Конфуцинаство и Таосизм (Дуглас)/ДО

Конфуцинаство и Таосизм
авторъ Роберт Дуглас, пер. Л. Б. Хавкина

Оригинал: англ. Confucianism and Taoism: Non Christian Religious Systems, опубл.: 1900. — Источникъ: az.lib.ru • Переводъ съ англійскаго Л. Б. Хавкиной.
Подъ редакціей и со вступительной статьей профессора А. Н. Краснова.

БЕТТАНИ и ДУГЛАСЪ. ВЕЛИКІЯ РЕЛИГІИ ВОСТОКА Переводъ съ англійскаго Л. Б. Хавкиной. Подъ редакціей и со вступительной статьей профессора А. Н. Краснова. Типографія Товарищества И. Д. Сытина, Валовая ул., свой д. МОСКВА. — 1899.

ВЕЛИКІЯ РЕЛИГІИ ВОСТОКА. Часть II.

ДУГЛАСЪ. — КОНФУЦІАНСТВО И ТАОИЗМЪ.

(Confucianism and Taoism: Non Christian Religious Systems 1900)

БИБЛІОГРАфИЧЕСКІЙ УКАЗАТЕЛЬ
ГЛАВНѢЙШИХЪ КНИГЪ И СТАТЕЙ
ПО ИСТОРІИ РЕЛИГІЙ ДАЛЬНЯГО ВОСТОКА.

Исторія религій вообще.

Мензисъ. Исторія религій. Перев. съ англ. С.-Пб. 1897. Изд, Павленкова. Ц. 1 р.

Мюллеръ, М. Религія, какъ предметъ сравнительнаго изученія. Харьк. 1887.

Хрисанфъ, арх. Религіи древняго міра.

Шантепи де-ля-Соссей. Иллюстрированная исторія религій. Перев. съ нѣм. Москва 1898. Изд. магаз. «Книжное дѣло». Ц. 5 р. 50 к.

Réville, А. Histoire des religions. Paris. Librairie Fischbacher. 1883—1889.

Revue de l’hlsioire des religions, publiée sous la direction de M. Maurice Vernes avec le concours de M. M. А. Barth, А. Bouché-Leclercq, P. Decharme, St. Guyard, G. Maspero, С. P. Tiele etc. Paris. Ernest Leroux. 1880— 83. Pr. 100 francs.

Sirauss v. Y und.Torney. Essays zur allgemeinen Religionswissenschaft. 1879.

Tiele, С. P. Manuel de l’histoire des religions. Esquisse d’uno histoire de la religion jusqu’au triomphe des religions universalistes. Traduit du hollandais par M. Vernes. Paris. Ern. Leroux. 1885.

Vé;ron. Histoire naturelle des religions. Paris 1885. 7 fr.

См. также: Каррьеръ. Искусство въ связи съ общимъ развитіемъ культуры и идеалы человѣчества. Москва 1870. — Коршъ. Всеобщая исторія литературы, т. I. — Вейсъ. Внѣшній бытъ народовъ древняго міра, т. I. М. 1873. — Сочиненія по всеобщей исторіи Беккера, Вебера, Іегера, Масперо, Петрова, Шлоссера и др.; сочиненія по исторіи культуры: Кольба, Лаббока, Липперта, Тайлора и др.

Ведаизмъ и браманизмъ.

Багуатъ Гета или бесѣды Кришны съ Аржуномъ. Съ примѣчаніями, переведенными съ подлинника, писаннаго на древнемъ браманскомъ языкѣ (санскритѣ), на англійскій, а съ сего на россійскій языкъ. Тип. Н. И. Новикова. М. 1788 г. (Библіографическая рѣдкость).

Бартъ. Религіи Индіи. Перев. съ франц. М. 1897. Изд. «Р. Мысли». Ц. 1 р.

Бидпай и Локманъ. Индійскія басни и сказки. Переведены на турецкій языкъ Али-Челеб-Бен-Сали. Начало перевода на французскій языкъ сдѣлано М. Галландомъ и окончено Кардономъ. Русскій переводъ обработалъ В. М. Кіевъ 1876 г.

Веды. Восемь гимновъ Ригъ-Веды. Переводъ Н. Крушевскаго, Казань 1879.

Калидаса. Сакунтала. Индійская драма. Перев. съ санскритскаго Путяты. М. 1879.

— То же. Переводъ С. Эйгесъ. Изд. Суворина. С.-Пб. 1895. Ц. 25 к.

— То же. Переложеніе Маракуева. М. 1883 г. Ц. 8 к.

Каррьеръ. М. Искусство въ связи съ общимъ развитіемъ культуры. М. 1870. T. I.

Коссовичъ, И. Сундъ и Упесундъ. Эпизодъ изъ Магабгараты. «Москвитянинъ» 1844 г., ч, I, кн. 2.

— Торжество свѣтлой мысли. Драма Кришны Мишры. «Моск. сборы.» 1847.

— Сказаніе о Вядъягарѣ Джимутаваганѣ. Повѣсть Сомадева-Бгатты. М. 1847.

— Сказаніе о Джувѣ. (Изъ Багавата Пураны). М. 1848.

— О характеристикѣ древне-индійской цивилизаціи и развитіи санскритской литературы. И. М. Н. Пр. 1859 г., ч. СІИ.

— О санскритскомъ эпосѣ. «Р. Бес.» I860, кн. 6 и 8.

Миллеръ, Вс. Асвины-діоскуры. М. 1876.

Миллеръ, О. Поэзія древней Индіи. «И. Мин. Н. Пр.» 1856. № 8.

Минаевъ, И. П. Новые факты относительно связи древней Индіи съ Западомъ. «И. М. Нар. Пр.» 1870, № 8.

— Очерки важнѣйшихъ памятниковъ санскритской литературы. Всеоб. исторія литературы Корша, т. 1, ч. 1.

— Индійскія сказки, собранныя въ Камаонѣ. С.-Пб. 1877 г.

— Индійскія сказки. «И. М. Н. Пр.» 1874, № 11; 1876, №№ 2, 4 и 5.

— Сказки и легенды. Ученыя Записки истор. -фил. Факультета. С.-Пб. 1876 г.

Наль и Дамаянти. Индійская повѣсть, отрывокъ изъ Магабгараты. Перев. В. Жуковскаго. Полн. собр. соч., т. III.

— То же. Пер. И. Коссовича. М. 1851—62. Ц. 2 р.

— То же. Сокр. переложеніе. Изд. Маракуева, М. 1883 г. Ц. 10 к.

Овсяннико-Куликовскій, Д. И. проф. Разборъ ведійскаго миѳа о соколѣ, принесшемъ цвѣтокъ Сомы. М. 1882.

— Культъ божества Сомы въ древней Индіи въ эпоху Ведъ. Одесса 1884.

— Къ вопросу о быкѣ въ религіозныхъ представленіяхъ древняго Востока. Одесса 1885.

— Къ исторіи культа огня у индусовъ въ эпоху Ведъ. Одесса. 1887.

— Ведійскіе этюды. Индра. «Ж. Мин. Н. Пр.» 1891, 3.

— Религія индусовъ въ эпоху Ведъ. «В. Евр.» 1892, 4—5.

— Ведійскіе этюды. Сыны Адитій. «Ж. М. Нар. Пр.» 1892, 12.

— Зачатки философскаго сознанія у древнихъ индусовъ. «Русское Богатство» 1884, 7.

Отрывки изъ Упанишадъ и Веданты. «Вопр. Филос. и псих.» 1896, 1.

Сборникъ восточныхъ разсказовъ, легендъ и сказаній. С.-Пб. 1895, ц. 1 р. 50 к.

Фулье. Исторія философіи. Пер. Николаева. Отрывки изъ сочиненій древнихъ философовъ. М. 1894 г.

Хрисанфъ. Религіи древняго міра, т. I.

Шевыревъ С. Исторія поэзіи. Чтенія въ московскомъ университетѣ. T. I. Исторія поэзіи индійцевъ и евреевъ, съ приложеніемъ двухъ вступительныхъ чтеній о характерѣ образованія и поэзіи главныхъ народовъ Западпой Европы. С.-Пб. Изд. 2-е. 1887 г.

Bergaigne. La religion védique, Paris 1878—83.

Cox, G. W. The mythology of the aryan nations.

Grätz. Geschichte der Inder von den ältesten Zeiten.

Hillebrandt, А. Varuna und Mitra. Breslau 1877.

Kaeggi. Der Rigveda, die ältesto Literatur der Inder. Leipz. 1881.

Lassen. Indische Alterthumskunde.

Ludwig, А. Der Rigveda zum ersten Male vollständig ins Deutsche übersetzt mit Commentar und Einleitung. Prag 1876—1883.

— Die philosophischen und religiösen Anschauungen des Veda in ihrer Entwickelung. Pr. 1875.

Müller, M. History of ancient sanscrit literature. Lond. 1859.

— Hibbert Lectures.

— Lectures on the origin and growth of religion.

— Rigveda Sanhita translated and explained. Lond. 1869.

— Sacred Books of the East.

Muir, I. Original sanscrit texts. Lond. 1872.

Oldenberg. Die Hymnen des Rigveda. Berl. 1888.

Pisehel und Geldner. Vedische Studien. Stuttgart 1889.

Roth, R. Zur Litter а tur und Geschichte des Veda. Stuttgart 1846.

Weber. Indische Literaturgeschichte.

Williams Monier. Indian Wisdom.

Wilson, H. H. Works.

Индуизмъ.

Johnson, I. Oriental religions of India.

Hunter. Imperial Gazetoer of India, vol. VI.

Ward. View of the History, Religion and Literature of the Hindus. 1818. Wilkins, W. I. Modern Hinduism.

— Hindu Mythology, Vedic and Puranic.

Williams Monier. Hinduism.

— Religion’s thought and life of India.

— Indian Wisdom.

Буддизмъ.

Арнольдъ Эдвинъ. Свѣтъ Азіи. Поэма. Пер. Анненской (прозаич.) подъ ред. и съ примѣчаніями В. Лесевича. 2-е изданіе. С.-Пб, 1893.

— Свѣтило Азіи. Переводъ Федорова (стихотвор.). С.-Пб. 1891.

Бартъ. Религіи Индіи. М. 1897.

Буддизмъ въ наукѣ. «Отеч. Зап.» 1843 г., 31.

Буддизмъ и его принципы. С.-Пб. 1891.

Васильевъ, В. Л. О нѣкоторыхъ книгахъ, относящихся къ исторіи буддизма, въ библіотекѣ казанскаго университета. «Уч. Зап. Импер. Акад. Наукъ», т. III. 1855.

— Буддизмъ, его догматы, исторія и литература. С.-Пб. 1857—1869. (Ч. I. — Общее обозрѣніе. Ч. И не вышла въ свѣтъ. Ч. III. — Исторія буддизма въ Индіи).

— Религіи Востока. «Ж. М. Н. Пр.» 1872, № 6.

Гусевъ, А. Нравственный идеалъ буддизма въ отношеніи къ христіанству «Православн. Собесѣдн.» 1875, I.

Каленовъ, Л. А. Будда, поэма. М. 1885.

Карма. Буддійская сказка. Перев. съ предисловіемъ гр. Льва Толстого. Соч. Л. Н. Толстого, т. XIII.

Карягинъ, K. М. Сакіа-Муни (Будда), его жизнь и философская дѣятельность. Изд. Павленкова. С.-Пб. 1891. Ц. 25 к.

Киплингъ, Р. Чудо Пуранъ Багата. Разсказы. Перев. съ примѣч. С. Ольденбурга. «Міръ Божій» 1897.

Леонардовъ, Н. Краткое изложеніе ученія Будды, составляющаго индій" скую религію. Кіевъ 1889.

Лесевичъ, В. Этюды и очерки. С.-Пб. 1886.

— Буддійскій нравственный типъ. «Сѣв. Вѣстн.» 1886, № 5.

— Новѣйшія движенія въ буддизмѣ, поддерживаемыя и распространяемыя европейцами. «Рус. Мысль» 1887, № 8.

— Буддійскій катехизисъ.

— Цейлонъ и буддисты.

— Религіозная свобода по эдиктамъ царя Асоки Великаго. «Вопросы философіи и Психологіи» 1889, № 1.

Лядовъ, В. Буддизмъ. «Разсвѣтъ» 1860, № 6.

Минаевъ, И. Пратимокшасутра,. буддійскій служебникъ. Приложеніе къ XVI т. Записокъ Императорской Академіи Наукъ. 1869.

— Нѣсколько разсказовъ о перерожденіяхъ Будды. «Ж. М. Н. Пр.» 1871,16 11.

— Нѣсколько словъ о буддійскихъ джатакахъ. «Ж. Мин. Нар. Просв.» 1872, № 6.

— Буддизмъ. Матеріалы и изслѣдованія. С.-Пб. 1887.

— Очерки Цейлона и Индіи. II ч. С.-Пб. 1878.

— Спасеніе по ученію позднѣйшихъ буддистовъ. С.-Пб. 1890.

— Пересказы нѣкоторыхъ неизданныхъ джатакъ палійскаго канона. (Изъ бумагъ, оставшихся послѣ смерти автора). «Живая Старина», изданіе Императорскаго Географ. Общества. 1891, вып. 3 и 4.

Нилъ, архіепископъ. Буддизмъ, разсматриваемый по отношенію къ послѣ. дователямъ его, обитающимъ въ Сибири. С.-Пб. 1858.

Ольденбергъ, Г. Будда, его жизнь, ученіе и община. Пер. съ нѣм. П. Николаева. 3-е изд. М. 1898.

Ольденбургъ, С. Буддійскій сборникъ «Гирлянда джатакъ». «Зап. Восточн. Отдѣл. Импер. Русск. Археологич. Общества», т. VII, 1892.

— Буддійскія легенды, ч. I. С.-Пб. 1894.

Подгорбунскій. Воззрѣнія буддійской священной литературы на женщину. «Изв. Импер. Русск. Геогр. Общ.», т. XXIV, 1893.

Потанинъ, Г. Коллекція буддійскихъ храмовыхъ предметовъ въ Пекинѣ. «Изв. Импер. Русск. Геогр. Общ.», т. XXIV, 1893.

Сто великихъ людей. Кн. I. Зороастръ, Будда, Конфуцій; Магометъ. Изд. Суворина. С.-Пб. 1894. Ц. 20 к.

Труды пекинскаго миссіонерскаго общества. Жизнеописаніе Будды, о. Палланія.

Тэнъ, И. Критическіе опыты. Буддизмъ и др. Пер. подъ редакціей Чуйко. С.-Пб. 1869. Ц. 1 р. 75 к.

Хрисанфъ. Религіи древняго міра, т. I.

Шюре. Сакіа Муни, древній мудрецъ. Легенды о Буддѣ. Популярно-научная библіотека Маракуева. М. 1898. Ц. 20 к.

А Catena of huddhist scriptures. London 1871.

Alabaster. The modern Buddhism. Lond. 1870.

Barthélemy Saint-Hilaire. Le Bouddha et за religion. 2-me éd. Paris 1862. Bastlen, Ad. Die Völker des östlichen Asien. Iena 1868.

Beal, S. Texts from the Buddhist canon. Lond. 1878.

— The romantic legend of Sakya Buddha. Lond. 1875.

— The Fo-Sho-hing-tsan-king, а life of Buddha. Oxford 1883.

— Outline of Buddhism from Chinese sources. Lond. 1870.

— Buddhism in China. Lond. 1884.

Brlgandet, P. Vie ou légende de Gaudama, le Bouddha des Birmans, traduit par V. Gauvain. Paris 1878.

Burnouf, Eug. Introduction à l’histoire da bouddhisme indien. 2-me éd. Paris 1876.

— Le Lotus de la Bonne Loi. Paris 1852.

Copleston, Reginald Stephen. Buddhism primitive and present in Ceylon and Magadha. 1892.

Cunningham, Al. Inscriptions of Asoka. Lond. 1877.

Die innere Verwandschaft buddhistischer und christlicher Lehren. Leipzig 1891. Doctrines des bouddhistes snr le Nirvana. Paris 1864.

Edkins. Religion in China.

— Chinese Buddhism.

Eitet. Buddhism. Hongkong 1884.

Féer, Léon. Etudes bouddhiques. 1-re série. Paris 1870.

— 2-me série. L’ami de la vertu et l’amitié de la vertu. 1873.

— 3-me série. La piété filialo.

Geschichte dos Buddhismus in Indien. С.-П6. 1869.

Hardy, Edm. Der Buddhismus nach älteren Paliwerken dargestellt. 1890.

Hardy, Spence. А Manual of Buddhism in its modern development translated from the Singhalese. Lond. 1860.

— Eastern Monachism. Lend.. 1860.

— The legends and theories of the buddhista. Lond. 1866.

Julien, Stan. Voyage des pélerins bouddhistes, Paris 1853—1858.

Kern. Der Buddha und seine Geschichte. Leipzig 1882—1884.

Köppen. Die Religion des Buddha und ihre Entstehung. Berlin 1859.

Lénard. La philosophie orientale.

Lyall. Asiatic studies.

Obry, I. F. Du Nirvana bouddhique.

Rhys, Davids T. W. Hibbert Lectures on some points in the History of Indian Buddhism. Lond. 1881.

— Buddhism, а sketch of the life and teachings of Gautama Buddha. Lond. 1877.

— The Buddhist doctrine of the Nirvana. Contemporary Review 1877, 1.

— Buddihsm. 1890.

Schielfner, А. Târanâtha’s Geschichte des Buddhismus in Indien, aus dem Tibet. Petersburg 1869.

Schott, W. Zur Literatur des chinesischen Buddhismus. Berl. 1873.

— Geschichte des chinesischen Buddhismus. Berl. 1874.

Sénart. Essai sur la légende du Bouddha, son caractère et ses origines. Paris 1875.

Turnour. The Mahawanso translated. Colombo 1836.

Weber, А. Indische Skizzen. Berlin 1862.

Wurm. Der Buddhismus. 1880.

Джайнизмъ.

Encyclopaedia Britannica. Jaino.

Imperial Gazetoer of India.

Sacred Books of the East, vol. XXII.

Statistical account of Bengal.

Stevenson, I. The Kalpa Sutra and Nana Tatva, translated from the Magadhi. Lond. 1848.

Weber, А. Ein Fragment der Bhagavati. Akad. der Wissenschaften in Berlin; 26/x 1865, 12/vii 1866.

Ламаизмъ.

Бичуринъ, о. Іакинѳъ. Исторія Тибета и Хухунора съ 2282 г. до P. X. и до 1227 г. по P. X. С.-Пб. 1833.

Кирилловъ, H. В. Современное значеніе тибетской медицины, какъ части ламайской доктрины. Докладъ, сдѣланный въ общемъ собраніи Восточно-Сибирскаго Отдѣла Импер. Русск. Геогр. Общества въ г. Иркутскѣ. «Вѣстн. Обществ. гигіены, судебной и практической медицины» 1892, №№ 7 и 8, и отдѣльный оттискъ.

Мэy-гу-ю-му-цзы. Записки о монгольскихъ кочевникахъ. С.-Пб. 1895.

Обручевъ, В. А. Попытка W. Bochkhill’я проникнуть въ Лассу. «Изв. Импер. Геогр. Общ.», т. XXXI, 1890, № 1.

Позднѣевъ, А. Поѣздка по Монголіи въ 1892—93 гг. «Изв. Импер. Геогр. Общ.», т. XXX, 1894.

— Очерки быта монгольскихъ монастырей. Изд. Импер. Русск. Геогр. Общества.

— Монголія и монголы. С.-Пб. 1897.

Потанинъ, Г. Н. Очерки сѣверо-западной Монголіи. С.-Пб. 1881—83 г. 4 т.

— Монгольскія легенды о монастырѣ Эрдени-Цзу. «Живая Старина». Изд. Имп. Геогр. Общ. Вып. III, 1891 г.

— Тангутско-тибетская окраина Китая и центральная Монголія. Путешествіе въ І884—86 г. С.-Пб. 1893. Ц. за 2 т. 12 р.

— Труды тибетской экспедиціи 1889—90 гг. С.-Пб. 1895. Изд. Имп. Р. Геогр. Общ.

Шади-Куръ. Собраніе монгольскихъ сказокъ. Перев. съ монгольскаго яз. на русскій ламы Галсана Гомбоева. Съ предисловіемъ академика Шифнера. Этнографич. сборникъ.

Schlefner. Eine tibet. Lebensbeschreibung Sakiamunis. С.-Пб. 1849. Schlagintweti Buddism in Tibet. Leipzig 1862.

Wаddes, А. The Buddhism of Tibet or Lamaism with its mystic cults, symbolism and mythology and its relation to Indian Buddhism. London 1895.

Конфуціанство и таоизмъ.

Бичуринъ, о. Іоакинѳъ. Китай въ гражданскомъ и нравственномъ отношеніяхъ.

Васильевъ, В. П. Очеркъ исторіи китайскій литературы. Всеобщ. исторія литературы Корша, т. I, ч. 1.

— Матеріалы по исторіи китайской литературы. Лекціи, читанныя въ петербургскомъ университетѣ. С.-Пб. 1888.

— Исторія и древности восточной части средней Азіи съ X в. по XIII вѣкъ. 1861.

— О движеніи магометанства въ Китаѣ. 1867.

— Религіи Востока. Конфуціанство, буддизмъ и даосизмъ. С.-Пб. 1873. (Изданіе распродано).

Георгіевскій, С. Первый періодъ китайской цивилизаціи. С.-Пб. 1885.

— Анализъ іероглифической письменности китайцевъ, какъ отражающей въ себѣ исторію жизни древняго китайскаго населенія. С.-Пб. 1889.

— Принципы жизни Китая. С.-Пб. 1838. Изд. Панафидина. Цѣна 2 р. 50 к.

— Важность изученія Китая. С.-Пб. 1890.

— Два изслѣдованія Китайской имперіи. «В. E.» 1887, № 8,

— Миѳическія воззрѣнія и миѳы китайцевъ. «Р. Об.» 1891, № 10 и 11.

Грумъ-Гржимайло, Г. Е. Описаніе путешествія въ западный Китай. С.-Пб. 1896.

Изреченія китайской мудрости. Изъ книги Та-Хіо (Великая наука), изъ книги Чунгъ-Юнгъ (Неизмѣнность въ серединѣ), изъ книги Лунъ-Ю (Бесѣды мудрецовъ), изъ книги Менъ-Тсе (Менція), Перев. Д. Мережковскаго. «В. Ин. Лит.» 1895.

Каррьеръ, М. Искусство въ связи съ общимъ развитіемъ культуры, т. I. М. 1870.

Карагинъ, И. Л. Конфуцій, его жизнь и философская дѣятельность. Біографич. очеркъ. Изд. Павленкова. С.-Пб. 1891. Ц. 25 к.

Комисси, Д. Лао-Цзы. «Вопр. Фил. и Псих.» 1893. 3.

Комфуціева лѣтопись Чунъ-Цу. Переводъ Н. Монастырева. С.-Пб. 1876 г.

Конфуцій. Середина и постоянство. Перев. съ китайскаго Д. Комисси. «Вопр. Филос. и Псих.» 1895, 4.

Коростомцъ, И. Китайцы и ихъ цивилизація. Изд. М. М. Ледерле. С.-Пб. 1897 г. Ц. 4 р.

Лао-Цзы. Тао-те-Кингъ. Пер. съ китайскаго Д. Конисси "Вопр. Филос. и Псих.* 1894, 3.

— То же. Москва 1891. Ц. 40 к.

Пасецкій. Путешествіе въ Китай. 2 тома. Изд. 2-е. М. 1882.

Симонъ, Жюль. Срединное царство. Основы китайской цивилизаціи. С.-Пб. 1886 г.

Сто великихъ людей. Кн. 1. Зороастръ, Будда, Конфуцій, Магометъ. Изд. Суворина. С.-Пб. 1894. Ц. 20 к.

Balfour. Taoist texts.

Edkins, J. Religion in China. 2 ed. 1878.

Faber, Ernst. Lebrbegriff des Confucius, bond. Trubner. 1872.

— Quellen zum Confucius und dem Confucianismus. bond. Trubner. 1873.

Gabelenz, G. von. Confucius und seine Lebre. 1888.

Gützlaff. Geschichte des chinesischen Reichs, herausgegeben von K. F. Neumann. Stuttgard 1847.

Happel, Jul. Die altchinosische Reichsreligion. Leipz. 1881.

Haug Martin. Confucius, der Weise China’s. Berlin 1880.

Julien Stanislas. Lao Tseu Tao-té-king, le livre de la Voie et de la Vertu, Paris 1842.

— Le livre des récompenses ot des peines. Paris 1835.

— Contes et apologues indiens suivis de fables et de poésies chinoises. 2 v. Paris 1860.

Käuffer, J. Geschichte von Ost-Asien. Leipz. 1858—60.

Legge, James. The Chinese classics with а translation, critical and exegetical notes, Prolegomena and copious indexes. Hong-Kong and London 1861—1875.

— The religions of China. Lond. 1880.

— Confucius. Encyclopaedia Britannica.

— The sacred books of China. Oxford 1879—1882.

Pauthler. Les livres sacrés de l’Orient. Paris 1840.

— L’Univers. La Chine.

Pfitzmayor. Die Lцsung der Leichname und S chwerten, ein Beitrag zur Kenntniss des Taoglaubens. Wien 1870.

— Die Taolehre. Wien 1870.

Plath, I. H. Die Religion and der Cultus der alten Chinesen. München 1862.

— Confucius und seiner Schüler Leben und Lehren 1867—1874.

— Chronologische Grundlage der alten chinesischen Geschichte. Sitzungen der Bayerischen Akademie 1867, 111.

— Ueber die Quellen des alten chinesischen Geschichte. Ibid. 1870, 1.

— China vor 4000 Jahren. Ibid. 1869, I, 2, 3, II, 1.

— Ueber Schule und Unterricht bei alten Chinesen. Ibid. 1868, II.

Rémusat. Abel. Mémoire sur la vie et les opinions de Lao-Tseu. 1820.

— Le livre des récompenses et des peines traduit. Paris 1816.

Réville, А. La religion chinoise. 2 v. Paris. Libr. Fischbacher, 1889; P г. 12 fr.

Rotermund, W. Die Ethik Lao-tsé's mit besonderer Bezugnahme auf die buddhistische Moral Gotha 1874.

Schott, W. Lun-yu übefsotzt. Halle und Berlin 1829—1832.

Шинтоизмъ.

Griffis, W. E. The Mikado’s empire. New-York 1890.

— The religions of Japan. New-York 1895.

Маздеизмъ и парсизмъ.

Диллонъ, Э. Дуализмъ въ Авестѣ. С.-Пб. 1880.

Залеманъ, К. Очеркъ исторіи древне-персидской или иранской литературы. Всеобщ. исторія Корша. T. I, ч. 1.

Darmosteter, James. The Zend-Avesta translated. Oxford 1880—1883.

— Etudes sur l’Avesta. Paris 1883.

Dillon, E. Notice critique sur le Zend-Avesta. 1880.

— А vesta, das heilige Buch des Zoroastrismus. 1885.

— The home and age of the Avesta. 1887,

Dosabhai Framjа Karaka. History of the Parsis. Lond. 1884.

Geiger. Civilisation of tbe eastern Iranians; transl. by Dastur. L. 1886.

Haug, M. Essays on the sacred language, writings and religion of the Parsis. Lond. 1884.

Houtam Schindler. Die Parsen in Persien, ihre Sprache und einige ihrer Gebräu che. Zeitschrift d. deutsch. Morgenländ. Gesellschaft. 1882, t. XXXVI.

Hovelacque. L’Avesta, Zoroastre et le Mazdéisme. Paris 1878.

Justi. Geschichte des alten Persiens. Berl 1879.

— Geschichte der orientalischen Völker im Alterthum. Berl. 1884.

Müller, F. Zend-Studien. Wien 1863,

Navalkar. An inquiry into the Parsee religion. Bombay 1879.

Rhode. Die heilige Sage und das Religionssystem des Zendvolks. Francf. 1820.

Spiegel, F. Iranische Alterthumskunde. Leifz. 1871—78. 3 Bände.

— Avesta aus dem Grundtext ьbersetzt. Leipz. 1852—63.

— Einleitung in die traditionelle Literatur des Parsen. Leipz. 1856—60.

Williams, M. Modern India and the Indians. Leipz. 1887. 4 ed.

Wilson, H. The Parsee religion as contained in the Zend-Avesta. Bombay 1843.

Windlschmann. Zoroastrische Studien, herausgegeben von Spiegel. Berl. 1863.

ОГЛАВЛЕНІЕ

ДУГЛАСЪ, Р. — КОНФУЦІАНСТВО и ТАОИЗМЪ.

I. Конфуціанство.

Глава I. Введеніе

II. Біографія Конфуція

III. Ученіе Конфуція

IV. Какъ воспитать изъ себя высшаго человѣка

V. Управленіе государствомъ

VI. Второстепенныя поученія Конфуція

VII. Менцій

VIII. Современное конфуціанство

II. Таоизмъ.

Глава I. Введеніе

II. Тао-те-Кингъ

III. Тао-те-Кингъ. (Продолженіе)

IV. Лей-Цзы и Чуангъ-Цзы

V. Позднѣйшій таоизмъ

VI. Книга Наградъ и Наказаній

VII. Книга Тайныхъ Благословеній

VIII. Таоистскія божества

Приложеніе:

Библіографія по исторіи религій Востока

КОНФУЦІАНСТВО.

ГЛАВА I.

Введеніе.

Конфуцій не былъ оригинальнымъ мыслителемъ и, по собственному выраженію, лишь «передалъ, а не создалъ» свое ученіе. Поэтому, чтобы понять смыслъ и значеніе его проповѣди, необходимо заглянуть въ древнюю исторію китайскаго народа и познакомиться съ источниками, откуда мудрецъ почерпнулъ свое вдохновеніе.

Согласно древнѣйшимъ, дошедшимъ до насъ преданіямъ, китайцы составляли небольшое племя, которое кочевало въ дѣвственныхъ лѣсахъ, покрывавшихъ территорію нынѣшней провинціи Шанси. О томъ, что они были пришельцами въ этой странѣ, а не туземцами, достаточно свидѣтельствуютъ какъ ихъ этническія особенности, такъ и показанія китайскихъ историковъ.

Существуетъ нѣсколько теорій о происхожденіи этой расы, но до сихъ поръ еще не собрано достаточно данныхъ, чтобы остановиться на какой-либо изъ нихъ. Мы знаемъ только, что въ какой-то отдаленный періодъ сѣдой старины они изъ западной Азіи передвинулись на востокъ; шли они, вѣроятно, вдоль южныхъ склоновъ Тянь-Шаня, пока не достигли сѣвернаго изгиба Желтой рѣки подъ 41° широты. Затѣмъ, послѣ продолжительнаго странствованія по Монгольской пустынѣ, они пришли въ богатую, плодоносную страну, гдѣ эмигранту почти не приходилось затрачивать труда на обработку почвы. Разрыхливъ немного ея поверхность и посѣявъ зерно, онъ получалъ богатѣйшую жатву, а влага, задерживаемая лѣсистыми горами, орошала ниву въ видѣ правильныхъ и умѣренныхъ дождей.

Этотъ «садъ Китая», какъ его называли, былъ первымъ жилищемъ китайцевъ въ «Срединной Имперіи». Не безъ труда завладѣли они страною. Подобно древнимъ израильтянамъ, они нашли землю, текущую молокомъ и медомъ, но и имъ также пришлось шагъ за шагомъ отвоевывать ее у заселявшихъ ее народовъ. Однако, такъ называемыя Сѣверная, Южная, Восточная и Западная Орды со своимъ примитивнымъ оружіемъ и отсутствіемъ единенія не могли устоять передъ болѣе цивилизованными и болѣе дисциплинированными китайцами, и, по мѣрѣ того, какъ послѣдніе подвигались къ долинамъ, варвары отступали въ горы. Тѣмъ не менѣе, въ виду близости враговъ, необходимы были нѣкоторые предосторожности, и въ то время, какъ главный корпусъ подвигался впередъ, на стратегическихъ пунктахъ по его пути устраивались колоніи подъ начальствомъ вождей, или «пастырей людскихъ», какъ ихъ называетъ Менцій.

Преданія о событіяхъ этой отдаленной эпохи никакъ нельзя считать за достовѣрные факты; только со времени царствованія Яо (2356 г. до P. X.) чистѣйшій миѳъ смѣняется исторіей, хотя еще весьма сомнительною. Съ этого-то момента начинаетъ "свое изложеніе Шу-Кингъ^[1], или Книга Исторіи, изданная Конфуціемъ. «Къ древности, — пишетъ онъ, — былъ императоръ Яо, премудрый, разумный, совершенный и глубокомысленный». И если принять на вѣру данный Конфуціемъ очеркъ этого царствованія, то приведенная выше характеристика нисколько не преувеличена. Первою заботой Яо было выдвинуть на государственныя должности людей способныхъ и добродѣтельныхъ. Ему удалось соединить и согласовать безчисленное множество мелкихъ княжествъ, входившихъ въ составъ имперіи, и совершенно преобразовать народъ. Онъ поручилъ астрономамъ вычислить и начертить ходъ солнца, луны и звѣздъ, затѣмъ опредѣлилъ протяженіе года и его временъ я ввелъ промежуточные мѣсяцы; его календарь до сихъ поръ принятъ въ Китаѣ^[2].

Послѣ смерти Яо, престолъ унаслѣдовалъ его соправитель Шунъ. Какъ и Яо, онъ былъ государь «глубокомысленный, мудрый, совершенный и разсудительный, кроткій, почтительный и вполнѣ искренній. Слава объ его таинственныхъ добродѣтеляхъ дошла до Неба, и ему предназначено было вступить на престолъ». Раньше всего онъ усовершенствовалъ астрономическія вычисленія, сдѣланныя при Яо, а потомъ всенародно принесъ жертву Шангъ-ти, Верховному Владыкѣ, или Богу. «Затѣмъ, — гласитъ Шу-Кингъ, — онъ принесъ Шангъ-ти особую жертву, хотя по обычной формѣ; въ чистотѣ и уваженіи принесъ жертву шести Почетнымъ Существамъ; принесъ должную жертву горамъ и рѣкамъ и поклонился всему сонму духовъ». Это — первый въ китайской исторіи намекъ на религіозный культъ, хотя нѣкоторыя выраженія свидѣтельствуютъ о томъ, что культъ Шангъ-ти существовалъ еще. раньше. Къ этому-то Верховному Существу во всѣ времена относились высшія формы обожанія. По его повелѣнію назначались цари и правители творили судъ. Вэ его рукахъ была жизнь и смерть. Кого онъ благословлялъ, тотъ былъ благословенъ, и кого проклиналъ, тотъ былъ проклятъ. По всей вѣроятности, культъ Шангъ-ти былъ когда-то выраженіемъ чистѣйшаго монотеизма, но постепенно въ него вошли наслоенія, и, хотя Шангъ-ти неизмѣнно оставался главнымъ объектомъ культа, но китайцы стали одновременно съ нимъ почитать и олицетворенныя силы природы, и духовъ умершихъ предковъ, которые, по ихъ воззрѣніямъ, до нѣкоторой степени охраняютъ благополучіе своихъ потомковъ.

Въ царствованіе Шуна имперія была раздѣлена на двѣнадцать провинцій и назначены были министры: земледѣлія, юстиціи, общественныхъ работъ, лѣсовъ, религіознаго культа и музыки. О томъ, какъ высоко стояла нравственность даже въ эту отдаленную эпоху, можно судить изъ разговора между соправителемъ Шуна, Ю, и однимъ изъ его совѣтниковъ. На вопросъ Ю: «Что такое девять добродѣтелей?» — министръ отвѣчалъ: «Учтивость въ соединеніи съ достоинствомъ; кротость въ соединеніи съ твердостью; отвага въ соединеніи съ почтительностью; способность къ управленію въ соединеніи съ уваженіемъ; послушаніе въ соединеніи со смѣлостью; прямота въ соединеніи съ мягкостью; снисходительность въ соединеніи съ разборчивостью; сила въ соединеніи съ искренностью и доблесть въ соединеніи съ прямодушіемъ».

Хотя достоинства, приписываемыя древнимъ правителямъ Китая, повидимому, сильно преувеличены, но все-таки за ихъ существованіе говоритъ то обстоятельство, что поступки послѣднихъ правителей изъ династіи Яо и Шуна въ такой же мѣрѣ осуждаются. Высокая нравственность, характеризовавшая правленіе вышеупомянутыхъ императоровъ, постепенно падала при ихъ преемникахъ. Безнравственность, безпорядокъ и беззаконіе достигли высшей степени при гнусномъ тиранѣ Кіе, который взошелъ на престолъ въ 1818 г. до P. X. Этотъ «обидчивъ людей и убійца многихъ», какъ его называли, разорилъ имперію и ея населеніе непрерывными войнами съ сосѣдями. Въ его царствованіе дѣла управленія были запущены, и народъ изнывалъ подъ тяжелымъ гнетомъ. У несчастныхъ подданныхъ Кіе невольно напрашивалось невыгодное сравненіе между безпорядкомъ въ ихъ собственныхъ провинціяхъ и народнымъ благосостояніемъ сосѣдняго княжества Шангъ, гдѣ правилъ кроткій Т’ангъ. Подъ конецъ деспотизмъ Кіе сдѣлался настолько невыносимымъ, что въ 1765 году до P. X. Т’ангъ призвалъ народъ къ возстанію, при чемъ, однако, счелъ нужнымъ объяснить, что онъ берется за оружіе не какъ мятежникъ, а какъ избранникъ Неба. «Не мнѣ, малому ребенку, — говорилъ онъ, — браться за то, что можетъ показаться бунтомъ; но само Небо прцказало мнѣ уничтожить правителя изъ династіи Хіа за его многочисленныя преступленія».

Борьба длилась не долго. Съ одной стороны было правое дѣло и сильное войско, съ другой — разногласіе и малодушіе. Однако, Кіе до конца сохранялъ самонадѣянность. «Случалось ли, чтобы солнце погибало? — говорилъ онъ своему народу. — Если солнце погибнетъ, тогда только вы и я можемъ погибнуть!» Легенда гласитъ, что во время послѣдней битвы, дѣйствительно, случилось чудо: два солнца боролись на небѣ, и одно изъ нихъ поглотило другое; земля потряслась и рѣки вышли изъ береговъ. Войска Кіе были разбиты на-голову, и низверженный императоръ попался въ плѣнъ къ Т’ангу. Въ лицѣ завоевателя возродились добродѣтели Яо и Шуна. Гармонія и миръ воцарились въ имперіи; земледѣліе процвѣтало, и благословеніе Неба сошло на страну. Впослѣдствіи, однако, благой примѣръ этого правителя сталъ забываться. Но въ 1401 г. до P. X. на престолъ взошелъ П’анъ-Кангъ, который на время вернулъ странѣ ея благосостояніе. Онъ положилъ конецъ возникшимъ злоупотребленіямъ и далъ новое направленіе своей династіи, перемѣнивъ ея титулъ Шангъ на Инь, по имени новой столицы, которую онъ основалъ къ югу отъ Желтой рѣки.

Послѣ смерти П’анъ-Канга въ государствѣ опять начались бѣдствія, которыя достигли максимума при «безнравственномъ, невоздержномъ, безпечномъ притѣснителѣ» Шоу (1154—1122 до P. X.). Какъ передъ сверженіемъ прежней династіи, такъ и теперь появился вождь, князь Чоу, Ву-Вангъ, сгруппировавшій около себя народъ во имя той же Небесной миссіи, которую выполнилъ Т’ангъ. Онъ обратился къ народу съ воззваніемъ: «Шоу, царь Шанга, не уважаетъ Неба и тѣмъ навлекаетъ бѣдствія на народъ. Онъ предается пьянству и разврату… Онъ устраиваетъ себѣ дворцы, башни, бесѣдки, плотины, пруды, жестоко обижая васъ, о толпы народа! Онъ сжегъ и спалилъ всѣхъ честныхъ и добрыхъ… Онъ сидитъ на корточкахъ и не служитъ Шангъ-ти или духамъ небеснымъ и земнымъ, не поддерживаетъ храма своихъ предковъ и не приноситъ въ немъ жертвъ… Беззаконіе Шанга достигло крайняго предѣла, и потому Небо повелѣваетъ уничтожить его… Я, малое дитя, съ утра до ночи не перестаю думать объ этомъ. Я получилъ приказъ отъ своего покойнаго отца Вана; я принесъ особую жертву Богу. Я совершилъ положенное богослуженіе великой Землѣ и веду васъ выполнить наказаніе, опредѣленное Небомъ».

Не только ближайшіе подчиненные Ву-Ванга, но и сосѣднія племена откликнулись на его призывъ. Одна битва рѣшила все дѣло. Войско Шоу потерпѣло пораженіе, и тиранъ, не видя другого исхода, покончилъ самоубійствомъ, предоставивъ свою имперію и народъ на произволъ побѣдителей. Съ энергіей реформатора, By возстановилъ прежніе порядки въ государствѣ. Онъ отрѣшалъ отъ должностей всѣхъ несвѣдущихъ чиновниковъ и выдвигалъ только тѣхъ, которые выказывали себя дѣльными и способными. «Онъ придавалъ большое значеніе тому, чтобы народъ твердо зналъ обязанности пяти общественныхъ отношеній, былъ сытъ и правильно выполнялъ погребальные обряды и жертвоприношенія. Онъ на дѣлѣ показалъ свою праведность, почиталъ добродѣтель и награждалъ по заслугамъ. Послѣ того ему оставалось только сидѣть сложа руки, а управленіе уже шло своимъ порядкомъ».

Когда, такимъ образомъ, совершилось завоеваніе безпокойнаго государства Шанга, то возстановлены были сношенія съ пограничными западными племенами. Между прочимъ, представители отъ народа Лю пришли засвидѣтельствовать Ву-Вангу свое почтеніе и, въ знавъ вѣрноподданническихъ чувствъ, привезли въ подарокъ свору собакъ. Царь готовъ былъ принять этотъ даръ, но имперскій стражъ отсовѣтовалъ ему, приводя такія же основанія, въ силу которыхъ китайское правительство и донынѣ упорно сторонится отъ изобрѣтеній и совѣтовъ иностранцевъ. «Разумные цари тщательно поддерживаютъ свою добродѣтель, и дикія племена со всѣхъ сторонъ добровольно покоряются имъ… Совершенная добродѣтель не допускаетъ презрѣнной фамильярности… Правитель не долженъ гнаться за иностранными предметами для своего обихода, и тогда его народъ сможетъ удовлетворить всѣмъ его требованіямъ… Онъ не долженъ даже держать собакъ и лошадей иноземнаго происхожденія, не долженъ кормить въ своемъ государствѣ рѣдкостныхъ птицъ и диковинныхъ звѣрей. Если онъ не будетъ придавать цѣны иностраннымъ предметамъ, то иностранцы сами придутъ къ нему. Если онъ цѣнитъ трудъ, то его собственный народъ будетъ наслаждаться покоемъ». Всѣ добродѣтельные государи держались этихъ правилъ, которыя почитаются за выраженіе высшей мудрости и, съ китайской точки зрѣнія, даютъ превосходный результатъ. Эта горделивая обособленность сильно способствовала тому, чтобы въ теченіе многихъ вѣковъ поддерживать лесть въ отношеніяхъ окружающихъ народовъ къ китайцамъ.

Царь By имѣлъ еще болѣе могущественнаго совѣтника, чѣмъ имперскій стражъ, въ лицѣ своего младшаго брата, князя Чоу. Изъ перваго же случая, гдѣ упоминается его имя, видно, что это былъ человѣкъ съ сильнымъ характеромъ; по тому же поводу мы впервые узнаемъ о культѣ предковъ. Черезъ два года послѣ завоеванія Шанга царь By опасно заболѣлъ. Придворные предложили загадать на черепахѣ {Въ древнемъ Китаѣ очень распространены были всякія гаданія и прорицанія. Никакое государственное или частное дѣло не предпринималось безъ предварительнаго предсказанія объ его благополучномъ исходѣ. Если же і предсказаніе судило неудачу, то дѣло откладывалось. Знаменіями служили явленія природы, различныя встрѣчи, силы и т. д. Особенно своеобразны были удержавшіяся до сихъ поръ предсказанія по растенію Ши и по черепахѣ, или Ду.

Трава Ши (Achillea millefolium), обладающая цѣлебными свойствами, употреблялась древними шаманами для лѣкарствъ и впослѣдствіи стала предметомъ поклоненія. Въ большомъ количествѣ разводятъ ее на могилѣ Конфуція. Въ каноническихъ книгахъ о ней часто упоминается. Сжигая ея стебель, получаютъ рисунокъ перекрестныхъ линій, по которымъ и составляютъ прорицаніе. Еще есть другой способъ гаданія: нарѣзаютъ Ши на мелкіе куски, которые бросаютъ съ высоты. Порядокъ ихъ расположенія даетъ нужное предсказаніе.

Что касается черепахи, то ея долговѣчность, инстинкты, способность къ защитѣ и медленная, но неутомимая походка, поражали древнихъ китайцевъ. Въ началѣ зимы черепаха зарывается въ землю и выходитъ на свѣтъ только весной словно знаетъ, когда наступитъ перемѣна погоды. Это казалось китайцамъ верхомъ мудрости. Линіи ея щитка считались пророческими знаками. Китайцы различали шесть породъ черепахъ, которыхъ они относили къ небу, западу, востоку, сѣверу, югу, зениту и землѣ. Въ столицѣ былъ особый домъ, гдѣ держали черепахъ, отводя каждой породѣ отдѣльное помѣщеніе. Въ началѣ каждой весны ихъ обмывали кровью жертвеннаго животнаго, вѣроятно, чтобы подновить ихъ пророческій даръ.

Для гаданія полагается вскрыть животное, затѣмъ снять верхнюю часть щитка и оставить только нижнюю, на которой, по обѣимъ сторонамъ средней линіи, идутъ пересѣкающіяся черточки, раздѣляющія поверхность щитка на пять квадратовъ. Срединная линія, это — линія тысячи ли, или ста миль. Пять квадратовъ соотвѣтствуютъ пяти планетамъ или пяти элементамъ. Изъ нихъ различнымъ образомъ составляютъ 120 фигуръ, которыя пригодны для 1200 отвѣтовъ. Затѣмъ наносятъ еще восемь символическихъ линій, которыя даютъ 64 комбинаціи, соотвѣтствующія дождю, хорошей погодѣ, свѣту, мраку, побѣдѣ, пораженію, постоянству, перемѣнѣ и т. д. Чтобы получить болѣе точный отвѣтъ, щитокъ намазываютъ черною краской и затѣмъ держатъ надъ огнемъ. Трещины, происшедшія отъ жара, образуютъ новыя линія, которыя иногда соотвѣтствуютъ прежнимъ фигурамъ, а иногда измѣняютъ ихъ. Отсюда выводятъ заключенія, какъ и при какихъ обстоятельствахъ должны произойти предполагаемыя событія. Прим. пер.} каковъ будетъ исходъ его болѣзни, но Чоу не допустилъ этого. Воздвигнувъ четыре земляныхъ алтаря, изъ которыхъ три были обращены на югъ, въ честь его отца, дѣда и прадѣда, онъ сталъ передъ четвертымъ, обращеннымъ на сѣверъ, и началъ молиться слѣдующимъ образомъ: «Вашъ главный потомокъ тяжело и опасно боленъ; если вы, о три царя, призваны съ неба слѣдить за нимъ, то позвольте мнѣ пострадать за него. Я былъ любящимъ и послушнымъ сыномъ своего отца; я умѣю хорошо и искусно служить безплотнымъ существамъ. Вашъ же главный потомокъ не умѣетъ такъ хорошо и искусно служить безплотнымъ существамъ, какъ я. Кромѣ того, въ чертогахъ Господнихъ ему предназначено было простереть свою помощь на всѣ четыре стороны имперіи, такъ что онъ можетъ утвердить вашихъ потомковъ въ этомъ земномъ мірѣ… О, не дайте нарушиться драгоцѣнному небесному повелѣнію, и тогда всѣ наши прежніе цари будутъ вѣчнымъ прибѣжищемъ и источникомъ упованія. Теперь я при посредствѣ великой черепахи буду ждать вашихъ приказаній. Если вы согласитесь исполнить мою мольбу, то я возьму эти символы и жезлъ (эмблемы имперскаго дома Чоу), возвращусь и буду ждать исхода. Если же вы не согласны исполнить ее, то я ихъ не возьму», т. е. смерть царя By послужитъ знакомъ паденія династіи, и тогда эти регаліи ужъ больше не понадобятся. На этотъ разъ царь выздоровѣлъ, но все же смерть вскорѣ похитила его. При его преемникѣ Чингѣ имперія распалась на' двѣ части, и управленіе одною изъ нихъ досталось князю Чоу.

Принявъ бразды правленія, князь обратился къ жителямъ Иня съ прокламаціей, въ которой изложилъ краткую исторію двухъ предшествовавшихъ династій слѣдующими словами: «Я слышалъ изреченіе, что Шангъ-ти ведетъ человѣка къ спокойной охранѣ, но правитель изъ династіи Хіа не стремился къ этой охранѣ, и Ты (богъ) выразилъ ему свое порицаніе. Однако, Біе не внялъ предостереженію Ты, а продолжалъ предаваться разврату и лѣни, подыскивая себѣ оправданія. Тогда Небо окончательно отвернулось отъ него, взяло назадъ данное ему высокое назначеніе и взамѣнъ того послало ему величайшее наказаніе. Оно уполномочило Ганга Успѣшнаго свергнуть Біе и съ помощью способныхъ людей править имперіей. Начиная отъ Ганга Успѣшнаго и до императора Иха, каждый правитель стремился прославиться добродѣтелями и должнымъ образомъ совершалъ жертвоприношенія. И въ то время, какъ Небо охраняло и направляло домъ Иня, государи, въ свою очередь, старались не лишиться милости Божіей и совершать достойныя дѣла, угодныя Небу. Но въ наше время ихъ преемникъ забылъ пути, заповѣданные Небомъ… Предаваясь лѣни и распущенности, онъ уклонился отъ чистыхъ предписаній Неба и лишился народнаго уваженія. Поэтому Шангъ-ти пересталъ ему покровительствовать и послалъ великое бѣдствіе, которому мы были свидѣтелями. Небо отступилось отъ него, потому что онъ не старался проявить добродѣтели… Правителямъ нашего Чоу за ихъ заслуги предназначено было выполнить дѣло Ты и пресѣчь династію Инь. Они это совершили и возвѣстили Богу о своемъ отомщеніи. Въ нашемъ дѣлѣ мы преслѣдовали только эту единственную цѣль; вы, приверженцы царской династіи Инь, должны слѣдовать за нами». Тутъ проводился взглядъ, впослѣдствіи подтвержденный Конфуціемъ, что царь можетъ занимать престолъ лишь до тѣхъ поръ, пока онъ слѣдуетъ предписаніямъ Неба, но если только онъ уклонится отъ истиннаго пути, то народъ въ правѣ свергнуть его. О добродѣтели и мудрости князя Чоу Конфуцій не могъ достаточно наговориться и считалъ для себя признакомъ паденія, если хоть на минуту переставалъ возноситься къ этому великому образцу.

Преемникомъ князя Чоу былъ Кьюнъ-Ч’инъ, которому досталось вице-королевство съ восточною столицей. Когда онъ вступалъ въ должность, то царь Чингъ обратился къ нему съ пространною рѣчью, въ которой указывалъ на достойный подражанія примѣръ его знаменитаго предшественника. Царь особенно настаивалъ на томъ, чтобы онъ своимъ примѣромъ и поведеніемъ вліялъ на народъ, говоря: «Ты — вѣтеръ, а чернь — трава». Народъ, по его мнѣнію, рождается добрымъ, и виновенъ правитель, который допускаетъ, чтобы онъ познавалъ зло и уклонялся съ пути истиннаго. Судя по всѣмъ отзывамъ, Кьюнъ-Ч’инъ былъ достойнымъ замѣстителемъ великаго князя. Имперія продолжала еще процвѣтать до самаго конца царствованія Чинга (въ 1079 г. до P. X.).

Сынъ послѣдняго монарха, К’ангъ, вступая на престолъ намѣревался идти по стопамъ Вана и By, которые, по его выраженію, были «высокосправедливы и обогатили народъ». Но онъ не достигъ той степени совершенства, какъ вышеупомянутые правители. Царствованіе его было продолжительно, но еще задолго до окончанія его (въ 1051 г.) были посѣяны сѣмена смутъ и раздора, которымъ суждено было скоро взойти. Книга Исторіи умалчиваетъ объ его смерти и о царствованіи его преемника Чао, но Историческая Лѣтопись, упоминая о смерти К’анга, гласитъ: «Чао нѣсколько уклонился отъ царскаго пути. Царь отправился осматривать южную границу и ужъ больше не возвращался. Онъ нашелъ смерть въ рѣкѣ».

О слѣдующемъ правителѣ, Мухъ-Вангѣ, Историческая Лѣтопись говоритъ, что онъ еще больше удалился отъ пути Вана и By. Самымъ выдающимся событіемъ его царствованія было то, что, достигнувъ столѣтняго возраста, онъ издалъ уложеніе о наказаніяхъ, въ которомъ опредѣлилъ денежныя пени за различныя преступленія. Китайскіе историки ставятъ ему это въ вину, считая, что онъ такимъ законоположеніемъ далъ толчокъ къ системѣ офиціальныхъ подкуповъ, которая причинила въ Китаѣ такъ много зла.

До сихъ поръ мы слѣдили только за судьбой главной провинціи Чоу, такъ какъ до восшествія на престолъ царя Муха, когда, по словамъ Исторической Лѣтописи, «пути царей Вана и By были забыты», исторія этой провинціи въ сущности была исторіей всей имперіи. По власть верховнаго правителя надъ вассалами стала ослабѣвать, и безпокойные, безконтрольные властители отдѣльныхъ провинцій, на которыя подраздѣлялся Китай, стремились расширять свои владѣнія на счетъ сосѣдей и верховнаго правителя.

Въ описываемую эпоху китайцы еще держались береговъ Желтой рѣки, по теченію которой они пришли въ эту страну и образовали въ предѣлахъ Собственнаго Китая, по обоимъ берегамъ Желтой рѣки, нѣсколько провинцій между 33° и 38° широты и 106° и 119° долготы. Царская провинція Чоу занимала часть нынѣшней провинціи Хонанъ. Къ сѣверу отъ нея находилось могущественное княжество Цинъ, занимавшее нынѣшнюю провинцію Шанси и часть Чи-ли. Къ югу отъ Яи-Цзы-Кіанга простиралось варварское княжество Ц’у. На востокъ до самаго берега моря шелъ рядъ мелкихъ княжествъ, изъ которыхъ главными были: Ц’и, Лу, Ней, Сунгъ и Чингъ; а къ западу отъ Желтой рѣки находилось княжество Ц’инь, которому предназначено было подчинить себѣ другіе враждебные удѣлы.

Съ утвержденіемъ династіи Чоу, царь By распредѣлилъ эти удѣлы между членами своей семьи, своими союзниками и потомками древнихъ добродѣтельныхъ царей. Каждый князь могъ управлять своимъ удѣломъ по собственному усмотрѣнію, не уклоняясь лишь отъ общихъ принциповъ, выработанныхъ исторіей; а въ случаѣ столкновеній между отдѣльными князьями, рѣшеніе спора предоставлялось правителю главнаго удѣла, который долженъ былъ наказать виновнаго. Понятно, что при такой системѣ легко могли возникать недоразумѣнія, и какъ только авторитетъ главнаго правителя сталъ падать вслѣдствіе неспособности преемниковъ By, Чинга и К’анга, такъ среди князей появились постоянныя междоусобія. Сосѣдъ возставалъ на сосѣда, и, какъ всегда бываетъ въ подобныхъ случаяхъ, маленькіе удѣлы попадали въ чужія руки, несмотря на то, что они усиленно взывали о помощи къ общественному правителю. Такъ какъ династія Чоу пришла въ упадокъ, то рѣшено было передать главенство и царскія обязанности одному изъ самыхъ могущественныхъ князей, а царю оставить только титулъ и номинальную власть. Дѣйствительно, управленіе Китая въ эту эпоху очень напоминало систему, которая до сравнительно недавняго времени^[3] держалась въ Японіи. Вмѣсто микадо, шогуна и правителей — дайміосовъ, здѣсь были: царь, главный начальникъ и князья. Въ общихъ чертахъ сходство было весьма близкое, но судьба этой системы въ обѣихъ странахъ была различна. Помимо приписываемаго микадо божественнаго происхожденія, которое поддерживало его авторитетъ, еще и географическое положеніе Японіи на группѣ острововъ не благопріятствовало внѣшнему вмѣшательству въ политическія дѣла, тогда какъ китайскія княжества граничили съ полуварварскими странами, которыя непрерывно враждовали съ ними.

Глубокая почтительность Конфуція къ дому Чоу не позволила ему описать царствованій, послѣдовавшихъ между смертью Муха (въ 946 г. до P. X.) и восшествіемъ на простолъ П’инга (въ 770 г. до P. X.). Цари смѣняли другъ друга и оставляли своимъ преемникамъ въ наслѣдіе все возраставшія смуты. Въ царствованіе Сюана (827—781 г.) лучъ свѣта какъ будто озарилъ непроглядную тьму. Хотя Сюану и не удалось достигнуть совершенства, которымъ отличались основатели династіи, но все же онъ старался слѣдовать ихъ примѣру. По вѣрованіямъ китайцевъ, Небо за его добродѣтельныя стремленія дало ему царствовать около полувѣка.

Преемникъ его, Ю «Темный» не проявилъ такихъ высокихъ качествъ. Въ его царствованіе не произошло никакихъ свѣтлыхъ событій, и, по настоянію своей любимой фаворитки, онъ совершилъ такія дѣянія, которыя ставятъ его на одну доску съ Кіе и Шоу. Землетрясенія, грозы и затменія стали такимъ же обычнымъ явленіемъ, какъ и въ послѣдніе дни династій Хіа и Шангъ. Столицу его осадилъ тесть его, князь Шинъ, въ союзѣ съ варварами, такъ какъ Ю, по настоянію своей фаворитки, прогналъ отъ себя жену. Пытаясь бѣжать отъ враговъ, Ю былъ убитъ. Описанное событіе пресѣкло западную династію Чоу.

На этомъ пунктѣ оканчивается также Книга Исторіи, и разсказъ о смутахъ и междоусобіяхъ, постигшихъ страну, Конфуцій ведетъ уже въ лѣтописи «Весна и Осень». Трудно представить себѣ болѣе ужасную картину гражданской борьбы. Страна была истощена и разорена, земледѣліе заброшено, мирная семейная жизнь нарушена, и знаменіемъ времени стали сплошной грабежъ и война.

ГЛАВА II.

Біографія Конфуція.

Таково было положеніе Китая ко времени рожденія Конфуція^[4] (въ 551 г. до P. X.). Свѣдѣнія о родителяхъ мудреца довольно скудны. Извѣстно только, что отецъ его, Шу-Ліангъ-Хей, былъ на военной службѣ и славился необыкновеннымъ ростомъ, силою и удивительною храбростью, и что мать его звали Іенъ-Чингъ-Цай. Хею было семьдесятъ лѣтъ, когда онъ женился. Онъ уже не чаялъ имѣть наслѣдника и потому съ особенною радостью привѣтствовалъ рожденіе сына, которому суждено было увѣковѣчить свою славу.

Преданіе гласитъ, что ребенокъ родился въ пещерѣ горы Ни, куда Чингъ-Цай удалилась, на основаніи полученнаго ею откровенія. Но это лишь одна изъ многочисленныхъ, излюбленныхъ китайскими историками легендъ о рожденіи Конфуція. Изъ того ate желанія возвеличить мудреца, они повѣствуютъ, какъ чудесныя знаменія предвозвѣстили это событіе, какъ драконы предсказали Чингъ-Цай объ ожидавшей ее великой чести и какъ феи были воспріемницами ея сына.

О дѣтскихъ годахъ Конфуція почти ничего не извѣстно. Повидимому, онъ рано сталъ проявлять склонность къ обрядамъ, такъ какъ говорится, что ребенкомъ онъ любилъ въ играхъ разставлять священные сосуды и устраивать церемоніи. Подрастая онъ серіозно взялся за изученіе исторіи. Съ любовью и почтеніемъ мысленно обращался онъ къ великимъ и добрымъ Яо и Шуну, которые царствовали

«Въ золотой вѣкъ, полный золотыхъ дѣяній».

Въ пятнадцать лѣтъ Конфуцій «склонилъ свой умъ къ ученію», а въ девятнадцать женился на дѣвушкѣ изъ княжества Сунгъ. Какъ многіе великіе люди, онъ былъ несчастливъ въ супружеской жизни и подъ конецъ развелся съ женою, дождавшись все-таки рожденія сына.

