Киоск нежности (Алымов)

Киоск нежности
автор Сергей Яковлевич Алымов
Опубл.: 1920. Источник: az.lib.ruСтихотворения эмигрантского периода.
Черемуха на асфальте («Я купил тебе черемуху у китайца на панели…»)
«Торопливо светало… проходили китайцы…»
«Ничего… Только шорохи флейтно-вдумчивой страсти…»
*"Я — Пьеро хромой и одноглазый…"
Верескной девушке («Вы вся, как поэза Альфреда Мюссе…»)

Сергей Алымов

править

Стихотворения эмигрантского периода

править

Черемуха на асфальте

I

Я купил тебе черемуху у китайца на панели.

Ты букетик положила на такой же белый стол…

Мы в кафе провинциальном за пирожными сидели,

Мимо ярко продельфинил с офицерами авто…

Раньше, в книжном магазине, мы достали том о Гойе…

Над «Капричос» наклонившись, ты пила несладкий чай —

Ах, какой ты мне казалась бесконечно дорогою!..

«Барельеф… офорт… Одно ведь?» — ты спросила невзначай.

Я был счастлив. Ведь в наивном, детски глупеньком вопросе

Было столько от заката, от черемухи, от снов… —

Что я мог лишь погрузиться в дым каирской папиросы

И прижать уста любовно к белым звездочкам цветов.

Да, душа твоя простая, хоть прическа — стиль Медузы…

Хотя рот твой ярко алый — губка жадная на все,

Хоть ты смотришь с вожделеньем на военные рейтузы,

Но черемухи безгрехье — это истинно твое.

А черемуха лежала, разметавшись шаловливо,

Как ребенок в белом платье на квадратике стола —

И из глаз циклонноспящих, что как в тропиках заливы,

Все грехи твои земные сдула, выпила, смела…

II

Мы сидим и глазами обнимаем друг друга,

Я гляжу на тебя… Ты глядишь на меня…

Мы — закатные блики… Мы — предзорьная фуга.

Мы уже молодые, нашу дряхлость сменя.

Размечтались, как дети: «Вот отправимся в Чили,

Там брюнетные души и агатотела».

Мы фантазную повесть в один миг настрочили…

И сижу я лазурный, и сидишь ты светла.

За столом в гиацинтах — офицеры румыны…

Атакует блондинку щуплый юнкер в пенсне.

Ты в шуршащем тальере, но с душою ундины,

Над черемухой грезишь в экзотическом сне.

«Мы отправимся в Чили, — повторяешь ты тихо

И я буду рыбачкой, и ты будешь рыбак…»

И блестит, как надежда, вызывающе лихо

На ногтях твоих острых пламенеющий лак.

«Бунгало из гранита мы построим в долине,

И постель у нас будет из волнующих трав…

Как мы души расправим прямотой прямолиний!..

Мы отправимся в Чили… зов фантазии прав…»

Я молчу. Мне поэмно… Я в черемухотрансе,

И кафе завертелось карусельчатей сна…

Мы лишь в мае сменяем груз наук на романсы…

Анатомий не знает лишь чилийка-весна!

*  *  *

Торопливо светало… проходили китайцы,

Виновато-конфузно двери хлопали клуба,

Я ласкал, словно четки, твои длинные пальцы

И читал, как Псалтырь, потускневшие губы…

Небо было измято, как кровать после оргий…

Облака, излохматясь, разорвались нелепо…

А мы двое сидели в предрассветном восторге,

Еще грезили ночью и к заре были слепы.

*  *  *

Ничего… Только шорохи флейтно-вдумчивой страсти.

Только тонкие контуры прихотливо-изящные…

Мы себя не втолкнули в расширенные пасти

Непродуманных пошлостей, остротою звенящие.

Мы сидим на окошке у заснувшего домика

И, дымя папироской, созидаем поэмы, —

Два бродящих эксцентрика, два хохочущих комика…

Два ребенка чудесных непогибшей богемы…

На матрацах убийственных спят убийцы эстеток.

Спят уроды храпящие, заплевавшие радость, —

И луна льет шампанское в рты восторженных деток,

Для кого сумасшествие — еще мудрая сладость.

*  *  *

Давиду Бурлюку — моему другу и взрывателю во Имя Пресветлой Красоты

Я — Пьеро хромой и одноглазый…

Волосы — один хвостатый клок.

Я любуюсь на детей в салазках

Через мой опаловый монокль.

