По изд. А. Н. Островский. Собрание сочинений в 10 томах. Под общ. ред. Г. И. Владыкина, А. И. Ревякина, В. А. Филиппова. — М.: Гос. изд-во худ. лит-ры, 1959. — Том 3. — Комментарии А. И. Ревякина.
А. Н. Островский
КОЗЬМА ЗАХАРЬИЧ МИНИН, СУХОРУК (1866)
Драматическая хроника в пяти действиях, с эпилогом, в стихах
[2-я редакция]
ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ
[25 августа 1611 года]
ЛИЦА:
Козьма Захарьич Минин, Сухорук, земский староста Нижнего посада.
Иван Иванович Биркин, стряпчий, присланный в Нижний Ляпуновым для совету.
Василий Семенов, дьяк, старый человек.
Алексей Михайлович Поспелов, боярский сын.
Петр Аксенов, старик, богатый торговый человек.
Баим Колзаков, стрелецкий сотник.
Роман Пахомов, боярский сын,
Родион Мосеев, посадский, гонцы из Москвы.
Василий Лыткин (лет пятидесяти), богатый вдовый купец.
Павел Темкин (лет тридцати пяти),
Семен Губанин (лет двадцати), торговые люди.
Нефед, сын Минина.
Гриша, юродивый мальчик.
Павлик (писчик), писарь Биркина.
Марфа Борисовна, богатая вдова.
Всякие люди нижегородские обоего пола.
ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ
Здорово ль, кум?
Здорово, Петр Аксеныч.
Тебя как милует Господь?
Спасибо!
Живем-таки. Что Господа гневить!
Откуда, Вася?
С низу, из Казани;
Да позамешкался в дороге малость.
Домашние здоровы ль?
Все здоровы.
А что Кузьма Захарьич?
Земским делом
Печалится один за всех.
Здоров ли?
Бог милует. За здравие его
Все молимся. Он твердо, неослабно
За веру православную стоит;
Разумными речами утверждает
В народе крепость!
Что и говорить!
Радетель!
Диво это, брат Василий,
Как умудрил его Господь речами!
Вот так тебя слеза и прошибает,
Все слушал бы, кажись, и не ушел бы.
Вот какова его беседа!
Что же
Он говорит такое?
Эх, брат Вася,
Уж очень это дело-то велико!
Ну, слушай, да язык-то за зубами
Подерживай! Затеи-то велики,
А что-то Бог пошлет, увидим после.
Вот мы толкуем, как бы ополчиться
Да либо помереть уж, либо Русь
От иноземцев и воров очистить.
В разор нас разорят и животишки
Ограбят все; куда с детьми деваться!
Не трогают, так и сидеть бы смирно.
Куда уж лезть!
Да ты крещен аль нет?
Аль животы тебе дороже веры?
А братия? А слезные писанья
Из-под Москвы? И это ничего!
Не обижай! Я от миру не прочь.
Уж коли все, и я.
Смотри ж, Василий!
Не пятиться.
А я к тебе с поклоном,
Челом тебе!
Я слушаю. Что надо?
Ты знаешь сам, семья моя велика,
Детей больших и малых целый дом,
А я один, четвертый год вдовею.
Хозяйки нет. Не откажись посватать.
Не откажусь. Тебе немолодую
Уж надобно?
Нет, я и помоложе
Не откажусь.
Найду тебе из бедных.
Богатую бы мне.
За старика-то
За вдового, да с кучею детей,
Какая же нужда идти богатой!
Ты Марфу мне Борисовну посватай.
Да не пойдет, — она богата очень
И молода, — красавица собою.
Ее и князь любой возьмет с охотой,
Не то что ты.
И я богат, Аксеныч.
Давно ли ты разбогател?
Давненько.
Да время-то, Аксеныч, нынче смутно,
Так я и жмусь.
Ты правду говори!
Посватаю, изволь. Ну, много ль денег
Ты накопил?
Да тысяча найдется.
Да верно ли?
Я лгать тебе не стану.
Так первое: ты от миру не прочь,
Второе дело: тысяча найдется.
Не отопрись, смотри.
Не отопрусь.
Ну, хорошо. Посватаю.
Спасибо.
Пойду-ка я да с лавкой разберусь.
ЯВЛЕНИЕ ВТОРОЕ
Здорово, друг! Счастливо ль воротился?
Поторговал, наколотил мошну?
Наколотил! Спроси: свои-то целы ль?
Один разор, в убыток торговал.
Кривишь душой. Не бойся, не ограбим.
Его ограбить и греха не будет.
Богаче всех, а сиротой глядит.
Да тише ты, как раз беду накличешь!
Подслушают, тут всякого народу
Довольно есть. Свою казну считай,
А до чужой тебе нет дела вовсе.
ЯВЛЕНИЕ ТРЕТЬЕ
Откуда, Гриша?
Ась?
Откуда, мол?
В монастыре обеденку стоял,
И панихиду пели, поминали
Раба Прокофья.
Упокой, Господь!
Какой Прокофий, ты не знаешь, Гриша?
Он, говорят, был добрый. Я поплакал
И помянул. Подайте на дорогу!
Аль ты куда собрался, Гриша?
Далеко. Длинная дорога; встанет —
Так до неба достанет. Все песками
Сыпучими да темными лесами
Дремучими.
Куда ж дорога, Гриша?
К честным обителям.
Один пойдешь?
Нет, много, много.
Что он говорит?
Сулит дорогу, а куда? Известно,
Одна дорога; значит, все помрем;
И надо полагать, что это вскоре.
Нет, надо быть, что о другой дороге
Он говорит.
Его не разберешь;
Убогий он у нас и малоумный.
Нет, вот что: храмы там без богомольцев,
Без пения. Подайте на дорогу!
ЯВЛЕНИЕ ЧЕТВЕРТОЕ
Ты в Нижнем шатости не замечаешь?
Господь хранит пока.
А знаешь что?
Ведь Нижний — ключ всей Волги; за него бы
Король Жигмонт иль Владислав-царевич
Нам дорогую цену заплатили,
Кабы привесть к присяге. Мне — боярство
Иль в думные, тебя — в Москву, в дьяки,
В любой приказ.
Ты шутишь аль смеешься?
Как хочешь понимай!
Как понимать!
Изменником я не был и не буду,
И с дьяволом быть в доле не хочу.
Я пошутил с тобой.
Иван Иваныч,
Шути с кем помоложе. Этих шуток
Я не люблю, они подвохом пахнут.
Ну, не сердись! не любишь, так не стану
Шутить с тобой; нам ссориться не след:
Неладно в Нижнем.
Полно, что пугаешь,
Иван Иваныч; как тебе не грех!
И знаешь, кто у нас заводит смуту?
Кому же заводить?
Кузьма Захарьев.
Не верю, быть не может.
Погоди,
Дай срок, увидишь сам. Всегда толпою
За ним народ валит, все шепчут что-то
И по ночам сбираются к нему.
Не верю.
Ты не спорь со мной; разведай.
Да нет же, говорю.
Не ошибись!
Не ошибусь я в этом человеке.
Кузьму я знаю вдоль и поперек:
Он боек на язык, упрям и дерзок;
В дела мешается, за всех заступник;
А все-таки души он не продаст;
Сгрубить — сгрубит, а смуты не затеет.
От грубости до мятежа далеко ль!
Я не люблю, кто бойко говорит!
Да у меня ведь горлом не возьмешь!
Я не ему чета, молчать заставлю.
Я при царе Иване начал службу,
В дьяках состарился и поседел.
Уж мы с Кузьмой не первый год воюем;
Наскочит на меня, так будет помнить.
Ну, и тебя таки честит изрядно,
И за глаза все Тушиным корит,
А тушинцам у нас почету мало;
На Волге их не любят.
Не беда!
Насильно мил не будешь! Уж народец
У вас на Волге! Нечего сказать!
Некстати говорливы! Вот ты здешний,
Не тушинский; а тоже говорят,
Что ты берешь посулы, что с живого
И с мертвого дерешь, не разбираешь.
Да кто же говорит?
А все Кузьма.
Не верь, Иван Иваныч! Все напрасно;
Посулов не беру. Он злым поклепом
Меня обносит. Да ты сам ли слышал?
Сам слышал.
Не снесу такой обиды,
Пойду челом ударю воеводе.
Я говорю тебе, что он мятежник;
С народом шепчет, а властей ругает;
Небось без умыслу? Да кто ж поверит!
Его теперь и знать я не хочу,
Ругателя.
А ты пока молчи,
Умей скрывать обиду; дожидайся.
Он не уйдет никак от наших рук.
Я сторожа к нему приставил, знаешь,
Павлушку; он хоть зайца соследит;
Волк травленый, от петли увернулся.
Он из дьячков из беглых, был в подьячих,
Проворовался в чем-то; присудили
Его повесить, он и задал тягу.
Теперь веревки как огня боится.
Хоть висельник, да только бы служил.
Ну, и писать горазд, мне то и нужно.
Да мы еще с тобою потолкуем.
Куда пойдешь отсюда?
На Оку,
Стерлядок искупить недорогих бы.
Так вместе и пойдем! И я туда же.
ЯВЛЕНИЕ ПЯТОЕ
А где отец?
За мной идет сюда.
Из-под Москвы сегодня прибежали
Бесстрашные гонцы: Роман Пахомыч
Да Родион Мосеич. Отдохнувши,
Пойдут с отцом на воеводский двор.
Украдкою у патриарха были
И привезли нам грамоты его.
Из шапок достают, зашиты были.
ЯВЛЕНИЕ ШЕСТОЕ
Какую весть несешь?
Дурные вести.
Прокоп Петрович Ляпунов убит
Казаками.
Бедам конца не видно.
Убит! — Убит! — О Господи, помилуй!
Ведь под Москвой еще два воеводы:
Князь Трубецкой да атаман Заруцкий.
Ну, что ж они?
Они-то? Целовали
Псковскому ведомому вору крест.
Несдобровать и Нижнему теперь.
Что ж делать нам?
Пойдемте к воеводе,
В приказную избу, пусть он рассудит.
Пусть грамоту прочтет от патриарха,
Он из темницы пишет.
Из темницы?
Его цепями, голодом томят,
А он предателей Москвы бесстрашно,
Как Божий гром, проклятием громит.
Теперь лететь бы к матушке Москве!
Подняться нечем. Спросим воеводу,
Подумаем с ним вместе, а покуда
Сберемтеся всем Нижним панихиду
Соборную отслужим, будем плакать,
Молиться будем, плакать и молиться.
[ЯВЛЕНИЕ СЕДЬМОЕ]
Нам на Волге жить,
Все ворами слыть.
На Яик идти,
Переход велик;
Под Казань идти,
Грозен царь стоит.
А! Бог тебя люби, Кузьма Захарьич!
Ступай своей дорогой!
Аз есмь бражник!
Я вижу.
Видишь, а не осуждай!
Я старый человек.
Тебе же хуже!
Нельзя не пить: такое время! Вот что!
Ты думаешь, я с радости; я с горя!
Как помоложе был, так дело делал;
Царю Ивану царства покоряли.
А что теперь! В глаза-то людям стыдно
Глядеть. Какой я воин, братец! Срам!
Нам идти ль, не идти ль
На Иртыш на реку.
На Иртыш на реку.
Под Тобол-городок.
ЯВЛЕНИЕ ВОСЬМОЕ
А я тебя ищу, Кузьма Захарьич!
Вот горе-то на нас! Прокоп Петрович
Казаками убит! А что-то скучно
Все было мне, сижу да заливаюсь
Горючими, а вот к беде и вышло.
Я всех людей из дому разослала
По бедным, оделить хоть понемногу
За упокой да звать обедать завтра.
Для нищей братии обед готовлю.
Зайди, Кузьма Захарьич, да зови,
Кого увидишь; вместе помянули б,
Чем Бог послал.
Благодарю за ласку.
А уж не знаю, как тебе сказать.
Есть дело земское.
Так ты попозже!
Уж очень скучно; хоть поговорить бы.
Да у меня у самого-то гости.
Покорно просим и с гостями.
Ладно!
Я очень рада буду, буду ждать.
Пока прощай!
Прощенья просим, Марфа
Борисовна! Благодарю за память!
ЯВЛЕНИЕ ДЕВЯТОЕ
Об чем это, Кузьма Захарьич, Марфа
Борисовна с тобою говорила?
К себе звала. Спаси ее Господь!
Задумала на весь народ поминки
Прокофию Петровичу.
Пойдешь?
Ее грешно обидеть! Приходите
И вы, друзья!
Я, может, и приду,
Коль удосужусь да не разнедужусь.
Недужится, уж стар я становлюсь.
Кузьма Захарьич! я к тебе с поклоном,
Заместо батюшки родного будь!
Мне жизнь не в жизнь: с утра до поздней ночи
И с вечера до утренней зари
Все об одном я думаю-гадаю,
Одно мне сна-покою не дает.
Ты наведи меня на ум — на разум.
Прямую путь-дорогу покажи!
О чем тоскуешь?
Как бы это молвить?
Такое дело, и сказать-то стыдно,
И утаить-то грех перед тобой.
Иль бес мутит, иль уж судьба такая,
Такой предел на долю вышел. Марфа
Борисовна все из ума нейдет.
Такое ль время, Алексей Михайлыч!
Да что мне время! Жить и умирать
Уж лучше вместе. Годы подошли,
Кузьма Захарьич, мне нужна хозяйка.
Мы ровни по годам и по всему.
