Клеопатра (Гуссе)

Клеопатра
автор Анри Гуссе, пер. А. Захарова

Оригинал: фр. Cléopâtre, опубл.: 1889. — Перевод опубл.: 1911. Источник: az.lib.ru

Генри Хоуссэй
Клеопатра

I

После сорока или пятидесяти веков существования Египет умирал под пристальным взором Рима…

Династия Птоломеев, давшая было государству силу и великолепие, погрязла с течением времени в разврате и преступлениях и обессилела от междоусобных войн. Трон поддерживался исключительно милостями Рима, покупаемыми дорогою ценою: путём унижений Египет сохранил некоторое время независимость.

Освобождённые почти совершенно от военной службы введением обычая нанимать войска в Греции и Галлии, египтяне отвыкли от войны. Кроме того, они подвергались столь многочисленным нашествиям и входили в состав стольких государств, что с отечеством у них сохранилась исключительно религиозная связь…

Благодаря этому для них, как для людей, рождённых рабами и привыкших к деспотизму, не представлялось унизительным жить под управлением то греческого царя, то римского проконсула, лишь бы не платить податей на копейку больше и получать ударов меньше.

Их померкшая слава и былое могущество дали Египту громадные богатства: земледелие, промышленность и торговля вливали в Александрию по тройному руслу поток золота; Египет снабжал хлебом Грецию и Малую Азию, служа неисчерпаемым складом бассейна Средиземного моря.

Александрия была городом Птоломеев: каждый царь династии построил там дворец, воздвигнул храм, поставил статуи, устроил фонтаны, посадил боскеты из акаций и диких смоковниц, вырыл бассейны, в которых цвели кувшинки и голубые лотосы; Страбон приписывает стих «Одиссеи»: «Они выходили один из другого» — монументам Брахиума.

Около этих царских дворцов и их громадных служб возвышались храмы Хроноса, Изиды Плузайской, малый Серапеум, храм Посейдона, гимназия с портиками, театр, крытая галерея, библиотека, содержавшая 700 тысяч томов, наконец, Сома — громадный мавзолей, где в массивном золотом гробу, помещённом в другом, стеклянном, почивал Александр.

II

Александрия была городом международным.

В то время как города Верхнего Египта и Хептаномиды сохранили национальный вид, в Дельте греческая цивилизация прочно привилась к египетской.

Законы и указы обнародовались на двух языках.

Духовенство, чиновники, полиция, суды и всякого рода администрация состояли наполовину из греков, наполовину из туземцев; армия комплектовалась греческими и галльскими наёмниками, бандитами и беглыми римскими рабами.

В Александрии в продолжение двух веков образовалось множество колоний, и туземцы, преимущественно сгруппировавшись в старом египетском городе, называемом Ракотис, составляли больше чем треть всего населения. Евреи, жившие в специальном квартале и имевшие особого наместника и Синедрион, исчислялись в пропорции один к трём.

На форуме Серапеума, от ворот Некрополя до ворот Канопа, можно было встретить столько же египтян, сколько иностранцев. Шумная и пёстрая толпа греков, евреев, сирийцев, италиотов, арабов, иллирийцев, персов и финикиян наполняла улицы и порт, говорила на всех языках и поклонялась в храмах богам всех религий; в этот Вавилон каждая раса приносила свои верования и страсти.

В общем, не считая рабов, это беспокойное население исчислялось в 320 тысяч человек. По сравнению с другими мирными и благонамеренными городами Египта Александрия была неспокойна: во время царствования последних Лагидов александрийская чернь способствовала дворцовым переворотам, надеясь каждый раз при новом правлении получить больше свободы и уменьшить бремя налогов.

Птоломей XI — Авлет умер в июле 51 г. до Р. X. После него осталось четверо детей: из шестерых детей двое старших — Клеопатра-Трифона, умершая в 55-м году и Вереника, казнённая по приказанию отца, не дожили до его смерти; остались две дочери — Арсиноя и Клеопатра и два мальчика — Птоломей.

Завещанием царя престол был передан Клеопатре и старшему Птоломею, причём по египетскому обычаю Клеопатра должна была выйти замуж за брата; в год вступления на престол Клеопатре было 16 лет, Птоломею —13.

При юном царе находился его воспитатель евнух Потин; этот честолюбец сумел влиять на своего воспитанника и рассчитывал управлять Египтом в течение его царствования. Он сразу заметил, что Клеопатра не позволит ни ему, ни Птоломею управлять государством: Клеопатра была слишком горда, своенравна и честолюбива. Получив хорошее образование, она говорила на десяти языках, в том числе на египетском, греческом, латинском, еврейском и сирийском.

Нельзя было даже допустить мысли, чтобы эта гордая и способная женщина отказалась от своих прав в пользу ребёнка, руководимого евнухом. Одно из двух — или Клеопатра постарается избавиться от брата, или же, согласившись жить с ним, она вполне им овладеет: сразу было видно, что она сделается главным лицом в этом двоедержавии.

Потин это понял и решил уничтожить царицу; он начал возбуждать соперничество между министрами и высшими чинами двора; затем, когда возгорелась и достигла апогея борьба между приверженцами царя и Клеопатры, он поднял против молодой царицы александрийскую чернь. Он обвинял Клеопатру в желании воспользоваться вторжением римских войск для достижения единоличного царствования.

Она составила этот план, говорил ом, во время приезда старшего сына Великого Помпея — Киея Помпея, бывшего её любовником в 49 году.

Мятеж проник уже во дворец, причём Клеопатра не могла не заметить, что этому потворствовали Потин и молодой царь, вошедшие в соглашение с вожаками; поэтому она покинула Александрию в сопровождении нескольких верных ей людей.

Однако, она не считала себя побеждённой; она не могла так легко отказаться от короны Египта, которой она владела уже три года. Вскоре до Александрии дошло известие, что Клеопатра привлекла на свою сторону армию, расквартированную на границе Египта и Аравии, и находилась на пути к Пелузе. Молодой царь поспешил собрать войска и двинуться к ней навстречу.

Брат и сестра, муж и жена были уже готовы вместе со своими армиями к сражению, когда знаменитый «побеждённый при Фарсале» пришёл просить убежища у египтян: Помпей имел полное право рассчитывать на благодарность детей Птоломея Авлета, так как по его инициативе Габаниус, сирийский проконсул, поддержал семь лет назад этого царя в его борьбе за трон. Положим, правда, что после Фарсалы Помпей был безоружен, а Цезарь всемогущ: помогая бесполезному беглецу, они рисковали рассердить Цезаря.

Поэтому Потин и другие министры молодого царя поступили так: они приняли Помпея, но немедленно убили, лишь только он высадился на территорию Египта; его голову, набальзамированную по всем правилам искусства, поднесли Цезарю при его высадке в Александрии. Цезарь отвернулся с негодованием от этого ужасного подарка и осудил преступление Потина и Ахилла.

Однако эти два негодяя не особенно смутились приёмом, оказанным им Цезарем: они были уверены, что оказали ему огромную услугу, избавляя от опасного и сильного врага. Они слишком хорошо знали людей, чтобы не понять, что лишь только мёртвый Помпей мог рассчитывать на великодушие Цезаря.

Цезарь скоро узнал о распрях между Клеопатрой и Птоломеем, о бегстве последней от страха перед чернью и о неизбежности столкновения между двумя армиями, сосредоточенными у Пелузы.

Одним из приёмов римской политики было вмешательство во внутренние распри государства, и этот приём был тем более уместен, так как во время первого консульства Цезаря Птоломей Авлет был объявлен союзником Рима, и, кроме того, этот царь в своём завещании заклинал римский народ исполнить его последнюю волю.

III

Другим мотивом, о котором он не упоминает в своих «Комментариях», заставившим Цезаря вмешаться в египетские дела, было решение предъявить к наследникам покойного царя требование об уплате крупной суммы, около 7 050 000 сестерций, которую они должны были доплатить в счёт 33 тысяч талантов, обещанных Птоломеем Цезарю и Помпею, если с помощью римлян он возвратит себе корону.

Потин, однако, полагал, что он уже расплатился с Цезарем головой Помпея; поэтому он торопил Цезаря сесть на корабль и идти туда, куда звали его более важные дела, чем война между Птоломеем и Клеопатрой, — в Понт, откуда Фарнак выгнал его военачальника Домитиуса, и в Рим, где Целиус поднимал народную войну.

На требование Цезаря об уплате долга Потин отговаривался неимением денег; на предложение третейского суда для разбора недоразумения между наследниками Птоломея он возразил, что иностранцу неудобно вмешиваться в эту ссору и что подобное вмешательство взволновало бы Египет. В подтверждение своих слов он напомнил, что население Александрии, считавшее, что даже знаки консульской власти, которые несли перед Цезарем, являются посягательством на царское достоинство, тем более возмутилось бы при исполнении предложенного; он говорил, что начались бы ежедневные возмущения, каждую ночь убивали бы римских солдат; напомнил также, что население Александрии было многочисленно, а армия Цезаря, насчитывавшая в своих рядах три тысячи двести легионеров и восемьсот кавалеристов, была слишком мала.

Однако эти отказы, советы и угрозы не оказали ровно никакого воздействия на Цезаря.

Кончив просить, он начал приказывать. Он приказал Потину предложить от его имени Птоломею и Клеопатре распустить их войска и внести свой спор на рассмотрение Консульского трибунала.

Евнух повиновался; однако, будучи столь же хитрым, как Цезарь настойчивым, он думал использовать это вмешательство, в возможности которого он сначала сомневался, в своих интересах.

Поэтому он передал Клеопатре приказание Цезаря распустить войска, но не добавил, что её ждут в Александрии; Птоломею же он написал о необходимости немедленно явиться к Цезарю, задержав всех солдат своих войск: действуя таким образом, Потин рассчитывал, избавившись от армии Клеопатры, одновременно снискать расположение Цезаря к юному царю, так как из двух наследников Авлета, приглашённых Цезарем, лишь один Птоломей отозвался бы на приглашение.

Через несколько дней Птоломей действительно прибыл в Александрию. Он выразил Цезарю своё расположение и, поддерживаемый в своих уверениях Потином, Ахиллом и другими министрами, он рассказал о распре, возникшей между ним и Клеопатрой, причём всё сваливал на царицу.

Однако Цезарь не дал обмануть себя столь легко.

Потин думал, что отсутствие Клеопатры возбудит Цезаря против неё, но Цезарь не допускал мысли, что Клеопатра отвергла его приглашение в Александрию; он угадал, что её появлению помешали интриги Потина; чтобы убедиться в своих предположениях, он секретно известил обо всём находившуюся в Пелузе Клеопатру.

Царица всё время ожидала с нетерпением известий от Цезаря. Получив первое известие, столь коварно переданное Потином, она поторопилась распустить войска: она уже вполне доверяла великому полководцу, которого называли «мужем всех женщин».

Однако она отлично понимала, что ей необходимо видеть Цезаря или, вернее, необходимо, чтобы Цезарь увидел её; но время уходило, а приглашения вернуться в Александрию не было. Наконец прибыло второе послание Цезаря; из него она узнала, что Цезарь приглашал её к себе, но Потин принял все меры, чтобы она об этом приглашении ничего не знала. Её враги не хотели допустить её свидания с Цезарем; теперь, когда хитрость обнаружилась, они употребят силу: без сомнения, они встревожились и сделали соответствующие распоряжения.

Если бы Клеопатра захотела достигнуть Александрии сухим путём, она наткнулась бы на передовые отряды египетских войск, расквартированных в Пелузе; при следовании морем её царская трирема не ускользнула бы от кораблей Птоломея, крейсирующих перед входом в порт; мало того, прибыв в Александрию, она рисковала быть убитой чернью по приказанию Потина, а избегнув этого и добравшись до дворца, где Цезарь жил, как гость Птоломея, под почётной египетской охраной, царица могла быть убита часовыми.

Клеопатра, отказавшись поэтому от мысли явиться в Александрию как царица, решила проникнуть туда, не только переодевшись, но даже спрятавшись в тюке.

Сопровождаемая одним верным человеком, сицилийцем Аполлодором, она проплыла мимо Пелузы на палубной барке и проникла среди ночи в Александрию. Причалили на набережную перед одним из малых дворцовых ворот; Клеопатра завернулась в один из больших мешков из грубой, выкрашенной в пёстрые цвета материи, которые служили путешественникам матрасами и одеялами; Аполлодор связал мешок ремнём, а затем, взвалив мешок на плечи, через двери дворца прошёл прямо в комнаты, занимаемые Цезарем, и развернул перед ним свою драгоценную ношу.

Афродита вышла из священных глубин моря — Клеопатра вышла из скромного мешка, но тем не менее Цезарь был поражён и восхищен неожиданностью появления Клеопатры: Клеопатра, которой в то время исполнилось девятнадцать лет, была в расцвете оригинальной и обольстительной красоты.

Дион Кассиус называл царицу Египта самой красивой женщиной в мире. Но Плутарх, который не удовольствовался одним эпитетом для описания, восклицает: «Её красота не имела ничего столь несравненного, чтобы возбуждать восхищение, но прелестью своего лица, грацией всей фигуры, внутренним очарованием Клеопатра оставляла след в душе». Вот это правдивый портрет: Клеопатра не обладала могущественной красотой, она была в высшей степени обаятельна.

Виктор Гюго сказал про одну актрису: «Она не красива, но хуже». То же определение можно применить к Клеопатре.

Плутарх сообщает, и это сообщение подтверждает Дион, что голос Клеопатры был мелодичен и бесконечно вкрадчив. Это сообщение ждёт объяснения с точки зрения психологии.

Однако это не было одной из наименьших прелестей «Нильской Сирены», ибо очарование голоса, дар божества, столь редко встречающийся, действует лаской и очарованием беспрерывно.

Это первое свидание между Цезарем и Клеопатрой продолжалось, вероятно, далеко за полночь. Достоверно известно, что рано утром Цезарь позвал Птоломея и сообщил ему, что он должен помириться с сестрой и приобщить её к власти.

«В одну ночь, — говорит Дион Кассиус, — Цезарь превратился в адвоката той, для которой он был раньше судьёй».

Птоломей, от которого Цезарь не скрывал, как Клеопатра проникла во дворец, воспротивился приказанию консула, бросил свою диадему к ногам Цезаря и выбежал из дворца, крича: «Измена, измена, к оружию!»

На его крик собирается толпа и направляется ко дворцу.

Цезарь, не чувствовавший себя бессильным (он мог собрать только горсть легионеров), восходит на одну из террас и издали обращается с речью к толпе; обещаниями сделать то, что захотят египтяне, ему удаётся успокоить толпу.

В то же время его легионеры, прибывшие из лагеря, окружают юного Птоломея, отделяют от его приверженцев и со всеми знаками уважения заставляют так или иначе возвратиться во дворец, где он превращается в заложника безопасности Цезаря.

На другой день народ был созван на площади, куда Цезарь в сопровождении Птоломея и Клеопатры отправился торжественно, сопутствуемый эскортом ликторов.

Все римляне имели наготове оружие на случай попытки к бунту.

Цезарь громко прочёл завещание Птоломея Авлета и объявил от имени римского народа, что он заставит отнестись с уважением к последней воле царя; его двое старших детей должны царствовать вместе в Египте; что же касается двух других младших, то он давал им во владение остров Кипр. Эта сцена вернула уважение александрийцев, но Цезарь, боявшийся всё-таки бунта, поторопился вызвать в Александрию новые легионы, которые он сформировал в Малой Азии из остатков армии Помпея.

Однако задолго до прибытия этого подкрепления прибыли в город по секретному приказанию Потина египетские войска, стоявшие в Пелузе. В то же время юная сестра Клеопатры — Арсиноя, убежавшая из дворца, при содействии евнуха Ганимеда была избрана царицей единогласно армией и народом вместо Птоломея, находившегося в плену у Цезаря. Армия же под предводительством Ахилла в составе 8 тысяч пехоты и 2 тысяч кавалерии, при содействии населения Александрии должна была броситься на горсть иностранцев.

