Кентень Дюрвард, или Шотландец при дворе Людовика XI. Часть II (Скотт)/ДО

Кентень Дюрвард, или Шотландец при дворе Людовика XI. Часть II
авторъ Вальтер Скотт, пер. Александр Иванович Писарев

Оригинал: англ. Quentin Durward, опубл.: 1825. — Перевод опубл.: 1827. Источникъ: az.lib.ru

КЕНТЕНЬ ДЮРВАРДЪ,
или
ШОТЛАНДЕЦЪ ПРИ ДВОРЪ ЛЮДОВИКА XI.

ИСТОРИЧЕСКІЙ РОМАНЪ Сира Вальтера Скотта. ПЕРЕВОДЪ А. И. Писарева.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ.

МОСКВА. Въ Типографіи Императорскаго Московскаго Театра, 1827 года. У Содержателя А. Похорскаго. Печатать позволяется

съ тѣмъ, чтобы по напечатаніи, до выпуска въ продажу, представлены были въ Цензурный Комитетъ одинъ екземпляръ сей книги для Цензурнаго Комитета, другой для Департамента Народнаго Просвѣщенія, два екземпляра для Императорской Публичной Библіотеки и одинъ для Императорской Академіи Наукъ. Москва, 1826 года, Іюля 26 дня. Сію рукопись разсматривалъ Екстра Ординарный Профессоръ Надворный Совѣтникъ Дмитрій Перевощиковъ.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ.
Травля Вепря.

Не смотря на глубокое знаніе характера своего Государя, Кардиналъ однакожъ сдѣлалъ въ етомъ случаѣ большую политическую ошибку. Тщеславіе заставило его думать, что уговоривъ Графа Кревкера остаться въ Турѣ, онъ успѣлъ болѣе, чѣмъ всякой другой посредникъ, котораго употребилъ бы Король. Зная какъ важно было для Людовика избѣжать войны съ Герцогомъ Бургундскимъ, онъ не могъ скрыть, сколь высоко цѣнилъ свою услугу и потому приблизился къ Королевской особѣ болѣе обыкновеннаго, стараясь обратить разговоръ на произшествіе того утра.

Ето означало недостатокъ смѣтливости во многихъ отношеніяхъ. Людовикъ былъ особенно остороженъ и скрытенъ съ тѣми, которые хотѣли похвалиться услугою, или вывѣдать его тайны.

Между тѣмъ Кардиналъ, очень довольный собою и предаваясь тогдашнему своему расположенію, что случается и съ людьми самыми благоразумными, продолжалъ ѣхать по правую сторону Короля, и при всякой возможности начиналъ говорить о Кревкерѣ и его посольствѣ. Можешь быть этотъ предметъ тогда болѣе всего занималъ Французскаго Короля, и совсѣмъ тѣмъ ему именно всего менѣе хотѣлось говорить объ немъ. Наконецъ Людовикъ, слушавшій его со вниманіемъ, хотя и не отвѣчалъ, чтобы не продолжать разговора, сдѣлалъ знакъ Дюнуа, ѣхавшему вблизи, поравняться съ нимъ по лѣвую сторону.

— Мы выѣхали сюда погулять и позабавишься, сказалъ онъ ему, по этотъ преподобный отецъ хочетъ открыть засѣданіе Государственнаго совѣта.

— Надѣюсь, что Ваше Величество уволите меня отъ етаго засѣданія, отвѣчалъ Дюнуа; я рожденъ сражаться за Францію; мое сердце и рука къ ея услугамъ, но голова моя не годится для совѣта.

— А Кардинальская голова нарочно сотворена для етаго, возразилъ Король. Онъ исповѣдывалъ Кревкера у воротъ замка и разсказалъ намъ всю его исповѣдь. Не сказали ли вы мнѣ все? прибавилъ онъ, ударивъ на послѣднее слово и бросивъ на Кардинала проницательный взглядъ, который вылетѣлъ изъ подъ густыхъ черныхъ бровей его, какъ блеститъ лезвіе кинжала, исторгнутаго изъ ложенъ.

Кардиналъ затрепеталъ, стараясь отвѣчать на шутку Короля, и сказалъ, что хотя санъ его возлагаетъ обязанность хранить въ тайнѣ показанія всѣхъ своихъ духовныхъ дѣтей, однакожь дуновеніе Его Величества можетъ сокрушить даже и священную печать исповѣди.

— А какъ, продолжалъ Король, Кардиналъ расположенъ открывать намъ чужія тайны, то разумѣется ожидаетъ, что и мы будетъ съ нимъ столько же откровенны; и въ залогъ етой взаимности очень благоразумно желаетъ узнать: точно ли двѣ Графини Круа находятся въ нашихъ владѣніяхъ. Жаль, что мы не можемъ удовлетворить его любопытства, не зная сами навѣрное въ какомъ мѣстѣ нашего Королевства могли укрыться странствующія красавицы, переодѣтыя Принцессы, утѣшенныя Графини; ибо по милости Божіей, наши владѣнія такъ обширны, что мы не легко можемъ отвѣчать на весьма скромные вопросы его Преосвященства; но, положимъ, что етѣ дамы у насъ, чтобы ты, Дюнуа, отвѣчалъ на рѣшительное требованіе нашего Бургундскаго братца?

— Я скажу мое мнѣніе, Государь, когда Вашему Величеству угодно будетъ увѣдомить меня: мира, или воины вы желаете, отвѣчалъ Дюнуа съ откровенностію, происходящею отъ характера искренняго и неустрашимаго, который иногда очень нравился Королю; ибо Людовикъ, подобно всѣмъ пронырливымъ людямъ, столько же хотѣлъ видѣть сердце другихъ, сколько желалъ скрыть собственныя движенія.

— Клянусь Св. Мартыномъ Турскимъ, Дюнуа, что съ такою же радостію сказалъ бы ето тебѣ, съ какою бы ты узналъ отъ меня; но я и самъ еще не знаю навѣрное. Впрочемъ, положимъ, что я рѣшился бы на войну, то куда бы мнѣ дѣвать ету молодую, прекрасную и богатую наслѣдницу, еслибъ она точно была въ моихъ владѣніяхъ?

— Ваше Величество пожаловали бы ее въ замужство кому-нибудь изъ вѣрныхъ слугъ своихъ, который имѣлъ бы сердце чѣмъ любить ее, и руки чѣмъ защищать.

— На примѣръ тебѣ бы, Дюнуа! Клянусь Пасхою! Я не думала, чтобы при всей твоей откровенности ты быль такой политикъ,

— Я совсѣмъ не политикъ, Государь. Клянусь, что иду прямо къ дѣлу и сажусь на лошадь, только что се осѣдлаютъ. Ваше Величество должны доставить Орлеанскому дому хоть одно счастливое супружество.

— И доставлю, Графъ, клянусь Пасхою, что доставлю. Развѣ ты не видишь етой прекрасной четы?

Сказавъ ето, Людовикъ указалъ ему на.несчастнаго Герцога Орлеанскаго и Принцессу Іоанну, которые, не смѣя ни отстать отъ Короля, ни разъѣхаться при немъ, ѣхали рядомъ, хотя лошади ихъ были шагахъ въ двухъ, или въ трехъ, другъ отъ друга) стыдливость съ одной стороны, отвращеніе съ другой, не позволяли имъ уменьшитъ ето разстояніе, а страхъ отнималъ у обоихъ смѣлость увеличить его.

Дюнуа взглянулъ по направленію Королевской руки; и какъ положеніе несчастнаго родственника и невѣсты его напоминало ему двухъ сосворенныхъ собакъ, которыя однакожъ бѣгутъ поодаль другъ отъ друга, сколько позволяетъ имъ длина своры, ихъ соединяющей, то онъ невольно покачалъ головою, не смѣя иначе отвѣчать лицемѣрному тирану.

Казалось, Людовикъ угадалъ его мысли — ето будетъ мирная и спокойная чета, сказалъ онъ; не думаемъ, чтобы дѣти надѣлали имъ много хлопотъ; да не всегда же хорошо и имѣть-то ихъ.

Можетъ быть воспоминаніе о неблагодарности своей къ отцу заставило Короля помолчать съ минуту послѣ стихъ словъ и перемѣнило почти въ выраженіе раскаянія насмѣшливую улыбку, остановившуюся на губахъ его; но черезъ минуту онъ продолжалъ говорить въ другомъ духѣ.

— Признаться, любезный Дюну а, не смотря и а мое уваженіе къ таинству брака, сказалъ онъ перекрестясь, чѣмъ видѣть въ государствѣ раздоры, какъ въ Англіи, отъ соперничества законныхъ наслѣдниковъ короны, я лучше бы желалъ, чтобъ изъ Орлеанскаго дома выходили подобію тебѣ и отцу твоему храбрые воины, въ которыхъ течетъ Королевская кровь, не давая однакожъ имъ никакихъ правъ. У льва не должно бы родиться болѣе одного львенка.

Дюнуа вздохнулъ и замолчалъ, зная что противорѣчіемъ столь властолюбивому Государю онъ могъ только повредить своему родственнику, а не услужить ему. Однакожъ не утерпѣлъ, чтобъ не сказать немного спустя:

— Вашему Величеству угодно было намѣкнуть о рожденіи отца моего; и я долженъ согласишься, что оставя слабость его родителей, лучше и счастливѣе было ему родиться отъ любви беззаконной, чѣмъ отъ брачной ненависти.

— Ты предерзской негодяй, Дюнуа, сказалъ Король, что съ такимъ неуваженіемъ говоришь объ етомъ священномъ узлѣ! — Да убирайся къ чорту съ етимъ разговоромъ; вепрь поднялся. Спускайте собакъ, во имя Св. Губерта. Гей! Гей!

И Королевскій рогъ наполнилъ лѣса веселыми звуками, между тѣмъ какъ онъ слѣдовалъ за охотой въ сопровожденіи двухъ, или трехъ гвардейцевъ, въ томъ числѣ и нашего Кентеня Дюрварда; и тутъ надобно кстати замѣтить, что даже предаваясь съ горячностію любимому увеселенію, Король, вѣрный своему насмѣшливому характеру, нашелъ средство позабавиться еще и помучить Кардинала Ла-Балю.

Мы уже сказали, что этотъ Государственный чиновникъ имѣлъ слабость почитать ceбя, не смотря на низкое происхожденіе и ограниченное воспитаніе, способнымъ къ ролѣ совершеннаго придворнаго и волокиты. Правда, что онъ не выходилъ на ристалище подобно Беккету, не набиралъ войска подобно Вольсею; по волокитство, котораго ети великіе люди не совсѣмъ чуждались, было его любимымъ упражненіемъ и онъ также показывалъ страсть къ воинственнымъ забавамъ охоты. Однакожь, не смотря на то, что онъ могъ успѣвать въ нѣкоторыхъ женщинахъ, коимъ власть его, богатство и вліяніе въ управленіи Государства казались достаточною замѣною недостатковъ со стороны обращенія и ухватокъ, — славныя лошади, которыхъ онъ покупалъ очень дорого, совсѣмъ не чувствовали чести возить Кардинала и оказывали ему не болѣе уваженія, какъ бы и отцу его Лиможскому портному, съ которымъ онъ могъ поспорить въ искуствѣ верховой ѣзды. Король зналъ ето и нарочно то погоняя, то удерживая свою лошадь, етимъ средствомъ наконецъ довелъ лошадь Кардинала который все ѣхалъ подлѣ него, до яснаго непослушанія всаднику. По всему было видно, что они скоро разстанутся. Между тѣмъ, какъ лошадь неискуснаго Кардинала ржала, брыкала и становилась на дыбы, Король, находившій удовольствіе мучить его, дѣлалъ ему разные вопросы о важныхъ дѣлахъ, и давалъ замѣтить, что хочетъ воспользоваться этимъ случаемъ для открытія ему тѣхъ тайнъ Государственныхъ, которыя не задолго предъ тѣмъ Кардиналъ, казалось, такъ любопытствовалъ узнать.

Трудно представить положеніе неприятнѣе состоянія совѣтника, принужденнаго слушать слова своего Государя и отвѣчать ему, между тѣмъ какъ всякой прыжокъ лошади, которою онъ не можетъ болѣе управлять, заставляетъ его перемѣнять мѣсто и подвергаетъ большей опасности. Фіолетовая одежда его развѣвалась во всѣ стороны и только глубина сѣдла предохраняла его отъ паденія. Дюнуа не скрывалъ своего смѣха, а Король по своему внутренно наслаждался успѣхомъ своего лукавства, не смѣясь вслухъ. Онъ самыми дружескими выраженіями упрекалъ своего Министра въ чрезмѣрной страсти къ охотѣ, которая не позволяла ему удѣлить нѣсколько минутъ дѣламъ. — Но я не хочу долѣе мѣшать вашему удовольствію, продолжалъ онъ, обращаясь къ Кардиналу, бывшему тогда въ самыхъ худыхъ обстоятельствахъ, и пустилъ свою лошадь во весь опоръ.

Прежде чѣмъ Ла-Балю успѣлъ сказать слово въ отвѣтъ, или въ извиненіе, лошадь его, закусивъ удила, пустилась скакать, и скоро обогнала Короля и Дюнуа, которые ѣхали потише, наслаждаясь несчастіемъ придворнаго Kaрдинала.

Если кого изъ нашихъ читателей когда побудь несла также лошадь, что и съ нами бывало, то онъ тотчасъ получитъ понятіе какъ трудно, опасно и смѣшно такое положеніе. Етѣ четыре ноги лошади, которыя вовсе не повинуются всаднику, а иногда и самому животному, и бѣгутъ такъ быстро, что кажется заднія хотятъ догнать переднихъ; етѣ двѣ ноги всадника, которыя тогда желалъ бы твердо поставишь на зеленую трапу и которыя умножаютъ опасность, болтаясь на бокахъ лошади; руки, бросившія повода и схватившіяся за гриву; тѣло, которое вмѣсто того, чтобы но наставленію стараго Ангело, сидѣть твердо и прямо по направленію центра тяжести, или наклонишься впередъ подобно Невмаркетскому жокею, лежитъ на шеѣ у лошади, имѣя столько же возможности избѣжать паденія, какъ мѣшокъ съ хлѣбомъ: все дѣлаетъ ету картину довольно смѣшною для зрителей, хотя у представляющаго се совсѣмъ не смѣхъ на умѣ. Но прибавьте къ сшому какую-нибудь особенность въ одеждѣ, или ухваткахъ несчастнаго всадника, богатый мундиръ, духовное одѣяніе; представьте ету сцену на ристаніи, въ процессіи, въ какомъ нибудь общественномъ собраніи: если несчастная жертва не хочетъ быть предметомъ неистощимаго смѣха, то должна стараться, падая, переломать себѣ руки, или ноги, или, что было бы еще дѣйствительнѣе, убиться до смерти; ибо дешевлѣ нельзя купить настоящаго сожалѣнія. Въ етомъ случаѣ короткая одежда Кардинала, ибо онъ снялъ свою рясу передъ выѣздомъ изъ замка, его красные чулки, шляпа того же цвѣта, обшитая длинными тссьмами и смущенный видъ, заставляли еще болѣе смѣяться его неловкости въ верховой ѣздѣ.

Лошадь, чувствуя себя совершенно свободною, пустилась скокомъ, или лучше сказать летомъ по длинной просѣкѣ и повстрѣчалась съ стаею, преслѣдующею вепря; она опрокидываетъ двухъ, или трехъ псарей, которые не ожидали нападенія съ тылу; топчетъ нѣсколькихъ собакъ и спутываетъ охоту; наконецъ, устрашенная криками и угрозами охотниковъ, уноситъ испуганнаго Кардинала далѣе ужаснаго звѣря, который бѣжалъ во всю прыть, съ бѣшенствомъ и пѣною покрытыми клыками.

Ла-Балю, видя себя столь близко къ вепрю, испустилъ страшный крикъ для призванія помощи. Етотъ крикъ, а можетъ быть и видъ грознаго звѣря такъ подѣйствовалъ на бѣшеную лошадь, что она сдѣлала быстрый скачокъ въ сторону, отъ чего Кардиналъ повалился всею своею тяжестію; ибо давно уже держался въ сѣдлѣ только наклоненіемъ впередъ, происшедшимъ отъ быстраго бѣга лошади. Ето окончаніе Кардинальской охоты случилось такъ близко отъ вепря, что если бы звѣрь въ ету минуту не былъ слишкомъ занятъ собственными дѣлами, то ето сосѣдство могло бы обратиться во вредъ Кардиналу, что, говорятъ, и было съ Фавилой, Королемъ Визиготфовъ въ Испаніи. Однакожъ, онъ отдѣлался однимъ страхомъ; поспѣшилъ сползти съ дороги собакъ и охотниковъ и вся охота пронеслась мимо его, а никто не предложилъ ему помощи; ибо охотники того времени не болѣе нынѣшнихъ сожалѣли о такихъ приключеніяхъ.

Король, проѣзжая, сказалъ Дюнуа: — Теперь его Преосвященство довольно понизился. Онъ плохой охотникъ, не смотря на охоту свою ловить тайны. Да, кажется, нашла коса на камень.

Кардиналъ не слыхалъ етѣхъ словъ; но понялъ смыслъ ихъ но презрительному взгляду, ихъ сопровождавшему. Говорятъ, что чортъ соблазняетъ насъ въ случаяхъ, сходныхъ съ ужасною досадой, которую насмѣшливый видъ Короля причинилъ Кардиналу. Мгновенный страхъ его прошелъ отъ увѣренности, что онъ не ушибся, падая; но оскорбленная гордость и мщеніе противъ Людовика несравненно долѣе на него дѣйствовали.

По проѣздѣ всей охоты, всадникъ, казавшійся болѣе зрителемъ, чѣмъ участникомъ етаго увеселенія, подъѣхалъ съ двумя провожатыми и очень удивился, видя Кардинала пѣшкомъ, одного, безъ лошади и въ разстройствѣ, которое явно показывало что съ нимъ случилось. Спѣшиться, привѣтливо предложить руку помощи, приказать одному изъ людей своихъ уступишь Кардиналу смирную и покойную лошадь, изъявишь свое удивленіе, что обряды Французскаго двора позволили предоставишь опасностямъ охоты важнѣйшаго изъ людей Государственныхъ: таковы были услуги и утѣшенія, оказанныя при етой странной встрѣчѣ несчастному Кардиналу Графомъ Кревкеромъ, ибо ето былъ самъ Бургундскій посланникъ.

Онъ нашелъ Ла-Балю въ счастливую минуту и въ удобномъ расположеніи, дабы поставитъ его вѣрности нѣкоторыя изъ тѣхъ сѣтей, которыхъ, какъ извѣстно, Министръ, по преступной слабости своей, не умѣлъ избѣгнуть. Еще поутру между ими произошло нѣчто такое, о чемъ Кардиналъ не смѣлъ донести своему Государю, но что недовѣрчивый Людовикъ уже угадывалъ; Ла-Балю съ удовольствіемъ слушалъ увѣренія Графа въ безпредѣльномъ уваженіи Герцога Бургундскаго къ его особѣ и дарованіямъ; его соблазняли разсказы Кревкера о щедрости своего Государя и богатыхъ бенефисахъ, которыми располагалъ онъ во Фландріи. Совсѣмъ тѣмъ только досада за произшествія, нами описанныя, и оскорбленное тщеславіе рѣшили его въ несчастную минуту доказать, что нѣтъ врага опаснѣе оскорбленнаго друга и повѣреннаго.

Въ етомъ случаѣ, онъ поспѣшно просилъ Кревкера разстаться, чтобы ихъ не примѣтили вмѣстѣ; но вечеромъ назначилъ ему свиданіе въ аббатствѣ Св. Мартына Typскаго, послѣ вечерни, какъ бы желая увѣрить Бургундца, что Государь его получилъ выгоду, на которую едва смѣлъ надѣяться.

Между тѣмъ Людовикъ, не смотря на превосходство своей политики, часто предававшійся своимъ склонностямъ и страстямъ, съ горячностію продолжалъ травлю вепря,.которая дошла до самой занимательной минуты: двухлѣтній вепрь перебѣжалъ слѣдъ звѣря, по которому гоняли; собаки сбились на этотъ новый слѣдъ и только двѣ, или три пары старыхъ, наметанныхъ собакъ, остались на прежнемъ слѣду; словомъ всѣ охотники ошиблись. Король съ тайнымъ удовольствіемъ увидѣлъ, что и Дюнуа послѣдовалъ за прочими, и заранѣе насладился мыслію побѣдить совершеннаго охотника; а ето искусство тогда цѣнилось почти наравнѣ съ военнымъ.

Людовикъ сидѣлъ на хорошей лошади и очень близко слѣдовалъ за собаками, не потерявшими настоящихъ слѣдовъ; и когда, на болотистомъ мѣстѣ, вепрь оборотился для послѣдняго сопротивленія врагамъ своимъ, Король очутился одинъ подлѣ разъяреннаго звѣря.

Людовикъ показалъ всю неустрашимость и все искуство опытнаго охотника; ибо, не заботясь объ опасности, устремился на вепря, который отбивался отъ собакъ, въ бѣшенствѣ изрыгая пѣну, и поразилъ его рогатиной. Но лошадь его подъѣхала робко и ударъ не могъ быть довольно вѣрнымъ, чтобы убить звѣря, или обезсилить его. Никакія усилія не могли принудить испуганнаго коня къ вторичному набѣгу; такъ что Король, спѣшившись, пошелъ одинъ на вепря, держа въ рукѣ короткую, прямую, остроконечную и хорошо наточенную шпагу, обыкновенно употребляемую охотниками въ подобныхъ случаяхъ. Разъяренный звѣрь оставилъ собакъ, чтобы броситься на новаго врага; а Король между тѣмъ остановился и направилъ свою шпагу въ горло вепрю, или въ грудь, подъ лопатку; ибо въ послѣднемъ случаѣ тяжесть и стремленіе звѣря только ускорили бы его убіеніе. Но несчастно отъ сырости земли Королевская нога поскользнулась въ ту минуту, когда онъ хотѣлъ сдѣлать ето искусное и опасное движеніе; остріе шпаги проскользнуло по щетинѣ, покрывающей плечо звѣря, не ранило его, и Людовикъ упалъ на землю. Однакожь ето паденіе было для него счастливо; ибо вепрь, намѣтившійся клыкомъ ему въ лядвею, также промахнулся и только изорвалъ полу охотничьяго платья. Сперва было онъ съ горяча пронесся мимо, но вскорѣ воротился и напалъ на встающаго Короля; жизнь Людовика была подвержена величайшей опасности, если бы Кентень Дюрвардъ, отставшій по медленности своей лошади, но узнавшій и ѣхавшій за Королевскимъ рогомъ, не подоспѣлъ въ ето рѣшительное мгновеніе и не прикололъ рогатиною звѣря.

Король, вставшій между тѣмъ, поспѣшилъ на помощь уже къ Дюрварду и докололъ вепря, вонзивъ ему шпагу въ горло. Не сказавъ еще ни слова Кентеню, онъ смѣрилъ длину убитаго звѣря не только по числу шаговъ, но считая и ступни; обтеръ потъ, текущій но лицу и кровь на рукахъ, снялъ охотничью шапку, повѣсилъ ее на кустъ и набожно помолился свинцовымъ образамъ, ее покрывающимъ. Потомъ, взглянувъ на Дюрварда, сказалъ ему: — Ты ли ето, молодой Шотландецъ? Ты славно началъ свою охоту и дядя Петръ долженъ тебѣ такимъ же хорошимъ завтракомъ, какой онъ задалъ тебѣ у лилій. Да что жъ ты не говоришь? Или потерялъ всю пылкость и весь огонь при дворѣ, гдѣ другіе приобрѣтаютъ ихъ.

Молодой Кентень, самый хитрый и ловкій изъ Шотландцевъ, былъ слишкомъ остороженъ, чтобы воспользоваться опасною свободою, которою ему но видимому давали. Онъ отвѣчалъ коротко, но въ избранныхъ выраженіяхъ, что осмѣливается говорить съ Его Величествомъ единственно, чтобъ испросить прощеніе грубой смѣлости, съ которою онъ обращался, не зная еще высокаго его сана.

— Хорошо, хорошо! сказалъ Король, прощаю смѣлости за твою неустрашимость и лукавство. Меня удивило, какъ ты почти совершенно угадалъ званіе кума моего Тристана. Я слышалъ, что послѣ онъ чуть не угостилъ тебя по своему. Совѣтую тебѣ его остерегаться: онъ злой человѣкъ и торгуетъ жестковатыми запястьями и тѣсными ожерельями. Подсади меня на лошадь. Ты мнѣ нравишься и я хочу оказать тебѣ милости. Не надѣйся ни на кого, кромѣ меня, даже на дядю, или на Лорда Кравфорда; и не говори никому о помощи, которую ты такъ кстати оказалъ мнѣ въ сраженіи съ етимъ вепремъ; кто хвастается помощію, оказанною Королю въ такой крайности, тотъ долженъ быть увѣренъ, что удовольствіе похвастать будетъ единственною его наградою.

Король затрубилъ въ рогъ и етотъ зовъ привлекъ вскорѣ къ нему Дюну а и многихъ другихъ охотниковъ, отъ которыхъ онъ принялъ поздравленія съ убіеніемъ благороднаго звѣря, не стыдясь присвоить себѣ въ етомъ дѣлѣ болѣе славы, нежели слѣдовало; ибо онъ сказалъ о помощи молодаго Дюрнарда также слегка, какъ стрѣлокъ, хвастающій множествомъ дичи, принесенной имъ въ ектажѣ, говоритъ о помощи лѣсничаго, который подбиралъ ее. Потомъ приказалъ онъ Дюнуа отослать вепря монахамъ Св. Мартына Турскаго, для лакомства по праздникамъ и чтобъ они не забыли Короля въ молитвахъ своихъ.

— А кто видѣлъ его Преосвященство Кардинала? спросилъ Людовикъ. Кажется, не прилично оставить его пѣшаго въ лѣсу: ето былъ бы недостатокъ учтивости.

— Позвольте доложишь Вашему Величеству, сказалъ Дюрвардъ, видя общее молчаніе, что я видѣлъ, какъ его Преосвященство выѣзжалъ изъ лѣсу, на лошади, которую ему дали.

— Небо печется о слугахъ своихъ, сказалъ Король. Ну, Господа, поѣдемте; мы сего дня не станемъ болѣе охотиться. Ей, оруженосецъ, продолжалъ онъ, обратясь къ Кентеню; подай мнѣ охотничій ножъ: я уронилъ его подлѣ вепря. Ступай впередъ, Дюнуа; я тотчасъ васъ догоню.

Такимъ образомъ Людовикъ, котораго самыя маловажныя по видимому движенія часто были разочтены, какъ воинскія хитрости, доставилъ себѣ случай поговорить наединѣ съ Дюрвардомъ.

— Храбрый мой Шотландецъ, сказалъ онъ ему, я вижу, что ты глазастъ. Можешь ли сказать мнѣ, кто далъ лошадь Кардиналу? Вѣрно какой нибудь посторонній; потому что мои придворные, видя что я проѣхалъ мимо его не останавливаясь, вѣрно не позаботились оказать ему ету услугу.

— Я только одну минуту видѣлъ тѣхъ, которые оказали ету услугу его Преосвященству, Государь, отвѣчалъ Кентень; меня по несчастію лошадь сбила и я спѣшилъ на свое мѣсто; но думаю, что ето былъ посланникъ Бургундскій съ своими.

— А! сказалъ Людовикъ, очень хорошо; ну чтожь! пожалуй, Король Французскій можетъ таки поспорить съ ними.

Въ етотъ день не случилось болѣе ни чего примѣчательнаго и Король съ своею свитой возвратился въ замокъ.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ.
Часовой.

Только что Кентень вошелъ въ свою комнатку для нѣкоторыхъ необходимыхъ перемѣнъ въ нарядѣ, какъ достойный дядя его пришелъ требовать извѣстій о случившемся на охотѣ.

Молодой человѣкъ, невольно думая, что рука Людвига вѣроятно лучше его разсудка, постарался въ отвѣтѣ своемъ предоставить Королю всю честь побѣды, которую по видимому онъ хотѣлъ совершенно присвоить. Рубецъ отвѣчалъ ему, что онъ въ такомъ случаѣ поступилъ бы гораздо лучше; и присоединилъ, хотя слегка, нѣсколько упрековъ за медленность, съ которою поспѣлъ онъ на помощь къ Королю, когда жизнь его подвергалась опасности. У молодаго человѣка достало благоразумія, чтобы оправдываться только тѣмъ, что по правиламъ охоты не годится бить звѣря, на которамо напалъ другой охотникъ, если сей послѣдній не требуетъ помощи. Только, что Кешгіспь успѣлъ кончишь етотъ споръ, какъ и увидѣлъ всю пользу своей скромности. Кто-то постучался тихонько въ дверь, се отворили и Оливье Лань, или дурной, или чортъ, ибо его равно знали подъ стими тремя названіями, вошелъ въ комнату.

Мы уже описали наружность етаго человѣка искуснаго, но безъ правилъ. Походку и ухвашки его можно было очень хорошо примѣнить къ домашней кошкѣ, которая лежа будто во снѣ, или проходя комнату медленными, робкими и тихими шагами, все стережетъ норку какой-нибудь несчастной мыши, и довѣрчиво потираясь около тѣхъ, отъ кого желаетъ себѣ ласки, черезъ минуту кидается на свою добычу, или царапаетъ даже того, къ кому ласкалась.

Оливье вошелъ, согнувшись, съ покорнымъ и скромнымъ видомъ и такъ учтиво поклонился Рубцу, что всякой свидѣтель етой встрѣчи подумалъ бы, что онъ пришелъ просить милости у Шотландскаго стрѣлка. Онъ сказалъ Леслею привѣтствіе на счетъ отличнаго поведенія его племянника на охотѣ; я прибавилъ, что оно заслужило особенное вниманіе Короля. При сихъ словахъ остановился и потупилъ глаза, изрѣдка украдкой подымая ихъ на Кентеня; Рубецъ же отвѣчалъ, что Король очень несчастливъ, что былъ въ ету минуту съ его племянникомъ, а не съ нимъ, ибо онъ несомнѣнно проткнулъ бы вепря насквозь рогатиною, а но всему видно, что Кентень оставилъ все дѣло на попеченіе его Величества: — Но, продолжалъ онъ, ето будетъ наукой Королю на остальное время его жизни и выучитъ сажать такихъ молодцовъ, какъ я, на лучшихъ лошадей. Гдѣ жь моей огромной Фламандской лошади было поспѣть за Нормандскимъ рысакомъ Его Величества? А я, кажется, не жалѣя вспахалъ ей бока шпорами, Ето дурное распоряженіе, Г. Оливье, и вамъ бы должно объ етомъ доложить Его Величеству.

Г. Оливье отвѣчалъ на ето замѣчаніе неустранимаго стрѣлка только однимъ изъ тѣхъ медленныхъ и двусмысленныхъ взглядовъ, которые, при легкомъ движеніи головы въ одну, а руки въ другую сторону, можно почесть или знакомъ согласія, или просьбою не говорить болѣе объ этомъ предметѣ. Потомъ онъ бросилъ на молодаго оруженосца взглядъ поживѣе, попроницательнѣе и сказалъ ему съ улыбкою, которую трудно было разгадать: — И такъ, молодой человѣкъ, видно въ Шотландіи заведено оставлять Государей въ опасности, безъ помощи при случаяхъ, подобныхъ утреннему?