Поговори ты ей! Заставь меня
Навечно Богу за тебя молиться!
Честна вдова, а мужняя жена
Еще честней в дому благочестивом.
Придется к слову — я поговорю.
ЯВЛЕНИЕ ДЕСЯТОЕ
Вы слушайте, что вам Кузьма толкует,
Он вас в беду такую заведет,
Что плакать вам кровавыми слезами.
Дела, дела!
Да верно ли ты знаешь,
Что Владислава скоро ждут в Москву?
Чего не знаю, говорить не стану.
Я грамотный, не то что ваш Кузьма.
А что же будет, если королевич
В Москву придет?
Не больно хорошо.
Великую пошлет он рать и силу
И камня здесь на камне не оставит.
И Вяземский под Нижний приходил,
Да много ль взял?
Придут с большим нарядом,
Не с голыми руками.
Братцы, смерть!
Разор, разор!
Москва зовет на царство
И ждет к себе из Польши Владислава,
А мужики кричат у нас по Волге:
«Мы не хотим на царство иноземцев
И выбранных казаками царей».
ЯВЛЕНИЕ ОДИННАДЦАТОЕ
Послушаем, о чем народ толкует?
Того и жди что смута заведется,
Из воровских полков с подсылом много
Народу набегает; не усмотришь,
Проезжий город. А, да это наш,
Из биркинских людей, Павлушка, писчик.
Негодный человечишка, за ним
Глядеть да и глядеть! Что за охота
Держать такую дрянь, не знаю, право!
Ну, что ж молчишь? Язык-то прикусил?
Я живу с краю, ничего не знаю. (Убегает.)
Что он молол?
Да много говорил,
Про королевича. — Да разореньем
Все нам грозит.
Такие страсти
Наговорил, не знаешь, что и делать.
Как только вам не грех воришек слушать,
Бездельных, шлющихся! Развесьте уши,
Им на руку, они тому и рады.
Да кто ж ему поверит! — Зря болтает! —
Учи нас, вразумляй, Кузьма Захарьич!
Одно вы помните и зарубите,
Что мы клялись креста не целовать
Ни Владиславу, ни кому другому
Из иноземцев, — ждать, кого на царство
Пошлет Господь и выберет земля.
Нам государь — великий патриарх,
Другого нет у нас. Что скажет — свято.
Сегодня от него пришли гонцы.
Мы грамоту прочтем и вам объявим
Его приказ и земское решенье.
[ЯВЛЕНИЕ ДВЕНАДЦАТОЕ]
Отписки из Москвы! Гонцы с вестями!
Куда идут?
На воеводский двор.
Письмо от патриарха Ермогена.
[ЯВЛЕНИЕ ТРИНАДЦАТОЕ]
Честным нижегородцам из Москвы
От разоренных и плененных братий
Поклон мы правим низкий, до земли.
Честному духовенству, воеводам
И всем — и старшим и молодшим людям
Благословение от патриарха.
ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ
СЦЕНА ПЕРВАЯ
ЛИЦА:
Марфа Борисовна.
Домна, старуха.
Минин.
Аксенов.
Поспелов.
Иван Кувшинннков, сотник из Балахны, и Григорий Лапша, крестьянин из Решмы — предводители восстания на Волге.
ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ
Пустыня прекрасная!
Меня многогрешную,
Как чадо свое, приими.
Любимая мать моя,
В пристанище тихое,
В безмолвные недра свои!
Стучится некто.
Отопри поди!
ЯВЛЕНИЕ ВТОРОЕ
Здорова ли ты здесь?
Кажись, здорова.
Я прежде всех, и ладно; мы покуда
Поговорим с тобой да потолкуем.
Об чем бы нам? Давай о женихах.
Поговорим. Спасибо за заботу.
Пришел к тебе я сватом.
От кого же?
От Лыткина, у нас в ряду торгует,
Он пожилой и четверо ребят.
Ну, хорошо, мне пожилой-то лучше.
Да полно, так ли?
Только, Петр Аксеныч,
Ты попроси, чтоб он пообождал,
А отказать не откажи.
Ну, ладно.
Да чему же ты смеешься, Петр Аксеныч?
Я больно рад, что ты не отказала
Совсем ему; он человек нам нужный.
Вот видишь ли: деньжонки у него
В запасе есть, а на мирскую нужду
Он больно скуп, теперь в надежде будет,
Что за тобой приданое большое,
Так и для миру будет тороватей.
Какой шутник ты, Петр Аксеныч! право!
Ты шутишь-то! Ну, разве ты пойдешь
За Лыткина?
Кому судьба какая.
Как знать вперед, что будет.
А другого
Не хочешь ли? Велел Кузьма Захарьич
Поговорить с тобой о человеке,
Приятеле своем.
Кузьма Захарьич?
Ахти, беда!
Чего ты испугалась?
А кто таков?
Поспелов.
Эко горе!
Ни горя я не вижу, ни беды.
Покаяться уж разве, Петр Аксеныч!
Вот видишь ты: мое желанье было
Раздать казну, избавиться заботы
По мужниной душе — его добро,
Пусть за него и молятся сироты —
Да в келейку, на тихое житье.
Не думал я, ушам своим не верю.
Такая ты веселая, все шутишь,
Смеешься с нами, парней молодых
Не обегаешь…
Что же их бояться?
Подумают — горда. Греха-то больше;
А пусть болтают да смеются вдоволь,
Побалагурим, да и разойдемся,
Вот и беда и горе: обещала
Вдовой остаться, Божьей сиротой.
А отказать боюсь: Кузьма Захарьич
Рассердится, и Алексей Михайлыч
Во гнев взойдет и будет злобу мыслить,
И выйдет только грех один. Уж лучше
Скажи ему, что я душевно рада,
Пусть думает, что я его невеста,
Хоть обману, да в мире поживем.
А Лыткину?
Я не хочу обидеть
И Лыткина. Скажи, чтоб подождал,
Обману нет, вперед нельзя ручаться.
ЯВЛЕНИЕ ТРЕТЬЕ
Гостей веду. Идет Кузьма Захарьич.
Один или ведет кого-нибудь?
Какие-то незнаемые люди.
ЯВЛЕНИЕ ЧЕТВЕРТОЕ
Покорно просим, гости дорогие. (Домне.)
А ты поди да принеси медку!
С гостями, уж не осуди!
И, что ты!
Иван Кувшинников, из Балахны,
Начальный человек; а это Гриша
Лапша, из Решмы, тоже воевода.
Ну, вот спасибо за таких гостей!
Прошу садиться!
Ты, Кузьма Захарьич,
Садись вперед.
Вы гости, я здесь свой.
Лапша, садись.
Нет, мне не подобает.
Садись, я за тобой.
Ну, вот и ладно.
Тебе вперед.
Не местом, человеком.
ЯВЛЕНИЕ ПЯТОЕ
Медку пожалуйте, честные гости!
У нас так все с хозяйки начинают.
Нет, батюшка, уволь! Пила довольно.
Неволить не могу, я не указчик
В чужом дому.
Уж просим обо всей!
Григорий… Как по отчеству, не знаю…
Петрович был.
Покорнейше прошу!
Уж мне-то пить ли?
Пей!
Оно как будто
Нескладно мужику-то?
Не осудим!
Желаю здравствовать на многи лета!
Кузьма Захарьич!
Больше не просите!
Ну, как угодно.
Кушай, Петр Аксеныч.
К тебе с поклоном, Алексей Михайлыч!
Не откажусь, до сладкого охоч.
Послушать бы теперь, Кузьма Захарьич,
Твоих речей. Сладка твоя беседа.
Да речь-то у меня одна все, Марфа
Борисовна.
Ее-то нам и нужно.
Ну, так начнем! Москва разорена?
Разорена.
Так ей и оставаться?
Как можно!
Что ты!
Сохрани Господь!
Москва нам корень, прочим городам?
Известно, корень. Что и говорить!
А если корнем основанье крепко,
Тогда стоит и древо неподвижно;
А корени не будет — прилепиться
К чему?
Ну, что уж!
Господи помилуй!
Москва — кормилица, Москва нам мать!
Кормилица и мать.
Родная мать.
А разве дети могут мать покинуть
В беде и горе?
Мы не покидали.
Ты сам ходил с Алябьевым по Волге
И по Оке, и воры вас боялись.
Мы с Репниным ходили и к Москве,
Да воротились оттого, что ладу
Бог не дал воеводам. Грех на них!
А вот теперь и воевод-то нету:
Пожарский ранен, Ляпунов убит.
Осиротела Русь! Ни воеводы,
Печальника о нас, сиротах бедных,
Ни патриарха, ни царя. Как стадо
Без пастыря, мы бродим, злому волку-
Губителю добыча.
Бить волков!
Известно, бить! Уж будет, потерпели!
Мы топоры и косы отточили,
Которые об них же притупили.
Душа кипит, давно простору просит,
И руки чешутся.
Зачем же дело
Откладывать? Благословясь, да с Богом,
Не мешкая!
Отложишь поневоле.
Что скоро, то не споро, говорят.
Ты правду молвил. Не такое дело,
Чтоб торопиться.
Надо рассудить
Да поразмыслить.
Думать — ваше дело.
Что есть у нас? Ни войска, ни казны,
Ни воеводы. Прежде нужны деньги;
Сберем казну, и люди соберутся,
Стрельцы, казаки. Всякого народу
По свету белому довольно бродит
Без дела и без хлеба; рады будут
Трудом себе копейку заработать.
Не все же грабить! Надо душу вспомнить!
А воеводу миром изберем.
Кого излюбим, тот у нас и будет.
Казна всего нужнее.
Верно слово.
Где взять казны?
Собрать, Кузьма Захарьич.
Да много ли сберешь! На разговоры
Все тороваты, а коснись до дела,
Так и попрячутся. Не то что денег,
И тех, что посулили, не найдешь.
А ты не обижай, Кузьма Захарьич!
Не обижает, дело говорит.
Вот все, что есть, возьмите, коли нужно.
Душа святая! О тебе нет речи!
Твои достатки и тебя мы знаем.
Ты все отдашь, и я отдам, и он, —
Все будет мало. С чем тут приниматься!
И только что обидим мы без пользы
Самих себя, а делу не поможем.
Кто нас послушает! В бедах и в горе
Сердца окаменели. О себе
Печется каждый, ближних забывая.
Так что же делать нам, Кузьма Захарьич?
Себя забудь и дел своих не делай!
Проси у Бога разума и слова,
Сухим очам проси источник слез!
На улицу, на площадь, на базары,
Где есть народ, туда и ты иди!
Высокая апостольская доля —
Будить от сна своих уснувших братий
И Божьим словом зажигать сердца!
Когда увидишь, что сердца и народе
Затеплятся, как свечи пред иконой,
Тогда сбирать казну на помощь ратным!
Сбирать людей на выручку Москвы!
Пошли, Господь, в моем дому начаться
Великому и праведному делу.
Хозяюшка, прощай! Пойдем, Аксеныч!
Пора идти на воеводский двор,
Сбирают нас и выборныих старост
О грамоте подумать патриарха
И рассудить, что делать, что начать.
Ступай вперед, я мигом за тобою.
Хозяюшка, прости.
Прощенья просим.
За угощенье!
Ну, уж не взыщите!
Чем Бог послал.
За ласковое слово!
Напредки не забудьте!
Ваши гости!
ЯВЛЕНИЕ ШЕСТОЕ
Ты, Алексей Михайлыч, на дорожку
Медку не хочешь ли?
Пожалуй, выпью,
Да не об меде речь! Мне слаще меда
Твой разговор.
Какой проказник! Право!
Я говорил.
Ну, что ж она сказала?
Сказала-то? Она сказала: люб.
Ну, люб, так ладно! Вот спасибо, Марфа
Борисовна! Сказал бы я словечко
Еще тебе; боюсь — не прогневить бы.
Как не грешно тебе! Да чем же можешь
Ты прогневить меня!
Своей любовью.
Ах!.. Нет… я, право… Что тебе смотреть
На гнев мой! Что же, разве что дурное
Ты говоришь! В любви обиды нет!
Благодарить тебя за это надо.
А по рукам когда?
Да вот что, милый:
То нездоровится, то дела много
По дому, знаешь. Как-то все не время…
Поверишь ли, с ног сбилась от заботы.
Мы лучше уж немного подождем.
Ты не печалься, Алексей Михайлыч!
Голубушка! Зачем себя ты губишь?
В твоей поре тебе бы только ласку!
Тебя бы целовать, да миловать,
Да крепко к сердцу прижимать!
Ну, будет!
Мы после как-нибудь поговорим.
Не до того мне, Алексей Михайлыч!
Так голова с чего-то разболелась,
Уж и не знаю. Лучше не тревожь.
Прощенья просим!
И меня прости.
Господь с тобой!
Бог даст, коль живы будем,
Увидимся.
Ну, как не увидаться!
[ЯВЛЕНИЕ СЕДЬМОЕ]
Какие речи! Господи, помилуй!
Не слушать бы! А как же их не слушать!
В миру живешь, с людями; по-мирски
И надо жить, — все видеть и все слышать.
Куда бежать от суеты мирской?
О юность, юность, молодое время!
Куда бежать мне! Господи, помилуй!
СЦЕНА ВТОРАЯ
ЛИЦА:
Биркин.
Семенов.
Минин.
Аксенов.
Несколько дворян, боярских детей и посадских.
ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ
Вот грамоту прочли от патриарха,
А толку что! О деле позабыли,
Про земскую беду помину нет,
И что у них на Минина за злоба!
Кузьме и рта разинуть не дают.
Ругательски ругали. Дьяк Семенов
Озлобился, и не уймешь, а Биркин,
Кажись, его зубами бы загрыз.
Наместо дела, ссоры да отписки:
Пошлем в Казань, казанцы к пермичам.
Гонцы гоняют, дело не спорится.
ЯВЛЕНИЕ ВТОРОЕ
Наслушались мы вдоволь разговору
Сегодня. Сыт ли ты, Иван Иваныч?
По горло сыт. От ваших разговоров
Завяли уши.
Ну, Кузьма Захарьев,
Спасибо за науку! Угостил
Нас, дураков, разумными речами,
Так и сидели все, развеся уши,
Да слушали.
Ну, как его не слушать,
Он всех умней! Ишь краснобай какой!
Не помню я, что говорил; быть может,
Кого обидел словом. Не вините;
Не сам я говорил, кровь говорила.
Обидеть не обидел, грех сказать;
А насказал довольно, не уложишь
В большой мешок.
Да кто же виноват?
Мы сами дали волю, так и слушай!
А он и рад.
Да кто же запретит
Мне говорить?
Да всякий, кто постарше.
За веру православную стою,
Не за дурное что. Молчать нельзя мне.
Ведь ты еще не воевода! Скажут,
Чтоб говорил — так говори что хочешь;
А скажут: замолчи! — так замолчишь!
Не замолчу. На то мне дан язык,
Чтоб говорить. И говорить я буду
По улицам, на площади, в избе,
И пробуждать, как колокол воскресный,
Уснувшие сердца. Вы подождите,
Я зазвоню не так. Не хочешь слушать,
Я не неволю: не любо — не слушай;
А замолчать меня заставить трудно.
Я не свои вам речи говорил:
Великий господин наш, патриарх,
Велит нам быть в любви, соединенье
И промышлять, как душу положить
За веру. Нас с тобой Господь рассудит,
Кто прав, кто виноват. Вы не хотели
Послушаться; смотрите, не пришлось бы
Вам каяться.
Послушаться тебя!
Чего ты захотел! Ты будь доволен,
Что слушали, молчать не заставляли.
Да из избы не выгнали тебя.
ЯВЛЕНИЕ ТРЕТЬЕ
Знать, им не жаль ни крови христианской,
Ни душ своих. Какая им корысть!
Самим тепло, а братию меньшую
Пусть враг сечет и рубит, да и души
Насильным крестным целованьем губит.
Просил я их со многими слезами,
Какую ни на есть, придумать помощь, —
И слышать не хотят. Не их, вишь, дело!
Так чье же?
Не надейтеся на князи!
И вправду. Нам теперь одна надежда —
На Бога. Помощи откуда ждать!
Кто на Руси за правду ополчится?
Кто чист пред Богом? Только чистый может
Святое дело честно совершить.
Народ страдает, кровь отмщенья просит,
На небо вопиет. А кто подымет,
Кто поведет народ? Он без вождя,
Как стадо робкое, рассеян розно.
Нет помощи земной — попросим чуда;
И сотворит Господь по нашей вере.
Молиться надо! В старину бывало,
Что в годы тяжкие народных бедствий
Бог воздвигал вождей и из народа.
Возможно ли, чтоб попустил погибнуть
Такому царству праведный Господь!
Вон огоньки зажглись по берегам.
Бурлаки, труд тяжелый забывая,
Убогую себе готовят пищу.
Вон песню затянули. Нет, не радость
Сложила эту песню, а неволя,
Неволя тяжкая и труд безмерный,
Разгром войны, пожары деревень,
Житье без кровли, ночи без ночлега,
О, пойте! Громче пойте! Соберите
Все слезы с матушки широкой Руси,
Новогородские, псковские слезы,
С Оки и с Клязьмы, с Дона и с Москвы,
От Волхова и до широкой Камы.
Пусть все они в одну сольются песню
И рвут мне сердце, душу жгут огнем
И слабый дух на подвиг утверждают.
О Господи! Благослови меня!
Я чувствую неведомые силы,
Готов один поднять всю Русь на плечи,
Готов орлом лететь на супостата,
Забрать под крылья угнетенных братий
И грудью в бой кровавый и последний.
Час близок! Смерть злодеям! Трепещите!
Из дальнего Кремля грозит вам Минин.
А если Бог отступит от меня
И за гордыню покарать захочет,
Успеха гордым замыслам не даст,
Чтоб я не мнил, что я его избранник, —
Тогда я к вам приду, бурлаки-братья,
И с вами запою по Волге песню,
Печальную и длинную затянем,
И зашумят ракитовы кусты,
По берегам песчаным нагибаясь;
И позабудет бросить сеть рыбак
И в тихом плёсе на челне заплачет;
И девка с ведрами на коромысле,
Идя домой извилистой тропинкой,
Оглянется с горы и станет слушать
И, рукавами слезы утирая,
Широкие измочит рукава;
Бурлаки запоют ее под лямкой
И балахонцы за своей работой
Над новою расшивой, с топорами.
И понесется песня, и прольется
Из века в век, пока стоит земля.
О Господи! Грешу я; мал я духом,
Смел усомниться в благости твоей!
Нет, прочь сомненья! Перст твой вижу ясно.
Со всех сторон мне шепчут голоса:
«Восстань за Русь, на то есть воля Божья!»
ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ
(Октябрь 1611 года)
СЦЕНА ПЕРВАЯ
ЛИЦА:
Биркин.
Минин.
Поспелов.
Аксенов.
Темкин
Губанин.
Лыткин.
Нефед, сын Минина.
Павлик.
Марфа Борисовна.
Немец.
Всякие люди Нижнего Новгорода.
ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ
Спаси меня! Я влез в беду такую,
Того и жди в застенок поведут.
Ты не бывал, так страсти-то не знаешь,
Я раз висел на дыбе под кнутом
И с той поры застенок обегаю.
Не дай Господь и недругу и другу.
За что ж висел?
За добрые дела.
Ты приюти меня к себе до ночи,
А ночью я за Волгу убегу.
О, горе мне! Велико окаянство
Беспутного Павлушки!
Провинился
Ты в чем же, друг?
И вымолвить боюсь.
Послал меня Иван Иваныч наспех,
Куда, к кому, тебе не надо знать.
Проездил я без мала три недели
И с грамоткой вернулся нынче утром,
Да хмелен был, идти к нему боялся.
На грех стрелец-приятель подвернулся,
В царев кабак мы с ним и завернули,
Винца купили, разговор пошел.
Я хвастать-то горазд, язык мой — враг мой.
Болтаю я, что в голову придет,
И грамотку кажу — мол, вот где сила!
Откуда ни возьмись Кузьма Захарьич,
Хвать за ворот и грамотку из рук.
Ударюсь я бежать, давай Бог ноги.
Хоть в грамоте не писано, откуда,
К кому и от кого, да сам расскажешь.
Как приведут на исповедь в застенок.
Никак, Иван Иваныч? Схорониться!
ЯВЛЕНИЕ ВТОРОЕ
Заметно мне, что в Нижнем что-то зреет.
Все замолчало, как постом великим;
На всем какое-то говенье видно;
Бледнеют лица, а глаза сияют.
Но что же может сделать этот люд?
Пойти к Москве нестройною оравой
И умирать иль разбегаться розно
От польских латников. Пускай идут,
Попробуют, а нам просторней будет.
А если здесь не тяга, я в Казань;
Там Никанор Шульгин — большой приятель.
Да что ж он держит моего холопа,
Павлушку!
Вот он! Как же ты посмел,
Не показавшись, по городу шляться?
Все пьянствуешь! Когда домой вернулся?
Сегодня утром.
Что ж ты не явился?
Об двух ты, что ли, головах, бездельник!
Ну, мы сочтемся дома. Подавай
Мне грамоту скорей.
Она пропала.
Не может быть?
Кузьма Захарьич отнял.
Повешу я тебя без разговору
За воровство твое! Скрывайся лучше!
Хоть Никанор и пишет осторожно,
Без имени, а приведут на пытку,
Расскажешь все, к кому и от кого.
Беги скорей, покуда не схватили,
Исчезни ты и с потрохом, бездельник!
Замешкаешь, так прикажу холопам
Поймать тебя и в Волге утопить.
Не побоюсь: своя рубашка ближе.
Тебя убить греха большого нет.
ЯВЛЕНИЕ ТРЕТЬЕ
Давненько не видались.
Шесть недель.
Как время-то идет!
А что?
Да скоро.
Не больно-то! Мне эти шесть недель
Не за год, не солгу, а за полгода
Никак не меньше показались.
Что так?
Да разве ты не знаешь?
Ах, голубчик!
Я думала, что ты уж позабыл!
А ты б и рада?
Да не то что рада,
А все не время, некогда подумать.
Об чем тут думать, голову ломать!
Кто ж за меня подумает?
Все я же,
И за себя и за тебя.
Какой ты
Догадливый! Спасибо, что избавил
Меня от тяжкой думы, от заботы!
Сиротским делом сходим на могилку
Родителям почившим поклониться,
А там, как водится, честным пирком
Да и за свадебку.
Не долго думал,
А хорошо сказал.
А нешто худо?
Ты лучше знаешь.
Значит, так и быть,
По-моему?
Да ну уж, ладно, ладно.
Ты помолчи пока, мой друг сердечный!
Зачем молчать? Кого же мы боимся!
Что прежде времени молву пускать!
Не к спеху дело, погодим немного.
Да я боюсь, ты спятишься назад.
Зачем мне пятиться! Какая стать!
Ну, чем ты не жених? Собой красавец,
И развеселый, и такой удалый!
Других таких не сыщешь. Из-под ручки
На женихов таких невесты смотрят.
Все шутки у тебя. Мне не до шуток!
Тебе забава — мне кручина злая.
Я, точно подкошенная трава,
Без ветра-вихоря, без солнца вяну.
Ну что на улице за разговоры!
Немало дней у Бога; потолкуем
И после, без помехи, на досуге.
Ступай себе! Вон, видишь, из собора
Татьяна Юрьевна идет. Прощай!
ЯВЛЕНИЕ ЧЕТВЕРТОЕ
Ну, так как же, ребятушки, а? Ну вот теперь нас много сошлось, давайте поговорим толком!
И то надо толком. А то что это! Господи Боже мой! Тот говорит: «Давай денег!» Другой говорит: «Давай денег!» А для чего — никто толком не скажет.
Тебе только все разговаривать, лясы точить, а дела-то делать, видно, ты не любишь! Мало еще, что ли, разговору-то было! Сорок дней со днем сходимся да толкуем.
Уж и не говори! Срам! То есть, кажется, не глядел бы людям в глаза от стыда, особливо Кузьме Захарьичу. Он о земском деле печалится, а мы… Ах, стыдобушка!
Значит, ребята, как в последний раз говорили, так и быть: третью деньгу.
Третью деньгу. — Что ж, мы не прочь! — Так тому и быть! — Что сказано, то свято!
Все, дедушка, согласны, все. (К народу.) Не стыдите, братцы! (Аксенову.) Дедушка! Спорщиков нет.
Постой ты, погоди! От трех денег — деньгу, от рубля — десять алтын, от трех рублей — рубль.
Ладно! Ладно! (Разговор в толпе.) С десяти рублев выходит — три рубля да десять алтын. — А от сорока? Долго ль счесть! — С пятидесяти рублев — пятнадцать рублев. — Не пятнадцать, а шестнадцать рублев двадцать два алтына. — Ишь ты, счетчик! Да уж ладно, ладно!
Стойте! Как же это? Значит, все одно, что семейный, что одинокий?
Как тебе не грех рот-то разевать! Ужли один против всех пойдешь?
Тебе что за дело до одиноких! Одинокий-то, может, все отдаст, да и сам своей головой пойдет!
Ах ты, жила! Прости Господи!
Да что жила! Кому ж своего не жаль!
На земское-то дело? Экой срам! Ну уж…
Стало быть, и делу конец. Отслужить молебен, да и собирать.
У нас в рукавичном ряду уж и деньги готовы.
В железном ряду хотят собирать. — Толкуют и в хлебном.-И в горшечном. — И в мясном. — И рыбаки.
А как же теперь товар?
Прикинем.
Известно, прикинем, что чего стоит. — Долго ль прикинуть. — В цену поставим.
А кто приценивать будет?
Все мы же.
Промеж себя выберем. — Всякий в своем ряду. — Свой суд короче.
Да как же я поверю чужому человеку свое добро ценить?
Мы не без креста ходим.
Самому тебе не счесть, как мы сочтем.
Мы торговые люди, друг у дружки каждую деньгу насквозь видим.
Что ж такое! Лучше ложись да умирай!
Ну и умирай! Ну, умирай!
Ты для себя для одного, что ли, жить хочешь? Так ступай в лес, да и живи себе. С людьми живешь, так и слушай, что мир говорит. Больше миру не будешь! Велит мир, так и всё отнимут.
Да и отнимем, силой отнимем.
Да ведь это разор!
Ну, да что на него смотреть, Петр Аксеныч! Как сказано, так и будет. На том все и станем.
Все! — Все!
Есть тут кто-нибудь из немцев?
Я.
Ты согласен?
Да!
Вот видишь ты, Василий! Ну скажи ты мне теперь, есть в тебе душа али нет?
Брось ты его!
Зреть не могу таких людей; вся душа во мне поворачивается.