Бѣдность принудила Конфуція вскорѣ послѣ женитьбы взять мѣсто смотрителя хлѣбныхъ амбаровъ, а черезъ годъ онъ получилъ повышеніе и сдѣлался надзирателемъ государственныхъ земель. Находясь на послѣдней должности, онъ уже пользовался такой извѣстностью и уваженіемъ, что когда у него родился сынъ, то князь, въ честь этого событія, прислалъ ему въ подарокъ карпа, и ребенокъ былъ названъ Ли (что по-китайски означаетъ карпъ). Имя Ли рѣдко упоминается въ біографіяхъ Конфуція, и изъ нѣкоторыхъ указаній ясно, что онъ не пользовался особенною любовью отца. «Слышалъ ли ты отъ своего отца другія поученія, кромѣ тѣхъ, которыя онъ давалъ намъ всѣмъ?» спрашивалъ его одинъ изъ любознательныхъ учениковъ Конфуція. "Нѣтъ, — отвѣчалъ Ли. — Однажды, когда я поспѣшно проходилъ по двору, онъ спросилъ меня: «Читалъ ли ты оды?» На мой отвѣтъ: «Нѣтъ еще», онъ замѣтилъ: «Если ты не изучишь одъ, то не сможешь толковать о нихъ». Въ другой разъ на томъ же мѣстѣ и при тѣхъ же обстоятельствахъ онъ спросилъ меня: «Читалъ ли ты Правила Благопристойности?» На мой отвѣтъ: «Нѣтъ еще», онъ замѣтилъ: «Если ты не изучишь Правилъ Благопристойности, то твой характеръ не установится». — «Я спрашивалъ одну вещь, — воскликнулъ восторженный ученикъ, — а узналъ цѣлыхъ три: я узналъ объ одахъ, узналъ о правилахъ благопристойности и узналъ, что высшій человѣкъ относится сдержанно къ своему сыну».

Двадцати-двухъ лѣтъ Конфуцій покинулъ службу и посвятилъ свое время на обученіе группы серіозныхъ и восторженныхъ учениковъ. Лѣнивыхъ или тупыхъ онъ не принималъ. «Я не открываю истины тѣмъ, — говорилъ онъ, — кто не жаждетъ познанія, и не помогаю тѣмъ, кто не хочетъ давать себѣ отчета. Если я покажу одну сторону предмета, а слушатель по ней не сможетъ узнать остальныхъ трехъ, то я ему больше не даю урока».

Двадцати-восьми лѣтъ отъ роду Конфуцій надумалъ учиться стрѣльбѣ изъ лука, а въ послѣдующіе годы бралъ уроки музыки у знаменитаго учителя Сіанга.

Въ тридцать лѣтъ онъ, по собственному выраженію, уже «стоялъ твердо». Къ этому времени слава его возрасла, и многіе благородные юноши записались въ число его учениковъ. Когда же онъ выразилъ желаніе посѣтить императорскій домъ Чоу, чтобы побесѣдовать о древнихъ церемоніяхъ съ Лао-Таномъ, основателемъ секты таоистовъ, то правитель тотчасъ же прислалъ въ его распоряженіе колесницу и лошадей.

Питая величайшее уваженіе къ основателямъ династіи Чоу, Конфуцій съ особеннымъ интересомъ посѣтилъ столицу Лу. Съ восторгомъ обошелъ онъ храмъ, пріемныя комнаты, жертвенныя помѣщенія и дворецъ, а въ заключеніе осмотрѣлъ форму и расположеніе различныхъ жертвенныхъ и церемоніальныхъ сосудовъ и обратился къ ученикамъ съ словами: «Теперь я понимаю, отчего князь Чоу былъ такимъ мудрымъ, и отчего его домъ достигъ царской власти». Главною цѣлью поѣздки Конфуція въ Чоу было все-таки свиданіе съ Лао-Цзы. О бесѣдѣ этихъ двухъ, весьма не сходныхъ людей, мы имѣемъ различныя показанія. Конфуціанскіе писатели обыкновенно лишь вскользь упоминаютъ объ этомъ фактѣ, но послѣдователи Лао-Цзы утверждаютъ, что Конфуцій встрѣтилъ рѣзкій пріемъ отъ своего болѣе аскетическаго современника, который смотрѣлъ свысока на великаго апостола древности. Весьма естественно, что Лао-Цзы, проповѣдывавшій, будто высшія блага — это покой и самоуничиженіе, могъ направите свои нападки на человѣка, стоявшаго за строгое выполненіе церемоній и сознательныя добрыя дѣла. Даже разсчитанныя движенія и интонація Конфуція въ соединеніи съ тою гордостью, которая кроется подъ видомъ смиренія, должны были раздражать метафизика-казначея. Но для Конфуція весьма характерно, что, несмотря на вызовъ противника, онъ воздержался отъ возраженій. Нигдѣ не упоминается, чтобы онъ вообще когда-либо ссорился. При столкновеніи съ противникомъ, но его правиламъ, нужно было отступить. «Мудрецъ, — говорилъ Конфуцій, — не войдетъ въ шаткое государство и не будетъ жить въ безпорядочной странѣ. Если правительство держится истинныхъ принциповъ, то онъ показывается, а въ противномъ случаѣ онъ скрывается». Проводя тотъ же взглядъ въ частной жизни, Конфуцій неизмѣнно отказывался спорить.

Возможно, что именно въ связи съ описаннымъ происшествіемъ, онъ обратилъ вниманіе своихъ учениковъ на металлическую статую человѣка съ тройною пряжкой на устахъ, стоявшую въ поминальной кумирнѣ. На спинѣ статуи находилась слѣдующая надпись: «Древніе были осмотрительны въ рѣчахъ, и, подобно имъ, мы должны избѣгать многословія. Многорѣчивость ведетъ ко многимъ промахамъ. Не беритесь также разомъ за много дѣлъ, ибо множество дѣлъ порождаетъ и множество, затрудненій». «Смотрите, дѣти мои, — сказалъ Конфуцій, указывая на эту надпись: — вотъ справедливыя слова, которыми намъ нужно руководиться».

Собравъ въ Чоу всѣ желаемыя справки, Конфуцій возвратился въ Лу, гдѣ число учениковъ его быстро возрастало, пока не достигло трехъ тысячъ. Онъ, однако, въ Лу пробылъ недолго, такъ какъ три главныя фамиліи этой области: Ки, Шу и Мангъ, послѣ продолжительныхъ смутъ, объявили войну правительствующему князю и разбили его армію. Князь принужденъ былъ искать убѣжища въ области Ц’и, и Конфуцій послѣдовалъ за нимъ. По пути Конфуцій увидѣлъ женщину, рыдавшую у чьей-то могилы, и. растроганный ея горемъ, послалъ своего ученика Цзы-Лу узнать объ его причинѣ. «Ты плачешь такъ, какъ будто перенесла цѣлый рядъ страданій!» сказалъ Цзы-Лу. «Ахъ! — отвѣчала женщина. — Моего свекра растерзалъ тигръ, моего мужа постигла та же участь, а теперь такою же смертью погибъ мой сынъ». — «Отчего же ты не уйдешь отсюда?» спросилъ Конфуцій. «Оттого, что здѣсь нѣтъ притѣсненій правительства», отвѣчала женщина. Тогда Конфуцій сказалъ своимъ ученикамъ: «Замѣтьте, дѣти, что притѣсненія правительства хуже лютаго тигра».

Быть можетъ, Конфуція привлекало въ Ц’и то обстоятельство, что тамъ при дворѣ еще процвѣтала музыка императора Шуна. По крайней мѣрѣ, извѣстно, что, услышавъ въ столицѣ звуки желанной музыки, онъ пришелъ въ неописанный восторгъ и потомъ три мѣсяца не вкушалъ мясной пищи. «Я никогда не думалъ, — говорилъ онъ, — что музыка можетъ достигнуть такой степени совершенства».

Узнавъ о пріѣздѣ мудреца, князь Ц’и, по имени Кингъ, послалъ за нимъ и послѣ нѣсколькихъ бесѣдъ со своимъ почетнымъ гостемъ рѣшилъ взять его подъ свое покровительство и подарить ему городъ Линъ-кью со всѣми угодьями. Но Конфуцій отклонилъ этотъ подарокъ и сказалъ ученикамъ: «Высшій человѣкъ принимаетъ награду только за оказанныя услуги; я, правда, подавалъ совѣты князю Кингу, но онъ до сихъ поръ не слѣдовалъ имъ и вдругъ хочетъ сдѣлать мнѣ подарокъ. Онъ совсѣмъ не понимаетъ меня.» Тѣмъ не менѣе Конфуцій продолжалъ бесѣдовать съ княземъ о политикѣ и поучалъ его, что хорошимъ можно назвать такое управленіе, «гдѣ государь бываетъ государемъ, министръ — министромъ, отецъ — отцомъ и сынъ — сыномъ». — «Прекрасно, — сказалъ князь. — По если государь не будетъ государемъ, министръ не будетъ министромъ, отецъ не будетъ отцомъ и сынъ не будетъ сыномъ, а я имѣю доходъ, то могу ли я имъ пользоваться?»

Князь Кингъ не былъ безукоризненнымъ ученикомъ, но проявлялъ хорошія наклонности и, между прочимъ, надумалъ назначить жалованье Конфуцію, чтобы удержать его при себѣ; однако, ГанъИнгъ, первый министръ, убѣдилъ князя не дѣлать этого. «Эти ученые, — говорилъ министръ, — непрактичны, и имъ нельзя подражать. Они высокомѣрны и такъ мнятъ о себѣ, что не удовлетворятся незначительнымъ положеніемъ. Они придаютъ большое значеніе всѣмъ погребальнымъ обрядамъ, всячески выражаютъ свою печаль и тратятъ все состояніе на пышныя похороны, что не согласно съ нашими простыми обычаями. У этого Кунгъ-Фу-Цзы (Конфуція) тысяча странностей. Нужны вѣка, чтобы выполнить всѣ извѣстныя ему церемоніи. Теперь не время разбираться въ его правилахъ благопристойности. Если ты хочешь, государь, съ его помощью измѣнить обычаи Ц’и, то забота о твоемъ народѣ отойдетъ на второй планъ». Эти разсужденія сильно повліяли на князя, и въ ближайшій разъ, выслушивая совѣтъ Конфуція, онъ оборвалъ его замѣчаніемъ: «Я слишкомъ старъ, чтобы принять новое ученіе».

Тогда Конфуцій опять возвратился въ Лу, гдѣ засталъ прежнія смуты. Бразды правленія находились въ рукахъ вождя самой сильной въ то время партіи. Въ виду неблагопріятныхъ условій, Конфуцій не взялъ никакой службы и все свободное время употреблялъ на составленіе Книги Поэзіи и Книги Исторіи.

Мало-по-малу порядокъ былъ возстановленъ, и Конфуцій могъ принять должность намѣстника города Чунгъ-ту, предложенную ему княземъ Тингомъ.

Тутъ ему представился случай провести на дѣлѣ свои принципы управленія, и результатъ отчасти оправдалъ его ожиданія. Онъ выработалъ правила, касающіяся народнаго быта, и точные погребальные обряды; опредѣлилъ, какая пища подходитъ для старыхъ и какая для молодыхъ, и облегчилъ возможность развода. Слѣдствіемъ этихъ мѣръ было то, что, какъ при королѣ Альфредѣ, можно было оставить вещь на большой дорогѣ, и она не пропадала. При Конфуціи на сосудахъ не встрѣчалось поддѣльной рѣзьбы, гробы дѣлались положенной толщины, на могилахъ не воздвигали холмовъ и на рынкахъ не существовало двухъ дѣдъ на одинъ и тотъ же товаръ. Изумленный князь спросилъ однажды мудреца, можно ли примѣнить принципы его управленія ко всей провинціи. «Разумѣется, — отвѣтилъ Конфуцій: — и не только къ провинціи Лу, но и ко всей имперіи». Далѣе, князь назначилъ Конфуція помощникомъ надзирателя работъ, а вскорѣ послѣ того — министромъ юстиціи. Здѣсь также начинанія его были чрезвычайно успѣшными. Говорятъ, что съ назначеніемъ его судьею, преступленія совершенно исчезли, и уголовные законы оставались мертвою буквой.

Конфуцій считалъ мужество одною изъ высшихъ добродѣтелей, и къ описанному періоду его дѣятельности относятся два факта, свидѣтельствующіе о томъ, что онъ самъ въ высокой степени обладалъ и нравственнымъ, и физическимъ мужествомъ. Когда тѣло изгнанника, князя Чоу, было привезено изъ Ц’и для погребенія, то фактическій князь, глава фамиліи Ки, распорядился похоронить его въ сторонѣ отъ его предковъ. Конфуцій, узнавъ объ этомъ, приказалъ обнести кладбище рвомъ такъ, чтобы включить въ него и новую могилу. «Клеймить князя и подчеркивать его вину несогласно съ этикетомъ, — говорилъ онъ кн. — Я велѣлъ включить могилу въ кладбище, чтобы такимъ образомъ скрыть ваше вѣроломство». Смѣлый поступокъ Конфуція остался безнаказаннымъ.

Другое событіе произошло нѣсколькими годами позже, во время свиданія между князьями Лу и Ц’и, на которомъ Конфуцій присутствовалъ въ качествѣ церемоніймейстера. По его настоянію, на мѣстѣ свиданія правителей было устроено возвышеніе съ тремя ступенями, куда поднялись оба князя, и, обмѣнявшись привѣтствіями, приступили къ обсужденію мирнаго договора. Однако, князь Ц’и замыслилъ измѣну, и, по данному имъ знаку, толпа дикарей съ барабаннымъ боемъ обступила князя Лу, намѣреваясь схватить его. Въ минуту величайшей опасности Конфуцій бросился къ возвышенію и увелъ князя Лу. Послѣ смутъ, въ которыхъ Конфуцій держался стойко и твердо, договоръ все-таки былъ заключенъ, и даже часть земли, къ югу отъ рѣки Вамъ, захваченная удѣломъ Ц’и, по настоянію мудреца, была возвращена княжеству Лу. Въ память этого происшествія населеніе Лу на возвращенной территоріи выстроило городъ, который назвали «городомъ исповѣди».

Но возвратимся къ дѣятельности Конфуція на посту министра юстиціи. Какъ ни успѣшны были результаты его системы, все же они нѣсколько преувеличены въ описаніяхъ его послѣдователей. Преступность, несомнѣнно, уменьшилась, по все-таки не исчезла. Біографы Конфуція разсказываютъ объ одномъ дѣлѣ, которое, вѣроятно, было ему особенно непріятно. Къ нему однажды пришелъ отецъ съ жалобой на непокорнаго сына, ожидая встрѣтить поддержку со стороны судьи, который придавалъ такое значеніе сыновней почтительности. Но, къ удивленію всѣхъ присутствующихъ, Конфуцій присудилъ и отца, и сына къ тюремному заключенію, а на увѣщанія главы фамиліи Ки отвѣчалъ: «Долженъ ли я наказывать за нарушеніе сыновней почтительности человѣка, котораго не воспитывали въ этомъ чувствѣ? Развѣ тотъ, кто не внушаетъ сыну его обязанностей, не виновенъ наравнѣ съ согрѣшившимъ сыномъ? Человѣкъ не рождается преступнымъ, поэтому отецъ семейства и правительство страны отвѣтственны за нарушеніе сыновней почтительности и общественныхъ законовъ. Если царь по безпечности не издаетъ законовъ, а только караетъ по буквѣ закона, то это не честно; если онъ взимаетъ налоги произвольно, безъ предупрежденія, то онъ является притѣснителемъ; если же онъ присуждаетъ къ смертному наказанію народъ, котораго не поучалъ, то совершаетъ жестокость».

На этомъ Конфуцій неоднократно настаивалъ и старался словомъ и дѣломъ поддерживать вышеупомянутые принципы. Въ присутствіи князя, своего патрона, Конфуцій находилъ нужнымъ держаться съ почтительнымъ смиреніемъ. Когда онъ входилъ во дворецъ или проходилъ мимо трона, выраженіе лица его измѣнялось, колѣни подъ нимъ подкашивались, и говорилъ онъ, словно ему трудно было произносить слова. Если на него выпадала обязанность нести царскій скипетръ, то онъ сгибался такъ, словно не могъ выдержать его тяжести. Если князь навѣщалъ его во время болѣзни, то онъ принималъ его, лежа головой на востокъ и одѣтый въ придворное платье съ поясомъ. Если князь посылалъ ему въ подарокъ вареное мясо, то онъ тщательно оправлялъ свою рогожку и отвѣдывалъ кушанья. Если мясо было сырое, то онъ приносилъ его въ жертву духамъ предковъ, но животныхъ, присланныхъ въ подарокъ, онъ никогда не убивалъ.

На сельскихъ праздникахъ онъ всегда шелъ позади, а не впереди старшихъ. Во всемъ, что его касалось, онъ держался простоты и искренности. Съ низшими придворными чинами онъ говорилъ свободно, а въ обращеніи съ высшими чинами былъ почтительнымъ, но точнымъ. Онъ съ уваженіемъ относился ко всѣмъ обрядамъ, и даже во время ежегодныхъ дикихъ собраній, имѣвшихъ цѣлью отгонять вліяніе чумы, онъ стоялъ въ придворномъ платьѣ на восточныхъ ступенькахъ своего дома и принималъ буйныхъ заклинателей, какъ дорогихъ гостей. Если князь посылалъ за нимъ, чтобы присутствовать на пріемѣ гостя изъ царской фамиліи, то онъ совершенно преображался. Онъ низко кланялся чиновникамъ, среди которыхъ находился, и, если его посылали встрѣтить гостя у воротъ, то онъ «спѣшилъ съ руками, распростертыми, какъ крылья птицы». Усматривая въ завываньѣ. грозы и бури голосъ Неба, онъ мгновенно мѣнялся въ лицѣ при ударѣ грома или сильномъ порывѣ вѣтра.

Въ основѣ этихъ мелочей лежитъ извѣстный принципъ, вслѣдствіе чего онѣ и не производятъ впечатлѣнія такого искусственнаго формализма, какъ можно было бы ожидать при иныхъ условіяхъ. Подобно другимъ древнимъ мудрецамъ, Конфуцій особенно вѣрилъ въ силу примѣра. «Какого вы мнѣнія о томъ, чтобы казнить смертью безнравственныхъ людей ради блага нравственныхъ?' спросилъ его однажды глава фамиліи кн. „Государь, — отвѣчалъ Конфуцій, — зачѣмъ вы вообще прибѣгаете къ смертному наказанію? Пусть всѣ ваши, даже сокровеннѣйшія желанія будутъ направлены къ добру, и тогда вашъ народъ будетъ добрымъ“. Затѣмъ, приводя слова Чинга, онъ добавилъ: „Высшіе относятся къ низшимъ, какъ вѣтеръ къ травѣ. Трава склоняется туда, куда дуетъ вѣтеръ“. Во всякую минуту, дома или въ пути, за столомъ или въ постели, за занятіями или за отдыхомъ, Конфуцій старался своимъ поведеніемъ и примѣромъ оказывать вліяніе на другихъ людей и до извѣстной степени достигалъ своей цѣли. Ему удалось одолѣть цѣлый рядъ укрѣпленныхъ городовъ, которые служили разсадниками смутъ и раздоровъ, и, благодаря ему, могущество главнаго князя еще возрасло. Онъ внушалъ мужчинамъ духъ честности и вѣрности, а женщинъ поучалъ кротости и цѣломудрію. По преданію, миръ, господствовавшій въ Лу, привлекъ въ это княжество массу иностранцевъ; такимъ образомъ, на дѣлѣ осуществилось древнее понятіе о хорошемъ государствѣ, неоднократно приводимое Конфуціемъ: „Народъ былъ счастливъ, и чужеземцы стремились туда издалека“.

Самъ Конфуцій убѣдился въ невозможности осуществить всѣ свои теоріи на практикѣ, а его опытъ въ должности министра юстиціи показалъ ему, что простого примѣра еще недостаточно, чтобы вести народъ по пути добродѣтели. Чрезъ нѣсколько времени послѣ вступленія въ эту должность онъ подписалъ смертный приговоръ одному, очень извѣстному гражданину, по имени Шао, за нарушеніе общественной тишины. Это противорѣчіе съ принципомъ, который Конфуцій такъ настойчиво проводилъ, удивило его учениковъ, и Цзы-Кунгъ, высказалъ ему упрекъ за казнь столь знатнаго человѣка. Но Конфуцій стоялъ за необходимость этой мѣры. „Есть на свѣтѣ пять великихъ золъ, — говорилъ онъ: — это — вредный человѣкъ съ мятежнымъ духомъ; человѣкъ, соединяющій въ себѣ порочность дѣлъ съ крутымъ нравомъ; человѣкъ, завѣдомо лживый; человѣкъ, замышляющій пагубные поступки и подстрекающій къ нимъ; человѣкъ, склонный во злу и питающій зло. Всѣ эти недостатки соединялись въ лицѣ Шао. Его домъ былъ притономъ для ненавистниковъ; слова его были достаточно правдоподобны, чтобы сбивать людей съ толку, а противодѣйствіе его было достаточно сильно, чтобы погубить даже независимаго человѣка“.

Однако, несмотря на нѣкоторыя уклоненія Конфуція отъ намѣченныхъ имъ принциповъ, народъ гордился его управленіемъ, и въ пѣсняхъ, за работой, прославлялъ его, какъ спасителя отъ гнета и несправедливости.

Конфуцій былъ энтузіастомъ, и неудача предпринятой имъ реформы ни на минуту не вызывала въ немъ сомнѣнія въ непогрѣшимости его системы. Онъ полагалъ, что выработанный имъ порядокъ управленія могъ оказать благотворное вліяніе на народъ и правителя не только въ его родномъ княжествѣ, но и во всѣхъ сосѣднихъ странахъ. Но что же вышло на дѣлѣ? Благоденствіе народа Лу не только не побудило князя Ц’и ввести ѣъ своей странѣ такую же систему, а лишь вызвало въ немъ зависть. чЕсли Конфуцій будетъ стоять во главѣ управленія, то княжество Лу сдѣлается самымъ могущественнымъ, и тогда его ближайшему сосѣду Ц’и не сдобровать. Попробуемъ-ка умилостивить его, уступивъ ему участокъ земли», такъ говорилъ князь Ц’и, но одинъ дальновидный министръ посовѣтовалъ лучше тѣмъ или инымъ путемъ подорвать вліяніе Конфуція и навлечь на него немилость его патрона.

Первымъ дѣломъ князь Ц’и послалъ въ подарокъ князю Тингу восемьдесятъ прекрасныхъ дѣвушекъ, искусныхъ въ музыкѣ и танцахъ, и сто-двадцать великолѣпнѣйшихъ лошадей. Предположенія министра вполнѣ оправдались. Дѣвушки были взяты въ княжескій гаремъ, лошади были поставлены въ княжескія конюшни, а Конфуцію предоставлено было размышлять на свободѣ о безуміи людей, которые предпочитаютъ пѣніе дѣвушекъ изъ Ц’и мудрости Яо и Шуна. Время шло, а князь и не думалъ очнуться отъ заблужденій. Онъ запустилъ государственныя дѣла и подъ конецъ три дня вовсе не принималъ министровъ.

«Учитель, — сказалъ Цзы-Лу, — пора вмѣшаться!» Но Конфуцій, задѣтый за живое, хотѣлъ произвести еще одинъ опытъ. Приближался срокъ великаго жертвоприношенія Небу во время солнцестоянія, о которомъ онъ не разъ бесѣдовалъ съ княземъ, и онъ надѣялся, что воспоминаніе объ его серіозныхъ рѣчахъ призоветъ князя къ исполненію своихъ обязанностей. Однако, легкомысленныя соперницы Конфуція еще не утратили своей власти надъ княземъ, въ которомъ наступленіе великаго торжества не пробудило ни малѣйшихъ угрызеній совѣсти. Тогда Конфуцій покинулъ свою должность и удалился изъ столицы.

Разочаровавшись въ князѣ Лу, онъ, однако, вовсе не помышлялъ отказаться отъ своей роли реформатора. «Если бы кто-нибудь изъ князей призвалъ меня къ себѣ, — говорилъ онъ, — то въ двѣнадцать мѣсяцевъ я произвелъ бы значительныя перемѣны, а въ три года усовершенствовалъ бы управленіе». Но духъ времени не благопріятствовалъ мудрецу. Борьба за главенство между отдѣльными князьями, которая тянулась нѣсколько вѣковъ, достигла особеннаго напряженія и, хотя еще нельзя было опредѣлить, будетъ ли побѣда на сторонѣ Цинъ, Ц’у или Ц’инъ, но уже не подлежало сомнѣнію, что правитель Чоу лишится своего первенства. Конечно, людямъ, сражавшимся за обладаніе отживающимъ княжествомъ, странно было бы приглашать къ себѣ министра, который первымъ дѣломъ постарался бы вдохнуть жизнь въ мертвыя кости Чоу. Это вскорѣ сдѣлалось очевиднымъ и для учениковъ Конфуція, которые наравнѣ съ нимъ, если не больше, заинтересованы были въ полученіи имъ должности; но, менѣе увлекаясь, чѣмъ онъ, воображаемымъ божественнымъ призваніемъ, ученики убѣждали его пойти на нѣкоторыя уступки. «Ваши правила совершенны, — говорилъ ему Цзы-Кунгъ, — но они не примѣнимы въ имперіи. Не лучше ли немного сбавить ихъ строгость?». — «Хорошій земледѣлецъ, — отвѣчалъ мудрецъ, — сѣетъ, но не можетъ поручиться за урожай. Человѣкъ, очень искусный въ ремеслѣ, можетъ не найти рынка для сбыта своихъ товаровъ. Также и высшій человѣкъ можетъ разрабатывать свои принципы, но не сдѣлать ихъ примѣнимыми».

Конфуцій рѣшилъ, однако, употребить всѣ усилія, чтобы найти желаемую арену дѣятельности, и, покинувъ Лу, отправился въ княжество Ней. Князь Вея Лингъ торжественно принялъ его, но не выказалъ желанія взять его на службу. Тѣмъ не менѣе, разсчитывая, вѣроятно, извлечь какія-нибудь выгоды изъ совѣтовъ мудреца, онъ оставилъ его при своемъ дворѣ и назначилъ ему ежегодное содержаніе въ 60,000 мѣръ хлѣба, соотвѣтствовавшее окладу, который Конфуцій получалъ въ Лу. Если бы жизненный опытъ оправдалъ тѣ розовыя надежды, которыя Конфуцій лелѣялъ при началѣ своей общественной дѣятельности, то онъ, вѣроятно, отклонилъ бы это предложеніе, какъ за нѣсколько лѣтъ до того отказался отъ приглашенія князя Ц’и. Но нужда настоятельно побуждала его послѣдовать совѣту Цзы-Кунга и немного поступиться своими принципами. Въ Ней Конфуцій пробылъ недолго. Придворные опасались, должно-быть, чтобы онъ не пріобрѣлъ вліянія на князя, и стали интриговать противъ него, а онъ счелъ благоразумнымъ отступить передъ надвигавшейся грозой. Воспользовавшись гостепріимствомъ князя лишь въ теченіе десяти мѣсяцевъ, онъ покинулъ столицу Ней, намѣреваясь посѣтить княжество Тинъ.

Путь его лежалъ черезъ городъ Куангъ, который много терпѣлъ отъ грабежей извѣстнаго разбойника Янгъ-Ху. Конфуцій лицомъ былъ замѣчательно похожъ на этого нарушителя общественнаго покоя, и жители города, въ полной увѣренности, что они имѣютъ дѣло со своимъ злѣйшимъ врагомъ, оцѣпили домъ, въ которомъ Конфуцій жилъ уже дней пять. Положеніе было критическое, и ученики сильно встревожились. Но Конфуцій твердо вѣрилъ въ свое божественное призваніе и не испугался. Развѣ послѣ смерти царя Вана истинное ученіе не вселилось въ меня? — говорилъ онъ, — Если бы Небо желало, чтобы истинное ученіе погибло, то оно не поставило бы меня въ такія отношенія съ нимъ. Но такъ какъ Небо не дастъ погибнуть истинному ученію, то что же можетъ сдѣлать мнѣ населеніе Куанга?" Съ этими словами онъ взялъ лиру и запѣлъ, вѣроятно, какой-нибудь гимнѣ изъ только что составленной имъ Книги Поэзіи, восхвалявшей мудрость древнихъ императоровъ.

По какой-то неизвѣстной причинѣ, — вѣрнѣе, убѣдившись въ своей ошибкѣ, а не подъ вліяніемъ пѣсенъ Конфуція, — толпа внезапно отхлынула, предоставивъ мудрецу идти на всѣ четыре стороны. Однако, это приключеніе отбило у него охоту къ дальнѣйшимъ странствованіямъ, и, остановившись не-надолго въ Пу. онъ возвратился обратно въ Ней. Князь опять привѣтствовалъ его при въѣздѣ въ столицу, хотя едва ли возобновилъ ему содержаніе, и даже супруга князя Нанъ-Цзы на время прекратила свои интриги и оргіи, узнавъ о возвращеніи мудреца. Въ любезномъ посланіи она просила у Конфуція аудіенціи; онъ сначала отказалъ ей, но она такъ настойчиво повторяла свою просьбу, что ему волей-неволей пришлось согласиться. Конфуцій засталъ Нанъ-Цзы за ширмой, какъ того требовалъ этикетъ, и, обмѣнявшись обычными формальностями, они свободно вступили въ бесѣду.

Цзы Лу былъ очень смущенъ этою выходкой Конфуція и нашелъ ее нескромной. Отвѣтъ, полученный имъ отъ учителя, доказываетъ, что тотъ и самъ усомнился, не переступилъ ли онъ границы мудрой благопристойности. «Если я поступилъ неправильно, — воскликнулъ онъ, — пусть Небо отвергнетъ меня! Пусть Небо отвергнетъ меня!» Тѣмъ не менѣе онъ поддерживалъ дружественныя отношенія со дворомъ и потерялъ надежду на полученіе должности въ княжествѣ Ней лишь послѣ того, какъ князь всенародно доказалъ, что не понимаетъ серіозности положенія, которое мудрецъ разсчитывалъ занять. Дѣло въ томъ, что князь поѣхалъ кататься по столичнымъ улицамъ въ одной колесницѣ съ Нанъ-Цзы, а Конфуцію приказалъ слѣдовать за ними въ другой колесницѣ. Процессія проѣзжала по базарной площади; столпившійся народъ, сразу понявъ всю нелѣпость положенія, смѣялся при мысли, что князь заставилъ добродѣтель идти по пятамъ порока. Это еще увеличило неловкость, которую Конфуцій испытывалъ въ своемъ фальшивомъ положеніи. «Я не видѣлъ ни одного человѣка, — говорилъ онъ, — который любилъ бы добродѣтель въ той же мѣрѣ, какъ красоту». Оставаться при дворѣ, гдѣ его такъ оскорбили, было свыше его силъ, и онъ опять направилъ свои; стопы на югъ въ Ч’ипъ.,

Удалившись отъ служебныхъ обязанностей, Конфуцій, вѣроятно, і снова сталъ излагать ученикамъ свои доктрины и взгляды, о которыхъ мы поговоримъ ниже. Извѣстно, что даже на пути въ Ч’инъ онъ поучалъ своихъ учениковъ различнымъ церемоніямъ подъ тѣнью развѣсистаго дерева. Одинъ изъ чиновниковъ, ХуанъТуй, воспитанный въ духѣ Лао-Цзы, возмущаясь пресловутымъ «гордымъ видомъ, вкрадчивою манерой и непреклонною волей» Конфуція, пытался не допустить его въ Ч’инъ. Эта попытка, однако, не увѣнчалась такимъ успѣхомъ, какъ нападеніе болѣе рѣшительныхъ враговъ, которые двумя годами позже атаковали мудреца въ Пу, когда онъ направлялся въ Ней. Несмотря на мужественное сопротивленіе учениковъ, враги одолѣли, схватили Конфуція и потребовали отъ него клятвеннаго обѣщанія не идти въ Ней. Но, несмотря на данную клятву, несмотря на предшествовавшее публичное оскорбленіе, онъ туда неудержимо стремился и, вырвавшись изъ рукъ враговъ, продолжалъ свой путь въ Ней.

Это сознательное нарушеніе слова со стороны Конфуція, который училъ «считать вѣрность и искренность главными принципами», удивило его учениковъ. Цзы-Кунгъ, который въ такихъ случаяхъ обыкновенно заводилъ съ нимъ разговоръ, спросилъ, подобаетъ ли нарушать данную клятву. Конфуцій, котораго нужда выучила изворотливости, отвѣчалъ: «Это была насильственная клятва, а такимъ клятвамъ духи не внимаютъ».

Но возвратимся къ Конфуцію въ то время, какъ онъ бѣжалъ отъ своихъ враговъ въ Сунгѣ. Когда Хуанъ-Туй преградилъ ему путь, то онъ пошелъ на западъ въ княжество Ч’ингъ со столицей того же имени. Повидимому, ученики пришли раньше его, а самъ онъ неожиданно появился у восточныхъ воротъ города. Видъ его настолько обратилъ на себя вниманіе, что ученики скоро узнали о его прибытіи. «У восточныхъ воротъ, — разсказывалъ одинъ гражданинъ Цзы-Кунгу, — стоитъ какой-то человѣкъ съ подбородкомъ, подобнымъ Яо, съ затылкомъ, подобнымъ Као-Яо, съ плечами такой же высоты, какъ у Щы-Чана, съ таліей на три вершка короче, чѣмъ у Ю, имѣющій видъ заблудившейся собаки». Узнавъ въ этомъ описаніи своего учителя, Цзы-Кунгъ поспѣшилъ къ нему навстрѣчу и передалъ ему слова гражданина. Конфуцій очень смѣялся и сказалъ: «Личныя примѣты еще ничего, но сказать, что я похожъ на заблудившуюся собаку, это замѣчательно, замѣчательно!»

Власти Ч’инга, однако, не выказали желанія принять на службу человѣка, хотя бы и обладающаго такими видными примѣтами, и Конфуцій пробылъ въ Ч’ингѣ только годъ. Изъ Ч’инга онъ опять^ намѣревался пойти въ Ней, но на пути его задержали, какъ было описано выше. Между Конфуціемъ и княземъ Ней, очевидно, существовала симпатія, если не дружба. Князь всегда радъ былъ его видѣть и охотно бесѣдовалъ съ нимъ; но, въ виду того, что Конфуцій безгранично восхищался людьми, чьи кости, по словамъ Лао-Цзы, давно разсыпались въ прахъ, и въ особенности родоначальниками династіи Чоу, князь не могъ дать ему никакого отвѣтственнаго поста. А Конфуцій, повидимому, не переставалъ надѣяться, что ему удастся склонить князя на свою сторону, и этимъ объясняется, почему онъ постоянно стремился ко двору князя Лннга и столько разъ принужденъ былъ эмигрировать. Князь и на этотъ разъ, какъ всегда, встрѣтилъ Конфуція привѣтливо, но ихъ бесѣды, касавшіяся, обыкновенно, способовъ миролюбиваго управленія, теперь, по преимуществу, затрогивали военныя дѣйствія. Князь замышлялъ нападеніе на городъ Пу, жители котораго, подъ начальствомъ Хуанъ-Туя, арестовавшаго Конфуція, возстали противъ него. Сначала Конфуцій расположенъ былъ поддерживать князя въ его враждебныхъ намѣреніяхъ; но, разсудивъ, что эта экспедиція представляла серіозную опасность, такъ какъ другія княжества могли оказать поддержку Пу, онъ пришелъ къ убѣжденію, что лучше всего предоставить Хуанъ-Тую незаконно захваченную имъ территорію. Въ этомъ-то смыслѣ Конфуцій и подалъ рѣшительный совѣтъ, которому князь послѣдовалъ.

Князь старѣлся, съ годами охотно сталъ предоставлять управленіе другимъ и тяготился высокопарными поученіями Конфуція. Онъ пересталъ «примѣнять» Конфуція, какъ выражаются китайскіе историки. Мудрецъ негодовалъ и готовъ былъ принять какое угодно предложеніе, откуда бы оно ни исходило. Въ такую минуту его позвалъ къ себѣ Нихъ-Гихъ, чиновникъ княжества Цинъ. подстрекавшій городъ Чунгъ-Моу въ возстанію противъ правителя, и Конфуцій едва было не согласился. Изучая этотъ періодъ дѣятельности Конфуція, нельзя не замѣтить, что въ его поведеніи произошла большая перемѣна. Куда дѣвалась та возвышенная любовь къ истинѣ и добродѣтели, которая характеризовала его первые шаги! Борьба не укрѣпила его, а, напротивъ, научила гнуть спину. Онъ, прежде отказывавшійся принимать незаслуженныя имъ деньги, теперь желалъ платы ни болѣе, ни менѣе, какъ за дипломатическіе совѣты, которыхъ у него по временамъ спрашивалъ князь Лингъ. Онъ, всегда осуждавшій мятежниковъ, готовъ былъ теперь пойти ко двору бунтовщика въ надеждѣ « установить», какъ онъ однажды выразился, «восточную династію Чоу».

Тутъ опять вмѣшался Цзы-Лу, доказывая учителю его непослѣдовательность. «Учитель, — сказалъ онъ, — ты намъ говорилъ — кто наноситъ личное оскорбленіе, съ тѣмъ высшій человѣкъ не имѣетъ дѣла. Если ты примешь приглашеніе Нихъ-Гиха, открыто бунтующаго противъ государя, то что скажетъ народъ?» Но Конфуцій, съ обычною для него въ послѣднее время находчивостью, отвѣчалъ: «Я, дѣйствительно, говорилъ это, но развѣ, если тереть твердый предметъ, онъ не сдѣлается тоньше? Развѣ, если погрузить бѣлую вещь въ черную жидкость, она не почернѣетъ? Развѣ я подобенъ горькой тыквѣ, которую нужно отбросить, чтобы она не попала въ пищу?» Тѣмъ не менѣе доводы Цзы-Лу подѣйствовали на него, и онъ отказался отъ своего первоначальнаго намѣренія.

Отношенія Конфуція съ княземъ оставались натянутыми, и, наконецъ, недовольный своимъ патрономъ, онъ удалился отъ его двора. Въ эту эпоху Конфуцій не имѣлъ никакихъ опредѣленныхъ доходовъ и, вѣроятно, средства къ жизни зарабатывалъ, поучая учениковъ изъ своей сокровищницы знаній, которую онъ скопилъ путемъ настойчивыхъ занятій и широкаго опыта.

Ревностные ученики Конфуція придавали такое значеніе каждому его слову и поступку, что, по ихъ указаніямъ, мы можемъ начертить полную картину его частной жизни. Для одежды, какъ мы узнаемъ, онъ выбиралъ только «корректные» цвѣта, именно — голубой, желтый, тѣлесный, бѣлый или черный, тщательно избѣгая краснаго, такъ какъ онъ въ большомъ ходу у женщинъ и дѣвушекъ. Въ ѣдѣ онъ былъ умѣренъ, но придавалъ значеніе выбору пищи и способу ея приготовленія. Онъ ни за что не прикасался къ сомнительному мясу или тухлому рису, не ѣлъ кушанья, неправильно нарѣзаннаго или безъ надлежащаго соуса. Онъ позволялъ себѣ вкушать лишь самое небольшое количество мяса и риса, и, хотя подобное ограниченіе не простиралось на порцію вина, дополнявшую его скромную трапезу, но говорятъ, что онъ никогда не доходилъ до опьянѣнія. Если онъ ѣхалъ въ экипажѣ, то никогда 'сразу не оборачивался, и, вообще, во всѣхъ дѣлахъ и поступкахъ избѣгалъ поспѣшности.

Всѣ эти подробности представляютъ особенный интересъ въ виду того, что Конфуцій оказалъ огромнѣйшее вліяніе на такую значительную часть населенія земного шара, и его указанія не относились исключительно къ высокопоставленнымъ лицамъ, а выразились, главнымъ образомъ, въ интимныхъ бесѣдахъ съ учениками и оправдались на примѣрѣ строгаго выполненія повседневныхъ обязанностей, который онъ имъ самъ подавалъ.

Конфуцій любилъ музыку и считалъ ее не только внѣшнимъ талантомъ, но и необходимымъ элементомъ воспитанія. «Гимны возбуждаютъ умъ, — говорилъ онъ, — правила благопристойности устанавливаютъ характеръ, а музыка вѣнчаетъ все зданіе».

Искусившись въ общественной дѣятельности, Конфуцій не хотѣлъ отказаться отъ надежды на новую должность, и такъ какъ князь Ней не внималъ его совѣтамъ, то онъ рѣшилъ переселиться въ княжество Цинъ, въ надеждѣ, что Чао-Кинъ-Цзы, одинъ изъ трехъ фактическихъ правителей страны, окажется болѣе податливымъ ученикомъ. Съ этой цѣлью онъ двинулся на западъ, но, дойдя лишь до Желтой рѣки, узналъ о казни двухъ вельможъ Цина: Тухъ-Минга и Тухъ Шунъ-Хва. Вѣсть объ этомъ событіи, указывавшемъ на смуты, послужила препятствіемъ къ его дальнѣйшему путешествію, такъ какъ онъ въ свое время говорилъ, что «высшій человѣкъ не войдетъ въ шаткое государство». Велико было его огорченіе и разочарованіе, и, глядя на желтыя воды у ногъ своихъ, онъ вздыхалъ и шепталъ: «О, какъ эти люди были прекрасны! Эта рѣка не болѣе величественна, чѣмъ они были, а я тамъ не находился, чтобы предотвратить ихъ судьбу!»

Послѣ этого онъ опять возвратился въ Ней, гдѣ князь, занятый приготовленіями къ войнѣ, попрежнему мало расположенъ былъ слушать его поученія. Когда Конфуцій явился ко двору, то князь отказался говорить о чемъ-либо, кромѣ военной тактики, и, быть-можетъ, съ умысломъ забывая, что Конфуцій былъ сторонникомъ мира, сталъ просить у него указаній насчетъ командованія арміей. «Если вы пожелаете знать, какъ разставлять жертвенные сосуды, то я могу отвѣтить вамъ, — сказалъ мудрецъ, — но въ войнѣ я не свѣдущъ».

Конфуцій достигъ уже шестидесятилѣтняго возраста. Положеніе княжествъ, составляющихъ имперію, все менѣе благопріятствовало его проповѣди, но, несмотря на удары судьбы, онъ не терялъ твердой вѣры въ свои силы и свое призваніе, которая характеризовала всю его дѣятельность. Убѣдившись, что князь Ней глухъ къ его увѣщаніямъ, онъ направился въ Типъ искать правителя, который оцѣнилъ бы его мудрость.

На слѣдующій годъ онъ со своими учениками перешелъ изъ Ч’ина въ Ц’ае, маленькую провинцію, подвластную княжеству Ц’у. Въ тѣ времена имперія подвержена была всевозможнымъ перемѣнамъ. Въ одинъ прекрасный день изъ какого-нибудь стараго княжества выкраивалось новое, которому суждено было либо опять исчезнуть, либо разрастись. Когда Конфуцій находился въ Ц’ае то часть Ц’у объявила себя независимой, подъ именемъ Іе, и провозгласила себѣ отдѣльнаго князя. Прежде подобное возстаніе вызвало бы протестъ со стороны Конфуція, но теперь онъ не только не назвалъ князя узурпаторомъ, а, напротивъ, прибѣгнулъ къ его покровительству. Князь не зналъ, какъ ему принять Конфуція, и сдѣлалъ по этому поводу запросъ Цзы-Лу, но послѣдній, вѣроятно, ставилъ князя не выше Нихъ-Гиха и не удостоилъ его отвѣтомъ. Конфуцій нашелъ Цзы-Лу достойнымъ порицанія и спросилъ: «Почему жъ ты не сказалъ ему: это просто человѣкъ, который, въ ревностномъ стремленіи къ познанію, забываетъ про свою ѣду; который такъ радуется, достигая познанія, что забываетъ про свои горести; который не замѣчаетъ наступающей старости? `

Несмотря на мнѣніе Цзы-Лу, Конфуцій готовъ былъ завязать дружескія сношенія съ княземъ, но князь, повидимому, выказывалъ не больше склонности къ этикѣ мудреца, чѣмъ другіе правители, которымъ онъ предлагалъ свои услуги. Извѣстенъ лишь одинъ разговоръ мудреца съ княземъ, который задавалъ ему вопросы о дѣлахъ государственнаго управленія. Отвѣтъ Конфуція необыкновенно характеренъ. Большинство опредѣленій хорошаго правительства могло бы непріятно поразить человѣка, который только что вышелъ изъ-подъ власти своего государя и стоялъ во главѣ возстанія; поэтому Конфуцій постарался подыскать нѣкоторое оправданіе для новаго князя, объяснивъ его вѣроломство, какъ слѣдствіе прежняго дурного управленія страною, и отвѣтилъ словами древняго мудреца: „При хорошемъ управленіи подданные бываютъ счастливы, и чужеземцы издалека приходятъ въ страну“.

Возвращаясь изъ Іе въ Ц’ае, Конфуцій дошелъ до рѣки, которую, за неимѣніемъ моста, нужно было переходить въ бродъ. Увидѣвъ, что два человѣка, въ которыхъ онъ узналъ политическихъ отшельниковъ, пахали на сосѣднемъ полѣ, онъ послалъ своего неизмѣннаго спутника Цзы-Лу разспросить ихъ, гдѣ искать броду. „Кто тамъ держитъ возжи?“ освѣдомился первый пахарь, къ которому обратился Цзы-Лу. „Кунгъ-Кью“, отвѣчалъ тотъ. — Кунгъ-Кью изъ Лу?» переспросилъ пахарь. «Да». — «Онъ знаетъ бродъ», загадочно отвѣтилъ собесѣдникъ Цзы-Лу, принимаясь снова за работу. Неизвѣстно, былъ ли его отвѣтъ слѣдствіемъ общей вѣры во всевѣдѣніе Конфуція, или на него нужно смотрѣть какъ на попытку показать подъ видомъ притчи, что Конфуцій по своей мудрости могъ перейти рѣку смутъ, заграждающую путь къ свободѣ. Отъ второго отшельника Цзы-Лу также не добился толковаго отвѣта. «Кто вы такой?» довольно рѣзко спросилъ его второй собесѣдникъ. Узнавъ, что Цзы-Лу — ученикъ Конфуція, этотъ человѣкъ, позаимствовавшій, вѣроятно, свои взгляды у Лао-Цзы, отвѣчалъ: «Омуты широкою волной распространяются по всей имперіи, и кто же, по вашему, положитъ имъ предѣлъ? Вмѣсто того, чтобы слѣдовать за учителемъ, который переходитъ отъ одного двора къ другому, не лучше ли вамъ послѣдовать за тѣми, которые (подобно намъ) совсѣмъ удаляются отъ міра?» Цзы-Лу, по обыкновенію, передалъ эти слова Конфуцію, а тотъ замѣтилъ: «Невозможно жить съ птицами и звѣрями, какъ со своими равными. Съ кѣмъ же мнѣ и сообщаться, какъ не съ людьми, не съ человѣчествомъ? Если бы высокіе принципы держались въ имперіи, то мнѣ не пришлось бы странствовать изъ княжества въ княжество».

Конфуцій въ общемъ прожилъ въ Ц’ае три года, ознаменованныхъ смутами и войнами, и совѣты его были тамъ преданы полному забвенію. Въ концѣ третьяго года княжество By объявило войну княжеству Тинъ, которое получило подмогу отъ лежащаго на югъ могущественнаго Ц’у. Поддерживая своего союзника, князь Ц’у прослышалъ, что Конфуцій находится въ Ц’ае, и рѣшилъ пригласить его къ своему двору. Онъ отрядилъ къ мудрецу пословъ съ богатыми дарами и письмомъ. Конфуцій охотно принялъ предложеніе и приготовился къ отъѣзду. Но эта новость встревожила министровъ Ц’ае и Ч’ина. «Ц’у, — говорили они, — и безъ того могущественное княжество, а Конфуцій — мудрый человѣкъ. Опытъ показалъ, что всѣ, относившіеся къ нему съ презрѣніемъ, платились за это, и если онъ успѣшно поведетъ дѣла Ц’у, то мы неминуемо погибнемъ. Мы во всякомъ случаѣ должны воспрепятствовать его переѣзду». Подосланный ими отрядъ напалъ на Конфуція въ глухой пустынной мѣстности и преградилъ ему путь. Здѣсь его продержали въ плѣну семь дней, подвергая суровымъ лишеніямъ, и, какъ во всѣ трудныя минуты, ученики громко роптали на судьбу свою и своего учителя.

«Неужели высшій человѣкъ, — спросилъ Цзы-Лу, — долженъ выносить, такія страданія?» — «Высшему человѣку случается терпѣть лишенія, — отвѣчалъ Конфуцій, — но только заурядный человѣкъ въ бѣдѣ теряетъ самообладаніе». Въ эту бѣдственную минуту Конфуцій обратился къ своему неизмѣнному утѣшенію: онъ игралъ на лютнѣ и пѣлъ.

Подъ конецъ ему удалось увѣдомить князя Цу о своемъ печальномъ положеніи. Князь отрядилъ пословъ, чтобы освободить Конфуція, и самъ выѣхалъ изъ столицы навстрѣчу ему. Онъ радушно принялъ Конфуція и, повидимому, время до времени прибѣгалъ къ его совѣтамъ, но никакой должности ему не далъ и не отвелъ ему участка земли, какъ предполагалъ раньше, такъ какъ министры воспротивились этому. «Развѣ у вашего величества, — спросилъ одинъ изъ чиновниковъ, — есть слуга, который могъ бы занять мѣсто посла съ такимъ успѣхомъ, какъ Цзы-Кунгъ? Или столь же достойный первый министръ, какъ Іенъ-Хвуй? Или полководецъ, который могъ бы сравниться съ Цзы-Лу? Развѣ цари Ванъ и By изъ своихъ маленькихъ княжествъ не возвысились до управленія имперіей? А если Кунгъ-Кью когда-нибудь пріобрѣтетъ землю, и министрами у него будутъ такіе ученики, то Ц’у не сдобровать».

Эти доводы не только показались убѣдительными въ данномъ случаѣ, но, повидимому, повліяли на дальнѣйшія отношенія князя къ Конфуцію, такъ какъ до самой смерти, послѣдовавшей осенью того же года, онъ ни разу не обращался за совѣтомъ къ мудрецу. Въ его преемникѣ Конфуцій, очевидно, не нашелъ себѣ покровителя и опять вернулся въ Ней.

Въ Ней шестидесятитрехдѣтній Конфуцій засталъ, что внукъ его прежняго друга, князя Линга, свергнулъ съ престола и осудилъ на изгнаніе родного отца за то, что тотъ покусился на жизнь своей матери, а его бабки, знаменитой Нанъ-Цзы. Этотъ князь, по имени Чухъ, разсчиталъ, что въ его интересахъ привлечь въ себѣ Конфуція, и послалъ къ нему Цзы-Лу сказать: «Князь Ней ожидаетъ вашей помощи въ управленіи страною и желаетъ знать, что вы для этого считаете необходимымъ». — «Первымъ дѣломъ необходимо исправить названія», отвѣчалъ Конфуцій. — «Зачѣмъ же это?» спросилъ Цзы-Лу. — «Какъ ты непонятливъ, Юй! — сказалъ Конфуцій. — Высшій человѣкъ очень осмотрителенъ въ томъ, чего онъ не знаетъ. Если названія неправильны, то рѣчь не соотвѣтствуетъ истинному смыслу. Если рѣчь не соотвѣтствуетъ истинному смыслу, то дѣла не могутъ идти успѣшно. Если дѣла не могутъ идти успѣшно, то благопристойность й музыка не будутъ процвѣтать. Если благопристойность и мувыка не будутъ процвѣтать, то нельзя будетъ правильно присуждать наказаній. Если нельзя будетъ правильно присуждать наказаній, то народъ не будетъ знать, какъ двинуть рукой или ногой. Поэтому высшій человѣкъ считаетъ необходимымъ, чтобы названія соотвѣтствовали предметамъ и чтобы его указанія выполнялись должнымъ образомъ. Высшій человѣкъ добивается, чтобы его слова были правильными».

Конфуцій, конечно, не могъ одобрить положенія дѣлъ въ Ней, а такъ какъ князь не намѣревался измѣнить своего поведенія, то мудрецъ удалился отъ его двора и остальные пять-шесть лѣтъ, проведенные въ княжествѣ Ней, прожилъ въ полномъ уединеніи.

Конфуцій не былъ на своей родинѣ Лу цѣлыхъ четырнадцать лѣтъ, и, наконецъ-то, суждено ему было туда вернуться. Однако, по ироніи судьбы, онъ дождался исполненія своего завѣтнаго желанія не за свою политическую или этическую мудрость, а за знаніе военной тактики, которую онъ такъ глубоко презиралъ. Дѣло въ томъ, что Іенъ-Ю, ученикъ мудреца, находившійся въ это время на службѣ у Ки-К’анга, совершилъ удачный походъ противъ Ц’и. По его торжественномъ возвращеніи Ки-К’ангъ освѣдомился, гдѣ онъ научился военному искусству. «У Конфуція», отвѣчалъ полководецъ, — «А что это за человѣкъ?» спросилъ Ки-К’ангъ. — «Если бы вы пользовались его совѣтами, — отвѣчалъ Іенъ-Ю, — то слава о васъ прошла бы въ чужія земли. Вашъ народъ могъ бы встрѣчаться лицомъ къ лицу съ демонами и богами, не пугаясь ихъ и ничего у нихъ не спрашивая; а если бы вы приняли его правила, то, даже воздвигнувъ тысячу алтарей мѣстнымъ духамъ, вы не могли бы достигнуть большаго благополучія». Увлеченный такою перспективой, Ки-К’ангъ предложилъ пригласить мудреца ко двору. «Помните только, — добавилъ ІенъЮ, — что между нимъ и собою вы не должны допускать низкихъ людей».

Прибытіе пословъ изъ Лу было особенно желаннымъ для Конфуція въ силу слѣдующаго обстоятельства. Одинъ чиновникъ изъ Ней, по имени К’унгъ Вамъ, спросилъ его совѣта, какъ напасть на своего сюзерена. Конфуцій, не довольный тѣмъ, что его спрашиваютъ указаній по такому поводу, отговорился незнаніемъ и приготовился покинуть страну, говоря: «Птица выбираетъ дерево, чтобы сѣсть, но дерево не выбираетъ птицы». Въ это время прибыли послы Ки-К’анга, и Конфуцій безъ колебаній принялъ ихъ приглашеніе. По пріѣздѣ въ Лу онъ явился ко двору и, въ бесѣдѣ съ княземъ Гае о дѣлахъ управленія, прозрачно намекнулъ на то, что слѣдовало бы ему положить окладъ. «Управленіе, — сказалъ онъ, — состоитъ въ правильномъ выборѣ министровъ». По тому же поводу онъ говорилъ Ки-К’ангу: «Бери на службу прямыхъ и отставляй горбатыхъ. Тогда горбатые сдѣлаются прямыми».

Ки-К’ангъ не зналъ, что ему дѣлать съ усиливающимся разбоемъ. «Если бы ты не скупился, государь, то хоть бы ты назначилъ награду за кражу, народъ не сталъ бы воровать». Этотъ отвѣтъ показываетъ, какое мнѣніе Конфуцій составилъ себѣ о Ки-К’ангѣ, а, слѣдовательно, и о князѣ Гае, который во всемъ раздѣлялъ взгляды Ки-К’анга. При такомъ режимѣ Конфуцій не могъ служить, но, вмѣсто того, чтобы искать новой должности, онъ углубился въ свои ученыя занятія и взялся за пополненіе своихъ литературныхъ трудовъ.

Ему минуло шестьдесятъ-девять лѣтъ. Если за счастье человѣка считать исполненіе его завѣтной мечты, то Конфуція слѣдуетъ признать несчастнымъ. Одаренный отъ природы глубокою почтительностью, довольно спокойнымъ темпераментомъ и пытливымъ умомъ, и воспитанный въ традиціяхъ древнихъ царей, добродѣтельные подвиги которыхъ были черезчуръ возвеличены на счетъ затушеванныхъ слабыхъ сторонъ ихъ дѣятельности, Конфуцій считалъ себя способнымъ совершить гораздо больше, чѣмъ было во власти его или всякаго другого человѣка. Въ началѣ своего поприща онъ имѣлъ возможность въ Лу примѣнить на практикѣ свои теоріи; какъ мы видѣли, ими лишь временно, при его непосредственномъ управленіи, удалось поднять народное благосостояніе. Но твердая непоколебимая вѣра въ себя и въ свои принципы удержала его отъ единственнаго логическаго вывода, который онъ могъ сдѣлать изъ своихъ неудачъ. Горькій опытъ не послужилъ ему урокомъ, и онъ сошелъ въ могилу въ возрастѣ семидесяти-двухъ лѣтъ, не теряя прежней увѣренности, что, если бы ему дать отвѣтственную должность, то «въ три года онъ усовершенствовалъ бы управленіе».

Считая невозможнымъ придти къ соглашенію съ правителями Лу. онъ, повидимому, рѣшилъ удалиться со службы. Насталъ конецъ его странствованіямъ, и подобно тому какъ «заяцъ отъ собакъ и отъ охотничьихъ роговъ, откуда выскочилъ, туда опять бѣжать готовъ», такъ и онъ напослѣдокъ неудержимо стремился еще разъ посѣтить княжество Лу. Когда же это совершилось, то онъ рѣшилъ остатокъ дней дожить на родинѣ. Теперь онъ могъ на свободѣ окончить изданіе Шу-Кинга, или Книги Исторіи, къ которой онъ написалъ предисловіе. Онъ также тщательно «изложилъ обряды я церемоніи, выработанные древнѣйшими мудрецами и царями, собралъ и записалъ древнія поэтическія произведенія и предпринялъ реформу музыки». Изучая внимательно Книгу Перемѣнъ, онъ написалъ къ ней комментаріи, которые показываютъ, что смыслъ этого произведенія былъ ему такъ же теменъ, какъ и другимъ, (вою мысль о томъ, каково должно быть зерно, заключенное въ эту необыкновенно твердую скорлупу, онъ дополнилъ замѣчаніемъ, что если бы «ему суждено было прожить еще нѣкоторое время, то онъ пятьдесятъ лѣтъ положилъ бы на изученіе Книги Перемѣнъ, и тогда считалъ бы себя свободнымъ отъ великихъ заблужденій».

Въ 482 году до P. X. умеръ сынъ его, Ли, а въ слѣдующемъ году смерть унесла его вѣрнаго ученика, Іенъ-Хвуя. Узнавъ о послѣднемъ несчастьѣ, онъ воскликнулъ: «Увы! Небо уничтожаетъ меня!» Еще годомъ позже одинъ изъ слугъ Ки-К’анга поймалъ на охотѣ какое-то странное однорогое животное, и такъ какъ никто не могъ опредѣлить, что это за звѣрь, то обратились къ Конфуцію. Конфуцій призналъ въ немъ Килина. Легенда добавляетъ, что тождество этого звѣря съ тѣмъ, который явился незадолго до рожденія Конфуція, можно было установить по сохранившемуся на его рогѣ обрывку ленточки, которую Чингъ-Цай повязала волшебному животному на горѣ Ни. Смыслъ второго видѣнія не подлежалъ сомнѣнію, и Конфуцій былъ глубоко пораженъ этимъ предзнаменованіемъ. «Отъ кого ты явился? — воскликнулъ онъ. — Отъ кого ты явился? — и затѣмъ, залившись слезами, добавилъ: — Мое ученіе прошло свой путь, а я неизвѣстенъ».

«Что вы разумѣете подъ неизвѣстностью?» спросилъ его ЦзыКунгъ. — «Я не жалуюсь на Провидѣніе, — отвѣчалъ мудрецъ, — и не внню людей за то, что они пренебрегаютъ ученіемъ и покланяются успѣху. Небо знаетъ меня… Никогда высшій человѣкъ не проходитъ, не оставивъ по себѣ имени, но мои принципы не имѣютъ успѣха. Какъ же на меня будутъ смотрѣть грядущія поколѣнія?»

Въ это время, несмотря на слабѣющія силы и многочисленныя занятія, онъ написалъ Чунъ-Цю, или лѣтопись «Весна и Осень», въ которой изложилъ исторію своего родного княжества Лу, со временъ князя Иня до четырнадцатаго года царствованія Гае, то-есть до тѣхъ поръ, пока появленіе Килина возвѣстило ему близость кончины.

