Китайская гроза (Амфитеатров)

Китайская гроза : После боя при Дагу
автор Александр Валентинович Амфитеатров

Источник: Амфитеатров А. В., Дорошевич В. М. Китайский вопрос. — М.: Товарищество И. Д. Сытина, 1901. — С. 24.

В немногих русских домах бой при Дагу нашёл столь страшный, тяжёлый отголосок, как в моём мирном, глухом уголке. В то время, как я набрасываю эти строки, — уж извините, если нескладные, — из-за стены слышатся стоны и плач сестры, потерявшей брата, сестры героя, отныне незабвенного в русской боевой истории, сестры Василия Георгиевича Деденева…

Г-жа Деденева, образованная и трудолюбивая девушка, давно уже работает у меня по разным переводным и справочным занятиям. Мне на долю выпала печальная обязанность сообщить ей страшную весть о смертельно раненом лейтенанте Деденеве. Момента этого лучше не вспоминать.

Поэт, говоря об ужасах войны, признавался, что ему

… жаль не друга, не жены,
Мне жаль не самого героя.
Увы! утешится жена,
И друга лучший друг забудет.
Но где-то есть душа одна —
Она до гроба помнить будет.
Средь лицемерных наших дел,
Средь всякой пошлости и прозы,
Одни я в мире подглядел
Святые, искренние слёзы.
То — слёзы бедных матерей…^[1]

Этих слёз по В. Г. Деденеве пролито не будет: он сирота, без отца и матери. Сперва корпус, потом служба заменили ему семью. Брат и сестра его жили в Петербурге, а он вот уже восемь лет оставался в дальнем плавании, так трагически заключённом на «Корейце», который ныне изрешетили китайские пушки. Но трое сирот были связаны не только тесною — пламенною дружбою. Наблюдая её по М. Г. Деденевой, я, человек с мало развитою способностью к родственной нежности, прямо завидовал ей в огромном обилии этого драгоценного чувства. Разбросанные за тридевять земель, двое — здесь, третий — в тридевятом царстве, эти люди только и думали, что друг о друге.

— Вася не пишет! — и полное уныние, которого не развлечь никакими шутками, глубочайшая апатия, которую не расшевелить самыми интересными новостями.

— Вася написал! — и почти дикий восторг: весёлые глаза, жизнерадостный смех, шутки, быстрые движения, дружелюбие ко всему миру, остроты.

Отбыв обязательный пятилетний срок службы, В. Г. Деденев хотел возвратиться на родину. Как его ждали!.. Обстоятельства не позволили, удержали его на Востоке. Свой морской ценз он заплавал за два чина вперёд. Будущею осенью его ждали обязательно назад в Петербург и в родное псковское Новоселье.

И вот…

Вы сидите себе и в ус не дуете, наслаждаясь милою жизнью, а в это время где-нибудь в Пекине судьба, в виде скучного, безобразного китайца, ткёт ваше несчастие. Парадокс в этом роде сочинил Гейне. Увы! над семьёю Деденевых ирония его осуществилась с буквальною, неумолимою точностью. Китаец выткал им вековечное несчастие. За что?

Ужасен ветер смерти, что, дуя на Тихом океане, нагоняет дожди слёз и бури отчаяния в псковских и новгородских захолустьях! И тем ужаснее, что, утирая слёзы, захолустья могут лишь с недоумением повторять: за что они? откуда надуло их негаданною бедою?

Наши газеты полны мало скрываемым негодованием по поводу робкой и вялой европейской политики, чьею неизречённою милостью Россия втравлена теперь в операции против «Большого Кулака», а лучше сказать — не будем обманывать себя — в войну с Китаем. В войну, которая России глубоко бесполезна, которой в России никто не желал, не желает и желать не будет, — в войну противоестественную. Ибо, сколь бы победоносным исходом она ни кончилась, мы наживаем себе врага в природном соседе, неудалимом от нас никакими судьбами на пространстве двух третей наших азиатских владений. России, как шестьсот лет назад, снова предоставляется завидная честь — защищать своею грудью европейское благополучие от монголов. Trop d’honneur!^[2] Мы будем таскать голыми руками каштаны из огня, а щёлкать и есть их станут другие. Тасканье уже началось. Несколько десятков русских жизней угасло не за «веру, Царя и отечество», как искони и безотказно умирали наши солдаты на полях благородных, крестоносных битв, но — за прекрасные глаза Вильгельма II, г. Делькассэ и, паче всех, господина Джон Булля.

