Квентин Дорвард (Скотт)/Версия 2/ДО

Квентин Дорвард
авторъ Вальтер Скотт, переводчикъ неизвѣстенъ

Оригинал: англ. Quentin Durward, опубл.: 1823. — Источникъ: az.lib.ru • Изданіе А. И. Мамонтова. Москва, 1865.

Это произведение было опубликовано до 7 ноября 1917 года (по новому стилю) на территории Российской империи (Российской республики), за исключением территорий Великого княжества Финляндского и Царства Польского, и не было опубликовано на территории Советской России или других государств в течение 30 дней после даты первого опубликования.

Поскольку Российская Федерация (Советская Россия, РСФСР), несмотря на историческую преемственность, юридически не является полным правопреемником Российской империи, а сама Российская империя не являлась страной-участницей Бернской конвенции об охране литературных и художественных произведений, то согласно статье 5 конвенции это произведение не имеет страны происхождения.

Исключительное право на это произведение не действует на территории Российской Федерации, поскольку это произведение не удовлетворяет положениям статьи 1256 Гражданского кодекса Российской Федерации о территории обнародования, о гражданстве автора и об обязательствах по международным договорам.

Это произведение находится также в общественном достоянии в США (public domain), поскольку оно было опубликовано до 1 января 1929 года.

КВЕНТИНЪ ДОРВАРДЪ

соч.
ВАЛЬТЕРЪ СКОТТА.

Изданіе А. И. Мамонтова. МОСКВА. ТИПОГРАФІЯ ЛАЗАРЕВСКАГО ИНСТИТУТА (А. МАМОНТОВЪ).

1865

ВВЕДЕНІЕ къ «КВЕНТИНУ ДОРВАРДЪ».

Дѣйствіе этого романа переноситъ насъ въ пятнадцатое столѣтіе. Феодальная система, составлявшая главную опору и силу національной независимости и, оживлявшій ее, рыцарскій духъ начали къ этому времени мало по малу упадать. Различныя нововведенія и перемѣны вносились въ жизнь тѣми мелкими характерами, которые полагали свое счастіе въ достиженіи личныхъ цѣлей, сосредоточивая исключительно на нихъ всѣ свои привязанности.

Проявленіе такого эгоистическаго чувства мы, разумѣется, встрѣчаемъ и въ болѣе ранніе періоды; но никогда еще не являлось оно такъ открыто, никогда еще не было такъ явно признаваемо побудительной причиной всѣхъ дѣйствій и поступковъ. Рыцарство имѣло въ этомъ отношеніи то великое преимущество, что всѣ ученія его, несмотря на свою неестественность и туманность, были основаны на великодушіи и самоотверженіи, безъ которыхъ трудно себѣ представить существованіе добродѣтели въ человѣчествѣ.

Людовикъ XI, король Французскій, одинъ изъ первыхъ, оставилъ и осмѣялъ всѣ полныя самоотверженія доктрины, которыя прежде такъ тщательно внушались молодымъ рыцарямъ. Король этотъ былъ слишкомъ себялюбивъ; всякое намѣреніе или желаніе, не имѣвшее прямаго отношенія къ его интересамъ, честолюбію, алчности, или жаждѣ личнаго наслажденія до такой степени противорѣчило общему складу его характера, что онъ по справедливости кажется намъ какимъ-то демонскимъ воплощеніемъ, назначеннымъ развратить всѣ понятія о чести въ самомъ ихъ источникѣ. Не надо забывать также, что язвительный умъ Людовика, склонный издѣваться надо всѣмъ, что человѣкъ предпринимаетъ для пользы другаго, а не для своей собственной, дѣлалъ его какъ нельзя болѣе способнымъ къ роли холоднаго, насмѣшливаго демона.

Съ этой точки зрѣнія, изображенный въ причудливой драмѣ Гёте характеръ Мефистофеля, кажется намъ удачнѣе демоническихъ натуръ Байрона и даже «Сатаны» Мильтона. Эти великіе писатели придали началу зла нѣчто возвышающее и облагороживающее его злобу; непреклонное и непобѣдимое сопротивленіе всемогуществу, гордое презрѣніе къ страданію вмѣсто покорности и многія другія черты. Поэтому-то Бёрнсъ, и еще нѣкоторые писатели называютъ духа тьмы героемъ «Потеряннаго Рая».

Великій германскій поэтъ представилъ, наоборотъ, духа искусителя существомъ недоступнымъ страсти. Единственная цѣль его состоитъ въ томъ, чтобы вліяніемъ своимъ увеличить массу нравственнаго зла. Обольстительной рѣчью вызываетъ онъ всѣ дремлющія въ душѣ человѣка страсти, которыя безъ такого вмѣшательства, можетъ быть, ни разу не смутили бы спокойнаго теченія его жизни. По этой же причинѣ Мефистофель, какъ и Людовикъ XI, былъ надѣленъ проницательнымъ, язвительнымъ умомъ, склоннымъ порицать и уничтожать всякій поступокъ, который не ведетъ къ прямому и вѣрному удовлетворенію собственныхъ, личныхъ стремленій.

Авторъ произведеній, назначенныхъ единственно для легкаго чтенія, имѣетъ также право остановиться на минуту и сказать серьезно нѣсколько словъ въ порицаніе всякаго образа дѣйствія, какъ общественнаго, такъ и частнаго, основаннаго на принципахъ Макіавелли или на примѣрѣ Людовика XI.

Грубое, унизительное суевѣріе этого государя ни мало не смягчало его жестокости, клятвопреступленій и подозрительности, а дѣлало ихъ, наоборотъ, еще отвратительнѣй. Набожность, которую онъ какъ-бы выставлялъ на показъ, вытекала изъ того же ничтожнаго побужденія, по которому какой нибудь чиновникъ осыпаетъ подарками людей, обязанныхъ слѣдить за его дѣйствіями. Онъ думаетъ прикрыть и загладить этимъ разные грѣшки, которые за собой чувствуетъ и, желая поддержать систему лжи, пытается подкупить неподкупное. Только съ этой точки зрѣнія, можемъ мы уяснить себѣ ту хитрость, съ которою онъ признавалъ обязательную силу только одного, или двухъ клятвенныхъ выраженій, отрицая ее, между тѣмъ по всѣхъ другихъ и тщательно скрывалъ, какъ какую нибудь важную, государственную тайну тотъ родъ клятвы, который онъ считалъ дѣйствительно обязательнымъ.

Съ полнымъ отсутствіемъ совѣсти или, можно сказать, съ полнымъ отсутствіемъ сознанія нравственнаго долга, Людовикъ XI соединялъ много природной проницательности и твердости характера. Политическіе взгляды его отличались необыкновенной, для того времени, дальновидностью и самая эта дальновидность, далеко опередившая современный ему складъ общества, мѣшала иногда успѣху его предпріятій.

Но какъ бы ни была мрачна картина, въ ней непремѣнно найдутся свѣтлыя тѣни. Людовикъ XI понималъ интересы Франціи и неуклонно стремился къ достиженію ихъ тамъ, гдѣ они совпадали съ его собственными. Онъ счастливо окончилъ опасную войну, извѣстную подъ именемъ войны «для общей пользы», успѣвъ разъединить и перессорить между собою могущественныхъ вассаловъ французской короны, составившихъ противъ него опасную и сильную лигу, а это едва ли удалось бы государю, менѣе осторожному и хитрому, хотя бы болѣе смѣлому и рѣшительному. Людовикъ обладалъ также нѣкоторыми личными качествами, вполнѣ согласными съ его общественнымъ положеніемъ. Онъ былъ веселъ, остроуменъ въ обществѣ и ласкалъ свою жертву, какъ кошка, которая ластится, нанося рану. Никто не умѣлъ лучше поддерживать и превозносить тѣ грубые, себялюбивые принципы, которыми онъ старался замѣнить болѣе благородныя побужденія, вытекавшія у его предковъ изъ возвышенныхъ рыцарскихъ ученій.

Искуственность и туманность послѣднихъ, замѣтныя даже въ періодъ ихъ процвѣтанія, сдѣлались теперь, когда, подобно всѣмъ модамъ они начали упадать, предметомъ насмѣшекъ и порицаній. Насмѣшка бичевала ихъ, не возбуждая ни ужаса, ни негодованія и ужъ не казалась болѣе святотатствомъ.

Въ четырнадцатомъ столѣтіи появились люди, желавшіе замѣнить другими двигателями все, что было хорошаго въ рыцарствѣ. Они представляли въ смѣшномъ видѣ всѣ крайніе и безразсудные принципы рыцарской чести и добродѣтели, открыто называя ихъ безумными истому именно, что идеалы эти были слишкомъ совершенны и недоступны для слабыхъ смертныхъ. Честный простодушный юноша, желавшій поступить согласно правиламъ чести своего отца, возбуждалъ теперь обыкновенно такія же насмѣшки, какъ если бы ему вздумалось принести на поле битвы дуриндартъ добраго, стараго рыцаря — тяжелый длинный мечъ, старинная форма и работа котораго казались странными, хотя бы лезвіе было отмѣчено испанскимъ клймомъ, а ножны украшены чистымъ золотомъ.

Рыцарскія правила были, такимъ образомъ, мало по малу оставлены и замѣнены другими, не столь возвышенными двигателями. Высокое чувство патріотизма, увлекавшее прежде всѣхъ французовъ на защиту отечества, было подавлено Людовикомъ. Онъ держалъ готовыя наемныя войска, убѣдивъ своихъ подданныхъ, между которыми начиналъ возвышаться торговый классъ, что для гражданъ будетъ гораздо полезнѣе и выгоднѣе не подвергаться опасности, защищая свое имущество, а предоставить охраненіе его наемникамъ, доставляя только коронѣ средства содержать ихъ.

Доводы эти легко убѣдили торговыхъ людей, но Людовику не удалось совершенно изгнать изъ рядовъ арміи дворянство и знать, хотя онъ и положилъ основаніе той системѣ, благодаря которой, при его преемникахъ, вся военная сила государства перешла исключительно въ руки короны.

Онъ старался также измѣнить существовавшія отношенія половъ. Рыцарское ученіе провозглашало красоту, по крайней мѣрѣ въ теоріи, божествомъ, управляющимъ и награждающимъ. Храбрость служила ей, почерпала силу и бодрость въ ея взорахъ и готова была жертвовать жизнью для малѣйшей услуги.

Правда, и здѣсь, какъ во многихъ другихъ отношеніяхъ, рыцарство доходило до причудливаго безразсудства и нерѣдко подавало поводъ къ соблазнамъ. Но всѣ они принадлежали къ числу тѣхъ, о которыхъ Бёрке говоритъ, что «отсутствіе всякой грубости въ половину извиняетъ ихъ преступность». Людовикъ XI поступалъ совершенно иначе. Онъ былъ грязно сластолюбивъ, искалъ наслажденія безъ сочувствія и презиралъ полъ, доставлявшій ему это наслажденіе. Всѣ любовницы его были низкаго происхожденія и также мало походили на благородную, хотя легкомысленную Агнессу Сорель, какъ самъ Людовикъ на своего храбраго отца, освободившаго Францію отъ угрожавшаго ей англійскаго ига. Людовикъ оказывалъ также презрѣніе къ знатности рода и высокому положенію, выбирая своихъ любимцевъ и министровъ изъ низшихъ слоевъ народа. Это расположеніе могло быть не только извинительно, но даже похвально, если бы король имѣлъ въ виду поощреніе скромнаго достоинства и непризнаннаго таланта: но у Людовика дѣло это принимало другой оборотъ, такъ какъ любимыми собесѣдниками его были люди въ родѣ Тристана пустынника, начальника его полиціи или маршальзеи. Ясно, что такой государь не могъ быть «первымъ дворяниномъ своего королевства», какъ, любезно, называлъ себя одинъ изъ его преемниковъ, Францискъ I.

Слова и поступки Людовика, какъ въ частной, такъ и въ общественной жизни, не могли искупить нѣкоторыхъ особенностей его характера, явно противорѣчившихъ всѣмъ понятіямъ о чести. Честное слово, которое обыкновенно считается пробнымъ камнемъ характера человѣка и малѣйшее нарушеніе котораго есть уже преступленіе противъ законовъ чести, нарушалось имъ безъ зазрѣнія совѣсти, при самомъ ничтожномъ поводѣ и сопровождалось, нерѣдко, самыми ужасными преступленіями. Измѣняя своимъ личнымъ обѣщаніямъ, Людовикъ также безцеремонно поступалъ и въ дѣлахъ общественныхъ. Онъ рѣшился, напримѣръ, послать къ Эдуарду IV человѣка низкаго происхожденія, переодѣтаго герольдомъ, и въ такое время, когда герольды считались священными залогами общественной вѣрности. Едва ли кто другой, кромѣ этого безсовѣстнаго государя, могъ рѣшиться на такой смѣлый обманъ^[1].

Всѣ привычки, чувства и поступки Людовика ХІ-го были совершенно противоположны правиламъ рыцарства, а насмѣшливый умъ его охотно изображалъ въ забавномъ видѣ всю эту систему, основанную, по его мнѣнію, на величайшей нелѣпости, такъ какъ главное правило ея предписывало посвящать трудъ, способности и время на преслѣдованіе такихъ цѣлей, изъ которыхъ при настоящемъ порядкѣ вещей нельзя было извлечь никакихъ личныхъ выгодъ.

Тѣмъ не менѣе достовѣрно, что Людовикъ, отрицая почти открыто всѣ требованія религіи, чести и нравственности, которыми люди обыкновенно руководятся, старался извлечь всевозможныя выгоды изъ своихъ сношеній съ тѣми изъ нихъ, которые подчинялись этимъ правиламъ, считая себя въ тоже время совершенно свободнымъ отъ нихъ. Выступая на арену, онъ думалъ выиграть призъ, сбросивъ съ себя всѣ оковы, тяготившія его противниковъ. Но провидѣніе, но видимому, всегда соединяетъ опасность съ какимъ нибудь обстоятельствомъ, которое заранѣе предвѣщаетъ ее тѣмъ, кому она угрожаетъ.

Постоянное недовѣріе, съ которымъ люди обыкновенно относятся къ каждому общественному лицу, прославившемуся привычкой измѣнять своимъ обѣщаніямъ, вредитъ ему также, какъ вредитъ гремучей змѣѣ ея шумящій хвостъ. Люди, имѣющіе съ нимъ дѣло, разсчитываютъ обыкновенно не на то, что онъ обѣщаетъ, а на то, что онъ способенъ сдѣлать. Отсутствіе всякихъ сомнѣній совѣсти не столько помогаетъ его коварнымъ проискамъ, сколько вредитъ имъ такое общественное недовѣріе.

Поступки Людовика возбуждали въ другихъ европейскихъ народахъ скорѣй отвращеніе и осторожность, чѣмъ желаніе подражать его примѣру; а такъ какъ ему неоднократно удавалось обманывать нѣкоторыхъ изъ своихъ современниковъ, то другіе стали гораздо осмотрительнѣе. Даже рыцарство пережило, хотя и въ меньшихъ противъ прежняго размѣрахъ, правленіе этого развратнаго государя, желавшаго помрачить его блескъ. Много времени спустя, послѣ его смерти, оно воодушевляло еще «рыцаря безъ страха и упрека» и доблестнаго Франциска 1-го.

Хотя въ политическомъ отношеніи правленіе Людовика ХІ-го было какъ нельзя болѣе счастливо, но, тѣмъ не менѣе, послѣднія минуты его жизни могли удержать всякаго отъ желанія идти по его слѣдамъ. Подозрѣвая всѣхъ и каждаго, но, въ особенности, своего собственнаго сына, онъ заперся въ замкѣ Плесси, положившись исключительно на сомнительную вѣрность шотландскихъ наемниковъ.

Онъ не выходилъ болѣе изъ своей комнаты, никого не допускалъ къ себѣ и утомлялъ молитвами небо и всѣхъ святыхъ, молясь не о прощеніи грѣховъ, а о продолженіи своей жизни. Съ непонятнымъ безразсудствомъ, которое рѣзко противорѣчило его обычной проницательности, надоѣдалъ онъ своимъ докторамъ и они наконецъ начали не только обирать, но даже оскорблять его. Желаніе продлить свою жизнь было въ немъ такъ сильно, что онъ посылалъ въ Италію за мнимыми мощами и, что еще страннѣе, выписалъ наконецъ какого-то сумасшедшаго мужика, который, вѣроятно отъ лѣности, поселившись въ пещерѣ, отказывался отъ мяса, рыбы, яицъ и даже всякой молочной пищи. Человѣка этого, не получившаго и тѣни образованія, не знавшаго даже грамоты, Людовикъ уважалъ, какъ самаго папу и основалъ два монастыря за тѣмъ только, чтобы пріобрѣсти его благоволеніе.

Не менѣе странно и то, что суевѣріе его клонилось единственно къ достиженію здоровья и земнаго счастія. Было строго запрещено, въ молитвахъ о его здоровьи, упоминать о грѣхахъ, и когда, по его приказанію, священникъ читалъ молитву св. Евтропію, въ которой просилъ о тѣлесномъ и душевномъ здравіи короля, Людовикъ велѣлъ выпустить два послѣднія слова, говоря, что не слѣдуетъ утомлять блаженнаго слишкомъ многими просьбами заразъ. Быть можетъ, умалчивая о своихъ преступленіяхъ, онъ думалъ изгладить ихъ изъ памяти своихъ небесныхъ покровителей, которыхъ молилъ о дарованіи ему тѣлеснаго здоровья.

Вполнѣ заслуженныя предсмертныя страданія этого тирана были такъ велики, что Филиппъ-де-Коминъ входитъ въ подробное ихъ описаніе. Проводя параллель между послѣдними муками Людовика XI и совершенными имъ жестокостями, историкъ замѣчаетъ, что испытанныя имъ страданія уравновѣшиваютъ всѣ его преступленія, и что, слѣдовательно, подвергнувъ Людовика непродолжительному карантину въ чистилищѣ, Божественная благость можетъ найти его вполнѣ достойнымъ высшаго блаженства.

