Кентень Дюрвард, или Шотландец при дворе Людовика XI. Часть I (Скотт)/ДО

Кентень Дюрвард, или Шотландец при дворе Людовика XI. Часть I
авторъ Вальтер Скотт, пер. Александр Иванович Писарев

Оригинал: англ. Quentin Durward, опубл.: 1825. — Перевод опубл.: 1827. Источникъ: az.lib.ru

КЕНТЕНЬ ДЮРВАРДЪ,
или
ШОТЛАНДЕЦЪ ПРИ ДВОРЪ ЛЮДОВИКА XI.

ИСТОРИЧЕСКІЙ РОМАНЪ Сира Вальтера Скотта. ПЕРЕВОДЪ А. И. Писарева.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ.

МОСКВА. Въ Типографіи Императорскаго Московскаго Театра, 1827 года. У Содержателя А. Похорскаго. Печатать позволяется

съ тѣмъ, чтобы по напечатаніи, до выпуска въ продажу, представлены были въ Цензурный Комитетъ одинъ екземпляръ сей книги для Цензурнаго Комитета, другой для Департамента Народнаго Просвѣщенія, два екземпляра для Императорской Публичной Библіотеки и одинъ для Императорской Академіи Наукъ. Москва, 1826 года, Маія 5 дня. Сію рукопись разсматривалъ Адьюнкъ Надворный Совѣтникъ Дмитрій Перевощиковъ.

ГЛАВА ПЕРВАЯ
Противоположность.

Конецъ пятьнадцатаго столѣтія приготовилъ въ послѣдствіи времени рядъ произшествій, возвысившихъ Францію на ту высокую степень могущества, на которой съ тѣхъ поръ она содѣлалась главнымъ предметомъ зависти Европейскихъ народовъ. — До сего, дѣло шло только о существованіи ея въ борьбѣ съ Англичанами, овладѣвшими лучшими ея провинціями", и всѣ усилія Короля, все мужество жителей, казалось, едва избавили ее отъ ига иноплеменнаго; по не ета одна опасность угрожала ей. — Правители, владѣющіе большими Государственными маетностями, и особенно Герцоги Бургундскій и Британскій, умѣли столь облегчить свои феодальныя цѣни, что не боялись подъ самыми пустыми предлогами поднимать мятежное знамя прошивъ повелителя своего, Короля Французскаго. — Во время мира, они самовластно управляли своими провинціями и Герцоги Бургундскіе, владѣющіе кромѣ земли сего имени, богатѣйшею и лучшею частію Фландріи, были столь богаты и могущественны, что не уступали самому Французскому двору ни въ силѣ, ни въ блескѣ.

По примѣру большихъ владѣльцевъ, каждый низшій вассалъ короны присвоивалъ столько независимости, сколько позволяло ему отдаленіе отъ средоточія власти, пространство владѣній и укрѣпленія его феодальнаго жилища; всѣ сіи мѣлкіе тираны, освобожденные отъ власти законовъ, не наказанію предавались всѣмъ крайностямъ жестокости и притѣсненія. — Въ одной Оверни считали болѣе трехъ сотъ сихъ независимыхъ дворянъ, для которыхъ грабежъ, убійство и кровосмѣшеніе были дѣломъ обыкновеннымъ и привычнымъ.

Кромѣ сихъ золь, другой бичь, порожденный долгими войнами Англіи съ Франціею, усугублялъ бѣдствія оси прекрасной страны. — Многочисленныя полчища солдатъ, соединявшихся толпами подъ предводительствомъ начальниковъ, которыхъ они избирали сами изъ огиважнѣйшихъ и счастливѣйшихъ смѣльчаковъ, скопились въ разныхъ частяхъ Франціи, изъ отверженцевъ другихъ земель. — Сіи наемные воины продавали свои услуги тому, кто больше дастъ; если же не находили покупщиковъ, то воевали въ свою пользу, брали башни и замки, въ которыхъ учреждали сборныя мѣста, хватали плѣнниковъ, требуя съ нихъ выкупа, и вынуждали дани съ деревень и отдѣльныхъ домовъ; наконецъ, разбоями всякаго рода оправдывали данныя имъ прозвища стригуновъ или живодеровъ.

Среди бѣдствій и ужасовъ, порождаемыхъ столь жалкимъ положеніемъ дѣлъ общественныхъ, не было предѣловъ расточительности мѣлкихъ дворянъ, которые, желая поверстаться съ большими владѣльцами, проматывали грубою, по великолѣпною роскошью, сокровища исторгнутыя у народа! — Сношенія между обоими полами отличались, романическою и рыцарскою вѣжливостію, которая однакожъ часто превращалась въ вольность. — Еще говорили языкомъ странствующаго рыцарства, и продолжали покоряться его обрядамъ, по странности его уже не услаждались и не замѣнялись невиннымъ чувствомъ любви честной и мужествомъ великодушнымъ. Игры и турниры, увеселенія и частыя празднества при маленькихъ дворахъ, привлекали во Францію каждаго искателя приключеніи, которому было не куда дѣваться и рѣдко не находилъ онъ какого нибудь случая явить тамъ опыты того смѣлаго мужества, того дерзскаго и предприимчиваго духа, которымъ счастливѣйшее отечество его не представляло поприща.

Въ сіе время, какъ бы для спасенія, сего прекраснаго Королевства отъ угрожавшихъ ему бѣдствій всякаго рода, колеблющійся тронъ былъ занятъ Людовикомъ XI, который при всей жестокости своего характера, умѣлъ противустать бѣдствіямъ своего времени, боролся съ ними и нѣсколько ихъ ослабилъ; такъ яды противнаго свойства, но увѣренію старинныхъ врачебныхъ книгъ, противоборствуютъ другъ другу и взаимно уничтожаются.

Имѣя довольно мужества, когда выгоды политическія того требовали, Людовикъ не былъ одаренъ ни малѣйшею искрою романической храбрости и благородной гордости, которая продолжаетъ сражаться для чести, когда польза давно уже достигнута. Спокойный, хитрый, болѣе всего внимающій личнымъ выгодамъ, онъ умѣлъ жертвовать всѣми расчетами самолюбія, всякою страстью, могущею повредить ему. — Особенно стараясь скрывать свои чувства я виды отъ всѣхъ окружающихъ, онъ часто повторялъ, что самъ сжегъ бы свою шапку, если бы подозрѣвалъ, что она знаетъ его тайны. — Никогда и никто не умѣлъ такъ пользоваться чужими слабостями, не предаваясь однакожь слѣпо своимъ собственнымъ, чтобы не дать тѣмъ выгоды надъ собою.

Онъ до того былъ жестокъ и мстителенъ, что наслаждался частыми казнями, имъ повелѣваемыми! — Но какъ чувство жалости никогда не заставляло его щадитъ тѣхъ, кого могъ осудить безопасно; равно никакое желаніе мести не могло принудить его къ преждевременному насилію. — Рѣдко кидался онъ на свою добычу издали и когда она имѣла еще средства уйти; всѣ движенія его были такъ тщательно скрыты, что обыкновенно по успѣху угадывали цѣль его.

Точно также скупость Людовика превращалась въ нѣкотораго рода расточительность, когда ему нужно было задобрить любимца, или Министра враждебнаго Государя, для отклоненія угрожающаго нападенія, или для разорванія союза, противъ него устремленнаго. — Онъ любилъ наслажденія и удовольствія, но ни любовь, ли охота, хотя господствующія въ немъ страсти, никогда не мѣшали ему постоянно заниматься дѣлами общественными и управленіемъ Королевства. — Онъ глубоко зналъ людей и приобрѣлъ ето познаніе, входя лично въ сношеніе съ людьми самаго простаго званія. — Будучи отъ природы гордъ и высокомѣренъ, онъ однакожъ не обращалъ, никакого вниманія на общественныя отличія; и, хотя такіе поступки казались странными въ его время, не боялся ввѣрять важнѣйшія должности людямъ, которыхъ извлекалъ изъ самаго низкаго званія; и столь хорошо умѣлъ выбирать ихъ, что рѣдко ошибался на счетъ ихъ способностей.

Были однакожь несообразности въ характерѣ сего искуснаго Государя, ибо человѣкъ не всегда въ согласіи съ самимъ собою. — Хотя Людовикъ былъ самый обманчивый изъ людей, нѣкоторыя величайшія ошибки въ его жизни произошли отъ слѣпой увѣренности въ чести и прямодушіи другихъ. — Кажется, что сіи ошибки происходили отъ слишкомъ утонченной политики, которая заставляла его притворно показывать чрезмѣрную довѣренность къ тѣмъ, кого хотѣлъ обмануть; ибо въ обыкновенныхъ обстоятельствахъ онъ былъ подозрителенъ и недовѣрчивъ, не менѣе другихъ тирановъ.

Двѣ черты могутъ дополнить очеркъ изображенія сего Монарха, ужаснаго между буйными современными правителями и котораго можно сравнить съ хозяиномъ посреди звѣрей, управляемыхъ единственно его благоразуміемъ и высокимъ искуствомъ, ибо они разтерзали бы его, если бы онъ не усмирялъ ихъ, разборчиво и хитро надѣляя пищею и побоями,

Первое изъ сихъ отличительныхъ свойствъ Людовика XI было чрезмѣрное суевѣріе, которымъ Провидѣніе часто наказываетъ людей, не повинующихся гласу вѣры. Никогда Людовикъ перемѣною своей Махіавелической системы не старался избавиться отъ совѣсти, укоряющей его въ преступленіяхъ, но искалъ, хотя тщетно, утишить ея угрызеніе суевѣрными обрядами, строгими покаяніями и богатыми милостынями.

Второе, и странно, что оно часто соединено съ первымъ, было стремленіе къ наслажденіямъ низкимъ и къ сокровенному разврату. — Онъ страстно любилъ простое обращеніе; какъ человѣкъ острый, наслаждался шутками и остроуміемъ разговора, хотя и не льзя было ожидать етаго, судя но прочимъ его нравственныхъ свойствамъ. — Онъ даже вмѣшивался въ низкія интриги и въ смѣшныя произшествія, съ легкостію, которая вовсе не отвѣчала его недовѣрчивому и подозрительному праву. — Наконецъ имѣлъ столь сильную наклонность къ разсказамъ о позорныхъ любовныхъ приключеніяхъ, что велѣлъ составишь собраніе оныхъ, очень извѣстное библіоманамъ, для которыхъ хорошее изданіе етаго сочиненія очень дорого и которые одни должны позволять себѣ глядѣть на него.

Благоразуміемъ и силою характера сего Монарха, Провидѣніе, равно употребляющее бурю и тихой дождь для исполненія судебъ своихъ, возвратило великому Французскому народу благодѣянія общественнаго порядка, которыхъ онъ совсѣмъ было лишился при вступленіи, сего Государя на престолъ.

До принятія отцовскаго наслѣдства, Людовикъ показалъ болѣе пороковъ, нежели дарованій. — Первая супруга его, Маргарита Шотландская, сдѣлалась жертвою клеветы при дворѣ мужа, безъ поощреній котораго никто бы ne осмѣлился сказать слова, предосудительнаго сей любезной Государынѣ. — Онъ былъ сынъ неблагодарный и мятежный: то умышлялъ завладѣть особою своего отца, то открыто шелъ войною противъ него. — За первое преступленіе былъ сосланъ въ удѣлъ свой Дофине, гдѣ отличился мудрымъ правленіемъ. Послѣ втораго осужденъ на совершенное изгнаніе и долженъ былъ искать покровительства и почти милости Герцога Бургундскаго и его сына, при дворѣ которыхъ пользовался до самой смерти отца, случившейся въ 1461 году, гостепріимствомъ, за которое въ послѣдствіи заплатилъ имъ довольно худо.

Людовикъ XI, при самомъ началѣ царствованія, былъ почти покоренъ союзомъ, составленнымъ противъ него великими вассалами Франція, подъ предводительствомъ Герцога Бургундскаго, или лучше сказать — сына его Графа Шаролуа. — Они набрали сильное войско, обложили Парижъ и подъ самыми стѣнами столицы вступили въ сраженіе, котораго сомнительный успѣхъ поставилъ Францію на краю гибели. — Часто бываетъ послѣ сихъ битвъ, гдѣ побѣда остается нерѣшенною, что умнѣйшій изъ обоихъ военачальниковъ пользуется если не честью, то настоящими плодами оной. — Людовикъ, показавшій въ битвѣ при Монлери опыты мужества, умѣлъ своимъ благоразуміемъ извлечь столько же пользы изъ сомнительнаго сраженія, какъ бы изъ настоящей побѣды. — Онъ медлилъ, пока разстроился союзъ его враговъ; и такъ искусно посѣялъ недовѣрчивость и зависть между сими великими владѣльцами, что ихъ союзъ общественнаго блага, имѣвшій цѣлію ниспроверженіе Французской Монархіи, или сохраненіе одной тѣни ея, совершенно рушился и никогда послѣ не возставалъ въ такомъ ужасномъ видѣ.

Съ сего времени, Людовикъ, не страшась Англіи, раздираемой междоусобіемъ домовъ Іоркскаго и Ланкастерскаго, занимался въ теченіи многихъ лѣтъ, подобно врачу искусному, но нечувствительному, изцѣленіемъ язвъ тѣла политическаго, или старался, то легкими средствами, то огнемъ и желѣзомъ, остановить въ немъ успѣхи смертоносной заразы. — Не могши совершенно пресѣчь разбои вольныхъ дружинъ и притѣсненія дворянства, ободряемаго ненаказанностію, онъ старался по крайней мѣрѣ положить имъ предѣлы, и мало по малу, вниманіемъ и постоянствомъ увеличилъ съ одной стороны власть Королевскую, а съ другой уменьшилъ могущество тѣхъ, которые противоборствовали оной.

Однакожъ Король Французскій все еще былъ окруженъ безпокойствами и опасностями. Хотя члены союза общественнаго блага не были въ согласіи между собою, но все еще существовали; части змѣи могли соединиться и снова быть опасными; но Людовикъ особенно боялся возрастающаго могущества Герцога Бургундскаго, одного изъ сильнѣйшихъ Государей Европейскихъ того времени, ни мало не терявшаго силы невѣрною зависимостію его владѣній отъ Французской короны.

Карлъ, прозванный Неустрашимымъ, или скорѣе Дерзновеннымъ, ибо мужество его было соединено съ безразсудною дерзостію, былъ тогда увѣнчанъ Герцогскою Бургундскою короною и горѣлъ желаніемъ превратить ее въ вѣнецъ Королевскій и независимый. Характеръ сего Герцога былъ во всѣхъ отношеніяхъ совершенно противоположенъ характеру Людовика XI.

Сей былъ тихъ, разсудителенъ, исполненъ хитрости, никогда не продолжалъ дѣла безнадежнаго и не оставлялъ успѣха вѣроятнаго, хотя далекаго. — Духъ Герцога былъ совершенно различный: онъ кидался въ опасности, любя ихъ, и не останавливался трудностію, ибо презиралъ ее. — Людовикъ никогда не жертвовалъ своими выгодами — страстямъ Карлъ, напротивъ, ни какимъ выгодамъ не могъ пожертвовать не только страстями, но даже мгновенными желаніями. — Не смотря на узы родства ихъ соединяющія, не смотря на помощь, оказанную Герцогомъ и отцомъ его Дофину Людовику во время его изгнанія, они взаимно ненавидѣли и презирали другъ друга. — Герцогъ Бургундскій презиралъ обманчивую политику Короля; обвинялъ его въ недостаткѣ мужества, видя, что онъ употребляетъ деньги и переговоры для полученія выгодъ, которыя самъ на его мѣстѣ отнялъ бы вооруженною рукою; и ненавидѣлъ его не только за неблагодарность, которою вознаградилъ онъ его услуги, но и за личныя обиды, отъ него понесенныя. — Онъ не могъ простить ему навѣтовъ, произнесенныхъ на счетъ его еще при жизни отца послами Людовика; а въ особенности покровительства, тайно оказываемаго имъ недовольнымъ въ Гентѣ, Литтихѣ и другихъ большихъ городахъ Фландріи. — Сіи города, гордясь своимъ богатствомъ и желая сохранишь свои преимущества, часто возставали противъ своихъ властителей и всегда находили тайную помощь при дворѣ Людовика, который не пропускалъ случая раздувать мятежи во владѣніяхъ вассала, слиткомъ сильнаго.

Людовикъ съ своей стороны платилъ Герцогу равносильною ненавистью и презрѣніемъ, но скрывалъ свои чувства подъ покровомъ менѣе прозрачнымъ. — Государю столь мудрому не льзл было не презирать того непреодолимаго упорства, которое никогда не отказывалось отъ своихъ предпріятій, какъ бы пагубны ни были слѣдствія постоянства, и той буйной дерзости, которая стремилась на поприще, не размысливъ о препятствіяхъ, тамъ ожидающихъ. Однако Король болѣе ненавидѣлъ, нежели презиралъ Герцога, и ети два чувства усиливались страхомъ, съ ними неразлучнымъ; ибо онъ зналъ, что нападеніе свирѣпаго буйвола, съ которымъ сравнивалъ Герцога, всегда опасно, хотя бы сей звѣрь нападалъ и зажмуривъ глаза. Не одно богатство владѣній дома Бургундскаго, не дисциплина воинственныхъ обитателей сей страны и не многочисленность ихъ были единственными причинами сего страха у онъ происходилъ также и отъ личныхъ качествъ Герцога. — Одаренный мужествомъ, которое доводилъ до дерзости и далѣе, расточительный, роскошный въ содержаніи двора, въ одеждѣ, во всемъ его окружающемъ, вездѣ являющій наслѣдственное великолѣпіе дома Бургундскаго, Карлъ Дерзновенный привлекъ къ себѣ въ службу всѣхъ людей съ разгоряченнымъ умомъ, всѣхъ похожихъ на него характеромъ, а Людовикъ слишкомъ ясно видѣлъ, что могла предпринять и исполнить такая толпа людей рѣшительныхъ, подъ предводительствомъ столь необузданнаго начальника.

Другое обстоятельство усугубляло ненависть Людовика къ вассалу, слишкомъ усилившемуся. Онъ получилъ отъ него одолженія, за которыя никогда не хотѣлъ заплатить, и часто былъ принужденъ терпѣть порывы бѣшенства и грубости, предосудительныя Королевскому сапу, а самъ не могъ иначе называть его, какъ своимъ любезнѣйшимъ братомъ Бургундскимъ.

Повѣствованіе наше начинается въ 1468 году, когда ненависть усилилась между сими Государями болѣе, нежели когда нибудъ, хотя между ими было, по тогдашнему обычаю, обманчивое и невѣрное примиреніе. — Можетъ быть подумаютъ, что званіе лица которое мы прежде всѣхъ выводимъ на сцену, не требовало размышленій о взаимныхъ сношеніяхъ двухъ великихъ правителей, но страсти большихъ людей, ихъ ссоры и примиренія дѣйствуютъ на судьбу всего, ихъ окружающаго, и читатели увидятъ въ продолженіи повѣсти, что сія предварительная глаза была необходима для истолкованія приключеній человѣка, о которомъ станемъ говорить.

ГЛАВА ВТОРАЯ.
Путешественникъ.

Въ прелестное лѣтнее утро, когда солнце не успѣло еще вооружиться палящими лучами своими и роса еще освѣжала и наполняла благоуханіемъ атмосферу, молодой человѣкъ, идущій отъ Сѣверо-Востока, пришелъ къ броду рѣчки, или большаго ручья, впадающаго въ Шеръ, близь Королевскаго замка Плесси, коего многочисленныя черныя башни вдали возвышались надъ обширнымъ лѣсомъ, его окружающимъ. — Ети лѣса заключали въ себѣ благородную охоту, или Королевской звѣринецъ обнесенный тыномъ, который на Латинскомъ языкѣ среднихъ вѣковъ назывался Плексиціумъ (Plexitium), отъ чего названіе Плесси было дано столь многимъ деревнямъ во Франціи. — Для отличія отъ прочихъ, замокъ и деревня, о которыхъ идетъ рѣчь, назывались Плесси-ле-Туръ. — Они стояли почти въ двухъ миляхъ къ Югу отъ прекраснаго города, столицы древней Турени, которой богатыя пажити прозваны были садомъ Франціи.

На берегу, противоположномъ тому, къ которому подходилъ путешественникъ, два человѣка, по видимому занятые важнымъ разговоромъ, казалось по временамъ наблюдали его движенія; ибо, стоя гораздо выше, они могли увидѣть его издали.

Молодому путешественнику было отъ девятнадцати до двадцати лѣтъ. — Его черты и наружность располагали въ его пользу, но показывали, что онъ чужеземецъ. — Сѣрое, очень короткое платье и исподница на немъ были скорѣе Фламандскаго, чѣмъ Французскаго покроя, а по щегольской голубой шапочкѣ, осѣненной вѣткой терновника и орлинымъ перомъ, можно было узнать въ немъ Шотландца. — Одежда его была опрятна и надѣта съ заботливостію молодаго человѣка, знающаго цѣну прилитой своей наружности. — На спинѣ несъ онъ котомку, въ которой по видимому лежалъ пссь небольшой скарбъ его; лѣвая рука была покрыта рукавицею, служащею для соколиной охоты, хотя у него и не было птицы; а въ правой держалъ онъ охотничью рогатину. — Къ лѣвому плечу прикрѣпленъ былъ шитой шарфъ, на которомъ висѣла алая бархатная сумка, похожая на сумки сокольничихъ, куда клалась нища соколу и все нужное для етой любимой охоты. — Шлрфъ былъ перекрещенъ другою перевязью, на которой висѣлъ охотничій ножъ. — Вмѣсто сапогъ тогдашняго времени, ноги его покрыты были полусапожками изъ полу-выдѣланной замши.

Хотя станъ его не достигъ еще полнаго образованія, онъ былъ высокъ, статенъ и по легкости походки его видно было, что въ путешествіи пѣшкомъ находилъ болѣе удовольствія, чѣмъ усталости. — Бѣлое лицо его немного посмуглѣло, или отъ вліянія солнечныхъ тучей чужой земли, или отъ постояннаго пребыванія дома на открытомъ воздухѣ.

Черты его, хотя несовершенно правильныя, были приятны и исполнены добродушія. — Легкая улыбка, видно происходящая отъ счастливой безпечности молодости, открывала иногда зубы хорошо расположенные и бѣлые какъ слоновая кость; между тѣмъ какъ блестящіе и веселые голубые глаза его устремлялись на каждый предметъ съ выраженіемъ довольства, веселой откровенности и доброй рѣшимости!

Принимая поклоны малаго числа странниковъ, попадавшихся на дорогѣ въ ето смутное время, онъ отвѣчалъ на нихъ смотря по достоинству. — Военный бродяга, полу-солдатъ, полу-разбойникъ, мѣрилъ молодаго человѣка глазами, какъ бы расчитывая соразмѣрность добычи съ рѣшительнымъ сопротивленіемъ; но скоро примѣчалъ во взорахъ молодаго странника увѣренность, которая такъ перетягивала вѣсы на послѣднюю сторону, что онъ оставлялъ свое преступное намѣреніе и говорилъ ему съ досадою; здорово, товарищъ! — Молодой Шотландецъ отвѣчалъ на ето привѣтствіе голосомъ столь же воинственнымъ, но менѣе грубымъ. — Пилигримъ и нищій монахъ отвѣчали отеческимъ благословеніемъ его почтительному поклону; а черноглазая, молодая крестьянка, пройдя нѣсколько шаговъ, оборачивалась поглядѣть на него и они улыбаясь взаимно привѣтствовали другъ друга. — Однимъ словомъ, въ немъ было нѣчто, естественно влекущее вниманіе и точно онъ манилъ къ себѣ открытою неустрашимостію, веселымъ правомъ, остроумнымъ взглядомъ и приятною наружностію; Все въ немъ показывало также молодаго человѣка, вошедшаго въ свѣтъ совсѣмъ не страшась опасностей, разсыпанныхъ по всѣмъ путямъ и однакожь неимѣющаго къ борьбѣ съ препятствіями другаго оружія, кромѣ живаго ума и природнаго мужества: а надо замѣтить, что такіе характеры скорѣе привлекаютъ привязанность молодости и радушное участіе старости и опытности.

Молодой человѣкъ, нами описанный, давно уже былъ примѣченъ двумя особами, гуляющими вдоль рѣки, на противномъ берегу которой стоялъ звѣринецъ и замокъ; но, какъ онъ сталъ сбѣгать съ крутаго берега съ легкостію лани, бѣгущей къ ручью для утоленія жажды, младшій изъ двухъ сказалъ другому:

— Ето нашъ молодецъ: ето Цыганъ; онъ погибъ, если вздумаетъ перейти черезъ рѣку: вода прибыла и нѣтъ броду.

— Пусть онъ самъ сдѣлаетъ ето открытіе, кумъ, отвѣчалъ старшій, можетъ быть еще сбережетъ веревку и обличитъ во лжи пословицу.

— Я узнаю его только по голубой шапкѣ, продолжалъ первой, а лица разглядѣть не могу: изволите слышать! онъ кричитъ намъ, глубока ли рѣка.

— Пускай попробуетъ, сказалъ второй", что въ свѣтѣ лучше опытности!

Между тѣмъ молодой человѣкъ видя, что его никакими знаками не отклоняли отъ его намѣренія и принимая молчаніе Людей, которыхъ спрашивалъ, за увѣреніе въ безопасности, вошелъ въ ручей безъ раздумья и промѣшкавъ только время, нужное для снятія полусапожокъ. — Въ тужь минуту старшій изъ двухъ незнакомцевъ закричалъ ему, чтобъ онъ остерегался, и оборотись къ своему товарищу:

— Богъ меня убей, кумъ, сказалъ онъ ему въ пол-голоса, если ты опять но ошибся: ето не нашъ болтливый Цыганъ.

Но ето замѣчаніе было уже слишкомъ поздно для молодаго человѣка: или онъ не слыхалъ его, или не могъ уже имъ воспользоваться потому, что потерялъ дно, смерть была бы неизбѣжна для всякаго другаго менѣе проворнаго и привычнаго къ плаванію, ибо ручей былъ тогда равно быстръ и глубокъ.

— Клянусь Богомъ! вскричалъ тотъ же человѣкъ, етотъ молодецъ заслуживаетъ вниманіе. — Бѣги, кумъ, и для поправленія своей ошибки помоги ему если можешь: ето твоего поля ягода; и если старыя поговорки не лгутъ, то ему не тонуть въ водѣ.

Въ самомъ дѣлѣ, молодой человѣкъ плылъ такъ сильно и разсѣкалъ воду съ такою ловкостію, что, не смотря на стремленіе потока, присталъ къ другому берегу почти напрямки отъ того мѣста, съ котораго отправился.

Въ ето время, младшій изъ двухъ незнакомцевъ прибѣжалъ на берегъ, чтобы помочь пловцу; а другой, идучи за нимъ тихими шагами, говорилъ про себя:. — Право! онъ уже выплылъ; схватилъ рогатину; если я не потороплюсь, то побьетъ кума за первое доброе дѣло, въ которомъ я поймалъ его.

Онъ имѣлъ причину полагать, что тѣмъ дѣло кончится; ибо храбрый Шотландецъ приступая къ Самаритянину, который пришелъ помочь ему, съ сердцемъ кричалъ на него: — Неучтивая собака! для чего ты не отвѣчалъ, когда я спросилъ глубока рѣка, или нѣтъ? — Пусть чортъ меня возьметъ если я не выучу тебя впередъ, какъ вѣжливо должно обходиться съ заѣзжими.

Говоря такимъ образомъ, онъ размахивалъ своей дубинкой, на подобіе крыльевъ вѣтряной мѣльницы. — Противникъ его, видя такія угрозы, схватился за саблю; ибо онъ былъ изъ числа людей, расположенныхъ но Исакомъ случаѣ болѣе дѣйство нить, чѣмъ говоришь. Но товарищи его, болѣе разсудительный, подойди въ ето время, приказалъ ему успокоиться, и обратясь къ молодому человѣку, упрекалъ его въ неосторожности и поспѣшности, за то что кинулся въ разлившуюся рѣку; также въ несправедливой запальчивости — за нападеніе на человѣка, который пришелъ къ нему на помощь.

Слыша такія укоризны отъ человѣка преклонныхъ лѣтъ и почтеннаго вида, молодой Шотландецъ тотчасъ опустилъ дубинку и отвѣчалъ, что ему не хотѣлось бы быть несправедливу пропитъ нихъ; но по всему казалось, что они нарочно подвергли жизнь его опасности, не сказавъ ни слова ему въ осторожность, что не было прилично ни честнымъ людямъ, ни хорошимъ Христіанамъ, а еще менѣе почтеннымъ гражданамъ, какими онъ почиталъ ихъ.

— Любезный сынъ, сказалъ старшій, по наружности и по выговору видно, что ты чужеземецъ, такъ должно бы подумать, что тебѣ легче говорить на нашемъ языкѣ, нежели намъ понимать твои слова.

— Ну, такъ и быть, батюшка, отвѣчалъ молодой человѣкъ, я мало забочусь объ этой банѣ и прощаю тебѣ твое участіе въ ней; только научите, гдѣ могу я просушить свое платье, у меня нѣтъ другаго, такъ надобно стараться держать ето въ чистотѣ.

— За кого ты насъ принимаешь, любезный сынокъ? спросилъ тотъ же человѣкъ вмѣсто отвѣта на его вопросъ.

— Разумѣется, за добрыхъ гражданъ, отвѣчалъ Шотландецъ, или слушайте: ты господинъ честной, кажется мнѣ торгуешь серебромъ, или хлѣбомъ; а твой товарищь очень похожъ на мясника, или гуртовщика.

— Ты чудесно отгадалъ наши промыслы, отвѣчалъ, улыбаясь, незнакомецъ. — Совершенная правда, что я торгую серебромъ сколько могу, а ремесло кума моего нѣсколько сходно съ ремесломъ мясника. — Мы по, стараемся оказать тебѣ услугу, но прежде надо мнѣ знать, кто ты и куда идешь; въ наше время по дорогамъ пропасть пѣшихъ и верховыхъ, у которыхъ нечестное на умѣ и вовсе нѣтъ страха Божія.

Молодой человѣкъ бросилъ быстрой и проницательной взглядъ на говорящаго и на молчаливаго его товарища, какъ бы желая видѣть, стоятъ ли они довѣренности, которой требуютъ, и вотъ слѣдствіе его наблюденій.

Старшій изъ двухъ и болѣе замѣчательный по своей одеждѣ и ухваткамъ, походилъ на купца того времени. Его кафтанъ, исподнее и верхнее платье были изъ одинакой матеріи темнаго цвѣта и такъ вытерты, что лукавый умъ молодаго Шотландца тотчасъ заключилъ, что онъ долженъ быть очень богатъ, или очень бѣденъ; и охотнѣе вѣрилось первому предположенію. Его платье было очень узко и коротко, въ противность обычаю дворянства, или гражданъ высшаго сословія, которые носили платья весьма широкія и до половины ноги.

Выраженіе лица его было вмѣстѣ и привѣтливо и отвратительно; однакожъ его рѣзкія черты, увядшія щеки и впалые глаза выражали нѣкоторое лукавство и веселость, отвѣчающія характеру молодаго странника. Но съ другой стороны, въ его густыхъ черныхъ бровяхъ было что-то повелительное и угрюмое. — Можетъ быть ето впечатлѣніе усиливалось мѣховою шапкою, съ низкой тульей, покрывавшею весь лобъ и вмѣстѣ съ бровями надвинутою на глаза, но молодой странникъ не легко могъ согласить взглядъ етаго незнакомца съ прочею его наружностію, вовсе не отличною. — Въ особенности шапка, на которой знатные люди всегда носили золотыя или серебряныя украшенія, на немъ была украшена только свинцовою дощечкой, съ изображеніемъ Божіей Матери, какое бѣднѣйшіе богомольцы приносятъ изъ Лоретты.

Товарищъ его былъ крѣпкаго сложенія, росту средняго и годами десятью моложе. — Онъ глядѣлъ изъ подлобья и звѣрски улыбался и то только было какъ бы отвѣтомъ на нѣкоторые тайные знаки другаго незнакомца. — Онъ былъ вооруженъ саблей и кинжаломъ, и Шотландецъ примѣтилъ подъ гладкой одеждой его гибкую кольчугу, какія часто носили, въ сіи смутныя времена, люди даже не занимающіеся войною, но по званію своему обязанные къ частымъ путешествіямъ ето и утвердило молодаго человѣка во мнѣніи, что онъ долженъ быть мясникъ, гуртовщикъ, или человѣкъ, занятой какимъ нибудь сходнымъ промысломъ.

