Источник текста: Ги де Мопассан — Полное собрание сочинений и письма в 15т., т. 3
Книгоиздательское товарищество «Просвещение», С.-Петербург, 1908 г.
Кровать
правитьВ один из жарких дней прошлого лета огромное здание аукционного зала казалось уснувшим, и оценщики обессилевшими голосами объявляли цены.
В глубине одной из зал первого этажа, в углу валялась целая куча старинных церковных шелковых облачений. То были торжественные епископские мантии, изящные ризы, с вышитыми гирляндами вокруг символических букв на пожелтевшем шелковом фоне, когда-то снежной белизны.
Несколько перекупщиков, два или три субъекта с небритыми подбородками и одна толстая баба с большим животом, торговка старым хламом, советница и покровительница запретной любви, одинаково торгующая молодым и старым телом, как новым и старым тряпьем, стояли в ожидании в зале.
Вдруг выставили на продажу небольшую ризу времен Людовика XV, изящную, как платье маркизы, почти новую, с вышитыми ландышами вокруг креста, с длинными голубыми ирисами, поднимавшимися снизу до священной эмблемы, и с венками из роз по углам. Я купил ее и, взяв в руки, почувствовал, что в ней остался еще неуловимый аромат, точно она пропитана была ладаном, или, скорее, сохранила в себе еще легкий и нежный запах прежних дней, как воспоминание, как душу улетучившихся курений.
Я принес ее домой, намереваясь покрыть ею небольшой стул той же очаровательной эпохи.
И когда я, примеряя, вертел ее в руках, я почувствовал вдруг шелест бумаги. Распоров подкладку, я выронил на пол несколько писем. Они пожелтели, а стершиеся чернила походили на ржавчину. На одной из сторон сложенного листа бумаги было выведено по-старинному тонким почерком: «Господину аббату Аржансе».
В первых трех письмах просто назначались свидания.
Четвертое же было следующего содержания:
«Мой друг, я больна, прямо страдаю и не встаю с постели. Дождь стучит в мои окна, а я, тепло и уютно укрывшись, мечтаю, нежась на мягких пуховиках. У меня есть книга, любимая книга и, мне кажется, немного писанная с меня. Сказать вам какая? Нет: вы побранили бы меня. Когда я прочитала, я задумалась, и хочу сказать вам, о чем.
Мне положили под спину подушки, чтоб я могла сидеть, и я пишу вам на маленьком, вами подаренном мне, пюпитре.
Пролежав три дня в своей кровати, я думаю о ней и даже во сне размышляю о ней.
Кровать, мой друг, это вся наша жизнь. В ней родишься, на ней любишь, на ней же и умираешь.
Если бы я владела пером Кребильона, я написала бы историю одной кровати. И сколько было бы в ней трогательных приключений, то страшных, то грациозных, то умилительных! И сколько можно было бы вывести из неё нравоучений и наставлений для всех!
Вы знаете мою постель, мой друг. Вы не можете себе представить, сколько я сделала в ней открытий, за эти три дня и как я полюбила ее еще больше. Она мне кажется населенной, скажу лучше — посещаемой массой людей, о существовании которых я и не подозревала, а, между тем, они оставили часть самих себя на этом ложе.
О! как мне не понятны люди, покупающие новые кровати, кровати без воспоминаний. Моя, наша, такая старая, изношенная и широкая, должна была заключать в себе много жизней от рождения до могилы. Подумайте об этом, мой друг, подумайте обо всем, проследите все жизни, протекшие между этими четырьмя колонками, под этим пологом с фигурами, прибитым над головами.
Чего только он не видел за эти три века, что он здесь висит?
Вот растянулась молодая женщина. Время от времени она вздыхает, потом начинает стонать. Ее окружают старики-родители, и вот из неё выходит крошечное существо. Оно скорчено, всё в морщинах и мяукает, как котенок. Это родился человек. Она, молодая мать, чувствует себя болезненно-счастливой. Она задыхается от счастья при этом первом крике, протягивает руки и замирает, а вокруг неё все плачут радостными слезами; ибо этот кусок живого существа, отделенный от неё, это продолжение рода, крови, сердца и души стариков, с трепетом взирающих на него.
Затем, вот два любовника, в первый раз очутившихся в объятьях друг друга в этой скинии жизни. Они трепещут и, полные восторга, чувствуют себя друг возле друга. И мало-помалу уста их сближаются. Этот божественный поцелуй сливает их, открывает рай земной, поет им о радостях жизни, всегда обещает, возвещает и предсказывает их. И их постель волнуется, как разбушевавшееся море, гнется и шепчет, кажется тоже живой, радостной, ибо на ней совершается безумная тайна любви. Что может быть более очаровательного и прекрасного в мире, как объятия, соединяющие два существа в одно, и в одно и то же мгновение внушающие им одну и ту же мысль, одно и то же желание и безумное счастье, нисходящее на них, как всепожирающий небесный огонь?
Помните стихи, что вы читали мне в прошлом году, какого-то старинного поэта, не знаю, какого, может быть, нежного Ронсора?
Et quand au lit nous serons
EntrelacИs, nous ferons
Les lascifs, selon les guises
Des amants qui librement
Pratiquent folБtrement
Sous les draps cent mignardises.
Я хотела бы вышить эти слова на балдахине моей кровати, откуда Пирам и Тизбея вечно глядят на меня своими вышитыми глазами.
И подумайте о смерти, мой друг, о всех, отдавших свой последний вздох Богу на этой кровати. Ибо она же служила могилою всех последних надежд, замкнувшейся дверью, после того, как она была широко открыта при вступлении в мир. Сколько воплей, отчаяния, страданий, страшной скорби, хрипения агонии!
Руки протягивались к призракам прошлого, уста призывали безвозвратно минувшее счастье! Какие конвульсии, хрипы, гримасы, искаженные рты, закатившиеся глаза в этой кровати, где я вам пишу, в течение трех веков, что она служит убежищем людям!
Кровать, согласитесь, это символ жизни; я пришла к этому выводу в эти три дня. Нет ничего прекрасного вне кровати.
Не есть ли сон лучшие наши минуты?
Но на ней и страдают! Она же — пристанище для больных, место страдания для изнуренного тела.
Кровать это — человек. Господь наш Иисус, чтобы показать, что в нем ничего не было человеческого, кажется, никогда не пользовался кроватью. Он родился на соломе и умер на кресте, предоставив таким, как мы, это ложе ночи и покоя.
И о чем еще не передумала я! Но у меня нет времени написать вам обо всем, да и не припомню всего. И, кроме того, я так уже устала, что сейчас уложу свои подушки, растянусь и немного усну. Придите ко мне завтра в три часа. Может, мне будет лучше, и я сумею доказать вам это.
Прощайте, мой друг. Вот вам мои руки для поцелуев; протягиваю вам также и губы».