Фенелонъ также сказалъ свое слово противъ этого государя, жизнь и дѣла котораго онъ описалъ въ слѣдующихъ замѣчательныхъ строкахъ:

«Мучимый ненасытной жаждой богатства, Пигмаліонъ становится съ каждымъ днемъ презрѣннѣе и ненавистнѣе въ глазахъ своихъ подданныхъ. Богатство въ Тирѣ считается преступленіемъ. Скупость дѣлаетъ Пигмаліона недовѣрчивымъ, подозрительнымъ, жестокимъ. Онъ преслѣдуетъ богатыхъ и боится бѣдныхъ.»

«Но добродѣтель въ Тирѣ — еще большее преступленіе. Пигмаліонъ полагаетъ, что добрые не могутъ переносить его несправедливыхъ и постыдныхъ дѣлъ. Добродѣтель осуждаетъ его, — онъ раздражается и возстаетъ противъ нея. Все тревожитъ, безпокоитъ, грызетъ его. Онъ боится своей собственной тѣни, не спитъ ни днемъ, ни ночью. Боги, чтобы смутить его, осыпаютъ его дарами, но онъ не смѣетъ пользоваться ими. То, именно, чего онъ ищетъ для своего счастія, и мѣшаетъ ему наслаждаться имъ. Онъ жалѣетъ о томъ, что даетъ; вѣчно боится потерять и томится жаждой пріобрѣтенія. Его почти не видно: угрюмый и мрачный, онъ всегда одинъ въ своемъ дворцѣ. Друзья не смѣютъ приступить къ нему, опасаясь навлечь на себя подозрѣніе. Сильная стража съ обнаженными мечами и поднятыми копьями окружаетъ его жилище. Тридцать комнатъ — каждая съ желѣзной дверью о шести запорахъ — служатъ ему убѣжищемъ. Никто не знаетъ, въ которой изъ нихъ онъ проводитъ ночь и, говорятъ, что, изъ опасенія быть убитымъ, онъ не остается двухъ ночей сряду въ одной и той же. Онъ не знаетъ тихихъ наслажденій и, еще менѣе, отрады дружбы. Совѣтуютъ-ли ему искать веселья — онъ не можетъ нигдѣ и ни въ чемъ найти его, оно бѣжитъ его. Впалые глаза его сверкаютъ мрачно и дико. Онъ постоянно озирается, прислушивается къ малѣйшему шуму и трепещетъ. Онъ блѣденъ, изнеможенъ, черныя думы отразились на его морщинистомъ челѣ. Онъ молчитъ, и глубокіе стоны вырываются изъ его груди; онъ не можетъ скрыть угрызеній совѣсти. Самыя изысканныя яства противны ему. Дѣти не составляютъ его надеждъ и утѣшеній, а наводятъ на него ужасъ — онъ видитъ въ нихъ самыхъ опасныхъ враговъ. Онъ не зналъ, въ теченіе всей жизни, ни одной спокойной минуты. Онъ думаетъ поддержать свою жизнь, проливая кровь тѣхъ, кого страшится. Безумецъ! онъ не видитъ, что жестокость, на которую онъ возлагаетъ свои надежды, погубитъ его. Кто нибудь изъ его слугъ, такой-же недовѣрчивый, какъ и онъ, постарается избавить міръ отъ такого чудовища.»

Наконецъ 30 августа, 1485 года, смерть прекратила поучительныя, но ужасныя страданія этого тирана.

Авторъ значительно облегчилъ трудъ свой, избравъ эту замѣчательную личность главнымъ дѣйствующимъ лицемъ своего романа, — читатель, разумѣется, пойметъ, что маленькая любовная интрига Квентина служитъ только средствомъ къ развитію хода дѣйствія. Раздоры, волновавшіе Европу впродолженіе пятнадцатаго вѣка происходили отъ такихъ различныхъ причинъ, что становится необходимымъ предпослать почти цѣлый историческій обзоръ для того, чтобы познакомить англичанина съ сущностію дѣлъ и подготовить умъ его къ возможности тѣхъ странныхъ сценъ, которыя онъ здѣсь встрѣтитъ.

Во время Людовика ХІ-го, необычайныя волненія потрясали всю Европу; непродолжительное владычество іоркскаго дома только на время прекратило междуусобныя войны въ Англіи. Швейцарія только еще утверждала свою свободу, которую впослѣдствіи такъ храбро отстаивала. Въ Имперіи и во Франціи великіе коронные вассалы стремились къ независимости. Между тѣмъ Карлъ бургундскій силой, а хитрый Людовиы, XI разными уловками, старались удержать ихъ въ повиновеніи законнымъ властямъ. Но обманывая и усмиряя своихъ собственныхъ, непокорныхъ вассаловъ, Людовикъ, въ тоже время, тайно подавалъ помощь большимъ торговымъ городамъ Фландріи, возбуждая ихъ къ возмущенію противъ герцога бургундскаго, къ чему ихъ не мало располагало богатство и естественный духъ непокорности.

Въ лѣсистыхъ мѣстностяхъ Фландріи герцогъ гельдернскій и Гильомъ-де-ла-Маркъ (котораго, за его необыкновенную жестокость, называли дикимъ арденскимъ кабаномъ), забывая обычаи рыцарей и дворянъ, совершали, какъ простые разбойники, всевозможныя насилія и преступленія.

Сотни тайныхъ интригъ сплетались между различными провинціями Франціи и Фландріи. Безчисленное множество шпіоновъ безпокойнаго Людовика — цыганъ, пилигримовъ, нищихъ или переодѣтыхъ такимъ образомъ агентовъ, распространяли во всей Бургундіи, выгодные для политическихъ цѣлей короля Французскаго, раздоры и недовольство.

Трудно было изъ такого обилія матерьяловъ выбрать черты самыя интересныя и понятныя для читателя, и авторъ сожалѣетъ о томъ, что ему не удалось замкнуть свой разсказъ въ болѣе пріятную, сжатую и достаточно ясную форму, хотя онъ и пользовался правомъ романиста по временамъ уклоняться отъ исторической истины. Главная пружина завязки будетъ легко понятна каждому, кто сколько нибудь знакомъ съ феодальной системой, хотя всѣ факты совершенно вымышлены. ни одна прерогатива ленныхъ владѣтелей не считалась столь законною и естественною, какъ право ихъ выбирать супруга своимъ леннымъ вассаламъ женскаго пола. Обыкновеніе это повидимому противорѣчило всѣмъ гражданскимъ и церковнымъ законамъ, утверждающимъ свободу брака, а между тѣмъ феодальное и общинное законодательство признавало за государемъ право руководить выборомъ каждой владѣтельницы подвластнаго ему лена. Это объясняется въ нѣкоторой мѣрѣ тѣмъ, что личные интересы государя, который первоначально жаловалъ ленъ, могли страдать въ томъ случаѣ, если ленъ этотъ, вслѣдствіе брака наслѣдницы переходилъ въ руки ему враждебныя. Съ другой стороны, можно весьма логично возразить, что право руководить, въ извѣстной мѣрѣ, выборомъ ленницы, могло принадлежать только тому государю, который первоначально жаловалъ ленъ. Нѣтъ слѣдовательно ничего слишкомъ невѣроятнаго въ томъ, что ленница герцога бургундскаго, бывшаго въ свою очередь вассаломъ французской короны, ищетъ покровительства у Французскаго короля. Нельзя также назвать несбыточнымъ и то, что не слишкомъ совѣстливый Людовикъ XI, могъ имѣть намѣреніе обмануть ввѣрившуюся ему дѣвушку, принудивъ ее вступить въ бракъ непріятный, а можетъ быть даже и опасный для его сильнаго родственника и вассала, Карла бургундскаго.

Я могу прибавить, что романъ Квентинъ Дорвардъ, принятый въ отечествѣ лучше многихъ своихъ предшественниковъ, имѣлъ также большой успѣхъ на материкѣ, гдѣ историческіе намеки пробудили болѣе родственныя воспоминанія.

Абботсфордъ, 1 декабря, 1831 года.

ПРЕДИСЛОВІЕ ¹).

¹) Едва ли нужно говорить, что все слѣдующее вымышлено.

Да, кто также зналъ утраты — продолжайте....
Много шуму изъ ничего.

Когда честный Догберри вычисляетъ всѣ свои права на уваженіе, права, которыя по его мнѣнію должны бы были оградить его отъ оскорбительнаго прозвища, даннаго ему мастеромъ джентльмэномъ Конрадомъ^[2], замѣчательно то, что онъ не говоритъ съ такимъ одушевленіемъ о своемъ двойномъ платьѣ — обстоятельствѣ, имѣвшемъ вѣсъ въ нѣкой извѣстной мнѣ столицѣ — и о томъ, «что онъ такой же славный кусокъ мяса, какъ всякой другой въ Мессинѣ»; не останавливается даже на заключительномъ аргументѣ «что онъ человѣкъ съ достаткомъ», а особенно выставляетъ на видъ то, что «онъ также зналъ утраты».

Въ самомъ дѣлѣ я всегда замѣчалъ, что счастливые люди, эти баловни Фортуны, никогда не забываютъ сообщать вамъ «о всѣхъ неудачахъ, причиненныхъ имъ тяжелыми обстоятельствами». Зачѣмъ они говорятъ это? — затѣмъ ли, чтобы скрыть всю полноту своего счастія отъ людей, съ которыми судьба обходится суровѣе, или потому, что эта одержанная надъ несчастіями побѣда кажется для нихъ такою же почетною, какъ для крѣпости — выдержанная ею осада. Какъ бы то ни было, вамъ рѣдко удается обѣдать за обильнымъ столомъ, не выслушивая въ промежуткахъ между шампанскимъ, бургундскимъ и рейнвейномъ, различныхъ жалобъ на пониженіе процентовъ — если хозяинъ вашъ капиталистъ, — и на затрудненіе помѣщать деньги, которыя такимъ образомъ остаются на рукахъ, не принося пользы. Если же онъ владѣлецъ обширныхъ помѣстій, то вамъ сообщаются печальныя подробности о недоимкахъ и пониженіи рентъ. Все это производитъ свое дѣйствіе. Гости вздыхаютъ, покачивая головою въ тактъ хозяину; посматриваютъ на уставленный блюдами буфетъ и думаютъ, потягивая обильно льющіяся кругомъ дорогія вина, о неподдѣльномъ радушіи, которое, лишаясь части своихъ средствъ, жертвуетъ однако гостепріимству всѣмъ достояніемъ своимъ. А, что еще больше льститъ самолюбію, удивляются богатству, которое, не смотря на всѣ потери, продолжаетъ, подобно неисчерпаемому сокровищу великодушнаго Абуль назема, удовлетворять такимъ обильнымъ возліяніямъ.

Но это печальное настроеніе имѣетъ однако свои границы, подобно жалобамъ больныхъ, которыя составляютъ, какъ всѣмъ извѣстно, самое пріятное препровожденіе времени — покуда дѣло идетъ объ однихъ хроническихъ боляхъ. Я никогда не слыхалъ, чтобы человѣкъ, кредитъ котораго дѣйствительно падалъ, жаловался на пониженіе фондовъ, а добрый и искусный докторъ мой увѣряетъ, что люди въ горячкѣ или другой какой нибудь опасной болѣзни, рѣдко дѣлаютъ свои страданія предметомъ занимательнаго разговора.

Разсмотрѣвъ внимательно всѣ эти обстоятельства, я долженъ объявить читателю, что, пользуясь нѣкоторою извѣстностью и обладая довольно порядочнымъ состояніемъ, я также несу извѣстную долю тѣхъ огорченій, которыя въ настоящее время сокрушаютъ всѣ денежные и поземельные интересы въ этомъ мірѣ. Ваши писатели, питающіеся бараньими котлетами, могутъ радоваться, когда баранина приходится имъ по три пенса за фунтъ; тѣ изъ нихъ, у которыхъ есть дѣти, могутъ радоваться, когда большіе хлѣбы продаются по шести пенсовъ; но мы, члены сословія, которое при постоянномъ довольствѣ и мирѣ должно было бы неминуемо разориться, — мы владѣльцы помѣстій и быковъ, продавцы запасовъ, которые эти несчастные собиратели колосьевъ должны покупать, — мы приходимъ въ отчаяніе отъ такихъ событій, которыя заставили бы обитателей Груб-стрита освѣтить всѣ свои чердаки, если бы только обитатели Груб-стрита имѣли возможность пожертвовать для подобной цѣли достаточное количество свѣчныхъ огарковъ. И такъ я съ гордостію предъявляю высокомѣрное притязаніе на право раздѣлять всѣ напасти, обурѣвающія людей богатыхъ и подписываюсь вмѣстѣ съ Догберри: «человѣкъ съ состояніемъ», но «который тоже зналъ утраты».

Преисполненный благороднаго соревнованія, я прибѣгнулъ въ послѣднее время къ общепринятому отъ безденежья лекарству — непродолжительному пребыванію въ болѣе тепломъ климатѣ. Путешествіе это, во первыхъ, сберегло нѣсколько возовъ каменнаго угля, а во вторыхъ, доставило мнѣ удовольствіе возбудить общую симпатію къ моимъ приходящимъ въ упадокъ дѣламъ. Симпатію эту почувствовали люди, которымъ было бы все равно если бы меня даже повѣсили, лишь бы только доходы мои продолжали тратиться среди ихъ. И такъ, пока я пью здѣсь свое vin ordinaire, пивоваръ мой находитъ, что требованіе на его полпиво уменьшилось. Пока расправляюсь тутъ съ своей пятифранковой бутылкой, малая толика портвейна, потреблявшагося мной въ Англіи, остается на рукахъ у виноторговца. Пока на тарелкѣ моей дымится côtelette à la Maintenon, здоровая филейная часть продолжаетъ висѣть на своемъ обычномъ гвоздѣ въ лавкѣ моего деревенскаго друга, облеченнаго въ синій фартукъ. Все, однимъ словомъ, что я ни трачу здѣсь, приноситъ убытокъ моей родинѣ. Не только гроши, получаемые отъ меня garèon perruquier, но и самая корка, которую я бросаю его маленькому, красноглазому пуделю съ голой спиной, будутъ уже, можно сказать, autant de perdu для моего стараго друга цирюльника и для честнаго Тресты, большой дворовой собаки.

И такъ, я имѣю счастіе вѣдать, что отсутствіе мое производитъ нѣкоторое впечатлѣніе дома, что обо мнѣ жалѣютъ и вздыхаютъ люди, которые, получивъ практику моихъ душеприкащиковъ, не вспомнили бы даже, что я жилъ и умеръ.

Изъ этого обвиненія въ себялюбіи и равнодушіи я торжественно исключаю Трёсти, дворовую собаку, имѣя основаніе думать, что любезность, которую она мнѣ оказывала, была безкорыстнѣе любезности особъ, помогавшихъ мнѣ расточать доходы, которыми я обязанъ щедротамъ почтенной публики.

Увы! нельзя однако совершенно безнаказанно возбуждать такія общія симпатіи на родинѣ. «Ты долженъ самъ пролить слезы, если хочешь, чтобы я плакалъ», говоритъ Горацій, — и я дѣйствительно иногда бываю готовъ плакать о томъ, что рѣшился, изъ любви къ разнообразію и изъ подражанія модѣ, промѣнять на чужеземные обычаи свои домашнія удобства, которыя привычка сдѣлала необходимыми. Къ стыду своему долженъ я признаться, что доморощенный желудокъ мой алчетъ куска мяса, приготовленнаго такъ, какъ его обыкновенно приготовляетъ Долли: горячаго, прямо съ вертела, поджареннаго съ верху и яркокраснаго подъ ножемъ; и что всѣ тонкости de la carte de Very, съ его сотнями орфографій Bifticks de Mouton, не могутъ пополнить этого недостатка. Далѣе, сыну моей матери пришлись не по вкусу жидкіе напитки. Къ тому же я увѣренъ, что при настоящей дешевизнѣ солода, двойная порція Джона-ячменное-зерно превратила въ совершенный нектаръ «бѣдное доморощеиное твореньице, полъ-пиво.» Она сдѣлала его въ двадцать разъ благороднѣе того кислаго непитательнаго пойла, которое удостоиваютъ здѣсь почтеннымъ именемъ вина, хотя, по составу и качествамъ, оно болѣе похоже на сенскую воду. Здѣшнія дорогія вина дѣйствительно не дурны. Я ничего не могу сказать противъ шато-марго и силлери, но все-таки невольно вспоминаю о добрыхъ качествахъ своего вѣрнаго, стараго опорто.

Нѣтъ, ничто здѣсь не выдержитъ сравненія, даже garèon perruquier и его пудель, хотя оба они презабавныя животныя и знаютъ тысячи смѣшныхъ штукъ. Одинъ взглядъ, съ которымъ нашъ деревенскій Паквудъ сообщалъ бывало свои утреннія новости, заключалъ въ себѣ болѣе юмора, чѣмъ сколько могутъ выразить его всѣ прыжки Антуана въ продолженіи цѣлой недѣли. А пуделю Туту едва ли удастся — простой онъ цѣлый годъ на заднихъ лапахъ — изобразить столько человѣческой и собачьей симпатіи, сколько ее заключалось въ одномъ мановеніи хвоста его соперника, стараго Трёсти.

Эти признаки раскаянія являются, быть можетъ, немного поздно, и такъ какъ я долженъ быть вполнѣ откровененъ съ моимъ другомъ читателемъ, то и признаюсь, что созрѣли они именно вслѣдствіе двухъ посѣтившихъ меня горькихъ событій. Во первыхъ, племянница моя, Кристи, приняла старую папистскую вѣру, къ чему ее склонилъ сосѣдній хитрый попъ; во вторыхъ, тетушка Доротея вышла замужъ за нѣкоего отставнаго кавалера ордена почетнаго легіона и состоящаго на половинномъ жалованьи, кавалерійскаго капитана, который, какъ онъ самъ увѣряетъ, былъ бы теперь непремѣнно маршаломъ, если бы только жилъ и попрежнему благоденствовалъ нашъ старый другъ Бонапартъ.

