Юр. Бѣляевъ
правитьКво вадисъ?
(Изъ обломовскихъ сновъ).
править
Восемь разсказовъ
Петроградъ. Библіотека «Вечерняго времени». Изданіе В. А. Суворина. 1917
Илья Ильичъ Обломовъ 1001-й лежитъ въ халатѣ на любимомъ диванѣ, но только не у себя на Гороховой, а въ гостиницѣ «Минерва» въ тихой, терракотовой Флоренціи, гдѣ обывательскій укладъ жизни особенно пришелся ему по душѣ…
— Живу, можно сказать, во всемірномъ музеѣ… любой рукой могу какого угодно Рафаэля со стѣнки достать, на Микель-Анджело чуть подтяжекъ не вѣшаю, — разсуждаетъ Илья Ильичъ: — а между тѣмъ никому до меня дѣла нѣтъ и никто меня не осуждаетъ…
Онъ, какъ и большинство русскихъ людей, отправляясь за границу впервые, воображалъ, что достаточно будетъ ему показаться на улицѣ, какъ всѣ станутъ указывать пальцами и кричать:
— Смотрите, смотрите, это — Обломовъ! Илья Ильичъ Обломовъ идетъ!
И когда ничего такого не встрѣтилъ, даже чуточку обидѣлся, потомъ вздохнулъ свободно и наконецъ, добравшись до Флоренціи, растянулся на диванѣ…
Да, ему нравился этотъ старый-старый городъ со своими узкими улицами, съ домами-сундуками, съ прохладнымъ сумракомъ двориковъ, съ памятниками и статуями на каждомъ перекресткѣ, съ тихой зеленой рѣкой и съ мечтательнымъ лепетомъ колоколовъ… Обломовъ зналъ о Флоренціи, какъ и большинство насъ, грѣшныхъ, лишь по тощимъ учебникамъ исторіи да географіи, а тутъ вдругъ увидалъ ее воочію…
— Надо будетъ достать книжку поподробнѣе, — рѣшилъ Илья Ильичъ, — и прочитать… потомъ… въ Обломовкѣ.
У него было такое мирное, такое ясное настроеніе, что на дняхъ онъ даже измѣнилъ обычной привычкѣ своей ложиться спать сейчасъ же послѣ обѣда и отправился въ кинематографъ.
Ихъ тутъ, какъ и вездѣ, множество. Илья Ильичъ соблазнился однимъ. Его вниманіе привлекла огромная афиша, сулившая «Quo vadіs», — стало быть, нѣчто извѣстное ему..
Онъ и пошелъ. Просидѣлъ цѣлый часъ — весь въ поту и съ сильно бьющимся сердцемъ… Очень понравилось… И страшно, и жалостливо, и — главное — никто не говоритъ, не раздираетъ душу воплемъ, а все понятно…
Въ ту ночь Обломовъ спалъ безпокойно. Кошмары душили его. Снились ему и львы, и центуріоны, и страшный быкъ, и Лигія, и Неронъ. Проснулся онъ разбуженный дикимъ крикомъ… Кто-то, вѣроятно, новый мученикъ, взывалъ съ площади о помощи, и Илья Ильичъ спросонья уже подумывалъ о томъ, какъ бы спасти его… Но, высунувъ голову въ окно. онъ увидалъ, что оралъ это всего-на-всего… оселъ. Хозяинъ оставилъ его одного съ телѣжкой кіанти, и бѣдный малый, вѣроятно, вспомнилъ о своей матери и потрудился во все горло…
Это невинное обстоятельство встряхнуло русскаго путешественника и, наскоро одѣвшись. онъ отправился гулять, потомъ сытно позавтракалъ, а послѣ завтрака, конечно, прилегъ отдохнуть на диванъ…
Илья Ильичъ спитъ. И во снѣ ему видится родной городъ Огурцовъ, куда въ прошломъ году онъ ѣздилъ по земской тяжбѣ… Во снѣ, конечно, рѣдко когда сообразишь, почему приснилось именно такое, но случается иной разъ разбираться въ собственныхъ снахъ, не открывая глазъ, и соображать, что это, молъ, приснилось мнѣ потому-то, а это — потому; пускай, молъ, и продолжается, потому что все это только во снѣ…
Вотъ и Обломову приснился такой сонъ, что самъ онъ сразу понялъ, почему; приготовился спать дальше; и продолжалъ грезить, улыбаясь и даже причмокивая…
… Гдѣ онъ? Мягкія, пыльныя ульщы; сѣрыя отъ пыли акаціи на плюгавомъ городскомъ бульварѣ; обмелѣвшая рѣчка; низенькія церкви съ рѣпчатыми куполами въ звѣздахъ; толстепные торговые ряды съ ѣдкимъ запахомъ гнилой галантереи; пустынный рынокъ съ громадными вѣсами для хлѣба и съ множествомъ тучныхъ, зобастыхъ голубей, которые уже и не взлетаютъ, а только шныряютъ подъ ногами отъ сытости…
О, Огурцовъ, это ты!..