У Цезаря было не более 4 тысяч человек, исключая экипажи галер; казалось, что он находится на краю гибели: с горстью людей он был отрезан от города солдатами Ахилла и вооружённой чернью, а его флот, стоявший на якоре в большом Порту, был как в плену, потому что враг занял все проходы к Таро и Гептастадам. Он боялся, чтобы этот неподвижный флот не попал в руки александрийцам, которые воспользовались бы им, заперев проходы к морю, чтобы помешать подвозу подкреплений и жизненных припасов. Эту опасность Цезарь немедленно отвратил приказанием зажечь флот, пожар достиг набережной, уничтожил множество домов и зданий, в том числе арсенал, библиотеку и хлебные склады.

Раздражённые этим пожаром, египтяне бросились в атаку, но римляне, столь же хорошие солдаты, как и землекопы, превратили Брахиум в укреплённый лагерь, воздвигнув валы, завалы, сделав из театра цитадель. Римляне выдержали двадцать атак и не уступили ни клочка земли; мало того, Цезарю удалось захватить ещё и остров Фарос, что отдавало в его власть вход в Большой порт.

Египтяне вообразили, что они победят, если вместо женщины Арсинои они будут иметь во главе своих войск Птоломея: они послали сказать Цезарю, что они воюют с ним потому, что он держит в плену их царя; если он его освободит, они прекратят нападение.

Цезарь, знавший, сколь непостоянен характер александрийцев, отпустил Птоломея. Что же касается его советника Потина, то, перехватив его письма к Ахиллу, он отдал его ликторам.

Как только Птоломей очутился среди египетских войск, война вспыхнула с новой силой; однако к этому времени к Цезарю успело прийти морем первое подкрепление — тридцать седьмой легион, потому борьба затянулась до начала весны 47 года; в это время в Александрию пришло известие, что Пелуза разрушена армией, шедшей на помощь Цезарю: это был вспомогательный корпус, привезённый Митридатом Пергамским из Сирии. Египтяне, которым грозила опасность попасть между двумя армиями при прибытии Митридата, предпочли пойти ему навстречу; первая нерешительная битва произошла около Мемфиса.

Несколько дней спустя Цезарь, покинувший Александрию, соединился с Митридатом и дал второе сражение, в котором египтяне были отброшены и разбиты на несколько частей. Птоломей утонул в Ниле. После этой победы Цезарь вернулся в покорную ему теперь Александрию. Беспокойная чернь, почувствовавшая всю силу римского меча, встретила консула, выражая радость.

Так окончилась александрийская война, которую правильнее было бы назвать войной Клеопатры, так как эта воина, ненужная для репутации Цезаря, вредная для его интересов, бесполезная для его родины, война, в которой он рисковал жизнью и славой, была им развязана из-за любви к Клеопатре.

IV

Восемнадцать лет назад Цезарь, будучи эдилом, пытался провести плебисцит во исполнение завещания Александра II, отдавшего Египет римскому народу. Теперь Египет был им покорен; Цезарю оставалось произнести лишь одно слово, чтобы сделать этот богатый край римской провинцией.

Но в 65 году Клеопатра только что родилась; в 65 году Цезарь не был ещё укушен Нильской змейкой, как называет Клеопатру Шекспир; консул не имел осторожности вспомнить о предположениях эдила.

Первое, что сделал Цезарь, возвратившись в Александрию, — это было торжественное признание Клеопатры царицей Египта как дань самолюбию египтян: он объявил, что Клеопатра выйдет замуж за своего второго брата, Птоломея Неотероса, и будет царствовать совместно с ним.

По замечанию Диона этот союз и это разделение власти были одинаково призрачны. Молодой царь, не имевший от роду даже пятнадцати лет, не мог быть ни царём, ни мужем царицы; в действительности Клеопатра царствовала одна, оставаясь возлюбленной Цезаря.

В продолжение восьми месяцев войны в Александрии Цезарь, запертый во дворце, покидал Клеопатру лишь во время сражений. Этот продолжительный медовый месяц показался ему коротким: он был влюблён в красавицу царицу так же, как и в первые дни, и не мог решиться её покинуть.

Напрасно ждут его возвращения в Рим, где воцарился беспорядок и льётся кровь, и куда он с 13 декабря предыдущего года не послал ни одного известия; в Азии Фарнак-победитель союзных Риму царей и легионов Доминтиуса, захватывает Понт Каррадосу в Армении; в Африке Катон и последние приверженцы Помпея сосредоточили в Утике громадную армию: четырнадцать легионов, 10 тысяч кавалеристов, сто двадцать военных слонов. В Испании умы волнуются и начинается восстание; долг, дело, честолюбие, сознание опасности — всё забыто Цезарем в объятиях Клеопатры.

Он намерен покинуть Александрию, но, увы, лишь для того, чтобы совершить с царицей увеселительную поездку по Нилу.

По приказанию Клеопатры снарядили один из тех забавных кораблей, плоское дно которых давало возможность плыть по реке: это был настоящий плавающий дворец длиной в полстадии, вышиной в сорок локтей начиная от ватерлинии; этажи следуют один за другим, они окружены портиками и ажурными галереями, украшены бельведерами, защищёнными пурпуровыми навесами.

Внутри имеется множество покоев, убранных с роскошью кокетства греко-египетской цивилизации: огромные залы, вокруг которых расположены колоннады, покой для вакханалий, обставленный тринадцатью ложами; дугообразный потолок этого покоя, сделанный в форме грота, блистал, как ослепительный фонтан, украшениями из яшмы, ляпис-лазури, сердолика, аметиста.

Цезарь и Клеопатра мечтают об этом очаровательном путешествии! Они будут наслаждаться своей юной любовью, проезжая мимо старых городов Египта на всём протяжении этого «Золотого Нила», и в конце концов достигнут таинственной Эфиопии…

Накануне отъезда легионеры возмущаются, ворчат, волнуются. Их офицеры вызывающе разговаривают с консулом. Цезарь угадывает причину и решает мгновенно увезти Клеопатру в Рим; однако пришлось отложить исполнение этого проекта: в Армении возникла серьёзная опасность, следовательно, туда сначала он и поедет.

Цезарь оставил два легиона как верную и грозную охрану Клеопатры и как гарантию спокойствия в Александрии, а сам отплыл в Антиохию.

Во время похода Цезаря в Армению (с июля 47-го по июль 46-го) Клеопатра оставалась в Александрии; несколько месяцев спустя после его отъезда у неё родился сын. Цезарь её оставил беременной. Она дала сыну имя Птоломей-Цезарион и огласила таким образом свои отношения с Цезарем, что было излишним, так как это уже не было тайной для александрийцев.

Когда Цезарь, уничтожив армию Катона под Тафузой, готовился вступить в Рим, он предложил Клеопатре прибыть к нему. Она приехала к середине лета 46 года, в эпоху чествования Цезаря четырьмя триумфами. Во втором из них, Египетском, Клеопатра увидела во главе кортежа пленных свою сестру Арсиною, которая с первых минут войны в Александрии присоединилась к её врагам.

Царица привезла с собой в Рим сына и псевдомужа Птоломея, многочисленную свиту царедворцев и офицеров и поселилась в назначенной для её пребывания великолепной вилле на правом берегу Тибра. Официально, если возможно употребить это очень новое слово, чтобы охарактеризовать древние нравы, Клеопатра была принята очень хорошо в Риме. Она была царицей большого, союзного Риму государства и гостьей всемогущего тогда Цезаря: ей возводили почести, но под ними скрывались и злоба, и презрение.

Презирали Клеопатру не за связь с Цезарем: вместо целомудренных нравов и строгих правил республиканского времени уже около полустолетия воцарилась общая распущенность; избиратели продавали свои голоса; выборные лица пользовались временем своих полномочий до новых выборов, чтобы покрыть расходы вторичного избрания; торговали союзами, изменяли присяге, грабили, отпускали на выкуп, покровительствовали ростовщикам, изнуряли налогами провинции.

Одним словом, политика Рима последнего времени республики была, так сказать, школой преступлений; театр, где вопреки греческим обычаям женщины могли смотреть комедии и непристойные представления мимов и акробатов, сделался рассадником разврата; модным поэтом был беспутный Катулл; законодателем изящества был ученик, клиент и друг Цицерона Гелиус, честолюбец без совести, распутник без удержу.

Убийство сделалось средством господствовать; отравлением ускоряли получение наследства. После обнародования проскрипций Суллы жизнь всем казалась непрочной, все спешили пользоваться жизнью. «Будем жить и любить», — говорил Катулл, — «солнце умирает и вновь возрождается, но мы, раз наше кратковременное сияние померкнет, должны спать, не просыпаясь».

Безвозвратно прошло время, когда римские матроны хозяйничали в доме и пряли шерсть: теперь они увлекались приключениями и интригами.

Греческое изящество и восточное сладострастие достигли Рима; тут они превратились в грубую чувственность. Расточительность подорвала семью; любовь к роскоши и честолюбие, страсти и чрезмерное возбуждение окончательно разорили семейный очаг. Самые знатные патрицианки усердно предаются разврату: Валерия, сестра Гартензия, Семпрония, жена Юниуса Брута, Клавдия, жена Лукулла, другая Клавдия, жена Квинта Метела Целера; Юлия, жена Лепида, Постумния, жена Сулпиция, Лоллия, жена Габиния, Тертула, жена Красса, Муция, жена великого Помпея, Сервилия, мать Брута, — все они были известны своим распутством.

В этом городе разврата и проституции не могли оскорбляться, если Цезарь надувает свою жену даже не с одной, а с несколькими содержанками.

Однако Рим, растеряв среди разврата многие из своих старинных добродетелей, сохранил гордость римского имени: победители всего мира смотрели на другие народы как на расы рабские и низшие.

Не беспокоясь немало о мимолётной связи Цезаря с Еное, царицей Мавритании, не найдя ничего худого в том, что Клеопатра развлекала Цезаря во время немногих свободных дней на войне, римляне возмущались тем, что он привёз эту женщину в «город Семи холмов», признал открыто её своей любовницей, и это сделал он, бывший пять раз консулом и три раза диктатором, — самый лучший римский гражданин: по понятиям того времени Цезарь оскорбил Рим.

Цезарь получил неограниченную почти власть. Он был избран диктатором на десять лет, и под его статуей была сделана надпись: «Цезарю полубогу». Пожалуй, он был столь могущественен, что мог презирать предрассудки римлян.

И действительно, в течение двух последних лет своей жизни Цезарь, до того времени столь осторожный и внимательный к толпе, умевший всегда её заставить служить своим интересам, начал пренебрегать общественным мнением. Таким же он сделался и в своей частной жизни: не только не отдалялся от Клеопатры, но даже увеличил число посещений дачи на Тибре, вспоминал беспрестанно о царице и, наконец, позволил, чтобы она дала его сыну имя Цезариона.

Мало того, он воздвигнул в храме Венеры золотую статую Клеопатры, прибавив таким образом к оскорблению римского народа и оскорбление богов. Очевидно, его не удовлетворяло, что из-за любви к Клеопатре он не сделал Египет римской провинцией и поселил её в Риме на своей даче, выражая ей почести и свою любовь: он поставил в храме статую этой александрийской распутницы, царицы варваров из страны магов, колдунов, евнухов и рабов с берегов Нила, обожателей чучел птиц и поклонников богов с головами животных.

Где должно было остановиться безумие Цезаря?..

Ходил слух, что Цезарь собирался через трибуны провести закон, который разрешал бы ему жениться на женщинах, от которых он хотел иметь детей. Говорили, что он хочет назначить своим наследником сына Клеопатры. Говорили также, что, истощив Италию податями и контрибуциями, Цезарь, оставив управление страной своим любимцам, переносит столицу в Александрию…

Этот слух возбуждал народ против Цезаря.

Однако, несмотря на такое враждебное настроение, Клеопатра жила далеко не замкнуто на своей даче.

Чтобы нравиться божественному Юлию, чтобы вступить с ним в более близкие отношения, цезарианцы, скрывая свою антипатию, посещали прекрасную царицу.

Этот египетский двор, перенесённый на берега Тибра, составляли Марк Антоний, Долабелла, Лепид, тогда начальник кавалерии, Оппий Кюрион, Корнелий Балб, Гельвий Цинна, Матиус, претор Вендидий, Требоний.

Кроме друзей Цезаря, там бывали и некоторые из его открытых врагов, например, Аттик, крупный торговец серебром, имевший дела с Египтом, а также и его тайные враги, например, Цицерон. Этот последний, будучи в мире с Цезарем, предался своей излюбленной страсти: любви к книгам и редкостям; женственный коллекционер рассчитывал обогатить за чужой счёт свою тускулумскую библиотеку. Он попросил Клеопатру привезти из Александрии, которая изобиловала подобными сокровищами, несколько египетских манускриптов и египетских древностей. Царица обещала весьма охотно, а один из её приближённых, Аммоний, знавший Цицерона со времени пребывания в Риме в качестве посланника Птоломея Авлета, взялся выполнить это поручение.

Но обещанное или по забывчивости, или по небрежности в Рим не прибыло.

Цицерон возненавидел за это Клеопатру столь сильно, что написал позже Аттику: «Я ненавижу царицу» — причём мотивировал эту ненависть именно неисполнением царского обещания.

Кроме того, бывший консул был оскорблён одним из приближённых Клеопатры — неким Сарационом. Сарацион вошёл к Цицерону без доклада и, ответив на вопрос последнего, что ему надо: «Я ищу Аттика», — ушёл.

Убийство Цезаря, как громом, поразило Клеопатру; рухнули все её надежды, если в двадцать пять лет допустимо отчаиваться. Цезарь умер; ничто более не удерживало её в Риме, тем более что она не чувствовала там себя в безопасности, особенно во время кровавых дней ряда убийств. Она начала приготовления к отъезду.

Но так как Антоний пытался представить Октавии маленького Цезариона как наследника Цезаря, то Клеопатра осталась в Риме до середины апреля. Когда царица окончательно убедилась, что намерение это не осуществится, она поторопилась покинуть Рим.

V

Хотя Клеопатра беспрепятственно прибыла в Александрию, но начавшаяся междоусобная война между цезарианцами и республиканцами делала её положение трудным, а царство непрочным. Будучи союзницей Рима, она не могла держаться нейтралитета, так как победители, к какой бы партии они не принадлежали, наказали бы её за присоединение Египта к Империи.

С одной стороны, она была принята в Риме лучше всего сторонниками Цезаря, и Антоний, хотя и из политики, а не из дружбы, действовал в пользу её сына.

С другой стороны, триумвиры были хозяевами на западе, а их противники на востоке Империи, тем самым угрожая непосредственно Египту.

В начале военных действий, Кассий, занимавший Сирию с восемью легионами, просил Клеопатру прислать ему подкрепление. Почти одновременно с такой же просьбой обратился и один из подчинённых Антония, Долабелла, осаждённый в Лаодикии.

Кассий был почти победитель, Долабелла — в очень плохом положении. Осторожность требовала принять сторону первого. Клеопатра тем не менее осталась верна своему негласному союзу с цезарианцами. Четыре римских легиона — из них два, оставленные Цезарем, и два, вновь сформированные из боязни солдат Габиния — были расквартированы в Александрии. Клеопатра приказала этим легионам отправиться в Лаодикию.

Но посланный к Долабелле Аллиений, который принял командование над этими войсками, придя в Сирию, оказался окружённым армией Кассия. Или из малодушия, или из-за преднамеренной измены Аллиений присоединился со своими легионами к армии Кассия. И лишь египетская эскадра прибыла по назначению в Лаодикию к подчинённому Антония.

Почти одновременно с уходом легионов, именно в 43 году, умер скоропостижно молодой царь Птоломей, что послужило поводом для обвинения Клеопатры в отравлении царя. Однако это маловероятно.