Что касается до Кристи, то единбургскіе рауты (по пяти каждую ночь!) совершенно вскружили ей голову, и хотя я не вполнѣ довѣрялъ средствамъ и способамъ ея обращенія, но, тѣмъ не менѣе, былъ доволенъ, что она хоть надъ чѣмъ нибудь серъозно задумалась. Притомъ же я тутъ ничего не потерялъ: монастырь взялъ ее съ моихъ рукъ, удовольствовавшись очень умѣренной пенсіей. Но земное замужество тётушки Доротеи, увы, далеко не похоже на небесное бракосочетаніе моей дорогой племянницы. Во первыхъ, семейство мое, совершенно неожиданно, потеряло при этомъ ровно двѣ тысячи фунтовъ, которые давали три на сто. Ну кому, чортъ возми, могло придти въ голову, что тетушка Доротея соберется когда нибудь замужъ? И какъ можно было подумать, что женщина съ пятидесятилѣтней опытностью, рѣшится вдругъ вступить въ законный бракъ съ какимъ то остовомъ французскаго капитана, верхніе и нижніе члены котораго имѣютъ видъ двухъ полуоткрытыхъ циркулей, поставленныхъ перпендикулярно одинъ надъ другимъ, а все туловище заключается въ томъ маленькомъ пространствѣ, гдѣ соединяются шалнеры? Все остальное скрыто подъ усами, шубой и миткалевыми штанами. Въ 1815 году она могла бы командовать цѣлымъ полкомъ настоящихъ казаковъ за половину тѣхъ денегъ, которыя отдала этому военному пугалѣ. Но, ну ихъ! не станемъ больше говорить объ этомъ, тѣмъ болѣе, что въ оправданіе своего чувства тётушка принялась наконецъ цитировать Руссо.

Изливъ такимъ образомъ свою желчь противъ этой страны, (страны, надо признаться веселой, и обвинять которую я рѣшительно не имѣю права, потому что не она меня искала, а я искалъ ее) я приступаю къ непосредственной цѣли этого введенія. Если только я не напрасно полагаюсь на продолженіе твоихъ милостей, любезная публика — хотя людямъ, которые принуждены ухаживать за тобой и не слѣдовало бы много полагаться на постоянство и однообразіе твоего вкуса, — то могу надѣяться, что участіе твое вознаградитъ меня за всѣ огорченія и утраты, которыя я самъ причинялъ себѣ, вздумавъ вести тётушку Доротею въ страну нѣжныхъ чувствъ, тонкихъ ляшекъ, толстыхъ икоръ, черныхъ усовъ и безтѣлесныхъ членовъ. Увѣряю васъ, господинъ этотъ — настоящій пирогъ изъ потроховъ, какъ говоритъ другъ мой, лордъ Л…. Все въ немъ крылья и ноги. Ну, выбери она изъ числа состоящихъ на половинномъ жалованьи, какого нибудь спѣсиваго обитателя горной Шотландіи или смѣлаго сына Ирландіи, я не сказалъ бы ни слова. Но вѣдь дѣло устроилось такъ, что невозможно удержаться отъ негодованія при видѣ того, какъ тетушка моя ограбила, безъ всякой причины, своихъ законныхъ наслѣдниковъ.

Но довольно, «умолкни, мой мрачный духъ»! Пригласимъ лучше читателя перейти къ предмету болѣе пріятному для насъ и болѣе интересному для него.

Я обязанъ сообщить почтеннѣйшей публикѣ, что прихлёбывая вышеупомянутый кислый напитокъ и покуривая сигару, — искусство, въ которомъ я далеко не новичекъ, — я мало по малу допился и докурился до нѣкотораго рода знакомства съ человѣкомъ comme il faut. Это былъ одинъ изъ немногихъ представителей стариннаго дворянства, которые еще попадаются кое-гдѣ во Франціи. Какъ разбитыя статуи, покинутые предметы древняго, обветшалаго поклоненія, они продолжаютъ внушать нѣкотораго рода почтеніе и уваженіе даже тѣмъ людямъ, которые вообще не любитъ оказывать ни того, ни другаго.

Посѣщая деревенскую кофейню, я постоянно встрѣчалъ тамъ этого джентльмена. Меня сначала поразила необычайная сдержанность и достоинство его манеръ и явное презрѣніе къ полуботинкамъ и панталонамъ. Онъ постоянно являлся въ башмакахъ и чулкахъ, съ крестомъ св. Людовика въ петлицѣ и бѣлой кокардой на старомодномъ тако. Наружность его съ перваго взгляда возбуждала участіе и любопытство. Его сдержанность и сознаніе своего достоинства еще рѣзче выдавались среди окружавшей его веселой толпы и бросались въ глаза, какъ тѣнь развѣсистаго дерева, одиноко стоящаго на залитой солнечнымъ свѣтомъ полянѣ и интересующаго своимъ одиночествомъ. Стараясь сблизиться съ нимъ, на сколько позволяли обстановка и обычаи страны, я садился неподалеку отъ него, спокойно курилъ сигару, пуская по временамъ едва примѣтные струи дыма, и обращаясь къ нему изрѣдка съ тѣми вопросами, которые иностранцы вездѣ, и тѣмъ болѣе во Франціи, могутъ дѣлать, не навлекая на себя упрека въ нескромности. Маркизъ де-Гольё, таково было его званіе, отвѣчалъ на всѣ вопросы такъ коротко и отрывисто, какъ только позволяла французская вѣжливость, но самъ не предлагалъ вопросовъ и не поощрялъ дальнѣйшихъ разговоровъ.

Несообщительный со всѣми, не только съ иностранцами, но и съ своими незнакомыми соотечественниками, маркизъ былъ особенно сдержанъ въ отношеніи англичанъ. Трудно отыскать настоящую причину такого поведенія. Было ли оно слѣдствіемъ старинныхъ національныхъ предразсудковъ, или просто маркизъ считалъ англичанъ людьми высокомѣрными, надутыми своимъ богатствомъ, людьми, въ которыхъ громкій титулъ, при стѣсненныхъ обстоятельствахъ, можетъ возбуждать только сожалѣніе или насмѣшку. Наконецъ, можетъ быть, разсуждая о событіяхъ послѣдняго времени, онъ, какъ французъ, оскорблялся даже тѣми успѣхами, которые возвратили его государю тронъ, а ему — раззоренныя владѣнія и полуразвалившійся замокъ. Выраженіе его антипатій ограничивалось однако тѣмъ, что онъ по возможности уклонялся отъ общества англичанъ. Но если обстоятельства требовали его вмѣшательства въ дѣла иностранцевъ, онъ никогда не отказывался помогать имъ своимъ вліяніемъ, и дѣйствовалъ въ такихъ случаяхъ со всею любезностью французскаго джентльмена, который знаетъ, на что его обязываетъ его достоинство и національное гостепріимство.

Случайно какъ-то, маркизъ узналъ, что новый посѣтитель общаго стола былъ шотландецъ; обстоятельство это тотчасъ расположило его въ мою пользу. Онъ сообщилъ мнѣ, что нѣкоторые изъ его предковъ были родомъ изъ Шотландіи, и что онъ до сихъ поръ имѣетъ еще родственниковъ въ провинціи «Гантсъ», какъ онъ называлъ ее. Что въ началѣ прошлаго столѣтія оба эти семейства признавали еще свои родственныя отношенія и что во время изгнанія своего, маркизъ (читатель вѣроятно догадался уже, что онъ стоялъ подъ знамёнами Конде и раздѣлялъ всѣ опасности и бѣдствія эмигрантовъ) намѣревался было отправиться къ своимъ шотландскимъ друзьямъ, просить ихъ покровительства. «Но обдумавъ хорошенько», сказалъ онъ, «я не очень спѣшилъ представиться имъ въ такомъ положеніи, которое не могло принести имъ много чести, и которое они могли считать для себя обременительнымъ, пожалуй даже постыднымъ.» Потому онъ рѣшился лучше положиться на благость провидѣнія и выпутаться изъ бѣды собственными силами. Я никогда не могъ узнать какимъ образомъ это удалось ему, но вполнѣ увѣренъ, что почтенный старикъ не сдѣлалъ ничего предосудительнаго и, не смотря на всѣ перевороты судьбы, остался вѣренъ своимъ убѣжденіямъ и чести. Наконецъ судьба возвратила его, дряхлаго, неимущаго, нравственно разбитаго, смиреннаго опытомъ и годами, на родину, которую онъ нѣкогда покинулъ въ полномъ цвѣтѣ юности и силы, съ чувствомъ глубокой ненависти, обѣщавшей скорое отмщеніе, изгнавшимъ его врагамъ. Знай я маркиза въ болѣе счастливыхъ обстоятельствахъ, я сталъ бы, можетъ быть, смѣяться надъ нѣкоторыми чертами его характера; надъ его предразсудками, напримѣръ, особенно родовыми и политическими. Но, въ его положеніи, нельзя было не уважать его, какъ уважаемъ мы исповѣдниковъ и мучениковъ чуждой намъ религіи; даже и въ томъ случаѣ, если бы предразсудки его не были честны и благородны, и не. основаны на чистыхъ, безкорыстныхъ побужденіяхъ.

Мы сдѣлались, мало по малу, короткими пріятелями и, въ продолженіе слишкомъ шести недѣль, пили вмѣстѣ кофе и баварское и покуривали наши сигары; занятія, какъ съ той, такъ и съ другой стороны, рѣдко препятствовали такому препровожденію времени. Напавъ, не безъ труда, на счастливую мысль, что провинція «Гантсъ» есть ничто иное, какъ наше графство Ангусъ, я былъ въ состояніи отвѣчать на его разспросы о Шотландіи. Я сообщилъ ему нѣсколько, болѣе или менѣе, удовлетворительныхъ свѣдѣній о его тамошнихъ родственникахъ и, къ удивленію своему, нашелъ, что маркизъ зналъ генеалогію многихъ знатныхъ родовъ этого графства гораздо лучше, чѣмъ я могъ ожидать.

Онъ, съ своей стороны, былъ такъ доволенъ нашимъ знакомствомъ, что рѣшился наконецъ пригласить меня обѣдать въ замокъ Гольё, который вполнѣ заслуживалъ такое названіе, занимая самое возвышенное мѣсто на берегу Луары. Зданіе это находилось въ трехъ миляхъ отъ города, гдѣ я основалъ свое временное мѣстопребываніе. При видѣ его, я тотчасъ понялъ и извинилъ оскорбленное чувство, котораго старый владѣлецъ не могъ побѣдить, принимая гостя въ небольшомъ пріютѣ, устроенномъ среди развалинъ замка своихъ предковъ. Съ веселостью, скрывавшей однако болѣе глубокое чувство, маркизъ понемногу, знакомилъ меня съ своимъ жилищемъ, на что имѣлъ довольно времени пока мы съ нимъ ѣхали туда въ его маленькомъ кабріолетѣ, запряженномъ большой нормандской лошадью.

Развалины замка Гольё тянулись вдоль живописнаго, высокаго берега Луары. Ряды широкихъ ступеней, великолѣпно убранныхъ статуями, рѣзьбой и другими искусственными украшеніями, вели когда-то съ одной террассы на другую, вплоть до самой рѣки. Всѣ эти архитектурныя украшенія, вмѣстѣ съ благоухающими цвѣтниками и группами экзотическихъ деревъ, давно уже исчезли, уступивъ мѣсто, болѣе выгодному, виноградному производству. Однако нѣкоторые остатки сохранились еще, благодаря своей массивности и, вмѣстѣ съ искусственными повышеніями и пониженіями высокаго берега, служили живымъ памятникомъ того, какъ дѣятельно искусство старалось украсить природу.

Не много такихъ мѣстностей сохранилось до нашего времени въ своемъ первобытномъ видѣ. Во Франціи, большая часть замковъ, съ ихъ парками, заброшены и разрушились или пострадали отъ народной ярости; у насъ въ Англіи, непостоянство моды имѣло почти такое же дѣйствіе. Что касается до меня, то я вполнѣ согласенъ съ мнѣніемъ одного изъ самыхъ компетентныхъ современныхъ судей въ этомъ дѣлѣ^[3], который утверждаетъ, что расположеніе къ простотѣ доведено нами до крайности, и что окрестности роскошнаго жилища требуютъ болѣе изысканныхъ украшеній, чѣмъ тѣ, которыя представляютъ газоны и усыпанныя пескомъ дорожки. Романтическая мѣстность конечно пострадала бы отъ такой искусственности; но введеніе ихъ было бы весьма полезно у насъ, гдѣ они выкупали бы голое однообразіе большихъ домовъ, одиноко стоящихъ посреди полянъ, безъ всякой связи со всѣмъ окружающимъ. Взглянувъ на нихъ, кажется, что они только на время перебрались сюда изъ города за тѣмъ, чтобы подышать чистымъ воздухомъ.

Удивительно, какъ могъ вкусъ такъ быстро и такъ рѣшительно измѣниться. Объяснить этотъ фактъ можно только по способу, принятому друзьями отца въ комедіи Мольера. Желая помочь своему другу вылечить дочь отъ. меланхоліи, всѣ они предлагаютъ различныя средства. Одинъ совѣтуетъ убрать комнату больной картинами, другой шпалерами, третій китайскимъ фарфоромъ, при чемъ каждый сообразуется съ родомъ своей торговли. Взглянувъ на дѣло съ этой точки, мы можетъ быть откроемъ, что встарину архитекторъ, разбивая вокругъ большихъ домовъ сады и парки, старался украсить ихъ произведеніями своего искусства, статуями, вазами, мощеными террассами, рядами ступеней и т. д. Подчиненный ему садовникъ, въ свою очередь старался, чтобы произведенія царства растительнаго соотвѣтствовали господствующему вкусу. Для этого онъ подрѣзывалъ вѣчно зеленыя тиссовыя изгороди въ видѣ стѣнъ съ башнями и зубцами, а отдѣльнымъ деревьямъ придавалъ форму статуй.

Но колесо съ тѣхъ поръ перевернулось. Садовникъ пейзажистъ, какъ его называютъ, занялъ мѣсто почти на ряду съ архитекторомъ. Отсюда исключительное, можетъ быть неумѣстное употребленіе заступа и лопаты со стороны перваго; между тѣмъ, какъ второй ограничивается одной ferme ornée, безыскусственная простота которой очень мало отличается отъ простоты окружающихъ ее полей. Онъ дѣлаетъ только такія измѣненія въ мѣстности, которыя положительно необходимы вблизи роскошныхъ жилищъ, обитателямъ которыхъ нужны для прогулки удобныя, разчищенныя аллеи.

Впродолженіе сдѣланнаго мною отступленія, кабріолетъ маркиза успѣлъ, по извилистой, мѣстами разрушенной насыпи, взобраться на самую вершину холма. Быстрота его движенія, я полагаю, сильно замедлялась полновѣсностью Жана-ростъ-бифа^[4]. Нормандская лошадь вѣроятно также усердно проклинала его, какъ во время оно ея соотечественники проклинали неповоротливость и тучность саксонскихъ невольниковъ. Передъ нашими глазами открылся длинный рядъ лишенныхъ кровли строеній, примыкавшихъ къ западному крылу замка, которое было совершенно разрушено. «Я долженъ, какъ англичанину, объяснить вамъ», сказалъ маркизъ, «почему предки мои вздумали соединить этотъ длинный рядъ конюшенъ съ самымъ замкомъ. У васъ, я знаю, эти хозяйственныя зданія обыкновенно отроются въ отдаленіи. Но мои предки были большими охотниками до лошадей… Страсть эта переходила какъ-то по наслѣдству… Они очень часто посѣщали конюшни, потому неудобно было относить ихъ далеко. Я самъ, до революціи, содержалъ въ этомъ развалившемся строеніи до тридцати прекрасныхъ лошадей».

Это воспоминаніе о минувшемъ великолѣпіи вырвалось какъ-то нечаянно, потому что маркизъ вообще очень рѣдко говорилъ о своемъ прежнемъ богатствѣ. Онъ сказалъ эти слова просто, естественно, не придавая большаго значенія потерянному состоянію и не желая вызывать сожалѣнія. Тѣмъ не менѣе, воспоминаніе, это пробудило много непріятныхъ размышленій и мы оба смолкли. Когда мы подъѣзжали къ воротамъ замка, изъ небольшой, нѣсколько подновленной лачуги, служившей когда-то жилищемъ привратнику, вышла живая французская крестьянка съ черными, какъ уголь, и блестящими, какъ брилліанты, глазами. Она улыбаясь приняла вожжи изъ рукъ маркиза, при чемъ обнаружила рядъ ослѣпительно бѣлыхъ зубовъ, которымъ могла позавидовать любая герцогиня.

«Маделона должна быть сегодня нашимъ грумомъ», замѣтилъ маркизъ, любезно отвѣчая на низкій реверансъ, которымъ она привѣтствовала monsieur, «потому что мужъ ея ушелъ на рынокъ а бѣдный ла-Жёнесъ и такъ едва не сходитъ съ ума отъ своихъ разнообразныхъ занятій. Маделона», прибавилъ онъ, когда мы проходили подъ аркой, украшенной полуразбитымъ гербомъ прежнихъ владѣльцевъ, заросшимъ травой и мохомъ, не говоря уже о множествѣ раскинувшихся вѣтвей неподстриженныхъ кустарниковъ, «Маделона — крестница моей жены и мы думали сдѣлать ее горничной нашей дочери».

Эти, мимоходомъ сказанныя слова о женѣ и дочери напомнили мнѣ, что маркизъ былъ бездѣтнымъ отцомъ и одинокимъ мужемъ. Уваженіе мое къ этому почтенному старику еще болѣе увеличилось, когда я подумалъ, что, въ его положеніи, каждая мелочь должна возбуждать тяжелыя воспоминанія и давать новую пищу грустнымъ размышленіямъ. Помолчавъ съ минуту, маркизъ заговорилъ болѣе веселымъ тономъ. «Васъ займётъ мой бѣдный ла-Жёнесъ», сказалъ онъ, «онъ, нужно вамъ замѣтить, десятью годами старше меня (маркизу за шестьдесятъ лѣтъ) и часто напоминаетъ мнѣ актёра въ Roman Comique, который исполняетъ одинъ всѣ роли. Онъ все, что хотите: мажордомъ, поваръ и камердинеръ. Мнѣ иногда кажется, что онъ чрезвычайно похожъ на одно лицо, выведенное въ Ламмермурской уздѣ^[5]. Вы, разумѣется, читали? Вѣдь это сочиненіе одного изъ вашихъ литераторовъ, котораго называютъ, кажется, шевалье Скотъ».