Илья Ильичъ уже справился въ присутствіи, что на сей день полагалось, и бредетъ по улицѣ, не зная, какъ убить длинные, томительные часы.
Пламенемъ пышетъ іюльское небо. По улицамъ ходятъ столбы пыли…
И вдругъ — телеграфный, плохо обтесанный столбъ и на немъ — широковѣщательная афиша всѣхъ цвѣтовъ радуги!…
Обломовъ бросается къ этому столбу чуть ли не въ объятія.
Афиша гласитъ:
КВО-ВАДИСЪ?
(Куда пошелъ?)
править
Настоящія римскія бани.
правитьПетроній, римскій аристократъ — г. Свобода-Марусинъ.
Банщики. — гг. любители.
Пиръ у Нерона.
правитьНеронъ, римскій императоръ — г. Свобода-Марусинь.
Попея, его жена — г-жа Свобода-Марусина..
Петроній — г. Свобода-Марусинъ.
Лигія, невинная дѣвушка — г-жа Свобода-Марусина.
Аристократы и эфіопы — гг. любители.
Неронъ — г. Свобода-Марусинъ.
Попея — г-жа Свобода-Марусина.
Лигія — г-жа Свобода-Марусина.
Урсъ, чемпіонъ міра, борецъ тяжелаго вѣса г. ***
Мученики и мученицы — гг. любители.
Львы и пр. — гг. любители,
Примѣчаніе. Покорнѣйше просятъ не дразнить звѣрей, не трогать ихъ руками, не кормить и не поить.
АПОФЕОЗЪ.
Торжественный выѣздъ Нерона.
править
Илья Ильичъ ухмыльнулся и рѣшилъ пойти на гулянье.
«Казино-садъ», какъ ему и надлежало, находился внѣ города, въ полуверстѣ отъ заставы. на живописномъ берегу рѣки Уклейки. Обломовъ сторговался съ извозчикомъ, который было заломилъ такую цѣну, что самъ зажмурилъ глаза.
— Что съ тобой? — робко спросилъ Илья Ильичъ.
— Помилуйте, господинъ, да коли я теперь одинъ человѣкъ въ городѣ… Всѣ туда повалили
Только тогда Обломовъ понялъ, почему такъ пустынно было въ Огурцовѣ. Поѣхали. Уже около заставы начали попадаться небольшія кучки гражданъ, спѣшившихъ на гулянье. Интеллигенція шла стороной, простонародье валило по шоссе. Вскорѣ толпа сгустилась до того, что извозчикъ остановился.
— Теперь, господинъ, слѣзайте… Отпустите меня, ради Христа…
— Да ты съ ума спятилъ? — возмутился Обломовъ.
— Никакъ нѣтъ. А только, пожалуйста, слѣзайте… Онъ шутить не любитъ…
— Кто «онъ»?