Шотландцу нужно было мгновеніе для стихъ замѣчаній, на описаніе которыхъ мы употребили нѣсколько времени; и послѣ короткаго молчанія, онъ отвѣчалъ съ маленькимъ поклономъ. — Не знаю съ кѣмъ имѣю честь говорить, но мнѣ все равно если узнаютъ, что я Шотландецъ, пришелъ искать счастія во Франціи, или въ другомъ мѣстѣ, по обычаю моихъ земляковъ.

— Клянусь Пасхою^[1]! вскричалъ старшій, что ето славной обычай. — Ты, кажется, малой доброй и въ тѣхъ лѣтахъ, въ которыхъ успѣваютъ и въ мущинахъ и, въ женщинахъ. Ну, послушай же: я купецъ и мнѣ нуженъ молодой человѣкъ помогать по торговлѣ. Но полагаю, что ты слишкомъ высоко рожденъ, чтобъ заниматься низкими торговыми дѣлами.

— Доброй Господинъ, если ты дѣлаешь мнѣ ето предложеніе не шутя, въ чемъ я нѣсколько сомнѣваюсь, то я долженъ поблагодарить тебя; но не думаю, чтобъ я могъ быть тебѣ очень полезенъ въ торговлѣ.

— О! я увѣренъ, что ты лучше умѣешь владѣть лукомъ, нежели сводить торговые счеты и саблей искуснѣе дѣйствуешь, нежели перомъ; не правда ли?

— Я горный житель, стало быть стрѣлокъ, говоря по нашему. Но я жилъ въ монастырѣ и тамъ добрые отцы выучили меня читать, писать и даже считать.

— Клянусь Пасхою! великолѣпное воспитаніе! Да ты, дружокъ, настоящее чудо.

— Смѣйся сколько тебѣ угодно, доброй Господинъ, отвѣчалъ молодой человѣкъ, не очень довольный шутками новаго знакомца; а я думаю, что мнѣ лучше идти пообсушишься, чѣмъ здѣсь отвѣчать на ваши распросы, между тѣмъ, какъ вода льетъ съ моего платья.

— Клянусь Пасхою! вскричалъ тотъ же незнакомецъ, засмѣявшись еще громче, пословица никогда не солжетъ: гордъ какъ Шотландецъ. Полно, молодой человѣкъ, ты родомъ изъ такой земли, которую я уважаю: у меня прежде были торговыя дѣла съ Шотландіею. Тамъ много бѣдныхъ и честныхъ людей. — Если хочешь идти за нами до деревни, я дамъ тебѣ рюмку горячаго вина и хорошій завтракъ, въ вознагражденіе за ету баню. — Но на кой чортъ у тебя на рукѣ охотничья рукавица? Развѣ не знаешь, что въ Королевскомъ звѣринцѣ не позволяется травить птицъ?

— Я узналъ ето въ Бургундіи отъ негодяя Герцогскаго лѣсничаго. — Подлѣ Пероины, только что я спустилъ на цаплю сокола, принесеннаго мною изъ Шотландіи и которымъ я надѣялся обратить на себя вниманіе, какъ мошенникъ взнизалъ его на стрѣлу.

— Ну, а ты чтожъ сдѣлалъ?

— Я его побилъ, отвѣчалъ молодой человѣкъ, размахивая дубинкой; побилъ столько, сколько Христіанинъ можетъ побить единовѣрца, потому что мнѣ не хотѣлось взять смерть его на душу.

— Знаешь ли, что если бы ты попался въ руки Герцогу Бургундскому, онъ бы велѣлъ тебя повѣсить, какъ каштанъ.

— Да, мнѣ сказывали, что онъ на ето также скоръ, какъ и Французской Король; но какъ дѣло было близь Пероины, то я перескочилъ за границу и насмѣялся надъ нимъ. — Не будь онъ такой строптивой, можетъ быть я опредѣлился бы къ нему въ войско.

— Ему должно будетъ жалѣть о потерѣ такого рыцаря, если перемиріе кончится!

Сказавши ето, незнакомецъ быстро взглянулъ на своего товарища, тотъ отвѣчалъ ему одною изъ тѣхъ звѣрскихъ улыбокъ, которыя мгновенно оживляли его лицо, какъ молнія, промелькнувшая по зимнему небу.

Молодой Шотландецъ поглядѣлъ на нихъ поочереди, и надвинулъ шапку на правой глазъ, какъ человѣкъ, не желающій быть ни чьею игрушкой. — Господа, сказалъ онъ имъ съ твердостію, а особенно ты, которой постарѣ, стало долженъ бы быть и по умнѣе, кажется мнѣ придется научить васъ, что надо мною смѣяться и глупо и неосторожно. Мнѣ ни чуть не нравится ваше обращеніе. — Я умѣю сносить шутки, стерплю выговоръ отъ человѣка постарѣ себя и даже поблагодарю его, если бранилъ за дѣло; но не люблю, чтобъ со мною обращались, какъ съ ребенкомъ, когда я довольно выросъ, чтобы путемъ проучить васъ, если вы меня выведите изъ терпѣнія.

Тотъ, къ кому онъ особенно относился, казалось задыхался отъ смѣху, слушая его. Товарищъ его опять добирался до рукояти своей сабли, какъ молодой человѣкъ вдругъ отвѣсилъ ему такой тяжелой ударъ дубинкой по кисти, что чушь не сдѣлалъ его калекой; ето произшествіе только умножило веселость другаго.

— Ей! ей! храбрый Шотландецъ! вскричалъ онъ однакожъ; изъ любви къ твоей родинѣ! — А ты, кумъ, не гляди такъ грозно. — Клянусь Пасхою! въ торговлѣ нужна справедливость и за баню очень можно заплатить такимъ ловкимъ и проворнымъ ударомъ по рукѣ. — Послушай, дружокъ, прибавилъ онъ, обращаясь къ молодому человѣку съ важнымъ видомъ, которой невольно внушилъ ему почтеніе: полно буянить; со мною ето средство было бы не выгодно, а ты видишь что куму и етаго довольно. — Какъ тебя зовутъ?

— Когда меня спрашиваютъ учтиво, то я могу отвѣчать также, и готовъ оказывать тебѣ почтеніе должное твоимъ лѣтамъ, если ты не выведешь меня изъ терпѣнія своими насмѣшками. Меня зовутъ Кентень Дюрвардъ.

— Дюрвардъ! А ето прозвище дворянское?

— За пятнадцать колѣнъ. — Потому то я и не желаю заниматься другимъ ремесломъ, кромѣ военной службы.

— Настоящій Шотландецъ! за ето поручусь: много крови, много гордости. И очень мало денегъ. — Ну, кумъ, ступай впередъ и вели намъ приготовить завтракъ въ шелковичной рощѣ; кажется етотъ молодецъ постарается около кушанья, какъ голодная мышь около хозяйскаго сыру. — Что же касается до Цыгана, то послушай.

Онъ шепнулъ ему нѣсколько словъ на ухо; товарищъ отвѣчалъ только мрачною улыбкою и пошелъ довольно скоро.

— Ну, сказалъ первый молодому Дюрварду, теперь мы пойдемъ вмѣстѣ; а, проходя лѣсомъ, можемъ отслушать обѣдню въ часовнѣ Св. Губерта; не подобаетъ заниматься нуждами тѣлесными, не помысливъ сперва о душевныхъ.

Дюрвардъ, какъ хорошій Католикъ, не могъ противиться етому предложенію, хотя ему вѣроятно хотѣлось прежде всего высушишь на себѣ платье и закусить чего-нибудь. — Скоро они пошсрлли изъ виду своего спутника; по ндучи по его слѣдамъ, вошли въ лѣсъ, состоящій изъ большихъ деревьевъ, перемѣшанныхъ съ кустарниками и прорѣзанный длинными просѣками, по которымъ гуляли стада ланей; ихъ спокойствіе показывало, что онѣ понимали безопасность етаго звѣринца.

— Ты спрашивалъ хорошо ли я стрѣляю, сказалъ молодой Шотландецъ дай мнѣ лукъ и пару стрѣлъ, и поздравляю тебя съ дичью.

— Что ты, молодой человѣкъ? — Побойся Бога, побереги себя. — Мой кумъ не спускаетъ глазъ съ етѣхъ ланей; ему поручено смотрѣть за ними, а онъ неусыпный сторожъ.

— Онъ больше похожъ на мясника, нежели на веселаго лѣсничаго. — Я не могу повѣрить, чтобы человѣкъ съ такою гнусною рожей зналъ благородныя правила охоты.

— Ахъ! другъ мой, у кума лицо не казистое съ перваго взгляду; а никто изъ тѣхъ, съ которыми онъ имѣлъ дѣло, не ходилъ на него жаловаться.

Кентень Дюрвардъ замѣтилъ какое-то странное и неприятное выраженіе въ выговорѣ етѣхъ послѣднихъ словъ и взглянувши вдругъ на своего спутника, увидѣлъ въ его лицѣ, въ улыбкѣ сжимавшей его губы и въ морганіи черныхъ и быстрыхъ глазъ его нѣчто, оправдывающее ето впечатлѣніе.

— Мнѣ поговаривали о ворахъ, разбойникахъ и грабителяхъ, подумалъ онъ; развѣ не можетъ случиться, что передовой негодяи — убійца, а этому поручено привести къ нему добычу въ удобное мѣсто! — Буду остерегаться и они отъ меня ничего не получатъ, кромѣ добрыхъ Шотландскихъ побоевъ.

Во время етѣхъ размышленій, они пришли къ прогалинѣ, въ которой большія деревья стояли дальше другъ отъ друга. — Земля, очищенная отъ кустарниковъ, была покрыта ковромъ богатѣйшей зелени, которая, будучи защищена большими деревьями отъ палящаго зноя солнечнаго, казалась свѣжѣе и лучше, нежели въ другихъ мѣстахъ Франціи. Лѣсъ, въ етомъ уединеніи, состоялъ особенно изъ березъ и огромныхъ вязовъ, которые возвышались подобно лиственнымъ горамъ. — Посреди сихъ надменныхъ чадъ земли, на самомъ открытомъ мѣстѣ, видна была смиренная часовня, подлѣ которой протекалъ ручеекъ. Архитектура ея была простая и даже грубая. Въ нѣсколькихъ шагахъ видна была хижинка для пустынника или священника, посвятившаго себя служенію олтаря въ этомъ уединеніи. — Надъ дверью была впадина, къ которой стояло маленькое изображеніе Св. Губерта съ рогомъ за плечами и двумя борзыми собаками у ногъ. — Положеніе етой часовни посреди звѣринца, наполненнаго дичью, естественно подало мысль посвятить ее угоднику, покровителю ловцовъ.

Старикъ, въ сопровожденіи молодаго Дюрaварда, направилъ путь свой къ сему зданію освященному вѣрою при ихъ приближеніи, священникъ въ церковномъ облаченіи вышелъ изъ кельи и пошелъ къ часовнѣ. — Дюрвардъ низко поклонился ему, изъ уваженія къ священному сану; но товарищъ его простеръ далѣе набожность и палъ на одно колѣно для принятія благословенія отъ служителя церкви. — Онъ пошелъ за нимъ въ часовню тихими шагами, съ видомъ, выражающимъ сокрушеніе и непритворное смиреніе.

Внутреннее убранство часовни напоминало занятія угодника. — Богатѣйшія дани животныхъ, добываемыя охотою въ разныхъ земляхъ, служили обоями около олтаря и по всей церкви. По стѣнамъ висѣли рога, луки, колчаны, перемѣшанные съ головами оленей, волковъ и другихъ звѣрей; однимъ словомъ, всѣ украшенія носили печать охоты. — Самая обѣдня отвѣчала имъ краткостію своею; ее называли охотничьею и служили для дворянъ и вельможъ, желающихъ поскорѣе предаться любимой своей забавѣ. — Въ продолженіе сей краткой церемоніи, товарищъ Дюрварда казалось вперилъ въ нее все свое вниманіе; между тѣмъ какъ молодой Шотландецъ, не будучи слишкомъ занятъ назидательными мыслями, раскаявался внутренно въ оскорбительныхъ подозрѣніяхъ своихъ на счетъ человѣка, который казался такимъ смиреннымъ и набожнымъ. Не только онъ теперь не почиталъ его товарищемъ и сообщниковъ разбойниковъ, по почти готовъ былъ признать за праведника.

По окончаніи обѣдни, они вышли вмѣстѣ изъ часовни, и незнакомецъ сказалъ Дюрварду: — Мы теперь не далеко отъ деревни и ты безъ зазрѣнія совѣсти можешь разговѣться. Ступай за мною.

Поворотивъ на право и взойдя на тропинку, постепенно восходящую, онъ велѣлъ своему спутнику не сходить съ тропинки и стараться какъ можно идти по самой срединѣ.

Дюрвардъ спросилъ для чего етѣ предосторожности.

— Для того, что мы не далеко отъ двора, молодой человѣкъ^, а, клянусь Пасхою! по етой землѣ не ходятъ, какъ по вашимъ мохнатымъ горамъ. — Кромѣ тропинки, по которой мы идемъ, каждый шагъ земли опасенъ и почти не проходимъ отъ капкановъ и западней, вооруженныхъ острыми косами, которыя срѣзываютъ члены безразсуднаго странника, какъ пила садовника отсѣкаетъ гнилую вѣтку. Желѣзныя спицы проткнутъ тебѣ ноги, а неравно попадешь въ такой глубокой ровъ, что вѣкъ не выкарабкаешься. — Ты теперь въ Королевскихъ владѣніяхъ и мы тотчасъ увидимъ Фасаду замка.

— Если бы я былъ Королемъ Французскимъ, то не заботился бы столько о помѣщеніи вокругъ своего жилища капкановъ и западней, Вмѣсто того, я старался бы управлять такъ хорошо, что никто бы не смѣлъ приблизиться ко мнѣ съ дурными намѣреніями; а кто бы пришелъ съ чувствами мирными и дружелюбными, тому бы я очень былъ радъ и желалъ бы побольше такихъ гостей.

Спутникъ Шотландца озрѣлся торопливо и сказалъ ему: — Молчи, чужеземецъ, молчи! я забылъ сказать тебѣ, что листья на етѣхъ деревьяхъ имѣютъ уши и переносятъ въ кабинетъ Короля все, ими слышанное.

— Мнѣ нужды нѣтъ, отвѣчалъ Кентень Дюрвардъ; у меня во рту Шотландской языкъ, который не побоится сказать, что я думаю, въ глаза самому Королю Людовику, дай Богъ ему здоровье! — Что же касается до ушей, о которыхъ ты говоришь, если я увижу ихъ на людской головъ, то срублю своимъ ножемъ…

ГЛАВА ТРЕТЬЯ.
Замокъ.

Разговаривай такимъ образомъ, Дюрвардъ и новый знакомецъ его поравнялись съ фасадомъ замка Плесси-де-Туръ, который и въ етѣ опасныя времена, когда люди высокаго званія принуждены были жить въ укрѣпленныхъ мѣстахъ, отличался излишними предосторожностями, принятыми для затрудненія доступа къ нему.

Отъ самой опушки лѣса, у которой молодой Шотландецъ съ своимъ товарищемъ остановился для разсматриванія етаго Королевскаго жилища, возвышалась весьма отлогая открытая площадка, на которой не видно было ни дерева, ни куста, кромѣ огромнаго дуба, полу-изсохшаго отъ старости. — По правиламъ укрѣпленія, принятымъ во всѣхъ вѣкахъ, етотъ промежутокъ оставленъ былъ открытымъ, чтобы неприятель не могъ подойти къ стѣнамъ тайно, не бывъ примѣченъ съ высотъ замка, стоящаго въ концѣ етой площадки.

Его окружали гири наружныхъ вала, снабженные зубцами и по мѣстамъ башенками, особливо на всѣхъ углахъ. Вторая стѣна возвышалась надъ первою и была построена такъ, что могла командовать ею, когда бы она досталась неприятелю, тоже было и съ третьей стѣной, служащей внутренней оградой. — Около наружной стѣны (объ етомъ Французъ сказалъ своему спутнику; ибо, стоя ниже основаній, они не могли етаго видѣть) вырытъ былъ ровъ около двадцати футовъ глубины, въ которой вода накоплялась посредствомъ отводнаго канала, проведеннаго изъ Шера, или одной изъ побочныхъ рѣкъ его. Другой ровъ окружалъ вторую стѣну; третій защищалъ послѣднюю и всѣ три были величины необыкновенной. Берега етаго троннаго рва. были покрыты желѣзными палиссадами, исполняющими назначеніе новыхъ рогатокъ; ибо каждый желѣзный колъ оканчивался спицами весьма острыми и направленными въ разныя стороны, такъ, что не льзя было пуститься на приступъ, не подвергаясь вѣрной смерти.

Въ пространствѣ, заключенномъ третьею стѣною, возвышался замокъ, составленный изъ построенныхъ въ разныя времена зданій, изъ коихъ древнѣйшимъ была башня, почернѣвшая отъ лѣтъ, подобная Еѳіопскому исполину неизмѣримаго роста; не имѣя другихъ окошекъ, кромѣ бойницъ, пробитыхъ кой-гдѣ для защиты крѣпости, она рождала въ душѣ зрителя чувство неприятное, производимое въ насъ видомъ слѣпаго.

Прочія зданія, казалось, не были приятнѣе для жителей, ибо всѣ окна обращены были на внутренній дворъ, такъ что внѣшность обѣщала скорѣе темницу, нежели дворецъ. — Царствующій Король еще усилилъ ето впечатлѣніе подобію большей части людей подозрительныхъ, не желая показать своей подозрительности, онъ велѣлъ построить новыя укрѣпленія такимъ образомъ, чтобы ихъ не льзя было отличить отъ старыхъ. Для сего употребили кирпичъ и камень самаго темнаго цвѣта и перемѣшали известку съ сажею, такъ что всѣ зданія носили единообразный отпечатокъ древности.

Эта грозная крѣпость имѣла одинъ только входъ, покрайней мѣрѣ Дюрвардъ примѣтилъ только одинъ на всей, видимой имъ фасадъ. Онъ устроенъ былъ между двумя крѣпкими башнями, обыкновенными стражами воротъ и защищенъ, по обыкновенію, желѣзною рогаткою и подъемнымъ мостомъ. Рогатка была опущена, мостъ поднятъ. Такія же башни возвышались у второй и третей ограды; но не на одной линіи съ башнями первой, ибо не льзя было идти прямо изъ порошъ въ вороша; но войдя въ первыя, должно было пройти шаговъ пятьдесятъ между стѣнами до вторыхъ; и еслибъ ето было неприятельское войско, то его можно было со всѣхъ сторонъ разгромить стрѣлами. Равно, пройдя вторыя ворота, должно было опять своротить съ прямой линіи, чтобы достигнуть третьихъ; такъ что, для входа на дворъ, посреди котораго возвышались строенія, надобно было пройти два узкихъ и опасныхъ прохода, подвергаясь съ боковъ залпамъ артиллеріи, и овладѣть тремя воротами, отлично защищаемыми.

Родясь въ странѣ равно угнетаемой войною внѣшнею и внутренними раздорами; въ странѣ, которой неровная и гористая поверхность, усѣянная скалами и потоками, представляетъ столько мѣстоположеній, удивительно укрѣпленныхъ, — молодой Дюрвардъ довольно зналъ различныя средства, коими люди, въ семъ еще нѣсколько варварскомъ вѣкѣ, старались защищать свои жилища, но онъ искренно признался своему товарищу, что не почиталъ во власти искуства сдѣлать такъ много тамъ, гдѣ природа такъ мало сдѣлала; ибо замокъ стоялъ на незначущей возвышенности, къ которой велъ едва примѣтный всходъ, отъ мѣста гдѣ остановился Кентень.

Его удивленіе умножилось, когда товарищъ сказалъ ему, что кромѣ витой тропинки, по которой они шли, вся окружность замка, paвно и часть лѣса, ими пройденная, была усѣяна западнями, капканами, рвами и засадами всякаго рода, грозящими смертію тому, кто рѣшился бы идти безъ провожавшаго; на стѣнахъ были желѣзныя бутки, называемыя ласточкиными гнездами, изъ которыхъ часовые, постоянно смѣняемые, могли стрѣлять почти безъ промаха по всякому, кто бы осмѣлился подойти, не зная лозунга, перемѣняемаго ежедневно, стрѣлки Королевской гвардіи денно и нощно исполняли ету должность, за что и получали отъ Короля Людовика прибыль и честь, большое жалованье и богатую одежду.

— Ну, теперь, молодой человѣкъ, прибавилъ онъ, скажи мнѣ, видалъ ли ты когда такой крѣпкой замокъ и думаешь ли, чтобъ нашлись смѣльчаки, могущіе взять его приступомъ?

Дюрвардъ долго не сводилъ глазъ съ крѣпости; видъ оной до того занималъ его, что онъ забылъ, что на немъ платье было вымочено. Но при етомъ вопросѣ, глаза его засверкали и лицо разгорѣлось, какъ у человѣка предприимчиваго, обдумывающаго смѣлый подвигъ.

— Ето мѣсто очень крѣпкое и хорошо защищаемое, отвѣчать онъ; но для храбрыхъ нѣтъ невозможнаго.

— А знаешь ли ты на своей родинѣ такихъ, которые успѣли бы въ етомъ? спросилъ старикъ нѣсколько презрительно.

— Не смѣю ручаться; но у насъ есть тысячи такихъ людей, которые, за правое дѣло, не отказались бы отъ такого предприятія.

— Право! вѣрно ты и себя тутъ же считаешь?

— Прежде опасности хвалиться не годится; но мой батюшка свершилъ подвигъ довольно смѣлый, а я, благодаря Бога, законный сынъ.

— Ну, ты бы нашелъ молодцовъ по себѣ и даже земляковъ; вѣдь на стѣнѣ поставлены часовыми стрѣлки Шотландской гвардіи Короля Людовика: триста дворянъ изъ лучшихъ домовъ вашей земли.

— Когда такъ, то будь я Королемъ Людовикомъ, я ввѣрился бы этимъ тремъ стамъ Шотландскимъ дворянамъ; сломавши стѣны, засыпалъ бы ими рвы; созвалъ бы къ себѣ Перовъ и Рыцарей, и жилъ бы прямо по Королевски, заставляя ломать копья на турнирахъ, давая днемъ праздники моимъ дворянамъ, танцуя ночь на пролетъ съ ихъ женами и столько же опасаясь враговъ, какъ мухъ.

Товарищь его опять улыбнулся; и сказавъ, что они слишкомъ подошли къ замку поворотилъ опять въ лѣсъ по дорогѣ, которая была шире и торнѣе прежней тропинки.

— Ето, сказалъ онъ ему, дорога къ деревнѣ Плесси; ты, какъ чужеземецъ, можешь найти въ ней приютъ хорошій и дешевой. Около двухъ миль подалѣ стоитъ прекрасный городъ Туръ, давшій свое имя етой богатой и роскошной провинціи. Но въ деревнѣ Плесси, или, Плесси-дю-Паркъ, такъ называемой но близости ея къ Королевскому замку и зверинцу, найдешь ты ночлегъ гораздо ближайшій и столь же гостеприимный.

— Благодарю за наставленіе, добрый Господинъ; но я не долго здѣсь пробуду и если панду въ деревнѣ Плесси, или Плеси-дю-Паркъ, кусокъ мяса и что-нибудь получше воды для питья, то мои дѣла тамъ скоро кончатся.

— Я думалъ, что тебѣ нужно повидаться въ окрестностяхъ съ какимъ-нибудь приятелемъ.

— Правда, съ роднымъ братомъ моей матушки; когда онъ не покидалъ еще горъ Ангуса, то былъ лучшій изъ нашихъ молодцовъ.

— А какъ зовутъ его? — Я его отыщу, потому что тебѣ неловко идти въ замокъ; пожалуй, еще примутъ тебя за шпіона.

— Меня за шпіона! Клянусь рукою отца моего, что кто осмѣлится дать мнѣ ето названіе, тотъ отвѣдаетъ, холодна ли сталь моего кинжала! Что касается до имени моего дяди, то мнѣ не за чѣмъ таишь его. — Его зовутъ Леслей: ето имя благородное и почтенное.

— Я и не сомнѣваюсь; но такъ зовутъ трехъ человѣкъ въ Шотландской гвардіи.

— Дядя мой Людвигъ Леслей.

— Но изъ стихъ трехъ двухъ зовутъ Людвигами.

— Мой родственникъ прозывался Людвигъ Порубленный; у насъ въ Шотландіи такъ много однофамильцовъ, что сели не имѣютъ помѣстья но которому можно бы отличаться, то носятъ какое нибудь прозвище.

— Не военное ли прозваніе? — Теперь я вижу, что ты говоришь объ Леслеѣ, котораго мы назвали Рубцомъ, по рубцу на лицѣ его. Малой доброй и хорошій солдатъ. Я хочу доставить тебѣ свиданіе съ нимъ; въ ихъ дружинѣ обязанности строгія и они рѣдко выходятъ изъ замка, развѣ когда провожаютъ Короля. — Ну, молодой человѣкъ, отвѣчай на мой вопросъ. Бьюсь объ закладъ, что тебѣ хотѣлось бы служить вмѣстѣ съ дядей въ Шотландской гвардіи. — Если ето твое намѣреніе, то оно немного смѣло, тѣмъ болѣе, что ты очень молодъ и что нужно нѣсколько лѣтъ опытности, для исполненія высокихъ обязанностей, къ которомъ ты готовишься.

— Можетъ статься, что я имѣлъ подобное желаніе; но со всѣмъ тѣмъ оно прошло.

— Что ты хочешь сказать, молодой человѣкъ? Можно ли такъ легко отзываться о должности, которой добиваются благороднѣйшіе изъ твоихъ соотечественниковъ?

— Я ихъ поздравляю. — Правду сказать, мнѣ бы точно хотѣлось опредѣлишься въ службу къ Королю Людовику, но не смотря на прекрасную одежду и хорошее жалованье, мнѣ вольный воздухъ приятнѣе етѣхъ желѣзныхъ клѣтокъ, развѣшанныхъ по стѣнамъ; етѣхъ, по вашему, ласточкиныхъ гнѣздъ.-- Притомъ же, признаюсь, я но охотникъ до замка, около котораго ростутъ дубы съ такими желудями.

— Я угадываю, что ты хочешь сказать; но объяснись.

— Пожалуй. Взгляни на етотъ толстый дубъ, стоящій въ нѣсколькихъ летахъ стрѣлы отъ замка: видишь ли, что на вѣтви етаго дерева повѣшенъ человѣкъ въ сѣромъ кафтанѣ, похожемъ на мой?

— Истинная правда! Клянусь Пасхою! то ли дѣло у кого глаза молоды! Я то же примѣчалъ что-то, да все думалъ, что ето воронъ усѣлся на вѣткѣ. Впрочемъ, молодой человѣкъ, ето зрѣлище не новое; когда осень смѣнитъ лѣто и съ наступленіемъ длинныхъ мѣсячныхъ ночей дороги сдѣлаются опаснѣе, ты на етомъ же дубу увидишь по десятку и по два такихъ желудей. — Да что нужды? каждый служитъ пугаломъ для мошенниковъ; и за каждаго негодяя, привѣшеннаго такимъ образомъ, честный человѣкъ можетъ быть увѣренъ, что во Франціи стало меньше грабителемъ, измѣнникомъ, разбойникомъ, или утѣснителемъ. — Ты долженъ видѣть въ етомъ, молодой человѣкъ, доказательства правосудія нашего Государя.

— Можетъ статься; но если бы я былъ Королемъ на мѣсто Людовика, то велѣлъ бы вѣшать ихъ подалѣ отъ своего дворца. — Въ моей землѣ вѣшаютъ мертвыхъ вороновъ тамъ, гдѣ притонъ живымъ, но не въ садахъ же и не на голубятняхъ. — Вонь етаго тѣла… я какъ будто издали слышу ее.

— Доброй молодой человѣкъ, если ты поживешь довольно, чтобы сдѣлаться честнымъ и вѣрнымъ слугой нашему Государю, то узнаешь, что нѣтъ благоуханія приятнѣе запаха отъ мертваго измѣнника.

— Не желаю долго жить за тѣмъ, чтобъ лишиться обонянія и зрѣнія. Покажи мнѣ живаго измѣнника — моя рука и мой мечь готовы, а мертваго ненависть моя пережить не можетъ. Но, кажется, мы подходимъ къ деревнѣ; надѣюсь доказать тебѣ, что ни да вишня я баня, ни видъ етой гадости не отняли у меня охоты завтракать. — И такъ, приятель, въ гостинницу; да не льзя ли найти кратчайшую дорогу? — Однако, на минуту; прежде чѣмъ приму твое угощеніе, скажи мнѣ свое имя?

— Меня зовутъ дядя Петръ. Я не торгую титлами; я человѣкъ простой, и мнѣ моего имѣнія достанетъ на прожитокъ. А имя свое я тебѣ сказалъ.

— Дядя Петръ, хорошо! сказалъ Кентень, — я радъ, что счастливый случай насъ познакомилъ мнѣ нужно нѣсколько словъ добраго совѣта, я умѣю быть за ето благодарнымъ.

Во время етихъ разговоровъ, колокольня и большое деревянное распятіе, возвышающееся надъ деревьями, заставили ихъ замѣтить, что они у самаго входа въ деревню;

Но дядя Петръ, своротивъ съ дорожки, которая выходила на большую, сказалъ, что гостинница, въ которую онъ хотѣлъ проводить его, не много въ сторонѣ и что туда принимаютъ только отборныхъ путешественниковъ.

— Если ты подъ етимъ разумѣешь тѣхъ, у которыхъ кошелекъ набитъ по туже, сказалъ молодой Шотландецъ, то я не изъ ихъ числа; и не люблю имѣть дѣло съ вашими живодерами ни на большой дорогѣ, ни въ твоей гостиницѣ.

— Клянусь Пасхою! да вы Шотландцы народъ осторожной! — Англичанинъ прямехонько бросится въ харчевню, выпьетъ и съѣстъ все, что найдетъ лучшаго, и тогда только вспомнитъ о платѣ, когда набьешь брюхо. — Но ты забываешь, братъ Кентень, что я долженъ тебѣ завтракомъ за баню, въ которую ты попалъ по моей ошибкѣ, ето наказаніе за вину мою передъ тобою.

— Въ самомъ дѣлѣ, я и забылъ объ банѣ, объ винѣ и объ наказаніи, платье-то на мнѣ отъ ходьбы почти высохло. Однако, я не прочь отъ твоего обязательнаго предложенія, потому что вчера пообѣдалъ слегка и вовсе не ужиналъ. — Ты мнѣ кажешься почтеннымъ гражданиномъ,⁴ такъ почему же не принять твоей учтивости.

Французъ улыбнулся про себя; ибо ясно видѣлъ, что хотя молодой спутникъ его по всѣмъ признакамъ почти умиралъ съ голоду, но съ трудомъ рѣшался позавтракать на счетъ незнакомца и старался унять свою гордость мыслію, что принимающій столь малое одолженіе оказывалъ столько же снисхожденія, какъ и предлагающій оное.

Между тѣмъ они вошли на узенькую, осѣненную прекрасными вязами, дорожку, въ концѣ которой большія ворота показали имъ входъ въ трактиръ, побольше обыкновенныхъ, и опредѣленный для постоя дворянамъ и придворнымъ, у которыхъ были дѣла въ сосѣдственномъ замкѣ, гдѣ Людовикъ XI рѣдко удѣлялъ кому комнату, развѣ по необходимости. — Щитъ съ изображеніемъ лилій украшалъ главныя двери большаго неправильнаго строенія; но, ни на дворѣ, ни въ домѣ, не было замѣтно той дѣятельности и поспѣшности, которыми служители подобныхъ заведеній тогда показывали множество своихъ постояльцевъ и занятій: казалось, что мрачность и нелюдимость Королевскаго замка, стоящаго по сосѣдству, сообщили часть холодной и задумчивой его важности — дому, назначенному быть храмомъ веселій, удовольствія и объяденія.

Дядя Петръ, не кликнувъ никого и даже не подходя къ главному входу, отперъ задвижку маленькой двери и вошелъ передъ своимъ спутникомъ въ большую залу. Въ каминѣ сверкало пламя связки дровъ; подлѣ него все было приготовлено для хорошаго завтрака.

— Кумъ не забылъ ничего, сказалъ Французъ Дюрварду; ты озябъ — вотъ огонь; ты проголодался — дадутъ завтракать;

Дядя Петръ свиснулъ: вошелъ трактирщикъ и почтительнымъ поклономъ отвѣчалъ на его — здорово; но ни чуть не показалъ болтливости, отличающей Французскихъ трактирщиковъ всѣхъ вѣковъ.

— Одинъ человѣкъ долженъ былъ придти заказать завтракъ; исполнилъ ли онъ ето? спросилъ дядя Петръ.