«Сэръ Вальтеръ, хотите вы сказать»?

"Да, да, " отвѣчалъ маркизъ, «онъ самый».

Это замѣчаніе отклонило насъ отъ грустныхъ воспоминаній и возбудило во мнѣ желаніе исправить ошибку любезнаго француза, по поводу двухъ пунктовъ. Въ первомъ случаѣ дѣло стоило большаго труда. Хотя маркизъ и не чувствовалъ большой симпатіи къ англичанамъ, но, проживши два мѣсяца въ Лондонѣ, онъ гордился знаніемъ англійскаго языка, воображая, что постигаетъ вполнѣ всѣ его запутанныя тонкости. Онъ ссылался на всевозможные диксіонеры, начиная отъ Флоріо до новѣйшихъ, стараясь съ помощію ихъ доказать мнѣ, что bride значитъ узда (bridle). Онъ выказалъ крайнее недовѣріе по поводу этого филологическаго вопроса и когда, я, съ цѣлію убѣдить его, рѣшился замѣтить, что во всей исторіи не было сказано двухъ словъ объ уздѣ, маркизъ, не подозрѣвая съ кѣмъ имѣетъ дѣло, преспокойно свалилъ всю вину на несчастнаго автора, обвиняя его въ непослѣдовательности. Тутъ я откровенно объяснилъ своему другу, ручаясь вполнѣ за достовѣрность этихъ, какъ нельзя ближе знакомыхъ мнѣ обстоятельствъ, что достойный соотечественникъ мой, о которомъ я всегда буду говорить съ должнымъ его талантамъ почтеніемъ, вовсе не обязанъ отвѣчать за всѣ легкія произведенія, которыя публикѣ угодно будетъ великодушно, но слишкомъ поспѣшно, приписать ему. Подъ вліяніемъ минуты, я готовъ былъ идти далѣе и подтвердить свое отрицаніе положительнымъ доказательствомъ, объявивъ маркизу, что никто не могъ написать сочиненій, которыхъ я былъ авторомъ. Къ счастію, спокойный отвѣтъ его во время остановилъ порывъ моей откровенности. «Я очень радъ», замѣтилъ онъ, «что всѣ эти пустяки написаны человѣкомъ не нашего круга. Мы, правда, читаемъ ихъ», прибавилъ онъ, «но съ такимъ же удовольствіемъ, какъ смотримъ на фарсы актёра, какъ предки наши слушали разсказы извѣстныхъ домашнихъ шутовъ. Но намъ конечно было бы непріятно слышать все это отъ людей, имѣющихъ больше правъ на наше общество».

Отвѣтъ этотъ возвратилъ мнѣ мою врожденную осторожность, и, опасаясь еще разъ проговориться, я не рѣшился объяснять своему другу, что упомянутый джентельмэнъ обязанъ, какъ слышно, своей извѣстностью нѣкоторымъ небольшимъ сочиненіямъ, которыя, не оскорбляя никого, можно назвать романами въ стихахъ.

Дѣло въ томъ, что вмѣстѣ со многими предразсудками, о которыхъ я говорилъ выше, маркизъ питалъ какой-то ужасъ, смѣшанный съ презрѣніемъ, ко всякого рода писательству, за исключеніемъ разумѣется объемистыхъ томовъ по части законовѣдѣнія и богословія. Онъ смотрѣлъ на автора романа, повѣсти, поэмы или какой нибудь библіографической статьи, какъ на ядовитое пресмыкающееся — со страхомъ и отвращеніемъ. Злоупотребленія прессы, полагалъ онъ, которыя, особенно въ ея легкихъ произведеніяхъ, отравили въ Европѣ всѣ источники нравственности, смолкнувъ на время при громѣ побѣдъ, начинаютъ пріобрѣтать снова, еще большее вліяніе. Всѣ писатели, (исключая творцовъ тяжеловѣсныхъ и объемистыхъ томовъ) начиная съ Руссо и Вольтера и оканчивая Пиго-ле-Брёномъ, и сочинителемъ шотландскихъ повѣстей, служатъ по его мнѣнію, злому дѣлу. Хотя онъ и сознавался, что читаетъ ихъ pour passer le temps, но, какъ Пистоль поѣдавшій свой порей, онъ вѣроятно поглощалъ содержаніе, проклиная въ тоже время направленіе сочиненія.

Слова эти остановили порывъ моей, возбужденной тщеславіемъ, откровенности, и я снова навелъ разговоръ на исторію замка. «Здѣсь», сказалъ маркизъ, "былъ театръ, на которомъ, по просьбѣ моего отца, игрывали главные артисты «Французской комедіи», когда король, вмѣстѣ съ мадамъ Помпадуръ, посѣщалъ нашъ замокъ. Тамъ, ближе къ серединѣ, была «баронская зала», гдѣ отправлялось феодальное судопроизводство, когда виновныхъ судилъ самъ господинъ или его приставъ. Мы, какъ и ваше шотландское дворянство, имѣли право суда и смерти, fossa cum furca, какъ говорятъ юристы. Подъ ней комната, гдѣ производились допросы и пытки. Признаюсь, я отъ души жалѣю, что это право, которымъ такъ легко злоупотреблять, было когда либо, кому бы то ннбыло, предоставлено. «Но», прибавилъ онъ съ достоинствомъ, какъ будто гордись тѣми ужасами, которые дѣлались за этимъ рѣшетчатымъ окномъ, «такова сила суевѣрія, что крестьяне до сихъ поръ не смѣютъ подходить къ этой темницѣ, гдѣ, говорятъ, въ былое время предки мои совершили много жестокостей».

Подходя къ окну, я выразилъ желаніе поближе взглянуть на это жилище ужаса; но вдругъ, изъ подземелья послышался пронзительный взрывъ хохота. И мы, подъ его покинутыми сводами, увидали толпу дѣтей, весело игравшихъ въ жмурки.

Маркизъ нѣсколько смутился и прибѣгъ къ помощи своей табакерки. «Это — дѣти Маделоны», сказалъ онъ, оправившись. «Они совершенно освоились съ воображаемыми ужасами подземелья. Къ тому же, сказать правду, дѣти эти родились послѣ той эпохи мнимаго просвѣщенія, которое разсѣяло наши предразсудки, а съ ними вмѣстѣ уничтожило и религію. Это напоминаетъ мнѣ однако, что сегодня постный день. Кромѣ васъ обѣдаетъ у меня еще нашъ приходскій священникъ и мнѣ не хотѣлось бы неумышленно оскорбить его убѣжденія. Къ тому же», прибавилъ онъ рѣшительнѣе, «несчастіе внушило мнѣ иныя мысли, не тѣ, которыя рождались прежде, въ счастіи, и я, благодаря Бога, не стыжусь признаться, что слѣдую постановленіямъ своей церкви».

Я поспѣшилъ отвѣтить, что, не смотря на ихъ различіе, я уважаю обряды всѣхъ христіанскихъ вѣроисповѣданій, признавая вполнѣ, что всѣ мы поклоняемся одному и тому же Божеству, что въ основаніи лежитъ одинъ и тотъ же великій догматъ искупленія, хотя формы различны. Если-бы Всемогущему не было угодно допустить такого разнообразія вѣроисповѣданій, то обязанности каждаго человѣка были бы предписаны ему также отчетливо, какъ нѣкогда излагались онѣ въ Моисеевомъ законѣ. Хотя маркизъ и не былъ охотникомъ до пожатія рукъ, но на этотъ разъ схватилъ мою руку и съ чувствомъ пожалъ ее. Это безмолвное согласіе было, можетъ быть, единственнымъ знакомъ одобренія, которое могъ дозволить себѣ ревностный католикъ.

Занятые такого рода объясненіями и различными замѣчаніями, рождавшимися при видѣ обширныхъ развалинъ замка, мы прошлись два или три раза по длинной террассѣ, а потомъ провели около четверти часа въ небольшомъ павильонѣ, изъ плитняка, украшенномъ гербами маркизовъ де Гольё; разсѣвшіеся по угламъ своды его были еще однако довольно крѣпки. «Здѣсь», сказалъ маркизъ, продолжая въ тонѣ предъидущаго разговора, "здѣсь я люблю сидѣть и въ полдень, когда своды защищаютъ меня отъ жара, и вечеромъ, когда послѣдніе лучи заходящаго солнца тонутъ въ тихихъ струяхъ Луары. Здѣсь, говоря словами вашего великаго поэта, я люблю отдыхать.

«Являя кодексъ то грустныхъ, то сладкихъ мечтаній» *)

) «Shewing the code of sveet and biller fancy» вмѣсто chewing the code, пережевывая жвачку….

«Я, хоть и Французъ, а знаю Шекспира лучше, чѣмъ многіе англичане».

Наученный опытомъ, я ужъ не возражалъ противъ этого искаженія извѣстнаго шекспировскаго стиха, подозрѣвая, что бѣдный поэтъ много пострадаетъ во мнѣніи такого тонкаго судьи, какъ маркизъ, если бы мнѣ удалось, на основаніи разныхъ авторитетовъ, доказать ему, что авторъ писалъ; пережевывая грустныя и сладкія мечтанія. Съ меня было довольно и перваго нашего спора. Сверхъ того, я былъ еще убѣжденъ (хотя убѣжденіе это явилось только десять лѣтъ послѣ моего выпуска изъ эдинбургской коллегіи), что искусство говорить состоитъ не въ томъ, чтобы выставлять на показъ свои глубокія познанія по поводу незначительныхъ предметовъ, а въ томъ, чтобы, выслушивая чужія мнѣнія, разширять, повѣрять и исправлять, сообразно съ ними, свои собственныя. По этому я не мѣшалъ маркизу являть кодексъ, сколько ему угодно и былъ за это награжденъ ученымъ и дѣльнымъ разсужденіемъ о цвѣтущемъ стилѣ архитектуры, введенномъ во Франціи въ семнадцатомъ столѣтіи.

Маркизъ, съ замѣчательнымъ вкусомъ, указалъ нѣкоторые его достоинства и недостатки. Коснувшись предмета, о которомъ я выше распространялся, онъ привелъ въ защиту его доказательство иного рода, основанное на соединенныхъ съ нимъ воспоминаніяхъ. «Кто рѣшится», сказалъ онъ, «умышленно разрушить террассу замка Сюлли, если съ нею соединяется воспоминаніе объ этомъ великомъ государственномъ мужѣ, который также замѣчателенъ своею строгою честностію, какъ и глубокой, непогрѣшимой проницательностью? Будь она однимъ дюймомъ уже, одною тонною легче, измѣнись въ ней хоть одна незначительная черта, и обаяніе исчезнетъ — трудно будетъ представить ее мѣстомъ его обычныхъ патріотическихъ размышленій. Есть ли возможность вообразить себѣ герцога на креслѣ и герцогиню на табуретѣ въ современной гостинной, дающихъ наставленія своимъ дѣтямъ, внушая сыновьямъ правила вѣрности и мужества, дочерямъ чувство скромности и покорности — тѣмъ и другими, правила строгой нравственности, между тѣмъ, какъ юное поколѣніе слушаетъ внимательно, не шевелясь, не отвѣчая, не подымая глазъ, не смѣя сѣсть безъ особеннаго приказанія своего отца и государя? Нѣтъ, милостивый государь», продолжалъ онъ съ жаромъ, «отнимите у этой поучительной семейной сцены ея величественную обстановку и вы лишите все представленіе истины и правдоподобія. Ну, представьте себѣ этого достойнаго пэра и патріота, прогуливающимся въ нынѣшнемъ англійскомъ саду? Вамъ, право, будетъ также легко вообразить на немъ, вмѣсто кафтана à la Henri Quatre и chapeau à-plumes, новомодный голубой фракъ и бѣлый жилетъ. Какъ бы сталъ онъ двигаться въ извилистомъ лабиринтѣ нынѣшней ferme ornée, съ своей обычной свитой швейцарской стражи, которая шла двумя шеренгами впереди и позади его? Припомните его наружность — его бороду, haut-de-chausses à canon, соединенные съ камзоломъ тысячью петель и бантовъ; вообразите его, одѣтаго такимъ образомъ, въ нашемъ англійскомъ саду и, согласитесь, вамъ трудно будетъ отличить эту картину отъ изображенія какого нибудь помѣшаннаго старика, которому пришла фантазія нарядиться, какъ одѣвался прапрадѣдушка его, два вѣка тому назадъ, и котораго отрядъ жандармовъ ведетъ въ домъ умалишенныхъ. Но взгляните на эту длинную, великолѣпную террассу, по которой, два раза въ день, одиноко прогуливался честный, великій Сюлли, размышляя о средствахъ увеличить славу Франціи, а потомъ, въ болѣе поздній и горній періодъ своей жизни, съ грустью воспоминая о погибшемъ государѣ и угнетенной родинѣ. Представьте себѣ, на заднемъ планѣ — аркады, статуи, вазы, урны и всю благородную обстановку, напоминающую близость герцогскаго дворца, и вы получите вполнѣ доконченную картину. Часовые съ поднятыми аркебузами, по концамъ длинной и ровной террасы, возвѣщаютъ о присутствіи феодальнаго князя. Тоже самое, еще яснѣе, свидѣтельствуетъ почетная стража, впереди и позади его. Стройная и воинственная, съ поднятыми аллебардами, она движется какъ бы въ виду непріятеля, одушевлемая своимъ господиномъ. Она размѣряетъ свои шаги по его шагамъ — стоитъ когда онъ останавливается — идетъ, когда подвигается онъ, примѣняясь къ самой неровности его походки, по временамъ замедляемой глубокой думой. Съ военной точностію, движется она около своего повелителя, который, подобно сердцу — источнику жизни и энергіи человѣческаго тѣла, кажется средоточіемъ ея и силой, одушевляющей ея вооруженные ряды. Быть можетъ, прогулка эта», продолжалъ маркизъ, недовѣрчиво посматривая мнѣ въ лице, «имѣющая такъ мало общаго съ легкостію современныхъ нравовъ, заставитъ васъ улыбнуться. Но неужели же у васъ достанетъ духу разрушить ту, другую террассу, которой нѣкогда касались ножки обворожительной маркизы де-Севинье, террассу, о которой такъ часто упоминается въ ея восхитительныхъ письмахъ?»

Утомленный этимъ длиннымъ разсужденіемъ, на которомъ маркизъ останавливался, разумѣется, для того, чтобъ возвысить красоты своей собственной террассы, (въ чемъ послѣдняя, не смотря на полуразрушенное состояніе, вовсе не нуждалась) я сообщилъ своему спутнику, что недавно получилъ изъ Англіи путевыя записки моего друга и товарища по оксфордскому университету. Что, поэтъ, художникъ и ученый, онъ описываетъ свое путешествіе на югѣ Франціи и много говоритъ о замкѣ Гриньянъ, жилищѣ любимой дочери мадамъ де-Севинье, гдѣ и сама она часто живала; и описываетъ его такъ живо и увлекательно, что невозможно, прочитавъ эту книгу, проѣхать въ сорока миляхъ отъ замка, не посѣтивъ его. Маркизъ былъ, по видимому, очень доволенъ. Онъ улыбнулся, спросилъ заглавіе книги, и, съ моихъ словъ, записалъ: «Путеводитель въ Провансѣ и на берегу Роны, составленный въ 1819 году Джономъ Хёгесъ, магистромъ наукъ Оріельской коллегіи въ Оксфордѣ».

«Я не могу теперь покупать книгъ для замка», замѣтилъ онъ, «но посовѣтую выписать „путеводителя“ для библіотеки сосѣдняго города, гдѣ я абонерованъ».

«А вотъ и кюре идетъ, положить конецъ нашимъ преніямъ», продолжалъ онъ. «А тамъ, я вижу, ла-Жёнесъ крадется, около стараго портика, на террассу звонить къ обѣду — вещь совершенно лишняя, когда за столъ садятся только трое. Но, что вы хотите, отсутствіе этой церемоніи могло бы сильно огорчить бѣднаго старика. Не смотрите на него теперь, онъ желаетъ исполнять инкогнито должности низшаго департамента, и сію минуту явится къ намъ во всемъ блескѣ, въ качествѣ мажордома».

Между тѣмъ, мы приблизились къ восточной оконечности замка, единственной, уцѣлѣвшей его части, въ которой еще можно было жить.

«Черная банда», началъ маркизъ, «грабившая замокъ ради свинца, строеваго лѣса и другихъ матеріаловъ, неумышленно оказала мнѣ большую услугу, разрушивъ часть его; онъ сдѣлался теперь гораздо уютнѣе и болѣе соотвѣтствуетъ ограниченнымъ средствамъ своего владѣльца. Гусеница на одномъ листкѣ можетъ свить себѣ куколку и какое ей дѣло до того, что весь остальной кустъ обглоданъ пресмыкающимися».

Говоря такимъ образомъ, мы приблизились къ двери, у которой почтительно дожидался насъ старый слуга.

Лице его, изборожденное глубокими морщинами, готово было отвѣчать улыбкой на каждое ласковое слово господина и выказывало при этомъ рядъ бѣлыхъ зубовъ, совершенно твердыхъ, не смотря на лѣта и страданія. Чистые шелковые чулки, пожелтѣвшіе отъ частаго мытья; косичка, перевязанная бантомъ; жидкіе сѣдые локоны по обѣимъ сторонамъ худощаваго лица; перловаго цвѣта кафтанъ, безъ воротника; солитеръ, жабо, манжеты на рукахъ и треуголка — все говорило, что старикъ считалъ присутствіе гостя въ замкѣ событіемъ необычайнымъ и желалъ, съ своей стороны, встрѣтить его со всею подобающей пышностью и великолѣпіемъ.