— А народъ здѣшній, огурцовцы… И коляску поломаютъ, и лошадь уведутъ, и самого еле живого отпустятъ.
— Чортъ знаетъ, что такое! — сказалъ Илья Ильичъ. Однако слѣзъ, расплатился и смѣшался съ толпой.
Около воротъ сада, украшенныхъ краснымъ кумачомъ, дубовыми гирляндами и флагами, заварилась настоящая каша. Городовые въ бѣлыхъ рубахахъ безпомощно махали руками, крутясь въ толчеѣ; дальше работали нагайки урядниковъ; дальше самъ исправникъ Пивоваровъ надрываетъ голосъ, лично руководя безпорядкомъ.
Кромѣ платныхъ зрителей, осаждавшихъ кассу, были еще и безплатные. Они-то и преобладали, и заборъ, и деревья, и телеграфные столбы были заняты ими.
— Очистить платформу! — командовалъ исправникъ, неизвѣстно что подразумѣвая подъ этимъ словомъ.
Урядники кое-кого поснимали за ноги. Какой-то мастеровой въ розовой рубахѣ забрался на самую верхушку телеграфнаго столба и словно прилипъ тамъ.
— Убрать его! — кричалъ исправникъ.
Припялись трясти столбъ, а человѣкъ все сидитъ.
— Эй, ты, слѣзай, что ли!
— Его теперь и пулей не достать…
— Телеграфистъ, дѣйствуй!
Кто-то призналъ:
— Батюшки, да вѣдь это дурачекъ нашъ — подмастерье, токарь… болѣзный, глухонѣмой онъ…
Доложили исправнику.
— Снять его, — кратко сказалъ Пивоваровъ.
И дюжій урядникъ полѣзъ за глухонѣмымъ. Къ несчастью, ему удалось заполучить одни только штаны и соскользнуть съ ними къ общему удовольствію…
— Э-э, чортъ! — ругалось начальство. — Ну-ка, кто половчѣе?..
Сразу вызвалось нѣсколько охотниковъ изъ такихъ же глазѣльщиковъ, и первый же взобравшійся оторвалъ подмастерье отъ столба и, посадивъ на плечи, лихо доставилъ на землю, — только розовая рубаха раздувалась!…
Кое-какъ Илья Ильичъ добрался до кассы, получилъ дамскій билетъ («мужскіе всѣ вышли») и вкатилъ въ садъ. Здѣсь онъ встрѣтилъ множество знакомыхъ и его немедленно увлекли на ресторанную террасу, весело трепетавшую полосатой парусиной…
Земскій начальникъ Внезаповъ — большой шалунъ — немедленно соорудилъ крюшонъ съ огуречной шкуркой и веселился отъ души.
— Господа, — продолжалъ онъ: — давайте, примемъ участіе въ шествіи? А?.. Что?.. Вы говорите, неудобно? Почему «неудобно»? По-моему, удобно все, что неудобно! Ха-ха…
Предложеніе, однако, было отклонено. … Мимо террасы мелькали тусклыя лица огурцовцевъ, не то напуганныя, не то не выспавшіяся. Кто-то уже вопилъ: «Пора начинать!» И всякій разъ ему отвѣчалъ неистовый звонокъ…
— Пора… пора… — торопилъ Илья Ильичъ.
— Нѣтъ-съ, обождите… Вы здѣшнихъ обычаевъ по знаете, — успокаивалъ его Внезаповъ. — У нихъ такое положеніе: сначала звонить «первый-первый» звонокъ, потомъ «первый-второй», потомъ «первый-третій»; затѣмъ «второй-первый», затѣмъ «второй-второй», а затѣмъ «второй-третій», наконецъ, «третій-первый», «третій-второй» и… «третій-третій».
И какъ разъ прозвонилъ «третій-третій»… Земскій начальникъ сдѣлался серьезенъ.
— Пора, — сказалъ онъ: — начинается!..