Трактирщикъ отвѣчалъ только низкимъ наклоненіемъ головы; и принося различныя кушанья, составляющія завтракъ и ставя ихъ на столъ, онъ не сказалъ ни слова имъ въ похвалу. — Однако жь читатели увидятъ въ слѣдующей главѣ, что завтракъ былъ достоинъ тѣхъ похвалъ, которыми Французскіе трактирщики привыкли осыпать плоды своего мастерства.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ.
Завтракъ.

Мы оставили молодаго нашего чужестранца бъ положеніи, которое было приятнѣе всѣхъ приключеніи, случившихся съ нимъ бъ землѣ древнихъ Галловъ. — Какъ уже мы замѣтили въ концѣ предъидущей главы, завтракъ былъ удивительный. Былъ Перигордскій пирогъ, съ которымъ гастрономъ пожелалъ бы жить и умереть, забывъ родныхъ, родину и всѣ общественныя обязанности, подобно Гомеровымъ лотофагамъ. Великолѣпная корка его возвышалась какъ стѣны обширной столицы, возвѣщающія сокровища, ими защищаемыя. Еще было кушанье съ тою легкою приправою чесноку, которую любятъ Гасконцы и которая не противна Шотландцамъ; сверхъ того, сочный окорокъ, принадлежавшій нѣкогда благородному вепрю, въ ближнемъ Монришаровскомъ лѣсу. — Хлѣбъ былъ равно бѣлъ и вкусенъ и имѣлъ видъ небольшихъ шариковъ: корка его была такъ соблазнительна, что одна съ водою могла бы показаться лакомствомъ. Но кромѣ воды было чѣмъ размачивать ее; на столѣ стояла кожаная фляга, содержащая около двухъ пинтъ лучшаго Бонскаго вина.

Такое раздолье возбудило бы, какъ говорится, аппетитъ и въ мертвомъ. — Какое же дѣйствіе должно оно было произвести на молодаго человѣка лѣтъ двадцати, который уже два дня (надобно же сказать правду!) жилъ почти одними полузрѣлыми плодами, случайно ему попадавшимися и довольно умѣренною порціею ячменнаго хлѣба. — Онъ сперва кинулся на кушанье съ чеснокомъ и блюдо скоро опустѣло. Потомъ напалъ на пышный пирогъ, прорѣзалъ его до основанія и не одинъ разъ принимался за дѣло, поливая его изрѣдка виномъ, къ крайнему удивленію трактирщика и къ величайшему удовольствію дяди Петра.

Етотъ особенно, вѣрно видя, что сдѣлалъ лучшее дѣло, нежели думалъ, казалось восхищался аппетитомъ молодого- Шотландца; наконецъ примѣтивъ, что его дѣятельность ослабѣваетъ, онъ захотѣлъ снова ее возбудишь, приказавъ подать вареныхъ плодовъ, пряженцовъ и прочихъ лакомствъ, изобрѣтенныхъ для продолженія стола. На лицѣ его примѣтна была веселость, похожая на благосклонность и совершенно отличная обыкновеннаго выраженія лица его, холоднаго, строгаго и насмѣшливаго. — Люди пожилые всегда съ какимъ-то удовольствіемъ смотрятъ на забавы и упражненія молодости, если умъ ихъ не выведенъ изъ естественнаго своего положенія тайнымъ чувствомъ зависти, или безразсуднымъ соревнованіемъ.

Кентень Дюрнардъ съ своей стороны, хотя занятъ былъ столь приятно, но все не могъ не замѣтить, что черты человѣка, столь хорошо ею угощавшаго, которыя сперва показались ему такъ отвратительны, много выигрывали, если взглянуть на нихъ при содѣйствій нѣсколькихъ рюмокъ Бонскаго вина; и онъ приятельски пѣнялъ дядѣ Петру за насмѣшки надъ опоимъ аппетитомъ и за то, что самъ ничего не ѣлъ.

— Я пощусь, отвѣчалъ дядя Петръ, и до полудни ничего не беру въ ротъ, кромѣ нѣсколькихъ конфектъ и стакана воды. Потомъ, оборотясь къ трактирщику, прибавилъ: Скажи той дѣвушкѣ, чтобы принесла.

Ну! продолжалъ дядя Петръ по выходѣ трактирщика, сдержалъ ли я слово на счетъ обѣщаннаго завтрака?

— Я не встрѣчалъ лучшаго, отвѣчалъ Шотландецъ, съ тѣхъ поръ какъ оставилъ Гленъ-Улакинъ.

— Гленъ что такое! вскричалъ дядя Петръ; не хочешь ли ты призвать чорта, произнося такія слова?

— Гленъ-Улакинъ, доброй господинъ, то есть долина комаровъ. Такъ называется древнее наше владѣніе. — Вы приобрѣли право надъ нимъ смѣяться, если вамъ угодно.

— Я ни чуть не хочу оскорблять тебя, мой другъ; а хотѣлъ сказать, что если тебѣ нравится нынѣшній столъ, то у стрѣлковъ Шотландской гвардіи ежедневно бываетъ такой же, и даже лучше.

— Не мудрено. — Если они всю ночь заперты въ ласточкиныхъ гнѣздахъ, то поутру должны чувствовать жестокій аппетитъ.

— И у нихъ есть вдоволь, чѣмъ унять его; имъ не нужно, какъ Бургундцамъ, ходить съ голой спиной, чтобъ желудокъ былъ полонъ. — Они одѣты, какъ Графы, а пируютъ, какъ Аббаты.

— Радуюсь за- нихъ.

— Такъ за чѣмъ же- не служить съ ними, молодой человѣкъ? Я увѣренъ, что дядя твой могъ бы помѣстить тебя въ дружину при первой выбыли; да сказать ли тебѣ потихоньку, я самъ имѣю нѣсколько власти и могу быть тебѣ полезенъ: надѣюсь, что ты также хорошо ѣздишь верьхомъ, какъ стрѣляешь изъ лука?

— Всѣ, носившіе имя Дюрвардовъ, никогда не уступали въ искуствѣ ѣздить верьхомъ ни кому изъ тѣхъ, которые становились въ стремя кованымъ башмакомъ; и право я не знаю, почему бы мнѣ не принять обязательнаго вашего предложенія. Пища и одежда вещи необходимыя; да вотъ изволите видѣть, наша братья думаетъ объ чести, объ повышеніи, о славныхъ воинскихъ подвигахъ. Вашъ Король Людовикъ — будь надъ нимъ благодать Божія, какъ надъ другомъ и союзникомъ Шотландіи; но онъ вѣкъ сидитъ въ етомъ замкѣ, или переходитъ изъ одной крѣпости въ другую. Онъ приобрѣтаетъ города и провинціи политическими посольствами, а не остріемъ меча. — А я, такъ держусь мнѣнія Дугласовъ, которые всегда были въ полѣ, потому что имъ пѣніе жаворонка болѣе нравилось, чѣмъ пискъ мышей.

— Молодой человѣкъ, не суди такъ дерзско дѣла Государей. Людовикъ старается сберегать кровь своихъ подданныхъ, а на свою не скупъ. Онъ доказалъ свою храбрость при Моплери"

— Да, но етому лѣтъ двѣнадцать, если не больше. А мнѣ хотѣлось бы служитъ такому Государю, который бы сохранялъ честь свою въ одинакомъ блескѣ со щитомъ своимъ и который бы всегда былъ первый посреди сѣчи.

— Чтожь ты не остался въ Бриссолѣ съ Герцогомъ Бургундскимъ? — Онъ бы тебѣ ежедневно доставлялъ случай ломать себѣ ребра, а чтобы дѣло было вѣрнѣе, то самъ бы взялся переломать ихъ тебѣ; особливо, если бъ узналъ, что ты побилъ одного изъ его лѣсничихъ.

— Правда. Моя несчастная звѣзда загородила мнѣ ету дорогу,

— Да развѣ мало начальниковъ, которые не побоятся чорта и у которыхъ молодой вертопрахъ всегда найдетъ службу? — Напримѣръ, что ты думаешь о Вильгельмѣ Ла Маркскомъ?

— Что такое? — Длинно-бородой человѣкъ, вепрь Арденскихъ лѣсовъ! Чтобъ я сталь служить начальнику грабителей и убійцъ; разбойнику, которой пожалуй убьетъ крестьянина", чтобъ завладѣть его кафстаномъ; которой губитъ священниковъ и богомольцевъ, какъ бы Рыцарей, или военныхъ людей! — Я положилъ бы вѣчное пятно на щитѣ моего отца.

— Ну чтожь! молодой головорѣзъ, сели вепрь тебѣ не нравится, почему бы не идти къ молодому Герцогу Гельдернскому?

— Я скорѣй пойду къ чорту! — Сказать ли вамъ кой-что на ушко: ета ноша слишкомъ тяжела для земли; адъ ужь открытъ для него. — Говорятъ, что онъ держитъ отца своего въ тюрмѣ и что даже рѣшился поднять руку на него. Можете ли вы повѣрить етому?

Дядя Петръ какъ будто смѣшался, видя чистосердечный ужасъ, съ которымъ молодой Шотландецъ говорилъ о неблагодарности сыновней, и отвѣчалъ ему:

— Если Герцогъ побилъ своего отца, то ручаюсь, что этотъ отецъ не разъ бивалъ его: такъ ето небольшая уплата.

— Мнѣ удивительно слышать ето отъ тебя, сказалъ молодой Шотландецъ, вспыхнувъ отъ негодованія. — Такой сѣдой головѣ, какъ твоя, должно бы умѣть лучше выбирать предметы для шутокъ. — Если старый Герцогъ билъ своего сына въ ребячествѣ, то видно мало билъ. Лучше бы онъ уморилъ его подъ розгами, чѣмъ оставилъ живаго, къ стыду всего христіанства.

— Если такъ, то видя какъ ты разбираешь характеры Государей и Вождей, я думаю всего лучше тебѣ самому сдѣлаться начальникомъ; гдѣ жь такой мудрецъ найдетъ себѣ достойнаго повелителя?

— Ты смѣешься надо мною, дядя Петръ, и можетъ быть за дѣло. Но ты не назвалъ мнѣ вождя, исполненнаго храбрости, у котораго подъ начальствомъ славное войско, и которому съ честью можно служить.

— Не понимаю, о комъ ты говорить.

— Ну объ томъ, который, какъ гробница Магометова (да будетъ проклятъ лжепророкъ!) виситъ между двумя магнитами; кого не льзя назвать ни Французомъ, ни Бургундцемъ, по который умѣетъ держать ихъ въ равновѣсіи и заставляетъ обоихъ владѣтелей, не смотря на ихъ могущество, бояться себя.

— А все не смѣкну кто бы ето былъ, повторилъ дядя Петръ съ задумчивымъ видомъ.

— Да кому же быть, кромѣ благороднаго Людовика Люксембургскаго, Графа Сен-Поля, Великаго Конетабля Франціи? Онъ держится съ маленькимъ своимъ войскомъ, поднявъ голову наравнѣ съ Королемъ Людовикомъ и Герцогомъ Карломъ и качаясь между ими, какъ ребенокъ, стоящій посреди доски, которой края поперемѣнно подымаются и опускаются двумя его товарищами.

— И етотъ ребенокъ можетъ упасть больнѣе всѣхъ троихъ. Но послушай, мой другъ, ты грабежъ считаешь преступленіемъ: знаешь ли, что твой премудрый Графъ Сен-Поль первый показалъ примѣръ выжигать селенія въ военное время; и что до постыдныхъ опустошеній, имъ совершенныхъ, обѣ стороны щадили открытыя села и города, которые не сопротивлялись.

— По чести, если ето правда, то я подумаю, что ни одинъ изъ стихъ великихъ людей ни лучше другаго; и что выбирать одного изъ нихъ все равно, что выбирать дерево, на которомъ бы тебя повѣсили. — Но стоить Графъ Сен-Поль, стогнъ Конетабль, нашелъ средство завладѣть городомъ, названнымъ но имени моего покровителя, Св. Кентеня. (Тутъ молодой Шотландецъ перекрестился.) — А мнѣ сдается, что еслибъ я былъ тамъ, то мой покровитель призрѣлъ бы меня; по теперь видно онъ забылъ Кентеня Дюрварда, своего духовнаго сына, что покинулъ его на день безъ пищи, а на другой оставилъ гостеприимству чужеземца, купленному баней въ славной рѣкѣ Шерѣ, или въ одной изъ рѣкъ, въ нее впадающихъ.

— Не ропщи на угодниковъ, дружокъ, сказалъ дядя Петръ. Св. Хуліанъ вѣрный покровитель странниковъ, и можетъ случиться, что блаженный Св. Кентень сдѣлалъ для тебя больше и лучше, нежели ты думаешь.

При сихъ словахъ, дверь отворилась и молодая дѣвушка, на взглядъ лѣтъ пятнадцати, принесла подносъ, покрытый камчатною салфеткою, на которомъ стояла банка тѣхъ сушеныхъ сливъ, которыми городъ Туръ всегда славился. На немъ стоялъ также кубокъ, отлично отчеканенный, этимъ искусствомь золотые мастера въ городѣ тогда славились передъ прочими городами Франціи, не выключая самой столицы. Наружность етаго кубка была столь красива, что Дюр варду не пришло въ голову взглянуть серебряный онъ, или просто оловянный, какъ стаканъ, стоящій передъ нимъ на столѣ, и который но блеску можно было почесть сдѣланнымъ изъ драгоцѣннѣйшаго металла.

Но видъ молодой дѣвушки, держащей подносъ, привлекъ вниманіе Дюрварда болѣе, нежели то, что было на подносѣ.

Онъ скоро замѣтилъ, что многочисленныя длинныя косы прекрасныхъ черныхъ волосъ, которые подобно молодымъ Шотландкамъ она носила безо всякаго украшенія, кромѣ плющеваго вѣнка, осѣняли лицо ея природнымъ покрываломъ; по правильнымъ чертамъ, чорнымъ глазамъ и задумчивому виду, ее можно было бы принять за грустную Мельпомену; но легкій румянецъ на щекахъ и улыбка на губахъ и во взглядѣ, заставляли думать, что веселость не была чужда столь обворожительному лицу, хотя и не составляла обыкновеннаго его выраженія. — Кентеню также показалось, что горестныя обстоятельства придавали наружности столь молодой и прекрасной дѣвушки видъ важности, обыкновенно чуждый красотѣ на зарѣ юныхъ лѣтъ; а какъ воображеніе молодаго человѣка скоро выводитъ заключеніе изъ самыхъ легкихъ началъ, то ему вздумалось заключить изъ послѣдующаго, что судьба етой прелестной незнакомки покрыта тайною и безмолвіемъ.

— Что ето Значитъ, Жакелина? сказалъ дядя Петръ при ея входѣ. Я кажется приказалъ Перстѣ принесть мнѣ все нужное. — Клянусь Пасхою! Развѣ она считаетъ себя слишкомъ важною дамою, что не хочетъ мнѣ служить?

— Матушка нездорова, отвѣчала Жакелина скоро и почтительно, она не выходитъ изъ комнаты.

— Надѣюсь, что она тамъ одна! вскричалъ дядя Петръ съ важностію, я старой воробей, и меня не обманутъ выдуманною болѣзнію.

При сихъ словахъ Жакелина поблѣднѣла и даже зашаталась", ибо должно признаться, что голосъ и взглядъ дяди Петра, всегда грубые, насмѣшливые и неприятные, становились грозными и ужасными, когда выражали гнѣвъ, или подозрѣніе.

Привязанность къ прекрасному полу тотчасъ пробудилась въ душѣ молодаго нашего Горца, и онъ подошелъ къ Жакелинѣ, чтобы облегчить ее отъ ноши; она отдала ему подносъ съ видомъ задумчивымъ, бросивъ на сердитаго старика робкой и безпокойной взглядъ. Не въ природѣ было противиться выраженію стихъ нѣжныхъ глазъ, которые, казалось, умоляли о сожалѣніи", и дядя Петръ сказалъ ей, безъ неудовольствія, съ кротостію какую только могло выразить его лицо: — Я не браню тебя Жакелина; ты еще слишкомъ молода, чтобъ быть, чѣмъ къ несчастно будешь со временемъ…. обманчивою и коварною, какъ и весь твой вѣтреный полъ, — никто не достигъ зрѣлыхъ лѣтъ,

— Я не имѣвъ случая узнать васъ всѣхъ, и потъ Шотландской воинъ, который дно же тебѣ скажетъ.

Жакелина бросила мгновенно взглядъ на молодаго чужеземца, какъ бы повинуясь дядѣ Петру но ein отъ взглядъ, не смотря на быстроту свою, показался Дюрварду воззваніемъ къ его великодушію. Съ поспѣшностію молодаго человѣка и съ романическимъ почтеніемъ къ прекрасному полу, которое внушено ему было воспитаніемъ, онъ тотчасъ отвѣчалъ, что броситъ перчатку поединка противнику равнаго съ нимъ званія и лѣтъ, который осмѣлится сказать, что черты, подобныя тѣмъ, которыя онъ видитъ, могутъ не быть оживлены чистѣйшею душою.

Щеки молодой дѣвушки покрылись смертельною блѣдностію и она бросила торопливой взглядъ на дядю Петра, въ которомъ выходка молодаго Шотландца казалось произвела только улыбку презрѣнія, а не одобренія. Кентень, у коего вторая мысль обыкновенно поправляла первую, постыдился етѣхъ словъ, которыя могли почесться хвастовствомъ передъ старцемъ, миролюбивымъ по самому званію своему; и добровольно подвергаясь наказанію равно справедливому и соразмѣрному своей винѣ, онъ рѣшился терпѣливо переносить заслуженныя насмѣшки. — Онъ подалъ дядѣ Петру подносъ, краснѣя и съ замѣшательствомъ, которое тщетно старался скрывать.

— Ты молодой безумецъ, сказалъ ему дядя Петръ; и ты женщинъ знаешь не лучше чѣмъ Государей, которыхъ сердца Господь Богъ, прибавилъ онъ набожно перекрестившись, держитъ въ своей десницѣ.

— А ктожь держитъ сердца женщинъ? спросилъ Кентень, рѣшившись не поддаваться повелительному виду етаго необыкновеннаго человѣка, котораго гордое и безпечное обращеніе имѣло на него вліяніе, нѣсколько обидное ему самому"

— Думаю, что объ етомъ надобно спросить у кого нибудь другаго, отвѣчалъ дядя Петръ очень хладнокровію.

Однакожь ета новая неудача не совсѣмъ смѣшала Кентень Дюрварда. — Ужь конечно, подумалъ онъ, какъ бы сытенъ и хорошъ ни былъ завтракъ, я изъ етакихъ пустяковъ не сталъ бы потакать етому Турскому мѣщанину. Собакъ и соколовъ прикармливаютъ; человѣка же можно привязать только дружбою, да послугою. Но етотъ мѣщанинъ, право, необыкновенный человѣкъ; а ето обворожительное явленіе, которое скоро исчезнетъ, ето совершенное созданіе не можетъ принадлежать столь низкому званію, не можетъ даже зависѣть отъ етаго богатаго мѣщанина, хотя онъ и показываетъ надъ нею нѣкоторую власть, какъ и надъ всѣмъ, что случайно попадетъ въ малый кругъ его. Удивительно какую важность ети Фламандцы и Французы придаютъ богатству, — гораздо больше, чѣмъ оно стоитъ у право, я думаю, что этотъ старый купецъ относитъ къ своимъ деньгамъ улаженіе, которое я оказываю его лѣтамъ. Я, Шотландскій дворянинъ, древняго рода и отличнаго происхожденія, а онъ — Турскій купецъ!

Вотъ мысли, которыя, быстро слѣдовали другъ за другомъ въ умѣ молодаго Дюрварда, между тѣмъ какъ дядя Петръ говорилъ Жакелинѣ, съ улыбкою поглаживая прекрасныя волосы ея. — Етотъ молодой человѣкъ будетъ служитъ мнѣ, Жакелина; ты можетъ идти. Я скажу твоей безпечной матери, что она напрасно выпускаетъ тебя безъ нужды на показъ.

— Ей только хотѣлось услужить вамъ, отвѣчала молодая дѣвушка: надѣюсь, что вы не будете недовольны вашею родственницей* потому что…

— Клянусь Пасхою! вскричалъ дядя Петръ, прерывая ее съ живостію, по безъ, грубости, не хочешь ли ты споришь со мною, или осталась здѣсь поглядѣть на етаго молодца? Поди отсюда; онъ дворянинъ и, мнѣ довольно его для прислуги.

Жакелина вышла; столь быстрый уходъ такъ занялъ Дюрварда, что прервалъ нить его размышленій, и онъ машинально повиновался, когда дядя Петръ, небрежно кинувшись въ большія кресла, сказалъ ему голосомъ человѣка, привыкшаго повелѣвать:

— Поставь етотъ подносъ передо мною.

Купецъ наморщилъ брови такъ, что почти задвинулъ ими быстрые глаза свои, которые однакожъ изрѣдка проглядывали мгновеннымъ и блестящимъ лучемъ, подобно солнцу, которое скрываясь въ черной тучѣ, по временамъ сіяетъ изъ-за оной.

— Не правда ли, что ето прелестное созданіе? спросилъ дядя Петръ у Кентеня поднявъ голову и пристально взглянувъ на него; дѣвушка прелюбезная, хотя и служанка въ гостинницѣ? Ей хорошо бы сидѣть за столомъ честнаго мѣщанина; да худо воспитана, низкаго рода.

Часто бываетъ, что слово, сказанное случайно, разрушаетъ великолѣпные воздушные замки; и тогда строитель не слишкомъ благодаренъ тому, кто сказалъ ето пагубное слово, хотя бы онъ и не думалъ вредить. Кентень смѣшался и готовъ былъ, самъ не зная за что, разсердиться на етаго старика, который увѣдомилъ его, что ето обворожительное созданіе было ни больше, ни меньше того, что показывали его занятія, — служанка въ трактирѣ; правда что служанка высшаго разряда (она вѣроятно была племянница, или родственница трактирщика), по все таки служанка, обязанная поддѣлываться ж" нраву всѣхъ постояльцевъ, которымъ должна была прислуживать, и особенно ко нраву дяди Петра, у котораго по видимому было довольно причудъ и довольно богатства, чтобы требовать исполненія оныхъ.

Еще ему приходило на мысль, что надобно растолковать старику различіе между ихъ званіями и объяснить ему, что никакое богатство не можетъ поравнять его съ Дюрвардомъ изъ Гленъ-Улакина. Однако жь, когда онъ-взглядывалъ на дядю Петра, готовясь сказать ему объ этомъ нѣсколько словъ, то находилъ въ его лицѣ, не смотря на потупленные глаза, на худощавыя черты-и простое платье, нѣчто мѣшавшее ему объявить преимущество, которое думалъ онъ имѣть надъ купцомъ. Напротивъ, чѣмъ чаще и пристальнѣе онъ глядѣлъ на него, тѣмъ болѣе любопытствовалъ узнать, что ето за человѣкъ и какого званія; онъ внутренно воображалъ его однимъ изъ первыхъ сановниковъ, или по крайней мѣрѣ., синдиковъ Турскихъ; словомъ, принималъ его за человѣка, приученнаго какимъ бы то ни было образомъ, требовать и получать почтеніе.

Между тѣмъ, дядя Петръ, казалось, снова предался размышленіямъ, по окончаніи которыхъ набожно перекрестился и съѣлъ нѣсколько сливъ и одинъ бисквитъ. Потомъ знакомъ приказалъ Кентеню подать себѣ кубокъ, о которомъ мы уже говорили; но когда тотъ сталъ подавать ему, онъ спросилъ прежде, чѣмъ дотронулся до кубка: — Кажется ты сказывалъ, что ты дворянинъ?

— Конечно дворянинъ, отвѣчалъ Шотландецъ, если для етаго достаточно пятнадцати поколѣній. Я ужь сказалъ тебѣ; да не безпокойся, дядя Петръ: меня всегда учили, что младшій долженъ служить старшему.

— Прекрасное правило, отвѣчалъ купецъ, принимая изъ рукъ кубокъ и наливъ въ него воды изъ кувшина, который казался того же металла, — и по видимому ни мало не заботясь о приличіяхъ.

— Чортъ возьми непринужденность и свободное обращеніе етаго мѣщанина! подумалъ молодой человѣкъ. Онъ заставляетъ благороднаго Шотландца служить себѣ съ столь же малою вѣжливостію, съ какою бы я потребовалъ того же отъ крестьянина изъ Глен-Нелы.

Между тѣмъ дядя Петръ, опорожнивъ кубокъ, сказалъ своему товарищу: — По вкусу, съ какимъ ты пилъ Бонское вино, я думаю тебѣ не очень хочется отвѣчать мнѣ моимъ напиткомъ. Но у меня есть снадобье, которое можетъ простую воду превратить въ лучшее вино.

Говоря-такимъ образомъ, онъ вынулъ изъ-за пазухи большой кошелекъ изъ кожи морской выдры и насыпалъ маленькихъ серебряныхъ монетъ до половины кубка, который былъ не слишкомъ широкъ.

— Ты долженъ больше благодарить покровителя своего Св. Кентеня и Св. Іуіана, нежели думаешь, молодой человѣкъ, — сказалъ дядя Петръ, и совѣтую тебѣ во имя ихъ раздать нѣсколько милостыни. Останься въ етой харчевнѣ, пока увидишь родственника своего Рубца, котораго нынче вечеромъ смѣнятъ съ караула. Я постараюсь увѣдомишь его, что можетъ здѣсь найти тебя, потому что у меня есть дѣло въ замкѣ.

Кентень Дюрвардъ раззѣвалъ ротъ, чтобы отказаться отъ подарка, предлагаемаго ему тороватостью новаго знакомца, но дядя Петръ, содвинувъ густыя брови, приосанясь и принявъ видъ важнѣе прежняго, сказалъ ему повелительнымъ голосомъ: — Безъ отговорокъ, молодой человѣкъ; дѣлай, что тебѣ велятъ.

При сихъ словахъ, онъ вышелъ изъ комнаты, запретивъ знакомъ Кентеню слѣдовать за собою.

Молодой Шотландецъ остолбенѣлъ и не зналъ, что подумать обо всемъ, съ нимъ случившемся. Первымъ его движеніемъ, если не самымъ благороднымъ, то самымъ естественнымъ, было взглянуть на кубокъ, до половины наполненный серебряными деньгами, которыхъ можетъ быть и четвертой доли онъ съ роду не имѣлъ въ своемъ распоряженіи. Но честь позволяла ли дворянину принять подарокъ етаго богатаго простолюдина? Вопросъ былъ затруднителенъ; ибо, хотя онъ и славно позавтракалъ, но все ему было не съ чѣмъ возвратиться въ Дижонъ, если бы захотѣлъ опредѣлиться въ службу къ Герцогу Бургундскому, подвергаясь всему его гнѣву, или идти въ Сен-Кентень, если бы предпочелъ Конетабля Сен-Поля, потому что онъ рѣшился предложить свои услуги одному изъ-этихъ двухъ владѣтелей, если не Французскому Королю. Наконецъ онъ придумалъ умнѣе всего, чтобы могло придти ему въ голову при тогдашнихъ обстоятельствахъ: послушать совѣтовъ своего дяди. Въ ожиданіи, положилъ онъ деньги въ свой бархатной мѣшокъ и кликнулъ трактирщика, чтобы велѣть прибрать серебряный кубокъ, а между тѣмъ разспросить его объ етомъ тороватомъ купцѣ, который умѣлъ говорить такимъ повелительнымъ голосомъ.

Трактирщикъ пришелъ тотчасъ; и хотя не былъ слишкомъ откровененъ, все молчалъ менѣе прежняго. Онъ рѣшительно отказался взять серебряной кубокъ, говоря, что не имѣетъ на ето никакого права; кубокъ принадлежалъ дядѣ Петру, который подарилъ его тому, кого угощалъ завтракомъ. — Правда, были и у него четыре серебряныя стопы, доставшіяся ему отъ блаженной памяти покойной бабушки; но онѣ также были похожи на этотъ прекрасной чеканены и сосудъ, какъ рѣпа на персикъ. — Ето одинъ изъ славныхъ Турецкихъ кубковъ, работы Мартына Доминика, который могъ состязаться въ искуствѣ со всѣми Парижскими мастерами.

— А что ето за дядя Петръ, спросилъ Кентень, который дѣлаетъ такіе прекрасные подарки чужеземцамъ?

— Кто такой дядя Петръ? повторилъ трактирщикъ, медленно выпуская ети слова изо рта.

— Ну да, сказалъ Дюрвардъ живо и повелительно. Кто такой этотъ дядя Петръ, который выказываетъ себя такимъ тороватымъ? И кто этотъ мясникъ что ли, котораго онъ послалъ впередъ заказать завтракъ?

— Право, сударь, что касается до дяди Петра, то не худо было бы вамъ самимъ у него спросить а тотъ, что приходилъ заказывать завтракъ, избави насъ Богъ короче съ нимъ познакомиться!

— Тутъ есть что-нибудь таинственное! Этотъ дядя Петръ сказалъ мнѣ, что онъ купецъ.

— Если онъ вамъ ето сказалъ, видно что правда.

— А какою торговлею онъ занимается?

— О! прекраснѣйшею торговлею. Между прочимъ завелъ онъ здѣсь етѣ шелковичныя издѣлія, которыя могутъ поспорить съ тѣми богатыми матеріями, что Венеціанцы вывозятъ изъ Индіи, или Китая. Вы дорогой видѣли, сколько насажено тутовыхъ деревьевъ: ето все іго приказанію дяди Петра, для разведенія шелковичныхъ червей.

— Ну, любезный другъ, а кто ета молодая дѣвушка, которая приносила подносъ?

— Ето моя постоялица, съ нею живетъ опекунша, постарѣ; я думаю, какая-нибудь тетка, или родственница.

— Развѣ у васъ въ обыкновеніи заставлять постояльцевъ служить гостямъ? — Я замѣтилъ, что дядя Петръ не хотѣлъ ничего взять изъ твоихъ рукъ, или изъ рукъ твоего мальчика.

— Богачи имѣютъ свои прихоти, потому, что могутъ платить за нихъ. Дядя Петръ не въ первый разъ умѣлъ заставить дворянъ себѣ прислуживать.

Молодой Шотландецъ нѣсколько обидѣлся стамъ замѣчаніемъ; но, скрывая свою досаду, спросилъ: можно ли занять у него комнату на сутки, а можетъ быть и болѣе.

— Разумѣется, на сколько вамъ будетъ угодно.

— А живучи, подъ одной кровлей съ етими дамами, могу ли я отдашь имъ свое почтеніе?

— Право не знаю. Онѣ не выходятъ сами и къ себѣ никого не принимаютъ.

— Выключая дяди Петра, не правда ли?

— Мнѣ не позволено говорить ни о какомъ исключеніи, отвѣчалъ трактирщикъ съ почтительною твердостію.

Кентень думалъ о себѣ слишкомъ много, въ сравненіи съ возможностію поддержать ето высокое мнѣніе. Обидясь нѣсколько отвѣтомъ трактирщика, онъ рѣшился воспользоваться обычаемъ того времени.

— Отнеси этимъ дамамъ, сказалъ онъ, бутылку сладкаго вина; засвидѣтельствуй имъ глубочайшее мое почтеніе и скажи, что Кентень Дюрвардъ, изъ дома Гленъ-Улакина, благородный Шотландскій воинъ, живущій теперь вмѣстѣ съ ними въ этой гостинницѣ, проситъ позволенія лично имъ откланяться.

Трактирщикъ вышелъ, воротился почти въ то же мгновеніе и сказалъ, что дамы благодарятъ Шотландскаго воина, не смѣютъ принять его подарка и сожалѣютъ, что по уединенной жизни своей не могутъ принять его самаго.

Кентень закусилъ губы; потомъ, наливъ себѣ вина, котораго не приняли и которое трактирщикъ поставилъ на столъ, сказалъ самъ себѣ: — Клянусь обѣднею! чудная земля. Купцы своимъ обращеніемъ и щедростію похожи на вельможей, и дѣвочки, живущія въ трактирѣ, важничаютъ какъ переодѣтыя Принцессы. Однако жь я опять увижу ету черноглазую красавицу, если самъ чортъ не впутается въ ето дѣло.

Принявши ето мудрое намѣреніе, онъ велѣлъ проводить себя въ назначенную комнату.