Возможно, что повод этому слуху дали опасения Клеопатры, находившейся без надёжной защиты войск, мятежа с целью лишить её трона или вообще дворцового заговора в пользу её брата. Она отлично помнила, как шесть лет назад подобные события благоприятствовали другому её брату, а она чудом избежала смертельной опасности.

Так или иначе, но со смертью Птоломея XIII царица приобщила к трону своего младшего сына, Птоломея-Цезариона, которому в это время исполнилось четыре года.

На Кипре бросила якорь египетская эскадра.

Кассий отдал приказание её командиру, Сарапиону, присоединиться к флоту республики. Сарапион исполнил приказание, не донеся об этом Клеопатре. Однако Кассий не удовольствовался 4 легионами и эскадрой, полученной от Клеопатры, хотя и помимо её воли, и стал просить новой помощи и людьми, и судами.

Клеопатра, боявшаяся вторжения в Египет и будучи не в силах его отразить, так как она осталась и без войск, и без флота, медлила с решительным ответом. Она лишь сообщила Кассию, что, к сожалению, она не в состоянии ему помочь: Египет разорён голодом и чумой.

Голод действительно был вследствие недостаточного разлива Нила, но Египет не был этим разорён; поэтому Клеопатра, отвязавшись от просьб Кассия, поспешно снаряжала новый флот для помощи триумвирам.

Кассий, конечно, не поверил дипломатическому ответу Клеопатры и немедленно решил овладеть Египтом. Он уже приготовился к походу, как Брут, находившийся под угрозой армии Антония, отозвал его в Македонию.

Клеопатра послала тогда свой флот в помощь цезарианцам, но по дороге флот этот был рассеян и почти целиком уничтожен бурей; вообще в течение этой войны неудачи преследовали Клеопатру. Желая помочь триумвирам, она, напротив, снабжала подкреплениями республиканцев, причём последние, зная, что это делается против её желания, собирались отомстить ей.

Сражение при Филиппах избавило Клеопатру от угроз со стороны республиканцев, но не избавило от страха перед триумвирами за то, что она их будто бы покинула.

Одержав победу над Брутом, Антоний объехал Грецию и Малую Азию, собирая подати; везде он был принят, как владыка. Города и цари соперничали в лести, оказывая ему всевозможные почести, подносили подарки, лишь бы только он им простил помощь, оказанную добровольно или насильно побеждённым.

В Афинах, Мегаре, Ефесе, Магнезии, Тарсе его настигали не только посольства, но и цари навещали его лично. Чтобы сохранить своему царству квазиавтономию, маленькие цари торопились получить от всемогущего триумвира, так сказать, пожалование поместьем.

Одна лишь Клеопатра, или из царственной гордости, или по женскому соображению, оставалась в Египте и не посылала посольства…

Казалось, она делает вид, что не знает о победе при Филиппах, которая сделала Антония властителем Востока.

Спокойствие Клеопатры удивляло и волновало Антония, и, вероятно, не одна оскорблённая гордость так волновала его. Во время командования кавалерией Габиния он уже имел случай видеть Клеопатру, которой тогда было 15 лет, снова он увидел её в Риме в год смерти Цезаря. Придерживаясь мнения Аппия, сомневающегося, что Антоний тогда уже увлекался царицей, всё же надо допустить, что её красота произвела на него сильное впечатление. Конечно, он вспомнил о Нильской Сирене, принимая царей, и между их посещениями ожидал с большим нетерпением её приезда… Но тщетно…

Однако Антоний находился в таком положении, что по одному слову мог получить желаемое. Поэтому он предложил Клеопатре явиться в Таре, чтобы оправдаться перед ним в своём двусмысленном поведении во время гражданской войны…

Антоний заранее предвкушал приятно-жестокое наслаждение: прекрасная Клеопатра, гордая царица Египта, женщина, у ног которой он видел божественного Юлия, предстанет перед ним, умоляя о пощаде. Квинту Делию, одному из приближённых Антония, было поручено оповестить об этом Клеопатру.

Этот Делий был интриган без излишних предрассудков и приятный собутыльник, изменявший по очереди всем партиям; его можно было назвать гулякой гражданских войн.

Он должен был умереть другом Горация, который ему посвятил оду, и Августа, который его обогатил.

Пока что он собирался воспользоваться Клеопатрой как средством получить расположение Антония. В течение первой же аудиенции, полученной у Клеопатры, он понял, почему страсть охватила Цезаря, и предвидел страсть Антония. Поняв, что стоит Клеопатре появиться перед Антонием, чтобы прельстить триумвира, он тотчас же оценил значение египтянки в ближайшем будущем.

Из посланца Антония он вдруг превратился в поклонника Клеопатры, совместив, однако, обязанности посланника со сводничеством. Он убедил царицу поехать в Киликию, уверив её, что, несмотря на вид и манеры гладиатора, суровый солдат Форсалы и Филипп не был дикарём, каким казался с виду.

«Никогда Антоний, — говорил он, — не заставит плакать такие прекрасные глаза и не сделает тебе ни малейшей неприятности; напротив, он исполнит все твои желания».

Она почувствовала в его словах предвестника нового счастья, подобного тому, которое она испытала, будучи любовницей Цезаря.

По слухам, впрочем, маловероятным, Делий заставил Клеопатру не только слушать себя, но и любить.

Так или иначе, но царица, послушная его советам, решила отправиться в Таре. Для придания большего значения этой поездке она не торопилась отправляться в путь, откладывая под разными предлогами свой отъезд, несмотря на усиленные просьбы Делия и всё более и более нетерпеливые письма Антония.

Однажды, когда триумвир публично чинил суд и расправу на площади Тарса, со стороны берега донёсся шум.

Антоний заинтересовался… Киликийцы, такие же льстецы, как и греки, кричали ему в ответ: «Сама Афродита, принося счастье Азии, приехала в гости к Бахусу». Антоний любил, когда его называли Бахусом.

Народ, толпившийся на площади, покидает её и устремляется на берег. Антоний остаётся с ликторами посреди опустевшей площади. Лишь высокое положение удерживает его там; волнуется, сидя на тронном кресле, и, наконец, любопытство превозмогает. Не привыкший владеть собой, он устремляется к берегу. И перед ним — никогда не виданное зрелище, божественное видение, переносящее зрителя в ещё мифологические времена.

Клеопатра покинула Таре и поплыла по Нилу на вызолоченном корабле с пурпурными парусами; серебряные весла работают в такт с музыкой лир. Царица-богиня, Клеопатра возлежит под золототканым балдахином, на ложе, на котором обыкновенно изображают Афродиту художники.

Вокруг неё дети, голые, как амуры, прекрасные молодые девушки, полуодетые, как грации и нимфы, держат гирлянды из роз и лотосов, обмахивая её опахалами из ибисовых перьев.

В передней части судна другие нереиды образуют группы, достойные кисти Аппелеса. Амуры, прикреплённые к снастям и реям, кажутся спускающимися с неба. Ладан и миро, которые воскуривают рабы, окутывают корабль лёгкой и душистой дымкой, запах которой доносится до обоих берегов реки.

Антоний немедленно послал лодку с одним из своих приближённых, чтобы пригласить Клеопатру на ужин. Однако Клеопатра, пользуясь, вероятно, более своим титулом богини, чем царицы — ибо что такое была царица Египта в сравнении с триумвиром, — ответил^, что она сама ждёт Антония на ужин.

У римлянина не хватило самолюбия отказаться, и он отправился в назначенный час в роскошно убранный дворец, тайно приготовленный Клеопатре уже несколько дней. Зала пиршества, богато разукрашенная, сияла при свете люстр и факелов от множества украшений, симметрично расположенных в виде кругов и ромбов. Поданный ужин был достоин убранства залы; он изобиловал тончайшими винами, подаваемыми в золотых чашах, и редчайшими блюдами, приготовленными мастерски. Антоний, любивший покушать, подарил повару дом за хорошо приготовленное блюдо, готов был подарить повару Клеопатры целый город. Прекрасной же египтянке триумвир подарил бы весь мир.

На другой день Антоний ответил царице тоже ужином. Он старался, не жалея денег, превзойти по богатству великолепие её приёма, но сейчас же почувствовал невозможность состязаться с ней на этом поприще, и, как умный человек, первый стал смеяться над своей мелочностью и грубыми вкусами.

Во время этих ужинов разговора о претензиях Рима к Клеопатре не было; теперь уже Антоний не думал заставить царицу Египта явиться в судилище в роли просительницы — теперь просителем был бы сам Антоний, если бы Клеопатра стала от него отказываться. С этого времени он попал во власть царицы, сделался, как говорит, возмущаясь, Дион Кассий, «рабом египтянки».

Клеопатра воспользовалась немедленно своей властью для признания её сына от Цезаря — Птоломея Цезаря законным наследником короны Египта. Декрет Антония об этом был утверждён по её просьбе его отправителями Октавианом и Лепидом. Антоний объяснил эту милость услугами Клеопатры, оказанными Риму во время гражданской войны.

Удовлетворив честолюбие египтянки, Антоний невольно сделался её мстителем — прекрасная царица, как и большинство женщин, была крайне мстительна, но весьма осторожна даже в преступлениях.

Её сестра Арсиноя скрылась из Рима, где её использовали в триумфе Цезаря, и поселилась в Милете. Клеопатра, опасаясь, чтобы эта честолюбивая интриганка, вполне показавшая себя во время Александрийской войны, не произвела когда-нибудь волнения в Египте, или же просто из чувства мщения за прежнее упросила Антония её убить; одним преступлением больше или меньше, не всё ли это было равно для совести автора закона 711 года — закона смертной казни без суда.

Несчастная Арсиноя была задушена в храме Артемиды, где пыталась спастись от тайных убийц, присланных Антонием.

Египтянин, скитавшийся по Малой Азии, выдавая себя за утонувшего в Ниле Птоломея XII, был также убит.

Наконец, Клеопатра сердилась, неизвестно по какой причине, на Мегабиза, жреца большого храма в Ефесе, но Антоний остановил готовящееся преступление.

Мегабиз обязан своей жизнью членам городского магистрата, говорившим с Антонием от имени возмущённого народа.

В то же время была отрублена по приказанию Антония голова Серапиона, бывшего командира египетской эскадры, за помощь, оказанную Кассию.

Когда в 41 году Клеопатра прибыла в Таре, она застала Антония, занятого приготовлениями к походу против парфян.

В течение месяца были стянуты необходимые войска и заготовлены нужные для похода припасы, так что ничто не задерживало выступление армии. Однако весь следующий месяц Антоний провёл с Клеопатрой — для него он пролетел слишком быстро; поэтому Антоний отложил поход до весны, а сам уехал с царицей в Египет.

С этого времени и началась их совместная безумная, полная наслаждений жизнь, эта продолжительная и торжественная оргия, которую ещё в III веке нашей эры, даже после Нерона и Гелиогобала, представляли в римском свете, столь порабощённом развратом и пресыщенном роскошью, как неподражаемый образец.

Плутарх и Дион рассказывают, что празднества следовали за празднествами, пиры за пирами, охоты чередовались с прогулками на Нилу. Клеопатра не покидала Антония ни днём, ни ночью. Она пила с ним, играла, охотилась, присутствовала на всех военных учениях, когда нечаянно этот «человек войны», вспомнив, что он солдат, учил маневрировать свои легионы, Клеопатра, говорят, была мастерица придумывать без конца различные сочетания удовольствий.

Но это перечисление слишком сжато, этот набросок слишком бесцветен, чтобы с достаточной силой обрисовать грандиозные оргии, необузданную чувственность и расточительность «неподражаемых».

Один из древних, Плиний, весьма кратко охарактеризовал эту жизнь, быть может, помимо своей воли, в легенде, более или менее символической, о жемчужине.

Однажды, рассказывает Плиний, Антоний, приведённый в восторг роскошью и изобилием пира, воскликнул, что никто другой не может превзойти его в этом; Клеопатра, стремившаяся всегда перейти границы возможного, возразила, что обед этот был прямо жалок, и держала пари, что завтра же она даст пир, который будет стоить 10 миллионов сестерций (два миллиона сто тысяч франков). Антоний принял пари.

Данный на следующий день пир нисколько не отличался по роскоши от предыдущего. Антоний ликовал: «Клянусь Бахусом, здесь нет запаха 10 миллионов сестерций». «Я знаю, — ответила царица, — но всё, что ты здесь видишь, лишь необходимые принадлежности — я одна выпью на 10 миллионов сестерций». Сказав это, Клеопатра вынимает из ушей самую большую и красивую жемчужину и бросает её в золотой кубок с уксусом; жемчужина растворяется в уксусе, и Клеопатра выпивает этот кислый напиток. Она хотела пожертвовать и второй такой же жемчужиной, но Л. Планк, судья пари, остановил её, заявив, что она уже выиграла.

Соберите мысленно самые драгоценные материалы, мрамор, гранит, порфир, базальт, агат, оникс, дерево кедра и чёрное, ляпис-лазурь, бронзу, серебро и золото. Вдохновитесь могущественной египетской архитектурой, а также и красотой архитектуры греческой, вспомните о Пантеоне, о храме Зевса Олимпийца, о павильоне Рамзеса и о развалинах Аполлона-полиса.

Вообразите царские дворцы в Александрии, их сады, их террасы в несколько этажей, дворцы со службами, занимавшие треть города. Вообразите вновь эти массивные палаты, эти двойные пилоны, окаймлённые аллеями сфинксов, обелиски, превосходные пропилеи, конюшни шириной в 300 футов, длиной в 150 футов, где возвышался двойной ряд колонн, имевших десять метров в окружности и двадцать метров высоты и убранных цветами лотоса; вообразите святилища, стены которых разукрашены украшениями из черепахи, золота и драгоценных камней; вообразите эти длинные картинные галереи, в которых помещались картины Аппелеса, Протогена, бани с комнатами для потения, прудами холодной и тёплой воды, портиками, украшенными статуями; гимназии, театры, ипподромы, ристалища, усыпанные шафранным песком; столовые, где ложи из серебра попирают вавилонские ковры; атриумы, в которых крышу заменяет задёргиваемый на день занавес из пурпурового шелка, ценимого на вес золота, ночью же крышей служит покрытое сияющими звёздами небо.

Пусть цветут круглый год в садах розы, фиалки, наполняйте свежими цветами четыре раза в день мозаичные ониксовые вазы, заполните все помещения толпами рабов, музыкантами, танцовщицами, фокусниками, акробатами, мимами, гимнастами, укротителями змей. Заставьте стол устрицами из Тарента, муренами, бонитами, сваренными в листьях пальм, розовыми дроздами, перепелами, фазанами, лебедями, утиными печёнками, варёными птичьими мозгами, окровавленными зайцами, посыпанными кишнецом, трюфелями величиной с кулак, казавшимися упавшими с неба, как аэролиты, медовыми и мучными пирогами, самыми лучшими фруктами с берегов Средиземного моря…

В кухнях, на громадных пылающих очагах жарятся для пятнадцати гостей двенадцать кабанов на вертелах один за другим для того, чтобы один из них был готов в то время, когда его потребуется подать.

Остудите в снегу старое вино, фалернское двадцати лет, вино Флионта, Хиоса, Иссы, опьяняющее вино Лесбоса, варёное вино Родоса, сладкое вино Мителен, саприас, пахнущий фиалкой, «который возбуждает уснувшую любовь».