Всѣ пошли къ сараю, носившему громкое названіе театра. Кое-какъ отыскали мѣста. Жиденькій оркестрикъ для поднятія народнаго духа трижды исполнилъ кэкъ-уокъ. Толпа нетерпѣливо рукоплескала. Наконецъ передъ занавѣсью явился очень юркій, бритый господинъ, въ пенснэ, въ люстриновомъ пиджакѣ и въ свѣтлыхъ клѣтчатыхъ брюкахъ.
— Господа! — обратился онъ препротивной фистулой къ публикѣ. — Дирекція нашего театра, снисходя къ нетерпѣливому настроенію зрителей, рѣшила начать представленіе сразу со второго отдѣленія! Господа, дирекція полагаетъ…
Поднялся ревъ, свистки, шиканъе…
— Деньги обратно!.. Вѣрно!.. Правильно!.. Подай обратно деньги!.. Купаться-то, видно, не хочешь?.. Онъ, братцы, неумытый, такъ воды боится! Не чумной ли? И такъ далѣе.
— Кто это? — спросилъ Илья Ильичъ у сосѣда, который въ моментъ народной маныфестаціи ловко подражалъ фабричному гудку, вложивъ въ ротъ два пальца.
— А самъ Свобода-Марусинъ, собачій сынъ, — пояснилъ тотъ.
Тѣмъ временемъ г. Свобода-Марусинъ, какъ обстрѣлянный воробей, отлично справился съ публикой. Онъ далъ успокоиться страстямъ и все выслушалъ, зажмуривъ глаза и подрыгивая ножкой. Затѣмъ поднялъ ладонь, и всѣ замолчали.
— Господа! Дирекція готова начать и съ перваго отдѣленія, но что интереснаго въ баняхъ? Не довольно ли съ насъ той бани, которую мы на дняхъ прочитали въ «Огурцовской Молвѣ»?
Взрьывъ смѣха. Апплодисменты. Всѣ читали громовую статью мѣстной газетки, маправленную противъ дирекціи театра.
Г. Свобода-Марусинъ просіялъ и раскланялся.
— Что хорошаго въ томъ, что меня будутъ парить? А на пиру у Нерона вы увидите такую роскошь, такой необыкновенный столъ, что у васъ слюнки потекутъ! Да-съ… Такихъ обѣдовъ не задаетъ и вашъ достоуважаемый городской голова Нилъ Нилычъ Дудкинъ.
Новый взрывъ смѣха и громъ апплодисментовъ. Городской голова былъ самой популярной личностью въ Огурцовѣ и кстати находился въ театрѣ. Всѣ взоры обратились на него, а г. Свобода-Марусинъ весьма развязно раскланялся:
— Здравствуйте, Нилъ Нилычъ! Позволите начинать?
Публика смѣялась и кричала:
— Да ну тебя, начинай хоть съ конца! Вали! Дѣйствуй! Эй, рыжій, изобрази еще что!
— Извернулся, мерзавецъ! — со скрежетомъ зубовнымъ сказалъ сосѣдъ Ильи Ильича въ то время, какъ г. Свобода-Марусинъ скрылся за занавѣсомъ подъ настоящую овацію!..
Представленіе началось. Что это было — сказать трудно! Обломовъ смотрѣлъ и глазамъ не вѣрилъ… Въ самомъ началѣ «отдѣленія» Петроній (г. Свобода-Марусинъ) въ бѣлой тогѣ и съ длинной, черной бородой лежалъ на скамейкѣ и декламировалъ изъ «Гамлета»:
— Быть, или не быть?..
Затѣмъ пришли эѳіопы (гг. любители) съ намазанными сажей физіономіями и одѣтые въ пестрое тряпье. Они принесли изъ театральнаго буфета всѣ закуски и вина и поставили ихъ на столъ. Ильѣ Ильичу было видно, какъ въ кулисахъ появился мѣстный буфетчикъ и зорко слѣдилъ за происходящимъ. Когда одинъ изъ эѳіоповъ чуть было не уронилъ окорока, буфетчикъ самъ пожаловалъ на сцену, въ сердцахъ отнялъ блюдо и унесъ обратно.