Китай нас не ненавидит. Мы не ненавидим Китая. Он для нас может и должен стать источником бесконечных выгод. Ради них Россия совершила ряд великих культурных подвигов, начиная с сооружения Сибирской железной дороги. Ничего решительно против выгод этих Китай не имеет, ибо они взаимны. Мы для Китая — огромный орган, чрез который его могучая древняя цивилизация вступает в мирные компромиссы с новою европейскою цивилизацию и понемногу приобщается к ней. Всякое европейское вмешательство, приходящее в Китай с моря, Небесной империи ненавистно. Она не хочет знать соседей через солёную воду, ни прав их на общение с нею. Пусть европейская цивилизация — добро, а китайская — зло, — хотя на деле это и не так, — но Китай желает оставаться при своём зле, а не при чужом мнимом добре опиума и иезуитов. Он глуп? Хорошо. Он желает и пребыть глупым, но хозяином в своём доме. Между тем, его низвели в его доме на степень последнего человека. В Китае не стало правительства; его заменила команда по телефону и телеграфу иностранных миссий. Всё это было весьма прекрасно и весьма непрочно. Вечная ошибка европейской дипломатии на Востоке заключается в том, что она считает в восточных государствах единицами их деспотические правительства, а подвластные таковым народы нулями, увеличивающими вес единиц, но ничего не значащими в отдельности. В действительности же, правительства на Востоке слабы, и от них легко добиваться уступок, лишь пока уступки не претят народному чувству. Последнее расколыхать трудно, уже по самой громадности того грозного человеческого океана, на дне которого оно спит; чтобы прошла волна по населению в 400.000.000 человек, нужна не та буря, что встряхивает народец в пять-шесть миллионов душ. Кто не бил китайцев? презрительно говорят шовинисты. Да, в правительственных войнах, потому что покуда Китаю не случалось ещё вести против европейцев войн иного характера. Правительственная война была англо-французская, правительственная — японская. И так как правительства были слабы, и драться за них было китайцам не в охоту, то легко было и побеждать китайцев. Но то, что происходит теперь, весьма похоже на народную войну. Огромное значение народных войн не нам, русским, отрицать: мы в 1812 году победили народною войною Европу и по пятам её прошли в столицу мира, в этот ликующий Париж, где теперь так весело и так… постыдно. Мы шли через Германию. Если китайская народная война, сохрани Бог, повлечёт для китайцев столь же успешное изгнание иноплеменников, как удалось нам в отечественную войну, их последующее наступательное движение на Европу должно свершиться через Сибирь и Туркестан, то есть, чрез Россию. Мы, конечно, китайцев не пропустим. Но что же тут всё-таки утешительного? Опять — Чингисхан и Тамерлан за спиною; опять русская граница, развёрнутая огромным фронтом, выдерживает бесчисленные нападения бесчисленных ратей, в то время как Западная Европа, — опять стоя за нами, как за каменною стеною, — мирно прогрессирует и уходит от нас вперёд на добрый век.

Телеграммы из Дагу и о Дагу — должно оговорить с гордою искренностью, без всякой патриотической фальши: за исключением Телеграммы вице-адмирала Алексеева, — были бы смешны, если бы не были грустны.

Китайский посланник в Берлине извиняется, что комендант Дагу защищал крепость по недоразумению, не дождавшись телеграммы из Пекина, повелевавшей сдачу… Очень утешительно для Буракова, Деденева, Титова и сотни русских матросов, которым недоразумение это стоило — кому жизни, кому тяжёлых ран! Ужасно умирать от разумной войны, но ещё более ужасно стать неповинною жертвою какого-то трагического qui pro quo^[3]. Ах, извините, мы отстрелили вам голову… Мы, конечно, не имели никакого права её отстреливать, но нам поздно сообщили о том… Наши телеграфы преподло работают… Вперёд, конечно, мы будем осторожнее, и другой головы вам, если вырастет, без приказа не отстрелим!.. Ведь это же издевательство!