Зажгите светильники, факелы и люстры, обвейте колонны огненными лентами… Пустите из бронзовых ртов статуй ледяную воду для освежения воздуха, а из грудей Изиды душистую струю, наполняющую его ароматом… Позовите хоры певиц, аккомпанирующих себе на цитрах и арфах, труппы мимических плясуний, танцующих голыми, с золотыми бубнами в руках…

Прибавьте представления комедиантов, фарсы мимов, упражнения жонглёров, фантасмагории магов… Дайте зрелище морской битвы в большом порту, а на ипподроме бег квадриг и битву львов…

Позовите ряженых, окружающих золотую колесницу Бахуса и Киприды 1500 сатиров, миллионы амуров, 800 красавиц рабынь, одетых нимфами…

Наконец, представьте всё азиатское великолепие, египетское величие, изнеженность и извращённость греков, силу и распущенность римлян, соединённые в одной женщине, столь чувственной и прекрасной, безумно любящей удовольствия и роскошь, тогда, пожалуй, можно составить слабое понятие о жизни «неподражаемых».

Иногда Антоний и Клеопатра позволяли себе и вульгарные удовольствия: переодетые — она в костюме служанки из Таверны, он в костюме носильщика или матроса — они бегали ночью по улицам Александрии, стуча в двери, ругая запоздалых прохожих, входили в бедные квартиры, ссорились с пьяницам.

К большой радости Антония эти приключения кончались по большей части дракой, в которой римлянин, несмотря на его силу и ловкость, не всегда одерживал победу, и Клеопатра зачастую была обрызгана грязью.

Но оба влюблённые, возвращались ли во дворец победителями, или побеждёнными, всё равно готовы были возобновить приключения…

Однако тайна этих приключений была обнаружена, царственную чету стали оберегать, но всё же изредка им влетало во время драк.

Что эти шалости не уменьшали расположения александрийцев к триумвиру, этому можно поверить: если его не уважали, то любили за его простой и весёлый характер. «Антоний, — острили они, — носит для римлян трагическую маску, меняя её для нас на комическую».

Приближённые и подчинённые Антонию военачальники, разделявшие без угрызений совести все чувственные удовольствия, возмущались его поведением ещё меньше, чем александрийцы.

Как и сам Антоний, они были очарованы прелестной Клеопатрой.

Они её любили, ею любовались, переносили охотно её насмешки и плохие зачастую приёмы, и не возмущались, если она среди ужина, по знаку Антония, покидала с ним зал, затем возвращалась через несколько минут и занимала как ни в чём не бывало своё место на ложе триклиниума. Они пускались на всякие ухищрения, чтобы позабавить и развлечь её.

Этим способом возможно было сделаться любимцем царицы. За улыбку Клеопатры они были готовы пожертвовать человеческим достоинством.

Однажды А. Планк, консул, с тростниковым веником на голове, с рыбьими хвостами, привязанными на бёдрах, выкрашенный голубой краской, танцевал перед ней танец Глокосов.

С Цезарем Клеопатра превосходно выдерживала роль коронованной Аспазии, всегда обворожительной, соединявшей грацию с достоинством, искусно скрывая в царице куртизанку, всегда ровная, выражавшаяся изысканно, говорившая о политике, искусствах, литературе, старавшаяся возвыситься до величественного ума диктатора.

С Антонием Клеопатра, сперва по необходимости, потом по любви, играла роль Лаисы, случайно родившейся на троне. Прекрасно видя, что обращение Антония было грубо и зверско, причём выражался он просто и свободно, она тотчас же приняла тот же тон.

Она была его компаньонкой по части выпивки, что он частенько делал, и оставалась до утра среди пенящихся чаш и кубков, наполняемых беспрестанно. Она сопровождала его по подозрительным улицам Ракотиса, старого александрийского квартала. Она цинично шутила, пела эротические песни. Она ссорилась со своим любовником, получая и возвращая оплеухи.

Антоний любил больше всего на свете видеть её маленькую, обворожительную руку угрожающей или бьющей его, и слушать из её дивных уст, казалось, созданных для музыки хоров Софокла или од Сафо, слова, слышанные им в кордегардиях Есквилинских ворот и в грязных кварталах Субурра.

VI

Зимой 39 года обстоятельства, сопровождавшие войну в Перузе, требовали присутствия Антония в Италии.

Война эта была начата его женой Фульвией из честолюбия и злобы на Октавиана, а также, как говорит Плутарх, из ревности. Она надеялась, что эта война заставит Антония покинуть Клеопатру для защиты в Риме своего положения.

И это ей удалось. Антоний действительно отплыл в Бринд в сопровождении 200 парусов, но Октавиан был победителем в Италии — его противники были рассеяны, и Фульвия умерла, не успев повидаться с мужем. О смерти её Антоний узнал во время остановки в Сицилии; смертью её облегчалось заключение мира. Антоний не обагрил кровью руки в войне в Перузе, эту войну затеяла с помощью отчима Фульвия, а потому с её смертью устранились всякие препятствия к примирению Антония с Октавианом.

Коксей Нерва, Полион и Месен устроили свидание с Октавианом в Бринде. Они помирились и вновь поделили Империю: Октавиан взял запад до Адриатики, Антоний — восток; Лепид удовольствовался римскими владениями в Африке.

В Риме, где после столь продолжительных распрей и кровопролитий жаждали мира, все были довольны договором, заключённым в Бринде. Для укрепления договора друзья триумвиров решили соединить их родственными узами: они решили женить только что овдовевшего Антония на Октавии, сестре Октавиана, вдове Марселла…

Эта благородная женщина, соединявшая в себе и красоту, и редкий ум, думали они, не может не внушить к себе любви в Антонии, она поддержит согласие между зятьями для их пользы и блага государства. Октавиан согласился на этот проект, а Антоний, несмотря на любовь свою к Клеопатре, во имя политических последствий от этого брака не решился ему противиться.

Свадьба была отпразднована немедленно, несмотря на закон, запрещавший выходить замуж раньше десяти месяцев после смерти мужа. Вопреки закону Сенат разрешил это сестре Октавиана.

Антоний прожил в Риме почти весь этот 39 год. Он жил в полном согласии с Октавианом, совместно управляя Империей. Однако, несмотря на то, что он пользовался одинаковым с Октавианом авторитетом и почестями, он чувствовал, что был вторым в Риме. Со справедливой гордостью старого солдата, талантливого военачальника, помощника Цезаря при Форсале, главнокомандующего при Филиппах, он возмущался первенством, признаваемым всеми, этого юноши, только недавно начавшего брить бороду.

Знаменитый египетский предсказатель, которого Клеопатра, вероятно, сама послала в Рим, укрепил мысли Антония своими пророчествами.

«Твой гений боится гения Октавиана, — повторял предсказатель. — Гордый и возвышенный, когда ты один, он теряет силу, когда ты около Октавиана».

«Здесь твоя звезда меркнет, — смущал предсказатель. — На востоке, далеко от Рима, она опять засверкает полным блеском».

Новое нападение парфян на Империю послужило Антонию предлогом покинуть Рим. Он выехал вместе с Октавией и остановился в Афинах; пробыв там зиму 38—39 годов, он забыл не только парфян, с которыми воевал его помощник Вентидий, но и «неподражаемую жизнь», и Клеопатру.

Конечно, он не любил свою новую жену любовью, схожей с любовью к Клеопатре, но, во всяком случае, он был к ней неравнодушен. Столь же безвольный, как крепкий физически, Антоний, раб женщин, легко им подчинялся. Вначале Фульвия поработила его, теперь он был вполне очарован Октавией.

В конце зимы он отправился в кратковременную экспедицию в Сирию против Антиоха Комагенского и, вернувшись вскоре в Афины, пробыл там два года.

В 36 году он снова поссорился с Октавианом из-за морской войны против пиратов, в которой он отказался участвовать, — междоусобная война казалась неизбежной. Антоний готовил десант для высадки в Италии на 300 кораблях, а Октавиан, со своей стороны, поспешно стягивал легионы. Кровь ещё не лилась, но мечи были вынуты из ножен.

В надежде помешать этой отвратительной войне Октавия умоляла Антония взять её с собой в Италию. Так как вход в Бриндийский порт был запрещён для кораблей Антония, они вошли в Торентскую гавань.

Приготовившийся к встрече противника, Октавиан повёл свои войска к этому городу.

Октавия пожелала одна сойти на берег; она поехала навстречу Октавиану по дороге в Венузу, и, миновав сторожевые посты и авангарды римлян, она встретила брата, сопровождаемого Агриппой и Месеной… Она всячески защищала Антония, обвиняя брата в том, что он хочет сделать её из самой счастливой женщины самой несчастной.

«В этот момент, — говорила она, — глаза всего мира устремлены на меня, жену одного из римских императоров и сестру другого.

Если злоба возьмёт верх, если война начнётся, — угрожала она, — неизвестно ещё, на чью сторону судьба даст победу… Верно лишь то, что, кто бы её ни одержал, я всё равно буду в трауре».

Честолюбивый Октавиан, давно уже добивавшийся безраздельного господства, однако, был нерешителен и уступил просьбам Октавии. Вторично этой женщине, этому доброму гению Антония, удалось водворить мир в Римском мире.

Оба триумвира встретились на берегу Тареита, и после взаимных приветствий они пришли к соглашению возобновить триумвират на пять лет. Октавиан дал даже Антонию два легиона для усиления восточной армии, а Антоний, в свою очередь, уступил Октавиану для его флота Средиземного моря 100 трирем с бронзовыми водорезами и 20 либурн… Эти суда впоследствии одержали победу при Акциуме!

Из Тарента Октавия отправилась в Рим с двумя детьми, рождёнными ею от Антония. Антоний же отплыл в Малую Азию, куда его призывала война с парфянами.

Супруги условились встретиться по окончании войны или в Афинах, или Риме, где Антоний рассчитывал получить почести триумфа.

Начиная с зимы 39 года по лето 36-го, в течение трёх длинных лет, Клеопатра жила в разлуке с Антонием. Она царствовала в Египте и Кипре, имела одного сына от Цезаря и двух от Антония, получала громадные доходы и обладала неисчерпаемыми сокровищами, но гордость и любовь её были уязвлены изменой триумвира.

Клеопатра в возрасте двадцати лет не любила пятидесятилетнего Цезаря, но Антония она любила. Конечно, сначала она отдавалась триумвиру по расчёту, но затем в ней к этому воину, прекрасному, как Геркулес, властителю Востока, окружённому славой и могуществом, пробудилась настоящая страсть. Если, по правде сказать, древние писатели и не говорят прямо, что Клеопатра любила Антония, то события и сцены, которые они описывают, не позволяют в этом сомневаться.

Его красота, высокий рост, широкая грудь, чёрная шевелюра, тёмные глаза, орлиный нос, резкие черты лица делали то, что Антоний нравился как мужчина. Первая жена, Фульвия, его страстно любила; вторая жена, Октавия, любила его так, как только можно любить; гордая Клеопатра платила ему за любовь любовью.

Шекспир говорит об этой любви, и слова этого великого художника, знатока человеческой души, гения всем и каждому понятого, можно добавить к тому, что видно между строк у Диона Кассия и Павла Ораза. Как бы ни было велико горе этой Дидоны, воображение отказывается представить её, окутанной траурными вуалями и вздыхающей в уединении своего дворца.

Более вероятно, что Клеопатра продолжала прежнюю пышную и весёлую жизнь, отдавая удовольствиям всё время, остающееся от официальных церемоний, публичных приёмов, совещаний по управлению и обсуждению проектов с инженерами и архитекторами. Как и все Птоломеи, последняя представительница дома Легидов была большой любительницей проектировать и строить: в царствование Клеопатры был выстроен Туфониум в Дендерах; кроме того, царица принимала участие, как на это указывают её гербы, в постройке Большого храма в Дендерах и храмов Едфуа, Гермонтиса Сортоса и в постановке монументов в Фивах, расположенных на левом берегу Нила. В Александрии, кроме Цезариума, начатого, кажется, при Клеопатре, она построила множество зданий, но от них, как и от других более древних храмов и дворцов, не осталось ничего, кроме мусора, местами достигающего толщины десяти метров.

Царица, старалась ли она казаться безразличной, не давая Антонию вестей о себе, или, наоборот, как оговаривает её Плутарх и как повторяет Шекспир, призывала его к себе полными отчаяния посланиями, она благодаря своему чувственному темпераменту не отказывала себе в мимолётных увлечениях. Кроме Кнея Помпея, Цезаря, Делия, Антония и Ирода, царя Иудеи, — пяти любовников, которые доподлинно известны, у царицы будто было много случайных и неизвестных связей…

Разве это не сплетни? Скорее это клевета…

Однако как бы то ни было, обвинения Иосифа не доказывают ничего, и Клеопатра не любила никого, кроме Антония; это сочетание сердца и чувственности не представляет ровно ничего загадочного.

Что касается Антония, то казалось, что он забыл Клеопатру, так как не только в те три года, в течение которых он жил с Октавией в Афинах и Риме, не только по возвращении из похода против Антиоха Комагенского он сразу не заехал в Египет, но даже, плавая из Торента в Лаодикию, он не подумал остановиться на несколько дней в Александрии, лежавшей почти на его пути, а проследовал прямо в Сирию.

Поэтому кажется весьма странным, что в Антонии, как только он сошёл с корабля на берег Малой Азии, опять вспыхнула страсть к Клеопатре.

Он остановился в Лаодикци и поспешно послал своего друга Фонтея Капита в Египет с поручением привезти Клеопатру. Обрадованная царица не задержалась, как пять лет назад, с отъездом. Она быстро села на корабль и прибыла в Лаодикию, где была принята своим любовником с восторгом и радостью. Чтобы доказать не только поцелуями величину испытываемого счастья, он ей подарил, кроме драгоценностей, и царства: Халциду, Феникию, Кесосирию, большую часть Киликии, провинцию Генесарет в Иудеи, производившую бальзам, и Набатейскую Аравию.

Надо сказать, что Антоний не имел никакого права распоряжаться этими землями, принадлежавшими римскому народу; но, сойдя с ума от гордости и любви, он воскликнул: «Величие Рима проявляется гораздо меньше в завоеваниях и количестве владеемой земли, чем в делаемых им подарках». По прошествии нескольких дней необходимо было расстаться с обещанием, во всяком случае, встретиться в Александрии.

Антоний направился во главе армии по дороге в Армению, а Клеопатра вернулась в Египет, проехав через Апамею, Дамаск и Петру для устройства своих дел с иудейским и арабским царями относительно податей, которые они должны были платить ежегодно, сообразно с величиной земель, подаренных ей Антонием. Царь Аравии обещал уплачивать 300 талантов (1660000 фр.).

Дань иудейского царя была больше, так как в Иудеи царствовал Ирод, посаженный на престол недавно стараниями Антония. Царь этот выехал навстречу Клеопатре в Дамаск.

По сведениям, даваемым Иосифом, Ирод, который был очень красив, не прельстился нескромным кокетством Клеопатры и хотел даже её убить, когда она была в его власти, желая избавить Антония от её рокового влияния. Но приближённые удержали его от совершения этого преступления из-за опасений беспощадной мести триумвира.

Вскоре по возвращении Клеопатры в Александрию она получила послание от Антония, помеченное «Левкэ Камэ» (прибрежный город Сирии), в котором он просил её приехать поскорее с деньгами, припасами и одеждой для его солдат, терпящих лишения: война была несчастлива.

Горя желанием не позже весны увидеться с Клеопатрой, Антоний не учёл всех трудностей похода; достигнув Армении, пройдя форсированным маршем 8000 стадий (около полутора тысяч километров), он должен был бы остановиться там, на зимних квартирах и открыть кампанию только весной, с отдохнувшими войсками и в более благоприятное время года.

Слишком нетерпеливый, чтобы ожидать столь долго, он отправился в Верхнюю Индию и для ускорения времени марша оставил в тылу все осадные орудия под охраной особого отряда. Повозки, башни, катапульты, тараны длиной 80 футов — одним словом, всё, оставленное в тылу, было уничтожено кавалерий парфян, а потому Антоний, осадивший город Фраату, не имел успеха. Под превосходящими силами врага он начал поспешно отступать.

