по матери; после отцовской смерти были им обижены при разделе владений, удалились из Литвы и, будучи православного исповедания, получили в Северо-Восточной Руси некоторые города на правах подручников великого князя московского. К тому же они были свояками Владимиру Андреевичу серпуховскому, женатому на их сестре, дочери Ольгерда литовского. Димитрий обрадовался приходу двух Ольгердовичей в особенности потому, что они славились своею воинскою опытностью, а также могли быть полезны на случай войны с их братом Ягайлом.

Следуя на всем этом походе правилам осторожности и предусмотрительности, великий князь постоянно собирал вести о положении, силах и намерениях своих неприятелей. Между прочим, он отрядил вперед расторопного боярина Семена Мелика с отборной конницей; в ее числе находились московские дворяне Кренин, Тынин, Горский, Чириков, Карп Александрович и другие, известные своим удальством и сметливостью. Им дано поручение ехать под самую татарскую сторожу, наблюдать за неприятелем и сообщать о нем верные сведения. Очевидно, разведочная часть (то, что мы называем рекогносцировкой) — это необходимое условие успеха на войне — составляла особую заботу главного предводителя русской рати и его умных советников.

IV. Военный совет. Приметы

Приблизясь к Дону, Димитрий Иванович остановил полки и расположился на месте, называвшемся Березой, где и подождал отставшую пешую рать. Тут явились к нему дворяне Петр Горский и Карп Александрович, присланные боярином Меликом с добытым языком, т. е. с захваченным в плен татарином, который оказался из свиты самого Мамая. Под угрозой жестокой пытки начали допрашивать его и узнали следующее. Мамай стоит уже на Кузьминой гати, но подвигается вперед медленно, ибо все ожидает Олега рязанского и Ягайла литовского; о близости Димитрия московского он пока не ведает, полагаясь на грамоты Олега, который уверял его, что московский князь не отважится выйти навстречу. Однако можно было полагать, что дня через три Мамай перейдет на левую сторону Дона.

В то же время пришли вести и с другой стороны; Ягайло, шедший с литовским войском на соединение с Мамаем, стоял уже на берегах реки Упы у Одоева. Только об Олеге рязанском не имелось никаких положительных сведений: неизвестно было, что он намеревался предпринять и даже где он тогда находился. Московитяне проклинали его как изменника и предателя Русской земли. Но последнее было не совсем справедливо. Рязанский князь хлопотал главным образом о собственной земле, старался избавить ее от нового нашествия татарских полчищ, а потому изъявлял притворную преданность Мамаю и сносился с Ягайлом. Но в самом деле он под разными предлогами не шел к ним на соединение и не давал ни тому ни другому верных известий о походе московского князя. Вероятно, Олег и сам не знал, к какой стороне окончательно пристать и на что решиться в таких затруднительных обстоятельствах. Но как бы то ни было, по некоторым признакам он именно способствовал тому, что Мамай медлил за Доном, а Ягайло потерял много времени у Одоева.

Димитрий Иванович начал совещаться с князьями и воеводами. «Где давать битву? — спрашивал он. — Дожидать ли татар на сей стороне Дона или перевозиться на ту сторону?»

Мнения разделились. Некоторые голоса склонялись к тому, чтобы не переходить реку и не оставлять у себя в тылу Литву и рязанцев: в случае неудачи легче будет отступить и уйти в свою землю. Но другие были противного мнения, в том числе и братья Ольгер-довичи, которые с особою убедительностью настаивали на немедленной переправе за Дон. «Если останемся здесь, — рассуждали они, — то дадим место малодушию. А если перевеземся на ту сторону Дона, то крепкий дух будет в воинстве твоем. Зная, что отступить и бежать некуда, что остается только победить или лечь костьми, воины будут сражаться мужественно. А что языки (вести) страшат нас несметною татарскою силою, то не в силе Бог, но в правде». Приводили также Димитрию известные по летописям примеры его славных предков: так, Ярослав, переправляясь за Днепр, победил окаянного Святополка; Александр Невский, перейдя реку, поразил шведов.

Напомнили и необходимость предупредить соединение Ягайла с Мамаем.

Великий князь решительно принял мнение Ольгердовичей и поощрял более осторожных воевод такими словами: «Любезные друзья и братья. Ведайте, что я пришел сюда не за тем, чтобы на Олега смотреть или реку Дон стеречь, но дабы Русскую землю от пленения и разорения избавить или голову свою за всех положить; честная смерть лучше плохого живота. Лучше было бы мне нейти против безбожных татар, нежели, пришед и ничтоже сотворив, воротиться вспять. Ныне же пойдем за Дон и там или победим и все от гибели сохраним, или сложим свои головы за святые церкви, за православную веру и за братию нашу христиан».

На решимость Димитрия немало подействовала и полученная перед тем грамота от игумена Сергия. Посылаемые от великого князя на Москву гонцы извещали его супругу, духовенство и оставшихся бояр о походе русской рати. Преподобный игумен справлялся о ней с горячим участием и прислал великому князю грамоту, в которой вновь благословлял его на подвиг, побуждал биться с татарами и обещал победу. «Чтобы еси, господине, таки пошел, — писал он. — А поможет ти Бог и пречистая Богородица». С грамотою Сергий прислал Димитрию и освященный хлебец и просфору.

7 сентября, в пятницу, накануне праздника Рождества Богородицы, русское войско придвинулось к самому Дону. Великий князь велел нарубить дерев и хворосту в соседних дубравах и наводить мосты для пехоты, а для конницы искать бродов, что не представляло больших трудностей, так как Дон в тех местах еще близок к своим верховьям и не отличается ни шириною, ни глубиною своего течения.

Распоряжения эти оказались вполне благоразумны, и более нельзя было терять ни одной минуты. К великому князю прискакал со своей сторожей Семен Мелик и доложил, что он уже бился с передовыми татарскими наездниками и что они гнались за ним до Большой русской рати, что сам Мамай уже на Гусином броду, он теперь знает о приходе Димитрия и спешит к Дону, чтобы загородить русским переправу до прибытия Ягайла. О последнем также получилось известие, что он уже двинулся от Одоева навстречу Мамаю.

«Сии на колесницах и на конех, мы же имя Господа Бога нашего призовем», — повторял Димитрий из псалма Давидова, ободряя окружавших его воинов.

К ночи русская рать успела переправиться за Дон и расположилась на лесистых холмах при впадении в него реки Непрядвы. За этими холмами лежало широкое десятиверстное поле, называвшееся Куликовым, посреди его протекала речка Смолка, к верховьям которой с обеих сторон шли отлогие спуски. За этой-то речкой на противоположных возвышениях разбила свой стан орда Мамая, который пришел сюда в то же время, но уже к ночи и, таким образом, не успел помешать русской переправе. На самом возвышенном месте поля, на так называемом Красном холме, поставлен был шатер самого хана, а около него располагались ставки его ближних воевод или темников. Окрестности Куликова поля представляли пересеченную, овражистую местность, были покрыты кустарником и рощами, а отчасти дебрями, т. е. лесными зарослями на влажных местах.

