КЛОД ДЕБЮССИ
правитьСреди величайших музыкантов нашего времени Дебюсси – один из тех редких, чьё творчество имело поистине поразительное влияние: почти незамедлительное и внезапно глубокое.
Его появление на музыкальной Арене – если можно так выразиться – явилось событием достаточно неприятным для одних и весьма счастливым для других. Между прочим, эти «другие» составляли самое незначительное меньшинство, тогда как «первые» образовывали собой безразмерную массу – восхитительно липкую и мутную.
Как всегда, (следуя вечному правилу) мнение «незначительного меньшинства» со временем всё-таки восторжествовало над этой «безразмерной» и бесформенной массой – которая, благодаря собственной слепоте, попала в ловушку и сама себя засосала в мутное болото. Бедная, дорогая «безразмерная масса!»..., она ещё раз со всего размаха попала пальцем в нёбо, она ещё раз себя высекла – из чистого принципа, не так ли? – и, в некотором роде, даже упрямства. Но оставим её, наконец!..
Я имел удовольствие присутствовать, (и на хороших местах, в ложе!) при вылупливании Дебюсси из «яйца». Кстати говоря, его «вылупление» случилось совсем недавно, словно вчера, и я могу это удостоверить лично. Однако «некоторым» это вчера почему-то кажется слишком давним делом..., прошлый век! «Яйцо» – лопнувшее как в сказке, с лёгким треском – дало рождение идеям и принципам, чей блеск (по мнению этих «некоторых») сегодня уже начинает заметно тускнеть, и они прямо на глазах перестают быть сверкающими и драгоценными, как прежде. Но так происходит только потому, что мы в настоящее время очень быстро движемся и развиваемся. Из окна поезда заметно только мелькание верстовых столбов, не так ли?
Прошу вас, не будем сразу предполагать дурного. Не подумайте, что здесь последует критика или попытка умалить музыкальные и артистические качества Дебюсси, вовсе нет. Я буду вынужден только точно констатировать ослабление интеллектуальной и моральной Мощи целой Эпохи, не более того; и в этой статье не следует искать выпадов против кого-либо конкретно.
Точно так же, как Дебюсси не заставил Вагнера исчезнуть из Всеобщей Памяти, так же и никакой другой музыкант никогда не сотрёт имя автора «Пеллеаса и Мелизанды», которое рука Славы навсегда вырезала в блистательном и изысканном списке великих достижений Музыки.
Но не следует напрасно забывать: появление всякого Гения на этой Земле всякий раз сопровождается разными сомнительными «историями»; это не что иное, как бесконечные «выдумки» на его счёт. И правда, есть от чего схватиться за голову! Этот несчастный «новоприбывший» сразу же с порога во всеуслышание объявляется Антихристом, Истребителем или Буйно-помешанным, и едва ли он затем осмелится высунуть нос из своего жилища, (если оно у него есть, конечно). Одним словом, ему настойчиво намекают, что он не особенно желанный гость, и что ему было бы лучше поскорее заткнуться, или просто исчезнуть... Да-да.
Заметим, что у наших добрых и оплакиваемых «предков» Каменного Века всякий новоявленный Гений получал приём ничуть не лучший, чем теперь, в настоящее время. Нередко его встречал крепкий удар кремниевым кинжалом между лопаток, или Камнем по Веку, вернее, в глаз (совершенно в традициях эпохи). Довольно забавный способ как следует отблагодарить Господа за его очередной милостивый «дар» человечеству, не так ли? Впрочем, можно сколько угодно говорить и обсуждать это положение вещей, в любом случае никогда и ничего не изменится. Всё останется по-прежнему, так же грубо и нелюбезно... Во все времена гениев принято лупцевать, особенно в хорошем обществе...
И Дебюсси тоже не смог вовсе избежать специфических проблем, связанных со статусом гения. Долгое время, без удачи его жизнь оставалась очень тяжёлой, и она была тем более тяжёлой, что в нём не было решительно ничего ни от циника, ни от анахорета. Он более чем болезненно переживал свои неудачи. Только чудом он мог писать и развивать своё творчество; нужно удивляться, что ему вообще удалось сохранить себя, не пропасть и не упасть в пропасть.