Что тебе жалеть-то! Какое ты приданое возьмешь! У ней, говорят, тысяч до двенадцати. Некуда будет тебе и деньги-то девать.
Да верно ли?
Вчера мы с ней о тебе говорили. Лучше, говорит, мне жениха и не надо.
Ну, хорошо, я согласен из своих. Только чтобы из жениных не трогать.
Кузьма Захарьич идет! — Кузьма Захарьич!
ЯВЛЕНИЕ ПЯТОЕ
Мы положили третью деньгу брать
От денег, и с товару тоже.
Мало.
И те с трудом, а больше не сберешь.
Я знаю.
Тяжело одним. Помогут
Другие города.
Плохая помощь!
Мне ждать нельзя. Мне Бог велел идти.
Смотрите на меня! Теперь не свой я,
А Божий. Не пойдет никто, один
Пойду. На перепутьях буду кликать
Товарищей. В себе не волен я.
Послушайте!
Сегодня поздней ночью,
Уж к утру близко, сном я позабылся,
Да и не помню хорошенько, спал я
Или не спал. Вдруг вижу: образница
Вся облилася светом; в изголовье
Перед иконами явился муж
В одежде схимника, весь в херувимах,
Благословляющую поднял руку
И рек: «Кузьма! иди спасать Москву!
Буди уснувших!» Я вскочил от ложа,
Виденья дивного как не бывало;
Соборный благовест волной несется,
Ночная темь колышется от звона,
Оконницы чуть слышно дребезжат,
Лампадки, догорая, чуть трепещут
Неясным блеском, и святые лики
То озарялися, то померкали,
И только разливалось по покоям
Благоуханье.
Слава в вышних Богу!
Но кто же старец? Рассмотрел ли ты?
Угодников ты подлинники знаешь.
[ЯВЛЕНИЕ ШЕСТОЕ]
Где батюшка?
Что надо? Что случилось?
Гонцы от Троицы живоначальной,
От Сергия-угодника пришли.
От Сергия-угодника? И старец,
Явившийся мне, грешному, был Сергий.
Перст Божий! — Божья воля! — Чудеса!
Еще от нас Господь не отступился.
У них письмо отца архимандрита
И келаря.
На воеводский двор
Ступай, Поспелов, прямо к воеводе!
Оповести его!
А вы сбирайте
Дворян, детей боярских, и голов,
И сотников стрелецких и казацких,
И земских старост, и гостей, и всяких
Людей служилых к воеводе в дом.
А ты, Нефед, домой! Веди гонцов!
Как есть с дороги, так пускай и идут.
Теперь в последний раз, друзья, пойду я
Боярам, воеводам поклониться.
Господь поможет. — Он тебе поможет. —
Молиться будем! Господа умолим.
СЦЕНА ВТОРАЯ
ЛИЦА:
Воевода.
Андрей Семенович Алябьев.
Биркин.
Семенов.
Минин.
Аксенов.
Поспелов.
Колзаков.
Роман Пахомов.
Дворяне, дети боярские, головы, старосты, богатые посадские люди.
ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ
Здорово ли доехал?
Ничего.
Ну, молодец же ты, Роман Пахомов!
Хвала и честь тебе! Чай, отдохнуть
С дороги-то захочешь?
Да когда уж!
Велели к вам заехать, да в Казань.
Уж отдохну, вернувшись из Казани.
Все собралися?
Все.
Читай, Василий!
Сначала тут, как водится, все власти
Казанские и весь народ помянут:
Татары, черемиса, вотяки
И прочие.
«Не раз мы вам писали
О нашей гибели и разоренье;
И снова молим вас: не позабудьте,
Что вы родились в православной вере,
Святым крещением знаменовались.
Сего-то ради положите подвиг
Страданья вашего за ваших братий!
Молите всем народом христианским
Людей служилых быть в соединенье
И заодно стоять против врагов
И всех предателей хрестьянской веры.
Вы сами видите, что всем близка
От тех врагов конечная погибель.
В которых городех они владели,
Какое разоренье учинили!
Где Божьи образы и где святыня?
Не все ли разорили до конца
И обругали наглым поруганьем!
Попомните и смилуйтесь над нами,
Не мешкая, идите в сход к Москве!
И положите подвиг пострадать
Для избавленья православной веры!
Казною и людями помогите!
О том вас молим много со слезами
И от всего народа бьем челом!»
Вели списать ты список слово в слово,
А грамоту отдай свезти в Казань.
А что ответим?
Знают воеводы
Про то, а наше дело будет — слушать.
Послушаем.
Мы рады бы идти,
Да нас походы разорили вовсе.
Давно ль ходил князь Александр Андреич.
И я ходил; без дела не сидели!
Казны да войска просят. Где ж нам взять?
Поищем, так найдем.
А где найдешь ты?
Промеж себя найдем; сберем, что можем.
Да много ль денег?
Сколько ни на есть!
Уж это наше дело.
Доброй воли
Я не снимаю с вас. Сбирайте с Богом!
Ну, может быть, кой-что и соберете;
Что ж делать будете?
Тебя не спросим.
Наймем людей служилых да стрельцов,
Да и пошлем к Москве.
Без воеводы?
Как преж того водил Андрей Семеныч,
Так и теперь ему челом ударим.
Я не пойду, устал.
Андрей Семеныч!
Ты вздумай, если нашим нераденьем
Московскому крещеному народу
Конечная погибель учинится,
Иссякнет корень христианской веры,
И благолепие церквей Господних
В Московском государстве упразднится,
Какой ответ дадим мы в оный день,
В день страшного суда?
А кто порукой.
Что наше войско враг не одолеет,
Что врозь оно не разбежится, прежде
Чем мы Москву перед собой увидим?
Не хуже нас ходили воеводы!
Со всех концов бесчисленное войско
Шло под Москву громовой черной тучей.
Да не дал Бог; все розно разошлись.
Так как же хочешь ты, чтоб с горстью войска
Я шел к Москве! Мне с Господом не спорить!
Мы все на Бога. Сами виноваты,
А говорим: «Бог не дал». Да за что
Ему и дать-то нам! Такое дело
Великое как делалось, сам знаешь.
Когда-то соберутся да пойдут,
Как точно через пень колоду валят.
А соберутся, — споры да раздоры:
Да не о том, кто первый помереть
За Русь святую хочет, — разбирают,
Кто старший, набольший, кто чином больше,
Кто стольник, видишь ты, а кто боярин.
Другой боярин-то, гляди, в Калуге
Боярство-то от вора получил.
Да ты не осердись, Андрей Семеныч!
За что сердиться! Правду говоришь.
А там и говорят, что не дал Бог.
Что за корысть великим воеводам
За дело земское стоять до смерти!
Им хорошо везде. С царем повздорил,
Так в Тушино, — там чин дадут боярский;
Повздорил там, опять к царю с повинной.
И все они, прости меня Господь,
Для временные сладости забыли
О муке вечной. Им ли нас спасать!
Что правда — правда. — Что греха таить!
Кому ж стоять теперь за Русь святую,
Кузьма Захарьев?
Тем, кто больше терпит,
Кто перед Богом не кривил душой.
Когда народ за Русь святую встанет —
И даст Господь победу над врагом.
Нам дороги родные пепелища,
Мы их не променяем ни на что.
Нам вера православная да церковь
Дороже всех сокровищ на земле.
За умножение наших прегрешений
Господь казнит. Мы знаем все и терпим,
Так не грешно ли против Божьей воли
Нам восставать? Не лучше ли смириться?
Господь не век враждует против нас
И грешнику погибели не хочет.
Враг одолел, творя его веленье,
Смирились мы, и нам Господь пошлет
Победу на врага и одоленье!
Мне следу нет идти, пускай другие.
Ты не пойдешь, мы без тебя пойдем.
Позволь мне завтра кликнуть клич к народу;
Что соберем, с тем и пойдем к Москве.
По деньгам глядя, принаймем казаков.
Не знаю, что Андрей Семеныч скажет,
А я б тебе и думать не позволил
Сбивать казаков своевольных в город.
В Казани их пущают понемногу,
Так человек десятка два, не больше,
В тебя не влезешь. Говорят, чужая
Душа — потемки. Может, ты затеял
Какую смуту аль измену всчать!
Чего не знаешь, ты б не говорил.
Я вот и знаю, да молчу. Ты лучше
Смотрел бы на себя, а не корил
Поклепом злым людей, себя честнее.
Тебя с собой я не зову к Москве;
Тебе и в Тушине тепло бывало.
Я про тебя скажу такое слово,
Что ты язык прикусишь.
Князь Василий
Андреевич, при нас такие речи
Он говорит. Возможно ли терпеть!
Ты видишь, терпит.
Замолчи, Кузьма.
Я замолчу, да уж и он не скажет
Ни слова больше, головой отвечу,
Так я скажу. Я замысел твой вижу.
Не смуту — нет! — ты смуты не затеешь,
Ты от казны попользоваться хочешь,
Чужой копейкой поживиться, вот что!
Вы все барышники!
Очнись, Василий
Семенович! Ты старый человек!
По дурости ты это говоришь
Или по злобе на меня — не знаю.
Нет, я души своей не продавал
И не продам. Душа дороже денег,
Мы знаем твердо, ты не позабыл ли?
Мы тем живем, что Бог в торгу пошлет;
К поборам да к посулам не привыкли;
Ты будь покоен, сам я не возьмусь
Ни собирать, ни соблюдать казну:
Мы старикам дадим на сбереженье,
Уж только не тебе, ты не взыщи!
Не в тягость служба, коли дело Божье
Да земское.
А много ли собрать
Мекаете? Вам это дело ближе,
Виднее.
Прикажи нам кликнуть клич,
Тогда увидим.
Много не сберете.
Что Бог пошлет, и тем довольны будем.
Василий княж Андреич, прикажи!
Все просите?
Все просим. — Все как есть.
Ну, кличьте, с Богом!
Соберешь алтын
За гордость за свою.
Не ошибись!
Благодарим тебя, Василий княж Андреич,
Что ты позволил нам к народу кликнуть
И собирать казну на Божье дело!
За что бы, кажется, благодарить!
Свои мы деньги соберем, положим
Свои труды; да ведь другой, пожалуй,
И помешал бы нам, а ты велишь.
Так уж тебе спасибо и за это!
Князья, и воеводы, и бояре,
И все честные люди, посудите
Своим умом и разумом великим
Мою простую речь! Не обессудьте,
Что я, помимо старших, затеваю
Такое дело! Я слуга Господень.
Сегодня ночью преподобный Сергий
Мне, грешному, явился, и велел он
Будить народ и поспешать к Москве.
Когда я близким стал про это чудо
Рассказывать, в тот самый час гонцы
Явились с грамотой архимандрита.
И мнится мне, что сам угодник Сергий
Ее прислал. Бояре, воеводы!
Я чудо Божье утаить не смел
И вам поведал все как перед Богом,
И слушать и не слушать ваша воля;
А мне одно: служить я буду Богу.
Пока исполнится завет Господень,
Пока кремлевские увижу стены.
Иди, иди к Москве, Кузьма Захарьич!
Тебя Господь поддержит, укрепит…
И мы по силе, пС мочи поможем.
Поможем все тебе! -Поможем все!
А грамоту снесите к протопопу,
Чтоб завтра за обедней прочитал.
Велите в колокол большой ударить,
Чтобы народу собралось побольше.
А где свинцу да пороху возьмете?
Без огненного бою как соваться!
Займем в Казани, там в остаче много.
А не сберешь ты войска, что тогда?
Один пойду.
Один — не ратник в поле.
Ты не один пойдешь, и мы пойдем.
Посадские, торговые помогут
Вам деньгами, а мы все головами.
Мы все идем с тобой, Кузьма Захарьич.
Служилые, воинские мы люди,
Мы по приказу шли и умирали.
Велят — иди и голову клади;
Теперь без зова я иду, охотой!
Уж умирать, так за святое дело!
Тебя Господь своим сподобил чудом;
Иди же смело в бой, избранник Божий!
И нас возьми! Авось вернется время,
Когда царям мы царства покоряли,
В незнаемые страны заходили,
Край видели земли, перед глазами
Земля морским отоком завершалась
И выл сердито море-окиян.
Довольно бражничать! Теперь есть дело:
Точить оружие, в поход сбираться!
И с Богом! Только жаль, что вас не много.
Да разве враг нас одолел числом?
Он одолел нас Божьим попущеньем.
Не силой силен враг, а Божьим гневом,
Не войска нужно нам, а благодати.
Велик Господь, владыко херувимский!
Прибежище и сила наша в нем!
Его рука дала врагам победу,
Его рука притупит их мечи.
Давид и мал, да сильного свергает.
Не много храбрых вывел Гедеон.
Самсон все войско костью побивает.
От гласа труб валится Ерихон.
С большой ордой побить врага не диво.
Во мнозе Бог! И в мале Бог!
Аминь!
ДЕЙСТВИЕ ЧЕТВЕРТОЕ
ЛИЦА:
Воевода
Биркин.
Семенов.
Поспелов.
Колзаков.
Минин.
Аксенов.
Темкин.
Губанин.
Лыткин.
Нефед Минин
Татьяна Юрьевна.
Марфа Борисовна.
Гриша, юродивый.
Всякие люди Нижнего Новгорода, обоего пола.
Слепые.
ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ
Отцы мои! Вот страсти-то!
Родимый!
Что за напасть, скажи?
Кака напасть?