Петроній всталъ со скамейки и сказалъ:
— Пойду… подумаю!
И удалился. Загремѣли трубы, забилъ барабанъ. На сцену явился Неронъ (г. Свобода-Марусинъ) въ красной мантіи, золотомъ вѣнкѣ и съ зеленымъ моноклемъ (знаменитый изумрудъ)!
— Ага! — сказалъ онъ грозно. — Готово все? Такъ можно и садиться? Позвать сюда Попею!
Изъ кулисъ появилась въ рыжемъ парикѣ дебелая дама (г-жа Свобода-Марусина) и преклонила колѣна.
— Я здѣсь, мой государь! — сказала она.
— Ага, ты здѣсь?! Прекрасно. Ты хочешь. ѣсть?
— Хочу.
— Ага, ты хочешь! Начинаемъ.
Они сѣли за столъ, и Неронъ сталъ угощать свою супругу.
— Петроній насъ покинулъ. — продолжалъ г. Свобода-Марусинъ, импровизируя яко бы стихами всякую чушь, — заважничалъ… Опасный человѣкъ! Пора ему на плаху!.. Ты говорила давеча, Попея, о нѣкой христіанкѣ Лигіи — такъ гдѣ жъ она?..
— Повелишь позвать? — отвѣчала съ полнымъ ртомъ Попея.
— Зови ее сюда. Посмотримъ здѣсь, а тамъ и мучить станемъ…
Попея удалилась. Опять затрубили, и явились сенаторы (гг. любители) въ тогахъ и съ привязными бородами. Было ихъ человѣкъ шесть. Они съ низкими поклонами заняли мѣста за столомъ и принялись угощаться. Какъ будто пили и ѣли изъ деревянныхъ сосудовъ и съ деревянныхъ тарелокъ — на самомъ же дѣлѣ только передвигали закуски и бутылки. И опять въ кулисахъ появился буфетчикъ и, замѣтивъ, что одинъ сенаторъ потянулся было къ сардинкамъ и мадерѣ, собственноручно отнялъ у него то и другое…
Спова затрубили — и подъ густымъ бѣлымъ вуалемъ явилась Лигія — г-жа Свобода-Марусина.
— Ага! Ты — христіанка! — возопилъ Неронъ.
— Да, христіаика…
— Невинна?!.
— Невинна отъ рожденія, — послѣдовалъ смиренный отвѣтъ.
— Очень глупо… А, впрочемъ, все равно… Сенаторы разсмотрятъ твое дѣло…
Г. Свобода-Марусинъ, что называется, сбился съ панталыку, ибо, еще разъ вскрикнувъ «ага», совсѣмъ спокойно спросилъ у христіанки:
— Ты пьешь?
— Нѣтъ, не пью.
— Сорвать съ нея покровы! — неистовствовалъ снова Неронъ и вдругъ опомнился: — иль нѣтъ, не надо… Назадъ! Эй, вы назадъ! Вамъ Цезарь приказалъ, а вы и рады!
Онъ совсѣмъ бы запутался, но все-таки сообразилъ, что если снять вуаль, то сходство между Лигіей и Попеей будетъ слышкомъ разительно.
— Поите чрезъ вуаль! — приказалъ Неронъ, и эѳіопы такъ и поили Лигію.
Затѣмъ Цезарь всталъ и сказалъ :
— Сенаторы, казнить ее немедля! Пойдемте въ циркъ и тамъ увидимъ всѣ, какъ быкъ испанскій начнетъ бодать и на смерть забодаетъ… ну, Лигія, прощай! Напрасно ты невинна! А, впрочемъ, все равно…
Неронъ махнулъ рукой и направился за кулисы. Эѳіопы поволокли туда же Лигію. Но на полдорогѣ г. Свобода-Марусинъ вдругъ обернулся и крикнулъ въ публику:
— Избить всѣхъ христіанъ! А послѣ… послѣ донести объ этомъ!..