Трактирщикъ повелъ его по витой лѣстницѣ въ галлерею, къ которой примыкали многія двери, подобію монастырскимъ кельямъ. Ето сходство не слишкомъ понравилось нашему герою, который съ большою скукою вспоминалъ, какъ рано его стали приучать къ монашеской жизни. Трактирщикъ остановился въ концѣ галлереи, выбралъ ключъ изъ связки, висѣвшей у него на поясѣ, отворилъ дверь и указалъ Дюрварду комнату, устроенную внутри башенки. — Правда, что она была очень узка, а то чиста, въ. сторонѣ отъ прочихъ и снабжена прекрасною постелью и мебелью гораздо превосходнѣе той, которая обыкновенію бываетъ въ трактирахъ; еловомъ, она показалась ему маленькимъ чертогомъ.

— Надѣюсь, сударь, что вамъ понравится ваша комната, сказалъ выходя трактирщикъ. Мой долгъ угождать всѣмъ друзьямъ дяди Петра.

— Счастливо жъ я нырнулъ сего дня по утру! вскричалъ Кентень, окинувъ глазами комнату по уходѣ трактирщика; со мной отроду етаго не бывало. Подлинно счастье рѣкою льспіся.

Сказавъ ето, онъ подошелъ къ окну, освѣщавшему его горницу. Такъ какъ башенка довольно выдалась въ сторону отъ всего строенія, то видѣнъ быль не только прекрасный, довольно большой садъ трактира, но и тутовыя деревья, будто бы разведенныя дядею Петромъ для вскормленія шелковичныхъ червей. А смотря вдоль стѣны, видна было другую башенку, освѣщенную окномъ, расположеннымъ прямо противъ того, у котораго теперь стоялъ нашъ Герой. Человѣку, старѣе Кентеня двадцатью годами, трудно рѣшить отъ чего ета башенка и ето окошко занимали его болѣе, чѣмъ хорошій садъ и прекрасныя тутовыя деревья; ибо, къ сожалѣнію, на башенку, которой окно открыто только для воздуха, но защищено отъ солнца и можетъ бытъ отъ любопытныхъ взоровъ, слишкомъ сорока лѣтніе глаза смотрятъ равнодушно, хотя бы и примѣтили у окна лютню, де половины закрытую легкимъ шелковымъ покрываломъ зеленаго цвѣта. Но въ счастливомъ возрастѣ Дюрварда, такія случайности достаточны для основанія сотни воздушныхъ замковъ, воспоминаніе которыхъ заставляетъ улыбнуться человѣка зрѣлыхъ лѣтъ, если еще онъ иногда со вздохомъ объ нихъ думаетъ.

Такъ, какъ очень вѣроятно, что другъ нашъ Кентень желалъ узнать нѣсколько по болѣе о прекрасной своей сосѣдкѣ, владѣтельницѣ лютни и покрывала, какъ вѣроятно по крайней мѣрѣ, что онъ желалъ узнать, не та ли эта дѣвушка, которая при немъ такъ смиренно прислуживала дядѣ Петру, то можно догадаться, что онъ не высунулся до половины изъ окошка, съ разинутымъ ртомъ и глазами, горящими отъ любопытства. Дюрвардъ умѣлъ искуснѣе ловить птицъ. Тщательно прижавшись къ стѣнѣ, онъ осторожно протянулъ голову и взглянулъ сквозь рѣшетчатый ставень: етѣ старанія доставили ему удовольствіе видѣть прекрасную, бѣлую какъ лилія, ручку, которая взяла висѣвшую лютню; и чрезъ нѣсколько минутъ слухъ его раздѣлилъ награду его ловкости.

Обитательница башенки пропѣла маленькую пѣсенку, совершенно подобную тѣмъ, которыя по мнѣнію нашему пѣвали знатныя дамы рыцарскихъ временъ, между тѣмъ, какъ рыцари и трубадуры слушали ихъ со вздохами. Въ словахъ не было довольно чувства, остроумія и воображенія, чтобы отвлечь вниманіе отъ музыки, а музыка своею ученостію не мѣшала слушать слова. Стихотворецъ и музыкантъ, по видимому были такъ необходимы другъ-другу, что если бы прочли пѣсню безъ музыки, или сыграли одинъ голосъ, то стихи и ноты равно бы потеряли всю цѣну. Можетъ быть мы напрасно сохраняемъ здѣсь пѣсню, которая сочинена была вовсе не для чтенія, но единственно для пѣнія.

Мой другъ, пора мнѣ быть съ тобою!

Свѣтило дня сокрылося въ кодахъ",

Роса блеститъ на шелковыхъ лугахъ;

И вѣтръ возсталъ надъ сонною волною.

Днемъ жаворонокъ пѣлъ;

Настала ночь, онъ полетѣлъ

Къ подругѣ отдохнуть разсвѣта въ ожиданьи;

И вѣтръ, и птицы, и цвѣты,

Всѣ счастья знаютъ часъ…А ты?

А медлишь ты одинъ въ урочный часъ свиданья!

Придти спѣшитъ пастушка къ другу:

Давно ее онъ въ рощѣ темной ждетъ;

Младый герой подъ окнами поетъ

Свой сладкій плѣнъ и нѣжную подругу.

Въ лазури горнихъ мѣстъ,

Всѣхъ ярче звѣздъ, всѣхъ краше звѣздъ,

Горитъ звѣзды любви волшебное сіянье;

Чертогъ, обитель нищеты,

Равно подвластны ей…А ты?

Ахъ! медлишь ты одинъ въ урочный часъ свиданья!

Чтобы читатель ни подумалъ объ етой простой пѣснѣ, она произвела сильное впечатлѣніе на Кентеня, когда онъ услышалъ ее пропѣтую нѣжнымъ и прилитымъ голосомъ, котораго звуки сливались со вздохами зефира, льющаго въ окно блауханія цвѣтовъ. Пѣвица была видна, но не совсѣмъ, такъ что ее не льзя было узнать; и ето обстоятельство придавало всей сценѣ таинственный видъ, еще болѣе ее украшающій.

При концѣ втораго куплета Дюрвардъ открылся болѣе Нѣмъ прежде, желая лучше разглядѣть сирену, его обворожающую. — Музыка тотчасъ окончилась; затворили окно, задернули занавѣску и тѣмъ прервали наблюденія сосѣда изъ второй башенки.

Кентень былъ очень огорченъ и удивленъ слѣдствіями своей поспѣшности; но утѣшился надеждою, что дѣвушка съ лютней не такъ легко оставить инструментъ, на которомъ такъ хорошо играла, и не будетъ столь жестока, чтобы лишить себя чистаго воздуха и удовольствія отворять окно, съ безжалостнымъ намѣреніемъ одной наслаждаться прелестными звуками своего голоса; можетъ быть и самолюбіе нѣсколько участвовало въ сихъ утѣшительныхъ размышленіяхъ. Если, по догадкамъ его, обитательница ближней башенки была прекрасная черноволосая дѣвушка, то онъ невольно вспоминалъ, что въ другой живетъ молодой воинъ, красивый, статный, исполненный огня и живости; а романы, emu дальновидные наставники юности, научили его, что хотя дѣвицы бываютъ застѣнчивы и осторожны, но совсѣмъ тѣмъ любопытствуютъ узнавать дѣла своихъ сосѣдей и иногда принимаютъ въ нихъ участіе.

Во время сихъ размышленій Кентеня, мальчикъ пришелъ сказать ему, что какой-то военной хочетъ съ нимъ повидаться.

ГЛАВА ПЯТАЯ.
Воинъ.

Военный, ожидавшій Кентеня Дюрварда въ комнатѣ, гдѣ онъ завтракалъ, былъ одинъ изъ тѣхъ, про которыхъ Людовикъ XI давно сказалъ, что они въ своихъ рукахъ держатъ судьбу Франціи, ибо имъ повѣрилъ онъ охраненіе своей особы.

Сія знаменитая дружина, называемая стрѣлками Шотландской гвардіи, была составлена Карломъ VI, по причинамъ, важнѣйшимъ нежели какія обыкновенно полагаются для окруженія престола наемнымъ войскомъ. Раздоры, отторгнувшіе отъ него болѣе половины Королевства и сомнительная вѣрность дворянства, еще защищавшаго его сторону, не позволяли ему ввѣрить охраненіе своей особы собственнымъ подданнымъ. Шотландцы были наслѣдственными врагами Англіи, старинными друзьями и, казалось, природными союзниками Франціи. Они были бѣдны, храбры и вѣрны. Избыточное населеніе ихъ земли, болѣе прочихъ странъ Европы производящей отважныхъ смѣльчаковъ; всегда доставляло кѣмъ дополнять ихъ ряды. Сверхъ сего ихъ требованія на старинное дворянство давали имъ право болѣе всякаго другаго войска приближаться къ особѣ Монарха, а малочисленность не допускала бунтовать и властвовать тамъ, гдѣ они должны были повиноваться

Съ другой стороны, Французскіе Государи считали политическимъ долгомъ снискать привязанность етой отборной дружины, давая имъ почетныя преимущества и значительное жалованье, которое большая часть изъ нихъ издержали съ военною расточительностію, для поддержанія мнимаго своего званія. Каждый изъ нихъ пользовался правами и почестями дворянина; а служба, приближая ихъ къ особѣ Короля, возвышала въ собственныхъ глазахъ и во мнѣніи всѣхъ Французовъ. Они были великолѣпію вооружены, одѣты, снабжены лошадьми и каждый имѣлъ право держать оруженосца, пажа, слугу и двухъ прислужниковъ, изъ которыхъ одинъ назывался ножевщикомъ, по большому ножу, который онъ носилъ, чтобы добивать тѣхъ, которыхъ господинъ его опрокинетъ въ битвѣ. Съ такою свитой, одѣтый соотвѣтственно оной, стрѣлокъ Шотландской гвардіи былъ человѣкомъ важнымъ; а какъ выбылыя мѣста обыкновенно замѣщались тѣми, которые учились службѣ въ званіи пажей, то часто лучшія Шотландскія Фамиліи посылали дѣтей служить подъ надзоромъ приятеля, или родственника, до перваго случая къ повышенію.

Поелику ножевщикъ и товарищъ его были не дворяне и стало не могли надѣяться на такое повышеніе, то ихъ набирали изъ людей низшаго званія; по за хорошее жалованье господа всегда находили между кочующими одноземцами своими людей сильныхъ и храбрыхъ, готовыхъ служишь имъ въ етой должности.

Людвигъ Леслей, или, какъ мы чаще будемъ называть его, Рубецъ, ибо во Франціи его больше знали подъ етимъ именемъ, былъ человѣкъ крѣпкой, футовъ шести росту; черты лица его, и такъ не очень приятныя, казались еще грубѣе отъ огромнаго рубца, который начинаясь отъ верхней части лба, проходилъ мимо праваго глаза черезъ всю щеку и оканчивался подъ самымъ ухомъ. Ета грубая полоса, поперемѣнно красная, пурпуровая, мѣстами почти черпая, всегда составляла отвратительную противоположность съ цвѣтомъ лица его встревоженнаго, или спокойнаго, распаленнаго гнѣвомъ, или обыкновенію загорѣвшаго отъ солнца.

Его платье и оружія были великолѣпныя. На немъ былъ Шотландской токъ, осѣненный перомъ, съ серебрянымъ изображеніемъ Божіей Матери, вмѣсто кокарды. Сіе украшеніе Король даровалъ Шотландской гвардіи, ибо посвятилъ мечи ея служенію Пресвятой Дѣвы. Нашейникъ, нарукавники и поручи у Рубца были изъ лучшей стали съ серебреною насѣчкою", а кольчуга его блистала, какъ утренній иней зимою на кустарникѣ, Начнемъ было верхнее платье бѣлое бархатное, разрѣзанное на бонахъ подобно одеждѣ Герольда, съ вышитыми серебромъ большими крестами спереди и сзади. Набедренники и наколѣнники также были кольчатые, а башмаки обложены сталью. На правомъ боку висѣлъ широкой и острый кинжалъ, называемый тогда воля Божія; на богатой, шитой перевязи повѣшена была большая сабля; но для удобности онъ теперь держалъ въ рукѣ ето тяжелое оружіе, съ которымъ правила службы никогда не позволяли ему разставаться.

Хотя Дюрвардъ, какъ и всѣ молодые Шотландцы того времени, рано свыкся съ оружіемъ и войною, но ему показалось, что онъ сроду не видалъ воина столь грознаго вида и такъ хорошо одѣтаго, какъ тотъ, который обнялъ его въ ету минуту: emo былъ братъ его матери, Людвигъ Лсслей. Однако жь выраженіе лица вовсе не привлекательнаго, чуть было не заставило его отступить, между тѣмъ какъ любезный дядюшка, лаская ему обѣ щеки своими щетинистыми усами, поздравлялъ племянника съ проѣздомъ do Францію, и вмѣстѣ спрашивалъ какія вѣсти приносъ онъ изъ Шотландіи.

— Ничего добраго, любезный дядюшка, отвѣчалъ Дюрвардъ; но я радъ, что вы меня такъ скоро узнали.

— Я узналъ, бы тебя, дружокъ, сказалъ Рубецъ, хотя бы ты мнѣ попался въ пескахъ Бордосскихъ, взмостясь на ходули, какъ цапля. Да садись же, садись; и если ты принесъ мнѣ худыя вѣсти, то намъ вино поможетъ проглотить ихъ. Ей! Фосъ-Мезюръ, добрый хозяинъ! Вина, самаго лучшаго; да мигомъ.

Голосъ Шотландца тогда былъ также знакомъ въ трактирахъ около Плесси, какъ нынче голосъ Швейцарца въ Парижскихъ харчевняхъ; услышавъ его, повиновались тотчасъ и съ поспѣшностію страха. Скоро поставили между ими бутылку шампанскаго. Дядя налилъ себѣ большой стаканъ, а племянникъ только половину, чтобы отвѣчать привѣтствію дяди, извиняясь тѣмъ, что выпилъ уже поутру.

— Ета отговорка пристала бы сестрѣ твоей, племянникъ, сказалъ Рубецъ; бутылки не должно бояться, если хочешь обрости бородою и быть хорошимъ солдатомъ. Да ну же, доставай мнѣ вѣсти Шотландскія; что дѣлается въ Гленъ-Уланинѣ? здорова ли сестра?

— Она скончалась, дядюшка, отвѣчалъ Кентень печально.

— Скончалась, повторилъ дядя, болѣе съ удивленіемъ, нежели съ горестію; кой чортъ! она пятью годами была моложе меня, а я сроду не былъ такъ здоровъ, какъ теперь. Скончалась! быть не можетъ! у меня никогда голова не болѣла, развѣ пропируешь день, другой, третій съ веселою братіею. Такъ бѣдная сестра скончалась! Ну, племянникъ, а твой батюшка женился ли на другой?

Племянникъ еще не успѣлъ отвѣчать ему, но онъ угадалъ отвѣтъ но его удивленію и продолжалъ: — Не женился? я поклялся бы, что Алланъ Дюрвардъ не можешь жить безъ жены. Онъ любилъ порядокъ въ домѣ. Охотникъ былъ до хорошенькаго личика, а впрочемъ держался строгихъ правилъ. Бракъ доставлялъ ему все ето. Вотъ я такъ объ етомъ мало забочусь и не думаю о женитьбѣ, поглядывая на пригожую дѣвушку, гдѣ мнѣ грѣшнику женишься!

— Ахъ! дядюшка, почти за годъ до кончины матушка овдовѣла. Когда Огильвіи напали на Гленъ-Улакинъ, то батюшка, два дядюшки, оба брата, семеро изъ нашихъ родныхъ, минстрель, управитель и еще шесть человѣкъ нашихъ, были побиты защищая замокъ. Въ Гленъ-Улакинѣ не осталось ни одной печи, ниже камня на камнѣ.

— Клянусь крестомъ Св. Андрея! Вотъ что называется совершенное опустошеніе. Точно, ети Огильвіи всегда были опасные сосѣди для Гленъ-Улакина. Плохо, но такова, судьба войны. Судьба войны!… А когда стряслась ета бѣда, племянникъ?

Сдѣлавъ етотъ вопросъ, онъ опорожнилъ большой стаканъ винами торжественно покачалъ головою, услышавъ отъ племянника, что въ день Св. Іуды былъ годъ, какъ все семейство его погибло.

— Видишь! сказалъ Рубецъ, не говорилъ ли я тебѣ, что такова судьба войны? Въ этотъ же самый день я съ двадцатью товарищами взялъ приступомъ замокъ Чорной Скалы, принадлежащій Амальрику Желѣзной Лапѣ, начальнику Вольныхъ-копейщиковъ, о которомъ ты ужь вѣрно слыхалъ. Я убилъ его на порогѣ его дома и досталъ въ этомъ дѣлѣ столько золота, что сдѣлалъ ету славную цѣпь, которая прежде была вдвое длиннѣе. Вотъ кстати вспомнилъ, что мнѣ надобно употребить часть ея на святое дѣло. Андрей! ей! Андрей!

Андрей тотчасъ вошелъ. Онъ былъ ножевщикомъ у Рубца, одѣтъ одинаково съ Господиномъ, только оборонительнаго оружія былъ на немъ одинъ панцырь, грубѣйшей работы, токъ безъ пера и верхнее платье просто суконное, а ne бархатное. Снявъ съ шеи свою золотою цѣпь, Рубецъ оторвалъ зубами дюйма на четыре съ одного конца и отдалъ етотъ кусокъ Андрею.

— Отнеси ето отъ меня отцу Вонифатію. Спроси его о здоровью когда мы съ нимъ съ послѣдній разъ заполночь разстались, онъ былъ не очень здоровъ. Скажи, что у меня братъ, сестра и многіе родственники померли и отправились на тотъ свѣтъ, то прошу его за упокой душъ ихъ помолиться сколько потянетъ спіотъ конецъ золотой цѣпи; а если чего не достанетъ, то пусть въ долгъ повѣритъ. Да послушай; жили они честно, ереси за ними никакой не было, легко можетъ статься, что они ужь выбираются изъ чистилища, такъ видишь ли, въ такомъ случаѣ, я желаю чтобъ онъ ето золото употребилъ на, проклятіе роду Огильвіевъ. Понимаешь?

Андрей отвѣчалъ утвердительнымъ знакомъ голову.

— Только берегись, продолжалъ Рубецъ, чтобъ ни одно-изъ стихъ колецъ не забѣжало въ кабакъ, прежде чѣмъ попадется къ отцу Вонифатію; а если ето съ тобою случится, то я изобью столько ремней надъ твоей спиной, что на ней останется кожи не больше, какъ у меня на зубахъ. Постой, вижу что тебя соблазняетъ ета бутылка вина; пожалуй, выпей на дорогу.

При сихъ словахъ онъ налилъ ему вина, и ножовщикъ, выпивши, отправился для исполненія полученныхъ имъ приказаній.

— Ну теперь, племянникъ, скажи мнѣ, куда же ты дѣвался въ ето несчастіе?

— Я сражался вмѣстѣ съ тѣми, которые были старѣе и сильнѣе меня, пока ихъ всѣхъ одолѣли и былъ тяжело раненъ.

— Вѣрно не тяжелѣ того, какъ я былъ помнится лѣтъ за десять. Взгляни-ка на етотъ рубецъ: никогда сабли Огильвіевъ не врѣзывались такъ глубоко.

— Довольно глубоко врѣзались и онѣ въ етомъ случаѣ, отвѣчалъ съ горестію Кентень Дюрвардъ; по наконецъ утомились убійствомъ и матушка, примѣтивъ во мнѣ остатокъ жизни, упросила помиловать меня. Ученый Абербротокскій монахъ, случившійся въ замкѣ во время нападенія и едва самъ не погибшій въ сѣчѣ, испросилъ позволеніе перевязать мою рану и перенести меня въ безопасное мѣсто; но и то Огильвіи взяли съ матушки и съ него обѣщаніе, что я сдѣлаюсь монахомъ.

— Монахомъ! вскричалъ дядя; клянусь что етаго со мною никогда не бывало. Никому съ ребячества моего и до сихъ поръ и во снѣ не снилось сдѣлать меня монахомъ. А странно, — какъ подумаешь, вѣдь кромѣ чтенія и письма, которымъ я никогда ни могъ выучиться; пѣнія, которое мнѣ также не далось; ихъ платья, которое мнѣ не нравится; да постной пищи, которая не по моему апетиту, — не вижу, чѣмъ бы я въ монахахъ былъ хуже моего дражайшаго отца Вонифатія. Да не знаю почему, мнѣ никто етаго не предлагалъ. Такъ тебѣ, любезный племянникъ, назначено было идти въ монахи! А для чего жь бы ето?

— Для того, чтобы домъ отца моего пресѣкся въ монастырѣ, или во гробѣ.

— Вижу, понимаю; хитрые плуты! да, прехитрые! Однакожь они могли бы и ошибиться въ своихъ расчетахъ. Но продолжай свою исторію.

— Я почти все сказалъ, кромѣ того, что почитая бѣдную матушку какъ бы порукой по себѣ, я одѣлся служкой, сталъ повиноваться монастырскимъ правиламъ и даже выучился читать и писать.

— Читать и писать! вскричалъ дядя; мнѣ не вѣрится: сколько я знаю, ни одинъ Дюрвардъ не умѣлъ написать своего имени, и Леслей то же. По крайней мѣрѣ за одного изъ послѣднихъ я тебѣ ручаюсь, мнѣ также легко писать, какъ летать по воздуху. Но скажи, ради Бога, какъ ето они выучили тебя всему етому?

— Что сперва казалось мнѣ труднымъ, со временемъ сдѣлалось легче. Я очень ослабѣлъ отъ раны и отъ большой потери крови мнѣ хотѣлось угодишь своему избавителю, отцу Петру, я и принялся охотно за дѣло; но добрая матушка моя, протомившись нѣсколько мѣсяцевъ, скончалась; а какъ здоровье мое совершенно понравилось, то я сообщилъ своему благодѣтелю, что не хочу произнести обѣты. Тогда мы рѣшили между собою, что не чувствуя склонности къ монашеской жизни, я стану искать счастія въ свѣтѣ; но дабы не подвергнуть благодѣтеля моего гнѣву Огильвіевъ, нужно было дашь отъѣзду моему видъ побѣга, а для большаго вѣроятія я унесъ Аббатскаго сокола; но получилъ законное позволеніе на отъѣздъ, написанное и подписанное самимъ Аббатомъ, что я готовъ доказать.

— Вотъ ето хорошо! очень хорошо. Король нашъ не посмотритъ на то, что ты укралъ сокола; но онъ видѣть не можетъ монаха, который бросилъ рясу въ крапиву. А я догадываюсь, что богатство твое не тяжело нести?

— Всего нѣсколько серебреныхъ монетъ, дядюшка; отъ васъ скрывать не должно.

— Чортъ возьми! Вотъ ето худо! Но хотя я и не много сберегаю отъ своего жалованья, потому что въ етѣ опасныя времена глупо было бы держать у себя много денегъ, а у меня всегда есть какая-нибудь золотая вещица для прикрасы, напримѣръ цѣпь, потому что въ случаѣ нужды можно отдѣлишь нѣсколько колечекъ. Ты спросишь, племянникъ, какъ могу я доставать такія бездѣлки, прибавилъ Рубецъ, гордо потряхивая своей цѣпью; ихъ не найдешь на каждомъ кустѣ; онѣ не растутъ въ нолѣ, какъ тѣ зерна, изъ которыхъ дѣти дѣлаютъ ожерелья; но ты можешь приобрѣсть ихъ также, какъ я приобрѣлъ ету, въ службѣ добраго Короля Французскаго, въ которой всегда найдешь какое нибудь счастіе, лишь былъ бы умъ, чтобъ искать его. Для етаго стоитъ только не щадить ни жизни, ни боковъ.

— Я слышалъ, отвѣчалъ Кентень, желая хорошенько развѣдать прежде нежели на что-нибудь рѣшится, что Герцогъ Бургундскій живетъ пышнѣе Французскаго Короля и что подъ его знаменами можно добыть болѣе чести; тамъ дерутся не на животъ, а на смерть и видаютъ высокіе подвиги; а Христіаннѣйшій Король побѣждаетъ только языкомъ своихъ посланниковъ,

— Ты говоришь, какъ молодой сумазбродъ, дорогой племянникъ; а право, сдастся, что по приѣздѣ моемъ я былъ не умнѣе тебя. Я не могъ иначе представить себѣ Короля, какъ подъ великолѣпнымъ балдахиномъ, пирующаго съ великими Вассалами своими и Рыцарями, питающагося однимъ пирожнымъ, или впереди войска бросающагося на неприятеля, какъ въ романахъ Карлъ Великій, или Робертъ Брюсъ и Вильямь Валласъ у насъ въ исторіи. Но сказать ли тебѣ на ушко, дружокъ? ето только изображеніе мѣсяца въ ушатѣ: политика, одна политика все дѣлаетъ. Нашъ Король открылъ тайну сражаться чужими саблями и платить своимъ солдатамъ изъ чужаго кошелька. О! до сихъ поръ не было Государя умнѣе подъ порфирою; Однакожъ онъ ея не носитъ и одѣтъ такъ просто, что мнѣ бы даже не пристало.

— Но вы, дядюшка, не отвѣчаете на мое возраженіе. Когда я ужъ долженъ служить въ чужой землѣ, то хотѣлось бы служить тамъ, гдѣ бы блестящій подвигъ, если бы я имѣлъ счастіе совершить его, могъ отличить меня.

— Я тебя понимаю, племянникъ, очень понимаю; да ты еще зеленъ для дѣлъ етаго рода. Герцогъ Бургундскій головорѣзъ, человѣкъ буйный, у него сердце подбито желѣзомъ: лѣзетъ на неприятеля впереди своихъ дворянъ и рыцарей изъ Артуа и Генсгау, чтожь ты думаешь, если бы ты, или даже я были тамъ, опередили бы мы Герцога и все его храброе дворянство? Если бы мы не много поотстали отъ нихъ, то насъ бы отдали въ руки придворному судьѣ, какъ лѣнтяевъ; если бы мы шли съ ними рядомъ, то сказали бы что мы только исполняемъ свою должность и заслуживаемъ жалованье; а случись мнѣ на длину копья опередить другихъ, что и трудно и опасно въ такой сѣчѣ, гдѣ всякой старается изо всѣхъ силъ; ну чтожь! Герцогъ закричалъ бы на своемъ Фламандскомъ нарѣчіи, какъ обыкновенно, когда онъ видитъ хорошій ударъ: А! Гутъ гетрофенъ! доброе копье; лихой Шотландецъ; дать ему флоринъ, чтобъ выпилъ за наше здоровье; но ни чиновъ, ни помѣстьевъ, не видать чужеземцу въ етой службѣ; все достается своимъ землякамъ.

— Да, ради Бога, скажите, кто жь можетъ имѣть на ето больше права, любезный дядюшка?

— Тотъ, кто защищаетъ земляковъ, отвѣчалъ Рубецъ, вытянувшись. Вотъ что говоритъ Король Людовикъ: — Доброй мужичокъ мой, занимайся своей сохой, заступомъ, бороной, косой, всѣмъ что нужно для пашни; вотъ храбрый Шотландецъ, который будетъ за тебя драться, а тебѣ стоитъ только платить ему. А вы, свѣтлѣйшій Герцогъ, сіятельный Графъ, высокомощный Маркизъ, удержите кипящее свое мужество до тѣхъ поръ, когда понадобится, а то оно легко сбивается съ дороги и можетъ повредить вамъ самимъ; вотъ мои вольныя дружины, і^рл Французская гвардія, вотъ пуще всего мои Шотландскіе стрѣлки и храбрый мой Людвигъ-Рубецъ: они будутъ драться также хорошо, если не лучше васъ и отцовъ вашихъ, которые необразованною храбростію потеряла сраженія при Креси и Азинкурѣ. — Ну что, развѣ не видишь въ которомъ изъ двухъ Государствъ случайный воинъ долженъ больше значишь и достигнуть высшихъ почестей?

— Кажется, что я васъ понимаю, любезный дядюшка, но, по мнѣ, тамъ нѣтъ чести въ виду, гдѣ не видно опасности. Извините, но я думаю что ето жизнь лѣнтяя и празднолюбца, стеречь старика, которому никто не намѣренъ вредить, и просиживать лѣтніе дни и зимнія ночи на стѣнахъ, запершись въ желѣзную клѣтку, для отвращенія побѣговъ. Дядюшка! дядюшка! ето значитъ сидѣть за насѣстѣ, подобно соколу, котораго никогда не берутъ на травлю.

— Клянусь Св. Мартыномъ Турскимъ! молодой человѣкъ съ огнемъ; въ немъ видна кровь Леслеевъ. Ето точно я, съ прибавкой сумасшествія. Выслушай меня, племянникъ: да здравствуетъ Король Французскій! почти нѣтъ дня, чтобъ онъ не давалъ кому изъ нашихъ порученія, которое можетъ принести честь и поживу. Не думай, чтобы самые храбрые и опасные подвиги только и совершались при дневномъ свѣтѣ. Я могъ бы тебѣ разсказать и исколько воинскихъ подвиговъ, какъ то: о замкахъ, взятыхъ приступомъ, о плѣнникахъ и прочемъ подобномъ, за что нѣкто, я ire скажу имени, терпѣлъ больше опасностей и получилъ больше награжденій, чѣмъ ктошгбудь изъ бѣшеныхъ прислужниковъ бѣшенаго Бургундскаго Герцога. А пока ты станъ работаешь, что нужды, что его Величеству угодно быть поодаль и въ сторонѣ? Тѣмъ съ большею свободою ума можетъ онъ оцѣнишь и достойно наградить смѣльчаковъ, имъ употребляемыхъ. Онъ лучше судитъ о ихъ опасностяхъ и подвигахъ, нежели когда бы лично въ нихъ участвовалъ. О! ето Государь, исполненный политики и мудрости!

Кентень помолчалъ немного, потомъ сказалъ ему, понизивъ голосъ, по выразительно: — Добрый отецъ Петръ часто говаривалъ, что можетъ быть много опасностей въ дѣлѣ, приносящемъ немного славы. Я не имѣю нужды говорить вамъ, любезный дядюшка, что почитаю всѣ етѣ порученія честными.

— За кого ты меня принимаешь, дражайшій племянникъ? вскричалъ Рубецъ нѣсколько сурово. Правда, что я не воспитывался въ монастырѣ, не умѣю ни читать, ни писать; но я братъ твоей матери, честный Леслей. Развѣ ты думаешь, что я стану тебя подбивать къ чему-нибудь недостойному тебя? Лучшій Рыцарь во всей Франціи, самъ Дюмескленъ, если бъ былъ еще живъ, за честь бы почелъ поставить мои подвиги въ число своихъ.

— Я ни чуть въ етомъ не сомнѣваюсь, дядюшка; несчастная судьба оставила мнѣ васъ однихъ въ наставники. Но правда ли, какъ говорятъ, будто у Короля здѣсь, въ замкѣ Плесси, самый бѣдный дворъ? — За нимъ нѣтъ ни дворянъ, ни придворныхъ; около чего не видно большихъ владѣльцевъ и коронныхъ сановниковъ: нѣкоторыя, почти уединенныя увеселенія, которыя раздѣляютъ только домашніе его чиновники; тайные совѣты, въ которыхъ участвуютъ только люди низкаго произхожденія; дворянство и чины въ отдаленіи; люди, исторгнутые изъ толпы народной въ милости у Короля; все ето кажется неправильнымъ и ничуть ни похоже на поступки отца его, благороднаго Карла, который вырвалъ изъ когтей Англійскаго льва большую половину Французскаго Королевства.

— Ты говоришь, какъ безмозглый ребенокъ; подобно дитяти, ты производишь тѣ же звуки, играя на другой струпѣ. Слушай со вниманіемъ: Если Король употребляетъ Оливье-Лань, своего цырюльника, на то, что Оливье можетъ сдѣлать лучше всякаго Пера въ Королевствѣ, не явная ли выгода Королевству? Если онъ приказываетъ могучему своему главному придворному судьѣ Тристану взять подъ стражу такого, или такого мятежнаго мѣщанина; избавишь себя отъ такого, или такого неспокойнаго дворянина, дѣло сдѣлано и объ немъ и не думаютъ; а попробуй-ка онъ поручишь то же Герцогу, или Перу Франціи, пожалуй тотъ еще пошлетъ къ нему дерзское посольство. Точно также, если Королю угодно будетъ поручить Людвигу-Рубцу, не имѣющему другого званія, дѣло которое онъ исполнитъ, вмѣсто того, чтобъ поручать его великому Конетаблю, которой можетъ измѣнить, — не означаетъ ли ето мудрость? Наконецъ, не такого ли характера Государь нуженъ случайнымъ воинамъ, которые должны идти туда, гдѣ ихъ заслуги больше оцѣнены и уважены? да, да, молодой человѣкъ, говорятъ тебѣ, что Людовикъ умѣетъ выбирать повѣренныхъ, узнавать ихъ способности и какъ говорится, класть на каждаго ношу по плечамъ. — Онъ не похожъ на Кастильскаго Короля, которой умиралъ отъ жажды потому, что за нимъ не было виночерпія и не кому было подашь кубокъ. Но я слышу колоколъ Св. Мартына мнѣ пора въ замокъ. Прощай, будь веселъ, а завтра въ восемь часовъ приди къ подъемному мосту и спроси меня у часоваго. Старайся не сворачивать съ прямой, битой дороги, потому, что за ето можешь лишиться какого-нибудь члена, а вѣрно его тебѣ будетъ жаль. Ты увидишь Короля и научишься самъ судить объ немъ. Прощай!