Зачем в большой-то колокол звонили?
Как начали звонить, я так и обмер,
Ну, думаю, беда, опять всполох
От воровских людей.
Да ты опомнись!
Перекрестись!
Зачем в большой-то били?
Нет праздника.
Чтобы народу больше
Понабралось. От Сергия прислали
К нам грамоту, теперь ее читают.
Я сдуру-то подумал, что всполох,
Велел домашним собирать всю рухлядь
Да поскорей за каменную стену.
Тут у ворот под горкой и сложили.
Кто о душе, а ты о суете.
Ну, ты еще меня учить-то молод.
Нельзя пройти, а хочется послушать,
Уж ничего б, кажись, не пожалел.
Послушал бы и я. Посторонитесь,
Почтенные! Попробуем пройти.
ЯВЛЕНИЕ ВТОРОЕ
Живал себе славен на вольном свету,
Пивал, едал сладко, носил хорошо,
Золотые одежи богат надевал,
Про милость про Божью богат не давал,
Про нищую братью богат забывал.
ЯВЛЕНИЕ ТРЕТЬЕ
Вы видели, как плакал весь народ,
Вы слышали тяжелые рыданья!
Какие слезы! Боже! Прав Кузьма:
С таким народом можно дело делать
Великое. Взгляните, эти слезы —
Не хныканье старух и стариков;
В них сила страшная; омывшись ими,
Народ готов на подвиг. Хоть на битву
Веди его, хоть в монастырь честной,
Хоть на небо.
Великую ты правду,
[Василь Андреич], говоришь. Я стар,
Заматерел в грехах; а Божье слово
В час утренней молитвы возвышает
Мне душу грешную, и рвутся цепи,
К земле гнетущие!
Конец страданью,
Заметно по всему. И страшно будет
Отмщение за пролитую кровь.
Потерпят и еще.
Вот ты увидишь,
Что этот день начало избавленья.
Народ проснулся. Даром так не плачут.
Поверь ты мне: заря освобожденья
Здесь, в Нижнем, занялась на всю Россию.
ЯВЛЕНИЕ ЧЕТВЕРТОЕ
Сейчас наказывал Кузьма Захарьич
Сказать народу, чтоб не расходился.
Пожалуй, после всех и не сберешь.
Теперь в соборе заказал молебен
Он ангелу-хранителю Косьме —
Бессребренику. Вы поговорите
С народом-то, пока молебен кончат.
Почтенные! Маленько подождите:
Кузьма Захарьич хочет говорить.
Коли не в труд, повремените малость:
Кузьма Захарьич приказал просить.
ЯВЛЕНИЕ ПЯТОЕ
Друзья и братья! Русь святая гибнет!
Друзья и братья! Православной вере,
В которой мы родились и крестились,
Конечная погибель предстоит.
Святители, молитвенники наши,
О помощи взывают, молят слезно.
Вы слышали их слезное прошенье!
Поможем, братья, родине святой!
Что ж! Разве в нас сердца окаменели?
Не все ль мы дети матери одной?
Не все ль мы братья от одной купели?
Мы все, Кузьма Захарьич, все хотим
Помочь Москве и вере православной.
И аще, братья, похотим помочь,
Не пожалеем наших достояний!
Нe пощадим казны и животов!
Мы продадим дворы свои и домы!
А будет мало — жен, детей заложим!
Заложим жен! — Детей своих заложим!
Что мешкать даром, время нас не ждет!
Нет дела ратного без воеводы:
Изыщем, братия, честного мужа,
Которому то дело за обычай,
Вести к Москве и земским делом править.
Кто воеводой будет?
Князь Димитрий
Михайлович Пожарский! — Князь Пожарский!
Другого нам не надо!
Воля Божья!
Пожарского избрали мы всем миром,
Ему и править нами. Глас народа —
Глас Божий. Выборных людей пошлем.
Просить и кланяться, чтоб шел к нам наспех.
Теперь, друзья, несите, кто что может,
На дело земское, на помощь ратным.
Я — Господи, благослови начало —
Свои, копленые и трудовые,
Все, до последнего рубля, кладу.
И мы, и мы все за тобой готовы
Отдать свою копейку трудовую!
Что деньги! Деньги дело наживное;
Как живы будем, наживем опять.
Да из собора я послал Нефеда,
Чтоб из дому несли, что подороже:
Жены Татьяны поднизи и серьги,
Весь жемчуг, перстни, ферязи цветные,
Камку и бархат, соболь и лисицу;
Да взяли б у святых икон взаймы,
На время только, ризы золотые.
Пошлет Господь, оправим их опять.
Всё отдадим! — Теперь не до нарядов!
В нарядах суета мирская ходит!
ЯВЛЕНИЕ ШЕСТОЕ
Ты, Петр Аксеныч, стань, блюди казну!
Ты, дедушка, не знаю, как назвать-то, —
Постой у денег! Принимайте вместе!
Нет, в Нижнем принялись за дело крепко.
Здесь делать нечего, а подобру
Да поздорову лучше убираться.
Обидел я тебя, Кузьма Захарьич,
Прости меня!
Господь тебя простит.
Я мнил, смущаем дьявольским прельщеньем,
Что грубый ты и гордый человек,
Что ради славы суетной ты ищешь
Владычества над равными тебе
И временной корысти. Просвещает
Господь мне очи ныне. Зрю в тебе
Поборника по вере православной,
Ясносиятельной и непорочной,
И кланяюсь тебе, прости меня!
Не у меня, у Господа прощенья
Проси! А я обид твоих не помню.
Ну, и спаси тебя Господь за это!
Не откажите малый вклад принять
От многогрешного раба Василья.
ЯВЛЕНИЕ СЕДЬМОЕ
Пойти домой, принесть свое хоботье!
Оставлю чашку щей да хлеба на день —
С меня и будет.
Погоди, успеешь!
Мы первые пошли на это дело,
Не спятимся. Что, Лыткин замолчал?
Ты знаешь, Лыткина именье близко:
Он в город перенес, боясь всполоху;
Как давеча к обедне зазвонили
В большое било, он и испугался.
Ну, ладно ж! Погоди, Василий Лыткин!
Ай, Вася! Вот хвалю! Так, брат, и надо!
А что?
Да как же! Ты свои пожитки
Все приволок. Чего-нибудь да стоит.
Да нешто я про вас?
А про кого же?
Я для сохранности принес.
Ну, полно
Шутить-то с нами.
Да какие шутки!
А вот возьму да и пошлю домой.
Покойников с погосту в дом не носят.
Так что же вы хотите?
Вот покличем
Мы молодцов, перетаскают мигом.
А из мирской казны не отдадут.
Да и просить-то стыдно.
Что ж вы, грабить
Меня хотите?
Как же быть с тобой?
Неволя заставляет, сам доводишь!
Не погубите!
Вот что, брат Василий!
Дай деньгами! Пожитков мы не тронем.
Ведь деньги все с тобой. Боясь всполоху,
Все до копейки из дому унес.
А много ль?
Все отдай!
Ну, половину!
Ой, много!
А заспоришь, хуже будет.
Ну, третью деньгу дай!
С лихой собаки
Хоть шерсти клок.
Как на миру решили?
Развязывай кошель-то, сосчитаем!
Три доли ровно, видишь. Две тебе,
Сбирай в мошну, завязывай потуже!
А третью часть сыпь в шапку, да и с Богом
Пойдем все вместе, отдадим с поклоном.
Примай-ка, Петр Аксеныч!
Вот спасибо!
Не ожидал я от тебя, Василий.
Я на мирскую нужду не жалею.
Уж только знает грудь да подоплёка,
Как мне легко. Одна теперь надежда —
Богатое приданое мне взять.
ЯВЛЕНИЕ ВОСЬМОЕ
А я что дам? До нитки домотался!
А надо бы беречь на черный день.
И у меня добра довольно было,
Да сплыло все. Теперь людям завидно.
Не то завидно, милый человек,
Что хорошо живут да чисто ходят,
А то завидно, что добро несут,
А мне вот нечего. И одежонка
Вся тут. Да! Погоди! Тельник на шее,
Серебряный, большой. Ну, слава Богу!
Нашлось-таки, что Господу отдать.
Возьми! Возьми! Пускай хоть раз-то в жизни
Пойдет на дело и моя копейка.
ЯВЛЕНИЕ ДЕВЯТОЕ
Как, батюшка, изволил приказать,
Так точно мы, по твоему приказу,
И сделали — всё принесли сюда.
Вон, видишь, Петр Аксеныч собирает!
Кладите в кучу, после разберут.
Вот, государь ты мой, Кузьма Захарьич,
Ты приказал жене твоей, Татьяне,
Прислать тебе жемчуг и ожерелья,
И с камешками перстеньки, и всю
Забаву нашу бабью. Я не знаю,
На что тебе! Я все в ларец поклала,
Не думавши, взяла и принесла.
Ты дума крепкая, Кузьма Захарьич,
Ты слово твердое, так что нам думать.
Сама Петру Аксенычу отдай!
Все, государь, исполню, что прикажешь.
ЯВЛЕНИЕ ДЕСЯТОЕ
Никак, весь дом несет! Прощай, невеста,
Приданое! Останусь ни при чем.
Богатое наследство мне осталось
От мужа моего и господина.
Отцы и деды прежде накопили,
А он, своим умом и счастьем, много
К отцовскому наследию прибавил,
И умер в ранних летах; не судил
Ему Господь плоды трудов увидеть.
Покрасоваться нажитым добром.
Благословенья не было от Бога
Мне на детей, — одним-одна осталась
Хозяйкою несчетного добра.
Добра чужого: я с собою мало
В дом принесла. Искала я родных;
Родни его ни близкой не осталось,
Ни дальней. Вздумала я — догадалась
Раздать казну за упокой души,
И весело мне стало, что заботу
Такую дорогую Бог послал.
И вот, благословясь, я раздавала
По храмам Божьим на помин души,
И нищей братье по рукам, в раздачу,
Убогим, и слепым, и прокаженным,
Сиротам и в убогие дома,
Колодникам и в тюрьмах заключенным,
В обители: и в Киев, и в Ростов,
В Москву и Углич, в Суздаль и Владимир,
На Бело-озеро, и в Галич, и в Поморье,
И в Грецию, и на святую Гору,
И не могла раздать. Все прибавлялось —
То долг несут, то кортому с угодий,
И, не внуши вам Бог такого дела,
Ни в жизнь бы мне не рассчитаться с долгом.
ЯВЛЕНИЕ ОДИННАДЦАТОЕ
Вот шесть алтын, две деньги!
Зипунишко!
Вот наши деньги из квасного ряду! —
Из рукавичного! — От ярославцев! —
Костромичи собрали — принимайте! —
Стрельцы Колзакова Баима сотни!
Вот праздник так уж праздник! Ну, веселье!
Не явно ли благословенье Божье!
Теперь у нас и войско, и казна,
И полководец. Недалеко время,
Когда, вооружась и окрылатев,
Как непоборные орлы, помчимся.
За нас молитвы целого народа,
Детей, и жен, и старцев многолетних,
И пенье иноков, и клир церковный,
Елей лампад, курение кадил!
За нас угодники и чудотворцы,
И легионы грозных сил небесных,
Полк ангелов и Божья благодать!
ЯВЛЕНИЕ ДВЕНАДЦАТОЕ
Бежит убогий! — Гриша! -Пропустите!
Вот денежки! Копеечки! Возьмите!
Их, много, много!
Вот он собирал
Все на дорогу-то! — Выходит, правда.
Уж эти деньги, братцы, всех дороже.
Темно! Темно! Не вижу ничего!
Где люди? Где земля? Все вниз уходит.
Повыше бы подняться! Выше! Выше!
Я вижу, вижу!..
Что ты видишь, Гриша?
Всем сказывай! — Всем говори, что видишь!
Обители, соборы, много храмов,
Стена высокая, дворцы, палаты,
Кругом стены посады протянулись,
Далеко в поле слободы легли,
Всё по горам сады, на церквах главы
Всё золотые. Вот одна всех выше
На солнышке играет голова,
Река, как лента, вьется… Кремль!.. Москва!.
ДЕЙСТВИЕ ПЯТОЕ
СЦЕНА ПЕРВАЯ
ЛИЦА:
Минин.
Татьяна Юрьевна.
Hефед.
Аксенов.
Поспелов.
Семенов.
Площадной подьячий.
Выборные (1 и 2).
Народ.
ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ
Кузьма Захарьич! ведомо тебе,
Что мы всем миром посылали к князю
Димитрию Михайловичу в Пурех
Нижегородцев, выборных людей
Из всех чинов, с великим челобитьем.
Князь Дмитрий наше челобитье принял
И приказал сказать всему народу,
Что ради веры пострадать готов.
У сбора же казны и у раздачи
На жалованье ратным людям денег
Приговорили кланяться тебе
И звать к мирскому делу неотступно.
Уж не впервой тебе, Кузьма Захарьич,
За дело земское руками браться.
Мы много милостью твоей довольны.
И в этом разе ты нас не покинь.
Кузьма Захарьич! мы к тебе с поклоном,
С великим челобитьем прибегаем.
Кузьма Захарьич, послужи! — Кому же,
Опричь тебя и некому у нас! —
Все просим: послужи, Кузьма Захарьич!
Благодарю, что вспомнили меня,
И низко кланяюсь. За честь спасибо!
Есть поумней меня и побогаче,
Да и постарше, прежде тех просите!