Это — единственное произведеніе, принадлежащее перу самого Конфуція, и здѣсь, какъ говорятъ біографы, «что написано, то написано имъ самимъ, а что вычеркнуто, то вычеркнуто имъ самимъ». Никто не позволилъ себѣ вставить или измѣнить ни одного выраженія. Окончивъ этотъ трудъ, Конфуцій передалъ рукопись ученикамъ и сказалъ: «По Веснѣ и Осени меня узнаютъ, по Веснѣ и Осени будутъ судить обо мнѣ». Это — одинъ изъ многочисленныхъ примѣровъ въ исторіи человѣчества, что авторъ Дѣлаетъ ошибочную оцѣнку собственныхъ произведеній.

Даже по мнѣнію соотечественниковъ Конфуція, которые преклоняются передъ каждымъ его словомъ и взглядомъ, лѣтопись «Весна и Осень» занимаетъ второстепенное мѣсто, и изреченія въ Лунъ-10, или Конфуціанскихъ Разговорахъ, по справедливости, ставятся гораздо выше. Два его компилятивныхъ произведенія: Шу-Кингъ и Ши-Кингъ заслуживаютъ большаго вниманія, чѣмъ книга, которою онъ такъ гордился. Иностранцы, которые въ своихъ сужденіяхъ не руководятся предвзятымъ мнѣніемъ, не считаютъ его за выдающагося историка, а признаютъ только, какъ философа и государственнаго дѣятеля.

Конфуцій еще разъ явился ко двору, именно послѣ того, какъ князь Ц’и былъ убитъ однимъ изъ своихъ чиновниковъ. Надо думать, что это было тяжкое преступленіе, такъ какъ Конфуцій былъ страшно разгнѣванъ, а онъ, неустанно восхвалявшій добродѣтельныхъ людей, которые свергали съ трона нечестивыхъ правителей и тирановъ, не высказалъ бы порицанія, если бы убитый князь походилъ на Кіе или на Шоу. Преступленіе было такого свойства, что Конфуцій считалъ необходимымъ отомстить за него; поэтому онъ совершилъ омовеніе и отправился ко двору.

«Государь, — сказалъ онъ, обращаясь къ князю, — Ч’инъ-Хангъ убилъ своего правителя, и я прошу васъ наказать его». Но князь не расположенъ былъ вмѣшиваться въ это дѣло и сослался на относительное могущество Ц’и. Конфуцій, однако, не такъ легко удовлетворился. «Половина населенія Ц’и, — говорилъ онъ, — не сочувствуетъ совершившемуся дѣянію. Если вы причислите къ населенію Лу половину населенія Ц’и, то смѣло можете разсчитывать на побѣду». Этотъ аргументъ произвелъ на князя не большее впечатлѣніе, чѣмъ самый фактъ, и, чтобы отдѣлаться отъ неугомоннаго Конфуція, онъ посовѣтовалъ ему изложить это дѣло передъ глазами трехъ самыхъ вліятельныхъ фамилій княжества. Эта апелляція, на которую Конфуцій согласился неохотно, также не увѣнчалась успѣхомъ, и убійство прошло безнаказанно.

Въ эту эпоху, когда каждый правитель держался на тронѣ лишь благодаря вооруженной силѣ, революціи не носили такого преступнаго характера и являлись не вѣроломными возстаніями, а скорѣе борьбой за первенство. Онѣ происходили до того часто, что не вызывали особеннаго удивленія и ужаса. Въ описанный періодъ княжества, граничившія съ Лу, находились въ плачевномъ положеніи. Вскорѣ послѣ убіенія князя Ц’и Конфуцій узналъ, что въ Ней вспыхнуло возстаніе. Это особенно заинтересовало, его такъ какъ возвращаясь въ Лу, онъ оставилъ на государственной службѣ въ Ней двухъ своихъ учениковъ, Цзы-Лу и Цзы-Као. «Цзы-Као вынернется, — замѣтилъ Конфуцій, когда ему сообщили о козстаніи, — но Цзы-Лу погибнетъ!» Это предсказаніе исполнилось въ точности: убѣдившись въ отчаянномъ положеніи дѣлъ, Цзы-Као бѣжалъ, а Цзы-Лу остался защищать своего правителя и палъ, сражаясь за него. Хотя Конфуцій и предвидѣлъ такой исходъ, тѣмъ не менѣе онъ былъ очень огорченъ и горько оплакивалъ своего друга, за которымъ самъ вскорѣ долженъ былъ послѣдовать въ могилу.

Въ одно прекрасное утро, весною 478 года, онъ прохаживался передъ своею дверью и бормоталъ:

«Великая гора должна ужъ рухнуть;

Могучій стволъ сломиться долженъ,

И, какъ растеніе, мудрецъ увянетъ».

Эти слова встревожили вѣрнаго Цзы-Кунга. «Если великая гора рухнетъ, — сказалъ онъ, — то куда же я обращу взоръ? Если могучій стволъ сломится и мудрецъ увянетъ, то гдѣ же я найду опору? Я боюсь, что учитель заболѣваетъ». Съ этими словами онъ поспѣшилъ въ домъ за Конфуціемъ. «Отчего ты такъ опоздалъ?спросилъ Конфуцій, когда онъ догналъ его, и добавилъ: — По правиламъ Хіа тѣло покойника одѣвали и укладывали въ гробъ на восточныхъ ступеняхъ, какъ будто онъ еще попрежнему былъ хозяиномъ. При династіи Инь эту церемонію совершали между двумя столбами, какъ будто покойникъ былъ въ одно время и хозяиномъ и гостемъ. Чоу предписывали совершать эту церемонію на западныхъ ступеняхъ, считая покойника за гостя. Я изъ рода Инь. Въ прошлую ночь мнѣ снилось, что я сижу между двумя столбами, а передо мной стоятъ жертвоприношенія. Нѣтъ у насъ ни одного разумнаго монарха, никто изъ правителей имперіи не хочетъ сдѣлать меня своимъ учителемъ. Мнѣ время умереть». Чрезвычайно характерно, что въ своей послѣдней рѣчи и снѣ Конфуцій перенесся къ церемоніямъ давно минувшихъ вѣковъ. Но сонъ сбылся: въ тотъ, же день онъ слегъ и, проболѣвъ недѣлю, скончался.

Ученики похоронили его на берегу рѣки Сы, къ сѣверу отъ столицы Лу, и три года оплакивали его на могилѣ. Но даже и это выраженіе почета не удовлетворило самаго преданнаго ученика Конфуція Цзы-Кунга, который еще лишнихъ три года изливалъ свою скорбь о кончинѣ мудреца. "Всю жизнь я видѣлъ надъ головою небо, — говорилъ онъ, — но не знаю его высоты; и подъ ногами видѣлъ землю, но не знаю ея толщи. Служа Конфуцію, я былъ подобенъ человѣку, который ходитъ со своимъ ковшомъ къ рѣкѣ и утоляетъ жажду, не зная глубины рѣки.

Williamson, посѣтившій въ 1865 году могилу мудреца, такъ описываетъ ея нынѣшній видъ. «Отъ сѣверныхъ воротъ прямо къ кладбищу идетъ кипарисовая аллея. Въ рощѣ изъ дубовъ, кипарисовъ и другихъ деревьевъ, обнесенной высокою стѣной, находится могила мудреца. На самомъ кладбищѣ мы прошли черезъ красивыя ворота и попали въ другую аллею съ неизмѣнными кипарисами и каменными изваяніями львовъ и другихъ животныхъ по обѣимъ сторонамъ. Невдалекѣ отъ могилы, другъ противъ друга, стоятъ два исполинскихъ изваянія мудрецовъ. Ихъ торжественный обликъ какъ бы напоминаетъ посѣтителю о святынѣ этого мѣста. За домомъ, гдѣ приготовляются жертвоприношенія, гдѣ поклонники отдыхаютъ и предаются размышленію, дамъ показали дерево, посаженное ученикомъ мудреца, Цзы-Кунгомъ, и бесѣдку, построенную императоромъ Кинъ-Лунгомъ… Могила Конфуція представляетъ большой холмъ, поросшій деревьями и кустарникомъ; противъ него — обычныя приспособленія для жертвоприношеній. Тутъ стоитъ таблица въ 25 футовъ высотой и шесть футовъ шириной, на которой выгравировано имя и списокъ дѣяній мудреца… Къ западу отъ могилы Конфуція находится могила его сына Ли… а кругомъ — гробницы другихъ представителей его фамиліи».

Современники описываютъ наружность Конфуція въ такихъ аллегорическихъ выраженіяхъ, которыя ничего не говорятъ уму и предполагаютъ со стороны читателя близкое знакомство съ внѣшностью императоровъ Яо и Шуна. Имя его, Кью, намекаетъ на особенность строенія его головы, которая, по преданію, походила на гору Кью, со впадиной на вершинѣ. Статуя, стоящая въ храмѣ близъ могилы Конфуція, изображаетъ его «высокимъ, сильнымъ и статнымъ, съ полнымъ, румянымъ лицомъ и большою, тяжелою головою».

ГЛАВА III.

Ученіе Конфуція.

Безпристрастно судить о чьей-нибудь дѣятельности можетъ только потомство, такъ какъ на оцѣнку современниковъ вліяютъ многія условія. Если человѣкъ раздѣляетъ политическія убѣжденія большинства, то современники способны превознести его до небесъ; но, защищая противоположные взгляды, онъ можетъ встрѣтить совершенно обратное отношеніе. Подобныя соображенія не вліяютъ на приговоръ потомства: оно отдѣлено большимъ промежуткомъ времени отъ прежнихъ страстей и прежнихъ предразсудковъ. Его не столько интересуетъ борьба партій, сколько ея результаты. Нерѣдко какой-нибудь прославленный въ свое время герой представляется потомству шарлатаномъ, тогда какъ человѣку геніальному, потерпѣвшему при жизни невзгоды и удары судьбы, оно отводитъ должное мѣсто.

Безъ сомнѣнія, нѣтъ ни одной исторической личности, относительно которой приговоръ потомства такъ разошелся бы съ мнѣніемъ современниковъ, какъ относительно Конфуція. Онъ былъ, по преимуществу, государственнымъ дѣятелемъ и проповѣдывалъ политическія воззрѣнія, для развитія которыхъ необходимъ былъ болѣе или менѣе продолжительный періодъ мира и спокойствія. Онъ рожденъ былъ для мирнаго времени, но выросъ подъ оружіемъ. По призванію, ему надлежало быть министромъ, а суждено было находить во главѣ управленія лишь вооруженныхъ людей, жившихъ войной. Время не благопріятствовало ему, и онъ долженъ былъ покориться волѣ судебъ. Вмѣсто того, чтобы занимать почетный постъ совѣтника при добродѣтельномъ правителѣ, который воскресилъ бы героическій вѣкъ Яо и Шуна къ полному довольству своего народа, Конфуцій провелъ большую часть жизни, предлагая свои услуги князьямъ, которые пренебрегали его планами и смѣялись надъ его теоріями. Это была эпоха смутъ и анархіи. «Высокіе принципы давно покинули имперію», и сила сдѣлалась единственнымъ мѣриломъ истины и добродѣтели.

Итакъ, не удивительно, что Конфуцій при жизни потерпѣлъ неудачу. Онъ не принадлежалъ къ тѣмъ людямъ, которые беззастѣнчиво приноравливаютъ свои паруса къ вѣтру, а протестъ противъ современныхъ ему беззаконій былъ равносиленъ неуспѣху. Но все то, что пропало для его современниковъ, сохранилось для потомства. Многомилліонныя позднѣйшія поколѣнія китайцевъ перестали придавать значеніе тому, что Конфуцій не попалъ въ княжескіе совѣтники, такъ какъ они сами могли руководиться словами мудрости, которыя онъ преподавалъ своимъ ученикамъ. Имъ не было дѣла до презрѣнія, съ которымъ къ нему относились беззаконные вожди, такъ какъ они сами могли воспользоваться его взглядами на дѣла управленія и на обязанности гражданъ.

Едва ли на чью-либо долю выпало такое пренебреженіе современниковъ и такое поклоненіе потомства, какъ на долю Конфуція. И то, и другое достигало крайности. Онъ высоко держалъ знамя нравственности и проповѣдывалъ чистое ученіе. По даже тамъ, гдѣ ему представлялся случай оказывать вліяніе, онъ не могъ достигнуть благихъ результатовъ, такъ какъ въ его вѣкъ понятія о добрѣ и злѣ были довольно сбивчивы, а общественная и личная нравственность стояла на самомъ низкомъ уровнѣ. Трудно все-таки понять тайну его необычнаго вліянія на потомство, и чѣмъ болѣе изучаешь эту загадку, тѣмъ большія встрѣчаешь затрудненія. Его система философіи далеко не полна и недостаточно жизненна, если такъ позволительно выразиться, несмотря на тотъ фактъ, что она дала руководящія начала, которыя произвели все, что было великаго и благороднаго въ жизни Китая на промежуткѣ двадцати съ лишнимъ вѣковъ.

Нынѣшняя конфуціанская литература очень обширна, но если выдѣлить изъ нея тѣ каноническія книги, которыя, по общему убѣжденію, содержатъ полностью ученіе Конфуція, то передъ нами окажутся только три томика. Первый — или Конфуціанскіе Разговоры; это — бесѣды великаго учителя, приведенныя въ систему его учениками. Другіе два — или Великое Ученіе и Чунгъ-Юнгъ, или Ученіе о Серединѣ, заключаютъ въ себѣ ученіе мудреца въ болѣе популярной формѣ; составленіе ихъ, обыкновенно, приписывается внуку Конфуція, Цзы-Сы. Конфуцій не столько былъ оригинальнымъ мыслителемъ, сколько, какъ онъ самъ выражался, «передавалъ» достояніе прежнихъ вѣковъ. Поэтому необходимо сличить его доктрины со взглядами древнѣйшихъ каноническихъ произведеній, каковы: И-Китъ, или Книга Перемѣнъ, Ши-Кингъ, или Книга Поэзіи, и Шу-Кингъ, или Книга Исторіи. Тутъ мы убѣждаемся, что Конфуцій не вполнѣ точно передавалъ ученіе древнихъ мудрецовъ. Онъ не могъ понять умственнаго склада тѣхъ личностей, которымъ онъ воздавалъ такое безпредѣльное поклоненіе, и поэтому свелъ ихъ ученіе до своего, болѣе низкаго уровня.

Въ ученіи Конфуція нѣтъ ничего спиритуалистическаго. Онъ старался обходить все сверхъестественное. На предложенный ему вопросъ, что такое смерть, онъ отвѣчалъ: «Когда не знаешь жизни, то какъ же знать, что такое смерть?» Предметомъ его изученія была жизнь, а представителемъ жизни онъ считалъ существующаго человѣка. Онъ никогда не задавался вопросомъ о происхожденіи или о будущности человѣка. Онъ просто считалъ человѣка членомъ общества, и старался, на основаніи древнихъ преданій, выработать путь къ достиженію какъ личнаго, такъ и общаго счастья.

По ученію Конфуція, человѣкъ не только располагаетъ собственною судьбой, но, какъ равный небу и землѣ, можетъ вліять на развитіе природы. Путемъ совершенной искренности онъ можетъ дать полное развитіе своей природѣ. Достигнувъ этого, онъ можетъ вліять на природу другихъ людей. Доведя до полнаго развитія природу другихъ людей, онъ можетъ довести до полнаго развитія природу животныхъ и вещей. Доведя до полнаго развитія природу животныхъ и вещей, онъ можетъ содѣйствовать преобразовательнымъ и созидательнымъ силамъ неба и земли. Принимая участіе въ преобразовательныхъ и созидательныхъ силахъ неба и земли, онъ съ небомъ и землей составитъ троицу. Тогда онъ сдѣлается равнымъ небу и землѣ, и когда достигнетъ этого состоянія, то во всемъ мірѣ будетъ царить порядокъ, все будетъ поддерживаться и совершенствоваться.

Таково положеніе идеальнаго человѣка во вселенной. Идеальный человѣкъ одаренъ отъ Неба идеальною природой. Всѣ люди рождаются добрыми и въ равной степени обладаютъ высокими качествами, которыя даютъ имъ возможность пріобрѣсти идеальную природу. Человѣкъ наслѣдуетъ добро, и когда усовершенствуетъ его, то оно становится его природой. По словамъ одного туземнаго комментатора, добро, ниспосылаемое Небомъ, подобно проточной водѣ, которая кристаллизуется, когда человѣкъ совершенствуется, и становится его природой. «Великій Богъ, — говоритъ Гангъ, — далъ даже низшимъ людямъ нравственное чувство, слѣдуя которому, они достигнутъ постоянства природы». Другими словами, Небо, порождая людей, положило на все соотвѣтствующіе законы, а люди обязаны охранять, слушать, понимать ихъ и повиноваться имъ. При выполненіи этого условія министры и чиновники будутъ патріотами, отношенія между родителями и дѣтьми усовершенствуются, и народъ сохранитъ постоянную природу, которая направить его къ милосердію, честности, патріотизму и сыновней привязанности. Достигнутая такимъ образомъ идеальная природа подобна водѣ, источникъ которой чистъ и незапятнанъ. Она не измѣняется, но разъ измѣнившись, уже не можетъ вернуться къ прежнему состоянію. Она руководитъ сердцемъ и выражается въ привязанностяхъ и желаніяхъ. Подобно тому, какъ въ природѣ золота лежитъ твердость, а въ природѣ огня — жаръ, такъ въ природѣ человѣка — милосердіе, честность, благопристойность, мудрость и вѣрность. Тѣмъ не менѣе бываетъ и дурная природа; такъ, напримѣръ, когда царь Т’ае-Ки не могъ исправиться, то его министръ И-Инь сказалъ себѣ: «Это нечестіе, которое уже по привычкѣ входитъ въ его природу».

Опредѣленіе природы человѣка дано было Конфуціемъ, который особенно превозносилъ вышеупомянутую цитату изъ ШиКинга. Однако, Цзы-Кунгъ говоритъ, что «нельзя слушать словъ учителя о природѣ человѣка и о пути небесномъ». Такое утвержденіе произошло, какъ надо полагать, или оттого, что Цзы-Кунгъ не понималъ воззрѣній Конфуція, или оттого, что онъ, какъ и другіе, старался исключить изъ ученія мудреца все, что считалъ недоступнымъ для умственнаго или нравственнаго развитія народа. Конфуцій не былъ умозрительнымъ философомъ и поэтому не вдавался въ такія пространныя разсужденія, какъ Менцій и нѣкоторые позднѣйшіе мыслители. Но онъ достаточно высказался, чтобы судить о томъ, что въ данномъ вопросѣ онъ былъ солидаренъ съ древними мудрецами. По его ученію, природа всѣхъ людей приблизительно одинакова, то-есть качества, которыми они одарены, сходны, но съ теченіемъ времени является различіе. Конфуцій поддерживалъ также прежнее вѣрованіе, что въ натурѣ человѣка лежитъ добро, и что это врожденное добро выражается въ склонности къ четыремъ высокимъ принципамъ: человѣчности, прямотѣ, благопристойности и познанію. По его словамъ, природа человѣка занимаетъ самое почетное мѣсто на ряду съ небомъ и землею, такъ какъ каждый предметъ имѣетъ свою природу, которая отличается отъ природы человѣка тѣмъ, что ея нельзя ни развивать, ни воспитывать.

Добро, унаслѣдованное отъ Неба, къ несчастью, далеко не всегда остается незапятнаннымъ. Оно подобно проточной водѣ, которая не знаетъ застоя и постоянно катитъ свои волны къ морю. Нѣкоторые ручьи загрязняются въ самомъ истокѣ, другіе уже на значительномъ разстояніи, одни загрязняются больше, другіе меньше; но вода не можетъ не загрязниться, иначе она не будетъ водой. Таковъ и удѣлъ человѣческихъ натуръ. Почти всѣ онѣ выходятъ изъ источника чистыми, но потомъ оскверняются, однѣ раньше, другія позже, однѣ больше, другія меньше, но все-таки всѣ онѣ этому подвержены.

Все сказанное относится къ большинству человѣчества, но есть два класса людей — высшіе мудрецы и низшіе глупцы, которые не подвержены перемѣнамъ. Конфуцій устанавливаетъ слѣдующее раздѣленіе на классы: «Тѣ, которые отъ рожденія обладаютъ знаніемъ, составляютъ высшій классъ людей; тѣ, которые учатся и достигаютъ знанія, составляютъ слѣдующій классъ; далѣе, идутъ глупые и тупоумные люди, которые, однако, преуспѣваютъ въ ученіи; глупые и тупоумные, которые къ тому же не учатся, составляютъ самый низшій классъ».

Природа достигаетъ высшаго развитія въ представителяхъ избраннаго класса, или мудрецахъ. Мудрецъ отъ рожденія обладаетъ знаніемъ и совершенною чистотой. Онъ безъ усилія повинуется влеченіямъ своей природы и, благодаря этому, поддерживаетъ полное прямодушіе и неуклонно идетъ по небесному пути. Ему одному присущи высочайшія качества: быстрота оцѣнки, ясность сужденія, глубокій разумъ и всеобъемлющая мудрость, вслѣдствіе чего онъ способенъ къ управленію; великодушіе, милосердіе, кротость, вслѣдствіе чего онъ способенъ къ снисхожденію; отзывчивость, энергія, твердость и выносливость, вслѣдствіе чего онъ способенъ къ непоколебимости; душевное равновѣсіе, серіозность, отсутствіе заносчивости и исправность, вслѣдствіе чего онъ внушаетъ уваженіе; совершенство, разборчивость, сосредоточенность и проницательность, вслѣдствіе чего онъ способенъ устанавливать различіе. Онъ всеобъемлющъ и широкъ, глубокъ и дѣятеленъ, какъ ручей; онъ своевременно выказываетъ свою добродѣтель. Всеобъемлющій и широкій, онъ подобенъ небу. Глубокій и дѣятельный, какъ ручей, онъ подобенъ безднѣ. Онъ, показывается, и всѣ благоговѣютъ передъ нимъ; онъ говоритъ, и всѣ вѣрятъ ему; онъ дѣйствуетъ, и всѣ довольны. Поэтому, слава его озаряетъ Срединную Имперію и доходитъ до варварскихъ племенъ. Куда только заѣзжаютъ корабли и колесницы, куда только проникаетъ сила человѣка, гдѣ только небо осѣняетъ и земля носитъ людей, гдѣ только свѣтятъ солнце и луна, гдѣ только бываютъ морозъ и роса, — тамъ всѣ, у кого есть кровь въ жилахъ и дыханье въ груди, искренно любятъ и уважаютъ его. И не даромъ говорится, что «онъ равенъ Небу».

Конфуцій вполнѣ раздѣляетъ взглядъ древнихъ философовъ, которые говорили: «Подобно тому, какъ вода стремится къ влажнымъ низинамъ, а огонь къ сухимъ мѣстамъ, тучи слѣдуютъ за дракономъ, а вѣтры за тигромъ, такъ точно миріады вещей идутъ за мудрецомъ, когда онъ дѣйствуетъ». Онъ добродѣтеленъ, какъ небо и земля, лучезаренъ, какъ солнце и луна, точенъ, какъ времена года, въ удачахъ и неудачахъ подобенъ духамъ и демонамъ. Когда онъ идетъ впереди Неба, то Небо не противится, если же онъ слѣдуетъ за Небомъ, то соблюдаетъ Его постановленія. Если Небо ему не противится, то тѣмъ болѣе — люди, духи и демоны. Только мудрецъ понимаетъ, какъ нужно подвигаться и какъ отступать, какъ сохранять и какъ разрушать, не выходя изъ совершенной исправности.

Онъ съ любовью идетъ по небесному пути, и самъ такъ же неуклоненъ, какъ этотъ путь. Солнце и луна постоянно сіяютъ и посылаютъ свой свѣтъ съ неба на землю; такъ же точно натура воспринимаетъ отраженное совершенство мудреца и измѣняется по его подобію. Мудрецъ въ высшей степени добродѣтеленъ, такъ какъ онъ рождается безъ склонности къ злу, окруженъ всевозможнымъ совершенствомъ и безгранично мудръ. Его слова подобны водѣ: чѣмъ больше вы ее черпаете, тѣмъ глубже она вамъ представляется, чѣмъ больше вы за ней гонитесь, тѣмъ дальше она вамъ кажется. Они также подобны огню: чѣмъ больше вы его разгребаете, тѣмъ ярче онъ горитъ, и чѣмъ меньше вы его трогаете, тѣмъ онъ жарче. Мудрецъ достигаетъ познанія, не прибѣгая къ путешествіямъ, описываетъ вещи, не видѣвъ ихъ, и достигаетъ цѣли, не дѣйствуя. Онъ поучаетъ больше примѣромъ, чѣмъ словами. Онъ еще ничего не дѣлаетъ, а народъ сразу совершенствуется. Онъ чуждъ вожделѣній, и народъ, въ свою очередь, становится простодушнымъ. Онъ постоянно обнаруживаетъ смиреніе, и такъ какъ унижаетъ себя, то его превозносятъ; такъ какъ избѣгаетъ показного, то сіяетъ; такъ какъ ставитъ себя на послѣднее мѣсто, то удостоивается перваго.

Однако, есть обстоятельства, при которыхъ мудрецы лишаются своего высокаго положенія. Такъ, напримѣръ, Шу-Кингъ гласитъ, что «мудрецы изъ династіи Шангъ перестали размышлять и сдѣлались глупцами, а глупцы, благодаря размышленію, стали мудрецами». Кажущуюся непослѣдовательность этого утвержденія можно объяснить, предположивъ, что процессъ въ томъ или другомъ случаѣ проходитъ постепенно черезъ рядъ поколѣній. Такъ, мы видимъ, что потомки мудреца Танга, которому Шангъ-ти предназначилъ быть образцомъ для «девяти странъ», постепенно падали, пока порочность и безуміе не достигли высшей степени въ лицѣ послѣдняго представителя этой династіи Шоу. Такимъ же образомъ можно предположить, что мудрость Ву-Ванга была наслѣдственною добродѣтелью, которая прогрессировала въ теченіе ряда вѣковъ.

Въ виду такого опредѣленія свойствъ мудреца вполнѣ понятно, что лишь немногіе могутъ быть причислены къ этому избранному классу. Святыми или мудрецами офиціально признаны слѣдующія лица: фуси (2852—2737 до P. X.), Шеннунь (2737—2697), Хуангъ-Ти (2696—2597), Яо (2356—2255), Шунъ (2225—2205), Ю (2205—2197), Гангъ (1766—1753), Эйинъ (около 1709), Пихе (около 1200). Вамъ-Вангъ (около 1200), Ву-Вангъ (1122—1078), Чоу-Кунгъ (1105), Лью-Хи-Хвуй (около 1600) и Конфуцій.

Всѣ они обладали незапятнанною безгрѣшною природой, которая есть небесный даръ и соотвѣтствуетъ судьбѣ человѣка.

Судьба, вмѣстѣ съ принципами милосердія, праведности, благопристойности и вѣры дается отъ Неба каждому человѣку. Развиваясь въ мысли и дѣйствіи, эти принципы становятся идеальною природой. Послѣ того, какъ судьба воплотится мужскимъ или женскимъ началомъ природы, она становится жизнью. Совершеніе (предназначенной) перемѣны и выполненіе (опредѣленныхъ) чиселъ есть смерть. Итакъ судьба есть начало природы, а смерть — конецъ жизни. Но сама жизнь, это — природа, поэтому судьба называется подательницей и заключительницей жизни. Въ этомъ смыслѣ Конфуцій говоритъ о своемъ ученикѣ Іенъ-Хвуѣ: «Былъ Іенъ-Хвуй, онъ любилъ учиться, никогда не предавался гнѣву, никогда не повторялъ ошибки. Къ несчастью, его судьба была коротка, и онъ умеръ, а теперь нѣтъ другого, ему подобнаго». Иногда судьбѣ придается значеніе жизни, какъ, напримѣръ, въ словахъ Конфуція: «Человѣкъ, который въ виду прибыли думаетъ о праведности, который въ виду опасности готовъ отказаться on своей судьбы, который не забываетъ даже самыхъ старыхъ соглашеній, — такой человѣкъ можетъ считаться совершеннымъ». Судьба, дарованная людямъ, даетъ имъ одинаковыя преимущества въ существованіи, но мірскіе соблазны и искушенія вліяютъ на нихъ различнымъ образомъ. Только высшій человѣкъ можетъ достигнуть познанія собственной судьбы. Послѣ этого уже онъ можетъ достигнуть познанія судьбы всѣхъ людей и вещей. Вещи, такъ же, какъ и люди, имѣютъ свою судьбу, но, въ отличіе отъ людей, не могутъ ея контролировать. «Если мои правила привьются, — говорилъ Конфуцій, — то это ихъ судьба, если же они провалятся, то и это ихъ судьба».

Иногда подъ судьбою разумѣется просто приказаніе или назначеніе. Такъ, напримѣръ, говорится, что Ву-Вангъ получилъ судьбу на тронъ въ старости. Но судьба въ собственномъ смыслѣ на Небѣ соотвѣтствуетъ природѣ человѣка. То, что Небо подаетъ, есть судьба, а то, что человѣкъ получаетъ, есть природа. Природа, проявляющаяся въ житейскихъ дѣлахъ и въ вещахъ, есть истинный принципъ. Только тотъ человѣкъ, который проводитъ истинные принципы и даетъ полное развитіе своей природѣ, можетъ понимать глубокія, непреложныя судьбы Неба. Конфуцій говоритъ, что онъ достигъ этой степени, когда ему исполнилось пятьдесятъ лѣтъ.

То же Небо, которое даруетъ судьбу, созидаетъ все. Его властью всѣ созданія растутъ и процвѣтаютъ, подъ его вліяніемъ всѣ человѣческія существа и вещи совершенствуются. На высочайшемъ Небѣ находится тонкій эѳирный огонь, который сходитъ, чтобы поддерживать земные предметы. Съ полной безпристрастностью и безконечной духовной мудростью слѣдитъ оно за счастьемъ и страданіями людей, за совершенствами или недостатками царей и правителей. Оно все рѣшительно видитъ и слышитъ, хотя не смотритъ и не слушаетъ. Никакой мракъ не укроется отъ Его взора и никакая тайна — отъ Его всевѣдѣнія. Небо награждаетъ добродѣтельныхъ и наказываетъ грѣшныхъ. Цари правятъ по Его дозволенію и бываютъ свергнуты по Его приказанію. «Возмущаясь преступностью царя Шоу, — гласитъ Шу-Кингъ, — Небо поручило царю Вану проявить Его величіе и низвергнуть тирана». Изъ любви къ народу Небо посылаетъ правителей, чтобы охранять и поучать его. Правители служатъ Шангъ-ти и обезпечиваютъ миръ во всѣхъ четырехъ странахъ свѣта. Небо бываетъ подчасъ безпощаднымъ, какъ въ томъ случаѣ, когда оно поразило домъ Инь и низвергло династію Хіа. Его милость не легко сохранить и на нее нельзя полагаться. Только неуклонно слѣдуя по пути небесному, можно заслужить расположеніе Неба, и только усердно исполняя пять обязанностей, установленныхъ Имъ самимъ, и церемоніи, касающіяся соціальныхъ различій, можно обезпечить Его благоволеніе. Тѣмъ, кто исполняетъ предначертанія своей судьбы и развиваетъ идеальную человѣческую природу, всѣмъ присущую, Небо посылаетъ долгоденствіе, богатство и почести.

Но человѣкъ до извѣстной степени независимъ отъ Неба. Мудрецъ, какъ мы видѣли, равенъ Небу. Оно положило нѣкоторые законы, и, исполняя ихъ, каждый человѣкъ получаетъ право на всю сумму небесныхъ благословеній. Молитва не нужна, такъ какъ Небо не имѣетъ активныхъ сношеній съ душою человѣка. Оно одарило его при рожденіи добромъ, которое, если онъ захочетъ, можетъ войти въ его природу, и тогда осуществится его истинная судьба. Всего этого человѣкъ способенъ достигнуть собственными усиліями. Вмѣстѣ съ другими созданіями, онъ составляетъ часть Неба, а исполняя свою судьбу, онъ получаетъ возможность участвовать въ преобразовательныхъ и созидательныхъ процессахъ Неба и Земли. Даже долгоденствіе зависитъ отъ него самого, такъ какъ не Небомъ устанавливается предѣлъ жизни, а слѣдствіями его собственнаго поведенія.

Въ Конфуціанскихъ Разговорахъ и другихъ книгахъ Небу придается нѣкоторый характеръ личнаго божества. Такъ, напримѣръ, стражъ въ И говоритъ ученикамъ Конфуція: «Небо избираетъ вашего учителя, какъ набатный колоколъ». Самъ Конфуцій заявляетъ: «Если Небо не допуститъ, чтобы истинное ученіе погибло, то что могутъ мнѣ сдѣлать жители Куанга»_у Однако, въ общемъ видно, что Небу приписывается значеніе Провидѣнія, которое повелѣваетъ, но не дѣйствуетъ непосредственно.

Промежуточное положеніе между Небомъ и людьми занимаютъ духи и демоны, которымъ также воздается культъ. Исторія не восходитъ до такой древности, когда этимъ духамъ еще не воздавали поклоненія. Фуси приносилъ имъ жертвы, и Книга Исторіи неоднократно упоминаетъ о нихъ. Ши-Ки, или Историческое Преданіе, гласитъ, что вначалѣ духи были союзниками людей. Чоу-Кунгъ, вымаливая жизнь своего брата, царя By, обращается къ духамъ своего отца, дѣда и прадѣда и, какъ причину, по которой его скорѣе можно лишить жизни, чѣмъ царя, выставляетъ свое большее умѣніе служить духамъ. Культъ умершихъ былъ очень распространенъ. Конфуцій приносилъ жертвы умершимъ такъ, какъ будто они при этомъ присутствовали, и духамъ такъ, какъ будто они передъ нимъ находились. Однако, жертвоприношенія духамъ постороннихъ покойниковъ онъ считалъ заискиваніемъ. Духи, по его мнѣнію, интересуются только тѣмъ, что касается благополучія ихъ собственныхъ земныхъ потомковъ. У частныхъ лицъ духи предковъ слѣдятъ за семейными дѣлами, а императоры прибѣгаютъ къ своимъ праотцамъ за совѣтами въ дѣлахъ управленія. Шу-Кипгъ повѣствуетъ, что императоръ Шунъ, объявляя какое-то важное рѣшеніе, сказалъ: «Я совѣтовался съ министрами и народомъ; духи выразили свое одобреніе при посредствѣ черепахи и травы».

Императоръ и понынѣ сообщаетъ духамъ о всѣхъ важныхъ національныхъ событіяхъ. Legge въ своей статьѣ «Конфуціанство въ отношеніи къ христіанству» приводитъ молитву, съ которой одинъ императоръ изъ династіи Мингъ (1538 г. до P. X.) обратился къ духамъ, намѣреваясь измѣнить титулъ Шангъ-ти. «Прежде всего мы прибѣгаемъ къ вамъ, о духи небесные и земные, — молился онъ, — я просимъ потрудиться для насъ, оказать свое духовное вліяніе и проявить свое великое значеніе, передавъ наше слабое желаніе Шангъ-ти и умоливъ его, чтобы онъ обратилъ на насъ свое милостивое вниманіе и соизволилъ принять титулъ, который мы ему будемъ почтительно приносить». Съ молитвой обращались не только къ дуламъ предковъ, но также къ духамъ неба и земли, горъ и рѣкъ, полей и нивъ. Всѣмъ духамъ нужно приносить жертвы, но они принимаютъ ихъ съ разборомъ. Отъ всякаго, кто приближается къ алтарю, раньше всего требуется искренность, и только при этомъ условіи жертва можетъ быть угодна духамъ. «Въ древности, — гласитъ Шу-Кингъ, — первые правители изъ династіи Хіа тщательно развивали въ себѣ добродѣтель, и Небо не посылало бѣдствій. Духи горъ и рѣкъ также были спокойны». Каждый долженъ стремиться къ достиженію этой гармоніи съ духами, такъ какъ только такимъ путемъ можно заслужить благоволеніе Неба. «Царь Хіа, — говорится далѣе въ Шу-Кингѣ, — не могъ сохранить добродѣтели своихъ предшественниковъ въ неприкосновенности, а прогнѣвалъ духовъ и угнеталъ народъ. Поэтому Небо лишило его своего покровительства и стало искать въ безчисленныхъ странахъ, кому бы передать свою милость, гдѣ бы найти представителя чистой добродѣтели, котораго можно было бы поставить владыкой надъ всѣми духами».

Конфуцій обходилъ молчаніемъ все, что касалось духовъ и, вообще, небесныхъ существъ. Его умъ былъ всецѣло поглощенъ земными дѣлами, и онъ не вдавался въ область, которую считалъ туманною и безполезною. Онъ утверждалъ, что духи достойны поклоненія, но находилъ, что частое упоминаніе о нихъ можетъ повести къ суевѣрію. «Духовъ нужно уважать, — говорилъ онъ, — но вмѣстѣ съ тѣмъ держаться отъ нихъ въ отдаленіи». На вопросъ, какъ служить духамъ, онъ отвѣчалъ: «Вы не умѣете служить людямъ, какъ же вы можете служить духамъ?* Возставая противъ суевѣрнаго отношенія къ духамъ, онъ, однако, признавалъ ихъ постоянное присутствіе. „Какъ многочисленны способности безплотныхъ существъ, — говорилъ онъ: — мы ихъ ищемъ и не видимъ, слушаемъ и не слышимъ, между тѣмъ они проникаютъ повсюду, и нѣтъ ничего безъ нихъ; они заставляютъ жителей имперіи поститься, очищаться и наряжаться въ богатѣйшія одежды, чтобы совершать имъ жертвоприношенія. Тогда, подобно дождевой водѣ, они окутываютъ поклонника сверху и справа, и слѣва“.

Культъ духовъ не представляетъ благоговѣйнаго поклоненія имъ, какъ божествамъ, а въ сущности сводится только къ почтительному признанію ихъ бытія. Сами по себѣ духи не могутъ оказывать вліянія на судьбу людей, и даже иногда люди ставятся выше ихъ; но за почтительность къ нимъ Небо награждаетъ, а за непочтеніе посылаетъ наказанія. Иногда, какъ, напримѣръ, въ приведенной выше молитвѣ, они служатъ посредниками между человѣкомъ и Шангъ-ти и приблизительно соотвѣтствуютъ христіанскимъ святымъ.

Высшимъ предметомъ поклоненія у древнихъ китайцевъ быль Шангъ-ти. Небо высоко и велико, но Шангъ-ти управляетъ и небомъ и землею. По его милости царствуютъ правители и процвѣтаютъ народы; по его указанію свергаются съ престола недостойные и разрушаются цѣлыя царства. Подобно тому, какъ земной владыка управляетъ царствомъ, такъ Шангъ-ти управляетъ лазурнымъ небомъ.

Поклоненіе Шангъ-ти — самая древняя и самая священная форма китайскаго культа. Въ царствованіе Хуангъ-Ти (2697 г. до P. X.) въ его честь былъ построенъ храмъ, а въ слѣдующемъ вѣкѣ къ обрядамъ, совершаемымъ передъ его алтаремъ, присоединена была музыка. Воздавая поклоненіе Шангъ-ти, правитель надѣвалъ мѣховую одежду и корону и приносилъ ему на кругломъ холмѣ всесожженіе, — первенца мужского пола. Ему молились во всѣхъ важныхъ случаяхъ. Въ глазахъ императора и народа онъ являлся личнымъ богомъ, который направлялъ ихъ на истинный путь, поддерживалъ ихъ въ затрудненіяхъ и каралъ за грѣхи. Когда Тангъ, основатель династіи Шангъ, свергнулъ (въ 1766 г. до P. X.) нечестиваго Кіе, послѣдняго императора изъ династіи Хіа. то, чтобы сложить съ себя обвиненіе въ мятежѣ, онъ выпустилъ прокламацію, въ которой говорилъ: „Правитель Хіа былъ оскорбителемъ, а я боюсь Шангъ-ти и потому не могу не наказать его“. Обращаясь къ народу, онъ сказалъ: „Я не осмѣлюсь скрывать добра, которое есть въ васъ, и за зло, которое во мнѣ, не осмѣлюсь оправдывать себя. Я буду смотрѣть на эти вещи, какъ повелѣваетъ Шангъ-Ты“. Вѣрованіе Т’анга въ то, что Шангъ-ти принимаетъ участіе въ людскихъ дѣлахъ, выражается слѣдующими словами: „Онъ осыпаетъ благословеніями добрыхъ и изливаетъ несчастія на злыхъ“.

Съ теченіемъ времени вѣра въ личность Шангъ-ти стушевалась, и онъ со своего главенства былъ низведенъ на уровень безличнаго Неба. Дѣйствительно, позднѣйшіе комментаторы утверждаютъ, что Шангъ-ти есть Небо, Лазурное Небо, Величайшее Божество въ пурпуровомъ/ темномъ дворцѣ, самый почитаемый въ небѣ, и т. д.: однако, всѣ эти эпитеты даютъ очень несовершенное понятіе о томъ, какъ на него смотрѣли Яо, Шунъ и древніе мудрецы.

Къ несчастью, въ этомъ пунктѣ Конфуцій также уклонился отъ болѣе высокой вѣры своихъ предковъ. Санкціонируя культъ духовъ и совершенно умалчивая о Шангъ-ти, онъ низвелъ это существо до положенія одного изъ заправилъ Неба. О Шангъ-ти онъ говоритъ только въ одномъ мѣстѣ, гдѣ указываетъ на тотъ фактъ, что „совершая жертвоприношенія Небу и Землѣ, цари Ванъ и By служили Шангъ-ти, а церемоніи въ храмахъ они посвящаю: своимъ предкамъ“. Какъ видно изъ этого замѣчанія, Конфуцій понималъ, что въ основѣ различныхъ религіозныхъ обрядовъ, которые были въ ходу у древнихъ китайцевъ, лежалъ культъ Единаго Бога, но онъ не воспользовался этимъ ученіемъ и не извлекъ изъ него ничего, чтобы одухотворить собственныя доктрины или усовершенствовать собственные обряды. Ему самому достаточно было примѣра земной жизни древнихъ мудрецовъ, чтобы идти по тому же пути добродѣтели, и онъ ошибочно предположилъ, что это вліяніе будетъ въ равной мѣрѣ простираться на всѣхъ людей.

Ученіе Конфуція исходило изъ того вѣрованія, что всѣ люди родятся одинаково добрыми. Но даже самъ онъ допускалъ, что мірскія и плотскія искушенія могутъ запятнать первобытную чистоту человѣка; а его странствованія отъ одного двора къ другому должны были въ сущности показать ему, что для искорененія преступныхъ страстей, порочныхъ привычекъ и слабости воли нужны болѣе энергичныя мѣры, чѣмъ созерцаніе добродѣтели Яо и чистоты Шуна.

Несмотря на недомолвки Конфуція, культъ Шангъ-ти продолжалъ процвѣтать, быть-можетъ, нѣсколько уклонившись отъ первобытной чистоты. Не подлежитъ сомнѣнію, что по оказываемому почету Шангъ-ти занимаетъ высшее мѣсто въ китайскомъ пантеонѣ. До сихъ поръ императоръ при самой торжественной обстановкѣ воздаетъ поклоненіе Шангъ-ти на кругломъ холмѣ, къ югу отъ Пекина. „Алтарь представляетъ чудное мраморное сооруженіе, къ которому ведутъ 27 ступенекъ. Каждая изъ его трехъ террасъ обнесена балюстрадой. Надъ нимъ возвышается великолѣпное круглое зданіе 99-ти футовъ высоты, съ трехъэтажною крышей… Эти постройки находятся въ тѣнистой кипарисовой рощѣ и напоминаютъ посѣтителю обычаи ветхозавѣтныхъ языческихъ народовъ или торжественную сѣнь нѣкоторыхъ древне-греческихъ храмовъ. Наканунѣ жертвоприношенія императоръ удаляется въ комнату Поста, которая прилегаетъ съ запада къ южному алтарю. Предварительно осмотрѣвъ жертвенные дары, онъ проводитъ здѣсь ночь въ бодрствованіи и размышленіи. Таблички Верховнаго Правителя Неба (т. е. Шангъ-Ты) и предковъ императора хранятся въ часовняхъ позади каждаго алтаря. Иконъ нигдѣ нѣтъ. Обѣ часовни круглой формы и крыты синими фарфоровыми черепицами… Южный алтарь проставляетъ самое важное изъ всѣхъ китайскихъ религіозныхъ строеній. Онъ состоитъ изъ трехъ круглыхъ террасъ; нижняя имѣетъ 210 футовъ въ діаметрѣ, средняя 150, а верхняя 90. Интересно отмѣтить здѣсь значеніе, которое придается кратнымъ отъ трехъ: 3X3=9, 3X5=15; 3X7=21. Высота террасъ: верхней — 5,72 фута, средней — 6,23, а нижней — 5 футовъ. Во время жертвоприношенія, на вершину алтаря ставятся таблички Неба и предковъ императора. Онѣ имѣютъ два фута пять дюймовъ въ длину и пять дюймовъ въ ширину; заголовокъ написанъ золочеными буквами. Табличка Неба обращена на югъ, а таблички императоровъ — на востокъ и на западъ. Императоръ и его свита становятся на колѣни противъ таблички Шангъ-ти, обращаясь лицомъ на сѣверъ. Площадка выложена мраморными плитами, образующими девять концентрическихъ круговъ. Центральная плита представляетъ правильный кругъ. Здѣсь императоръ становится на колѣни. Онъ окруженъ сначала кругами террасъ и ихъ стѣнами, а затѣмъ кругомъ горизонта. Такимъ образомъ, онъ мнитъ себя и свой дворъ въ центрѣ вселенной, а, обращаясь на сѣверъ въ смиренной позѣ, онъ молитвой и внѣшнимъ видомъ показываетъ, что онъ ниже Неба, но только Неба. Девять круговъ на площадкѣ обозначаютъ такое же число небесъ. Они состоятъ послѣдовательно изъ девяти плитъ, затѣмъ изъ слѣдующихъ кратныхъ девяти, а внѣшній кругъ заключаетъ въ себѣ восемьдесятъ-одну плиту, то-есть квадратъ девяти, излюбленное число въ китайской философіи… Какъ и слѣдовало ожидать, съ жертвоприношеніями связаны извѣстныя ограниченія. Животныя, которыя употреблялись въ пищу древними китайцами, и земные плоды, которые имъ были извѣстны, считаются пригодными для жертвоприношеній, а продукты, сравнительно недавно введенные въ страну, непригодны. Небу приносятъ въ жертву цилиндрическій кусокъ синяго нефрита, длиною въ одинъ футъ. Прежде нефритъ употреблялся, какъ символъ владычества. Но главная отличительная черта высокаго жертвоприношенія Небу это — всесожженіе“. (Edkins).

По конфуціанскому распредѣленію людей, слѣдующее мѣсто за мудрецомъ занимаетъ высшій человѣкъ. Характеристика его выяснена была только Конфуціемъ. Съ незапамятныхъ временъ въ китайской исторіи упоминается о мудрецахъ, но о высшемъ человѣкѣ, какимъ его описываетъ Четверокнижіе, въ Шу-Кингѣ, еще ничего не говорится. Конфуцій раздалъ понятіе о высшемъ человѣкѣ, составляющее отличительную черту его философіи. Мудрецъ считается неспособнымъ ко злу. Отъ рожденія онъ обладаетъ совершенно чистою натурой, и ему остается только слѣдовать побужденіямъ своей воли, чтобы идти по пути добродѣтели. Онъ не знаетъ искушеній, онъ не поддается обольщеніямъ. Во высшій человѣкъ не таковъ: онъ подверженъ ошибкамъ и заблужденіямъ, которыя, хотя и проходятъ, какъ затменія солнца и луны, но видны всѣмъ людямъ. Отъ природы онъ не одаренъ особыми преимуществами, но, если постарается усовершенствовать врожденное добро, то его „путь отождествится съ путемъ Неба, Земли и всѣхъ вещей“, и онъ достигнетъ положенія высшаго человѣка.

Онъ стремится къ девяти вещамъ: вглядываясь, видѣть ясно; вслушиваясь, слышать отчетливо; въ выраженіяхъ быть мягкимъ, въ поведеніи — благопристойнымъ, въ рѣчи — искреннимъ, въ исполненіи обязанностей — почтительнымъ, въ сомнѣніи наводить справки, въ гнѣвѣ думать о препятствіяхъ, въ выгодныхъ предпріятіяхъ думать о честности. Онъ избѣгаетъ трехъ вещей: въ юности, когда физическія силы еще не установились, онъ избѣгаетъ вожделѣній; въ зрѣломъ возрастѣ, когда физическія силы въ полномъ расцвѣтѣ, онъ избѣгаетъ ссоръ; въ старости, когда организмъ приходитъ въ упадокъ, онъ избѣгаетъ скряжничества.

Высшій человѣкъ во всемъ прямодушенъ. Всѣ его поступки отличаются благопристойностью и искренностью. Онъ безупреченъ и безстрашенъ; глубина науки освободила его умъ отъ опасеній и сомнѣній. Его ничто не приводитъ въ замѣшательство, гакъ какъ мудрость, человѣколюбіе и доблесть — его неизмѣнные шутники. Къ предписаніямъ Неба и великихъ людей и къ словамъ мудрецовъ онъ одинъ относится съ почтительнымъ благоговѣніемъ, и не изъ раболѣпства, а потому что онъ можетъ понять включенную въ нихъ мудрость. Простое краснорѣчіе не имѣетъ на него вліянія. Онъ не придаетъ значенія жизненнымъ удобствамъ и смѣется надъ нуждою, такъ какъ его стремленія направлены къ „небесному пути“, а не къ ѣдѣ. По той же причинѣ онъ безразлично относится къ богатству й бѣдности. Онъ любитъ общество себѣ подобныхъ ученыхъ и учащихся и старается усовершенствовать свою добродѣтель, бесѣдуя съ друзьями. Онъ никогда не задумается дополнить свои знанія разслѣдованіями. Онъ изучаетъ прошедшее и знаетъ настоящее. Онъ требователенъ только къ себѣ и неудовлетворенъ собою. Пренебреженіе современниковъ не огорчаетъ его, но мысль, что онъ недостаточно добродѣтеленъ, чтобы оставить по себѣ имя, очень тревожитъ его.

Конфуцій самого себя не считалъ высшимъ человѣкомъ. „Къ пути высшаго человѣка, — говорилъ онъ — есть четыре вещи, изъ которыхъ я до сихъ поръ не достигъ ни одной, а именно: служить отцу такъ, какъ я хотѣлъ бы, чтобы сынъ служилъ мнѣ; служить государю такъ, какъ я хотѣлъ бы, чтобы мой слуга угождалъ мнѣ; служить старшему брату такъ, какъ я хотѣлъ бы, чтобы мой младшій братъ служилъ мнѣ; поступать съ другомъ такъ, какъ я хотѣлъ бы, чтобы онъ поступалъ со мной. Высшій человѣкъ настойчиво развиваетъ въ себѣ добродѣтели, но мало говоритъ о нихъ. Если у него есть какой-нибудь недостатокъ въ поведеніи, то онъ сдерживается. Если у него проявляется словоохотливость, го онъ не даетъ ей ходу. Итакъ слова соотвѣтствуютъ его поступкамъ, а поступки словамъ. Не совершенная ли искренность образуетъ высшаго человѣка?“

Высшій человѣкъ постоянно стремится къ усовершенствованію. Конфуцій сравниваетъ его съ путникомъ, которому нужно шагъ за шагомъ пройти всю дорогу къ мѣсту своего назначенія, или, чтобы достигнуть вершины горы, нужно начать съ ея подножія. Онъ твердо и неуклонно идетъ по своему пути, сохраняя невозмутимое спокойствіе и терпѣливо ожидая указаній Неба. Заурядные люди, напротивъ, любятъ идти по опаснымъ дорогамъ и предпочитаютъ дожидаться какого-нибудь счастливаго событія вмѣсто того, чтобы наслаждаться спокойною увѣренностью, которая составляетъ удѣлъ идущихъ по „небесному пути“. Если же когда-нибудь нога высшаго человѣка соскользнетъ, то онъ поступить, какъ „стрѣлокъ, который, не попавъ въ центръ мишени, оборачивается и ищетъ причины этого въ самомъ себѣ“.

Когда Конфуція спрашивали, что такое высшій человѣкъ, то онъ отвѣчалъ: „Высшій человѣкъ просвѣщаетъ себя, чтобы доставить покой народу“. Благосостояніе народа было предметомъ постоянныхъ заботъ Конфуція и его послѣдователей, а главною цѣлью ихъ философіи было учредить такой порядокъ, чтобы ихъ собственный примѣръ отвлекалъ людей отъ дурныхъ дѣлъ и помысловъ и, взамѣнъ того направлялъ къ добродѣтели. Высшій человѣкъ скромно держитъ себя, почтительно относится къ старшимъ, добръ съ народомъ и справедливо правитъ имъ. Онъ рѣдко ссорится, но если это неизбѣжно, то сдерживается, и гнѣвъ его бываетъ направленъ только противъ такихъ людей, которые своимъ поведеніемъ заслуживаютъ презрѣнія. Онъ питаетъ отвращеніе къ тѣмъ, кто трубитъ о чужихъ недостаткахъ. Онъ питаетъ отвращеніе къ тѣмъ, которые, находясь въ низшемъ состояніи, поносятъ высшихъ. Онъ питаетъ отвращеніе къ тѣмъ, у которыхъ доблесть не уравновѣшена съ благопристойностью. Онъ питаетъ отвращеніе къ тѣмъ, которые смѣлы и рѣшительны, но въ то же время ограничены въ пониманіи.

Таковы характерныя черты высшаго человѣка, и это, по ученію Конфуція, вовсе не представляется недостижимымъ совершенствомъ. Путь къ положенію высшаго человѣка открытъ для всѣхъ, и ступени, которыя для этого нужно пройти, ясно обозначены. О нихъ рѣчь въ слѣдующей главѣ.

ГЛАВА IV.

Какъ воспитать изъ себя высшаго человѣка.

Различныя ступени нравственнаго совершенства, которыя нужно пройти для того, чтобы сдѣлаться высшимъ человѣкомъ, описаны слѣдующимъ образомъ въ Великомъ Ученіи: „Древніе, стремясь къ искренности помысловъ, раньше всего расширили до возможнаго предѣла свое знаніе. Расширеніе знанія происходитъ отъ изслѣдованія вещей. Изслѣдуя вещи, они достигли полнаго знанія. Когда они достигли полнаго знанія, то ихъ помыслы сдѣлались искренними. Когда ихъ помыслы сдѣлались искренними, то ихъ сердца исправились. Когда ихъ сердца исправились, то ихъ личность воспиталась. Когда ихъ личность воспиталась, то установились ихъ семьи. Когда ихъ семьи установились, то настало праведное управленіе въ княжествахъ. Когда настало драведное управленіе въ княжествахъ, то во всей имперіи водворились миръ и счастье“.

Главная цѣль ученія Конфуція есть достиженіе мира и счастья въ имперіи. Миръ и счастье — прямой результатъ дѣятельности высшихъ людей или же рѣдкихъ на землѣ мудрецовъ; поэтому весьма естественно, что высшіе люди занимаютъ центръ конфуціанской философіи. Высшій человѣкъ развивается не сразу, а постепенно. Каждую ступень нужно приготовить для того, чтобы идти дальше. Князь, который хочетъ преобразовать своей народъ, долженъ начать съ ученія, какъ гласитъ Ли-Ки. Это — фундаментъ, на которомъ зиждется его будущая постройка. Нѣтъ прямой дороги къ достиженію „небеснаго пути“. Если передъ человѣкомъ стоитъ сочное мясо, котораго онъ не ѣстъ, то онъ не узнаетъ его вкуса; если бы человѣкъ могъ достигнуть небеснаго пути безъ ученія, то онъ не понималъ бы его совершенства. Но человѣкъ такъ же не можетъ попасть на небесный путь безъ ученія, какъ алмазъ не можетъ идти въ дѣло безъ шлифовки.

Безъ ученія нельзя достигнуть цѣли, нельзя сохранить добродѣтель въ неприкосновенной чистотѣ. Если человѣкъ не умѣетъ играть вѣрно, то онъ не можетъ настроить инструмента; если онъ не знаетъ метафоръ, то не можетъ писать стиховъ; если не изучитъ цвѣтовъ платья, то не можетъ сообразоваться съ законами благопристойности; если искусства не будутъ процвѣтать, то онъ не найдетъ отрады въ ученіи. Поэтому, высшій человѣкъ отдается ученію, совершенствуется, отдыхаетъ и чувствуетъ удовлетвореніе; любить ученіе значитъ приближаться въ знанію. Безъ этого милосердіе переходитъ въ безуміе, мудрость — въ туманность, искренность — въ безпечность, прямота — въ грубость, смѣлость — въ распущенность, твердость — въ легкомысліе.

Учиться нужно разсудительно. Нельзя отдѣлять ученія отъ мысли и наоборотъ. „Ученіе безъ мысли — потерянный трудъ, а мысль безъ ученія опасна“. Развитіе самостоятельнаго мышленія не входитъ въ конфуціанскую систему. Совершенная мудрость составляетъ удѣлъ однихъ лишь древнихъ мудрецовъ; слѣдовательно, надежнѣйшее средство пріобрѣсти высшее знаніе заключается въ размышленіи о дѣдахъ и рѣчахъ этихъ избранниковъ. Никакими умственными усиліями человѣкъ не можетъ превзойти или даже достигнуть высшей мудрости Яо и Шуна; поэтому, вѣрнѣйшій путь, чтобы пріобрѣсти хоть крупицу ихъ божественныхъ знаній, лежитъ въ изученіи и созерцаніи ихъ дѣятельности. „Я провелъ цѣлый день безъ пищи, — говорилъ Конфуцій, — и цѣлую ночь безъ сна, предаваясь размышленію, но это не привело ни къ чему. Лучше всего учиться“.

Главнымъ предметомъ изученія должна быть истина, а затѣмъ самоусовершенствованіе и познаніе собственныхъ заблужденій. По мнѣнію Конфуція, это лучше всего достигается, если изучатъ житія древнихъ святыхъ и праведниковъ, Книгу Поэзіи, Правила Благопристойности и Книгу Перемѣнъ. О послѣдней онъ сказалъ, какъ было упомянуто выше: „Если бы мнѣ суждено было прожить еще нѣкоторое время, то я отдалъ бы пятьдесятъ лѣтъ на изученіе Книги Перемѣнъ и тогда могъ бы считать себя освобожденнымъ отъ великихъ заблужденій“. Итакъ, благодаря ученію, человѣкъ долженъ узнать свои ошибки, опредѣлить неровности своего характера и расчистить дальнѣйшій путь къ добродѣтели.

Ученіемъ дополняются знанія, и тогда человѣкъ достигаетъ полнаго пониманія сущности вещей. Такое знаніе должно быть основательнымъ, и вырабатывается оно путемъ изслѣдованія. Оно обнимаетъ всѣ предметы отъ самаго высокаго до самаго низменнаго. Конфуцій говорилъ, что въ пятьдесятъ лѣтъ онъ узналъ рѣшенія Неба; такимъ образомъ, можно познавать и самое Небо. Въ данное Конфуціемъ опредѣленіе знанія входитъ также знаніе людей; не знать людей гораздо хуже, чѣмъ если люди васъ не знаютъ. Человѣкъ долженъ давать себѣ отчетъ въ томъ, что онъ знаетъ и чего не знаетъ. „Сказать вамъ, что такое знаніе? — спрашивалъ Конфуцій. — Если вы знаете что-нибудь, то утверждайте, что вы это знаете; а если вы чего-нибудь не знаете, то сознавайтесь, что вы этого не знаете. Это и есть знаніе“. Такимъ образомъ, какъ сказалъ Чуангъ-Цзы, человѣкъ долженъ стоять твердо, подобно стулу на четырехъ ножкахъ, которыя всѣ цѣлы и одинаковой длины. Человѣкъ, неувѣренный или несовершенный въ знаніи, подобенъ стулу, въ которомъ недостаетъ ножки или который стоитъ криво и поэтому непригоденъ для пользованія.

