Конец мира (Фламмарион; Предтеченский)/1-V
| ← Глава IV | Ватиканский собор — глава V первой части романа «Конец мира» | Глава VI → |
| Оригинал: фр. Le concile du Vatican. — Перевод опубл.: 1895 г.. Источник: Камиль Фламмарион. Конец мира. С.-Пб. Типография Ю. Н. Эрлих, 1895. |
V. Ватиканский собор править
В то время как в Париже происходил предыдущий научный диспут, подобного же рода собрания устраивались в Лондоне, в Чикаго, в Петербурге, в Йокогаме, в Мельбурне, в Нью-Йорке и во всех главных городах всего света; все они, каждое по мере своих сил, старались выяснить те или другие стороны величайшего вопроса, приковавшего теперь к себе внимание всего человечества. Мы никогда не окончили бы, если бы вздумали дать отчет обо всех этих собраниях. Однако не можем пройти молчанием Ватиканского собрания или «собора», как имевшего крайнюю важность с религиозной точки зрения, подобно тому как заседания в Парижском Институте были наиболее важными из всех в научном отношении.
Вселенский собор всех епископов уже задолго до этого времени был созван Верховным Первосвященником Пием ХVIII для провозглашения нового догмата веры, служившего дополнением к учению о непогрешимости папы, принятому Собором 1870 года, равно как и к трем другим догматам, установленным с тех пор. На этот раз дело шло о божественности папы. Душа римского первосвященника, избранного синодом кардиналов при непосредственном внушении Святого Духа, по постановлению настоящего собора, должна рассматриваться причастной к свойствам Верховного Существа, так что всякий папа, с момента объявления его первосвященником, не только не мог уже впадать в ошибки, но и с полным правом вступал в сонм святых, непосредственно предстоящих пред престолом Божьим и разделяющих славу Всевышнего. Правда, в числе новейших «преосвященных» было не мало таких, которые смотрели на религию лишь с точки зрения ее общественного значения в деле цивилизации. Но первосвященники старой школы совершенно искренно допускали еще откровение, а последние папы были истинными образцами мудрости, добродетели и святости. Собор открылся месяцем раньше, именно в виду угрожавшей миру кометы, потому что, как многие надеялись, решение вышеупомянутого богословского вопроса прольет яркий свет в смущенные души верных и может быть вполне успокоит и умиротворит их совесть.
Мы не будем заниматься здесь теми заседаниями собора, которые были посвящены установлению нового догмата; скажем только, что он был провозглашен громадным большинством (451 против 88). В числе голосов, поданных против догмата, было четыре, принадлежавших кардиналам, и двадцать пять — епископам Франции; но мнение большинства еще и теперь считалось законом, и когда догмат божественности папы был торжественно провозглашен, четыреста пятьдесят один епископ пали ниц пред престолом первосвященника и поклонились ему как «божественному отцу». Это выражение впрочем уже давно заменяло собою древнее название папы — «святой отец».
В первые века христианства почетным титулом, служившим для величания папы, был «ваше апостольство»; позднее этот древний титул был заменен другим — «ваше святейшество»; отныне нужно уже было говорить «ваша божественность». Таким образом высота титула постепенно увеличивалась, пока наконец он не поднялся до зенита.
Собор разделялся на несколько отделений или комитетов, и вопрос о светопреставлении, не раз впрочем волновавший уже христианский мир, был предметом занятий одного из таких отделов. Мы считаем своею обязанностью воспроизвести здесь со всею возможною точностью картину главного из заседаний, посвященных этому вопросу.
Иерусалимский патриарх, отличавшийся великим благочестием и глубокою верою, произнес первую речь на латинском языке. Вот точный перевод его слов:
«Достопочтенные отцы, я не могу поступить более мудро, как раскрыть пред вами святое евангелие. Позвольте же мне прочесть его подлинные слова.
„Когда вы увидите, что мерзость запустения, предсказанная пророком Даниилом, станет на святом месте — читающий пусть понимает — тогда те, кто будет в Иудее, пусть бегут в горы; кто будет на крыше, пусть не сходит вниз, чтоб взять что нибудь из своего дома, и кто будет в поле, пусть не возвращается, чтоб взять свои одежды.
„Горе женщинам, которые будут беременны или будут кормить грудью своих младенцев в те дни! Молитесь тогда, чтобы это не случилось зимою или в субботу, потому что скорбь будет так велика, что подобной еще никогда не видано было от начала мира.
„...Как молния, которая исходит от востока и тотчас же кажется на западе, так будет и пришествие Сына Человеческого.