Нам никого не надо. — Не хотим.
Не бегал я от службы никогда,
Для дела земского бросал заботы
Свои домашние, семью, торговлю.
Вот и недавно подняли мы дело,
И малое начало положили
Великому. Жалел ли я себя?
И деньги и добро принес я первый.
По-моему-то, всем так подобает;
А может, кто жалеет. Как тут быть!
Как тут орудовать! Один и душу
Рад заложить — другому жаль копейку.
Стань принуждать, его обидишь кровно.
И только грех, да брань, да уреканье!
Послужишь Богу, так людей обидишь!
Людям служить, так Богу согрешить!
Кому служить-то: людям или правде?
Ты правде послужи, Кузьма Захарьич!
Служил бы правде, силы не хватает,
Последнюю на службе истерял.
Работал много, наработал мало!
Хлопот по горло, дела на алтын!
Любовью начали — свели на ссору!
Хотели волей собирать подмогу,
Теперь хоть силой отымай, так впору.
Что было силы, послужил народу —
Уж не взыщите, утрудился больно.
Другому кланяйтесь, я не слуга вам!
Последнее вам слово говорю.
Прощенья просим!
С Богом оставаться!
ЯВЛЕНИЕ ВТОРОЕ
Душа моя открыта перед Богом,
Я рад служить, рад душу положить!
Я к делу земскому рожден. Я вырос
На площади, между народных сходок.
Я рано плакал о народном горе,
И, не по летам, тяжесть земской службы
Я на плечах носил своей охотой.
Теперь зовут меня, а я нейду;
И не пойду служить, пока весь Нижний
В моих руках не будет поголовно
Со всем народом и со всем добром.
ЯВЛЕНИЕ ТРЕТЬЕ
Кузьма Захарьич, мы опять к тебе.
Сказал, что не пойду — чего ж хотите!
Я и в другой раз то же говорю,
Придете в третий, в третий то же будет.
Постой-ка, я пойду скажу им толком,
Чтоб отдались тебе совсем на волю
И написали земский приговор,
Как ты велишь.
Тогда- другое дело,
И разговор пойдет другой у нас.
Ты рассказал бы, Алексей Михайлыч,
Как принял вас и выборных князь Дмитрий
Михайлович и что он говорил,
А я послушаю.
Изволь, послушай!
Вот, перво-наперво, мы духовенство
Пустили в горницу, а там, честь честью.
Вошли и мы; кто старше, впереди.
Все помолились, низко поклонились.
Князь подошел к благословенью, отдал
Нам всем поклон и начал говорить,
Что рад гостям и что желает слышать,
Какую нужду до него имеют.
Тут все заговорили. Дьяк Василий
Большую речь держал хитро и складно
И приводил слова святых писаний.
Князь слезно плакал. Видно, что по сердцу
Ему пришел наш земский приговор.
«Ступайте в Нижний, говорит, скажите,
Что я за веру пострадать готов
До самой смерти. Только подобает
Между собою из людей посадских
Вам выбрать мужа, чтобы вместе быть
Нам у великого такого дела,
Казну сбирать и ратных оделять
И все дела нам делать заедино!».
И стали наши князю говорить:
«Не знаем мы такого человека!»
Они не знают! Слышишь ты, не знают!
Меня от службы земской оттирают,
Иду в холопы к ним — не принимают.
А князь им говорит: «У вас Кузьма
Захарьев, Сухорук, то дело знает;
Он человек бывалый и служилый,
Ему такое дело за обычай!
Его просите! Буде согласится,
И я, не мешкая, сбираться буду».
Нас накормили, брагой напоили
И с миром отпустили. Вот и все.
Вернулись, батюшка, идут опять,
Подьячего ведут со всем припасом.
ЯВЛЕНИЕ ЧЕТВЕРТОЕ
Вели писать, а мы вперед согласны
На всякий твой приказ, Кузьма Захарьич.
Садись, пиши!
Всех помяни вначале!
Дворян, детей боярских и голов,
Всех по порядку напиши, как знаешь.
Пиши, что выбрали меня всем миром
У сбора денег ратным людям быти.
Пиши! И быти нам Кузьме послушным
И не противиться ему ни в чем!
На жалованье ратным людям деньги
Имать у нас у всех беспрекословно!
А недостанет денег — животы;
А животов не станет-жен с детями
Имать у нас и отдавать в заклад.
Готово?
Написал.
Ну, ладно ль будет?
Пусть будет так! — Прикладывайте руки!
Не премину радеть о земском деле,
А за любовь за вашу бью челом.
Теперь у Господа молить я буду,
Чтоб даровал мне силу мышц, и мудрость
Змеиную, и кротость голубину.
Готово. Принимай, Кузьма Захарьич!
Сбирайтесь в путь, везите с береженьем
И князю Дмитрию отдайте в руки.
О Господи, благодарю тебя!
Давно стоит земля, а не бывало
Такого дела на святой Руси.
И небывалую ты служишь службу.
Прими ж такое звание от нас,
Какого деды наши не слыхали
И внуки не услышат, и зовись
Ты Выборным всей Русскою Землею!
Ты выборный от всей Земли великой!
СЦЕНА ВТОРАЯ
(24 августа 1612 года)
ЛИЦА:
Князь Дмитрий Михайлович Пожарский, воевода Нижегородской рати.
Минин.
Поспелов.
Баим Колзаков.
Афанасий Коломна, казацкий атаман из полков князя Трубецкого.
Павлик.
Старик, странник.
Первый стрелец.
Второй стрелец.
Первый казак.
Второй казак.
Дворяне, дети боярские, стрельцы, казаки, поляки, венгры и запорожцы.
ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ
Из таборов к нам помощь. Вот Коломна
С своим полком.
А вот еще подмога!
С дворянами спешит сюда Пожарский.
ЯВЛЕНИЕ ВТОРОЕ
Кричите: «Сергиев!» Святое слово
На помощь нам и на беду врагу.
За Сергиев! За Сергиев! Дружней!
ЯВЛЕНИЕ ТРЕТЬЕ
Пусть пешие залягут по дорогам,
А конные держитесь у острога.
Мы Климентов острог опять отбили.
И молодцы!
А вы-то что такое!
Богаты вы пришли из Ярославля
И помогать казакам не хотите!
И наги мы, и голодны, и босы,
И умирать все нам же!
Полно, друг!
Грешно тебе! Ты видишь, я не прячусь.
С утра дерусь, кольчуги не скидая,
Москву-реку переходил два раза
На помощь вам. Вы сами-то недружно
Встречаете врага. Вы здесь, в остроге,
С поляками деретесь целый день,
А половина в таборах за пьянством,
Играют в зернь у Яузских ворот.
Безбожные! Вас келарь Авраамий
Из таборов погнал святой иконой.
Он был и здесь с иконой.
Мы послали.
Он нам служил молебен у Ильи,
Как вы бежать хотели от острожка
И гетмана с запасом пропустить.
Да, правда! Он-то нас и удержал.
Ну, воины! Монахи вас храбрее!
Не ссориться! Не храбростью считаться
Сошлись мы здесь, а помогать друг другу.
Поди, Баим, по сторонам дороги
Расставь своих в крапиве и в кустах.
И бейте из пищалей по обозу,
Коль повезут. По ямам и оврагам
Ты положи засаду!
Эй, за мной!
Рассыпаны и наши по дорогам.
Лежат во рвах, проезды берегут.
Никак, бегут? Чужие или наши,
Не разберешь.
Коломна с казаками
Назад бежат.
Погони не видать.
Другие атаманы подоспели
На выручку. Вот драка заварилась.
ЯВЛЕНИЕ ЧЕТВЕРТОЕ
Эх, горячо! Робята, отдохните!
Умаялись. Челом тебе, князь Дмитрий
Михайлович. Спасибо, что пришли.
Горячий бой кипит. Боюсь, чтоб наши
Не побежали в таборы опять.
Прости меня, надежа, князь Димитрий
Михайлович, за речь мою! Ты храбрый,
Искусный вождь, а я простой мужик.
Вот речь моя какая: с поляками
Мы бьемся целый день с утра до ночи
Лицом к лицу; они ловчее нас,
Привычнее, и нам не состоять
От напусков черкасов, угров, немцев.
Мы попусту людей лишь только тратим
И к ночи вовсе выбьемся из сил,
А той порой они с запасом в город
И подойдут — и нам Кремля не взять.
Затянется опять осада на год.
Пусти меня, я счастья попытаю,
Попробую их сзади обойти,
Отрезать им обратную дорогу,
От Крымского двора зайти. Увидишь,
Что гетман бросит сам свои обозы,
В свой старый стан, к монастырю Донскому,
Покинув все, спасаться побежит,
А в ту пору всей ратью вы и гряньте.
Коль силы нет, нам ум дает Господь.
Ступай, Кузьма, бери кого ты хочешь.
Хмелевского возьму, Поспелов с сотней
Пойдет со мной, охотники найдутся.
У Крымского двора всего две роты.
Мои готовы, мигом соберутся.
И нас возьми с собой, Кузьма Захарьич.
Мне сотни три, а больше и не надо.
Ступай, Кузьма, дай Бог тебе счастливо!
Простимся, князь.
Охота есть большая
Служить земле родной. Господь поможет,
Вернуся жив, так ладно; не вернуся,
Так лихом ты меня не помяни.
Благая мысль пришла Кузьме; я верю,
Что Бог ему поможет. Он задумал
Такое дело, что вождям искусным
И в голову не приходило прежде.
Все дело-то задумали вы ладно.
Простой мужик, а сколько войска набрал,
Богатого и платьем и казной.
Не то что мы, голодная голутва.
Не надивлюсь, где денег вы набрали,
Кажись, уж Русь разорена дотла.
Пора бы вам увидеть, догадаться,
Что в честном деле помогает Бог.
Вам хорошо — сполагоря живется,
У вас кормы и жалованье ратным,
А мы живем день за день, точно птицы,
Сегодня сыт и пьян, и слава Богу,
А завтра сам как хочешь промышляй.
Не грабил бы, неволя заставляет.
За что теперь мы бьемся?
За Москву.
Кому она нужнее? Нам, казакам,
Москва не мать, а мачеха. Для вас же
Стараемся, так вы и заплатите
За службу нам.
Мне келарь Авраамий
Уж сказывал, что вы просили денег.
Он хочет вам от Сергия прислать
Оклад с икон и ризы дорогие
В залог за службу в тысячи рублях.
Оклад пропейте, ризы износите!
Довольны ль вы?
Греха не побоятся,
Возьмут залог, а лучше бы не брать.
Эх, горе нам! Ты, князь, за что серчаешь?
И в казаках не все равны. Не мы ли
Третьёводни на выручку пришли,
Как гетман вас погнал с Девичья поля?
Да разве ты?
Я в первых был, за мною
Другие атаманы. За спасибо,
Не за корысть, мы выручили вас.
Как звать тебя?
Коломна, Афанасий.
Прости меня, Коломна, ты в обиду
Не ставь моих речей! Тебе спасибо!
Не для меня, для Бога ты старался,
И Бог тебе заплатит. Вы, как братья,
Спешили к нам на выручку, другие ж
Ругали нас из-за Москвы-реки.
Про них и речь, а о тебе ни слова.
К хорошему дурное не пристанет,
А про воров нельзя не говорить.
Пойдемте-ка, с острога мы посмотрим,
Не видно ли, что делает Кузьма?
ЯВЛЕНИЕ ПЯТОЕ
Куда еще? Довольно! Здесь, у храма.
На паперти меня и положите!
Я здесь умру. Попа теперь не сыщешь.
Я во грехах своих покаюсь вам.
Грехи мои великие: я бражник!
И умереть я чаял за гульбой.
Но спас меня Господь от смерти грешной.
Великое Кузьма затеял дело,
Я дал ему последний крест с себя;
Пошел за ним, московский Кремль увидел,
С врагами бился так же, как другие,
И умираю за святую Русь.
Скажите всем, как будете вы в Нижнем,
Чтобы меня, как знают, помянули —
Молитвою, винцом иль добрым словом.
Ты мученик, тебя Господь простит.
А потому ты, ежели за веру,
Сейчас на небеса.
И беспременно.
Поверь ты мне, Баим!
Послушай! Помер!
А добрый был, прими его Господь!
ЯВЛЕНИЕ ШЕСТОЕ
Пальба и пыль от нас, а не на нас.
К монастырю Донскому! Гетман дрогнул.
Скорей коня! Теперь настало время
Ударить враз. Не выдадим Кузьму.
Сбирайте сотни! На конь, и за дело!
Живее на конь!
Мы за вами разом.
ЯВЛЕНИЕ СЕДЬМОЕ
Откуда ты, Поспелов? Ранен?
Ранен.
У Крымского двора мы конных сбили.
С испугу те ударились бежать
И пешую свою стоптали роту.
Ходкевич сам, увидя нас в тылу,
Екатерининский свой стан покинул,
К монастырю бежит со всею силой.
Кузьма Захарьич по пятам за ним,
Лишь я отстал: скакать не стало силы.
Молись! За мной!
ЯВЛЕНИЕ ВОСЬМОЕ
От родины далеко,
Без помощи, среди чужих людей
Я встречу смерть. Прощайте, золотые
Мечты мои! Хотелось бы пожить
И выслужить себе и честь и место
Почетное. Обзавестись хозяйкой
Любимою, любить ее, как душу,
Семью завесть и вынянчить детей.
