В. Г. Белинский. Полное собрание сочинений.
Том 9. Статьи и рецензии 1845—1846.
М., Издательство Академии Наук СССР, 1955
82. Кочубей, генеральный судья. Историческая повесть Николая Сементовского. Санкт-Петербург. 1845. В тип. Морского кадетского корпуса. В 8-ю д. л., 377 стр.1
Посредственность хуже бездарности. Бездарность по крайней мере смешит читателя; посредственность наводит на него апатию. Это не сон, успокаивающий и освежающий, а тяжелая дремота, род какого-то оцепенения, слишком хорошо знакомого людям, которые обязаны читать всякий печатный вздор. Увы! пишущий эти строки читал "Кочубея, генерального судью и крепко сердился на него, зачем он погубил доброго Самуйловича, зачем позволял жене драть себя за чупрыну и целовал у ней за это руку, зачем подавал Петру Великому нелепо составленный донос на Мазепу: не делай он ничего этого, — и г. Сементовский не написал бы плохой повести, а я, несчастный рецензент, не прочел бы ее, не испытал бы в продолжение нескольких часов давления кошемара, не спал бы с открытыми глазами и не думал бы с ужасом, что читаемое мною в книге есть мой собственный бред от начинающейся горячки… О Кочубей! ты дважды страдалец: раз погиб ты от Мазепы, другой — от г. Сементовского… Но я-то, за что же я погибаю тут? Ведь я невинен в гибели Самуиловича, я не делал доноса на Мазепу, я вообще не люблю никаких доносов, даже литературных, которые считаются самыми невинными, считаются даже особенным родом литературы, долженствующим заменить собою вышедшую из употребления дидактическую поэзию… И ничего, ничего для моего вознаграждения за прочтение книги в 8-ю долю листа, в 377 страниц! Я даже ни разу не засмеялся при живописных описаниях, как madame Кочубей таскала своего мужа за чупрыну, а он благодарил ее за науку… Одно только место поразило меня, но не как факт поэзии, а как факт славянофильской цивилизации, славянофильских нравов: это описание, как Любонко Кочубей свою доню Мотренъку стегала… нет бишь — катовала казацкою нагайкою по спине и по прочему…. Во всем остальном ничто не заняло меня, — ни Юлия, которая сделала Мазепу набожным и кротким (я счел это за сказку и притом довольно вздорную), ни высокий слог описаний утренней и вечерней погоды, которыми начинается каждая глава этой повести, — щоб ей лышечко! — ни низкий слог казацких разговоров — враг бы побрал их душу! Я никак не мог понять, о чем; и зачем толкуют эти люди; мне даже казалось, что это не люди, а марионетки, плохо вырезанные из картона и еще хуже размалеванные… Может быть, в этом случае виноват не сочинитель, а дремота и зевота, с какими я услаждал себя чтением этой несравненной исторической повести; но кто же нагнал на меня эту дремоту, если не сам сочинитель, г. Сементовский? Бог ему судья!..2
1. «Отеч. записка» 1845, т. XLIII, № 12 (ценз. разр. 30/XI, отд. VI, стр. 97—98. Без подписи.
2. Н. М. Сементовский был для Белинского человеком враждебного лагеря, так как он деятельно сотрудничал главным образом в «Маяке» и «Москвитянине», а также в «Иллюстрации» Н. В. Кукольника. Роман «Кочубей» впервые был напечатан в «Маяке», где носил название «Мазепа».