Взглянувъ на этого вѣрнаго, хотя весьма страннаго спутника своего господина, который, безъ сомнѣнія, съ платьемъ касты наслѣдовалъ и всѣ ея предразсудки, я не могъ не признать въ душѣ, подмѣченнаго маркизомъ сходства между нимъ и моимъ Калебомъ, вѣрнымъ слугою мастэра Рэвенсвуда. Но французъ на все гораздъ. Ему легче, удобнѣе принаровиться къ различнымъ должностямъ и онъ съумѣетъ выполнить ихъ лучше нашего неповоротливаго, невозмутимаго шотландца. Превосходя Калеба, если не усердіемъ, то ловкостью, ла-Жёнесъ, казалось, помножался по мѣрѣ необходимости и выполнялъ всѣ свои разнообразныя обязанности съ такой быстротой и точностью, что не было никакой надобности въ другой прислугѣ.

Обѣдъ былъ очень хорошъ. Не смотря на названіе, употребляемое англичанами въ насмѣшку, постный супъ былъ чрезвычайно вкусенъ, а мателотъ изъ щуки и угрей, не смотря на мое шотландское происхожденіе, совершенно примирилъ меня съ послѣдними. Приготовленный для еретика кусокъ мяса былъ какъ нельзя болѣе соченъ и нѣженъ. За нимъ слѣдовалъ potage, потомъ одно или два одинаково вкусныхъ кушанья. Наконецъ явилось блюдо, которое старый maître d’hôtel считалъ вѣнцомъ своего поварскаго искусства. Онъ самодовольно улыбался, ставя его на столъ и посматривалъ на меня, какъ бы наслаждаясь моимъ удивленіемъ. То была огромная тарелка шпината, который былъ не просто наложенъ, какъ обыкновенно дѣлаютъ наши непросвѣщенные повара по ту сторону канала, но представлялъ повышенія и пониженія въ видѣ холмовъ и долинъ. Тутъ мчался олень, за нимъ гналась свора собакъ и скакали всадники съ ножами, рогами и поднятыми бичами въ рукахъ. Собаки, олень и охотники были весьма искусно вырѣзаны изъ поджареннаго хлѣба. Наслаждаясь похвалами, которыми я, разумѣется, щедро осыпалъ его, добрый старикъ сознался, что chef d’oeuvre этотъ стоилъ ему двухъ дней работы. Но, воздавая честь кому слѣдуетъ, онъ прибавилъ, что блестящая идея эта не вполнѣ принадлежала ему, что Monsieur самъ былъ такъ добръ и далъ ему нѣсколько полезныхъ совѣтовъ. Monsieur согласился даже помочь ему при выполненіи нѣкоторыхъ главныхъ фигуръ. При этомъ объясненіи, которое онъ желалъ бы скрыть, маркизъ слегка покраснѣлъ, по признался однако, что хотѣлъ удивить меня сценою изъ нашей народной поэмы Миледи Лакъ. Я отвѣчалъ ему, что эта блистательная группа скорѣй напоминаетъ охоту временъ Людовика XIV, чѣмъ скромный дворъ шотландскаго короля, и что самая мѣстность болѣе похожа на Фонтенебло, чѣмъ на дикіе утесы Каллендера. Въ отвѣтъ на этотъ комплиментъ, маркизъ любезно поклонился и сознался, что воображеніе его дѣйствительно было увлечено воспоминаніемъ минувшаго блеска стараго французскаго двора. Затѣмъ разговоръ перешелъ, мало по малу, къ другимъ предметамъ.

Не менѣе изысканный дессертъ состоялъ изъ сыра, плодовъ, салада, оливокъ, свѣжихъ орѣховъ и превосходнаго бѣлаго вина. Все, въ своемъ родѣ, было неподражаемо и добрый маркизъ искренно радовался, видя, что гость его отдаетъ всему должную честь. «Конечно», началъ онъ, «хоть это и глупая слабость, а все же я радъ, очень радъ, что имѣю еще средства предложить иностранцу гостепріимство, доставляющее ему, по видимому, удовольствіе. Напрасно говорятъ, будто мы, pauvres revenants, изъ гордости ведемъ уединенную жизнь и избѣгаемъ обязанностей гостепріимства. Правда, многіе изъ насъ бродятъ по заламъ своихъ отцевъ, скорѣе, какъ тѣни прежнихъ владѣльцевъ, чѣмъ какъ живые люди, вступившіе въ свои законные права. Но, избѣгая общества иностранцевъ, мы не столько щадимъ наши собственныя, сколько ихъ чувства. У насъ думаютъ, что ваша богатая нація особенно привязана къ роскоши и хорошему столу, что она любитъ удобства и всевозможныя удовольствія. А настоящія средства наши такъ незначительны, что мы поневолѣ должны воздержаться отъ всякихъ издержекъ. А кому же охота предлагать все, что у него есть лучшаго, зная, что это лучшее не доставитъ удовольствія. Но такъ какъ многіе путешественники печатаютъ свои путевыя замѣтки, то я долженъ васъ предупредить, что monsieur le marquis вовсе не будетъ доволенъ, если скромный обѣдъ, которымъ онъ угощалъ англійскаго лорда, попадетъ въ лѣтописи».

Я перебилъ его, замѣтивъ, что если вздумаю когда нибудь напечатать разсказъ объ его угощеніи, то не иначе, какъ съ цѣлью сохранить воспоминаніе о самомъ вкусномъ обѣдѣ, который мнѣ когда либо случалось ѣсть. Онъ поклонился, говоря, что или вкусъ мой много отличается отъ вкуса моихъ соотечественниковъ, или свѣдѣнія, которыя здѣсь имѣютъ объ англичанахъ слишкомъ преувеличены. Но во всякомъ случаѣ онъ благодаренъ мнѣ за то, что я помогъ ему узнать настоящую цѣну его оставшихся владѣній.

«Какъ и вездѣ», сказалъ онъ, «полезное пережило, у насъ въ Гольё, все пышное и роскошное. Гротты и статуи, оранжереи съ рѣдкими экзотическими растеніями, храмы и башни, все давно исчезло; а виноградникъ, огородъ и прудъ существуютъ до сихъ поръ. Я очень доволенъ, что они доставили все необходимое для обѣда, который даже британецъ нашелъ сноснымъ. Я надѣюсь, что оставаясь здѣсь въ нашемъ сосѣдствѣ, вы убѣдите меня въ искренности вашихъ словъ, пользуясь гостепріимствомъ Гольё какъ только вамъ позволятъ болѣе пріятныя приглашенія».

Я охотно обѣщалъ часто пользоваться этимъ предложеніемъ, которое было сдѣлано такъ обязательно, что гость казался лицемъ, оказывающимъ одолженіе.

Разговоръ перешелъ къ исторіи замка и его окрестностей, которую маркизъ зналъ въ совершенствѣ, хотя вообще не былъ ни великимъ антикваріемъ, ни глубокомысленнымъ историкомъ. За то кюре былъ тѣмъ и другимъ, а сверхъ того предупредителенъ, любезенъ и сообщителенъ. Послѣднее качество составляетъ, какъ я замѣтилъ, отличительную черту католическихъ священниковъ, какова бы не была степень ихъ образованія. Отъ него узналъ я, что въ замкѣ Гольё, до сихъ поръ, существуютъ остатки славной библіотеки. Маркизъ пожалъ при этомъ плечами, посмотрѣлъ въ одну сторону, потомъ въ другую, и выказалъ признаки того же мелочнаго замѣшательства, которое не могъ подавить въ ту минуту, когда ла-Жёнесъ проболтался о его распоряженіяхъ по кухонной части. «Я охотно бы показалъ книги, но онѣ въ такомъ безпорядкѣ, томы такъ разрознены, что мнѣ право совѣстно», замѣтилъ онъ.

«Извините, господинъ маркизъ», возразилъ кюре, «вы тогда позволили извѣстному англійскому библіофилу, доктору Диббинъ, пересмотрѣть ваши драгоцѣнные остатки и помните, съ какой похвалой онъ отзывался о нихъ».

«Но что же мнѣ было дѣлать, другъ мой»? сказалъ маркизъ. «Любезный докторъ услыхалъ, гдѣ-то, преувеличенный разсказъ объ остаткахъ прежней библіотеки, поселился тамъ внизу, въ гостинницѣ, рѣшившись или побѣдить, или умереть подъ стѣнами. Я слышалъ даже, что онъ справлялся о высотѣ башни, желая запастись лѣстницами. Какъ же я могъ допустить почтеннаго служителя алтаря, хотя и чуждой мнѣ церкви, до такого отчаяннаго поступка? Послѣдствія легли бы на мою совѣсть».

«Но вы знаете также, господинъ маркизъ», продолжалъ кюре, «что докторъ Диббинъ очень жалѣлъ объ раззореніи библіотеки. Онъ признался даже, что желалъ бы, въ этомъ случаѣ, имѣть власть нашей церкви, чтобы поразить виновниковъ проклятіемъ».

«Я полагаю», замѣтилъ нашъ хозяинъ, «что негодованіе его было соразмѣрно разочарованію».

«Вовсе нѣтъ», перебилъ кюре, «потому что онъ съ восторгомъ говорилъ о достоинствѣ уцѣлѣвшихъ книгъ. Я увѣренъ, что только ваша неотступная просьба помѣшала замку Гольё занять, по крайней мѣрѣ двадцать страницъ въ томъ превосходномъ сочиненіи, экземпляръ котораго докторъ прислалъ намъ. Сочиненіе это будетъ, разумѣется, служить прочнымъ памятникомъ его учености и трудолюбія».

«Докторъ Диббинъ чрезвычайно любезенъ», отвѣчалъ маркизъ. «И когда мы выпьемъ нашъ кофе (а вотъ и онъ), мы отправимся въ башню. Милордъ не отказался отъ моего обѣда и, я надѣюсь, извинитъ безпорядокъ библіотеки. Я, съ своей стороны, буду чрезвычайно доволенъ, если тамъ что нибудь доставитъ ему хоть малѣйшее удовольствіе. А вы, любезный другъ мой», продолжалъ онъ, обращаясь къ кюре, «вы имѣете полное право на эти книги: безъ вашего вмѣшательства онѣ никогда не вернулись бы къ своему хозяину».

Послѣдняя любезность была очевидно вынуждена неотвязчивостію кюре. Желаніе скрыть всю мѣру своего раззоренія и своихъ потерь, постоянно боролось въ маркизѣ съ его предупредительностію. Но я не чувствовалъ въ себѣ достаточно самоотверженія, чтобы добровольно отказаться отъ случая взглянуть на эту рѣдкую коллекцію, внушившую нашему любезному библіофилу отчаянное намѣреніе покончить дѣло приступомъ. Я не могъ не принять предложеніе хозяина, хотя, по законамъ строгой вѣжливости, мнѣ и слѣдовало, можетъ быть, отказаться. Между тѣмъ ла-Жёнесъ подалъ кофе, (какой можно пить только на материкѣ) на большомъ подносѣ, покрытомъ бѣлой салфеткой за тѣмъ, вѣроятно, чтобы можно было принять его за серебряный. За то маленькій подносъ, на которомъ подавался chasse-caffè изъ Мартиники, былъ дѣйствительно серебряный. По окончаніи обѣда маркизъ повелъ меня, черезъ потаенную лѣстницу, въ очень большую, хорошо расположенную залу, имѣвшую около ста футовъ длины. Зала эта была такъ опустошена и разрушена, что я невольно опустилъ глаза въ землю, опасаясь, чтобы хозяину не вздумалось извиниться по поводу запятнанныхъ картинъ, разорванныхъ обоевъ и, что еще хуже, выбитыхъ вѣтромъ стеколъ.

«Намъ удалось устроить маленькую башню нѣсколько удобнѣе» говорилъ маркизъ, быстро проходя по этой опустошенной комнатѣ. «Здѣсь», продолжалъ онъ, «во время оно находилась картинная галлерея, а въ маленькомъ кабинетѣ, гдѣ теперь библіотека, хранилось нѣсколько миніатюрныхъ рисунковъ, которые можно было разсматривать только вблизи». Говоря это, онъ приподнялъ часть обоевъ и мы вошли въ упомянутый кабинетъ.

Комната эта была осьмиугольная, какъ и самая башня, внутренность которой она занимала. Четыре рѣшетчатыхъ окна выходили на четыре противуположныя стороны, и отовсюду открывался прекрасный видъ на окрестную страну, по которой извивалась величественная Луара. Сквозь расписныя стекла двухъ оконъ, врывались въ комнату лучи заходящаго солнца и обливали нестерпимымъ для глазъ блескомъ, множество, украшавшихъ стекла, рыцарскихъ и религіозныхъ изображеній. За то удобнѣе было разсмотрѣть два другія окна, отъ которыхъ солнце уже отошло. Стекла въ рамахъ, какъ я послѣ узналъ, принадлежали поруганной и опустошенной капеллѣ замка. Маркизъ, съ удовольствіемъ, въ продолженіи цѣлыхъ мѣсяцевъ, занимался этимъ rifaciamento, съ помощію кюре и, на все способнаго, ла-Жёнесъ. Они только составили, чрезвычайно мелкіе въ нѣкоторыхъ мѣстахъ, обломки, но стекла вышли, тѣмъ не менѣе, чрезвычайно красивы, разумѣется издали и не для глазъ антикварія. Стѣны комнаты, не занятыя окнами были, за исключеніемъ небольшаго пространства, гдѣ находилась маленькая дверь, уставлены шкапами и полками изъ орѣховаго дерева, украшеннаго замѣчательной рѣзьбой. Отъ времени, орѣховое дерево потемнѣло и приняло цвѣтъ почти спѣлаго каштана, а пострадавшія отъ насилія и разрушенія мѣста были подновлены и подправлены простымъ сосновымъ. Здѣсь хранились обломки или, вѣрнѣе, драгоцѣнные останки нѣкогда роскошной библіотеки. Отецъ маркиза былъ человѣкъ образованный, а дѣдъ его славился своими познаніями даже при дворѣ Людовика XIV, гдѣ литература была вообще въ модѣ. Эти владѣльцы, располагавшіе огромными суммами, на щадили ничего для удовлетворенія своихъ склонностей и сдѣлали такія прибавленія къ старинной готической библіотекѣ, перешедшей къ нимъ отъ отцевъ, что коллекція Гольё стала одной изъ первыхъ во Франціи. Она была совершенно опустошена вслѣдствіе безразсудной попытки настоящаго маркиза защищать, въ 1790 году, свой замокъ отъ напора революціонной толпы. Къ счастію, кюре — кротость, умѣренность и евангельскія добродѣтели котораго пріобрѣли ему расположеніе окрестныхъ поселянъ — успѣлъ скупить нѣкоторыя изъ этихъ книгъ. За ничтожную сумму нѣсколькихъ су, а иногда просто за стаканъ водки, удавалось ему пріобрѣтать стоившіе огромныхъ денегъ томы, которые разбойники, грабившіе замокъ, унесли на-зло, не имѣя въ нихъ никакой надобности.

Кюре, скупилъ такимъ образомъ столько книгъ, сколько ему позволяли его небольшія средства и самъ хлопотало, о томъ, чтобы возвратить ихъ въ маленькую башню, гдѣ мы ихъ нашли. Очень естественно, стало быть, что онъ гордился этой коллекціей и съ удовольствіемъ показывалъ ее посѣтителямъ заика.

Несмотря на ветхость книгъ, ихъ разрозненность и другія недостатки, которые любитель непремѣнно встрѣчаетъ во всякой заброшенной библіотекѣ, въ Гольё находилось, однако, множество предметовъ, способныхъ, какъ говоритъ Кэйезъ, «восхитить и поразить библіофила», тамъ можно было встрѣтить, какъ говоритъ докторъ Феррье,

«Томикъ маленькій и рѣдкій, съ почернѣвшей позолотой».

Тутъ были рѣдкіе, богато раскрашенные требники, рукописи 1380 и 1320 годовъ и даже болѣе, древнія произведенія, напечатанныя готическими буквами въ пятнадцатомъ и шестнадцатомъ столѣтіяхъ.

Но я со временемъ опишу все это гораздо подробнѣе, если получу на то разрѣшеніе господина маркиза.

Теперь же скажу только, что, довольный днемъ, проведеннымъ въ Гольё, я часто повторялъ свои посѣщенія, и что ключъ отъ осьмиугольной башенки былъ въ полномъ моемъ распоряженіи. Посѣщая ее, я сильно полюбилъ одну часть французской исторіи, которой никогда достаточно не занимался, не смотря на ея общеевропейское значеніе и на талантъ ея неподражаемаго историка. Въ тоже время, желая доставить удовольствіе любезному хозяину, я иногда разсматривалъ, къ счастью уцѣлѣвшіе, семейные мемуары. Они заключали въ себѣ много весьма любопытныхъ подробностей относительно родства съ Шотландіею, которое съ самаго начала расположило ко мнѣ маркиза де-Гольё.

Я много размышляло, надъ этими предметами, more meo, до своего возвращенія въ Британію къ ростбифу и каменному углю, что свершилось около того времени, какъ мнѣ удалось привести въ порядокъ эти галльскія воспоминанія, Размышленія мои приняли наконецъ форму, съ которой читатель, если это предисловіе не слишкомъ напугало его, можетъ сейчасъ же познакомиться; а благосклонный пріемъ этого сочиненія заставитъ меня совершенно примириться съ моимъ кратковременнымъ отсутствіемъ.

КВЕНТИНЪ ДОРВАРДЪ.

ГЛАВА I.
КОНТРАСТЪ.

Взгляни сюда, за эти двѣ картины!

То вѣрное изображеніе двухъ братьевъ.

Гамлетъ.

Вторая половина пятнадцатаго столѣтія приготовила мало по малу ходъ событій, возвысившихъ Францію на степень грознаго могущества, которое сдѣлало ее предметомъ зависти всѣхъ европейскихъ народовъ. До этого времени, она за самое существованіе свое должна была бороться съ Англіею, владѣвшей ея лучшими провинціями и только усилія короли и храбрость жителей могли спасти отъ чужеземнаго ига остальныя. Но не одна эта опасность грозила Франціи: князья — владѣльцы большихъ коронныхъ леновъ и въ особенности герцоги бургундскій и бретанскій, начали слишкомъ легко смотрѣть на свои ленныя обязательства и, не колеблясь, готовы были при всякомъ малѣйшемъ поводѣ поднять оружіе противъ короля французскаго, своего леннаго государя. Въ мирное время они полновластно управляли своими провинціями, а бургундскій домъ, присоединившій къ своему небольшому владѣнію самыя богатыя и цвѣтущія провинціи Фландріи, не уступалъ французскому двору ни великолѣпіемъ, ни могуществомъ.