— У насъ заведеніе, отвѣчалъ Кентень, рѣшившійся не пояснять болѣе етаго предмета, не мѣшаться не кстати въ благородныя забавы нашихъ Государей, когда они могутъ обойтись и безъ нашей помощи. По нашему Государь на охотѣ долженъ подвергаться тому же, чему и другіе, и за тѣмъ только и ѣдетъ на охоту: чтобы въ ней было безъ усталости и опасности!

— Послушайте етаго молодаго сумазброда! сказалъ дядя; онъ свое несетъ. У него на все готовъ отвѣтъ и всему найдетъ причину Не знаю, откуда поймалъ онъ етотъ даръ; я съ роду не зналъ причины ни одному своему поступку; только развѣ ѣмъ отъ голода, сзываю дружину и тому подобное.

— А смѣю спросить, почтенный Господинъ, сказалъ Королевскій цырюльникъ, поднявъ на него до половины глаза, по какой причинѣ сзываете вы свою дружину?

— По приказанію Капитана, отвѣчалъ Рубецъ. Клянусь, что не знаю другой причины. Еслибъ онъ то же велѣлъ Тири, или Куннингаму, то и они должны бы были повиноваться.

— Ето прямо военная причина, сказалъ Оливье. Но, Господинъ Леслей, вѣрно вамъ приятно будетъ слышать, что Его Величество такъ далекъ отъ малѣйшаго неудовольствія за поведеніе вашего племянника нынѣшнимъ утромъ, что сего дня же избралъ его для исполненія одного порученія.

— Избралъ его! вскричалъ Рубецъ съ величайшимъ удивленіемъ; меня избралъ хотите вы сказать.

— Я хочу сказать именно то, что говорю, возразилъ брадобрѣй очень кротко, но рѣшительно. Король имѣетъ нѣчто приказать вашему племяннику.

— Какъ! вскричалъ Рубецъ, почему, отъ чего? на какой причинѣ Его Величество избралъ ребенка, а не меня?

— Я не могу, Господинъ Леслей, сказать вамъ причины лучше той, которую вы сами сей, часъ мнѣ говорили: таковъ приказъ Его Величества. По если смѣю сообщить вамъ мою догадку, то можетъ быть порученіе Его Величества приличнѣе молодому человѣку, каковъ вашъ племянникъ, чѣмъ опытному воину, подобному вамъ. По етому, молодой человѣкъ, приготовьте свое оружіе и ступайте за мною. Возьмите пищаль, потому что вамъ надобно стоять на часахъ.

— На часахъ! повторилъ дядя. Точно ли. вы увѣрены, что не ошибаетесь, Г. Оливье? Внутренніе караулы всегда повѣрялись только тѣмъ, которые подобно мнѣ выслужили двѣнадцать лѣтъ въ почетной нашей дружинѣ.

— Я совершенно увѣренъ въ приказаніи Его Величества, отвѣчалъ Оливье; и не долженъ болѣе мѣшкать исполненіемъ онаго. Сдѣлайте милость, помогите своему племяннику приготовиться на службу.

Рубецъ, не будучи завистливъ, поспѣшно помогъ Кентеню одѣться и вооружиться; и вмѣстѣ далъ ему нѣсколько наставленій какъ вести себя подъ ружьемъ, перерывая изрѣдка уроки свои междометіями, означающими его удивленіе, что столь счастливый случай такъ скоро представился такому молодому человѣку.

— Етаго никогда не видано въ Шотландской гвардіи, сказалъ онъ; етаго не бывало даже и со мною. Но вѣрно онъ будетъ караулить павлиновъ и Индѣйскихъ попугаевъ, которыхъ Венеціанской посланникъ недавно подарилъ Королю. Иначе быть не можетъ; а какъ такая должность прилична только безбородому молодому человѣку, прибавилъ онъ расправляя усы, то я радъ, что выборъ Его Величества палъ на дражайшаго моего племянника.

Будучи одаренъ живымъ и тонкимъ умомъ и пылкимъ воображеніемъ, Кентень цѣнилъ гораздо болѣе полученное приказаніе, и сердце его забилось радостью при мысли объ отличіи, обѣщающемъ быстрое возвышеніе Онъ рѣшился рачительно подстерегать слова и даже тѣлодвиженія своего проводника, ибо полагалъ, что по крайней мѣрѣ въ иныхъ случаяхъ должно толковать ихъ въ противное, какъ, говорятъ, отгадчики толкуютъ сны. Онъ былъ очень доволенъ своею скромностію на счетъ произшествій того утра, и рѣшился очень благоразумно по своимъ лѣтамъ удерживать мысли въ своемъ сердцѣ и совсѣмъ не давать; воли языку, пока будетъ дышать воздухомъ етаго уединеннаго и таинственнаго двора.

Нарядъ его скоро кончился и съ пищалью на плечѣ онъ вышелъ изъ казармы за Оливье Ланью; ибо Шотландская гвардія давно уже носила огнестрѣльное оружіе вмѣсто лука, котораго етотъ народъ никогда не любилъ.

Дядя долго слѣдовалъ за нимъ глазами, съ видомъ, означающимъ вмѣстѣ удивленіе и любопытство, и хотя ни зависть, ни подлыя чувства отъ нея происходящія не участвовали въ его размышленіяхъ, ему казалось, что отличіе, оказанное племяннику съ перваго дня службы, немного оскорбляло собственное его достоинство; а ета мысль немного уменьшала удовольствіе, причиненное ему этимъ произшествіемъ.

Онъ важно покачалъ головою, отворилъ шкапъ, вынулъ изъ него большую флягу стараго вина, поболталъ ее, чтобъ увѣриться не убываетъ ли въ ней напитокъ, налилъ большой стаканъ, выпилъ его однимъ духомъ и сѣлъ, прислонясь спиною, въ большія дубовыя кресла. Тутъ, вторично покачавъ головою, онъ видно нашелъ такое облегченіе въ етомъ движеніи, похожемъ на каменныхъ кошекъ, которыми играютъ дѣти, что продолжалъ его, пока не впалъ въ нѣкоторое усыпленіе, продолжавшееся до обыкновеннаго призыва къ обѣду.

Оставя дядю свободно предаваться высокимъ своимъ размышленіямъ, Кентень Дюрвардъ послѣдовалъ за путеводителемъ своимъ, Оливье Ланью, который не проходя ни одного двора, повелъ его ходами, то крытыми, то открытыми, лѣстницами, галлереями, коридорами, которые всѣ сообщались между собою потаенными дверьми, помѣщенными тамъ, гдѣ всего менѣе можно было предполагать ихъ. Оттуда ввелъ онъ его въ большую и обширную галлерею, украшенную обоями, которые отличались болѣе ветхостію, чѣмъ красотою и нѣсколькими картинами, написанными въ томъ жесткомъ и холодномъ стилѣ, который отличалъ искуства передѣ внезапнымъ ихъ возрожденіемъ во всемъ блескѣ. Въ нихъ хотѣли представишь рыцарей Карла Великаго, которые такъ замѣчательны въ романической Исторіи Франціи; а какъ знаменитый Роландъ, по исполинскому стану своему былъ виднѣе прочихъ, то комната и называлась галлереею Роланда.

— Вы останетесь здѣсь на часахъ, сказалъ Оливье тихо, какъ бы опасаясь, чтобы окружавшіе его Государи и воины не приняли на себя суроваго и гнѣвнаго вида, если юнъ возвыситъ голосъ; или боясь пробудить отголоски, уснувшіе въ рѣзныхъ сводахъ и готическихъ украшеніяхъ етой обширной и мрачной комнаты.

— Какой приказъ мнѣ будетъ? Какой мой лозунгъ? спросилъ Дюрвардъ, говоря также тихо, какъ и Оливье.

— Заряжена ли пищаль ваша? спросилъ цырюльникъ, не отвѣчая на его вопросы.

— Ето минутное дѣло, отвѣчалъ Кентень; и зарядивъ свое оружіе, зажегъ фитиль у огня, почти погасшаго въ такомъ огромномъ каминѣ, что его можно было принять за кабинетъ, или готическую часовню, принадлежащую къ етой галлереѣ.

Между тѣмъ, Оливье сказалъ ему, что онъ еще не знаетъ одного изъ важнѣйшихъ преимуществъ своей дружины — принимать поколѣнія прямо отъ Короля, или Великаго Конетабля, безъ посредства Офицеровъ. — Вы поставлены здѣсь, молодой человѣкъ, прибавилъ онъ, по собственному приказанію Его Величества, и скоро узнаете для чего сюда призваны. Покамѣстъ будьте на часахъ въ етой галлереѣ. Вы можете прохаживаться, или стоять на одномъ мѣстѣ, какъ вамъ угодно; по не должны ни садиться, ни покидать на минуту ваше оружіе. Вамъ не позволяется ни свистать, ни пѣть, но можете, по желанію, нашептывать церковныя молитвы, или даже напѣвать пристойныя пѣсни, только про себя. Прощайте и внимательно присматривайте за всѣмъ.

— Присматривать за всѣмъ! подумалъ молодой воинъ, между тѣмъ, какъ проводникъ его удалялся потихоньку, обыкновеннымъ своимъ скромнымъ шагомъ и потомъ исчезъ въ боковую дверь, прикрытую обоями. Да за кѣмъ же, за чѣмъ я долженъ присматривать? Кажется, здѣсь нѣтъ неприятелей и сражаться не съ кѣмъ, кромѣ крысъ и летучихъ мышей; развѣ ети мрачныя и древнія изображенія оживутъ и вздумаютъ мѣшать мнѣ караулить. Нужды нѣтъ, видно ето моя должность — и надобно ее исполнить.

Принявъ такимъ образомъ твердое рѣшеніе исполнить свою должность во всей строгости, онъ попробовалъ сократить время, напѣвая про себя нѣкоторые гимны, выученные имъ въ монастырѣ, въ которомъ нашелъ убѣжище по смерти отца своего; ето заставило его подумать, что кромѣ перемѣны монашескаго платья на теперешнее прекрасное воинское одѣяніе, его прогулка въ галлереѣ Французскаго Королевскаго замка была очень похожа на тѣ, которыя наскучили ему въ монашескомъ уединеніи Абербротокскомъ.

Вскорѣ, какъ бы желая увѣришься, что принадлежитъ уже не монастырю, а свѣту, онъ началъ нѣтъ очень тихо, дабы не преступишь даннаго позволенія, нѣкоторыя древнія баллады, перенятыя имъ отъ стараго домашняго игрока на арфѣ: каковы разбитіе Датчанъ при Аберлемно и Форресѣ; убіеніе Короля Дуффуса въ Форфсрѣ и другіе леи, относящіеся къ Исторіи его отечества, и особенно къ преданіямъ роднаго околодка. Такимъ образомъ провелъ онъ довольно времени и уже въ третьемъ часу по полудни аппетитъ Кентеня напомнилъ ему, что если добрые отцы Абербротокскіе строго требовали его присутствія въ церкви, въ часы молебствія, то съ такого же точностію извѣщали его о времени трапезы, а здѣсь, подумалъ онъ, въ Королевскомъ замкѣ, пробывъ утро на охотѣ, я стою три или четыре часа въ караулѣ и кажется никому не придетъ въ голову, что мнѣ очень естественно захочется обѣдать.

Однакожь гармоническіе звуки имѣютъ въ себѣ нѣчто волшебное, могущее укротить нетерпѣніе, которое чувствовалъ Кентень въ ету минуту. На двухъ противоположныхъ концахъ галлереи, были двѣ большія двери, украшенныя тяжелыми архитравами, и вѣроятію служащія входами въ ряды покоевъ, соединяемыхъ галлереею. Между тѣмъ какъ герой нашъ уединенно прохаживался между сими дверьми, предѣлами его караула, его поразили внезапные звуки прелестнѣйшей музыки, которые, по крайней мѣрѣ въ его воображеніи, казалось происходили отъ той же лютни и того же голоса, которые наканунѣ восхитили его. Всѣ мечтанія прошедшаго дня, коихъ воспоминаніе ослабилось весьма важными, случившимися съ нимъ послѣ произшествіями, представились уму его живѣе, чѣмъ когда нибудь; и какъ бы приросппни къ мѣсту, съ котораго слухъ его могъ удобнѣе упиваться этими прелестными звуками, съ пищалью на плечѣ, съ полуразинутымъ ртомъ, весь погруженный во вниманіе, онъ походилъ болѣе на изваяннаго часоваго, нежели на живое существо, и всѣ мысли его заняты были только желаніемъ ловить каждый звукъ, на лету.

Ети прелестные звуки раздавались не безпрерывно. Они ослабѣвали, замедлялись, вовсе умолкали, и по временамъ возобновлялись послѣ неопредѣленнаго молчанія. Но кромѣ того что музыка, подобно красотѣ, часто еще становится очаровательнѣе, или по крайней мѣрь занимательнѣе для воображенія, не вдругъ открывая свои прелести и оставляя мыслямъ стараніе наполнять, пустоту, Кентень, въ промежутки своего восторга, могъ еще предаваться мечтаніямъ. Сличая разсказы товарищей своего дяди и сцену въ приѳмной залѣ, онъ не могъ болѣе сомнѣваться, что сирена, такъ очаровавшая слухъ его, была не дочь, или родственница трактирщика, какъ онъ осмѣлился предполагать, но несчастная переодѣтая Графиня, за которую Государи и воины готовы были приняться за оружіе и ломать копья. Множество страшныхъ мыслей, приличныхъ предприимчивому и романическому юношѣ въ етомъ романическомъ и предприимчивомъ вѣкѣ, сокрыли отъ глазъ его настоящую сцену, на которой онъ дѣйствовалъ, и замѣнили ее своими созданіями; но все внезапно исчезло, когда онъ почувствовалъ, что чья-то рука вдругъ схватила его оружіе; и въ то же время грубой голосъ крикнулъ ему на ухо: — Клянусь Пасхою! ты, кажется, господинъ оруженосецъ, спишь на часахъ!

То былъ однобразный, но повелительный и насмѣшливый голосъ дяди Петра; и Кентень, вдругъ опомнившись, постыдился и испугался столь сильнаго забвенія, что даже не видалъ какъ Король, вѣроятно вошедши безъ шуму потаенною дверью и прокравшись вдоль стѣны, или за обоими, подошелъ къ нему такъ близко, что даже схватилъ его оружіе.

При етой внезапности, первымъ движеніемъ его было освободишь свою пищаль сильнымъ порывомъ, который заставилъ Короля отступить на нѣсколько шаговъ. Потомъ его устрашила мысль, что уступивъ етому точно врожденному побужденію храбраго человѣка противиться всякому покушенію лишить себя оружія, онъ борьбою съ Королемъ усугубилъ неудовольствіе Людовика за неисправный караулъ его. Полный етою мыслію, онъ взялъ свою пищаль, почти не зная самъ что дѣлаетъ; прижалъ ее къ плечу и сталъ неподвижно передъ Государемъ, котораго долженъ былъ считать смертельно оскорбленнымъ.

Людовикъ, котораго тиранскія склонности происходили болѣе отъ завистливой и подозрительной политики, нежели отъ врожденнаго звѣрства и жестокаго нрава, былъ однакожъ съ избыткомъ одаренъ тою насмѣшливою строгостью, которая сдѣлала бы его самовластнымъ въ разговорѣ, еслибъ онъ родился частнымъ человѣкомъ; и онъ всегда какъ будто наслаждался замѣшательствомъ, которое могъ причинить въ подобныхъ случаяхъ. Однакожъ онъ не захотѣлъ продолжать торжества своего, ибо сказалъ только Дюрварду: — Услуга, оказанная намъ тобою сего дня поутру, слишкомъ достаточно извиняетъ нерадѣніе въ такомъ молодомъ солдатѣ. Обѣдалъ ли ты?

Кентень, вмѣсто такого привѣтствія, ожидавшій, что его отправятъ къ придворному судьѣ, смиренно отвѣчалъ, что нѣтъ.

— Бѣдняжка, сказалъ Людовикъ кротче обыкновеннаго, голодъ усыпилъ его. Я знаю, что голодъ твой подобенъ волку, продолжалъ онъ, и избавлю тебя отъ етаго звѣря, какъ ты избавилъ меня отъ другаго. Ты былъ скроменъ на етотъ счетъ и я благодаренъ тебѣ. Можешь ли пробыть еще часъ безъ пищи?

— Двадцать четыре часа, Государь, отвѣчалъ Дюрвардъ, или я не настоящій Шотландецъ.

— Я не желалъ бы за другое Королевство, возразилъ Людовикъ, быть тѣмъ пирогомъ, который попадется тебѣ послѣ такого пощенія. Но теперь дѣло не о твоемъ обѣдѣ, а о моемъ. Я сего дня угощаю столомъ, совсѣмъ за просто, Кардинала Ла-Балю и етаго Бургундскаго посланника, етаго Графа Кревкера, такъ… можетъ случиться, что… чорту пропасть работы, когда враги собираются но дружески.

Онъ остановился и помолчалъ съ видомъ пасмурнымъ и задумчивымъ.

Какъ по видимому Король не былъ расположенъ говорить болѣе, то Кентень осмѣлился наконецъ спросить, какая должность возлагается на него въ етомъ случаѣ?

— Стоять на караулѣ у буфета съ заряженною пищалью, отвѣчалъ Король; и, если увидишь какую измѣну, стрѣлять по измѣнникѣ.

— Измѣну, Государь! вскричалъ Дюрвардъ, въ замкѣ, столь крѣпко охраняемомъ!

— Ты почитаешь ето невозможнымъ, сказалъ Король, не оскорбляясь по видимому его искренностію; но Исторія наша доказала, что измѣна можетъ пройти въ скважину, просверленую буравомъ. Стражи предупредятъ измѣну? Молодой безумецъ! Sed quis custodiat ipsos custodes? Кто охранитъ меня отъ измѣны стихъ же стражей?

— Шотландская честь, Государь, смѣло отвѣчалъ Кентень.

— Твоя правда. Этотъ отвѣтъ мнѣ нравится; онъ справедливъ, сказалъ Людовикъ весело, Шотландская честь никогда не измѣнялась и потому-то я вѣрю ей. Но измѣна… И принявъ опять свой пасмурный видъ, онъ сталъ ходить по комнатѣ неровными шагами, продолжая говорить. — Она садится съ нами за пиры; она сверкаетъ въ кубкахъ нашихъ; она скрывается въ бородѣ нашихъ совѣтниковъ; она беретъ на себя улыбку нашихъ придворныхъ и лукавую веселость шутовъ: она, болѣе всего, прячется въ дружескомъ взорѣ примиреннаго врага. Людовикъ Орлеанскій ввѣрился Іоанну Бургундскому и былъ убитъ въ Барбетской улицѣ Іоаннъ Бургундскій ввѣрился приверженцамъ Орлеанскаго дома; его убили на мосту Монтероскомъ. Я никому не ввѣрюсь, никому. Слушай, я стану присматривать за етимъ дерзскимъ Бургундцемъ, за етимъ Кардиналомъ, котораго не считаю слишкомъ вѣрнымъ подданнымъ. Если скажу: Шотландецъ,, впередъ! стрѣляй въ Кревкера, убей его на мѣстѣ.

— Ето долгъ мой, сказалъ Кентень, если жизнь Вашего Величества въ опасности

— Разумѣется, продолжалъ Король, я иначе и не требую. Какую пользу получу я смертію грубаго воина? Если бъ ето былъ Конетабль Сенъ-Поль… Онъ опять остановился, какъ бы опасаясь сказать лишнее слово, и потомъ прибавилъ, улыбаясь: — Шуринъ нашъ Іаковъ Шотландскій, Дюрвардъ, вашъ Король закололъ Дугласа, угощая его въ Королевскомъ замкѣ своемъ Скирлингѣ.

— Стирлингѣ, Государь, отвѣчалъ Кентень, и отъ етаго поступка было не много пользы.

— Развѣ вы называете етотъ замокъ Стирлингомъ? сказалъ Король, не желая показать вниманія къ тому, что прибавилъ Кентень. Ну, положимъ — Стирлингъ; до имени дѣла нѣтъ. Впрочемъ, я етимъ людямъ вовсе не желаю зла: мнѣ отъ того не будетъ никакой выгоды. но они могутъ имѣть на меня не столь невинныя намѣренія и въ такомъ случаѣ я надѣюсь на гивою пищаль.

— Я мигомъ исполню по знаку, Государь; но…

— Ты колеблешься! Говори! я позволяю. Подобные тебѣ иногда могутъ дать полезный совѣтъ.

— Я только осмѣлюсь доложить: мнѣ удивительно, что Ваше Величество, имѣя причину остерегаться етаго Бургундца, допускаете его такъ близко къ своей особѣ, такъ за просто.

— Будь спокоенъ, братъ оруженосецъ, иныя опасности исчезаютъ если ихъ презираешь, и становятся вѣрными и неизбѣжными, когда показываешь, что ихъ боишься. Если я пойду смѣло къ собакѣ, которая рычитъ, приласкаю ее, то можно побиться объ закладъ десятью противъ одного, что усмирю; но если дамъ замѣтишь ей, что боюсь, то она кинется на меня и укуситъ. Признаюсь тебѣ чистосердечно, Кентень: мнѣ нужно необходимо отослать етаго человѣка къ его Государю безъ досады на меня; и я рѣшаюсь нѣсколько подвергнуть себя опасности, ибо никогда не боялся жертвовать жизнію для блага Королевства. Ступай за мною.

Людовикъ провелъ молодаго оруженосца, къ которому казалось почувствовалъ особенную привязанность, въ потаенную дверь, и сказалъ ему, указывая на нее: — Кто хочетъ успѣть при дворѣ, долженъ знать тайныя двери и лѣстницы, даже западни и канканы Королевскихъ чертоговъ, также хорошо, какъ и главные входы и растворчатыя двери.

Прошедъ длинный лабиринтъ переходовъ и коридоровъ, Король вошелъ въ небольшую залу со сводами, гдѣ столъ былъ накрытъ для обѣда на три прибора. Убранство было такъ просто, что его можно бы почесть неприличнымъ. Большой, но подвижной и очень легкой буфетъ, уставленный золотою и серебряною посудою, одинъ напоминалъ дворецъ Короля. Людовикъ назначилъ Дюрварду стоять за етимъ букетомъ, который совершенно скрывалъ его; и увѣрившись наблюденіями изъ разныхъ частей залы, что его ни откуда не льзя примѣтить, далъ ему послѣднія наставленія: — Помни слова, Шотландецъ, впередъ! лишь я окажу ихъ, опрокинь буфетъ, не заботясь о кубкахъ и стаканахъ, и стрѣляй повѣрнѣе въ Кревкеръ. Если промахнешься, нападай на него саблею. Мы съ Оливье раздѣлаемся съ Кардиналомъ.

При сихъ словахъ онъ свистнулъ и по етому знаку явился Оливье, бывшій вмѣстѣ и первымъ камердинеромъ и цырюльникомъ Королевскимъ и правившій при семъ Государѣ всѣ должности, относящіяся лично къ его особѣ Онъ вошелъ въ сопровожденіи двухъ стариковъ, которые одни прислуживали за столомъ. Едва Король сѣлъ, какъ ввели обоихъ гостей, и Кентень, хотя невидимо отъ нихъ, стоялъ такъ, что не тотъ пропустишь никакой подробности етаго свиданія.

Король принялъ ихъ съ ласкою, которую Дюрварду весьма трудно было согласить съ полученными приказаніями и съ причиною своего помѣщенія на часы за етимъ буфетомъ, съ оружіемъ, готовымъ нанести смерть. Не только Король казался далекимъ отъ всякаго страха, но даже можно было подумать, что два человѣка, которыхъ удостоилъ онъ мѣста за своимъ, столомъ, по справедливости пользовались безпредѣльною его довѣренностію и что именно имъ хотѣлъ онъ доказать все свое уваженіе. Обращеніе его было самое важное и вмѣстѣ привѣтливое. Хотя все окружающее и даже одежда его показывала менѣе роскоши, чѣмъ при торжествахъ самыхъ мѣлкихъ владѣтелей, однакожь слова его и поступки, обличали мощнаго Государя въ минуту благоволенія. Кентень начиналъ уже думать, что прежній разговоръ съ Людовикомъ привидѣлся ему во снѣ; или что почтеніе и покорность Кардинала и чистосердечный, открытый и прямодушный видъ храбраго Бургундца совершенно разсѣяли подозрѣнія Короля.

Но между тѣмъ, какъ гости повинуясь приказанію Его Величества, садились на мѣста, назначенныя имъ за столомъ его, Король бросилъ на нихъ взглядъ, быстротою подобный молніи, и потомъ взглянулъ на буфетъ, за которымъ стоялъ Кентень. Ето сдѣлалось мигомъ; но взоръ етотъ былъ наполненъ такимъ выраженіемъ ненависти и недовѣрчивости къ обоимъ гостямъ, онъ показался Дюрварду такимъ точнымъ приказаніемъ рачительно наблюдать и скорѣе исполнять данныя повелѣнія, что Шотландецъ вовсе пересталъ сомнѣваться въ непремѣнности опасеній и намѣреній Людовика. И потому его болѣе чѣмъ когда побудь удивила густая завѣса, которою Государь сей умѣлъ прикрывать самую недовѣрчивость свою.

Забывъ по видимому совершенно слова, сказанныя ему Кревкеромъ при всемъ, дворѣ, Король заговорилъ съ нимъ о временахъ минувшихъ, о произшествіяхъ, случившихся во время собственнаго изгнанія его въ Бургундію, и разспросилъ его о всѣхъ дворянахъ, которыхъ тогда зналъ, какъ бы считая ето время счастливѣйшимъ въ своей жизни и будто сохраняя нѣжнѣйшія чувства благодарности и дружбы ко всѣмъ тѣмъ, которые способствовали услажденію его изгнанія.

— Если бъ посланникъ былъ отъ другаго, народа, сказалъ онъ, я принялъ бы его пышнѣе и великолѣпнѣе; но старинному другу, который обѣдывалъ за моимъ столомъ въ Іенаппскомъ замкѣ, я хотѣлъ показаться такимъ, какимъ люблю быть, старымъ Людовикомъ Валуа, столь же простымъ и радушнымъ, какъ и всѣ Парижскіе зѣваки. Однакожъ, Господинъ Графъ, столъ велѣлъ изготовить получше обыкновеннаго; я вѣдь помню вашу Бургундскую пословицу: хорошая ѣда лучше красиваго платья, такъ и обѣдъ просилъ сдѣлать хорошій. Что до вина, вы знаете, что въ етомъ Франція давно спорится съ Бургундіею; да мы уладимъ дѣло такъ, что обѣ стороны будутъ довольны. А выпью ваше здоровье Бургундскимъ виномъ, а вы будете отвѣчать Шампанскимъ. Оливье, дай мнѣ бокалъ Оксеррскаго. Тутъ онъ весело затянулъ очень извѣстную тогда, пѣсню:

Оксеррское вино

Королевское питье.

— Господинъ Графъ, продолжалъ онъ, я пью здоровье нашего добраго и любезнаго братца благороднаго Герцога Бургундскаго. Оливье, налей въ етотъ золотой кубокъ Реймскаго вина и подай-Графу на колѣнахъ:, онъ представляетъ здѣсь нашего любезнѣйшаго братца. Г. Кардиналъ, мы сами наполнимъ вашъ кубокъ.

— Онъ черезъ край полонъ, Государь, сказалъ Кардиналъ, съ подлымъ видомъ любимца, говорящаго съ милостивымъ властелиномъ.

— Мы знаемъ, что ваше Преосвященство можете держать его твердою рукою, отвѣчалъ Король. Но какую сторону, держите вы въ важномъ спорь нашемъ? Хотите Силлерійскаго, или Оксеррскаго? Франція, или Бургундія?

— Я останусь неутральнымъ, Государь отвѣчалъ Кардиналъ, и налью себѣ кубокъ Оверньйскаго вина.

— Неутралитетъ опасное положеніе, возразилъ Король. Но, видя что Кардиналъ не много покраснѣлъ, онъ перемѣнилъ разговоръ и продолжалъ: — Вы предпочитаете Оверньнское вино потому, что его нельзя пить съ водою. Ну чтожь, Господинъ Графъ, вы колеблетесь опорожнить свой кубокъ; надѣюсь, что въ немъ не найдете неприятности народной.

— Я желалъ бы, Государь, отвѣчалъ Графъ Кревкеръ, чтобы всѣ народныя распри могли кончишься также приятно, какъ соперничество нашихъ виноградниковъ.

— Со временемъ, Господинъ Графъ, со временемъ, сказалъ Король; тутъ надобно времени не болѣе, какъ вамъ выпить ето Шампанское; а какъ вы его выкушали, то сдѣлайте мнѣ одолженіе, положите етотъ кубокъ за пазуху и оставьте его у себя залогомъ нашего уваженія. Я не подарилъ.бы его первому встрѣчному. Онъ принадлежалъ бичу Франціи, Генриху V, Королю Англійскому. Его отбили при взятіи Руана, когда выгнали стихъ островитянъ изъ Нормандіи соединенными силами Бургундіи и Франціи. Ему не льзя найти владѣльца лучше благороднаго и храбраго Бургундца, который знаетъ, что только согласіе между етими двумя народами можетъ сохранить свободу твердой земли отъ ига Англичанъ.

Графъ отвѣчалъ прилично обстоятельствамъ; и Людовикъ непринужденно предался той насмѣшливой веселости, которая иногда озаряла.отъ природы пасмурный правъ его. Управляя, какъ и слѣдовало, разговоромъ, онъ дѣлалъ замѣчанія всегда тонкія и насмѣшливыя, часто остроумныя, но по видимому рѣдко происходящія отъ добраго сердца; а разсказы, которые онъ примѣшивалъ къ нимъ, болѣе отличались веселостію, нежели разборчивостью. Но ни одно слово, ни одинъ слогъ, ни одинъ звукъ, необличали положенія человѣка, который, страшась быть убитымъ, спряталъ у себя въ комнатѣ воина, вооруженнаго заряженною пищалью, для предупрежденія, или ускоренія етаго злодѣйства.

Графъ Кревкеръ искренно раздѣлялъ веселость Короля, между тѣмъ какъ, одаренный болѣе гибкимъ правомъ, Кардиналъ хохоталъ каждой шуткѣ и пересаливалъ всякую двусмысленность, вырвавшуюся у Короля, ни чуть не оскорбляясь выраженіями, отъ которыхъ молодой Шотландецъ краснѣлъ, даже спрятанный. Часа черезъ полтора встали изъ за стола, и Король, учтиво разпростясь съ своими гостями, далъ имъ почувствовать, что желаетъ остаться одинъ.

Какъ только ушли они, а за ними и Оливье, онъ кликнулъ Кентеня, говоря что можно показаться, но такимъ слабымъ голосомъ, что молодой воинъ едва могъ повѣрить, чтобъ ето былъ тотъ самый человѣкъ, который своими шутками оживлялъ веселость пирушки. Подходя, онъ увидѣлъ и въ лицѣ Короля такую же перемѣну. Огонь принужденной живости погасъ въ глазахъ его, улыбка исчезла и всѣ черты показывали усталость, какую чувствуетъ славный актеръ, истощивъ силы свои надъ ролью, въ которой хотѣлъ заслужишь всеобщія рукоплесканія.

— Тебя еще не смѣнили съ караула, сказалъ Людовикъ Дюрварду, но съѣшь чего-нибудь: на столѣ есть изъ чего выбирать. Послѣ ужь я скажу, что тебѣ осталось дѣлать; а то извѣстно, что у голоднаго брюха нѣтъ уха.

Онъ опять сѣлъ въ кресла, склонился головою на руку и замолчалъ.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ.
Роландова Галлерея.

