Марк Криницкий править
Комаровка править
Хрустя ногами по разбитой посуде, мы, наконец, продрались сквозь толпу «товарищей» к свободному столику, накрытому грязной и мокрой (хоть выжми!) скатертью.
Отсюда «Комаровка» представляется узким длинным коридором под низким сводчатым потолком, на котором в ряд горит несколько электрических лампочек без арматуры. В тускло освещенном пространстве, наполненном табачным дымом и паром, крикливо жестикулирующие «товарищи» в форме и без формы. Много зеленых околышей «петровцев». За столиками пьют чай и, судя по разговорам, водку. То там, то здесь вспыхивает и гаснет песня. Каждую вновь входящую чем-либо замечательную фигуру приветствуют гоготом и аплодисментами.
— Бурлюк пришел, Бурлюк! Браво, Бурлюк!
— Господа, он не Бурлюк, а просто футурист.
— Футурист, футурист! Ура!
— Долой футуристов!
— А ты докажи сначала.
Протискивается человек в черной широкополой шляпе.
— Господа, я надеюсь, что вы отнесетесь к нашей миссии непредубежденно…
— Тише, слушайте!
— Мы объявляем войну казенной линейной перспективе. Мы заменяем линейку глазом. Мы воспринимаем мир…
К нему подходит хозяйка в черной вязаной косынке.
— Вы не имеете права стоять. Я прошу вас занимать место или убираться.
— Мамаша, ради Бога, успокойтесь, он сядет.
— Конфликт живого чувства…
— Я позову городового.
— Мамаша, зачем вы говорите такие слова? Мамаша, он сядет. Бурлюк, сядь.
— Я протестую против называющих меня Бурлюком.
Его оттирают куда-то в угол и насильно сажают.
— И макарони… да макарони, — запевает визгливый голос.
Сидящие его подхватывают.
— Ти-рим-да-ра-ри… да макарони.
Запевало выводит:
Я университет окончил
И получил диплом я…
— И получил диплом я… ти-ри-ром-я… да макарони.
— Сонька пришла!
Аплодисменты.
Высокая девушка с черными, сверкающими, нетрезвыми глазами и капризно искривленным красивым ртом, сильно надвинув на лоб серый капор, толкаясь и опрокидывая стулья, пробирается в глубину к компании, сидящей у открытого окна, откуда валит белый морозный пар на потные красные лица и расстегнутые груди.
— Сонька пришла. Соньку нам подавай.
— Прошу не толкаться! Шваль!
— Сам шваль! Трубочист!
— Кто? Я трубочист? Товарищи, она меня оскорбила.
— Брось, Ваня!
— Товарищи, я сын московского купца первой гильдии. Я плюну ей в морду!
— Получи сначала сам!
Она густо плюет ему в глаза и вызывающе смотрит, что он будет делать дальше. Хохот, аплодисменты.
— Товарищи… Ах, шкура!
Он кидается на нее, высоко подняв жилистый кулак. Их растаскивают.
— Господа, я позову полицию.
— Мамаша, дайте поцеловать ручку.
— Мы — скифы. Скифы изображались с туловищем лошади и руками и головой человека.
— Мамаша, вы не бойтесь, это — футуристы. Они, мамаша, ничего.
— А я вас прошу таких слов не употреблять… вы не имеете права устраивать тут митингов и сходок.
— Она дура, она ничего не понимает.
— Мамаша — сволочь!
— Господа, она ушла за полицией.
— И макарони, да макарони.
— Ляй-ляй-ляй-ляй-ляй… да ляй-ляй-ляй- ляй.
— Студенты любят всех… да макарони и макарони.
— Ляй-ляй-ляй-ляй… да макарони.
— Студенты любят женщин всех… и триппер носят.
— И триппер носят… Ляй-ляй-ляй-ляй… да макарони.
— Коля, не сердись. Я сказал: не надо. Я пять месяцев не пил водки, и ты не пей. Коля, не сердись. Я сказал: не надо.
— И триппер носят… Та-ри-ра-мам-ти.
— Тише, господа, просим успокоиться.
— Ура! Да здравствуют скифы.
— Еще рюмку, и будет две бутылки.
— Господа, в настоящее время, когда самоопределение человеческой личности в корне задавлено нашей изолгавшейся культурой…
Между столиками медленно и неуклюже пробираются черныя фигуры городовых с высокими собачьими воротниками.
— Вы — оратор?
— Мы — футуристы. Понимаете? Мамаша — дура, и больше ничего.
— Вы не имеете права выражаться.
— Простите: это вы не имеете права. Мы — художники.
Где-то с громом падает чайная посуда.
Быстры, как волны,
Все дни нашей жизни.
Налей, товарищ…
— Сонька, поцелуй.
Она делает шиш и тычет им кого- то в нос.
— Стерва!
— Не человек, а проститутка.
— Коля, не сердись. Я сказал: тебе сейчас не надо водки.
— Пуришкевич! Вот кто!
— Я? Пуришкевич?
— Да, Пуришкевич, футурист, бурлюк.
— Товарищи, я брошу ему в харю перчатку.
Падает стол. Кого-то схватывают и стараются повалить навзничь на пол.
— Подними перчатку. Ты должен.
Городовые кого-то уводят.
— Господа, бойкот «Комаровке»! Идем на Трубу.
Кто знает, что будет
С нами впереди?
— Товарищи, мы оскорблены в наших лучших чувствах! Идем на Трубу.
— Соньку нам подавай.
— Коля, тебе нельзя пить. Не в деньгах дело.
— Ура! Тарас Бульба пришел. Ура! Входит старый субъект с седыми, длинными усами, в серой поддевке и такой же высокой бараньей шапке. Он совершенно пьян. Покачиваясь, он что-то мычит и жмурится.
— Чего ему надо? Лимонаду хочешь?
— Оставьте. Не хочет он лимонаду.
— Старик, ты чего хочешь?
— Он девочку хочет.
— Забыл. — говорит старик.
— Господа, он забыл. Вот идиот.
— Сельтерской, — говорит, наконец, Тарас Бульба с усилием.
— То не ветер ветку клонит, — начинает вдруг высокий, симпатичный тенор. И гам, и гул, подчиняясь ему, замолкают.
— Не дубравушка шумит, — подхватывают разом сидящие.
«Комаровка» дрожит от стройного, заунывного хора.
То мое сердечко стонет,
Как осенний лист дрожит.
«Тарас Бульба», снявши папаху и уткнувшись носом в стол, плачет.
…Когда я ухожу, с трудом пробираясь между тесно сдвинутыми столами, его уже окружает тесная группа. Он поет, бойко и пьяно размахивая руками. Голос у него разбитый, хлипкий.
Шоб наша доля нас не цуралась,
Шоб краше в свити жилося.
С усов у него капают не то слюни, не то сельтерская.
У самого выхода хор гремит:
Кто знает, что будет
С нами впереди.
— Ляй-ляй-ляй-ляй, да ляй-ляй-ляй!
У дверей давка. Половой, с деревянным засовом в руках, впускает публику по очереди, по пяти человек.
— Пропусти, Ваня. Слышишь?
Ему стучат пальцем в стекло.
— Пропусти. Дам на половинку.
Пролезаю боком на улицу. Там вереница ожидающих, главным образом, "товарищей " и проституток.
— Второй ад, ваше степенство, — говорит мне сочувственно извозчик.
«Кто знает, что будет с нами впереди?»
— Ах, господа, как не трудно предсказать, что с нами будет.
Источник текста: Криницкий, Марк. Припадок [и др. рассказы] — Москва: Современные проблемы, 1916, 260 с. 18 см. (Библиотека русских писателей).