В числе главных воевод у Димитрия Ивановича находился некто Димитрий Боброк, волынский боярин. В те времена Москва привлекала к себе большое количество выходцев из других русских земель. Многие бояре и дружинники, тяготясь жить в областях, слишком угнетаемых татарами, или не желая оставаться в краях, покоренных Литвою, уходили с родины в Москву, уже славную между русскими землями, поступали на службу к великому князю московскому и получали от него поместья и жалованье. Особенно приходили многие бояре и дворяне из Северной и Черниговской земель, а также из земли Волынской. Это были люди большею частью предприимчивые, опытные и усердные. К таким-то выходцам принадлежал и Димитрий Боброк. (Святой Петр-митрополит был также родом из Волыни, а святой Алексий-митрополит происходил из черниговских бояр.) Боброк уже успел отличиться несколькими победами, предводительствуя полками великого князя московского в его войнах с соседями, и вообще слыл человеком очень искусным в ратном деле, даже знахарем. Он умел гадать по разным знамениям и вызвался показать великому князю приметы, по которым можно узнать судьбу предстоявшего сражения.

Ночь была теплая и тихая. Великий князь и Димитрий Боброк сели на коней, выехали на Куликово поле, стали между обеих ратей и, обратясь лицом к татарам, начали прислушиваться. До них доносились великий клич и стук, как будто происходило шумное торжище или город строили и в трубы звучали. Позади татарского стана слышалось завывание волков, на левой стороне, носясь в воздухе, клектали орлы и граяли вороны, а на правой стороне, над рекою Непрядвою, вились стаи гусей, лебедей и уток и трепетно плескались крыльями, как бы перед страшною бурею.

«Что слышал еси, господине княже?» — спросил волынец.

«Слышал, брате, страх и грозу велию», — отвечал Димитрий.

«Обратись, княже, на полки русские».

Димитрий повернул коня. На русской стороне была тишина великая.

«Что, господине, слышишь?» — переспросил Боб-рок.

«Ничего не слышу, — заметил великий князь, — только видел я будто зарево, исходящее от многих огней».

«Господине княже, благодари Бога, пречистую Богородицу, великого чудотворца Петра и всех святых, — молвил Боброк, — огни суть доброе знамение. Призывай Господа Бога на помощь и не оскудевай верою».

«Есть у меня еще примета», — сказал он, сошел с коня и припал к земле правым ухом. Долго прислушивался он, потом встал и понурил голову. «Что же, брате, поведай мне, какова примета?» — спросил Димитрий.

Воевода не отвечал ни слова и был печален, даже заплакал. Слезы эти смутили великого князя, и он усильно просил рассказать примету. Боброк наконец заговорил: «Господине княже, скажу тебе единому, ты же никому не поведай. То две приметы: одна тебе на велию радость, а другая на велию скорбь. Слышал я землю, горько и страшно плачущую надвое: на одной стороне — будто женщина кричит татарским голосом о чадах своих и бьется, проливая токи слез, а на другой стороне — будто девица плачет и вопит свирельным голосом в великой скорби и печали. Много я тех примет испытал и во многих битвах бывал. Уповай на милость Божию: ты одолеешь поганых татар, но воинства твоего христианского падет многое множество».

Димитрий в свою очередь прослезился при этих словах и сказал: «Да будет воля Господня». Он обещал никому не говорить о знамениях, чтобы не смутить сердца воинов.

Действительно, в эту ночь волки страшно выли, и было их такое множество, как будто сбежались со всей вселенной. Всю ночь также слышались граяние воронов и клектанье орлов. Хищные звери и птицы как бы чуяли близкое кровопролитие и запах многочисленных трупов.

V. Куликовская битва

Утро 8 сентября было очень туманно: густая мгла мешала видеть движение полков, только на обеих сторонах поля раздавался звук воинских труб. Но часу в 9-м туман начал рассеиваться и солнце осветило русские полки, строившиеся в боевом порядке. Полки эти уже выдвинулись вперед и заняли такое положение, что правым боком они упирались в овраги и дебри речки Нижнего Дубика, впадающей в Непрядву, а левым — в крутоярье Смолки, там, где она делает северный заворот. На правом крыле Димитрий поставил братьев Ольгердовичей, а князей белозерских поместил на левом. Пехота большею частью была выставлена в Передовой полк. Этим полком по-прежнему начальствовали братья Всеволодовичи, к нему же присоединились боярин Николай Васильевич Вельяминов с коломенцами и Семен Мелик с своим сторожевым отрядом. В Большом или Середнем полку под самим великим князем воеводствовали Глеб брянский и великий московский боярин Тимофей Васильевич Вельяминов. Кроме того, Димитрий отрядил еще Запасный или Засадный полк (что теперь называется главный резерв), который поручил брату Владимиру Андреевичу я помянутому волынскому боярину Димитрию Михайловичу Боброку. Этот конный полк стал в засаду за левым крылом в густой дубраве над рекою Смолкою, так что он был совершенно скрыт от взоров неприятеля. Выбор места для этого полка обнаруживал весьма проницательный воинский взгляд. Он был помещен таким образом, что мог легко подкрепить сражающихся, а кроме того, прикрывал обозы и сообщение с мостами, наведенными на Дону, т. е. единственный путь отступления в случае неудачи.

Устроив полки, великий князь на своем борзом коне объезжал ряды воинов и говорил им: «Возлюбленные отцы и братия, Господа ради и пречистыя Богородицы и своего ради спасения подвизайтеся за православную веру и за братию нашу». Бодрость и мужество светились на лицах русских ратников, воинственные клики слышались в ответе на этот призыв.

На челе Великого или Главного полка стояла собственная дружина великого князя и развевалось его большое черное знамя с вышитым на нем ликом Спасителя. Димитрий сошел с богато убранного коня, снял с себя златотканый плащ или великокняжую приволоку, возложил ее на любимца своего боярина Михаила Андреевича Бренка, посадил его на своего коня и велел носить перед ним большое черное знамя. А сам покрылся сверх брони простым плащом и пересел на другого коня. Он вынул из-за пазухи крест с заключенною в нем частицею Животворящего Древа, приложился к нему, вкусил освященную просфору игумена Сергия и, творя молитву, поехал в Сторожевой полк, чтобы впереди его собственноручно ударить на врагов.

Тщетно князья и воеводы удерживали его. «Тебе подобает стоять особо от битвы, — говорили они,; — и смотреть на сражающихся, а потом честить и жаловать оставшихся в живых и творить память по убиенным. Если же тебя, государя, лишимся, то уподобимся стаду овец без пастыря, придут волки и распугают нас».

«Братия моя милая, — отвечал Димитрий, — добрые ваши речи и похвалы достойные. Но если я вам глава, то впереди вас хочу и битву начать. Умру или жив буду вместе с вами».

Часов в одиннадцать утра с противоположных холмов двинулась татарская рать навстречу русской.

Оба воинства стали спускаться к лощине, откуда брала свое начало речка Смолка, т. е. к середине Куликова поля. Страшно было смотреть на "эти две грозные силы, шедшие друг на друга. Вид их был неодинаков. Русское воинство отличалось червлеными щитами и светлыми доспехами, сиявшими на солнце, а татарское от своих темных щитов и серых кафтанов издали походило на черную тучу. Передняя татарская рать в средней своей части, так же как и русская, состояла из пехоты (вероятно, наемной или союзнической). Она двигалась густою колонною, причем задние ряды клали свои копья на плечи передних; у последних они были короче, а у задних — длиннее. В некотором расстоянии друг от друга обе рати вдруг остановились. Тут с татарской стороны выехал воин огромного роста, подобный древнему Голиафу, чтобы, по обычаю тех времен, начать битву единоборством и своим примером поощрить войско. Он был из знатных людей и назывался Темир-Мурза.