Отступление это происходило среди зимы, солдаты шли по снегу, обдуваемые метелью; каждое утро на биваке обнаруживали замерзших; отчаянная кавалерия парфян постоянно тревожила утомлённые и без того войска. Об этом тяжёлом отступлении не мешало бы подумать перед походом за Неман…

Тут-то Антоний и обнаружил свою энергию и военачальнические способности: нечувствительный к холоду и усталости, он, так сказать, разделился и сделался одновременно и императором, и простым центурионом.

Находясь лично в самых опасных местах, он смог дать в течение 27 дней 18 сражений парфянам. Несмотря на то, что вечером он бывал победителем, на другое утро бой возобновлялся, причём силы врага всё время увеличивались.

По прибытии к берегам Сирии армия Антония уменьшилась с 70 тысяч человек до 38 тысяч; однако римляне были более счастливы, чем Красе, и благополучно вынесли своих орлов.

Клеопатра, несмотря на всю поспешность, не скоро приехала на помощь Антонию; поэтому его нетерпение перешло в тоску, он думал, что царица не желает отвечать на призыв побеждённого. Он обессилел от грусти и искал забвения в вине; наслаждение хорошо поесть, которого он был лишён во время похода, теперь не развлекало его: в самый разгар оргии он вдруг вставал и покидал собутыльников, затем шёл на берег моря, где просиживал целыми часами, молча глядя в ту сторону горизонта, откуда он ждал Клеопатру.

Наконец желанная приехала и привезла припасы, одежду, а также деньги — в сумме около 240 серебряных талантов.

Расчёт с легионерами, реорганизация армии и сбор податей принудили Антония остаться на некоторое время в Левкэ Камэ, с ним жила безотлучно и Клеопатра.

Между тем известие о неудачном походе дошло до Рима, и Октавия, всё ещё преданная своему мужу, несмотря на то, что брат рассказал ей о сближении Антония с Клеопатрой, решила отправиться в Азию.

Она просила Октавиана дать ей кораблей, войска и денег. Узнав из полученных донесений, насколько сильна в Антонии вернувшаяся страсть, Октавиан согласился на просьбу сестры, полагая, что оскорбительный приём, который устроит ей её муж, разъединит их навсегда и возмутит римлян.

Чтобы не встретиться с Клеопатрой, Октавия остановилась в Афинах, дав знать Антонию о своём приезде.

Триумвир не пожелал отсылать своей любовницы, а потому письмом попросил Октавию остановиться в Афинах по причине нового похода, который он затеял против парфян.

Действительно, царь Мидии, на которую беспрестанно делали набеги эти дикие орды, предложил Антонию разгромить парфян в союзе с ним.

Не обижаясь на отказ, настоящую причину которого она не знала, Октавия снова написала мужу, причём в письме этом не было никаких упрёков; она просто спрашивала у триумвира, куда ей надлежит отправить войска и припасы, привезённые ею для него. Она писала, что, кроме множества предметов обмундирования, снаряжения и военных машин, она привезла крупную сумму денег и три тысячи отборного войска, также прекрасно вооружённого, как когорты преторианцев, на что Октавия истратила часть своего личного состояния.

Нигер, взявшийся доставить письмо Антонию, к которому он относился с большим уважением, был несколько раз принят триумвиром.

Нигер дружески разъяснил Антонию его неправоту по отношению к Октавии, упомянув о редких достоинствах этой удивительной женщины, он убеждал его во имя собственных же интересов — шаткого положения и померкшей славы покинуть Клеопатру.

Колеблясь принять то или другое решение, Антоний находился в нерешительности: он предполагал возвратиться в Мидию, причём, отправив Клеопатру в Египет, оставить Октавию в Греции, — таким образом откладывалось столь трудное для него окончательное решение до возвращения из похода.

Но Клеопатра чутьём любящей женщины прочитала всё, что было на сердце у Антония. Боясь вторично потерять любовника, царица решила воспользоваться своим преимуществом над Октавией — близостью к Антонию; она удвоила число улыбок и ласк, преувеличивая страсть, которую она в действительности к нему питала.

Потом, после первых сообщений Антония об отъезде в Мидию, она начала проявлять невыразимую печаль: она не ела, не пила, проводила дни и ночи, заливаясь слезами.

Её осунувшееся, побледневшее лицо с синевой под глазами, неподвижный взгляд, бесцветные губы поражали своим видом её приближённых. Женщины Клеопатры, её друзья, приближённые триумвира, расположение которых она успела приобрести лестью и обещаниями, упрекали Антония в бесчувственности, которой он, по их мнению, обрекал на смерть от горя самую прелестную в мире женщину, которая только и живёт им одним.

«Октавия, — говорили они, — связана с тобой во имя интересов её брата, она пользуется всеми преимуществами положения твоей супруги…»

«Клеопатра же, — напоминали они, — царица столь многих стран — и она только твоя любовница… Она не отказывается от этого имени. Она не только не считает его унизительным, а, наоборот, гордится им».

«Её единственное счастье, — твердили они, наконец, — и тщеславие — жить с тобой».

Антоний сдался, убеждённый этими доводами. Он боялся, что Клеопатра, которая владела его сердцем, и против которой он мог бороться лишь доводами рассудка, умрёт от горя или отравится.

Он отложил поход в Азию, вернулся вместе с Клеопатрой в Александрию, где вновь началась жизнь «неподражаемых».

В начале 34 года он возвратился к своим легионам, находившимся в Малой Азии, разгромил в весьма короткий срок Армению и, взяв в плен со всем семейством царя, покорил всю страну. Закончив эту победоносную войну, Антоний имел полное право на триумф в Риме, но из любви и преданности к Клеопатре, которую он хотел сделать участницей в получении почестей, он ограничился триумфом в Александрии.

В первый раз во всё время существования Рима римлянин праздновал триумф вне родного города. Это было оскорбление городу, который, казалось, этим унижался; этим наносилась обида Сенату и народу, тем, кому он был обязан триумфом.

Этот скандальный триумф отличался необыкновенным великолепием: по улицам Александрии, украшенным и усыпанным цветами, торжественно прошли под звуки валторн и труб легионы и кавалерия союзников, жрецы, ладононосцы, представители города, которые несли золотые короны, повозки, нагруженные трофеями, множество пленных.

Перед колесницей триумфатора, запряжённой четырьмя белыми лошадьми, шёл в золотых цепях пешком царь Артавасд с женой и двумя сыновьями. Остановив перед Клеопатрой, сидевшей на хризолитовом троне, как председательница триумфальных торжеств, свою квадригу, Антоний представил царице царственных пленников. После окончания шествия и принесения жертв он устроил громадный пир для населения Александрии, для чего длиннейшие столы были поставлены в садах дворцов и на площадях города. По окончании этого пира Антоний вывел Клеопатру и посадил её на один из двух тронов, сделанных из золота и слоновой кости, а сам сел на другой.

Зазвучали трубы, и вооружённые солдаты, а также весь народ окружили обоих влюблённых: Антоний провозгласил, что Клеопатра называется отныне Царицей царей, а её сын, наследник божественного Юлия, Царём царей. Им он предоставляет царствовать в Египте и Кипре.

Потом он публично определил судьбу трёх детей, которых он имел от Клеопатры. Старшему, Александру, которого он называл Гелиосом, он дал Армению, Мидию и парфянские земли; его сестре-близнецу Клеопатре, которую он назвал Селеной, — царство Ливийское; Птоломею он дал Финикию, Сирию и Киликию.

После каждого возгласа триумвира герольды повторяли его слова и звучали трубы.

В тот же день Антоний представил армии и народу молодых царей: Александр вышел в мидийском платье и тиаре персидских царей, охраняемый взводом армян, как почётным караулом.

Птоломея же сопровождал отряд наёмных македонцев, вооружённых пиками в 18 футов длиной. Он был одет в длинную пурпурную мантию, крениду (хламиду), окаймлённую золотой полосой, на голове сияла диадема преемников Александра, украшенная драгоценными камнями.

Клеопатра давала подобные маскарады два года назад, по возвращении из Лаодикии, где Антоний венчал её как царицу Финикии, Халциды и Келосирии и некоторых других стран, когда дала своему царству новое летосчисление и приняла официально титул Новой Изиды и Новой Богини.

В узком, плотно облегающем тело костюме Изиды, с короной в виде головы ястреба, украшенной рогами коровы, она восседала, держа в руке скипетр, изображающий цветок лотоса, на публичных церемониях и на больших приёмах.

Покорный её капризам, Антоний позволял изображать себя рядом с Клеопатрой-Изидой и Клеопатрой-Селеной на картинах и скульптурных группах в виде Озириса и Бахуса. Казалось, что, околдованный своею любовницей, он отрёкся от родины. Он вступил в должность гимназиарха Александрии, он пожелал, чтобы изображение египтянки было помещено на обратной стороне государственных монет; он осмелился приказать вырезать имя Клеопатры на щитах легионеров.

Он постыдно исполнял свою роль, когда царица следовала через Александрию на тронном кресле, в то время, как он сам, вооружённый восточным мечом и одетый в пурпурное платье с пряжками из драгоценных камней, сопровождал её пешком, в толпе египетских министров и гнусных евнухов.

VII

Октавиан, устранив Лепида, превратил триумвират в дуумвират; Империя была разделена между Антонием и Октавианом. Однако владычество над восточной частью Империи не удовлетворяло гордость Антония, а господство над одной лишь западной её частью было недостаточно для честолюбия Октавиана.

Поэтому, предотвращённая два раза междоусобная война была теперь неизбежна.

Октавиан, от природы осторожный, без сомнения, мог бы ещё её отдалить, но Антоний своими безумствами её приблизил.

Он презирал Октавиана как полководца; льстецы и обожавшие его солдаты предсказывали ему победу; Клеопатра, помнившая оскорбительный для неё приём Рима, жаждала отомстить. Уверенная в мече Антония, она поклялась, что «скоро расправится с Капитолием».

Антоний начал упрекать и угрожать Октавиану. Многочисленные римские клиенты Антония, его друзья, соглядатаи, присланные из Египта, — все занимались привлечением народа на сторону Антония не только честными путями, но и подлогами.

«Октавиан, — говорили они, — отнял Сицилию у Секста Помпея, не разделив её со своим товарищем; мало того, он даже не отдал ему 120 трирем, занятых им для этой войны. Он отстранил Лепида и присвоил себе провинции, войска и корабли, которые были назначены Лепиду. Он роздал своим солдатам почти все земли Италии, не оставив ничего для ветеранов Антония».

Все действия Октавиана по управлению были раскритикованы и вменены ему как преступление; напомнили, что он угнетает Италию податями; обвиняли его в стремлении править самодержавно. Говорили, что настоящим наследником Цезаря был не его племянник Октавиан, а собственный его сын, Цезарион…

Появился слух, что второе завещание диктатора появилось лишь через несколько дней после его смерти.

По свидетельству Диона Кассия, Антоний, признавая формально Цезариона законным сыном Цезаря, довёл беспокойство и гнев Октавиана до наивысшего предела.

Однако Октавиан терпел: его войска не были готовы, а Антоний был слишком популярен в Риме благодаря обширной клиентуре, которой покровительствовала его жена Октавия. Несмотря на обиды, которые она потерпела от Антония, Октавия оставалась ему верной. Напрасно Октавиан по возвращении её из Греции умолял оставить мужа; она продолжала жить в его дивном доме, когда-то принадлежавшем Помпею, с одинаковой ласковостью и заботливостью воспитывая детей, которых она имела от Антония, и его детей от первой жены.

Клиенты и друзья Антония, которых он присылал из Александрии, могли быть уверены, что они найдут у Октавии и помощь, и поддержку.

Она даже просила за них у брата, несмотря на то, что это его бесило. Мало того, она защищала Антония перед Октавианом, прощая все его ошибки и безумия, и говорила, что будет совершена величайшая гнусность, если два великих повелителя заставят римлян убивать друг друга: первый — из мести за личные оскорбления, а второй — из-за любви к иностранке.

Октавиан, девизом которого было изречение: делать надо так же скоро, как и хорошо, казалось, уступал просьбам Октавии; однако если он и не торопился объявлять войны, то всё же он к ней готовился постепенно, подготовляя также и общественное мнение, пользуясь в особенности слухами о полной скандалов жизни Антония в Египте и его подчинённости Клеопатре.

«Антоний, — распускал он слухи в Сенате, в народе и армии, — больше не римлянин. Он сделался рабом египетской царицы, кровосмесительной дочери лагидов…»

«Его родина — Александрия, которую он хочет сделать столицей Империи… Его боги — это Кнуфис с головой барана, Ра — с клювом ястреба, лающий Анубис. Его советники: евнух Мардион, Хармиона, Ира, парикмахерша этой Клеопатры, которой он обещал подарить Рим».

Эти сплетни привели в ужас римлян и нашли отражение в стихах поэтов того времени: «Между нашими орлами, — пишет Гораций, — солнце видит, о, позор, презренное знамя египтянки… Римляне, проданные женщине, не краснеют от стыда, подымая за неё своё оружие… В опьянении от счастья и от безумных надежд это чудовище мечтает о падении Капитолия, готовит с презренным войском из рабов и евнухов похороны Империи…»

«Итак, — говорит Проперций, — эта царица-проститутка, вечный позор крови Филиппа, хочет принудить Тибр терпеть угрозы Нила и заставить отступать перед остроклювым ястребом римские трубы…»

Консулы, выбранные в 32 году — Домиций Аэнобарб и С. Сосий, оба приверженцы Антония, напрасно пытались его спасти, срывая маску с Октавиана в Сенате.

Большинство было против них. Боясь гнева неумолимого судьи Перузы, они покинули родину вместе с некоторыми из сенаторов.

Антоний находился в Армении, где он был занят приготовлениями к свадьбе своего юного сына Александра с Ютаной, дочерью мидийского царя, а потому они письменно известили его, что Октавиан торопится закончить вооружение войск и что открытие враждебных действий неизбежно.

Антоний, как хороший полководец, решил предупредить врага и для того перенести войну на территории Италии.

Он немедленно отправил с 16 легионерами Канидия по побережью Малой Азии, а сам отправился в Ефес, куда все его союзники были приглашены явиться со своими войсками.

Клеопатра явилась первая с 200 кораблями, с гребцами от 3 до 10 рядов и военным фондом в 20 000 талантов.

Было бы лучше для Антония, если бы этот флот остался в египетских водах, деньги не были бы взяты из сокровищницы Лагидов, а сама Клеопатра осталась в Александрии.

Обожаемое и фатальное существо внесло в римский лагерь роскошный беспорядок и необузданную потребность в удовольствиях. В Ефесе, где она сначала остановилась, в Самосе, куда она потом отправилась, начались вновь александрийские безумства. Беспрерывные приезды царей, управителей и депутаций от городов, приводивших к Антонию войска и корабли, служили предлогом для устройства пышных празднеств и театральных представлений.

Множество комедиантов и акробатов были собраны для участия в этих представлениях… «В то время, когда весь мир, — говорит Плутарх, — был наполнен бряцанием оружия и людскими стонами, в Самосе слышался только смех и музыка флейт и цитр».

Время летело незаметно в этих удовольствиях, а именно времени-то и не должно было терять, если предполагали перейти в наступление.

До сих пор друзья и военачальники Антония — Деллий, Марк, Силаний, Тит, Планк, захваченные также обаянием Клеопатры, ничего не предпринимали, чтобы оторвать своего вождя от этой пагубной женщины. Теперь же, когда должна была разыграться решительная партия, в которой они ставили свою жизнь против владычества миром, они отправились для переговоров с Антонием. Аэнобарб, единственный из приверженцев Антония, как говорит Велий Патеркул, который никогда не относился к Клеопатре с уважением как к царице, твёрдо объявил, что необходимо отправить египтянку в Александрию, до окончания войны.

Антоний обещал это сделать, но, к несчастью для него, Клеопатра узнала об этом предложении…

Теперь менее она хотела его покинуть, подвергая последствиям усиленных призывов Октавии, своей, когда-то счастливой соперницы; она слишком хорошо знала колеблющийся ум и слабую душу Антония.

