В. И. КОЛОСОВ
правитьИстория Тверской Духовной семинарии
(отрывок)
править
Серия «Русский путь»
Архимандрит Феодор (А. М. Бухарев): Pro et contra
Личность и творчество архимандрита Феодора (Бухарева) в оценке русских мыслителей и исследователей. Антология
Издательство Русского Христианского гуманитарного института, Санкт-Петербург, 1997
Ученики изо всех сил старались превзойти друг друга: от их ответов зависела честь не только их самих, но и училищ. А о<тец> ректор1 подзадоривал.
Одному из его учеников особенно запомнились приемные экзамены 1837 года. На этих экзаменах ректор Афанасий поступал согласно с прежде установленными порядками. На экзамены сначала не являлись ученики Тверского училища, потому что они были экзаменованы пред каникулами, и на публичном их экзамене был не только Афанасий, но и сам высокопреосвященный Григорий, тогдашний архиепископ Тверской, который по окончании экзаменов утвердил и переводные списки. Наконец и их вытребовали на экзамен по распоряжению ректора. До этого времени некоторые из учеников приобрели себе уже авторитет. Так, из Старицких учеников отличался первый ученик Лев Рубцов, из Ржевских — Иван Филаретов. Льву Рубцову было 18 лет от роду, и он смотрел уже довольно зрелым юношей. Как только явились на экзамен ученики Тверского училища, ректор вызвал, по обычаю своему, первых учеников. С другими учениками вышел и Тверской. Это был А. Бухарев, маленький, худенький, желтенький мальчик лет 15-ти. Лев Рубцов посмотрел на него с презрительною улыбкою. О<тец> ректор стал экзаменовать. Ответы Бухарева были лучше всех других учеников. Что ни спросит о. ректор, Бухарев на все удовлетворительно и скоро ответит, и даже покажет неудовлетворительность ответов других учеников, с ним вызванных, в случае если кто из них поспешит ответить прежде него, и ответить за поспешностию неудачно. И сам Рубцов должен был уступить первенство Бухареву. «О! Да ты отлично, хорошо отвечаешь! — сказал о. ректор. — А я думал, что вы не ходите на экзамен потому, что ничего не знаете. Молодец! тебе не Бухарев фамилия, а Орлов. Соколов! Отлично». Бухарев осмелился сказать ему, что Тверские явились на экзамен не готовившись, они думали, что их экзаменовать не станут. «Ладно, ладно, я посмотрю. Ну-ка, скажите мне еще». Он задает первым ученикам что-нибудь перевести или сказать локуцию какую. Бухарев опять лучше всех. «Превосходно», — кричит о. ректор, вошедший в пафос. О<тец> ректор вызвал вторых учеников из всех училищ, и в числе их второго ученика Тверского училища. Это был Евграф Ловягин, сын кафедрального протоиерея Ив<ана> Яковлевича Ловягина, ректора Тверского училища. Юноша лет 16-ти, чистенький, хорошенький собой, аккуратный во всем. Ловягин отличался не столько бойкостию и быстротою соображения, как Бухарев, сколько спокойным, точным, здравым ответом. Из всех предметов он знал все отлично. Другие ученики были то по одному, то по другому предмету слабее, у Ловягина не было этого. Он был равно хорош во всем. Оказалось, что из вторых учеников Ловягин был лучше всех. Выслушавши ответы, о. ректор сказал: «Тверские отлично! Молодцы». Вызваны были третьи ученики всех училищ. И здесь Тверской третий ученик Владиславлев не посрамил себя. Так прошел день.