Родившийся в Сен-Жермен-ан-Ле (департамент Сена и Уаза), 22 августа 1862 года, Дебюсси, как и положено, учился музыке в национальной Консерватории Парижа. В то время сие громоздкое государственное учреждение находилось на улице Рыбного предместья, где и было основано (в конце XVIII века). Громадное холодное здание, очень неудобное и более чем уродливое на вид – напоминающее скорее одну из местных каторжных тюрем без каких-либо внешних украшений – и тем более, внутренних, всё так..., разумеется.
В 1884 будущий автор «Прелюдии послеполуденного Фавна» получил свою «законную» Римскую премию, награду, которая официально увенчала окончание обучения и отослала его на временную побывку в Вечный Город. По странности столь же трогательной, сколь и неожиданной, это случилось благодаря личной доброжелательной поддержке Гуно, (я имею в виду Шарля). Иначе, я полагаю, Дебюсси наверняка не получил бы эту картонную профессиональную корону всех академиков от музыки – своеобразный аттестат происхождения, просвещения и подлинности первой степени,как дружески шутливо говаривал я ему.
По моему смиренному разумению, усилие, необходимое для овладения этой премией оказалось для Дебюсси непоправимым ударом, которое проникло в самую сердцевину его существа, как тлетворный яд. Да.
Для большинства персон – очень почтенных, очевидно – Римская премия в музыке пользуется престижем, которого не имеют подобные дипломы в прочих искусствах. Уже очень долгое время это звание в Живописи не имеет никакого значения, но скорее является знаком ущербности, нисколько не рекомендующим и даже незавидным (если не позорным!). Я несколько раз видел людей, умиравших от смеха перед Римской премией Скульптуры, к её громадному изумлению.
Почему? Да только потому, что присуждающие эту премию, в большинстве своём отмечены одним недостатком..., они сами по существу являются окаменевшими скульптурами и заживо мертвы в своей Великой Академии. Этот (совсем небольшой) недостаток приводит к тому, что награждение премией производит эффект вроде почётного ордера на арест, (Римский арест) и осуждения скорее унижающего, чем возвышающего. Ради справедливости я должен признать, что Дебюсси не извлёк никакой славы из своего несуразного титула. «Блудный сын» был тем произведением, с которым он участвовал в конкурсе, (более того, одному парижскому издателю даже взбрела в голову досадная мысль опубликовать эту кантату).
Но не странно ли видеть человека столь высокого ума – который жёстко порицал преподавание Франка и моего дорогого Мэтра д’Энди, но при этом (одновременно!) доверял государственному образованию? Образованию грубо топорному, глубоко принудительному по сути, – и приводящему к самой одиозной вульгарности.
Внешне Дебюсси походил на мать. Многочисленные фотографии сделали его облик очень узнаваемым. Одарённый от природы очень хорошим здоровьем, лишь за несколько лет до смерти он перенёс первые приступы тяжёлой болезни, которая вскоре должна была его отнять у нас..., и у вас тоже, хотел я сказать.
Его характер, по сути, был очарователен; бурные порывы дурного настроения и вспышки гнева возникали на чистом месте, совершенно «внезапно», не оставляя впоследствии никаких следов злопамятства. И потом он нисколько не обижался на вас за свои собственные выходки, в итоге – из чувства наивного эгоизма..., совсем не лишённого обаяния, уверяю вас...
С того момента, как я впервые увидел его, меня неудержимо повлекло к нему, захотелось жить непрестанно вблизи него. Я имел в течение тридцати лет счастье возможность осуществлять свою мечту. Мы понимали друг друга с полуслова, без сложных объяснений, потому что мы, казалось, были знакомы – всегда.
И я присутствовал на протяжении всего периода его развития как художника. Квартет, «Песни Билитис», «Пеллеас и Мелизанда» – рождались у меня прямо на глазах... и ушах. До сих пор я не могу ещё позабыть те чувства, которые давала мне эта дивная музыка; с подлинным восхищением я дегустировал на вкус и запах эту «туманность» и «расплывчатость», новую и драгоценную – в тот момент.