Увидел его инок Пересвет, вместе с Ослябей шедший также в Передовом полку, и сказал воеводам: «Сей человек себе подобного ищет, я хочу с ним видеться. Отцы и братия! — воскликнул он. — Простите меня, грешного; брате Ослябе, моли за меня Бога! Преподобный отец игумен Сергий, помоги мне молитвою своею». И затем с копьем в руке поскакал на врага, имея на шлеме Сергиеву схиму с крестом. Завидев его, татарин понесся ему навстречу. Противники ударили друг друга с такою силою, что кони их упали на колена, а сами они мертвыми поверглись на землю. Тогда обе рати ринулись в битву: русские, призывая на помощь Господа и Богородицу, а татары — Аллаха и Магомета. Димитрий показал пример мужества и воинской отваги. Он переменил несколько коней, сражаясь в Передовом лодку; когда же обе передовые рати смешались, отъехал к Великому полку. Но дошел черед до сего последнего, и он опять принял личное участие в битве. А противник его хан Мамай с своими ближними темниками и телохранителями наблюдал сражение с вершины Красного холма.

Скоро место, где сошлись обе рати, сделалось до того тесным, что ратники задыхались в густой свалке. Расступиться в сторону было некуда: с обоих боков препятствовало тому свойство местности. Такой страшной битвы никто из русских и не помнил. По выражению наших летописей, «копья ломались, как солома, стрелы падали дождем, пыль закрывала солнечные лучи, мечи сверкали молниями, а люди падали, как трава под косою, кровь лилась, как вода, и текла ручьями». Битва была по преимуществу рукопашная, следовательно, самая кровопролитная. В тесноте воины схватывали противника левою рукою, а правою рубили его или кололи. Многие умирали под конскими копытами. Но и кони едва могли двигаться от множества трупов, которыми в самое короткое время покрылось поле битвы. Полки смешались друг с другом: в одном месте одолевали татары, в другом — русские. Ржание и топот коней, клики сражавшихся, треск оружия и стоны раненых производили такой шум, что воеводы Передней рати тщетно пытались водворять порядок, никто их не слышал, да и сами они большею частию скоро пали геройскою смертию.

Пешая русская рать уже полегла костьми. Пользуясь своим превосходством в числе и смертью многих русских вождей, татары расстроили наши передние полки и стали теперь напирать на Главную рать, т. е. на полки Московский, Владимирский и Суздальский. Тут некоторые молодые неопытные москвичи подались назад и произвели замешательство, так что толпа татар прорвалась к большому знамени, подрубила у него древко и убила боярина Бренка, приняв его за великого князя. Но Глеб брянский, Тимофей Васильевич и другие воеводы успели восстановить порядок и опять сомкнуть Большой полк. Между тем на Правой руке Андрей Одьгердович одолевал татар, но он не дерзал гнаться за неприятелем, чтобы не отдаляться от Большого полка, который не подвигался вперед. На последний навалило сильное татарское полчище и пыталось его прорвать, но тщетно, хотя и тут многие воеводы, старавшиеся служить примером для воинов, уже были убиты.

Мы видели, что Димитрий и его опытные помощники, знакомые с татарскою тактикой и, очевидно, хорошо осведомленные о местности, поставили полки таким образом, что татары не могли их отхватить ни с какой стороны. Следовательно, им оставалось только одно: где-либо прорвать русский строй и тогда уже ударить ему в тыл. Видя неудачу в центре, они с особой яростью устремились на левое наше крыло, куда их начальники и направили свои подкрепления. Здесь некоторое время кипел самый ожесточенный бой. Наконец, когда начальствовавшие Левым полком князья белозерские все пали смертью героев, этот полк замешался и стал все более и более подаваться назад под напором врагов. Теперь Большому полку угрожала опасность быть обойденным сбоку и с тыла; все русское войско, таким образом, было бы отрезано от Донского пути, приперто к Непрядве и подверглось бы истреблению. Недаром татары устремили главные свои усилия на левое наше крыло, а не на правое. Их воеводы, конечно, знали, в какой стороне находилось самое чувствительное место русского войска. Уже раздавались неистовое гиканье и победные клики татар. Но тут-то и сказалась замечательная предусмотрительность в приготовлении и расположении нашего Засадного полка.

*  *  *

Уже давно князь Владимир Андреевич и воевода Димитрий Волынец из своей засады с напряженным вниманием следили за битвою с помощью нескольких воинов, взобравшихся на деревья. Сердце горело у молодого князя, и он рвался в бой, особенно когда видел, что татары в каком-либо месте начинали одолевать русских. Нетерпение его разделяли и многие другие пылкие юноши. Но опытный воевода сдерживал их пылкость.

«Какая польза от нашего стояния? Кому мы будем помогать после, когда уже будет поздно?» — наконец стали ворчать более нетерпеливые, особенно при известии, что татары начали теснить наше левое крыло.

«Подождите еще немного, несносные вы русские дети, — бранил их Боброк. — Будет еще вам с кем тешиться, пить и веселиться».

Жестокая битва длилась уже часа два, и действительно требовалось большое терпение смотреть на нее и оставаться в бездействии, не лететь на помощь своим. Доселе татарам помогало еще то обстоятельство, что солнечный свет ударял русским прямо в очи и ветер дул им в лицо. Но вот мало-помалу солнце зашло сбоку, а ветер вдруг потянул в другую сторону. В то же время уходившее в беспорядке левое русское крыло и гнувшая его татарская рать поравнялись с той самой дубравой, где стоял Засадный полк.

«Теперь и наш час приспел! — воскликнул волынец Боброк. — Дерзайте, братия и други. Во имя Отца и Сына и Святого Духа!»

«Как соколы на журавлиное стадо», так устремилась русская Засадная дружина на татар и ударила им в бок и в тыл. Это неожиданное нападение свежего войска сильно смутило врагов, утомленных долгою битвою и потерявших свой воинский строй. Они скоро были совершенно разбиты и рассеяны.

Меж тем Димитрий Ольгердович, предусмотрительно помещенный с своим отрядом за Большим полком (т. е. в резерве), поспешил закрыть его бок, открывшийся с отступлением левого крыла, и, таким образом, главная татарская сила, продолжавшая напирать на Большой русский полк, не успела его расстроить. Теперь же, когда значительная часть неприятельского войска была рассеяна и Засадная дружина подоспела на помощь Главной рати, последняя двинулась вперед. Русская стойкость и здесь взяла верх. Татары, горячо нападавшие в. начале боя, успели уже утомиться, а поражение их правого крыла и появление свежего русского полка окончательно лишили их бодрости. Главная их рать дрогнула и стала отходить назад.

На спуске Красного холма подкрепленные последними ханскими силами татары около своих таборов приостановились и вновь вступили в бой. Но ненадолго. Русские неудержимо ломились вперед и охватывали врагов со всех сторон. Все татарское полчище обратилось наконец в дикое бегство. Сам Мамай и его ближние мурзы на свежих быстрых конях поскакали в степь, оставив свой стан со множеством всякого добра в добычу победителям.