Хотя Людовикъ XI болѣе всѣхъ Европейскихъ Государей дорожилъ своею властію, онъ однакожъ умѣлъ довольствоваться сущностію ея, и хотя зналъ и иногда строго требовалъ должнаго сану своему, но вообще не обращалъ вниманія на все, принадлежащее единственно къ наружнымъ почестямъ.

Непринужденность, съ которою приглашалъ онъ подданныхъ къ столу своему, или даже иногда садился за ихъ столъ, приобрѣла бы сильнѣйшую любовь народа Государю; одаренному лучшими качествами; и даже, не смотря на слишкомъ извѣстный характеръ его, простота въ обращеніи извиняла многіе пороки его въ глазахъ того разряда подданныхъ, которой не былъ непосредственно подверженъ ихъ послѣдствіямъ. Среднее состояніе, возвысившееся при семъ искусномъ Государѣ на новую степень богатства и важности, уважало его, хотя не любя; и только cъ помощію етаго состоянія могъ онъ противустать ненависти дворянъ, обвинявшихъ его въ униженіи чести Французской короны и въ помраченіи ихъ блестящихъ преимуществъ тѣмъ презрѣніемъ къ етикету, который правился гражданамъ низшаго сословія.

Съ терпѣніемъ, которое многіе другіе владѣтели почли бы унизительнымъ, можетъ бытъ даже и нѣсколько забавляясь имъ, Французской Король дождался, пока простой солдатъ его гвардіи утолилъ отличный аппетитъ свой. Однакожъ можно догадаться, что Кентень былъ довольно благоразуменъ и остороженъ, чтобы подвергать терпѣніе Короля слишкомъ продолжительному испытанію, и, точно, онъ нѣсколько разъ хотѣлъ окончитъ свой обѣдъ, по Людовикъ не позволялъ.

— Нѣтъ, нѣтъ, сказалъ онъ ему, я по глазамъ вижу, что ты еще въ духѣ. Впередъ, съ помощію Божіею и Св. Діонисія! продолжай нападеніе. Я тебѣ сказываю, что хорошій обѣдъ и обѣдня (глушь онъ перекрестился) никогда не вредятъ дѣламъ Христіанина. Выпей рюмку вина, только остерегайся бутылки: етотъ порокъ у твоихъ земляковъ общій съ Англичанами, которые, безъ етой глупости, наилучшіе воины. Ну, поскорѣй умой руки, не забудь помолишься Богу и ступай за мною.

Дюрвардъ повиновался и пройдя корридорами, не тѣми, которыми шелъ прежде, по также составляющими родъ лабиринта, очутился опять въ Роландовой галлереѣ.

— Помни твердо, сказалъ ему Король повелительнымъ голосомъ, что ты никогда не сходилъ съ етаго мѣста и чтобъ у тебя не было другаго отвѣта на вопросы дяди и товарищей. Послушай, чтобъ ты лучше помнилъ ето приказаніе, даю тебѣ ету золотую цѣпь. (И накинулъ ему на руку цѣпь большой цѣны.) Если я самъ не ряжусь, то люди, которыхъ отличаю своею довѣренностію, всегда могутъ поверстаться нарядами съ кѣмъ бы то ни было. Но если етой цѣпи не достаточно связать слишкомъ неугомонный языкъ, то у кума моего Пустынника есть ожерелье на шею, которое всегда навѣрное лѣчить. Теперь слушай со вниманіемъ, что я скажу тебѣ. Кромѣ меня и Оливье, ни одинъ мущина не долженъ входить сюда нынѣшнимъ вечеромъ, а придутъ дамы, можетъ быть съ одного конца галлереи, можетъ быть съ другаго, а станется, что и съ обоихъ. Ты можешь отвѣчать имъ, если заговорятъ съ тобою; но, стоя на караулѣ, ты долженъ отвѣчать коротко и самъ не заговаривать съ ними и не стараться продолжать разговоръ. Только старайся вслушаться въ то, что онѣ скажутъ. Я могу располагать твоими ушами, какъ и рукой твоей: я купилъ твое тѣло и душу, стало ты затвердишь все, что подслушаешь изъ ихъ разговора, перескажешь мнѣ, а потомъ забудешь. Однакожь, какъ я теперь подумалъ, тебѣ лучше сказаться недавнымъ выходцемъ изъ Шотландіи, прямо пришедшимъ, съ горъ и еще не очень свѣдущимъ въ Христіаннѣйшемъ языкѣ нашемъ. Точно: едакъ если онѣ и заговорятъ, съ тобою, ты ни будешь отвѣчать. Ето избавитъ тебя отъ всякаго затрудненія и тѣмъ свободнѣе станутъ онѣ говорить при тебѣ. Ты хорошо понялъ меня; прощай, будь остороженъ и найдешь себѣ друга.

Едва окончивъ слова сіи, Король исчезъ за обоями, оставя Кентеня разсуждать на свободѣ о всемъ видѣнномъ и слышанномъ. Молодой Шотландецъ былъ въ одномъ изъ тѣхъ положеній, въ которыхъ приятнѣй смотрѣть впередъ, чѣмъ назадъ, ибо мысль, что его ставили, какъ охотника поджидающаго оленя изъ за куста, для убіенія благороднаго Графа Кревкера, была ничуть не пріятна. Правда, что мѣры, принятыя Королемъ въ етомъ случаѣ, казались совершенно оборонительными и предостерегательными, но почему знать, что скоро не дадутъ ему приказаній дѣйствовать и наступательно? — Ето было бы весьма неприятно, ибо по характеру своего Государя онъ не могъ сомнѣваться въ своей погибели, въ случаѣ неповиновенія, а честь говорила ему, что такое повиновеніе постыдно и преступно. Онъ отвратилъ мысли свои отъ етаго предмета и воспользовался премудрымъ утѣшеніемъ, которое молодые люди столь часто принимаютъ при видѣ предстоящихъ опасностей; подумалъ, что будетъ еще время размыслить о томъ, что должно дѣлать, когда придетъ случай и что довольно и ежедневныхъ неприятностей.

Кентеь, тѣмъ легче остановился на етой мысли, что послѣднія Королевскія слова подали ему приятнѣйшій поводъ къ размышленію, чѣмъ собственное его положеніе.

Пѣвица съ лютнею вѣрно была одна изъ дамъ, за которыми ему должно примѣчать, и онъ твердо рѣшился въ точности исполнять часть данныхъ ему порученій и слушать съ величайшимъ вниманіемъ каждое слово ея, дабы увѣриться равняется ли волшебство ея разговора съ очаровательнымъ пѣніемъ. Но съ такимъ же чистосердечіемъ поклялся онъ внутренно пересказать Королю изо всего слышаннаго только то, что могло внушить Людовику чувства, благопріятныя той особь, въ которой принималъ столько участія.

Однакожь не льзя было опасаться, что онъ опять заснетъ на часахъ. Каждое дуновеніе вѣтра, которое, проходя въ открытое окно, шевелило старыя обои, казалось возвѣщало ему приближеніе ожидаемаго предмета. Словомъ, онъ чувствовалъ то таинственное безпокойство, то неизъяснимое нетерпѣніе, которыя всегда неразлучны съ любовью, а часто даже не мало способствуютъ и возбужденію оной.

Наконецъ дверь отворилась и заскрипѣла, ворочаясь на петляхъ; ибо двери въ пятнадцатомъ вѣкѣ не были такъ скромны, какъ наши. Но увы! ета дверь была не съ того конца галлереи, откуда слышались звуки лютни. Показалась женщина. За нею шли еще двѣ, которымъ она сдѣлала знакъ не слѣдовать за собою и вошла одна въ галлерею. По неровной походкѣ, еще болѣе замѣтной въ обширной комнатѣ, Кентень узналъ Принцессу Іоанну; и ставши въ почтительное положеніе, необходимое въ теперешней своей должности, отдалъ ей честь. Она отвѣчала на ету учтивость приятною уклонкою и тогда ему представился случай разглядѣть ее лучше, нежели по утру.

Черты етой несчастной Принцессы ничуть не могли вознаградить недостатковъ ея стана и походки. Правда, что въ лицѣ ея, хотя лишенномъ красоты, не было ничего собственно неприятнаго и можно было замѣтишь выраженіе кротости, грусти и терпѣнія въ большихъ голубыхъ глазахъ ея, обыкновенно потупленныхъ въ землю. Нo, кромѣ природной блѣдности, желтый цвѣтъ лица означалъ всегдашнее нездоровье; и хотя зубы ея были бѣлы и хорошо расположены, но закрыты тонкими и синеватыми губами; волосы Принцесса имѣла свѣтлые и очень страннаго отлива, подходящаго къ голубому, а ея горнишная, конечно считая украшеніемъ множество косичекъ около блѣднаго лица, наплела ихъ такъ много, что не только не скрыла, но еще увеличила этотъ недостатокъ и придала лицу Госпожи своей выраженіе не живаго существа. Наконецъ для дополненія картины, Іоанна выбрала шелковую блѣднозеленую симарру, которая совершенно дѣлала ее похожею на привидѣніе.

Между тѣмъ, какъ Кентень слѣдовалъ за нею глазами, съ любопытствомъ и вмѣстѣ сожалѣніемъ, ибо каждый взглядъ, каждое движеніе Принцессы казалось требовали етаго послѣдняго чувства, открылась другая дверь на противоположномъ концѣ галлереи и двѣ дамы вошли въ комнату.

Одна изъ нихъ была молодая дѣвушка, приносившая плоды, по приказанію Людовика, во время достопамятнаго завтрака Кентеня въ трактирѣ Лилій, облеченная тогда всею таинственною важностію, принадлежащею Госпожѣ покрывала и лютни, и по крайней мѣрѣ, какъ думалъ Дюрвардъ, благородной наслѣдницѣ богатаго Графства, красота ея подѣйствовала на него вдесятеро сильнѣй чѣмъ когда онъ видѣлъ въ ней только дичь простаго трактирщика, служащую старому, богатому и причудливому купцу. Теперь онъ не понималъ какое странное волшебство могло скрыть отъ него настоящій санъ ея. Однакожъ, ея одежда была почти столь же проста, какъ и въ первый разъ, ибо состояла изъ траурнаго платья безо всякаго украшенія^- на головѣ было только флеровое покрывало, откинутое назадъ, такъ что лицо было открыто; и не потому что Кентень зналъ уже ея происхожденіе, его поразила ловкость ея стана, важность осанки, которыхъ онъ прежде не замѣтилъ, и благородный видъ, придающій цѣны правильнымъ чертамъ, живому румянцу и глазамъ, исполненнымъ огня.

Если бы даже смерть угрожала ему, Кентень все бы отдалъ ей и ея подругѣ воинскія почести, оказанныя имъ Принцессѣ. Онѣ приняли ето, какъ женщины, привыкшія къ почтенію своихъ приближенныхъ и отвѣчали обыкновеннымъ привѣтствіемъ; но Кентеню показалось (можетъ быть мечта молодости) что младшая немного покраснѣла, потупила глаза и нѣсколько смѣшалась, отвѣчая на его учтивость. Ето могло произойти единственно отъ воспоминанія о дерзскомъ чужеземцѣ, жившемъ съ нею по сосѣдству въ башенкѣ трактира Лилій, но неужьли ето означало неудовольствіе? Не возможно было рѣшить етотъ вопросъ.

Подруга молодой Графини, одѣтая подобно ей очень просто и въ глубокой трауръ, была уже въ тѣхъ лѣтахъ, когда женщины болѣе всего дорожатъ славою красоты, начинающей увядать. Остатокъ ея прелестей еще довольно показывалъ, какова была прежняя власть ихъ; и по ея обращенію видно было, что она помнитъ о старыхъ своихъ побѣдахъ и не совсѣмъ теряетъ надежду вновь побѣдить. Она была высокаго роста, приятнаго, хотя нѣсколько гордаго вида, и отвѣчая на привѣтствіе Кентеня благосклонною улыбкою, почти въ ту же минуту сказала что-то на ухо молодой подругѣ своей, которая оборотилась къ караульному воину, какъ бы для повѣрки сдѣланнаго замѣчанія, на которое и отвѣчала не поднимая глазъ. Кентень невольно подумалъ, Что замѣчаніе молодой дѣвушки было не совсѣмъ невыгодно, и его, не знаю почему, радовала мысль, что она не хотѣла повѣрить его своими глазами. Можетъ быть онъ полагалъ, что между ими началась уже какая-то тайная симпатія, придающая важность малѣйшей бездѣлкѣ.

Ето размышленіе было мгновенно, ибо вскорѣ встрѣча Принцессы съ двумя чужестраниками привлекла все его вниманіе. Увидя входъ ихъ, она, вѣроятно зная, что ей ходьба не пристала, остановилась въ ожиданіи; а какъ нѣсколько смѣшалась принимая и отдавая поклонъ, то старшая изъ двухъ дамъ поклонилась съ видомъ, показывающимъ, что думаетъ болѣе сдѣлать чести, нежели получить.

— Радуюсь, сударыня, сказала она ей съ благосклонною и ободрительною улыбкою, что наконецъ намъ позволено пользоваться бесѣдою такой почтенной особы нашего пола, какъ вы мнѣ кажетесь. Должно сказать, что мы съ племянницей до сихъ поръ не можемъ похвалиться гостеприимствомъ Короля Людовика. Не дергай меня, племянница, за рукавъ; я увѣрена, что вижу въ глазахъ етой молодой дамы сожалѣніе о нашемъ положеніи Съ приѣзда нашего, сударыня, съ нами обращались не иначе, какъ съ плѣнницами, и послѣ тысячи приглашеній отдашься покровительству Франціи, Христіаннѣйшій Король не выбралъ намъ пристанища лучше негоднаго трактира, а потомъ уголка етаго ветхаго замка, комнаты, изъ которой намъ не позволяется выходишь прежде захожденія солнца, какъ будто мы летучія мыши, или совы, которыхъ присутствіе днемъ считается за дурное предвѣщаніе.

— Я сожалѣю, сказала Принцесса, приведенная еще въ большее замѣшательство оборотомъ разговора, что мы до сихъ поръ не могли сдѣлать достойнаго васъ приема. Смѣю надѣяться, что племянница ваша гораздо довольнѣе.

— Очень довольна, болѣе чѣмъ могу выразить, вскричала молодая Графиня: я искала только безопаснаго убѣжища и нашла уединенное и тайное. Мы скромно жили и въ первомъ нашемъ пристанищѣ, но въ этомъ

— Въ замкѣ наше заключеніе еще тѣснѣе, и ето въ глазахъ моихъ придаетъ еще болѣе цѣны покровительству, которымъ Король удостоиваетъ несчастныхъ странницъ.

— Перестань, племяница, сказала тетка; ты говоришь, не подумавши. Признаемся по совѣсти, потому, что наконецъ встрѣтились наединѣ съ особой нашего пола. Я говорю наединѣ потому, что етотъ молодой воинъ не что иное, какъ прекрасная статуя: у него, кажется, и ноги неподвижны; притомъ же я узнала, что онъ не болѣе владѣетъ и языкомъ своимъ, по крайней мѣрѣ на счетъ порядочнаго разговора. И такъ когда ета дама одна можетъ насъ слышать, я скажу, что всего болѣе пеняю себѣ за ето путешествіе во Францію. А ожидала великолѣпнаго приема, турнировъ, каруселей, пиршествъ; а мы нашли одно заключеніе и безвѣстность. Лучшій изъ собесѣдниковъ, доставленныхъ намъ Королемъ, былъ кочующій цыганъ, котораго онъ присовѣтовалъ намъ употребить на сношенія съ Фламандскими своими друзьями. Можетъ быть политикѣ его вздумалось держатъ насъ здѣсь въ заперши цѣлую жизнь, чтобы завладѣть нашими помѣстьями, при истребленіи древняго дома Круа. Герцогъ Бургундскій былъ не такъ жестокъ: онъ предлагалъ племянницѣ, хотя дурнаго, но все таки мужа.

— Я монастырь предпочла бы дурному мужу, сказала Принцесса, на силу найдя случай вымолвить слово.

— По крайней мѣрѣ должно бы желать свободы въ выборѣ, возразила говорливая чужестранка; видитъ Богъ, что я говорю ето о племянницѣ; а сама давно уже перестала думать о перемѣнѣ состоянія. Вы улыбаетесь, сударыня; но ето сущая правда; а все не оправданіе Королю, который своимъ обращеніемъ и наружностію болѣе похожъ на стараго Мишо, Гентскаго мѣновщика, чѣмъ "на преемника Карла Великаго.

— Вспомните, сударыня, сказала Принцесса, что вы говорите объ отцѣ моемъ.

— О вашемъ отцѣ! повторила Бургундская гостья съ величайшимъ удивленіемъ.

— О моемъ отцѣ, сказала Принцесса съ важностію, я Іоанна. Но не боитесь ничего, сударыня, продолжала она съ обыкновенною своею кротостію, вы не имѣли намѣренія меня обидѣть и я не обижаюсь. Пользуйтесь, для облегченія изгнанія вашего и вашей племянницы, моею помощію. Она, къ сожалѣнію, очень маловажна, но предлагается вамъ отъ чистаго сердца.

Съ низкимъ поклономъ и покорнымъ видомъ Графиня Амелина Круа (такъ называлась старшая чужестранка) приняла обязательное предложеніе Принцессы. Она долго жила при дворахъ; привыкла ко всѣмъ ихъ обрядамъ и крѣпко держалась правила тогдашнихъ придворныхъ, которые, хотя ежедневно въ разговорахъ своихъ осуждали пороки и слабости своихъ властителей, и жаловались на ихъ невниманіе, однакожь не позволяли себѣ ни слова предосудительнаго въ присутствіи Короля, или его семейства. И потому она очень досадовала на свою ошибку, что съ дочерью Людовика говорила въ противность всѣмъ приличіямъ; и вѣрно стала бы очень долго извиняться, если бы Принцесса не остановила и не успокоила ея, сказавъ съ кротостію, которая однакожь въ устахъ Королевской дочери имѣла всю силу приказанія, что не нужно дальнѣйшихъ извиненій, или объясненій.

Тогда Принцесса Іоанна съ видомъ важности, который очень присталъ ей, взяла кресла и пригласила двухъ чужестранокъ сѣсть подлѣ себя; младшая исполнила ето съ непринужденною почтительною застѣнчивостію, а старшая напротивъ, съ такимъ чрезмѣрнымъ уваженіемъ и подобострастіемъ, что можно бъ было усомниться въ истинѣ ея чувствъ. Онѣ стали разговаривать, но такъ тихо, что Кентень не могъ слышать. Онъ замѣтилъ только, что Принцесса по видимому оказывала большее вниманіе младшей и занимательнѣйшей изъ двухъ дамъ; и что, несмотря на многорѣчіе Графини Амелины, ея непомѣрныя привѣтствія дѣйствовали на Іоанну слабѣе короткихъ и скромныхъ отвѣтовъ молодой, ея подруги.

Не прошло четверти часа отъ начала етаго разговора, какъ вдругъ отворилась дверь въ концѣ галлереи и вошелъ человѣкъ, закутанный плащомъ. Кентень, вспомнивъ повелѣнія Короля и рѣшившись не подвергаться вторично упрекамъ въ несмотрѣніи, тотчасъ подошелъ къ нему; и ставъ между имъ и тремя дамами, приказалъ немедленно удалиться.

— По какому повелѣнію? спросилъ незнакомецъ съ удивленіемъ и презрительно.

— По собственному повелѣнію Короля, отвѣчалъ съ твердостію Кентень; и я поставленъ здѣсь исполнять его.

— Оно не относится къ Людовику Орлеанскому, сказалъ Герцогъ, сбрасывая плащь.

Молодой человѣкъ не много поколебался: — Какъ исполнить полученныя приказанія на первомъ Принцѣ крови, которой, по общимъ слухамъ, скоро долженъ породниться съ Королемъ.

— Я слишкомъ уважаю волю Вашего Высочества, сказалъ Кетмень, чтобы смѣть ей противиться; но надѣюсь на свидѣтельство Ваше, что я исполнялъ мою должность, пока Вашему Высочеству угодно было мнѣ позволить.

— Хорошо, хорошо, молодой человѣкъ, отвѣчалъ Герцогъ; на тебѣ ни кто не взыщетъ; и приближаясь къ Принцессѣ, привѣтствовалъ ее съ тою натянутою учтивостію, съ которою всегда къ ней обращался.

Онъ сказалъ ей, что обѣдалъ съ Дюнуа; и узнавъ, что есть гости въ Ролландовой галлереѣ, осмѣлился придти къ ней туда.

Легкой румянецъ, показавшійся на щекахъ Іоанны и на минуту придавшій ей тѣнь красоты, доказалъ, что покой гость былъ ей очень приятенъ. Она представила его двумъ Графинямъ, которыя приняли съ уваженіемъ, приличнымъ высокому сану; а Принцесса, указавъ на стулъ, пригласила его участвовать въ разговорѣ.

Герцогъ вѣжливо отвѣчалъ, что не можетъ принять стула въ такомъ обществѣ; и снявъ съ креселъ подушку, положилъ ее къ ногамъ молодой Графини и усѣлся такъ, что не забывая Принцессы, могъ удѣлять большую часть своего вниманія прекрасной ея сосѣдкѣ.

Сначала, казалось, такое размѣщеніе болѣе понравилось Принцессѣ, чѣмъ оскорбило ее. Она даже но видимому поощряла Герцога говоришь учтивости прекрасной чужеземкѣ, и считала ихъ происходящими отъ желанія угодить ей самой, привѣтствуя молодую дѣвушку, ввѣренную ея покровительству. Но хотя Герцогъ Орлеанскій привыкъ во всемъ покоряться власти Людовика, когда былъ у него на глазахъ, однакожъ, будучи одаренъ возвышеннымъ духомъ, слѣдовалъ собственнымъ движеніямъ, когда избавлялся отъ етѣхъ оковъ, а какъ санъ его позволялъ ему не наблюдая обыкновеннаго церемоніала, обращаться на короткой ногѣ, то похвалы его красотѣ Графини Изабеллы сдѣлались столь выразительными и онъ такъ расточалъ ихъ, можетъ быть отъ того, что выпилъ вина болѣе обыкновеннаго (ибо Дюнуа, съ которымъ Принцъ обѣдалъ, ни чуть не былъ врагомъ Бахуса), что наконецъ заговорилъ страстнымъ голосомъ и казалось почти забылъ о присутствіи Принцессы.

Его учтивости были приятны только одной изъ трехъ дамъ, составлявшихъ общество; ибо Графиня Амелина видѣла уже за ранѣ союзъ съ первымъ Принцемъ крови; и надо признаться, что происхожденіе, красота и значительныя владѣнія ея племянницы скрыли бы невозможность етаго произшествія отъ всякаго мечтателя, который въ расчетахъ своихъ забылъ бы объ видахъ Людовика XI. Молодая Графиня Изабелла слушала учтивости Герцога съ замѣшательствомъ и не хотя и по временамъ бросала на Принцессу умоляющіе взоры, какъ бы призывая ее къ себѣ на помощь. Но оскорбленная чувствительность и врожденная застѣнчивость Іоанны препятствовали ей стараться сдѣлать разговоръ болѣе общимъ; и наконецъ, за изключеніемъ нѣкоторыхъ вѣжливыхъ восклицаній Графини Амелины, онъ почти поддерживался однимъ Герцогомъ, хотя на счетъ Изабеллы, которой прелести все были предметомъ его неистощимаго краснорѣчія.

Мы не должны забывать, что былъ еще свидѣтель, часовой, на котораго никто не обращалъ вниманія, и который видѣлъ, что прелестныя мечты его исчезаютъ, какъ воскъ отъ солнечныхъ лучей, по мѣрѣ возрастающаго жара въ рѣчахъ Герцога. Наконецъ Графиня Изабелла Круа рѣшилась сдѣлать усиліе, чтобы вдругъ прервать разговоръ, тѣмъ болѣе ей несносный, что поступки Герцога очевидно огорчали Принцессу.

И потому, обратясь къ Іоаннѣ, она скромно, но съ довольною твердостію сказала ей, что проситъ, какъ первой милости и перваго знака покровительства, чтобы она постаралась увѣрить Герцога Орлеанскаго, что хотя дамы Бургундскія и уступаютъ въ умѣ и красотѣ Француженкамъ, однакожъ не такъ глупы, чтобы не любить другаго разговора, кромѣ вздорныхъ учтивостей.

— Мнѣ больно, сударыня, сказалъ Герцогъ прежде чѣмъ Принцесса успѣла отвѣчать, что вы вмѣстѣ смѣетесь надъ красотой? Бургундскихъ дамъ и надъ искренностію Французскихъ Рыцарей. Если мы безразсудны и скоры въ изъявленіи нашего восторга, ето происходитъ отъ того, что любимъ также, какъ и сражаемся, не подчиняя сердецъ своихъ холоднымъ разсужденіямъ; и также скоро покоряемся красотѣ, какъ побѣждаемъ храбрыхъ.

— Красота нашихъ соотечественницъ, отвѣчала молодая Графинія съ гордостію, которой дотолѣ и не осмѣливалась еще показывать, презираетъ такую побѣду, а храбрость нашихъ Рыцарей не уступитъ ея.

— Уважаю вашу любовь къ отечеству, Графиня, отвѣчалъ Герцогъ, и не стану оспоривать послѣдней части вашего возраженія, пока Бургундскій Рыцарь не предстанетъ защищать его съ копьемъ въ рукахъ. Но, что касается до несправедливости вашей къ красотѣ Бургундскихъ дамъ, то я сошлюсь на васъ же самихъ. Взгляните сюда, продолжалъ онъ, показывая на большое зеркало, подаренное Королю Венеціанскою Республикою, ибо тогда ето былъ предметъ роскоши равно рѣдкой и дорогой, и скажите, какое сердце можетъ устоять противъ прелестей, которыя тамъ видны.

Принцесса, убитая совершеннымъ о себѣ забвеніемъ будущаго супруга, упала на щитокъ своего стула со вздохомъ, который вызвалъ Герцога изъ страны мечтаній и принудилъ Графиню. Амелину спросить не дурно ли ей.

— Я вдругъ почувствовала сильную головную боль, отвѣчала Принцесса; по чувствую, что она проходитъ.

Возрастающая блѣдность опровергала слова ея; и Графиня Амелина, боясь, чтобы съ нею не сдѣлалось обморока, поспѣшила призвать на помощь.

Герцогъ, кусая губы и проклиная безразсудность; которая не позволяла ему крѣпче держашь языкъ свои, побѣжалъ за горничными Принцессы, бывшими въ ближней комнатѣ. Онѣ тотчасъ прибѣжали и пока расточали госпожѣ своей всѣ пособія, приличныя подобному случаю, онъ какъ вѣжливый Рыцарь, не могъ не поддержать ея и не раздѣлишь попеченіи о ней. Его голосъ, сдѣлавшійся почти нѣжнымъ отъ сожалѣнія и отъ раскаянія, болѣе всего помогъ привести се въ чувство; и въ тужь минуту Король вошелъ въ галлерею.

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ.
Хитрецъ.

Войдя въ галлерею, Людовикъ сморщила густыя брови свои но обыкновенію и быстро озрѣлся вокругъ себя. Глаза его сдѣлались такъ малы, живы и проницательны, мто походили на глаза змѣи, видимой изъ за куста, подъ которымъ сокрыты ея изгибы.

Когда этотъ быстрый и проницательный взглядъ показалъ Королю причину смятенія въ комнатѣ, онъ сперва обратился къ Герцогу Орлеанскому.

— Ты здѣсь, любезный братецъ! покричалъ онъ; и обращаясь къ Кситсто, сказалъ ему строгимъ голосомъ: — Такъ-то ты исполняешь мои повелѣнія?

— Простите, Государь, етаго молода то человѣка, онъ исполнилъ спою обязанность; но, какъ я узналъ, что Принцесса здѣсь…

— То ничто не могло помѣшать тебѣ придти съ нею повидаться, продолжалъ Король, котораго ужасное лицемѣрстве упорствовало представлять Герцога раздѣляющимъ страсть, которая существовала только въ сердцѣ несчастной его дочери — Такъ-то ты подговариваешь моихъ караульныхъ? Но чего нельзя извинить страстному Рыцарю, живущему одною любовью.

Герцогъ Орлеанскій поднялъ голову, какъ бы желая отвѣтомъ своимъ исправишь мнѣніе Короля о семъ предметѣ, цо врожденное уваженіе его къ Людовику, или скорѣе страхъ, въ которомъ былъ воспитанъ, оковали языкъ его.

— А Іоаннѣ сдѣлалось дурно? сказалъ Король. Не огорчайся, Людовикъ, ето скоро пройдетъ. Подай ей руку и проводи въ ея комнаты, а я поведу етѣхъ дамъ въ ихъ покои.

Етотъ совѣтъ былъ похожъ на приказаніе и Герцогъ вышелъ съ Принцессой изъ галлереи, а Король между тѣмъ снявъ правую перчатку, учтиво проводилъ Изабеллу и ея родственницу въ ихъ покои. Онъ низко поклонился, когда онѣ вышли, постоялъ съ минуту у двери по ихъ выходѣ; притворилъ се очень хладнокровно, повернулъ огромной ключь, вынулъ его изъ замка и засунулъ за поясъ, что придало ему болѣе чѣмъ когда либо сходство съ старымъ скрягою, который не можетъ быть спокойнымъ, если у него нѣтъ ключа отъ его сундука.

Тихими шагами, съ видомъ задумчивымъ и потупленными глазами, Людовикъ подошелъ къ Дюрварду, который, ожидая и себѣ неудовольствіе Короля, не слишкомъ покойно смотрѣлъ на его приближеніе.

— Ты виноватъ, сказалъ Король, поднявъ глаза и устремивъ ихъ на Кентеня, когда подошелъ къ нему на два, или на три шага; ты поступилъ дурно и достоинъ смерти. Ни слова въ оправданіе. Какое тебѣ дѣло до Герцоговъ и Принцессъ? Ты ничему не долженъ былъ внимать, кромѣ моихъ приказаній.

— Но, Государь, что же мнѣ было дѣлать? спросилъ молодой воинъ.

— Что тебѣ было дѣлать, когда сбили тебя съ караула? отвѣчалъ Король презрительно; на что же у тебя на плечѣ ето оружіе? Ты долженъ былъ приставить ето къ груди высокомѣрнаго мятежника, и положить его на мѣстѣ, если бъ онъ тотчасъ не ушелъ. Ступай; ета дверь проведетъ тебя въ ближнюю комнату; тамъ есть лѣстница, ты по ней сойдешь на внутренній дворъ, гдѣ найдешь Оливье Лань; пришли его ко мнѣ, а самъ возвратись въ казармы. Если ты сколько нибудь дорожишь жизнію, то вспомни, что языкъ твой не долженъ быть такъ дѣятеленъ, какъ сего дня медленны были руки.

Радуясь, что такъ дешево отдѣлался, но ужасаясь холодной жестокости, которой по видимому Король требовалъ отъ него въ исполненіи обязанностей, Дюрвардъ исполнилъ приказанія Людовика и кликнулъ Оливье Лань. Хитрый цырюльникъ поклонился, вздохнулъ, улыбнулся, пожелалъ молодому человѣку покойной ночи, гораздо ласковѣе обыкновеннаго и они разстались: Кентень пошелъ въ казармы, а Оливье къ Королю.