На следующий день еще экзамены. О<тец> ректор явился суровым в класс. Вызвавши, по обычаю, первых учеников, он, обратившись к Бухареву, сказал: «Вы меня обманули. Вчерась вам случайно удалось ответить; вот я вас проберу!» Впоследствии оказалось, что о. ректор это шутил только. Начались экзамены. Тверские опять лучше всех, и особенно Бухарев. О<тец> ректор не вытерпел. «Я нарочно сердитым пришел, чтобы испугать вас; а вы ничего не боитесь: отлично, хорошо! Спасибо! Постой, — сказал он Бухареву, — на вот тебе на пряники». О<тец> ректор вынул 5-рублевую синенькую бумажку и дал Бухареву; Льву Рубцову досадно было. Видя, что Бухарев побивает его на устных ответах, он говорит о. ректору: «Отец ректор! позвольте нам написать что-нибудь на бумаге; дайте нам какое-нибудь предложение». — «Разве ты можешь писать?» — «Могу». Надобно сказать, что в Старицком училище учеников 4-го класса приучали писать периоды и хрии по тогдашним риторикам. Лев Рубцов, не могши одолеть Бухарева в устных ответах, хотел взять над ним верх на бумаге; так как преподавание правил риторики в 4-м классе не было положено по уставу училищ, и этих правил нигде не преподавали, кроме Старицкого и Ржевского училищ. В Тверском об них и не слыхали. О<тец> ректор дал какую-то тему. «Пишите, кто хочет и как умеете, и кто скорее напишет, читайте мне». Началась работа. Наморщились лбы; заскрипели перья. О<тец> ректор занялся между тем экзаменами низших учеников. Прежде всех написал на заданную тему Лев Рубцов. Он вышел на середину и прочитал написанное. «Очень хорошо! Весьма хорошо! Благодарю! — сказал ему о. ректор. — Постой, на тебе!» Он дал Рубцову пятирублевую ассигнацию. Рубцов был в восторге. За Рубцовым вышел Филаретов и прочитал свое сочинение. Он был из Ржевских учеников; а там тоже преподавали правила риторики. «Хорошо, хорошо! — сказал ректор. — Очень хорошо; на и тебе». И тому дал 5 рублей. Выходит Бухарев. Внимание всех обратилось на него. Он прочитал то, что написал. О<тец> ректор вскочил с кресел. «Отлично, хорошо! Превосходно! Лучше всех, весьма благодарю! Поди ко мне! На тебе десять рублей. Отлично, хорошо! Лучше всех». Затем читали некоторые из первых учеников других училищ, а иные совсем и не выходили. После первых учеников читали вторые ученики, и из них Ловягин оказался лучше всех. Потом третьи — и опять Тверской был лучше всех других. Рубцов опять подходит к о. ректору и говорит: «Позвольте еще написать». — «Изволь, пиши! Кто хочет, пишите все». Ректор дал тему. Опять наморщились лбы и заскрипели перья; и опять у Бухарева была задачка лучше всех. «Позвольте нам на дому подумать», — сказал Рубцов, не желая потерять первенство свое.
Была суббота, когда производился экзамен, и час уже третий после полудни, так что уже дальше сидеть в классе о. ректор не хотел. «Изволь! Пишите!» О<тец> ректор дал тему: «Иудеи говорят, что Господа ученики украли: докажите, что Он воскрес». К понедельнику задачи были готовы; лучше других оказалась задачка у Бухарева — так что о. ректор пригласил послушать ее всех наставников, — затем у Рубцова и некоторых других. Но нашлись и такие из учеников, которые по знакомству или по родству упросили семинаристов высшего отделения написать им задачу. Впрочем, скоро о. ректор открыл обман и виновные были наказаны. Наставники, слушавшие задачку Бухарева и других учеников училища, дивились тому, как можно, не учившись правилам риторики, писать складно и резонно, и выражали сомнение, что Бухарев и другие ученики списывали с чужих тетрадок и не сами делали задачки. О<тец> ректор первоначально горячо отстаивал мальчиков; ему, видимо, не хотелось разочаровываться в их способностях, но потом поколебался; особенно когда один из наставников, Ив<ан> Григорьевич Рубцов, сильно и настоятельно уверял его, что нет никакой возможности в одни сутки, не учившись правилам составления сочинений, написать целый лист, как у Бухарева. «Я даю голову на отсечение, что они не сами писали», — говорил Рубцов. Бухарев и другие уверяли, что сами писали, но Рубцов был непреклонен. «Ведь вот поймали же вы, о<тец> ректор, обманщика, которому богословы написали задачку. И тут обман и надувательство». «Да мы готовы в классе при вас сейчас писать», — говорили Бухарев и другие ученики. «И слышать не хочу», — говорил Рубцов. Класс кончился; о. ректор, наставники и ученики разошлись по домам.
