Владислав Ходасевич. Пушкин и поэты его времени
Том второй. (Статьи, рецензии, заметки 1925—1934 гг.)
Под редакцией Роберта Хьюза
Berkeley Slavic Specialties
КНИГА М. ГОФМАНА
правитьБиография Пушкина, написанная М.Гофманом, издана на французском языке. На бандероли означено: «Первая полная биография величайшего русского писателя» («La première biographie complète du plus grand écrivain russe»). Русского читателя эта надпись способна ввести в некоторое заблуждение. Если под полною биографией разуметь такую, которая заключала бы все без исключения факты, известные нам из жизни Пушкина, то, конечно, данная биография не может называться полною, ибо содержит лишь небольшую сравнительно часть таких фактов, — и, само собой разумеется, было бы нелепо ожидать, что она может содержать их все: такой труд превратился бы в целую пушкинскую энциклопедию, и совершить его одному человеку было бы непосильно.
Под словами «полная биография» должно разуметь просто такую, которая, в отличие от рассказов об отдельных эпизодах, дает связное повествование о важнейших событиях в жизни Пушкина со дня его рождения по день смерти. Такова и биография, написанная М.Гофманом. Но первою она явится лишь для французского читателя: русский припомнит ряд ее предшественниц, принадлежащих перу Анненкова, Скабичевского, Стоюнина, Венкстерна и др.
От старых биографий Пушкина книга М.Гофмана отличается не количеством сообщаемых данных, но их достоверностью. В последние два десятилетия пушкинизм не только обогатился новыми сведениями, но и совершил большую работу по проверке и уточнению прежних. Это важное обстоятельство использовано М.Гофманом в его работе. Со всем тем в биографии Пушкина весьма и весьма многое остается либо вовсе еще не решенным, либо решается разными исследователями совершенно различно. Не имея возможности по каждому поводу привести все pro и contra, М.Гофман многие из вопросов вовсе обходит или оставляет открытыми. Содержательность книги этим, разумеется, несколько урезывается — зато достоверность возрастает: возможное не выдается за несомненное, гипотезы не превращаются в аксиомы. Конечно, и у М.Гофмана, как у всякого пушкиниста, есть некоторые свои пристрастия и «коньки», с которыми согласиться нельзя или слишком трудно. Такова, например, его уверенность, будто «Пора, мой друг, пора» написано еще перед свадьбой. Но в общем от принципа достоверности он отступает редко — и это несомненное достоинство его книги.
Жизнь Пушкина прослежена М.Гофманом почти исключительно в ее внешних фактах. Перед нами биография прежде всего фактическая и почти только фактическая. Душевная жизнь Пушкина в ней замечена лишь в самых общих, бесспорных чертах, как это обычно и делается в биографиях, носящих характер учебного пособия.
Конечно, Пушкин г. Гофмана человечен в том смысле, что он радуется удачам и отнюдь не радуется при жизненных невзгодах; благоприятными обстоятельствами он старается воспользоваться, с неблагоприятными борется; в жару ему жарко, а в мороз холодно — и т. п. Все это вполне справедливо, но все это в смысле психологическом общие места, совокупность которых не образует той единственной, неповторимой личности, ради изображения которой, в сущности, только и стоит писать биографию. Жизнеописание, изложенное М.Гофманом, содержит в себе цепь событий из жизни Пушкина, но не содержит именно самого Пушкина. Сам Пушкин из книги М.Гофмана как бы улетучился, ушел, как вода сквозь пальцы. Осталась лишь длинная цепь сказуемых без подлежащего, груда фактов и эпизодов, пусть достоверных, но мертвых, не оживленных личностию героя.
М.Гофман порою высказывает известную оценку этих эпизодов, известные на них взгляды — и нередко приходится с ним соглашаться. Но как в биографии, им написанной, нет личности Пушкина, так и сумма разрозненных «взглядов» на отдельные эпизоды не образует цельного понимания жизненной трагедии Пушкина.