И замечательные Пьесы для фортепиано, под его пальцами принимавшие феерические формы, томительные и мурлыкающие с меланхолической нежностью.
В течение всей жизни он сохранял очень большую уверенность в себе, даже слишком большую, на мой взгляд. С какого-то момента она начала препятствовать его «подвижности» и необходимому «разнообразию точек зрения».
Я очень страдал, видя это.
Читали ли вы «Консуэло»? Восхищённая преданность Гайдна, которую он испытывал к Порпоре, внушала мне подобную же преданность по отношению к моему великому товарищу... Теперь я сомневаюсь, что это было правильно...
Я очень любил слушать, как он играл Шопена – музыканта, которого обожал самым сильным образом. Родственная душа..., никто не играл его лучше: он мог анализировать, понимать и чувствовать Шопена, как мало кто из виртуозов...
Бедный друг! И правда сказать, доживи он до сегодняшнего дня, мы наверняка стали бы злейшими врагами. Сама жизнь – и «дебюссисты» – приложили бы усилия, чтобы нас разлучить и злобно разорвать наш союз: мы с ним уже давно не шли одной дорогой; наши горизонты расходились час от часу... Ну так что же из того?..
Наша столь долгая близость оказалась навсегда разрушенной.
Увы, реальная свобода мысли в Мире не существовала никогда! Я понимаю, во всех случаях отдаётся значительное предпочтение собственным идеям – свои себе, мои мне, его ему... – понятно, что чьи-то чужие вероятнее и скорее всего покажутся ущербными и совершенно неинтересными, а возможно, и вполне достойными удушения. Такой способ поведения слишком обычный и слишком человеческий, чтобы я видел здесь повод для какого-то отдельного упрёка. Личность сама себя объясняет и затем навязывает свою мысль, которая жестокими и неучтивыми средствами добивается всеобщего одобрения..., или уважения. Таким образом поступают все предвзятые персоны – без малейшего стеснения, впрочем. Да.
И всё же, как мы можем смириться, без кивания головой во все стороны с тем, что серьёзные интеллектуалы могут пользоваться такой удобной и такой не элегантной тактической уловкой? Я сам себя об этом спрашиваю, понизив голос до баса, бас-кларнета или даже фагота, если вам так приятнее...
А между тем, мы видим это перед собой практически каждый день – или, по меньшей мере, раз в два дня. И я говорю себе так: человек, нам подобный, даже один из нас – неужели он так ненасытен и жаден, бедняга?.. Тщеславен?.. Жесток?.. Хм!..
Я позволил бы себе разобрать и ещё один частный вопрос, который служит предметом постоянно возникающих противоречий между различными критиками: это так называемый теоретический «дебюссизм».
Эстетика Дебюсси во многих его произведениях близка символизму: она импрессионистична во всём его творчестве. Простите мне слишком простые слова: но не я ли был тому отчасти причиной?
По крайней мере, так говорят. И вот пояснение, если угодно:
Когда мы впервые встретились, в самом начале нашего общения он был как промокашка, насквозь пропитан Мусоргским и кропотливо искал свой путь, который ему никак не удавалось нащупать и отыскать. Как раз в этом вопросе я его далеко переплюнул: ни Римская премия..., ни «премии» каких-либо других городов этого мира не отягощали мою походку, и мне не приходилось тащить их ни на себе, ни на своей спине... Ибо я человек в роде Адама (из Рая), который никогда не получал премий, но только крупные шишки – большой лентяй, несомненно.
В тот момент я писал «Сына звезд» – на текст Жозефа Пеладана; и много раз объяснял Дебюсси необходимость для нас, французов, наконец, освободиться от подавляющего влияния Вагнера, которое совершенно не соответствует нашим природным наклонностям. Но одновременно я давал ему понять, что нисколько не являюсь антивагнеристом. Вопрос состоял только в том, что мы должны иметь свою музыку – и по возможности, без немецкой кислой капусты.
Но почему бы для этих целей не воспользоваться такими же изобразительными средствами, которые мы уже давно видим у Клода Моне, Сезанна, Тулуз-Лотрека и прочих? Почему не перенести эти средства на музыку? Нет ничего проще. Не это ли есть настоящая выразительность?