Да не дал Бог — судьба не то судила,
Судила мне лежать в земле сырой,
Похоронить и молодость и силу
Вдали от стен родного пепелища!
В глазах темно, то ночь ли наступает,
Иль смерть идет, не знаю.
Боже, душу
Прими мою и упокой в селеньях
Где праведные…
Уж никакое зелье
Поднять тебя не может, Божий воин.
Ты две зари носи ее на ране
А это жуй поутру, не молясь.
Откуда ты? Сам Бог тебя послал.
Ты кто, старик?
Я странный богомолец.
По таборам хожу; обет я принял
Болящих чад безмездно врачевать.
Открыты мне травы целебной силы,
А кем и как, то знаю я один.
Мне жизнь мила, перед тобой не скрою.
Ты будешь жив, твоя болезнь не к смерти.
Лицо твое светло, и жилы бьются.
Кому не жить, тот темен, как земля.
Мы все земля, и если наше тело
Темнеть начнет, так, значит, в землю хочет.
Ты ослабел от ран, и много крови
Ты истерял… Произволеньем Божьим
Растет трава, названьем «девесил»,
Недаром ей прозвание такое,
В ком силы нет, — прибавит девять сил,
Настой ее тебе на пользу будет,
Хлебни его! А рану ты завяжешь.
Плечо твое уязвлено железом.
ЯВЛЕНИЕ ДЕВЯТОЕ
Кто бродит там? Знакомое обличье.
Да это наш, из Нижнего. Ты — Павлик
Из биркинских? Ты был в бегах?
На время,
Не ужился с Кузьмой, — мы нравом разны,
От грубости его я убежал.
У вас за малость попадешь в застенок,
А я висеть на дыбе не люблю.
В Казани был у Шульгина, там лучше,
Простей живут. Недавно был и в Нижнем
Не надолго. Вот в таборы попал,
В подьячих я у князя Трубецкого.
Что Нижний наш?
Стоит на том же месте.
Ругают вас и Минина Кузьму.
Ограбили народ, наговорили
С три короба: «Идем на Божье дело!» —
А полгода гуляли в Ярославле
И тратили добро мирское даром.
У нас с тобой ума не хватит, Павлик,
Судить бояр и Минина Кузьму.
А в Нижнем ты знакомых не видал ли?
А кто твои знакомые? Я знаю
Наперечет весь Нижний, всех собак,
Не только что людей.
Ну, Петр Аксеныч?
А что ему! Живет да богатеет
На старости неправым барышом.
Не верю я, он честно жил доселе,
Не стать ему под старость начинать
Неправдой жить.
Не верь, тебе же лучше!
Я не свое: что люди, то и мы.
Не слышал ли чего-нибудь о Марфе
Борисовне?
Постой-ка, погляжу я,
Да ты, никак, Поспелов Алексей
Михайлыч, Кузьмы благоприятель?
Ну, он и есть. Ты сватался за нею?
Не отопрусь.
Ну, видно, надоело
Ей ждать тебя иль разлюбила, что ли,
Я ваших дел не знаю. И хотел бы
Порадовать тебя хорошей вестью,
Да нечем, друг. За Лыткина пошла.
За Лыткина Василья?
Да, а что же?
С чего же ей за Лыткина нейти?
Не хуже он дворян малопоместных;
И завсегда при ней; а вас гоняют
Из края в край; ты дома-то и году
Не проживешь с женой; нужда какая ж
Ей за тебя идти, подумай сам.
Поди от нас! Недобрыми вестями
Ты скорбь ему навел. Печаль болезни
Помощница. Больному утешенье
На пользу лишь, а скорбь ему во вред.
Совсем умрет, потеря не велика.
Не пожелай и недругу ты смерти!
Мы все равно у Бога на счету.
На эту боль я зелья не имею.
Она идет от сердца молодого
И помыслов: забвение и время
Врачуют в нас сердечную тревогу.
Садись в седло и в таборы ступай
Теперь тебе покой и отдых нужен.
За все добро Господь тебе заплатит
И за меня, честной отец.
Прости!
Уж только б мне до Нижнего добраться
Привел Господь да увидать ее.
Припомню ей, как я ее увидел,
Как полюбил, спознал тоску-злодейку!
Как я за ней по улицам широким,
По мелким переулочкам ходил,
Чтоб только в очи заглянуть украдкой!
Припомню, как сидели, говорили
Мы в липовом покойчике ее.
Припомню, как сулила, обещала
Любить меня и быть моей женой.
Как только время даром протянула,
Как провела меня — и обманула!
Припомню все! Суди ее Господь!
ЯВЛЕНИЕ ДЕСЯТОЕ
Враги бегут, покинувши обозы.
Остановить погоню! С нас довольно
На этот день одной победы. Можем
Поспешностью испортить дело наше,
И наша радость обратится в скорбь.
Теперь Москва у нас в руках. С надеждой,
Истомлены трудом, сиденьем долгим,
Болезнями и хлебным оскуденьем,
Голодные враги со стен глядели
На гетмана и чаяли подмоги
И ратными и коренным запасом.
На их глазах мы гетмана разбили.
В Кремле сидеть им долее нельзя,
Иль умирай голодной смертью. Скоро
Увидим мы московские соборы —
И совершится очищенье Руси
От недругов. И начал это дело,
И совершил его не вождь искусный,
Не силою, а смелым дерзновеньем
И замыслом мясник нижегородский
Кузьма Захарьев, Минин, Сухорук.
И замысел и силу исполненья
Мне дал Господь, ему же подобает
Хваление и присно и вовеки.
Мое одно — одна любовь святая
К родной стране — я сын ее, любовью
Сыновнею горит душа моя!
Услышал я, что кровью и слезами
Исходит Русь, что брат встает на брата,
Что Бог забыт, что гаснет пламень веры,
Оставлен храм, кощунством оскверненный,
Что села жгут и грабят города,
Покинуты дымящиеся домы,
И человек в лесу таится зверем,
Что стон и плач сирот и горьких вдов
Как дымный столб к поднебесью восходит.
И плакал я один за всю Россию,
Всю скорбь ее на сердце износил.
И плакал я, прося в слезах у Бога
Не почести, не власти, нет! Просил я
Сподобиться России быть слугою,
Отдать ей все, отдать ей жизнь свою,
От бед и зол и недругов очистить,
Конец слезам увидеть, успокоить —
И в ней Господне царство обновить.
Нет, мало, нет, любовь моя хотела
Увидеть Русь великою, богатой,
Цветущею привольем на свободе,
Работных чад в поту за тучной жатвой,
И русла рек, покрытые судами,
И правый суд по мирным городам,
И грозный строй несокрушимой рати
На страх врагам, завистливым и гордым,
И на престоле царства милость.
Но жизни срок короток, но дано
Нам в этом мире полного блаженства.
Мы видели начало избавленья,
А остальное пусть увидят внуки.
С утра в ряды мы стали боевые
И кончили победой трудный день.
Заходит солнце, главы золотые
Горят огнем, открытые сердца
Несутся в тишь благодарить Творца,
Из наших душ несется гимн хвалебный,
Идемте в таборы служить молебны!
СЦЕНА ТРЕТЬЯ
ЛИЦА:
[Минин,] думный дворянин.
Татьяна Юрьевна.
Марфа Борисовна.
Поспелов.
Нефед Минин.
Аксенов и посадские.
ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ
Что часто ты глядишь в окно-то, Марфа
Борисовна? Тебе кого бы ждать!
Сиротка ты, ты горя не видала,
На смертный бой родимых отпуская
И каждый час болея здесь об них,
И радости за то тебе не будет
Родных своих здоровых увидать.
Хоть тяжело прощанье с милым мужем,
Да ждать его приятно, а дождешься, —
Так радости и счастью меры нет.
А ты у нас отшельница…
От миру
Не вовсе я отстала. Было время
Тяжелое, не до мирских утех;
Нужна была молитва наша Богу,
И я жила затворницей, из кельи
Не выходя; теперь пора другая,
Теперь грешно печалиться, все рады,
И я опять живу в своем дому.
Одна живешь, что проку?
Как же быть-то!
Да замуж бы тебе.
Да за кого же?
Все прежние знакомые ушли
Москву спасать, иные там побиты,
А кто и жив, так слуху нет про тех.
А новым мне знакомством заводиться
Не хочется. Про старое вспомянешь,
Толь хорошо бывало, к новым людям
Мне привыкать уж поздно.
Да, бывала
Веселая беседушка у нас,
И люди-то хорошие все были,
Вот Алексей Михайлыч запропал,
И слуху нет.
Я слышала недавно,
Да верить ли, не знаю.
Что? А больно
Он тосковал и плакал по тебе.
Ты что ж не шла?
Дала я обещанье
Великое не думать о мирском,
Пока Господень гнев не утолится.
А ну, теперь?
Теперь другое дело,
И от тебя скрывать я не хочу,
Ни за кого, кромя его, не выду,
А за него и рада б, да нельзя.
Знать, сиротой и оставаться.
Что же
Ты слышала?
Вчера в дворе гостином
У Лыткина, — ведь тоже мой жених, —
Я встретила знакомого Павлушу,
Он из дьячков, из беглых, говорят,
У Биркина служил, писать проворен,
Потом в Москве, в стану у Трубецкого.
Так сказывал, что Алексей Михайлыч,
Когда дрались у Крымского двора,
Один из всех поворотил коня
И в таборы назад бежал со страха.
И с той поры и стыд и укоризна
Ему от всех — и стал людей дичиться.
И бражничать, и будто — страшно молвить
По кабакам валяется в ярыжных.
Вот горе-то!
А можно ль было думать?
Не верь людям, ни за что оболгут,
А я так жду своих, пришли мне вести,
Что тотчас после царского венчанья
И муж и сын вернутся. Потрудился
Кузьма Захарьич мой, пора на отдых.
Другую ночь во сне его все вижу, —
Так скоро быть ему,
Дай Бог дождаться,
Порадуюсь я радости чужой,
Коль нет своей.
Ах!
Что ты испугалась?
Сюда идут.
Да кто идет, чудная?
ЯВЛЕНИЕ ВТОРОЕ
Ну, все ли подобру и поздорову
Вы жили здесь? А мы вас поминали.
Здоровы-то здоровы, да тоскуем
Об вас-то больно. А мой-то где ж?
Замешкались в дороге — завтра будут.
За весточку спасибо, буду ждать.
Ну, что же ты не спросишь о знакомых?
Да не о ком.
Уж будто?
Право слово!
Спросил бы я, да что себя тревожить,
Печаль-тоску на сердце наводить!
Ты спрашивай!
Изволь! Здорова ль Марфа
Борисовна живет за новым мужем?
Да ты, никак, рехнулся? Дожидалась
Тебя она. А если мне не веришь,
Спроси у ней, коль хочешь, я покличу,
Она у нас.
Родная ты моя!
Покличь ее, давно-то не видались,
Взглянул бы я хоть глазом на нее.
Поди-ка ты! Что прячешься-то, Марфа
Борисовна, твой суженый приехал.
ЯВЛЕНИЕ ТРЕТЬЕ
Здоров ли ты?
Теперь здоров.
А прежде?
Я ранен был, да Бог помог, а пуще
Все тосковал.
О чем?
Все по тебе.
О чем же мне? Не заставляй божиться,
Поверь и так.
Я верю, что божиться,
Голубчик мой!
Ну, вот и дождалась,
А мне так ждать до завтраго, голубка.
Я обманул тебя, сегодня будут.
Чай, к вечеру?
Приехали, идут,
Встречай, поди!
Отцы мои родные!
Ах, батюшки! Бежать хоть приодеться,
Да хлеба-соли взять, на стол поставить.
За батюшкой послать — служить молебен.
Я много горя натерпелся, Марфа
Борисовна, пора узнать и радость.
В последний раз тебе я поклонюся,
Скажи ты мне, ты хочешь ли моею
Женою быть и с честными венцами
На головах и с радостью на лицах
По соболям войти в мой дом просторный,
Жить-поживать и в холенье и в неге
И за любовь до гробовой доски
Делить и радость пополам и горе?
Прошла беда, прошло то время злое,
Когда любовь казалась мне грехом.
Теперь пора веселая настала,
В миру пожить охота, и любовью
Готова я ответить на любовь.
Послушай, мой желанный! Я по правде
Скажу тебе: ты люб мне, я другого
Хозяина себе и не желаю.
Челом тебе! Откладывать не будешь?
Откладывать и торопить не буду,
Как хочешь сам.
Я мешкать не люблю.
ЯВЛЕНИЕ ЧЕТВЕРТОЕ
Да ты опять меня не обманул ли?
А ты гляди!
Нефед бежит, Нефед!
ЯВЛЕНИЕ ПЯТОЕ
Вернулись мы, родимая, здоровья
И радости тебе несем.
Сыночек!
А где же сам?
На улице с народом.
Узнали все и обступили с криком.
Кто за руки берет, кто обнимает,
Ступить ему ни шагу не дают,
По старостам скорей гонцов послали,
Хотят его честь честью, с хлебом-солью,
У нашего крыльца встречать. Аксеныч
На старости торопится сюда ж.
Ты, матушка, всей радости не знаешь:
Наш новый царь — пошли ему здоровья,
И счастия, и радости Господь —
Пожаловал отца дворянством думным.
Кузьма Захарьич думный дворянин?
Поместье дал ему: село большое,
К нему в придачу восемь деревень
И дом в Кремле, с избой приказной рядом.
Идут, идут!