Кому «донести», такъ и осталось его секретомъ, но «отдѣленіе» имѣло несомнѣнный успѣхъ, хотя и шикали. Особенно старался мрачный сосѣдъ Ильи Ильича, подражавшій фабричному гудку. Обломовъ не вытерпѣлъ и спросилъ:
— За что вы такъ?
— Я всегда свищу, — кратко отвѣтилъ мрачный сосѣдъ.
Въ антрактѣ царило большое оживленіе. Буфетъ осаждался счастливцами, получавшими въ видѣ преміи рюмку водки и бутербродъ. Ильѣ Ильичу, какъ владѣльцу дамскаго билета, предложили бутоньерку или фриксіонъ изъ сосновой воды, но онъ отказался отъ того и другого.
«Пиръ у Нерона» былъ все-таки самой существенной и самой удачной частью представленія. Зато «Скандалъ въ Колизеѣ» сопровождался и на самомъ дѣлѣ скандаламъ. Смиренный бычокъ, на котораго возлагались всѣ надежды, ни за что не хотѣлъ выйти на сцену и бодалъ кого угодно, кромѣ г-жи Свобода-Марусиной. Силачъ, изображавшій Урса, раза два было потянулъ его, но получилъ весьма чувствительныя увѣчья. Кромѣ того, въ силачѣ сразу признали молодого мясника Свѣчкина и встрѣтили его по-пріятельски:
— Что, Свѣчкинъ, съ тушей-то, поди, сподручнѣе возиться?..
Мясникъ обидѣлся, подошелъ къ самой рампѣ и прищурился :
— Чего это?
— На котлеты-то, пожалуй, легче разн мать?
— А вотъ поди-ка сюда, — предложилъ мясникъ: — такъ я-те разыму на котлеты…
Поневолѣ потребовалось вмѣшательство полиціи, причемъ исправникъ приказалъ отправить въ часть какъ чемпіона, такъ и «голосъ изъ публики».
Кое-какъ страсти поутихли, но вдругъ по всему «Новому Версалю» пронеслась съ быстротою молніи страшная вѣсть:
— Слободскіе идутъ!
Такъ вотъ и зашумѣло вокругъ:
— Слободскіе идутъ! Слободскіе идутъ!..
— Кто? — спросилъ, было, Илья Ильичъ, не понимая, въ чемъ дѣло и почему «слободскіе» навели такую панику.
Ему никто не отвѣтилъ. Зато вокругъ продолжали шептаться и вздыхать:
— Батюшки, какъ же теперь быть? И много?
— Да человѣкъ съ шешнадцать…
— Ну, стало, быть рѣзнѣ!..
— Безъ этого какъ же? Сейчасъ въ ножи…
Дюжій урядникъ пробѣжалъ съ такимъ же донесеніемъ къ исправнику.
— Не можетъ быть?! — воскликнулъ Пивоваровъ и даже поблѣднѣлъ слегка. — Не пускать!
— Да они по билетамъ…
— Отобрать билеты!..