Если бы он имел силу отказаться от примирения, столь желаемого как в лагере, так и в Риме, упрочивающего его поколебленное могущество и утверждающего мир в Империи? Клеопатра отправилась к Канидию, самому лучшему из полководцев Восточной армии после Аэнобарба, и просьбами, кокетством и даже деньгами убедила его поговорить в её пользу с Антонием.

Он доложил Антонию, что было бы несправедливо и неудобно удалять государыню, которая оказала столь значительную помощь; этим, добавил он, обиделись бы египтяне, корабли которых составляли главную силу флота. Он также добавил, что Клеопатра не была ниже других царей, которые должны были драться под командой Антония; она, которая правила самостоятельно столь долго таким обширным царством, теперь, прожив с ним вместе, приобрела ещё больший опыт…

Это говорилось против рассудка, но согласно с сердечными желаниями Антония, а потому Клеопатра осталась при армии.

В это время Геминий, один из друзей, которых Антоний имел ещё в Риме, приехал к нему, чтобы сделать последнюю попытку разлучить его с любовницей.

Однако Геминию в течение нескольких дней не удавалось увидеться с глазу на глаз с Антонием, так как Клеопатра, подозревавшая, что римлянин прибыл защищать интересы Октавии, не оставляла Антония ни на минуту. К концу одного из ужинов полупьяный Антоний потребовал, чтобы Геминий сказал ему сию же минуту истинную причину своего приезда.

«Дела, о которых я должен с тобою говорить, — ответил взволнованный Геминий, — не могут обсуждаться после выпивки… Однако пьяный или трезвый, я всё равно тебе скажу, что будет хорошо, если царица вернётся в Египет…»

Разгневанная царица не замедлила ему ответить:

«Ты хорошо сделал, что сказал то, что вынудили бы тебя сказать пыткой…»

Антоний был взбешён не меньше Клеопатры.

На следующий день, не чувствуя себя в безопасности, Геминий отплыл в Италию. Мстительная египтянка была недовольна также друзьями Антония, просившими отослать её вместе с Домицием Аэнобарбом.

Насмешки, оскорбления, брань и плохое обращение она соединила так искусно, что Силаний, Деллий (говорят, её давнишний любовник), Планк и Тит, два бывших консула, покинули Антония, возвратились в Рим, открыв там Октавиану некоторые пункты завещания Антония, обнародование которых, должно было унизить его в глазах народа. Антоний, признавая Цезариона сыном Цезаря, делил восток Римской империи между остальными детьми египетской царицы и приказывал, что, если даже он умрёт в Риме, его тело должно быть перенесено в Александрию и передано Клеопатре.

Оба консула добавили, что они уверены в подлинности этих слов, так как они, согласно желанию Антония, прочитав завещание, скрепили его своими подписями и передали на хранение в храм весталок. Октавиан потребовал завещание.

Весталки объявили, что они завещания не выдадут, но, если он сам захочет прийти и взять его, они не воспрепятствуют. Октавиан имел весьма растяжимое понятие о морали: он взял завещание и прочёл его на заседании Сената.

Римские сенаторы, надо признать, были одинаково возмущены как нарушением закона о завещаниях, так и содержанием завещания Антония.

Октавиан, однако, имел оправдание, что он поступил так для блага народа; этот ловкий и терпеливый политик приближался теперь к своей цели. Он созвал совет Сената, который с Антония снял звание консула; потом, в тот же день, 1 января 31 года, он объявил войну, но не Антонию, а царице Египта.

Это была последняя жертва общественному мнению: этим он показывал, что не хочет заставлять римлян сражаться с римлянами.

Он знал, что Антоний не покинет царицу, и, введя в бой легионы в защиту ненавидимой египтянки, тем самым возьмёт на себя бремя ответственности за междоусобную войну.

Антоний и Клеопатра провели в Афинах осень и часть зимы 31 года.

В то время, когда их солдаты истощали города Греции огромными реквизициями, всюду устраивая облавы для пополнения экипажей судов, отрывая сыновей от матерей, мужей у жён, оба любовника жили припеваючи, устраивая спектакли, зрелища, бесконечные обеды и необузданные оргии.

Ревнуя к воспоминаниям, которые Октавия оставила в Афинах, где говорили ещё о её красоте, Клеопатра хотела уничтожить их полностью, лестью и щедростью к народу.

Афиняне, не расчётливые в почестях, на этот раз даже немного просроченных, решили, что город имеет право почтить Клеопатру, и поэтому в честь её будет воздвигнута статуя.

Декрет об оказываемой Клеопатре чести был доставлен ей особой депутацией, в числе членов которой находился, как гражданин Афин, и Антоний. Декрет прочли царице, а затем красноречиво восхваляли заслуги и добродетели Клеопатры. Тщеславие царицы было удовлетворено, но её ненависть нет. Она потребовала, чтобы Антоний, именно из Афин, из города, где супруги наслаждались счастьем целых три года, отправил Октавии распоряжение покинуть его дом в Риме.

Октавия ушла оттуда в трауре, проливая слёзы, и увела детей от Антония: несчастная всё ещё любила его.

VIII

Антоний не отказался от своего первоначального проекта предупредить сосредоточие сил Октавиана, перенести театр войны в Италию, но потерял напрасно много времени.

Весной 31 года его войска и флот были сосредоточены в Акциуме, при входе в Амбрацкий залив; в то время, когда отдавались последние распоряжения к выступлению, было получено донесение, что римские корабли показались у берегов Епира. Это был авангард флота Агриппы, но присутствие этого авангарда в греческих водах показало, что приготовления Октавиана если и не были закончены, то сильно подвинулись вперёд.

Время упредить его было упущено.

Антоний решился выжидать, чтобы вести кампанию по другому плану, после выяснения образа действий римлян. Для исполнения этого решения флот и армия остановились у Акциума.

Но сам Антоний вместе с Клеопатрой, соскучившись жить в Акциуме, и из-за его вредного климата переехали в Патрас. В первых числах августа он получил важное известие, что флот римлян стал на якоре у берегов Епира, войска высажены на берег, а сам Октавиан приехал уже в Торюн.

Антоний, смущённый и недовольный, что неприятель так легко и скоро выполнил эту операцию, немедленно отправился в Акциум.

В этот период Клеопатра смеялась над его беспокойством.

«Подумаешь, какое несчастье, — говорила она, — что Октавиан уселся на черпак» («Торюн» — по-гречески черпак).

Армия Антония, состоявшая из 19 легионов с 12 тысячами лошадей, имела также в своём составе многочисленных союзников киликийцев, пафлагонийцев, каппадокийцев, евреев, мидийцев и арабов и доходила численностью до 100 тысяч человек. Его же флот состоял из 500 кораблей, с гребцами в 3, 5, 8 и 10 рядов, которые, выстроенные в Египте, были настоящими плавающими крепостями, снабжёнными башнями и могучими военными машинами.

Октавиан имел 80 тысяч пехоты, набранной в Италии, Сицилии, Испании и Галлии, 10 тысяч кавалерии и только 250 кораблей одного типа — типа трёхрядных галер с водорезами и лёгких судов. Сухопутные армии были приблизительно равносильны, но разница в морских силах была громадна.

Однако корабли Октавиана дополняли свою малочисленность лёгкостью маневрирования и высокими боевыми качествами экипажей, воевавших под командой Агриппы во время столь продолжительной Сицилийской войны.

Наоборот, моряки Антония не были достаточно многочисленны, и большинство из них участвовало в войне в первый раз. Его громоздкие корабли были тяжелы.

«Море стонало под их тяжестью, — гиперболически восклицает Флор, — и ветер уставал их двигать».

Войска Антония заняли северную оконечность Акарнании, вблизи мыса Акциума, имея на берегу Епира сильный отряд, хорошо укрепившийся в окопах, обращённых к неприятелю и возведённых во время зимы. Окопы эти командовали узким проходом в Амбракский залив, где был расположен флот.

Октавиан расположил свой лагерь в Епире, на небольшом расстоянии от передовых постов неприятеля.

Антоний имел превосходную оборонительную позицию, позволявшую ему пренебрегать атаками на неё римлян, так как проход из Акциума был неприступен; он был лишь блокирован со стороны моря, откуда доставлялись почти все нужные припасы.

Обе армии стояли несколько дней лицом к лицу.

Октавиан, жаждавший боя, старался различными демонстрациями втянуть своего противника в бой на суше или на море.

Антоний, обеспокоенный, взволнованный, колеблющийся, не мог решиться начать военные действия. Он посадил на суда большую часть своих войск и переправил их в Епир для атаки римского лагеря, но потом он одумался и приказал им перейти в Акарнанию.

Офицеры, предугадывая плохие качества кораблей, но веря в доблесть легионеров, советовали Антонию дать сражение на суше. Это было также и желанием солдат.

На одном из смотров Антония остановил старый центурион, весь покрытый шрамами, и спросил: «Повелитель, ты, значит, не доверяешь этим ранам и этому мечу, раз надеешься больше на гнилое дерево! Пускай финикийцы и египтяне сражаются на море, но нам предоставь землю, на которой мы привыкли стоять твёрдо и где мы сумеем победить или умереть!»

Кроме того, Антоний был взволнован зловещими предзнаменованиями: в нескольких городах бурей были опрокинуты статуи его и Клеопатры. В Альбе мраморная статуя, воздвигнутая в честь триумвира, покрылась потом. «Было предзнаменование ещё более страшное, — говорит Плутарх. — Две ласточки свили было гнездо над кормой „А н т о н и а д ы“, адмиральской галеры Клеопатры, но прилетели две других, выгнали первых и убили их птенцов».

Несколько поражений в стычках в окрестностях Акциума, уход Домиция Аэнобарба, который внезапно перешёл на сторону неприятеля, измена двух союзных царей, покинувших армию со своими войсками, подтверждали правдивость этих предсказаний в душе суеверного Антония.

Он начал сомневаться не только в успехе, друзьях и солдатах, но даже и в Клеопатре.

Видя её грустной, вялой, озабоченной — она думала о ласточках на «Антониаде», о статуях, разбитых молнией, — он вообразил, что она хочет его отравить, чтобы этим приобрести расположение Октавиана.

В продолжение нескольких дней он ничего не пил и не ел, не дав предварительно ей попробовать. Из сострадания к своему любовнику Клеопатра исполняла этот каприз, но однажды вечером, в конце ужина, она вырвала розу из венка с его головы, растрепала её и, бросив лепестки в кубок, протянула его, смеясь, Антонию. Антоний поднёс его к губам.

Она его останавливает и заставляет выпить отравленное вино раба, который немедленно падает на ковёр в страшных мучениях.

«О, Антоний, — воскликнула Клеопатра, — какую женщину ты подозреваешь?! Вот видишь, у меня были средства и случай тебя убить, но я не могу жить без тебя».

Беспокойство и усталость воцарились в армии, расположенной в лагере на нездоровом месте да ещё при этом терпящей лишения в жизненных припасах.

Даже Канидий, столь усердный к бою, и тот однажды посоветовал покинуть флот и идти воевать во Фракию, куда Динкомий, царь гетов, обещал прислать подкрепления, превосходящие численностью неприятеля.

Клеопатра высказала другое мнение, если не менее постыдное, то по крайней мере более осмысленное. Если бежать, то легче было достигнуть Египта, чем Фракии. Она предложила, оставив часть войск в Греции — гарнизоны — в укреплённых городах, остальные на кораблях перевезти в Египет, пройдя насквозь флот Октавиана.

После новых колебаний Антоний принял последний проект, хотя ему не по душе было бегство перед армией, начальника которой он презирал.

Вероятно, впрочем, что Антоний надеялся разбить римский флот, полагая, что выигрышу морского боя будет способствовать выход из узкой гавани Акциума. Если он победит, он сделается хозяином положения и атакует деморализованную армию Октавиана… Если произойдёт нерешительная битва — с таким могучим флотом он не допускал возможности поражения, — он проследует в Египет.

Отступление придётся предпринять в наихудшем случае. Побеги и болезни сильно уменьшили состав экипажей, поэтому Антоний решил сжечь 140 кораблей, пополнив их экипажами остальной флот. Двадцать тысяч легионеров, союзников и пращников были посажены на суда.

Чтобы не уменьшать мужества солдат и моряков, от них скрыли, что эти приготовления к битве были скорее приготовлениями к отступлению. Секрет этот так хорошо сохранялся, что штурманы были удивлены получением приказания оставить на судах паруса, с добавлением, что во время сражения будут действовать только весла; причём Антоний разъяснил, что это делается с целью лучшего преследования врага после победы.

2 сентября, утром, корабли Антония, сгруппировавшись в 4 больших дивизиона, прошли канал Акциума и, выйдя из него, выстроились для битвы лицом к флоту Октавиана, ждавшего их в 8 или 10 стадиях от берега.

Правое крыло флота Антония было под командой Антония и Публикола; центром командовали Марк Инстей и Марк Октавиан, левым — Целий. Клеопатра находилась при резерве в 60 кораблей.

В римском флоте Октавиан командовал правым крылом, Агриппа — левым, а Аррунтий — центром.

Около полудня начался бой.

Сухопутная армия, стоявшая готовой к бою, но неподвижно, не видела, как было это в других сражениях, галер, которые шли бы друг на друга, стараясь ударить медными водорезами. По причине своего медленного хода тяжёлые корабли Антония не могли наносить стремительных ударов, а лёгкие суда римлян, в свою очередь, боялись разбить носы о громадные сооружения из толстых брёвен, скреплённых квадратным железом.

Это была постепенная осада, так сказать, бой подвижных цитаделей против подвижных башен. Три или четыре римские галеры соединялись для атаки одного из кораблей флота Антония, столь больших, говорит Виргилий, как острова Киклады, поплывшие по морю.

Солдаты метали дротики и пускали горящие стрелы на палубы судов, привязывали брандеры к надводной части судов и шли на абордаж, в то время как сильная батарея метательных машин, расположенная на верхушках башен атакованного сооружения, осыпала градом стрел и камней атакующих.

Сначала правое крыло под командой Октавиана отступило под натиском дивизиона Целия, на другом фланге Агриппа сделал обходное движение для захвата Антония и Публиколы, они разорвали боевой порядок в центре Либурны и воспользовались благодаря своей быстроходности этим, чтобы взять на абордаж корабли двух Марков, позади которых находился резерв Клеопатры.

Успех и неудача чередовались.

Обе стороны сражались с одинаковой яростью, и неизвестно было, на чьей стороне будет победа.

Нервность Клеопатры всё погубила.

Находясь в продолжение нескольких часов в лихорадке и унынии, она с мостика «Антониады» беспокойно наблюдала за движением кораблей, надеясь сначала на победу, но в описанный момент, испуганная суматохой и воплями, она желала только одного — бежать.

С нетерпением, растущим с минуты на минуту, она ожидала сигнала об отступлении. И вдруг она видит правое крыло, удаляющимся к берегу, левое, идущим в море, а центр, который её защищал, атакован, взят на абордаж, разрознен, разбит и прорван римскими судами.

Тогда, повинуясь лишь своему страху, Клеопатра приказывает поднять паруса и с 60 кораблями проходит линию сражающихся и удаляется в открытое море.

В самый разгар сражения Антоний заметил это движение египетской эскадры и узнал пурпуровые паруса «А н т о н и а д ы».

Это бежит Клеопатра, лишая его в самый решительный момент резерва… Но царица не могла приказать отступить… он сам должен был дать сигнал… Промах, ложное движение… паника… Антоний, в свою очередь, поднимает паруса на галерах и бросается вслед за Клеопатрой. Он приведёт назад египетские корабли, восстановит порядок и укрепит успех боя…

Но прежде чем настигнуть «Антониаду», несчастный решил, что Клеопатра покинула его из трусости или измены… Он не вернёт ни её, ни кораблей… Он думает вернуться в сражение, где найдёт гибель вместе с солдатами.