Когда цырюльникъ-временщикъ вошелъ въ Роландову галлерею, то увидѣлъ Короля задумчиво сидящаго на стулѣ, съ котораго сошла дочь его. Совершенно зная характеръ своего властелина, онъ, по обыкновенію, пробрался безъ шума, пока набрелъ на зрительный лучь Короля; тутъ скромно отодвинулся и ожидалъ приказанія говорить, или слушать. Первыя слова Людовика означали досаду.

— Ну вотъ! Оливье, прекрасные твои замыслы погибаютъ, какъ таетъ снѣгъ отъ южнаго вѣтра. Дай Богъ, чтобъ они не похожи были на тѣ глыбы, о которыхъ столько разсказываютъ Швейцарскіе крестьяне, и не обрушились намъ на головы!

— Я съ сожалѣніемъ узналъ, Государь, что не все идетъ хорошо, отвѣчалъ Оливье.

— Не все идетъ хорошо! вскричалъ Король вставая и расхаживая по галлереѣ большими шагами; все идетъ дурно, почти какъ не льзя хуже; и вотъ плоды: твоихъ романическихъ совѣтовъ. Пристало ли мнѣ быть покровителемъ гонимыхъ красавицъ? Говорятъ тебѣ, что Бургундецъ хочетъ поспать и готовъ сдружиться съ Англичаниномъ. Едуарду теперь дома нечего дѣлать и онъ напуститъ на насъ тысячи людей етими и проклятыми Калейскими воротами. Порознь я могъ бы ихъ побить, или приласкать, но вмѣстѣ, вмѣстѣ!… Къ томужь неудовольствіе и измѣна етаго изверга Сенноля! Твоя вина, Оливье: ты посовѣтовалъ мнѣ принять этихъ двухъ женщинъ и поручить етому проклятому Цыгану ихъ письма къ вассаламъ.

— Вамъ извѣстно, Государь, что побудило меня. Владѣнія Графини на границѣ Франціи съ Бургундіею. Замокъ ея почти неприступенъ, и она имѣетъ такія права на сосѣднія помѣстья, что съ хорошею поддержкою, онѣ надѣлали бы хлопотъ Бургундцу. Должно бы только выдать ее за человѣка, преданнаго Франціи.

— Согласенъ, Оливье, что ето сильная приманка, и если бъ мы могли скрыть, что она здѣсь, то можно бы найти этой богатой наслѣдницѣ такого мужа. Но проклятой Цыганъ! Какъ могъ ты мнѣ присовѣтовать поручить етой невѣрной собакѣ дѣло, требующее вѣрности?

— Прошу Ваше Величество припомнить, что Вы сами изволили слишкомъ ему ввѣриться, гораздо болѣе, нежели мнѣ хотѣлось. Онъ вѣрно бы доставилъ письмо Графини къ ея родственнику, предписывающее не сдавать замка и обѣщающее скорой помощи; по Вашему Величеству угодно было испытать его знаніе будущности и для того ввѣрить тайны, которыя стоили измѣны.

— Я стыжусь, Оливье, право стыжусь. Однакожъ говорятъ, что ети идолопоклонники потомки мудрыхъ Халдеевъ, которые постигли таинства звѣздочетства въ долинахъ Сенаарскихъ.

Очень зная, что Король, не смотря на всю свою проницательность и смѣтливость, тѣмъ болѣе готовъ былъ предаться обманамъ гадателей и астрологовъ и всей етой шайки мнимыхъ адептовъ, что самъ хвастался нѣкоторыми познаніями въ тайныхъ паукахъ, Оливье не посмѣлъ болѣе говорить объ етомъ и только замѣтилъ, что Цыганъ худо угадалъ собственную свою участь, иначе онъ ни за что бы не воротился въ Туръ, гдѣ нашелъ заслуженную висѣлицу.

— Часто бываетъ, отвѣчалъ Людовикъ очень важно, что люди, одаренные предвѣденіемъ, не могутъ провидѣть того, что лично до нихъ касается.

— Съ позволенія Вашего Величества, все равно если бы сказали, что человѣкъ, держащій свѣчу, видитъ при свѣтѣ ея всѣ предметы, и не можетъ разглядѣть руки своей.

— Свѣтъ, показывающій ему чужія лица, не можетъ показать собственнаго лица и етотъ примѣрь всего лучше доказываетъ мои слова. Да теперь не объ этомъ дѣло. Цыганъ получилъ должное награжденіе, оставимъ его въ покоѣ. Но ети дамы? Не только Бургундецъ грозитъ намъ войною за данное имъ убѣжище, по присутствіе ихъ, кажется, можетъ помѣщать мнѣ въ семейныхъ видахъ. Герцогъ Орлеанскій по простотѣ своей, увидѣлъ ету дѣвушку, и я предсказываю, что ето свиданіе уменьшитъ его покорности на счетъ брака съ Іоанною.

— Ваше Величество можете отослать Графинъ Круа къ Герцогу Бургундскому и тѣмъ купить миръ. Иные могутъ подумать, что ето значитъ пожертвовать честью короны; по когда необходимость требуетъ такой жертвы…

— Еслибъ такая жертва могла принести пользу, Оливье, то я не сталъ бы колебаться. А старая щука; приобрѣлъ опытность и не попадусь на удочку, если на ней нѣтъ другой приманки, кромѣ чести. Но всякаго безчестія хуже то, что отославъ етѣхъ дамъ къ Бургундцу, мы лишимся выгодной надежды, которая заставила насъ дать имъ убѣжище. Больно подумать, что надо отказаться отъ водворенія нашего друга и врага Герцогу Бургундскому въ самой срединѣ его владѣній; въ такой близости къ недовольнымъ Фламандскимъ городамъ. Нѣтъ, Оливье, мы не можемъ отказаться отъ выгодъ, которыя по видимому обѣщаетъ наше намѣреніе выдать ету молодую Графшпо за какого нибудь приверженца нашего дома.

— Ваше Величество, сказалъ Оливье, подумавъ нѣсколько, могли бы отдать руку ея другу, достойному довѣренности, который взялъ бы на себя всю отвѣтственность и тайно служилъ вамъ; а вы могли бы явно отвергать его.

— А гдѣ найдешь такого друга? Если я выдамъ ее за одного изъ нашихъ мятежныхъ и неукротимыхъ дворянъ, то сдѣлаю его совсѣмъ независимымъ. А сколько лѣтъ моя политика старалась избѣгать етаго? Правда, Дюнуа… да, ему, ему одному я могу ввѣриться. Онъ станетъ сражаться за корону Франціи, въ какомъ бы положеніи ни была она. Однакожь богатство и почести мѣняютъ людей: нѣтъ, я не ввѣрюсь даже и Дюнуа.

— Ваше Величество можете найти другаго: можете выдать ее, сказалъ Оливье гораздо подобострастнѣе и.вкрадчивѣе, чѣмъ обыкновенно говаривалъ съ Королемъ, который позволялъ ему обращаться очень свободно, — за человѣка, совершенно зависящаго отъ вашихъ милостей и благоволенія, и который, не могъ бы жить безъ Вашего покровительства, какъ безъ воздуха и солнца; за человѣка, болѣе отличающагося головою, нежели силою руки; за человѣка…

— За чѣловѣка такого, каковъ ты, не правда ли? Ха! ха! ха! Нѣтъ, Оливье, клянусь честью, эта стрѣла пущена слишкомъ на обумъ. Какъ! потому, что я жалую тебя своею довѣренностію и въ награду позволяю иногда гладенько подстригать моихъ подданныхъ, ты считаешь себя «правѣ искать руки такой красавицы и званія первокласнаго Графа! Ты, низкаго званія, невоспитанный, чей умъ годенъ только на хитрости; чье мужество очень сомнительно?

— Ваше Величество приписываете мнѣ дерзость, въ которой я, Государь, не виненъ.

— Очень радъ, и когда ты отвергаешь такое сумазбродное мечтаніе, я лучше начинаю думать о твоемъ благоразуміи; однако жь, кажется, слова твои близко подходили къ етой струнѣ. И о возвратимся къ нашему разговору: я не смѣю выдашь ету прекрасную Графиню ни за одного изъ моихъ подданныхъ^, не смѣю отослать ее въ Бургундію^, не смѣю отправить ни въ Англію, ни въ Германію, потому что вѣроятно она тамъ достанется человѣку, болѣе готовому соединиться съ Бургундіею, нежели съ Франціею; болѣе расположенному усмирить честныхъ мятежниковъ въ Гентѣ и Литтихѣ, нежели достаточно помочь имъ, чтобы дать порядочное занятіе храбрости Карла дерзновеннаго, не принуждая его выходить изъ его владѣній.. Они такъ было созрѣли для бунта! Особенно Литтихцы! Съ доброю поджогою и помощію, они одни надѣлали бы хлопотъ любезному братцу болѣе, чѣмъ на годъ. А съ поддержкой мужественнаго Графа Круа! Нѣтъ Оливье, твой планъ обѣщаетъ столько выгодъ, что отъ него не льзя отказаться безъ новыхъ усилій; поройся въ плодовитой головѣ своей; неужьли ничего не можешь придумать?

Оливье помолчалъ довольно долго и отвѣчалъ наконецъ; — Не льзя ли сладить сватьбу Изабеллы Круа съ молодымъ Адольфомъ, Герцогомъ Гельдернскимъ?

— Какъ! вскричалъ Король съ удивленіемъ, принести въ жертву такое прелестное созданіе бѣшеному, негодяю, который изгонялъ, отравлялъ ядомъ и часто грозился убишь роднаго отца? Нѣтъ, Оливье, нѣтъ! ето было бы слиткомъ жестоко и даже отъ насъ съ тобою; хотя мы идемъ твердымъ шагомъ къ прекрасной цѣли нашей, къ спокойствію и счастію Франціи и мало заботимся о средствахъ достигнуть ея. Къ тому же Адольфъ слишкомъ отдаленъ отъ насъ, но терпимъ жителями Гепта и Литтиха. Нѣтъ, не надо мнѣ твоего Герцога Гельдернскаго, придумай другаго мужа Графинѣ.

— Мое воображеніе истощилось, Государь; оно не представляетъ мнѣ никого, кто могъ бы, женясь на Изабеллѣ Круа, отвѣчать видамъ Вашего Величества. Вы требуете столько различныхъ качества»! Быть другомъ Вашего Величества, врагомъ Бургундіи; имѣть довольно политики, чтобы приманить къ себѣ Гентъ и Литтихъ; довольно мужества для защиты малаго владѣнія своего отъ Герцога Карла; быть высокаго рода, ибо Ваше Величество настоятельно того требуете; и сверхъ всего, быть хорошаго и добраго нрава.

— Я не слишкомъ хлопочу о его нравѣ, Оливье, то есть не очень; но кажется, мужъ Изабеллы Круа не долженъ быть и нетерпимъ всѣми, какъ Адольфъ Гельдерискій. Напримѣръ, когда мнѣ самому должно припекать кого нибудь, то Вильгельмъ Ла-Маркъ чѣмъ не женихъ?

— Клянусь, Государь, грѣхъ сказать, что вы требуете большаго нравственнаго совершенства въ счастливомъ супругѣ молодой Графини, если Вепрь Арденскій кажется намъ достойнымъ ея. Ла-Маркъ! Всѣмъ извѣстно, что ето величайшій разбойникъ, кровожаднѣйшій убійца изо всѣхъ пограничныхъ; онъ отлученъ Папою отъ церкви за тысячи преступленій.

— Мы выпросимъ ему прощеніе, другъ Оливье; Папа милосердъ.

— Онъ почти изгнанникъ: Гетенсбургскій Сеймъ наложивъ на него опалу.

— Для насъ сложить, другъ Оливье; Сеймъ сговорчивъ.

— Положимъ даже, что онъ благороднаго происхожденія, за то ухватками, лицомъ, сердцемъ — Фламандскій мясникъ; Графиня никогда не пойдетъ за него.

— Если не ошибаюсь, Оливье, то по его манеру волочиться мудрено будетъ отказать ему.

— А точно очень ошибался, Государь, обвиняя Ваше Величество въ излишней разборчивости. Преступленія Адольфа — добродѣтели въ сравненіи съ злодѣяніями Вильгельма Ла-Марка; да и гдѣ онъ встрѣтится съ нарѣченною невѣстою? Вашему Величеству извѣстно, что онъ не смѣетъ показаться изъ своего Арденскаго лѣса.

— Вотъ объ етомъ-то и надобно подумать. Прежде всего, должно увѣдомить обѣихъ дамъ, потихоньку, что оставаясь долѣе при дворѣ нашемъ, онѣ могутъ прич чинить разрывъ между Франціею и Бургундіею, и что, не желая предать ихъ въ руки любезнаго братца, мы хотѣли бы, чтобъ, онѣ тайно оставили наши владѣнія.

— Онѣ попросятъ отослать себя въ Англію и воротятся оттуда съ круглолицымъ и черноволосымъ заморскимъ Лордомъ, въ сопровожденіи трехъ тысячъ стрѣлковъ.

— Нѣтъ! нѣтъ! Разумѣется, мы-не осмѣлимся до того оскорбить нашего любезнаго братца Бургундскаго, чтобы позволить имъ ѣхать въ Англію: ето былъ бы такой же вѣрный поводъ къ войнѣ, какъ и держать ихъ здѣсь. Нѣтъ! нѣтъ! однѣмъ попеченіемъ церкви могу ввѣрить я молодую Графиню. А только могу смотрѣть сквозь пальцы на отъѣздъ Графинь Амелины и Изабеллы, переодѣтыхъ и подъ прикрытіемъ небольшаго отряда отправляющихся просить убѣжища у Епископа Литтихскаго, который на время поручитъ охраненіе прекрасной Графини какому нибудь монастырю.

— А если этотъ монастырь защититъ се отъ Вильгельма Ла-Маркскаго, когда онъ узнаетъ благосклонное расположеніе Вашего Величества, то я крѣпко ошибаюсь на счетъ его.

— Правда, что благодаря денежному пособію, которое я ему тайно доставляю, Ла-Маркъ набралъ добрую дружину солдатъ, которые не уступаютъ никакимъ грабителямъ въ разборчивости, и, съ помощію ихъ онъ держится въ лѣсахъ и даже становится опасенъ Герцогу Бургундскому и Епископу Литтихскому. Ему не достаетъ только владѣньеца, гдѣ бы можно было провозгласить себя властелиномъ и думаю, что видя такой прекрасной случай приобрѣсть все ето законнымъ бракомъ, онъ съумѣетъ и безъ усильныхъ требованіи моихъ схватить его. Тогда у Герцога Бургундскаго будетъ въ боку заноза, которой ни какой врачъ не вынетъ въ наше время. Когда Вепрь Арденской, уже осужденный Карломъ, укрѣпится приобрѣтеніемъ земель, замковъ и помѣстьевъ этой красавицы, когда, можетъ быть недовольные Литшинхцы рѣшатся избрать его начальникомъ и предводителемъ; пусть тогда Герцогъ помышляетъ о войнѣ съ Франціею, когда ему угодно; или лучше пусть благодаритъ Бога если Франція не объявитъ ему войны. Ну, Оливье, каковъ тебѣ кажется мой планъ?

— Безподобный, Государь! кромѣ приговора, предающаго ету бѣдняжку Вепрю Арденскому. Право, еслибъ Тристанъ Пустынникъ, придворный судья, былъ поласковѣе, то скорѣе годился бы ей въ мужья.

— А сей насъ ты предлагалъ цырюльника Оливье. Но другъ Оливье и кумъ Тристанъ хотя безцѣнные въ совѣтѣ и въ исполненіи, вовсе не годятся въ Графы. Развѣ не знаешь, что граждане Фландріи уважаютъ породу въ другихъ именно потому, что сами лишены етаго преимущества. Бунтующая чернь всегда ищетъ начальника изъ Аристократовъ. Посмотри-ка въ Англіи: Кедъ, или Кадъ, какъ вы его кличете? старался привлечь къ себѣ толпу, налыгая на себя родство съ Мортимерами. Въ жилахъ Вильгельма течетъ кровь Принцевъ Нассавскихъ. Теперь подумаемъ объ дѣлѣ. Мнѣ должно склонить Графинь Круа на тайный, и скорый отъѣздъ подъ вѣрнымъ прикрытіемъ. Ето сдѣлать легко. Стоить только намекнуть имъ, что дѣлать больше нечего, если не хотятъ быть выданы Бургундцу. Тебѣ должно найти средство увѣдомить Вильгельма Ла-Марка о ихъ движеніяхъ, а онъ ужь пусть выбираетъ время и мѣсто, приличное сватьбѣ. У меня есть на примѣтѣ имъ провожатый.

— Могу ли я спросить у Вашего Величества, кому изволите ввѣрить столь важное порученіе?

— Разумѣется, чужеземцу; человѣку, не имѣющему во Франціи ни родныхъ, ни какихъ выгодъ, могущихъ помѣшать исполненію моихъ приказаній и слишкомъ малознающему мѣста и жителей, чтобы угадать мои намѣренія болѣе, нежели мнѣ хочется открыть. Словомъ, я хочу возложить ето порученіе на молодаго Шотландца, который послалъ тебя сюда.

Оливье помолчалъ нѣсколько минутъ, какъ бы сомнѣваясь въ благоразуміи такого выбора.

— Ваше Величество, сказалъ онъ наконецъ, рѣдко изволите такъ скоро ввѣряться чужеземцу.

— Я имѣю свои причины, отвѣчалъ Король. Ты знаешь мою вѣру къ Св. Іуліану, — и перекрестился при сихъ словахъ. — Я молился ему въ передъ-послѣднюю ночь и униженно просилъ умножишь мою стражу однимъ изъ тѣхъ храбрыхъ чужеземцевъ, которые скитаются по свѣту и столь нужны, дабы держать все Королевство наше въ слѣпой покорности, обѣщая, за ето, ихъ принять, сохранить и наградить во имя его.

— А Св. Іуліанъ, сказалъ Оливье, прислалъ Вашему Величеству етаго долгоногаго Шотландца въ отвѣть на ваши молитвы?

Хотя цирюльникъ зналъ набожность Короля и потому сдѣлалъ етотъ вопросъ очень скромно и осторожно, однакожь Людовикъ все понялъ насмѣшку и бросилъ на Оливье сердитый взглядъ.

— Бездѣльникъ! вскричалъ онъ, подѣломъ тебя назвали чортомъ, когда смѣешь такъ шутить надъ твоимъ Государемъ и угодниками. Клянусь тебѣ, что еслибъ ты маѣ не былъ нуженъ, то я велѣлъ бы повѣсить тебя на старомъ дубу противъ замка, въ примѣръ кощунамъ. Узнай, негодной изувѣръ, что не успѣлъ я сомкнуть глаза, какъ мнѣ явился Св. Іуліанъ, держа за руку молодаго человѣка, котораго представилъ мнѣ, говоря, что ему суждено избѣжать меча, воды и веревки; что онъ принесетъ счастіе своимъ сообщникамъ и успѣетъ во всѣхъ своихъ предпріятіяхъ. Я пошелъ гулять на другой день поутру, и встрѣтился съ этимъ молодымъ Шотландцемъ. Дома, онъ избѣжалъ меча при избіеніи всего своего семейства;, а здѣсь, въ однѣ сутки, двойное; чудо спасло его отъ воды и висѣлицы. Я тебѣ намѣкалъ уже, что въ нѣкоторомъ случаѣ онъ оказалъ мнѣ?.важную услугу. И потому я принимаю его, какъ посланнаго Св. Іуліаномъ помогать мнѣ въ самыхъ, трудныхъ, опасныхъ и даже отчаянныхъ предпріятіяхъ..

Тутъ Король снялъ шапку и отыскавъ; между свинцовыми образами, покрывающими тулью, изображеніе Св. Іуліана, поставилъ шапку на столъ, и ставъ на колѣни, что часто дѣлалъ будучи тревожимъ страхомъ, или надеждою, а можетъ быть и раскаяніемъ, проговорилъ тихо, съ самымъ набожнымъ видомъ: Sancte Iuliane, adsis procibus nostris. Ora, ora pro nobis.

Въ ето время, любимецъ смотрѣлъ на него съ насмѣшливымъ и презрительнымъ видомъ, котораго почти не старался скрывать. Этотъ человѣкъ между прочимъ отличался тѣмъ, что во всѣхъ сношеніяхъ съ повелителемъ своимъ отбрасывалъ принужденное смиреніе, примѣтное въ обращеніи его съ другими; и если еще сохранялъ нѣкоторое сходство съ кошкою, то напоминалъ время, когда она становится бдительнѣе, живѣе и готова броситься при первой надобности. Перемѣна эта конечно происходила отъ того, что Оливье очень зналъ, что глубокое лицемѣріе Людовика насквозь видитъ лицемѣріе другихъ.

— Стало черты етаго молодаго человѣка, если смѣю спросить, сказалъ, Оливье, сходны съ чертами незнакомца, котораго вы видѣли во снѣ?

— Очень сходны, какъ не льзя сходнѣе, отвѣчалъ Король, который, по обычаю большей части суевѣровъ, позволялъ часто воображенію обманывать себя. Къ тому жь я велѣлъ Галеотти Мартивало вычислишь его гороскопъ и узналъ навѣрное, столько но его наукѣ, какъ и по собственнымъ наблюденіямъ, что во многихъ отношеніяхъ судьба етаго молодаго человѣка, лишеннаго друзей, подчинена однѣмъ созвѣздіямъ съ моею судьбою.

Хотя Оливье могъ различно думать о причинахъ, коими Король такъ смѣло объяснялъ Свое предубѣжденіе въ пользу неопытнаго молодаго человѣка, однакожъ не осмѣлился на дальнѣйшія возраженія, очень зная, что Людовикъ, во время изгнанія своего прилѣжно занимавшійся мнимой наукой Астрологіи, не расположенъ слушать насмѣшекъ, клонящихся къ униженію своихъ познаній. И потому онъ отвѣчалъ только, что надѣется, что молодой человѣкъ вѣрно выполнитъ столь трудное порученіе.

— Мы возьмемъ свои мѣры, чтобъ ему и не льзя было поступить иначе, сказалъ Людовикъ. Онъ узнаетъ только, что долженъ проводишь двухъ Графинь до мѣстопребыванія Епископа Литтихскаго. Онъ не болѣе ихъ самихъ будетъ знать о вѣроятномъ участіи Вильгельма Ла-Маркскаго. Одному провожатому откроемъ ету тайну; и потому Тристанъ, или ты, должны найти мнѣ способнаго къ нашему намѣренію.

— Но въ такомъ случаѣ, сказалъ Оливье, и судя no его виду и породѣ, вѣроятно молодой человѣкъ бросится за оружіе, при нападеніи Вепря Арденскаго на етѣхъ дамъ, а легко станется, что онъ тутъ не такъ счастливо отдѣлается, какъ нынче поутру.

— Если онъ погибнетъ, сказалъ Людовикъ равнодушно, то Св. Іуліанъ мнѣ пришлетъ другаго на его мѣсто. Все равно, что посланный будетъ убитъ по исполненіи своего посланія, или что стклянка разобьется, когда выпьютъ вино. Но должно ускорить отъ ѣздъ етѣхъ дамъ, а послѣ увѣрить Графа Кревкера, что ето случилось безъ нашего участія, ибо мы хотѣли возвратить ихъ въ руки любезнаго братца; да внезапный побѣгъ помѣшалъ намъ.

— Можетъ быть Графъ слишкомъ проницателенъ, а Государь его слишкомъ предубѣжденъ противъ Вашего Величества, чтобы повѣрить этому,

— Боже мой! Такая недовѣрчивость не Христіанское дѣло! Но должно чтобъ они намъ повѣрили, Оливье. Мы въ обращеніи съ любёзнымъ братцемъ своимъ Бургундскимъ, покажемъ такую полную и безпредѣльную довѣренность, что если онъ во всѣхъ отношеніяхъ не повѣритъ нашей искренности, то долженъ быть хуже идолопоклонника. Я такъ увѣренъ, что могу заставить Карла думать обо мнѣ какъ захочу; что, еслибъ нужно было для истребленія его недовѣрчивости, то я поѣхалъ бы, безоружный, верхомъ, къ его шатру, только съ тобою съ однимъ, другъ Оливье.

— А я, Государь, хотя владѣю сталью не иначе, какъ въ видѣ бритвы, скорѣй бы рѣшился напасть на отрядъ Швейцарцевъ, вооруженныхъ копьями, чѣмъ сопровождать Ваше Величество въ такомъ дружескомъ посѣщеніи Карла Бургундскаго., когда онъ имѣетъ столько причинъ знать навѣрное, что-въ сердцѣ Вашего Величества питается вражда къ нему.

— Ты глупъ, Оливье, не смотря на всѣ твои притязанія къ мудрости, и не знаешь, что глубокая политика, иногда должна надѣвать личину чрезмѣрной простоты, равно какъ мужество часто скрывается подъ наружностію робости. Если бы обстоятельства потребовали, я вѣрно бы исполнилъ, что сказалъ тебѣ; ибо угодники благословляютъ начинанія наши, а небесныя созвѣздія въ теченіи своемъ образуютъ совокупленія, благоприятныя этому намѣренію.

Сими словами Людовикъ XI предувѣдомилъ о необыкновенномъ предприятія, которое въ послѣдствіи исполнилъ, въ надеждѣ обмануть своего противника, и которое едва не погубило его самаго.

Разставшись съ своимъ совѣтникомъ, онъ пошелъ въ комнаты Графинь Круа. Ему не многихъ усилій стоило уговорить ихъ оставить Французскій дворъ, когда сказалъ имъ, что можетъ быть онѣ при немъ не найдутъ вѣрной защиты противъ Герцога Бургундскаго; достаточно было бы на ето одного позволенія его; но ему не такъ легко было рѣшить ихъ избрать Литтихъ убѣжищемъ себѣ. Онѣ просили и умоляли его отослать ихъ въ Бретань, или Кале, гдѣ подъ покровительствомъ Герцога Брстанскаго, или Короля Англійскаго, имъ бы можно было жить безопасно, пока Герцогъ Бургундскій будетъ къ нимъ милостивѣе. Но ни одно изъ етѣхъ убѣжищъ не отвѣчало намѣреніямъ Людовика, и наконецъ ему удалось склонить ихъ на то, что способствовало его плану.

Не льзя было усомниться въ томъ, что Епископъ Литтихскій имѣлъ власть защищать ихъ, ибо церковный санъ давалъ ему возможность противиться всѣмъ Христіанскимъ Государямъ; а съ другой стороны, хотя силы его; какъ владѣтеля свѣтскаго, были не важны, все могли защищать его и покровительствуемыхъ имъ отъ всякаго внезапнаго нападенія. Трудность состояла въ безопасномъ достиженіи небольшихъ владѣніи Епископа:, по Людовикъ обѣщалъ помочь етому, разгласивъ, что Графини Круа ночью скрылись изъ Тура, страшась быть выданными Бургундскому посланнику и бѣжали въ Бретань. Онъ обѣщалъ также дать имъ небольшое прикрытіе, на вѣрность котораго онѣ могли положиться и повелѣнія къ начальникамъ городовъ и крѣпостей, которыя онѣ должны были проѣзжать, всѣми возможными средствами помогать и покровительствовать ихъ путешествію.

Графиня Круа, хотя внутренно были недовольны неучтивостію и недостаткомъ великодушія, съ которыми Людовикъ отказывалъ имъ въ обѣщанномъ пристанищѣ, однакожь такъ были далеки отъ всякаго сопротивленія етому скорому отъѣзду, что предупредили его желанія, прося позволенія ѣхать въ ету же ночь. Графинѣ Амелинѣ уже наскучилъ дворъ, гдѣ не было праздниковъ, на которыхъ можно бы ей блеснуть, ни придворныхъ, которые могли бы восхищаться ею; а Графнил Изабелла по всѣму видѣнному успѣла заключить, что при сильнѣйшемъ требованіи, Людовикъ не только изгналъ бы ихъ изъ своего двора, но даже не поколебался бы выдашь раздраженному повелителю, Герцогу Бургундскому. Рѣшимость ихъ тѣмъ болѣе принесла удовольствія Королю, что онъ желалъ сохранить миръ съ Карломъ и боялся, чтобы присутствіе Изабеллы не воспрепятствовало исполненію его любимаго плана — выдать Іоанну за Герцога Орлеанскаго.

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ.
Астрологъ.

Казалось, быстрый потокъ безпрестанно приносилъ новыя занятія и приключенія нашему молодому Шотландцу, ибо скоро его потребовали въ комнаты Лорда Кравфорда, гдѣ, къ величайшему удивленію, онъ нашелъ опять Короля. Первыя слова Государя на щетъ доказательства довѣренности, которымъ хотѣлъ почтить его, заставили его бояться, что опять дѣло въ засадѣ, похожей на приключеніе его съ Графомъ Кревкеромъ, а можетъ быть въ какомъ-нибудь подвигѣ, еще болѣе противномъ его вкусу. Онъ не только успокоился, но пришелъ въ восторгъ, узнавъ, что Король избралъ его начальникомъ трехъ воиновъ и проводника, съ которыми долженъ онъ слѣдовать-за Графинями Круа до двора ихъ родственника, Епископа Литтихскаго, со всею возможною безопасностію, спокойствіемъ и тайною. Людовикъ вручилъ емуписьменныя наставленія о мѣстахъ роздыховъ, которыя были по большей части деревни и монастыри нѣсколько отдаленные отъ городовъ; въ путевыхъ наставленіяхъ означены также были нужныя предосторожности, особливо на Бургундской границѣ. Наконецъ его научили представлять дворецкаго двухъ знатныхъ Англичанокъ. Ему приказано было разглашать, что етѣ благородныя островитянки были на поклоненіи Св. Мартыну Турскому и ѣдутъ за тѣмъ же во святой городъ Кельнъ.

Хотя Кентень не могъ отдать себѣ совершеннаго отчета въ причинахъ своего волненія, однакожь сердце его забилось радостію при одной мысли, что будетъ такъ близко отъ красавицы, видѣнной имъ въ башенкѣ и въ званіи, дающемъ право на ея довѣренность, ибо его разторопности и мужеству должно было ввѣриться стараніе о ея охраненіи. Онъ несомнѣнно полагалъ счастливо проводить ее до цѣли путешествія: молодость рѣдко думаетъ объ опасностяхъ; а особенно Дюрвардъ, дышавшій съ ребячества воздухомъ свободы, неустрашимый и самонадѣянный, только съ презрѣніемъ вспоминалъ объ нихъ.

Ему хотѣлось поскорѣе избавиться отъ принужденія, налагаемаго присутствіемъ Короля, дабы свободно предаться тайной радости, возбужденной въ немъ такою вѣстью, приводящею его въ восторгъ, который по неволѣ должно было умѣрять въ такомъ обществѣ; но Людовикъ тѣмъ еще не удовольствовался. Етому подозрительному Монарху еще нужно было спроситься совѣтника, совершенно отличнаго отъ Оливье и котораго познанія считали происходящими отъ свѣтилъ и высшихъ духовъ; равно какъ, судя по плодамъ совѣтовъ Оливье, вообще полагали, что имъ руководствовалъ самъ діаволъ.

И такъ Людовикъ приказалъ нетерпѣливому Кентешо слѣдовать за собою и повелъ его въ башню, отдѣленную отъ замка Плесси, въ которой довольно просторно и пышно помѣщенъ былъ славный Астрологъ, стихотворецъ и философъ, Галлеотти Марти, или Марцій, или Мартивалль, родомъ изъ Нарни въ Италіи, сочинитель извѣстнаго трактата О вещахъ, неизвѣстныхъ большей части людей, предметъ удивленія своего вѣка и похвалъ Павла Джова. Онъ долго жилъ при дворѣ Матѳея Корвина, Короля Венгерскаго; по Людовикъ почти обманомъ привлекъ его къ себѣ, не желая чтобы Венгерской Король пользовался совѣтами и бесѣдой мудреца, котораго почитали столь искуснымъ въ истолкованіи опредѣленій судьбы.

