Петр Павленко. Собрание сочинений. Том 3
Колеса Москвина править
Степь ровная, без курганов и без ложбин, точно природный аэродром. Она второй год не засевалась и вся заросла золотистой сурепицей. Это очень красиво и очень невыгодно: трудно маскироваться. Пушечный выстрел взбивает впереди орудия огромный кусок золотого ковра. Впереди стреляющего орудия образуется как бы зеленая проталина, хорошо заметная сверху.
Для артиллериста степь — дурная огневая позиция. Хуже нет. Она дурна во всякое время года, в любое время суток. Представьте подводную лодку, потерявшую способность к погружению, и вы легко вообразите положение батареи тяжелых морских орудий в открытой кубанской степи, перед активным противником, который по нескольку раз в день фотографирует степь с неба. Гвардии капитан второго ранга Москвин должен был сражаться именно в такой степной обстановке.
У многих поэтов можно найти сравнение степи с морем. По-видимому, сходство действительно есть. И, быть может, эта схожесть степи с морем подсказала гвардии капитану второго ранга Москвину единственно возможное поведение в степи. Как бы вел себя корабль перед лицом противника? Несомненно, он находился бы в непрерывном маневре, а не лежал в дрейфе и не становился на якорь.
Стало быть, в беспрерывном маневре должны находиться и пушки в степи.
Должны!
Но одно дело корабль, железный дом, в котором все вместе и все движется трудами машины, и другое дело пушки, из которых каждая сама по себе, а при пушках — боеприпасы, требующие, во-первых, укрытия в землю, а во-вторых, каждый раз специальной переброски.
На корабле не нужно при каждом новом маневре устраивать каюты, переносить снаряды, менять место камбуза.
Сходство моря со степью не облегчало дела Москвину, но у него не было никакого иного выхода, как только вообразить себя в море.
И пушки его стали вести кочевой образ жизни. Они использовали временами даже такие условные маскировочные «приспособления», как тени облаков над степью, почти недвижно стоящие в знойные летние дни.
Противник тщетно пытался накрыть Москвина, тот не давался.
Пушки Москвина стали невидимыми. Их прозвали «колесами Москвина», ибо они вели себя с непринужденностью обычных колес, не обремененных никакой тяжестью.
Уместен вопрос: а сражались ли они, эти пушки?
Да. Бывали дни, когда на участке, занимаемом орудиями, разрывалось в течение получаса до двухсот тяжелых снарядов, но если в такие минуты пехота требовала дать залп, гвардейцы давали залп.
Вот одно из сражений. Оно длилось шесть суток, и за эти сто сорок четыре часа гвардейцы Москвина отбили двадцать восемь контратак противника и уничтожили при этом двадцать три его танка.
Убитые ждали конца сражения, чтобы быть погребенными; они лежали у своих орудий, и новые осколки ранили уже похолодевшие тела.
Но когда затихло сражение и были вырыты могилы, от Москвина позвонили на командный пункт высшего командира:
— Гвардейцы просят разрешения дать салют в память погибших товарищей.
С командного пункта ответили:
— Дать салют из орудий!
Получив разрешение, гвардейцы-артиллеристы не торопились стрелять.
Предав земле тела товарищей, они долго выбирали час салюта. Они дали такой салют, который стоил немцам до роты стрелков и трех танков.
А потом — маневр колесами, и пушки — далеко, на новом месте.
Семьдесят бомбардировщиков перепахали однажды участок степи, где только что стоял Москвин, так, как мог бы это сделать пахарь-слон, но «колеса Москвина» нисколько при этом не пострадали.
Их уже не было на прежнем месте.
1943
Примечания править
Колеса Москвина''. — Рассказ впервые опубликован в сборнике «На высоком мысу» (Военмориздат, М. 1943). Печатается по тексту этого сборника.