Каждый незначительный ленникъ короны старался, по примѣру сильныхъ вассаловъ, пріобрѣсти на столько независимости, на сколько позволяли разстояніе отъ центральной власти, величина владѣній и большая или меньшая неприступность замка. Эти маленькіе тираны, сбросившіе узду, налагаемую законами, совершали безнаказанно самыя дикія насилія и жестокости. Въ одномъ Овернѣ, по тогдашнимъ извѣстіямъ, насчитывалось до трехъ сотъ такихъ независимыхъ дворянъ, для которыхъ кровосмѣшеніе, убійства, грабежъ были дѣломъ весьма обыкновеннымъ.

Продолжительныя войны между Англіею и Франціею породили въ послѣдней, кромѣ этихъ бѣдствій, еще другое, не менѣе сильное зло. Многочисленные выходцы изъ сосѣднихъ земель собирались тамъ толпами, образовали шайки и выбирали себѣ предводителей изъ самыхъ отважныхъ и счастливыхъ искателей приключеній. Эти продажные воины обыкновенно предлагали свои услуги тому, кто дороже платилъ, и, не находя такой наемной работы, они воевали на свой собственный счетъ. Осаждали замки и башни, которые потомъ служили имъ убѣжищемъ, набирали плѣнниковъ, требовали за нихъ выкупа, облагали податями уединенныя деревни съ прилегавшими къ нимъ землями, и вообще грабежами своими вполнѣ оправдывали данный имъ эпитетъ tondeurs и écorcheurs, т. е. рѣзакъ и живодеровъ.

Несмотря на всѣ ужасы и бѣдствія, вытекавшіе изъ жалкаго состоянія общественныхъ дѣлъ, дворы князей и даже простыхъ дворянъ отличались безразсудной роскошью; подчиненные, въ подражаніе имъ, также расточали въ грубомъ великолѣпіи богатство свое, насиліемъ вынужденное у народа. Отношенія половъ отличались рыцарской, романтической любезностью, каторая не рѣдко омрачалась проявленіями самой необузданной свободы. Языкъ странствующаго рыцарства не вышелъ еще изъ употребленія, самые обряды его находили еще послѣдователей, хотя духъ чистой, возвышенной любви и великодушной храбрости давно пересталъ выкупать и смягчать всѣ его несообразности и безразсудства. Поединки и турниры, празднества и роскошные пиры, неизбѣжные при дворѣ даже незначительныхъ владѣльцевъ, привлекали во Францію толпы искателей приключеній. Почти всѣ они находили тутъ возможность употребить въ дѣло свою необдуманную отвагу и безразсудную предпріимчивость, къ чему болѣе счастливыя родины ихъ не могли представить удобнаго случая. Прекрасная страна, страдавшая подъ гнетомъ всѣхъ этихъ бѣдствій, была наконецъ спасена Людовикомъ XI, который въ это время вступилъ на шаткій тронъ Французскій и, не смотря на всѣ пороки свои, умѣлъ противостоять всѣмъ бѣдствіямъ своего времени и, до нѣкоторой степени, сократилъ ихъ. Такъ, по сказаніямъ старыхъ медицинскихъ книгъ, различны яды могутъ служить противоядіями другъ другу.

Довольно смѣлый для выполненія полезныхъ политическихъ предпріятій, Людовикъ не имѣлъ и искры той рыцарской доблести и соединенной съ ней гордости, которая не рѣдко продолжаетъ биться изъ за чести, когда цѣль уже давно достигнута. Спокойный и скрытный, глубоко бдительный въ отношеніи своихъ личныхъ выгодъ, онъ жертвовалъ имъ и гордостью, и страстью. Онъ тщательно скрывалъ отъ приближенныхъ свои истинные чувства и намѣренія и часто говаривалъ, что король, не умѣющій притворяться, не въ состояніи управлять; а что до него, знай шапка его мысли, онъ бросилъ бы ее въ огонь. Не было человѣка ни прежде, ни послѣ, который бы такъ хорошо умѣлъ понимать чужіе недостатки и пользоваться ими, и въ тоже время такъ искусно взбѣгать всякаго неумѣстнаго проявленія своихъ собственныхъ. Онъ былъ до того жестокъ и мстителенъ, что находилъ удовольствіе въ многочисленныхъ казняхъ. Никогда не проявлялось въ немъ чувство милосердія, которое побудило бы его пощадить тамъ, гдѣ онъ могъ безнаказанно уничтожить; но за то не было силы, которая подвинула бы его на слишкомъ поспѣшное, преждевременное мщеніе. Онъ только тогда бросался на свою добычу, когда она не могла болѣе ускользнуть и такъ скрывалъ свои дѣйствія, что только успѣхъ показывалъ людямъ настоящую цѣль ихъ.

Скупой по природѣ, Людовикъ умѣлъ прикинуться щедрымъ, когда нужно было привлечь на свою сторону любимца или министра какого нибудь враждебнаго государя, чтобы отклонить грозящее нападеніе или разстроить опасный союзъ. Онъ любилъ веселую, разгульную жизнь; но даже самыя сильныя страсти его — охота и женщины никогда не отвлекали его отъ занятія общественными дѣлами и отъ управленія государствомъ. Онъ глубоко зналъ людей и пріобрѣлъ знаніе это личнымъ участіемъ во всѣхъ сферахъ частной жизни. Высокомѣрный по природѣ, онъ однако пренебрегалъ произвольнымъ раздѣленіемъ общества, что считалось въ то время страшнымъ нарушеніемъ обычаевъ. Онъ часто поручалъ важныя обязанности людямъ, которыхъ выбиралъ изъ самаго низкаго класса и очень рѣдко ошибался въ ихъ качествахъ. Но человѣческая природа рѣдко бываетъ однообразна, и въ характерѣ этого хитраго и искуснаго государя было много противорѣчій. Человѣкъ въ высшей степени коварный и скрытный, онъ иногда слишкомъ опрометчиво полагался на честность и прямодушіе людей. Эти ошибки Людовика вытекали, по видимому, изъ его черезъ чуръ утонченной политической системы, побуждавшей его иногда принимать видъ полнаго, неограниченнаго довѣрія въ отношеніи людей, которыхъ намѣревался обмануть, тогда какъ вообще, во всѣхъ своихъ дѣйствіяхъ, онъ былъ недовѣрчивъ и подозрителенъ, какъ никто изъ тирановъ. Для полноты картины слѣдуетъ упомянуть еще о двухъ замѣчательныхъ чертахъ этого человѣка, которому удалось, посредствомъ хитрости и ловкости, возвыситься между воинственными и безпокойными государями того времени на степень укротителя дикихъ звѣрей. То осторожностью и умѣньемъ, то во-время брошеннымъ кускомъ, то наконецъ строгостью и ударами, укротилъ онъ мало по малу этихъ дикихъ, но сильныхъ животныхъ, которыя иначе разорвали бы его на части. Первая характеристическая черта Людовика была — крайнее суевѣріе, которое овладѣваетъ часто людьми, отвергающими внушенія религіи. Онъ никогда не отступалъ отъ своихъ макіавелевскихъ ухищреній, а старался, хотя и безуспѣшно, заглушать упреки совѣсти исполненіемъ суевѣрныхъ обрядовъ, строгимъ покаяніемъ и щедрыми дарами духовенству. Вторая черта, встрѣчающаяся иногда въ странномъ соединеніи съ первой, заключалась въ склонности къ грязнымъ удовольствіямъ и тайному разврату. Самый умный, или, по крайней мѣрѣ, самый хитрый государь своего времени, онъ любилъ однако частную жизнь; остроумный по природѣ, онъ наслаждался въ разговорѣ острыми шутками и быстрыми возраженіями, чего нельзя было ожидать, судя по другимъ чертамъ его характера. Трудно понять, какъ могъ онъ, при своей обычной осторожности и подозрительности, такъ смѣло пускаться въ тайныя интриги и забавныя приключенія. Расположеніе его къ этому тайному волокитству было такъ сильно, что подало поводъ ко множеству соблазнительныхъ анекдотовъ, давно изданныхъ и хорошо знакомыхъ любителямъ, въ глазахъ которыхъ (а изданіе только и годится для ихъ глазъ) настоящее изданіе, считается самымъ драгоцѣннымъ^[6]. Сильный и осторожный, хотя далеко не привлекательный, характеръ Людовика послужилъ, въ рукахъ все направалющей къ своимъ цѣлямъ судьбы, средствомъ къ возвращенію великой Французской націи всѣхъ выгодъ государственнаго устройства, которыя она почти совершенно утратила во время его вступленія на престолъ. При жизни своего отца, Людовикъ успѣлъ выказать болѣе недостатковъ, чѣмъ достоинствъ. Первую жену его, Маргариту шотландскую, ввели въ гробъ клеветы придворныхъ ея мужа, безъ вѣдома котораго никто не осмѣлился бы оскорбить словомъ эту добрую и несчастную государыню. Людовикъ былъ неблагодарнымъ и безпокойнымъ сыномъ: одинъ разъ составилъ заговоръ съ цѣлію схватить своего отца; въ другой, пошелъ противъ него открытой войной. За первое преступленіе онъ былъ удаленъ въ свои владѣнія въ Дофинэ, которыми управлялъ съ большимъ искусствомъ; за второе же, былъ совсѣмъ изгналъ изъ Франціи и принужденъ просить убѣжища, почти милостыни, у герцога бургундскаго и сына его. Здѣсь онъ нашелъ гостепріимство, пользовался имъ до смерти своего отца, въ 1461 году, и равнодушно отплатилъ за него впослѣдствіи.

При самомъ началѣ своего царствованія, Людовикъ XI былъ почти уничтоженъ сильной лигой, которую составили противъ него могущественные вассалы Франціи и во главѣ ихъ герцогъ бургундскій, или вѣрнѣе, сынъ его, графъ де-Шароле. Предводители лиги собрали сильное войско, осадили Парижъ, дали подъ стѣнами его сраженіе, сомнительный исходъ котораго поставилъ Французскую монархію на край погибели. Но, какъ часто бываетъ въ подобныхъ случаяхъ, самый опытный и искусный предводитель воспользовался здѣсь если не воинской славой, то настоящими плодами дѣла. Людовикъ, выказавшій въ битвѣ при Монтлери замѣчательную личную храбрость, успѣлъ, благодаря своей осторожности, воспользоваться ея нерѣшительнымъ исходомъ, какъ своей побѣдой. Онъ выждалъ удобное время, успѣвъ искусно посѣять между предводителями союза несогласія и раздоры, такъ что лига «общественнаго блага» какъ ее называли, но въ сущности составленная съ цѣлію уничтожить Французскую монархію, оставивъ за ней только кажущееся существованіе, разстроилась и никогда болѣе не возникала въ такихъ значительныхъ размѣрахъ. Успокоенный со стороны Англіи, которую потрясали войны «алой и бѣлой розы», онъ посвятилъ нѣсколько лѣтъ внутреннему устройству своего государства, стараясь какъ искусный, но суровый медикъ, залечить многочиckенныя раны этого политическаго тѣла, или, скорѣе, то кроткими мѣрами, то огнемъ и мечемъ, остановить распространеніе опасной язвы. Не имѣя возможности совершенно прекратить разбои вооруженныхъ шаекъ и безнаказанное своеволіе дворянства, онъ старался, по крайней мѣрѣ, ограничить ихъ; пріобрѣтая, постоянной бдительностью, все болѣе и болѣе власти, онъ въ тоже время уменьшалъ силы своихъ противниковъ. Тѣмъ не менѣе, его все таки мучили сомнѣнія и окружали опасности. Члены лиги «общественнаго блага», раздѣленные несогласіемъ, все еще существовали и, какъ раздавленный змѣй, могли снова соединиться и сдѣлаться по прежнему опасными. Но для Людовика опаснѣе было могущество герцога бургундскаго, одного изъ самыхъ сильныхъ государей того времени, значеніе котораго нисколько не уменьшалось мнимой зависимостью его герцогства отъ французской короны.

Карлъ Смѣлый или, лучше сказать, Отважный, потому что самая храбрость его носила отпечатокъ поспѣшности и безразсудства, горѣлъ нетерпѣніемъ превратить свою герцогскую корону Бургундіи въ независимый королевскій вѣнецъ. Характеръ этого герцога составлялъ рѣзкую противоположность съ характеромъ короля.

Спокойный, разсудительный и хитрый, Людовикъ не преслѣдовалъ отчаянныхъ и не покидалъ могущихъ удасться, хотя бы и отдаленныхъ предпріятій. Герцогъ отличался совершенно иными свойствами. Онъ бросался въ опасности, потому что любилъ ихъ и презиралъ затрудненія. Людовикъ никогда не жертвовалъ страстямъ своими выгодами; Карлъ, на оборотъ, никогда не жертвовалъ выгодѣ страстью или даже капризомъ. Герцогъ и король взаимно ненавидѣли и презирали другъ друга, не смотря на свое близкое родство и на помощь, которую отецъ Карла и онъ самъ оказывали Людовику во время его изгнанія. Герцогъ бургундскій презиралъ осторожную политику короля, приписывая робости характера его привычку вести переговоры, заключать союзы и вообще добиваться своихъ цѣлей окольными путями, тогда какъ самъ Карлъ обыкновенно пытался достигать ихъ вооруженною рукой. Неблагодарность Людовика за прежнее расположеніе, и всѣ личныя клеветы и оскорбленія, которыми, при жизни стараго герцога, посланники короля осыпали Карла, безъ сомнѣнія имѣли также большое вліяніе на чувства послѣдняго. Непріязнь эта усилилась и превратилась въ открытую ненависть вслѣдствіе тайнаго содѣйствія, постоянно оказываемаго Людовикомъ недовольнымъ гражданамъ Гента, Люттиха и прочихъ большихъ городовъ Фландріи. Эти безпокойные города, привязанные къ своимъ привилегіямъ и гордые своимъ богатствомъ, часто возмущались противъ герцоговъ бургундскихъ, своихъ ленныхъ государей и всегда находили тайную помощь при дворѣ Людовика, который пользовался каждымъ удобнымъ случаемъ поселять неудовольствіе въ провинціяхъ своего слишкомъ могущественнаго вассала. — Людовикъ платилъ герцогу такой же ненавистью и такимъ же презрѣніемъ, хотя глубже скрывалъ свои чувства. Глубоко проницательный, онъ не могъ не презирать упрямой настойчивости Карла, который никогда не отступался отъ своихъ намѣреній, какъ бы ни были опасны и вредны ихъ послѣдствія, и его безразсудной отваги, увлекавшей его въ дѣло, не смотря на могущія встрѣтиться затрудненія. Но Людовикъ не столько презиралъ, сколько ненавидѣлъ Карла. Ненависть и злоба его становились тѣмъ сильнѣе, чѣмъ сильнѣе былъ страхъ, внушаемый ему герцогомъ. Онъ очень хорошо понималъ, что нападеніе дикаго быка, съ которымъ онъ обыкновенно сравнивалъ Карла, не менѣе опасно и тогда, когда онъ бросается съ закрытыми глазами.

Не одно богатство бургундскихъ провинцій и многочисленность ихъ воинственныхъ, привыкшихъ къ дисциплинѣ жителей, страшило короля французскаго, а также и личныя качества самого герцога. Храбрость его, которую онъ доводилъ до безразсудства, расточительный образъ жизни, роскошь двора и свиты, въ чемъ выказывалось наслѣдственное великолѣпіе бургундскаго дома, самая наружность Карла — все привлекало къ нему пылкихъ людей того времени, характеры которыхъ соотвѣтствовали его собственному. Людовикъ ясно понималъ, на что были способны толпы такихъ рѣшительныхъ удальцевъ, подъ предводительствомъ человѣка, столь же неукротимаго, какъ и они сами.

Но было еще одно обстоятельство, увеличившее его непріязнь къ сильному вассалу. Онъ былъ нѣкогда обязанъ Карлу и, не думая никогда платbть за оказанныя услуги, долженъ былъ постоянно щадить своего врага, переносить взрывы кипучей дерзости, оскорбительной для королевскаго достоинства и, не смотря на это, все таки обходиться съ нимъ не иначе, какъ съ своимъ «любезнымъ братомъ бургундскимъ».

Настоящій разсказъ начинается около 1468 года, когда несогласія ихъ были въ полномъ разгарѣ, хотя, что часто случалось, и было заключено временное перемиріе. Званіе и положеніе перваго выведеннаго мною дѣйствующаго лица покажутся, можетъ быть, читателямъ слишкомъ незначительными, а все выше сказанное объ относительномъ положеніи двухъ государей — неумѣстнымъ, но я попрошу читателя замѣтить, что страсти, вражда и миръ сильныхъ міра сего отражаются на всемъ окружающемъ. Въ слѣдующихъ главахъ разсказа мы увидимъ, что все сказанное было необходимо для уясненія всѣхъ событій въ жизни нашего героя.

ГЛАВА II.
ПУТЕШЕСТВЕННИКЪ.

Міръ для меня раковина и я открою ее мечемъ.
Пистоль.

Въ одно прекрасное лѣтнее утро, когда ранніе лучи солнца только освѣщали, но еще не жгли землю, а роса освѣжала воздухъ, наполняя его ароматомъ, — молодой человѣкъ, направляющійся съ сѣвера на востокъ, приближался къ берегу небольшой рѣчки, или, скорѣй, широкаго ручья, впадавшаго въ Шеръ, близь королевскаго замка Плесси-лэ-Туръ, темныя многочисленныя башни котораго возвышались надъ окружающимъ ихъ обширнымъ лѣсомъ. Лѣсъ этотъ, заключавшій въ себѣ королевскій паркъ, обильный дичью, былъ обнесенъ изгородью, носившей средневѣковое латинское названіе Plexitium, отъ котораго многія французскія деревни получили названіе Плесси. Но замокъ и деревня, о которыхъ мы здѣсь говоримъ, назывались въ отличіе отъ прочихъ — Плесси-лэ-Туръ и находились въ двухъ миляхъ къ югу отъ Тура, главнаго города древней Турени, богатыя равнины которой справедливо считались садомъ Франціи.