„Солнце померкнет, луна не даст света своего, звезды спадут с неба и основания земли поколеблются.
„Тогда увидят Сына Человеческого, идущего на облаках во всей своей славе, и он пошлет своих ангелов, которые громко протрубят в свои трубы и соберут избранных его от четырех концов мира, от края небес до края их.“[1]
«Таковы достопочтенные братья, слова Иисуса Христа.
«Эти слова взяты буквально из евангелия. Вы знаете, что в этом отношении единодушно согласны между собою все евангелисты. Вы знаете также, достопочтенные отцы, что Апокалипсис святого Иоанна описывает великую и конечную гибель в еще более трагических выражениях. Но Писание известно каждому из вас слово в слово, и мне кажется излишним, если нельзя сказать — неуместным, пред столь учеными слушателями делать ссылки на места, которые и без того теперь на устах каждого.»
Так начал свою речь иерусалимский патриарх. Он разделил свое слово на три части, а именно рассмотрел во-первых слова Иисуса-Христа, во-вторых евангельское предание и в-третьих догмат о воскресении мертвых и о последнем суде. Речь его, начатая в виде исторического изложения, скоро перешла в широко захватывающую проповедь, и когда оратор, переходя от святого Павла к Клименту Александрийскому, Тертуллиану и Оригену, дошел до Никейского собора и до установления догмата всеобщего воскресения, он увлечен был своим изложением до необыкновенной высоты и силы, глубоко потрясая сердца присутствовавших епископов. Даже самые равнодушные из них почувствовали, как охватывают их могучие волны всеобщей веры первых веков. Нужно сказать, что место, выбранное для этого собрания, удивительно соответствовало предмету обсуждения. Это была знаменитая Сикстинская Капелла. Громадная и величественная картина Микеланджело распростерта была над собравшимися здесь, подобно новому апокалипсическому небу. Громадное количество человеческих тел, множество рук и ног, молниеносный взор Иисуса, ряды осужденных, увлекаемых демонами с звериными головами, мертвецы, выходящие из гробов, мертвые кости, покрывающиеся телом и оживающие, великий ужас человечества, трепещущего пред гневом Божьим — вся эта страшная картина как будто давала жизнь и действительность превосходным ораторским периодам патриарха; были мгновения, когда благодаря прихотливой игре световых лучей, казалось, будто видны вдали трубы последнего Суда, будто даже слышны отдаленные звуки небесного зова, и как будто действительно где-то между небом и землею начинают двигаться и оживать все эти воскресающие тела...
Едва только иерусалимский патриарх успел сказать заключительные слова своей речи, как один из свободомыслящих епископов, самый горячий представитель партии несогласных на Соборе, ученый Майерштросс бросился на трибуну и начал развивать мысль, что ничего нельзя понимать в буквальном смысле ни в Евангелиях, ни в церковных преданиях, ни в самых догматах. «Буква убивает, восклицал он, и лишь дух животворит! Все преобразовывается, все подлежит закону изменения и совершенствования. Мир движется вперед…»
Речь эта была произнесена среди неописуемого всеобщего смятения. Слушатели несколько раз пытались прервать оратора, грозя смелому кроатскому епископу кулаками, называя его раскольником и отступником, но правила Собора не дозволяли этого, так как всяким мнениям предоставлена была полная свобода. Вслед затем начался горячий и страстный спор о догмате воскресения мертвых, о числе имеющих воскреснуть, об окончательном и вечном местопребывании избранных и осужденных, хотя во всем этом ничего нельзя было понять.
Кометой здесь занимались всего меньше. Однако «божественный отец» дал знать по телефону во все епархии мира, находившиеся в постоянном телефоническом сообщении с ним, о том, чтобы везде совершались общественные молебствия для умилостивления божественного гнева и отвращения от христианского мира карающей десницы Верховного Судьи. Особым образом приспособленные фонографы позволяли слышать во всех церквах подлинные слова самого Римского Первосвященника.
Описанное сейчас заседание происходило во вторник вечером, то есть на другой день после двукратного заседания Парижского Института, о котором мы говорили выше. Божественный отец передал Собору приглашение председателя Института о необходимости удалиться из Италии в критический день, но на него не было обращено никакого внимания — во первых потому, что смерть для всякого верующего есть освобождение, во-вторых потому, что большая часть богословов оспаривала самое существование жителей на Марсе и наконец в третьих потому, что собор епископов под председательством самого божественного отца никак не должен был высказывать какой бы то ни было боязни, а напротив обязан был до некоторой степени верить в действительность молитвы, этого возношения души к Богу, управляющему движением небесных светил и всемогущему Владыке мира.