Русские конные отряды, посланные в погоню за татарами, гнали и били их до самой реки Мечи, следовательно, на расстоянии приблизительно сорока верст, причем захватили множество верблюдов, навьюченных разным имуществом, а также целые стада рогатого и мелкого скота; в этих стадах, как известно, заключалось главное богатство кочевого татарского народа.

VI. Победители. Благочестивые легенды

«Но где же великий князь? Где первоначальник нашей славы?» — спрашивали друг друга оставшиеся в живых князья и воеводы.

Особенно беспокоился брат и друг Димитрия Владимир Андреевич. Он «стал на костях», т. е. на поле битвы, под большим черным знаменем и велел трубить сбор. Кода воинство сошлось около него, Владимир начал расспрашивать, кто последний видел великого князя. Некоторые говорили, что видели его сильно раненного и что, вероятно, он лежит где-нибудь между трупами; кто-то сообщил, что встретил его, крепко оборонявшегося от четырех татар и уходившего от них. Князь Стефан Новосильский рассказывал, как видел Димитрия пешего и от ран едва идущего с побоища, но не мог помочь ему, потому что сам в это время отбивался от трех татар. Все эти рассказы не объясняли главного: куда же девался великий князь? Тогда Владимир Андреевич во все стороны разослал дружинников искать его и обещал большую награду тому, кто найдет его живого.

Воины рассыпались по Куликову полю и начали прилежно осматривать лежавшие повсюду кучи трупов. Некоторые увидели на убитом великокняжую приволоку и думали, что нашли Димитрия, но это оказался боярин Бренк; другие за великого князя приняли было Федора Семеновича Белозерского, который был похож на него; третьи нашли павшего коня и нескольких слуг Димитрия, но самого его не было видно. Наконец два костромича по имени Федор Сабур и Григорий Хлопищев, уклонясь несколько на правую сторону поля, к какой-то дубраве, усмотрели великого князя, лежавшего под ветвями вновь срубленного дерева; они соскочили с коней, подошли к нему и убедились, что он жив. Хлопищев остался при нем, а Сабуров поскакал с радостною вестию к Владимиру Андреевичу. Все князья и бояре поспешили на указанное место, сошли с коней и поклонились до земли великому князю.

«Брат мой милый, великий княже Димитрий Иванович! Слава Господу Богу нашему Иисусу Христу и пречистой Его Матери! Молитвами и помощью угодников Божиих мы победили своих супостатов!»

«Кто глаголет сие?» — проговорил Димитрий, открывая глаза.

«Это я, брат твой Владимир; возвещаю тебе, что Бог явил тебе милость, даровал победу над врагами».

Обрадованный Димитрий с трудом встал на ноги и то при помощи других. Шлем и латы его были иссечены, когда их сняли, то не нашли у великого князя никакой смертельной раны, ибо крепкие доспехи защитили его от острия мечей и копий. Но тело его было покрыто язвами и ушибами. Имея в виду значительную тучность Димитрия, мы поймем, до какой степени он был утружден продолжительною битвою и как был оглушен ударами, большая часть которых пришлась по голове и животу, особенно когда он лишился коня и пеший отбивался от врагов. Надобно еще удивляться тому, что он, будучи отрезан от своих, имел довольно силы добраться до срубленного дерева прежде, нежели упал без чувств под его ветвями. Отвага Димитрия Ивановича и желание его лично начать битву с врагами, подобно удалым древнерусским князьям, которые обыкновенно бились на челе своих дружин, — эта отвага едва не стоила ему жизни и едва не обратила радость от победы в скорбь и печаль. А если отсутствие великого князя в последние критические минуты боя не помешало нашей победе, то этим Русь была обязана, во-первых, тому же Димитрию Ивановичу, который своими умными мерами и распоряжениями, особенно устройством Засадного полка, приготовил торжество русского оружия. Во-вторых, победа досталась нам потому, что большая часть русских воинов от князей и бояр до простых ратников свято исполнила свой долг и не только поддержала древнюю славу русского имени, но и грядущим поколениям оставила высокий пример доблести и любви к родине.

Наступала уже ночь. Димитрия Ивановича посадили на коня и отвезли в его шатер. Владимир Андреевич приказал весело трубить в трубы, чтобы все воинство узнало и возрадовалось о сохранении великого князя.

Следующий день был воскресный. Димитрий прежде всего помолился Богу и возблагодарил Его за победу; потом выехал к воинству, хвалил его подвиги и обещал каждого наградить по заслугам. Затем с князьями и боярами он начал объезжать Куликово поле и осматривать побоище. Печально и ужасно было зрелище поля, покрытого кучами трупов и лужами запекшейся крови. Христиане и татары лежали, смешавшись друг с другом. Димитрий без слез не мог смотреть на павших своих воинов. Особенно плакал он, когда наезжал на трупы княжеские и боярские. Князья белозерские, Федор Романович, сын его Иван и племянник Семен Михайлович лежали вкупе с некоторыми своими родичами и многими дружинниками; видно было, как крепко стояли они друг за друга и как все пали героями. Считая с белозерскими, вообще пало до пятнадцати русских князей и княжат, в том числе два брата князья тарусские и Димитрий Монастырев.

Проливал слезы великий князь над трупами своего любимца Михаила Андреевича Бренка и больших своих бояр Микулы Васильевича и Тимофея Васильевича Вельяминовых. В числе убитых находились также Семен Мелик, Валуй Окатьевич, Иван и Михаил Акинфовичи, Андрей Серкизов, Андрей Шуба, Иван Александрович, Лев Морозов, Тарас Шатнев, Димитрий Минин и многие другие бояре и дворяне великого князя.

Проезжая мимо тел Пересвета и его противника — татарского богатыря, великий князь сказал окружающим: «Видите, братия, начальника битвы, он победил подобного себе, от которого многим пришлось бы пить чашу смертную».

Инок Ослябя также был в числе павших. Смотря на великое множество убитых христиан и еще большее количество татар, Димитрий Иванович обратился к волынцу Боброку с словами: «Брате Димитрий, воистину разумлив еси и не ложна примета твоя! Подобает тебе всегда быти воеводою».

Великий князь велел воинам отделять по возможности христианские тела от татарских и первых предавать земле священникам с обычными молитвами. Восемь дней оставался он еще близ места битвы, давая время войску погребсти своих братии, отдохнуть и прийти в порядок. Между прочим, он приказал сосчитать число оставшейся рати. Сосчитали и нашли налицо только сорок тысяч человек, следовательно, гораздо более половины выступившей в поход рати пришлось на долю убитых, раненых, пропавших без вести и малодушных, покинувших свои знамена.

Меж тем Ягайло литовский 8 сентября только на один день пути находился от места битвы. Когда же до него достигла весть о победе Димитрия Ивановича московского, то он пошел назад так поспешно, как будто за ним кто-нибудь гнался, хотя Димитрий и не думал его преследовать. Тут только Ягайло догадался, что позволил себя обмануть своему мнимому другу Олегу рязанскому, который сообщал ему неверные сведения о Димитрии московском. «Никогда Литва не была учима от Рязани, — говорил Ягайло, — зачем же я ныне впал в такое безумие!»