У Афанасия, видимо, на душе лежало сомнение, зароненное речами профессора Рубцова. Часов в 7 вечера вдруг является на квартиру к Бухареву и к В<ладиславлеву> вестовой от ректора с требованием, чтобы они принесли свои черновые тетради, на которых писали задачки, и сами тотчас явились к ректору. Очевидно, что влияние профессора Рубцова взяло верх над убеждением о. ректора. Замерло сердце у бедных мальчиков. Схвативши свои черновые тетради и собравшись наскоро, они отправились к о. ректору. В квартире о. ректора собралось несколько наставников, в том числе и Рубцов Иван Григорьевич. Когда мальчики явились к о. ректору, он, увидевши их, сказал: «А! подите сюда! Докажите вот этому Фоме неверному, что вы сами писали задачки». О<тец> ректор указал на Ив<ана> Григорьевича Рубцова. «Да как хотите, о<тец> ректор, — сказал Рубцов, — я ни за что не поверю, чтобы они сами писали. Покажите ваши черняки», — сказал он быстро Бухареву. Бухарев вообще писал не слишком хорошо и разборчиво, особенно когда спешил. Он иногда не дописывал окончания слов, не доканчивал целой мысли, если она очевидна по ходу речи. Ив<ан> Григорьевич тотчас это заметил и, с торжеством обращаясь к ректору, говорил: «Вот, вот, посмотрите, о<тец> ректор, очевидно, что списано. Как был под рукой чужой черняк, так с него и списано». Бухарев до слез уверял, что он сам писал задачку, что недописки произошли от поспешности, что «эти самые недописки могут всякого убедить в том, что я сам писал, — говорил Бухарев, — а не другой кто, и не с чужого черняка списывал. Иначе недописанное слово неправильно могло быть написано; недописанная мысль не хорошо вязалась бы с другими мыслями». Рубцов слышать ничего не хотел. «Да помилуйте, о<тец> ректор, я шесть лет учился в семинарии, четыре года в академии, пятнадцать лет профессором и священником, а велите мне написать к завтрему то, что тут написано, — воля ваша, я не могу; я отказываюсь. Это быть не может, чтобы они сами писали». Ректор молчал. Другие наставники пересматривали черняки, и кто соглашался с Ив<аном> Григорьевичем, а кто поддерживал Бухарева и его товарища, поддерживал из сострадания к их невыразимо жалкому положению, к их испуганному виду и слезам. «Ну что ж вы ничего не говорите?» — спросил Афанасий Бухарева и его товарища. «Чем же вы еще докажете, что вы сами писали?» «Да позвольте, о<тец> ректор, нам здесь при вас написать», — сказал Бухарев, обрадовавшись сам своей счастливой мысли. «Изволь, хорошо». «А вот с этим я согласен, — сказал Иван Григорьевич. — Вот напишите при моих глазах так же, как это написано, ну тогда я поверю». Прочие наставники согласились на это. О<тец> ректор дал предложение, или тему для задачки. «Да чтоб они не стакнулись, — говорил Ив<ан> Григорьевич, — вы дайте, о<тец> ректор, разные предложения и посадите их в разных комнатах». Иван Григорьевич то и дело подходил то к одному, то к другому, осматривая со всех сторон, не списывают ли они откуда, хотя списать решительно неоткуда было. Отцу ректору с наставниками подали чаю. «Дай и им по чашке», — сказал он, указывая на мальчиков; но им было не до чаю. Чрез несколько времени Бухарев вышел к о. ректору, чтобы прочитать написанное. Внимание всех с жадностию обращено было на него. Он кончил чтение, о. ректор не вытерпел, он вскочил с дивана, подбежал к Бухареву, обнял и поцеловал его. «Друг ты мой, — сказал он ему, — выручил ты меня, утешил! Отлично, хорошо! Что, Иван Григорьевич?» — «Очень хорошо, прекрасно», — говорили другие наставники, подлаживаясь