Молодой человѣкъ подходилъ къ ручью, не замѣчая двухъ незнакомцевъ, стоявшихъ на противоположной сторонѣ его. Занятые своимъ разговоромъ, они однако не выпускали путника изъ виду, слѣдя за всѣми его движеніями, что имъ было легко при возвышенности берега, на которомъ оyи находились. Юношѣ было около 19 или 20 лѣтъ. Лице и вообще вся наружность, тотчасъ располагавшія въ его пользу, ясно говорили однако, что онъ иностранецъ. Сѣрый, короткій плащъ и штаны были скорѣй фламандскаго, чѣмъ французскаго покроя, а красивый голубой токъ, украшенный вѣткой остролистника и орлинымъ перомъ, напоминалъ шотландскій костюмъ.

Платье его было опрятно и надѣто съ ловкостью сознающаго свою привлекательность молодаго человѣка. За плечами у него была сумка, заключавшая по видимому необходимыя дорожныя принадлежности; на лѣвой рукѣ соколиная перчатка, хотя при немъ и не было птицы, а въ правой — большая охотничья палка. Шитый, перекинутый черезъ плечо шарфъ, поддерживалъ маленькую сумку изъ краснаго бархата, въ какихъ знатные соколиные охотники того времени, обыкновенно держали кормъ для своихъ птицъ и разныя другія принадлежности этой любимой охоты. На другомъ ремнѣ, пересѣкавшемъ первый, висѣлъ небольшой охотничій ножъ или couteau de chasse. Вмѣсто обыкновенныхъ тогдашнихъ сапогъ, на немъ были маленькіе сапожки изъ полувыдѣланной оленьей кожи.

Путникъ былъ высокъ и хорошо сложенъ, хотя члены его и не достигли еще свjего полнаго развитія, а легкость походки доказывала, что путешествіе пѣшкомъ было для него скорѣй удовольствіемъ, чѣмъ трудомъ. Легкій загаръ, покрывавшій его бѣлое лицо, былъ, казалось, вызванъ яркими лучами болѣе южнаго солнца, а можетъ быть и постояннымъ дѣйствіемъ воздуха въ родной странѣ.

Несовсѣмъ правильныя черты лица были однако выразительны и пріятны; веселая беззаботность полной силъ молодости рождала полу-улыбку, которая по временамъ выказывала два ряда правильныхъ, какъ слоновая кость бѣлыхъ, зубовъ. Взглядъ ясныхъ голубыхъ глазъ его мѣнялся при встрѣчѣ съ каждымъ новымъ предметомъ, выражая то довольство, то безпечность, то смѣлость.

На привѣтствія немногочисленныхъ, встрѣчавшихся ему въ то опасное время путниковъ, онъ отвѣчалъ сообразно званію каждаго изъ нихъ. Вооруженный бродяга, полу-солдатъ, полу-разбойникъ измѣрялъ юношу съ головы до ногъ, какъ бы взвѣшивая всѣ шансы добычи и отчаяннаго сопротивленія и, читая въ безстрашномъ взорѣ путника неминуемые признаки послѣдняго, оставлялъ свое коварное намѣреніе и угрюмо говорилъ: «здорово, товарищъ», на что шотландецъ отвѣчалъ ему не менѣе воинственнымъ, хотя и не столь суровымъ тономъ. И пилигримъ, и нищенствующій монахъ отвѣчали отеческимъ благословеніемъ на почтительное привѣтствіе юноши, а обмѣнявшаяся съ нимъ, при встрѣчѣ, улыбкой и привѣтливымъ словомъ черноглазая поселянка долго еще смотрѣла ему вслѣдъ. Вообще веселый видъ, красивая наружность, безстрашіе и живость, отражавшіяся во всѣхъ его чертахъ, придавали юношѣ много привлекательности и невольно останавливали на немъ вниманіе. Онъ, казалось, вступалъ въ жизнь безъ всякихъ опасеній, не имѣя для борьбы съ препятствіями иныхъ средствъ, кромѣ бойкаго ума, и природной смѣлости. Такіе характеры внушаютъ обыкновенно симпатію молодежи и возбуждаютъ теплое участіе въ людяхъ пожилыхъ и опытныхъ. Оба незнакомца, бродившіе на противоположномъ берегу рѣки, отдѣлявшей отъ нихъ молодаго человѣка, давно ужъ слѣдили за нимъ и когда, съ легкостью идущей на водопой лани, онъ началъ спускаться по крутому обрывистому берегу, младшій изъ нихъ сказалъ старшему: — это онъ, это цыганъ; вода поднялась и онъ погибъ, если пустится въ бродъ.

— Пускай его попробуетъ, куманекъ, отвѣчалъ старшій, — это, можетъ быть, сохранитъ веревку и докажетъ, что пословица вздоръ.

— Лица я не вижу, но узнаю его по голубой шапкѣ, продолжалъ первый. — Ну, государь, онъ кричитъ, онъ спрашиваетъ глубока ли вода.

— Опытъ и опытъ въ здѣшнемъ мірѣ! отвѣчалъ второй, — пусть попробуетъ.

Между тѣмъ, не получая отвѣта, молодой человѣкъ принялъ молчаніе за поощреніе и, не размышляя долго, снялъ свои сапожки и пустился въ бродъ. Тогда старшій изъ незнакомцевъ закричалъ ему, чтобъ онъ остерегался, и, обращаясь къ своему товарищу, сказалъ: — Mortdieu, куманекъ, ты опять ошибся: это не нашъ болтунъ цыганъ.

Но предостереженіе явилось слишкомъ поздно. Молодой человѣкъ или не слыхалъ его, или не могъ имъ уже воспользоваться, попавъ въ самую быстроту теченія. Опасность была велика: глубокая, быстрая рѣчка грозила бы неизбѣжной смертью, будь пловецъ менѣе ловокъ и искусенъ.

— Славный малый, клянусь святой Анной! замѣтилъ старшій. — Бѣги, куманекъ, поправь свою ошибку, помоги ему, если можешь. Онъ, вѣдь твоего поля ягода и не утонетъ, если пословица говоритъ правду.

Въ самомъ дѣлѣ юноша быстро подвигался впередъ, сильно разсѣкая набѣгавшія волны и, не смотря на быстроту теченія, присталъ къ берегу почти противъ того самаго мѣста, отъ котораго поплылъ. Между тѣмъ младшій изъ незнакомцевъ спѣшилъ, по берегу, къ нему на помощь, а старшій медленно слѣдовалъ за нимъ, разсуждая самъ съ собою: «Я зналъ, что молодецъ не утонетъ. Клянусь честью, онъ уже на берегу и хватается за свою палку! Надо поторопиться, а то онъ поколотитъ куманька за единственное доброе дѣло въ своей жизни, которое онъ намѣревался сдѣлать». Онъ имѣлъ полное основаніе думать, что дѣло приметъ такой печальный оборотъ: нашъ честный шотландецъ успѣлъ уже напасть на младшаго самаритянина, спѣшившаго къ нему на помощь. — Собака, говорилъ онъ съ досадою, — за чѣмъ ты не отвѣчалъ мнѣ, когда я спрашивалъ, удобно-ли это мѣсто для переправы? Чортъ меня возьми, если я не научу васъ уважать чужеземцевъ!

Слова эти сопровождались выразительнымъ взмахомъ палки, называемымъ moulinet, потому что онъ нѣсколько напоминаетъ движеніе крыльевъ вѣтряной мельницы (moulin). При видѣ этой угрозы, противникъ его, принадлежавшій къ разряду людей готовыхъ скорѣй дѣйствовать, чѣмъ говорить, схватился за свой мечъ. Но товарищъ, успѣвшій подойти къ этому времени, остановилъ эти непріязненныя дѣйствія и, обращаясь къ молодому человѣку, началъ въ свою очередь упрекать его въ поспѣшности, съ которою онъ бросился въ поднявшуюся воду и въ горячности, съ которою теперь, не разобравъ дѣла, нападаетъ на человѣка, желавшаго подать ему помощь.

Слыша такіе упреки отъ человѣка почтеннаго и пожилаго, молодой человѣкъ тотчасъ опустилъ свое оружіе и сказалъ, что ему было бы очень жаль, если онъ дѣйствительно былъ къ нимъ несправедливъ; но, что ему казалось, будто они не хотѣли во-время сказать двухъ словъ въ предостереженіе и такимъ образомъ едва не допустили его утонуть, и что этотъ поступокъ недостоинъ честныхъ людей и истинныхъ христіанъ, а тѣмъ болѣе почтенныхъ гражданъ, какими они кажутся.

— Любезный сынъ, отвѣчалъ старшій, — судя по выговору и цвѣту лица, ты иностранецъ и долженъ помнить, что намъ труднѣе понимать твой языкъ, чѣмъ тебѣ говорить на немъ.

— Хорошо, отецъ мой, я не гонюсь за своимъ купаньемъ, отвѣчалъ молодой человѣкъ, — и охотно прощаю вамъ его, только скажите мнѣ пожалуйста, гдѣ бы я могъ посушиться. Это мое единственное платье и я хочу сохранить его въ приличномъ видѣ.

— За кого же ты насъ принимаешь, сынъ мой, продолжалъ старшій, не отвѣчая на вопросъ,

— Вы зажиточные мѣщане, конечно, или, постойте — вы, господинъ, должно быть маклеръ, или хлѣбный торговецъ, а товарищъ вашъ — мясникъ или скотоводъ.

— Славно угадалъ, отвѣчалъ старшій, улыбаясь. — Я, дѣйствительно занимаюсь денежными оборотами — и чѣмъ больше денегъ, тѣмъ лучше — а куманекъ немножко сродни мяснику. Ну, что касается до твоего помѣщенія, мы охотно поможемъ тебѣ, только прежде скажи намъ, кто ты и куда идешь: теперь на дорогахъ много путешественникъ и конныхъ и пѣшихъ, а кто знаетъ, что у нихъ на умѣ — не всегда честь и страхъ Божій.

Молодой человѣкъ бросилъ на своихъ новыхъ знакомыхъ другой проницательный взглядъ, какъ, бы сомнѣваясь въ томъ заслуживаютъ они довѣрія, котораго требуютъ, или нѣтъ, и сдѣлалъ слѣдующее заключеніе. Старшій и самый замѣчательный, напоминалъ, по наружности и костюму, купца или торговца того времени. Куртка, штаны и плащъ его были одного, темнаго цвѣта, но такъ сильно поношены, что проницательный шотландецъ тотчасъ заключилъ, что владѣлецъ ихъ долженъ быть или очень богатъ, или очень бѣденъ; вѣроятнѣе первое. Покрой его короткаго и узкаго платья считался непристойнымъ между тогдашнимъ дворянствомъ и даже высшимъ классомъ гражданъ, которые обыкновенно носили широкіе и длинные кафтаны, спускавшіеся до колѣнъ.

Выраженіе лица его вмѣстѣ и привлекало и отталкивало. Крупныя черты, впалыя щеки и ввалившіеся глаза носили отпечатокъ проницательности и юмора, сроднаго характеру молодаго путника. Но въ тоже время, въ этихъ ввалившихся глазахъ, угрюмо смотрѣвшихъ изъ-подъ нависшихъ, густыхъ, черныхъ бровей, было что-то повелительное и зловѣщее. Можетъ быть, впечатлѣніе это усиливалось тѣнью, которую бросала на нихъ низкая, мѣховая, надвинутая на лобъ шапка; но вѣрно то, что молодой человѣкъ никакъ не могъ согласить этого взгляда съ незначительностью всей фигуры своего новаго знакомца. Шапка его, въ особенности, поражала своей простотой. Тогда какъ всѣ люди, сколько нибудь значительные, обыкновенно носили на нихъ золотыя или серебряныя пряжки, его шапка была украшена самымъ простымъ оловяннымъ изображеніемъ Богородицы, въ родѣ тѣхъ, какіе бѣдные пилигримы приносятъ изъ Лоретто.

Другой былъ плотный, приземистый человѣкъ, годами десятью моложе своего товарища, съ мрачнымъ лицомъ и недоброй улыбкой, которая не часто показывалась и то какъ-бы въ отвѣтъ на замѣчанія и таинственные знаки старшаго. Онъ былъ вооруженъ мечемъ и кинжаломъ, а подъ скромнымъ платьемъ его шотландецъ замѣтилъ легкую кольчугу изъ самыхъ тонкихъ желѣзныхъ колецъ. Это обстоятельство еще болѣе утвердило его въ томъ мнѣніи, что новый знакомецъ его — мясникъ, скотоводъ или вообще человѣкъ, занятіе котораго требуетъ частыхъ отлучекъ изъ дому, потому что въ то опасное время даже мирные граждане считали необходимымъ принимать такія предосторожности, если только обстоятельства и обязанности принуждали ихъ часто путешествовать.

Молодому человѣку достаточно было одного взгляда для этихъ соображеній, тогда какъ намъ понадобилось нѣсколько минутъ. — Я не знаю, съ кѣмъ имѣю честь говорить, сказалъ онъ, слегка кланяясь, — но, кто бы вы не были, — я шотландецъ, младшій сынъ и иду, по обычаю своихъ соотечественниковъ, во Францію или куда нибудь въ другую страну искать счастья.

— Pasques-dieu! славный обычай, отвѣчалъ старшій — ты смотришь молодцемъ и тебѣ конечно посчастливится и у мущинъ и у женщинъ. Ну-ка, что ты скажешь? я купецъ, и мнѣ нуженъ помощникъ… Впрочемъ, ты пожалуй слишкомъ благороденъ для такого низкаго занятія.

— Любезный господинъ, сказалъ молодой человѣкъ, — если вы говорите серьезно, въ чемъ я сомнѣваюсь, то я обязанъ поблагодарить васъ и я благодарю; но едва ли я гожусь для вашей службы.

— Да, я побьюсь объ закладъ, что ты лучше умѣешь натягивать лукъ, чѣмъ сводить счеты, отвѣтилъ старшій, — лучше владѣть палашомъ, чѣмъ перомъ, а?

— Я житель горныхъ верещагъ, а стало быть и стрѣлокъ, какъ говорятъ у насъ, отвѣчалъ молодой человѣкъ. — Но я, сверхъ того, былъ въ монастырѣ и тамъ святые отцы научили меня читать, писать и даже считать.

— Pasques-dieu! это великолѣпно, сказалъ купецъ. — Клянусь ембронской Богородицей, ты просто чудо изъ чудесъ!

— Потѣшайтесь, любезный господинъ, возразилъ юноша, которому не нравилась веселость старика, — а мнѣ нечего стоять тутъ, отвѣчая на ваши разспросы, а надо идти, да обсушиться поскорѣй.

Купецъ засмѣялся еще громче. Fier comme un écossais^[7], сказалъ онъ, — пословица права, Pasques-dieu! Ну довольно, молодецъ, я знаю и люблю твою родину, — самъ въ былое время торговалъ тамъ. Славные, честные бѣдняки, эти шотландцы; и если хочешь пойти съ нами въ деревню, то я угощу тебя, въ вознагражденье за холодную баню, завтракомъ и стаканомъ хорошаго вина. — Стой, зачѣмъ у тебя эта перчатка на рукѣ? Развѣ ты не знаешь, téte-bleu, что на королевской землѣ охотиться запрещено.

— Меня ужъ и такъ хорошо проучили, отвѣчалъ юноша. — Негодяй лѣсникъ герцога бургундскаго подстрѣлилъ моего сокола. А я его принесъ нарочно изъ Шотландіи, надѣясь быть замѣченнымъ черезъ него, и только что спустилъ на кречета возлѣ Нероны, какъ вдругъ этотъ мерзавецъ поддѣлъ его стрѣлой.

— Что-же ты? спросилъ купецъ.

— Поколотилъ его, отвѣчалъ молодой человѣкъ, потрясая палкой, — такъ славно, какъ только можетъ одинъ христіанинъ поколотить другаго. Я не хотѣлъ отвѣчать за его кровь.

— Знаешь-ли, замѣтилъ мѣщанинъ, — попадись ты герцогу въ руки, онъ повѣсилъ бы тебя на первомъ каштанѣ.

— Еще-бы! онъ, говорятъ, такъ-же скоръ на эту работу, какъ и король французскій. Но такъ какъ дѣло было возлѣ Нероны, то я тотчасъ махнулъ за границу и оттуда посмѣялся надъ нимъ. Не будь онъ такъ горячъ, я поступилъ бы къ нему на службу.

— Герцогъ будетъ очень жалѣть о потерѣ такого героя, если война снова начнется, отвѣчалъ старшій, бросая украдкою взглядъ на своего товарища, на что послѣдній отвѣчалъ своей мрачной улыбкой, которая на минуту озарила его лице, какъ промчавшійся метеоръ озаряетъ иногда зимнее небо.

Молодой шотландецъ вдругъ остановился. — Что это значитъ господа? началъ онъ твердо, надвигая въ тоже время свою шапку на одну сторону, — вы, кажется, смѣетесь надо мной. И въ особенности вы, хотя вамъ, какъ старшему, слѣдовало бы быть умнѣе; а то вѣдь можетъ и не поздоровиться отъ насмѣшекъ надо мной. Да и самый тонъ вашего разговора не нравится мнѣ. Я могу пошутить со всякимъ, и самъ понимаю шутку, охотно выслушаю наставленіе и даже поблагодарю за него; но вовсе не желаю, чтобы со мной обходились, какъ съ ребенкомъ, когда, Богъ видитъ, я чувствую довольно силы, чтобы порядкомъ отдѣлать васъ обоихъ.

При этой выходкѣ, старшій чуть не захлебнулся отъ смѣха, а младшій схватился за рукоятку меча. Замѣтивъ это движеніе, молодой человѣкъ, быстрымъ ударомъ по рукѣ, заставилъ его выпустить мечъ. Обстоятельство это, казалось, удвоило веселость старшаго: — стой, стой, доблестный шотландецъ, ради своей милой родины стой, а ты, куманекъ, оставь свой угрожающій видъ. Въ торговлѣ нужна справедливость, а холодная баня искупаетъ ударъ по рукѣ, нанесенный такъ ловко и живо. Слушай, ты, молодецъ, продолжалъ онъ строго, обращаясь къ юношѣ, при чемъ этотъ послѣдній невольно утихъ и смутился, — безъ насилія! Со мной, это могло бы быть опасно для тебя, а съ куманька, какъ видишь, довольно. Какъ тебя зовутъ?