При сихъ словахъ Рубецъ ушелъ такъ поспѣшно, что забылъ заплатить за вино; люди одинакаго съ нимъ характера бываютъ подвержены етой забывчивости, а трактирщикъ не захотѣлъ постараться о его исправленіи, конечно изъ уваженія къ длинному перу его и огромной саблѣ.

Можно бы подумать, что Дюрвардъ, оставшись одинъ, пойдетъ въ свою башенку, въ надеждѣ опять услышать волшебные звуки, доставившіе ему поутру столь сладкія мечтанія: но emo приключеніе было главою романа, а разговоръ съ дядей открылъ ему страницу настоящей исторіи жизни. Содержаніе его было не слишкомъ приятно; размышленія и воспоминанія, имъ возбужденныя, должны были отдалить всякія другія мысли, особливо нѣжныя и веселыя.

Онъ рѣшился побродить уединенно по берегу быстраго Шера, спросивъ сперва у трактирщика, по какой дорогѣ можно идти, не опасаясь непріятной остановки отъ капкановъ и западней. Тамъ онъ постарался успокоить встревоженный умъ свой и размыслить на что рѣшиться; ибо разговоръ съ дядей еще оставилъ въ немъ на етотъ счетъ нѣкоторое недоумѣніе.

ГЛАВА ШЕСТАЯ.
Цыгане.

Воспитаніе, полученное Кентенемъ Дюрвардомъ, не могло посѣять въ сердцѣ его кроткихъ чувствъ, или слиткомъ чистыхъ правилъ нравственности. Его научили, подобно всему семейству, считать охоту единственною, приличною ему, забавою; войну, единственнымъ важнымъ занятіемъ; имъ сказали, что главный долгъ ихъ въ жизни былъ — терпѣть съ твердостію и стараться воздать сторицею своимъ феодальнымъ врагамъ, которые наконецъ почти истребили ихъ родъ: однакожь съ стою наслѣдною враждою соединенъ былъ какой-то грубой духъ рыцарства и даже вѣжливости, уменьшающій ея суровость; такъ, что мщеніе, одно правосудіе имъ извѣстное, производилось съ нѣкоторымъ человѣколюбіемъ и великодушіемъ. Съ другой стороны, наставленія добраго старика монаха, которымъ Дюрвардъ, во время бѣдствія и долгой болѣзни, внималъ можетъ быть съ большею пользою, чѣмъ въ дни счастія и здоровья, поселили въ немъ еще справедливѣйшія понятія о должностяхъ человѣка: потному то молодой Кентень, въ сравненіи съ общимъ невѣжествомъ того времени, съ предразсудками полученными имъ въ пользу военнаго званія и съ образомъ своего воспитанія, могъ лучше другихъ судить о нравственныхъ обязанностяхъ своего положенія въ свѣтѣ.

Съ замѣшательствомъ и недоумѣніемъ размышлялъ онъ о свиданіи съ дядею. Онъ питалъ великія надежды, ибо, хотя въ то время не знали письменныхъ сношеній, но иногда пилигримъ, предприимчивый купецъ, увѣчный воинъ, произносили имя Леслея въ Гленъ-Улокинѣ и единогласно выхваляли неукротимое его мужество и удачное исполненіе данныхъ отъ Государя порученій. Воображеніе молодаго Кентеня докончило етотъ очеркъ но своему: слыша о подвигахъ своего дяди, которые вѣроятно ни чего не теряли въ разсказѣ, онъ представлялъ себѣ етаго смѣльчака похожимъ на бойцевъ и странствующихъ рыцарей, воспѣтыхъ минстрелями и приобрѣтающихъ вѣнцы и Царскихъ дочерей остріемъ меча и копья. Теперь онъ принужденъ былъ поставить его гораздо ниже на рыцарской лѣстницѣ; однакожь, будучи ослѣпленъ уваженіемъ къ родственникамъ и къ людямъ по старѣе себя, подкрѣпляясь давнишними предубѣжденіями въ его пользу, не имѣя опытности и обожая памяти своей матери, онъ не вѣрно видѣлъ характеръ единственнаго брата ея, наемнаго солдата, какихъ было много, не хуже и не лучше большей части людей того же званія, которые присутствіемъ своимъ еще умножали бѣдствія, раздиравшія Францію.

Не находя удовольствія въ жестокости, Рубецъ, по привычкѣ, былъ очень равнодушенъ къ жизни и страданіямъ людей. Погруженный въ глубочайшее невѣжество, жадный къ добычѣ, неразборчивый въ средствахъ добыть, онъ расточалъ плоды ея для удовлетворенія страстей своихъ. Привычка внимать изключительно споимъ нуждамъ и выгодамъ, сдѣлала его величайшимъ егоистомъ въ мірѣ, и читатели могли замѣтить, что онъ рѣдко могъ углубиться въ какой-нибудь предметъ, не разбирая чѣмъ онъ можетъ тутъ поживитъся, или не присвоивая его, хотя къ етому побуждали его не чувства почерпнутыя иль золотаго правила, несовершенно отличный инстинктъ. Должно присовокупить еще, что тѣсный кругъ его обязанностей и удовольствій мало по малу стѣснилъ и его мысли, желанія и надежды и нѣсколько утолилъ ту пылкую жажду чести, то стремленіе отличиться оружіемъ, которыя прежде ето одушевляли.

Словомъ, Рубецъ былъ солдатъ дѣятельный, суровый, себялюбивый, недальняго ума, неутомимый и смѣлый въ исполненіи своихъ обязанностей, но незнающій почти ничего болѣе, кромѣ суевѣрныхъ обрядовъ набожности, отъ которой иногда отступалъ, осушая нѣсколько бутылокъ. Если бы умъ его имѣлъ обширнѣйшій объемъ, онъ вѣрно былъ бы возведенъ на какую-нибудь важную степень; ибо Король, лично знающій каждаго солдата своей гвардіи, питалъ большую довѣренность къ храбрости и вѣрности Рубца. При томъ же у Шотландца достало здраваго разсудка и хитрости на то, чтобы понять нравъ етаго Государя и найти средства польстить ему; но дарованія его были слишкомъ ограничены для занятія возвышеннѣйшей степени; и хотя Людовикъ часто жаловалъ Рубца улыбкою или нѣкоторыми милостями, Рубецъ все остался простымъ стрѣлкомъ Шотландской гвардіи.

Не опредѣливъ совершенно характера своего дяди, Кентень былъ однако жь пораженъ равнодушіемъ, съ которымъ узналъ онъ о истребленіи всего семейства своего зятя и также удивился, что столь близкой родственникъ не вызвался помочь ему своимъ кошелькомъ, когда безъ щедрости дяди Петра, онъ самъ былъ бы принужденъ просить его объ этомъ. Онъ однако жь былъ несправедливъ къ своему дядѣ, полагая, что скупость была причиною етаго невниманія къ его нуждѣ. Такъ, какъ Рубецъ въ ето время самъ не нуждался въ деньгахъ, то ему не пришло въ голову, что племяннику онѣ могутъ быть нужны, иначе, считая столь близкаго родственника частію себя самаго, онъ вѣрно бы сдѣлалъ для живаго племянника, что хотѣлъ сдѣлать для душъ сестры своей и другихъ умершихъ родственниковъ. Но, чтобы ни было причиною етой безпечности, все она не нравилась Дюрварду, и нѣсколько разъ онъ раскаивался, что, до ссоры съ лѣсничимъ, не вошелъ въ службу къ Герцогу Бургундскому.

— Чтобы со мною ни случилось, думалъ онъ, все я могъ бы утѣшиться мыслію, что на черный день у меня есть дядя и другъ; а теперь я его увидѣлъ и къ несчастію нашелъ болѣе помощи въ чужомъ купцѣ, чѣмъ въ братѣ моей матери, въ одноземцѣ и въ благородномъ всадникѣ. Можно подумать, что сабельный ударъ, испортившій его лицо, вышибъ изъ него всю Шотландскую кровь.

Дюрвардъ досадовалъ, что не успѣлъ поговорить съ Рубцомъ о дядѣ Петрѣ, дабы развѣдать по вѣрнѣе, объ этомъ таинственномъ человѣкѣ; но дядя такъ быстро закидалъ его вопросами, и колоколъ Св. Мартына Турскаго такъ внезапно прервалъ ихъ совѣщаніе, что ему было нѣкогда и подумать объ этомъ. Онъ помнилъ, что этотъ старикъ казался грубымъ, угрюмымъ и охотникомъ отпускать насмѣшки; но за то былъ щедръ и тороватъ, а такой посторонній, подумалъ онъ, лучше нечувствительнаго родственника.

— Что говоритъ наша старая Шотландская пословица? подумалъ онъ еще. Доброй чужой лучше дурнаго своего. Я отыщу етаго человѣка: оно не мудрено, если онъ такъ богатъ, какъ увѣряетъ мой хозяинъ. По крайней мѣрѣ онъ добрыми совѣтами научитъ что мнѣ должно дѣлать; а если онъ, подобно многимъ купцамъ, путешествуетъ по чужимъ краямъ, то въ его службѣ можно добиться такихъ же приключеній, какъ и въ гвардіи Короля Людовика.

Между тѣмъ, какъ ета мысль представлялась Кентеню, тпанный голосъ, прямо изъ глубины сердца, а тамъ.многое происходитъ отъ насъ тайно, или мы во многомъ, не хотимъ себѣ признаться, шепталъ ему, что можетъ быть обитательница башенки, Госпожа лютни и. покрывала, будетъ спутницею въ предполагаемомъ путешествіи.

Размышляя такимъ образомъ, молодой Шотландецъ встрѣтился съ двумя людьми важнаго вида, вѣроятно жителями города Тура. Снявъ шапку съ уваженіемъ, которымъ молодой человѣкъ, обязанъ къ старшимъ, онъ просилъ ихъ указать ему домъ дяди Петра.

— Чей домъ, сынъ мой? сказалъ одинъ изъ прохожихъ.

— Дяди Петра, отвѣчалъ Дюрвардъ, того богатаго купца, который развелъ е тѣ шелковичныя деревья.

— Молодой человѣкъ, сказалъ тотъ, который былъ къ нему поближе, раненько же ты принялся за глупое ремесло.

— И тебѣ должно бы лучше разбирать къ кому относишься съ етими вздорами, прибавилъ другой. — Шутамъ, чужеземнымъ бродягамъ, не пристало такъ говорить съ Турскимъ синдикомъ.

Кентень такъ удивился, что люди пристойнаго вида могли оскорбляться столь простымъ и учтивымъ вопросомъ, что не могъ разсердиться за грубость отвѣта. Онъ нѣсколько времени стоялъ неподвижно и смотря на нихъ; а тѣ удалялись удвоивъ шаги и изрѣдка оглядываясь на него, какъ бы желая какъ можно скорѣе уйти.

Онъ обратился съ тѣмъ же вопросомъ къ виноградинкамъ, которые, вмѣсто отвѣта, спросили говоритъ ли онъ о Петрѣ школьномъ учителѣ, или о Петрѣ плотникѣ, или о Петрѣ сторожѣ, или о пол-дюжинѣ другихъ Петровъ. Но какъ извѣстія, данныя объ нихъ, не были согласны съ тѣмъ Петромъ,.котораго онъ искалъ, то крестьяне назвали его грубіаномъ, желавшимъ посмѣяться надъ ними, и даже, казалось, хотѣли изъ своихъ рукъ отплатить ему за насмѣшки; но старшій, по видимому имѣвшій какую-то власть надъ ними, уговорилъ ихъ не доходить до насилія.

— Развѣ не видите по его выговору и шапкѣ, сказалъ онъ имъ, что ето одинъ изъ тѣхъ чужеземныхъ фигляровъ, которыхъ иные называютъ чернокнижниками, или колдунами, а другіе скоморохами? А кто знаетъ какія штуки они могутъ сыграть съ нами. Я слышалъ, что одинъ заплатилъ ліаръ бѣдняку, чтобъ вдоволь поѣсть у него винограду, да и съѣлъ больше возу, не разстегивая ни одной пуговки на кафтанѣ. Такъ пусть его идетъ спокойно своею дорогою, мы пойдемъ своею. А ты, дружокъ, чтобъ не вышло чего хуже, ступай куда шелъ, ради Бога, Пресвятой Богородицы и Св. Мартына Турскаго, и не приставай къ намъ съ своимъ дядей Петромъ; намъ кажется, что у тебя ето можетъ быть самъ чортъ подъ другимъ именемъ.

Молодой Шотландецъ, видя себя слабѣе ихъ, разсудилъ что ему лучше всего было, не отвѣчая ничего, продолжать свой путь. Но крестьяне, сперва удалившіеся отъ него съ нѣкоторымъ ужасомъ, внушеннымъ предполагаемыми въ немъ дарованіями къ колдовству и пожиранію винограда, отойдя нѣсколько ободрились; остановились, закричали во все горло, осыпали его проклятіями и кончили тѣмъ, что пустили въ него градъ каменьевъ, хотя издалека не могли ни достать, ни ранить предмета своего гнѣва. Продолжая свой путь, Кентень и самъ подумалъ, что на него дѣйствуетъ какое нибудь волшебство, или что изо всей Франціи Турскіе крестьяне самые глупые, необразованные и негостеприимные. А что случилось съ нимъ черезъ нѣсколько, минутъ, подтвердило его въ етомъ мнѣніи.

На берегу величественной и быстрой рѣки, о которой мы не разъ уже говорили, было небольшое возвышеніе; и прямо прошивъ своей дороги, Дюрвардъ примѣтилъ два или три большія каштановыя дерева, которыя счастливымъ положеніемъ своимъ составляли замѣтную купу. Въ нѣсколькихъ шагахъ три, или четыре крестьянина, стояли неподвижно, поднявъ глаза, и казалось смотрѣли на вѣтви ближайшаго къ нимъ дерева. Размышленія молодыхъ людей рѣдко бываютъ довольно глубоки, чтобы не уступить малѣйшему побужденію любопытства столь же легко, какъ случайно пущенный изъ руки камень прорѣзываетъ поверхность свѣтлаго пруда. Кентень прибавилъ шагу и поспѣлъ на холмъ вовремя, чтобъ, видѣть ужасное зрѣлище, привлекавшее взоры крестьянъ. Ето былъ просто человѣкъ, повѣшенный на одной изъ вѣтвей каштановаго дерева и издыхающій въ послѣднихъ судорогахъ.

— Что вы не отрѣжете веревки! вскричалъ Дюрвардъ, столь же готовый помогать чужому несчастно, какъ и мстить за свою честь, когда считалъ ее оскорбленною.

Одинъ изъ крестьянъ, блѣдный какъ смерть, посмотрѣлъ на чего глазами, не выражающими ни чего кромѣ страха и показалъ пальцемъ на корѣ дерева насѣчку, имѣющую грубое сходство съ лиліею. Не понимая значенія етаго символа и мало заботясь о томъ, Кентень съ ловкостію бабра взлѣзъ на дерево, вынулъ изъ кармана оружіе неразлучное съ горцемъ и охотникомъ, вѣрный ножъ свой, и закричавъ стоящимъ внизу, чтобы приняли тѣло на руки, перерѣзалъ веревку, когда не прошло еще минуты съ тѣхъ поръ, какъ онъ увидѣлъ ету сцену.

Но зрители плохр помогли его человѣколюбію. Не только они не пособили Дюрварду, но по видимому испугались его смѣлости и единодушно побѣжали, какъ бы страшась даже присутствіемъ своимъ выдать себя за его сообщниковъ.

Тѣло, не будучи ни кѣмъ поддержано, тяжко рухнулось на землю, и Кентень быстро слѣзши съ дерева увидѣлъ съ неудовольствіемъ, что въ немъ погасла уже послѣдняя искра жизни. Однакожъ онъ не оставилъ сострадательнаго своего намѣренія безъ новыхъ усилій. Развязавши роковой узелъ, сжимающій шею етаго несчастнаго, онъ разстегнулъ на немъ кафтанъ, вспрыснулъ ему лицо водою и употребилъ всѣ средства, служащія для оживленія мнимоумершихъ.

Пока онъ предавался заботамъ, внушеннымъ ему человѣколюбіемъ, вкругъ него раздались дикіе вопли на языкѣ, для него непонятномъ; и едва успѣлъ онъ замѣтить, что былъ окруженъ мущинами и женщинами страннаго и чужеземнаго вида, какъ его грубо схватили за обѣ руки и приставили ножъ къ горлу.

— Блѣдный рабъ Евлиса! вскричалъ одинъ изъ толпы; или хочешь ограбить убитаго тобою? Но ты намъ попался и поплатишься съ нами.

Не успѣлъ онъ кончить сіи слова, какъ ножи отвсюду засверкали около Кентеня и свирѣпыя разъяренныя созданія, окружающія его, казались волками, готовыми устремиться на добычу.

Однакожъ его мужество и присутствіе духа разогнало опасность. — Что ето значитъ, господа? вскричалъ онъ. Если ето тѣло одного изъ вашихъ друзей, то я единственно изъ состраданія перерѣзалъ веревку, на которой онъ висѣлъ; вамъ лучше бы стараться оживить его, чѣмъ нападать на невиннаго чужеземца, который хотѣлъ только спасти его, еслибъ ето было возможно.

Между тѣмъ женщины уже овладѣли тѣломъ покойнаго; онѣ прибѣгнули къ тѣмъ же усиліямъ, которыя употребилъ Дюрвардъ, чтобы пробудить въ немъ духъ жизни: но, не видя никакого успѣха, оставили безплодныя свои покушенія. Тогда вся толпа предалась изъявленію горести, принятому на Востокѣ: женщины испускали горестные вопли и терзали свои длинные черные волосы, а мущины раздирали на себѣ платья и посыпали головы прахомъ. Этотъ обрядъ горести такъ занялъ ихъ, что они перестали обращать вниманіе на Дюрварда, котораго невинность была имъ доказана перерѣзанною веревкою. Конечно благоразумнѣе всего было оставить ету дикую толпу горевать на свободѣ; но привыкнувъ презирать опасности, онъ во всей силѣ чувствовалъ любопытство молодости.

Мущины и женщины, составляющія ету странную толпу, были въ чалмахъ, или токахъ, болѣе сходныхъ съ Кентеневою шапкою, нежели съ тогдашними французскими шляпами. У большой части мущинъ были черныя курчавыя бороды и цвѣтъ лица у всѣхъ почти столь же черный, какъ у Африканцевъ. У одного или двухъ по видимому главныхъ, были маленькія серебрянныя украшенія на шеѣ, или въ ушахъ, и яркожелтыя, или блѣдно-зеленыя перевязи; но руки и ноги у нихъ были голыя и вся шайка казалась крайне бѣдною и нечистой Дюрвардъ не примѣтилъ у нихъ другаго оружія, кромѣ длинныхъ ножей, которыми они недавно ему угрожали и маленькой Мавританской сабли, то есть съ вогнутымъ лезвіемъ; она была на молодомъ человѣкѣ, который казался весьма дѣятельнымъ, превосходилъ всѣхъ прочихъ безразсуднымъ изъявленіемъ горести, и часто хватаясь за рукоять своей сабли, какъ бы угрожалъ мщеніемъ. Эта толпа въ безпорядкѣ, предающаяся своимъ жалобамъ, такъ отлична была отъ всѣхъ существъ, видѣнныхъ дотолѣ Кентенемъ, что онъ готовъ былъ принять ихъ за шайку Сарацынъ, етѣхъ невѣрныхъ собакъ, вѣчныхъ противниковъ храбрыхъ рыцарей и Христіанскихъ Государей, по всѣхъ романахъ, которые онъ читалъ, или о которыхъ слышалъ; и хотѣлъ уже удалиться отъ столь опаснаго сосѣдства, какъ вдругъ послышался топотъ скачущихъ лошадей и въ тужь минуту отрядъ Французскихъ солдатъ напалъ на стихъ мнимыхъ Сарацынъ, которые взяли было на плеча тѣло своего товарища.

Ето внезапное появленіе перемѣнило мощныя жалобы друзей покойника въ нестройные крики ужаса. Тотчасъ тѣло было брошено на землю и окружавшіе его показали столько же ловкости, какъ и быстроты, проходя подъ брюхо лошадей, для избѣжанія копій, устремленныхъ противъ нихъ самихъ, между тѣмъ, какъ враги кричали: — Не надо щадить этихъ проклятыхъ идолопоклонниковъ; держи ихъ, бей, сажай на цѣпь какъ дикихъ звѣрей; коли ихъ копьями какъ волковъ.

Ети крики сопровождались соотвѣтственными насильственными дѣйствіями, но бѣглецы были такъ проворны, а мѣсто, покрытое кустарникомъ и валежникомъ, такъ невыгодно конницѣ, что они почти всѣ успѣли уйти, кромѣ двухъ, которые попались въ плѣнъ. Одинъ быль молодой человѣкъ, вооруженный саблею и онъ сдался не безъ сопротивленія. Въ то же время солдаты схватили Кентеня и связали ему руки веревкою, не смотря на его увѣренія; по быстротѣ, съ которою все ето сдѣлали, видно было, что ети люди не новички въ полицейскихъ упражненіяхъ.

Бросивъ безпокойной взглядъ на начальника етихъ всадниковъ, отъ котораго ожидалъ себѣ свободы, Кентень не зналъ должно ли бояться, или радоваться, узнавши въ немъ угрюмаго и молчаливаго товарища дяди Петра. Правда, что въ какомъ бы преступленіи ни были обвиняемы ети чужеземцы, но самому происшествію утра этотъ чиновникъ долженъ былъ знать, что Дюрвардъ не имѣлъ съ ними ни какой связи^, но трудно было рѣшишь, будетъ ли ему етотъ свирѣпый человѣкъ благосклоннымъ судьею, или свидѣтелемъ, готовымъ отдать ему справедливость; и Кентень не зналъ уменьшитъ ли онъ опасность своего положенія, относясь прямо къ нему.

Ему не дали время рѣшиться на что нибудь.

— Труазетель, Петитандре, сказалъ чиновникъ суроваго вида двумъ изъ своихъ спутниковъ, етѣ деревья здѣсь очень кстати. Я научу этихъ изувѣровъ, этихъ воровъ, этихъ колдуновъ, шутить надъ правосудіемъ Короля, поразившимъ проклятое ихъ отродье. Слѣзайте съ лошади, дѣти мои, и принимайтесь за дѣло.

Труазетель и Петитандре тотчасъ спѣшились, и Кентень примѣтилъ, что у каждаго на лукѣ сѣдла и въ торокахъ были пуки веревокъ, а какъ они поспѣшно стали разматывать ихъ, то онъ увидѣлъ, что на концахъ заранѣе приготовлены были петли, дабы можно было ими воспользоваться при первой надобности. Кровь застыла въ жилахъ его, когда они взяли гири веревки и хотѣли одну примѣрить ему на шею. Громко кликнулъ онъ чиновника., напомнилъ ему о ихъ встрѣчѣ, примолвилъ о правахъ вольнаго Шотландца въ землѣ союзной и дружественной, и объявилъ, что вовсе не знаетъ людей, съ которыми его захватили, и преступленій, въ которыхъ могутъ обвинять ихъ.

Чиновникъ, къ которому относился Дюрвардъ, едва удостоилъ его взглядомъ во время етѣхъ словъ и казалось оставилъ безъ вниманія его притязанія къ знакомству съ собою. Онъ только обратился къ нѣсколькимъ крестьянамъ, прибѣжавшимъ изъ любопытства, или чтобъ быть свидѣтелями противъ плѣнниковъ, и спросилъ ихъ грубымъ голосомъ: — Етотъ молодой негодяй былъ ли вмѣстѣ съ етими бродягами?

— Да, господинъ придворный судья, отвѣчалъ одинъ изъ мужиковъ. Онъ-то и пришелъ первый и осмѣлился перерѣзать веревку, на которой висѣлъ мошенникъ, осужденный правосудіемъ Короля и достойный того: мы все cпno ему говорили.

— Я поклянусь Богомъ и Св. Мартыномъ Турскимъ, сказалъ другой, что видѣлъ его бъ. шайкѣ, когда они приходили грабить нашу мызу.

— Но, батюшка, сказалъ одинъ ребенокъ, тотъ, о которомъ ты говоришь, былъ лицомъ черепъ, а етотъ молодой человѣкъ бѣлъ; у того были короткіе и курчавые полосы, а у етаго длинные и прекрасные.

— Правда, дитятко, отвѣчалъ мужикъ, да на томъ и кафтанъ-то былъ зеленый, а на этомъ сѣрый. Но Господину придворному судьѣ извѣстно что ети негодяи могутъ перемѣнять цвѣтъ лица также легко, какъ платья, и я стою въ томъ, что ето тотъ же самой.

— Довольно того, отвѣчалъ чиновникъ, что вы видѣли, какъ онъ остановилъ ходъ Королевскаго правосудія, перерѣзавъ веревку преступника, осужденнаго и казненнаго. Труазетель, Петитандре, исполняйте свою должность.

— На минуту, сударь, покричалъ Дюрвардъ въ смертельномъ страхѣ, выслушайте меня. Не губите невиннаго; подумайте, что мои земляки на етомъ свѣтѣ и небесное правосудіе на томъ, потребуютъ отъ васъ отчета въ моей крови.

— Я отдамъ отчетъ въ моихъ дѣлахъ на этомъ и на томъ свѣтѣ, отвѣчалъ судья и рукою сдѣлалъ знакъ исполнителямъ. Тогда съ улыбкою утоленнаго мщенія онъ пальцемъ коснулся правой руки, которую носилъ на повязкѣ, вѣроятно въ слѣдствіе удара, полученнаго имъ по утру отъ Дюрварда.

— Извергъ! мстительная душа! вскричалъ Кентень, увѣренный етимъ тѣлодвиженіемъ, что жажда мщенія была единственною причиною строгости етаго человѣка и что отъ него нечего ожидать пощады.

— Страхъ смерти заставляетъ бредить етого бѣднаго молодого человѣка, сказалъ судья, Труазетель, отпусти ему нѣсколько утѣшительныхъ словъ до отправленія, ты на ето мастеръ. Дай ему минуту наслушаться душеспасительныхъ твоихъ совѣтовъ, но въ слѣдующую минуту чтобъ нее было кончено. Мнѣ должно продолжать обходъ. Солдаты, за мной!

Судья уѣхалъ въ сопровожденіи своей свиты, изъ которой оставилъ только двухъ, или трехъ человѣкъ на помощь исполнителямъ. Несчастный молодой человѣкъ бросилъ на него взоръ, помраченный отчаяніемъ, и подумалъ, что съ его лошадью исчезла вся возможность къ спасенію. Озираясь отчаянно вокругъ себя, онъ и въ ету даже минуту удивился стоическому равнодушію своихъ товарищей въ несчастій. Сперва они показывали большой страхъ и всячески старались убѣжать, но теперь, будучи крѣпко связаны и по видимому обрѣчены на смерть неизбѣжную, они ожидали, ея хладнокровно. Можетъ быть страхъ близкой смерти и придавалъ смуглымъ щекамъ ихъ оттѣнокъ пожелтѣе, но не искажалъ черты ихъ судорогами и не уменьшалъ упорной надменности ихъ глазъ. Они походили на лисицъ, которыя, истощивъ всѣ хитрости и всѣ искусныя покушенія, чтобы обмануть собакъ, умираютъ съ мужествомъ мрачнымъ и молчаливымъ, котораго по замѣтно ни въ волкахъ, ни въ медвѣдяхъ, гораздо опаснѣйшихъ для охотника.

Ихъ твердость не поколебалась отъ приближенія исполнителей, которые принялись за дѣло еще съ большею поспѣшностію, чѣмъ приказалъ имъ начальникъ: ето происходило конечно отъ привычки, которая заставляла ихъ находить нѣкоторое удовольствіе въ исполненіи ужасныхъ своихъ обязанностей. Мы на минуту остановимся для описанія ихъ портретовъ, ибо въ иныхъ случаяхъ особа палача бываетъ очень важного.

Видъ и ухватки стихъ двухъ служителей были очень различны. Людовикъ обыкновенно называлъ ихъ Демокритомъ и Гераклитомъ; а начальникъ ихъ главный придворный судья — Иваномъ Горюномъ и Иваномъ Весельчакомъ.

Труазетель былъ человѣкъ высокой, сухой, худощавой и дурной собою. Онъ имѣлъ совершенно особенный важный видъ и носилъ на шеѣ большія чотки, которыя обыкновенно съ набожностію предлагалъ тѣмъ, кто попадался ему въ руки. Безпрестанно повторялъ два, или три Латинскихъ текста о ничтожествъ и суетѣ людской жизни; и если бы такое соединеніе должностей было возможно, онъ послужилъ бы вмѣстѣ за палача и за духовника при тюрмѣ.

Напротивъ, Петитандре былъ человѣкъ небольшаго роста, дѣятельный, съ веселымъ лицомъ и выполняющій свою обязанность, какъ бы забавнѣйшее занятіе въ свѣтѣ. Казалось, онъ чувствовалъ нѣжную привязанность къ своимъ жертвамъ и всегда говорилъ съ ними въ ласковыхъ и привѣтливыхъ выраженіяхъ, называя любезными кумовьями, честными господами, красными дѣвушками, добрыми старичками, смотря по возрасту и полу. Между тѣмъ, какъ Труазетель старался внушать имъ философическія и нравственныя мысли о будущности, Петитандре рѣдко пропускалъ случай отпустить имъ одну или двѣ шуточки, чтобы они разстались съ жизнью, какъ съ вещью смѣшною, презрѣнною и нестоющею ни малѣйшаго сожалѣнія.

Не знаю какъ и почему, но вѣрно что оба ети добрые люди, не смотря на отличныя и разнообразныя дарованія свои, весьма рѣдкія у людей ихъ званія, были всѣми нетерпимы болѣе прочихъ тварей етаго рода, прежде и послѣ нихъ бывшихъ^, оставалось одно только сомнѣніе: кого болѣе боялись и ненавидѣли — важнаго и чувствительнаго Труазетеля, или забавнаго и живаго Петитандре? Вѣрно то, что въ етѣхъ? двухъ отношеніяхъ они брали преимущество надъ всѣми палачами во Франціи, за изключеніемъ можетъ быть Тристана Пустынника, знаменитаго главнаго придворнаго судьи, или повелителя его Людовика XI. Не должно думать, чтобъ етѣ размышленія теперь занимали Кентеня Дюрварда. Жизнь, смерть, время и вѣчность вмѣстѣ представлялись его взорамъ: ужасная картина, заставляющая трепетать слабость человѣческой природы, даже когда бы гордость и старалась поддержать ее. Онъ возносился къ Богу отцовъ своихъ; и въ ето время, маленькая развалившаяся часовня, гдѣ положены были остатки всего его семейства, отъ котораго онъ одинъ уцѣлѣлъ, представилась его воображенію.

— Наши феодальные враги, подумалъ онъ, не лишили погребенія въ нашемъ владѣніи; а я долженъ быть пищею воронь и вороновъ въ чужой сторонѣ, какъ измѣнникъ отлученный отъ церкви.

Эта мысль исторгла у него нѣсколько слезъ. Труазетель, тихонько ударивъ его но плечу, поздравилъ съ такимъ счастливымъ расположеніемъ передъ смертію, и воскликнувъ чувствительнымъ голосомъ: beati qui in domino moriuntur, прибавилъ, что душѣ хорошо разставаться съ плачущимъ тѣломъ. Петитандре, потрепавъ его по другому плечу, сказалъ: — Смѣлѣй, любезный сынокъ; если надобно тебѣ поплясать, то веселѣй открывай балъ — инструменты настроены. И тотчасъ тряхнулъ веревкою, чтобы выставить всю остроту своей шутки. По какъ молодой человѣкъ въ отчаяніи поглядывалъ то на одного, то на другаго, они выразили яснѣе свои мысли, толкая его къ роковому дереву и совѣтуя ободришься, ибо все въ минуту кончится.

Въ етомъ ужасномъ положеніи молодой человѣкъ бросилъ вокругъ себя изступленный взоръ: — Услышитъ ли меня здѣсь хоть одинъ истинный Христіанинъ, вскричалъ онъ, который бы сказалъ Людвигу Леслею, стрѣлку Шотландской гвардіи, прозванному здѣсь Рубцомъ, что его племянникъ погибаетъ отъ недостойнаго убійства.