ЯВЛЕНИЕ ШЕСТОЕ
Благословенно буди
Пришествие твое, спаситель Руси!
Ты нам родной, тебя вспоила Волга,
Взрастил, взлелеял православный мир,
Ты честь и слава русского народа.
Потоль велика русская земля,
Поколь тебя и чтить и помнить будет.
КОММЕНТАРИИ
Впервые пьеса была опубликована в четвертом томе Полного собрания сочинений А. Н. Островского, изд. товарищества «Просвещение», 1904. Печатается по цензурованной рукописи, хранящейся в Государственной театральной библиотеке им. А. В. Луначарского в Ленинграде.
Островский, потеряв всякую надежду увидеть «Минина» на сцене, решил в 1866 г. переделать пьесу и хлопотать о ее разрешении для представления уже в новой редакции. Во второй редакции пьесы он вынужден был из-за цензурных опасений несколько ослабить в речах Минина то, что свидетельствовало о связи Минина с народом и сочувствии его страданиям, а также обличения бояр. Например, во втором действии из последнего монолога Минина был исключен отрывок, начинающийся словами: «Не за свои грехи» и заканчивающийся словами: «Народ несет, как будто ждет чего» (стр. 39 наст. т.). Исчезло высказывание Минина о предательстве бояр: «…а то так в Польшу. Да и целуют крест кому попало» (стр. 86 наст. т.). В начале пятого действия были сокращены реплики Минина об отсутствии истинного патриотизма у богатых людей; оказались вычеркнутыми и следующие слова Минина:
Соблазну власти я не поддавался;
И как наседка бережет цыплят.
Так я берег от властных и богатых
Молодшую, обидимую братью.
Идейно несколько ослабив пьесу, Островский сохранил ее общий демократический пафос.
Не согласившись полностью со своими критиками, Островский во второй редакции хроники все же несколько смягчил религиозные мотивы. Это сказалось, например, в сокращении монолога Минина в шестом явлении первого действия, в котором дается положительная оценка роли патриарха в борьбе с иноземцами. В образе Марфы Борисовны были устранены черты аскетизма.
Драматург ввел в пятое действие эпизоды борьбы ратников Пожарского и Минина с поляками и сцену возвращения ратников в Нижний Новгород.
12 августа 1866 г. Островский просит Ф. А. Бурдина «поговорить с Павлом Степановичем (Федоровым, начальником репертуара петербургских императорских театров. — А. Р.), не может ли пройти „Минин“ совершенно переделанный так, что будет почти новая пьеса» (т. XIV, стр. 137). 11 сентября Бурдин известил Островского, что П. С. Федоров согласился принять «Минина», если он будет переделан сценично и его постановка не потребует больших расходов. Бурдин обещал также «протащить» хронику немедленно «по всем официальным мытарствам» («А. Н. Островский и Ф. А. Бурдин. Неизданные письма», М.-Пг. 1923, стр. 42). Ко всему этому у артиста С. Я. Марковецкого не оказалось для бенефиса пьесы, Бурдин предложил ему взять «Минина», и Марковецкий обратился к Островскому с просьбой о предоставлении ему хроники. Островский немедленно ответил Бурдину, что «Минин» «готов, но на клочках и не приведен в порядок. Чтобы приготовить его для отсылки в Петербург, то есть собрать, отделать и переписать два экземпляра, нужно по крайней мере неделю самого усиленного труда… „Минин“ является совсем в новом виде, из него выйдет живая и сценическая пьеса» (т. XIV, стр. 137).
В конце сентября 1866 г. работа над втооой редакцией «Минина» была завершена. «Эту пьесу, — писал Островский артисту В. В. Самойлову, — я совершенно переделал, сократил ее так, что остались только самые эффектные места, сверх того я прибавил две новые сцены: „битву под Москвой и возвращениг в Нижний“. В новом виде хроника обнимает всю деятельность Минина, и публика может видеть на деле, как совершилось спасение Руси» (т. XIV, стр. 140).
24-25 сентября 1866 г., посылая рукопись Бурдину, драматург просил: «Перечитай хорошенько „Минина“, посылается нечитанный, некогда было» (т. XIV, стр. 139). В рукописи, являющейся писарской копией пьесы (автограф не сохранился), имеются явные описки, разделения актов на явления нет, поэтому в настоящем издании их пришлось ввести по режиссерскому экземпляру Александрийского театра, хранящемуся в Государственной театральной библиотеке им. А. В. Луначарского в Ленинграде.
12 октября 1866 г. драматическая цензура разрешила «Минина» к представлению, изъяв из пьесы ту часть диалога Минина и Воеводы во второй сцене третьего акта, где речь идет о способах получения боярства, от слов «Другой боярин-то» до ремарки «Голоса» (стр. 196—197 наст. т.).
Успешный исход хлопот о разрешении пьесы определили не столько связи Бурдина в цензуре, сколько переделка пьесы и новые социально-политические обстоятельства в стране. Национально-освободительное движение в Польше было жестоко подавлено. Силою карательных войск царская власть «успокоила» и русских крестьян, добивавшихся своих прав на землю. Самодержавие торжествовало. В этих условиях у цензурных властей уже не было той обостренной придирчивости, какую они проявляли к прогрессивным драматическим произведениям в 1863 г.
Постановка пьесы в Петербурге и Москве вызвала новые отклики в прессе.
А. С. Суворин, примыкавший в ту пору к прогрессивному лагерю, писал, что пьеса «отличается несомненным поэтическим обаянием и редкой прелестью стиха». Но при этом он считал, что пьеса «при всех ее достоинствах» воспроизводит не самый драматический момент «нижегородского движения». Нижний и Москва, изображенные Островским, лишь пролог и эпилог великой драмы, завершившейся избранием нового царя. «Главная ошибка г. Островского, — утверждал Суворин, — заключается в выборе драматического момента. Мгновенная вспышка патриотизма недостаточна для драмы, задавшейся изображением великого события в русской истории, события вполне народного. Для обрисовки характера Минина слишком мало той сравнительно ничтожной борьбы, которая предстояла ему в Нижнем. Настоящая борьба, где нужно было пускать все средства ума, где приходилось бороться с самыми разнообразными стремлениями областей и городов, где нужно было согласить почти противоположные интересы, происходила не в Нижнем, а в Ярославле». По мнению Суворина, пьеса от переделки по существу не выиграла. Ее последняя сцена лишняя, а Поспелов и Марфа Борисовна только «заслоняют собой главный мотив» («Санкт-Петербургские ведомости», 1866, № 330, 11 декабря).
Отрицательное отношение к пьесе реакционной общественности выразил рецензент газеты «Русские ведомости». Явно не принимая взгляда Островского на Минина как на представителя «молодших людей», на простой народ как на основную силу, избавившую родину от иноземных поработителей, рецензент писал, что широкий народный характер нижегородского движения должен был выразиться «не в одной только форме мужицкой толпы, а в каждом из действующих лиц». Не принимая идейной концепции «Минина», рецензент «Русских ведомостей» отрицал в нем и наличие каких-либо художественных достоинств («Русские ведомости», 1867, № 11, 26 января).
Во второй редакции «Минин» впервые был показан в Петербурге в Александрийском театре 9 декабря 1866 г.
Островский очень хотел, чтобы роль Минина исполнял В. В. Самойлов. «Лицо Минина, — писал он артисту 22-23 октября, — прямо подходит к Вам… Я помню картину М. И. Скотти — „Битва под Москвой“… там лицо Минина, энергический жест его и вся фигура совершенно напоминают Вас… Если Вы с такой верностью изображаете исторические лица других национальностей, то от кого же ждать нам, как не от Вас. изображения наших родных героев» (т. XIV, стр. 140—141). Самойлов выразил желание играть юродивого, и роль Минина была передана Бурдину. Но дирекция отказалась дать Самойлову роль юродивого («А. Н. Островский и Ф. А. Бурдин. Неизданные письма», М. — Пг. 1923, стр. 57).
Островский писал 8-9 декабря Бурдину, готовившему роль Минина: «Оставь ты свою сентиментальность, брось бабью расплываемость, будь на сцене мужчиной твердым, лучше меньше чувства и больше резонерства, но твердого. Минин не Дева Орлеанская, то есть не энтузиаст, он также и не плакса; он резонер в лучшем смысле этого слова, то есть энергический, умный и твердый» (т. XIV, стр. 146). Но Бурдин не внял советам Островского и играл Минина в тоне ходульной, фальшивой декламации. Бурдин «до того изуродовал» роль Минина, писал рецензент газеты «Неделя», что «в его исполнении не осталось и следа от типа, мастерски очерченного и задуманного автором… Бурдин просто не понял этого типа, и в его исполнении нижегородский мясник явился каким-то не то мелодраматическим героем, не то юродивым» («Неделя», 1866, № 41, 18 декабря).
О ходульности, неестественности, крикливости исполнения Бурдиным роли Минина писали и другие газеты. Даже M. H. Островский, всегда доброжелательно относившийся к Бурдину, сообщал драматургу, что Бурдин в роли Минина был по преимуществу «просто ужасен», а в некоторых местах «до того завывал, что превосходил сам себя… Мне так было за него совестно, — заключал письмо M. H. Островский, — что не мог смотреть на сцену. Вообще с Бурдиным, кажется, надо кончать» (М. Н. Островский — А. Н. Островскому от 10 декабря 1866 г. Государственный центральный театральный музей им. А. А. Бахрушина).
Риторики и декламации не избежали и многие другие участники спектакля. «Всякий старался о том, чтоб получше выкрикнуть эффектную фразу или ударить себя в грудь кулаком так, чтоб удар был слышен в галерее» («Санкт-Петербургские ведомости», 1866, № 330, 11 декабря).
По мнению А. С. Суворина, вполне хорошо играли здесь И. И. Сосницкий — Аксенов, И. Ф. Горбунов — Темкин и отчасти А. А. Нильский — Пожарский. Вызывала похвалы и Е. В. Владимирова — Марфа Борисовна.
Кроме того, в спектакле были заняты: Л. Л. Леонидов — Воевода, Пронскнн- Биркин, П. С. Степанов — Колзаков, П. И. Григорьев — Семенов, П. В. Васильев — Пахомов, Волков- Мосеев, П. И. Зубров — Лыткин, П. К. Громова — Татьяна Юрьевна, Калугин — Нефед, Озеров — Губанин, Н. Ф. Сазонов — юродивый, С. Я. Марковецкий — Павлик.
Спектакль оказался плох и по художественному оформлению: все декорации были взяты из предшествующих постановок, в основном из «Воеводы», костюмы старые, массовые сцены поставлены небрежно. Но, несмотря на бедную постановку, зрители тепло принимали спектакль, и он имел успех.
20 января 1867 г. пьеса было представлена в Москве на сцене Большого театра в бенефис П. М. Садовского.
Этот спектакль, убогий по оформлению и весьма слабый по игре, не имел успеха у зрителя.
Дирекция императорских театров, затрачивая огромные суммы на представления пьес иностранных авторов, не отпускала средств на постановку русских пьес, в особенности патриотических. Исторические пьесы в 70-е гг. ставились ею весьма редко. Островский, недовольный этим, писал, что русские люди, со всех сторон собирающиеся в Москву, «да и сами московские обывателя имеют полное право желать полюбоваться своим Мининым и его сподвижником кн. Пожарским не только в бронзе, а и на сцене» (т. XII, стр. 136).
П. М. Садовский, исполнявший роль Минина, не играл, а декламировал свою роль строго внушительным тоном. В. И. Живокини в роли Колзакова постоянно вызывал у зрителя улыбки и смех («Русские ведомости», 1867, № 11, 26 января). М. В. Васильева представила Марфу Борисовну «мямлей и плаксой» и почти всю роль «проныла» («Антракт», 1867, № 4). Живее и правдивее других здесь играли Н. М. Никифоров — Павлик и П. Я. Рябов- юродивый. Первый оживлял спектакль неподдельным комизмом, а второй страстностью. Кроме того, в спектакле были заняты: В. А. Дмитревский — Пожарский и Аксенов, С. В. Шуйский- Воевода, М. И. Лавров 2-й — Биркин, Е. О. Петров — Семенов, К. Г. Вильде — Поспелов, Д. И. Миленский — Пахомов, M. H. Владыкин — Мосеев, Д. В. Живокини-Лыткин, А. Ф. Федотов — Темкин, Н. В. Рыкалова -Татьяна Юрьевна, М. К. Третьяков — Нефед. Н. Никитин — Губанин, Г. Н. Федотова — Марфа Борисовна.
Рецензент газеты «Русские ведомости», указывая на крайнюю бедность и скудность постановки этого спектакля, писал: «Народу поставлено на сцену очень мало, и сколько ни старались, по-видимому, стеснить сцену декорациями, на ней было слишком просторно. Как в продолжение первых актов зрителю не верилось, чтобы такая горсть очень равнодушных и спокойных людей могла и подумать идти на освобождение Москвы, так еще более в последнем акте представлялось решительно неправдоподобным, чтобы ничтожная рать в изорванных кольчугах и в сафьянных сапожках могла освободить святую Русь» («Русские ведомости», 1867, № 11, 26 января).
С 1875 до 1886 г. (год смерти драматурга) «Козьма Минин» ставился всего четыре раза, а с 1886 до 1917 г.- 105 раз.
После Великой Октябрьской социалистической революции пьесу ставили в Тюменском (1940) и Костромском (1944) театрах.
[1] Сулея — плоская бутыль, фляжка.