Изученіе исторіи открываетъ богатый источникъ знанія. Конфуцій, по словамъ Цзы-Кунга, пріобрѣлъ свое знаніе созерцаніемъ доктринъ и дѣятельности царей Вана и Бу. Постановленія династіи Хіа можно узнать, какъ говорилъ Конфуцій, изучая постановленія династіи Инь; постановленія Инь можно узнать, изучая Чоу, а постановленія Чоу можно узнать, изучая постановленія позднѣйшихъ династій, даже на промежуткѣ многихъ вѣковъ. Одного знанія еще не достаточно. „Хорошо, если человѣкъ достигаетъ знанія, — говорилъ Конфуцій, — но если у него нѣтъ достаточно добродѣтели, чтобы удержать это знаніе, то онъ потеряетъ все, что пріобрѣлъ. Если даже у него достаточно добродѣтели, чтобы удержать знаніе, но онъ не способенъ управлять достойно, то народъ не будетъ уважать его. Опятьттаки, если у него достаточно знанія и добродѣтели, и онъ способенъ достойно управлять, но старается возбудить народъ противъ правилъ благопристойности, то онъ не можетъ достигнуть полнаго совершенства“. Истинное знаніе помогаетъ человѣку различать истину отъ лжи и во всемъ, что онъ изучаетъ, усвоивать добро и отвергать зло. Отъ него требуется еще больше: онъ долженъ любить истину въ такой же мѣрѣ, какъ знать ее, и наслаждаться ею въ такой же степени, какъ любить ее. Тогда только можно сказать, что онъ усовершенствовалъ себя и все созданное. Это — верхъ знанія.

Благодаря усовершенствованію истиннаго знанія, мысли и намѣренія сердца дѣлаются искренними. Это значитъ, какъ гласитъ Великое Ученіе, „что мы не допускаемъ самообольщенія, изъ того же чувства, какъ мы ненавидимъ дурной запахъ и любимъ все прекрасное. Это называется внутреннимъ наслажденіемъ. Поэтому высшій человѣкъ долженъ слѣдить за собою, даже когда онъ одинъ“. Мысли или намѣренія исходятъ изъ сердца; тотъ, кто хочетъ исправить свое сердце, долженъ сначала сдѣлать свои намѣренія искренними, подобно тому, какъ человѣкъ, на домъ котораго напали разбойники, долженъ сначала выгнать враговъ, а затѣмъ уже смотрѣть, что сталось съ. его семьей; или же какъ огородникъ сначала долженъ выполоть грядки, а потомъ уже сѣять.

Человѣкъ съ неустановившимися намѣреніями подобенъ кораблю безъ компаса или лошади безъ узды. Намѣренія человѣка столь же часто направляются въ дурную сторону, какъ и въ хорошую. Поэтому онъ долженъ стремиться къ такимъ же намѣреніямъ, какъ И-Инь, который находилъ наслажденіе въ Тао императоровъ Яо и Шуна. По словамъ Шу-Кинга, „намѣренія должны утверждаться на томъ, что справедливо, и словамъ нужно внимать, поскольку они*соотвѣтствуютъ справедливости“. Желанія и намѣренія сердца должны быть направлены только къ тому, что справедливо; и если воля утверждается на добродѣтели, то испорченность не можетъ имѣть мѣста.

Ничѣмъ нельзя совратить съ пути человѣка, обладающаго твердою волей. „Правитель большого государства можетъ погибнуть, — говорилъ Конфуцій, — но воля не можетъ быть отнята даже у самаго обыкновеннаго человѣка“. Человѣкъ, конечно, можетъ поддаться искушенію и отречься отъ воли, какъ, напримѣръ, Хвуй и Шао-Линъ, которые, по словамъ Конфуція, „отреклись отъ воли и поддались сквернѣ, хотя ихъ рѣчи и носили здравый смыслъ, а поступки были такими, какъ ихъ жаждутъ видѣть люди“. Самая надежная основа для воли, это — ученіе. „Въ пятнадцать лѣтъ, — говорилъ Конфуцій, — мой умъ былъ склоненъ къ ученію; въ тридцать лѣтъ я стоялъ твердо, въ сорокъ я уже не имѣлъ сомнѣній, въ пятьдесятъ я зналъ рѣшенія Неба, въ шестьдесятъ — мое ухо было послушнымъ органомъ для воспріятія истины, въ семьдесятъ я могъ слѣдовать желаніямъ своего сердца, не нарушая справедливости“.

Настойчивое изученіе въ связи съ волей, которая твердо и искренно направлена на путь долга, несомнѣнно, приведетъ человѣка къ добродѣтели. Усовершенствовавъ свое знаніе, онъ можетъ безошибочно различать истину; а если его умъ будетъ склоненъ къ истинѣ, то онъ уже вступитъ на широкій путь къ исправленію сердца.

Не придерживаясь крайняго мнѣнія объ испорченности человѣческаго сердца, конфуціанцы, однако, полагаютъ, что оно неспокойно и склонно къ заблужденіямъ, а стремленія его къ истинному пути ничтожны. Изъ сердца исходятъ: удовольствіе, гнѣвъ, печаль и радость, и если не контролировать этихъ чувствъ надлежащимъ образомъ, то они могутъ нарушить гармонію, которая должна царить въ умѣ высшаго человѣка. Эти дурныя страсти Чу-Хи уподобляетъ грязи, которая лежитъ на днѣ бочки, въ то время, какъ вода на поверхности чиста и прозрачна. Когда же искушенія возбуждаютъ страсти, то это соотвѣтствуетъ поднявшейся со дна грязи, отъ которой вода становится мутной и нечистой. Въ Шу-Кингѣ говорится, что чиновники Иня поддались горделивой расточительности, забыли прямодушіе и съ дерзостью и похвальбой стали щеголять передъ людьми своими пышными нарядами; по естественному ходу дѣлъ они должны были окончательно испортиться, и хотя ихъ погибшія сердца отчасти исправились, но все же они не могли въ должной мѣрѣ обуздывать ихъ. Въ Великомъ Ученіи сказано, что, если человѣкъ находится подъ вліяніемъ страсти, то онъ не слѣдитъ за правильностью своего поведенія. То же бываетъ подъ вліяніемъ ужаса, нѣжнаго взора, горя или отчаянія. Если умъ (сердце) отсутствуетъ, то мы смотримъ и невидимъ, слышимъ и не понимаемъ, кушаемъ и не различаемъ вкуса того, что ѣдимъ.

Чтобы избѣгнуть этихъ тревожныхъ условій, нужно держаться истиннаго поведенія, которое указывается знаніемъ, и истиннаго пути, который былъ предварительно расчищенъ, благодаря тому, что мысли и намѣренія сердца сдѣлались искренними. Но важнѣе всего, чтобы добродѣтель была истинной, потому что только тогда сердце будетъ покойно. Малѣйшая примѣсь лицемѣрія вызоветъ смятеніе за смятеніемъ и глупость за глупостью. Человѣкъ, который праведенъ въ дѣлахъ и благопристоенъ въ сердцѣ своемъ, не только будетъ награжденъ въ этой жизни, но еще оставитъ великій примѣръ потомству. Въ древнихъ конфуціанскихъ книгахъ вездѣ проведенъ тотъ взглядъ», что земное благополучіе обусловливается добродѣтельностью. Книга Поэзіи объясняетъ внѣшнюю благопристойность царя Вана тѣмъ, что онъ въ сердцѣ питалъ благоговѣйное чувство долга, а благоденствіе въ его царствованіе — тѣмъ, что онъ почтительно и разумно служилъ Богу. Какъ и у всякаго высшаго человѣка, «богатство украшало его домъ, а добродѣтель — его личность. Сердце его изливалось, а тѣло было въ довольствѣ».

Побужденія сердца выражаются въ формѣ привязанностей и желаній; необходимо, чтобы они направлены были надлежащимъ образомъ. Тотъ, кто вырабатываетъ изъ себя высшаго человѣка, любитъ ученіе, такъ какъ отъ него исходитъ знаніе. Но, раньше всего, сердце его направлено къ добродѣтели, такъ какъ съ нею ничто не можетъ сравниться. Онъ также любитъ прямодушіе, благопристойность и вѣрность. Если ко всему этому онъ стремится совершенно искренно, и умъ его свободенъ отъ всякаго самообольщенія или лицемѣрія, то, можно сказать, что сердце его исправлено.

Слѣдующая ступень въ стремленіи въ совершенству есть развитіе личности. Это перекрестокъ на Конфуціанскомъ «пути», съ котораго начинается поворотъ. До сихъ поръ человѣкъ занимался только самоусовершенствованіемъ, но, благодаря развитію личности, онъ начинаетъ вліять сначала на своихъ окружающихъ, а затѣмъ и на всю имперію. Поэтому каждый долженъ тщательно развивать свою личность не только ради себя, но и ради, другихъ. Это особенно относится къ императору, который, съ искреннею добродѣтелью развивая свою личность, достигаетъ гармоническаго единенія съ подданными. Воспитаніе личности должно начинаться съ самоуглубленія. Каждый человѣкъ долженъ быть осмотрительнымъ въ словахъ и осторожнымъ въ поведеніи. Онъ долженъ избѣгать всего низкаго и тревожнаго и избирать: мѣстомъ жительства — милосердіе, дорогой — праведность, одеждой — пристойность, свѣтильникомъ — мудрость, и обаяніемъ — вѣрность. Конфуцій говорилъ, что достоинство, почтительность, преданность и вѣрность — качества развитого человѣка. Достоинство отдѣляетъ его отъ толпы; за почтительность его любятъ; за преданность ему подчиняются; за вѣрность ему довѣряютъ.

Всѣ эти качества, разумѣется, выражаются въ словахъ и въ поведеніи, поэтому люди первымъ дѣломъ должны слѣдить за своими рѣчами и поступками. Нужно внимательно относиться ко всѣмъ дѣламъ и обдуманно выражаться. Поведеніе должно соотвѣтствовать словамъ, потому что, если поведеніе людей лучше ихъ словъ, то ихъ рѣчи не будутъ казаться мудрыми, а если ихъ слова лучше поведенія, то это — непоправимый уронъ справедливости. Хотя слова и поведеніе исходятъ отъ отдѣльнаго лица, но пріобрѣтаютъ широкое значеніе и для другихъ. Высшему человѣку они служатъ источникомъ вліянія и управляютъ славой и позоромъ. «Высшій человѣкъ, — говоритъ Конфуцій, — словами направляетъ людей, а своимъ поведеніемъ предостерегаетъ ихъ».

Для этой цѣли слова его должны быть искренними и тщательно взвѣшенными. му надлежитъ быть осторожнымъ и медленнымъ въ рѣчахъ, которыя всегда должны быть наготовѣ и подходить къ случаю. «Конфуцій, — какъ гласятъ источники, — въ своей деревнѣ держался просто и искренно, какъ будто не умѣлъ говорить. Въ княжеской кумирнѣ или при дворѣ онъ говорилъ обо всемъ подробно, но осмотрительно. Прислуживая при дворѣ и разговаривая съ низшими чиновниками, онъ выражался свободно и прямо. Разговаривая съ высшими чиновниками, онъ выражался мягко, но точно».

Конфуцій говорилъ словами Шу-Кинга: «прекрасныя рѣчи и вкрадчивая наружность рѣдко соединены съ истинною добродѣтелью». Гдѣ есть добродѣтель, тамъ будутъ и соотвѣтственныя слова; но изъ этого не слѣдуетъ, чтобы добродѣтель была неизмѣнной спутницей прекрасныхъ рѣчей. Конфуцій вначалѣ, какъ онъ самъ говоритъ, судилъ о людяхъ по ихъ рѣчамъ, но впослѣдствіи сталъ взвѣшивать ихъ слова съ ихъ поведеніемъ. К словамъ не надо относиться презрительно, такъ какъ по нимъ мы узнаемъ людей, а изреченія высшаго человѣка служатъ примѣромъ для всѣхъ временъ.

Для высшаго человѣка позорно, если его поведеніе не согласуется со словами, и поступки и рѣчи его должны отличаться полною искренностью и добросовѣстностью. Онъ долженъ быть терпѣливымъ, кроткимъ и снисходительнымъ. «Есть ли такое слово, — спрашивалъ Цзы-Кунгъ, — которое можетъ служить правиломъ для всей жизни? Учитель сказалъ, не взаимность ли это? Чего вы не хотите себѣ, того не дѣлайте другимъ». Эту отрицательную форму Конфуцій измѣнилъ на положительную, говоря: «На пути высшаго человѣка есть четыре вещи, изъ которыхъ я до сихъ поръ еще не достигъ ни одной, а именно: служить моему отцу, какъ я хотѣлъ бы, чтобы сынъ служилъ мнѣ; служить государю такъ, какъ я хотѣлъ бы, чтобы мой слуга угождалъ мнѣ; служить старшему брату, какъ я хотѣлъ бы, чтобы мой младшій братъ служилъ мнѣ; сперва предлагать друзьямъ то, чего желаешь отъ нихъ».

Искреннее поведеніе человѣка служитъ внѣшнимъ видимымъ признакомъ имѣющейся въ немъ добродѣтели. Прежде всего необходимо, чтобы человѣкъ обладалъ добродѣтелью. Ее нужно хранить, развивать, совершенствовать и твердо держать, такъ какъ безъ нея погибнетъ даже величайшая дѣятельность, и самый гордый правитель будетъ униженъ. Она достаточно сильна, чтобы вліять на небо, и нѣтъ такого разстоянія, котораго она не могла бы пройти. Слава о таинственной добродѣтели Шува, какъ гласитъ Шу-Кингъ, была услышана наверху, и ему опредѣлено было занять императорскій тронъ. Но могущество добродѣтели этимъ еще не ограничивается: она ставитъ человѣка на одну доску съ божествомъ, какъ, напримѣръ, Т’анга, который, неустанно и ревностно развивая свою добродѣтель, сдѣлался равнымъ Богу.

Конфуціанцы увѣрены, что добродѣтель государя, подобнаго Као-Яо, нисходитъ на народъ, какъ дождь или роса на землю, оплодотворяя почву сердецъ своимъ благотворнымъ примѣромъ, и полагаютъ, что если царь управляетъ страною, то этимъ признается его добродѣтель. Пусть только его добродѣтель ежедневно поддерживается, и не только населеніе имперіи, но и подданные всѣхъ сосѣднихъ государствъ будутъ любить его. Съ другой сторолы, если онъ будетъ своеволенъ, то отъ него отвернутся даже девять классовъ его родственниковъ. Добродѣтельный князь подобенъ полярной звѣздѣ, которая неподвижна, тогда какъ всѣ остальныя звѣзды обращаются вокругъ нея. Дикія племена со всѣхъ сторонъ добровольно покоряются ему; тронъ его утверждается на мудрости, такъ какъ добродѣтельный никогда не бываетъ одинокъ: въ его распоряженіи услуги мудрѣйшихъ людей имперіи.

Добродѣтель есть основной принципъ человѣческой природы, а радость есть сіяніе добродѣтели, какъ гласитъ Ли-Ки. Но добродѣтель не пріурочена къ неизмѣнному образцу и по необходимости ограничена способностями къ добру, свойственными каждой отдѣльной личности. По описанію Конфуція, она состоитъ изъ знанія, человѣколюбія и доблести. Конфуцій также говорилъ: Считайте вѣрность и искренность основными принципами и поступайте справедливо; это — путь къ возвышенію добродѣтели". Къ счастью тѣхъ, кто къ ней стремится, она хотя возвышенна, но въ то же время очень скромна. Конфуцій про себя говорилъ, что онъ не можетъ равняться съ мудрецомъ или человѣкомъ, обладающимъ совершенной добродѣтелью; однако, его идеаломъ была «высшая степень добродѣтельныхъ поступковъ». Въ силу такихъ же побужденій Т’ае-Нихъ, старшій сынъ царя Т’ае «трижды отказывался отъ престола, а народъ, не зная, чѣмъ онъ руководился, не одобрялъ его поведенія». Добродѣтель можно еще понимать, какъ исполненіе обязанностей. Во времена Конфуція добродѣтель стояла на низкомъ уровнѣ; проявлялась она рѣдко, а любовь къ ней исчезла почти вездѣ, за исключеніемъ «меньшой братіи», «добрыхъ, старательныхъ поселянъ, которыхъ можно назвать ворами добродѣтели».

Всякому, кто дѣйствительно настойчиво стремится къ добродѣтели, искать ее не приходится далеко, а разъ она найдена, то человѣкъ обрѣлъ безцѣнное сокровище. Она лучше жизни; а богатство и почести не могутъ даже сравниться съ нею. Она даетъ сердцу покой и ставитъ человѣка выше заботъ, стремленій и вожделѣній земной жизни. Она дѣйствуетъ безмолвно и не нуждается въ глашатаяхъ, чтобы возвѣщать о своемъ присутствіи. «Дѣйствія высшаго Неба не имѣютъ ни звука, ни запаха. Это совершенная добродѣтель».

Значеніе, которое Конфупій придаетъ доблести, какъ составной части добродѣтели, стоитъ, очевидно, въ связи съ тѣмъ, что самъ онъ занимаетъ скорѣе положеніе политика — философа, чѣмъ моралиста. Главною цѣлью его было обереганіе государства. Къ этому направлено все его ученіе, и, разумѣется, онъ придаетъ высокое значеніе тѣмъ качествамъ, которыя, по его, мнѣнію, могутъ привести къ желанному результату. Его понятіе о доблести не сводится къ простой физической храбрости. Наоборотъ, онъ придаетъ большое значеніе нравственному мужеству, которое помогаетъ человѣку стряхнуть съ себя вину и ошибки и заявить, несмотря на искушенія и соблазны, что онъ ищетъ справедливости. «Плыть по водѣ и смѣло смотрѣть въ лицо драконамъ, — говорилъ онъ, — есть доблесть рыбака; охотиться и не страшиться ни носороговъ, ни тигровъ — есть доблесть охотника; встрѣчать опасность съ оружіемъ въ рукахъ и смотрѣть на смерть, какъ на жизнь, есть доблесть солдата; но признавать, что бѣдность является по волѣ Неба и что людскими дѣлами управляютъ теченія, и не страшиться трудностей — такова доблесть мудреца».

Высшая доблесть идетъ объ руку со знаніемъ, и такую доблесть наглядно проявилъ Конфуцій, когда на него съ учениками въ Куангѣ напали многочисленные враги. Ученики высказывали опасенія за его участь, но онъ отвѣчалъ: «Развѣ послѣ смерти царя Вана истинное ученіе не вселилось въ меня? Если бы Небо хотѣло, чтобы истинное ученіе погибло, то оно не поставило бы меня въ такія отношенія съ нимъ. Но такъ какъ Небо не дастъ погибнуть истинному ученію, то что же можетъ сдѣлать мнѣ населеніе Куанга?»

Когда въ странѣ царитъ миръ, то, какъ гласитъ Ли-Ки, добродѣтель служитъ для того, чтобы утвердить благопристойность и справедливость; если же въ странѣ господствуютъ смуты, то она помогаетъ въ борьбѣ и въ побѣдѣ. Такимъ образомъ, добродѣтель нужна во всякое время, потому что безъ нея люди становятся непокорными и мятежными. Доблесть, которая не сдерживается разумомъ, переходитъ въ безпорядочность и распущенность. Людскія сердца тогда «попадаются въ плѣнъ къ глазамъ и ушамъ». Люди стремятся къ дѣятельности и падаютъ жертвой перваго дурного совѣта или перваго порыва страсти. Но истинно мужественный человѣкъ долженъ быть праведнымъ и милосерднымъ; онъ долженъ поступать такъ, какъ считаетъ справедливымъ, и спокойно встрѣчать невзгоды. Кто-то сказалъ, что солдату нужно больше мужества, чтобы бѣжать съ поля битвы, чѣмъ встрѣтить лицомъ къ лицу непріятеля. Конфуцій, повидимому, раздѣлялъ это мнѣніе, такъ какъ онъ говорилъ: «Испытывать чувство стыда, значитъ приближаться въ доблести».

По словамъ Конфуція, совершенная добродѣтель характеризуется милосердіемъ, такъ какъ оно есть корень прямодушія. Имъ держатся всѣ отношенія въ обществѣ. Высшій человѣкъ, представляющій воплощеніе милосердія, при его посредствѣ охраняетъ народъ. Особеннаго развитія оно достигаетъ въ привязанности къ родственникамъ, но оно простираетъ свое гуманное вліяніе даже внѣ круга друзей и за предѣлами отношеній между правителями и подчиненными. Оно распространяется на все человѣчество. По опредѣленію Ханъ фей-Цзы, милосердіе есть любовь къ людямъ, радостно исходящая изъ искренняго сердца, а, по опредѣленію Конфуція, милосердіе есть любовь ко всѣмъ людямъ. Главный врагъ, съ которымъ милосердію приходится бороться, это — эгоизмъ. Трудно быть милосерднымъ посреди себялюбивыхъ желаній, гласитъ Ли-Ки. Однако, милосердіе можетъ служить рычагомъ, чтобы поднять и удалить скупость. Понятно, что истинное милосердіе не можетъ существовать рядомъ съ эгоизмомъ. Кротость есть корень милосердія, почтительная настойчивость — его почва, а благородное великодушіе — его результатъ. Человѣкъ долженъ побѣдить свое #, чтобы сдѣлаться поистинѣ милосерднымъ. Достоинство, по словамъ Конфуція, приближается къ благопристойности, умѣренность — къ милосердію, а вѣрность — къ любви.

Милосердіе должно идти объ руку съ разсудительностью, а не вытекать изъ одного лишь минутнаго побужденія. «Если милосердный человѣкъ узнаетъ, что кто-нибудь упалъ въ колодецъ, — спросилъ Конфуція одинъ изъ учениковъ, — то бросится ли онъ на помощь?» — «Зачѣмъ же? — отвѣчалъ мудрецъ. — Высшаго человѣка можно убѣдить, чтобы онъ пошелъ къ колодцу, но нельзя заставить броситься въ середину. Его можно надуть, но нельзя одурачить». Хотя милосердіе близко отъ тѣхъ, кто къ нему стремится, но случается, что и высшіе люди не познаютъ его; однако, не было примѣра, чтобы оно свойственно было человѣку обыкновенному. Для высшихъ людей эта добродѣтель имѣетъ особенную цѣну, и ни въ какомъ случаѣ они не дѣйствуютъ несогласно съ нею. Въ минуту спѣха они хватаются за нее, во время опасности они цѣпляются за нее.

Милосердіе тѣмъ труднѣе достижимо для ученика, что противовѣсъ ему оказываетъ эгоизмъ. Эгоизмъ сильно вліяетъ на человѣка, и избавить отъ него можетъ только могила. Но тотъ, кто поистинѣ стремится къ милосердію, обладаетъ совершенно достаточною силой для борьбы съ нимъ. Къ несчастью, въ сердцахъ большинства людей эгоизмъ сильнѣе, чѣмъ милосердіе, и многіе стряхиваютъ съ себя то, что сидитъ въ нихъ легко, а не то, что такъ трудно нести. «Милосердіе, — говорилъ Конфуцій, для человѣка значитъ больше, чѣмъ вода или огонь, однако, я видѣлъ людей, которые умирали, вступая въ воду или въ огонь, но никогда не видѣлъ, чтобы человѣкъ умеръ оттого, что вступилъ на путь милосердія». Нѣкоторые люди тщетно борются, чтобы достигнуть его. Самъ Конфуцій не причислялъ себя къ совершенно милосерднымъ людямъ.

Есть, однако, различныя степени милосердія. Существуетъ милосердіе мудреца, милосердіе разумнаго человѣка, милосердіе добродѣтельнаго человѣка и милосердіе лицемѣра. Милосердіе даетъ мудрецу возможность узнать небо и пользоваться его явленіями, узнать землю и пользоваться ея богатствомъ, узнать людей, умиротворять и удовлетворять ихъ. Милосердный лицемѣръ только съ виду умѣренъ и церемоніально чистъ. Когда наступаютъ смуты, то онъ не можетъ ихъ уладить и ничего не дѣлаетъ, чтобы искоренить порокъ и вѣрооступничество. Хотя бы онъ жилъ въ деревнѣ, онъ имѣетъ видъ сидящаго въ грязи и углѣ. Если ему велятъ явиться ко двору, онъ выражаетъ свою готовность идти въ огонь и въ воду. Но онъ беретъ на службу только своихъ и ѣстъ только свою пищу. Онъ легко относится къ смерти, пренебрегаетъ своими братьями, и всѣ его планы разстраиваются. Таково милосердіе лицемѣра. Но съ другой стороны, «если воля будетъ направлена къ милосердію, то испорченность не будетъ имѣть мѣста».

Чтобы правильно понять то, что Конфуцій разумѣлъ подъ милосердіемъ, мы должны разсмотрѣть качества, изъ которыхъ, по его мнѣнію, слагается вышеупомянутая добродѣтель. Эти чувства: взаимность, преданность, почтительность и вѣра. Первыя два настолько близки между собою, что китайскіе философы всегда трактуютъ о нихъ вмѣстѣ. Взаимность, какъ говорятъ они. вытекаетъ изъ преданности; послѣдняя есть корень, а взаимность — стволъ; преданность есть сущность, а взаимность — отраженіе. Объясняя, что такое взаимность, Конфуцій счелъ болѣе удобнымъ на примѣрѣ показать, гдѣ ея нѣтъ. Если правитель, неспособный вести дѣла, ожидаетъ, чтобы министры служили ему; если человѣкъ, не питающій сыновняго чувства, ждетъ, чтобы дѣти относились къ нему должнымъ образомъ; если старшій братъ, не знающій уваженія, ждетъ, чтобы младшій относился къ нему подобострастно, то, во всѣхъ этихъ случаяхъ, взаимности нѣтъ. Ставить себя на мѣсто другого, это — взаимность, а отдавать кому-нибудь всю свою душу, это — преданность.

Отдаваться всею душой исполненію обязанностей, значитъ быть* преданнымъ, сказалъ Конфуцій. Такимъ образомъ, эта добродѣтель входитъ во всѣ жизненныя сношенія. Нѣтъ того случая, гдѣ нельзя было бы проявить самопожертвованія, но это особенно примѣнимо къ высшему виду преданности, именно къ патріотизму. Министры съ преданностью должны служить своему повелителю, народъ — императору, и даже цари — своимъ подданнымъ. Люди должны съ преданностью исполнять свои обязанности по отношенію къ ближнимъ, а друзья должны съ преданностью увѣщевать одинъ другого въ затрудненіяхъ и соблазнахъ. Но есть предѣлъ для послѣдняго проявленія преданности. «Увѣщевай своего друга и кротко старайся направить его на путь, — говоритъ Конфуцій, — если же онъ окажется несговорчивымъ, то остановись, не унижайся!» Главная цѣль преданности — принести благо. «Можетъ ли быть преданность, не ведущая къ поученію лица, на которое она направлена?» — восклицалъ Конфуцій. Итакъ, она вдвойнѣ благословенна, и для лица дѣйствующаго, и для лица оное принимающаго. Хотя Кунгь-цзы-ки-ю и гласитъ, что преданность приближается къ искренности, но она не всегда служитъ показателемъ совершенной добродѣтели. Такъ, напримѣръ, Цзы-Лангъ спрашивалъ: «Министръ Цзы-Ванъ трижды поступалъ на службу, не выражая при этомъ радости, и столько же разъ оставилъ службу, не выказывая огорченія. Онъ всегда считалъ нужнымъ познакомить новаго министра со своими способами управленія. Что вы думаете о немъ?» Учитель отвѣчалъ: «Онъ былъ преданнымъ.» — «Былъ ли онъ вполнѣ добродѣтельнымъ?» допытывался ученикъ. «Какъ можно признать его вполнѣ добродѣтельнымъ?» гласилъ отвѣтъ. Хотя преданность можетъ существовать независимо отъ совершенной добродѣтели, но обратный случай невозможенъ. Безъ преданности патріотизмъ не имѣлъ бы мѣста, и всякій высокій, благородный поступокъ былъ бы запятнанъ примѣсью личнаго интереса, который и уничтожается преданностью.

Подобно тому, какъ преданность близка къ взаимности, такъ достоинство сродни почтительности, которая таится въ сердцѣ. Благодаря почтительности, высшій человѣкъ охраняетъ внутреннюю честность, а благодаря прямотѣ поддерживаетъ внѣшнюю правильность поведенія. Какъ и можно было ожидать, по ученію Конфуція, высшее проявленіе почтительности состоитъ въ должномъ уваженіи къ родителямъ. Это не должно быть небрежное исполненіе обыкновенныхъ обязанностей, «такъ какъ собаки и лошади способны сдѣлать то же»; нѣтъ, человѣкъ долженъ съ истиннымъ почтеніемъ служить и повиноваться родителямъ, какъ виновникамъ его существованія. На ряду съ родителями нужно почитать всѣхъ начальниковъ. Министры должны почтительно исполнять обязанности по отношенію къ своему правителю, и даже императоръ имѣетъ своего начальника въ Небѣ, къ которому онъ долженъ относиться почтительно. «Небо, — гласитъ Шу-Кингъ, — слышитъ и видитъ глазами и ушами народа. Небо одобряетъ или взираетъ тогда, когда нашъ народъ одобряетъ или трепещетъ. Таково отношеніе между низшимъ и высшимъ мірами. Какимъ почтительнымъ долженъ быть земной владыка!» Правитель долженъ относиться къ своимъ обязанностямъ съ почтительною заботливостью. «Въ моихъ сношеніяхъ съ милліоннымъ населеніемъ, — говорилъ Гай-Кангъ, — я испытывалъ такую же тревогу, какъ если бы, правилъ шестью лошадьми съ перебитыми ногами. Какимъ почтительнымъ долженъ быть правитель людей!» Эта почтительность должна быть взаимной и, до извѣстной степени, условной. Правитель имѣетъ право на почтительность своихъ подданныхъ лишь до тѣхъ поръ, пока онъ управляетъ съ достоинствомъ и благопристойностью: въ этомъ случаѣ ему воздается должное; но онъ теряетъ право на народное уваженіе, какъ только перестаетъ служить на пользу добра.

Къ духамъ также надлежитъ относиться съ почтеніемъ. Однако, Конфуцій со свойственной ему нелюбовью ко всему сверхъестественному совѣтовалъ выказывать уваженіе духамъ, но держаться въ отдаленіи отъ нихъ. Наконецъ, люди должны быть почтительными между собою. «Пусть высшій человѣкъ всегда почтительно держитъ себя и съ уваженіемъ относится къ другимъ, пусть соблюдаетъ благопристойность, и тогда до четырехъ морей всѣ будутъ его братьями».

Вѣрность дополняетъ всѣ перечисленныя качества. Безъ нея они ничего не значатъ и выродятся въ пустое лицемѣріе. Вѣрность есть основа поведенія; она такъ же необходима для истинно-добродѣтельнаго поведенія, какъ лодка для переправы черезъ рѣку или весла для лодки. Если человѣкъ и хочетъ быть добрымъ, но въ своемъ поведеніи не руководится вѣрностью, то онъ подобенъ лодочнику безъ лодки или лодкѣ безъ веселъ. Ученыя долженъ одѣваться вѣрностью, какъ броней. «Считай вѣрность и искренность основными принципами», говорилъ Конфуцій; настойчивость, съ которой онъ многократно повторялъ эти слова, заслуживаетъ вниманія. «Я не знаю, — говорилъ онъ, — какъ человѣкъ можетъ обойтись безъ вѣрности. Можно ли дѣлать телѣгу безъ ярма, чтобы впрягать воловъ, или колесницу безъ дышла, чтобы впрягать лошадей?»

Вѣрность имѣетъ большое значеніе для всѣхъ людей вообще, но особенно важна она въ отношеніяхъ между друзьями, а также между правителями и ихъ подчиненными. Философъ Цангъ говоритъ, что онъ ежедневно провѣрялъ свою вѣрность друзьямъ. А всего важнѣе, чтобы правители сохраняли вѣрность къ своимъ подданнымъ. Слово правителя должно ходить между подданными какъ неподдѣльная монета, иначе они перестанутъ почитать его и съ презрѣніемъ отвернутся отъ него. «Чтобы управлять страною съ тысячью телѣгъ, — говорилъ Конфуцій, — нужны: почтительное вниманіе къ дѣлу, вѣрность, экономія въ расходахъ и любовь къ народу».

Человѣкъ, который достигъ этихъ добродѣтелей и, такимъ образомъ, развилъ свою личность, способенъ управлять семьей. Въ семьѣ Конфуцій признавалъ средоточіе всѣхъ государственныхъ отношеній. Глава семейства долженъ обладать тѣми же добродѣтелями, какъ и правитель, а дѣти должны относиться въ отцу съ такимъ же уваженіемъ, какъ подданные къ государю. Поэтому человѣкъ, который можетъ управлять семьею, можетъ управлять и государствомъ. Какъ глава семьи, онъ есть представитель Неба и прототипъ государя. «Когда существуютъ Небо и Земля, — гласитъ И-Кингъ, — то существуетъ все; если существуетъ все, то существуютъ мужское и женское начала; если существуютъ мужское и женское начала, то существуютъ супружескія отношенія. Изъ супружескихъ отношеній вытекаютъ отношенія между отцомъ и сыномъ; если существуютъ отецъ и сынъ, то существуютъ князь и министръ; если существуютъ князь и министръ, то есть высшій и низшій классъ; если есть высшій и низшій классъ, то есть обмѣнъ приличія и благопристойности».

«Человѣкъ не можетъ учить другихъ, если не въ состояніи поучать собственной семьи, — говоритъ Конфуцій въ Великомъ Ученіи. — Поэтому правитель, не выходя изъ семьи, почерпаетъ государственную науку. Существуетъ сыновняя почтительность, — съ такимъ же чувствомъ нужно служить государю. Существуетъ братская покорность, — съ такимъ же чувствомъ нужно относиться къ старшимъ и начальникамъ. Существуетъ кротость въ обращеніи со всѣми людьми…. Примѣръ любящей семьи дѣлаетъ все государство миролюбивымъ. Любовь и вѣжливость семьи передаются всему государству. Въ то же время отъ честолюбія и испорченности одного человѣка все государство можетъ прійти въ разстройство. Такова сила примѣра». Этимъ подтверждаются слѣдующія слова: «Дѣла могутъ погибнуть отъ одного рѣшенія; царство можетъ утвердить одинъ человѣкъ. Яо и Шунъ милосердно управляли народомъ, и народъ шелъ по ихъ стопамъ. Приказы послѣднихъ противорѣчили ихъ дѣламъ, и народъ не повиновался имъ. Правитель долженъ самъ обладать достоинствами прежде, чѣмъ ихъ требовать отъ народа… Итакъ, управленіе государствомъ зависитъ отъ порядка въ семьѣ». Въ Книгѣ Поэзіи говорится: «Какъ красиво и нѣжно это персиковое дерево! какъ роскошна его листва! Эта дѣвушка идетъ въ домъ мужа. Она будетъ должнымъ образомъ управлять семьею». Если въ семьѣ будетъ царить порядокъ, то населеніе государства будетъ поучаться. Въ Книгѣ Поэзіи также сказано: «Они могутъ исполнять обязанности по отношенію къ старшимъ братьямъ. Они могутъ исполнять обязанности по отношенію къ младшимъ братьямъ». Пусть правитель исполняетъ обязанности но отношенію къ старшимъ и младшимъ братьямъ, и тогда онъ можетъ поучать населеніе государства!

Въ Книгѣ Поэзіи еще сказано: «Въ его поведеніи нѣтъ ничего предосудительнаго; онъ совершенствуетъ населеніе государства». Да, если правитель служитъ образцомъ, какъ отецъ, сынъ и братъ, то народъ подражаетъ ему.

Мы разсмотрѣли совершенства, которыя свойственны высшему человѣку и благодаря которымъ онъ можетъ управлять семьею. Теперь намъ остается разсмотрѣть, каковы должны быть отношенія членовъ добродѣтельной семьи къ ея главѣ. Первою добродѣтелью въ сынѣ или въ подданномъ должно быть сыновнее благочестіе. Оно-то отличаетъ человѣка отъ животнаго; въ немъ-то проявляется истинное отношеніе между ребенкомъ и родителями, между отцомъ и Небомъ, и, благодаря ему, сохраняется гармонія въ мірѣ. Эта мысль не принадлежитъ Конфуцію: еще за нѣсколько столѣтій до него она привилась въ народномъ умѣ. «Примѣръ любви, — говоритъ И-Йинъ царю Чингу, — это — когда вы любите старшихъ, примѣръ уваженія, — когда вы уважаете своихъ родственниковъ. Начало — въ семьѣ и княжествѣ, завершеніе въ имперіи». Чингъ также говоритъ, обращаясь къ своему министру: «Фунгъ! Такіе преступники, (какъ ты описываешь), отвратительны, но еще ужаснѣе люди, не питающіе сыновнихъ и братскихъ чувствъ. Таковъ, напримѣръ, сынъ, который не исполняетъ почтительно своихъ обязанностей къ отцу, а глубоко поражаетъ сердце отца, вызывая въ немъ къ себѣ ненависть; или младшій братъ, который пренебрегаетъ явною волей Неба и отказывается почитать старшаго брата, вслѣдствіе чего старшій братъ забываетъ, съ какимъ трудомъ родители воспитали его, и не по-братски относится къ младшему. Если мы, уполномоченные управлять государствомъ, не будемъ считать за обидчиковъ людей, столь нечестивыхъ, то законы природы, данные Небомъ нашему народу, придутъ въ упадокъ или полное забвеніе. Вы должны быстро расправляться съ такими людьми по уголовнымъ законамъ царя Вана (XII вѣкъ до P. X.), строго карая и не щадя».

Царь Ванъ, о которомъ здѣсь говорится, въ своей рѣчи противъ употребленія спиртныхъ напитковъ, дѣлаетъ исключеніе для тѣхъ, кто благочестиво относится къ родителямъ. «О, жители страны Мей! — говоритъ онъ. — Если вы разводите просо и присматриваете за нимъ на пользу своихъ отцовъ и старшихъ, или если со своими телѣгами и волами вы отправляетесь на заработки, чтобы доставить все необходимое своимъ родителямъ, то вы можете очистить свои хмельные напитки и употреблять ихъ». Итакъ Конфуцій формулировалъ ходячія понятія, говоря: «Сыновнее благочестіе и братская покорность, развѣ это не корень всѣхъ милосердныхъ дѣяній?»

Въ чемъ же состоитъ сыновнее благочестіе? По мнѣнію Конфуція, оно заключается въ послушаніи, въ благопристойномъ служеніи родителямъ при жизни, въ благопристойномъ погребеніи ихъ послѣ смерти и въ благопристойныхъ жертвоприношеніяхъ ихъ. Эта схема разработана до мельчайшихъ подробностей, направленныхъ къ тому, чтобы сынъ не причинялъ родителямъ никакого безпокойства, помимо болѣзни, въ которой онъ не властенъ. При жизни родителей сынъ не долженъ отлучаться; если же этого нельзя избѣгнуть, то онъ можетъ поѣхать только въ опредѣленное мѣсто. Дома онъ долженъ вставать съ пѣтухами и затѣмъ, тщательно умывшись и одѣвшись, освѣдомиться у родителей, какіе кушанья и напитки они желаютъ имѣть къ обѣду. Онъ не долженъ входить въ комнату безъ зова отца или выходить безъ его разрѣшенія; не долженъ заговаривать первый. Изъ дому онъ не долженъ уходить безъ спросу и, возвращаясь, долженъ показаться родителямъ. Ребенокъ долженъ чинно играть, прислушиваться, не позовутъ ли его, быть твердымъ въ рѣчи и не упоминать о старости. На послѣднемъ пунктѣ особенно настаиваютъ, и каждому мальчику въ примѣръ ставятъ поведеніе Лао-Лаи-Цзы, который изъ опасенія, что его семидесятилѣтній возрастъ можетъ напомнить родителямъ объ ихъ глубокой старости, постоянно носилъ дѣтское платьице и забавлялся дѣтскими играми!

Итакъ высшее проявленіе сыновняго благочестія бываетъ по отношенію къ родителямъ. Сынъ долженъ питать къ нимъ глубочайшее уваженіе, при этомъ онъ, разумѣется, съ радостью будетъ заботиться о нихъ. Сознавая, что онъ унаслѣдовалъ тѣло отъ родителей, онъ будетъ любить ихъ, какъ частицу самого себя, и постарается не обезславить ихъ и не опозорить собственнаго имени. «Изъ всѣхъ существъ, происходящихъ отъ неба и земли, — говоритъ Конфуцій, — человѣкъ самое благородное. Изъ, всѣхъ, возложенныхъ на него обязанностей, ни одна не можетъ сравниться съ сыновнимъ благочестіемъ. При этомъ нѣтъ ничего существеннѣе почитанія отца, а для выраженія этого почитанія нужно ставить отца на одну высоту съ Небомъ. Такъ поступилъ благородный Чоу. Раньше всего онъ принесъ жертвы на кругломъ алтарѣ духамъ своихъ отдаленныхъ предковъ, какъ равнымъ Небу, а на открытой площадкѣ онъ принесъ жертву Ванъ-Вангу (своему отцу), какъ равному Шангъ-Ти». Это — одинъ изъ многочисленныхъ литературныхъ примѣровъ сыновняго благочестія. Конфуцій самъ еще не такъ настаивалъ на вышеупомянутой добродѣтели, какъ древніе мудрецы, авторы изложенныхъ имъ доктринъ; но все же этотъ принципъ красной нитью проходитъ черезъ всю конфуціанскую систему и неразрывно слитъ съ нею. Пришлось бы совершенно подорвать конфуціанство, чтобы китайцы могли легко смотрѣть на обязанность, обусловленную однимъ изъ благороднѣйшихъ побужденій сердца и тѣсно связанную со всѣмъ, что есть хорошаго въ государственномъ устройствѣ Китая.

Хотя сынъ и долженъ повиноваться желаніямъ родителей, но на его обязанности лежитъ также выговаривать имъ, если они нарушаютъ правила благопристойности. Такого рода указанія надлежитъ дѣлать смиренно и шопотомъ. Если они не оказываютъ дѣйствія, то ихъ можно повторять до трехъ разъ. Сверхъ этого почтительный сынъ не позволитъ себѣ высказывать упрековъ, а будетъ молча скорбѣть о закоснѣлости своихъ родителей. Въ случаѣ болѣзни родителей онъ не только долженъ удвоить къ нимъ вниманіе, но еще внѣшнимъ образомъ выражать свое горе: не чесать своей косы, не выходить изъ дому, воздерживаться отъ вкусной ѣды и хорошаго вина, отъ музыки и громкаго смѣха.

Послѣ смерти онъ долженъ похоронить родителей по чину и «такъ какъ они вскармливаютъ сына три года», то онъ долженъ столько же времени носить трауръ по нимъ. Изъ уваженія къ отцу за этотъ трехлѣтній періодъ онъ соблюдаетъ всѣ его привычки. Жертвоприношеніе на могилѣ не должно совершаться скупо, и нужно помнить, что самъ покойникъ присутствуетъ при этомъ.

Сыновнее благочестіе не ограничивается одними родителями. Оно предписываетъ министру вѣрно служить своему князю, мандарину — почтительно выполнять свои обязанности, солдату — быть храбрымъ на войнѣ и всякому человѣку — не измѣнять своему другу. Но это еще не все. «Каждому дереву опредѣленъ срокъ, чтобы зачахнуть, — гласитъ Ли-Ки, — и каждому животному назначено время, чтобы умереть. Кто преждевременно срубитъ дерево или убьетъ животное, грѣшитъ противъ сыновняго благочестія».

Понятно, что государство, придающее такое значеніе сыновнимъ обязанностямъ, караетъ за всякое ихъ нарушеніе. Самыя тяжелыя наказанія въ китайскихъ уголовныхъ законахъ полагаются именно за такія преступленія. Пекинская газета за 1877 годъ сообщаетъ, что пять преступниковъ (въ томъ числѣ одинъ лунатикъ) были четвертованы за совершенныя ими убійства родителей.

«Сыновнее благочестіе есть начало добродѣтели, — говоритъ Конфуцій, — а братская любовь — ея продолженіе». Второе чувство вытекаетъ изъ перваго, такъ же точно, какъ сыновнее благочестіе изъ родительской нѣжности. Членовъ семьи скрѣпляетъ братская любовь, которая, вмѣстѣ съ сыновнимъ благочестіемъ, составляетъ корень всѣхъ милосердныхъ поступковъ. «Счастливое единеніе между родителями и дѣтьми, — говорится въ Книгѣ Поэзіи, — подобно музыкѣ лютней и арфъ, а когда существуетъ согласіе между братьями, то получается восхитительная несмолкающая гармонія». «Нѣтъ друга, подобнаго брату: онъ одного съ тобою происхожденія и былъ вскормленъ тою же грудью». Эти-то соображенія сливали между собою сердца братьевъ «въ доброе старое время». Братья тогда любили жить подъ одною кровлей и лежать рядомъ въ могилѣ. А теперь китайскіе моралисты скорбятъ, что привязанность къ женѣ и дѣтямъ превосходитъ братскую любовь. «Я слышалъ, — говоритъ одинъ извѣстный писатель, — что братья иногда расходятся, но никогда не видѣлъ, чтобы мужъ и жена жили врозь». Узы, соединяющія братьевъ и скованныя Небомъ, нужно считать гораздо священнѣе, чѣмъ супружескій союзъ, установленный людьми. Взаимная любовь братьевъ занимаетъ слѣдующее мѣсто послѣ чувства дѣтей къ родителямъ. Она заключается въ дружбѣ, пріятной гармоніи и покорности младшихъ старшимъ.

Младшій сынъ не можетъ ступить ни шагу, не посовѣтовавшись съ отцомъ и старшими братьями, и въ отвѣтъ на симпатію и любовь, которую они ему выказываютъ, онъ долженъ безъ утайки открывать имъ свое сердце. Младшій братъ всегда долженъ относиться почтительно къ старшему, уступать ему первое мѣсто во всемъ. Съ другой стороны, старшіе братья должны подавать хорошій примѣръ младшимъ. Потомки мудреца Конфуція, какъ говорятъ, никогда не знали гнѣва, а потомки Цангъ-Цзы, одного изъ знаменитѣйшихъ учениковъ мудреца, никогда никого не бранили. Такъ, собственно, и должно быть, потому что братья — одна плоть; и не будетъ ли неуваженіе къ брату, въ сущности, неуваженіемъ къ родителямъ?

Низкое положеніе, которое женщины занимаютъ въ Китаѣ съ незапамятныхъ временъ, лишаетъ ихъ всякаго права на братское уваженіе. Рабская покорность считается высшею обязанностью женщины. Различіе между судьбою сыновей и дочерей особенно ярко описано въ слѣдующемъ отрывкѣ изъ Книги Поэзіи:

Сыны его на ложахъ почиваютъ

И, пышно разодѣты, скипетромъ играютъ.

Ребенка крику будутъ всѣ, какъ есть, внимать

И ножки одѣяльцемъ краснымъ укрывать.

Впослѣдствіи его царемъ почтутъ,

А государства и князья миръ обрѣтутъ.

*  *  *

А если дочки у царя родятся,

То на полу ужъ спать онѣ ложатся.

Играютъ черепицами, простое платье носятъ

И радости и горести отъ жизни переносятъ;

Родительскаго сердца никогда не огорчаютъ,

Обѣдъ варятъ и солодъ на семью приготовляютъ.

(Leggie).

Только становясь матерью, женщина получаетъ право на уваженіе, и тогда неравенство половъ стушевывается передъ требованіями сыновней любви, которая составляетъ вѣнецъ и славу Китая.

Въ основѣ семьи лежатъ отношенія мужа и жены, подобныя отношенію Неба и Земли. О нихъ Конфуцій страннымъ образомъ умалчивалъ, быть-можетъ, потому, что самъ былъ несчастливъ въ супружествѣ. Человѣкъ, которому пришлось развестись съ женой, едва ли будетъ лестнаго мнѣнія о женщинахъ вообще. Конфуцій смотрѣлъ на женщинъ, какъ на необходимое зло, съ которымъ можно мириться только ради материнства. «Изъ всѣхъ людей, — замѣчалъ мудрецъ, — труднѣе всего управляться съ женщинами и слугами. Если приближать ихъ къ себѣ, то они зазнаются, если держать ихъ въ отдаленіи, то они обижаются». Конфуцій не требовалъ вѣрности отъ мужа и даже съ презрѣніемъ отзывался о "мелочной вѣрности** простыхъ людей, связанныхъ съ одною женой. Въ то же время онъ, однако, возставалъ противъ разврата. Когда князь Ц’и прислалъ правителю Лу въ подарокъ искусныхъ музыкантшъ, то Конфуцій выразилъ протестъ противъ оказаннаго дѣвушкамъ пріема, удалившись отъ двора. «Женщина, — говорилъ онъ пренебрежительно, — не можетъ быть самостоятельной; поэтому въ юности она зависитъ отъ отца и братьевъ, въ супружествѣ отъ мужа, а если овдовѣетъ, то отъ сыновей».

Главная цѣль брака- имѣть дѣтей и, преимущественно, сыновей, которые совершали бы положенныя жертвоприношенія на могилахъ родителей. Бездѣтный вдовецъ можетъ и даже долженъ жениться во второй разъ, но со стороны вдовы вторичный бракъ считается нарушеніемъ вѣрности. Желаніе имѣть дѣтей такъ велико у китайцевъ, что безплодіе составляетъ одну изъ утвержденныхъ Конфуціемъ «семи причинъ» для развода. Ботъ эти причины: 1) неповиновеніе свекру или свекрови, 2) безплодіе. 3) невѣрность, 4) ревность, 5) проказа, 6) болтливость и 7) воровство.

Такой законъ, конечно, ставитъ жену въ зависимое положеніе отъ мужа. Не только на ея обязанности, но и въ ея интересахъ выказывать ему величайшее уваженіе, быть учтивой, смиренной и кроткой въ обращеніи съ нимъ и безпрекословно повиноваться каждому его слову. Если онъ въ чемъ-нибудь грѣшитъ противъ истинныхъ принциповъ, то она можетъ мягко сдѣлать ему выговоръ, стараясь, однако, не раздражать его и не докучать ему. Такимъ образомъ поддерживается гармонія семейнаго очага. Если же мужъ и жена враждебно относятся другъ къ другу, то семья скоро распадается. По ученію конфуціанцевъ, жизнь женщины раздѣлена на семимѣсячные и семилѣтніе періоды, жизнь мужчины на восьмимѣсячные и восьмилѣтніе. Такъ, у дѣвочки прорѣзываются зубы въ семь мѣсяцевъ, а мѣняются въ семь лѣтъ; въ четырнадцать лѣтъ она достигаетъ зрѣлости, а въ семьдесятъ должна приготовиться къ смерти. У мальчика же зубы прорѣзываются въ восемь мѣсяцевъ, выпадаютъ въ восемь лѣтъ, зрѣлости онъ достигаетъ въ шестнадцать лѣтъ, а предѣла жизни въ восемьдесятъ.

Брачный возрастъ для женщины — пятнадцать лѣтъ, а для мужчины двадцать. Таково, приблизительно, должно быть соотношеніе между лѣтами мужа и жены. Старикъ, который женится на молодой, уподобляется увядшей мнѣ, пускающей отростки, и добра отъ этого не будетъ. Но все же это сколько-нибудь лучше, чѣмъ если старуха выходитъ замужъ за молодого: она подобна увядшей мнѣ, которая цвѣтетъ, и во всѣхъ отношеніяхъ отвратительна.

Изъ всего сказаннаго видно, что Конфуцій, подобно іудейскимъ законодателямъ, поощрялъ многоженство, и на такихъ же точно основаніяхъ. Китаецъ, не менѣе древне-еврейскаго патріарха, жаждетъ имѣть сына; это желаніе считается настолько законнымъ, что, за неимѣніемъ дѣтей, мужъ въ правѣ взять наложницу, чтобы оставить послѣ себя потомство. Если частныя лица такъ стремятся имѣть дѣтей, то тѣмъ важнѣе, чтобы государь оставилъ наслѣдника. Поэтому, Уставы династіи Чоу, чтобы застраховать императора отъ бездѣтности, предписываютъ, кромѣ жены, давать ему трехъ наложницъ перваго разряда, девять второго, двадцать-семь третьяго и восемьдесятъ-одну четвертаго. Нужно ли говорить, какое зло приноситъ эта имперская система, которая, къ тому же, не всегда достигаетъ цѣли? Существованіе наложницъ въ частныхъ семьяхъ составляетъ источникъ большого горя. Брачныя узы не считаются священными, и это крупный недостатокъ конфуціанства. Оно въ значительной мѣрѣ подорвало домашній бытъ, лишило женщинъ ихъ законнаго вліянія и довело ихъ до положенія, которое немногимъ лучше рабства. «Мужчины, твердые отъ природы, добродѣтельны, — говоритъ Сюнъ-Цзы, — а мягкія женщины — полезны». Эти слова удачно передаютъ общій взглядъ китайцевъ на неравенство половъ.

«Супружество, — говоритъ Чу-Хи, — есть установленное Небомъ отношеніе, которымъ обусловливается потомство, а дружба есть установленное Небомъ отношеніе, которымъ обусловливается исправленіе характера. Дружба намѣчаетъ путь людей, и на ней зиждятся ихъ высшіе принципы». Конфуцій и его ученики придавали большое значеніе дружбѣ; если бы всегда слѣдовать ихъ совѣтамъ въ выборѣ друзей, то ожидаемые ими великіе результаты, несомнѣнно, могли бы оправдаться. Напримѣръ, если бы люди знались только съ тѣми лицами, которыя раздѣляютъ ихъ мнѣнія, преслѣдуютъ одинаковыя съ ними цѣли и при этомъ добродѣтельны и честны, тогда міръ былъ бы гораздо лучше. Какъ и всегда, Конфуцій не указываетъ, почему люди должны держаться добродѣтельнаго пути, а не другого. Правда, онъ говоритъ: «Выгодно имѣть много достойныхъ друзей» и «есть три рода выгодныхъ друзей, именно: честные, искренніе и опытные, и три рода предосудительныхъ друзей, именно: высокомѣрные, нахалы и болтуны». Однако, онъ не приводитъ иныхъ доказательствъ, почему нужно выбирать друзей изъ числа хорошихъ людей. Но такъ или иначе дружбѣ придается большое значеніе.

«Начиная отъ императора, всѣ должны имѣть друзей. Дружба — первое изъ общественныхъ отношеній, и имъ не надо пренебрегать ни на одинъ день». Никто не долженъ имѣть друга ниже себя. Лучшіе друзья — тѣ, которыхъ почтительный сынъ наслѣдуетъ отъ своего отца. Такіе друзья въ горѣ и бѣдѣ всегда желанны; они раздѣляютъ горе человѣка и удваиваютъ его радость. Они — богатство для бѣдныхъ, сила для слабыхъ и лѣкарство для больныхъ. Они всегда готовы забыть нанесенныя имъ обиды и помнить только о добродѣтеляхъ; гдѣ бы они ни находились, въ нихъ никогда не зарождается ни подозрѣнія, ни сомнѣнія.

Письменныя сношенія соединяютъ людей самою истинною дружбой. Высшій человѣкъ пріобрѣтаетъ друзей письменными упражненіями и возвышаетъ свое человѣколюбіе дружбой. «Если ты живешь въ княжествѣ, — говоритъ Конфуцій, — то поступай на службу къ самому достойному изъ высшихъ чиновниковъ и выбирай друзей изъ самыхъ добродѣтельныхъ ученыхъ». Человѣкъ долженъ обращаться съ другомъ такъ, какъ хочетъ, чтобы тотъ обращался съ нимъ. Онъ долженъ съ преданностью увѣщевать его и стараться кротко руководить имъ. Но, если это не удается, то онъ долженъ остановиться, чтобы не унизиться. Подобно ученику, Цзы-Лу, онъ долженъ желать себѣ колесницъ, лошадей и легкія мѣховыя одежды, чтобы имѣть возможность раздать ихъ друзьямъ. Когда умиралъ какой-нибудь другъ Конфуція, не имѣвшій родственниковъ, чтобы совершить надъ нимъ положенные погребальные обряды, то мудрецъ самъ хоронилъ его, считая это за долгъ дружбы. Онъ не допускалъ, чтобы друзья дѣлали ему самому какіе-нибудь подарки, за исключеніемъ жертвеннаго мяса, которое они приносили духамъ его родителей или предковъ.

Между друзьями раньше всего должна существовать полная откровенность. Скрывать обиду и прикидываться другомъ стыдно, такъ какъ это есть нарушеніе искренности, которая присуща дѣйствительной дружбѣ. «Тотъ, кому не вѣрятъ его друзья, говорилъ Конфуцій, — никогда не заслужитъ довѣрія государя… Кто не повинуется своимъ родителямъ, тому друзья не будутъ вѣрить».

ГЛАВА V.

Управленіе государствомъ.

Это — слѣдующая ступень, которую достигаетъ высшій человѣкъ. Научившись хорошо управлять семьею, онъ уже можетъ управлять государствомъ. Тутъ онъ впервые вступаетъ непосредственно на «путь Неба и Земли», который онъ можетъ усовершенствовать, развивая природу людей и вещей, и такимъ образомъ, «охранять народъ». Благо народа составляетъ главную цѣль хорошаго управленія. «Нѣтъ добродѣтели, — говорилъ императоръ Кухъ (2435 г. до P. X.), — выше любви ко всѣмъ людямъ, и нѣтъ цѣли управленія шире, чѣмъ всеобщее благо». Когда Конфуція спрашивали, что нужно сдѣлать для народа, то онъ отвѣчалъ: «Обогатить его!» А когда его спрашивали, что еще больше можно сдѣлать, то онъ отвѣчалъ: «Научить его!» Трудно не согласиться съ тѣмъ мнѣніемъ, что народное благосостояніе и образованіе входятъ въ интересы государства. Но въ данномъ случаѣ мы опять видимъ непрактичность совѣтовъ мудреца. Онъ не пытается объяснить, какимъ способомъ можно обогатить народъ, а только мечтаетъ воскресить времена Яо и Шуна, описанныя въ Шу-Кингѣ, когда сила и обаяніе ихъ личностей изгнали изъ имперіи зло, а съ нимъ бѣдность и невѣжество. Тщетно хвалился Конфуцій: «Если бы кто-нибудь изъ князей призвалъ меня, то въ двѣнадцать мѣсяцевъ я произвелъ бы значительныя перемѣны, а въ три года усовершенствовалъ бы управленіе».

Всѣ его совѣты по части управленія заимствованы изъ Шу-Кинга и, какъ часто бываетъ, многое потеряли въ передачѣ. Такъ, напримѣръ, Шу-Кингъ гласитъ, что добродѣтель сказывается въ качествѣ управленія, а что управленіе сказывается въ продовольствіи народа. Конфуцій же говоритъ: «Необходимыя условія управленія: чтобы было достаточно пищи и вооруженія и чтобы народъ довѣрялъ своимъ правителямъ». Это лишь несовершенное извлеченіе изъ того пункта Шу-Кинга, который онъ, вѣроятно, припомнилъ въ данный моментъ. Тамъ также говорится, что въ управленіи нужны восемь вещей: пища, торговля, поддержаніе положенныхъ жертвоприношеній, министерство работъ, министерство народнаго просвѣщенія, министерство юстиціи, приготовленія для пріема пріѣзжихъ гостей и заготовленіе провіанта для арміи. Это уже болѣе полное описаніе механизма управленія: здѣсь указаны источники, откуда берется пища для народа, способы поддерживать его нравственное благосостояніе, поощрять образованіе, защищать честныхъ людей отъ беззаконниковъ, вести дружбу съ сосѣдними государствами и поддерживать національную честь.

Отрицая оригинальность ученія Конфуція, мы этимъ самымъ только присоединяемся къ его собственной характеристикѣ. Почти всѣ свои доктрины, и въ томъ числѣ самыя замѣчательныя изреченія, онъ позаимствовалъ у древнихъ классиковъ; но, разумѣется, на оригинальной монетѣ тисненіе всегда глубже, чѣмъ на копіи. Конфуцій нигдѣ не подаетъ такого радикальнаго совѣта относительно управленія, какъ великій Ю своему государю. «Смотри въ корень вещей и изучай устойчивость». Зато онъ распространяется объ условіяхъ существованія хорошаго правительства и объ его результатахъ. По мнѣнію Конфуція, хорошее управленіе можетъ быть въ томъ случаѣ, если князь будетъ княземъ, министръ — министромъ, отецъ — отцомъ, а сынъ — сыномъ. Это довольно вѣрно, но Ю выражается сильнѣе: «Если государь можетъ справиться съ затрудненіями въ своемъ государствѣ, и министръ съ затрудненіями въ министерствѣ, то въ управленіи будетъ порядокъ».