*  *  *

При известной набожности Димитрия Ивановича московского и горячем участии в его предприятии против Мамая со стороны таких пастырей Русской Церкви, как Сергий Радонежский, естественно, сказания о Куликовской победе тогда же были украшены разными благочестивыми легендами о видениях и чудесах. В особенности эта победа приписывалась невидимой помощи древних князей-мучеников Бориса и Глеба, святых заступников русского княжеского дома и всей Русской земли.

Повторилось сказание, подобное тому, которым украсилась победа Александра Невского над шведами. А именно. В русском войске находился некто Фома Хаберцев. Он прежде был знаменитым разбойником, но потом покаялся и захотел очистить свою совесть, сражаясь с врагами отечества и Христовой веры. Как мужа храброго и опытного великий князь накануне битвы поставил его в одном месте держать сторожу от татар. Во время этой сторожи ночью привиделось ему, будто от востока как бы какая туча несется по воздуху великое воинство. Но вдруг с полуденной стороны явились два светлые юноши с мечами в руках и начали поражать воинство, говоря: «Кто вам велел губить отечество наше?»

Покровителем и заступником собственно Московского княжества в те времена стали почитать святого Петра-митрополита, который впервые утвердил митрополичий престол в Москве и мощи которого покоились в московском Успенском соборе. Ему также приписывали невидимое участие в Куликовской победе.

Вот рассказ, сложившийся наподобие ветхозаветной повести о потоплении фараонова войска.

В ту же ночь перед битвою гость-сурожанин Василий Капица и какой-то Семен Антонов имели видение, будто со стороны поля идет страшное эфиопское полчище, одни на колесницах, другие на конях. Но внезапно явился святой Петр, митрополит русский, имея в руке золотой жезл. «Зачем пришли погублять мое стадо, которое Бог даровал мне на соблюдение?» — грозно воскликнул святитель. И начал так избивать врагов своим жезлом, что одни пали на землю, другие потонули в воде, третьи убежали.

Предание прибавляет, что об этих видениях тотчас донесли великому князю. Он запретил пока рассказывать о них; сам же со слезами стал молить о помощи Бога и пречистую Богородицу, а также мучеников Бориса и Глеба и чудотворца Петра.

Как бы в подтверждение этих видений те же предания повествуют далее.

Когда Владимир Андреевич, приведши в чувство великого князя, рассказывал ему о победе, то сообщил ему, что множество татар найдено убитыми за рекою Непрядвою, куда русское войско и не заходило, во время битвы, и что они истреблены, конечно, невидимою силою по заступлению святых Бориса и Глеба и Петра-митрополита.

А когда великий князь со всем оставшимся воинством при погребении христиан провозгласил вечную память убиенным и говорил, что они наследовали нетленные мученические венцы от Христа Бога, тогда выступил некто из полка Владимира Андреевича и сказал: «Господине княже, истинно твое слово, что они нетленными венцами от Христа Бога увенчались. Когда стоял я в дубраве в Засадном полку, плакал, смотря на православных, избиваемых от татар, и молился Господу Богу, Его пречистой Матери и чудотворцу Петру, то внезапно, как бы придя в исступление, увидел бесчисленное множество венцов, сходящих на избиенных христиан».

Наконец, по словам тех же преданий, некоторые верующие люди во время битвы видели и Георгия Победоносца, и Димитрия Солунского, и вождя небесных сил архангела Михаила, и целые полки ангелов, поражавших неверное воинство пламенными стрелами.

Вообще это было в обычае древнего русского благочестия: знаменитые победы своего оружия приписывать явной небесной помощи. Но ни одна русская победа не украсилась столькими знамениями и видениями, как Куликовская.

VII. Заключение

Наконец войско изготовилось к походу. Над великими братскими могилами православных воинов священники отслужили молебен и провозгласили им вечную память. Русская рать переправилась на левый берег Дона и выступила в обратный поход. Обоз ее увеличился множеством захваченных у татар кибиток, нагруженных одеждами, оружием и всяким добром; за войском гнали отбитые табуны и стада коней, верблюдов, буйволов, баранов. Кроме того, русские везли на родину многих тяжелораненых, увозя с собою также тела знатных воинов в колодах, которые состояли из распиленного вдоль отрубка с выдолбленною серединою. В числе этих воинов находились иноки Пересвет и Ослябя.

Проходя опять вдоль западных рязанских пределов, великий князь вновь запретил войску обижать и грабить жителей. Но кажется, на этот раз дело не обошлось без некоторых враждебных столкновений с рязанцами со стороны отдельных московских отрядов.

Когда Димитрий, оставив позади Главное войско с легкой конницей, прибыл в Коломну (21 сентября), то у городских ворот его встретил тот же епископ Герасим и духовенство со крестами и иконами, проводил в соборную церковь и совершил литургию с благодарственным молебном. Побыв в Коломне дня четыре и не успев еще отдохнуть от своего великого утомления, великий князь поспешил в свой стольный город.

Гонцы, отправленные тотчас после Куликовской битвы в главные города Московского княжения, уже давно известили жителей о славной победе, и настало народное ликование. 28 сентября Димитрий с братом Владимиром торжественно вступил в Москву. Его встречали радостная супруга с детьми, множество народа, духовенство со крестами и со всем освященным собором. Литургия и благодарный молебен были совершены в соборном Успенском храме. Такие же молебны пелись по всему городу, молились о здравии великого князя, всех князей и всего христолюбивого воинства. Затем Димитрий раздавал многие милостыни по церквам и монастырям, оделял убогих и нищих, а в особенности вдов и сирот, оставшихся после убиенных воинов. Ратники, собранные из областей и уцелевшие от побоища, не доходя до Москвы уже были распущены по своим домам.

Из Москвы великий князь с боярами вскоре отправился в монастырь Троицы, чтобы и там возблагодарить Бога и принять благословение у игумена Сергия.

«Отче, твоими святыми молитвами я победил неверных, — говорил Димитрий, — твой послушник инок Пересвет убил богатыря татарского. Но Божьим попущением за многие грехи избито великое множество воинства христианского; отслужи, отче, обедню и пой панихиду по всем избиенным».

После панихиды великий князь щедро одарил монастырь и братию. Он переночевал у Троицы и на другой день воротился в Москву.

Тела иноков Пересвета и Осляби были погребены под Москвою, в Рождественской церкви Симонова монастыря, основателем и первым игуменом которого был родной племянник и постриженик Сергия Радонежского Федор, в то время духовник великого князя Димитрия.

Тогда же были основаны многие храмы в честь Рождества Богородицы, так как победа совершилась в день этого праздника. Кроме того, Русская Церковь установила ежегодно праздновать память по убиенным на Куликовом поле в так называемую субботу Дмитровскую, ибо 8 сентября 1380 года пришлось в субботу.

Московский народ радовался великой победе и прославлял Димитрия с братом его Владимиром, дав первому прозвание Донского, а второму Храброго. Русские надеялись, что Орда повержена во прах и ярмо татарское сброшено навсегда. Но этой надежде не было суждено сбыться так скоро.