А ужъ ватага слободскихъ ребятъ, молодецъ къ молодцу, валила по главной аллеѣ. Все это были рослые, здоровые парни, въ картузахъ набекрень, въ сапогахъ «бутылками», въ новыхъ жилеткахъ поверхъ выпущенныхъ цвѣтныхъ рубахъ. На иныхъ были калоши, на иныхъ — часы съ цѣпочкой; другіе несли гармонику подмышкой. Шли они довольно мирно, переговаривались, пересмѣивались, кому изъ знакомыхъ шапку поднимали, поплевывали сѣмечки… Мирные огурцовцы, однако, шарахались отъ нихъ въ сторону…
— А и чтой-то много народу собралось безъ насъ?.. — словно нехотя и едва ухмыляясь, говорилъ шедшій впереди красивый парень, очевидно, предводитель. — Слышно, будуть хрестьянъ мучить?.. А чего полиція смотритъ? Развѣ это дѣло? А мы развѣ не хрестьяне? И гдѣ здѣсь ихній первый мучитель? Побесѣдовать бы съ нимъ…
Это случилось какъ разъ въ то время, когда изъ театра показалось торжественное шествіе Неропа. Впереди шля сенаторы. За ними эѳіопы несли на золоченыхъ носилкахъ Нерона и Попею. Г. Свобода-Марусинъ гордо высился надъ толпой въ своей красной мантіи и зеленомъ моноклѣ, раскланиваясь направо и налѣво…
— Ну, малый, — внезапно гикнулъ слободской, поймавъ за ухо какого-то мальчишку: — показывай, и кто у васъ тутъ хрестьянъ мучитъ?
— Это вонъ онъ, дяденька, вонъ онъ… энтотъ, со стеклышкомъ… — прохрипѣлъ мальчшика.
— Энтотъ? А ну-ка, ребята, побесѣдуемъ…
Слободскіе шагнули къ золоченымъ носилкамъ.
Тщетно Пивоваровъ дѣлалъ знаки городовымъ окружить Нерона: они или не видѣли, или боялись.
— Это ты хрестьямъ притѣсняешь? — важно спросилъ передовой у Цезаря.
Г. Свобода-Марусинъ ничего не понималъ.
— Э?.. Что такое? Пошелъ вонъ?
— Чего-о? Ты еще лаяться? Получай наперво!..
Неронъ слетѣлъ кувыркомъ. Эѳіопы побросали носилки и бѣжали. Попея билась въ истерикѣ. Сенаторы попробовали было сопротивляться, но вскорѣ тоже бѣжали — и далеко опередили эѳіоповъ…
— За что же вы меня такъ? — хныкалъ Свобода-Марусимъ, держась за скулу: — вѣдь я нарочно это… представлялъ только…
— Представлялъ? За то и били, что представлялъ, а попробуй на самомъ дѣлѣ, такъ мы тебя… — отвѣчали ему.
Толпа, за полнымъ отсутствіемъ городовыхъ, напирала со всѣхъ сторонъ.
— А вамъ чего? — неожиданно вскипѣлъ предводитель — и всѣ отскочили на добрую сажень.
Добрый молодецъ сплюнулъ, ухмыльнулся и спросилъ:
— И гдѣ же ваше начальство?
— Въ буфетѣ, — доложилъ кто-то искательно: — зельтеромъ, Саша, отпивается…
— Пущай… Онъ намъ не помѣха… Ну, больше у васъ хрестьянъ не мучаютъ? Ай-да, ребята, на кирипчный заводъ, — тамъ, слышно, угощеніе…
— Ги-га-гы!.. — по-разному гудѣла толпа, давая дорогу слободской ватагѣ.
— А чтой-то у васъ на афишѣ? — спросилъ тотъ же предводитель и, сорвавъ афшпку, прочелъ громко и со вкусомъ:
— Кво вадисъ?.. «Куда пошелъ»? Ишь-ты! А тебѣ какое дѣло? Куда пошелъ? Ну, извѣстно, на кирипчный…
И что за прелесть моя Машка!
Да вся разорвана рубашка…
Гармошки рявкнули и не въ тонъ подтянули. Побѣдители удалились изъ «Новаго Версаля», не проливъ ни единой капли крови…
Флорентинскіе колокола уже проблаговѣстили «Ave Marіa», а Илья Ильичъ все спитъ да спитъ… Вотъ и обѣдъ проспалъ. Кажись, тяжелый сомъ, а онъ ухмыляется, причмокиваетъ — и сладко ему забвеніе подъ вечерній благовѣстъ чужой стороны…