Это и была исходная точка правильного пути плодотворных поисков, почти совершенным образом воплотившихся – и даже дававших первые зелёные яблоки, но... Кто мог показать ему пример? Продемонстрировать уже сделанные находки и открытия? Показать землю, в которой следует копать? Предоставить ему первые яркие доказательства и достижения?.. Кто?..
Я не хочу отвечать: меня это больше не интересует.
Фатальным образом этот мир устроен так, что уходящие поколения год за годом теряют свою «жизненную силу». Но при этом они, возможно, приобретают и какие-то другие доблести... Впрочем, всё имеет и свой предел. Со времён наших любезных доисторических предков – тех самых, о которых я вам уже единожды говорил – дух человечества нисколько не изменился. До сих пор его можно найти в том же месте, где он был и в первобытные времена, и ещё задолго до них: ...внутри черепной коробочки мужчины – и женщины, когда она есть.
Эрик Сати, закончено в августе 1922
- Эту статью я писал очень давно, кусочками, урывками..., и почти бесцельно. Слишком тяжёлая, для меня... Слишком лёгкая, для вас... И всё это только для того, чтобы не понять, ещё раз. Но продолжать молчать было глупо. Сотни раз произнесённое другими, я должен был когда-то сказать и сам. Эту статью мне заказал (или якобы заказал) американский журнал «Ярмарка тщеславия». Название очень подходящее для Клода..., да, неплохое. Это был очень «добрый» заказ..., от Сильвии...,[4] меня попросили написать несколько статей, чтобы просто заплатить..., и очень неплохо заплатить. Но всё-таки жаль, что её так и не опубликовали.
Примечания
править- ↑ В отличие от большинства прочих статей Сати, эта статья носит очень лаконичное и на первый взгляд совершенно будничное название: не более чем просто имя и фамилия известнейшего композитора своего времени. Так произошло не только потому, что с Дебюсси их связывала долгая дружба-вражда в течение четверти века. К моменту написания статьи один из друзей уже умер, а другой, доживая последние три года жизни, наконец, решился публично высказать всю правду о своих отношениях с якобы родоначальником импрессионизма в музыке, «Клодом французским». Именно потому основной заряд боли и эпатажа здесь содержится не в названии статьи, а в её тексте. Во французском оригинале Эрика Сати эссе называется точно так же просто и скупо: фр. «Claude Debussy». Автор словно бы отрезает, он не желает ничего добавлять к названию. И имеет на это полное право. И здесь же, в тексте статьи содержится его (финальное) признание, которым он говорит сильнее слов, словно бы закрывая тему (для самого себя): «Я не хочу отвечать: меня это больше не интересует».
- ↑ Статья «Клод Дебюсси» не входит ни в один цикл статей Эрика Сати и стоит совершенно особняком в его эссеистском наследии. Эта статья, долгое время существовавшая в воображении Эрика Сати и в тезисных эскизах, была закончена начисто между 15 и 25 августа 1922 года по заказу Сибилл Харрис, американки, доброй поклонницы Сати. Заказанная (якобы) для Нью-Йоркского журнала «Ярмарка тщеславия», она, тем не менее, не была там опубликована. Возможно, публикация и не предполагалась, а для Сибилл это был только повод помочь Сати деньгами, которые она заплатила ему тотчас по получении статьи. В июле 1925 года, после смерти Эрика Сати великодушная мадам Харрис вернула брату автора, Конраду Сати все сохранившиеся у неё документы, кроме личных писем, в том числе и статью «Клод Дебюсси», которая была опубликована только десять лет спустя.
- ↑ Этот вариант текста на русском языке опубликован в книге Эрик Сати, Юрий Ханон: «Воспоминания задним числом», 2010 год (Центр Средней Музыки совместно с издательством «Лики России»). Русский текст не является точным переводом и местами значительно отличается от оригинала (какого факта не скрывает ни один из её авторов).
- ↑ «Сильвия» — под этим офранцуженным именем Сати имеет в виду именно Сибилл Харрис, однако с именем «Сильвия» в прошлом у него связано несколько весьма существенных и тонких ассоциаций...