Етѣ слова пришлись къ стати; ибо стрѣлокъ Шотландской гвардіи, случайно проходя мимо, былъ привлеченъ приготовленіями казни, и остановился сам-третей, или сам-четверть поглядѣть, что будетъ.

— Подумайте о томъ, что вы дѣлаете! вскричалъ онъ исполнителямъ; вѣдь, если молодецъ точно Шотландецъ, я не допущу не справедливо убить его.

— Боже сохрани, господинъ всадникъ, отвѣчалъ Труазетель; но мы должны исполнить полученныя приказанія. И дернулъ Дюрварда за руку, чтобы подкинуть впередъ.

— Чѣмъ короче пѣсня, тѣмъ лучше, прибавилъ Петитандре, дергая его за другую.

Но Кентень услышалъ голосъ надежды и собравъ всѣ силы, вдругъ вырвался у двухъ своихъ губителей и побѣжалъ къ стрѣлку, еще съ завязанными руками; — Помоги мнѣ землякъ, сказалъ онъ ему по Шотландски, помоги изъ любви къ Шотландіи и къ Св. Андрею; я невиненъ; я твой одноземецъ; помоги мнѣ, ради всѣхъ своихъ надеждъ въ день страшнаго суда!

— Клянусь Св. Андреемъ! Они достанутъ тебя не иначе, какъ чрезъ трупъ мой, отвѣчалъ стрѣлокъ, обнажая саблю.

— Разрѣжь на мнѣ веревки, землякъ, вскричалъ Кстиснь, и я самъ сколько нибудь за себя постою.

Сабля стрѣлка въ одну минуту опростала ему руки, и освобожденный плѣнникъ, бросясь внезапно на одного изъ стражей главнаго придворнаго судьи, вырвалъ у него аллебарду.

— Теперь, вскричалъ онъ, подойдите, если смѣете!

Исполнители перешепнулись между собою.

— Бѣги за главнымъ судьею, сказалъ Труазетель, а я удержу ихъ здѣсь, если можно. Солдаты стражи главнаго придворнаго судьи, къ ружью!

Петитандре сѣлъ верьхомъ и пустился во весь опоръ, между тѣмъ какъ солдаты, послушные приказанію Труазетеля, такъ поспѣшно построились въ боевой порядокъ, что выпустили двухъ другихъ плѣнниковъ; Можетъ быть, они и не очень старались уберечь ихъ; ибо съ нѣкотораго времени были пресыщены кровію подобныхъ жертвъ; и какъ другіе дикіе звѣри, убійствами отвратились отъ убійствъ. Но они оправдались тѣмъ, что думали непосредственно защищать Труазетеля отъ опасности; ибо зависть часто производила открытыя ссоры между стрѣлками Шотландской гвардіи и солдатами полицейской стражи.

— Мы пожалуй, если вамъ угодно, можемъ поколотить етихъ двухъ Шотландскихъ гордецовъ, сказалъ одинъ солдатъ Труазетелю.

Но осторожный Труазетель сдѣлалъ ему знакъ стоять смирно, и очень учтиво сказалъ Шотландскому стрѣлку:

— Государь мой, вы наносите важное оскорбленіе главному придворному суды., осмѣливаясь такимъ образомъ останавливать ходъ Королевскаго правосудія, котораго исполненіе ему по должности и по законамъ ввѣрено, вы дѣлаете несправедливость противъ меня, отнимая преступника, законно мнѣ принадлежащаго; наконецъ вы оказываете не слишкомъ разборчивое милосердіе и етому молодому человѣку: вѣдь онъ можетъ еще разъ пятьдесятъ подвергнуться висѣлицѣ, а ужь не будетъ въ такомъ счастливомъ расположеніи, въ какомъ былъ до вашего неумѣстнаго предстательства.

— Если молодой землякъ мой, отвѣчалъ улыбаясь стрѣлокъ, думаетъ что я повредилъ ему, то безъ дальнихъ споровъ я возвращу его въ твой руки.

— Нѣтъ! ради Бога, нѣтъ! покричалъ Кентень; лучше сруби мнѣ голову своей саблей. Такая смерть будетъ приличнѣе моему роду, чѣмъ умереть отъ етаго негодяя.

— Видишь, какую хулу произноситъ, сказалъ исполнитель закона. Увы! вотъ какъ лучшія наши намѣренія скоро исчезаютъ! За минуту онъ превосходно былъ расположенъ къ хорошему концу, а теперь начинаетъ презирать власти!

— Да растолкуй мнѣ, что сдѣлалъ етотъ молодецъ, спросилъ стрѣлокъ?

— Онъ осмѣлился, отвѣчалъ Труазетель, перерѣзать веревку, на которой привѣшенъ былъ: преступникъ къ вѣтвямъ етаго дерева, хотя я на корѣ своеручно вырѣзалъ лиліи.

— Что ето значитъ, молодой человѣкъ? сказалъ стрѣлокъ. За чѣмъ ты ето спроказилъ?

— Клянусь покровительствомъ, котораго отъ тебя ожидаю, что скажу всю правду, какъ на исповѣди, отвѣчалъ Дюрвардъ. Я увидѣлъ человѣка, висящаго на етомъ деревѣ, въ смертельныхъ судорогахъ, и просто изъ состраданія отрѣзалъ веревку. Я не думалъ ни объ лиліяхъ, ни объ гвоздикахъ и также мало хотѣлъ оскорбить Короля Французскаго, какъ и святаго отца нашего Папу.

— Да чортъ ли тебѣ велѣлъ трогать етаго повѣшеннаго? возразилъ стрѣлокъ. Поди-ка за етой честной особой и ты увидишь ихъ на каждомъ деревѣ, какъ виноградныя кисти. Ты въ етой землѣ не останешься безъ дѣла, если пойдешь прибирать за палачемъ. Впрочемъ, я не покину земляка, если могу спасти его. Послушай, честной господинъ палачъ, ты видишь, что ето просто ошибка. Тебѣ должно бы хоть немножко сжалиться надъ такимъ молодымъ странникомъ. Онъ въ нашей землѣ не привыкъ видѣть такихъ дѣятельныхъ служителей правосудія, каковъ ты и твой начальникъ.

— Ето вамъ очень можетъ пригодиться, Господинъ стрѣлокъ, отвѣчалъ Петитандре, который только что воротился. Держись смѣло, Труазетель! вотъ ѣдетъ Придворный судья! Увидимъ, понравится ли ему, что у насъ некончанную работу вырываютъ изъ рукъ.

— А вотъ очень къ стати подоспѣло нѣсколько моихъ товарищей.

Въ самомъ дѣлѣ, между тѣмъ, какъ Тристанъ Пустынникъ съ своею свитой всходилъ съ одной стороны на маленькой холмъ, на которомъ происходилъ етомъ споръ, четверо или пятеро стрѣлковъ взбирались съ другой и самъ Рубецъ былъ въ числѣ ихъ.

Людвигъ Леслеи въ етомъ случаѣ вовсе не показалъ къ племяннику того равнодушія, за которое етотъ внутренно обвинялъ его; ибо, едва увидѣлъ своего товарища и Дюрварда въ оборонительномъ положеніи, какъ вскричалъ: — Спасибо, Куннингамъ! Господа товарищи, прошу вашей помощи. Ето Шотландской дворянинъ, мой племянникъ. Линдезей, Гутри, Тири, сабли вонъ! руби!

Все предвѣщало отчаянное сраженіе между обѣими сторонами и неравенство было не такъ велико, чтобы преимущество оружія не представляло Шотландскимъ всадникамъ возможности къ побѣдѣ. Но придворный судья или не бывъ увѣренъ въ успѣхѣ, или предвидя за ето гнѣвъ Короля, сдѣлалъ знакъ своимъ удержаться отъ насилія; и спросилъ Рубца, который стоялъ впереди, какъ начальникъ противной стороны, за чѣмъ онъ, будучи всадникомъ Королевской гвардіи, противится казни преступника?

— Съ этимъ-то я и не согласенъ, отвѣчалъ Рубецъ. Клянусь Св. Мартыномъ! есть таки разница между казнію преступника и убіеніемъ роднаго моего Племянника.

— Твой племянникъ можетъ проступиться, какъ и всякой другой, возразилъ придворной судья; а во Франціи каждый чужеземецъ подлежитъ нашимъ законамъ.

— Такъ! отвѣчалъ Рубецъ; но у насъ, Шотландскихъ стрѣлковъ, есть свои привиллегіи. Не правда ли, товарищи?

— Точно! точно! вскричали всѣ стрѣлки; наши привиллегіи! наши привиллегіи! Да здравствуетъ Король Людовикъ! да здравствуетъ храбрый Рубецъ! да здравствуетъ Шотландская гвардія! Смерть нарушителямъ нашихъ привиллегій!

— Образумьтесь, господа, сказалъ Тристанъ; вспомните санъ мой.

— Не тебѣ образумить насъ! вскричалъ Куннингамъ; на ето у насъ свои начальники; мы подвергаемся суду Короля, или нашего Капитана, за отсутствіемъ великаго Конетабля.

— И никто не будетъ вѣшать насъ, прибавилъ Линдсей, кромѣ Санди Вильсона, стараго палача нашей дружины. — Мы обидѣли бы Санди, уступивъ другимъ права его, сказалъ Рубецъ; а Санди не уступитъ въ честности никому изъ тѣхъ кто когда либо затягивалъ петлю на веревкѣ. Если бъ я самъ удостоился висѣлицы, то кромѣ его никто не сжалъ бы на мнѣ галстука.

— Да выслушайте, сказалъ придворный судья; етотъ молодой негодяй не изъ вашихъ, стало не имѣетъ права на то, что вы называете своими привиллегіями.

— Что мы называемъ своими привилегіями! вскричалъ Куннинигамъ. Кто смѣетъ ихъ оспоривать?

— Мы не позволимъ разбирать ихъ, закричали всѣ стрѣлки.

— Вы, господа, съ ума сходите, сказалъ Тристанъ. Никто не оспориваетъ вашихъ привиллегіи; но етотъ молодой человѣкъ не изъ вашихъ.

— Онъ мой племянникъ, сказалъ Рубецъ съ торжествующимъ видомъ.

— Но онъ не стрѣлокъ гвардіи, мнѣ кажется, сказалъ Тристанъ.

Стрѣлки въ недоумѣніи по смотрѣли другъ на-друга.

— Смѣлѣй, братъ, сказалъ тихо Куннингамъ Рубцу; скажи, что онъ записанъ къ намъ въ дружину.

— Клянусь Св. Мартыномъ! ты, братъ, дѣло говоришь, отвѣчалъ Людвигъ; и возвысивъ голосъ, побожился, что еще по утру принялъ племянника въ число людей своей свиты.

Ето объявленіе послужило рѣшительнымъ доказательствомъ.

— Хорошо, господа, сказалъ придворный судья, который зналъ, что Король очень боялся, чтобы сѣмена неудовольствія не появились въ его гвардіи; вы, какъ говорите, знаете свои привиллегіи; мой долгъ убѣгать всякой распри съ Королевскими тѣлохранителями, а не искать ее. Я доложу объ етомъ дѣлѣ Королю и онъ самъ изволить рѣшить. Но должно вамъ сказать, что поступая такимъ образомъ, я показываю, можетъ быть, болѣе умѣренности, чѣмъ позволяетъ моя должность.

При сихъ словахъ онъ повелъ свою дружину, между тѣмъ какъ стрѣлки, оставшись на мѣстѣ, собрали на скоро совѣтъ о томъ, что имъ должно дѣлать.

— Прежде всего надобно, сказалъ одинъ изъ нихъ, увѣдомишь нашего Капитана, Лорда Кравффрда, обо всемъ случившемся и вписать имя этаго молодаго человѣка въ списокъ.

— Но, Господа, почтенные друзья, избавители мои, сказалъ Кентень въ нерѣшимости, я еще не размыслилъ хорошенько: должно ли мнѣ, или нѣтъ записаться къ вамъ.

— Пожалуй! сказалъ ему дядя, размышляй хочешь ли быть повѣшенъ, или нѣтъ:, повѣрь, что какъ ты мнѣ ни племянникъ, я все не вижу другаго средства спасши тебя отъ висѣлицы.

Ето было доказательство неоспоримое и Кентень принужденъ былъ тотчасъ принять предложеніе, которое во всякомъ другомъ случаѣ показалось бы ему не очень принятымъ. Но избавившись такъ недавно отъ веревки, которая въ полномъ смысли была у него на шеѣ, онъ вѣроятно бы согласился и на выборъ гораздо худшій.

— Ему надобно идти за нами въ казарму, сказалъ Куннингамъ; пока етѣ борзыя собаки въ полѣ, ему нѣтъ безопасности ни гдѣ, кромѣ нашего владѣнія.

— Не льзя ли мнѣ переночевать въ трактирѣ, гдѣ я сего дня по утру завтракалъ, дражайшій дядюшка? спросилъ Кентень, думая, можетъ быть, подобно многимъ новобранцамъ, что и ночь провести на свободѣ большая выгода.

— Можно, дражайшій племянникъ, отвѣчалъ дядя насмѣшливо, если хочешь доставить намъ удовольствіе вытащить тебя изъ какого-нибудь канала, или пруда, или даже рукава Луары, зашитымъ въ мѣшкѣ, для большей удобности плавать. Придворный судья, отъѣзжая поглядѣлъ на насъ съ улыбкою, продолжалъ онъ, оборотясь къ Куннингаму, а ето знакъ, что у него на умѣ какія-нибудь затѣи, которыхъ должно остерегаться.

— Мнѣ мало нужды до его затѣй, возразилъ Куннингамъ: высоко его стрѣламъ доставать такихъ птицъ, какъ мы. Но я совѣтую тебѣ пересказать все дѣло етому пострѣлу Оливье Лани, который всегда былъ съ руки Шотландской гвардіи. Онъ увидится съ старикомъ Людовикомъ прежде чѣмъ Тристанъ, потому что завтра поутру долженъ брить его.

— Хорошо, отвѣчалъ Рубецъ, да ты знаешь, что къ Оливье не льзя сунуться съ пустыми руками, а я голъ, какъ береза зимою.

— Мы всѣ можемъ сказать тоже, возразилъ Куннингамъ; да Оливье не откажется взять на етотъ разъ Шотландское наше слово. Мы можемъ сообща сдѣлать ему хорошій подарокъ при первомъ жалованьи; а сели онъ будетъ у насъ въ части, то и жалованье раздадутъ скорѣе.

— Такъ пойдемъ же теперь въ замокъ, сказалъ Рубецъ. Дорогой племянникъ разскажетъ намъ, какъ онъ ухитрился попасть въ лапы придворнаго судьи, чтобы мы могли приготовиться, какъ доложить Лорду Кравффору и Оливье.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ.
Приемъ въ службу.

Служителю одного стрѣлка велѣли спѣшиться, отдали лошадь его Кентеню Дюрварду, который, въ сопровожденіи воинственныхъ согражданъ своихъ поѣхалъ довольно скоро къ замку Плесси, готовясь, хотя противъ воли, сдѣлаться жителемъ етой мрачной крѣпости, которой наружность такъ изумила его поутру.

Отвѣчая на многочисленные вопросы своего дяди, онъ разсказалъ ему подробно приключеніе, подвергнувшее его такой опасности. Хотя онъ въ своемъ повѣствованіи не находилъ ничего забавнаго, оно однакожъ было принято его спутниками съ большимъ хохотомъ.

— Предурная шутка, сказалъ дядя; чортъ ли угораздилъ етаго молодаго сумазброда отцѣплять тѣло проклятаго изувѣра, Жида, Мавра, или идолопоклонника. Пусть бы ужь онъ поссорился съ судейской стражей за хорошенькую дѣвушку, какъ Михаилъ Моффатъ, сказалъ Куннингамъ, оно все были бы поумнѣе.

— А я думаю мы должны, сказалъ Линдезей, для чести своей стараться, чтобы Тристанъ и его служители не смѣшивали впередъ нашихъ Шотландскихъ токовъ съ чалмами стихъ кочующихъ грабителей. Если у нихъ зрѣніе слишкомъ слабо, чтобы замѣтить ету разницу, то надобно имъ разтолковать ее руками. Но я увѣренъ, что Тристанъ нарочно ошибается, чтобы только вѣшать добрыхъ Шотландцевъ, которые приходятъ повидаться съ родными.

— Могу ли я, дядюшка, спросить васъ, сказалъ Дюрвардъ, что ето за люди, о которыхъ выговорите?

— Конечно можешь, племянничекъ, отвѣчалъ Людвигъ, но я не знаю кто бы могъ отвѣчать тебѣ на ето. Вѣрно ужъ не я, хотя знаю столько же, сколько и другіе. Съ годъ или года съ два назадъ они появились здѣсь, какъ туча саранчи.

— Точно, сказалъ Линдезей, и Яковъ Простакъ (такъ называемъ мы здѣшнихъ крестьянъ), ты, молодецъ, со временемъ выучишься говорить по нашему, честный Яковъ Простакъ мало бы заботился узнать какимъ вѣтромъ нанесло ету саранчу, еслибъ могъ надѣяться, что какой-нибудь другой вѣтеръ унесетъ ее.

— Стало они дѣлаютъ много вреда? спросилъ Кентень.

— Вреда! отвѣчалъ перекрестившись Куннингамъ; да знаешь ли, что они идолопоклонинки, или Жиды, или по крайней мѣрѣ Магометане; крадутъ все, что попадетъ подъ руку, поютъ пѣсни и гадаютъ.

— И увѣряютъ, что изъ ихъ женщинъ есть прехорошенькія негодяйки, прибавилъ Гутри; да Куннингамъ ето лучше всѣхъ знаетъ.

— Что такое! вскричалъ Куннингамъ; надѣюсь, что ты не хочешь оскорбить меня?

— И въ мысляхъ не имѣлъ, отвѣчалъ Гутри.

— Я пошлюсь на всѣхъ товарищей, возразилъ Куннингамъ. Не сказалъ ли ты, что у меня, Шотландскаго дворянина, приверженнаго къ Св. Церкви, есть любезная между етѣми невѣрными собаками.

— Полно, полно, сказалъ Рубецъ, онъ просто пошутилъ. Между товарищами не должно ссориться.

— Ну, такъ не должно и шутить ета къ проворчалъ Куннингамъ, какъ бы говоря съ самимъ собою.

— Кромѣ Франціи, спросилъ Линдезей, есть ли еще гдѣ такіе бродяги?

— Есть, клянусь честью, отвѣчалъ Рубецъ; ихъ шайки появились въ Германіи, Испаніи и Англіи. Но благодаря покровительству Св. Андрея, Шотландія еще не заражена ими.

— Шотландія, сказалъ Куннингамъ, слишкомъ холодна для саранчи и слишкомъ бѣдна для воровъ.

— А можетъ быть, прибавилъ Гутри, горцы не хотятъ терпѣть воровъ кромѣ себя.

— Не худо, вскричалъ Рубецъ, замѣтить вамъ всѣмъ, что я родился на горахъ Ангуса, и что у мои я есть добрые родственники на горахъ Гленъ-Нелы, такъ я ne позволю дурно говоришь о горцахъ.

— Такъ ты споришь, продолжалъ Гутри, что они не сходятъ въ долины захватывать стада?

— Захватывать стада не значитъ воровать, отвѣчалъ Рубецъ, и я докажу ето тебѣ когда угодно и гдѣ угодно.

— Ну вотъ, товарищи, сказалъ Куннингамъ, теперь кто ссорится? Полноте; етому молодому человѣку не надо видѣть такихъ глупыхъ споровъ между нами. Вотъ мы ужь подъѣхали къ замку; если хотите пообѣдать со мною, то мы разопьемъ по братски боченокъ вина, за здоровье Шотландіи, горъ и долинъ.

— Дѣло! дѣло! вскричалъ Рубецъ, а я поставлю вамъ другой боченокъ; мы потопимъ въ немъ наши споры и выпьемъ за здоровье племянника при вступленіи его въ нашу дружину.

По ихъ приближеніи къ замку, отперли калитку и опустили подъемный мостъ. Они вошли по одиначкѣ; по когда подъѣхалъ Кентень, то часовые поставили копья крестъ на крестъ и велѣли ему остановишься, между тѣмъ, какъ со стѣны по немъ прицѣлились изъ луковъ и пищалей: ета строгая предосторожность была соблюдена, хотя молодой чужеземецъ приѣхалъ и вмѣстѣ съ гарнизонными, солдатами, изъ (которыхъ были выбраны и самые часовые.

Рубецъ, нарочно оставшійся съ племянникомъ, объяснилъ все дѣло, и наконецъ, послѣ продолжительныхъ переговоровъ, молодаго человѣка повели подъ крѣпкимъ карауломъ въ комнаты Лорда Кравфорда.

Этотъ Вельможа былъ послѣднимъ остаткомъ храбрыхъ Лордовъ и Рыцарей Шотландскихъ, вѣрныхъ служителей Карла VII, въ кровопролитныхъ войнахъ, которыя рѣшили независимость Французскаго престола и изгнаніе Англичанъ.

Въ молодости своей онъ сражался подлѣ Дугласа и Бухана; служилъ подъ знаменами Іонны д’Аркъ; и былъ, можетъ быть, послѣднимъ изъ тѣхъ Шотландскихъ рыцарей, которые такъ добровольно защищали лилію отъ давнишнихъ враговъ ея Англичанъ.

Перемѣны, случившіяся въ Шотландскомъ Королевствѣ и можетъ быть привычка къ нравамъ и климату Франціи со всѣмъ истребили въ старомъ Баронѣ мысль о возвращеніи въ отечество; тѣмъ болѣе, что важная степень, занимаемая имъ при дворѣ Людовика и открытый и честный характеръ доставили ему большое уваженіе отъ Короля. Этотъ Государь, хотя вообще не очень расположенъ былъ вѣрить чести и добродѣтели, признавалъ ихъ однако жь въ Лордѣ Кравфордѣ и тѣмъ болѣе слушался его, что старый воинъ никогда не пользовался своимъ вліяніемъ, кромѣ вещей, прямо относящихся къ своей должности.

Рубецъ и Куннингамъ вошли за Дюрвардомъ и его карауломъ въ комнату своего Капитана, котораго почтенный видъ и уваженіе, оказываемое ему этими надменными воинами, сильно подѣйствовали на молодаго Шотландца.

Лордъ Кравфордъ былъ высокаго роста, хотя похудѣлъ отъ лѣтъ, но все еще сохранялъ силу молодости, если не гибкость ея и въ походѣ могъ снести тягость вооруженія на равнѣ съ младшими изъ своихъ подчиненныхъ. Черты его были грубы, цвѣтъ смуглый, лицо изрыто рубцами", хотя онъ вблизи видалъ смерть на тридцати сраженіяхъ, но въ «Глазахъ его скорѣе выражалось веселое презрѣніе опасности, чѣмъ жестокое мужество наемнаго воина. Высокой станъ его тогда укутанъ былъ просторнымъ халатомъ, стянутымъ поясомъ изъ буйволовой кожи, за которой заткнутъ былъ кинжалъ съ богатою рукоятью. На шеѣ у него висѣла цѣпь и кдейнодъ Ордена Св. Михаила; онъ сидѣлъ въ креслахъ, обитыхъ замшею; и надѣвъ на носъ очку, тогда только что изобрѣтенныя, занимался чтеніемъ толстой рукописи, подъ заглавіемъ: Розовой кустъ войны; Людовикъ собралъ ето руководство къ гражданской и военной политикѣ для Дофина, сына своего, и желалъ знать объ немъ мнѣніе стараго и опытнаго воина.

Лордъ Кравффрдъ съ нѣкоторою досадою положилъ книгу при етомъ неожиданномъ посѣщеніи и спросилъ на своемъ народномъ нарѣчіи, коего чорта имъ надобно.

Рубецъ, почтительнѣе можетъ быть нежели бы самому Людовику, разсказалъ ему подробно обстоятельства своего племянника и униженно просилъ покровительства. Лордъ Кравфордъ выслушалъ его съ большимъ вниманіемъ; разсмѣялся поспѣшности, съ которою молодой человѣкъ перерѣзалъ веревку; но покачалъ головою, узнавши о ссорѣ, произшедшей за ето между Шотландскими стрѣлками и служителями главнаго судьи.

— Неужьли вѣчно вы будете приносить ко мнѣ запутанныя нитки, вскричалъ онъ? Долго ли мнѣ твердить, а особливо вамъ двумъ, Людвигъ Леслей и Архій Куннингамъ, что чужестранной солдатъ долженъ скромно и бережливо обращаться съ туземцами, если не хочетъ, чтобъ за нимъ гонялись всѣ городскія собаки? Впрочемъ, если вамъ непремѣнно должно съ кѣмъ нибудь ссориться, то лучше ужь съ етимъ мошенникомъ судьею, чѣмъ съ другимъ, и я тебя, Людвигъ, меньше осуждаю за ету шалость, чѣмъ за прочія твои шашни; тебѣ прилично и должно было вступиться за молодаго своего родственника; да и онъ не долженъ быть жертвою своей простоты: такъ возьми же съ этой полки списокъ нашей дружины и подай его мнѣ. Мы впишемъ туда его имя, чтобы онъ могъ воспользоваться нашими привилегіями.

— Если ваша милость позволитъ, сказалъ Дюрвардъ, то я…

— Онъ видно съ ума сошелъ? вскричалъ дядя. Какъ ты смѣешь говорить съ его милостію, пока онъ тебя но спроситъ?

— Постой, Людвигъ, сказалъ Лордъ Кравфордъ; послушаемъ, что хочетъ намъ сказать етотъ молодецъ.

— Одно слово, Милордъ, отвѣчалъ Кентень. Я сего дня поутру сказалъ дядюшкѣ, что не очень рѣшаюсь вступить въ ету дружину. Теперь объявляю, что совершенно рѣшился, съ тѣхъ поръ, какъ увидѣлъ благороднаго и почтеннаго ея предводителя^, и что горжусь служить подъ такимъ опытнымъ начальникомъ.

— Хорошо, дружокъ, сказалъ старый Лордъ, на котораго эта похвала подѣйствовала; мы таки имѣемъ кой-какую опытность, и по милости Божіей воспользовались ею, повинуясь и повелѣвая. Ты принятъ, Кентень Дюрвардъ, въ почтенную дружину стрѣлковъ Шотландской гвардіи, оруженосцемъ твоего дяди. Надѣюсь, что ты пойдешь далеко, ибо, если все происходящее отъ хорошаго рода должно быть храбро, то и ты, какъ потомокъ честной фамиліи, долженъ быть хорошимъ воиномъ. Людвигъ, ты будешь смотрѣть, чтобы твой родственникъ прилѣжно занимался военнымъ ученіемъ, потому что намъ скоро придется ломать копья.

— Клянусь рукоятью моей сабли, что я радъ етому, Милордъ! Этотъ миръ пожалуй всѣхъ насъ превратитъ въ трусовъ. Я самъ не чувствую прежняго жара, когда сижу въ заперти въ етомъ проклятомъ терему.

— Ну! птичка прощебетала мнѣ на ухо, что старое знамя скоро разовьется въ чистомъ, полѣ.

— Я за ето, Милордъ, выпью лишній стаканъ нынче вечеромъ.

— Ты готовъ выпить за все на свѣтѣ, Людвигъ; но я боюсь, чтобы ты когда нибудь не выпилъ чего горькаго своей работы.

Леслей, немного смѣшавшись, отвѣчалъ, что онъ ужь нѣсколько дней не пилъ черезъ чуръ; но что его милости извѣстенъ обычай дружины пить за здоровье новаго товарища и праздновать его принятіе.

— Правда, сказалъ старый военачальникъ; я и забылъ. Я пришлю вамъ нѣсколько кружекъ вина, чтобы помочь веселиться; но прошу все кончить къ закату солнца. Да послушайте: смотрите, чтобъ хорошенько выбрали караульныхъ на ету ночь. И чтобъ ни одинъ изъ нихъ не пировалъ съ вами.

— Приказаніе Вашей Милости будетъ въ точности исполнено, отвѣчалъ Людвигъ, и мы не забудемъ выпить за ваше здоровье.

— Можетъ статься, сказалъ Лордъ Кравфордъ, что я и самъ зайду на часокъ, единственно чтобъ взглянуть все ли въ порядкѣ.

— Тогда, Милордъ, праздникъ будетъ полный, сказалъ Людвигъ. И всѣ трое, очень довольные слѣдствіемъ свиданія, пошли готовиться къ военной пирушкѣ, на которую Леслей пригласилъ человѣкъ двадцать товарищей, привыкшихъ вообще обѣдать за однимъ столомъ.

Солдатской праздникъ обыкновенно дѣлается наскоро и на немъ требуютъ только, чтобъ было что поѣсть и попить. Но въ етомъ случаѣ Рубецъ постарался достать вина лучше обыкновеннаго: — Ибо, сказалъ онъ товарищамъ, изъ гостей всѣхъ надежнѣе старый Лордъ; онъ проповѣдуетъ намъ о воздержаніи; однакожъ выпивъ за Королевскимъ столомъ столько вина, сколько позволяетъ благопристойность, онъ никогда не пропуститъ удобнаго случая провести вечеръ въ бесѣдѣ съ доброй кружкой вина: тамъ мы должны приготовишься слушать старые разсказы о сраженіяхъ при Вернёльѣ и Боже.

Наскоро прибрали готическую комнату, въ которой они обыкновенно обѣдали; конюховъ послали наломать тростнику для постилки пола, и вмѣсто обоевъ развернули надъ столомъ и по стѣнамъ знамена, съ которымъ Шотландская гвардія ходила въ сраженіе и которыя отбила у неприятелей.

Потомъ позаботились доставить Дюрварду платье и вооруженіе, приличныя новому его званію, чтобы онъ во всѣхъ отношеніяхъ казался имѣющимъ право на высокія привиллегіи дружины, въ силу коихъ и съ помощію своихъ земляковъ, онъ смѣло могъ презирать власть и гнѣвъ главнаго судьи, хотя извѣстно было, что первая столь же ужасна, сколь непримиримъ второй.

Столъ былъ чрезвычайно веселъ и гости совершенно предались удовольствію, которое чувствовали, принимая въ свою дружину новаго выходца изъ дорогой родины. Они пѣли старыя Шотландскія пѣсни, разсказывали старыя повѣсти о Шотландскихъ герояхъ, вспоминали подвиги отцовъ своихъ, называли мѣста, бывшія свидѣтелями оныхъ. Словомъ, богатыя долины Туренскія, казалось, на ету минуту превратились въ безлюдныя и гористыя мѣста Каледоніи.

Между тѣмъ какъ восторгъ ихъ доходилъ до высочайшей степени и каждый старался сказать что нибудь, чтобы сдѣлать еще драгоцѣннѣе воспоминаніе о Шотландіи, новыя силы придалъ имъ приходъ Лорда Кранфорда, который, по предсказанію Рубца, сидѣлъ за Королевскимъ столомъ какъ на иголкахъ, пока нашелъ случай вырваться изъ за него, чтобы раздѣлить пирушку земляковъ. Ему оставлены были почетныя кресла въ большемъ мѣстѣ; ибо, по нравамъ итого вѣка и составу дружины, хотя начальникъ ея не имѣлъ надъ собою никого, кромѣ Короля и великаго Конетабля; но какъ всѣ солдаты были дворяне, то Капитанъ ихъ могъ безъ нарушенія приличіи сидѣть за однимъ столомъ съ ними и когда ему было угодно раздѣлять ихъ веселость, не унижая своего сана.

Однакожь на етотъ разъ, Лордъ Кравфордъ не захотѣлъ сѣсть въ почетное мѣсто, ему назначенное; и посовѣтовавъ гостямъ веселиться, взглянулъ на нихъ съ видомъ, показывающимъ, что онъ раздѣляетъ ихъ удовольствіе.

— Не тронь его, сказалъ тихо Куннингамъ Линдезею, который поднесъ рюмку вина ихъ благородному начальнику; не надо погонять чужихъ воловъ, если хозяинъ не хочетъ: онъ и самъ ето дѣлаетъ.

Правду сказать, старый Лордъ, улыбнувшись, прежде покачалъ головою и поставилъ рюмку на столъ, не отвѣдавъ изъ нея. Чрезъ минуту онъ дотронулся до нея губами, какъ бы нечаянно; и тотчасъ вспомнилъ къ счастію, что было бы не къ добру, если бы онъ не выпилъ за здоровье добраго молодца, который вступилъ въ его дружину. Онъ сдѣлалъ объ етомъ предложеніе; и можно угадать, что оно было принято съ радостными восклицаніями. Потомъ онъ увѣдомилъ ихъ, что сказалъ Оливье о случившемся поутру; — а, какъ брадобрѣи, прибавилъ онъ, не большой охотникъ до главнаго головорѣза, то вмѣстѣ со мною и выпросилъ у Короля приказъ главному судьѣ оставить всякія преслѣдованія прошивъ Кентеня Дюрварда, какого бы рода онѣ ни были и во всякомъ случаѣ уважать привиллегіи Шотландской гвардіи.