Нечто подобное приходится сказать и об отражении пушкинского творчества — поскольку оно входило в биографическую задачу М.Гофмана. Обезличив живого Пушкина, автору пришлось обезличить и его творчество. В книге находим мы несколько разрозненных школьных характеристик, посвященных разным произведениям, но они состоят из общих мест и не дают связного изображения. Ни история поэтического развития Пушкина, ни внутреннее соотношение между жизнью и творчеством (в биографии Пушкина важное, как, быть может, ни в какой другой) нам не показаны. Рассказ о творчестве так же лишен внутреннего драматизма, как и рассказ о жизни. В сущности, он сведен к перечислению того, что, где и когда писал и печатал Пушкин, и, таким образом, повествование о творчестве, т. е. о душе и смысле пушкинской жизни, как бы подменено библиографией и датировкой. Впрочем, иначе и быть не могло: там, где нет творческой личности, нет и творчества. Какая разница с книгой А.Левинсона, который не только французскому, но и русскому читателю сумел в небольшой сравнительно книге показать и жизнь Достоевского, и его творчество на фоне самой России!
Как ни странно, имея дело преимущественно с художественными произведениями, литературоведение наше само как бы чуждается всякой художественности (или, во всяком случае, — слишком долго чуждалось). Тяжеловесность и бледность изложения считались и отчасти еще считаются у нас как бы атрибутами научности. Книга М.Гофмана в этом смысле придерживается старых традиций, ныне уже отмирающих. Напрасно было бы искать в ней живости, наглядности или увлекательности. Все в ней только сообщено — ничто не показано. Бесконечные (порой в несколько страниц) и бесчисленные цитаты из писем и мемуаров утомляют и рассеивают внимание. Характеристики второстепенных персонажей большею частью до крайности бледны и состоят из общих мест. Так, о Чаадаеве сказано:
«Intelligent, érudit et sceptique», причем вряд ли последний эпитет к нему даже и приложим. Об Александре Тургеневе и того бледнее: «homme d'érudition exceptionelle, qui jouait un grand rôle dans les milieux littéraires».
К кому только ни подошла бы такая характеристика? Порой, однако, отсутствуют и такие. Ни места, в которых протекала жизнь Пушкина, ни люди, с которыми ему приходилось сталкиваться, не являются читателю довольно очерченными, чтоб можно было почувствовать их влияние на поступки Пушкина, на его судьбу. Тень Пушкина действует здесь среди теней его современников.
На французском языке существует довольно много переводов из Пушкина. В общем, они дают лишь слабое о нем представление. Широко говоря, Пушкин французам известен мало. Однако же интерес к этому прославленному незнакомцу, кажется, возрастает в последнее время, и мы думаем, что книга М.Гофмана может все-таки принести известную пользу. Она отнюдь не объяснит и не откроет Пушкина французскому читателю вообще, но студенту или молодому ученому, который займется изучением русского языка и русской словесности, она поможет ориентироваться во внешних событиях пушкинской жизни, послужит ему биографическим справочником и займет место на его полке, среди книг по русской литературе.
1931
ПРИМЕЧАНИЯ
правитьВпервые — Возрождение, 1931/2228 (9 июля), под рубрикой «Книги и люди».
Рец. на: М. Hofmann, Pouchkine (Paris, 1931), traduction franèaise de Nicolas Pouchkine.
«Какая разница с книгой А. Левинсона…» — имеется в виду только что вышедшая биография Достоевского: André Levinson, La vie pathétique de Dostoievsky (Paris, 1931).
Мы не публикуем следующую статью, вышедшую в этом году, и являющуюся обработкой заметки 36 ПхП (1924; см. первый том настоящего издания): Из «пушкинских святцев», Возрождение, 1931/2585 (30 июня).
ПхП — Владислав Ходасевич. Поэтическое хозяйство Пушкина (1924; см. в первом томе настоящего издания).