Кровавая шутка (Шолом-Алейхем)/Часть первая. Глава 38. Возвращение

Кровавая шутка — Часть первая. Глава 38. Возвращение
автор Шолом-Алейхем (1859—1916)

Дата создания: 1912-1913. Источник: http://www.web-lit.net/writer/76/book/49971/aleyhem_sholom/krovavaya_shutka

Глава 38. Возвращение

Первым вернулся Сёмка. Его доставили с почетом: на извозчике, в сопровождении городового. Увидев Сёмку одного, Сарра обмерла.

— Сёмочка, Самуличка, Боже мой! А где же папа? Где Бетти? Где квартирант?

Каждый вопрос сопровождался поцелуем в щеку, в губы, в глаза. Сёмка еле вырвался из маминых рук.

— Ну довольно уже, мамочка, пусти меня, ты меня задушишь! — и Сёмка, жестикулируя, как большой, стал рассказывать.

Выйдя из дому, все сели на извозчиков. Они ехали на трех извозчиках. Папа отдельно, квартирант отдельно, а он с Бетти на третьем извозчике, причем тот человек в синих очках сидел рядом с Бетти, а он с двумя околоточными по бокам, против них. И так вот они ехали, ехали, еxали… Затем остановились, кликнув еще одного извозчика, и пересадили на него Сёмку с околоточными, а тот в синих очках с Бетти уехал в другую сторону. Сёмка опять ехал далеко, далеко… Наконец подъехали к большому каменному дому с ярко освещенными окнами. Сёмку ввели в отдельную комнату и посадили на длинную гладкую скамью. Его оставили одного, приказав спать. Но как спать без подушки?.. Сёмка посидел, посидел, а затем все-таки лег и лежал до тех пор, пока действительно не заснул… Сколько он спал — не знает, но когда он проснулся, было уже совсем светло. Около него стоял околоточный, не тот самый, а другой. Околоточный отвел Сёмку в большую комнату с царским портретом. Там сидел человек в больших усах и эполетах и еще один без усов, но вихрастый. Тот, что с эполетами расспрашивал Сёмку, а вихрастый записывал слово в слово. И когда он писал, у него трясся вихор. Спрашивали Сёмку решительно обо всем. Как его зовут, сколько ему лет, где он учится, и как папу зовут, и как маму зовут, и квартиранта. Все, все! Затем стали спрашивать: знает ли он Кириллиху, ее мужа. Знал ли он Володьку? В какие игры он с ним играл? И когда они играли в последний раз? Приходил ли Володька к ним домой? Давали ли ему у них в доме есть, пить, игрушки и т. д…

— Ну, а ты что сказал? — спросила мать, любуясь сыном.

— Что же я мог сказать? — ответил Сёмка, разводя руками. — Я сказал всю правду о себе и о Володьке. Сказал, что мы были товарищами, играли вместе, но друг к другу в дом не ходили, что папа его никогда и не видел. И что лучше всех его знал наш квартирант, потому что он с ним занимался. Ну, тогда стали спрашивать про Рабиновича.

— Ну-ну!

— Ну, ничего, я рассказал всю правду! Рассказал, что квартирант никогда бы и не узнал о Володьке, если бы я не рассказал сестре, что у Кириллихи есть сын, которого отец колотит, что Володька ходит в школу, но ему не с кем готовить уроки… А потом, когда сестра об этом рассказала Рабиновичу, он стал ходить к Володьке и готовить с ним уроки.

— И это все?

— Чего же ты еще хотела? Потом спрашивали, что Рабинович говорил о Володьке.

— Ну, а ты?

— Ну, я сказал, что квартирант очень хвалил Володьку, говорил, что он способный мальчик, что у него «еврейская голова» на плечаx…

Сарра, как ни была удручена, не могла не улыбнуться.

— Так и сказал: «еврейская голова»?

— Ну что я тебе, выдумывать стану? Потом спросили, о чем шептался Рабинович с папой перед пасхой. Что он делал в «подряде», где пекут мацу, и что мы ели за «сейдером».

— Что ели? — удивилась Сарра.

— Всё-всё спрашивали! И я сказал всю правду: что квартирант с папой совсем не шептался, что в «подряде» он помогал печь мацу, а за «сейдером» мы ели много вкусных вещей: мацу, хрен, картошку, рыбу, мясо, оладьи…

Сарра не могла больше сдержаться: обняла Сёмку и стала его целовать. Какой умница! Сёмка был очень доволен собой и вспоминал новые подробности допроса:

— Да, еще я забыл тебе сказать, что спрашивали про кровь.

— Про кровь, горе мне, какую кровь?

— Да про кровь, что мы сделали с кровью?

— С какой кровью?