под тон ректора. Иван Григорьевич пожал плечами. «Позвольте, о<тец> ректор, еще дать ему предложение! Не постигаю!» — «Изволь, изволь, пиши!», — говорил Афанасий, входя в свой пафос. «Пиши, молодец, пиши!» Бухареву дали другое предложение. Он и на это написал очень скоро и хорошо и прочитал пред ректором и наставниками. И товарищ его, Владиславлев, тоже написал на данное ему предложение очень хорошо. Когда прочитали они задачки свои пред ректором, ректор не знал, как выразить свой восторг, «Молодцы! Прекрасно! отлично, хорошо! — кричал он на всю комнату. — Постойте, вот вам на пряники». Он вынул кошелек и дал еще денег Бухареву и его товарищу. Нельзя было смотреть на этих мальчиков без умиления. Точно они одержали победу знаменитую. Они готовы были плакать от радости; Ив<ан> Григорьевич их обнимал и целовал; прочие наставники ласкали всячески. «Чаю, чаю давай им, Илья». Это был любимый служитель Афанасия. Когда Иван Григорьевич ласкал мальчиков, ректор говорил им: «Нет, вы, ребята, вот что скажите ему: за что ж вы на нас так нападали? Что мы вам сделали, что вы сочли нас плутами. За что вы нас так мучили? Да отца-то ректора чуть с толку не сбили!» Но ребятам было не до попреков; они не чувствовали земли под собою; чай не пили. Им поскорее хотелось выбежать на свежий воздух и подышать посвободнее. «Ступайте, братцы, домой, — сказал Ив<ан> Григорьевич, — отпустите их, о<тец> ректор». — «Хорошо! Только постойте: кто вас учил писать?» — спросил он у мальчиков. — «Нас никто не учил». — «Нет, кто у вас смотритель или ректор?» — «Иван Яковлевич Ловягин». — «А! вы из Тверского училища. Идите же вы завтра к нему и скажите, что о<тец> ректор Семинарии прислал вас поблагодарить его за то, что он доставил в Семинарию таких учеников. И покажите ему то, что вы здесь написали. Да смотрите ж, сходите, непременно сходите: я завтра спрошу его».
Насколько при раздаче таких своеобразных денежных наград ученикам Афанасий был щедр, это видно уже из рассказанной нами со слов очевидца истории приемных экзаменов 1837 года. Неудивительно поэтому, что ректор Афанасий, получая жалованье за службу при Семинарии и доходы от первоклассного Колязина монастыря как настоятель его, часто не имел у себя копейки денег и должен был занимать иногда у служителя своего или у эконома Семинарии, встречая от них часто и замечания за расточительность и несбережение денег.
ПРИМЕЧАНИЯ
правитьИстория Тверской Духовной семинарии
Впервые: Колосов В. И. История Тверской Духовной семинарии. Тверь: Тип. губерн. правления, 1889. С. 342—348.
Владимир Иванович Колосов (1854—1919) — историк и археолог. Окончил Ржевское духовное училище, Тверскую сем. и ПДА (1879). Преподавал в Тверской сем. Автор многих исследований по русской истории, наиболее значительное из которых — труд о родной семинарии, созданный к ее 150-летнему юбилею.
Колосов, описывая вступительный экзамен 1837, использовал мемуарные заметки неизвестного автора. Примечательно, что этот эпизод, один из самых ярких в книге, полностью перепечатывает в своей статье «Благие делатели» автор журнала «Православное обозрение», скрывший свое имя за криптонимом «Г. А.» (1890. Т. I. Январь. С. 151—157).
1 Видный церковный деятель архим. Афанасий (Соколов) был ректором Тверской сем. в 1832—1838. Позже, во время служения в КДА, о. Ф. вновь встретился с ним, уже архиепископом Казанским, занимавшим эту кафедру в 1856—1866 [см. воспоминания А. М. о преосвященном Афанасии в журнале «Душеполезное чтение» (1868. Октябрь)].