Я люблю, чтоб радужнилась серость,

Чтобы клячи будней мчались вскачь…

Подойдя к измызганной гетере,

Я шепчу внимательно: «Не плачь!

Всунь свой профиль в синий нимб витрины

И святися нежностью греха…

Не вдыхай магнолий кокаина!

Будь — как я — трепещуще тиха».

Я хотел бы видеть нежность всюду…

(Соглашусь на маленький клочок).

Но в опале нежность, и покуда

Заогнюсь единственной свечой.

Разверну мечту на тротуаре

И прочту ее на нежный глас,

Кто же?.. Кто!., со мною станет в паре?..

Столб афишный — мой иконостас.

Никого!.. А сумерки сереют,

Непахучим ладаном кадя…

«Нежности давно свернули шею!» —

Пробурчал какой-то франт, идя.

Провезли салазки дети цугом.

«Дети!., нежность… нежность жду в храм мой!»

Над домами вечер каркнул глухо:

«Долго ты прождешь, Пьеро хромой…»

Верескной девушке

Мойчи Ямагучи как воспоминание о задушевных беседах под шелест бамбуков у его дома

Вы вся, как поэза Альфреда Мюссе, —

Душевно-прозрачная, зябнуще-астровая…

С мечтательным бантиком в русой косе,

Червонноволосая, звонко-пиастровая…

Быть в комнате вашей — фантазы читать

Тильтильно-Митильные, полные грации…

Склоняться к вам близко — экстазно вдыхать

Сурдинно-щекочущий запах акации…

Глядеть в ваши очи — купаться в вине…

Они ведь не ваши, вакхически лавные!

Вы вся из батиста, как греза Мане…

И только глаза ваши — пики агавные,

Они — две агатовых, черных стрелы,

Готовые взвиться с мучительным пением.

Они обжигают, как капли смолы,

Стекая мне в душу в кричащем кипении…

Они, как румяна на щеках Мадонн!

Они — барабаны в интимной литании…

Я ими замучен!., разбит!., оглушен —

Но сблизьте ресницы, и вы — обаяние…

Живут в вас причудно Уайльд и Мюссе,

Провинции лирик с эстетиком, ересь в ком,

Ах, сложные прелести в русой косе

Мечтательной девушки, пахнущей вереском!

Примечания

править

Алымов С. Киоск нежности. Харбин: Окно, 1920. 121 с. 1200 экз. Художник Николай Гущин.

Тальер-- фасон приталенного платья.

*  *  *

Алымов Сергей Яковлевич (5.4.1892, село Славгород Харьковский губ. — 29.4.1948, Москва). Отец — крестьянин. Учился в Харьковском коммерческом училище. Курса не окончил. За связь с революционной организацией был арестован, более года провел под стражей. Летом 1911 г. сослан в Енисейскую губ. «на вечное поселение». Через несколько месяцев бежал в Китай. Побывал во многих странах (Япония, Корея, Австралия и др.). Жил тяжелым трудом неквалифицированного рабочего. С 1917 г. поселился в Харбине. В 1919 г. ездил во Владивосток, познакомился и сблизился с находившимися тогда в Приморье футуристами Д. Бурлюком, Н. Асеевым, С. Третьяковым. По словам Ю. Крузенштерн-Петерец, в 1919 г. Алымов участвовал в харбинской студии искусства «Кольцо». В 1920 г. вместе с известным публицистом Н. В. Устряловым редактировал харбинский ежемесячник «Окно». В 1921 г. редактирует вечернюю газету «Рупор». В 1923 г. Алымов — редактор-издатель журнала «Гонг». В том же году редактировал однодневную газету в помощь голодающим в России. Печатался в харбинских журналах «Окно», «Фиал», «Гонг» и др., в газете «Копейка»; первый же сборник его стихов — «Киоск нежности» (Харбин, 1920) — принес Алымову известность. «Он стал кумиром харбинской молодежи», — вспоминала Ю. Крузенштерн-Петерец. Для его ранней лирики характерна театральность, эксцентричность, пристрастие к фразеологическим «изыскам», напоминающим Игоря Северянина. «Оклик мира» — второй сборник Алымова (последний изданный в эмиграции) отличается от первого и тематически, и поэтическим строем. В 1926 г. Алымов вернулся в СССР. Написал роман на китайскую тему. Был репрессирован, отбывал срок в Соловецких лагерях. Впоследствии стал известным поэтом-песенником, выпустил в СССР несколько поэтических книг; посмертно вышло его «Избранное» (М., 1953).