— А я знаю? Я тебя спрашиваю, с какой кровью?

— Ну, что ж ты сказал?

— Что я мог сказать? Сказал, что не знаю, о какой крови они говорят.

— Ну а они?

— Они говорят: «Не бойся, мы никому не расскажем!»

— Ну а ты?

— Я сказал, что ничего не понимаю.

— Ну а они?

Сёмка рассердился, совсем как отец:

— «Они сказали». «Ты сказал». Это — бесконечная история. А я кушать хочу!

Сарра вскочила с места и побежала к шкафу. Но в этот момент вошел Давид. Сарра совсем растерялась. Что делать? Дать ли ребенку кушать, радоваться ли возвращению Давида или горевать о том, что Бетти еще не вернулась? Она еле проговорила:

— А где Бетти? И где квартирант?

— Как где? Разве их еще нет? — спросил Давид. — А я думал, что они давно дома…

---

Давид прибежал было домой в прекрасном настроении, но, узнав, что детей еще нет, остановился пришибленный.

Оправившись, Давид заговорил:

— Ну и ночь! Ну и утро! Не было печали, так черти накачали! Володька! Чигиринский! И во сне не снилось!

Он стал рассказывать. Досадно, что нет Бетти и Рабиновича. Тогда бы он рассказал все подробно. А теперь можно сокращать. С первой же минуты ареста, рассказывал Давид, он был так спокоен и хладнокровен, как будто вся история его ничуть не касалась. Он ведь знал, что все это ерунда, глупости, не стоит понюшки табаку.

— Чего вы от меня хотите? — спросил он, когда ему объяснили, в чем его подозревают. — Вам хочется непременно навязать мне убийство? Это вам не удастся! Никакого «ритуала» у нас нет! Вы сами его выдумали! А признаться в том, чего я не делал, вы меня не заставите! Это было возможно сто лет тому назад. А теперь есть, слава Богу, закон, суд и прокурор…

— Вы прокурора и законы оставьте в покое, — ответили ему. — Расскажите лучше, как был убит Чигиринский, пасынок вашего соседа.

— Какие соседи? Что за пасынок? — раскричался Давид. — Я понятия не имею ни о каких Володьках! Знать не знаю никаких Чигиринских! Оставьте меня в покое! Вы хотите посадить меня в тюрьму? Сажайте! Хотите затеять дело? Затевайте! Я ничего не боюсь, потому что моя совесть чиста! Я вам говорил и повторяю, что Володьки Чигиринского я никогда в глаза не видал! Я только знаю, что по соседству живет какой-то Кирилл и что у него был пасынок Володька.

— Ах, вы все-таки знаете, что на свете существовал Володька? — перебили его, думая поймать на слове.

— Конечно, знаю! Почему мне не знать? Подумаешь, какая честь! Я знаю, что этот Кирилл, напившись, избивал до полусмерти своего несчастного пасынка. А больше я ничего не знаю! Ни-че-го!

Тогда у Давида взяли подписку о невыезде и отпустили на свободу.

— Другой на моем месте, — хвастал Давид перед женой, — насиделся бы! И если я так легко отделался, то только благодаря моему умению держать себя с начальством, не дрожать перед полицией.

— Да-да, — сказала Сарра глядя в окно и хрустя пальцами, — ты, конечно, прав, что и говорить. Но почему это так долго нет Бетти? И почему держат Рабиновича?

— Кто тебе сказал, что его держат? — Давид храбрился, хотя сердце у него колотилось в груди от тревоги не столько за квартиранта, сколько за дочь.

— Я тебе сейчас все растолкую. О квартиранте вообще нечего беспокоиться, Человек он спокойный и хладнокровный, Он, может быть, уже ушел оттуда, но по дороге забежал в зубоврачебную школу или встретился с товарищами и заболтался…

— А Бетти?

— Начинается!.. Как ты думаешь, не сбегать ли мне к сестре? Авось они там?

— Ну что ты говоришь? — ответила Сарра. — Неужели ты допускаешь, что она, освободившись, побежит не домой, а к тетке…

Давид чувствует, что жена права, но все-таки возражает:

— Вот ты увидишь, я сейчас пойду к сестре и приведу Бетти! Что ты тогда скажешь?

— Что я скажу? Дай Бог!

Давид выбежал из дому, не зная, куда направиться. За ним следом выбежала Сарра. И так в течение всего дня несчастные родители бегали по всему городу. Побывали в самых неожиданных местах, обивали пороги всех полицейских участков и канцелярий, охрипли, расспрашивая…

К вечеру Шапиро узнали, что Рабиновича под усиленным конвоем перевели из участка в тюрьму.

О дочери никто ничего не знает…

— Где же Бетти?