Мамай, несмотря на свое великое поражение, успел собрать в Орде новые силы и, злобствуя на великого князя московского, намерен был отомстить ему внезапным набегом на его землю. Но соперником Мамаю в Орде явился другой хан, по имени Тохтамыш. Собранные против Димитрия силы Мамай должен был обратить на Тохтамыша. Счастье и тут ему изменило: на Калке, у Азовского моря, он был разбит соперником. Царевичи и темники ордынские покинули побежденного хана и передались Тохтамышу. Тогда Мамай, спасаясь от погони, с немногими людьми бежал в таврический город Кафу, или Феодосию, к своим прежним союзникам-генуэзцам, но жители Кафы вероломно его убили, чтобы воспользоваться остававшимися у него сокровищами.

Спустя два года после Куликовской битвы воцарившийся в Сарае хан Тохтамыш сделал то, к чему готовился низложенный им Мамай: он совершил большой набег на Московское княжение, и столь внезапно, что застал Димитрия неприготовленным. Великий князь удалился в северные города, чтобы собрать войско, а в его отсутствие Тохтамыш обманом ворвался в столицу и ограбил ее. Но он поспешил уйти, когда узнал о собиравшейся против него русской рати и когда значительный татарский отряд был разбит Владимиром Андреевичем: татары уже боялись встречи в открытом поле. Однако, чтобы избавить свое княжение от подобных набегов, Димитрий согласился снова платить дань ханам Золотой Орды.

Очевидно, чрезвычайное напряжение, сделанное Северною Русью для борьбы с Мамаем, и понесенная ею большая потеря в людях сильно ее истощили. После Куликовского похода Русь нуждалась в отдыхе, притом порядок собирания и вооружения ратных сил требовал много времени, так как постоянного, или регулярного, войска на Руси тогда не существовало. Далее, между северными князьями при Тохтамышевом нашествии незаметно того единодушия и той ревности, какие они обнаружили в войне с Мамаем (конечно, тому способствовали также неожиданность и неприготовленность). Наконец, и сам Димитрий во время помянутого нашествия, по-видимому, действует уже не с тою решительностью и энергией, с какою он действовал два года тому назад. Ясно, что труды похода и усердное участие в Куликовском побоище, т. е. понесенные им раны и тяжкие ушибы, надломили его силы и здоровье и, без сомнения, сделали его недолговечным. После этого побоища он прожил только девять лет и скончался, не достигнув сорокалетнего возраста. Тем не менее Куликовская победа имеет великое значение в истории русского народа. Она произвела решительный перелом в отношениях Руси к ее диким завоевателям. Со времени Батыева погрома Русь впервые почувствовала свою силу, ободрилась и поняла, что окончательное свержение ига недалеко. Русский народ наглядно убедился в том, что его главная: сила должна заключаться в соединении его разрозненных частей, и неудержимо потянул к собирательнице Русской земли и победительнице татар, т. е. к Москве. А великие князья московские в лице Димитрия Ивановича покрылись таким ореолом славы, который совершенно затмил областных великих князей, так что всякое соперничество со стороны последних с Москвою сделалось после того невозможным. На Москву устремились взоры со всех концов Русской земли, от Москвы народ стал ожидать защиты против всех своих сильных врагов. Татары в свою очередь также почувствовали, что после Куликовской битвы они уже не страшны русским, что Москва сделалась очень сильна, а потому ханы если и прибегают к оружию, то стараются более действовать внезапными набегами, нежели открытою войною, для того чтобы получать дани с русских князей, и притом далеко не прежние дани, а гораздо уменьшенные. Оставалась, так сказать, одна тень татарского ига. Спустя ровно сто лет правнук Димитрия Донского Иван III уничтожил и самую тень. А внук Ивана III Иван Грозный покорил три татарские царства: Казанское, Астраханское и Сибирское. Из властителей татары сделались подвластными Руси. Начало такому обороту положено было на Куликовом поле.

Одним словом, нравственные последствия Куликовской победы были огромные. Ее великое значение выразилось и в том, что сказания о ней сделались любимейшим предметом народных воспоминаний и чтения грамотных русских людей. Ни одна битва древней России не пользовалась в потомстве такою громкою известностью, как Куликовская.

Примечания и объяснения

Источником для изображения данного события служат главным образом русские летописные своды. Именно Новгородский (так называемая Четвертая Новая летопись. П. С. Р. Л. Т. IV. То же и в первой Новгородской, но очень кратко), Софийский (прибавления к Первой Софийской летописи. П. С. Р. Л. Т. VI), Воскресенский (П.С.Р. Л.Т. VIII). В этих трех сводах повествование о «Побоище великого князя Димитрия Ивановича на Дону с Мамаем» представляет одну и ту же редакцию и разнится очень немногими незначительными вариантами. Далее, Никоновский свод. Он заключает наиболее подробное и обстоятельное изложение из всех сказаний о Куликовском походе. Между прочим, тут передаются путешествия Димитрия к Сергию Радонежскому, гадание на Куликовом поле, благочестивые видения, единоборство Пересвета, действие Засадного полка, нахождение Димитрия под срубленным деревом, обратный поход и встречи. Этих эпизодов совсем нет в предыдущих сводах.

Поведание и сказание о побоище великого князя Димитрия Ивановича Донского, изданное Снегиревым в Русском историческом сборнике Московского общества истории и древностей. Т. III. 1838. По своему содержанию и подробностям оно очень близко к рассказу Никоновской летописи, отличается же от нее главным образом по языку, который иногда переходит в пиитический склад и отзывается некоторым подражанием «Слову о полку Игореве». Это сказание сохранилось во многих списках, которые заключают много вариантов, а также разнствуют между собою некоторыми вставками и пропусками. Судя по одному из списков, сочинителем его считался какой-то Софоний Рязанец (вероятно, выходец из Рязанской области в Москву). Некоторые анахронизмы, например Ольгерд, поставленный вместо Ягайла, или явные прибавки, например участие новогородцев в Куликовской битве, ясно указывают на позднейшие переделки и неточную переписку первоначального текста в Сказании.

Слово о великом князе Димитрии Ивановиче и о брате его князе Владимире Андреевиче, яко победили супостата своего царя Мамая (так называемая Задонщина). Оно найдено в одном старинном сборнике Ундольским и издано с предисловием Беляева во Временнике того же Общества истории и древностей. Кн. XIV. М., 1852. (Кроме того, издано Срезневским в Извест. 2-го отд. Акад. наук. Т. VI. Вып. V и архимандритом Варлаамом в Учен. зап. того же отд. У.) Это Слово не заключает, собственно, никаких подробностей о походе и самой битве; оно представляет несколько поэтических картин, явно составленных по образцу «Слова о полку Игореве». Например, плач Евдокии и боярских жен на Москве есть подражание плачу Ярославны в Путивле, а изображение Димитрия Ивановича и Владимира Андреевича во время битвы напоминает Игоря и его брата Буйтура Всеволода. Неизвестный автор Слова в начале своем прямо ссылается на Софония Рязанца, у которого он, по-видимому, и заимствовал содержание своего произведения.

Что Софоний Рязанец действительно существовал и в Древней Руси считался автором «Сказания о Донском побоище», на это есть третье свидетельство, именно в Тверской летописи, где он назван «брянским боярином». Там, впрочем, приведен только небольшой отрывок из его «Писания на похвалу великому князю Димитрию Ивановичу и брату его Владимиру Андреевичу».