Мартивалль не походилъ на тѣхъ блѣдныхъ отшельниковъ, преподающихъ тайныя науки, которыхъ лице увядаетъ, глаза слабѣютъ отъ ночныхъ бдѣній надъ плавильнымъ горшкомъ и плоть умерщвляется безпрестаннымъ наблюденіемъ полярной медвѣдицы. Онъ предавался всѣмъ свѣтскимъ удовольствіямъ и когда еще не былъ слишкомъ толстъ, отличался искуствомъ въ Фехтованіи и во всѣхъ упражненіяхъ воинскихъ и гимнастическихъ; такъ, что Янъ Панноши оставилъ Латинскую епиграмму на сраженіе Галеонини съ противникомъ, прославившимся въ етомъ искуствѣ, однакожь совершенно уступившимъ Астрологу честь побѣды.

Комнаты етаго воинственнаго и придворнаго мудреца были убраны гораздо великолѣпнѣе прочихъ покоевъ, видѣнныхъ Кентенемъ въ Королевскомъ дворцѣ. Красивыя и рѣзныя панели его библіотеки и богатыя обои ручались за топкій вкусъ Италіанскаго ученаго. Изъ библіотеки была дверь въ спальню, а другая въ башенку, служившую ему обсерваторіею. Большой дубовый столъ, стоящій посреди комнаты, былъ покрытъ прекраснымъ Турецкимъ ковромъ, составлявшимъ часть добычи, взятой въ шатрѣ одного Паши, послѣ большаго Яицкаго сраженія;, въ которомъ Астрологъ сражался подлѣ Матѳея Корвина, сего храбраго защитника Вѣры. На столѣ было множество математическихъ и астрологическихъ снарядовъ, равно превосходныхъ веществомъ и отдѣлкою. Серебряная астролябія была подарена ему Нѣмецкимъ Императорамъ; а градштокъ чернаго дерева, великолѣпно обдѣланный и украшенный золотомъ, былъ присланъ въ знакъ уваженія отъ Папы.

Множество другихъ различныхъ вещей лежало на столѣ, или висѣло по стѣнамъ; между прочимъ два полныя вооруженія, одно кольчатое, другое стальное, и оба, величиною своею, показывали что принадлежатъ Галеотти Мартиваллю, одаренному почти исполинскимъ ростомъ; Гишпанскій мечь, Шотландская сабля, Турецкая шашка, луки, колчаны и другія оружія; разнаго рода музыкальныя орудія; серебряное распятіе, древній погребальный сосудъ, множество маленькихъ бронзовыхъ пенатовъ, поклоняемыхъ язычниками и большее количество другихъ рѣдкостей, которыя трудно описать и изъ коихъ многія по суевѣрнымъ понятіямъ того вѣка должны были служишь волшебной наукѣ.

Библіотека етаго чуднаго человѣка представляла не менѣе разноообразное смѣшеніе. Въ ней древнія рукописи классиковъ были перемѣшаны съ огромными твореньями Богослововъ или трудолюбивыхъ ученыхъ, занимавшихся химическими науками и старавшихся открыть ученикамъ своимъ сокровеннѣйшія таинства природы, посредствомъ Герметической Философіи. Было нѣсколько рукописей восточными буквами; а смыслъ, или безсмыслица, другихъ были сокрыты подъ завѣсою гіероглифическаго и кабалистическаго письма.

Вся комната и различныя украшенія представляли глазамъ картину нарочно обдуманную для произведенія впечатлѣнія, которое при видѣ наружности и ухватокъ самаго Астролога, еще сильнѣе дѣйствовало на воображеніе. Сидя въ большихъ креслахъ, онъ съ любопытствомъ разсматривалъ обращенъ вновь изобрѣтеннаго искуства книгопечатанія, тиснутый во Франкфуртѣ.

Галеотти Мартивалль былъ высокаго роста, и не смотря на толщину свою, важнаго вида. Онъ прошелъ уже средній возрастъ жизни и привычка съ молоду къ тѣ, леснымъ упражненіямъ, отъ которыхъ онъ не совсѣмъ еще отсталъ, не могла остановитъ врожденнаго расположенія къ толщинѣ, увеличившагося отъ сидячей жизни, посвященной ученію и отъ наклонности къ хорошему столу. Не смотря на рѣзкія черты, видъ его былъ благороденъ и величественъ и Сантонъ могъ бы позавидовать длинной, черной бородѣ его, упадающей на грудь. На немъ былъ халатъ изъ лучшаго Генуезскаго бархата, съ широкими рукавами, золотыми застежками, опушенный горностаемъ и стянутый поясомъ изъ пергамина, на которомъ были изображены красною краскою двѣнадцать знаковъ зодіака. Онъ всталъ и привѣтствовалъ Короля, но съ видомъ человѣка, который не боится присутствія столь высокой особы и сохраняетъ важность, присвоенную въ то время учеными.

— Ты занятъ, отецъ мой, сказалъ ему Король и кажется занятъ етимъ новымъ способомъ размножать рукописи посредствомъ машины. Неужьли вещи столь ремесленныя, столь земныя, могутъ быть предметомъ размышленій для человѣка, предъ которымъ твердь отверзаетъ небесную книгу свою?

— Братъ мои, отвѣчалъ Мартиваллъ, ибо итакъ житель сей кельи долженъ называть Короля Французскаго, когда онъ посѣщаешь его какъ ученикъ, повѣрь, что размышляя о послѣдствіяхъ етаго изобрѣтенія, я читаю въ немъ также вѣрно, какъ и въ совокупленіи свѣтилъ небесныхъ, предвѣщаніе перемѣнъ удивительныхъ и чрезвычайныхъ. Когда подумаю, какъ медленно и ограниченно до селѣ источникъ знаній напоялъ насъ водами своими; съ какими трудностями пьютъ изъ него и самые жаждущіе; какъ мало заботятся о немъ тѣ, которые заняты только своими выгодами; какъ часто нападенія варваровъ угрожаютъ ему опасностію совратиться съ пути и изсякнуть; то могу ли безъ удивленія взирать на судьбу грядущихъ поколѣній, на которыхъ снидутъ познанія подобно первому и второму дождю, безостановочно и не оскудѣвая, неся обиліе, однѣмъ странамъ, потопляя другія, измѣняя всѣ виды общественной жизни; учреждая и разрушая вѣроисповѣданія, возвышая и низвергая царства…

— На минуту, Галеотти! вскричалъ Людовикъ, всѣ ети перемѣны случатся ли въ наше время?

— Нѣтъ, братъ мой, отвѣчалъ Мартивалль, ето изобрѣтеніе можно сравнить съ деревцомъ: оно только что посажено, но въ грядущихъ поколѣніяхъ принесетъ плодъ пагубный, по драгоцѣнный подобно Едемскому, то есть познаніе добра и зла.

— Пусть будущее заботится о будущемъ, сказалъ Людовикъ, помолчавъ немного; мы живемъ въ настоящемъ вѣкѣ и ему одному принадлежатъ попеченія наши. На каждый день довольно и насущнаго зла. Скажи, кончилъ ли ты гороскопъ, который я просилъ тебя вычислить и о которомъ ты уже нѣчто говорилъ мнѣ? Я привелъ сюда того человѣка, дабы ты могъ употребить тутъ хиромантію, или какую другую науку. Дѣло къ спѣху.

Мудрецъ всталъ; и подойдя къ молодому человѣку, устремилъ на него большіе черные, исполненные живости глаза, какъ бы внутренно занимаясь разборомъ всѣхъ очертаній лица его. Кентень, покраснѣвъ и смѣшавшись отъ столь серьезнаго разсмотрѣнія человѣка съ такимъ почтеннымъ и важнымъ видомъ, потупилъ глаза и только громогласное приказаніе Астролога заставило его поднять ихъ.

— Не бойся; подними глаза и протяни руку.

Осмотрѣвъ правую Дюрвардову руку по всѣмъ обрядамъ тайной науки своей, Мартивалль отвелъ Короля на нѣсколько шаговъ.

— Вѣнчанный братъ мой, сказалъ онъ ему, физіономія етаго молодаго человѣка и черты, напечатлѣнныя на рукѣ его, чудеснымъ образомъ подтверждаютъ мною тебѣ сказанное; успѣхи твои въ нашей высокой наукѣ, позволяютъ тебѣ самому сдѣлать по гороскопу его такое же заключеніе. Все предвѣщаетъ, что этотъ молодой человѣкъ будетъ храбръ и счастливъ.

— И вѣренъ? сказалъ Король; ибо вѣрность не всегда неразлучна съ храбростію и счастіемъ.

— И вѣренъ, отвѣчалъ Астрологъ; ибо у него въ глазахъ и во взорахъ мужественная твердость) а линія жизни пряма и глубока; ето означаетъ, что вѣрою и правдою будетъ служить своимъ благотворителямъ, или довѣрителямъ; однакожъ…

— Что однакожъ? спросилъ Король. Ну! отецъ Галеотти, что жъ ты не продолжаешь.

— Уши властителей подобны устамъ разслабленнаго больнаго, которыя не терпятъ горечи лѣкарствъ, нужныхъ для ихъ исцѣленія.

— Мои уши и уста не знаютъ етой разборчивости. Я могу выслушать всякой хорошій совѣтъ и проглотить всякое спасительное лѣкарство, не заботясь о жесткости перваго и о горечи втораго. Я съ ребячества не избалована излишнимъ снисхожденіемъ; молодость моя протекла въ изгнаніи и страданіи. Уши мои привыкли слушать самые жесткіе совѣты и не оскорбляться ими.

— Итакъ я вамъ скажу яснѣе, Государь, что если въ предполагаемомъ вами препорученіи найдется что нибудь… что нибудь такое… словомъ что нибудь, могущее устрашить пугливую совѣсть, то вы не должны давать его этому молодому человѣку, по крайней мѣрѣ пока нѣсколько лѣтъ, проведенныхъ въ вашей службѣ, не сдѣлаютъ его столь же мало разборчивымъ, какъ другіе.

— Такъ только ето колебался ты сказать мнѣ, добрый мой Галеотти? Развѣ ты боялся оскорбить меня етѣми словами? Ты вѣрно очень чувствуешь, что въ моихъ обстоятельствахъ не льзя безпрестанно слѣдовать отвлеченнымъ законамъ нравственности. Но небо милосердо; церковь неистощима во благости, а заступленіе угодниковъ неослабно и безпрестанно.

При сихъ словахъ онъ снялъ шапку, поставилъ ее на столъ и ставъ на колѣни передъ свинцовыми образами, сказалъ: Sancte Huberte, Sancte Iuliane, Sancte Martine, Sancta Rosalia, Sancti quotquot' adsstis, orate pro me peccatore! Ударивъ себя къ грудь, онъ всталъ, надѣлъ опять шапку, и сказалъ, обращаясь къ Астрологу: — Будь увѣренъ, добрый отецъ мой, что если бъ въ предполагаемомъ нами посланіи было что похожее на намекнутое тобою, то мы не поручили бы исполненія онаго етому молодому человѣку, и онъ даже не зналъ бы объ етой части нашихъ намѣреній.

— Ты поступишь очень благоразумно, царственный братъ мой. Можно также опасаться кой чего отъ пылкости етаго молодаго человѣка; ето порокъ врожденный всѣмъ многокровнымъ. Но, по правиламъ нашей науки, ето не можетъ быть перевѣсомъ прочихъ качествъ, усмотрѣнныхъ мною изъ его гороскопа и другихъ наблюденій.

— Будетъ ли полночь благопріятнымъ часомъ для начатія етаго опаснаго путешествія? — Вотъ, взгляни въ свои дневныя таблицы. Видишь положеніе лупы относительно къ Сатурну и управленіе Юпитера. Мнѣ кажется при всемъ уваженіи къ превосходнымъ знаніямъ твоимъ, что ето предвѣщаетъ успѣхъ для отправляющаго посланнаго въ етотъ часъ.

— Такъ, отвѣчалъ Астрологъ, подумавъ нѣсколько; ето совокупленіе обѣщаетъ успѣхъ отправляющему посланнаго; но думаю, что волненіе Сатурна угрожаетъ опасностію и бѣдствіями отъѣзжающимъ; изъ чего и заключаю, что путешествіе можетъ быть опасно и даже гибельно для предпринимающихъ его въ етотъ часъ. Невыгодное совокупленіе предвѣщаетъ насиліе и плѣненіе.

— Насиліе и плѣненіе отправляющимся, сказалъ Король, но успѣхъ отправляющему. Не толи говоришь ты, ученый отецъ?

— Именно, отвѣчалъ Мартивалль.

Людовикъ не возразилъ ничего на ето предвѣщаніе, которое Астрологъ вѣроятно сказалъ на обумъ, видя что предметъ гаданія скрываетъ какое нибудь опасное предприятіе. Онъ даже не далъ замѣтишь, сколь согласно оно съ его видами, которые, какъ извѣстно читателю, состояли въ томъ, чтобы предать Графиню Изабеллу Круа Вильгельму Ла-Марку, вождю, отличающемуся буйнымъ своимъ характеромъ и звѣрскимъ мужествомъ.

Тутъ Король вынулъ изъ кармана бумагу а не отдавая еще ея Мартиваллю, сказалъ ему тономъ похвальнаго слова:

— Ученый Галеотти, но удивись, что имѣя въ тебѣ оракулъ, сокровище, знаніемъ превышающее всѣхъ живущихъ въ наше время, не исключая даже и великаго Нострадамуса, я часто желаю пользоваться твоею наукою въ моихъ недоумѣніяхъ и затрудненіяхъ.

— Государь, отвѣчалъ философъ, когда вы предложили мнѣ промѣнять Венгерской дворъ на Французскій, я повиновался, рѣшившись всѣ мои познанія употреблять въ пользу, вѣнчаннаго моего покровителя.

— Довольно, добрый мой Мартивалль, сказалъ Король: теперь слушай же со вниманіемъ мой вопросъ. Тутъ онъ развернулъ бумагу, которую держалъ въ рукѣ, и прочелъ слѣдующее: — Человѣкъ, вовлеченный въ важный споръ, который по видимому долженъ рѣшиться законами, или оружіемъ, желаетъ найти средство устроить ето дѣло личнымъ свиданіемъ съ своимъ соперникомъ. Онъ спрашиваетъ, какой день будетъ благоприятенъ исполненію его намѣреній; какого успѣха можно ожидать отъ етаго переговора; и будетъ ли противникъ его отвѣчать на^: етотъ знакъ довѣренности съ благодарностію и чистосердечіемъ, или употребитъ во зло выгоды, которыя можетъ представить ему такое свиданіе?

— Ето вопросъ важной, отвѣчалъ Мартивалль, когда Король окончилъ свое чтеніе. Мнѣ нужно для него начертишь планетный бѣгъ и предаться совершенно глубокимъ размышленіямъ.

— Потрудись, добрый отецъ и учитель мой, отвѣчалъ Король, и увидишь, что значитъ одолжить Короля Французскаго. Мы рѣшились, если позволятъ созвѣздія, а слабыя познанія наши заставляютъ думать, что онѣ одобрятъ предприятіе наше, рѣшились отважиться на одцо дѣло собственною нашею особою, для отвращенія етѣхъ богопротивныхъ браней.

— Да помогутъ угодники богоугоднымъ начинаніямъ Вашего Величества, сказалъ Астрологъ, и да сохранятъ священную особу твою!

— Благодарю, ученый отецъ, отвѣчалъ Людовикъ; покамѣстъ, вотъ тебѣ на приумноженіе драгоцѣнной твоей библіотеки.

Въ то же время онъ подсунулъ подъ одну книгу маленькой кошелекъ съ золотомъ; ибо, наблюдая бережливость и въ суевѣріи, полагалъ, что довольно платитъ за услуги Астролога назначеннымъ ему жалованьемъ, и имѣетъ право, даже въ самыхъ важныхъ случаяхъ, пользоваться его дарованіями за самую умѣренную цѣну.

Заплативъ такимъ образомъ, говоря по приказному, за труды своему стряпчему, Людовикъ обратился къ Дюрварду и сказалъ ему: — Ступай за мною, храбрый мой Шотландецъ, ступай за мною, какъ избранный судьбою и Государемъ для совершенія важнаго дѣла. Постарайся приготовить все, что бы ты могъ поставить ногу въ стремя только что колоколъ Св. Мартына ударитъ полночь. Минуту раньше и минуту позже, ты потеряешь выгодное стояніе созвѣздій, радующихся на твое посланіе.

При сихъ словахъ Король вышелъ, въ сопровожденіи молодаго своего стража; и не успѣли они удалиться, какъ Астрологъ предался чувствамъ вовсе отличнымъ отъ тѣхъ, которыя, казалось, одушевляли его въ присутствіи Короля.

— Негодный скряга! вскричалъ онъ, сжимая кошелекъ въ рукѣ; ибо, не зная мѣры своимъ расходамъ, онъ всегда нуждался въ деньгахъ. Гнусный и скупой сумазбродъ! жена корабельщика больше бы дала мнѣ, чтобъ узнать счастливо ли съѣздитъ мужъ ея. Ему хоть не много понять изящныя науки! да, когда визгливая лисица и воющій волкъ сдѣлаются музыкантами. Ему разбирать преславные гербы небесные! да, когда слѣпой кротъ будетъ имѣть рысьи глаза. Post tot promissa! Расточивъ мнѣ столько обѣщаній, чтобы сманить отъ щедраго-Матѳея, гдѣ Гуинъ и Турокъ, Христіане и невѣрные, владыки Сѣвера и Ханы Татарскіе въ запуски дарили меня! Не думаетъ ли онъ, что я стану долго жить въ етомъ старомъ замкѣ, какъ снигирь въ клѣткѣ, который поетъ по свисту его? Клянусь, что нѣтъ! Aut inveniam viam, aut faciam. Найду, или выдумаю средство. Кардиналъ Ла-Баліо прозорливъ и щедръ; онъ увидитъ вопросъ, заданный мнѣ Королемъ, и Его Преосвященство будетъ виноватъ, если звѣзды дадутъ отвѣтъ неприятный Людовику.

Онъ взялъ опять отвергаемый имъ кошелекъ и снова взвѣсилъ его на рукѣ. — Можетъ статься, сказалъ онъ, что въ этомъ негодномъ кошелькѣ спрятана какая-нибудь жемчужина, или драгоцѣнность! я слыхалъ, что онъ бываетъ щедръ до расточительности, когда ему вздумается, или польза того потребуетъ.

Онъ высыпалъ кошелекъ на столъ, нашелъ въ немъ ни болѣе, ни менѣе десяти золотыхъ монетъ и вскричалъ съ новымъ негодованіемъ:

— Или думаетъ онъ, что за такое ничтожное награжденіе, я насыщу его плодами той небесной науки, которой учился у Истраговскаго Армянскаго настоятеля, сорокъ лѣтъ не взиравшаго на солнце; у Грека Дубравія, который, говорятъ, посѣщалъ шейка Ева-Али въ пещерѣ его, посреди пустынь Ѳиваиды? Нѣтъ, клянусь небомъ! презирающій науку погибнетъ отъ невѣжества своего. Десять золотыхъ монетъ! Мнѣ почти стыдно предложить ету сумму Туанетѣ на ленты.

Сказавъ ето, разъяренный мудрецъ все таки положилъ презираемое золото въ большую суму, носимую имъ на поясѣ, и которую Туанета и другія особы, помогающія безразсуднымъ издержкамъ его, умѣли обыкновенно опорожнять скорѣе, нежели Астрологъ нашъ, при всей своей учености, находилъ средства наполнять ее.

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ. Путешествіе.

Избѣгая разговора съ кѣмъ бы то ни было, ибо получилъ такое приказаніе, Дюрвардъ немедленно надѣлъ прекрасныя латы, но безъ украшеній; нарукавники и набедренники, а на голову хорошій стальной шлемъ безъ забрала; равно прекрасное верхнее платье, изъ хорошо выдѣланной замши, вышитое по всѣмъ швамъ и приличное управителю дворянскаго дома.

Оружіе и платье принесъ къ нему въ комнату Оливье, который съ обыкновеннымъ своимъ равнодушіемъ и вкрадчивою улыбкою, увѣдомилъ его, что дядѣ приказано идти въ караулъ, чтобы онъ не могъ разспрашивать о причинѣ всѣхъ етѣхъ таинственныхъ приготовленій.

— За васъ извинятся передъ вашимъ родственникомъ, сказалъ Оливье, улыбнувшись еще; а когда, любезный сынъ, вы возвратитесь цѣлы и невредимы, исполнивъ такое принятое порученіе, то я не сомнѣваюсь, чтобъ васъ не нашли достойнымъ повышенія, которое избавитъ васъ отчета въ своихъ поступкахъ передъ кѣмъ бы-то ни было и поставитъ главою людей, которые вамъ обязаны будутъ отчетомъ.

Вотъ что говорилъ Оливье чортъ, вѣроятно соображая въ умѣ своемъ возможности, заставляющія полагать, что бѣдный молодой человѣкъ, которому онъ во время разговора дружески пожималъ руку, непремѣнно найдетъ смерть или плѣненіе въ данномъ ему порученіи.

За нѣсколько минутъ до полуночи, Кентень, въ силу полученныхъ наставленій, пошелъ на второй дворъ и остановился у Дофиновой башни, которая, какъ извѣстію читателямъ, была назначена для временнаго жительства Графинь Круа. Онъ нашелъ на этомъ сборномъ мѣстѣ людей и лошадей свиты, двухъ лошаковъ, уже навьюченныхъ пожитками, трехъ лошадей, назначенныхъ (двумъ Графинямъ и вѣрной горничной; наконецъ для себя славнаго боевого коня, котораго сѣдло, убранное сталью, сверкало при блѣдномъ свѣтѣ луны. Ни съ той, ни съ другой стороны не было никакой переклички. Люди сидѣли верхами неподвижно, какъ статуи, и Кентень при тускломъ сіяніи ночнаго свѣтила съ удовольствіемъ замѣтилъ, что они были хорошо вооружены и держали въ рукахъ длинныя копья. Ихъ было только трое; но одинъ изъ нихъ сказалъ шопотомъ Кентеню, съ весьма замѣтнымъ Гасконскимъ выговоромъ, что проводникъ съѣдется съ ними за Туромъ.

Во все ето время, свѣтъ мелькалъ въ разныхъ окнахъ башни, точно будто дамы спѣшили готовиться къ отъѣзду. Наконецъ отворилась дверка и вышли три женщины, въ сопровожденіи мущины, укутаннаго плащомъ. Онѣ молча сѣли на приготовленныхъ себѣ коней; а спутникъ пошелъ впередъ, сказалъ пропускное слово и размѣнялся условными знаками съ бдительными стражами, мимо которыхъ они поперемѣнно проходили. Наконецъ достигли послѣдней изъ сихъ грозныхъ заставъ; тутъ человѣкъ, служившій дотолѣ провожатымъ, остановился и тихо сказалъ обѣимъ Графинямъ нѣсколько словъ съ привѣтливымъ и услужливымъ видомъ.

— Да хранитъ васъ Небо, Государь! сказалъ голосъ, отъ котораго забилось сердце у Дюрварда, и да проститъ васъ, если виды ваши не такъ безкорыстны, какъ слова! Быть подъ покровительствомъ добраго Епископа Литтихскаго, вотъ все, чего я теперь желаю.

Тотъ, кому она сказала ето, прошепталъ отвѣтъ, котораго нельзя было разслушать и возвратился въ замокъ, но Кентень узналъ въ немъ самаго Короля, котораго конечно желаніе совершенно увѣриться въ отъѣздѣ двухъ дамъ принудило почтить его своимъ присутствіемъ, чтобы онѣ какъ нибудь не поколебались, или чтобъ стражи замка не сдѣлали какого непредвидѣннаго препятствія.

Пока отрядъ былъ близко отъ замка, то принужденъ былъ ѣхать очень осторожно, чтобы избѣжать западней и капкановъ, разставленныхъ по дорогѣ. Но казалось, у Гасконца была путеводная пить въ етомъ лабиринтѣ, пагубномъ для чужеземцовъ. Проѣхавъ съ четверть часа они очутились внѣ предѣловъ Плесси-Ле-Паркъ, и не подалеку отъ города Тура.

Луна, совершенно освобожденная отъ облаковъ, изъ за которыхъ до тѣхъ поръ выглядывала только изрѣдка, теперь проливала океанъ свѣта на великолѣпнѣйшую картину. Пышная Луара катила величественныя воды свои посреди богатѣйшей равнины Франціи, въ берегахъ, украшенныхъ башнями и терассами, виноградинками и шелковичными деревьями. Древняя столица Турени возвышала башни, защищающія ея ворота и ограду, осребряемую сіяніемъ луны; а во внутренности оной видны были верхи огромнаго зданія, сооруженнаго въ пятомъ вѣкѣ усердіемъ Епископа Перпетуа и которое содѣлалось лучшимъ храмомъ во всей Франціи посредствомъ многочисленныхъ украшеній, прибавленныхъ, къ нему набожностію Карла Великаго и его преемниковъ. Равно видны были башни церкви Св. Галіена, и мрачный и грозный замокъ, какъ слышно, бывшій древлѣ жилищемъ Императора Валентиніана.

Хотя обстоятельства, въ которыхъ находился Кентень Дюрвардъ, должны были завладѣть всѣми его мыслями, все онъ не могъ безъ восторга смотрѣть на зрѣлище, которое природа и искуство, казалось, старались украсить всею пышностію своею. Удивленіе его увеличивалось еще отъ сравненія съ тѣми горами, которыхъ величественнѣйшіе-виды всегда носятъ отпечатокъ безплодности. Его наблюденія были прерваны голосомъ Графини Амелины, поднявшимся по крайней мѣрѣ на октаву выше тѣхъ, приятныхъ звуковъ, которыми она прощалась съ Королемъ. Ей хотѣлось говоришь съ начальникомъ маленькаго отряда. Кентень, толкнувъ лошадь, почтительно подъѣхалъ къ двумъ дамамъ и Графиня Амелина сдѣлала ему слѣдующій допросъ:

— Какъ васъ зовутъ? Какое ваше званіе? Кентень отвѣчалъ на оба вопроса.

— Совершенно ли знаете вы дорогу?

Онъ отвѣчалъ, что не можетъ увѣрять, онъ слишкомъ хорошо ее знаетъ, но получилъ подробныя наставленія, и при первомъ роздыхѣ долженъ найти проводника, который можетъ во всѣхъ отношеніяхъ управлять дальнѣйшимъ ихъ шествіемъ. До тѣхъ, поръ мѣсто его займетъ всадникъ, недавно къ нимъ подъѣхавшій и дополнившій отрядъ.

— А почему выбрали васъ для такого порученія? Мнѣ сказывали, что вы тотъ caмый молодой человѣкъ, который стоялъ вчера на часахъ въ галлереѣ, гдѣ мы нашли Французскую Принцессу. Вы, кажется, слишкомъ молоды, слишкомъ неопытны дли исполненія такого порученія. Къ тому жъ вы не Французъ; у васъ иностранный выговоръ.

— Мой долгъ исполнять по велѣнія Короля, сударыня, а не разбирать ихъ причины.

— Дворянинъ ли вы?

— Могу увѣришь въ етомъ смѣло, сударыня; — А не васъ ли, спросила Графиня Изабелла съ застѣнчивымъ видомъ, встрѣтила: я съ Королемъ въ трактирѣ Лилій?.

Понизивъ голосъ можетъ быть также отъ застѣнчивости, Кентень отвѣчалъ утвердитеньно.

— Въ такомъ случаѣ, любезная тетушка, сказала она Графинѣ Амелинѣ, намъ нечего бояться подъ охраненіемъ етаго Господина: онъ не похожъ на человѣка, которому благоразумно можно ввѣритъ исполненіе измѣны и жестокости надъ двумя беззащитными женщинами.

— Клянусь честью, сударыня, вскричалъ Дюрвардъ, славою нашего дома и прахомъ предковъ, что не желалъ бы ниже за Францію съ Шотландіей быть измѣнникомъ и жестокимъ противъ васъ.

— Вы хорошо говорите, молодой человѣкъ! сказала Графиня Амелина; но мы прислушались къ сладкимъ рѣчамъ Короля Людовика и повѣренныхъ его. Вотъ такъ-то онъ уговорилъ насъ искать убѣжища во Франціи, когда бы мы могли съ меньшею опасностію, чѣмъ теперь, найти его у Епископа Литтихскаго; прибѣгнуть къ покровительству Вѣнцеслава Германскаго, или Едуарда Англійскаго. И что же вышло изъ Королевскихъ обѣщаній? Что насъ прятали недостойно, постыдно, подобно запрещеннымъ товарамъ, подъ именами простонародными, въ негодномъ трактирѣ, а ты знаешь, Марѳа, продолжала она, обращаясь къ своей горничной, что мы всегда одѣвались подъ балдахиномъ и на возвышеніи съ тремя ступенями; а здѣсь принуждены были одѣваться на полу комнаты, какъ будто молочницы.

Марѳа подтвердила горестную истину сказаннаго своею Госпожею.

— Я желала бы, чтобъ мы не имѣли другихъ поводовъ жаловаться, сказала Изабелла, я охотно бы обошлась безо всѣхъ признаковъ величія.

— Да не безъ общества же, племянница: ето невозможно.

— Я обошлась бы безъ всего, любезная тетушка, отвѣчала она голосомъ, который дошелъ до сердца молодаго ея провожатаго, точно безо всего, лишь бы найти вѣрное и честное убѣжище. Я не желаю, Богъ видитъ, что никогда не желала быть причиною войны между Франціею и отечествомъ моимъ Бургундіею. Мнѣ было бы очень больно, еслибъ за меня погибъ хоть одинъ человѣкъ. Я просила только позволенія удалиться въ монастырь въ Мармутье, или другомъ какомъ мѣстѣ.

— Ты говоришь, какъ совершенная сумасшедшая, любезная племянница, а не такъ, какъ дочь благороднаго брата моего. Хорошо, что есть еще сердце, въ которомъ сохранилась нѣсколько гордость благороднаго дома Круа. Чѣмъ бы отличалась знатная дама отъ загорѣвшей молочницы, какъ не тѣмъ, что за одну ломаютъ копья, а за другую — орѣховыя вѣтви. Говорятъ тебѣ, что когда я была въ цвѣтѣ молодости, не много постарѣе теперешняго твоего возраста, то въ честь мою былъ славный Гафлингемской турниръ. Защитниковъ было четверо, а нападающихъ до двенадцати. Онъ стоилъ жизни двумъ Рыцарямъ и переломлены спина, плечо, три ноги и двѣ руки, не говоря уже о множествѣ прочихъ ранъ и ушибовъ, которыхъ Герольды счесть не могли. Вотъ какъ всегда были уважаемые дамы нашего дома. Ахъ! еслибъ въ тебѣ была хоть половина великаго духа благородныхъ твоихъ предковъ, ты нашла бы средство при какомъ ни будь дворѣ, гдѣ еще любовь къ дамамъ и слава оружія въ чести, учредить турниръ, въ которомъ наградою была бы рука твоя, подобно твоей прабабкѣ, блаженной памяти, бывшей наградою на славномъ Страсбургскомъ турнирѣ; ты етимъ приобрѣла бы лучшаго Рыцаря во всей Европѣ для поддержанія правъ дома Круа противъ утѣсненія Бургундіи и политики Франціи.