Чтобы управленіе было устойчивымъ, нужно, чтобы оно велось по принципамъ добродѣтели; а для этого необходимо не только, чтобы государь во всемъ высказывалъ себя честнымъ, но также, чтобы не было кумовства въ раздачѣ должностей, и чиновниками были бы исключительно люди достойные и искусные. «Такое поведеніе призоветъ на страну дары Шангъ-ти и благословеніе Неба», добавляетъ Ю. Конфуцій не могъ обѣщать небесной награды: его, по существу языческій умъ отвергалъ всякую мысль о вмѣшательствѣ духовъ въ дѣла людскія. Онъ хотѣлъ, чтобы люди были добродѣтельными ради самой добродѣтели, и пытался приложить къ измѣнчивой природѣ людей извѣстную нравственную систему; онъ самъ могъ ею руководиться, и на этомъ основаніи считалъ ее удовлетворительною для духовныхъ запросовъ своихъ согражданъ. Ошибка Конфуція повторялась у людей во всѣ времена и во всѣхъ странахъ, но у него она, по крайней мѣрѣ, оправдывается результатами. Взгляды, которые въ другихъ странахъ составляли удѣлъ сравнительно немногихъ, въ Китаѣ приняты большинствомъ населенія въ продолженіе болѣе, чѣмъ двадцати-трехъ вѣковъ.

Сила примѣра составляетъ одну изъ главныхъ доктринъ конфуціанства. Если государь хочетъ дѣлать добро, то народъ будетъ добрымъ; если правитель не скупъ, то хотя бы онъ положилъ награду за краху, а народъ будетъ честнымъ, говоритъ мудрецъ. Трудно отрицать великую силу примѣра."Отъ дохлыхъ мухъ мазь аптекаря принимаетъ дурной запахъ", писалъ Соломонъ. Повседневный опытъ показываетъ, какъ могущественно вліяніе хорошаго и дурного примѣра во всѣхъ случаяхъ хизни: въ школѣ, въ семьѣ, на службѣ, въ обществѣ. Конфуцій развивалъ эту доктрину до невѣроятныхъ подробностей при каждомъ поучительномъ урокѣ исторіи и при малѣйшемъ событіи въ собственной хизни.

Однако, многое изъ поученій Конфуція объ управленіи не подлежитъ критикѣ. На вопросъ Цзы-Чанга, какъ долженъ дѣйствовать государь, чтобы достигнуть хорошаго управленія, Конфуцій отвѣтилъ: «Пусть онъ почитаетъ пять прекрасныхъ качествъ и изгоняетъ четыре дурныхъ…» Вотъ эти пять хорошихъ качествъ: 1) когда человѣкъ, имѣющій власть, приноситъ пользу безъ большихъ затратъ, т. е. когда онъ дѣлаетъ болѣе доступными для населенія тѣ предметы, изъ которыхъ оно извлекаетъ пользу;

2) когда онъ назначаетъ общественныя работы, не вызывающія ропота, то-есть подбираетъ подходящіе труды; 3) когда онъ добивается желаемаго безъ жадности, то-есть стремится въ милосердному управленію и достигаетъ его; 4) когда онъ поддерживаетъ достоинство безъ примѣси гордости, то-есть въ сношеніяхъ со многими или съ немногими, въ великихъ дѣлахъ или въ малыхъ никогда не выказываетъ непочтенія; 5) когда онъ величественъ безъ надменности, то-есть должнымъ образомъ носитъ платье и шляпу и во взглядахъ выражаетъ достоинство, а народъ при видѣ его величія относится къ нему съ уваженіемъ. Четыре дурныхъ качества: 1) казнить людей, не поучавъ ихъ, это называется жестокостью; 2) безъ предупрежденія сразу требовать отъ нихъ полностью всю работу, это называется притѣсненіемъ; 3) давать приказанія, какъ будто не спѣшныя, а затѣмъ строго требовать отчета, это называется оскорбленіемъ, и 4) выдавать людямъ плату или награду скупо, это называется оффиціальнымъ отношеніемъ къ дѣлу.

Въ дѣлахъ управленія главную роль играетъ характеръ правителя, а затѣмъ характеръ его чиновниковъ. Какъ гласитъ Шу-Кингъ, достоинства или недостатки управленія зависятъ отъ чиновниковъ. Конфуцій неоднократно приводилъ это изреченіе и настаивалъ на необходимости привлекать къ службѣ только добродѣтельныхъ и талантливыхъ людей. «При хорошихъ людяхъ, — добавлялъ онъ, — управленіе быстро процвѣтаетъ, какъ растительность на землѣ, и его можно уподобить легко разрастающемуся камышу. Поэтому, управленіе государствомъ зависитъ отъ подбора надлежащихъ людей. Такому подбору способствуетъ характеръ самого правителя, и этотъ характеръ развивается, когда онъ идетъ по пути долга. Ученіе о пути долга развивается при существованіи милосердія». Такая администрація вполнѣ соотвѣтствовала излюбленному критерію Конфуція, что подданные будутъ счастливы, а чужеземцы будутъ приходить издалека. Подъ «людьми издалека» Конфуцій разумѣлъ сосѣднія племена, которыхъ контрастъ между ихъ собственными грубыми законами и образцовымъ управленіемъ имперіи такъ поразитъ, что они захотятъ перейти въ китайское подданство.

О современныхъ ему чиновникахъ Конфуцій отзывается съ нескрываемымъ презрѣніемъ, быть-можетъ, потому, что они насмѣхались надъ его ученіемъ. «Фу, — говоритъ онъ, — это обезьяны, незаслуживающія вниманія». Для оскорбленной добродѣтели нѣтъ ничего обиднѣе успѣховъ шарлатанства, и Конфуцій не прочь былъ излить свою желчь на сильныхъ міра сего. По контрасту съ ними, онъ описываетъ три степени достойныхъ чиновниковъ. Въ первой и самой лучшей относятся тѣ, которые въ своемъ поведеніи не забываютъ чувства стыда, и когда имъ даютъ назначеніе, вполнѣ оправдываютъ довѣріе государя. Далѣе идутъ тѣ, которые почтительно относятся къ своимъ родственникамъ и по-братски — къ членамъ своей фамиліи. Третье мѣсто занимаютъ люди, искренніе въ своихъ рѣчахъ и выполняющіе то, что они себѣ намѣтили. «Это настойчивые людишки», добавляетъ мудрецъ.

Итакъ, въ управленіи, какъ и во всемъ остальномъ, Конфуцій всѣми силами старался вернуть своихъ соотечественниковъ къ идеальнымъ временамъ царей Вана и By. Онъ упорно отказывался признать перемѣны, происшедшія въ имперіи отъ развитія новыхъ и сильныхъ княжествъ и отъ упадка имперской провинціи Чоу и старался всячески поддержать послѣднюю, дни которой уже были сочтены, и подавить стремленія тѣхъ правителей, которымъ, какъ сознавали всѣ, кромѣ него самого, суждено было бороться за главенство на развалинахъ царскаго дома. Итогъ его ученія можно формулировать его собственными словами. «Держись временъ года Хіа. Разъѣзжай въ государственныхъ колесницахъ Иня. Носи церемоніальную шапочку Чоу. Устраивай у себя музыку и пантомины Шао. Изгоняй пѣсни Ч’инга, и держись въ сторонѣ отъ праздныхъ болтуновъ».

По мнѣнію Конфуція, двумя руководящими принципами управленія являются справедливость и соблюденіе церемоній, а присутствіе ихъ сказывается на современной музыкѣ. «Высшій человѣкъ, благодаря уваженію, сохраняетъ внутренюю честность, а, благодаря прямотѣ, внѣшнюю благопристойность поведенія», писалъ князь Чоу. Справедливость есть законъ міра, а церемоніи правила сердца. Въ системѣ Конфуція, основанной на взаимныхъ отношеніяхъ людей, весьма важно было установить полный и точный сводъ церемоній, чтобы разграничить степени почтенія къ болѣе или менѣе близкимъ родственникахъ я къ лицамъ занимающимъ различное общественное положеніе. Такимъ образомъ, установлены были степени родства, предусмотрѣны были различныя затрудненія и сомнѣнія, строго разграничены сходное и несходное, и истинное отдѣлено отъ ложнаго. До Конфуцій придавалъ церемоніямъ еще большее значеніе. Онѣ должны были обуздывать безпорядочныя страсти и вырабатывать общее почтительное отношеніе во всѣхъ классахъ населенія. Сыновья всегда должны были точно выполнять однѣ и тѣ же сложныя церемоніи по отношенію къ родителямъ, независимо отъ соціальнаго положенія послѣднихъ. Чиновники и народъ должны были строго соблюдать положенныя правила этикета, чтобы при помощи церемоній всѣ научились быть членами семьи и государства. Соблюденіе церемоній, несомнѣнно, имѣетъ умѣряющее вліяніе. Трудно ждать внезапной рѣзкой выходки отъ человѣка, котораго всю жизнь учили говорить не иначе, какъ привѣтственными фразами и выражать свое почтеніе глубокими поклонами и колѣнопреклоненіемъ. Если бы было возможно распространить эту систему на населеніе цѣлой страны, то данное Конфуціемъ опредѣленіе хорошаго управленія, несомнѣнно, осуществилось бы, и князь былъ бы княземъ, министръ — министромъ, отецъ — отцомъ, а сынъ — сыномъ. Вездѣ царило бы смиреніе и не было бы мѣста невоздержности, злоупотребленіямъ и непочтительности.

Но и здѣсь опять-таки Конфуцій придавалъ слишкомъ большое значеніе силѣ примѣра, упуская изъ виду то. обстоятельство, что въ каждой странѣ есть безпокойный элементъ, и удержать его можетъ лишь твердая рука закона. Только въ своемъ объясненіи къ И-Кингу онъ какъ будто призналъ этотъ фактъ, говоря: «Высшій человѣкъ живетъ въ безопасности, но не забываетъ осторожности. Онъ хранитъ то, что имѣетъ, но не забываетъ, что можетъ этого лишиться. Онъ управляетъ мирно, но не забываетъ, что возможенъ мятежъ. Только тогда онъ можетъ обрѣсти личный покой и покровительствовать подданнымъ своего государства».

Характеръ устанавливается правилами благопристойности, какъ говоритъ Конфуцій, но все завершаетъ музыка. По системѣ Конфуція, музыка играетъ видную роль въ управленіи государствомъ; она вліяетъ на народъ въ хорошую или въ дурную сторону. Это вліяніе такъ очевидно для мудреца, что, какъ разсказываютъ, на пути въ Ци Конфуцій въ походкѣ и манерахъ встрѣчнаго мальчика съ кувшиномъ усмотрѣлъ вліяніе музыки Шао и велѣлъ своему кучеру погнать лошадей въ столицѣ. Въ другомъ отрывкѣ говорится, что въ мѣстечкѣ Ву-Шингъ игра на струнныхъ инструментахъ и пѣніе доставили Конфуцію величайшее наслажденіе, такъ какъ онъ въ звукахъ этой музыки различилъ вліяніе, которое его ученикъ Цзы-Ю оказалъ своимъ, мудрымъ и милосерднымъ управленіемъ на буйный отъ природы народъ. Но музыка, какъ и всякое другое совершенство, должна быть слѣдствіемъ искренности. Безъ искренности не бываетъ добра. Колокола и барабаны сами по себѣ такъ же мало выражаютъ смыслъ музыки, какъ драгоцѣнности и шелкъ сами по себѣ не составляютъ благопристойности. «Если человѣкъ не имѣетъ человѣческихъ добродѣтелей, — говоритъ Конфуцій, -то что можетъ онъ извлечь изъ правилъ благопристойности или изъ музыки?» Великая цѣль и назначеніе всей жизни мудреца — доставить имперіи миръ и счастье. Это достигается, когда «государь, относясь надлежащимъ образомъ къ старикамъ, даетъ народу примѣръ сыновней почтительности; когда, обращаясь должнымъ образомъ со старшими, онъ научаетъ народъ братскому повиновенію; когда, относясь сострадательно къ молодымъ и безпомощнымъ, онъ учитъ народъ такому же обращенію». Таково было положеніе вещей при идеальныхъ царяхъ Яо и Шунѣ. Они царствовали по волѣ Шангъ-Ти и, одаренные отъ Неба совершенною природой, безъ труда шли по небесному пути, призывая на себя и на свой народъ благословеніе Шангъ-ти и милость Неба.

ГЛАВА VI.

Второстепенныя поученія Конфуція.

Конфуція больше всего нитересовало благо народа, хорошее' управленіе государствомъ и процвѣтаніе имперіи; но попутно онъ затрогивалъ многія другія темы, не имѣющія прямого отношенія къ вышеупомянутымъ. Онъ часто бесѣдовалъ о Книгѣ Поэзіи, о! Книгѣ Исторіи и о Правилахъ Благопристойности, говорилъ также о словесныхъ наукахъ, этикѣ, душевной преданности и вѣрности. Но о сверхъестественныхъ предметахъ, о подвигахъ храбрости, о государственныхъ смутахъ и безплотныхъ существахъ онъ не любилъ говорить.

Какъ моралистъ, онъ занимаетъ почетное мѣсто среди другихъ учителей человѣчества. За пять вѣковъ до Христа онъ проповѣдывалъ, правда, въ отрицательной формѣ, «непоколебимыя правила нравственности и основу общественной добродѣтели»: «дѣлай людямъ то, что хочешь, чтобы они тебѣ дѣлали». Онъ говорилъ: «Не дѣлай другимъ того, чего не хочешь, чтобы они тебѣ дѣлали». Разница между этимъ правиломъ и правиломъ христіанскимъ видна сразу, тѣмъ не менѣе весьма знаменательно, что Конфуцій такъ близко подошелъ къ нему. Какъ и все его ученіе, это правило было позаимствовано у древнихъ классиковъ, а они про повѣдывали, что вѣрноподданническихъ и сыновнихъ чувствъ могутъ ожидать только тѣ люди, которые сами проявляютъ такія же чувства. Итакъ, на практикѣ существовали извѣстныя правила взаимныхъ отношеній, но уже Конфуцію суждено было выразить ихъ въ отвлеченной формѣ.

Дальше этого онъ не пошелъ. Но его мнѣнію, люди въ своихъ сношеніяхъ должны руководиться только взаимностью. «Нужно ли платить за зло добромъ»? спросилъ его одинъ ученикъ, а Конфуцій отвѣтилъ на это: «Чѣмъ же вы тогда вознаградите за добро:' Платите справедливостью за зло и добромъ за добро».

Здѣсь нѣтъ духа всепрощенія, а только суровый законъ: обо за око, и зубъ за зубъ. О человѣкѣ, который платитъ добромъ за зло, Конфуцій отзывается съ презрѣніемъ, какъ о трусливомъ существѣ, которое «боится за себя». Онъ не только не пытается вывести мщенія, но даже иногда вмѣняетъ его въ обязанность. «Какъ долженъ вести себя человѣкъ, у котораго убили отца или мать?» — спрашивалъ Цзы-Хи. «Сынъ, — отвѣчалъ мудрецъ, — долженъ спать на травѣ, подложивъ щитъ подъ голову. Онъ долженъ отказаться отъ службы и не жить подъ однимъ небомъ съ убійцею. Встрѣтивъ его на рынкѣ или во дворѣ, онъ долженъ держать оружіе наготовѣ, чтобы убить его». «А какъ нужно мстить за смерть брата?* — „Оставшійся въ живыхъ братъ не долженъ служить въ одномъ государствѣ съ убійцею; но если онъ по приказанію своего начальника идетъ въ то мѣсто, гдѣ находится убійца, то не долженъ сражаться съ нимъ“. — „А что нужно дѣлать въ случаѣ убійства дяди или двоюроднаго брата?“ — „Племянникъ или двоюродный братъ не есть главный родственникъ. Если главный родственникъ берется выполнить мщеніе, которое лежитъ на его обязанности, то племянникъ или двоюродный братъ можетъ только стоять позади него съ оружіемъ въ рукахъ, чтобы помогать ему“.

Съ такими законами мы встрѣчаемся и въ ветхозавѣтной исторіи, а китайское общество во времена Конфуція въ этомъ отношеніи ушло не многимъ дальше, чѣмъ іудейское во времена Моисея. Правила Конфуція нѣсколько мягче, чѣмъ еврейскіе законы. Конфуцій предписывалъ обязательное мщеніе только за убійство отца или брата, а Моисеевъ законъ — за убійство всякаго кровнаго родственника. Въ пользу Конфуція говоритъ еще и то обстоятельство, что къ мести за убійство родителей онъ взываетъ во имя своего неограниченнаго уваженія къ сыновнему долгу.

Восхваленіе сыновней преданности завело, однако, Конфуція слишкомъ далеко. Онъ, напримѣръ, предписывалъ отцу скрывать безчестіе сына и сыну — скрывать безчестіе отца. „Въ этомъ выражается прямодушіе“, говорилъ онъ. Такое чрезмѣрное возвеличеніе одной добродѣтели въ ущербъ другимъ вытекало изъ нравственнаго ослѣпленія, а не изъ склонности къ обману, такъ какъ врядъ ли кто-нибудь энергичнѣе Конфуція ратовалъ за искренность и честность. Подобно человѣку, который держитъ передъ глазами какой-нибудь предметъ, скрывающій отъ его взора все остальное, такъ и Конфуцій, сосредоточивъ вниманіе исключительно на сыновнемъ долгѣ, забылъ обо всѣхъ другихъ обязательствахъ. А онъ говорилъ: „Искренность есть начало и конецъ всего. Везъ нея ничто не могло бы существовать“.

Нельзя не относиться съ величайшимъ уваженіемъ къ личности самого Конфуція. Не многіе люди на свѣтѣ обладали такими почтенными достоинствами и такъ чужды были всякаго порока, какъ онъ. Его обвиняютъ въ недостаточной правдивости, но все зависитъ отъ того, что разумѣть подъ правдой. Главный фактъ противъ него тотъ, что, когда на него напалъ отрядъ въ Д^у, онъ далъ клятву не идти въ княжество Бей и на этомъ основаніи получилъ свободу. Но какъ только враги отпустили его, то онъ все-таки отправился въ Бей. Оправдывался онъ тѣмъ, что клятва была вынужденная и поэтому не дѣйствительная. Разрѣшеніе этого труднаго вопроса мы предоставляемъ казуистамъ, а сами не будемъ въ него вдаваться, такъ какъ увѣрены, что большинство не слишкомъ осудитъ Конфуція, который, въ худшемъ случаѣ, превратно понималъ правдивость.

Замѣчательною чертой Конфуція было его смиреніе; онъ добросовѣстно отрицалъ оригинальность своихъ доктринъ. „ Я передаю, а не создаю; я вѣрю и люблю древнихъ и поэтому осмѣливаюсь сравнить себя съ нашимъ старымъ П’ангомъ“, такъ характеризовалъ онъ себя самъ. Никогда онъ не уклонялся отъ этого образа мыслей и не поддавался искушенію присвоить себѣ незаслуженныя почести. Онъ зналъ литературу родной страны лучше всѣхъ своихъ современниковъ и тѣмъ не менѣе считалъ себя не достаточно ученымъ, а только глубоко пристрастившимся къ ученію. Соотечественники смотрѣли на него, какъ на мудреца, но онъ отрицалъ въ себѣ качества даже „высшаго человѣка“. „Я недостаточно добродѣтеленъ, — говорилъ онъ, — чтобы быть свободнымъ отъ безпокойства, недостаточно мудръ, чтобы быть свободнымъ отъ замѣшательства и недостаточно смѣлъ, чтобы быть свободнымъ отъ страха“. Въ своихъ обязанностяхъ: чиновника, сына, поклонника умершихъ, онъ считалъ себя недостойнымъ. Занимая по временамъ привилегированное положеніе княжескаго совѣтника, онъ никогда не стремился завоевать себѣ болѣе высокаго поста и не злоупотреблялъ своимъ вліяніемъ, чтобы возвеличить себя въ глазахъ соотечественниковъ.

Какъ онъ самъ говорилъ, онъ искалъ такого прочнаго единенія, при которомъ строго поддерживались бы жизненныя сношенія, оказывалось бы почтеніе всѣмъ, кому слѣдуетъ, а побужденія гнѣва, печали, удовольствія или радости удерживались бы въ должныхъ границахъ. Личность надлежало подавить, а стремленія подвергнуть строгому контролю. Нужно было развить степенность, великодушіе, искренность, настойчивость и кротость, и съ чистыми качествами ума соединить прелесть внѣшняго лоска. „Если солидныя качества преобладаютъ надъ внѣшнею выдержкой, то получается неотесанность, а если внѣшній лоскъ преобладаетъ надъ качествами, то получаются манеры писаря. Только при ихъ равновѣсіи у человѣка будетъ совершенная добродѣтель“.

Конфуцій неоднократно высказывался о необходимости уравновѣшеннаго характера, который выражается въ самообуздываніи. „Почтительность, — говорилъ онъ, — безъ правилъ благопристойности превращается въ утомительную суетливость; заботливость безъ правилъ благопристойности превращается въ робость; смѣлость безъ правилъ благопристойности превращается въ непослушаніе, и прямота безъ правилъ благопристойности превращается въ грубость“. Его поведеніе дома и внѣ дома свидѣтельствуетъ о томъ, что онъ самъ безусловно выполнялъ всѣ указанныя имъ правила. При дворѣ или у себя на квартирѣ онъ не допускалъ ни малѣйшаго отклоненія отъ строгихъ предписаній древнихъ мудрецовъ относительно одежды, пищи и тѣлодвиженій.

Удѣломъ его была бѣдность, и онъ на нее никогда не ропталъ. Имѣя грубый рисъ для ѣды, воду для питья, и подложивъ руку подъ голову, вмѣсто подушки, я все-таки чувствую себя довольнымъ и счастливымъ. Богатство и почести, пріобрѣтенныя неправеднымъ путемъ, я уподобляю плывущимъ облакамъ». Однако, такая крайность выпадала на его долю рѣдко. При обыкновенныхъ же обстоятельствахъ онъ очень слѣдилъ за тѣмъ, чтобы имѣть положенное количество пищи, приготовленной, вдобавокъ, надлежащимъ образомъ; тщательно выбиралъ вино и въ его употребленіи себя не стѣснялъ. Во всѣхъ поступкахъ онъ выказывалъ себя искреннимъ поклонникомъ древнихъ, а въ своемъ ученіи руководился искреннею любовью къ ближнимъ. Въ умѣ его сложилось понятіе о совершенномъ состояніи общества, къ которому онъ старался направить людскія желанія и способности. Средства, къ которымъ онъ прибѣгалъ, оказались совершенно недостаточными; но поклонники его справедливо могутъ гордиться тѣмъ, что онъ установилъ уровень нравственности, который поднялъ его соотечественниковъ надъ всѣми народами Азіи и помогъ имъ сохранить имперію въ неприкосновенности, несмотря на всѣ превратности внутреннихъ смутъ и внѣшнихъ войнъ, постигавшія ее въ теченіе двадцати-четырехъ вѣковъ.

Ничто такъ не способствовало сохраненію нынѣшняго порядка вещей, какъ выдвинутая Конфуціемъ древняя доктрина о томъ, что правители вступаютъ на царство по волѣ Неба и что ихъ право на престолъ сохраняется лишь до тѣхъ поръ, пока они идутъ по небесному пути и повинуются небеснымъ повелѣніямъ. Уклоняясь отъ добродѣтели, они произносятъ себѣ приговоръ, освобождающій подданныхъ отъ долга повиновенія. Такимъ образомъ, Конфуцій уже предрекаетъ право, котораго открыто требовалъ Менцій, именно — право возстанія противъ нечестивыхъ правителей. И оно не осталось безъ примѣненія. Со временъ Конфуція династіи мѣнялись уже больше тридцати разъ, и въ каждомъ случаѣ революція оправдывалась ссылками на ученіе мудреца и его великаго послѣдователя Менція.

Это разграниченіе сана отъ личности исключило преданность какой-либо одной династіи, и народъ совершенно равнодушно смотрѣлъ, какъ одна фамилія свергала другую и какъ престолъ доставался постороннимъ лицамъ, иногда даже чужеземцамъ. Этимъ объясняется, отчего революціи въ Китаѣ проходятъ сравнительно мирно. Въ большинствѣ случаевъ провинціальные чиновники, назначенные павшимъ правителемъ, остаются на своихъ мѣстахъ и при его счастливомъ преемникѣ. Народъ считаетъ императора сыномъ Неба, безразлично, будетъ ли онъ потомкомъ цѣлаго ряда императоровъ, или выйдетъ изъ-за верстака, какъ основатель династіи Мингъ, чтобы по повелѣнію Неба свергнуть недостойнаго представителя великихъ Яо и Шуна. Императоръ теряетъ свою индивидуальность, слагая съ себя прежнее имя, которое для даннаго царствованія замѣняется двумя тщательно подобранными іероглифами, сулящими счастье. Но такъ какъ вплоть до возвышенія нынѣшней Манчжурской династіи эти іероглифы неоднократно мѣнялись даже при одномъ и томъ йе государѣ, то имъ не придается особаго значенія. Такимъ образомъ, всякій новый титулъ, присвоенный счастливымъ мятежникомъ, не нарушаетъ никакихъ дорогихъ традицій, не оскорбляетъ ничьей священной памяти.

Съ политической точки зрѣнія, это — сильная сторона конфуціанской системы. Благодаря тому, что въ Китаѣ императорскій домъ существуетъ не только номинально, но и фактически, доктрину эту охотно принималъ каждый государь, такъ какъ его притязанія на тронъ основывались на волѣ Неба, которая совпадаетъ съ волей народа.

Мы уже видѣли, въ какое смутное время жилъ Конфуцій. Въ ту эпоху первенствующую роль играли военные, а люди науки должны были отступить на второй планъ. Вся словесность ограничивалась народными пѣснями, и древнія литературныя произведенія были почти позабыты за войнами и борьбою партій. Конфуцій взялся записать ихъ, издать, а гдѣ нужно, дополнить, и такимъ образомъ возстановилъ, и предоставилъ своимъ соотечественникамъ полное собраніе классическихъ сочиненій, существовавшихъ въ Китаѣ до него. Благодаря этому, Конфуція стали считать за основателя ученія. Когда же его произведенія были спасены отъ великаго сожженія книгъ императоромъ Чи-Хуангъ-Ти (около 220 г. до P. X.), то слава всѣхъ предшествовавшихъ писателей потонула въ славѣ Конфуція, который сохранилъ знаменитыя преданія о золотомъ вѣкѣ китайской исторіи.

Ученые съ восторгомъ встрѣтили возрожденіе литературы, которая считалась совершенной. Для нихъ послѣ дикаго указа Чи-Хуангъ-ти наступилъ періодъ умственнаго застоя, и они даже преувеличили важность новаго движенія. Такъ какъ нѣкоторыя произведенія были возстановлены по частямъ, а другія даже по устнымъ преданіямъ, то спеціалисты съ жадностью набросились на изученіе текстовъ. Вскорѣ появились комментаріи и критическія толкованія, и нынѣшніе ученые, вмѣсто самостоятельныхъ изслѣдованій и работъ, изощряются въ подробнѣйшихъ трактатахъ о различныхъ грамматическихъ формахъ. Сочиненія Конфуція и его учениковъ, къ которымъ также причислены были произведенія Менція, вызывали всеобщій восторгъ и признаны были единственными каноническими книгами въ національной литературѣ. Они получили названіе «пятикнижія» и «четверокнижія». Къ первой категоріи отнесены были древнія произведенія, цѣликомъ или частью составленныя Конфуціемъ, а именно: или Книга Перемѣнъ, Ши-Китъ, или Книга Поэзіи, Шу-Кингъ, или Книга Исторіи, Ли-Кщ или Книга Обрядовъ, и единственное, написанное имъ самимъ произведеніе, Чунъ-Цю, или Весна и Осень. Въ составъ четверокнижія входятъ: Та-Хіо, или Великое Ученіе, Чунгъ-Юнгъ, или Ученіе о Серединѣ, Лунъ-Ю, или Конфуціанскія бесѣды, и Мангъ-Цзы, или сочиненія Менція^[5].

Народу не съ чѣмъ было сравнивать этихъ произведеній, содержаніе которыхъ вполнѣ соотвѣтствовало его духу, и онъ привыкъ почитать ихъ за выраженіе высшей мудрости. Эти книги приняты, какъ руководство, во всѣхъ школахъ и служатъ единственнымъ предметомъ изученія въ имперіи. Съ тѣхъ поръ, какъ въ Китаѣ введена была система конкурсныхъ экзаменовъ (въ 631 г. послѣ P. X.), экзаменаціонныя темы даются исключительно по нимъ, и этотъ обычай освященъ вѣками. Такимъ образомъ, уже больше двѣнадцати столѣтій каждое китайское поколѣніе съ дѣтства и до могилы изучаетъ девять конфуціанскихъ классиковъ.

Такое соотвѣтствіе конфуціанской системы съ національнымъ духомъ поддерживаетъ вліяніе мудреца въ прежней, если не въ большей степени. Буддизмъ и таоизмъ нашли адептовъ почти исключительно въ некультурныхъ классахъ, но даже и тѣ отрицаютъ доктрины, несогласныя съ ученіемъ Конфуція. Ни одинъ образованный китаецъ не допуститъ, чтобы его причисляли къ одной изъ этихъ двухъ религій. Такіе люди считаютъ Конфуція своимъ руководителемъ, философомъ и другомъ, и хотя признаютъ его за человѣка, но чтятъ, какъ Бога.

ГЛАВА VII.

Менцій.

Послѣ смерти Конфуція положеніе государства еще ухудшилось. Борьба между отдѣльными княжествами все обострялась, а мелкіе удѣлы постепенно подпадали подъ власть своихъ болѣе могущественныхъ сосѣдей. Въ довершеніе смутъ, стали появляться люди, проповѣдывавшіе новое ученіе и опровергавшіе общепризнанные принципы добра и зла. Въ настроеніи умовъ чувствовалась та же перемѣна, которая въ Индіи породила буддизмъ. Лао-Цзы проповѣдывалъ, что стремленіе ко всему земному суетно, и обѣщалъ возвращеніе къ Абсолюту всѣмъ тѣмъ, кто развивалъ въ себѣ самоуничиженіе и смиреніе. Нѣкоторые послѣдователи настолько извратили его ученіе, что считали возможнымъ обоготвореніе человѣка и пріобрѣтеніе имъ магической силы путемъ постояннаго созерцанія. Всѣ прежніе умственные и нравственные устои пошатнулись, и страна объята была смутами и волненіями.

Таково-было положеніе имперіи, когда (въ 371 г. до Х. Р.)въ княжествѣ Цоу родился Менцій, которому суждено было стать преемникомъ Конфуція. Возмужавъ, онъ, подобно своему великому предшественнику, сдѣлался учителемъ и постепенно пріобрѣлъ цѣлую толпу вѣрныхъ и преданныхъ учениковъ, которыхъ онъ наставлялъ, какъ увѣковѣчить доктрины мудреца. Не создавая собственной новой системы, но облачаясь въ броню, изготовленную его учителемъ, онъ вступилъ въ борьбу со злобами дня. Насколько онѣ стали сложнѣе и запутаннѣе, чѣмъ во времена Конфуція, настолько и онъ былъ смѣлѣе въ нападкахъ и изобрѣтательнѣе въ аргументахъ, чѣмъ его учитель. Тамъ, гдѣ Конфуцій наказывалъ бичами, онъ наказывалъ скорпіонами, и громилъ не только себѣ равныхъ или низшихъ, а не щадилъ также князей и правителей.

«Можетъ ли подданный умертвить правителя?» спрашивалъ его царь Сюанъ. этотъ, кто грѣшитъ противъ милосердія, — отвѣчалъ Менцій, — называется злодѣемъ, а кто грѣшитъ противъ праведности, называется негодяемъ. Злодѣя или негодяя мы называемъ простымъ гражданиномъ. Я слышалъ, что обезглавили гражданина Шоу (послѣдняго императора изъ династіи Шань); но мнѣ не доводилось слышать, чтобы умерщвляли правителя". По его мнѣнію, права народа стоятъ выше всего. «Народъ, — говорилъ онъ, — есть самый важный элементъ въ странѣ… а правитель самый неважный». Такимъ образомъ, благо народа должно быть на первомъ планѣ у правителей. Менцій рѣшительнымъ образомъ высказывался противъ царей, которые ведутъ безполезныя войны, разоряющія ихъ подданныхъ. Его «изреченія» дышатъ такою свѣжестью и силой, какъ ни одно изъ произведеній китайской литературы. Онъ умѣлъ прямо и рѣшительно подойти къ сути каждаго дѣла. Сталкивался ли онъ съ мечтателями, какъ Янгъ-Чу или Михъ-Теихъ (изъ которыхъ первый проповѣдывалъ воззрѣніе «каждый для себя», а второй «всемірную любовь»), съ нечестивыми государями, какъ Хвуй изъ Ліанга, или съ резонирующими учениками, какъ КаоЦзы, — онъ сразу умѣлъ опредѣлить ихъ заблужденія. Онъ опровергалъ всѣ ихъ ложные выводы и напиралъ на ошибочныя доказательства или неправильныя основы, разбивая ихъ теоріи и выясняя несостоятельность ихъ взглядовъ. Самъ онъ говорилъ: «Я понимаю слова… Если рѣчи односторонни, то я знаю, въ чемъ умъ говорящаго помраченъ; если онѣ нелѣпы, то я знаю, въ чемъ его умъ заблуждается; если онѣ безнравственны, то я знаю, въ чемъ его умъ отступилъ отъ принциповъ; если онѣ уклончивы, то я знаю, передъ чѣмъ его умъ сталъ втупикъ».

Подобно Конфуцію, Менцій страстно желалъ найти правителя, который слѣдовалъ бы его совѣтамъ и, также, подобно Конфуцію, посѣщалъ различные дворы, гдѣ его принимали гостепріимно; но главной своей цѣли ему не удалось достигнуть. И хотя судьба не улыбалась ему, но онъ утѣшался въ своемъ уединеніи тою мыслью, что неудача его была опредѣлена Небомъ. «Небо не желаетъ, чтобы въ имперіи былъ покой и порядокъ», говорилъ онъ, и, поэтому, безъ всякой злобы отказался, наконецъ, отъ надежды увидѣть примѣненіе своихъ принциповъ. Послѣднія пятнадцать лѣтъ жизни онъ посвятилъ на обработку своихъ сочиненій и на проповѣдь ученикамъ.

Менцій не обладалъ качествами придворнаго. При жизни личный характеръ спасалъ его отъ печальныхъ послѣдствій, которыхъ можно было бы ожидать отъ взглядовъ высказанныхъ имъ въ разговорахъ съ правителями. Но послѣ его смерти, когда остались только его слова и когда его безкорыстный патріотизмъ и почтенная независимость были забыты, заслуги его, при цѣломъ рядѣ императоровъ, почти не признавались. Съ возрожденіемъ наукъ при Ханьской династіи, его сочиненія привлекли вниманіе ученыхъ. Но только въ царствованіе Шинъ-Цунга (1068—1085 г. по P. X.) изъ династіи Сунгъ, они были причислены къ конфуціанскимъ классикамъ, и съ тѣхъ поръ Менцій, во мнѣніи своихъ соотечественниковъ, занялъ слѣдующее мѣсто за Конфуціемъ.

ГЛАВА VIII.

Современное конфуціанство.

Мм видѣли, что солнце Конфуція зашло за тучи. Современные ему правители не внимали его указаніямъ, а доктрины его безъ ихъ помощи не могли проникать въ народъ. Ученіе его главнымъ образомъ относилось къ правительствующему классу и ничѣмъ не удовлетворяло духовныхъ запросовъ человѣка. Это была просто политико-моральная система, которая нуждалась въ верховномъ покровительствѣ, чтобы пріобрѣсти право гражданства въ имперіи. При жизни Конфуція ей не удалось встрѣтить такого покровительства, съ одной стороны изъ-за государственныхъ смутъ, а съ другой изъ-за безусловной преданности Конфуція отживающему дому Чоу. Но не успѣлъ онъ умереть, какъ князь Гае, всегда оказывавшій ему уваженіе, но никогда не приглашавшій (его своимъ руководителемъ, разразился сѣтованіями. «Небо, — говорилъ онъ, — взяло отъ меня старика! Некому помочь мнѣ въ управленіи. О горе мнѣ! Увы! О почтенный Ни!» Нѣтъ основанія заподозрить эти слова въ неискренности. Князь постоянно велъ длинныя бесѣды съ Конфуціемъ о дѣлахъ управленія и, безъ сомнѣнія, извлекалъ пользу изъ данныхъ ему совѣтовъ. Онъ, очевидно, считалъ систему Конфуція, въ полномъ видѣ, непримѣнимой при тогдашнемъ положеніи дѣлъ, но могъ убѣдиться въ практической мудрости многихъ поученій мудреца.

Ученики Конфуція также, несомнѣнно, оказали сильное вліяніе. Ихъ уваженіе къ его памяти и преклоненіе передъ его ученіемъ въ связи съ проповѣдью Менція доставили право гражданства общимъ основамъ его системы, даже при тогдашнемъ неблагоустройствѣ общества. Когда же борьба враждующихъ княжествъ окончилась торжествомъ Ц’иня, то Чи-Хуангъ-ти приказалъ сжечь всѣ существовавшія книги и, главнымъ образомъ, сочиненія Конфуція. Но они не погибли отъ огня, такъ какъ были замуравлены ревностными послѣдователями въ стѣны домовъ или зарыты въ землю и, кромѣ того, сохранились въ памяти вѣрныхъ учениковъ.

Со вступленіемъ на престолъ династіи Хань (206 г. до P. X.) открылась новая эра для конфуціанской литературы. Императоръ Као-ти поощрялъ всѣ отрасли науки, а, въ особенности, стоялъ за изученіе сочиненій Конфуція. Проникнутый сознаніемъ ихъ глубины и мудрости, императоръ посѣтилъ гробницу Конфуція въ Лу и тамъ, въ его честь, принесъ въ жертву тельца. Преемникъ Kao-ти, Пингъ-ти (въ 1 году послѣ P. X.) назначилъ мудрецу посмертный титулъ «совершенный и славный князь Ни». Этотъ титулъ присвоенъ былъ ему до тѣхъ поръ, пока императоръ Хо-ти, изъ восточной Ханьской династіи, не переименовалъ его въ «славнаго и почтеннаго графа». Лѣтъ черезъ четыреста онъ былъ канонизированъ, какъ «совершенный мудрецъ». Впослѣдствіи, по приказанію императоровъ, этотъ титулъ неоднократно измѣнялся и въ царствованіе императора Юангъ-Цунга изъ династіи Тайгъ (715—742) Конфуцій удостоенъ былъ званія «совершеннаго и проницательнаго царя». Данный ему такимъ образомъ царскій санъ повелъ къ тому, что его изображеніе въ Имперской коллегіи перенесли изъ сѣней, гдѣ оно прежде стояло, на средину зала и поставили лицомъ къ югу, какъ подобаетъ царю. Шинъ-Цунгъ изъ династіи Сунгъ (1068—1086), желая, вѣроятно, показать, что онъ уважаетъ мудреца больше, чѣмъ его предшественники, возвелъ Конфуція въ императорское достоинство и величалъ «императоромъ». Еще позже Чингъ-Цунгъ, изъ династіи Юанъ (1295—1308), именовалъ его «совершеннѣйшимъ и проницательнымъ царемъ». А титулъ, который онъ носитъ теперь — «совершенный мудрецъ и древній учитель Конфуцій» — опредѣленъ былъ императоромъ Шинъ-Цунгомъ изъ династіи Мингъ (1506—1522).

Императоры нынѣшней династіи благоразумно воздерживались отъ назначенія новыхъ почетныхъ титуловъ мудрецу. Они считали ревностное служеніе его доктринамъ болѣе похвальнымъ дѣломъ, чѣмъ какія-нибудь перемѣны и добавленія къ его посмертнымъ почестямъ. «Царь безъ трона», вотъ удачное и ходячее наименованіе того, кто въ теченіе столькихъ вѣковъ оказывалъ подавляющее вліяніе на умы своихъ соотечественниковъ.

Титулы, данные Конфуцію китайскими императорами, не были пустымъ звукомъ. Со временъ Kao-ти и понынѣ Конфуцій, по крайней мѣрѣ, внѣшнимъ образомъ, является предметомъ высшаго почитанія и благочестиваго культа для каждаго изъ богдыхановъ. Во всѣхъ городахъ имперіи воздвигнуты были храмы въ его честь. Культъ его, первоначально ограничивавшійся его роднымъ княжествомъ, за послѣдніе 12 вѣковъ сдѣлался такимъ же общимъ достояніемъ, какъ изученіе литературы, связанной съ его именемъ.

Близъ могилы мудреца, въ Шантунгѣ, находится самый важный и священный храмъ, въ которомъ сосредоточены всѣ чудеса китайской архитектуры. Главная постройка — въ два этажа; веранда, окружающая верхній этажъ, "покоится на великолѣпныхъ мраморныхъ колоннахъ въ 22 фута высотою и около двухъ футовъ въ діаметрѣ. Издали кажется, что онѣ обвиты огромными драконами, которые свѣшиваются внизъ… Крыша, какъ и въ Пекинѣ, состоитъ изъ желтыхъ фарфоровыхъ черепицъ, а украшенія карнизовъ покрыты проволочною сѣткой для защиты отъ птицъ. Внутри храма, на алтарѣ, подъ роскошнымъ балдахиномъ, находится статуя Конфуція. Въ рукахъ у нея бамбуковая палочка, какою писали во времена мудреца. Статуя размѣромъ въ 18Х6 футовъ и какъ будто живая. Конфуцій былъ высокимъ, сильнымъ, статнымъ съ полнымъ румянымъ лицомъ и большою тяжелою головой… На таблицѣ простая надпись: «Здѣсь покоится духъ святѣйшаго пророка, мудреца Конфуція». Съ восточной стороны стоятъ изображенія его любимыхъ учениковъ въ томъ порядкѣ, какой они, по преданію, занимали въ сердцѣ мудреца… Подъ самою крышей развѣшано множество табличекъ въ честь мудреца, наперерывъ воздающихъ ему хвалу… Передъ нимъ, а также передъ его учениками, находились обычныя сооруженія для жертвоприношеній, а противъ нихъ великолѣпныя курильницы; рядомъ были интереснѣйшія древности, какъ-то: вазы великолѣпной работы, якобы изъ временъ династіи Шангъ (1610 г. до P. X.), два бронзовыхъ слона, относящіеся, по преданію, къ династіи Чау, и столъ краснаго дерева изъ той же эпохи.

«Съ западной стороны два храма: передній въ честь отца Конфуція, а слѣдующій за нимъ въ честь его матери… Съ восточной стороны — храмы его пяти предковъ и большая мраморная глыба съ родословнымъ деревомъ, показывающимъ всѣ развѣтвленія его фамиліи… Позади большого храма находится храмъ въ честь жены мудреца; тамъ нѣтъ никакихъ изображеній, а одна лишь табличка. За нимъ идетъ еще одинъ храмъ, гдѣ находятся четыре таблицы, сооруженныя императоромъ Кангъ-Хи въ честь Конфуція. На нихъ по одному іероглифу, и эту надпись толкуютъ такъ: „мудрый учитель десяти тысячъ царствъ“. Тутъ же находятся три мраморныя статуи мудреца. Первая во весь ростъ изображаетъ его довольно мрачнымъ старикомъ; на второй, поменьше, — сбоку отпечатки іероглифовъ; третья и самая лучшая изображаетъ только бюстъ мудреца. Онѣ представляютъ нѣкоторыя различія, но въ общемъ сходны между собою. На всѣхъ трехъ Конфуцій представленъ съ полуоткрытыми губами, за которыми видны верхніе зубы, и съ задумчивыми глазами. Непосредственно за статуями идутъ выгравированныя на мраморѣ сцены изъ жизни Конфуція съ соотвѣтствующимъ объяснительнымъ текстомъ. Всего такихъ плитъ, вдѣланныхъ въ стѣну, было сто-двадцать»^[6].

Слѣдующее мѣсто за этимъ храмомъ занимаетъ въ Пекинѣ, который отличается тѣмъ, что въ немъ нѣтъ статуй. Зато тамъ находятся шесть памятниковъ съ желтыми черепичными крышами, свидѣтельствующихъ о политическомъ уваженіи къ Конфуцію и напоминающихъ о завоеваніяхъ императоровъ К’ангъ-Хи, Юнгъ-Чинга и К’инъ Лунга:

1704. К’ангъ-Хи, завоеваніе Шомо въ западной Монголіи.

1726. Юнгъ-Чингъ, завоеваніе Цингъ-Хая, или восточнаго Тибета.

1750. К’инъ-Лунгъ, завоеваніе Квей-Чоу.

1760. К’инъ-Лунгъ, завоеваніе Джунгаріи.

1760. К’инъ-Лунгъ, завоеваніе Кашгара.

1777. К’инъ-Лунгъ, завоеваніе страны Мяо въ Дзы-Чуанѣ.

Императоръ два раза въ году торжественно отправляется въ этотъ храмъ и, преклонивъ дважды колѣни и положивъ шесть земныхъ поклоновъ, призываетъ мудреца слѣдующими словами: «Ты великъ, о совершенный мудрецъ! Твоя добродѣтель полна, твое ученіе несравненно! Среди смертныхъ нѣтъ тебѣ равнаго. Всѣ цари почитаютъ тебя. Твои правила и законы прошли славный путь. Ты — образецъ для этой императорской школы. Жертвенные сосуды были нами почтительно разставлены. Благоговѣйно ударяемъ мы въ барабаны и колокола». Предполагается, что послѣ этого появляется духъ самого мудреца, и дальнѣйшая церемонія состоитъ изъ сообразныхъ случаю жертвоприношеній, для которыхъ употребляются: куски шелку, вино, соленое мясо тигра, сушеная рыба, сушеная и рублевая дичь, рубленый заяцъ, рубленое мясо, чистый черный теленокъ, овца или свинья.

Мандаринъ, совершающій службу, читаетъ тогда слѣдующую молитву: «Такого-то мѣсяца, такого-то года я, императоръ (имярекъ), приношу жертву философу Кунгу, древнему учителю, совершенному мудрецу и говорю: о, учитель, по добродѣтели равный Небу и Землѣ, чьи доктрины охватываютъ прошлое и настоящее! Ты привелъ въ порядокъ и сообщилъ шесть классическихъ книгъ и преподалъ наставленія для всѣхъ поколѣній. Сегодня, во второй весенній (или осенній) мѣсяцъ, почтительно соблюдая древній уставъ, я приношу тебѣ въ жертву животныхъ, шелка, напитки и плоды. Тебя окружаютъ: философъ Іенъ, твой продолжатель, философъ Дангъ, изложившій твои основные принципы, философъ Цзы-Сы, передававшій твое ученіе, и философъ Мангъ, (Менцій), занимающій слѣдующее за тобою мѣсто. Прими же наши жертвы». (Legge).

Какъ упомянуто въ этой молитвѣ, изображеніе Конфуція окружено статуями его главныхъ учениковъ, а позади, въ особомъ придѣлѣ, находятся статуи его предковъ. Различные императоры въ свое время посѣщали гробницу мудреца въ Шантунгѣ, при чемъ воздавали необыкновенно торжественное поклоненіе въ святилищѣ близлежащаго храма. К’ангъ-Хи, знаменитѣйшій изъ императоровъ нынѣшней династіи, какъ правитель и какъ ученый, тоже совершилъ это паломничество и «показалъ примѣръ троекратнаго колѣнопреклоненія и троекратнаго земного поклона предъ статуей мудреца».

Культу Конфуція въ различныхъ провинціяхъ посвящено 1500 храмовъ. Перваго и пятнадцатаго числа каждаго мѣсяца передъ его статуей совершается жертвоприношеніе, а два раза въ году, весною и осенью, всѣ мѣстные чиновники принимаютъ участіе въ особенно торжественномъ поклоненіи. Согласно Шингъ-мяо-ки, или Исторіи храмовъ мудреца, въ такихъ случаяхъ приносятъ въ жертву 6 тельцовъ, 27.000 свиней, 5.800 овецъ, 2.800 оленей, 2.700 зайцевъ и возлагаютъ на алтарь до 27.600 кусковъ шелковой матеріи.

Изъ культа Конфуція, естественно, вытекаетъ глубокое почтеніе и уваженіе ко всѣмъ произведеніямъ, которыя были имъ написаны или изданы. Въ пекинскомъ храмѣ Кво-Цзи-Кинъ, надъ большимъ квадратомъ возвышаются своды изъ каменныхъ плитъ, на которыхъ вырѣзаны классическіе тексты, а «въ центрѣ находится одинъ изъ замѣчательныхъ образцовъ китайской архитектуры, именно — большая бесѣдка на бѣлой мраморной площадкѣ посреди круглаго бассейна съ водой, также выложеннаго мраморомъ. Къ ней переброшены четыре мраморныхъ мостика, соотвѣтствующихъ странамъ свѣта. Въ этомъ строеніи, изображающемъ Ни-Юнгъ, или Древнюю Императорскую коллегію, каждый богдыханъ долженъ хоть разъ въ свое царствованіе предсѣдательствовать на торжественномъ собраніи всѣхъ столичныхъ ученыхъ, на которомъ читается классическое разсужденіе, номинально составленное его величествомъ и поэтому носящее названіе Ю-Лунъ»^[7].

Хвалебный хоръ, который ученые много вѣковъ воспѣвали Конфуцію, рѣдко нарушался диссонансами. Бывали пререканія относительно его доктрины о врожденномъ совершенствѣ человѣческой природы, и вообще главныя положенія его подвергались различнымъ толкованіямъ. Одни комментаторы относились къ нимъ, какъ къ изреченіямъ бога, другіе же считали ихъ за слова дѣлового человѣка, который стремился выполнить все доступное ему добро. Самый выдающійся писатель, осмѣлившійся открыто возражать Конфуцію, былъ Вангъ-Ч’унгъ (19—90 г. по P. X.). Въ сочиненіи, состоящемъ изъ тридцати книгъ и озаглавленномъ ЛунъХангъ, или Критическія Изысканія, онъ «трактуетъ объ умственныхъ и физическихъ проблемахъ съ неслыханной въ китайской литературѣ дерзостью» и посвящаетъ цѣлую главу описанію преувеличеній и противорѣчій, въ которыхъ онъ обвиняетъ Конфуція.

При жизни Конфуція, доктрины его встрѣтили такой холодный пріемъ, что трудно понять, какимъ образомъ позднѣйшіе конфуціанцы стояли за нихъ. Объясняется это, вѣроятно, тѣмъ, что изреченія мудреца были сведены его учениками въ систему, чего онъ самъ не сдѣлалъ. Тщательное изученіе рѣчей Конфуція показываетъ, что онъ, въ сущности, не изобрѣлъ системы ни въ этикѣ, ни въ политикѣ, а по мѣрѣ надобности давалъ отдѣльныя правила, большей частью позаимствованныя у древнѣйшихъ классиковъ, и многія изъ нихъ были, вдобавокъ, невѣрно истолкованы.

Все-таки въ его ученіи заключается основа мудрости, составляющая raison d'être конфуціанства. Кое-что уже отжило свой вѣкъ, но многое еще держится до сихъ поръ. Въ настоящее время мало кто согласится съ Конфуціемъ въ его воззрѣніи на необычайное вліяніе, которое можетъ произвести отдѣльный человѣкъ, будь то врожденный мудрецъ, или выработавшійся путемъ саморазвитія «высшій человѣкъ»; мало кто вполнѣ присоединится къ его взгляду на природу человѣка и на дѣйствительность средствъ къ ея усовершенствованію. Но на ряду съ этимъ, его правила всеобщей нравственности могутъ внушать уваженіе во всѣ времена. Въ Китаѣ они теперь въ такой же силѣ, какъ въ ту эпоху, когда возрожденіе наукъ при вступленіи на престолъ древней Ханьской династіи впервые заставило преклониться предъ его сочиненіями.

Въ концѣ XVII вѣка императоръ К’ангъ-Хи, который, какъ было указано выше, благоговѣйно относился къ Конфуцію, издалъ шестнадцать правилъ, основанныхъ на ученіи мудреца, для того, чтобы руководить народомъ, такъ какъ его нравственность "съ нѣкоторыхъ поръ стала постепенно падать и сердца уже «не были такими, какъ въ старину». Онъ слѣдующимъ образомъ формулировалъ главныя положенія конфуціанской доктрины:

1. Уважай больше всего сыновнюю почтительность и братскую покорность, чтобы должнымъ образомъ поднять общественныя отношенія.

2. Обращайся великодушно со всѣми родственниками, чтобы вывести на свѣтъ гармонію и кротость.

3. Поддерживай миръ и согласіе съ сосѣдями, чтобы предупредить ссоры и тяжбы.

4. Признавай важность земледѣлія и культуры тутоваго дерева, чтобы обезпечить достаточное количество пищи и одежды.

5. Покажи, что ты цѣнишь умѣренность и экономію, чтобы предупредить растрату своихъ средствъ.

6. Ставь высоко школы и училища, чтобы занятія ученыхъ шли правильно.

7. Порицай и изгоняй постороннія ученія, чтобы возвысить истинное ученіе.

8. Излагай и объясняй законы, чтобы предостеречь невѣждъ и упрямцевъ.

9. Выказывай благопристойность и учтивость, чтобы упорядочить нравы и обычаи.

10. Работай усердно на собственномъ поприщѣ, чтобы люди стремились къ своей цѣли.

11. Поучай сыновей и младшихъ братьевъ, чтобы удержать ихъ отъ дурныхъ дѣлъ.

12. Ставь преграду ложнымъ обвиненіямъ, чтобы покровительствовать честнымъ и хорошимъ людямъ.

13. Предостерегай отъ укрывательства перебѣжчиковъ, чтобы укрыватель не подпалъ подъ ихъ наказаніе.

14. Во-время и полностью плати подати, чтобы, съ тебя безотлагательно не потребовали недоимокъ.

15. Собирайтесь по десяти и по сто, чтобы положить конецъ воровству и кражамъ.

16. Учись подавлять злобу и гнѣвъ, чтобы придавать должное значеніе личности и жизни.

Естественно возникаетъ вопросъ, въ чемъ же тайна того широкаго вліянія, которое оказалъ Конфуцій? На это мы отвѣтимъ, во-первыхъ, что онъ былъ китайцемъ до мозга костей, и его ученіе необычайно подходило его соотечественникамъ, для которыхъ оно и предназначалось. Разсудокъ монголовъ, холодный и несклонный къ умозрѣніямъ, не лежитъ къ изслѣдованію вопросовъ за предѣлами повседневной жизни, а свойственный имъ спокойный, мягкій темпераментъ не даетъ разыграться пылкимъ страстямъ и ужаснымъ преступленіямъ. Простая, дѣловая система нравственности, изложенная Конфуціемъ и вовсе не затрогивавшая вопроса о будущей жизни, вполнѣ удовлетворяла требованіямъ китайцевъ. Во-вторыхъ, въ интересахъ и правителей, и подданныхъ было поддерживать ученіе Конфуція. Фактическій правитель почерпалъ въ немъ источникъ могущества. Разъ тронъ есть награда, пожалованная Небомъ за выдающуюся добродѣтель, то государь, мирно царствующій, очевидно, имѣетъ на него неотъемлемое право. Требованіе вѣрноподданническихъ чувствъ, которое встрѣчается на каждой страницѣ конфуціанскихъ книгъ, не могло также не ласкать слуха правителей.

Съ другой стороны, подданные чувствовали, что мудрецъ имъ отводилъ первое мѣсто. Забота объ ихъ интересахъ и матеріальномъ благосостояніи составляла главную обязанность правителя, и степень ихъ вѣрноподданническихъ чувствъ измѣрялась его успѣхомъ въ этомъ направленіи. Конфуцій признавалъ раздачу чиновъ и титуловъ только по заслугамъ, и такимъ образомъ любая государственная должность была доступна для всѣхъ безъ различія. Народъ видѣлъ, что о немъ заботятся, а въ случаѣ небрежности или притѣсненія имѣлъ право возстать. Правитель былъ намѣстникомъ Неба, но подданные обязаны были относиться къ нему съ преданностью и почтеніемъ лишь до тѣхъ поръ, пока онъ шелъ по небесному пути.

Наконецъ, существованіе столь прославленной литературы въ такую древнюю эпоху повело къ тому, что она была принята въ школахъ и на конкурсныхъ экзаменахъ; народъ, не зная ничего другого, привыкъ считать ее за квинтъ-эссенцію мудрости, а ея автора за мудрѣйшаго изъ людей. Быть-можетъ, скажутъ, что нельзя опредѣлить, какія послѣдствія дастъ вѣковое сосредоточиваніе народнаго ума на изученіи даннаго руководства; но въ Китаѣ мы видимъ его наглядный результатъ и находимъ, что оно провело къ полному порабощенію, болѣе, чѣмъ сорока поколѣній, предписаніямъ одного человѣка.

ТАОИЗМЪ.

ГЛАВА I.

Введеніе.

Описывая положеніе Китая при династіи Чоу, мы указывали на побужденія, которыя оторвали Конфуція отъ ученой дѣятельности и принудили бороться со злобами дня. Смуты, насилія я страсти, которыя онъ Видѣлъ вокругъ себя, заставляли его кстати и некстати предостерегать и увѣщевать своихъ соотечественниковъ и ихъ правителей. Изученіе исторіи показало ему, какъ много можетъ сдѣлать даже одинъ человѣкъ. Онъ узналъ, что Яо и Шунъ, By и Вамъ въ различныя эпохи спасали имперію отъ анархіи и силою своего примѣра и вліяніемъ своего ученія доводили ее до состоянія мира и покоя. Конфуцій вѣрилъ, что Небо призываетъ его къ такой же реформѣ, и денно и нощно стремился пробудить въ своихъ закоснѣлыхъ современникахъ сознаніе ихъ заблужденій.

Мы видѣли, что его крестовый походъ противъ современныхъ беззаконій не удался, тѣмъ не менѣе нельзя не признать, что Конфуцій обладалъ многими качествами реформатора. Онъ отличался безупречною нравственностью, огромною настойчивостью, высокимъ умственнымъ развитіемъ, и доводы его были не менѣе убѣдительны, чѣмъ всякіе другіе, когда-либо слышанные въ Китаѣ. На его мѣстѣ каждый потерпѣлъ бы неудачу. Попытки многихъ другихъ дѣятелей подтверждали принципъ Конфуція, что «высшій человѣкъ не долженъ входить въ шаткое государство». Такимъ людямъ приходилось удалиться съ политической арены, и они съ презрѣніемъ относились въ начинаніямъ Конфуція. Они видѣли, какъ онъ, окруженный толпою восторженныхъ учениковъ, переходилъ отъ одного правительства къ другому и какъ, въ столицѣ за столицей встрѣчая пренебрежительное отношеніе, уходилъ, отрясая прахъ отъ ногъ своихъ. Немудрено, что они приписывали ему честолюбивыя и недостойныя побужденія; немудрено, что они надѣвались надъ нимъ, какъ тотъ отшельникъ, у котораго онъ спрашивалъ дорогу въ Ц’ае, и укоряли его за придворныя манеры и горделивый видъ.

Одинъ изъ такихъ отшельниковъ выказалъ себя глубокимъ и оригинальнымъ мыслителемъ и сдѣлался основателемъ таоизма. то былъ старый философъ Лао-Цзы, родившійся лѣтъ на пятьдесятъ раньше Конфуція. Такимъ образомъ, Лао-Цзы былъ уже въ преклонномъ возрастѣ, когда выдвинулся его великій современникъ. Давно убѣдившись въ безполезности борьбы съ испорченнымъ вѣкомъ, онъ съ горделивымъ презрѣніемъ смотрѣлъ на жалкія попытки Конфуція въ этомъ направленіи.

Исторія сообщаетъ массу свѣдѣній о жизни Конфуція, но почти умалчиваетъ о жизни Лао-Цзы. Мы въ подробности знаемъ все, что пережилъ Конфуцій отъ юности и до могилы. Насъ вводятъ въ его кабинетъ, въ его столовую и даже въ его спальню. Мы знаемъ, что онъ дѣлалъ во время грозы и какъ онъ кушалъ свой рисъ. И нельзя пренебрегать этими мелочами, такъ какъ онѣ характеризуютъ мудреца и его ученіе. Но что касается Лао-Цзы, то невыяснено даже его происхожденіе. Изъ его жизни до насъ дошли два-три факта, и даже неизвѣстно, какъ онъ умеръ и гдѣ похороненъ. А это былъ одинъ изъ величайшихъ мыслителей Китая!