Кроме помянутых источников имеем еще «Слово о житии и преставлении Димитрия Ивановича, царя Русского» (издано в П. С. Р. Лет. IV и VI и в Историч. сбор. Общества и. и др. III). В этом Слове помещено краткое описание войны Димитрия с Мамаем, очевидно основанное на тех же источниках.

Следовательно, нет сомнения, что такое великое событие, как Донской поход Димитрия Ивановича, имело своего современного певца, или сказателя-панегириста, подобно многим другим важным событиям Древней Руси. Обычай сочинять похвальное слово или песнь в честь князей тотчас после совершения ими какого-либо подвига — этот обычай идет на Руси из глубокой древности. Действительно, вскоре после самого похода сочинена была похвальная повесть о нем в честь Димитрия Ивановича и двоюродного брата его Владимира Андреевича, и притом сочинена не только грамотным, но и начитанным автором, которого наши источники называют Софонием Рязанцем. Сочинение это в числе своих образцов имело поэтическое «Слово о полку Игореве» и вообще исполнено риторических украшений. Автор его едва ли был боярином, скорее это сочинение духовного лица. Похвальная повесть Софония не дошла до нас в целом и настоящем своем виде. Но. она послужила главным источником для всех помянутых выше сказаний и слов. Ею воспользовался и тот летописный рассказ, который вошел в своды Новгородский, Софийский и Воскресенский. Ею вдохновился и из нее заимствовал свои картины автор «Слова о Задошцине». Наконец, та же самая повесть является в Никоновском своде и в указанном выше «Поведании о побоище», но только с большими переделками, пропусками и вставками. Рассказ Никоновского свода по языку более применен к летописному повествованию, а поведание, несомненно, сохранило по большей части и самый язык Софониева писания, риторический или украшенный. Сказание Софония, очевидно, получило большое распространение в Древней Руси и часто списывалось. Но позднейшие списатели или переписчики много его искажали или по невежеству и недосмотру, или намеренными переделками. Каждой области лестно было заявить о своем участии в великой Куликовской битве. И вот явились, например, списки сказания с длинной вставкой об участии новогородцев в походе Димитрия, хотя это совершенная басня. Тверские списатели вставили участие в походе тверичей с племянником своего великого князя Михаила Александровича, хотя это тоже сомнительно. Присутствие митрополита Киприана в Москве во время события есть также позднейшая вставка. Может быть, имя его после поставили на место того епископа, который занимал в эту минуту главное место в московском духовенстве (едва ли не Герасим Коломенский). Точно так же если не все, то некоторые благочестивые легенды, приводимые особенно Никоновской летописью, вероятно, сложились или умножились уже впоследствии на основании каких-либо кратких намеков первоначальной повести.

Что первоначальная повесть была написана вскоре после события, и притом лицом если и не участвовавшим в походе, то по крайней мере получившим верные сведения от участников и очевидцев, на это существуют прямые указания в поведании и летописных сказаниях. Например, имена убитых князей и воевод повторяются везде почти одинаковые и почти в одном порядке (т. е., исключая явные описки) не только во всех списках поведания и в Никоновском своде, но и в других указанных нами летописных сводах. Имена десяти гостей-сурожан повторяются одинаково и в поведании, и в Никоновской летописи; то же можно сказать и относительно имен высылавшихся вперед разведчиков. Дети Димитрия упоминаются только те, которые были у него во времена похода. Такие точные данные могли быть записаны только современником *.

______________________

• Кроме приведенных указаний на Снегирева, Беляева и Срезневского см. разнообразные мнения о Софонии, сказаниях и их редакциях Карамзина (к т. V, прим. 65), Строева (Ж. м. и. пр. 1834); Шевырева (История рус. слов.); Соловьева (Ист. Рос. IV., гл. 3); Преосв. Филарета (Обзор духов, лит.); Бестужева-Рюмина (Рус. ист. Введение. 40) и Хрущова «О памятниках, прославивших Куликовскую битву»//Труды Третьего археологии, съезда. II.

Из отдельных монографий о Куликовской битве упомяну Савельева-Ростиславича (Димитрий Донской — первоначальник русской славы. М., 1837); Афремова (Куликово поле. М., 1849) и Костомарова (в Академии, месяцеслове на 1864 год). Довольно обширное изложение этого события в Киевском Синопсисе (Киев, 1768) есть то же Сказание или поведание, только переделанное на литературную повесть XVII века. То же можно заметить об изложении его в «Истории…» Полевого. Брошюрка Макарова (Село Монастырщина и поле Куликово. М., 1826) заключает в себе несколько сведений о сельской монастырщинской церкви Рождества Богородицы, основанной, как полагают, на месте погребения русских воинов. Но он сообщает мало топографииеских данных о самом Куликовом поле.

______________________

При своем изложении я старался принимать в соображение совокупность известий, а в случае их взаимных противоречий выбирал наиболее достоверные. Должно, однако, сознаться, что сличение разных редакций представляет великую путаницу по отношению к именам князей и бояр, начальствовавших отдельными частями на походе и особенно во время битвы. Затем очерк самой битвы во всех известных нам редакциях сказаний представляет замечательную темноту и полное отсутствие подробностей. Сказания эти, столь переполненные благочестивыми размышлениями, посланиями и беседами главных лиц, легендарными видениями и знамениями, вообще очень бедны фактической стороной, что, по моему мнению, и обличает в авторе первоначальной «Повести о Мамаевом побоище», во-первых, духовное лицо, а во-вторых, не самоличного участника и очевидца битвы (хотя бы и современника ее).

По указанным источникам, о самой битве (за исключением начала сечи) известны только два момента: поражение русского войска и победоносный удар Засадного полка. По тем же источникам, битва длилась не менее трех часов. Сколько же должно было совершиться разных оборотов дела, различных движений и усилий с той и другой стороны в течение этих трех часов! Едва ли дело было так просто, что вся масса русской рати одновременно обратилась в бегство, а затем явился один Засадный полк и мгновенно перевернул все в обратную сторону! Отчего же татарские наездники вопреки своему обыкновению не обошли русских и не заметили ранее Засадного полка, или почему же татары не имели никакого резерва? Татарские темники и сам Мамай были люди, много воевавшие и опытные в ратном деле.

Но конечно, в действительности битва была не так несложна, чтобы заключить только два момента, резко противоположные друг другу. Несомненно, что с обеих сторон было выказано все имеющееся налицо военное искусство и употреблены в дело все известные тогда приемы и все наличные средства. Татары несомненно превосходили нас числом, но это все-таки не было такое подавляющее превосходство, которое могло разом одолеть всю русскую рать. Недаром же Мамай медлил и все ждал на помощь Ягайла. По сказаниям даже выходит, что только вследствие противного ветра волынец Боброк долго удерживал Засадный полк от помощи своим, уже погибавшим. Как будто в подобных случаях своевременная помощь может зависеть от ветра!