Умереть, не увидя Клеопатры?! Этого сделать он не может!!

Роковая сила влечёт его по следам этой женщины. Он достигает «Антон и аду», но его охватывает стыд за самого себя. Он отказывается видеть царицу, садится на носу корабля и остаётся там три дня и три ночи, закрыв лицо руками.

IX

Египетский флот и другие корабли, за ним последовавшие, остановились в порту Ценополис близ мыса Тэнар.

Здесь около десяти раз женщины Клеопатры делали попытки заставить Антония нарушить молчание, и наконец им удалось свести любовников: они поужинали и провели ночь вместе…

О, презренная человеческая немощь!!!

Несколько друзей, избежав плена, привезли новости: флот сопротивлялся долго, но все уцелевшие корабли были захвачены Октавианом.

Армия сохранила свои позиции и, казалось, осталась верной. Антоний немедленно послал гонца к Канидию с приказанием привести войска, а сам отплыл в Циринейку, где он оставил несколько легионов.

Один из его кораблей вёз драгоценности, его любимые вещи и всю золотую и серебряную посуду, на которой подавали обед союзникам царя. Перед отъездом из Ценополиса он разделил эти сокровища между несколькими друзьями, которых он заставил бежать в Грецию, не желая, чтобы они разделили его роковую судьбу. Расставаясь с ними, он их по-дружески уговаривал, утешал, стараясь поддержать их улыбкой, грустной и доброжелательной.

Клеопатра покинула Грецию за несколько дней до отъезда оттуда Антония. Она торопилась вернуться в Египет, боясь, чтобы известие о несчастье Антония не вызвало революции. Чтобы ввести в обман народ и выиграть время для принятия соответствующих мер, она вошла в Александрийский порт с показным триумфом. Носы её кораблей были украшены венками, с них доносились победные песни, музыка флейт и цитр.

Утвердившись во дворце, Клеопатра немедленно приказала убить неверных лиц, которых она опасалась; эти казни принесли пользу не только царской сокровищнице, так как после смерти действительно виновных или лишь подозреваемых их имущество всё равно конфисковалось, но также избавляли Клеопатру от опасений немедленного переворота. Что же касается будущего, то царица боялась его нисколько не меньше: она всё ещё находилась под впечатлением ужасов Акциума.

Иногда, поглощённая идеей смерти, она хотела устроить себе такую же пышную смерть, какой была её жизнь.

Она построила на берегу моря, на оконечности мыса Лохиас, громадную гробницу, намереваясь сжечь себя со всеми своими сокровищами.

На другой день она уже думала о бегстве. По её приказанию значительное количество её огромных кораблей перетащили при помощи брасов, машин и вьючных животных на другую сторону перешейка, в Красное море.

Она мечтала сесть на корабли, нагрузив на них все свои богатства, и начать в какой-нибудь неизвестной стране Азии или Африки новую жизнь, нравственную и великолепную. Антоний не замедлил вернуться в Александрию. Он находился в состоянии самого мрачного отчаяния. Армия, находившаяся в Акарнании и покинутая Канидием, который бежал, сдалась после семи дней колебания Октавиану.

В Циринейке ему даже не удалось увидеть своего подчинённого Скарпа, принявшего сторону царьянцев и угрожавшего его убить. Ирод, его креатура, которого он сделал царём Иудеи, послал засвидетельствовать своё почтение победителю при Акциуме. Измена воцарилась всюду — и у союзников, и в легионах.

Антоний начал даже сомневаться в Клеопатре. Едва ли он хотел видеть её возмущавшейся жестокостью богов, а ещё больше коварством людей, и потому он решил провести в одиночестве тяжёлые дни, в течение которых его враги оставили его живым.

История Тимона, афинского мизантропа, которую ему рассказывали в более счастливые времена, теперь вспомнилась. Решившись жить, как Тимон, он поселился на пустынном молу Посейдона и начал возводить башню, которую он хотел назвать Тимониопой.

Клеопатра не покорилась так легко своей судьбе.

Подверженная в момент поражения припадкам малодушия, она затем обретала энергию.

Со столь увлекающимся воображением, какое было у Клеопатры, невозможно впадать в отчаяние не только навсегда, но даже и не надолго. Она получила известие, что корабли, перетащенные в Красное море, были сожжены арабами. Бегство сделалось невозможным, и тогда она организовала сопротивление.

В то время когда Антоний понапрасну терял время, разыгрывая мизантропа, царица набирала новые войска, снаряжала новые корабли, заключала новые союзы и создавала укрепления Пелузы и Александрии; раздавая народу оружие, она, чтобы воодушевить александрийцев к защите города, зачислила сына своего Цезариона в ряды милиции.

Антоний любовался энергией и деятельностью Клеопатры. Побуждаемый своими друзьями и уставший наконец от одиночества, он возвратился во дворец.

Царица приняла его, как принимала в былые счастливые дни, когда он возвращался из Киликии или из Армении. С друзьями «последнего часа» устраивали банкеты, праздники и оргии.

Только «неподражаемые» переменили своё название — они назвались неразлучными после смерти.

Выбор этого названия, сделанного, как из покорности судьбе, так и из-за похвальбы, достаточно характеризует обоих влюблённых.

Антоний, казалось, больше ни на что не надеялся. Клеопатра сохраняла ещё надежду, прерываемую приступами мрачного отчаяния. В эти дни она спускалась в подвалы дворца, расположенного около тюрьмы, где заключались осуждённые на смерть.

Рабы вытаскивали их из тюрьмы группами по нескольку человек, и на них пробовали действие ядов.

Клеопатра присутствовала с любопытством, более горестным, чем жестоким, при ужасной агонии страдальцев. Опыты возобновлялись часто, потому что царица не могла найти яда, который действовал бы без боли и мучений. Она лишь заметила, что сильные яды убивают быстро, но с ужасными муками; яды же более слабые дают бесконечную агонию. Клеопатра вспомнила об укусе змей. После новых проб она установила, что яд египетского аспида, называемого по-гречески «аспис», не причинял ни конвульсий, ни тяжёлых страданий, а приводил к смерти постепенно возраставшим усыплением, делая смерть похожей на сон.

Что касается Антония, то, подобно Катону и Бруту, он имел при себе меч.

Среди этих приготовлений к самозащите и смерти побеждённые при Акциуме подумывали и о переговорах с победителем. Октавиан, вызванный было в Рим угрозой мятежа ветеранов, затем, в конце зимы, отправился в Сирию, где были сосредоточены его войска. Антоний писал ему, вспоминал прежнюю дружбу, ссылался на свои заслуги, извинялся за свои несправедливые действия и закончил предложением сложить оружие с условием разрешения жить в Александрии как простому смертному.

Октавиан не соблаговолил ответить.

Он также ничего не ответил и на второе послание Антония, в котором тот предлагал убить себя, лишь бы Клеопатра продолжала царствовать в Египте. Царица со своей стороны без ведома Антония послала Октавиану богатые подарки.

Менее великодушная, чем её любовник, жертвовавший своей жизнью, чтобы сохранить ей корону, она отделяла свою вину от его. Посол-египтянин доказывал Октавиану, что ненависть его к Антонию не должна распространяться и на царицу, невинную в последних событиях.

«Сам Рим, — говорил он, — объявил войну Египту, чтобы покончить с Антонием…» «Подстрекаемая и угрожаемая Клеопатра, — твердил он, — принуждена была вооружаться в целях самообороны… Теперь же, когда Антоний побеждён и должен или бежать, или умереть, римляне могут оказать милосердие Клеопатре и оставить её на троне… Этим они выиграют больше, чем вынудив могущественную царицу к безнадёжной борьбе».

Октавиан уже считал себя хозяином Египта и мира. Он не боялся обломка меча в руках Антония и тем более остатков армии Клеопатры и её разбросанного флота.

Но две вещи оставались вне власти всемогущего императора: огромные сокровища Клеопатры, которыми он предполагал расплатиться со своими легионерами, и сама Клеопатра, которую он хотел заставить участвовать в своём триумфе. Клеопатра могла ускользнуть от римлянина благодаря смерти, а сокровища уничтожить огнём.

Из доносов изменников и шпионов, посланных в Александрию, Октавиан знал, что Клеопатра пробует яды, а сокровища зарыла в своей будущей могиле, поэтому он был вынужден с ней хитрить. Он принял подарки и приказал передать Клеопатре, что, убив Антония, она сохранит царство.

По прошествии некоторого времени, опасаясь, что эта несколько грубая дипломатия останется без должного внимания, Октавиан послал к Клеопатре Тирса, одного из своих приближённых. Прибыв в Египет, Тирс несколько раз высокопарно говорил в присутствии Антония и двора о справедливой злобе Октавиана и его категорическом решении, но, получив без труда тайную аудиенцию у Клеопатры, он ей сообщил, что его повелитель уполномочил просить её вновь ничего не опасаться… Для пущей убедительности он придумал, что Октавиан её любит так, как некогда её любили Цезарь и Антоний.

Клеопатра имела несколько свиданий с Тирсом и публично оказывала ему большое расположение. Антоний принял меры предосторожности и, подозревая Клеопатру, как женщину и как царицу, воспользовался оставшейся властью, чтобы отомстить Тирсу: он велел высечь его розгами и отправил окровавленного обратно к хозяину.

Гнев Антония доказывает, что Клеопатра не оставила без внимания сообщений Тирса. Ведь женщины охотно верят подобным уверениям, в особенности, если они были так много любимы. Клеопатре, положим, тогда была, тридцать семь лет, но она верила в свою красоту, побеждавшую столь часто.

Правда так же и то, что она знала: Октавиан её никогда не видел, за исключением, быть может, одного раза, да и то тринадцать лет назад в Риме, вскоре после смерти Цезаря… Но её всемирно известная обольстительность не была ли достаточна, чтобы вызвать, если не любовь, то по крайней мере смутное желание и любопытство? Клеопатра страстно любила Антония, покорённая не только его красотой и силой, но и славой и могуществом, которые вызвали, укрепили и поддерживали её любовь… Теперь же Антоний — побеждённый беглец; друзья ему изменили, легионы его покинули; сам же он без надежд и могущества, казалось, сгорбился под ударами судьбы.

Его странное отшельничество после поражения при Акциуме — Тимониада — в то время, когда Клеопатра, охваченная вновь вернувшейся деятельностью, лихорадочно, поспешно готовилась к последней защите, оставило в сердце царицы больше презрения, чем сострадания. Женщины не понимают и не прощают приступов отчаяния, которые подавляют самых отважных мужчин.

Но если она сохранила мало любви к своему любовнику и её взволновали сообщения Тирса, всё же Клеопатра не думала убить Антония и выдать его Октавиану.

Однако из-за того, что Антонию многое грозило опасностью в Александрии, где он, покинутый своими легионами, находился под защитой египетских войск, верности весьма сомнительной, Клеопатра, быть может, надеялась, что он постарается убежать в Нумидию или в Испанию.

Около середины весны 30 года в Александрию пришло известие, что римская армия перешла западную границу Египта.

Антоний собрал оставшиеся войска и двинулся навстречу врагу. Произошло сражение под стенами укреплённого города Паратениума, уже находившегося в руках римлян, причём Антоний, дравшийся с горстью людей, был отброшен.

Когда он вернулся в Александрию, Октавиан уже находился на расстоянии двух переходов от города; в то время, когда его подчинённый Корнелий Галд проник в Египет через Циренейку, он сам проследовал туда через Сирию, взяв Пелузу после непродолжительного сопротивления. Узнав о взятии Пелузы, последние римляне, оставшиеся верными Антонию, кричали об измене, утверждая, что Селевк сдал город по приказанию самой Клеопатры.

Есть ли правда в том, что царица отдала это распоряжение? Можно в этом усомниться… Во всяком случае, беспокойство, в котором находилась Клеопатра, и её тайные надежды возбуждают это подозрение.

Для своего оправдания египтянка выдала Антонию жену и детей Селевка, предложив их убить, что было лишь слабым доказательством её невинности, и этим Антоний должен был удовольствоваться. Кроме того, его гнев прошёл под влиянием протестов и слёз Клеопатры, правдивых или фальшивых, которые она проливала, оправдываясь. Да и в конце концов не было времени для упрёков — надо было сражаться.

Октавиан расположился лагерем на высотах, в двадцати стадиях от Александрии.

Антоний, лично отправившийся на усиленную кавалерийскую разведку, столкнулся недалеко от Ипподрома со всей римской кавалерией. Завязался бой, в котором римляне, несмотря на их численное превосходство, были разбиты и обращены в бегство.

Антоний преследовал их до окопов, окружавших лагерь, а затем вернулся в город, нравственно возрождённый, хотя и незначительной, но блестящей победой, которая могла служить хорошим предзнаменованием.

Он слез с лошади перед дворцом и, не снимая вооружения, побежал в каске и доспехах, покрытый потом и кровью, поцеловать Клеопатру.

Царица, введённая в заблуждение показной важностью этой схватки, переживала период возрождения любви и надежды: она опять обрела своего Антония, своего повелителя, своего бога войны. Она бросилась на шею Антонию с такою страстью, что ушиблась о его кирасу; вероятно, в эту минуту искреннего излияния она упрекала себя за измену в Пелузе, если она её совершила; также, верно, пришли ей на память сообщения посла Октавиана, как мучительные угрызения совести.

Клеопатра пожелала произвести смотр солдатам; она приветствовала их красивой речью, а затем, попросив показать ей того, кто выделился наибольшей храбростью, подарила ему золотое вооружение…

Антоний благодаря вновь возродившейся надежде не захотел вести переговоры о мире; он послал в тот же день к Октавиану герольда с предложением решить спор единоборством на глазах обеих армий. Октавиан презрительно отвечал, что у «Антония, кроме этого способа умереть, есть и другие».

Эти слова, показавшие, сколь велика самоуверенность у его врага, подействовали на Антония как угрожающее предзнаменование: разочарованный в своих расчётах, он понял всю безнадёжность своего положения.

Однако он решил дать на другой день решительный бой… и заказал парадный ужин.

«Завтра, — воскликнул он, — быть может, он будет не нужен!».

Ужин прошёл печально, как поминальный обед. Немногие друзья из оставшихся ему верными, приглашённые на ужин, молчали, некоторые плакали.

Антоний, стараясь их подбодрить, сказал, как бы доверяясь: «Не думайте, что завтра я буду искать лишь смерти; я буду биться за жизнь и добиваться победы…»

На рассвете в то время, когда войска заняли позицию напротив римского лагеря, а египетский флот огибал мыс Лохиас, Антоний взошёл на холм, откуда он мог распоряжаться боем и на море, и на суше.

Египетские корабли, построив боевой порядок, двинулись к римскому флоту, но на расстоянии от него «двух полётов стрелы» гребцы египетского флота подняли вверх свои большие весла…

Римляне ответили на этот салют тем же, и оба флота, сначала смешавшись, соединились затем в один отряд, который и пошёл по направлению к порту.

Почти в тот же момент Антоний увидел, как его кавалерия, бившаяся накануне столь неустрашимо, замешкалась, а потом перешла на сторону римлян.

В это время по всей римской линии трубы и валторны заиграли сигнал к атаке, и легионы бросились вперёд с обычным криком: «Со! Со!»

Пехота Антония не дождалась удара, дрогнула и устремилась назад к городу, увлекая в беспорядочном бегстве и своего вождя.

Антоний, опьяневший от гнева, грозил, проклинал, бил бегущих концом меча и, войдя в город, кричал, что Клеопатра ему изменила и выдала врагам, с которыми он сражался из любви к ней.

Однако надо сказать, что Клеопатра не имела возможности изменить или спасти Антония: она сама — Новая богиня, царица царей — была покинута своим народом так же, как он, великий полководец, был покинут армией… власть обоих их была потеряна… Следовательно, кто же хотел жертвовать для них собой?