— Но, любезная тетушка, старая кормилица мнѣ сказывала, что хотя Рейн-Графъ и былъ лучшимъ Рыцаремъ на славномъ Страсбургскомъ турнирѣ и хотя етимъ приобрѣлъ руку почтенной прабабки моей, блаженной памяти, однакожь етотъ бракъ былъ не очень счастливъ потому, что онъ имѣлъ привычку часто бранить ее и даже иногда бивалъ.

— А. для чего же нѣтъ? вскричала Графиня Амелина въ романическомъ восторгѣ своемъ отъ Рыцарства; почему етѣмъ побѣдоноснымъ рукамъ, привыкшимъ колоть и рубить въ чистомъ полѣ, не сохранять своей дѣятельности дома? Я въ тысячу разъ лучше желаю, чтобъ меня по два раза на день билъ благородный Рыцарь, котораго рука была бы также страшна другимъ, какъ и мнѣ самой, нежели имѣть мужемъ робкаго, который не смѣлъ бы поднять руки ни на жену и ни на кого.

— Я пожелала бы вамъ всякаго блага съ такимъ буйнымъ супругомъ, любезная тетушка, но вѣрно бы не стала завидовать; ибо, если правда, что можно изуродовать кого нибудь на турнирѣ, то въ дамской гостиной совсѣмъ другое дѣло.

— Но можно выдши за знаменитаго Рыцаря, не подвергаясь непремѣнно побоямъ; хотя и правда, что блаженной памяти предокъ нашъ Рейнграфъ Готфридъ, былъ нѣсколько крутаго права и слишкомъ любилъ рейнвейнъ. Совершенный Рыцарь — агнецъ съ дамами и левъ по среди копій. Былъ Теобальдъ Монтиньи, дай Богъ ему царство небесное! самый кроткій человѣкъ и никогда не осмѣлился поднять руку на жену свою; такъ, что на турнирѣ побивалъ всѣхъ враговъ, а дома позволялъ прекрасной неприятельницѣ бить себя. Какъ быть! самъ виноватъ. Онъ былъ однимъ изъ защитниковъ на Гафлингемскомъ турнирѣ и сражался-такъ хорошо, что если бъ угодно было Богу и твоему дѣду, то онъ могъ бы найти супругу, которая лучше бы отвѣчала его кротости.

Графиня Изабелла, имѣя нѣсколько причину бояться етаго славнаго Гафлингемскаго турнира, ибо "« тетка ея всегда говорила очень плодовито объ етомъ предметѣ, окончила разговоръ, и Кентень, съ вѣжливостію благовоспитаннаго молодаго человѣка, боясь обезпокоить ихъ своимъ присутствіемъ, поѣхалъ впередъ и поравнялся съ провожатымъ, какъ бы желая разспросить его о дорогѣ.

Между тѣмъ обѣ дамы ѣхали молча, или говорили о вещахъ, не заслуживающихъ повѣствованія. Наконецъ стало разсвѣтать и какъ онѣ уже нѣсколько часовъ были на конѣ, то Дюрвардъ, боясь утомить ихъ, нетерпѣливо хотѣлъ доѣхать до перваго роздыха.

— Я черезъ полчаса покажу вамъ его, отвѣчалъ провожатый.

— И тогда ввѣришь насъ другому проводнику? спросилъ Кентень.

— Именно. Мои путешествія всегда короткія и по прямой линіи. Между тѣмъ какъ вы, Господинъ стрѣлокъ, и многіе другіе описываете дугу наподобіе лука, я всегда держусь прямой хорды, или натянутой веревки.

Луна давно уже скатилась за горизонтъ и заря начинала заниматься на востокѣ и отражалась зеркальными водами небольшаго озера, по берегу котораго ѣхали наши путешественники. Ето озеро стояло посреди большой равнины, на коей видны были разбросанныя деревья и кустарники, по столь рѣдкія, что уже можно было хорошо различать предметы. Кентень взглянулъ на своего спутника и подъ сѣнью надвинутой огромной шляпы съ большими полями, узналъ шутливыя черты того Петитандре, чьи пальцы, не задолго предъ тѣмъ, за одно съ мрачнымъ товарищемъ его Труазетелемъ, такъ дѣятельно работали около его шеи.

Привыкши въ Шотландіи смотрѣть на палача съ ужасомъ, близкимъ къ суевѣрію, Кентень уступилъ отвращенію, нѣсколько смѣшанному съ боязнію и еще увеличенному воспоминаніемъ о приключеніи, въ которомъ онъ подвергался такой опасности, поворотилъ на право голову своей лошади и пришпоривъ ее, отъѣхалъ на семь, или восемь футовъ отъ ненавистнаго своего спутника.

— Ere! вскричалъ Петитандре, молодецъ не забылъ меня. Ну чтожь, товарищъ! надѣюсь, ты на меня не сердишься? Въ нашей землѣ всякой долженъ кормиться своими трудами. Ничуть не стыдно побывать у меня въ рукахъ, потому что я чистенько прицѣпляю къ дереву живые плоды; и сверхъ того я, по милости Божіей, презабавный весельчакъ. Ха! ха! ха! Можно бы пересказать тебѣ множество штукъ, надѣланныхъ мною подъ самою висѣлицею, да такихъ забавныхъ что я принуждёнъ былъ поскорѣе оканчивать свою работу, чтобы мои колодники не померли со смѣху, а ето нанесло бы стыдъ моимъ занятіямъ.

Сказавъ ето, онъ тронулъ повода своей лошади, чтобы сблизить разстояніе между собою и Шотландцемъ, и продолжалъ: — Полно, Господинъ стрѣлокъ, намъ не за что дуться другъ на Друга; я, право, исполняю свою должность весело и безъ злобы и особенно люблю тѣхъ, кому накину веревку на шею, чтобы пожаловать ихъ кавалерами ордена Св. Патибуларія: такъ честной отецъ Ваконельдіабло, капелланъ придворнаго судьи, называетъ покровителя палачей.

— Прочь, негодной, сказалъ Кентень служителю правосудія, видя, что онъ хочетъ приблизиться къ нему; прочь, чтобъ мнѣ не вздумалось доказать тебѣ разницу между человѣкомъ съ честью и презрѣннѣйшею тварью въ обществѣ.

— Тише! тише! сказалъ Петитандре; видишь, какой бойкой! Добро бы ты говорилъ о честномъ человѣкѣ, оно могло бы походить на правду, а что касается до людей съ честью, то я ежедневно тружусь надъ ними также близко, какъ потрудился было и надъ тобою. Да, Богъ съ тобой, и оставайся одинъ, если хочешь. Я далъ бы тебѣ сткляночку Оверньйскаго вина запить нашу ссору; но ты презираешь мою учтивость, такъ дуйся, сколько душѣ угодно. Я никогда не ссорюсь съ моими приятелями, съ моими плясунчиками, товарищами въ забавахъ, любезными братцами, какъ Яковъ мясникъ называетъ своихъ барашковъ; словомъ съ тѣми, у кого на лбу, какъ у вашей милости, написано крупными литерами: П. Е. Т. Л. Я. О, нѣтъ! пусть они обращаются со мною какъ угодно, я все готовъ въ приличное время услужить имъ; и ты самъ увидишь; если опять попадешься ко мнѣ въ руки, что Петитандре знаетъ; какъ прощаютъ обиды.

Сказавъ ето и дополнивъ слова свои насмѣшливымъ взглядомъ на Кентеня, онъ толкнулъ свою лошадь, переѣхалъ на другую сторону дороги и оставилъ Кентеня глотать свои шуточки, сколько позволяла ему Шотландская гордость.

Кентень почувствовалъ сильное желаніе изломать на немъ древко своего копья, но укротилъ гнѣвъ свой, подумавъ, что ссориться съ такимъ человѣкомъ постыдно вездѣ и всегда, а теперь такое забвеніе должности могло имѣть опаснѣйшія послѣдствія. И потому, не отвѣчая ничего на неумѣстныя насмѣшки Петитандре, онъ только внутренно молилъ Бога, чтобы дамы не слыхала ихъ; ибо ето подало бы имъ невыгодное мнѣніе о молодомъ человѣкѣ, подверженномъ онымъ.

Не долго могъ онъ предаваться етѣмъ размышленіямъ; онѣ прерваны были пронзительными криками обѣихъ дамъ.

— Посмотрите! посмотрите на задъ! Ради Бога, сберегите насъ и себя! За нами погоня! Кентень поспѣшно оглянулся и въ самомъ дѣлѣ ему, показалось, что два вооруженные всадника ихъ преслѣдуютъ; и поскорости ѣзды своей скоро должны настигнуть. — Ето вѣрно стражи придворнаго судьи, объѣзжаютъ дозоромъ по лѣсу. Посмотри, сказалъ онъ Петитандре, узнаешь ли ты ихъ?

Петитандре повиновался и посмотрѣвъ отвѣчалъ ему съ веселымъ видомъ: — Ети всадники ни вамъ, ни мнѣ не товарищи; они не изъ Королевской стражи и также не принадлежатъ къ стражѣ главнаго судьи; ибо на нихъ, кажется, шлемы съ опущенными забралами и нашей пики. Пострѣлъ побери ети нашейники! изо всего вооруженія я ихъ особенно не терплю; мнѣ часто случалось биться часъ, разстегивая ихъ.

— Милостивыя Государыни, сказалъ Кентень, не обращая вниманія на слова Петитандре, извольте ѣхать впередъ, но не такъ скоро, чтобъ можно было принять ето за побѣгъ, однакожь, чтобъ вамъ можно было воспользоваться моими стараніями остановить этихъ двухъ всадниковъ, насъ преслѣдующихъ.

Графиня Изабелла взглянула на Кентеня и пошептала на ухо теткѣ, которая сказала Кентеню:

— Мы почтили насъ своею довѣренностію, Господинъ стрѣлокъ, и лучше подвергнемся всему, что можетъ съ нами случишься подлѣ васъ, чѣмъ ѣхать впередъ съ этимъ человѣкомъ, котораго лице, кажется, не предвѣщаетъ добра.

— Какъ вамъ угодно, Милостивыя Государыни, отвѣчалъ молодой Шотландецъ, правду сказать, ихъ только двое и хотя по вооруженію кажутся Рыцарями, но все они узнаютъ, если имѣютъ какое дурное намѣреніе, какъ Шотландецъ исполняетъ свою должность въ присутствіи такихъ особъ какъ вы и для защиты вашей. Кто изъ васъ, продолжалъ онъ, обращаясь къ тремъ подчиненнымъ своимъ, хочетъ вмѣстѣ со мною помѣриться копьями съ этими всадниками?

У двоихъ, повидимому, не достало рѣшимости, но третій, Бертрандъ Гюіотъ поклялся, что еслибъ они были Рыцарями круглаго стола Короля Артура, онъ и тогда сразился бы съ ними за честь Гасконіи.

Во время сего разговора, два Рыцаря, ибо они по наружности не могли быть низшаго званія, подъѣхали къ задней стражѣ маленькаго отряда, составляемой изъ Кентеня и храбраго Гасконца; на обоихъ были прекрасныя стальныя вооруженія, отличной шлифовки, но, безъ девизовъ, по которымъ бы можно было ихъ узнать.

Одинъ изъ нихъ, подъѣзжая, закричалъ Кентеню: — Прочь, Господинъ оруженосецъ: мы приѣхали смѣнить тебя съ должности, превышающей твое званіе. Наши попеченія будутъ етѣмъ дамамъ приятнѣе твоихъ; ибо при тебѣ онѣ только что плѣнницы.

— Въ отвѣтъ на требованіе ваше, Милостивый Государь, возразилъ Дюрвардъ, я скажу прежде всего, что исполняю должность, возложенную на меня моимъ Государемъ; а наконецъ, что етѣ дамы желаютъ остаться подъ моимъ охраненіемъ, хотя я и точно етаго не достоинъ.

— Какъ, негодной, вскричалъ одинъ изъ всадниковъ, ты, нищій бродяга, смѣешь оказывать сопротивленіе двумъ Рыцарямъ.

— Именно сопротивленіе, отвѣчалъ Дюрвардъ: я точно хочу сопротивляться вашему неучтивому и беззаконному нападенію; а если есть какое различіе между нашими званіями, то нечестный поступокъ вашъ уничтожаетъ его. Обнажайте жь мечи, или, если хотите сражаться на копьяхъ, то разъѣзжайтесь.

Рыцари сдѣлали оборотъ и отъѣхали шаговъ на двѣсти. Кентень, взглянувъ на двухъ Графинь, наклонился на сѣдлѣ, какъ бы прося ихъ помогать ему своими молитвами; и между тѣмъ, какъ онѣ махали платками, въ знакъ ободренія, два другіе поборника отъѣхали достаточно для нападенія.

Поощри въ Гасконца къ храброму сопротивленію, Кентень пустилъ свою лошадь въ галопъ и четверо всадниковъ сшиблись посрединѣ пространства, ихъ раздѣлявшаго. Сшибка была пагубна бѣдному Гасконцу; ибо: противникъ его направилъ копье прямо въ лицо, незащищаемое забраломъ, копье попало въ глазъ, прошло до черепа и повергло его мертвымъ на мѣстѣ.

Съ другой стороны, Дюрвардъ, имѣющій ту же невыгоду и видя, что противникъ нападаетъ на него тѣмъ же самымъ образомъ, сдѣлалъ такое удачное движеніе на сѣдлѣ, что неприятельское копье прошло ему надъ правымъ плечомъ и слегка оцарапало щеку; а онъ, ударивъ противника прямо въ грудь, вышибъ его изъ сѣдла. Кентень скочилъ съ лошади, чтобы разстегнуть шлемъ поверженнаго; по другой Рыцарь, который еще не раззѣвалъ рта, видя неудачу своего товарища, спѣшился еще скорѣе и ставши передъ другомъ своимъ, лишеннымъ чувствъ, сказалъ Дюрварду: — Молодой смѣльчакъ, ради Бога и Св. Мартына, садись на лошадь и убирайся съ твоимъ женскимъ обозомъ. Чортъ возьми, онѣ ужъ и то надѣлали зла нынѣшнимъ утромъ.

— Съ позволенія вашего, господинъ Рыцарь, отвѣчалъ Кентень, недовольный гордымъ голосомъ, которымъ ему совѣтовали, я сперва погляжу съ кѣмъ имѣлъ дѣло, а послѣ узнаю, пню долженъ отвѣчать мнѣ за смерть моего товарища.

— Ты прежде умрешь, чѣмъ узнаешь и разскажешь ето, вскричалъ Рыцарь; еще повторяю, ступай съ Богомъ. Если мы сдѣлали глупость, что помѣшали вашему путешествію, то довольно наказаны; ибо зло, тобою сдѣланное, не льзя поправить ни твоею смертію, ни истребленіемъ всѣхъ твоихъ товарищей. А! вскричалъ онъ, видя, что Дюрвардъ обнажилъ мечь, если хочешь, пожалуй. Защищайся.

Въ то же время онъ поподчивалъ молодаго Шотландца такимъ полновѣснымъ ударомъ по головѣ, что Кентень, хотя рожденный въ странѣ, гдѣ дрались не мертвыми руками, только въ Романахъ читывалъ о такомъ сильномъ ударѣ меча. Онъ налетѣлъ съ силой и быстротою молніи, отшибъ ефесъ сабли, которую Дюрвардъ поднялъ для защищенія, разрубилъ шлемъ до самыхъ волосъ, но не пошелъ далѣе. Однакожь молодой воинъ, оглушенный силою удара, упалъ на одно колѣно, и на минуту былъ во власти своего противника, еслибъ ему захотѣлось удвоить; но или щадя его молодость, или удивляясь мужеству, или даже повинуясь великодушію, которое не позволяло ему нападать на врага беззащитнаго, Рыцарь не захотѣлъ воспользоваться стою выгодою. Между тѣмъ Кентень, опомнившись, проворно вскочилъ и напалъ на противника съ стремительностію человѣка, рѣшившагося побѣдишь, или погибнуть, и съ хладнокровіемъ, необходимымъ для того, кто хочетъ воспользоваться всѣми своими средствами. Рѣшившись не подвергаться впередъ такимъ ужаснымъ ударамъ, онъ воспользовался превосходнѣйшимъ проворствомъ, которое умножалось отъ сравнительной легкости его вооруженія, дабы утомить неприятеля, нападая со всѣхъ сторонъ такъ внезапно и быстро, что тотъ, покрытый тяжелымъ вооруженіемъ, не могъ долго защищаться безъ крайней усталости.

Напрасно етотъ великодушный противникъ кричалъ Кентеню, что имъ больше не за что сражаться и что жаль будетъ его ранить. Повинуясь только желанію омыть стыдъ перваго своего пораженія, Дюрпардъ продолжалъ нападать на него съ быстротою молніи, угрожая то лезвіемъ, то остріемъ сабли, и внимательно примѣчая за всѣми движеніями врага, столь ужаснымъ образомъ уже доказавшаго ему превосходную силу руки своей, такъ что былъ готовъ отпрыгнуть назадъ, или въ сторону при каждомъ ударѣ тяжелаго неприятельскаго меча.

— Видно самъ чортъ набилъ въ етаго молодаго сумазброда гордости и упрямства, сказалъ Рыцарь: стало тебя ничѣмъ не льзя успокоить, кромѣ хорошаго тумака въ голову. И перемѣнивъ образъ сраженія, онъ началъ обороняться, довольствуясь отбивать удары, которые Кентень не переставалъ наносить ему, по видимому не стараясь возвращать ихъ, но выжидая минуты, когда молодой воинъ, уставши, оступившись, или оплошавши, дастъ ему случай кончитъ сраженіе однимъ ударомъ. Вѣроятно ета хитрая политика удалась бы ему, но судьба опредѣлила иначе.

Они еще бились съ равнымъ бѣшенствомъ, какъ прискакавшій во всю прыть отрядъ верьховыхъ закричалъ имъ: — Перестаньте! перестаньте! именемъ Короля! — Оба противника отступили въ одно и то же время, и Кентень съ удивленіемъ увидѣлъ своего Капитана, Лорда Кравфорда, начальникомъ отряда, прервавшаго сраженіе. Онъ узналъ также Тристана Пустынника съ двумя, или тремя его служителями. Всѣхъ же верьховыхъ было человѣкъ двадцать.

ГЛАВА ПЯТЬНАДЦАТАЯ.
Провожатый.

Приѣздъ Лорда Кравфорда и его отряда окончилъ вдругъ сраженіе, описанное въ предъидущей главѣ. — Рыцарь, поднявъ забрало, отдалъ саблю старому Лорду и сказалъ ему. — Кравфордъ, я сдаюсь, но выслушай, я скажу на ухо. Ради Бога, спаси Герцога Орлеанскаго.

— Что! Какъ! Герцога Орлеанскаго! вскричалъ начальникъ Шотландской стражи; видно шутъ самъ чортъ вмѣшался; ето погубитъ его во мнѣніи Короля, на всегда погубить.

— Не разспрашивай меня, отвѣчалъ Дюнуа, ибо онъ былъ дѣйствующимъ въ етомъ произшествіи; я виноватъ и виноватъ одинъ. Видишь, въ немъ примѣтенъ знакъ жизни. Мнѣ хотѣлось только похитить ету молодую Графиню, завладѣть ея рукою и помѣстьями; и Посмотри, что изъ етаго вышло. Отгони своихъ негодяевъ, чтобъ его ни-кто не могъ узнать.

При сихъ словахъ онъ поднялъ забрало на шлемъ Герцога Орлеанскаго, и вспрыснулъ ему лицо водою изъ ближняго озера.

Между тѣмъ Дюрвардъ такъ быстро переходившій отъ одного приключенія къ другому, стоялъ неподвижно отъ удивленія. Блѣдныя черты перваго противника удостовѣрили его, что онъ вышибъ изъ сѣдла перваго Принца крови и съ знаменитымъ Дюнуа, съ лучшимъ воиномъ во всемъ Королевствѣ, помѣрился мечемъ; ети два воинскіе подвига сами по себѣ были очень почетны; но понравятся ли они Королю: ето былъ другой вопросъ. Герцогъ пришелъ въ себя, сѣлъ, собравъ силы и внимательно слушалъ разговоръ Дюнуа съ Кравфордомъ; первый утверждалъ, что не нужно произносить имя Герцога Орлеанскаго въ этомъ дѣлѣ, ибо онъ готовъ взять все порицаніе на себя и объявляетъ, что Герцогъ только изъ дружбы за нимъ, послѣдовалъ.

Лордъ Кравфордъ слушалъ его, потупивъ глаза въ землю, вздыхалъ и по временамъ качалъ головою. — Ты знаешь, Дюнуа, сказалъ онъ наконецъ, взглянувъ на него, что изъ любви къ отцу твоему и даже къ тебѣ, я желалъ бы тебѣ услужишь..»

— Я вовсе не прошу о себѣ! вскричалъ Дюнуа; я отдалъ тебѣ свою саблю; я твой плѣнникъ; чего еще надобно? Но прошу за етаго благороднаго Принца, единственную надежду Франціи, если Богу угодно прекратить жизнь Дофина; онъ проѣхалъ сюда только по моей просьбѣ, желая содѣйствовать моему счастію; самъ Король нѣсколько обнадежилъ меня.

— Дюнуа, отвѣчалъ Кравфордъ, еслибы другой, а не ты говорилъ мнѣ, что ты вовлекъ благороднаго Принца въ такое ужасное положеніе, для личныхъ видовъ твоихъ, я назвалъ бы его прямо лжецомъ; и хотя ты самъ теперь увѣряешь меня въ етомъ, я сомнѣваюсь въ истинѣ и твоихъ словъ.

— Благородный Кравфордъ, сказалъ Герцогъ Орлеанскій, опомнившись совершенно, по сходству характера вашего съ Дюнуа, вы не можете не отдать ему справедливости. Я напротивъ завлекъ его сюда по неволѣ для безразсуднаго намѣренія, наскоро обдуманнаго и наудачу исполненнаго. Смотрите всѣ на меня, продолжалъ онъ вставая, и обращаясь къ воинамъ; я Людовикъ Орлеанскій и готовъ принять наказаніе за свою безразсудность. Надѣюсь, что по всей справедливости я одинъ понесу весь гнѣвъ Короля. Но, какъ Французскій Принцъ никому не долженъ отдавать своего оружія, даже и вамъ, храбрый Кравфордъ то прощай, вѣрный мечь мой.

При сихъ словахъ онъ вынулъ мечь и бросилъ его въ озеро. Мечь блеснулъ въ воздухѣ молнійною браздою, съ шумомъ упалъ въ воду и исчезъ. Свидѣтели етаго произшествія пребывали въ удивленіи и нерѣшимости изъ уваженія къ сану и характеру виновнаго; но съ другой стороны чувствовали, соображая виды Короля на него, что етотъ проступокъ обратится въ погибель ему.

Дюнуа, первый началъ говорить, какъ другъ, оскорбленный недостаткомъ довѣренности.

— Стало Вашему Высочеству угодно въ одно утро лишаться милости Короля, бросить въ воду лучшій мечь свои и презришь дружбу Дюнуа!

— Любезный братъ! отвѣчалъ Герцогъ, какъ могъ ты подумать, что я презираю твою дружбу, когда говорю правду для твоей безопасности и собственной чести?

— А что вамъ за нужда до моей безопасности? возразилъ Дюнуа отрывисто; мнѣ хотѣлось бы узнать ето, любезный братецъ. Скажите ради Бога, какая надобность вамъ заботиться о томъ, что я хочу быть повѣшенъ, удавленъ, брошенъ въ Луару, заколовъ кинжаломъ, замученъ на колесѣ, запертъ въ желѣзную клѣтку, зарытъ живой въ ровъ замка, или наказанъ иначе, какъ угодно будетъ Королю Людовику повелѣть о своемъ вѣрноподданномъ? Вы напрасно мнѣ мигаете и указываете на Тристана Пустынника, я не хуже васъ вижу етаго негодяя. Но я дешевлѣ бы отъ него отдѣлался. — Повѣрьте, что остался бы живъ. А что касается до вашей чести, то, право, думаю, ей бы хотѣлось, чтобъ вы не принимались за дѣло нынѣшнимъ утромъ, или даже вовсе не показывались. Вотъ молодой Шотландецъ, только что пришедшій съ горъ, вышибъ изъ сѣдла Ваше Высочество.

— Полно, полно, вскричалъ Лордъ Кравфордъ, тутъ стыдиться нечего: не въ первый разъ доброе копье переломлено молодымъ Шотландцемъ. Я радъ, что онъ хорошо отправилъ свою должность.

— Я не спорю объ этомъ, возразилъ Дюнуа; однакожъ, если бы вы подъѣхали немного позже, то у васъ въ дружинѣ могло бы быть убылое мѣсто.

— Да, да, сказалъ Лордъ Кравфордъ; я узнаю твою руку на этомъ разбитомъ шлемѣ. Снять его съ етаго молодца и дать ему одну изъ нашихъ шапокъ, подбитыхъ сталью, она закроетъ черепъ лучше нежели клочки етаго головнаго наряда. Теперь, Дюнуа, я долженъ просить тебя и Герцога Орлеанскаго сѣсть на лошадь и слѣдовать за мною; ибо мнѣ приказано проводить васъ въ жилище, вовсе не похожее на то, которое я желалъ бы вамъ назначить.

— Не льзя ли мнѣ сказать слово етѣмъ дамамъ, Лордъ Кравфордъ? спросилъ Герцогъ Орлеанскій.

— Ни полслова, отвѣчалъ Лордъ Кравфордъ, я слишкомъ привязанъ къ Вашему Высочеству, — чтобы позволить Вамъ такую неосторожность. Молодой человѣкъ, продолжалъ онъ, обращаясь къ Кентеню, ты исполнилъ свою должность; ступай и исполни ввѣренное тебѣ порученіе.

— Съ позволенія Вашего, Милордъ, сказалъ Тристанъ, съ обыкновенною своею грубостію, ему должно искать другаго проводника. Мнѣ не льзя обойтись безъ Петитандре въ такое время, когда вѣроятно ему будетъ работа.

— Ему стоитъ только все ѣхать по етой тропинкѣ, сказалъ Петитандре, выдвигаясь впередъ, она приведетъ его къ мѣсту, гдѣ найдетъ провожатаго. Я за тысячу червонныхъ не хотѣлъ бы сегодня отстать отъ своего начальника. Мнѣ случалось вѣшать не одного оруженосца и Рыцаря; богатые старшины, бургомистры, даже Графы и Маркизы перебывали у меня въ рукахъ; но… гмъ! Онъ взглянулъ на Герцога, какъ бы показывая, что оставленный имъ пробѣлъ должно наполнить новымъ званіемъ, и продолжалъ: — О! Петитандре, о тебѣ упоминается въ лѣтописяхъ.

— И вы позволяете своимъ негодяямъ говоришь такъ грубо въ присутствіи члена Королевской Фамиліи? спросилъ, нахмуривъ брови, Лордъ Кравфордъ у Тристана.

— Чтожь Вы сами не накажете его? отвѣчалъ грубо Тристанъ.

— Потому что здѣсь одна твоя рука не замарается, наказывая его, возразилъ Лордъ Кравфордъ.

— Когда такъ, Милордъ, сказалъ придворный судья, занимайтесь своими подчиненными, а я ужь буду отвѣчать за моихъ.

Казалось, Лордъ Кравфордъ хотѣлъ отвѣчать ему сердито; на, какъ бы обдумавъ хорошенько, обратился къ нему спиною и попросилъ Герцога Орлеанскаго и Дюнуа, которые сѣли на лошадей, слѣдовать за собою; потомъ сдѣлавъ прощальный знакъ двумъ дамамъ, сказалъ Кентеню: — Да хранитъ тебя небо, сынъ мой; ты храбро началъ свою службу, хотя и въ несчастномъ дѣлѣ. Тутъ онъ поѣхалъ, но Дюрвардъ слышалъ, что Дюнуа спросилъ его въ полголоса: — Ты везешь насъ въ Плесси?

— Нѣтъ, несчастный и безразсудный другъ мой, отвѣчалъ Лордъ Кравфордъ со вздохомъ: мы ѣдемъ въ Лотъ.

Лотъ! Имя сіе, ужаснѣйшее самаго Плесси, раздалось въ ушахъ молодаго Шотландца, какъ звонъ по усопшемъ. Онъ слыхалъ объ немъ, какъ объ мѣстѣ, опредѣленномъ на тѣ тайныя жестокости, которыми даже Людовикъ стыдился осквернять всегдашнее свое жилище. Въ семъ вертепѣ ужаса были темницы, изрытыя подъ темницами, и часто неизвѣстныя самимъ сторожамъ; живыя гробницы, гдѣ заключенные не могли ожидать ничего, кромѣ хлѣба, воды и тлетворнаго воздуха. Въ етомъ грозномъ замкѣ были еще ужасныя темницы, называемыя клѣтками, въ которыхъ несчастный заключенный не могъ ни стать, ни лечь: изобрѣтеніе ихъ приписывали Кардиналу Ла-Балю. И потому не удивительно, что имя сего жилища ужасовъ и сознаніе, что онъ самъ нѣсколько способствовалъ отправишь туда двѣ славныя жертвы, поразили Кентеня такою печалію, что онъ ѣхалъ нѣсколько времени, опустивъ голову, потупивъ глаза и предаваясь горестнымъ размышленіямъ.

Какъ онъ готовился снова вести маленькой отрядъ свой показанною тропинкою, Графиня Амелина нашла случай сказать ему: — Можно бы подумать, Господинъ оруженосецъ, что вы сожалѣете о побѣдѣ, одержанной вами за насъ?

Етотъ вопросъ былъ сдѣланъ почти съ насмѣшкою; но у Кентеня достало разборчивости, чтобъ отвѣчать на него чистосердечно и просто.

— Я не могу сожалѣть ни о какой услугѣ, оказанной вамъ, по если бы не охраненіе вашей безопасности, то я скорѣй желалъ бы пасть подъ ударами такого отличнаго воина, какъ Дюнуа, чѣмъ быть причиною заточенія етаго славнаго Рыцаря и несчастнаго родственника его, Герцога Орлеанскаго, въ ужасныя Лотскія темницы.

— Такъ ето былъ Герцогъ Орлеанской? вскричала она, обращаясь къ племянницѣ; я такъ и думала, хотя издали смотрѣла сраженіе. Видишь, племянница, что могло бы случиться, если бы этотъ хитрый и скупой Король позволилъ намъ показаться при дворѣ! Первой Принцъ крови; и храбрый Дюнуа, котораго имя извѣстно наравнѣ съ геройскимъ именемъ отца его! етотъ молодой человѣкъ мужественно исполнилъ свою должность, но почти жаль, что онъ не погибъ съ честно; ибо его неумѣстное мужество лишило насъ такихъ знаменитыхъ освободителей.

Графиня Изабелла отвѣчала почти съ неудовольствіемъ и съ твердостію, которой Дюрвардъ еще не замѣчалъ въ ней.

— Если бы, сказала она, я не знала, что вы шутите, то назвала бы ваши слова не благодарностію къ храброму нашему защитнику. Когда бы ети Рыцари успѣли въ дерзскомъ намѣреніи и даже разбили отрядъ нашъ, то не очевидно ли, что по приѣздѣ Королевской гвардіи, мы раздѣлили бы ихъ заточеніе? А съ своей стороны, лью слезы о храбромъ молодомъ человѣкѣ, погибшемъ для защиты нашей и скоро устрою молебствія о успокоеніи души его; а оставшагося въ живыхъ, продолжала она съ большою застѣнчивостію, прошу принять мою искреннюю благодарность.