Етѣ слова произвели новой восторгъ; снова наполнились рюмки такъ, что вино сверкало по краямъ; единогласно выпили за здоровье благороднаго Лорда Кравфорда, неустрашимаго защитника правъ и преимуществъ своихъ согражданъ. Учтивость добраго старика Лорда не позволяла ему отказаться отвѣчать храбрымъ воинамъ, служащимъ подъ его начальствомъ и онъ опустился въ большія кресла, для него приготовленныя; потомъ, подозвавъ къ себѣ Кентеня Дюрварда, сдѣлалъ ему объ Шотландіи и объ тамошнихъ лучшихъ фамиліяхъ множество вопросовъ, на которые нашъ молодой человѣкъ по большей части не могъ отвѣчать.

Въ продолженіе етаго допроса, достойный начальникъ по временамъ между прочимъ наливалъ и осушалъ свой стаканъ, говоря, что всякой Шотландской дворянинъ не долженъ портить бесѣды, по прибавляя, что молодые люди, подобные Кентеню, должны съ осторожностію предаваться удовольствіямъ стола, чтобы не впасть въ излишество. Онъ сказалъ на етотъ счетъ много прекраснаго и наконецъ языкъ его, выхваляя умѣренность, сдѣлался неповоротливѣе прежняго. Какъ между тѣмъ воинской жаръ бесѣды возрасталъ съ числомъ пустыхъ бутылокъ, то Куннингамъ предложилъ выпить за скорѣйшее развитіе, орифламмы (Королевское Французское знамя).

— И пусть хорошій вѣтеръ съ Бургундской стороны взвѣетъ ее, прибавилъ Линдезей.

— Я пью ето здоровье со всею пылкостью, оставшеюся въ моемъ изношенномъ тѣлѣ, дѣти! вскричалъ Лордъ Кравфордъ; и хоть старъ, надѣюсь видѣть еще, какъ развивается ето знамя. Послушайте, товарищи, продолжалъ онъ сдѣлавшись отъ вина откровеннѣе, вы всѣ вѣрные слуги Французскаго Королевства, такъ что мнѣ скрывать отъ васъ, что здѣсь есть посланникъ отъ Карла, Герцога Бургундскаго, съ порученіемъ не очень дружественнымъ.

— Я видѣлъ лошадей и спутниковъ Графа Кренкера, въ трактирѣ подлѣ шелковичной рощи, сказалъ одинъ изъ собесѣдниковъ. Увѣряютъ, будто Король не пуститъ его въ замокъ.

— Да внушитъ небо Королю хорошенько отвѣчать на ето посольство! вскричалъ Гутри! Но въ чемъ состоятъ жалобы Герцога Бургундскаго?

— Во многихъ притязаніяхъ на счетъ границъ, отвѣчалъ Лордъ Кравфорду, но особенно въ томъ, что Король принялъ подъ свое покровительство даму изъ его земли, молодую Графиню, которая бѣжала изъ Дижона отъ того, что Герцогъ, ея опекунъ, хотѣлъ выдать ее за любимца своего, Кампо-Бассо.

— А она одна сюда приѣхала, Милордъ? спросилъ Линдезей.

— Нѣтъ, не совсѣмъ. Съ нею приѣхала старая Графиня, ея родственница, которая уступила на етотъ Счетъ просьбамъ своей племянницы.

— А Король, сказалъ Куннингамъ, какъ феодальный Государь Герцога, войдетъ ли въ посредничество между имъ и етой дѣвушкой, на которую Карлъ имѣетъ такія же права, какія бы въ случаѣ его смерти Людовикъ имѣлъ на наслѣдницу Бургундіи?

— Король, по обыкновенію, рѣшится по правиламъ своей политики; а вы знаете, что онъ не принялъ етѣхъ дамъ открыто; онъ ихъ не поручилъ покровительству старшей своей дочери, ни Принцессы Іоанны; такъ, что безо всякаго сомнѣнія рѣшится, смотря по обстоятельствамъ. Онъ нашъ Государь; но можно сказать, не бывъ измѣнникомъ, что онъ въ состояніи продать и выкупить всѣхъ Христіанскихъ Государей.

— Но Герцога Бургундскаго нелегко провести, возразилъ Гутри.

— Конечно такъ; и потому-то вѣроятно, что у нихъ даромъ не обойдется.

— Такъ чтожь, Милордъ! дай Богъ, чтобъ ето случилось! вскричалъ Рубецъ. Мнѣ предсказали лѣтъ десять, или кажется двадцать назадъ, что я сдѣлаю женитьбой, счастье нашего рода. Кто знаетъ, что будетъ, если мы сразимся за честь, любовь и женщинъ, какъ bо» старыхъ романахъ.

— Ты смѣешь говорить о любви и женщинахъ съ такимъ прорѣзомъ на лицѣ! сказалъ Гушри.

— Да лучше ни кого не любить, чѣмъ любить идолопоклонку, Цыганку, возразилъ Рубецъ.

— Перестаньте, товарищи! вскричалъ Лордъ Кравфордъ, вы должны сражаться не иначе, какъ благороднымъ оружіемъ: насмѣшка не шутка. Живите всѣ дружно. Что до Графини, такъ она слишкомъ богата, чтобы достаться бѣдному Шотландскому Лорду, а то я и самъ бы сталъ ея домогаться, не смотря на мои восемьдесятъ лѣтъ, или почти столько. Но чтобы ни было, я пью за ея здоровье, говорятъ, что она свѣтило красоты.

— Мнѣ сдается, сказалъ другой стрѣлокъ, что я видѣлъ се сего дня поутру, стоя на часахъ у послѣдней рогатки; но она больше походила на потайной фонарь, чѣмъ на свѣтило, потому что ихъ съ подругой привезли въ замокъ въ хорошо закрытыхъ носилкахъ.

— Стыдись, Арно! сказалъ Лордъ Кравфордъ: солдатъ никогда не долженъ говорить о томъ, что увидитъ стоя на часахъ. Впрочемъ, прибавилъ онъ помолчавъ минуту, ибо любопытство превозмогло любовь къ воинскому порядку, которому онъ сей часъ училъ, почему ты думаешь, что Графиня Изабелла Кру а была въ однѣхъ изъ етѣхъ носилокъ?

— Ничего не знаю, Милордъ, отвѣчалъ Арно, кромѣ того, что мой ножевщикъ, проводя лошадей по дорогѣ къ деревнѣ, встрѣтилъ Догена проводника, который отвозилъ носилки въ трактиръ, ибо онѣ принадлежатъ хозяину харчевни въ шелковичной рощи, то есть подъ вывѣскою лилій, хотѣлъ я сказать. — Вотъ Догенъ и спросилъ Сондерса Стида, не хочетъ ли онъ выпить съ нимъ стаканъ вина, потому что они знакомы и разумѣется Сондерсъ былъ на emo очень готовъ.

— Разумѣется, разумѣется, вскричалъ старый, Лордъ, перебивая его; и я желалъ бы, чтобъ ето у васъ вывелось, Господа. Ваши оруженосцы, ваши ножевщики, слишкомъ ужь охотно пьютъ вило съ первымъ встрѣчнымъ. Ето вещь опасная въ военное время и должна быть прекращена. Но твоя исторія очень длинна, Андреи Арно; надо пересѣчь ее стаканомъ вина.. Ну! за здоровье Графини Изабеллы Круа, и дай Богъ ей найти лучшаго мужа, чѣмъ Кампо-Бассо, который подлый Италіянскій мошенникъ. Ну, Андрей Арно, такъ что же говорилъ проводникъ твоему ножевщику?

— Онъ, Милордъ, сказалъ ему за тайну, что двѣ дамы, которыхъ отвезъ въ замокъ въ закрытыхъ носилкахъ, были знатныя особы, жившія нѣсколько дней у его хозяина и не видавшіяся ни съ кѣмъ; что Король нѣсколько разъ тайно былъ у нихъ и оказывалъ имъ великія почести. Онъ думалъ, что онѣ скрылись въ замокъ, боясь Графа Кревкера, посланника Бургундскаго Герцога, котораго приѣздъ возвѣщенъ былъ передовымъ.

— Право, Андрей, точно ли такъ? сказалъ Гутри. Въ такомъ случаѣ я побожусь, что слышалъ, какъ Графиня пѣла, играя на лютнѣ какъ я проходилъ внутренній дворъ, идучи сюда. Звуки выходили изъ большихъ оконъ Дофиновой башни и думаю, что никто еще не слыхивалъ такой мелодіи въ замкѣ Плесси-дю-Паркъ. Я, право, думалъ, что ето была музыка волшебницы Мелюзины. Я стоялъ тамъ, хотя зналъ, что обѣдъ поданъ и что вы всѣ выходите изъ терпѣнія. Я стоялъ тамъ, какъ….

— Какъ оселъ, Джонъ Гутри, сказалъ ему Капитанъ; длинной носъ твой обнюхивалъ ужинъ, длинныя уши слушали музыку, а твой короткой умъ не умѣлъ рѣшить что предпочесть. Послушайте! не звонятъ ли въ соборѣ къ вечернѣ? Вѣрно еще не время. Старый дуракъ пономарь зазвонилъ часомъ ранѣе.

— Клянусь честью, сказалъ Кунинигамѣ; колоколъ слишкомъ вѣрно показываетъ часы; вотъ ужь и солнце садится на западѣ.

— Право! сказалъ Лордъ Кравфордъ: неужьли точно? Ну, друзья, не надо выходить изъ. предѣловъ. — Тише ѣдешь, далѣ будешь. — На мѣлкомъ огнѣ лучше варится кушанье! — Гуляй, не загуливайся: славная пословица! И такъ еще по стакану въ честь старой Шотландіи, а потомъ каждый думай объ должности.

Осушивъ прощальный кубокъ, собесѣдники разстались. Старый Баронъ съ важнымъ видомъ взялъ за руку Рубца, будто желая дать ему нѣкоторыя наставленія на счетъ племянника, но въ самомъ дѣлѣ, можетъ быть, чтобы величественная походка его не показалась подчиненнымъ менѣе твердою, чѣмъ прилично его сану. Такъ прошелъ онъ съ важностію оба двора, отдѣляющіе его покой отъ залы, въ которой дана была пирушка; и прощаясь съ Людвигомъ, посовѣтовалъ ему торжественнымъ голосомъ человѣка, осушившаго нѣсколько бутылокъ, рачительно смотрѣть за поведеніемъ племянника, особливо въ отношеніи къ пригожимъ дѣвушкамъ и хорошему вину.

Между тѣмъ ни одно слово, сказанное о прекрасной Графинѣ Изабеллѣ, не было пропущено молодымъ Дюрвардомъ, который, будучи отведенъ въ маленькой кабинетъ, гдѣ должно ему было жить съ дядинымъ пажемъ, сдѣлалъ новое и смиренное жилище свое сценою высокихъ и важныхъ размышленій.

Читатель легко представитъ, что молодой оруженосецъ долженъ былъ основать нарядной романъ на предположеніи, что жительница башенки, чью пѣсню онъ слушалъ съ такимъ вниманіемъ и хорошенькая дѣвушка, служившая дядѣ Петру въ трактирѣ, соединялись въ одно съ знатною и богатою Графиней, избѣгающей преслѣдованій ненавистнаго любовника, любимца жестокаго опекуна, употребляющаго во зло свою феодальную власть. Въ видѣніи Кентеня было мѣсто и дядѣ Петру, которой казалось имѣлъ такую власть даже и надъ грознымъ, чиновникомъ, изъ чьихъ рукъ онъ вырвался съ такимъ трудомъ.

Наконецъ мечтанія Кентеня, не возмущаемыя молодымъ Вильгельмомъ Гарперомъ, жильцомъ его кельи, были прерваны возвращеніемъ дяди. Рубецъ велѣлъ ему ложиться спать, чтобы встать завтра поранѣ идти за нимъ въ прихожую Короля, гдѣ ему съ пятью товарищами доставалось быть караульными.

ГЛАВА ОСЬМАЯ.
Посланникъ.

Если бы лѣнь могла задержать Дюрварда, то шумъ, начавшійся въ гвардейскихъ казармахъ, послѣ перваго звона къ заутрени, конечно согналъ бы ету Сирену съ его постели; но правильная жизнь отцовскаго замка и монастыря Абербротокскаго научила его вставать съ зарею, и онъ весело одѣлся при звукѣ трубъ и стукѣ оружія, возвѣщающихъ о смѣнѣ часовыхъ, изъ которыхъ одни возвращались въ казарму, простоявши всю ночь въ караулѣ; другіе выходили для занятія утренняго своего поста; а нѣкоторые, и въ томъ числѣ его дядя, готовились на службу при самой особѣ Короля.

Кентенъ, съ полнымъ удовольствіемъ, какое чувствуетъ молодой человѣкъ въ подобномъ случаѣ, надѣлъ великолѣпную свою одежду и прекрасное вооруженіе, принадлежащее къ новому его званію. Дядя, посмотрѣвъ внимательно все ли на немъ, что нужно, не могъ скрыть приятнаго движенія, видя, что ето новое платье придавало ему еще выгоднѣйшую наружность, чѣмъ прежде.

— Если ты также вѣренъ и храбръ, какъ хорошъ собою, сказалъ онъ ему, то у меня будетъ одинъ изъ лучшихъ оруженосцевъ во всей гвардіи, а ето непремѣнно сдѣлаетъ честь фамиліи твоей матери. Слѣдуй за мною въ приѳмную залу Короля и старайся идти подлѣ меня.

Сказавъ сіи слова, онъ взялъ большой и тяжелой бердышь, превосходно украшенный насѣчкою и приказавши племяннику взять такое же оружіе, только поменьше, сошелъ съ нимъ на внутренній дворъ, гдѣ товарищи ихъ, которые должны были идти въ караулъ внутреннихъ покоевъ, стояли уже подъ ружьемъ; оруженосцы же, стоя за своими господами, составляли вторую шеренгу. Видно было также нѣсколько стременныхъ, держащихъ борзыхъ копей и лихихъ собакъ, на которыхъ Кентень глядѣлъ съ такимъ удовольствіемъ и вниманіемъ, что дядя нисколько разъ принужденъ былъ напоминать ему, что ети животныя тутъ не для его забавы, но для увеселенія Короля, страстно любившаго охоту. Ето удовольствіе принадлежало къ малому числу тѣхъ, которыя Людовикъ позволялъ себѣ даже и въ тѣ часы, когда бы политика должна была занимать его совсѣмъ другимъ; и Онъ такъ былъ жаденъ на дичь въ своихъ Королевскихъ лѣсахъ, что частехоько говорили, что меньше опасности убить человѣка, чѣмъ оленя.

По знаку, данному Рубцомъ, который въ етомъ случаѣ исправлялъ офицерскую должность, гвардейцы тронулись съ мѣста; и посвятивъ нѣсколько времени на лозунги и сигналы, которыхъ цѣль была только показать съ какою строгою точностію исполняли они свои обязанности, вошли въ приемную залу, куда Короля поминутно ожидали.

Какъ ни новы были для Кентена картины великолѣпія, но то, что онъ теперь увидѣлъ, не совсѣмъ отвѣчало понятію, которое себѣ составилъ о роскоши двора. Правда, нѣкоторые чиновники Королевскаго дома были богато одѣты, гвардейцы хорошо вооружены и прислуга всякаго рода; но онъ не видалъ никого изъ старыхъ совѣтниковъ Королевства, или государственныхъ сановниковъ; не слыхалъ ни одного имени, напоминающаго рыцарскія мысли; не примѣтилъ военачальниковъ, которые въ зрѣломъ возрастѣ составляли силу Франціи; ни молодыхъ вельможъ, благородныхъ искателей славы, которыми гордилось отечество. Зависть, осторожность и глубокая и хитрая политика Короля отдалили отъ его престола етотъ отборный кругъ; составлявшіе оный не иначе были призываемы ко двору, какъ въ случаяхъ, гдѣ етикетъ необходимо того требовалъ: они являлись противъ воли и весело удалялись, какъ звѣри въ баснѣ приближались и удалялись отъ львинаго логовища.

Немногія особы, но видимому исправлявшія должности совѣтниковъ, были неприятной наружности и хотя ихъ физіономія иногда выражала смѣтливость, но ухватки показывали, что они призваны въ кругъ, къ которому не были приготовлены ни воспитаніемъ, ни привычками. Однакожъ двое показались ему благороднѣе и отличнѣе прочихъ, а должность его дяди въ ето время была не такъ хлопотлива, чтобы не льзя было узнать отъ него имена тѣхъ, кого онъ такъ замѣтилъ.

Дюрвардъ зналъ уже и читатели также знаютъ Лорда Кравфорда, который былъ одѣтъ въ богатое свое одѣяніе и держалъ въ рукѣ серебряный начальнической жезлъ. Между прочими отличными особами, всѣхъ замѣчательнѣе былъ Графъ Дюнуа, сынъ знаменитаго Дюну а, извѣстнаго подъ именемъ Побочнаго Орлеанскаго, который, сражаясь подъ знаменами Іоанны д’Аркъ, много способствовалъ освобожденію Франціи отъ ига Англичанъ. Сынъ его совершенно поддерживалъ честь такого происхожденія; и не смотря на родство свое съ Королевской фамиліей и наслѣдственную привязанность къ себѣ народа и дворянъ, Дюнуа во всѣхъ случаяхъ показалъ столь прямой и открытый характеръ, что казалось даже избѣжалъ подозрѣній недовѣрчиваго Людовика, который съ удовольствіемъ видалъ его близь себя и часто призывалъ къ совѣту. Хотя его считали искуснымъ во всѣхъ благородныхъ упражненіяхъ и но тогдашнему совершеннымъ Рыцаремъ, однакожъ ему не доставало многаго, чтобъ быть образцомъ Героя Романа. Онъ былъ небольшаго роста, хотя крѣпка- то сложенія, ноги его были немного скривлены внутрь: ето служило болѣе для удобства всаднику, чѣмъ для украшенія пѣшему. Плеча имѣлъ широкія, волосы черные, цвѣтъ лица смуглый, руки жилистыя и замѣчательныя своей длиною; черты его были неправильны до безобразія: однакожъ Графъ Дюнуа имѣлъ благородный и важный видъ, но которому съ перваго взгляда можно было узнать въ немъ человѣка знатной породы и неустрашимаго воина. Привычка поднимать голову придавала смѣлости его осанкѣ; походка была гордая и величественная; и суровость его физіономіи возвышалась быстрымъ взглядомъ орла и львиными бровями. На немъ было охотничьи платье, болѣе богатое, чѣмъ щеголеватое, и во многихъ случаяхъ исполнялъ онъ должность главнаго Егер-мейстера, хотя кажется и не носилъ сего званія"

Какъ бы ища подпоры въ рукѣ родственника своего Дюнуа, тихо и задумчиво шелъ Людовикъ, Герцогъ Орлеанскій, первый Принцъ крови, которому гвардія отдавала воинскія почести по етому званію. Будучи предметомъ подозрѣній Людовика, который за нимъ рачительно присматривалъ, етотъ Принцъ, наслѣдникъ престола, если бы Король умеръ безъ дѣтей мужескаго пола, никогда не могъ удалиться отъ двора, а оставаясь при немъ, не пользовался никакою властію, не исправлялъ никакой должности. Уныніе, естественно напечатлѣнное палицѣ его етимъ униженіемъ и почти неволею, въ ето время усилилось извѣстностію, что Король предпринялъ противъ него одинъ изъ жесточайшихъ и несправедливѣйшихъ поступковъ, которые тиранъ можетъ себѣ позволить, принуждая его жениться на Принцессѣ Іоаннѣ, младшей своей дочери, съ которою былъ онъ обрученъ еще въ ребячествѣ и безобразіе которой заставляло его думать, что безъ крайней жестокости нельзя принудить къ исполненію такого обязательства.

Наружность етаго несчастнаго Принца tic имѣла въ себѣ ничего отличнаго", но онъ былъ нраву тихаго, кроткаго и привѣтливаго, что можно было примѣтить даже и сквозь чрезмѣрную задумчивость, покрывающую въ ето время лице его. Кейтень замѣтилъ, что Герцогъ рачительно старался не глядѣть на гвардейцевъ, отвѣчая на ихъ привѣтствіе и потуплялъ глаза въ землю, какъ бы страшась, чтобы зависть Короля не перетолковала етаго обыкновеннаго знака учтивости желаніемъ сдѣлать себѣ приверженцевъ между ими.

Совсѣмъ отлично велъ себя гордый Кардиналъ Іоаннъ Ла-Балю, бывшій тогда любимымъ Министромъ Людовика и своимъ возвышеніемъ и характеромъ столько же похожій на Вольсея, сколько позволяло различіе между хитрою политикою Людовика и буйнымъ упорствомъ Генриха VIII, Короля Англійскаго. Первый возвысилъ своего Министра, изъ самаго низкаго состоянія къ званію, или по крайней мѣрь къ жалованью Великаго Милостыне-дателя Франціи, осыпалъ его бенефисами и доставилъ ему Кардинальскую скуфью", и хотя подозрительность не допускала его дать честолюбивому Ла-Балю довѣренность и неограниченную власть, которыми Генрихъ одарилъ Вольсея, однакожъ онъ болѣе слушался его, чѣмъ прочихъ совѣтниковъ своихъ.

Отъ етаго произошло, что Кардиналъ не избѣжалъ общаго заблужденія людей, изъ низшаго званія вдругъ возвышенныхъ къ власти. Вѣроятно ослѣпленный скоростію своего возвышенія, онъ твердо былъ увѣренъ, что можетъ судить о всѣхъ дѣлахъ, даже самыхъ далекихъ отъ его сана и познаній. Будучи высокаго роста, но неловокъ въ ухваткахъ, онъ показывалъ принужденную учтивость и удивленіе къ прекрасному полу, хотя обращеніе его обличало всю нелѣпость его притязаній, а духовный санъ выказывалъ совершенную неприличность оныхъ. Какой-то льстецъ, нѣтъ нужды какого пола, увѣрилъ его въ несчастную минуту, что двѣ толстыя, мясистыя ноги, полученныя имъ въ наслѣдство отъ отца, Лиможскаго портнаго, представляли, удивительныя округлости, и онъ такъ былъ убѣжденъ въ етомъ, что всегда поднималъ одну сторону своего Кардинальскаго платья, чтобы твердыя подпоры тѣла его не укрылись отъ взоровъ. Въ богатой одеждѣ, принадлежащей сану своему, величественнымъ шагомъ проходилъ онъ ету великолѣпную комнату, наклоняясь по временамъ дабы разсмотрѣть вооруженіе караульныхъ всадниковъ и дѣлая имъ нѣкоторые вопросы повелительнымъ голосомъ. Онъ даже взялъ на себя попѣнять инымъ за безпорядки, по его мнѣнію, противъ дисциплины въ такихъ выраженіяхъ, на которыя ети храбрые воины не смѣли отвѣчать, хотя очевидно слушали его съ досадою и презрѣніемъ.

— Знаетъ ли Король, спросилъ Дюнуа у Кардинала, что посланникъ Герцога Бургундскаго требуетъ аудіенціи не медленно?

— Знаетъ, отвѣчалъ Кардиналъ, и вотъ, кажется, всезнай Оливье Лань, который извѣститъ насъ о волѣ Короля.

При сихъ словахъ, человѣкъ очень замѣчательный, раздѣлявшій милость Людовика съ гордымъ Кардиналомъ, вышелъ изъ внутреннихъ покоевъ и вошелъ въ приемную залу, но безъ того самодовольства, которое отличало Кардинала, надутаго своею знатностію. Онъ быль маленькаго роста, блѣденъ и худощавъ; на его черномъ шелковомъ кафтанѣ и исподницѣ, безъ верхняго платья и мантіи, не видно было ничего, чтобы могло украсить очень обыкновенную наружность. Онъ несъ серебрянную лахань; а салфетка, лежащая на рукѣ его, показывала должность, исправляемую имъ при дворѣ. Глаза его были живы и проницательны, хотя онъ старался истребить въ нихъ ето выраженіе, потупляясь безпрестанно въ землю; идучи, подобно кошкѣ, тихо и робко, онъ казалось прокрадывался по комнатѣ. Но хотя скромность можетъ скрывать достоинства, все она не скроетъ силы при дворѣ; и все стараніе непримѣтно пройти приѳмную залу было тщетно со стороны человѣка, о которомъ знали, что онъ владѣетъ Королевскимъ ухомъ; таковъ былъ славный Королевскій камердинеръ-цирюльникъ, Оливье Лань, называемый иногда дурнымъ, а иногда чортомъ, за неразборчивое пронырство, съ которымъ содѣйствовалъ онъ исполненію плановъ изворотливой политики своего Государя.

Оливье сказалъ съ живостію нѣсколько словъ Графу Дюнуа, который тотчасъ вышелъ изъ приѳмной залы, между тѣмъ какъ брадобрѣй спокойно возвращался въ комнату, изъ которой вышелъ. Каждый поспѣшно давалъ ему дорогу, а онъ на ету учтивость отвѣчалъ самыми низкими поклонами. Однакожъ, пошептавъ на ухо двумъ, или тремъ человѣкамъ, онъ сдѣлалъ ихъ предметомъ зависти прочихъ придворныхъ; и въ то же время пробормотавъ нѣсколько словъ о должностяхъ своего званія, исчезъ, не внимая ни ихъ отвѣтамъ, ни нѣмымъ просьбамъ желавшихъ также привлечь его вниманіе. Людвигъ Леслей въ етотъ день удостоился попасть въ малое число тѣхъ, кого Оливье мимоходомъ почтилъ словцомъ: брадобрѣй увѣрилъ, что дѣло его счастливо конечно.

Немного спустя, новое доказательство подтвердило ему ету приятную вѣсть, ибо Тристанъ-Пустынникъ, главный судья дома Королевскаго, войдя въ комнату, тотчасъ приближился къ Рубцу. Богатая одежда етаго чиновника дѣлала еще замѣтнѣе его обыкновенное лицо и угрюмую физіономію, и привѣтствіе его «отмѣнно походило на ревѣ медвѣдя. Однакожъ нѣсколько словъ, сказанныхъ имъ Рубцу, казались приятнѣе голоса, которымъ были произнесены. Онъ пожалѣлъ о вчерашней ошибкѣ и сказалъ, что она произошла только отъ того, что племянникъ Рубца не носилъ платья своей дружины и не увѣдомлялъ ихъ о своемъ принятіи въ оную: вотъ единственная причина ошибки, въ которой онъ передъ нимъ извиняется.

Людвигъ приличнымъ образомъ отвѣчалъ на ето привѣтствіе; и по отходѣ Тристана сказалъ племяннику, что они имѣли честь сдѣлать себѣ смертельнаго врага изъ етаго чиновника! Но, прибавилъ онъ, солдатъ, исполняющій свою должность, можетъ смѣяться надъ главнымъ судьею.

Кентень согласился съ мнѣніемъ дяди; ибо Тристанъ, отходя, бросилъ на нихъ гнѣвный взглядъ подобный тому, какой медвѣдь бросаетъ на ловца, ранившаго его копьемъ. Правда, что и при меньшей досадѣ, мрачный взглядъ его выражалъ злонамѣренность, приводящую въ трепетъ; и онъ вселялъ еще большій ужасъ въ молодаго Шотландца, которому чудилась еще на плечахъ его губительная рука двухъ подчиненныхъ етаго начальника.

Между тѣмъ, какъ мы уже сказали, Оливье прокрался черезъ приемную залу; всѣ и даже знатнѣйшія особы, посторонились, чтобъ дать ему дорогу, осыпая его непомѣрными учтивостями, которыя но видимому оскорбляли его скромность. Онъ возвратился во внутренніе покои, которыхъ створчатыя двери чрезъ минуту отворились для Короля Людовика.

Кентень, какъ и всѣ, поднялъ глаза на Монарха и такъ затрепеталъ, что почти уронилъ свое оружіе, узнавши во Французскомъ Королѣ того купца, торгующаго шелкомъ, хпого дядю Петра, съ которымъ наканунѣ встрѣтился по утру. Нѣкоторыя догадки о званіи етаго человѣка нѣсколько разъ представлялись уму его; но и смѣлѣйшія изъ нихъ были далеки отъ того, что онъ видѣлъ въ самомъ дѣлѣ.

Строгой взглядъ дяди, недовольнаго такимъ забвеніемъ порядка службы, привелъ его въ себя; но Кентень немало удивился, когда Король, котораго проницательные глаза тотчасъ его примѣтили, подошелъ прямо къ нему, не обращая никакого вниманія на прочихъ и заговорилъ съ нимъ.

— И такъ, молодой человѣкъ, сказалъ онъ ему, до меня дошло, что въ первой день по прибытіи въ Турень ты успѣлъ надѣлать шуму; но я тебя прощаю, зная, что въ етомъ виноватъ старый сумасбродъ купецъ, который вздумалъ, что твою Каледонскую кровь съ утра нужно разогрѣть Бонскимъ виномъ. Если мнѣ удастся отыскать его, то покажу надъ нимъ примѣръ въ науку тѣмъ, которые развращаютъ нашихъ гвардейцевъ. Рубецъ, продолжалъ онъ обращаясь къ Леслею, твой родственникъ малой хорошій, хотя немного вспыльчивъ. Мы любимъ такіе характеры и располагаемъ оказывать болѣе чѣмъ когда нибудь милостей храбрымъ людямъ, насъ окружающимъ. Не забудь записать годъ, мѣсяцъ, число, часъ и минуту его рожденія и сообщить ein о Оливье Лани.

Рубецъ поклонился почти въ землю и Опять вытянулся, желая тѣмъ показать поспѣшность, съ которою готовъ онъ сражаться для пользы или защиты Короля.

Между тѣмъ первое изумленіе Кентеня поутихло и онъ, разсматривая со вниманіемъ физіономію Короля, удивился, что его черты и ухватки казались совершенію отличными отъ вчерашнихъ. Наружность его не перемѣнилась, ибо Людовикъ, всегда презиравшій всякіе наряды, былъ въ старомъ темносинемъ охотничьемъ платьѣ, не лучше своего вчерашняго мѣщанскаго одѣянія. Онъ держалъ въ рукѣ большія четки чернаго дерева, присланныя отъ самаго Султана съ увѣреніемъ, что онѣ принадлежали Кофтскому пустыннику горы Ливана, знаменитому своею святостію. Тулья новой шапки его была обшита по крайней мѣрѣ двѣнадцатью свинцовыми небольшими изображеніями святыхъ. Но глаза его, въ которыхъ, по первому впечатлѣнію ихъ на Дюрварда, блистало одно корыстолюбіе, теперь, какъ принадлежащіе столь сильному Государю, отличались проницательнымъ и величественнымъ взглядомъ; а морщины на лбу, которыя приписывалъ онъ продолжительнымъ размышленіямъ о низкихъ расчетахъ торговли, теперь казались ему изрытыми глубокою думою о судьбѣ народовъ.

Вскорѣ по прибытіи Короля, вошли въ комнату Принцессы и дамы ихъ свиты. Старшая, вышедшая послѣ за Петра Бурбонскаго, мало относится къ нашему повѣствованію. Она была высокаго роста и довольно хороша собою, отличалась краснорѣчіемъ, дарованіями и большою частію смѣтливости отца, который былъ къ ней исполненъ довѣренности и любилъ ее столько, сколько способенъ былъ любить.

Меньшая сестра ея, несчастная Іоанна, невѣста Герцога Орлеанскаго, робко шла подлѣ сестры, зная, что вовсе не имѣетъ тѣхъ наружныхъ даровъ, которыхъ женщины столько желаютъ и любятъ даже, чтобъ на нихъ налыгали. Она была блѣдна, худа и болѣзненнаго цвѣта въ лицѣ. Станъ ея примѣтно покривился на одинъ бокъ, а походка была такъ неровна, что се можно было почесть хромою. Хорошіе зубы, глаза обыкновенно выражающіе задумчивость, кротость и смиреніе, длинные бѣлокурые волосы — вотъ все, чѣмъ даже лесть могла бы замѣнить безобразіе ея наружности. Къ дополненію изображенія, легко можно было замѣтить, по небрежности Принцессы о своемъ убранствѣ и по робости движеній ея, что она чувствовала свои недостатки (обстоятельство столь же невыгодное, какъ и рѣдкое); и что не смѣла никакими искуственными способами стараться о исправленіи природной дурноты, или искать другихъ средствъ нравиться.

Король, не любившій ея, тотчасъ подошелъ къ ней.