Накануне днём и ночью агенты Октавиана всячески подстрекали легионеров и египтян, обещая одним амнистию, другим охранительные грамоты. Доблестный кавалерист, которому Клеопатра накануне подарила золотое вооружение, не подождал даже утра, чтобы перейти в ряды римлян, и дезертировал ночью.

При виде беглецов, уходящих из города непрерывным потоком, Клеопатра ужаснулась. Она знала о подозрениях Антония, была знакома со страшными припадками злости, временами его охватывавшими, она освоилась с мыслью о смерти, но она хотела приятной смерти. Её тело дрожало и протестовало при мысли о мече Антония. Ей представлялись наносимые им ужасные раны… Ей нанесут удары в грудь, в живот и даже, быть может, в лицо… Попытаться же унять гнев Антония у царицы нет ни сил, ни мужества. Растерянная, Клеопатра покидает дворец, сопровождаемая лишь Ирой и Хармионой, бежит в свою гробницу и закрывает вход; чтобы отвлечь Антония от желания ворваться туда, она приказывает сказать ему, что она умерла.

Антоний, бегавший как сумасшедший по пустынным залам дворца, узнает об этом: гневные вопли сменяются слезами.

«Чего тебе ещё ждать, Антоний, — рыдает он. — Судьба отняла у тебя единственное сокровище, которое привязывало тебя к жизни!..»

Он приказывает своему вольноотпущеннику Эроту убить его.

Расстёгивая доспехи, он обращается к Клеопатре с прощальными словами: «О, Клеопатра, я не горюю больше, что лишился тебя, через минуту я встречусь с тобой!» Эрот, вынувший меч, вместо Антония убивает себя.

«Молодец Эрот, — говорит Антоний при виде Эрота, падающего мёртвым к его ногам, — ты мне подаёшь хороший пример…» — И вонзает свой меч в грудь, склоняясь на ложе.

Придя через несколько времени в чувство, Антоний зовёт рабов и умоляет, чтобы они добили его… Никто не решается исполнить его просьбу; его покидают в стонах и криках на ложе, дав знать о случившемся царице.

Её и без того невыносимое горе отягощается угрызениями совести; она хочет увидеть Антония и приказывает принести его живого или мёртвого.

Диомед, секретарь Клеопатры, бежит во дворец. Жизнь Антония едва теплится, радость при получении известия, что царица жива, его оживляет.

«Он поднимается, — говорит Дион Кассий, — как будто он мог бы ещё жить!»

Рабы поднимают его и несут; он просит, бранится, грозит, но в то же время у него начинается агония. Дошли до могилы.

Царица видит всё, высунувшись из окна верхнего этажа. Из боязни какой-нибудь неожиданности она не приказывает поднять решётки, а лишь выбрасывает из окна верёвки, к которым привязывают Антония. Потом с помощью двух своих женщин, Иры и Хармионы, единственных из приближённых, которых она привела с собой в гробницу, начинает поднимать Антония вверх.

«Сделать это женщинам, — говорит Плутарх, — было не так-то легко — поднимали человека сложения Антония». Никогда, по словам свидетелей, не видели зрелища более трогательного и более достойного сочувствия. Клеопатра напрягала все свои силы и с исказившимся лицом тянула с громадным усилием верёвки, в то время как Антоний, весь окровавленный, старался приподняться и протягивал к ней свои слабеющие руки.

Наконец Клеопатра втащила Антония в гробницу и, уложив на постель, припала к нему в долгом объятии. Она разразилась слезами, рыданиями…

Она называла Антония супругом, повелителем, била себя в грудь, вонзая в неё ногти, затем опять бросалась к Антонию, целуя его руки, вытирая кровь своим лицом. Антоний старался её успокоить и утешить и уговаривал её позаботиться о своей безопасности… Сотрясаемый лихорадкой, он попросил пить и выпил кубок вина.

Смерть приближалась.

Клеопатра возобновила свои стоны.

«Не убивайся моим последним несчастьем, лучше поздравь меня, — шептал Антоний, — с теми благами и счастьем, которыми я пользовался, будучи самым знаменитым и могущественным человеком в мире. Поздравь меня с тем, что, будучи римлянином, я и побеждён только римлянином».

«Он умер в объятиях Клеопатры, умер там, — говорит Шекспир, — в чём видел жизнь».

Октавиан, узнав о самоубийстве Антония, послал Прокулея и Галла с приказанием захватить Клеопатру, не дав ей возможности лишить себя жизни.

На их зов откликнулась сама царица; она спустилась вниз и начала переговоры сквозь решётку. Не слушая обещаний и протестов обоих римлян, она объявила, что согласна сдаться, если Октавиан клятвой подтвердит своё обещание сохранить трон Египта для неё или для её сына, иначе Цезарь получит лишь её труп.

Прокулей, заметив окно, через которое был втащен в гробницу Антоний, предоставил своему товарищу разговаривать с царицей, а сам разыскал лестницу, приставил её к толстой стене гробницы и, таким образом проникнув вовнутрь, сошёл по внутренней лестнице вниз и кинулся к Клеопатре.

Хармиона, обернувшись на шум, закричала: «Несчастная царица, тебя хотят взять живой».

Клеопатра, чтобы убить себя, выхватила кинжал, который она уже некоторое время носила всегда за поясом, но Прокулей схватил её за кисть руки и не выпускал до тех пор, пока не убедился, что у неё в руках нет оружия или какого-нибудь флакона.

Тогда он почтительным тоном, приличным рангу и несчастью пленной царицы, начал уверять её, что она не должна бояться Октавиана:

«Царица, ты несправедлива к Цезарю, так как хочешь у него отнять самый лучший случай, проявить своё милосердие!»

Как только она сама и её сокровища попали в руки римлян, Клеопатра почувствовала себя бессильной защитить корону.

Что для неё была оставляемая Октавианом жизнь, если теперь она хотела лишь умереть?! Она попросила, как последнюю милость, воздать Антонию погребальные почести. Хорошо, что та же самая просьба была представлена от военачальников его армии, которые когда-то служили под начальством Антония, поэтому Октавиан сжалился, уважил просьбу египтянки.

Клеопатра вымыла тело своего любовника, убрала и вооружила, как для последней битвы, а затем похоронила в гробнице, которую она выстроила для себя и где она не смогла найти себе смерть.

После похорон царица позволила ввести себя, по приказанию Октавиана, во дворец лагидов. С ней обращались очень бережно, но держали её всё время под надзором.

Сильные волнения, пережитые Клеопатрой, громадное горе, её угнетавшее, наконец, удар, который она нанесла себе во время агонии Антония, отразились на её здоровье — началось воспаление груди, сопровождаемое сильным жаром.

Она грезила желанной смертью и, чтобы ускорить своё избавление, отказывалась уже несколько дней от лекарств и пищи.

Узнав об этом, Октавиан велел ей передать, что она забыла о четверых детях, которые, как заложники, отвечают за её жизнь. Эта гнусная угроза победила решение Клеопатры, и она позволила себя лечить.

Октавиан всё же продолжал беспокоиться: что, если гордость царицы поборет чувство матери? Что, если ужас при известии, что она должна фигурировать, как пленница, в будущем триумфе, заставит Клеопатру убить себя?

Конечно, её хорошо стерегли, но небольшая небрежность или измена разве не могли прийти к ней на помощь? Разве царица, даже без помощи оружия или яда, не могла быть задушена преданной ей Хармиоиой?

Наконец, Октавиан полагал, по словам Диона Кассия, что смерть Клеопатры «лишила бы его всей славы».

Он даже предполагал повидаться с египтянкой, чтобы её разуверить в её опасениях. Октавиан считал себя довольно ловким и хорошо владеющим собой, чтобы в разговоре с царицей не проговориться о судьбе, которую он ей готовил. Клеопатра, по словам Плутарха, в которых нельзя усомниться, не претендовала больше на любовь, которую, как говорил Таре, она внушала Октавиану: во время пребывания в Александрии Император не пожелал ни разу её видеть, да и, кроме того, жестокое обращение и заключение, его угрозы, о которых ей рассказывали, говорили о том, что он не увлечён ею.

Однако можно ли сказать, что при получении известия о его внезапном посещении, в её сознании не блеснул луч надежды, не промелькнуло быстрое видение трона, не явилось последнего порыва к жизни? Разве можно поручиться, что её прекрасные глаза не заблестели предвидением торжества?

Царица, едва начавшая выздоравливать, лежала, когда вошёл Октавиан. Она вскочила с кровати, хотя и была только в одной тунике, и бросилась к его ногам.

Видя эту женщину, теперь истощённую лихорадкой, похудевшую, страшно бледную, с осунувшимся лицом, с красными от слёз глазами, окружёнными синевой, со ссадинами на груди и на лице от царапин, нанесённых ногтями, Октавиан едва мог поверить, что это чародейка, покорившая Цезаря и поработившая Марка Антония!.. Да, кроме того, если бы даже Клеопатра была красивее Венеры, всё равно он запретил бы себе её любить: воздержание было наименьшим недостатком Октавиаиа, но он был слишком осторожен и прозорлив, чтобы пожертвовать своими Интересами ради страсти…

Он попросил царицу лечь снова в постель и сел возле неё.

Клеопатра начала оправдываться, сваливая всё на стечение обстоятельств и на страх Антония.

Речь её прерывалась рыданиями, мешавшими ей говорить; затем, надеясь разжалобить Октавиана (очаровать, как думали многие), она достала хранившиеся на груди письма Цезаря и, целуя их, воскликнула: «Если ты хочешь знать, как любил меня твой отец, прочти эти письма… О, Цезарь, зачем я не умерла вместе с тобой… Для меня ты продолжаешь царствовать в нём (в Октавиане)…» И среди слёз она старалась кокетливо улыбнуться…

Жалкая сцена кокетства, которую несчастная женщина и не могла и не сумела разыграть!!!

На её вздохи и стоны император не отвечал ничего, избегая даже смотреть на неё, и сидел, потупив взор в землю.

Он говорил лишь для того, чтобы опровергнуть один за другим доводы Клеопатры, которыми она оправдывалась.

Охлаждённая бесчувствием этого человека, нимало не тронутого её несчастьями и мучениями, а беседовавшего с ней тоном судьи, Клеопатра поняла, что она не должна надеяться ни на какое сострадание; смерть показалась ей снова желанной избавительницей. Тогда она прекратила свои жалобы, утёрла слёзы и, желая обмануть Октавиана, согласилась примириться с его решением, будто бы лишь для того, чтобы ей оставили жизнь. Она показала Цезарю опись сокровищ и упросила дозволить ей сохранить некоторые украшения, чтобы она могла поднести их Ливии и Октавии, чтобы заслужить их расположение и защиту.

«Мужайся, женщина, — сказал уходя император, — и будь покойна, тебе не сделают зла!»

Прельщённый притворным смирением Клеопатры, Октавиан не сомневался больше в возможности показать римскому народу бывшую царицу Египта, идущей в цепях перед его триумфальной колесницей… Он не слыхал, уходя, последнего слова, сказанного царицей, слова, которое она не переставала повторять со дня взятия Александрии: «Я не буду украшать триумфа!»

Через несколько дней после этого свидания один из приближённых Октавиана, пожалев несчастную, сообщил Клеопатре, что её послезавтра отправят в Италию.

Она попросила разрешения вместе со своими женщинами пойти сделать возлияние на могиле Антония. Её понесли на носилках из-за слабости, ещё оставшейся после болезни. Вылив вино и возложив венки, она поцеловала в последний раз надгробный камень и сказала: «О, дорогой Антоний, если твои боги имеют силу, мои мне изменили, — не покидай свою ещё живую жену… Неужели ты потерпишь, чтоб издевались над тобой, заставляя её участвовать в роковом торжестве? Спрячь меня к себе, под этот египетский камень».

Возвратившись во дворец, Клеопатра прошла в баню, где женщины одели её в самые красивые одежды, возложив на голову царскую корону; затем Клеопатра заказала великолепный ужин.

Когда, закончив туалет, она села за стол, во дворец пришёл какой-то поселянин с корзиной…

Стража, пропускавшая его во дворец, пожелала осмотреть содержимое корзины, и он показал: там находились фиги, от красоты которых стража пришла в восторг… Смеясь, поселянин попросил попробовать… Его хорошее расположение духа сняло всякое подозрение, и его пропустили.

Клеопатра приняла корзину, а затем, приказав отнести Октавиану письмо, написанное ещё утром, осталась в обществе Иры и Хармионы.

Открыв корзину, она раздвинула фрукты — она надеялась быть неожиданно укушенной, но гад спал… Клеопатра увидела его среди фруктов… «А, вот ты где!» — воскликнула Клеопатра и начала дразнить его золотой булавкой… Змея укусила её в руку…

Получив письмо Клеопатры, Октавиан немедленно приказал своим приближённым бежать в покои Клеопатры… Посланные императора нашли стражу, находившуюся на своих местах, в полном неведении о случившемся… Открыв дверь, увидели Клеопатру, одетую в царские одежды, лежащей мёртвой на золотом ложе; в ногах царицы лежал труп Иры… Хармиона ещё дышала… Слабеющими руками она поправляла диадему на голове царицы…

«Вот это красиво, Хармиона!» — воскликнул солдат сдавленным голосом.

«Да, — сказала она, умирая, — это очень красиво и достойно царицы, происходящей от стольких царей…»

Октавиан приказал убить Цезариона, сына египтянки от Цезаря, но проявил милость к трупу Клеопатры.

Благодаря её униженной просьбе, которую она ему высказала в последнем письме, он позволил похоронить её рядом с Антонием. Он разрешил также почтить достойным погребением двух её верных прислужниц, Хармиону и Иру, пожелавших сопровождать её в царство теней.

Самоубийством Клеопатра желала избавиться от участия в триумфе Октавиана…

Лишившись пленницы, Октавиан имел её изображение — по Риму в триумфальном шествии несли статую Клеопатры со змеёй, обвивавшейся вокруг руки.

Но не кажется ли вам, что статуя этой знаменитой царицы, подчинившей себе величайшего из римлян, приводившей в дрожь Рим, царицы, которая призвала смерть, не желая быть униженной, своей смертью восторжествовала над своим победителем и вызвала и Сенат, и народ на дорогу к Капитолию?..

Многие представляют себе Клеопатру как великую царицу — соперницу Семирамиды и старшей сестрой Зиновии, Изабеллы, Марии Терезии и Екатерины…

Клеопатра была слишком женщиной, чтобы её можно причислить к этим славным двуполым существам… Если она в продолжение двадцати лет сохраняла трон и независимость Египта, то этого она достигла лишь чисто женскими средствами — интригой, любезностью, грацией и слабостью, которая тоже грация…

Чтобы царствовать, она была в действительности лишь любовницей Цезаря и любовницей Марка Антония… Лишь римским мечом поддерживался трон лагидов. Когда по вине Клеопатры оружие это было сломано, трон рухнул. Честолюбие — её единственная добродетель как правительницы, и если бы не обстоятельства, которые его развили до качества царственной наследственности…

Чувствуя своё бессилие вследствие отсутствия умения и силы воли при выполнении своих планов, она рассчитывала лишь на своих любовников.

Случалось разве этой роковой как для других, так и для себя женщине отказываться от праздника или другого развлечения для исполнения царского желания?..

Эта царица была беспечна, как куртизанка, и эти милые девушки могут видеть в ней своего величественного и трагического предка…

Когда она увидела своего любовника убитым, свою красоту увядшей, свои богатства погибшими, а корону разбитой, нашла ли она перед смертью мужество, не достававшее ей в жизни?!.

Нет, Клеопатра не была великой царицей… Без связи с Антонием она была бы так же забыта, как Арсиноя или Вероника. Если она и имеет всемирную известность, то лишь потому, что она героиня самого драматического романа древнего мира.

Первое издание перевода: Клеопатра. Биогр. повесть / Н. Houssaye; Пер. А. Захарова. — Санкт-Петербург: экон. типолит., 1911.- — 107 с.; 19 см.