Кентень оборотился къ ней для изъявленія хотя части своихъ чувству увидя кровь на щекѣ его, она вскричала съ сожалѣніемъ: — Пресвятая Богородица! онъ раненъ! кровь его течетъ! Сойдите съ лошади: надобно перевязать вашу рану.

Напрасно Кетнень утверждалъ, что рана его легка, онъ долженъ былъ спѣшиться, сѣсть на дерновое возвышеніе, снять шлемъ; а Графини Круа, которыя по древнему обычаю, не совсѣмъ еще вышедшему изъ моды, хвалились нѣкоторымъ знаніемъ врачебнаго искуства, обмыли рану, обтерли кровь и перевязали платкомъ Графини Изабеллы, для предохраненія отъ вліянія воздуха.

Въ наше время, влюбленные рѣдко получаютъ раны за красавицъ, и красавицы съ своей стороны никогда не берутся лѣчить ихъ: стало оба избѣгаютъ опасности. Всѣ догадаются, что я разумѣю опасностію для мущины, но можетъ быть для молодой дѣвушки опаснѣе лѣчить рану, подобную Кентеневой, вовсе не смертельной, чѣмъ нашему Шотландцу подвергать себя для ея защиты.

Мы уже сказали, что наружность Кетненя Дюрварда была самая привлекательная. Когда онъ разстегнулъ шлемъ свой, то прекрасные густые локоны осѣнили лицо, на которомъ изображеніе молодости и веселости было украшено румянцемъ, происходящимъ отъ скромности и удовольствія. А когда молодая Графиня принуждена была держать платокъ на его ранѣ, между тѣмъ какъ тетка искала какой нибудь примочки, то она почувствовала какое-то замѣшательство, сожалѣніе къ раненому и сильнѣйшую благодарность за его услуги, и все ето въ глазахъ ея вовсе не отняло цѣны у приятной наружности молодаго воина. Словомъ, казалось, судьба нарочно назначила этотъ случай, чтобы дополнитъ таинственную связь, которую мѣлкими и по видимому нечаянными обстоятельствами, начала между двумя существами, хотя весьма различными саномъ и богатствомъ, однакожь очень сходными молодостію, красотою и отъ природы нѣжными и романическими склонностями.

И потому не удивительно, что мысль о Графинѣ Изабеллѣ, уже знакомая воображенію Кентеня, съ етой минуты совершенію овладѣла- его сердцемъ; и что молодая Графиня съ своей стороны, если чувства ея, которыхъ она почти сама не понимала, были не столь рѣшительны, начала думать о молодомъ своемъ защитникѣ, которому оказала болѣе участія, чѣмъ кому либо изъ знатныхъ дворянъ, которые въ теченіи двухъ лѣтъ докучали ей своею страстію. Болѣе всего, когда она думала о Кампо-Басео, недостойномъ любимцѣ Герцога Карла, о его лицемѣрной наружности, низкомъ и подломъ умѣ, кривой шеѣ и косыхъ глазахъ, то изображеніе его казалось ей отвратительнѣе прежняго, и она клялась, что никакое притѣсненіе никогда не принудитъ ея къ такому ненавистному браку.

Съ другой стороны, потому ли что Графиня Амелина знала толкъ въ красотѣ мущинъ и столько же восхищалась ею, какъ и за пятнадцать лѣтъ; ибо ей было уже по крайней мѣрѣ тридцать пять, если вѣришь лѣтописямъ етаго знаменито и о дома, или потому что раскаявалась въ томъ, что прежде не отдавала справедливости молодому своему хранителю и плохо цѣнила заслуги его; только она замѣтно сдѣлалась къ нему благосклоннѣе.

— Племянница моя, сказала она, дала вамъ платокъ на перевязку раны; а я дамъ вамъ другой для награжденія вашей храбрости и для поощренія васъ на пути Рыцарства.

Сказавъ ето, она подала ему платокъ, богато вышитой серебромъ и голубымъ шелкомъ; и указавъ на чепракъ своей лошади и на перья, украшающія свою шляпу, замѣтила ему, что вездѣ были шѣ же самые цвѣты.

Обычаи того времени непремѣнно предписывалъ, какъ принимать такую милость, и Кентень покорился ему, обвязавъ платокъ около руки. Однакожь онъ исполнилъ етотъ долгъ благодарности не такъ ловко и учтиво, какъ можетъ быть поступилъ бы во всякомъ другомъ случаѣ и при другихъ свидѣтеляхъ; хотя даръ, полученный такимъ образомъ отъ дамы, вообще носили такъ изъ одной вѣжливости, онъ скорѣе согласился бы украсить свою руку платочкомъ, которымъ была перевязана легкая рана, нанесенная ему копьемъ Герцога Орлеанскаго.

Они снова пустились въ путь; Кентень ѣхалъ подлѣ дамъ, которыя какъ бы молча приняли его въ свое общество. Однакожь онъ не говорилъ, ибо сердце его исполнено было того внутренняго, ощущенія блаженства, которое молчитъ, боясь обнаружиться. Графиня Изабелла говорила еще менѣе, такъ что тетка одна поддерживала весь разговоръ, и казалось не хотѣла окончить его; ибо, для открытія, по словамъ ея, Дюрварду правилъ и обрядовъ Рыцарства, она сдѣлала ему подробное и самое полное описаніе всего, случившагося на Гафлингемскомъ турнирѣ, гдѣ сама раздавала награды побѣдителямъ.

Мало заботясь, мнѣ больно признаться, объ описаніи етаго великолѣпнаго турнира и гербахъ разныхъ Фламандскихъ и Нѣмецкихъ Рыцарей, которыхъ Графиня Амелина описывала съ безжалостною точностію, Кентень сталъ опасаться, не проѣхали ль они мѣсто, гдѣ должны были найти провожатаго; ето былъ весьма важный случай и могъ навлечь самыя пагубныя слѣдствія.

Между тѣмъ, какъ онъ колебался дослать ли назадъ одного изъ спутниковъ, чтобы во всемъ увѣриться, послышался звукъ рога, и взглянувъ въ ту сторону, откуда оный происходилъ, онъ увидѣлъ всадника, скачущаго къ нимъ во весь опоръ. Малый ростъ, длинная грива, дикій и почти неукротимый видъ лошади, живо напомнили Дюрварду породу маленькихъ горныхъ лошадей въ его землѣ; но ета была гораздо лучше сложена и будучи повидимому такъ же неутомима, имѣла болѣе быстроты въ движеніяхъ. Особливо голова, которая у Шотландской лошади часто нестройна и крупна, была мала и хороню прилажена къ шеѣ; губы животнаго были твердыя, глаза огненные и ноздри хорошо открытыя.

Всадникъ былъ на видъ еще страннѣе лошади, хотя и она вовсе не похожа была на Французскихъ лошадей. Онъ опирался ногами на широкія стремена, похожія на лопату и такъ высоко подтянутыя, что колѣни его были почти наравнѣ съ лукою сѣдла, что однакожъ не мѣшало ему править лошадью очень искусно. На головѣ у него была маленькая красная чалма, прикрѣпленная серебреною застежкою, съ измятымъ перомъ. Тюникъ на немъ былъ зеленый, украшенный потемнѣвшимъ старымъ золотымъ галуномъ и похожій покроемъ на одежду Естрадіотовъ; ето было войско, набираемое тогда Венеціанцами въ провинціяхъ, лежащихъ на восточномъ берегу ихъ залива. Широкія, нѣкогда бѣлыя, шировары стягивались подъ колѣнкою, а черныя ноги его были бы голы, еслибъ не обвивались множествомъ перевязокъ, на которыхъ держались сандаліи. У него не было шпоръ, ибо довольно было острыхъ краевъ стременъ для понужденія лошади. Этотъ чудный всадникъ былъ подпоясанъ алымъ поясомъ, на которомъ съ правой стороны висѣлъ кинжалъ, а съ лѣвой короткая Арабская сабля; — Дурная перевязь черезъ плечо поддерживала рогъ, возвѣстившій его прибытіе. Лицо его было смугло и загорѣло отъ солнца, борода рѣдкая, глаза черные и проницательные, ротъ и носъ изрядные и вообще черты его можно бы назвать довольно хорошими, если бы черные волосы, въ безпорядкѣ висящіе на головѣ, худощавость и звѣрской видъ не показывали болѣе дикаго, чѣмъ образованнаго человѣка.

— Опять Цыганъ, сказали дамы одна другой^, неужьли Король Еще ввѣряется етимъ негодяямъ?

— Я разспрошу етаго человѣка, если вамъ угодно, сказалъ Кентень, и сколько можно увѣрюсь въ его вѣрности.

Кентень, также какъ и Графини Круа, узналъ но платью и ухваткамъ етаго человѣка одного изъ тѣхъ бродягъ, съ которыми его чуть было не смѣшали, благодаря скорости и усердію Труазетеля и Петитандре; стало ему очень естественно было бояться довѣриться такому негодяю.

— Насъ ли ты искалъ здѣсь? спросилъ онъ прежде, всего.

Чужеземецъ отвѣчалъ утвердительнымъ знакомъ.

— Зачѣмъ?

— Чтобы проводить во дворецъ Литтихскаго….

— Епископа, хочешь ты сказать?

Еще утвердительный знакъ чужеземца.

— Чѣмъ докажешь, что мы должны тебѣ вѣрить?

— Ничѣмъ, кромѣ двухъ стиховъ старой пѣсни:

Пажъ зарѣзалъ вепря,

А похвасталъ Господинъ.

— Доказательство хорошо; ступай впередъ, молодецъ; я тотчасъ больше поговорю съ тобою.

Тутъ возвратясь къ дамамъ, онъ сказалъ имъ: — Я увѣрился, что ето провожатый, котораго намъ должно было ожидать, ибо онъ сказалъ мнѣ лозунгъ, котораго, думаю, кромѣ Короля и меня ни кто познаетъ. Но я поговорю съ нимъ поболѣе и постараюсь увидѣть до какой степени можно ему ввѣриться.

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ.
Бродяга.

Пока Кентень, въ короткомъ разговорѣ своемъ съ двумя Графинями, увѣрялъ ихъ, что новый чудный спутникъ точно провожатый, котораго Король долженъ былъ имъ прислать, онъ замѣтилъ, ибо наблюдалъ движенія пришельца съ такою же быстротою, съ какою тотъ осматривалъ. Маленькой отрядъ ихъ онъ замѣтилъ, что етотъ человѣкъ не только часто на нихъ оглядывался, но съ ловкостію болѣе приличною обезьянѣ, нежели человѣку, сгибался почти въ кольцо на сѣдлѣ и такимъ образомъ оборачиваясь къ нимъ головою, пристально смотрѣлъ за всѣми.

Недовольный етой уловкой, Кентень подъѣхалъ къ Цыгану и увидя, что онъ опять выпрямился, сказалъ ему: — Кажется, дружокъ, ты слѣпо ведешь насъ, ибо чаще посматриваешь на хвостъ лошади, чѣмъ на уши.

— А еслибъ я и точно былъ слѣпъ, отвѣчалъ Цыганъ, все могъ бы провожать васъ по всѣмъ провинціямъ Франціи, или сосѣднихъ земель.

— Однакожъ ты не Французъ?

— Нѣтъ, отвѣчалъ провожатый.

— Отъ кудажъ ты родомъ?

— Ни отъ куда.

— Какъ ни отъ куда?

— Да, я не принадлежу ни къ какой странѣ. Я Цыганъ, Богемецъ, Египтянинъ, все, чѣмъ угодно Европейцамъ называть насъ, на разныхъ языкахъ своихъ; но не имѣю отечества.

— Христіанинъ ли ты?

Цыганъ сдѣлалъ отрицательный знакъ.

— Собака, сказалъ Кентень, стало ты покланяешься Магомету?

— Нѣтъ, отвѣчалъ провожатый равнодушно и отрывисто, повидимому не оскорбляясь словами Дюрварда и не удивляясь имъ.

Такъ ты идолопоклонникъ? Однимъ словомъ, что же ты?

— Я не имѣю никакой вѣры.

Кентень затрепеталъ отъ удивленія; ибо, хотя слыхалъ, что есть Сарацыны и идолопоклонники, по никогда не могъ вообразить, чтобъ были люди, не исповѣдующіе никакой вѣры. Однакожъ удивленіе не помѣшало ему спросить у провожатаго, гдѣ онъ живетъ обыкновенно.

— Вездѣ, гдѣ бываю, отвѣчалъ Цыганъ; у меня нѣтъ постояннаго жилища.

— Какъ же сохраняешь ты свое имѣніе?

— Я ничего не имѣю, кромѣ етаго платья и лошади.

— Платье на тебѣ нарядное, а лошадь славная. Чѣмъ же ты живешь?

— Ѣмъ, когда голоденъ; пью въ жажду, и не имѣю никакихъ способовъ къ жизни, кромѣ тѣхъ, съ которыми случаи столкнетъ меня.

— Чьимъ законамъ ты повинуешься?

— Ни чьимъ и никому иначе, какъ по своей волѣ.

— Но кто твой начальникъ? Кто повелѣваетъ тобою?

— Отецъ нашего поколѣнія, если захочу ему повиноваться, а господина у меня нѣтъ.

— Такъ ты лишенъ всего, соединяющаго прочихъ людей. Не имѣешь ни законовъ, ни начальника, ни постоянныхъ средствъ къ пропитанію, ни дома, ни жилища. У тебя (да у мило сердится къ тебѣ Создатель!) нѣтъ отечества; и ты (да просвятитъ тебя небо!) не признаешь Бога: что же остается-тебѣ, лишенному вѣры, правленія и всякаго домашняго благополучія?

— Свобода. Я не слушаюсь и не уважаю никого. Иду куда хочу, живу какъ могу и умираю, когда надобно,

— Но тебя могутъ осудить и казнить въ одну минуту, по первому повелѣнію судьи. — Какъ быть! Я умру не много прежде! — Но ты можешь также быть заключенъ въ темницу; и тогда гдѣ же твоя свобода, которою такъ гордишься?

— Въ моихъ мысляхъ, которыхъ никакія цѣпи связать не могутъ; а твои, даже когда и тлѣло свободно, связаны узами вашихъ мечтаній о любви къ мѣсту и грезъ Гражданской политики. Мой умъ свободенъ и тогда, какъ тѣло сковано; твой въ цѣпяхъ и при тѣлесной свободѣ.

— Но свобода ума не уменьшаетъ тяжести оковъ, которыми могутъ обременить твое тѣло.

— Ето зло можно терпѣть нѣсколько времени; если же наконецъ не панду средства уйти, или товарищи не освободятъ меня, я все могу умереть; а смерть есть совершеннѣйшая свобода.

— Тутъ оба замолчали на нѣсколько минутъ. Дюрвардъ опять продолжалъ свои вопросы, не смотря на презрѣніе свое къ столь отвратительному человѣку.

— Племя твое скитается, сказалъ онъ ему, родъ вашъ неизвѣстенъ Европейскимъ народамъ. Отъ куда онъ?

— Етаго я тебѣ не могу сказать, отвѣчалъ Цыганъ.

— Когда избавитъ онъ ето Королевство отъ своего присутствія и возвратится въ страну, изъ которой вышелъ?

— Когда кончится срокъ его странствованія.

— Не потомки ли вы тѣхъ колѣнъ Израиля, которыя отведены были въ плѣненіе за большую рѣку Евфратъ? спросилъ Кетнень, не забывшій чему учился въ Абербротокѣ.

— Мы тогда сохранили бы ихъ вѣру; исполняли бы ихъ обряды.

— А какъ зовутъ тебя?

— Настоящее имя мое извѣстно только моихъ братьямъ. Люди, не живущіе подъ шатрами нашими, называютъ меня Гайраддиномъ Мограбиномъ, то есть Ганраддинъ Африканскій Мавръ.

— Ты говоришь слишкомъ хорошо для человѣка, жившаго- всегда въ твоей презрѣнной: ордѣ.

— Я нѣсколько отвѣдалъ Европейскихъ знаній. Во время моего ребячества, людоловы напали на наше поколѣніе. Стрѣла прошибла голову моей матери и она умерла. Я укутанъ былъ въ покрывало, висѣвшее у ней на плечахъ и взятъ неприятелями. Священникъ выпросилъ меня у стражей: и года два, или три, училъ западнымъ наукамъ.

— Какъ же ты съ нимъ разстался?

— Я обокралъ его, отвѣчалъ Гайраддинъ очень спокойно. Онъ подмѣтилъ меня и побилъ. Я вонзилъ въ него ножъ, убѣжалъ въ лѣсъ и присталъ къ своимъ.

— Негодный! вскричалъ Кентень; какъ осмѣлился ты зарѣзать своего благодѣтеля?

— А на что мнѣ были его благодѣянія! Молодой Цыганъ не дворная собака, привыкшая лизать руку хозяина и ползать подъ его ударами изъ куска хлѣба. Онъ похожъ на волченка, посаженнаго на цѣпь, рветъ ее при первомъ случаѣ, растерзываетъ хозяина и возвращается въ свои лѣса.

Помолчавъ еще, молодой Шотландецъ, стараясь болѣе постигнуть характеръ и намѣренія такого подозрительнаго провожатаго, спросилъ Гайраддина: — Правда ли, что народъ его, хотя погруженный въ глубочайшее невѣжество, хвастаетъ познаніемъ будущаго, въ которомъ отказано мудрецамъ и философамъ просвѣщеннѣйшаго общества.

— Мы утверждаемъ ето, отвѣчалъ Гайраддинъ, и не даромъ.

— Но какъ этотъ даръ могъ быть удѣленъ такому презрѣнному племени?

— А я почему знаю? Я тогда стану отвѣчать тебѣ на етотъ вопросъ, когда ты мнѣ растолкуешь, отъ чего собака находитъ слѣдъ человѣка, а человѣкъ, благороднѣйшее животное, не можетъ идти слѣдомъ собаки. Ета власть, которая кажется тебѣ столь чудесною, врожденная нашему племени. По чертамъ лица и линіямъ руки мы можемъ предсказать будущую судьбу человѣка также легко, какъ по весеннему цвѣту дерева ты можешь сказать какіе плоды принесетъ оно въ свое время.

— Я сомнѣваюсь въ твоихъ познаніяхъ и требую доказательства.

— Не требуй, господинъ оруженосецъ. Къ какой бы вѣрѣ ты ни принадлежалъ, я могу сказать тебѣ, что Богиня, которой покланяешься, здѣсь.

— Молчи, вскричалъ Кентень внѣ себя отъ удивленія, ты жизнью будешь отвѣчать за каждое лишнее слово, кромѣ отвѣтовъ на мои вопросы. Можешь ли ты быть вѣрнымъ?

— Могу… все, что могутъ люди.

— Но захочешь ли ты быть такимъ?

— Еслибъ я поклялся, ты не больше бы мнѣ повѣрилъ, отвѣчалъ Гайраддинъ съ насмѣшливою улыбкою.

— Знаешь ли, что жизнь твоя въ моихъ рукахъ?

— Рази, и увидишь, боюсь ли я смерти.

— Могутъ ли деньги сдѣлать тебя вѣрнымъ?

— Нѣтъ, если я безъ нихъ невѣренъ.

— Чѣмъ же можно въ тебѣ увѣриться?

— Добрыми поступками.

— Клянусь хорошо обходиться съ тобою, если будешь вѣрно служить намъ во время путешествія.

— Не клянись. Не трать напрасно такого драгоцѣннаго товара. Я уже преданъ тебѣ.

— Какъ! вскричалъ Дюрвардъ еще съ большимъ удивленіемъ.

— Вспомни каштановыя деревья на берегу Шера. Жертва, которую ты хотѣлъ спасти, былъ Заметъ Мограбинъ, мой братъ.

— Однакожъ я вижу связь между тобою и людьми, умертвившими твоего брата; ибо одинъ изъ нихъ сказалъ мнѣ, что я найду тебя здѣсь; и вѣрно онъ же поручилъ тебѣ провожать етѣхъ дамъ.

— Что дѣлать? отвѣчалъ Гайраддинъ мрачно: ети люди обращаются съ нами, какъ собака пастуха съ баранами. Защищаетъ ихъ нѣсколько времени, водитъ куда хочетъ и наконецъ провожаетъ на бойню.

Кентеню послѣ удалось увѣришься, что Цыганъ не солгалъ въ этомъ случаѣ, и что стража придворнаго судьи, поставленная унимать кочующія толпы, которыя наводняли Королевство, имѣла съ ними тайныя сношенія, удерживалась на время отъ исполненія своей должности, а всегда кончала тѣмъ, что отправляла союзниковъ своихъ на висѣлицу. Этотъ родъ политическаго сношенія между ворами и служителями полиціи существовалъ по всѣмъ странамъ, для взаимной пользы обоихъ промысловъ и вовсе не чуждъ нашего отечества^[1].

Дюрвардъ, разставшись съ проводникомъ, присоединился къ своему отряду, недовольный характеромъ Гайраддина и ничуть не довѣряя личнымъ его увѣреніямъ въ благодарности. Тогда онъ захотѣлъ узнать двухъ остальныхъ своихъ подчиненныхъ и къ сожалѣнію увидѣлъ, что они были глупы и столь же мало способны помогать ему своими совѣтами, сколь мало показали готовности содѣйствовать ему оружіемъ.

— Ну чтожь! Тѣмъ лучше, подумалъ Кейтель, возвышаясь мыслями надъ всѣми препятствіями, неразлучными съ его положеніемъ: мнѣ одному ета любезная дѣвушка будетъ всѣмъ обязана. Кажется, я безъ лишняго хвастовства могу надѣяться на свою руку и голову. Я видѣлъ отеческій домъ, пожираемый пламенемъ, видѣлъ отца и братьевъ умерщвленными посреди дымящихся развалинъ и не отступилъ на палецъ; сражался до послѣдней минуты. Теперь я двумя годами постарѣе и меня поощряетъ къ храбрости лучшее побужденіе сердца человѣческаго.

Рѣшившись вести себя сообразно этому намѣренію, Кентень показалъ такое вниманіе и дѣятельность во всю дорогу, какъ будто умножался, чтобы всюду поспѣть. Его любимое и чаще всего имъ занимаемое мѣсто было, разумѣется, подлѣ Графинь, которыя, отдавая справедливость его стараніямъ о своей безопасности, начинали разговаривать съ нимъ на короткой и дружеской ногѣ и казалось находили большое удовольствіе въ простосердечныхъ и остроумныхъ его разговорахъ. Но онъ никогда не допускалъ, чтобы прелестное ето обращеніе могло хотя немного помѣшать ему въ рачительномъ исполненіи должности.

Часто ѣхалъ онъ подлѣ Графинь, описывая жительницамъ плоской земли горы Грампіанскія и въ особенности красоты Гленъ-Улакина; столь же часто подъѣзжалъ онъ къ Гайраддину, разспрашивалъ его о дорогѣ и мѣстахъ роздыха и рачительно старался помнить его отвѣты, чтобы другими вопросами открыть, не умышляетъ ли онъ какой измѣны. Наконецъ, переходя къ задней стражѣ, онъ старался привязать къ себѣ двухъ спутниковъ своихъ привѣтными рѣчами, подарками и посуломъ другихъ наградъ по исполненіи порученія.

Такъ ѣхали они болѣе недѣли безлюдными "колодками и побочными тропинками для избѣжанія большихъ городовъ. Съ ними не случилось ничего примѣчательнаго, кромѣ нѣсколькихъ встрѣчъ съ кочующими толпами Цыганъ, которые ихъ не трогали, видя въ провожатомъ своего земляка; съ отставшими солдатами, а можетъ быть и разбойниками, которые не смѣли нападать на людей, столь хорошо вооруженныхъ, или съ полицейскими разъѣздами. Король, употреблявшій мечь и огонь для исцѣленія и закрытія язвъ общественныхъ, высылалъ ету стражу на истребленіе нестройныхъ полчищъ, грабившихъ Францію. Онѣ безъ затрудненія пропускали странниковъ и ихъ прикрытіе, въ силу пропуска, который самъ Король для етато далъ Дюрварду.

Вообще останавливались въ монастыряхъ, обязанныхъ по учрежденію своему принимать молельщиковъ; а извѣстно, что настоящая цѣлъ путешествія двухъ Графинь была сокрыта подъ спитъ предлогомъ. Даже не должно было докучать пилигримамъ разспросами о ихъ санѣ и званіи, ибо многіе знатные люди желали оставаться неизвѣстными во время исполненія какого-нибудь обѣта. По приѣздѣ, Графини Круа обыкновенно уходили въ свою комнату подъ видомъ усталости; а Кентень, исполняя должность дворецкаго, старался о доставленіи имъ всего нужнаго, съ дѣятельностію, избавляющею ихъ отъ всякихъ хлопотъ и съ поспѣшностію, которая умножала чувства привязанности и благодарности тѣхъ, о комъ онъ такъ заботился.

Всѣ Цыгане слыли идолопоклонниками, бродягами, людьми занятыми тайными науками и потому вездѣ стоило большаго труда испросить проводнику, принадлежащему къ етой шайкѣ, пропускъ даже въ наружныя зданія, находящіяся на переднемъ монастырскомъ дворѣ, гдѣ останавливались путешественники, ибо его присутствіемъ не хотѣли осквернять столь святыя мѣста. ето приводило въ большое замѣшательство Кентеня Дюрварда, ибо съ одной стороны онъ считалъ необходимымъ не озлоблять человѣка, знавшаго тайну ихъ путешествія, а съ другой непремѣнно хотѣлъ рачительно за нимъ присматривать, хотя изподтишка, чтобы по возможности не позволять ему ни съ кѣмъ сообщенія. А ето было бы невозможно, если бы Гайраддинъ останавливался не въ самыхъ монастыряхъ. Ему даже казалось, что Гайраддинъ добивался быть выгнаннымъ, ибо вмѣсто того, чтобы оставаться спокойно въ отведенномъ ему уголкѣ, онъ старался заговаривать съ бѣльцами и молодыми братьями: его штуки и пѣсни очень ихъ забавляли и ни чуть не нравились старшимъ монахамъ, такъ, что часто Дюрварду должно было употреблять всю власть свою надъ Цыганомъ и даже прибѣгать къ угрозамъ, для умѣренія слишкомъ вольной его веселости, и всячески упрашивать начальниковъ не выгонять ету невѣрную собаку. Однакожь ему удавалось искусно извинять неблагочиніе своего провожатаго, говоря, что можетъ быть пребываніе въ священныхъ мѣстахъ, а пуще всего сообщество набожныхъ людей, внушатъ ему лучшія правила и заставятъ пристойнѣе вести себя.

Не смотря на ето, въ десятый, или двенадцатый день ихъ путешествія, по вступленіи во Фландрію по близости отъ Намура, всѣ старанія Дюрварда не могли остановить слѣдствій соблазна, произведеннаго невѣрнымъ его провожатымъ. Мѣстомъ дѣйствія былъ Францисканскій монастырь, въ которомъ настоятель былъ самыхъ строгихъ правилъ. Послѣ долгой нерѣшимости, которую Дюрварду очень трудно было побѣдить, какъ въ такомъ случаѣ и должно было ожидать, онъ выпросилъ наконецъ негодному Цыгану пристанище въ отдѣленномъ зданіи, гдѣ жилъ бѣлецъ, исправляющій должность садовника. Обь дамы, но обыкновенію, удалились въ свою комнату, а настоятель, имѣвшій нѣкоторыхъ родственниковъ въ Шотландіи и кромѣ того любившій поговорить о своей землѣ, пригласилъ Кентеня, котораго наружность и поведеніе ему понравились, къ себѣ въ келью на закуску.

Дюрвардъ, видя что настоятель человѣкъ умный, воспользовался етимъ случаемъ, чтобы постараться узнать о положеніи дѣлъ въ Литтихскомъ владѣніи; ибо все, слышанное имъ въ послѣдніе дни, заставляло его опасаться несчастнаго окончанія путешествію двухъ Графинь и сомнѣваться въ дѣятельномъ покровительствѣ Епископа, если бы онѣ и приѣхали къ нему. Отвѣты настоятеля на его вопросы были не слишкомъ утѣшительны.

— Литтихскіе жители, сказалъ онъ ему, богатые мѣщане, которые, какъ древле Іиуй, отолстѣли и позабыли Бога. Они возгордились сердцемъ отъ своего богатства и преимуществъ. Многократно ссорились съ Герцогомъ Бургундскимъ, верховнымъ своимъ повелителемъ, за налоги, которыхъ онъ съ нихъ требовалъ, и льготы, на которыя они предъявляютъ права свои. Ети ссоры часто превращались въ явные мятежи, и Герцогъ, человѣкъ пылкій и неукротимый въ гнѣвѣ своемъ поклялся, что при первомъ оскорбленіи, ему нанесенномъ, возобновитъ надъ Литтихомъ запустѣніе Вавилонское и паденіе Тирское, и дастъ ужасный примѣръ и урокъ всей Фландріи.

— А по всему мною слышанному, сказалъ Кентень, онъ способенъ исполнить ету клятву, такъ что Литтихцы вѣрно побоятся доставить ему случай.

— Должно бы на ето надѣяться, отвѣчалъ настоятель, и ето здѣсь ежедневная молитва всѣхъ добрыхъ людей, которымъ не хотѣлось бы, чтобы человѣческая кровь пролива я асъ, какъ вода ключевая; и чтобы Христіане гибли безъ покаянія, не успѣвъ примириться съ Небомъ. И потому добрый Епископъ денно и нощно старается о сохраненіи мира, какъ должно служителю олтаря. Но… Тутъ почтенный настоятель, глубоко вздохнулъ и не докончилъ рѣчи.

Дюрвардъ очень скромно замѣтилъ, какъ важно для провожаемыхъ имъ дамъ собрать точнѣйшія свѣденія о внутреннемъ положеніи страны, и прибавилъ, что поясненіе етаго. предмета будетъ со стороны преподобнаго отца подвигомъ Христіанскаго милосердія.

— Я не охотно говорю объ етомъ предметѣ, отвѣчалъ настоятель, ибо слова, произнесенныя даже въ углу противъ сильныхъ земли, могутъ найти крылатаго гонца, готоваго отнести все имъ въ слухъ. Врочемъ, чтобы по малой возможности моей услужить тебѣ, добрый молодой человѣкъ и етѣмъ богобоязливымъ госпожамъ, совершающимъ святое путешествіе, я стану говорить откровенно.

Тутъ онъ озрѣлся осторожно и продолжалъ тихо, какъ бы опасаясь, чтобы его не подслушали.

— Литтихцовъ тайно поощряютъ къ частымъ мятежамъ слуги Веліаловы, которые увѣряютъ, надѣюсь ложно, что посланы нашимъ Христіаннѣйшимъ Королемъ, который конечно слишкомъ достоинъ етаго названія, смущать сосѣднюю землю. Дѣло въ томъ однакожг; что имя его всегда въ устахъ разсѣвающихъ неудовольствіе и распаляющихъ умы Липтіихцевъ. Кромѣ того есть въ окружности благородный владѣтель, знаменитый во брани, но истинный камень соблазна въ другомъ отношеніи. Соблазнъ и камень преткновенія между Бургундіею и Фландріею. Имя его Вильгельмъ Ла-Маркъ.

— Прозванный Вильгельмомъ Длиннобородымъ, сказалъ Кентень, или Вепремъ Арденскимъ?