Какъ сообщаетъ извѣстный историкъ Сы-ма-Цянъ, фамилія Лао-Цзы была Ли (сливное дерево), имя его — Урхъ (ухо), почетный титулъ — Нихъ-Янгъ, а посмертное прозвище Такъ (плоскоухій). Говорятъ, что отецъ его былъ крестьянинъ и женился семидесяти лѣтъ на женщинѣ вдвое моложе себя. Совпаденіе этого показанія съ неравенствомъ возраста родителей Конфуція заставляетъ усомниться въ его правдоподобности. Предполагаютъ, что Лао-Цзы родился въ 604 г. до P. X. въ деревнѣ Кейхъ-Джинъ, или «угнетенное милосердіе», въ приходѣ Ли, или «жестокость», въ округѣ К’у, или «горечь», и въ княжествѣ Ц’у, или «страданіе». Иные даже. сомнѣвались въ существованіи самого Лао-Цзы. Но если бы его личность и представлялась вымышленной, то нельзя было подыскать болѣе подходящихъ названій для мѣсторожденія добродѣтельнаго человѣка, который подъ гнетомъ времени долженъ былъ промѣнять службу на уединеніе и забвеніе. Тѣ лица, которыя вѣрятъ въ существованіе Лао-Цзы, отождествляютъ вышеупомянутый городъ «Горечи» съ древнимъ К’у, находившимся близъ нынѣшняго Квей-ти-Фу, въ восточной части провинціи Хонанъ. Въ К’уЯнгѣ показываютъ домъ, гдѣ, будто бы, жилъ Лао-Цзы; тамъ же находится посвященный ему храмъ.

Сы-ма-Цянъ ничего не сообщаетъ о дѣтствѣ или юности Лао-Цзы, а упоминаетъ только, что онъ занималъ при имперскомъ дворѣ въ Чоу должность «Шоу-Цангъ Шихъ-Чи-Ши», или «хранителя архивовъ».

Всѣ авторитеты признаютъ, что именно въ то время, какъ ЛаоЦзы занималъ вышеупомянутый постъ при дворѣ Чоу, Конфуцій, какъ нѣкогда Аристотель, посѣтилъ китайскаго Сократа. За пятьдесятъ-одинъ годъ жизни Конфуцій натерпѣлся разочарованій и, по словамъ Чуангъ-Цзы, излилъ повѣсть своихъ похожденій въ уши стараго философа, который осадилъ его слѣдующими словами: «Если извѣстно, что болтунъ грѣшитъ въ доводахъ, и что слушателя сбиваетъ съ толку чрезмѣрная болтовня, то Путь никогда не можетъ быть забытъ».

Въ другой разъ, когда Конфуцій восторгался древними мудрецами, циникъ-отшельникъ срѣзалъ его, говоря: «Кости этихъ людей уже давно истлѣли и остались только ихъ слова. Если высшему человѣку благопріятствуютъ обстоятельства, то онъ будетъ разъѣзжать въ колесницахъ и занимать должность, если же нѣтъ, то онъ будетъ катиться по жизненному пути, какъ былинка по песку. Я слышалъ, что хорошій торговецъ, у котораго сокровищница доверху полна, на видъ кажется бѣднякомъ, а что совершенный высшій человѣкъ выглядитъ глупцомъ. Отбросьте свой высокомѣрный видъ и многочисленныя желанія, свои напыщенныя манеры и сумасбродныя фантазіи. Это вамъ пользы не принесетъ. Вотъ все, что я могу сказать».

Конфуція разстроило это свиданіе, и онъ сказалъ своимъ ученикамъ: «Я знаю, что птицы летаютъ, рыбы плаваютъ, а звѣри бѣгаютъ; однако, бѣгущихъ можно остановить тенетами, плавающихъ — сѣтями, а летящихъ — стрѣлою. Но что касается дракона, то я не знаю, отчего онъ носится на облакахъ и поднимается къ небу. Сегодня я видѣлъ Лао-Цзы и могу уподобить его только дракону». Формализмъ и исповѣданіе добродѣтели, которымъ Конфуцій придавалъ такое значеніе, въ глазахъ Лао-Цзы лишь удаляли его отъ достиженія Тао. Все это только раздражало «хранителя архивовъ», которому, повидимому, пріятно было уязвлять и высмѣивать своего дѣлового посѣтителя.

Это единственное свиданіе между Конфуціемъ и Лао-Цзы, о которомъ сообщаетъ Сы-ма-Цянъ. Тотъ же историкъ говоритъ, что вскорѣ послѣ этого событія Лао-Цзы, предвидѣвшій неизбѣжное паденіе княжества Чоу (фактъ, котораго Конфуцій не допускалъ), покинулъ службу и поселился въ уединеніи. Нерѣдко случается, что во времена гражданскихъ смутъ и неурядицъ наступаетъ переворотъ въ міровоззрѣніяхъ. Умы людей; отвлекаясь отъ внутренней политики, направляются къ созерцанію невещественнаго. Такъ было и съ Лао-Цзы: освободившись отъ служебныхъ обязанностей, онъ «развивалъ Тао и Добродѣтель и жилъ въ уединеніи и забвеніи».

Ее скоро общество дошло до такого разложенія, что убѣжище Лао-Цзы ужъ не представлялось надежнымъ. Поэтому онъ предпринялъ путешествіе въ отдаленную страну, черезъ княжество, гдѣ онъ служилъ столько лѣтъ, и Ханкусскій проходъ, въ округѣ Чемъ-Чоу провинціи Хонанъ.

Нѣкоторое время онъ удѣлилъ на поученіе Инъ-Хи, страха прохода, доктринамъ Тао. Затѣмъ онъ продолжалъ свой путь на западъ, но дальнѣйшая судьба его неизвѣстна.

У него былъ сынъ, но имени Цунгъ, который сдѣлался полководцемъ въ княжествѣ Ней и въ награду за свою службу получилъ помѣстье въ Туанъ-Канѣ. Отъ Цунга по прямой линіи происходили пять поколѣній, изъ которыхъ послѣднее поселилось въ княжествѣ Ц’и. Съ этого момента исторія опять-таки перестаетъ слѣдить за судьбой его рода. И тутъ сказывается полный контрастъ съ Конфуціемъ, потомки котораго и понынѣ носятъ княжескій титулъ и получаютъ большую пенсію.

Хотя исторія сообщаетъ мало свѣдѣній о Лао-Цзы, зато религіозныя преданія изобилуютъ чудесными сказаніями объ его рожденіи и жизни. Нѣкоторые писатели стали увѣрять, что Лао-Цзы — духъ и воплощеніе Тао; безначальный и безконечный источникъ бытія, безформенный, безцвѣтный и беззвучный, не имѣющій ни предковъ ни потомковъ; темный, но заключающій въ себѣ духовную сущность, и сущность эта — истина. По словамъ этихъ авторовъ, появленіе его во времена династіи Чоу было лишь однимъ изъ его аватаровъ (воплощеній). Въ царствованія трехъ первыхъ императоровъ онъ жилъ въ образѣ человѣка, по имени Юанъ-Чунгъ-фа-Сы. Въ промежуткѣ между этимъ рожденіемъ и послѣднимъ, какъ Лао-Цзы, онъ воплощался не менѣе десяти разъ.

Смѣлые фабриканты легендъ утверждаютъ также, что мать зачала его отъ испуга при видѣ падучей звѣзды; что восемьдесятъ-одинъ годъ она носила его во чревѣ и, наконецъ, родила подъ тѣнью Ли, или сливнаго дерева. При рожденіи онъ выглядѣлъ сѣдымъ старикомъ, отчего и дано ему было имя Лао-Цзы, т. е. Старый Мальчикъ. Съ минуты появленія на свѣтъ, онъ былъ уже совершенно разумнымъ и умѣлъ говорить. Указывая на дерево, подъ которымъ мать за нѣсколько минутъ до того родила его, онъ сказалъ: «Мое прозвище будетъ Ли (слива)». Позднѣйшіе писатели говорятъ, что какъ только онъ родился, такъ, подобно Сакія-Муни, Игнатію Лойолѣ и другимъ святымъ, поднялся на воздухъ и, указывая лѣвою рукой на небо, а правою на землю, промолвилъ: «На небѣ вверху и на землѣ внизу только Тао достойно почитанія». У него былъ желтовато-бѣлый цвѣтъ лица, огромныя уши, съ тремя слуховыми проходами, красивыя брови, большіе глаза, рѣдкіе зубы; носъ съ желобкомъ и четырехугольный ротъ. На каждой ногѣ у него было по десяти пальцевъ, а на каждой рукѣ по десяти линій.

Такъ какъ Лао-Цзы по виду рѣзко отличался отъ обыкновенныхъ людей, то немудрено, что Инъ-Хи, стражъ Ханкусскаго прохода сразу призналъ въ немъ необычайную личность. Въ свою очередь, Лао-Цзы, убѣдившись, что Инъ-Хи обладаетъ качествами хорошаго ученика, охотно согласился пробыть у него нѣкоторое время и посвятить его въ основы Тао. Но, наконецъ, пришла пора, когда философъ объявилъ о своемъ предстоящемъ отъѣздѣ на западъ. Инъ-Хи умолялъ, чтобы Лао-Цзы взялъ его съ собою, увѣряя въ своей готовности идти за нимъ въ огонь и въ воду, но Лао-Цзы воспротивился этому. «Въ такомъ случаѣ, — сказалъ ученикъ, — оставьте мнѣ, пожалуйста, памятникъ вашей философіи». И Лао-Цзы, изъяснивъ свои доктрины, оставилъ ему сочиненіе изъ пяти тысячъ іероглифовъ о Тао (пути) и Те (добродѣтели).

Передъ отъѣздомъ встрѣтилось еще одно затрудненіе. Слуга философа, Сю-Кя; который жилъ у него двѣсти лѣтъ и не получалъ жалованья, узнавъ, что его хозяинъ собирается ѣхать въ невѣдомую страну, внезапно потребовалъ уплаты зажитыхъ денегъ въ суммѣ семидесяти-двухъ тысячъ унцій серебра. Опасаясь лично вести переговоры съ хозяиномъ, онъ, черезъ посредство одного своего знакомаго, попросилъ Инъ-Хи сообщить объ этомъ философу. Знакомый, не подозрѣвая, въ какихъ отношеніяхъ находились господинъ и слуга, но, видя, что Сю-Кя предстоитъ получить цѣлое состояніе, обѣщалъ выдать за него свою дочь. Красота дѣвушки еще больше подзадоривала слугу къ настойчивымъ требованіямъ. Лао-Цзы призвалъ его къ себѣ и сказалъ; «Я нанялъ тебя, чтобы исполнять черную работу. Ты былъ бѣденъ, и никто не хотѣлъ брать тебя. Я далъ тебѣ талисманъ долгоденствія, благодаря которому ты живешь до сихъ поръ. Какъ же ты могъ настолько забыть мои благодѣянія, чтобы осыпать меня упреками? Я теперь готовлюсь ѣхать къ Западному (Каспійскому) морю; думаю посѣтить царства: Та-Цинъ (Римскую имперію), Ки-Пинъ (Кабулъ), Тинъ-Чу (Индію) и Ганъ-Си (Пареію), и приказываю тебѣ быть моимъ кучеромъ и везти меня туда. По возвращеніи я заплачу тебѣ все слѣдуемое».

Однако, Сю-Кя не повиновался. Тогда Лао-Цзы приказалъ ему нагнуться впередъ и открыть ротъ, откуда у него выпалъ талисманъ; въ ту же минуту тѣло его превратилось въ груду сухихъ костей.

По усиленной просьбѣ Инъ-Хи, Лао-Цзы воскресилъ неблагодарнаго слугу и разсчиталъ его, подаривъ ему двѣсти тысячъ унцій серебра. Такъ какъ всѣ задержки ужъ были устранены, то Лао-Цзы простился съ Инъ-Хи и, поднявшись на облакѣ, исчезъ въ пространствѣ.

Нѣкоторые таоистскіе писатели считаютъ Лао-Цзы авторомъ девятисотъ-тридцати сочиненій о суевѣрныхъ обрядахъ современнаго таоизма, при чемъ оговариваются, что никакія другія книги не заслуживаютъ уваженія, потому что послѣдователи Тао негласно добавили ихъ уже гораздо позднѣе.

Какъ было сказано выше, Сы-ма-Цянъ упоминаетъ только объ одномъ свиданіи Конфуція съ Лао-Цзы. Но мудрецъ посѣтилъ Чоу, главнымъ образомъ, для того, чтобы кое-чему поучиться у хранителя архивовъ, и весьма вѣроятно, что, какъ свидѣтельствуютъ Кя-Ю, Ли-Ки и другіе источники, они видѣлись не разъ. Однажды Лао-Цзы спросилъ углубленнаго въ занятія Конфуція, какую книгу онъ читаетъ. «И-Кингъ (Книгу Перемѣнъ), — отвѣчалъ Конфуцій. — Древніе мудрецы также постоянно ее читали». — «Мудрецы способны были ее читать, — возразилъ Лао-Цзы, — но для чего вамъ ее читать? Какова основа этой книги?» — «Въ ней говорится о человѣколюбіи и справедливости», отвѣчалъ мудрецъ. «Нынѣ справедливость и человѣколюбіе только звукъ пустой, — сказалъ ЛаоЦзы. — Они лишь прикрываютъ жестокость и смущаютъ сердца людей. Никогда не было большихъ смутъ, чѣмъ теперь. Голубь не купается каждый день, чтобы выглядѣть бѣлымъ, и ворона не красится каждое утро, чтобы выглядѣть черной. Небо естественно высоко, земля естественно плотна, солнце и луна естественно свѣтятъ, звѣзды и планеты естественно занимаютъ свои мѣста, растенія и деревья естественно распадаются на классы, согласно своимъ породамъ. Такимъ же образомъ, если вы развиваете Тао, если вы стремитесь къ нему всей душой, то вы достигнете его. Что значатъ человѣколюбіе и справедливость? Вы подобны человѣку, который бьетъ въ барабанъ, чтобы найти заблудившуюся овцу. Учитель! вы только смущаете природу, человѣка».

Въ этомъ отрывкѣ ярко сказывается различіе между основными положеніями Конфуція и Лао-Цзы. Конфуцій находилъ, что въ его вѣкъ нужнѣе всего исправить имена. Онъ хотѣлъ, чтобы люди были человѣколюбивыми и называли это человѣколюбіемъ; чтобы они исполняли обязанности по отношенію къ родителямъ и называли это сыновнимъ благочестіемъ; чтобы они всею душой служили своему государю и называли это преданностью. Лао-Цзы, наоборотъ, находилъ, что если люди считаютъ себя человѣколюбивыми, почтительными и преданными, то это вѣрный признакъ того, что сущность исчезла и осталась только ея тѣнь. Голубь не отъ купанья бываетъ бѣлымъ, и ворона не красится, чтобы быть черной. Если бы голубь началъ купаться, а ворона краситься, то не было бы это признакомъ того, что они утратили естественную окраску? То же и съ людьми. Если бы всѣ были человѣколюбивыми, почтительными и преданными, то никто не толковалъ бы объ этихъ качествахъ, а слѣдовательно, ихъ никогда и не называли бы. Если бы всѣ люди были добродѣтельными, то самыя названія пороковъ не были бы извѣстны.

Неудивительно, что Конфуцій двадцать лѣтъ добивался Тао, о которомъ проповѣдывалъ Лао-Цзы. «Если бы можно было предложить людямъ Тао, — говоритъ Лао-Цзы, — то всѣ захотѣли бы предложить его своему повелителю; если бы его можно было подарить людямъ, то всѣ захотѣли бы подарить его своимъ родителямъ; если бы его можно было возвѣстить людямъ, то всѣ захотѣли бы возвѣстить его своимъ братьямъ; если бы его можно было передать людямъ, то всѣ захотѣли бы передать, его своимъ дѣтямъ. Почему же вы не можете пріобрѣсти его? Потому, что вы неспособны дать ему мѣсто въ глубинѣ вашего сердца».

На это Конфуцій могъ только отвѣтить въ духѣ фарисеевъ, ссылаясь на свои заслуги. «Я издалъ Книгу Поэзіи, — говорилъ онъ, — Книгу Исторіи, Книгу Обрядовъ, Трактатъ о музыкѣ и Книгу Перемѣнъ. Я написалъ лѣтопись Весна и Осень. Я читалъ правила древнихъ царей. Я освѣтилъ высокія дѣянія мудрецовъ, и никто не удостаиваетъ взять меня на службу. Трудно, какъ вижу я, убѣдить людей».

«Шесть свободныхъ искусствъ, — отвѣчалъ Лао-Цзы, — составляютъ наслѣдіе древнихъ царей. То, чѣмъ вы занимаетесь, основывается исключительно на устарѣлыхъ примѣрахъ. Вы только идете по слѣдамъ прошлаго, не производя ничего новаго».

Послѣ этого свиданія Конфуцій возвратился и своимъ ученикамъ и три дня не произносилъ ни слова. Какъ онъ самъ говорилъ, Лао-Цзы произвелъ на него глубокое впечатлѣніе. Бесѣдуя съ древнихъ философомъ, онъ чувствовалъ, что имѣётъ дѣло съ недюжиннымъ умомъ, а безпощадная критика, которой подверглись его доктрины, нѣсколько поколебала его собственную вѣру въ нихъ. «При звукѣ его голоса, — говорилъ Конфуцій, — я широко открылъ ротъ, высунулъ языкъ, и душа моя поверглась въ смущеніе».

Въ томъ же духѣ Лао-Цзы бесѣдовалъ съ ученикомъ Конфуція, Янгъ-Цзы. «Пятна тигра и леопарда и подвижность обезьяны привлекаютъ къ нимъ стрѣлы охотника», говорилъ онъ. На вопросъ, что онъ думаетъ объ управленіи знаменитыхъ древнихъ царей, Лао-Цзы отвѣчалъ: «Знаменитые цари управляли такъ, что ихъ заслуги распространялись по неизвѣстной имъ самимъ имперіи. Вліяніе ихъ примѣра простиралось на всѣ существа. Они вызывали счастье народа, не давая ему чувствовать своего присутствія. Добродѣтель ихъ была такъ высока, что ея нельзя выразить словами. Они жили въ непроницаемомъ уединеніи и были погружены въ Tao».

ГЛАВА II.

Тао-те-кингъ.

Какъ было сказано выШе, Лао-Цзы, отправляясь изъ Китая въ неизвѣстное путешествіе, передалъ стражу Ханкусскаго прохода плодъ своихъ многолѣтнихъ уединенныхъ размышленій — книгу, состоящую изъ пяти тысячъ іероглифовъ. Врядъ ли какая-нибудь распространенная религія основывалась на такомъ маленькомъ фундаментѣ. Широко разрастающаяся таоистская литература и суевѣрное ученіе, къ которому свелся весь современный таоизмъ, подобно перевернутой пирамидѣ, имѣющей маленькое основаніе, первоначально зиждились на этомъ крошечномъ томикѣ. Мы говоримъ "первоначально⁰, такъ какъ другія таоистскія произведенія теперь пріобрѣли уже большую популярность. Философія вышеупомянутой книги совершенно недоступна заурядному читателю, и даже ученые должны сознаться, что понимаютъ мысли стараго отшельника только въ общихъ чертахъ. «Не легко, — говоритъ одинъ извѣстный туземный комментаторъ, — объяснить, какъ слѣдуетъ, глубочайшія изреченія Лао-Цзы, и наука можетъ представить только ихъ общій смыслъ».

Европейскіе ученые встрѣчаютъ еще большія затрудненія. Какъ говоритъ Rémusat въ своемъ Mémoire de Lao-tseo: «Текстъ такъ теменъ, наши средства разобраться въ немъ такъ ничтожны, мы такъ мало знаемъ о событіяхъ, на которыя намекаетъ авторъ, — однимъ словомъ, мы во всѣхъ отношеніяхъ такъ далеки отъ впечатлѣній, подъ которыми онъ писалъ свое сочиненіе, что было бы слишкомъ смѣло претендовать на точное воспроизведеніе его смысла, когда этотъ смыслъ намъ недоступенъ⁰. Однако, даже тамъ, гдѣ нельзя дать точнаго объясненія, всегда легко подыскать болѣе или менѣе правдоподобное толкованіе, и вотъ появились цѣлыя полчища комментаторовъ и переводчиковъ, которые находили въ Тао-те-кингѣ подтвержденіе своихъ предвзятыхъ мнѣній и теорій.

Оставляя въ сторонѣ всѣ эти фантастическія разсужденія, мы видимъ, что Лао-Цзы въ Тао-те-кингѣ развиваетъ мысль о соотношеніи между міромъ и Тао. Тао, въ собственномъ смыслѣ, значитъ „путь“ и относится къ предмету, который Лао-Цзи признаетъ „безыменнымъ“' Символически оно означаетъ „истинное поведеніе“, „разумъ“, а также „слово“. Переводчики знаменитаго сочиненія Лао-Цзы различно передавали его. Приписывая ему то или иное значеніе, можно основываться на отдѣльныхъ выдержкахъ изъ текста, но нѣтъ такого названія, которое буквально соотвѣтствовало бы термину Тао. Это слово не есть измышленіе Лао-Цзы. Конфуцій постоянно употреблялъ его въ смыслѣ „Путь“. Буддисты также употребляли его въ смыслѣ „Разумъ“ и называли своихъ единовѣрцевъ Тао-джинъ, т. е. люди Разума. Если бы намъ пришлось однимъ словомъ перевести Тао, то мы предпочли бы то значеніе, которое ему придавалъ Конфуцій, а именно — путь, т. е. методъ. „Если бы я былъ одаренъ благоразуміемъ, то я шелъ бы по великому Тао… Великій Путь совершенно ровенъ, но люди любятъ ходить по тропинкамъ, — говоритъ Лао-Цзы. — Тао больше, чѣмъ путь; это путь и путникъ вмѣстѣ. Это вѣчная дорога, которую проходятъ всѣ существа и предметы. Ее не создало никакое существо, такъ какъ она сама есть Существо. Она все и ничто, причина и слѣдствіе. Всѣ предметы происходятъ отъ Тао, соотвѣтствуютъ Тао и подъ конецъ возвращаются къ Тао“.

Тао неощутимо. На него смотришь, а не видишь. Его слушаешь, а не слышишь. Пытаешься коснуться его, а не можешь его схватить. Имъ пользуешься, а не можешь его исчерпать. Оно спокойно и пусто; оно обособленно и неизмѣнно; оно циркулируетъ вездѣ и не подвержено опасности. Оно всегда бездѣйствуетъ, а не оставляетъ ничего не сдѣланнымъ. Отъ него исходятъ явленія; благодаря ему они измѣняются, въ немъ они исчезаютъ. Безформенное, оно есть причина всѣхъ формъ. Безыменное оно даетъ начало небу и землѣ, съ именемъ, оно — мать всѣхъ вещей. Оно есть этическая сторона хорошаго человѣка и принципъ его дѣятельности. Итакъ, мы передали бы значеніе Тао слѣдующимъ образомъ: во-первыхъ, это абсолютъ, совокупность существованія и предметовъ; во-вторыхъ, — міръ явленій и его порядокъ, и въ-третьихъ — этическая сторона хорошаго человѣка и принципъ его дѣятельности.

Пространное опредѣленіе, которое намъ необходимо, чтобы передать смыслъ одного лишь слова Тао, уже показываетъ, какъ трудно объяснить туманныя и краткія выраженія Тао-те-кинга. Предметъ этого произведенія, какъ справедливо замѣчаетъ Watters, трудно поддается толкованію, даже при ясномъ, простомъ слогѣ и богатомъ языкѣ; а тѣмъ больше трудностей онъ представляетъ при краткихъ, загадочныхъ изреченіяхъ. Лао-Цзы, подобно другимъ философамъ, жившимъ и писавшимъ въ ту пору, когда литературный языкъ былъ въ зачаточномъ состояніи, имѣлъ въ своемъ распоряженіи весьма несовершенныя средства для передачи своего ученія. Языкъ его времени былъ бѣденъ, необработанъ и не могъ выразить глубокихъ мыслей созерцательнаго ума; въ лучшемъ случаѣ онъ могъ только „на половину открывать, а на половину скрывать душу“. Краткія изреченія, несомнѣнно, служили текстами для проповѣдей, которыя старый философъ говорилъ своимъ ученикамъ. До насъ эти устные комментаріи и объясненія не дошли, а остались только заглавія.

Подобно Пиѳагору, Лао-Цзы первый пробудилъ въ Китаѣ мысль. Въ отличіе отъ Конфуція, который въ выродившійся вѣкъ стремился воскресить ученіе древнихъ китайскихъ мудрецовъ, ЛаоЦзы, повидимому, почерпнулъ свое вдохновеніе извнѣ. Вся его система, цѣликомъ и въ частностяхъ, носитъ вліяніе браманизма; и данныхъ для толкованія Тао-те-кинга нужно поэтому искать не въ древнихъ китайскихъ книгахъ, а въ сочиненіяхъ индійскихъ философовъ, главнымъ образомъ, школы Веданты.

Туманность Тао-те-кинга породила ложныя представленія о предметѣ, который старый философъ имѣетъ въ виду. Многіе въ затруднительныхъ случаяхъ склонны искать гдѣ-то далеко какого-нибудь скрытаго и хитроумнаго объясненія вмѣсто того, чтобы допустить простое и очевидное толкованіе. Такая же судьба, большею частью, постигала сочиненія Лао_:Цзы. Въ нихъ усматривали изліянія человѣконенавистника, проповѣдывавшаго строгое удаленіе отъ мірскихъ заботъ и тревогъ и даже отъ лицезрѣнія міра. Иные обвиняли автора въ томъ, что онъ писалъ безсмыслицу, а другіе, ка.къ мы видѣли, считали, что онъ предрекъ многія изъ великихъ христіанскихъ истинъ.

Безпристрастный изслѣдователь, однако, убѣдится, что, подобно Конфуцію, Лао-Цзы даетъ политико-этическую систему, но не стремится, какъ Конфуцій, произвести реформу путемъ обязательныхъ формальностей и установленій, а хочетъ вернуть народъ къ первобытному состоянію, когда формальностей еще не было и установленій еще не существовало. „Тамъ, гдѣ существуетъ много запрещеній, — говорилъ онъ, — народъ все бѣднѣетъ. Тамъ, гдѣ у народа много оружія, правительство имѣетъ все больше и больше хлопотъ. Чѣмъ больше хитрости и изобрѣтательности у людей, тѣмъ больше обнаруживается странныхъ вещей. Чѣмъ больше хитроумныхъ выдумокъ, тѣмъ больше появляется воровъ“. Онъ далеко не человѣконенавистникъ, какъ утверждали иные: его сочиненія дышатъ теплою привязанностью къ людямъ и страстнымъ желаніемъ ихъ общественнаго и политическаго усовершенствованія.

Самоотреченіе онъ считаетъ главнымъ правиломъ и для государя и для народа. Любимое его сравненіе идеальной жизни — съ быстрымъ ручьемъ. Въ то время, какъ воды его оплодотворяютъ, очищаютъ и освѣжаютъ все на пути, онъ течетъ къ мѣсту, которое всѣ презираютъ. Мудрый правитель, который кочетъ быть выше народа, на словахъ будетъ ставить себя ниже его. Если онъ хочетъ быть впереди народа, то самъ долженъ держаться позади. Такимъ образомъ, хоть онъ и стоитъ выше, а народъ не чувствуетъ его давленія; хоть онъ и стоитъ впереди, а народъ не испытываетъ неудобствъ. Поэтому, вся имперія прославляетъ его, и никто не обиженъ. этотъ, кто приметъ на себя безчестіе страны, назовется ея властителемъ, а тотъ, кто приметъ на себя ея бѣдствія, назовется царемъ міра».

Посредствомъ такихъ-то кроткихъ увѣщаній хотѣлъ бы Лао-Цзы управлять имперіей и вернуть людей отъ бурныхъ страстей, вызванныхъ въ нихъ княжескими междоусобіями, тиранніей и гнетомъ, къ первобытному состоянію, когда правиломъ жизни былъ «Великій Tao», когда человѣколюбіе и справедливость еще не имѣли названій; когда въ семьяхъ царило совершенное согласіе, а сыновнее почтеніе и отцовская нѣжность еще не имѣли мѣста; когда въ государствѣ былъ полный порядокъ, и вѣрность отечеству еще не была извѣстна. Развивая эту мысль, Лао-Цзы высказывается противъ современныхъ ему фарисеевъ, конфуціанцевъ. «Оставьте свою мудрость, — говоритъ онъ, — и отбросьте свое благоразуміе: тогда народъ будетъ во сто разъ счастливѣе. Откажитесь отъ своего человѣколюбія и отрѣшитесь отъ своей справедливости: тогда народъ возвратится къ сыновней преданности и родительской любви. Забудьте свое искусство и пожертвуйте своими доходами, и тогда воры исчезнутъ… Показывайтесь въ собственномъ неприкрашенномъ видѣ, сохраняйте чистоту, подавляйте эгоизмъ и обуздывайте свои честолюбивыя желанія».

Отрицая одни пункты въ ученіи Конфуція, Лао-Цзы соглашался съ другими. Въ Шу-Кингѣ неоднократно говорится, что истинно добродѣтельный государь, окруженный честными министрами, силою своего примѣра больше вліяетъ на народъ, чѣмъ какими-либо законоположеніями или наказаніями. Вотъ къ этому-то состоянію онъ и хотѣлъ вернуть свою страну. Политическимъ дѣятелямъ, которые трубили на всѣхъ перекресткахъ о своей мудрости и объ испорченности своихъ противниковъ, онъ старался внушить, что многословіе есть безуміе и лучше не открывать рта, чѣмъ болтать безъ-толку; что многіе говоруны только больше запутываютъ государственныя дѣла, которыя каждый истинный гражданинъ долженъ приводить въ порядокъ, и что блескъ искусственной политики можно смягчить лишь скромностью и самоотреченіемъ.

Такъ было въ древнія времена, на которыя Лао-Цзы не менѣе Конфуція любитъ ссылаться. Тогда всѣ, обладающіе Тао, стремились не къ тому, чтобы сдѣлать народъ умнымъ, а чтобъ сдѣлать его простымъ; не къ тому, чтобы поощрять въ немъ лицемѣріе и обманъ, а къ тому, чтобы научить его истиннымъ добродѣтелямъ: честности и безкорыстію. Такіе люди приносятъ благословеніе своей странѣ и дѣлаютъ честь всему міру. Но философъ жалуется, что современные ему люди забыли сущность и гонятся за призракомъ. Лао-Цзы хотѣлъ бы, чтобы они обладали добродѣтелями, отъ которыхъ у нихъ есть только поверхностный налетъ. «Я цѣню и уважаю три драгоцѣнныя вещи, — говорилъ Лао-Цзы, — а именно — состраданіе, экономію и смиреніе. Будучи сострадательнымъ, я могу быть храбрымъ, будучи экономнымъ, я могу быть щедрымъ, будучи смиреннымъ, я могу сдѣлаться начальникомъ надъ людьми. Но въ настоящее время люди отказались отъ состраданія и развиваютъ въ себѣ только храбрость, отказались отъ экономіи и стремятся только къ щедрости, отказались отъ послѣдняго мѣста и ищутъ только перваго. Состраданіе побѣждаетъ въ нападеніи и охраняетъ въ защитѣ. Когда Небо хочетъ спасти человѣка, то оно окружаетъ его состраданіемъ».

Въ этихъ изреченіяхъ Лао-Цзы стоитъ настолько же выше Конфуція, насколько христіанская проповѣдь выше Моисеева закона. Конфуцій добивался внѣшняго очищенія сосуда. Онъ хотѣлъ точнаго выполненія обрядовъ и церемоній, какъ при дворѣ, такъ и на службѣ или въ кругу семьи, и соблюденія предписаній, до числа кушаній за обѣдомъ и позы въ постели включительно. Но Лао-Цзы пошелъ дальше и, исходя изъ неизмѣннаго закона природы, по которому во всемъ мірозданіи сила чередуется со слабостью и наоборотъ, проповѣдывалъ христіанскую мысль, что «кто возвышается, униженъ будетъ, и кто унижается, будетъ возвышенъ». Кто знаетъ свѣтъ и въ то же время держится въ тѣни, тотъ сдѣлается примѣромъ всего міра. Кто будетъ примѣромъ всему міру, тотъ не утратитъ вѣчной добродѣтели и возвратится къ абсолюту. Кто знаетъ славу и въ то же время держится приниженно, тотъ сдѣлается долиной вселенной. Кто будетъ долиной вселенной, тотъ исполнится вѣчной добродѣтели и возвратится къ Тао.

Лао-Цзы раздѣлялъ мнѣніе Конфуція, что человѣку по природѣ свойственно добро; что, избѣгая мірскихъ искушеній и слѣдуя чистымъ побужденіямъ своей природы, онъ будетъ обладать Тао и возвратится къ Тао. Житейская мудрость и познаніе добра и зла губятъ человѣка. Пусть онъ возвратится къ той первобытной простотѣ, когда онъ находилъ величайшее удовольствіе и наслажденіе въ семейныхъ радостяхъ, когда онъ вкушалъ плоды отъ трудовъ своихъ и не зналъ ни нужды, ни заботъ! Только при такомъ условіи онъ можетъ выполнять человѣческія и гражданскія обязанности въ настоящемъ смыслѣ этого слова. Пусть лучше онъ будетъ невѣждой, чѣмъ обладаетъ житейской мудростью. Пусть лучше для передачи своихъ мыслей онъ завязываетъ узелки на веревкѣ, чѣмъ владѣетъ перомъ, какъ Конфуцій. Лучше быть скромнымъ и смиреннымъ, чѣмъ неугомоннымъ и борцомъ. Древніе философы были робки, подобно людямъ, переходящимъ черезъ рѣку. Они были благоразумны, подобно боящимся своихъ сосѣдей. Они были осмотрительны, какъ гости въ чужомъ домѣ. Они стушевывались, какъ тающій ледъ. Они были просты, какъ неотесанное дерево. Они были пусты, подобно долинѣ. Они были мрачны, подобно мутной водѣ. Поэтому они награждены были долгоденствіемъ, и ихъ добродѣтель была совершенна.

Но дни борьбы человѣка по необходимости должны быть сочтены. Сильный вѣтеръ не дуетъ цѣлое утро, и проливной дождь не идетъ цѣлый день. Такъ же и усилія человѣка: чѣмъ они напряженнѣе, тѣмъ они кратковременнѣе. Небо и земля не стремятся къ жизни; оттого-то небо долговѣчно и земля постоянна. Мудрецъ ставитъ себя на послѣднее мѣсто и поэтому занимаетъ первое. Онъ не заботится о себѣ и поэтому живетъ долго. Лучше спокойное довольство, чѣмъ стремленіе къ изобилію. Когда домъ наполненъ золотомъ и драгоцѣнными камнями, то невозможно сохранить его въ цѣлости. Такимъ же образомъ богатство и почести вмѣстѣ съ гордостью влекутъ за собой наказаніе. Эти вещи не прочны: это лишь внѣшняя выставка, въ которой нѣтъ принадлежностей истиннаго Тао. Когда Тао утрачивается, то приходитъ добродѣтель; когда добродѣтель утрачивается, то приходитъ милосердіе; когда милосердіе утрачивается, то приходитъ справедливость; когда справедливость утрачивается, то приходитъ благопристойность. Благопристойность — только остовъ вѣрности и вѣры и предтеча смущенія.

Привести народъ въ это состояніе аркадской простоты — вотъ главная цѣль государя. Благо народа должно быть его первою и единственною заботой; а такъ какъ въ его власти призывать на народъ благословеніе, то онъ отвѣтствененъ также и за каждое бѣдствіе. Все для народа и все посредствомъ народа — вотъ девизъ его далеко не деспотическаго управленія. Государь назначается Небомъ, и народъ утверждаетъ это назначеніе. Пока правитель оправдываетъ довѣріе и слѣдуетъ побужденіямъ своей идеальной природы, тронъ остается за нимъ; но та же сила, которая I его возвела на престолъ, можетъ и лишить его власти. Если онъ уклонится отъ Тао, то Небо перестанетъ ему покровительствовать, и народъ нарушитъ свою присягу. «Благородные приписываютъ себѣ простое происхожденіе, и высокопоставленныя лица считаютъ своею опорой и поддержкой низкихъ. По этой-то причинѣ цари и князья именуютъ, себя „сиротами“, „одинокими“ и „людьми, лишенными добродѣтели“. Развѣ это не признаніе, что они держатся на низшихъ? Опровергните это! Карта, разорванная на клочки, не есть уже карта. Мудрецъ не хочетъ, чтобы къ нему относились какъ къ нефриту, или чтобы съ нимъ презрительно обращались, какъ съ камнемъ».

Мудрый правитель помнитъ, что «народъ растетъ, а не создается руками человѣческими», и что духовнаго оружія міра нельзя сдѣлать ни законами, ни постановленіями. Онъ будетъ стараться поэтому, чтобы сердца его подданныхъ были пусты, а желудки ихъ были наполнены; будетъ стараться ослабить ихъ волю и укрѣпить ихъ кости; будетъ охранять ихъ отъ желаній и познанія зла, и будетъ держать въ покорности тѣхъ, которые вкусили отъ древа познанія добра и зла. Онъ будетъ вызывать бездѣятельность, и тогда все будетъ въ порядкѣ. Вотъ что требуется, чтобы обезпечить счастье народа. Различныя запрещенія и постоянное вмѣшательство въ политическія и общественныя дѣла лишь увеличиваютъ зло, которое нужно предотвратить. Если только государь любитъ покой, избѣгаетъ законодательства и свободенъ отъ вожделѣній, то все добровольно покорится ему. Небо и Земля въ совокупности пошлютъ ему прохладительную росу, и люди сами будутъ жить въ согласіи. Посягать на свободу народа, значитъ отрицать въ немъ существованіе Тао и дѣлать подданныхъ рабами правилъ, а не свободными людьми принциповъ. Такимъ именно образомъ правили древніе цари, и «въ тѣ добрыя и старыя времена» рука, державшая бразды правленія, бывала такъ легка, что народъ лишь по имени зналъ о существованіи своихъ властителей. Въ слѣдующій вѣкъ, когда правители стали считаться мудрецами, народъ почувствовалъ къ нимъ привязанность и началъ льстить имъ. Еще позже, когда они стали хвалиться мудростью, народъ началъ ихъ бояться и, подъ конецъ, когда они принялись твердить о милосердіи и справедливости, народъ сталъ презирать ихъ. Итакъ, народъ потерялъ врожденное ему обуздывающее вліяніе и, чтобъ поддерживать добродѣтель, сталъ зависѣть отъ законовъ и постановленій. Но такъ какъ, если Тао утрачено, то всѣ они — лишь призраки, сбивающіе людей все дальше и дальше съ истиннаго пути, то народъ постепенно падалъ все ниже и ниже, нова страна не достигла современнаго Лао-Цзы состоянія смутъ и разоренія.

Отличительною чертой этой эпохи было полнѣйшее беззаконіе. Необузданныя страсти, вызванныя честолюбіемъ и поддерживаемыя алчностью, охватили все общество. Люди добивались только своихъ личныхъ цѣлей, не признавали никакихъ нравъ и не уважали никакихъ учрежденій. Война и распри, расхищеніе и грабежъ сдѣлались обычными явленіями. Правители, вмѣсто того, чтобы охранять подданныхъ и заботиться объ ихъ благѣ, увеличивали налоги, требовали добавочныхъ податей и высылали войска навстрѣчу непріятелей прямо черезъ засѣянныя поля. Народъ разорялся отъ ихъ непомѣрныхъ взысканій и приходилъ въ отчаяніе отъ своей безысходной нужды. Немудрено поэтому, что человѣкъ, который отказался отъ должности архиваріуса при дворѣ Чоу, чтобы своимъ присутствіемъ не потворствовать беззаконію правителя, возвысилъ свой голосъ противъ современнаго гнета, противъ грѣха отъ необузданныхъ желаній, противъ бѣды отъ неудовлетворенности и противъ несчастья отъ жажды пріобрѣсти многое.

Глядя на невоздѣланныя поля и заброшенные дома своего родного княжества, онъ указываетъ, что тамъ, гдѣ стояли войска, растутъ колючки и шипы. Онъ говоритъ, что по слѣдамъ большой арміи всегда двигаются нужда и голодъ. Вмѣсто полей, гдѣ пашутъ на рабочихъ лошадяхъ, здѣсь огромный выгонъ, гдѣ пасутся кавалерійскія лошади. Сошники перекованы на «злополучныя орудія», т. е. военные доспѣхи. Лѣвая, слабая сторона, которая въ мирное время считается почетнымъ мѣстомъ, забыта для сильной правой руки, которою воины сѣютъ вокругъ себя смерть и разореніе. Быть на сторонѣ мира, значитъ вызывать презрѣніе людей, которые особенно хвалятся тѣмъ, что покорили своихъ и отняли у нихъ земли и сокровища.

Какъ отличается отъ этого поведеніе высшаго человѣка! Миръ — его главная цѣль, и жизнь подобныхъ ему существъ составляетъ! предметъ его главныхъ заботъ. Онъ берется за оружіе только въ крайности, когда всѣ другія средства испробованы, и сражается храбро, но все лишь во имя доброй цѣли. «Онъ ничего не предпринимаетъ ради силы. Онъ наноситъ рѣшительный ударъ вовремя, но не хвалится имъ. Онъ наноситъ рѣшительный ударъ, но не гордится имъ. Онъ наноситъ рѣшительный ударъ, но не кичится имъ». Напротивъ, онъ горючими слезами оплакиваетъ каждаго убитаго и складываетъ оружіе тотчасъ же по минованіи необходимости. Когда походъ оконченъ, онъ занимаетъ мѣсто справа, какъ будто на похоронахъ, такъ какъ чувствуетъ, что служилъ орудіемъ гибели своихъ ближнихъ и хочетъ оплакивать ихъ смерть. Истинно великій полководецъ не любитъ войны; онъ чуждъ страстности и мстительности. Онъ командуетъ битвой, но предпочитаетъ не вести отряда. Онъ охотнѣе выжидаетъ нападенія, чѣмъ самъ наступаетъ. Если бы всѣ люди такъ думали, то не было бы натиска въ рядахъ; жаждущіе битвы не обнажали бы оружія, никто не кидался бы на непріятеля съ безразсудною поспѣшностью и не хватался бы за оружіе, пока непріятель не бросится на него. Хорошій полководецъ никогда легкомысленно не затѣетъ войны, такъ какъ онъ знаетъ, что это самый вѣрный способъ лишиться сокровищъ. Если въ битвѣ сталкиваются враждебные воины, то всегда побѣждаетъ сострадательный.

Возвращаясь послѣ заключенія мира, онъ знаетъ, что противъ него должно остаться злобное чувство и потому не измѣняетъ порядка вещей. Онъ со своей стороны исполняетъ договоръ, а отъ другой — ничего не требуетъ. Онъ придерживается только собственныхъ обѣщаній и собственныхъ правъ. Если бы такимъ образомъ руководить и управлять народомъ, то, даже имѣя панцири, онъ не надѣвалъ бы ихъ и тогда избѣжалъ бы смертельной опасности, которая неминуемо слѣдуетъ за употребленіемъ оружія, какъ смерть неминуемо ожидаетъ рыбу, вынутую изъ воды.

Изреченія Лао-Цзы по этому вопросу полны глубокой мудрости и такъ же примѣнимы къ современнымъ западнымъ странамъ, какъ они были примѣнимы въ китайскимъ княжествамъ двѣ тысячи лѣтъ тому назадъ. Не такъ давно мы видѣли войны, начатыя в легкомысленно" и окончившіяся «дорогою цѣной» для зачинщиковъ. Мы видѣли, что миръ былъ заключенъ на тяжелыхъ условіяхъ, вызывающихъ горькое чувство несправедливости, и, наконецъ, видѣли, что побѣдители поплатились за притѣсненіе побѣжденныхъ. Идеалъ Лао-Цзы въ нашъ матеріальный вѣкъ можетъ показаться непримѣнимымъ или непригоднымъ. Но эпоха Лао-Цзы отличалась исключительными безпорядками, и бѣдствія, о которыхъ мы имѣемъ лишь смутное понятіе по дошедшимъ до насъ преданіямъ, со всѣхъ сторонъ окружали его. Онъ собственными глазами видѣлъ злополучные результаты ненасытнаго честолюбія правителей и крайней распущенности народа. «Увы! — говорилъ онъ. — Народъ не хочетъ очнуться отъ своего безумія и исполненъ честолюбивыхъ желаній». При такомъ положеніи дѣлъ, по его мнѣнію, нужны были исключительныя мѣры. Конфуцій думалъ свести ученіе древнихъ мудрецовъ въ сводъ подробнѣйшихъ обрядовъ, и потерпѣлъ неудачу. Лао-Цзы попытался отбросить всякія формальности и церемоніи и достигнуть принциповъ, на которыхъ онѣ основывались, но тоже потерпѣлъ неудачу. Въ смутныя времена, когда люди предаются страстямъ и руководятся правиломъ: «каждый для себя», учитель, желающій подавить эгоистическія стремленія и личное честолюбіе, долженъ представить, взамѣнъ требуемой имъ жертвы, какое-нибудь осязательное преимущество. Заманчивыя обѣщанія обоихъ философовъ ограничивались тѣмъ, что добродѣтель сама себя вознаграждаетъ. Правда, Лао-Цзы обѣщаетъ, что человѣкъ, который слѣдуетъ Тао, такъ же глубоко узнаетъ дѣла Тао, какъ тотъ, Который не одержимъ страстями; что онъ узритъ начало вещей и постигнетъ свѣтъ, который приведетъ его къ сіянію, что онъ будетъ «подобенъ ребенку, котораго не жалятъ ядовитые гады, не терзаютъ дикіе звѣри и не клюютъ хищныя птицы»; что дни его земного существованія продлятся не вслѣдствіе заботъ о собственномъ благополучіи, а благодаря отрѣшенію отъ эгоизма. И когда на склонѣ дней пришлетъ смерть, ему нечего бояться зла, такъ какъ ему ужъ не грозитъ погибель. Какъ онъ исходитъ отъ Тао, такъ точно онъ и возвратится въ Тао, и будетъ существовать до тѣхъ поръ, пока Тао или Небо существуютъ. Вѣчная мать всего существующаго съ восторгомъ приметъ его въ себя, и онъ возвратится къ спокойной вѣчности.

По тѣмъ же причинамъ, которыя дѣлали его врагомъ войны и всякаго притѣсненія, Лао-Цзы возставалъ и противъ смертнаго наказанія. Кромѣ того, онъ полагалъ, что при хорошемъ управленіи государство не можетъ нуждаться въ смертныхъ или другихъ наказаніяхъ. По его мнѣнію, если бы внушить народу любовь къ простотѣ и чистотѣ, то преступность исчезла бы. Но стремленіе къ богатству, учености и чинамъ развращаетъ умы людей, возбуждаетъ ихъ страсти и заставляетъ ихъ легкомысленно относиться къ смерти. Человѣкъ, который склоненъ къ удовольствіямъ и удовлетворяетъ своимъ страстямъ, никогда не цѣнитъ жизни.

Только для тѣхъ, которые видятъ въ жизни серіозную цѣль и: твердо вѣрятъ въ будущее существованіе, она имѣетъ настоящій! смыслъ. Люди, живущіе единственно для наслажденія или для; потворства своимъ эгоистическимъ фантазіямъ, готовы лишиться жизни, если по той или иной причинѣ ихъ прихоти не бываютъ удовлетворены или ихъ честолюбивые замыслы разстраиваются. Разъ люди достигли этого состоянія, то никакія наказанія не предотвратятъ ихъ отъ грѣха. «Если люди не боятся смерти, то зачѣмъ же казнить ихъ смертью?» Но если находится человѣкъ, достойный смерти, то это дѣло Великаго Палача, такъ какъ въ его рукахъ жизнь и смерть. Кого захочетъ, онъ умертвитъ, кого захочетъ, оставитъ въ живыхъ. Что такое человѣкъ, чтобы онъ смѣлъ становиться между злодѣемъ и судьею? «Если человѣкъ беретъ на себя роль палача, то это все равно, что тесать работу за Великаго Архитектора. А кто берется тесать работу за Великаго Архитектора, тотъ въ рѣдкомъ случаѣ не поранитъ себѣ рукъ».

Лао-Дзы идетъ еще дальше и говоритъ: «Не судите своихъ ближнихъ. Будьте довольны собою. Будьте цѣломудренными и не карайте другихъ. Будьте сами вполнѣ благопристойными, не рѣжьте и не душите другихъ. Учитесь прощать несчастному его испорченность. Если одинъ человѣкъ умираетъ, а другой остается въ живыхъ, то почему же считать, что на того или другого сошелъ небесный гнѣвъ? Истинно добрый человѣкъ любитъ всѣхъ людей и не отвергаетъ никого. Онъ уважаетъ все и ничего не отрицаетъ. Онъ водится съ хорошими людьми и обмѣнивается съ ними наставленіями, а надъ дурными людьми онъ работаетъ, какъ надъ матеріаломъ, и ставитъ главной цѣлью своей жизни вернуть нѣ къ Тао. Но тотъ, кто не уважаетъ своего наставника и не любитъ своего матеріала, сильно заблуждается, хотя бы его и считали мудрымъ».

ГЛАВА III.

Тао-те-кингъ. (Продолженіе).

По вопросамъ этики Дао-Цзы высказывался совершенно ясно. Но, давая нравственную оцѣнку его изреченій, необходимо помнить, что хотя многія его правила примѣнимы ко всему міру, но самъ онъ не столько былъ общимъ учителемъ, сколько протестовалъ противъ современныхъ ему пороковъ. Онъ видѣлъ честолюбивыхъ и жестокихъ людей и проповѣдывалъ имъ скромность и самообузданіе. Онъ видѣлъ людей алчныхъ, стремящихся къ наживѣ, и распущенныхъ — и проповѣдывалъ' имъ самоотреченіе и сдержанность. Но этимъ онъ и ограничился. О доблести, истинѣ и честности онъ высказывался мало, и тутъ ему далеко до Конфуція, который придавалъ большое значеніе вышеупомянутымъ добродѣтелямъ. Быть-можетъ, Лао-Цзы полагалъ, что въ большемъ заключается и меньшее, и если удастся сдѣлать людей скромными, самоотверженными и добродѣтельными, то ужъ не понадобится проповѣдывать имъ истину, честность или доблесть. Но если онъ въ этомъ и уступалъ Конфуцію, то значительно превзошелъ его, проповѣдуя поистинѣ христіанское правило: «плати добромъ за зло». До такой высоты Конфуцій не поднялся, и когда спрашивали его мнѣнія о чувствѣ, выраженномъ его современникомъ, то, какъ мы видѣли, его дѣловой умъ не могъ осилить этого великаго правила.

Подобно Конфуцію, Лао-Цзы считаетъ идеальнымъ человѣкомъ мудреца. Онъ есть средоточіе всякой добродѣтели. Онъ великодушенъ, онъ правовѣренъ, онъ равенъ Небу, онъ воплощеніе Тао, онъ знаетъ вѣчность. Всѣ люди должны стремиться къ тому, чтобы достигнуть этого высокаго состоянія, и поэтому должны быть скромными, бдержанными. Они не должны возвеличивать себя; тогда они смогутъ пріобрѣсти величіе. Знать другихъ, значитъ быть мудрымъ, а знать себя самого, значитъ быть просвѣщеннымъ. Кто побѣждаетъ другихъ, силенъ, а кто побѣждаетъ себя, могучъ. У кого удовлетворенный умъ, тотъ богатъ. Кто дѣйствуетъ энергично, тотъ имѣетъ передъ собою цѣль. Кто не дѣйствуетъ противъ своей природы, тотъ долгоденствуетъ, а кто умираетъ и не погибаетъ, получаетъ вѣчность.

Принято уважать сильныхъ и презирать слабыхъ. Но люди забываютъ, что изъ слабости вытекаетъ сила и что нѣжныя вещи часто побѣждаютъ твердыя. Во всемъ мірѣ нѣтъ болѣе слабаго тѣла, чѣмъ вода, и тѣмъ не менѣе она сильнѣе всего разрушаетъ плотныя и твердыя тѣла. Развѣ мягкое и гибкое ползучее растеніе не истощаетъ, а подчасъ и не губитъ сильнаго дерева, вокругъ котораго оно обвивается? Какая скала можетъ устоять передъ непрерывно подтачивающей ее каплей воды? Все трудное на свѣтѣ должно начинаться съ легкаго «и все великое — происходить изъ малаго. „Мудрецъ никогда не берется за великое и поэтому можетъ выполнить великое. Тотъ, кто безъ труда соглашается, рѣдко держитъ слово, а тотъ, кому многое дается легко, будетъ также имѣть много затрудненій. Мудрецъ считаетъ всѣ вещи трудными и никогда не имѣетъ затрудненій“. Другими словами, онъ предвидитъ наступленіе дурныхъ временъ и, благодаря своей осмотрительности, принимаетъ мѣры. Онъ помнитъ, что дерево, широко раскинувшее вѣтви, выросло изъ слабаго побѣга, и что девятиэтажный замокъ былъ воздвигнутъ на маленькой насыпи. Поэтому онъ берется за работу, когда она еще не оформлена, и устраиваетъ дѣла до наступленія безпорядковъ. Все хрупкое легко разбивается и все мелкое легко разсыпается. Онъ такъ же тщательно доканчиваетъ дѣло, какъ и начинаетъ его, и поэтому всегда даетъ ему успѣшный оборотъ.

Мудрый человѣкъ остерегается мелкихъ проявленій зла, какъ въ своемъ сердцѣ, такъ и въ окружающемъ мірѣ, и, такимъ образомъ, совершаетъ великія дѣла. Уничтожая сѣмена, онъ разрушаетъ огромный лѣсъ, который выросъ бы изъ нихъ. Онъ смиряется и этимъ избѣгаетъ грозныхъ пораженій, которымъ подвержена высокомѣрная гордость. Онъ унижается и этимъ предохраняетъ себя; онъ сгибается и отъ этого выпрямляется; онъ смиряется и отъ этого удовлетворяется. Онъ умаляетъ себя и отъ этого преуспѣваетъ. Онъ отрѣшается отъ страстей и тогда овладѣваетъ духовною сущностью Тао. Онъ тщательно охраняетъ „внутренняго человѣка“ и неприкосновеннымъ возвратится туда, откуда произошелъ. Онъ привязывается только къ дѣйствительному и отстраняется отъ всего показного и поверхностнаго. Онъ цѣнитъ состраданіе, экономію и смиреніе.

Лао-Цзы, такъ же, какъ и Конфуцій, считалъ болтуна подозрительною личностью. Человѣкъ не можетъ, спокойно стоять на ципочкахъ; и человѣкъ, который постоянно старается занять первое мѣсто въ разговорѣ и другихъ дѣлахъ, не можетъ быть спокойнымъ и удовлетвореннымъ. Сомкните уста, совѣтуетъ онъ, и закройте глаза и уши, тогда во всю жизнь вы не узнаете смятенія. Но откройте уста и начните вмѣшиваться въ дѣла, и во всю жизнь вы будете только усложнять препятствія. Каждый человѣкъ долженъ стремиться къ самообладанію, и этого онъ можетъ достигнуть, только избѣгая всякихъ излишествъ, веселья и роскоши. Человѣкъ, который рисуется, не можетъ поистинѣ прославиться, а человѣкъ, приписывающій себѣ достоинства, не пользуется уваженіемъ. Самохвалъ не обладаетъ достоинствами, а возвышающій себя, самъ не занимаетъ высокаго положенія.

Лао-Цзы осуждаетъ ученость, не менѣе квіетистовъ, и борется съ нею, на томъ основаніи, что она — врагъ простоты и невинности, которыя составляютъ истинное украшеніе націи. Въ древнія времена, когда государи обладали Тао и управляли мирною и довольною имперіей, они не старались сдѣлать народъ знаменитымъ, а только простымъ, не старались поощрять въ немъ мудрость, а только доставить ему довольство. Они находили, что избытокъ учености приноситъ огорченія, что образованіе вызываетъ нездоровую и вредную дѣятельность и что изъ-за споровъ объ употребленіи словъ люди забываютъ различіе между добромъ и зломъ. Высшаго познанія можно достигнуть, не выходя за порогъ дверей; чѣмъ дальше идетъ человѣкъ, тѣмъ меньше въ немъ высшаго познанія, именно самопознанія. „Не надо выглядывать въ окошко, чтобы видѣть небесное Тао“; и чѣмъ больше люди добиваются познанія, тѣмъ дальше уклоняются они отъ первобытной простоты, которая существовала въ золотой вѣкъ, когда человѣкъ безъ труда слѣдовалъ побужденіямъ своей чистой и святой природы. Если нужно какое-нибудь знаніе, то только для управленія государствомъ, но и то въ государствѣ всегда большій порядокъ, если предоставить его самому себѣ. Если государь любитъ покой и свободенъ отъ вожделѣній, то народъ будетъ идти по пути справедливости и самъ по себѣ сдѣлается простодушнымъ. Но счастье всегда построено на несчастьи, и несчастье всегда таится подъ счастьемъ. Правителю легко при недостаткѣ благоразумія, при безсердечномъ посягательствѣ на свободу народа или при распространеніи образованости навлечь на него невзгоду. Мудрецъ можетъ управлять міромъ безпечально, такъ какъ онъ умѣетъ быть умѣреннымъ, умѣетъ быть не искуснымъ, а смиреннымъ, не ученымъ, а спокойнымъ и бездѣятельнымъ.

„Тотъ, кто считаетъ свою величайшую полноту за ничтожество, можетъ работать безъ истощенія. Его величайшее прямодушіе — какъ будто недостатокъ прямоты. Его величайшее искусство — какъ будто глупость. Его величайшее краснорѣчіе — какъ будто заиканіе. Дѣятельность побѣждаетъ холодъ, и спокойствіе побѣждаетъ жаръ; но есть чистота и покой, при помощи которыхъ человѣкъ можетъ управлять всѣмъ міромъ“.

Какъ можно судить изъ Тао-те-кинга, Лао-Цзы не признавалъ личнаго Бога, и, дѣйствительно, такое вѣрованіе шло бы въ разрѣзъ со всею его философіей. Въ его системѣ не отведено мѣста высшему Богу, и онъ единственный разъ упоминаетъ о небесномъ „правителѣ“. „Тао. пусто, — говоритъ, онъ, — въ дѣйствіи оно не истощимо, въ своей глубинѣ оно даетъ начало всѣмъ вещамъ. Оно притупляетъ острые углы. Оно распутываетъ безпорядки. Оно смягчаетъ ослѣпительный свѣтъ. Оно разсыпаетъ пыль. Оно какъ будто въ вѣчномъ покоѣ. Я не знаю, чье оно порожденіе. Оно, повидимому, существовало раньше Бога“. Тао — безусловное существо, которое въ отвлеченномъ смыслѣ не можетъ быть выражено словами, и даетъ начало небу, землѣ и даже самому Богу, а съ именемъ оно — мать всѣхъ вещей.

Подобно любящему отцу, оно заботится о всѣхъ созданіяхъ. Черезъ его двери всѣ они вышли въ жизнь, и, несмотря на перемѣны и превратности Существованія, оно тянется направо и налѣво отъ нихъ, любовно поддерживая ихъ, подавая всѣмъ жизнь и никому не отказывая. Хотя оно впереди всего, выше всего и во всемъ, но не приписываетъ себѣ власти, и хотя все покоряется ему, но оно не считаетъ себя владыкой; хотя оно совершенствуетъ, охраняетъ и покрываетъ все, но не*хвалится силой, а признаетъ своею главною чертой слабость. Оно не борется съ человѣкомъ. Обладающіе имъ находятъ въ немъ благодѣтельнаго и всемогущаго покровителя, а отвергающимъ его приходится убѣдиться въ ложномъ направленіи своего пути. „Держитесь великой формы Тао, и весь міръ пойдетъ къ вамъ. Онъ пойдетъ къ вамъ и останется невредимымъ; а его покой и миръ прославятся“. Можно достигнуть Тао даже при жизни, и созданіе способно отождествиться съ создателемъ, благодаря отрѣшенію отъ личности.

Нельзя не замѣтить сходства между возвращеніемъ къ Тао и достиженіемъ буддійской Нирваны. Но есть между ними существенная разница: достиженіе Нирваны, это — прекращеніе существованія, а возвращеніе къ Тао — только призывъ конечнаго къ безконечному, творенія къ творцу.

Судя по даннымъ Тао-те-кинга, Лао-Цзы лишь слабо вѣрилъ въ духовъ и то лишь низшихъ, какимъ и донынѣ поклоняются послѣдователи Тао. Подобно Конфуцію, и онъ считалъ, что мудрецъ имѣетъ власть надъ духами. Пусть же мудрецъ занимаетъ тронъ, и тогда отраженіе его добродѣтели заставитъ демоновъ прятать головы, не потому, чтобы они потеряли способность къ злу, а потому, что зло никогда не можетъ побѣдить добра.