Я полагаю, что если и более подробные сказания почти всю битву сосредоточивают около Засадного полка и не говорят о других частях, то причиною тому, во-первых, действительно важная роль, которая пришлась на долю этого полка. Во-вторых, сама первоначальная повесть Софония Рязанца имела своею задачею собственно похвалу Димитрию Ивановичу и брату его Владимиру Андреевичу. Поэтому, восхвалив подвиги Димитрия, лично сражавшегося с неприятелем, она почти прямо переходит к Засадному полку Владимира Андреевича, решившего победу, а действия иных полков, иных воевод оставляет совершенно в тени. Но к счастью, сохранились некоторые сведения о ходе Куликовской битвы, именно в «Истории» Татищева (IV.280 — 281). Сколько нам известно, доселе историками не было обращаемо должное внимание на эти сведения при описании Куликовского боя. А между тем, несмотря на свою краткость, они удовлетворительно объясняют нам ход битвы во второй ее половине и дают настоящее место действию Засадного полка. Ими я воспользовался при своей попытке очертить взаимное положение ратей и постепенный ход боя, а также указать, кто в русском войске начальствовал Середнею и Передовою ратями, правым и левым крылом. С достоверностью можно полагать, что последним, т. е. левым крылом, начальствовали именно князья белозерские и что в предпоследний момент боя усилия татар устремились именно на это крыло. Потому-то тут и было самое большое число убитых (в том числе и все князья белозерские). После Передовой рати неудаче подверглось только левое крыло, а не все войско бежало, как обыкновенно изображается. В связи с этим моментом боя находится вопрос, где был помещен Засадный полк: за правым или левым крылом?

Сказания не отвечают прямо на этот вопрос. Они говорят только, что великий князь отпустил брата своего Владимира вверх по Дону, в дубраву. Но тут явная ошибка: надобно читать «вниз», а не «вверх» по Дону, ибо, принимая исходным пунктом нашей переправы и расположения за Доном устье Непрядвы, верх Дона приходится на другой стороне Непрядвы, где не было сражения. По рассказу же Татищева выходит, что Засадный полк ударил в тыл и бок татарам, когда они погнали перед собою Левый полк и поравнялись с дубравою. Следовательно, Засадный полк стоял за левой рукой. Если от известий Татищева мы обратимся к обозрению самого Куликова поля и его окрестностей, то убедимся, что нигде в ином пункте он и не мог быть поставлен, как на левой стороне, над лесистым оврагом речки Смолки, который мешал татарской коннице охватить русское крыло с этой стороны и заранее открыть присутствие Засадного полка. В помещении последнего видна замечательная предусмотрительность Димитрия и его советников. Этот полк был поставлен так умно, что в одно время служил и резервом, и прикрытием как обоза, так и единственного пути отступления вместе с наведенными на Дону мостами*.

______________________

• Автор «Исторического обозрения Тульской губернии» Афремов в своем плане Куликовской битвы (приложенном к помянутому его сочинению «Куликовское поле»), по нашему мнению, приблизительно верно обозначил место Засадного полка. Князь же Голицын в своем специальном военном сочинении (Русская военная история. 4.1. СПб., 1877) и в приложенном к нему плане (неизвестно, на каком основании) помещает Засадный полк за правым крылом, на берегу Непрядвы, куда татарам стремиться не было и большого расчета.

______________________

Затем, по известию того же Татищева, когда русская рать, подкрепленная Засадным полком, сбила и погнала татар, то Мамай также ввел в дело подкрепления (конечно, последние); татары около своих таборов остановились и возобновили сражение, но тут были уже окончательно разбиты. Такой ход дела очень вероятен и ничему не противоречит.

Так как Татищев пользовался и теми списками летописей, которые до нас не дошли, то очень возможно, что относительно Куликовской битвы он кроме помянутых сказаний имел под руками и еще источник, который остался нам неизвестен.

Прибавим еще несколько слов о поведении Димитрия Ивановича московского в день битвы. Павший в его одежде боярин Бренк и ветви срубленного дерева, под которыми нашли великого князя, нисколько не могут уменьшить славу его личного геройства в этот день.

Возлагая свою одежду на любимца, Димитрий никоим образом не мог предвидеть все случайности предстоявшего боя, предвидеть, что боярина непременно убьют вместо него самого. Если бы Димитрий остался на своем месте, то и отсюда никак не следует, чтобы он был непременно убит. Очень может быть, что самое замешательство, временно случившееся в Большом полку, произошло именно вследствие того, что Димитрия не было на великокняжеском месте, а Бренк не мог вполне его заменить. Никто не ставит в упрек прадеду Фридриха II великому курфюрсту Бранденбургскому то обстоятельство, что он во время Фербелинского сражения 1675 года ввиду направленных на него выстрелов поменялся своим белым конем с шталмейстером, после чего тот действительно был убит. Если бы великий князь искал безопасности, то он не поехал бы в передние ряды, чтобы самому рубиться с неприятелем, а, наоборот, поместился бы за войском, как советовали ему бояре и как поступил его противник Мамай. Или он мог бы остаться при Засадном полку, который хотя и покрылся наибольшею славою, но пострадал менее всех прочих частей войска.

Нет сомнения, что Димитрий, как еще молодой человек, исполненный сил и энергии, увлекся в Куликовской битве личною отвагою и действительно подверг себя таким опасностям, посреди которых уцелел почти чудесным образом. Если до изнеможения утомленный битвою (не забудем о его тучности), лишившийся коня, окруженный врагами, отрезанный во время свалки от всякой помощи, он сумел еще добраться до закрытия и спастись, то это опять-таки свидетельствует о его энергии и находчивости. Надобно заметить, что тогда средством спасения в случае ран и крайней опасности во время боя употребляется, по-видимому, такой способ: упасть среди трупов и пролежать до минования опасности. И этот способ не считался унизительным для храбрецов. Пример тому представляет князь Стефан Новосильский. Когда Владимир Андреевич расспрашивал, кто видел в бою великого князя, то Новосильский не без некоторого хвастовства сообщил, что видел, как Димитрия обступили четыре татарина, что он (Новосильский) напал на этих татар и троих убил, а четвертый убежал; когда же он погнался за этим четвертым, то на него самого напали другие татары и нанесли многие раны, а затем он спасся тем, что остальное время, битвы пролежал между трупами (Поведание. Истор. сбор. III, 62). Димитрий, однако, не прибег к этому именно способу.

Источники согласно свидетельствуют, что великий князь был осыпан ударами по голове, плечам и животу и что доспехи его были все иссечены. Если же на теле его не оказалось глубоких ран, то этим он, конечно, был обязан превосходному качеству своей брони и своего шлема. Припомним, что нечто подобное случилось с французским королем Филиппом Августом в сражении при Бовине 1214 года. И в русских летописях находим другой подобный пример. В 1317 году тверской князь Михаил Ярославич сразился с Юрием московским и татарским воеводою Кавгадыем и победил их.

«Самому же князю Михаилу видети доспех свой весь язвен, на теле же не бысть никоея раны» (П. С. Р. Лет. V, 209; VII, 190).

Если Димитрий Иванович в данном случае заслуживает легкого упрека, то именно за его излишнюю отвагу и увлечение воинским пылом. Но на это можно отвечать тем, что победителя не судят.

Опубликовано отдельным изданием: Иловайский, Д. Куликовская победа Дмитрия Ивановича Донского: исторический очерк. — 2-е изд., доп. — М., 1880. — 75 с.

Оригинал здесь: http://dugward.ru/library/ilovayskiy/ilovayskiy_kulikovskaya.html