А телеграмма Делькассэ, грозящего вице-королю Юннана из Парижа?!

За дерзость такову
Я голову с тебя сорву!^[4]

Правда, сорву не сейчас, а этак после 3 июля, когда с помощью Божией удастся добраться туда французскому отряду на отряжаемых ныне крейсерах. Разве это политика? Это — крик ребёнка. Дитяти рассказали о пятнах на луне сказку будто там Каин убивает Авеля. Дитя грозит кулачком и вопит:

— Не смей, гадкий Каин, трогать Авеля, а не то я тебя самого поколочу.

Но луна далеко, Юннан тоже, и Каин, посмеиваясь в ус, выбивает из Авеля душу.

Китайцы трусы? А что, если это вековое заблуждение?

Знаете ли, семьсот убитых и только сто пленных… битвы исторически храбрых англичан с бурами приучили нас совсем к обратным пропорциям. Теперь, когда буры почти побеждены, они не знают, что им делать с толпами пленных англичан, затрудняющими их движения своими массами. Китайцы, может быть, плохо нападают, но должно быть, умеют умирать. А это не шутка. Враг, который позволяет истреблять себя массами, — страшный враг. Вероятно, епископ Гаттон, когда напали на него крысы, передушил не один их десяток, но, в конце концов, крысы съели епископа Гаттона.

Мы победили при Дагу, победили хорошо, при не слишком. значительной потере, хотя от китайцев никто и такой прыти не ждал. Теперь вопрос: что будет из того, что мы победили и победим ещё и ещё? Cui prodest?^[5]

Нам, русским? Да ведь у нас и без того прекрасные старые отношения с Китаем. Они портятся только тогда, когда между извечными друзьями начинают шнырять чёрными кошками — прыткий Джон Булль, японские обезьянки или вдруг просовывается немецкий, закованный в броню, кулак.

Ах, этот броненосный кулак… Сколько назвенел и нагремел он в своё время! Как гордо им стучали по столу: разумейте-де, языцы, и покоряйтеся! И что же? тем самым языкам, коим он был показан, т. е. нам, русским, приходится теперь проливать кровь сынов своих, чтобы не дать броненосный кулак в обиду кулаку без всякой брони, но большому и увесистому, и поддержать его в неравном бою.

Польза европейским державам?

Но ведь вся политика европейских держав в Китае всегда клонилась исключительно к тому, чтобы ослабить русское влияние, отнять, для себя, у русских возможные выгоды, разрушить добрые отношения двух соседей-великанов. Конечно, весьма великодушно с русской стороны заплатить добром за зло. Но в то же время мы куём себе вековечного могучего врага, не приобретая ни одного искреннего друга. Ибо — когда нам придётся отстаивать от врага уже самих себя — кто знает? — не окажется ли и тогда, как теперь, эскадра наших друзей и союзников совершенно и блестяще готовою… к увеселительной прогулке в Ла-Манш, по случаю какой-нибудь новой выставки? А «Гиляки» и «Корейцы» будут подставлять свои бока под бомбы, а Бураковы, Деденевы, Титовы — полагать головы. Ибо — «не в первой!»

Польза европейской цивилизации?