Лао-Цзы создалъ не духовную религію, а родъ мистицизма, обусловленный его огорченіемъ отъ безнадежной будущности, которую онъ видѣлъ въ своей странѣ, и его страстнымъ стремленіемъ къ покою, котораго онъ не могъ найти среди людей, искавшихъ въ жизни только личнаго блага, наперекоръ справедливости. Много лѣтъ онъ таилъ все это въ себѣ и молчалъ, но, наконецъ, не выдержалъ и выразилъ свой протестъ противъ современныхъ ему буквоѣдства, лицемѣрія, формализма и схоластики. У него не находилось комплиментовъ для такихъ людей, какъ Конфуцій, которые щеголяли передъ міромъ своею добродѣтелью и хвалились превосходствомъ своихъ рѣчей и поступковъ. Въ его глазахъ чистое дѣйствіе внутренняго отреченія было цѣннѣе, чѣмъ сто тысячъ проявленій собственной воли». И кто не согласится съ тѣмъ, что онъ былъ правъ?

Какъ уже было указано, система Лао-Цзы политико-этическая. Такою онъ считалъ ее самъ и того же мнѣнія о ней держались его ближайшіе послѣдователи. Было ли это слѣдствіемъ глубокой умозрительной вѣры въ происхожденіе вселенной, или же вело къ такой вѣрѣ, но изъ показаній, разбросанныхъ по Тао-те-кингу, очевидно, что Лао-Цзы выработалъ въ своемъ умѣ полную теорію о существованіи матеріальнаго міра и о положеніи человѣка.

По его мнѣнію, всѣ существа произошли отъ Тао, матери бездны" или матери всѣхъ вещей". Вначалѣ было Тао, хотя отвлеченное, не поддающееся словамъ, но Лао-Цзы смотрѣлъ на него, какъ на скрытое существованіе или, какъ онъ иначе выражался, на несуществованіе. Съ этой точки зрѣнія оно неощутимо для человѣка, и о немъ можно говорить только отрицательно. Въ этомъ смыслѣ названія: несуществующій, неограниченный или безконечный, неявный, нематеріальный, особенно употребительны по отношенію къ Тао". (Watters). Оно соотвѣтствуетъ хаосу и есть начало земли и неба. Послѣ такого созданія оно переходитъ отъ скрытаго къ явному существованію, и изъ несуществованія вытекаетъ существованіе. Но въ скрытомъ или въ явномъ существованіи оно все-таки Тао, а существованіе и несуществованіе считаются за одно, такъ какъ, хотя въ явленіяхъ ихъ два, но по имени только одно. Въ скрытомъ существованіи Тао пусто", спокойно","свободно", безформенно" и «нематеріально». «Наверху оно не ярко, а внизу оно не мрачно. Оно безгранично въ дѣйствіи и его нельзя назвать именемъ. Возвращаясь, оно переходитъ въ ничто. Это я называю явленіемъ неявленія, формой ничтожности, это разбиваетъ изслѣдованіе». Оно невидимо, неслышно и недостижимо. Въ то же время оно въ скрытомъ видѣ содержитъ жизнь, форму и сущность, и отъ него происходитъ все созданное: небо наверху, земля внизу и всѣ обитатели земли.

Во мало того, что оно создаетъ, оно еще печется о своемъ созданіи съ нѣжностью отца. Оно входитъ въ жизнь каждаго отдѣльнаго предмета. Оно проникаетъ въ непроницаемое; оно производитъ, питаетъ, расширяетъ, кормитъ, совершенствуетъ, дѣлаетъ зрѣлыми, охраняетъ и покрываетъ всѣ вещи. Оно есть шва хорошаго человѣка и надежда дурного. Оно возвышаетъ смиреннаго и сбиваетъ спесь съ надменнаго. Оно уравниваетъ положенія людей, отнимая у того, кію имѣетъ избытокъ, и отдавая тому, кто терпитъ нужду. Оно благословляетъ тѣхъ, кто помогаетъ другимъ въ несчастій, и подаетъ вдвойнѣ тѣмъ, кто выручаетъ нуждающихся. Оно всеобъемлюще, но дѣла его видны. Оно всегда бездѣятельно, но не оставляетъ ничего несдѣланнымъ. Оно все и ничего, мельчайшій атомъ и цѣлое. Оно единство міра и вслѣдствіе этого поддерживаетъ, укрѣпляетъ и питаетъ всѣ созданія.

Первая глава Тао-те-кинга гласитъ, что"безыменное есть начало земли и неба". Въ другомъ мѣстѣ мы узнаемъ тайну процессовъ, которые ведутъ къ этому созданію. Тао произвело одну велнѣую первопричину. Отъ одного произошли два: мужское и женское начала природы. Отъ двухъ произошли три, а отъ трехъ произошли уже всѣ вещи, начиная отъ неба и земли. О Небѣ Лао-Цзы трактуетъ въ томъ же духѣ, какъ Конфуцій, но гораздо сдержаннѣе. Оба учителя подъ этимъ названіемъ разумѣютъ и видимое небо и олицетворенное Небо. Конфуцій говоритъ, что мудрецъ равенъ Небу! Лао-Цзы говоритъ, что мудрецъ союзникъ Неба, что онъ — само Небо. По его словамъ, Небо даетъ землѣ законы такъ же точно, какъ оно само получаетъ законъ отъ Тао. Оно не имѣетъ привязанностей, а смотритъ на все существующее, какъ на траву, пригодную для жертвоприношеній, то-есть для временной цѣли. Оно въ равной степени чуждо эгоизма и пристрастія. Оно не стремится къ жизни, и поэтому долговѣчно. Оно велико и сострадательно, и всегда готово спасти людей. Какъ вещественное небо, оно поддерживаетъ свое существованіе «ясностью», которая обусловливается его единствомъ съ Тао.

О землѣ говорится приблизительно такъ же. Она ниже Неба и какъ личность и какъ часть вещественнаго міра, но соединена съ Небомъ въ своемъ существованіи и въ своихъ отношеніяхъ къ людямъ. Въ качествѣ вещественной земли ее охраняетъ отъ распаденія ея единство съ Тао.

Далѣе, изъ могучихъ нѣдръ Тао вышли всѣ существа, подтверждающія вѣчный законъ природы, именно, — постояннаго чередованія силы и слабости. Существованіе и несуществованіе взаимно порождаютъ другъ друга; такія же соотношенія бываютъ между труднымъ и легкимъ, длиннымъ и короткимъ, высокимъ и низкимъ, тихимъ и громкимъ, предыдущимъ и послѣдующимъ. Человѣкъ тоже при жизни гибокъ и нѣженъ а послѣ смерти неподвиженъ и твердъ. Такъ и все остальное. Когда кусты и деревья, которые постоянно были нѣжными и мягкими, засыхаютъ и твердѣютъ, то это признакъ ихъ увяданія. Когда.дерево дѣлается крѣпкимъ, то его срубаютъ. Итакъ, крѣпкое низвергаютъ, а слабое и нѣжное возвышаютъ. Тяжелое есть корень легкаго. Покой управляетъ движеніемъ.

Всѣ предметы существуютъ нѣкоторое время, а затѣмъ погибаютъ. Всѣ они вмѣстѣ были призваны къ существованію, и каждому изъ нихъ опредѣлено время роста и зрѣлости, но, достигнувъ высшей силы, онъ сразу старѣетъ и возвращается къ своему корню. «Это называется возвращеніемъ судьбы». Прочна только пустота, которая приноситъ большую пользу. Такъ, напримѣръ, пространство между небомъ и землею можно уподобить кузнечному мѣху, который хотя и пустъ, но никогда не спадается, и чѣмъ больше онъ въ ходу, тѣмъ больше раздувается. То же можно сказать про колесо телѣги, про глиняный сосудъ, про окна и двери. Вездѣ есть несуществующая или пустая часть, которая полезна. Спицы и ступица колеса, стѣнки глинянаго сосуда, дверныя и оконныя рамы нужны, но польза ихъ обусловливается пустою частью. «Можно сказать, что существованіе соотвѣтствуетъ прибыли, а несуществованіе — пользѣ». Чтобы ослабить предметъ, нужно сначала его укрѣпить; чтобы опрокинуть его, нужно его сначала поднять. То, что нужно отнять, нужно сначала дать.

Въ преимуществѣ существованія надъ несуществованіемъ заключается тотъ урокъ, который Лао-Цзы особенно хотѣлъ запечатлѣть въ человѣкѣ. Всѣ люди и во всѣ времена главнымъ образомъ заботились о своемъ тѣлѣ и пренебрегали развитіемъ личности, искали чувственныхъ наслажденій и забывали о важности души. Каковы же послѣдствія? Пять цвѣтовъ, которые такъ восхищаютъ нашъ взоръ, нерѣдко производятъ слѣпоту. Пять звуковъ, которые очаровываютъ нашъ слухъ, нерѣдко производятъ глухоту. Нёбо человѣка, которое сначала наслаждается пятью вкусами, вскорѣ теряетъ способность ихъ различать. Стремленіе къ наслажденію и честолюбію также обманчиво. Катаніе и охота сводятъ человѣка съ ума, а трудно достижимыя вещи навлекаютъ на него бѣду. «Поэтому мудрецъ дѣлаетъ для внутренней личности, а не для глазъ. Онъ отстраняетъ одно, чтобы взять другое». Онъ помнитъ, что покой управляетъ движеніемъ, и никогда не позволяетъ себѣ выйти изъ состоянія спокойствія и серіозности.

Таково ученіе, которое Лао-Цзы изложилъ въ Тао-те-кингѣ. Мы встрѣчаемъ много аналогій съ этимъ древнимъ вѣрованіемъ въ восточныхъ и западныхъ странахъ. Интересно, что созерцаніе однихъ и тѣхъ же предметовъ, имѣющихъ высшее значеніе для человѣка, породило одинаковые результаты у проницательныхъ грековъ, у хитроумныхъ индусовъ и у прозаичныхъ китайцевъ. О жизни Лао-Цзы такъ мало извѣстно, что мы не можемъ сказать, позаимствовалъ ли онъ свое ученіе изъ Индіи, или нѣтъ. Но какъ бы то ни было, а сходство между основами индусскаго мистицизма и таоизма поразительное. Когда мы узнаемъ, что индусскій мистицизмъ «требуетъ безкорыстной любви взамѣнъ корыстной религіи; что онъ реагируетъ противъ церемоніальныхъ предписаній и педантической литературы Ведъ; что онъ отождествляетъ въ своемъ пантеизмѣ субъекта съ объектомъ, поклонника съ предметомъ поклоненія; что онъ стремится къ сліянію съ безконечнымъ; что онъ считаетъ нужнымъ для этого полнѣйшее бездѣйствіе, самоуглубленіе и прекращеніе всякихъ силъ; что онъ имѣетъ свои миѳическія чудодѣйственныя объясненія, т. е. свою сверхъестественную область» (Vaughan), то мы, словно въ зеркалѣ, видимъ различныя фазы, которыя таоизмъ пережилъ съ того времени, какъ онъ впервые зародился въ умѣ Лао-Цзы, и вплоть до позднѣйшаго его суевѣрнаго развитія.

Лао-Цзы не раздѣлялъ многихъ заблужденій, которыя впослѣдствіи вкрались въ его систему. Онъ проповѣдывалъ не суевѣрное ученіе, а отвлеченную вѣру въ безконечную сущность. Хотя его ученіе и повело къ пантеистическому отождествленію творенія съ творцомъ, а въ нѣкоторыхъ его изреченіяхъ усмотрѣна была система чаръ и заклинаній, которая въ позднѣйшія времена уронила религію, но все же Тао-те-кингъ, безспорно, свидѣтельствуетъ, что его авторъ былъ чуждъ всѣхъ этихъ суевѣрій. Обоготвореніе человѣка прямо противорѣчитъ смиренію и самоуничиженію, которыя Лао Цзы проповѣдывалъ совершенно искренно, а магія его выродившихся послѣдователей идетъ въ разрѣзъ съ его ненавистью ко всякому обману. Онъ создалъ возвышенную чистую систему, въ нравственныхъ предписаніяхъ не только не уступалъ другимъ языческимъ философамъ, а даже значительно превзошелъ изъ всѣхъ, провозгласивъ одно изъ славнѣйшихъ христіанскихъ правилъ: «плати добромъ за зло».

ГЛАВА IV.

Лей-Цзы и Чуангъ-Цзы.

Судьба, неизмѣнно постигавшая всѣ религіозныя системы, выпала и на долю доктринъ Лао-Цзы. Ни одно чистѣйшее вѣроученіе, даже само христіанство, не могло удержаться въ первобытной чистотѣ. Послѣ смерти основателя религіи, который своимъ личнымъ вліяніемъ поддерживаетъ выработанные имъ принципы и къ которому обращаются за разрѣшеніемъ спорныхъ вопросовъ, остаются только преданія объ его дѣлахъ и рѣчахъ. Какъ быстро изученіе преданій порождаетъ расколъ и ереси, показываетъ исторія христіанства. Но въ средѣ таоистовъ, послѣдователей Лао-Цзы, преданія не играли такой роли. Лао-Цзы не совершилъ великихъ дѣяній; онъ избѣгалъ людныхъ центровъ. Жизнь его не была ознаменована чудесными событіями или подвигами силы и самоотверженія, а о смерти его ничего неизвѣстно. Онъ жилъ уединенно, предаваясь размышленію. То направленіе, которое его мысли приняли за много лѣтъ отшельничества, расходилось съ предвзятыми идеями и народнымъ духомъ. Къ тому же его взгляды встрѣтили серіознаго противника въ лицѣ Конфуція, который шествовалъ по странѣ, окруженный толпою учениковъ, вступалъ въ сношенія съ царями и князьями и проповѣдывалъ славу своей родины. и несравненное превосходство древнихъ государей Китая.

Гораздо большую притягательную силу должны были имѣть слова и дѣла Конфуція, которыя были пріятны народу, гордившемуся исторіей своей страны. Почва ужъ была приготовлена для воспріятія брошеннаго сѣмени, и когда потомъ появились всходы, то оказалась обильная жатва между богатыми и великими, могущественными и мудрыми. Таоизмъ же, какъ Адолламская пещера, служилъ убѣжищемъ, гдѣ скрывались всѣ, недовольные судьбою и отчаивавшіеся въ будущемъ своей родины. Конечно, такіе люди не могли быть хорошими хранителями ученія Лао-Цзы. Геніальный духъ и краткія мысли «стараго философа» превратились у нихъ въ насмѣшки и жалобы, а его философія существованія обращена была въ основу для равнодушнаго отношенія къ жизни и смерти.

Изъ древнихъ таоистскихъ писателей особенно выдавались Лей-Ю-Коу, больше извѣстный подъ именемъ Лей-Цзы, и Чуангъ-Чоу или, какъ его иначе называютъ Чуангъ-Цзы. Первый изъ нихъ родился въ V вѣкѣ до P. X. въ слѣдующемъ поколѣніи за Конфуціемъ и Лао-Цзы. Въ его сочиненіяхъ уже сказалось направленіе, которое стало принимать ученіе Лао-Цзы. Вѣра въ тождество существованія и несуществованія и ихъ постоянную смѣну, наблюдаемую въ природѣ, въ глазахъ Лей-Цзы приняла окраску древней доктрины: «будемъ ѣсть и пить, такъ какъ завтра мы умремъ». «Зачѣмъ безпокоиться о житейскихъ дѣлахъ? — спрашиваетъ онъ. — Не близка ли всегда смерть, которая есть только возвращеніе отъ существованія къ несуществованію? Тѣло меѣ не принадлежитъ. Я лишь его временный обитатель и покину его, возвращаясь въ матери безднѣ. Зачѣмъ же мнѣ предаваться политикѣ или разнымъ заботамъ, которыми иные люди такъ любятъ себя мучить? Лучше я воспользуюсь благами, полученными отъ боговъ, и буду сегодня наслаждаться, предоставивъ завтрашнему дню самому о себѣ заботиться».

Въ томъ же смыслѣ онъ ведетъ разсказъ о свиданіи между Конфуціемъ и однимъ изъ послѣдователей Лао-Цзы. Этотъ человѣкъ, по имени Ингъ, котораго Конфуцій встрѣтилъ въ полѣ, недалеко отъ города Чинга, развлекался въ своемъ уединеніи пѣніемъ подъ гитару. «Отчего вы такъ веселы?» спросилъ Конфуцій. — «О, мнѣ есть чему порадоваться! — отвѣчалъ Ингъ. — Изъ всѣхъ созданій Пеба развѣ люди не самыя почетныя? Я человѣкъ — вотъ одна причина для радости. Развѣ мужчины не благородны, а женщины не презрѣнны? Я мужчина — вотъ другая причина для радости. Затѣмъ, развѣ нѣтъ людей, которые отъ роду не видѣли солнечнаго и луннаго свѣта и за всю жизнь не выходили изъ пеленокъ? Я хожу по землѣ девяносто лѣтъ — вотъ третья причина для радости. Бѣдность — обычная спутница ученыхъ, а смерть похищаетъ всѣхъ: зачѣмъ же мнѣ печалиться, что я живу, какъ другіе, и умру, какъ всѣ?» — «Да, — сказалъ Конфуцій, — вы, дѣйствительно, мудры».

Сновидѣніе есть обычный пріемъ, къ которому Лей-Цэы прибѣгаетъ, чтобы нарисовать идеальное положеніе общества. Такъ, онъ разсказываетъ, что императоръ Хуангъ-ти, послѣ продолжительнаго поста, которому онъ подвергся, чтобы подавить въ себѣ сладострастныя стремленія, заснулъ, и ему пригрезилось, что онъ безъ труда перенесся въ далекую страну, гдѣ не было правителей, такъ какъ люди сами управляли собою, гдѣ не было страстей, такъ какъ люди контролировали свои желанія. Жизнь не возбуждала въ нихъ удовольствія, а смерть — ужаса, поэтому ихъ не достигала неожиданная судьба. Они не знали родственныхъ или другихъ отношеній и были чужды любви и ненависти. Мятежъ и угодливость были имъ незнакомы, поэтому они не терпѣли обидъ. Они ничего не любили, ничѣмъ не интересовались, ничего не почитали и ничего не боялись. Они ходили по водѣ и не тонули, бросались въ огонь и не горѣли; раны и удары не причиняли имъ поврежденій. Они подымались по воздуху и шли, словно по землѣ. Они спали въ пространствѣ, какъ на своихъ постеляхъ, а облака и туманы не мѣшали имъ. Они внимали грому, и онъ не оглушалъ ихъ. Они видѣли красоту и безобразіе, и сердца ихъ не волновались. Горы и долины не составляли для нихъ препятствій, такъ какъ они шли по пути боговъ. Тутъ царь проснулся.

Въ этой аллегоріи мы уже видимъ зачатки грубыхъ суевѣрій, которымъ вскорѣ суждено было свести чистую фантазію Лао-Цзы на степень шаманства. Ученіе Лао-Цзы о возможномъ сліяніи созданія съ Создателемъ, породило пантеистическое вѣрованіе, что люди даже въ нынѣшней жизни могутъ сдѣлаться богами и, подобно богамъ, стоять выше законовъ природы. Объ этомъ Лей-Цзы разспрашивалъ того сторожа прохода, которому Лао-Цэы вручилъ Тао-те-кингъ. Инъ-Хи сначала не хотѣлъ отвѣчать, но подъ конецъ согласился съ тѣмъ, что люди могутъ ходить по воздуху и безъ риска броситься въ огонь. Однако, онъ добавилъ: «Это приходитъ только тогда, когда духъ совершенно чистъ, и искусственнымъ путемъ этого нельзя пріобрѣсти».

Но Лей-Цзы держался другого мнѣнія. Онъ выдавалъ за фактъ чудесныя сказанія о Мухъ-Вангѣ, который съ помощью одного западнаго чародѣя посѣтилъ волшебную страну и познакомился съ божествомъ, извѣстнымъ подъ именемъ Си-Вангъ-Му, или Западной Царственной Матери. Дальше Лей-Цзы увѣрялъ, что нѣкто Лао-Чингъ-Цзы научился отъ самого Инъ-Хи искусству созиданія и заклинанія. Такъ, послѣ трехмѣсячнаго глубокаго размышленія, онъ могъ измѣнить времена года, произвести громъ зимою и ледъ лѣтомъ; заставить летать тѣ существа, которыя ходили по землѣ, и лишить птицъ употребленія крыльевъ.

Понятно, что человѣку, поддерживавшему такія воззрѣнія, непріятно было воспоминаніе о Конфуціи, который рѣшительно возставалъ противъ суевѣрныхъ заблужденій, и онъ постоянно старался высмѣивать мудреца и доказывать превосходство необразованности надъ его такъ называемой мудростью. «Однажды, — говоритъ онъ, — путешествуя на востокѣ, Конфуцій встрѣтилъ двухъ мальчиковъ, которые горячо спорили. Онъ спросилъ, о чемъ они пререкаются, и одинъ изъ мальчиковъ отвѣчалъ:, я говорю, что солнце при восходѣ ближе къ намъ, чѣмъ когда оно стоитъ надъ головою, и говорю это на томъ основаніи, что при восходѣ оно величиною съ верхъ телѣги, а въ полдень оно не больше деревянной миски». Другой же сказалъ: «При восходѣ лучи солнца холодны и нечувствительны, а въ полдень они горячи. Поэтому я увѣряю, что солнце въ полдень ближе къ намъ, чѣмъ утромъ». Конфуцій былъ смущенъ такимъ затрудненіемъ и не могъ дать рѣшительнаго отвѣта. «Гдѣ же ваша великая мудрость?» смѣясь крикнули мальчики вслѣдъ удалявшемуся философу".

Въ вопросѣ о происхожденіи и свойствахъ міра Лей-Цзы совершенно уклонился отъ Лао-Цзы и провозгласилъ теорію мірозданія до того непонятную, что мы здѣсь приводимъ только его буквальныя слова. Онъ училъ, что вначалѣ существовали: Тай-И, или Великая Перемѣна; Тай-Чу, или Великое Начало; Тай-Чи, или Великое Первое; и Тай-Су, или Великое Чистое. Въ Великой Перемѣнѣ не было духа. Великое Начало было источникомъ духа. Великое Первое было началомъ формы, а Великое Чистое — началомъ сущности. Не было раздѣленія между духомъ, формою и сущностью, и все представляло хаосъ. Хаосъ былъ невидимъ, неслышимъ и неощутимъ и потому былъ названъ И, то-есть Перемѣна. Послѣдняя была безформенна и пуста. Она подверглась превращенію и сдѣлалась Единицей. Единица измѣнилась и превратилась въ Семь. Семь послѣ измѣненія превратилось въ Девять, а такъ какъ перемѣны были исчерпаны, то Девять опять превратилось въ Единицу. Единица была началомъ формы. Все чистое и; легкое поднялось и сдѣлалось небомъ, а все нечистое и тяжелое осѣло и сдѣлалось землею. Нельзя относиться серіозно къ этимъ страннымъ бреднямъ, но то обстоятельство, что Лей-Цзы серіозно излагалъ ихъ, наводитъ на мысль, что онъ самъ вѣрилъ въ чудеса и колдовство, о которыхъ онъ говоритъ въ своихъ произведеніяхъ, и, встрѣчая, напримѣръ, такія увѣренія, что пустельга иногда превращается въ фазана, ласточки въ лягушекъ, а полевыя мыши въ перепелокъ, мы ужъ не сочтемъ ихъ непослѣдовательными.

Къ несчастью, вліяніе сочиненій Лей-Цзы на его соотечественниковъ не встрѣчаетъ противодѣйствія, вслѣдствіе незнакомства китайцевъ съ основными элементами естественныхъ наукъ, которые для этого нужны. Итакъ нельзя считать его незначительнымъ писателемъ. Онъ настойчиво проводитъ свой взглядъ на значеніе человѣка въ мірѣ. Къ этому -то пункту его послѣдователи пристегнули свою вѣру, и отсюда ведетъ начало ихъ нынѣшнее потворство чувственнымъ удовольствіямъ и отрицаніе нравственныхъ преградъ, какъ чего-то безумнаго, Эта фаза ученія Лей-Цзы лучше всего иллюстрируется разсказанной имъ самимъ исторіей о Цзы-Чанѣ, министрѣ княжества Ч’ингъ. Благодаря трехлѣтнему хорошему управленію, онъ довелъ это княжество до процвѣтанія и благосостоянія, но этотъ успѣхъ омрачался мыслью, что его за брата, Кунгъ-Сунъ-Чао и Кунгъ-Сунъ-Мухъ, вели самую безшабашную жизнь. Такъ какъ Конфуцій положилъ за правило, что передъ тѣмъ, какъ управлять государствомъ, человѣкъ долженъ заучиться управлять собственною семьей, то Цзы-Чанъ считалъ несогласнымъ съ Тао, чтобы его братья продолжали нарушать благопристойность, Посовѣтовавшись съ однимъ изъ. друзой, онъ самъ отправился къ своимъ порочнымъ братьямъ и обратился къ зимъ со слѣдующими словами: «Человѣка облагораживаетъ и возвышаетъ надъ животными знаніе и предусмотрительность. Добродѣтели, вытекающія изъ знанія и предусмотрительности, это — благопристойность и прямота. Усовершенствованіе этихъ качествъ создаетъ извѣстность и положеніе, но тотъ, кто потакаетъ страстямъ и настораживаетъ уши къ чувственнымъ наслажденіямъ, губитъ свою жизнь. Слушайте меня: если завтра утромъ вы раскаетесь въ своемъ поведеніи, то къ вечеру вы будете на службѣ» (буквально «вкушать выгоды»).

На это виновные отвѣчали: «Все это мы давно знаемъ и сознательно сдѣлали выборъ. Вы думаете, мы васъ ждали, чтобы услышать это? Земная жизнь достается съ трудомъ, но смерть приходитъ легко,. Кто жъ хочетъ проводить жизнь, которая такъ трудно достается, въ томъ, чтобы присматриваться къ смерти, которая такъ легко приходитъ? Вызывать благопристойность и прямоту, чтобы хвастаться предъ людьми, и скрывать наши стремленія и влеченія, чтобы пріобрѣсть извѣстность, это — для насъ хуже смерти. Мы хотимъ пользоваться наслажденіями жизни и испить до дна чашу мимолетныхъ удовольствій. Мы жалѣемъ только о томъ, что не можемъ пользоваться чувственными удовольствіями въ такой мѣрѣ, какъ этого желали бы, и что силы измѣняютъ намъ, когда наши страсти еще не удовлетворены. Намъ некогда горевать о томъ, что наше имя обезславлено или жизнь въ опасности. Если вы, гордясь тѣмъ, что способны управлять народомъ думаете своею проповѣдью потревожить нашу совѣсть и обѣщаніями славы иди выгоды увлечь наше воображеніе, то вы играете презрѣнную и жалкую роль. Мы вамъ покажемъ разницу между вашей философіей и нашей. Вы стремитесь къ внѣшнему управленію, и такъ какъ ваши средства не всегда достигаютъ цѣли, то вы навлекаете бѣдствія на своихъ соотечественниковъ. Мы же находимъ удовольствіе во внутреннемъ управленіи, рѣдко даемъ поводъ къ смутамъ, и наша природа упивается наслажденіемъ. Правда, ваша система управленія можетъ нѣкоторое время примѣняться въ царствѣ, но она не согласуется съ народнымъ мнѣніемъ. Наше же Внутреннее управленіе выполнимо во всей имперіи, и тогда Тао правителей и министровъ можетъ предаться покою. Мы давно хотѣли подѣлиться этой системой съ вами, а вы рѣшаетесь поучать насъ своимъ взглядамъ». Цзы-Чанъ былъ пораженъ и не могъ отвѣтить ни слова. Черезъ день-другой онъ разсказалъ о происшедшемъ Тангъ-Сею. «Вы жили съ истинными людьми, — замѣтилъ его совѣтникъ, — и не знали этого. Кто можетъ назвать васъ мудрымъ? Что касается до порядка въ княжествѣ Ч’ингъ, то это простая случайность, нисколько не зависящая отъ вашихъ заслугъ».

Такова философія Лей-Цзы. Насколько она отличается отъ ученія Лао-Цзы, видно изъ сравненія этой главы съ предшествующими. Но, къ счастью, хотя ученые высоко ставятъ Лей-Цзы, однако, не раздѣляютъ его взглядовъ. При своей удивительной способности усвоивать изъ литературы и науки только то, что совпадаетъ съ ихъ собственными взглядами, китайцы приняли только тѣ мнѣнія Лей-Цзы, которыя не противорѣчили ученію Конфуція. Остальное же они считаютъ за пустыя бредни.

Чуангъ-Цзы.

Замѣчаніе знаменитаго комментатора Чу-Хи, что ученики Лао-Цзы съ теченіемъ времени все дальше и дальше уклонялись отъ его ученія, не вполнѣ примѣнимо, къ Лей-Цзы й Чуйнгь-Цзы. Въ предыдущей главѣ указано было, какъ ложно Лей-Цзы понималъ таоизмъ. Чуангъ-Цзы хотя и не былъ правовѣрнымъ, а больше придерживался доктринъ ихъ общаго учителя. Китайскіе ученые признаютъ его сравнительное единомысліе съ Лао-Цзы и нерѣдко издаютъ большое его сочиненіе Нанъ-хва-кингъ вмѣстѣ съ Тао-те-кингомъ. Излюбленною темой его была суета мірская, а нападки его были направлены, преимущественно, противъ конфуціанцевъ. Хлопотливому политику, который кичится своимъ управленіемъ имперіей, онъ даетъ понять, что безъ его вмѣшательства государственныя дѣла шли бы гораздо лучше, а человѣку, который хочетъ достигнуть извѣстности, онъ говорилъ, что извѣстность только «гость дѣйствительности». «Птица-портной устраиваетъ гнѣздо въ лѣсной чащѣ, но на одномъ лишь сучкѣ; полевая мышь пьетъ изъ рѣки, но только пока утолитъ жажду». Вотъ такимъ примѣрамъ люди должны слѣдовать, а не подражать политическимъ пуристамъ или честолюбивымъ охотникамъ до церемоній. Если бы предоставить міръ самому себѣ, то народъ носилъ бы одежду, вытканную собственными руками, и ѣлъ бы то, что растетъ въ полѣ. На горахъ не было бы проложено дорогъ и на водахъ не плавали бы корабли. Всѣ созданія наслаждались бы жизнью. Дикія животныя ходили бы стадами, деревья и кустарники цвѣли бы, а въ ихъ чащѣ жили бы птицы и звѣри. Люди переживали бы золотой вѣкъ. Познаніе не отдѣляло бы ихъ отъ добродѣтели, а желанія не оскверняли бы ихъ чистоты. Каково же нынѣшнее положеніе вещей? Мудрецы бьются, чтобы сдѣлаться милосердными, рвутъ и мечутъ, чтобы сдѣлаться прямодушными, и народъ опасается ихъ. Они употребляютъ неистовыя усилія, чтобы выдвинуть музыку, кланяются и кривляются, стараясь поддержать благопристойность, и имперія начинаетъ распадаться. Чтобы приготовить церемоніальныя чаши, нужно погубить дѣвственный лѣсъ. Чтобы сдѣлать скипетръ, нужно отколоть и отточить бѣлый нефритъ. Если бы Тао и добродѣтель не были испорчены, то откуда взялись бы милосердіе и прямота? Если бы не отступать отъ естественныхъ склонностей, то къ чему понадобились бы церемоніи и музыка? Если бы пять цвѣтовъ не были слиты, то откуда взялись бы различные оттѣнки? Если бы пять звуковъ не давали разногласія, то кто повторилъ бы шесть нотъ? Уничтоженіе лѣса для производства утвари есть вина мастерового, а уничтоженіе Тао и добродѣтели для утвержденія милосердія и прямоты есть вина мудреца.

Такимъ образомъ, Чуангь-Цзы выступилъ противъ Конфуція и своего современника Менція. По его мнѣнію, эти люди были представителями безпорядка въ дѣлахъ. Если мудрецы проповѣдуютъ милосердіе, то это несомнѣнный признакъ наступающаго зла. Если они говорятъ о честности, то, очевидно, назрѣваютъ грабежи. Сами они, поучая, что люди должны зависѣть отъ внѣшнихъ условій, и заключая въ неестественныя рамки дѣтоподобную природу человѣка, виновны наравнѣ съ величайшими преступниками. Заурядные люди всю жизнь стремятся къ прибыли, ученые — къ извѣстности, а мудрецы — къ управленію имперіей. Но хотя цѣли этихъ людей различны и носятъ другія имена, но всѣ онѣ сходны въ томъ, что насилуютъ свою природу. Пихъ-И умеръ за свое доброе имя у подножія горы Шоу-янга, а разбойникъ Чихъ умеръ отъ жадности на вершинѣ Тунгъ-линга. Хотя они пожертвовали жизнью по различнымъ причинамъ, но оба встрѣтили смерть и оскорбили свою природу. Кто скажетъ, что правъ Пихъ-И, или неправъ разбойникъ Чихъ? Весь міръ жаденъ. Одни гонятся за милосердіемъ и прямотою и называются «высшими людьми*; другіе ищутъ богатства и называются „простыми людьми“. Но всѣ чего-нибудь да добиваются съ жадностью.

Отъ сомнѣнія въ существованіи дѣйствительной разницы между побужденіями людей недалеко до сомнѣнія въ дѣйствительности людскихъ мыслей и чувствъ, а слѣдовательно и личнаго существованіи. Чуангъ-Цзы былъ заодно съ законами Ману и считалъ бодрствованіе обманчивою дѣйствительностью, призрачною жизнью. Однажды ему снилось, что онъ превратился въ бабочку и порхалъ съ цвѣтка на цвѣтокъ, совершенно забывая о своемъ существованіи въ лицѣ Чуангъ-Цзы; но внезапно онъ проснулся и почувствовалъ себя прежнимъ человѣкомъ. Тогда ему пришла слѣдующая мысль: „Былъ ли я бабочкой во снѣ, или наяву? или же я теперь бабочка, которая снится Чуангъ-Цзы?“

Но, несмотря на недѣйствительность существованія, нужно заботиться о жизни. Не такъ заботиться, какъ простые люди, которые хотятъ прожить нѣсколько лишнихъ лѣтъ; не такъ, какъ богатые и великіе, которые окружаютъ себя роскошью, чтобы холить свое тѣло, и — наслажденіями, чтобы удовлетворять своей чувственности: они забываютъ, что это лишь сѣкиры, которыя вскорѣ срубятъ дерево жизни, тщетно ими поддерживаемое. Нѣтъ, надо сохранять жизнь, какъ истинные таоисты, которые ищутъ чего-то внѣ тѣла и поэтому сберегаютъ тѣло.

„Какъ мнѣ продолжить жизнь?“ — спросилъ императоръ Хуанъ-Ти знаменитаго Куангъ-Чингъ-Цзы.» Соблюдайте чистоту и покой, — отвѣчалъ отшельникъ, — а больше всего избѣгайте сладострастія. Пусть ни одна женщина не попадается вамъ на глаза, и мысль о ней не потревожитъ вашего ума. Это самое опасное изъ всѣхъ искушеній, которымъ подверженъ человѣкъ. Слѣдуя этимъ правиламъ, я дожилъ до своихъ преклонныхъ лѣтъ".

Забота о жизни, по мнѣнію Чуангъ-Цзы, вполнѣ совмѣстима съ равнодушіемъ къ смерти. Самъ онъ чрезвычайно спокойно встрѣтилъ кончину и просилъ родныхъ не горевать о томъ, что неизбѣжно. Относительно своихъ похоронъ онъ распорядился такъ: «Я хочу, чтобы небо и земля были моими гробницами, чтобы солнце и луна отмѣчали мѣсто моего упокоенія и всѣ созданія оплакивали бы меня на похоронахъ». На возраженія родныхъ, что птицы небесныя расклюютъ его тѣло, онъ отвѣтилъ: «Что жъ такого? Птицы небесныя — наверху, а внизу черви и муравьи; если вы ограбите однихъ, чтобы накормить другихъ, го какая же тутъ несправедливость?»

ГЛАВА V.

Позднѣйшій таоизмъ.

Китайцы отъ природы не склонны къ философскому мышленію, поэтому таоисты отвергли самыя глубокія разсужденія ЛаоЦзы съ такимъ же непринужденіемъ и равнодушіемъ, какъ конфуціанцы исключили самые непонятные пункты изъ системы своего учителя. Нѣсколькихъ лѣтъ достаточно было, чтобы отодвинуть на задній планъ отвлеченныя размышленія стараго философа, и на остаткахъ его ученія построить систему, которая была бы примѣнима къ практической жизни. Неизвѣстно, какъ зародилась эта новая школа и кт’о былъ ея апостоломъ, но тотъ фактъ, что Чи-Хуангъ-ти, распорядившись сжечь всѣ существовавшія книги, сдѣлалъ исключеніе для таоистскихъ сочиненій, свидѣтельствуетъ, что въ третьемъ вѣкѣ до P. X. ея приверженцы, невидимому, составляли большое и могущественное общество.

Надо думать, что въ самомъ началѣ послѣдователи Тао отвергли не удовлетворявшую ихъ доктрину Лао-Цзы о самоуничиженіи, и старались замѣнить ее способомъ достигнуть вѣчной жизни. Возможно, что легенда о смерти самого Лао-Цзы породила такое стремленіе, или же, наоборотъ, это стремленіе породило легенду о торжествѣ Лао-Цзы надъ смертью. Какъ бы то ни было, но во времена Чи-Хуангъ-ти очень распространена была вѣра въ чары, которыя могутъ доставить вѣчную жизнь. Самъ Чи-Хуангъ-ти раздѣлялъ эти суевѣрныя воззрѣнія. Его убѣдили, что въ Восточномъ морѣ существуютъ Золотые Благословенные острова, гдѣ живутъ геніи, которые занимаются только тѣмъ, что раздаютъ всѣмъ посѣтителямъ ихъ гостепріимныхъ береговъ напитокъ безсмертія, составленный изъ растущихъ у нихъ въ изобиліи душистыхъ травъ. Онъ такъ искренно вѣрилъ этому, что снарядилъ морскую экспедицію на поиски желанныхъ острововъ, поставивъ въ ея главѣ знатока магіи, по имени Сю-Шя. Основываясь на полученномъ откровеніи, что экспедиція встрѣтитъ лучшій пріемъ на Золотыхъ островахъ, если ее будутъ сопровождать юноши и дѣвушки, Сю-Ши убѣдилъ императора послать съ нимъ нѣсколько тысячъ дѣвицъ и молодыхъ людей. По возвращеніи путешественники донесли, что они проплыли мимо острововъ, но попутный вѣтеръ отогналъ ихъ назадъ.

Не смущаясь этимъ, императоръ послалъ вторую экспедицію, чтобы привезти ему жизненнаго элексира. Ее также постигла неудача, но, говорятъ, частнымъ лицамъ посчастливилось больше, чѣмъ императору. Прибрежные жители Д’и и Іеня, т. е. нынѣшнихъ провинцій Шантунга и Чили, не разъ принимали у себя путешественниковъ, которые побывали на островахъ и сообщили своимъ соотечественникамъ вывѣданныя ими тайны. Такъ, они! научились плавить металлы и совершать надъ собой превращенія посредствомъ заклинаній. Никакія неудачи не открыли императору глазъ на обманъ, которому онъ подвергался. Онъ тратилъ несмѣтныя суммы на безполезныя похожденія подъ руководствомъ Сю-Ши или другихъ знатоковъ магіи. Стоило только объявить ему пророческое предсказаніе, что его династія будетъ свергнута Гу (гуннами), чтобы онъ выслалъ трехсоттысячную армію противъ этихъ сѣверныхъ враговъ. Походъ окончился удачно, и императоръ остался въ убѣжденіи, что онъ опровергъ пророчество, но таоисты считаютъ, что оно сбылось съ прекращеніемъ династіи при его преемникѣ Гу-Гай.

Въ царствованіе Чи-Хуангъ-ти выдающіеся знатоки магіи стали именоваться чинъ-джинъ, или истинными людьми. Они приписывали себѣ власть надъ силами природы. Они бросались въ огонь и не сгорали, бросались въ воду и не тонули. По желанію они могли поднимать бурю и знали тайны философскаго камня. Они вели сношенія съ безсмертными обитателями благословенныхъ острововъ, которые открывали имъ будущее и посвящали ихъ въ тайны Тао. Но каждый изъ нихъ рано или поздно долженъ былъ умереть, а такъ какъ признаніе смерти противорѣчило бы всей ихъ жизни, то съ исчезновеніемъ каждаго распространяли слухъ, что онъ взятъ въ невѣдомый рай.

Таоисты не желаютъ признать, что ихъ религія ведетъ начало лишь со времени Лао-Цзы, и приписываютъ ея основаніе третьему изъ пяти миѳическихъ царей, Хуангъ-ти, который взошелъ, будто бы, на престолъ въ 2697 году до P. X. и не умеръ, а взятъ былъ съ земли на спинѣ дракона. Къ несчастью, однако, извѣстно было о существованіи могилы Хуангъ-ти, и на это противорѣчіе обратилъ вниманіе таоистовъ императоръ By изъ Ханьской династіи (140—86 до P. X.), который, повидимому, подобно Чи-Хуангъ-Тя, принялъ новую секту подъ свое покровительство. На это жрецы отвѣтили, что тогдашніе придворные не хотѣли разглашать о вознесеніи императора, а торжественно похоронили одежду своего обоготвореннаго учителя, и если бы, открыть гробъ, то можно было бы въ этомъ убѣдиться.

By принялъ это объясненіе и самъ постепенно подпалъ подъ власть жрецовъ. Сначала онъ удостовѣрялся въ ихъ объясненіяхъ; но потомъ разсудокъ его настолько извратился, что онъ сталъ всему вѣрить. Подобно Чи-Хуангъ-ти, онъ снарядилъ нѣсколько экспедицій на поиски Счастливыхъ острововъ, увѣнчавшихся не большимъ успѣхомъ, чѣмъ при его предшественникѣ. Самъ онъ посѣтилъ восточную гору Пунгъ, гдѣ ему показали слѣдъ гиганта-генія, который наканунѣ явился придворнымъ чародѣямъ подъ видомъ старика съ собакой на привязи. Это было еще до того, какъ онъ сталъ вѣрить слѣпо, и онъ позволилъ себѣ усомниться въ подлинности слѣда. Чародѣи, однако, настаивали на своемъ, и, судя по тому, какое вліяніе на него они пріобрѣли впослѣдствіи, они успѣшно обманывали его.

Въ эту эпоху уже исчезли всякіе слѣды таоизма Лао-Цзы, и вниманіе его воображаемыхъ послѣдователей направилось къ добыванію жизненнаго элексира и философскаго камня. Человѣкъ всегда считалъ величайшими для себя несчастіями бѣдность и смерть. Вездѣ въ отдаленныя и темныя времена исторіи, колдуны и алхимики приписывали себѣ искусство врачеванія этихъ язвъ человѣчества. Подобно китайскимъ таоистамъ, европейскіе средневѣковые алхимики искали зачатковъ своего искусства въ глубокой древности. По ихъ вѣрованіямъ, Ною былъ извѣстенъ жизненный элексиръ; нѣкоторые дошли даже до того, что производили первый слогъ въ словѣ химія и второй словѣ алхимія отъ имени его сына Хама, котораго они считали знатокомъ этого искусства. Моисей, по словамъ этихъ писателей, также хорошо былъ знакомъ съ алхиміей, такъ какъ онъ могъ то растворять золото въ водѣ, то заставлять его всплывать на поверхность. Въ Римѣ и Константинополѣ мнимые дѣлатели золота и серебра бойко торговали въ теченіе двухъ первыхъ вѣковъ христіанской эры, а еще столѣтіемъ позднѣе Каліостро и его жена заработали груды золота, продавая въ Брюсселѣ жизненный элексиръ.

Увлеченіе китайцевъ магіей при династіяхъ Динъ и Западной Ханьской было, повидимому, такъ же сильно, какъ южно-океанская манія у нашихъ предковъ. Весь народъ, начиная отъ императора, искалъ избавленія отъ болѣзни и бѣдности. Всѣ дѣла были запущены, поля заброшены, рынки опустѣли, и только таоистскіе жрецы, наживались на счетъ легковѣрія и безумія своихъ соотечественниковъ.

Къ числу самыхъ легковѣрныхъ принадлежалъ императоръ Бу, который не жалѣлъ денегъ на всѣ затѣи таоистовъ. Стоило только сказать ему, что Хуангъ-ти построилъ такіе-то и такіе-то храмы въ честь геніевъ, и онъ тотчасъ же приказывалъ соорудить точно такіе же. Его, напримѣръ, убѣдили построить дворецъ, который служилъ бы сторожевою башней для геніевъ. Въ этотъ дворецъ вело безчисленное множество дверей; онъ былъ окруженъ садами, гдѣ въ прудахъ плавали рыбы и гады, вывезенные, будто бы, со Счастливыхъ острововъ, а въ большихъ каменныхъ птичникахъ содержались птицы всѣхъ породъ и величинъ. Императоръ Ву посвятилъ культу геніевъ гору Тай и воздвигъ жертвенный холмъ у ея подножія. На освященіи этихъ мѣстъ императоръ присутствовалъ самолично, а ночью, послѣ церемоніи, яркій сверхъестественный свѣтъ озарилъ холмъ, который, такимъ образомъ, сдѣлался священнымъ.

Такое чрезмѣрное усердіе не могло продолжаться долго. Многочисленныя предсказанія и льстивыя обѣщанія таоистскихъ жрецовъ не оправдывались, и даже самые суевѣрные люди съ теченіемъ времени перестали имъ довѣрять. Смерть сплошь да рядомъ полагала предѣлъ долгоденствію, которое жрецы обѣщали въ награду, и люди сплошь да рядомъ убѣждались, что пресловутое производство золота лишь обманъ; поэтому немудрено, что они стали тяготиться такою системой надувательства.

Въ эту эпоху таоизмъ уже не представлялъ религіи и не оказывалъ вліянія на поведеніе вѣрующихъ. При дворѣ императора By царила величайшая безнравственность, и таоистскіе писатели безъ стѣсненія разсказываютъ о легендарномъ романѣ императора и прекрасной посѣтительницѣ Си-Вангъ-Му. Жрецы только эксплуатировали общую жажду наживы и долголѣтія, и, кто приписывалъ себѣ большее могущество, тотъ получалъ большіе барыши. «Я умѣю, — говорилъ Ли-Шао-Кюнъ императору, — затвердить снѣгъ и превратить его въ бѣлое серебро. Я умѣю превратить киноварь въ желтое золото. Я могу управлять дракономъ и летать на край земли. Я могу сѣсть верхомъ на сѣдого журавля и подняться надъ девятью небесами». За эти мнимыя способности онъ сдѣлался избраннымъ совѣтникомъ императора и удостоился высшихъ почестей.

Смерть императора By (въ 87 г. до P. X.) была невознаградимою потерей для таоистскихъ жрецовъ. Никто изъ государей не бралъ ихъ подъ свое покровительство и не оказывалъ имъ существенной поддержки. Даже перемѣна династіи не была для нихъ благопріятною. Прошли ихъ золотые дни, и вѣра въ ихъ бредни смѣнилась возрожденіемъ этики Конфуція и мистицизма Лао-Цзы. Въ царствованіе императора Хуана (147—168 г. послѣ P. X.) на систему Лао-Цзы было обращено большое вниманіе; съ того же времени начались императорскія жертвоприношенія въ храмѣ, посвященномъ старому философу въ Ку-Хинѣ, на его предполагаемой родинѣ. Въ принятіи народомъ ученія Лао-Цзы уже сказывалось вліяніе буддизма. Пощада жизни была причислена къ основнымъ доктринамъ философа. Появились также легенды о дальнѣйшей судьбѣ Лао-Цзы послѣ его отъѣзда изъ Хан-Кусскаго прохода, до того сходныя съ жизнеописаніемъ Будды, что нельзя усомниться, изъ какого источника онѣ произошли. Перейдя въ глухую страну, за границей Китая, Лао-Цзы провелъ трое сутокъ подъ тутовымъ деревомъ, гдѣ его искушалъ лукавый. Прекрасныя женщины манили его въ свои объятія, и онъ,'почти словами Будды, отклонилъ ихъ предложенія. «Онѣ лишь кожаные мѣшки, наполненные кровью. Если отводишь отъ нихъ взоръ и не имѣешь ничего имъ сказать, тогда только можешь усовершенствовать Тао. Въ нынѣшній вѣкъ чувственныя дѣвушки и легкомысленныя женщины считаются земными совершенствами. Роскошь и дорогія вина испортили вкусъ имперіи».

Затѣмъ, въ теченіе нѣсколькихъ вѣковъ, таоизмъ былъ въ загонѣ. Въ царствованіе Тай-Кипа (569—583 г. послѣ P. X.) изданъ былъ указъ, уничтожавшій всякія религіозныя братства буддійскихъ жрецовъ и монахинь и таоистскихъ ученыхъ и запрещавшій проповѣдь всякаго ученія, которое не содержится въ Конфуціанскихъ классикахъ. Послѣ смерти этого монарха для еретиковъ настали лучшія времена; при сѣверной династіи Ней и таоизмъ, и буддизмъ отчасти пользовались императорскимъ покровительствомъ. При императорѣ Тай-Ву-ти (424—452) былъ возвратъ къ суевѣрной погонѣ за жизненнымъ элексиромъ и философскимъ камнемъ, и таоистскій ученый Као-Кинъ-Чи сдѣлался совѣтникомъ императора. Императоръ призналъ, что, благодаря его совѣтамъ, на имперію сошелъ миръ, и, по его настоянію, открыто перешелъ въ таоизмъ, а во время торжественнаго жертвоприношенія, получилъ чудодѣйственный талисманъ въ знакъ своей приверженности доктринамъ Лао-Цзы.

Въ силу строгихъ правилъ нелегко было получить такой талисманъ. Кандидатъ милосердіемъ, любовью, покоемъ и самоисправленіемъ долженъ былъ сначала заслужить долгоденствіе, а затѣмъ, сдѣлавшись геніемъ, онъ уже могъ достигнуть сліянія съ Тао. Каждому, кто такимъ образомъ совершенствовалъ себя, давался талисманъ въ видѣ бѣлой книги, въ которой были записаны пять тысячъ іероглифовъ (по числу іероглифовъ Тао-те-кинга), состоявшихъ изъ именъ небесныхъ чиновъ и непонятныхъ для мірянъ заклинаній отъ демоновъ. Передъ полученіемъ талисмана кандидатъ подвергался посту. Въ день самой церемоніи онъ приносилъ жрецу подарокъ и золотое кольцо; жрецъ принималъ подарокъ, а кольцо перерѣзалъ пополамъ и возвращалъ ему одну половину, а другую оставлялъ у себя въ залогъ произнесеннаго обѣта. Вмѣстѣ съ талисманомъ иногда давалась печать съ изображеніемъ солнца, луны и звѣздъ, которая помогала владѣльцу излѣчивать болѣзни, безъ пораненія наступать на ножи и безъ ожоговъ проходить черезъ огонь.

Эти талисманы цѣлое столѣтіе были въ ходу у таоистовъ. Подобно другимъ суевѣрнымъ наслоеніямъ таоизма и это приписывалось Лао-Цзы. Тутъ еще разъ сказалось, какъ мало китайцы понимали ученіе «стараго философа». Въ подтвержденіе этого приведемъ отрывокъ изъ сочиненія Ко-Хунга, одного изъ знаменитѣйшихъ таоистскихъ ученыхъ четвертаго вѣка, гдѣ говорится о цѣли вышеупомянутыхъ талисмановъ. "Всѣ горы, — говорилъ онъ, — населены злыми духами, болѣе или менѣе могущественными, смотря по величинѣ горы. Если путникъ не имѣетъ протекціи, то ему грозитъ бѣда. Онъ заболѣетъ или пронзенъ будетъ колючками, или же его поразятъ странныя видѣнія и необычайные звуки. Онъ увидитъ, что деревья движутся, но не отъ вѣтра, а камни, безъ явной причины, будутъ срываться съ грозныхъ скалъ и обрушиваться на него. Онъ собьется съ пути и попадетъ въ пропасть или будетъ растерзанъ волками и тиграми. Не нужно переходить черезъ горы зимою. Третій мѣсяцъ года — самый благопріятный для такихъ путешествій, а для отъѣзда нужно выбирать счастливый день. Необходимо также за нѣсколько дней до этого поститься и очищаться и носить подходящій талисманъ.

"Иногда нужно имѣть при себѣ зеркало, такъ какъ живыя существа къ старости, благодаря своей чистой части, могутъ принимать человѣческую форму. Въ такомъ случаѣ зеркало покажетъ ихъ въ настоящемъ видѣ. Оно должно быть девяти вершковъ въ поперечникѣ и его нужно привѣшивать на шею. Обманщики-духи не смѣютъ приблизиться къ нему. Если кто-нибудь изъ нихъ подойдетъ къ путнику съ дурными намѣреніями, то въ. зеркалѣ получитъ настоящее изображеніе чудовища. Если это будетъ геній, или какой-нибудь добрый горный духъ, то и это видно будетъ въ зеркалѣ^-.

Чтобы подтвердить значеніе талисмановъ, тотъ же таоистскій писатель приводитъ слѣдующій разсказъ: «Подъ горою Линъ-Лу была живая бесѣдка — жилище демона. Путешественникъ, который тамъ останавливался, заболѣвалъ и умиралъ. Ночью тамъ показывались сорокъ-пятьдесятъ лицъ, одѣтыхъ въ желтыя, черныя или бѣлыя платья. Однажды Пихъ-И остался переночевать въ этомъ мѣстѣ. Онъ зажегъ свѣчу и пѣлъ священныя пѣсни до полуночи. Въ это время пришли человѣкъ десять и усѣлись играть противъ него. Пихъ-И потихоньку вынулъ зеркало и увидѣлъ въ немъ отраженіе группы собакъ. Тогда онъ взялъ свѣчу, поднесъ ее близко къ платью одного изъ присутствующихъ и подпалилъ его: Внезапно пронесся запахъ присмоленной шерсти. Тогда онъ выхватилъ ножъ и вонзилъ его въ одного изъ демоновъ. Раздался возгласъ: „я убитъ“, и на землѣ осталась бездыханная собака. Остальныя же убѣжали».

Таковы были суевѣрныя воззрѣнія, къ которымъ примкнулъ Тай-Ву-ти, принявъ талисманъ отъ Тао-Кинъ-Чи. Послѣдній еще больше постарался воспользоваться довѣріемъ своего патрона, доказывая, что ему удалось открыть секретъ жизненнаго элексира.

Но напитокъ, который онъ давалъ людямъ, не продлилъ его собственной жизни. Онъ умеръ отъ болѣзни, не достигнувъ старости. Хотя историки сообщаютъ подробности его смерти и упоминаютъ о роскошныхъ похоронахъ, которыя ему устроилъ императоръ, и о таоистскихъ церемоніяхъ, совершенныхъ при этомъ случаѣ, все же его послѣдователи утверждаютъ, что онъ не умеръ, а драконъ унесъ его на небо.

Какъ показываетъ вышеупомянутое повѣріе, въ народъ уже проникли нѣкоторыя буддійскія понятія. На ряду съ талисманами развилась система, извѣстная подъ именемъ Линъ-Янга или самообузданія. Ея приверженцы, аскеты, должны были сидѣть прямо и поджавъ ноги, но не для того, чтобы подчинить плоть духу и, такимъ образомъ, слиться съ Тао, и не для того, чтобы, подобно буддистамъ, войти въ Нирвану, а для того, чтобы прожить нѣсколько лишнихъ лѣтъ и соперничать въ долгоденствіи съ древними таоистами. Предполагалось, что это положеніе можетъ продлить жизнь, такъ какъ оно сохраняетъ дыханіе въ легкихъ и предотвращаетъ смерть, которая есть результатъ непрерывнаго выдыханія. Спокойствіе и отрѣшеніе отъ міра помогало также побѣдить другого житейскаго врага — страсти. Итакъ, аскетъ, въ молчаніи, сидѣвшій въ своей уединенной пещерѣ, осиливалъ разрушеніе, свойственное и тѣлу и духу человѣка, и на счетъ радостей жизни выгадывалъ нѣсколько лѣтъ заточенія. Возможно, что такое существованіе содѣйствовало долголѣтію, и вѣра въ то, что древніе таоисты жили дольше обыкновеннаго, имѣетъ свои основанія. Извѣстно, напримѣръ, что квакеры долговѣчны; это обыкновенно, приписываютъ тому, что они избѣгаютъ всякихъ возбужденій. Древніе таоисты, достигая покоя, чистоты и бездѣятельности, какъ проповѣдывалъ Лао-Цзы, несомнѣнно, въ значительной мѣрѣ, избѣгали того тренія, которое сокращаетъ жизнь людей, пробивающихъ себѣ путь въ жизни.

Тѣло, по мнѣнію таоистовъ, возстановляется каждыя сутки, въ теченіе которыхъ человѣкъ дѣлаетъ тринадцать тысячъ пятьсотъ вдыханій. Человѣкъ вбираетъ въ себя совершенное дыханіе неба и земли, которое не только сохраняетъ тѣло отъ разрушенія, но еще увеличиваетъ количество и чистоту четырехъ стихій (земля, вода, огонь и воздухъ), изъ которыхъ тѣло состоитъ. При такомъ положеніи вещей нравъ бываетъ веселымъ, здоровье не страдаетъ ни отъ жара ни отъ холода, и ни заботы, ни волненія не тревожатъ ума. Тѣло легко, кости крѣпки, дыханіе сильно, духъ чистъ, и жизнь длится безконечно.

Если же источникъ жизни не силенъ, жизненная эссенція жидка и дыханіе слабо, то тѣло разрушается и не возстановляется. Вмѣсто того, чтобы пріобрѣтать совершенное дыханіе неба и земли, оно скопляетъ въ себѣ избытокъ женскаго начала природы и лишь малое количество мужского начала. Въ результатѣ дыханіе слабѣетъ, — наступаетъ болѣзнь; дыханіе прекращается, — человѣкъ умираетъ.

Аскетизмъ и общественное богослуженіе скоро привились къ ученію Лао-Цзы, и императоръ Тай-Хо (477—500) ознаменовалъ свое царствованіе построеніемъ храмовъ и убѣжищъ для таоистскихъ ученыхъ въ подражаніе буддійскимъ монастырямъ, которые уже были распространены по всей имперіи. Внѣшнее сходство, которое установилось въ обрядахъ и церемоніяхъ таоистовъ и буддистовъ, повело къ постояннымъ спорамъ между представителями обѣихъ религій. Буддисты были озлоблены за то, что таоистскіе кудесники и алхимики пользовались покровительствомъ императора и утверждали, что ихъ противники не больше, какъ фокусники. Таоисты, въ свою очередь, доказывали, что буддисты — пришельцы въ Китаѣ и, если не принять рѣшительныхъ мѣръ, то они неизбѣжно навлекутъ бѣду, внося иностранный элементъ въ имперію.

Таково было положеніе враждебныхъ сторонъ при вступленіи на престолъ императора By (566—578). Таоисты и будднеты такъ добивались его покровительства, что онъ созвалъ совѣтъ изъ двухъ тысячъ ученыхъ и жрецовъ, чтобы рѣшить вопросъ о превосходствѣ той или другой системы. По зрѣломъ размышленіи императоръ объявилъ свой приговоръ. Онъ отвелъ обѣимъ религіямъ мѣсто послѣ конфуціанства, но поставилъ таоизмъ выше буддизма. Къ этому времени буддисты такъ же уклонились отъ ученія Будды, какъ таоисты отъ ученія Лао-Цзы, и обряды обѣихъ сектъ сдѣлались въ высшей степени безнравственными. Это обстоятельство, въ связи съ ихъ взаимными столкновеніями, побудило императора, вскорѣ послѣ рѣшенія совѣта, издать указъ, запрещающій обѣ упомянутыя формы культа. Но это запрещеніе было вскорѣ опять снято, и императоръ Цингъ (580—581) не только призналъ обѣ религіи, но приказалъ, чтобы во всѣхъ храмахъ, гдѣ стояли изображенія Будды и Тинь-Цуня, «почитаемаго на небѣ», т. п. Лао-Цзы, они занимали бы одинаково почетное мѣсто и обращены были бы на югъ.

Со вступленіемъ на престолъ династіи Тангъ, таоизмъ сталъ брать верхъ надъ своимъ чужеземнымъ соперникомъ. Мечты о жизненномъ элексирѣ и о философскомъ камнѣ опять стали волновать умы. всегда находятся обманщики, готовые воспользоваться слабостями человѣчества, и съ возрожденіемъ этихъ суевѣрій появились колдуны, приписывавшіе себѣ знаніе завѣтныхъ тайнъ. Въ царствованіе Чннгъ-Куана (627—650) въ числѣ другихъ алхимиковъ былъ иностранецъ, нѣкто Набуръ Соно, вѣроятно, монголъ по происхожденію, и его-то считаютъ изобрѣтателемъ жизненнаго элексира. При слѣдующемъ императорѣ (650—684) таоисты продолжали господствовать, и Лао-Цзы былъ канонизированъ по императорскому указу, который провозгласилъ его Юанъ-ЮанъХуангъ-ти, т. е. Императоромъ Первой Темной Причины. Императоръ такъ преклонялся передъ его личностью, что рѣшился на новшество и ввелъ его сочиненія для экзаменаціонныхъ темъ на ряду съ произведеніями Конфуція. Мало того, онъ требовалъ отъ подвластныхъ ему народовъ, чтобы они изучали таоизмъ.