— Что ето, дочь моя! вскричалъ онъ, вѣчно презрѣніе къ свѣту? Сего дня поутру ты одѣлась на охоту, или въ монастырѣ? говори же, отвѣчай.

— Какъ угодно вамъ, Государь, сказала Принцесса такимъ слабымъ голосомъ, что едва можно было разслушать.

— Да, конечно, возразилъ Король, ты хочешь увѣрить меня, что желала бы оставить дворъ и отказаться отъ свѣта и суетъ его. Какъ Іоанна! развѣ хочешь заставить подумать, что мы, старшій сынъ Св. церкви, отказали бы небу въ нашей дочери? Да сохранитъ насъ Божія Матерь и Св. Мартынъ отвергнуть жертву, еслибъ она была достойна олтаря и еслибъ ето было настоящее твое назначеніе.

Сказавъ ето, Король набожно перекрестился и Кентень сравнилъ его съ хитрымъ вассаломъ, унижающимъ достоинство вещи, которую желаетъ оставить себѣ, чтобы найти предлогъ не отдаваться своему владѣтелю. — Какъ смѣетъ онъ такъ лицемѣрить передъ небомъ, подумалъ Дюрвардъ, и обманывать Бога и угодниковъ, одинаково съ людьми, которые не смѣютъ вблизи разсматривать его совѣсть!

Но, посвятивъ мысленно ето мгновеніе молитвѣ, Людовикъ продолжалъ: — Нѣтъ, Іоанна, мы съ однимъ человѣкомъ лучше знаемъ тайныя твои мысли: не правда ли, любезный братецъ Орлеанскій? Да подойди же и посади на лошадь ету Весталку, которая совершенно предана тебѣ.

Герцогъ Орлеанскій затрепеталъ отъ словъ Короля и поспѣшилъ ему повиноваться, но съ такимъ замѣшательствомъ и торопливостію, что Людовикъ вскричалъ: — Потише, любезный братецъ, потише! Твоя любовь бросилась опрометью. Взгляни хорошенько. Вотъ какъ скорость любовника бросаетъ его вкось! Развѣ ты хочешь взять руку Айны, вмѣсто сестры ея? или я самъ долженъ вамъ, сударь, подать руку Іоанны?

Несчастный Принцъ поднялъ глаза и задрожалъ, какъ ребенокъ, принужденный дотронуться до того, къ чему чувствуетъ врожденное отвращеніе. Потомъ, сдѣлавъ усиліе, взялъ у Принцессы руку, которой она ему не подала и не отказала. Въ ихъ положеніи, видя руку Королевской дочери, покрытою холоднымъ потомъ и чуть касающеюся до дрожащей руки его, видя потупленные глаза ихъ, трудно было бы сказать, кто изъ сихъ двухъ существъ былъ точно несчастнѣе, Герцогъ ли прикованный къ предмету своего отвращенія узами, которыхъ не смѣлъ расторгнуть, или несчастная дѣвушка, слишкомъ ясно видящая, что она нетерпима тѣмъ, чью любовь охотно бы купила.

— Теперь, на коней, Милостивые Государи и Государыни, сказалъ Король; мы сами беремся вести старшую дочь нашу; и благословеніе Божіе и Св. Губерта да пошлютъ намъ нынѣшнимъ утромъ счастливое поле.

— Боюсь, Государь, сказалъ входя Графъ Дюнуа, чтобы судьба не опредѣлила мнѣ остановить нашу охоту. Посланникъ Герцога Бургундскаго у воротъ замка и требуетъ аудіенціи.

— Требуетъ, Дюнуа! вскричалъ Король. Развѣ ты не сказалъ ему, какъ я приказывалъ тебѣ съ Оливье, что намъ недосугъ принять его сего дня; что завтра праздникъ Св. Мартына, а мы въ етотъ день, съ помощію Божіей, не займемся ни какимъ житейскимъ помышленіемъ; что на другой день мы поѣдемъ въ Амбуазъ; но что по приѣздѣ своемъ не преминемъ дать ему аудіенцію, какъ только прочія дѣла наши позволятъ?

— А все ето сказалъ, Государь, отвѣчалъ Дюнуа…. однакожъ…

— Клянусь Пасхою! вскричалъ Король; что ето, Дюнуа, такъ останавливается у тебя въ горлѣ? Видно етотъ Бургундецъ наговорилъ тебѣ такихъ вещей, которыя трудно проглотить.

— Если бы мой долгъ, ваши приказанія, Государь, и санъ посланника не удержали меня, то ему самому пришлось бы глотать ихъ; клянусь, что мнѣ болѣе хотѣлось вколотишь ему опять слова его въ ротъ, чѣмъ повторять ихъ Вашему Величеству.

— Клянусь Богомъ, Дюнуа, странно, что ты, нетерпѣливѣйшій человѣкъ въ свѣтѣ, съ такимъ трудомъ проищешь этотъ же порокъ въ нашемъ гордомъ и неукротимомъ братцѣ, Карлѣ Бургундскомъ. Ну, а вотъ я, такъ же мало забочусь объ етѣхъ неучтивыхъ посольствахъ, какъ башни етаго замка о свистѣ сѣверо-восточнаго вѣтра, который Бургундскій гость, равно какъ и этотъ хвастунъ посланникъ.

— Узнайте же, Государь, что Графъ Кревкеръ остался у воротъ замка въ сопровожденіи своихъ трубачей и воиновъ. Онъ говоритъ, что, какъ Ваше Величество изволите отказывать въ аудіенціи, которой Государь его приказалъ просить но дѣламъ величайшей важности, то онъ останется тамъ до полуночи и въ какое время бы Ваше Величество ни выѣхали, за дѣломъ, для прогулки, или для богомолья, онъ явится предъ васъ, будетъ говорить и развѣ одна сила ему помѣшаетъ.

— Онъ съ ума сошелъ, сказалъ Король очень хладнокровно. Или этотъ Фламандскій головорѣзъ думаетъ, что для здравомыслящаго человѣка приличное наказаніе просидѣть сутки въ стѣнахъ замка, когда должно заниматься всѣми государственными дѣлами? Ети нетерпѣливые буяны думаютъ, что всѣ похожи на нихъ. Велите, замереть собакъ и посмотрѣть за ними», мы, любезный Дюнуа, вмѣсто охоты соберемъ нынче совѣтъ.

— Ваше Величество этимъ не избавитесь отъ Графа Кревкера, отвѣчалъ Дюнуа, ему приказано, если не получитъ требуемой аудіенціи, прибить свою рукавицу къ палисадамъ, окружающимъ замокъ, въ знакъ вызова на смерть отъ своего Государя и того, что онъ отрекается отъ вѣрности и подданства Франціи и тотчасъ объявляетъ вамъ войну.

— Право! сказалъ Людовикъ, не показывая ни малѣйшей перемѣны въ голосѣ, но нахмуривъ густыя брови такъ, что онѣ почти закрыли ему глаза; такъ вотъ до чего дѣло дошло? Нашъ старинный вассалъ заговорилъ Господиномъ? Любезный братецъ такъ неучтиво съ нами обходится? Ну чтожь, Дюнуа, надобно развернуть орифламму и кричать: Монжуа Сен-Дени!

— Въ доброй часъ! Да будетъ и Аминь! вскричалъ воинственный Дюнуа; гвардейцы же, бывшіе въ залѣ, не могши противиться тому же побужденію, зашевелились; отъ етаго произошелъ стукъ оружіи, продолжавшійся одно мгновеніе, но довольно внятный. Король съ гордостію и удовольствіемъ посмотрѣлъ вокругъ себя, и въ ету только минуту мыслями и видомъ былъ похожъ на храбраго отца своего.

Однакожъ мгновенный восторгъ утишили многія политическіе расчеты, отъ которыхъ разрывъ съ Бургундіею тогда особенно казался опаснымъ. Едуардъ XV, «Государь храбрый и побѣдоносный, лично сражавшійся- въ тридцати сраженіяхъ, сидѣлъ тогда на престолѣ Англійскомъ; онъ былъ братомъ Герцогини Бургундской и можно было полагать, что только ожидалъ разрыла между зятемъ своимъ и Людовикомъ, чтобы черезъ Кале, какъ черезъ ворота всегда отверстыя ввести во Францію войска, торжествовавшія въ междоусобныхъ браняхъ, и чтобы истребить память внутреннихъ раздоровъ любимою войною Англичанъ съ Франціей. Къ етой мысли присоединялась и другая о колеблющейся вѣрности Герцога Брстапскаго, не говоря уже о прочихъ сильныхъ поводахъ къ размышленію.

Помолчавъ нѣсколько минутъ, Людовикъ опять заговорилъ, и хотя тѣмъ же, голосомъ, но совсѣмъ въ другомъ духѣ. — но сохрани Богъ, сказалъ онъ, чтобы какая-нибудь причина, кромѣ крайней необходимости, могла принудишь насъ, насъ Христіаннѣйшаго Короля, къ пролитію Христіанской крови, если мы, не нанося безчестія себѣ, можемъ избѣжать етаго бѣдствія. Безопасность подданныхъ намъ ближе оскорбленія, которое могутъ причинить нашему сапу грубыя слова худо наученнаго посланника, который, можетъ быть, и преступилъ что было ему приказано. Пусть представятъ намъ посланника Герцога Бургундскаго.

— Что лучше мира! сказалъ Кардиналъ Ла-Балю.

— Ето правда, прибавилъ Король, и Вашему Преосвященству извѣстно также, что смиряющійся вознесется.

Кардиналъ произнесъ Аминь, на который немногіе отвѣчали; ибо даже блѣдныя щеки Герцога Орлеанскаго вспыхнули негодованіемъ, а Рубецъ такъ предался своему, что тяжко опустилъ на полъ конецъ своего бердыша; етотъ знакъ нетерпѣнія навлекъ ему строгой выговоръ отъ Кардинала съ наставленіемъ, какъ должно держать оружіе при Государѣ. Самаго Короля всеобщее молчаніе, казалось, привело въ замѣшательство.

— Ты задумался, Дюнуа, сказалъ онъ; тебѣ не нравится, что я уступаю етому заносчивому посланнику?

— Ни мало, Государь, сказалъ Дюнуа; я не мѣшаюсь въ дѣла, которыя выше моего понятія: мнѣ хотѣлось только попросить милости у Вашего Величества.

— Милости, Дюнуа! повторилъ Король; ты рѣдко просишь и можешь надѣяться на мое благоволеніе.

— Такъ мнѣ хотѣлось бы, Государь, сказалъ Дюнуа съ откровенностію воина, чтобы Ваше Величество изволили послать меня въ Евре для надзора надъ духовенствомъ.

— Ето было бы въ самомъ дѣлѣ выше твоего понятія, возразилъ Король улыбаясь.

— Государь, сказалъ Графъ, я столько же способенъ къ етому, какъ и господинъ Епископъ Евре, или господинъ Кардиналъ, если ему приличнѣе послѣднее названіе, учить ружью солдатъ гвардіи Вашего Величества.

Король опять улыбнулся; и наклонясь на ухо къ Дюнуа, сказалъ ему тихо и таинственно : — Можетъ придти время, въ которое мы съ тобой заведемъ добрый порядокъ между Кардиналами; а теперь мы терпимъ етаго, какъ добренькаго Епископа, который много забралъ себѣ въ голову. Ахъ, Дюнуа! Римъ налагаетъ на насъ ето бремя и многія другія; да потерпи, братъ, и давай мѣшать карты, пока выдетъ намъ хорошая вздача.

Звукъ трубъ, раздавшійся на дворѣ, возвѣстилъ прибытіе Бургундскаго вельможи. Всѣ, бывшіе въ приемной залѣ, поспѣшили разсѣсться по старшинству на мѣста; Король же и дочери его одни остались посреди собранія.

Графъ Кревкеръ, воинъ неустрашимый и знаменитый, вошелъ тогда въ комнату; и въ противность обычаю союзныхъ посланниковъ въ полномъ вооруженіи, только съ открытой головою. На немъ были великолѣпныя Миланскія латы, изъ лучшей стали, съ золотою насѣчкою и отдѣлкою въ фантастическомъ вкусѣ, называемомъ арабескомъ. На шеѣ и на шлифованномъ панцырѣ его висѣлъ орденъ его Государя, орденъ Золотаго Руна, одинъ изъ почетнѣйшихъ Рыцарскихъ орденовъ, бывшихъ тогда во всемъ Христіанствѣ. Великолѣпно одѣтый пажъ шелъ за нимъ съ шлемомъ, а передъ нимъ Герольдъ съ вѣрительными грамотами, которыя подалъ Королю, ставъ на одно колѣно; между тѣмъ, какъ посланникъ остановился въ нѣсколькихъ шагахъ, будто желая дать время налюбоваться своимъ благороднымъ видомъ, величественною осанкою и спокойною надменностію лица своего и ухватокъ, остатокъ его свиты стоялъ въ прихожей, или на дворѣ.

— Подойдите, Графъ Кревкеръ, сказалъ Людовикъ, взглянувъ мелькомъ на его вѣрительныя грамоты; намъ не нужно грамотъ отъ нашего брата, ни для принятія столь знаменитаго воина, ни для увѣренія въ томъ уваженіи, которымъ вы такъ справедливо пользуетесь отъ своего Государя. Надѣемся, что прекрасная супруга ваша, которой кровь не совсѣмъ чужда крови нашихъ предковъ, находится въ добромъ здоровьи. Если бъ вы, господинъ Графъ, явились къ намъ держа се за руку, то мы подумали бы, что вы въ етомъ случаѣ надѣли полное вооруженіе, въ противность обыкновенію, чтобы защищать превосходство ея прелестей противъ всѣхъ влюбленныхъ Рыцарей во Франціи; а иначе мы не понимаемъ причины этому всеоружію.

— Государь, отвѣчалъ посланникъ, Графъ Кревкеръ долженъ сожалѣть о своемъ несчастій и просить извиненія, что не можетъ въ етомъ случаѣ отвѣчать Вашему Величеству съ должнымъ подобострастіемъ на милостивыя рѣчи, которыми удостоили вы почтишь меня. Но хотя вы услышите голосъ только Филиппа Кревкера Кордеса, однакожъ слова имъ произносимыя, происходятъ отъ милостиваго его Государя и повелителя, Герцога Бургундскаго.

— А какія слова Кревкеръ долженъ произносить именемъ Герцога Бургундскаго? спросилъ Людовикъ, принявъ важный видъ, приличный случаю. Но погодите! вспомните, что здѣсь Филиппъ Кревкеръ Кордесъ говоритъ съ тѣмъ, кого называетъ Государемъ своего Государя.

Кревкеръ поклонился и продолжалъ:

— Король Франція, высокомощный Герцогъ Бургундскій еще разъ посылаетъ вамъ письменное объявленіе касательно обидъ и притѣсненій, учиненныхъ на границѣ гарнизонами и чиновниками Вашего Величества; и прежде всего я обязанъ спросить: намѣрены ли Ваше Величество загладить сіи оскорбленія?

Слегка бросивъ взглядъ на записку, которую Герольдъ подалъ ему, стоя на колѣняхъ, король отвѣчалъ: — Етѣ жалобы давно уже разсмотрѣны нашимъ совѣтомъ. Изъ упоминаемыхъ произшествій, однѣ были только мщеніемъ за обиды, нанесенныя моимъ подданнымъ, другія ничѣмъ не доказаны; а за многія гарнизоны и чиновники Герцога сами отмстили. Однакожъ если найдутся такія, которыхъ нельзя отнести ни къ одному изъ сихъ трехъ разрядовъ, то въ качествѣ Христіанскаго Государя, мы не отказываемся дать удовлетвореніе за обиды, на которыя нашъ сосѣдъ могъ бы пожаловаться, хотя онѣ произошли не только безъ нашего попущенія, но и въ противность точнымъ повелѣніямъ нашимъ.

— Я донесу объ отвѣтѣ Вашего Величества Всемилостивѣйшему моему Государю, отвѣчалъ посланникъ; но да будетъ позволено мнѣ замѣтить, что, поелику онъ ни въ чемъ не разнится съ отговорками, которыми уже отвѣчали на справедливыя жалобы наши, то и не думаю, чтобы былъ достаточенъ для возстановленія мира и дружества между Фракціею и Бургундіею.

— Что Богу угодно, то и будетъ, сказалъ Король. Не страхъ оружія вашего Государя, но единственно любовь къ миру, внушила мнѣ столь умѣренный отвѣтъ на оскорбительные его упреки. Но продолжайте исполнять свое порученіе.

— Второе требованіе моего Государя, продолжалъ посланникъ, состоитъ въ томъ, чтобы Ваше Величество прекратили тайныя сношенія подъ рукою съ городами его Гентомъ, Литтихомъ и Мехельномъ. Онъ проситъ Ваше величество отозвать тайныхъ агентовъ, которые разсѣкаютъ неудовольствіе между добрыми его Фламандскими гражданами, и изгнать изъ владѣній вашихъ, или предать въ руки ихъ законнаго Государя для должнаго наказанія, измѣнниковъ, которые, оставивъ позорище своихъ происковъ, слишкомъ легко нашли убѣжище въ Парижѣ, Орлеанѣ, Турѣ и другихъ французскихъ городахъ.

— Скажите Герцогу Бургундскому, отвѣчалъ Король, что я не знаю тайныхъ сношеній, въ которыхъ онъ несправедливо укоряетъ меня; что мои Французы часто сносятся съ добрыми городами Фландріи по дѣламъ торговымъ., выгоднымъ для обѣихъ странъ, и что равно противно было бы моимъ пользамъ и выгодамъ Герцога прорвать ето; наконецъ, что по той же причинѣ многіе Фламандцы живутъ у меня въ Королевствѣ и пользуются покровительствомъ моихъ законовъ; но что я не знаю ни одного, который бы скрывался здѣсь за мятежъ, или измѣну противъ Герцога. Продолжайте. Вы слышали мой отвѣтъ.

— Съ такимъ же прискорбіемъ, Государь, какъ и предыдущій, ибо онъ ни довольно прямъ, ни довольно ясенъ, чтобы Герцогъ, мой Государъ, захотѣлъ принять его вмѣсто удовлетворенія за продолжительные тайные происки, которые совершенно дознаны, хотя Ваше Величество теперь изволите и отвергать ихъ. По я продолжаю исполненіе даннаго мнѣ порученія. — Сверхъ сего Герцогъ Бургундскій проситъ Короля Французскаго безъ отлагательства отослать, въ. его владѣнія», подъ крѣпкимъ и вѣрнымъ карауломъ, Изабеллу Графиню Круа и ея родственницу и попечительницу, Графиню Амелину, изъ той же фамиліи, ибо рѣченная Графиня Изабелла, будучи- по нашимъ законамъ и по отдачѣ владѣній своихъ въ помѣстье, подъ опекою рѣченнаго Герцога. Бургундскаго, бѣжала изъ подъ его вѣдомства, избавляясь тѣмъ должнаго и бдительнаго его надзора; она живетъ здѣсь подъ тайнымъ покровительствомъ Короля Французскаго, который поощряетъ ее къ возмущенію прошивъ Герцога, ея опекуна и природнаго властелина, въ противность законамъ Божескимъ и человѣческимъ, которые всегда были признаваемы просвѣщенною Европою. Я умолкаю опять, Государь, въ ожиданіи вашего отвѣта.

— Хорошо, Графъ Кревкеръ, сказалъ Людовикъ небрежно, хорошо, что вы съ утра начали свое посольство, ибо, если хотите требовать отъ меня отчета въ каждомъ вассалѣ, котораго буйныя страсти вашего Государя могли принудить къ побѣгу изъ его владѣній, то солнце сядетъ прежде, чѣмъ вы кончите ихъ роспись. Кто можетъ утверждать, что етѣ дамы въ моемъ Королевствѣ? А допустивъ и ето, кто смѣетъ говорить, что я способствовалъ ихъ побѣгу, или взялъ ихъ подъ свое покровительство.

— Государь, позвольте доложить Вашему Величеству, что у меня былъ на ето свидѣтель, — свидѣтель, видѣвшій етѣхъ бѣглыхъ дамъ въ трактирѣ лилій, по близости отъ замка — свидѣтель говорю я, видѣвшій Ваше Величество съ ними, хотя въ неприличномъ для Васъ одѣяніи Турскаго мѣщанина; наконецъ свидѣтель, получившій отъ нихъ, въ высокомъ присутствіи Вашемъ, Государь, порученія и письма къ ихъ друзьямъ во Фландрію; и сообщившій тѣ и другія Герцогу Бургундскому.

— Представьте етаго свидѣтеля, Графъ; сведите меня лицемъ къ лицу съ человѣкомъ смѣющимъ подтверждать столь явную неправду.

— Вы торжествуете, Государь, зная, что етаго свидѣтеля нѣтъ ужь на свѣтѣ. Когда онъ былъ живъ, то назывался Заметъ Мограби нъ я принадлежалъ къ числу этихъ негодныхъ Цыганъ. Я слышалъ, что вчера онъ былъ казненъ прислужниками Вашего главнаго судьи, конечно для того, чтобы не могъ теперь подтвердить истину всего, сказаннаго имъ Герцогу Бургундскому при всемъ совѣтѣ и при мнѣ, Филиппѣ Кревкерѣ Кордесѣ.

— Клянусь Богородицей, вскричалъ Король, етѣ обвиненія такъ вздорны и я такъ далекъ былъ отъ всего, могущаго дать имъ поводъ, что… какъ честный Король, готовъ скорѣе смѣяться, чѣмъ сердиться за нихъ. Мой придворный судья казнитъ разбойниковъ и бродягъ и ето его долгъ; можетъ ли вѣнецъ мой оскорбиться всѣмъ, что ети разбойники и бродяги могли сказать буйному братцу нашему Бургундскому и премудрымъ его совѣтникамъ! Прошу васъ сказать нашему любезному братцу, что если онъ любитъ ихъ сообщество, то пусть держитъ ихъ въ своемъ владѣніи; а здѣсь имъ не чего взять кромѣ набольшаго отпущенія грѣховъ и доброй веревки.

— Мой Государь не имѣетъ нужды въ такихъ подданныхъ, отвѣчалъ Графъ не такъ почтительно, какъ прежде; благородный Герцогъ не привыкъ разспрашивать вѣдьмъ, Цыганъ и другихъ бродягъ о судьбѣ своихъ союзниковъ и сосѣдей.

— Довольно и даже слишкомъ терпѣли мы, вскричалъ Король перерывая; и какъ единственная цѣль твоего посланія, состоитъ, кажется, въ нанесеніи намъ оскорбленіи, то мы пошлемъ кого-нибудь отъ себя къ Герцогу Бургундскому, будучи увѣрены, что обходясь съ нами такимъ образомъ, ты преступилъ свои порученія, какія бы онѣ ни были.

— Напротивъ, отвѣчалъ Кревкеръ, я еще не совсѣмъ ихъ исполнилъ. Слушайте, Людовикъ Валуа, Король Французскій; слушайте, предстоящіе дворяне", слушайте, вѣрные и честные Французы всякаго званія; а ты, Туазонъ-доръ, продолжалъ онъ обратясь къ Герольду, повторяй за мною слѣдующее объявленіе: — Я, Филлипъ Кревкеръ Кордесъ, Графъ Имперіи и Рыцарь почетнаго ордена золотаго Руна, именемъ высокомощнаго Государя и Принца Карла, Божіею милостію Герцога Бургундскаго и Лотарингскаго, Брабантскаго, Лнибургекаго, Люксембургскаго и Гельдернскаго; Графа Фландріи и Артуа; Пфальцъ-Графа Генегу, Голландіи, Зеландіи, Намура и Цутфена; повелителя Фрисландіи, Салина и Мехельна, объявляю вамъ, Людовикъ, Король Французскій, что поелику вы отказались вознаградить обиды, оскорбленія и притѣсненія, причиненныя и нанесенныя вами, или съ вашею помощію, наущеніемъ и поощреніемъ, вышерѣченному моему Герцогу и любезнымъ его подданнымъ, то онъ устами моими отрекается отъ вѣрности и покорства коронѣ вашей; объявляетъ васъ неправеднымъ и безчестнымъ и вызываетъ на бой, какъ Государя и какъ человѣка. — Вотъ мой залогъ въ доказательство сказаннаго мною.

При сихъ словахъ, онъ снялъ рукавицу съ правой руки и бросилъ ее на полъ приемной залы.

До сей послѣдней дерзости глубокое молчаніе царствовало въ комнатѣ; но едва раздался звукъ упавшей рукавицы и восклицаніе Герольда: да здравствуетъ Бургундія, какъ послѣдовало всеобщее волненіе. Пока Дюнуа, Герцогъ Орлеанскій, старый Лордъ Кравфордъ и еще одинъ, или двое, имѣющіе на то право по своему званію, спорили кому поднять рукавицу, въ залѣ гремѣли восклицанія: — Бейте его! Рубите его! Пусть погибнетъ! Или онъ пришелъ въ самомъ дворцѣ оскорблять Короля Французскаго?

Но Король укротилъ шумъ, вскричавъ громовымъ голосомъ, который покрылъ всѣ прочіе и унялъ всѣхъ: — Молчите, Господа, никто не смѣй тронуть ни посланника, ни залога его! А вы, Господинъ Графъ, скажите: изъ чего составлена жизнь ваша и чѣмъ упрочена, что вы отваживаете ее въ такую опасную игру? Развѣ Герцогъ вашъ созданъ, изъ металла, отличнаго отъ другихъ владѣтелей, что такъ необычайно отмщаетъ за мнимыя обиды?

— Да, конечно, отвѣчалъ неустрашимый Графъ Кревкеръ, онъ созданъ изъ отличнаго металла, изъ металла благороднѣйшаго, нежели прочіе Европейскіе владѣтели; ибо, когда никто не смѣлъ призрѣть васъ самихъ, Король Людовикъ, изгнанныхъ изъ Франціи, преслѣдуемыхъ грознымъ мщеніемъ вашего родителя и всѣми силами Королевства, васъ принялъ и обласкалъ какъ брата благородный Государь мой, которому вы такъ дурно заплатили за его великодушіе. Прощайте, Государь посольство мое исполнено.

При сихъ словахъ, Графъ вышелъ изъ комнаты, не прощаясь иначе.

— Ступайте за нимъ, ступайте за нимъ, вскричалъ Король! поднимите рукавицу и ступайте за нимъ. — Я не тебѣ говорю, Дюнуа; не тебѣ, Лордъ Кравфордъ: ты, кажется, немного устарѣлъ для такого жаркаго дѣла, ни тебѣ, братецъ Орлеанскій: ты для етаго слишкомъ молодъ. Господинъ Кардиналъ, Господинъ Епископъ Евре, святому сану вашему подобаетъ водворять миръ между Государями) поднимите ету рукавицу и растолкуйте Графу Кревкеру, какъ тяжко согрѣшилъ онъ, оскорбивъ великаго Государя въ собственныхъ его чертогахъ и принуждая его подвергать свое Королевство и владѣніе своего сосѣда всѣмъ бѣдствіямъ войны!

Услыша ето личное призваніе, Кардиналъ Ла-Балю поднялъ рукавицу съ такою же осторожностію, съ какою берутъ въ руки змѣю; столь сильно было его отвращеніе къ сему знаку войны, и тотчасъ вышелъ изъ Королевской комнаты въ слѣдъ за посланникомъ.

Людовикъ молча посматривалъ на кругъ своихъ придворныхъ, которыхъ большая часть, за изключеніемъ названныхъ нами, была составлена изъ людей низкаго происхожденія, обязанныхъ высокимъ званіемъ при дворѣ не мужеству, не воинскимъ подвигамъ, но дарованіямъ совсѣмъ другаго рода. Они смотрѣли другъ на друга съ лицами покрытыми блѣдностію, и примѣтно было, что сцена, которой были свидѣтелями, неприятно подѣйствовала на нихъ. Людовикъ окинулъ ихъ презрительнымъ взглядомъ и громко сказалъ: — Хотя Графъ Кревкеръ заносчивъ и дерзокъ, должно признаться, что Герцогъ Бургундскій имѣетъ въ немъ самаго смѣлаго посланника. Желалъ бы знать, гдѣ могу я найти столь же вѣрнаго исполнителя для отправленія моего отвѣта.

— Государь, вы несправедливы къ Французскому дворянству своему, сказалъ Дюнуа. Всякой изъ насъ возьмется отнесть Герцогу Бургундскому вызовъ на остріѣ меча.

— И вы столько же несправедливы, Государь, сказалъ старый Кравфордъ, къ Шотландскимъ дворянамъ, которые имѣютъ месть служить вамъ. Ни я, и ни одинъ изъ служащихъ подо мною, будучи приличнаго званія, не отказался бы потребовать у етаго гордаго посланника отчета въ его поступкахъ. Моя рука еще довольно сильна, чтобы наказать его, если Вашему Величеству угодно мнѣ ето позволить.

— Но Вашему Величеству, продолжалъ Дюнуа, не угодно употреблять насъ ни на какую службу, могущую принести честь вамъ, намъ и Франціи.

— Скажи лучше, Дюнуа, отвѣчалъ Король, что я не поддаюсь той дерзской неустрашимости, которая, для пустой чести странствующаго Рыцаря, погубила бы васъ самихъ, престолъ и Францію. Каждый изъ васъ знаетъ, какъ дорогъ теперь часъ мира, столь нужнаго для исцѣленій язвъ страны опустошенной, однакожь каждый изъ васъ готовъ подраться за первую сказку кочующей Цыганки, или странствующей дѣвицы, которой честь едва ли больше стоитъ. Но вотъ Ла-Балю, и мы надѣемся, что онъ принесъ намъ мирныя вѣсти. Ну что! Господинъ Кардиналъ, возвратили ль вы Графу разсудокъ и хладнокровіе?

— Государь, отвѣчалъ Ла-Балю, обязанность моя была трудна. Я спросилъ у етаго надменнаго Графа, какъ осмѣлился онъ сдѣлать Вашему Величеству дерзской упрекъ, которымъ кончилась его аудіенція; я сказалъ, что ету дерзость должно было приписать не Государю его, а ему самому; что она предавала его во власть Вашему Величеству, и подвергала наказанію, какое угодно вамъ будетъ назначить.

— Вы хорошо говорили, сказалъ Король; чтожь онъ отвѣчалъ?

— Графъ, продолжалъ Кардиналъ, въ ету минуту ставилъ ногу въ стремя и садился верхомъ; услышавъ мое замѣчаніе, онъ повернулъ голову, не перемѣняя положенія. Если бы я былъ за пятьдесятъ миль, сказалъ онъ, и узналъ бы, что Король Французскій сдѣлалъ вопросъ, оскорбительный для моего Государя, тотчасъ бы поворотилъ лошадь и облегчилъ бы свое сердце такимъ же отвѣтомъ, какой вы ужь слышали.

— Я говорилъ вамъ, Господа, сказалъ Король, озираясь вокругъ себя, но не показывая ни гнѣва, ни даже волненія, что Герцогъ, нашъ братецъ, имѣетъ въ Филиппѣ Кревкерѣ достойнаго слугу, какой когда-либо стоялъ по правую руку Государя. Но уговорили ль вы его остаться?

— Только на двадцать четыре часа, отвѣчалъ Кардиналъ, и взять покамѣстъ обратно свой вызовный залогъ. Онъ остановился въ трактирѣ лилій.

— Позаботьтесь, чтобъ его угощали благородно и на нашъ счетъ, сказалъ Король, такой слуга алмазъ въ вѣнцѣ Государя. Двадцать четыре часа, продолжалъ онъ тихо, какъ бы разговаривая съ самимъ собою и открывъ глаза, будто желая проникнуть въ будущее; двадцать четыре часа! короткой срокъ! Однакожъ и двадцать четыре часа хорошо и искусно употребленные, могутъ стоить цѣлаго года въ рукахъ человѣка лѣниваго, или несмышленнаго. Отправимтесь, Господа, на охоту въ лѣсъ! Братецъ Орлеанской, оставь свою скромность, хоть она и пристала къ тебѣ, и не безпокойся, что Іоанна смотритъ такъ степенно. Луара перестанетъ принимать воды III едва прежде, чѣмъ ты любить ее, прибавилъ онъ, между тѣмъ какъ несчастный Принцъ тихими шагами слѣдовалъ за своей невѣстой. Ну, Господа, принимайтесь за рогатины: Аллегръ, мой стременной, подмѣтилъ вепря, отъ котораго достанется и людямъ и собакамъ. Дюнуа, дай-ка мнѣ свою рогатину и возми мою: эта слишкомъ тяжела для меня; а ты за ето сроду не жаловался на свое копье! — На коней, Господа! на коней!

И весь дворъ отправился на охоту.

Конецъ первой части.

---

1. Paques Dieu! — Привычное восклицаніе етаго дѣйствующаго лица.