— И не напрасно дано ему ето прозваніе, сынъ мой; ибо онъ подобенъ вепрю дубравному, попирающему встрѣчныхъ ногами и клыками терзающему ихъ. Онъ собралъ себѣ шайку болѣе чѣмъ изъ тысячи человѣкъ, похожихъ на него, то есть презирающихъ всякую власть гражданскую и духовную; съ помощію ихъ онъ держится независимо отъ Герцога Бургундскаго и удовлетворяетъ своимъ и ихъ надобностямъ грабительствами и насиліями, которыми угнетаетъ безъ различія мірянъ и духовенство, и налагаетъ руку на помазанныхъ господнихъ, вопреки заповѣдямъ священнаго писанія. Даже и скудную обитель нашу обложилъ данью серебра и золота для выкупа жизни нашей и нашихъ братій; на ето требованіе мы отвѣчали прошеніемъ, писаннымъ по Латынѣ, въ которомъ изъясняемъ невозможность нашу удовлетворить его. Не смотря на ето, Вильгельмъ Длиннобородый, столь же мало знающій науки словесныя, какъ и правила человѣколюбія, съ насмѣшкою отвѣчалъ намъ: если не заплатите, то выжгу обитель вашу.

— Вамъ не трудно было, отецъ мои, понять етотъ отвѣтъ.

— Увы! сынъ мой, страхъ и необходимость искусные толкователи. Мы принуждены были превратить въ слитки свои серебряные сосуды, для утоленія жадности вождя немилосердаго. Да воздастъ ему Небо седмерицею! Да погибнетъ нечестивый! Аминь! Аминь! Проклятіе злодѣю!

— Меня удивляетъ, что Герцогъ Бургундскій, при всей крѣпости и силѣ своей, не загоняетъ етаго вепря за такія явныя опустошенія.

— Увы! сынъ мой, Герцогъ теперь въ Пероннѣ, собираетъ своихъ сотниковъ и тысячниковъ на войну съ Франціею, и чрезъ посланную Небомъ распрю между двумя великими Государями, страна сія остается добычею низшихъ притѣснителей. Но напрасно Герцогъ не заботится о изцѣленіи стой внутренней заразы, ибо еще недавно етотъ Вильгельмъ Ла-Маркъ имѣлъ открытыя сношенія съ Руслеромъ и Павильономъ, начальниками недовольныхъ въ Литтихѣ, и должно опасаться, чтобъ онъ скоро не подбилъ ихъ на какую нибудь крайность.

— Но развѣ Епископъ Литтихскій не имѣетъ довольно власти для покоренія етаго безпокойнаго мятежника? Вашъ отвѣтъ на етотъ вопросъ, преподобный отецъ, очень важенъ для меня.

— Епископъ, сынъ мой, владѣетъ мечемъ Святаго Петра, равно какъ и его ключами. Онъ облеченъ властію свѣтскаго Государя и пользуется могущественнымъ покровительствомъ дома Бургундскаго, какъ въ качествѣ церковнослужителя властію духовною: и поддерживаетъ сугубый етотъ санъ достаточнымъ количествомъ добрыхъ воиновъ и оруженосцевъ. Етотъ Вильгельмъ Ла-Маркскій воспитанъ въ его домѣ и осыпанъ его благодѣяніями. Но даже при дворѣ Епископа далъ волю жестокому и кровожадному своему праву и прогнанъ за умерщвленіе одного изъ важнѣйшихъ Епископскихъ служителей. Изгнанный изъ Литтиха съ запрещеніемъ являться на глаза доброму Епископу, онъ съ тѣхъ поръ сталъ постояннымъ и непримиримымъ врагомъ его; и теперь, мнѣ больно вымолвить, препоясалъ чресла свои и облекся на него бронею мести.

— И такъ вы считаете положеніе етаго почтеннаго Епископа опаснымъ? спросилъ Кентень съ безпокойствомъ.

— Увы! сынъ мой, отвѣчалъ добрый Францисканецъ, есть ли кто нибудь, или что нибудь, въ семъ бренномъ мірѣ, чегобъ не должно полагать въ опасности? Но сохрани

Боже, чтобъ я сказалъ, что почтенный Епископъ находится въ неизбѣжной опасности. У него довольно денегъ, вѣрные совѣтники, храброе войско; и сверхъ того проѣхавшій вчера здѣсь гонецъ сказывалъ намъ, что Герцогъ, по просьбѣ Епископа, послалъ ему ето воиновъ. Этой дружины съ людьми, принадлежащими къ каждому копейщику, достаточно для сопротивленія Вильгельму Ла-Марку, котораго имя да погибнетъ съ шумомъ. Аминь!

Разговоръ ихъ былъ прерванъ ключаремъ, который едва внятнымъ отъ гнѣва голосомъ обвинялъ Цыгана въ ужаснѣйшихъ неистовствахъ противъ молодыхъ братій. Онъ пѣлъ имъ разныя пѣсни, въ которыхъ упоминалось только о суетѣ мірской и нечистыхъ наслажденіяхъ, а пуще всего занимался ворожбою и предсказывалъ имъ неприличныя вещи.

Настоятель молча выслушалъ етѣ обвиненія, какъ бы онѣмѣвъ отъ ужаса при повѣствованіи такихъ великихъ преступленій. Когда ключарь окончилъ свой разсказъ, онъ вышелъ на монастырскій дворъ и приказалъ бѣльцамъ, подъ опасеніемъ духовнаго наказанія за неповиновеніе, вооружиться бичами и метлами и прогнать нечестиваго изъ священной ограды.

Етотъ приговоръ тотчасъ былъ исполненъ въ присутствіи Дгорварда, который хотя и не доволенъ былъ етимъ приключеніемъ, однакожь не заступился за Гайраддина, предвидя, что заступленіе его будетъ недѣйствительно.

Однакожь наказаніе виновнаго надѣлало, не смотря на увѣщанія настоятеля, болѣе смѣха, чѣмъ страха. Цыганъ бѣгалъ по двору во всѣ стороны, посреди криковъ своихъ преслѣдователей и unма ударовъ, изъ коихъ одни не доставали его, ибо даны были людьми, не желавшими достать; другихъ избѣгалъ онъ проворствомъ; и мужественно и смиренно терпѣлъ малое число тѣхъ, которые ложились ему на сипну и на плеча. Безпорядокъ былъ тѣмъ смѣшнѣе и шумнѣе, что Гайраддина гоняли сквозь строй воины неопытные, которые часто, вмѣсто виновнаго, поражали другъ друга. Наконецъ настоятель, желая кончить ету сцену, болѣе соблазнительную, чѣмъ поучительную, приказалъ отворить вороша, и Цыганъ, бросясь съ быстротою молніи въ этотъ выходъ, воспользовался луннымъ свѣтомъ, чтобы проститься съ монастыремъ.

Въ ето время подозрѣніе, нѣсколько разъ приходившее на мысль Дюрварду, представилось ему съ новою силою. Въ етотъ же самый день Гайраддинъ обѣщалъ ему вести себя въ монастыряхъ пристойнѣе и скромнѣе прежняго. Однакожъ не только не исполнилъ своего обѣщанія, по еще велъ себя дерзче и развратнѣе, чѣмъ когда либо. И такъ вѣроятно онъ ето сдѣлалъ не безъ намѣренія; не смотря на пороки свои, Цыганъ точно имѣлъ здравый разсудокъ и когда хотѣлъ умѣлъ управлять собою. Не хотѣлось ли ему повидаться съ своими земляками, или съ кѣмъ другимъ; а какъ днемъ етому препятствовалъ надзоръ Кентеня, то не употребилъ ли онъ етой хитрости, чтобы ночью быть выпишу изъ монастыря?

Едва ето подозрѣніе пришло на мысль Дюрварду, опъ, всегда быстрый въ своихъ движеніяхъ, рѣшился слѣдовать за битымъ Цыганомъ и какъ можно скрытнѣе развѣдать, что съ нимъ будетъ. И потому лишь Цыганъ переступилъ за ворота монастырскія, Кентень очень коротко объяснилъ настоятелю необходимость не терять изъ вида своего провожатаго и стрѣлою полетѣлъ за нимъ.

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ.
Подстереженный шпіонъ.

По выходѣ изъ монастыря, Дюрвардъ примѣтилъ при лунномъ свѣтѣ поспѣшное удаленіе Цыгана, бѣгущаго черезъ деревню съ быстротою собаки, чующей арапникъ; а потомъ увидѣлъ, что онъ немного подалѣ своротилъ на лугъ.

— Товарищъ мой бѣжитъ скоро, сказалъ Кентень самъ себѣ, но ему надобно бѣжать еще скорѣе, чтобъ уйти отъ быстрѣйшихъ ногъ, когда-либо топтавшихъ траву Гленъ-Улакина.

Снявъ по счастію епанчу и вооруженіе, горный Шотландецъ могъ показать быстроту, которой не было равной въ его землѣ, и которая, не смотря на ускоренный бѣгъ Цыгана, должна была скоро соединить ихъ.

Однакожъ не того хотѣлось Кентеню; ибо онъ желалъ болѣе открыть его намѣренія, чѣмъ помѣшать имъ. Его болѣе утвердило въ стой мысли то, что Цыганъ продолжалъ бѣжать съ равномѣрною скоростію, даже когда прошло первое стремленіе его побѣга; по етому казалось, что предметъ его не просто означаетъ человѣка, прогнаннаго почти въ полночь, нечаянно, изъ хорошаго убѣжища и который бы естественно долженъ только искать другаго. Кентень послѣдовалъ за нимъ, не бывъ примѣченъ, ибо Цыганъ ни разу не оглянулся; но пройдя лугъ, остановился у ручья, котораго берега обросли ольхами и ветлами, и затрубилъ въ рогъ; однакожь осторожно и не. усиливая звука. Свистъ, раздавшійся невдалекѣ, тотчасъ отвѣчалъ ему.

— Ето свиданіе, подумалъ Кентень; но какъ подойти и подслушать, что будетъ? Шумъ шаговъ моихъ и вѣтвей, которыя надобно будетъ разводить, измѣнитъ мнѣ, если не остерегусь. Однакожь, клянусь Св. Андреемъ, что я ихъ подкараулю, какъ серпъ Гленъ-Ислы. Я докажу имъ, что не даромъ учился охотѣ. Они сошлись; двое, мнѣ не выгодно, если меня примѣтятъ и если у нихъ неприязненное въ головѣ, чего по всему должно опасаться, остережемся, чтобы Графиня Изабелла не лишилась бѣднаго друга своего. Что я говорю? Онъ бы не стоилъ етаго названія, если бы не былъ готовъ сразиться за нее съ дюжиной такихъ негодяевъ. Помѣрившись мечемъ съ Дюнуа, съ лучшимъ Рыцаремъ во всей Франціи, долженъ ли я бояться толпы стихъ бродягъ? Полно! Осторожность и мужество; и съ помощію Бога и Св. Андрея, они увидятъ, что я сильнѣе и хитрѣе ихъ.

Рѣшившись и пользуясь хитростію, къ которой привыкъ въ лѣсной охотѣ, онъ вошелъ въ ручей, котораго воды, мѣняя глубину, то едва покрывали ему ступни, то доходили до колѣна и такимъ образомъ пошелъ тихо, закрытый древесными вѣтвями, сплетенными сводомъ надъ его головою; шумъ шаговъ его сливался съ журчаніемъ воды: (такъ часто мы сами прежде подкрадывались къ гнѣзду чуткаго ворона). Такъ непримѣченный, подошелъ онъ довольно близко, чтобы слышать голоса двухъ людей, за которыми хотѣлъ наблюдать; но не различалъ словъ. Случившись въ ету минуту подъ величественной плакучей ивой, которой вѣтви падали на самую поверхность воды, онъ схватился за одну изъ крѣпчайшихъ и собравъ всю свою ловкость, силу и проворство поднялся безъ шуму на самую вершину дерева и сѣлъ на развилинѣ главныхъ вѣтвей, не боясь быть примѣченнымъ.

Тутъ онъ увидѣлъ, что Гайраддинъ говорилъ съ однимъ изъ своихъ земляковъ^, но къ крайнему своему неудовольствію увѣрился въ тоже время, что онъ не понимаетъ вовсе ихъ языка. Они много смѣялись; а какъ Гайраддинъ показалъ видъ будто хочетъ убѣжать, а послѣ потеръ себѣ плеча, то онъ и заключилъ, что предметомъ повѣствованія были побои, полученныя Цыганомъ до побѣга изъ монастыря.

Вдругъ въ нѣкоторомъ разстояніи послышался еще свистъ. Гайраддинъ отвѣчалъ на него, затрубивъ въ рогъ, какъ по своемъ прибытіи, и нѣсколько минутъ спустя на сцену явилось новое лицо. Ето былъ человѣкъ высокой, крѣпкой, видомъ солдатъ и котораго могучіе члены составляли разительную противоположность съ низкимъ станомъ и худощавостію двухъ Цыганъ. Широкая перевязь, черезъ плечо, поддерживала большую саблю. Его исподница, покрытая прорѣзами, изъ которыхъ высовывались шелковыя и тафтяныя разноцвѣтныя прошвы, по крайней мѣрѣ пятью стами застежками изъ лентъ была прикрѣплена къ узкому камзолу изъ буйволовой кожи, на правомъ рукавѣ котораго видна была серебреная бляха, съ изображеніемъ кабаньей головы, что означало начальника, у коего онъ служилъ. Изъ подъ весьма маленькой и надѣтой на одно ухо шапки видны были густыя курчавые волосы, осѣняющіе его широкое лицо и сливающіеся съ бородою такой же ширины и почти четырехъ дюймовъ длины. Въ рукѣ держалъ онъ длинное копье и весь нарядъ его показывалъ одного изъ тѣхъ Нѣмецкихъ смѣльчаковъ, извѣстныхъ подъ именемъ ландскнехтовъ, которые тогда составляли важную часть пѣхоты. Ети наемники были воины жестокіе, помышлявшіе только о грабежѣ; между ними ходила вздорная сказка, что одного копейщика не пустили на небо, за его пороки, и не приняли въ адъ за мятежной, сварливой и непокорный правъ: и потому они вели себя, какъ люди, не помышляющіе о небѣ и не боящіеся ада.

— Доннеръ ундъ блитцъ! вскричалъ онъ подходя; за чѣмъ ты заставилъ меня потерять три ночи, ожидая тебя?

— Я не могъ прежде видѣться съ тобою, мейнъ геръ, отвѣчалъ Гайраддинъ съ покорностію. Молодой Шотландецъ, у котораго глаза быстры, какъ у рыси, примѣчаетъ за малѣйшими моими движеніями. Онъ уже меня подозрѣваетъ, а сели подозрѣнія его оправдаются, то я погибшій человѣкъ и онъ опять повезетъ етѣхъ женщинъ во Францію.

— Васъ генкеръ! сказалъ копейщикъ; насъ трое, завтра нападемъ на нихъ, отнимемъ женщинъ, да и только. Ты сказывалъ мнѣ, что оба стража трусы, такъ вы съ товарищемъ займитесь ими; а я, деръ Тейфель! примусь за рысьи глаза.

— Ето тебѣ будешь не такъ-то легко, сказалъ Цыганъ; кромѣ того, что драка не наше дѣло, етотъ молодецъ потягался съ лучшимъ Французскимъ Рыцаремъ и вышелъ съ честью. Я своими глазами видѣлъ, что онъ плотно прижалъ Дюнуа.

— Гавелъ ундъ штурмветтеръ! вскричалъ Нѣмецъ; ты говоришь ето отъ трусости.

— Я не трусливѣе тебя, меинъ геръ; но еще повторяю, что драться не мое дѣло. Если ты останешься въ засадѣ на условленномъ мѣстѣ, то хорошо; если жь нѣтъ, то я безопасно провожу ихъ во дворецъ Епископа; и Вильгельмъ Ла-Маркъ легко можетъ ихъ тамъ отыскать, если онъ вполовину такъ силенъ, какъ хвастался за недѣлю.

Поцъ таузендъ! Мы также сильны и еще сильнѣе. Но слышно, что Бургундецъ прислалъ ето копейщиковъ; такъ видишь ли, по пяти человѣкъ на копье выходитъ ровно пять сотъ; а въ такомъ случаѣ, деръ Тейфель! они гораздо скорѣе захотятъ искать насъ, нежели мы находить ихъ, потому что у Епископа доброе войско, да, войско доброе.

— Такъ оставайтесь при засадѣ у креста трехъ волхвовъ, или отказывайтесь отъ своего намѣренія.

— Отказаться отъ намѣренія! отказаться увезти богатую наслѣдницу въ жены нашему благородному начальнику! Деръ Тейфель! Я скорѣй полѣзу на приступъ въ адъ! Мейне зееле! Мы всѣ скоро сдѣлаемся Принцами и Герцогами; будемъ имѣть хорошій погребъ, кучу Французскихъ денегъ, а можетъ быть въ придачу и молоденькихъ красавицъ, когда Бородачу будетъ ихъ довольно.

— Стало засада у креста Трехъ волхвовъ остается въ своей силѣ?

— Мейнъ готъ, разумѣется. Поклянемся ихъ привезти туда, и какъ онѣ слѣзутъ съ лошадей и станутъ на колѣни передъ крестомъ, что всѣ дѣлаютъ, кромѣ такихъ поганыхъ язычниковъ, каковъ ты, мы нападемъ на нихъ и женщины наши.

— Очень хорошо, но я обѣщалъ взять ето дѣло на себя не иначе, какъ съ условіемъ, чтобъ не трогали ни одного волоска на головѣ етаго молодаго человѣка. Если ты въ этомъ поклянешься мнѣ тремя волхвами, что въ Кельнѣ, я поклянусь тебѣ семью спящими вѣрно помогать во всемъ прочемъ. А если ты не исполнишь своей клятвы, то заранѣе сказываю, что семь Спящихъ будутъ будить тебя семь ночей, съ ряду, а на восьмую удушатъ и пожрутъ.

— Но, доннеръ ундъ гагель! отъ чего ты такъ безпокоишься о жизни етаго молодаго человѣка? Онъ не твоей крови, не твоего народа.

— Что тебѣ за нужда, честный Генрихъ? Иной любитъ рѣзать людей, а другой спасать ихъ шею. И такъ, поклянись мнѣ, что ето не будетъ стоить ему ни жизни, ни малѣйшей раны, или я клянусь блестящими Альдебараномъ, что дѣло не пойдетъ далѣе. Клянись мнѣ тремя Волхвами Кельнскими, ибо я знаю что ты не дорожить прочими клятвами.

— Ты, право, забавенъ! сказалъ Нѣмецъ. Ну изволь! я клянусь….

— Постой, вскричалъ Гайраддинъ; на право кругомъ, храбрый копейщикъ, лицемъ къ Востоку, чтобы три Волхва тебя услышали.

Воинъ поклялся, какъ было приказано, и потомъ сказалъ, что будетъ въ засадѣ и что мѣсто самое приличное, ибо только въ пяти миляхъ отъ того, гдѣ они тогда были.

— Но, продолжалъ онъ, чтобы дѣло было вѣрнѣе, мнѣ кажется не худо поставить нѣсколько молодцовъ въ лѣво отъ трактира, чтобы напасть на нихъ, если вздумаютъ тамъ ѣхать.

— Нѣтъ, отвѣчалъ Цыганъ, подумавъ немного; видъ стихъ солдатъ можетъ встревожить Намурской гарнизонъ и тогда будетъ сомнительное сраженіе, вмѣсто вѣрнаго успѣха. При томъ же они поѣдутъ правымъ берегомъ Мааса, ибо я могу вести ихъ какъ захочется, а этотъ горный Шотландецъ, не смотря на свою недовѣрчивость, во всемъ слушается меня и ни разу не спрашивалъ ни кого о дорогѣ, по которой должно ѣхать. Правда, что я данъ ему вѣрнымъ другомъ, человѣкомъ въ которомъ ни кто не сомнѣвался, не узнавъ его нѣсколько.

— Теперь, другъ Гайраддинъ, сказалъ копейщикъ, я хочу предложишь тебѣ маленькой вопросъ. А не понимаю, какъ вы съ братомъ хвалитесь своимъ колдовствомъ, звѣздочетствомъ, а онъ не угадалъ, что будетъ повѣшенъ. Не странно ли ето?

— Я скажу тебѣ, Генрихъ, возразилъ Цыганъ, что еслибъ я зналъ, что у брата достанетъ глупости пересказывать Герцогу Бургундскому тайны Короля Людовика, то предсказалъ бы смерть его также вѣрно, какъ хорошую погоду въ Іюлѣ. У Людовика есть руки и уши при Бургундскомъ дворѣ, а Герцогъ имѣетъ нѣсколькихъ совѣтниковъ, для которыхъ звукъ Французскаго золота также приятенъ, какъ для тебя запахъ бутылки. Но прощай и непремѣнно будь на условленномъ мѣстѣ. Мнѣ на разсвѣтѣ должно ожидать моего Шотландца на летъ стрѣлы отъ монастыря, иначе онъ будетъ подозрѣвать меня въ отлучкѣ, не выгодной для ихъ путешествія.

— Не льзя жъ тебѣ уйти, не выпивъ со мною на дорогу, сказалъ Нѣмецъ. О! да я и забылъ, что ты глупъ и пьешь одну воду какъ низкой поклонникъ Магомета и Термаганта.

— Ты самъ просто рабъ вина и бутылки, сказалъ Цыганъ. Я удивляюсь, что жаждущіе крови ввѣряютъ тебѣ исполненіе насильствѣ, придуманныхъ умнѣйшими головами. Кто хочетъ знать чужія мысли, или скрывать свои, тотъ не долженъ пить вина. Но: къ чему учить тебя, вѣчно жаждущаго, подобно пескамъ Аравійскимъ. Прощай, возьми съ собой товарища моего Туиско; если увидятъ, что онъ бродитъ около монастыря, то могутъ получить подозрѣнія.

Тутъ знаменитые союзники разстались, поклявшись снова не пропускать свиданія, назначеннаго у Креста трехъ волхвовъ.

Дюрвардъ провожалъ ихъ глазами, пока, ушли изъ вида, потомъ слѣзъ съ дерева. Сердце его билось при мысли, какъ близка была прекрасная Графиня сдѣлаться жертвою такого измѣнническаго заговора, котораго можетъ быть еще и нельзя, избѣгнуть. — Чтобъ, возвращаясь въ монастырь, не встрѣтиться съ Гайраддиномъ, онъ сдѣлалъ большой обходъ, подвергаясь дурнымъ переправамъ.

Дорогой, онъ внимательно разсуждалъ, что дѣлать. Слыша признаніе Гайраддина въ измѣнѣ, онъ тотчасъ было рѣшился убить его по окончаніи совѣщанія и по достаточномъ отдаленіи, товарищей; послышавъ попеченія его о спасеніи своей жизни, почувствовалъ что ему тяжело будетъ наказать измѣнника, какъ слѣдовало за такое предательство. И потому рѣшился щадить жизнь его и даже если возможно имѣть его по прежнему провожатымъ, но совсѣмъ предосторожностями, нужными для безопасности прекрасной Графини, которой поклялся посвятить жизнь свою.

Но что должно было дѣлать? Графини не могли удалиться ни въ Бургундію, изъ которой принуждены были бѣжать; ни во Францію, откуда были почти высланы. Буйство Герцога Карла, въ первой землѣ, едва ли было для нихъ опаснѣе, чѣмъ холодная и тиранская политика Короля въ другой. Размысливъ хорошенько, Дюрвардъ не могъ, придумать ничего лучше, какъ избѣжать засады, избравъ путемъ лѣвой берегъ Мааса, для проѣзда въ Литтихъ, гдѣ Графини, по первому своему начертанію останутся подъ покровительствомъ добродѣтельнаго Епископа. Не льзя было сомнѣваться, что етотъ служитель церкви захочетъ имъ покровительствовать, а если получилъ въ помощь ето воиновъ, то и будетъ имѣть возможность. Во всякомъ случаѣ, если опасности, которымъ подвергали его нападенія Вильгельма Ла-Маркскаго и мятежи города Литтиха, сдѣлаются неминуемыми, то онъ всегда можетъ отослать несчастныхъ Графинь въ Германію, подъ приличнымъ прикрытіемъ.

Наконецъ, ибо какой человѣкъ оканчивалъ размышленіе, не обратившись на самаго себя? Кентень подумалъ, что Король Людовикъ хладнокровно осуждая его на смерть, или плѣненіе, освободилъ отъ всякой обязанности въ отношеніи къ Французскому престолу и онъ твердо рѣшился болѣе не служить ему. Вѣрно Епископъ Литтихской нуждался въ воинахъ; а покровительствомъ прекрасныхъ Графинь, которыя теперь, а особливо Графния Амелина, обращались съ нимъ очень коротко, онъ могъ получить отъ него какое нибудь начальство, или даже порученіе проводишь Графинь Круа въ мѣсто безопаснѣйшее, чѣмъ Литтихъ и его окрестности. Наконецъ, онѣ собирались, хотя какъ бы въ шутку, вооружить вассаловъ Графини Изабеллы, что дѣлали многіе владѣльцы въ ети смутныя времена, и укрѣпить замокъ ея, чтобы онъ могъ противостать всякому нападенію; онѣ шутя спрашивали его, хочетъ ли онъ быть ихъ сенешалемъ и занимать ето опасное мѣсто; а какъ онъ принялъ предложеніе съ усердіемъ и поспѣшностію, то позволили ему поцѣловать ихъ руки въ знакъ опредѣленія къ стой почетной и довѣренной должности. Ему показалось даже, что прелестная рука Графини Изабеллы дрожала, когда уста его прижимались къ ней крѣпче и долѣе, чѣмъ позволяло обыкновеніе, и что въ глазахъ и на лицѣ ея примѣтно было нѣкоторое замѣшательство, когда она приняла свою руку. Чего не могло выдти изъ етаго? и какой храбрый человѣкъ, въ лѣта Кентеневы, не подчинилъ бы нѣсколько своего рѣшенія такимъ размышленіямъ?

Рѣшивши ето, ему надобно было размыслить о томъ, какъ поступить съ невѣрнымъ Цыганомъ. Онъ отвергъ первую мысль свою убить его въ томъ же лѣсу, но взять другаго проводника и отпустить его значило бы послать предателя въ лагерь къ Вильгельму Ла-Маркскому съ извѣстіемъ о ихъ путешествіи. Онъ думалъ было ввѣришься настоятелю и просить его о задержаніи Цыгана, пока они успѣютъ доѣхать до Литтиха, по размысливъ, не посмѣлъ сдѣлать такого предложенія человѣку, котораго старость необходимо сдѣлала робкимъ, и который, почитая безопасность монастыря важнѣйшею своею обязанностію, трепеталъ при одномъ имени вепря Арденскаго.

Наконецъ онъ выбралъ планъ, на который тѣмъ болѣе могъ надѣяться, что исполненіе зависѣло только отъ него; а себя чувствовалъ онъ способнымъ на все для успѣха своего-дѣла. Съ сердцемъ, исполненнымъ смѣлости и твердости, хотя и не обманывая себя на щетъ опасностей своего положенія, Кентень могъ сравниться съ человѣкомъ, несущимъ ношу, которой онъ чувствуетъ всю тягость, не полагая однакожъ ея выше силъ обоихъ, етотъ планъ уже былъ готовъ въ умѣ его, когда онъ подошелъ къ монастырю.

Онъ тихо постучался въ ворота, братъ, поставленный настоятелямъ ждать его, отперъ и сказавъ, что вся братія должна пробыть до свѣта въ церкви, умоляя Бога о прощеніи различныхъ соблазновъ, случившихся прошедшимъ вечеромъ въ обители, предложилъ Кентеню участвовать въ ихъ богоугодныхъ занятіяхъ; но платье молодаго Шотландца было такъ вымочено, что онъ долгомъ почелъ отказаться отъ етаго предложенія и просилъ позволенія сѣсть въ кухнѣ у огня, чтобы просушить платье до отъѣзда. При томъ же ему хотѣлось, чтобы Цыганъ при свиданіи не примѣтилъ въ немъ ничего, могущаго подать подозрѣніе о его ночномъ походѣ.

Почтенный братъ не только согласился на его просьбу, но и самъ захотѣлъ съ нимъ бесѣдовать; чему Кентень обрадовался тѣмъ болѣе, что хотѣлъ развѣдать нѣсколько о двухъ дорогахъ, о которыхъ узналъ изъ разговора Цыгана съ копейщикомъ.

Монахъ, часто посылаемый по дѣламъ внѣ монастыря, лучше всей братіи могъ отвѣчать на вопросы Кентеня объ етомъ предметѣ, но прибавилъ, что какъ добрыя молельщицы, дамы, которыхъ онъ провожалъ, должны ѣхать правымъ берегомъ Мааса для поклоненія Кресту трехъ Волхвовъ поставленному на мѣстѣ гдѣ Святыя мощи Гаспара, Мельхіора и Бальтазара останавливались во время пренесенія своего въ Кельнъ и творили многія чудеса..

Кентень отвѣчалъ ему, что етѣ набожныя дамы рѣшились съ, величайшею точностію посѣщать всѣ святыя мѣста своего путешествія и вѣрно поклонятся Кресту, трехъ Волхвовъ, ѣдучи въ Кельнъ или возвращаясь оттуда, но слышали что опасно ѣхать правымъ берегомъ Мааса, ибо по немъ, разъѣзжаютъ воины жестокаго Вильгельма Ла-Марка.

— Избави Богъ, вскричалъ братъ Францискъ, если вепрь Арденскій опять заложилъ свою берлогу такъ близко отъ насъ! Впрочемъ, если ето и правда, то рѣка Маасъ довольно широка и можетъ служишь порядочною стѣною между имъ и нами.

— Но она не будетъ стѣною между етѣми дамами и тѣмъ бродягою, отвѣчалъ Кентень, если мы, переѣхавъ ее, отправимся правымъ берегомъ.

— Небо защититъ преданныхъ ему, молодой человѣкъ, возразилъ монахъ.

Не смотря на послѣднее замѣчаніе, Кетнень рѣшился по возможности не подвергать опасности Графинь Круа. Однакожъ далъ обѣтъ самъ сходить на поклоненіе тремъ Волхвамъ въ Кельнъ, если ети угодники позволятъ ему счастливо проводить своихъ дамъ до мѣста.

Чтобы придать этому обѣту какъ можно болѣе торжественности, онъ попросилъ брата Франциска проводить себя въ одну изъ боковыхъ часовенъ монастыря, и тамъ, преклонивъ колѣна съ искреннимъ благоговѣніемъ, подтвердилъ клятву, мысленно имъ произнесенную. Голоса монаховъ, пѣвшихъ на крылосѣ, торжественное время, въ которое совершалъ онъ етотъ священный обрядъ, слабое мерцаніе, разливаемое одною лампадою въ етомъ небольшомъ готическомъ зданіи, все способствовало-привести Дюрварда въ то положеніе, когда душа скорѣе всего признаетъ слабость человѣческую и ищетъ той помощи и того сверхъестественнаго покровительства, которое всѣ вѣры обѣщаютъ только раскаянію о прошедшемъ и твердой рѣшимости на исправленіе въ. будущемъ. Моленія Кентеня были искреннія и потому не смѣемъ думать, чтобъ онѣ могли быть отвергнуты-единымъ, истиннымъ Богомъ, взирающимъ на сокровеннѣйшее помышленій нашихъ.

Поручивъ себя, а вмѣстѣ и несчастныхъ спутницъ своихъ покровительству угодниковъ и заступленію Промысла, Кентень посвятилъ остатокъ ночи отдохновенію; теплота и искренность его благочестія показались доброму брату весьма назидательными.

Конецъ второй части.

---

1. Вальтеръ Скоттъ говоритъ о Шотландіи.