А какое нам, спрашивается, до неё дело? Цивилизация сама по себе повелительная сила, а не ребёнок на помочах. Где она необходимость, там она внедряется силою собственного тяготения. Если Китай желает её, он обзаведётся ею сам, как обзавелись мы, двести лет тому назад. Если не желает, уж, во всяком случае, не наша печаль её Китаю навязывать. Позвольте! — скажут мне: обязанность стран культурных уподоблять себе страны дикие. Да Китай совсем не дикая страна! у него есть цивилизация, чуждая нашей, но столь же развитая и прочная, если ещё не более убеждённая. Она — косная, она — враг прогресса! Да нам-то от того какая грусть? Ведь китайцам с нею жить, а не нам. Хороша она им, — ну, и пусть радуются! О вкусах не спорят. Сорок лет тому назад китайцы хотели напугать англо-французский десант деревянными пушками, крашенными под бронзу и сталь, а теперь они со своих фортов сами калечат броненосные суда. Подумаешь, — какое удивительное благополучие для Европы от внесённой в Китай европейской цивилизации!

— Помилуйте! надо же, чтобы в Китае можно было жить европейцу!

Да ему и можно было бы жить, если бы он, как наши кяхтинцы и т. п., признавал китайца имеющим такое же право, как и всякий европеец, иметь отечество, дом; личную и государственную независимость. А то ведь, в сущности говоря, защищать права европейцев в азиатских землях почти всё равно, что вырабатывать своим горбом постороннему человеку привилегию класть ноги на чужой обеденный стол. Что видел Китай доброго от Европы? Её влияние растлевало его старую цивилизацию, а из своей она не давала ему ничего или почти ничего хорошего. Даже христианство — и то понесли ему иезуиты в таких грубых и суеверных формах, что Китай, тысячи лет обладающий; философскими религиями, возненавидел миссионеров, как каких-то нечистых колдунов.

Мы, русские, до сих пор не любим воспоминаний о берлинском трактате, где Европа однажды продиктовала нам свою волю, и вышли мы побеждёнными победителями. А ведь в Китае, с его 400.000.000 подданных, берлинские трактаты переживаются чуть не каждый день. Одни русские всегда хоть несколько церемонились с Китаем, и с одними русскими зато не отказывался ладить китайский народ, и одних русских он уважал и боялся, как нации спокойной, не сующейся не в своё дело. Теперь, когда китайскому народу берлинские трактаты надоели, и он пробует заявить, что имеет свою волю, нам же приходится давить эту волю и доказывать оружием, что берлинские трактаты — чудеснейшая вещь, но лишь тупые китайские головы не понимают, сколько в них тайной сласти.

— Умирать, вашество, мы завсегда согласны! — сказал на смотру солдат генералу. Это звучит даже сильнее и выразительнее, чем римское dulce et decorum est pro patria mori^[6]. Но — pro patria^[7] это одно, а pour le roi de Prusse^[8] — это другое.

И уж если наши европейские друзья требуют, чтобы русские за них умирали, так — хотя бы затеяли настоящую войну, а не «недоразумение» по телеграфной неисправности, после которого приносятся извинения за нечаянный отстрел головы и продырявление канонерских лодок.

Мир праху наших героев! Умерли хорошо, честно, красиво, с победою. Конечно, приходится больше завидовать такой смерти, чем жалеть о пей. Осколок китайского ядра в висок — лучше, чем разменять свои силы в бездействии по мелочам и, сойдя на нет, —

Скончаться посреди детей,
Плаксивых баб и лекарей…^[9]

Вот только женские слёзы эти, да стоны, да проклятия… тяжко их слышать, и не находишься, что им противопоставить в ответ. Разве что извечное:

— Молитесь… За Богом молитва, а за царём служба не пропадёт!

Примечания

1. Н. А. Некрасов «Внимая ужасам войны…». Прим. ред.
2. фр. Trop d’honneur! — Слишком много чести! Прим. ред.
3. лат. Qui pro quo — Путаница, недоразумение, один вместо другого (букв.: кто вместо кого). Прим. ред.
4. И. А. Крылов «Волк и Ягненок». Прим. ред.
5. лат. Cui prodest? — Кому выгодно? Прим. ред.
6. лат. Dulce et decorum est pro patria mori — Сладко и почетно умереть за родину. Прим. ред.
7. лат. Pro patria — За родину. Прим. ред.
8. фр. Pour le roi de Prusse — За короля Пруссии. Прим. ред.
9. А. С. Пушкин «Евгений Онегин». Прим. ред.