До того времени офиціальныя должности раздавались только конфуціанцамъ, но отнынѣ не только таоисты, но даже буддисты были признаны пригодными для общественной службы. Зато они принуждены были подчиниться конфуціанскимъ обрядамъ, а особый указъ императора Кай-Юана (713—742) повелѣвалъ имъ относиться къ родителямъ съ почтительностью, какъ предписывалъ мудрецъ. Наподобіе главныхъ учениковъ Конфуція, Кай-Юанъ канонизировалъ Чуангъ-Цзы и нѣкоторыхъ другихъ послѣдователей Лао-Цзы и, такимъ образомъ, поставилъ таоизмъ на одинъ уровень съ конфуціанствомъ. Онъ также сочувствовалъ алхиміи и вызвалъ упреки министровъ за то, что принялъ порцію «золотого лѣкарства». Благодаря покровительству императоровъ, таоистскія чудеса стали появляться все чаще, и завершились, наконецъ, явленіемъ самого Лао-Цзы, который возвѣстилъ, что въ бесѣдкѣ Инъ-Хи, въ Ханкусскомъ проходѣ, хранится мистическій Талисманъ. Императоръ послалъ на розыски, и, разумѣется, талисманъ былъ найденъ. Въ царствованіе этого императора Лао-Цзы явился еще разъ; въ благодарность за такую великую милость, императоръ назначилъ святому титулъ: «Великій мудрецъ-предокъ», и повелѣлъ раздавать по всей имперіи Тао-те-кингъ. При остальныхъ императорахъ династіи Тангъ таоизмъ лишь изрѣдка встрѣчалъ поддержку, а временами даже подвергался гоненію. Въ царствованіе Пао-ли (825—827), таоистскіе ученые своими интригами и притѣсненіями навлекли гнѣвъ императора и въ силу указа изгнаны были изъ провинцій Куангъ-тунгъ и Куангъ-си. Но при Хвуй-Чангѣ судьба опять улыбнулась имъ, и, по ихъ настояніямъ, буддизмъ былъ офиціально признанъ чужеземною религіей.

Все это время таоистскіе жрецы не подчинялись строгой дисциплинѣ. Законъ или, вѣрнѣе, обычай безбрачія, установившійся у нихъ съ распространеніемъ буддизма, не ставился ни во что. Въ общественныхъ дѣлахъ они ничѣмъ не отличались отъ мірянъ. Они женились, воспитывали дѣтей, занимались земледѣліемъ, посѣщали рынки и были на такомъ же положеніи, какъ простые торговцы, за исключеніемъ уплаты налоговъ, отъ которыхъ ихъ избавляли указы обращенныхъ въ таоизмъ императоровъ. Однако, при первомъ императорѣ изъ династіи Сунгъ (960—976) возстановлены были прежнія строгости, и таоистскимъ жрецамъ запрещено было вступать въ бракъ. Въ царствованіе Хвей-Цунга (1101—1126) буддистамъ предписано было принять таоистскія наименованія для своей іерархіи. Сакія долженъ былъ называться Тинъ-Цунъ, Почетный въ Небѣ, Будда — То-Зы, великій Учитель, логанъ — Цунъ-Чай, Почетный, а жрецъ — Тихъ-Зы. Нѣкоторымъ таоистскимъ жрецамъ даны были офиціальные чины и право суда надъ церковью.

Благоволеніе императоровъ династіи Сунгъ навлекло на нихъ преслѣдованіе, когда въ сѣверной части имперіи манчжуры водворили Кинъ, или Золотую династію. Быть другомъ Сунговъ, значило быть врагомъ династіи Кинъ; поэтому завоеватели манчжуры съ презрѣніемъ и отвращеніемъ относились къ таоистамъ. Свобода исповѣданія была значительно стѣснена, и мандаринамъ выше третьяго чина запрещено было поддерживать какія бы то ни было сношенія съ жрецами этой секты.

Зато у монголовъ, воспитанныхъ на суевѣріяхъ, таоисты нашли значительную поддержку. Лишь только арміи Чингизъ-Хана появились на сѣверной границѣ имперіи, какъ таоистскіе алхимики и кудесники стали подъ его знамена. Исторія гласитъ о томъ, что они объяснили многія странныя знаменія и сообщили предсказанія, которыя впослѣдствіи сбылись. Ихъ искусство имѣло такой успѣхъ, что появилось нѣсколько таоистскихъ сектъ, которыя всѣ приписывали себѣ сверхъестественныя силы и пользовались покровительствомъ императоровъ. Говорятъ, что Кублай-хань во время болѣзни своей жены просилъ таоистскихъ жрецовъ помолиться объ ея выздоровленіи, и ихъ молитвами — неизвѣстно кому — она поправилась. За эту услугу Кублай осыпалъ жрецовъ почестями и сдѣлалъ щедрые вклады въ ихъ храмы а монастыри. Полковникъ Yule говоритъ слѣдующее о таоистахъ этой эпохи: Да праздникѣ одного изъ ихъ божествъ, такъ называемаго Великаго Императора Темнаго Неба, они собираются передъ храмомъ, разводятъ костеръ пятнадцати или двадцати футовъ въ поперечникѣ, и переходятъ черезъ него босикомъ со жрецами во главѣ и со своими богами на рукахъ. Они увѣряютъ, что истинно-вѣрующій не пострадаетъ отъ огня. Но жрецы и народъ получаютъ при этомъ отчаянные ожоги. Escayrac de Lauture говоритъ, что они прыгаютъ, пляшутъ и кружатся около огня и пронзаютъ воображаемыхъ чертей прямыми, похожими на римскіе, мечами, а иногда наносятъ себѣ раны, какъ древніе жрецы Ваала и Молоха".

Вступившій въ 136$ году на престолъ основатель китайской династіи Лингъ, Хунгъ-Ву, нашелъ, что таоисты составляли могущественную и популярную секту. Разсудивъ, что. не выгодно объявить войну такой многочисленной корпораціи, онъ попытался направить теченіе, котораго не могъ преградить. Онъ издалъ указы, запрещающіе таоистскимъ жрецамъ жить отдѣльно или носить красное платье на манеръ монгольскихъ буддистовъ и шамановъ. Онъ распорядился также, чтобы всѣ жрецы, желающіе офиціальнаго признанія, сдавали конкурсный экзаменъ по конфуціанскимъ классикамъ и, такимъ образомъ, сохранялась бы связь между ними и населеніемъ имперіи. У преемниковъ Хунгъ-Ву таоисты встрѣчали то поддержку, то немилость. Такъ, при Юнгъ-Ло ихъ притязанія на сверхъестественное могущество не пользовались вниманіемъ, хотя ученіе Лао-Цзы встрѣчало должное уваженіе. Одинъ честолюбивый жрецъ думалъ убѣдить Юнгъ-Ло въ подлинномъ существованіи жизненнаго элексира, но императоръ отвѣтилъ ему: «Единственное средство, чтобы пріобрѣсти долговѣчность, состоитъ въ томъ, чтобы очистить сердце и освободиться отъ желаній». Такимъ образомъ, онъ позаимствовалъ наставленіе, которое Куангъ-Чингъ-Цзы далъ за четыреста лѣтъ до того людямъ, желавшимъ долго жить на землѣ: «Не насилуйте своего зрѣнія и слуха. Держите тѣло въ покоѣ и умъ въ мирѣ, и наградой за это вамъ будетъ долгоденствіе».

При Хунгъ-Чи (1488—1506) покровительство прежнихъ императоровъ смѣнилось явною враждебностью. Алхимія была строго запрещена, какъ нелѣпое суевѣріе, и императоръ открыто смѣялся надъ догматами таоизма. Однажды, указывая на горящій храмъ, Хунгъ-Чи сказалъ жрецу: «Если бъ тѣ, кому, вы поклоняетесь, были богами, то развѣ они допустили бы, чтобъ ихъ жилище сгорѣло, или, по крайней мѣрѣ, не спаслись бы сами?» Хотя слѣдующіе императоры изъ династіи Мингъ не выказывали такого недовѣрія, все же таоисти не встрѣчали того покровительства, какъ при династіи Чингизъ-Хана. Съ возстановленіемъ манчжурскаго владычества, въ 1636 году, таоисты лишились даже ничтожной поддержки послѣдняго времени. Одинъ изъ первыхъ указовъ императора Ц’унгъ-Тиха (1636—1644) былъ направленъ противъ таоистовъ, кудесниковъ и другихъ еретиковъ, которые смущаютъ людей своимъ ученіемъ, и поэтому ихъ нужно устранить. Но подобные люди не вымираютъ, и въ царствованіе Кангхи (1661—1721) они попрежнему занимались своимъ ремесломъ и пріобрѣли такую силу, что императоръ рѣшилъ воспрепятствовать ихъ вліянію на народъ. По его указу, всякій кудесникъ или таоистъ, который лѣчилъ отъ болѣзни чарами, подлежалъ Департаменту Наказаній, и всякій больной, который прибѣгалъ къ услугамъ этихъ шарлатановъ, долженъ былъ понести возмездіе. Долѣе, онъ приказалъ считать преступниками членовъ сектъ: *Ничегонедѣлателей", «Бѣдой Лиліи», «Возжигателей ѳиміама», «Хунгъ», «Происхожденіи Хаоса», «Происхожденія Дракона» и «Великой Колесницы», а лицъ, собирающихся для чтенія сутръ или устраивающихъ процессіи со знаменами и колокольнымъ звономъ, повелѣлъ наказывать розгами или же надѣвать имъ кангъ^[8].

ГЛАВА VI.

Книга Наградъ и Наказаній.

Хотя современный таоизмъ, какъ ми видѣли, имѣетъ много общаго съ буддизмомъ, но онъ отличается отъ него въ тѣхъ именно чертахъ, гдѣ буддизмъ противорѣчитъ національному духу. Со временъ Конфуція, китайца держались убѣжденія, что слѣдствія ихъ поступковъ не идутъ за предѣлы могилы, и поэтому нужно въ нынѣшней жизни ожидать награды за добродѣтельное поведеніе или наказанія за нечестивое. Во всемъ, что буддизмъ проповѣдуетъ о небѣ и адѣ, таоизмъ расходится съ нимъ и стоитъ заодно съ конфуціанствомъ.

Подобно конфуціанству, современный таоизмъ исключилъ непонятную философію и туманныя изреченія Тао-те- книга, а только вывелъ изъ него систему нравственности. Насколько правила Кангъ-Іи резюмируютъ народное конфуціанство, настолько же Канъ-итъ пинъ, или Книга Наградъ и Наказаній, и Инг-чихъ-вамъ, или Книга Тайныхъ Благословеній, содержатъ все, что нынѣшній народъ считаетъ существеннымъ въ таоизмѣ.

Эпоха перваго произведенія неизвѣстна, но во всякомъ случаѣ авторомъ его не можетъ быть Лао-Цзы, какъ увѣряютъ таоисты. Эта книга состоитъ изъ двухсотъ-двѣнадцати правилъ, снабженныхъ примѣрами изъ исторіи Китая до временъ династіи Мингъ. Мы знаемъ также, что Книга Наградъ и Наказаній входила въ большое собраніе таоистскихъ сочиненій, которое было напечатано въ концѣ XVI вѣка, подъ заглавіемъ Тао-Чангъ. Въ силу этого вѣроятно, что она появилась не ранѣе пятнадцатаго или шестнадцатаго столѣтія. Если древность ея и подлежитъ сомнѣнію, то по простотѣ и практической мудрости своего ученія она сдѣлалась однимъ изъ популярнѣйшихъ таоистскихъ сочиненій. Китайцы такъ вѣрятъ въ ея поучительность, что возводятъ раздачу этой книги въ религіозную обязанность. Изъ мѣстныхъ типографій выходитъ изданіе за изданіемъ по требованію благотворителей, которые распространяютъ множество экземпляровъ среди лицъ неимущихъ.

Въ виду того, что это сочиненіе больше другихъ оказываетъ вліянія на современныхъ таоистовъ, мы приводимъ его переводъ.

«Лао-Цзы сказалъ, что счастье и несчастье не предопредѣлено заранѣе, а человѣкъ вызываетъ то или другое своимъ доведеніемъ. Награда за добро и зло слѣдуетъ, какъ тѣнь за человѣкомъ».

«Для этого на небѣ и на землѣ существуютъ духи, на обязанности которыхъ — разслѣдовать грѣхи людей. Смотря по степени проступковъ, они уменьшаютъ жизнь людей на стодневные періоды. Если отбавленъ стодневный періодъ, то человѣкъ мало-помалу впадаетъ въ бѣдность, подвергается различнымъ бѣдствіямъ и затрудненіямъ. Всѣ люди ненавидятъ его. Наказаніе и несчастіе сопровождаютъ его, удача и счастье покидаютъ его. Злополучныя планеты посылаютъ на него бѣды, а когда всѣ стодневные періоды исчерпаны, тогда онъ умираетъ».

«Есть также Три Совѣтника и „Сѣверный Вѣнецъ“, Князь Духовъ, которые поставлены надъ людьми. Они ведутъ счетъ людскимъ преступленіямъ и грѣхамъ и отсчитываютъ двѣнадцатилѣтніе и стодневные періоды».

«Есть также три духа, по имени Санъ-Чихъ, которые обитаютъ въ тѣлахъ людей. Когда наступаетъ день Кангъ-Шинъ^[9], то они являются въ небесный дворецъ и даютъ отчетъ о людскихъ преступленіяхъ и грѣхахъ».

«То же дѣлаетъ духъ семейнаго очага (который завѣдуетъ жизнью всѣхъ членовъ семьи) въ послѣдній день каждаго мѣсяца».

«За тяжелый грѣхъ изъ жизни человѣка вычитается двѣнадцать лѣтъ. За прегрѣшеніе — сто дней».

«Существуетъ нѣсколько тысячъ большихъ и малыхъ грѣховъ. Кто хочетъ достигнуть безсмертіа, долженъ заранѣе избѣгать ихъ».

«Иди по истинному пути и отступай съ дурного пути».

«Не ходи по извилистой тропинкѣ».

«Не выдавай семейной тайны».

«Собирай добродѣтели и накопляй достоинства».

«Обращайся кротко съ животными».

«Выказывай прямодушіе и сыновнее благочестіе, будь ласковъ съ младшими братьями и почтителенъ со старшими братьями».

«Исправляйся самъ и исправляй людей».

«Жалѣй сиротъ и сострадай вдовамъ».

«Почитай стариковъ и покровительствуй дѣтямъ».

«Не губи ни насѣкомыхъ, ни животныхъ, ни деревьевъ».

«Сочувствуй чужому несчастью».

«Радуйся чужому благополучію».

«Помогай нуждающимся».

«Спасай людей въ опасности. Радуйся успѣху другихъ и сочувствуй ихъ неудачамъ, какъ будто бы ты былъ бы на ихъ мѣстѣ».

«Не выдавай чужой вины».

«Не хвались своимъ превосходствомъ».

«Предупреждай зло и превознося добро».

«Воздерживайся много, а бери мало».

«Принимай княжескія милости со страхомъ».

«Оказывай милость, не разсчитывая на награду».

«Подавай охотно».

«Человѣкъ, который все это дѣлаетъ, называется добродѣтельнымъ. Всѣ люди уважаютъ его. Провидѣніе покровительствуетъ ему. Его ожидаютъ удачи и чины. Демоны бѣгутъ отъ него. Богоподобные духи охраняютъ его. Онъ преуспѣваетъ во всемъ, за что берется, и можетъ надѣяться на безсмертіе».

«Кто хочетъ сдѣлаться безсмертнымъ на небѣ, долженъ совершить тысячу-триста добрыхъ дѣлъ».

«Кто мыслитъ неправедно, тотъ будетъ поступать противъ здраваго смысла».

«Не считай насилія доказательствомъ ловкости».

«У кого безчеловѣчное сердце, тотъ будетъ жестокъ въ обращеніи».

«Не клевещи тайно на добродѣтельныхъ».

(«Кто клевещетъ явно, — говоритъ Чуангъ-Цзы, — того накажутъ люди, а кто клевещетъ тайно, того накажутъ демоны»).

«Не презирай въ душѣ своего князя и своихъ родителей».

«Не будь непочтительнымъ къ своимъ наставникамъ».

«Не возставай противъ тѣхъ, кому служишь».

«Не пользуйся невѣжествомъ людей, чтобы обманывать ихъ лживыми рѣчами».

«Не клевещи на своихъ соучениковъ».

«Не лги, не прибѣгай къ хитрости и обману».

"Никогда не разглашай вины своихъ родителей.

«Не будь рѣзкимъ, жестокимъ или безчеловѣчнымъ».

«Никогда не торопись удовлетворять своихъ причудъ».

«Никогда не смѣшивай справедливаго съ несправедливымъ».

«Учись различать, какихъ друзей нужно выбирать и какихъ избѣгать».

«Никогда не обращайся дурно съ низшими, чтобы пріобрѣсти заслугу».

«Не льсти начальству въ надеждѣ на его милость».

«Не забывай благодѣяній».

«Не питай злобы».

«Не относись легко въ жизни людей».

«Не вноси тяжелыхъ реформъ въ управленіи имперіей».

«Не награждай нечестивыхъ».

«Не наказывай невинныхъ».

«Не совершай убійства ради прибыли».

«Не сталкивай другого, чтобы занять его мѣсто».

«Не убивай враговъ, которые сдаются, и не казни тѣхъ, которые покоряются».

«Не изгоняй добродѣтельныхъ, и мудрецовъ не подвергай нуждѣ».

«Не обижай сиротъ и не притѣсняй вдовъ».

«Не нарушай закона и принимай подарки».

«Не дѣлай кривымъ того, что прямо, и прямымъ того, что криво».

«Не равняй ошибокъ съ преступленіями».

«Не поддавайся гнѣву, наказывая подсудимаго».

«Чувствуя за собой вину, исправь ее».

«Если знаешь, что справедливо, дѣлай это».

«Не сваливай своей вины на другого».

«Не препятствуй искусствамъ и торговлѣ».

«Не навлекай презрѣнія и не клевещи на святыхъ и мудрецовъ».

«Не обращайся жестоко и не оскорбляй тѣхъ, кто изучаетъ истину и добродѣтель».

«Не стрѣляй птицъ, не охоться на звѣрей».

«Не выгоняй насѣкомыхъ изъ ихъ норокъ, не спугивай птицъ съ вѣтки».

«Не забивай насѣкомымъ норокъ, не разоряй птичьихъ гнѣздъ».

«Не убивай самокъ съ дѣтенышами, не разбивай птичьихъ яицъ».

«Не желай другому несчастья».

«Не умаляй чужихъ заслугъ».

«Не подвергай другихъ опасности ради собственнаго благополучія».

«Не добивайся прибыли на счетъ другихъ».

«Не давай дурного товара взамѣнъ хорошаго».

«Не поступайся общественнымъ благомъ изъ личныхъ соображеній».

«Не ѣшь людей поѣдомъ».

«Не скрывай чужихъ добродѣтелей».

«Не указывай на чужіе недостатки».

«Не раскрывай частныхъ дѣлъ».

«Не воруй чужого имущества и богатства».

«Не разлучай мужа и жену, которые соединены между собою какъ плоть съ костями»,

«Не помогай другому дѣлать зло».

«Не поддавайся своенравнымъ страстямъ и не старайся дѣйствовать на другихъ силой».

«Не оскорбляй людей, чтобы восторжествовать надъ ними».

«Не уничтожай зрѣющей нивы».

«Не разстраивай браковъ».

«Не добывай денегъ нечестнымъ путемъ и не гордись своимъ богатствомъ».

«Если ты счастливо избѣжалъ наказанія, то все-таки краснѣй за свое преступленіе».

«Не приписывай себѣ чужихъ преимуществъ и не взваливай на другихъ позора своей вины».

«Не навязывай другимъ своихъ несчастій и не торгуй своими преступленіями».

«Не покупай незаслуженной похвалы».

«Не таи въ себѣ вѣроломнаго сердца».

«Не хули чужихъ совершенствъ и не скрывай собственныхъ

несовершенствъ».

«Не пользуйся своею силой, чтобы угнетать и притѣснять другихъ».

«Не позволяй себѣ жестокости, убійства и пораненій».

«Не рѣжь матеріи безъ надобности».

«Не убивай домашнихъ животныхъ и не приготовляй ихъ мяса иначе, какъ по обрядамъ».

«Не уничтожай и не выбрасывай пяти сортовъ зерна».

«Не изнуряй людей и животныхъ и не причиняй имъ страданія».

«Не разоряй семействъ и не отнимай у людей’ихъ имуществъ».

«Не открывай шлюзовъ и не дѣлай поджоговъ съ тѣмъ, чтобы уничтожать чужія жилища».

«Не разстраивай людямъ плановъ и надеждъ съ тѣмъ, чтобы отнять у нихъ заслуги».

«Не лишай людей ихъ орудій, напримѣръ: ученаго — кисти, солдата — меча, плотника — инструментовъ, съ тѣмъ, чтобы сдѣлать ихъ безпомощными».

«Если видишь человѣка, пользующагося славой и почетомъ, то не желай ему изгнанія изъ страны».

«Если видишь богатаго человѣка, то не желай ему разоренія или растраты».

«Не завидуй красотѣ».

(«Красивое лицо вызываетъ восхищеніе міра, но не обманываетъ Неба»).

«Не желай смерти своему заимодавцу».

«Не проклинай тѣхъ, которые не хотятъ исполнить твоей просьбы, и не питай къ нимъ ненависти».

«Не приписывай потери, которую понесъ человѣкъ, его собственной винѣ».

«Не смѣйся надъ чужимъ уродствомъ».

«Не препятствуй возвышенію талантливаго или достойнаго человѣка».

«Не зарывай изображенія человѣка, чтобы навлечь на него кошмаръ».

(Здѣсь намекается на обычай погребать деревянное изображеніе человѣка, чтобы околдовать его. Позднѣе въ Шанхаѣ и другихъ мѣстностяхъ нерѣдки бывали обвиненія въ производствѣ бумажныхъ людей, которые душили живыхъ людей во снѣ).

«Не отравляй деревьевъ твоего сосѣда».

«Не питай дурныхъ чувствъ къ своимъ наставникамъ».

«Не сопротивляйся и не наноси оскорбленія отцу и старшимъ братьямъ».

«Не занимайся кражами и воровствомъ».

«Не обогащайся грабежомъ и насиліемъ».

«Не старайся возвыситься путемъ обмана и плутовства».

«Не жалуйся на несправедливое присужденіе наградъ и наказаній».

«Не предавайся удовольствіямъ и наслажденіямъ».

«Не вникай подробно въ ошибки подчиненныхъ и не обращайся съ ними дурно».

«Не пугай и не ужасай огорченныхъ».

«Не ропщи на Небо и на свою судьбу и не обвиняй людей».

«Не брани вѣтра и не ругай дождя».

«Не возбуждай ссоръ и тяжбъ между людьми»,

«Не знайся со злодѣями».

«Не слушай, что тебѣ говоритъ жена и наложницы».

«Не нарушай повелѣній отца и матери».

«Изъ-за новыхъ вещей не забывай старыхъ».

«Не говори никогда того, чего ты не думаешь».

«Не домогайся слѣпо богатства и не обманывай своего начальства».

«Не клевещи на невинныхъ».

«Не позорь другихъ и не выставляй себя честнымъ и искреннимъ».

«Не злоупотребляй хмельными напитками и не выставляй себя добродѣтельнымъ».

«Не отказывайся отъ обязанностей, предписанныхъ разумомъ, и не дѣлай того, что не согласно съ разумомъ».

«Не поворачивайся спиной къ своимъ настоящимъ родителямъ и не ищи родителей на сторонѣ».

«Не призывай Небо и Землю свидѣтелями твоей невинности въ преступныхъ сношеніяхъ».

«Не направляй проницательнаго взора боговъ на нечестивыя дѣла».

«Не жалѣй о поданной милостынѣ».

«Плати долги».

«Не добивайся большаго, чѣмъ тебѣ предназначено Небомъ».

«Не растрачивай всей силы на достиженіе цѣли».

(Древніе говорили: «Если у тебя есть сила и могущество, то не злоупотребляй ими»).

«Не предавайся удовольствіямъ выше мѣры».

«Не показывай кроткаго вида, если ты жестокъ въ сердцѣ своемъ».

«Не угощай людей тухлою ѣдой».

«Не совращай народа лжеученіями».

«Не употребляй фальшивой мѣры, короткаго аршина, легкихъ вѣсовъ и маленькой кварты».

«Не поддѣлывай товара».

«Не ищи мошеннической прибыли».

«Не заставляй почтенныхъ людей заниматься низкимъ ремесломъ».

«Не обманывай невинныхъ и не разставляй имъ сѣтей».

«Не домогайся ненасытно чужого имущества».

«Не клянись своей невинностью передъ богами».

«Не люби вина и не будь расточительнымъ».

«Не вступай въ рѣзкіе споры съ близкими родственниками».

«Если хочешь быть мужчиной, будь искреннимъ и прямодушнымъ».

«Если хочешь быть женщиной, будь кроткой и послушной».

«Живи въ согласіи съ женой».

«Жены, почитайте мужей».

«Не хвастайся».

«Не ревнуй и не завидуй».

«Обращайся разумно съ женою и дѣтьми».

«Жены, не забывайте обязанностей къ свекру и свекрови».

«Не относись съ презрѣніемъ къ душамъ своихъ предковъ».

«Не сопротивляйся приказаніямъ начальства».

«Не дѣлай ничего безполезнаго».

«Не будь двуличнымъ».

«Не проклинай себя и другихъ».

«Не будь несправедливымъ ни въ любви, ни въ ненависти».

(«Кто видитъ мудреца, тотъ любитъ его; кто любитъ порочнаго человѣка, тотъ ненавидитъ его. Если ты кого-нибудь незаслуженно ненавидишь, то, значитъ, закрываешь глаза на его достоинства, а если кого пристрастно любишь, то, значитъ, слѣпъ къ его недостаткамъ»).

«Не прыгай черезъ колодецъ или очагъ».

(«Въ колодцахъ и очагахъ живутъ особые духи, и, прыгая черезъ нихъ, ты не только оскорбляешь боговъ, но и показываешь, что забылъ двѣ вещи, лежащія въ основѣ человѣческой жизни»).

«Не переступай ни черезъ пищу, ни черезъ людей».

(Санъ-квапъ-китъ гласитъ: «Кто не уважаетъ зернового хлѣба и загрязняетъ его, переступая черезъ него, того будутъ презирать»… Конфуцій говорилъ: "Тотъ, кто первый сталъ вырѣзывать людей изъ дерева, былъ лишенъ потомства, такъ какъ онъ дѣлалъ ихъ по подобію человѣка и употреблялъ при похоронахъ*).

«Не убивай своихъ дѣтей ни послѣ рожденія, ни до того, какъ они увидятъ свѣтъ».

«Не дѣлай ничего тайнаго или необычайнаго».

(Конфуцій говорилъ: "Я не подражаю тѣмъ, которые ищутъ сокровенныхъ вещей или прибѣгаютъ къ чудесному, чтобы угадать будущее*).

«Не цой и не плцши въ послѣдній день мѣсяца или въ послѣдній день года».

("Въ послѣдній день мѣсяца? Духъ Очага, который завѣдуетъ жизнью людей, возносится на небо, чтобы доложить объ ихъ заслугахъ и прегрѣшеніяхъ… Въ послѣдній день года Духи Неба и Земли разсматриваютъ добродѣтели и грѣхи людей и присуждаютъ имъ награды и наказанія*).

«Не кричи и не сердись въ первый день мѣсяца или утромъ».

«Не плачь и не плюй, обратившись на сѣверъ».

(«На сѣверѣ живетъ князь Сѣверныхъ Звѣздъ. Сѣверный полюсъ — ось Неба… Если ты осмѣливаешься плакать или плевать, обратившись на сѣверъ, то ты оскорбляешь боговъ и оскверняешь ихъ присутствіе, и этимъ укорачиваешь жизнь, предназначенную тебѣ Небомъ»).

«Не пой и не плачь передъ очагомъ».

«Не воскуривай ѳиміама на огнѣ, взятомъ изъ очага».

«Не приготовляй пищи на грязныхъ дровахъ».

«Не вставай ночью нагимъ и непокрытымъ».

(«Боги выходятъ ночью. Люди, которые въ это время встаютъ нагими и непокрытыми, совершаютъ тяжкое преступленіе»).

«Не назначай наказаній въ восемь дней или Па-Цехъ, т. е. 4-го февраля, 21-го марта, 6-го мая, 21-го іюня, 8-го августа, 23-го сентября, 8-го ноября и 22-го декабря.

(„Въ каждый изъ этихъ дней чередуются мужское и женское начала природы и такая же перемѣна происходитъ въ человѣческомъ тѣлѣ. Если въ это время назначать тѣлесное наказаніе, то осужденный можетъ умереть подъ розгами“).

„Не плюй на падучія звѣзды“.

(„Это явленіе, Верховный Владыка посылаетъ, чтобы предостеречь людей и отвратить ихъ отъ грѣховъ. Поэтому люди должны быть исполнены страха, выказывать добродѣтель и приносить жертвы, чтобы предотвратить угрожающія опасности“).

„Не указывай на радугу“.

(„Окончивъ книгу о Сыновнемъ Благочестіи, Конфуцій выдержалъ строгій постъ и затѣмъ, обратившись къ созвѣздію Сѣвернаго Вѣнца, онъ почтительно объяснилъ побужденія, въ силу которыхъ онъ написалъ это произведеніе. Тогда съ неба упала радуга и превратилась въ кусокъ желтаго нефрита, который Конфуцій принялъ съ глубокимъ поклономъ“).

„Не указывай дерзко на солнце, луну и звѣзды“.

„Не поджигай хвороста, чтобы охотиться весною“.

(„Весною растенія и деревья начинаютъ пускать побѣги, и насѣкомыя выводятъ дѣтенышей. Въ это время природа даетъ жизнь и ростъ всѣмъ существамъ. Если мы имъ приносимъ погибель, то противимся Небу и убиваемъ множество его созданій“).

„Не бранись, обратившись на сѣверъ“.

„Не убивай безъ надобности черепахъ и змѣй“.

(„Черепаха и змѣя соотвѣтствуютъ сѣверному созвѣздію, такъ называемому Хуанъ-Бу. Убивая этихъ животныхъ безъ законнаго основанія, человѣкъ навлекаетъ на себя ужасныя несчастья“).

„Богъ, завѣдующій жизнью человѣка, записываетъ всѣ его грѣхи и, смотря по ихъ тяжести, высчитываетъ изъ его жизни двѣнадцатилѣтніе или стодневные періоды. Когда исчерпаны дни, то человѣкъ умираетъ, а если къ смерти какой-нибудь грѣхъ останется неискупленнымъ, то наказаніе падаетъ на его сыновей и внуковъ“.

„Если человѣкъ неправедно присвоиваетъ чужое богатство, то духи пересчитываютъ его женъ и дѣтей и поочередно посылаютъ имъ смерть, пока не будетъ достигнуто извѣстное искупленіе. Если же домочадцы останутся въ живыхъ, то бѣдствія, пожары, наводненія, кражи, обманы, потери, болѣзни, клевета или доносы уравновѣсятъ неправедно пріобрѣтенное имущество“.

„Убивающіе невинныхъ подобны врагамъ, которые обмѣниваются оружіемъ и умерщвляютъ другъ друга“.

Дотъ, кто неправедно отнимаетъ чужое имущество, подобенъ человѣку, который утоляетъ голодъ испорченнымъ мясомъ или жажду — отравленнымъ виномъ. На минуту онъ чувствуетъ удовлетвореніе, но вскорѣ неминуемо долженъ умереть».

«Если ты замыслишь въ сердцѣ добро, хотя ничего добраго не сдѣлалъ, то добрые духи послѣдуютъ за тобою. Если ты замыслишь въ сердцѣ зло, хотя зла не сдѣлалъ, то злые духи послѣдуютъ за тобою».

«Если согрѣшившій раскается, исправится, будетъ воздерживаться отъ дурныхъ поступковъ и совершать всякія добрыя дѣла, то, подъ конецъ онъ достигнетъ радости и блаженства. Это называется перемѣной злосчастья на счастье».

«Хорошій человѣкъ добродѣтеленъ въ словахъ, взглядахъ и дѣлахъ. Если онъ ежедневно проявляетъ эти три добродѣтели, то, по истеченіи трехъ лѣтъ, Небо ниспошлетъ на него благословенія. Дурной человѣкъ пороченъ въ словахъ, взглядахъ и дѣлахъ. Если онъ ежедневно проявляетъ эти три порока, то, по истеченіи трехъ лѣтъ, Небо ниспошлетъ на него бѣдствія».

«Почему же намъ не стараться дѣлать добро?»

ГЛАВА VII.

Книга Тайныхъ Благословеній,

Въ Ит-Чихъ-Ванѣ также нѣтъ ссылокъ на доктрины таоизма; эта книга содержитъ только рядъ высоконравственныхъ правилъ. Обыкновенно приписываютъ ея составленіе Вамъ-Чангу Ты-Кюнъ, но имя ея настоящаго автора неизвѣстно. Духъ милосердія, который сквозитъ въ ней, вызываетъ одинаковое сочувствіе буддистовъ, конфуціанцевъ и таоистовъ. Послѣ Канъ-ингъ-пина это самая популярная религіозная книга въ Китаѣ.

Ея ученіе основано на необходимости очищенія сердца для того, чтобы приготовиться къ праведнымъ дѣламъ. Будь честнымъ и прямодушнымъ, говорится въ ней, и обновляй свое сердце. Будь сострадательнымъ и любящимъ. Будь преданъ своему господину и оказывай почтеніе родителямъ. Уважай старшихъ братьевъ и будь вѣренъ друзьямъ. Помогай несчастнымъ. Спасай тѣхъ, кто въ опасности. Выпускай на свободу птицу, попавшую въ силокъ. Жалѣй сиротъ и вдовъ. Почитай стариковъ. Будь ласковъ съ бѣдными. Накорми голоднаго; одѣнь нагого; похорони покойника. Употребляй правильный вѣсъ и мѣру и не обременяй народъ налогами. Помоги больному и напой жаждущаго.

Щади жизнь животнымъ и воздерживайся отъ кровопролитія. Старайся не раздавить насѣкомыхъ на дорогѣ и не выжигай лѣсовъ, чтобы не сгубить жизни. Держи на окнѣ зажженую свѣчу, чтобы освѣтить дорогу путнику, и имѣй наготовѣ лодку, чтобы онъ могъ переправиться черезъ рѣку. Не раскидывай сѣтей на горѣ для ловли птицъ и не отравляй рыбъ и гадовъ въ водѣ.

Никогда не уничтожай писанной бумаги. Не заключай союзовъ противъ твоего сосѣда. Избѣгай ссоръ и остерегайся волновать дурную кровь. Не пользуйся своею властью для того, чтобы обезчестить добрыхъ, и своимъ богатствомъ для того, чтобы угнетать бѣдныхъ. Люби добро и убѣгай отъ лица дурного человѣка, чтобы не подпасть злу. Скрывай вину твоихъ сосѣдей и говори только объ ихъ добрыхъ дѣлахъ. Пусть твои уста выражаютъ истинныя чувства твоего сердца. Убирай камни и мусоръ съ дороги, поправляй тропинки и строй мосты.

Въ чужихъ краяхъ произноси поученія, чтобы усовершенствовать человѣчество, и жертвуй свое состояніе на благо ближнимъ. Во всѣхъ дѣлахъ слѣдуй правиламъ Неба, а въ словахъ руководись чистымъ человѣческимъ сердцемъ. Помни всегда о древнихъ мудрецахъ и тщательно слѣди за своею совѣстью. Что хорошаго оставитъ тотъ, кто занимается «тайными благодѣяніями?»

Таковы главныя правила этого произведенія, которое состоитъ всего изъ пятисотъ-сорока-одного слова, но оказывало, и до сихъ поръ оказываетъ, невѣроятное вліяніе на народную массу. Оно выдержало не одну тысячу изданій; а выраженія его сдѣлались ходячими по всей имперіи. Благотворители безплатно раздаютъ его на улицахъ, а стараніями граверовъ и комментаторовъ оно по размѣру достигло изящнаго томика.

Упомянутыя два произведенія смѣло можно считать выразителями нравственной стороны современнаго таоизма. Изъ нынѣшнихъ таоистовъ мало кто интересуется разсужденіями Лао-Цзы или мечтаніями его первыхъ послѣдователей. Всѣ гонятся только за личными благами, главнымъ образомъ, земными, но также и нравственными. Чтобы заполучите первыя, они прибѣгаютъ къ магическимъ сочиненіямъ своей секты и къ ихъ толкователямъ, таоистскимъ жрецамъ. Они покупаютъ талисманы, подвергаются заклинаніямъ по требованію жаждущихъ барыша шарлатановъ, съ неослабѣвающимъ интересомъ изучаютъ совѣты и рецепты, указанные въ многочисленныхъ книгахъ и брошюрахъ.

Нѣкоторыя изъ этихъ книгъ содержатъ буддійскія воззрѣнія; такъ, въ нихъ обыкновенно проповѣдуется ученіе объ адѣ, не освященное таоистскимъ церковнымъ уставомъ. Нерѣдко встрѣчаются литургіи на подобіе буддійскихъ, а иногда въ этихъ молитвенникахъ воспроизведена не только форма, но даже и выраженія индусскихъ книгъ.

ГЛАВА VIII.

Таоистскія божества.

Мы уже говорила о тѣсной связи, которая существуетъ между таоизмомъ и буддизмомъ, и ни въ чемъ она не выражается такъ ярко, какъ въ таоистскомъ сонмѣ боговъ. Основатель религіи, Лао-Цзы, не признавалъ боговъ и богинь, и только со времени введенія буддизма послѣдователи его стали воздвигать святилища и статуи. Естественно, первымъ обоготвореннымъ лицомъ былъ самъ Лао-Цзы. По примѣру буддистовъ, которые поклоняются Сакія-Муни въ трехъ лицахъ, какъ Татхагатѣ трехъ временъ: настоящаго, прошедшаго и будущаго, они сдѣлали Лао-Цзы высшимъ предметомъ поклоненія съ титуломъ Санъ-Цингъ, или «три чистыхъ». Каждое лицо этой троицы стали изображать иконой. Подобно тому, какъ при входѣ въ буддійскій храмъ, взоръ останавливается на трехъ изображеніяхъ Татхагаты трехъ временъ, такъ въ таоистскихъ «дворцахъ», главное мѣсто занимаетъ Лао-Цзы въ тройственномъ видѣ.

Хотя Лао-Цзы является главнымъ предметомъ почтительнаго поклоненія, но такъ какъ онъ — чистый представитель отвлеченнаго созерцанія, то невозможно было допустить, что онъ свѣдущъ въ земнымъ дѣлахъ. Нужно было создать бога, который, какъ владыка вселенной, взялъ бы на себя непосредственное управленіе людскими дѣлами, и которому люди могли бы повѣрять свои надежды и печали. Такое существо бЬло изобрѣтено подъ именемъ Юхъ-Хуангъ-IIIангъ-ти, или Драгоцѣннаго Императорскаго Бога, который управляетъ вещественнымъ міромъ. Съ теченіемъ времени, когда возвысились кудесники и алхимики, мысль о томъ, что все въ природѣ состоитъ изъ двухъ частей, матеріи и ея сущности, породила вѣрованіе, что звѣзды — утонченныя сущности вещей, и поэтому ихъ нужно считать богами, достойными общества Юхъ-Хуангъ-Шангъ-Ти. Въ землѣ считали пять элементовъ, именно: металлъ, дерево, вода, огонь и земля, которымъ въ небѣ соотвѣтствуютъ планеты: Венера, Юпитеръ, Меркурій, Марсъ и Сатурнъ. Многія другія звѣзды также были обоготворены, и имъ приписывалось непосредственное могущественное вліяніе на судьбы людей. Таоистъ усматриваетъ въ небѣ эѳирную копію окружающаго міра. Вѣруя, что между оригиналомъ и копіей существуетъ такое же отношеніе, какъ между тѣломъ и душой, таоисты не ограничились почитаніемъ сущностей, а стали поклоняться соотвѣтствующимъ видимымъ предметамъ, какъ-то: горамъ, долинамъ, потокамъ и рѣкамъ.

Большая Медвѣдица играетъ большую роль въ культѣ звѣздъ; одна часть ея считается дворцомъ женскаго божества Тоу-Му, а другая посвящена богу Евей-Сингъ. Силы природы также олицетворены въ таоистской миѳологіи. Богу грома повсемѣстно воздается поклоненіе. Говорятъ, что онъ является подъ различными видами й наполняетъ всѣ страны своими воплощеніями. Когда онъ разсуждаетъ о доктринахъ, то его нога покоится на девяти прекрасныхъ птицахъ. Тридцать-шесть полководцевъ ждутъ его приказаній. Отъ него изошла одна знаменитая поучительная книга. Его приказанія быстры, какъ вѣтеръ и огонь. Онъ побѣждаетъ демоновъ силою своей мудрости. Онъ отецъ и учитель всѣхъ живыхъ существъ. Изъ другихъ подобныхъ божествъ отмѣтимъ: Мать Молніи, Духа Моря, Царя Моря и Владыку Теченія. Храмы Царя Дракона привлекаютъ особенно много поклонниковъ, которые всевозможными кривляніями признаютъ могущество этого сильнаго чудовища. Змѣи считаются проявленіями этого божества; при наводненіяхъ образованные и необразованные люди одинаково воздаютъ имъ поклоненіе. Во время наводненія въ Тянъ-Цинѣ въ 1874 г. змѣя укрылась въ храмѣ близъ города и забралась въ алтарь. Жрецы не только не подумали выгнать ея, а, напротивъ, привѣтствовали ее, какъ священную гостью, предвѣщающую счастье, и вице-король этой провинціи Ли-Хунъ-Чангъ самолично воздалъ ей поклоненіе, какъ олицетворенію Царя Дракона.

Кромѣ этихъ общихъ божествъ, есть еще боги, завѣдующіе различными дѣлами и ремеслами людей. Число боговъ, въ сущности, неограничено, а такъ какъ въ интересахъ жрецовъ — поощрять всякое поклоненіе въ храмахъ, то всегда легко присоединить къ таоистскому сонму пару-другую новыхъ боговъ. Учащіеся приспособили себѣ бога, который слѣдитъ за литературными работами своихъ поклонниковъ. Ванъ-Чангъ-Ти-Кюнъ или богъ литературы, согласно легендѣ, есть духъ Чангъ-Чунга, одного чиновника изъ временъ династіи Чоу. При слѣдующихъ династіяхъ онъ появлялся на землѣ въ образѣ людей, извѣстныхъ ученостью и добродѣтелью; наконецъ, при династіи Юанъ онъ былъ обоготворенъ и получилъ титулъ: «Покровитель династіи Юанъ, распространитель возобновляющихъ вліяній Зы-Лу-Ванъ-Чангъ, богъ и владыка».

Съ этого обоготворенія начался его офиціальной культъ въ имперіи. Два раза въ году, именно третьяго числа второго и восьмого мѣсяца, въ каждомъ алтарѣ представители императора взываютъ къ нему и приносятъ ему жертвы. При этомъ особый чиновникъ читаетъ слѣдующую положенную молитву:

"Въ (такой-то) день, (такой-то) луны, (такого-то) года, императоръ посылаетъ своего чиновника (имярекъ) принести жертву богу Ванъ-Чангу и сказать: "О божественный, ты проявилъ свое присутствіе въ Тунгѣ, въ западной странѣ. Твоей (планеты) ось (небесная) обращается вокругъ сѣвернаго полюса; ты сіяешь ярко въ созвѣздіяхъ; ты придаешь блескъ благопріятнымъ судьбамъ.

«Изъ поколѣнія въ поколѣніе ты посылалъ на землю свое чудодѣйственное вліяніе. Ты былъ владыкой ученія среди людей. Поддерживая все справедливое, ты давно ярко сіяешь и вызываешь благодарность въ сердцахъ людей. Тебѣ надлежитъ приносить почтительную дань въ видѣ благоуханной жертвы. Нынѣ, посреди весны (или посреди осени), мы совершаемъ должное поклоненіе. Да будетъ тебѣ угоденъ дымъ этого жертвоприношенія и его ароматъ. Брось взоръ, мы умоляемъ тебя, на наше благоговѣніе и смиреніе».

Культъ, воздаваемый самимъ императоромъ, отражается и на народной массѣ. Въ каждомъ городѣ на частныя средства или же по подпискѣ устраиваются храмы въ честь Ванъ-Чанга, гдѣ таоистскіе жрецы и предсказатели съ успѣхомъ занимаются своимъ ремесломъ. Иногда храмы примыкаютъ къ школамъ. Дѣлается это для того, чтобы ученики всегда имѣли доступъ къ святилищу божества, отъ благосклонности котораго зависитъ ихъ успѣхъ или провалъ на конкурсныхъ экзаменахъ. Въ главномъ придѣлѣ храма находятся алтарь и святилище. Внутренность святилища занимаетъ «почтенная фигура, сидящая въ покойной и полной достоинства позѣ. Позолоченныя черты ея лица носятъ кроткое выраженіе; птица спускается къ ней на колѣни, гдѣ она держитъ сложенныя руки. Противъ нея стоятъ узкія перпендикулярныя таблицы въ глубокихъ рѣзныхъ рамахъ, перечисляющія титулы обожаемаго существа».

Въ Кантонѣ до десятка подобныхъ храмовъ, поддерживаемыхъ честолюбивыми учениками или ихъ родственниками. Въ Чу-тунгъ-юнѣ, гдѣ, по преданію, родился Ванъ-Чангъ, находится главный храмъ въ его честь. На одной изъ среднихъ балокъ этого зданія укрѣпленъ мѣдный орелъ, и изъ его клюва къ алтарю спускается веревочка. Къ ней привязана кисть, которою богъ, будто бы, пишетъ таинственныя слова на столѣ, усыпанномъ пескомъ. Эти небесныя посланія, обыкновенно, предвѣщаютъ наступленіе бѣдствій. Говорятъ, что въ 1858 году жрецы храма такимъ путемъ намекнули знаменитому вице-королю Іеху на политическія смуты, которыя стали угрожать провинціямъ.

Солдаты поклоняются богу войны Буанъ-ти, который на землѣ носилъ имя Буанъ-Ю. Въ началѣ земной жизни онъ торговалъ бобами; но душа его не лежала къ такому низкому ремеслу, и такъ какъ время (онъ жилъ при Ханьской династіи во II вѣкѣ), благопріятствовало честолюбивымъ предпріятіямъ, то онъ поступилъ въ солдаты и завоевалъ себѣ почести и извѣстность. Онъ удостоенъ былъ даже баронскаго титула. Боварные враги обманомъ захватили его и обезглавили.. Много вѣковъ, память о немъ жила только въ исторіи; но въ XII столѣтіи онъ былъ канонизированъ подъ именемъ Чунгъ-Хву-Бунга, или «патріотическаго и искуснаго герцога», а вслѣдъ затѣмъ былъ возведенъ въ княжескій санъ. Обоготворенъ онъ былъ при императорѣ Тао-Буангѣ. Когда магометанское возстаніе при Чангъ-Бихурѣ (1828 г-) было подавлено, то императоръ издалъ слѣдующій указъ:

"Съ тѣхъ поръ, какъ установлено было троецарствіе нашей династіи, его величество Буанъ-ти часто со славой оказывалъ намъ свою духовную и божественную помощь⁰.

"Главнокомандующій Чангъ-Лингъ доложилъ въ прошломъ году что когда мятежники подъ начальствомъ Чангъ-Бихура приблизились къ Аксу и на нихъ напали наши войска, то внезапно поднялся вѣтеръ, который наполнилъ воздухъ пескомъ и пылью. Къ это время мятежники въ отдаленіи увидѣли на небѣ зарево, и всѣ были перебиты или взяты въ плѣнъ.

"Въ другой разъ, когда Чангъ-Лингъ велъ войска къ рѣкѣ Хуанъ, мятежники всю ночь тревожили нашъ лагерь, пока не поднялась сильная буря, которая помогла нашимъ войскамъ незамѣтно броситься на враговъ. Безчисленное множество ихъ попало въ плѣнъ, и имъ отрѣзали уши.

"На слѣдующее утро мятежники признали, что видѣли посреди зарева огромныхъ лошадей и рослыхъ людей, съ которыми они не могли бороться и поэтому принуждены были бѣжать.

"Всѣ эти знаменія произошли отъ нашего упованія и надежды на духовное величіе и грозное могущество Буанъ-ти, который молча исторгъ души мятежниковъ и помогъ намъ живьемъ схватить злое чудовище (Чангъ-Бихура) и навѣки успокоить границу.

«Поэтому должно усугубить нашу искреннюю преданность Буанъ-Фу-Цзы, чтобъ обезпечить его покровительство и покой народа на десятки и сотни тысячъ лѣтъ.

„И я приказываю, чтобы Департаментъ Церемоній изготовилъ новыя выраженія, чтобъ прибавить къ титулу Буанъ-Фу-Цзы въ знакъ благодарности за покровительство славнаго бога. Внимайте этому“.

Еще разъ (въ 1855 г.), когда войско подъ начальствомъ главнаго тайпинга предавало огню и мечу центральныя провинціи имперіи, Куанъ-Цзы сталъ на сторону государственной арміи и помогъ ей одержать блестящую побѣду надъ мятежниками. За эту милость царствующій императоръ Хингъ-Фунгъ указомъ повелѣлъ воздавать Куанъ-ти такія же божескія почести, какъ Конфуцію. Трудно сказать, дѣйствительна или притворна вѣра властей въ это божество.»

Образованные люди, большею частью, считаютъ такія воззрѣнія за суевѣрія; однако, правительство охотно пользуется ими, чтобы поддержать свой авторитетъ и убѣдить народъ, что даже боги сражаются противъ враговъ Великой Чистой Династіи.

Вѣроятно, ни одному богу не воздается такого. ревностнаго поклоненія, какъ Цай-Шину, богу богатства. Хотя главные таоистскіе писатели и не одобряютъ стремленія къ наживѣ и почестямъ, но естественная жажда богатства поборола всѣ религіозныя предостереженія и угрозы и такъ же сильна у таоистовъ, какъ у самаго корыстолюбиваго народа на свѣтѣ. Ни одинъ богъ не можетъ похвалиться такимъ количествомъ храмовъ, какъ Цай-Шинъ. Каждый купецъ, получившій въ годичномъ итогѣ барыши, за оказанную ему милость приноситъ обѣщанную жертву подателю богатства. Тотъ же, кто боится убытка, старается умилостивить бога жертвоприношеніями и подарками.

Три второстепенныхъ бога звѣздъ, отъ которыхъ зависятъ счастье, чины и долгоденствіе, пользуются большою популярностью среди матеріалистовъ-китайцевъ. Буддисты проповѣдуютъ счастье Нирваны, таоисты распространяются о преимуществахъ воплощенія въ Тао, по практичный китаецъ предоставляетъ всѣ эти отвлеченныя цѣли проповѣдникамъ, а самъ ищетъ болѣе осязательныхъ благъ. Если бы таоистскіе храмы не имѣли алтарей; посвященныхъ богамъ счастья, богатства, чиновъ и старости, то жрецамъ пришлось бы плохо, и три четверти храмовъ должны были бы пустовать.

Въ культѣ этихъ боговъ, за исключеніемъ сопровождающаго его грубаго суевѣрія, нѣтъ ничего характернаго для таоизма. О нынѣшнемъ упадкѣ таоизма свидѣтельствуетъ тотъ фактъ, что, если желаютъ возвеличить какое-нибудь народное божество, такъ къ его алтарю приставляютъ таоистскихъ жрецовъ. На ряду съ обязанностями стражей, эти шарлатаны занимаются прорицаніемъ и врачеваніемъ. Купецъ, интересуясь узнать, удастся или не удастся ему рискованная сдѣлка; мать, желая удостовѣриться, ожидаютъ ли ея ребенка служебныя почести, богатство и долгоденствіе, или же бѣдность и несчастье, обращаются къ таоистскому жрецу. Жрецъ прекрасно знаетъ всѣ плутни, имѣющія видъ сверхъестественной мудрости, и даетъ двусмысленные отвѣты, которые удовлетворяютъ, хоть на время, суевѣрнымъ запросамъ вѣрующихъ. Врачебные совѣты жрецовъ также мало обоснованы. Gray слѣдующимъ образомъ описываетъ случай, который произошелъ на его глазахъ въ одномъ кантонскомъ храмѣ: «Въ то время, какъ я осматривалъ храмъ, какой-то отецъ принесъ лѣчить жрецамъ своего сына, увѣряя, что ребенокъ одержимъ бѣсомъ. Вопросивъ идола, жрецы заявили, что въ тѣлѣ ребенка цѣлыхъ пять бѣсовъ, которыхъ они берутся изгнать за извѣстную плату. Отецъ согласился. Ребенка поставили противъ алтаря; на полу у ногъ его жрецы положили пять яицъ, заклиная бѣсовъ перейти въ нихъ. Лишь только бѣсы, какъ предполагалось, вошли въ яйца, главный жрецъ накрылъ ихъ глинянымъ горшкомъ и громко затрубилъ въ рогъ. Когда сняли горшокъ, то яйца, благодаря ловкому фокусу, оказались въ самомъ горшкѣ, а не на землѣ. Затѣмъ жрецъ обнажилъ руку и сдѣлалъ надрѣзъ ланцетомъ; кровь, показавшуюся изъ ранки, онъ смѣшалъ въ особой чашечкѣ съ нѣсколькими каплями воды. Обмокнувъ въ кровь печать храма съ именемъ идола, жрецъ заклеймилъ ею кисти рукъ, затылокъ, спину и лобъ бѣднаго языческаго ребенка, у котораго былъ простой припадокъ перемежающейся лихорадки».

Къ многочисленнымъ богамъ, которыхъ признаютъ современные таоисты, относятся три небесныхъ управителя, наиболѣе характерныхъ для этой секты: первый — Цзы-вей-ты-кюнъ, правитель неба, распредѣляетъ счастіе; второй — Цингъ-Лингъ-ти-кюнъ, правитель земли, прощаетъ грѣхи; третій — Янгъ-коу-ти-кюнъ, правитель воды, предотвращаетъ опасность. Кромѣ нихъ, существуютъ Санъ-тай, или три совѣтника, которые слѣдятъ за поступками отдѣльныхъ лицъ. Они завѣдуютъ жизнью и смертью каждаго человѣка и могутъ продлить или сократить его дни. Существуютъ также Санъ-чи, на обязанности которыхъ — вести списки дѣяній, хорошихъ или дурныхъ, каждаго человѣка. Есть богъ семейнаго очага, который смотритъ за всею семьей и за каждымъ ея членомъ въ отдѣльности, и масса другихъ божествъ.

Лишь немногимъ ниже этихъ боговъ стоитъ Іерархъ Вѣры, который живетъ пышно въ Лунгъ-ху-шанѣ, или Драконовыхъ и Тигровыхъ горахъ, въ провинціи Кянгъ-си. Этотъ священнослужитель считается земнымъ представителемъ Юхъ-Хуангъ-Шангъ-ти, который есть не что иное, какъ высшая форма одного изъ его предковъ. Со времени обоготворенія этого святого, всегда находился членъ его фамиліи, чтобы занять престолъ жреца. Какъ въ Тибетѣ лама, такъ и здѣсь жрецъ офиціально избирается по жребію изъ числа членовъ опредѣленной фамиліи. Въ назначенный для выбора день всѣ мужчины сходятся въ домѣ жреца и бросаютъ въ глиняный сосудъ съ водой кусочки свинца, на которыхъ написаны имена присутствующихъ. Кругомъ стоятъ жрецы, заклиная «Трехъ Чистыхъ Духовъ», чтобы кусочекъ свинца, на которомъ стоитъ имя избранника боговъ, всплылъ на поверхность. О результатѣ выборовъ сообщаютъ императору, отъ котораго зависитъ ихъ утвержденіе. Номинально этотъ іерархъ поставленъ надъ всѣми жрецами секты, но на дѣлѣ онъ рѣдко вступаетъ въ сношенія со своими подчиненными. Какъ говорятъ, нынѣшній іерархъ — самый заурядный человѣкъ, мало образованный и мало проникнутый величіемъ своего положенія.

Умственное и нравственное развитіе этого жреца показываетъ, каково вообще состояніе современнаго таоизма, который утратилъ всякіе слѣды философіи и истины. Взамѣнъ поисковъ безконечнаго, которымъ предавался Лао-Цзы, его послѣдователи-жрецы стараются внушать своимъ соотечественникамъ глупѣйшія суевѣрія и обманывать ихъ различными фокусами. Образованные классы смотрятъ на нихъ съ величайшимъ презрѣніемъ, и только тѣ ихъ вѣрованія, которыя въ различное время и по различнымъ причинамъ были одобрены правительствомъ, признаются кѣмъ-нибудь, кромѣ темнаго люда. По закону, кандидатъ на жреческую должность долженъ пройти пятилѣтній курсъ наукъ, послѣ чего онъ произноситъ обѣтъ и получаетъ свидѣтельство отъ мѣстнаго мандарина. Въ сущности же ихъ ученическіе годы посвящены служенію жрецамъ, которые научаютъ ихъ только тѣмъ обманамъ и плутнямъ, которые они сами знаютъ, и составленію двусмысленныхъ отвѣтовъ отъ имени боговъ на запросы больныхъ и умирающихъ. Нравственность жрецовъ стоитъ на самомъ низкомъ уровнѣ, и женскіе монастыри, которые они устроили во всей имперіи по образцу буддійскихъ, служатъ разсадниками порока. Не вѣруя въ Бога, а только въ обоготворенныхъ людей, не зная чистыхъ побужденій, которыми буддисты руководятся въ своихъ стремленіяхъ къ лучшей жизни, съ каждымъ вѣкомъ все больше удаляясь отъ всего благороднаго, безкорыстнаго и истиннаго, современные таоисты во мнѣніи своихъ собратій падали все ниже и ниже, пока не сравнялись съ грубѣйшими идолопоклонниками.

КОНЕЦЪ.

---

1. Въ собственныхъ именахъ мы придерживаемся того правописанія, которое принято французскими, нѣмецкими и англійскими синологами. По орѳографіи русскихъ ученыхъ Кингъ=Цзинь, Ки=Цзи, Шангъ-Ты=Шанди и т. д. Прим. ред.
2. Китайскій годъ дѣлится на 12 лунныхъ мѣсяцевъ, но такъ какъ число дней въ нихъ меньше, чѣмъ въ двѣнадцати солнечныхъ, то для уравненія времени періодически вставляется еще одинъ мѣсяцъ. Такимъ образомъ, изъ каждыхъ 19-ти лѣтъ — 12 имѣютъ по 12 мѣсяцевъ, а семь по 13, и простой годъ состоитъ изъ 354—355 дней, а високосный изъ 384—385. Новый годъ начинается съ ближайшаго новолунія послѣ нахожденія солнца на зодіачный знакъ Рыбъ; этотъ день выпадаетъ приблизительно между нашимъ 8 января и 7 февраля. Мѣсяцъ считается отъ новолунія до новолунія. Сутки начинаются съ 11 часовъ вечера и раздѣляются всего на 12 часовъ, такъ что китайскій часъ вдвое больше нашего. Кромѣ дѣленія на мѣсяцы, существуетъ еще дѣленіе на времена года, которыхъ считается восемь. Затѣмъ, годъ имѣетъ еще болѣе мелкія подраздѣленія, обусловленныя перемѣной погоды; такъ, напримѣръ, существуютъ двѣ недѣли «большой жары», время «бѣлой росы», когда на поверхности земли появляется налетъ селитры, время «большого снѣга» и т. д. Примѣч. перев.
3. Вплоть до революціи 1868 года, когда феодальная система и шогунагъ были упразднены. Прим. перев.
4. Конфуцій есть латинизированное (Confucius) китайское имя Кунгъ-Фу-Цзы. Мудрецъ носитъ еще прозвище Кунгъ-Кью, такъ какъ голова его своей формой напоминала вершину горы Кью. Прим. перев.
5. Подробности объ этихъ книгахъ см. Васильевъ В., Очеркъ исторіи китайской литературы. Всеобщая исторія литературы, подъ ред., т. I. Прим. перев.
6. Williamson. Journies in North China.
7. Mayer. Chinese Government.
8. Кангъ — доска, къ которую просовывали голову и руки осужденнаго.
9. 53 день по счету.