— Я умѣю вѣжливо отвѣчать на вѣжливый вопросъ, сказалъ молодой человѣкъ, — и готовъ уважать васъ, какъ этого заслуживаютъ ваши лѣта, если вы только не станете раздражать меня насмѣшками. — Съ тѣхъ поръ, какъ я пришелъ сюда, во Франціи и во Фландріи люди вздумали называть меня пажемъ съ бархатной сумкой по милости этого мѣшечка съ соколинымъ кормомъ, но настоящее имя мое Квентинъ Дорвардъ.

— Дорвардъ! сказалъ купецъ. — Это дворянское имя?

— Еще-бы! Его носили пятнадцать поколѣній въ нашей семьѣ, отвѣчалъ молодой человѣкъ, — потому-то именно я и не хочу быть ничѣмъ больше, какъ воиномъ.

— Чистый шотландецъ! много предковъ, много гордости — и очень мало денегъ, я увѣренъ. Ну, куманекъ, продолжалъ онъ, — ступай ты впередъ и скажи, тамъ въ тутовой рощѣ, чтобы они приготовили завтракъ: этотъ мальчикъ, я думаю, примется за него также охотно, какъ голодная мышь за хозяйскій сыръ. А объ цыганѣ, постой, я скажу тебѣ на ухо.

Товарищъ его отвѣчалъ угрюмой, но смышленой улыбкой и отправился впередъ ровнымъ шагомъ; старшій, между тѣмъ, продолжалъ, обращаясь къ Дорварду: — а мы пойдемъ за нимъ потихоньку. Зайдемъ, по дорогѣ, въ часовню св. Губерта и отслушаемъ тамъ обѣдню; прежде надо подумать о потребностяхъ души, а потомъ ужъ и о тѣлѣ.

Какъ добрый католикъ, Дорвардъ не могъ ничего возразить на это предложеніе, хотя ему, вѣроятно, хотѣлось прежде посушить свое платье да подкрѣпить свои силы. Скоро они потеряли изъ виду своего товарища и, слѣдуя по той же дорогѣ, вошли наконецъ въ рощу изъ большихъ деревъ и мелколѣсья. Длинныя просѣки перерѣзали ее во всѣхъ направленіяхъ. Вдали показывались иногда небольшіе стада оленей, которые, казалось, бродили тутъ съ сознаніемъ полной безопасности.

— Вы спрашивали, хорошо ли я стрѣляю, сказалъ Дорвардъ, — дайте мнѣ лукъ, да пару стрѣлъ и будете съ дичью сію минуту.

— Pasques-dieu! любезный другъ, возразилъ его товарищъ, — совѣтую тебѣ поудержаться. Моему куманьку порученъ надзоръ за этими оленями, а онъ суровый стражъ.

— Онъ скорѣй похожъ на мясника, чѣмъ на веселаго лѣсничаго, отвѣчалъ шотландецъ. — Никогда не повѣрю, чтобы такая висѣличная физіономія могла что нибудь смыслить въ благородномъ искусствѣ.

— Э, дружокъ, замѣтилъ его спутникъ, — лице куманька дѣйствительно не располагаетъ въ его пользу, особенно съ перваго раза, а потомъ — ничего. По крайней мѣрѣ, люди, хорошо съ нимъ знакомые, никогда на него не жаловались.

Выраженіе, съ какимъ онъ произнесъ эти слова, непріятно поразило молодаго человѣка. Быстро взглянувъ на своего собесѣдника, онъ замѣтилъ въ его лицѣ, въ улыбкѣ, слегка подергивавшей его верхнюю губу и въ прищуреныхъ, темныхъ глазахъ что-то странное, подтверждавшее это непріятное впечатлѣніе. «Я слыхалъ о разбойникахъ», подумалъ онъ, «о хитрыхъ обманщикахъ и мошенникахъ. Что если тотъ — убійца, а этотъ старый бездѣльникъ заманиваетъ ему добычу? Я буду остороженъ и они съ меня ничего не возмутъ, кромѣ, развѣ, хорошихъ шотландскихъ тумаковъ».

Размышляя такимъ образомъ, молодой человѣкъ вышелъ, вслѣдъ за своимъ товарищемъ, на прогалину, гдѣ большія деревья становились рѣже. Земля, очищенная отъ хвороста и мелкаго кустарника и защищенная тѣнью деревъ отъ палящихъ лучей солнца, поросла зеленой густой какъ бархатъ, травой. Тутъ росли по преимуществу огромные вязы и березы, зеленыя вершины которыхъ холмами подымались въ воздухѣ. Посреди, на самомъ открытомъ мѣстѣ поляны, возвышалась небольшая часовня, архитектура которой отличалась самой безыскусственной простотой. По одну сторону ея струился маленькій ручеекъ, по другую стояла небольшая хижина, служившая жилищемъ одинокому пустыннику, исполнявшему въ часовнѣ обязанности священника. Въ небольшомъ углубленіи, надъ дверью со сводомъ, находилось каменное изображеніе святаго Губерта, съ парою борзыхъ собакъ у ногъ и охотничьимъ рогомъ на шеѣ. Это посвященіе часовни святому покровителю охоты, вполнѣ согласовалось съ ея положеніемъ среди парка, изобилующаго дичью^[8].

Старикъ, въ сопровожденіи Дорварда, направился къ этому маленькому строенію. Приближаясь къ нему, они увидѣли священника, идущаго въ полномъ облаченіи изъ своей хижины къ часовнѣ, вѣроятно для совершенія литургіи. Дорвардъ почтительно преклонился передъ нимъ, какъ того требовало уваженіе къ его священнымъ обязанностямъ, а товарищъ его съ большимъ, по видимому, смиреніемъ сталъ на колѣна, принимая благословеніе святаго человѣка и послѣдовалъ за нимъ въ церковь съ выраженіемъ самаго глубокаго сердечнаго сокрушенія и смиренія.

Внутреннія украшенія часовни напоминали также обычныя занятія святаго, впродолженіе его земной жизни. Вмѣсто занавѣсъ, по стѣнамъ и вокругъ алтаря висѣли дорогіе мѣха животныхъ, которыя въ различныхъ странахъ составляютъ обыкновенно предметъ охоты. Повсюду виднѣлись эмблематическія изображенія изъ роговъ, луковъ, колчановъ и перемѣшивались съ головами оленей, волковъ и другихъ звѣрей. Всѣ украшенія носили соотвѣтствующій, лѣсной характеръ, и самая обѣдня, бывшая гораздо короче обыкновенной, оказалась охотничьей обѣдней, потому что совершались обыкновенно для знатныхъ и сильныхъ, нетерпѣливо ожидавшихъ конца ея и начала своей любимой забавы. Старикъ слушалъ эту непродолжительную литургію съ самымъ глубокимъ, невозмутимымъ вниманіемъ, между тѣмъ какъ юный товарищъ его, не очень занятый религіозными мыслями, втихомолку упрекалъ себя за всѣ подозрѣнія, которыми онъ мысленно оскорбилъ такого добраго и набожнаго человѣка. Онъ не только пересталъ считать его товарищемъ и сообщникомъ злодѣевъ, но готовъ былъ даже причислить къ лику святыхъ.

По окончаніи обѣдни, они вмѣстѣ вышли изъ часовни и незнакомецъ сказалъ Дорварду: — теперь ужъ недалеко до деревни, и ты можешь съ чистой совѣстью разговѣться. Иди за мной.

Повернувъ на право, онъ продолжалъ путь по тропинкѣ, которая, казалось, все шла къ верху и предостерегъ своего товарища, чтобъ онъ не покидалъ ее, а старался, по возможности, держаться на самой серединѣ. Дорвардъ, разумѣется, спросилъ о причинѣ такой предосторожности.

— Ты теперь находишься вблизи двора, молодой человѣкъ, отвѣчалъ его спутникъ, — а путешествовать въ здѣшнихъ мѣстахъ далеко не то, что бродить по вашимъ верещагамъ. Каждый локоть земли, за исключеніемъ этой тропы, опасенъ, непроходимъ даже. Всюду подѣланы западни и ловушки, вооруженные косами, которыя неосторожнымъ путникамъ отсѣкаютъ ноги также быстро, какъ кривой ножъ садовника срѣзаетъ сучки боярышника. Тутъ есть и капканы, готовые насквозь пронзить твою ногу, и западни, изъ которыхъ еще никто не выходилъ, — однимъ словомъ мы вошли въ область королевскихъ владѣній и передъ нами скоро откроется фасадъ самаго замка.

— Будь я Французскимъ королемъ, замѣтилъ молодой человѣкъ — я не сталъ бы окружать себя западнями и капканами, а постарался бы управлять такъ хорошо, что никому не пришла бы мысль подойти къ моему жилищу съ коварнымъ замысломъ; что-же касается до пріятелей — то чѣмъ больше ихъ, тѣмъ веселѣе.

— Тише, тише, господинъ пажъ съ бархатною сумкой! произнесъ его товарищъ, осматриваясь со страхомъ. — Я и забылъ предупредить васъ еще объ одной изъ главныхъ опасностей здѣшнихъ мѣстъ: всѣ листы на этихъ деревьяхъ имѣютъ уши и передаютъ все слышанное въ кабинетъ самого короля.

— Какое мнѣ дѣло до этого, возразилъ Квентинъ Дорвардъ. — Мой шотландскій языкъ довольно смѣлъ, чтобы сказать все это въ глаза самому королю Людовику, дай Богъ ему здоровья, а что касается до такихъ ушей, то я обрубилъ бы ихъ своимъ ножомъ, еслибъ увидалъ на человѣческой головѣ.

ГЛАВА III.
ЗАМОКЪ.

Посрединѣ возвышался неприступный замокъ. Желѣзныя ворота

преграждали входъ. Крѣпкія стѣны съ башнями и бойницами
окружали его. Подъ ними лежалъ глубокій ровъ, и высоко
въ воздухѣ поднимались сторожевыя башни.

Анонимъ.

Разсуждая такимъ образомъ, путешественники наши остановились въ виду самого Плесси-лэ-Туръ. Даже въ тѣ отдаленныя времена, когда знатные люди принуждены были жить въ укрѣпленныхъ мѣстахъ, замокъ этотъ отличался необыкновенно тщательнымъ вооруженіемъ и сильными укрѣпленіями.

Начиная отъ опушки лѣса, у которой Квентинъ и товарищъ его остановились, чтобы издали окинуть взоромъ открывшееся передъ ними королевское жилище, разстилалась, или скорѣе возвышалась, хотя очень отлого, большая открытая площадь. На ней, кромѣ одного огромнаго, стараго, полузасохшаго дуба, не было видно никакой другой растительности.

Зданіе было обнесено тремя стѣнами съ зубцами и башнями. Вторая стѣна подымалась надъ первой такъ, что могла обстрѣливать ее въ томъ случаѣ, если бы непріятель овладѣлъ ею и въ свою очередь обстрѣливалась третьей, составлявшей послѣднюю преграду.

Французъ сообщилъ своему молодому спутнику, что кругомъ наружной стѣны шелъ ровъ, который они не могли видѣть потому что стояли гораздо ниже основанія стѣны. Ровъ этотъ, по словамъ старика, имѣлъ до двадцати футовъ глубины и посредствомъ шлюзъ наполнялся водою изъ Шера или, вѣрнѣе, одного изъ его притоковъ. Вторую и третью стѣну окружали такіе же широкіе рвы. Берега ихъ какъ снаружи, такъ и извнутри, были защищены крѣпкимъ, желѣзнымъ частоколомъ, замѣнявшимъ такъ называемыя chevaux-de-frise новѣйшихъ укрѣпленій. Колы оканчивались расходящимися, острыми зубцами, такъ что перелезть черезъ нихъ не было никакой возможности. Изъ-за внутренней стѣны подымался самый замокъ. Онъ состоялъ изъ множества зданій разныхъ временъ, соединенныхъ и сгрупированныхъ вокругъ старинной и мрачной башни, бывшей гораздо древнѣе прочихъ частей его. Какъ черный эфіопскій гигантъ, угрюмо подымалась она въ воздухѣ. Темныя стѣны ея, лишенныя всякихъ отверстій, за исключеніемъ небольшихъ, узкихъ оконъ въ родѣ бойницъ, неправильно расположенныхъ для защиты, производили на зрителя непріятное впечатлѣніе, подобное тому, которое мы испытываемъ при взглядѣ на слѣпаго. Прочія зданія были немногимъ удобнѣе башни. Окна ихъ выходили во внутренній, обнесенный стѣнами, дворъ, такъ что весь наружный фасадъ былъ больше похожъ на острогъ, чѣмъ на дворецъ. Царствующій король придалъ своему жилищу еще болѣе мрачный видъ. Не желая, чтобы укрѣпленія, которыми онъ окружалъ свой дворецъ, слишкомъ отдѣлялись отъ старыхъ зданій, (подобно многимъ ревнивымъ и подозрительнымъ людямъ, Людовикъ старался скрыть свою подозрительность) онъ приказывалъ для новыхъ построекъ употреблять кирпичъ и плитнякъ самыхъ темныхъ цвѣтовъ и извѣстку мѣшать съ сажей. Такимъ образомъ, всѣ части замка получили однообразный, темный цвѣтъ и носили, казалось, отпечатокъ самой глубокой и суровой древности.

Это грозное зданіе имѣло, по видимому, только одинъ входъ. По крайней мѣрѣ на всемъ протяженіи огромнаго фасада наружной стѣны, Квентинъ могъ различить только одни среднія ворота, защищенныя, по обыкновенію, двумя башнями съ ихъ непремѣнными принадлежностями — опускной рѣшеткой и подъёмнымъ мостомъ. Первая была спущена, второй поднятъ. Такія же башни виднѣлись и на обѣихъ внутреннихъ стѣнахъ, но не прямо противъ наружныхъ воротъ, потому что дорога къ нимъ шла не по прямой линіи. Направляясь отъ первыхъ воротъ ко вторымъ, непріятелю, если бы онъ пошелъ на приступъ, предстояло пройти около пятидесяти шаговъ между двумя стѣнами подъ градомъ пуль и стрѣлъ, которыми осажденные могли осыпать его съ обѣихъ сторонъ. Тоже самое предстояло ему при переходѣ отъ вторыхъ воротъ къ третьимъ. И такъ, чтобы достичь лежавшаго передъ замкомъ двора, слѣдовало, подъ перекрестнымъ огнемъ, миновать два узкихъ, опасныхъ прохода и, сверхъ того, овладѣть тремя воротами, защищенными со всѣмъ извѣстнымъ въ то время искусствомъ.

Дорвардъ былъ уроженецъ страны, много страдавшей отъ нашествія чужеземцевъ и отъ внутреннихъ раздоровъ; ея гористая, неровная мѣстность, безчисленные потоки и пропасти представляютъ множество естественныхъ укрѣпленій и потому онъ былъ хорошо знакомъ со всѣми способами, къ которымъ прибѣгали люди въ то суровое время, стараясь обезопасить свои жилища. Но онъ откровенно сознался своему товарищу, что никогда не предполагалъ, чтобъ искусство могло сдѣлать для защиты крѣпости такъ много тамъ, гдѣ природа не сдѣлала почти ничего. Замокъ стоялъ, какъ мы говорили, на небольшой, очень отлогой возвышенности. — Французъ, желая еще болѣе поразить молодаго человѣка, сообщилъ ему, что всѣ окрестности зданія, за исключеніемъ одной ведущей къ воротамъ извилистой тропинки, были наполнены, какъ и лѣсъ, которымъ они проходили, множествомъ всякаго рода ловушекъ, капкановъ и западней. Что всѣ они были устроены для бездѣльниковъ, которые рѣшились бы пуститься туда безъ проводника. Онъ разсказалъ ему также, что на стѣнахъ подѣланы мѣста въ родѣ желѣзныхъ люлекъ, называемыя «ласточкины гнѣзда», откуда часовые могутъ съ совершенной безопасностью для себя прицѣливаться во всякаго, кто рѣшился бы подойти къ воротамъ, не зная должнаго сигнала или лозунга; что стрѣлки изъ королевской гвардіи постоянно исполняютъ эту обязанность, и что за это они получаютъ отъ короля Людовика большое жалованье, дорогое платье, много почестей и подарковъ.

— А теперь молодой человѣкъ, прибавилъ онъ, — скажи ка мнѣ, видалъ ли ты когда нибудь такую сильную крѣпость и есть ли смѣльчаки, которые отважились бы идти къ ней на приступъ?

Долго и пристально смотрѣлъ Дорвардъ на возвышавшійся передъ нимъ замокъ, въ пылу юношескаго любопытства забывая даже свое мокрое платье. — Крѣпость сильна, отвѣчалъ онъ наконецъ, — и оборона надежна, но для храбрыхъ людей нѣтъ ничего невозможнаго. — И при мысли о смѣломъ дѣлѣ глаза его заблистали, а щеки покрылись яркимъ румянцемъ отваги.

— Небось у васъ въ Шотландіи найдутся охотники на такой подвигъ? возразилъ старшій, почти съ досадой.

— Я утверждать не стану, отвѣчалъ юноша, — но думаю, что тамъ найдется не одна тысяча людей, готовыхъ идти за правое дѣло на такую опасность.

— Вотъ какъ! ты, можетъ, и самъ изъ такихъ удальцевъ?

— Грѣшно хвалиться тамъ, гдѣ нѣтъ опасности, отвѣчалъ шотландецъ, — но отецъ мой сдѣлалъ не одно такое дѣло; а я, кажется, его сынъ.

— Хорошо, хорошо, замѣтилъ его товарищъ, улыбаясь, — ты нашелъ бы съ кѣмъ потягаться, даже соотечественниковъ: шотландскіе стрѣлки королевской гвардіи стоятъ на этѣхъ стѣнахъ — триста джентельмэновъ самой лучшей крови.

— Будь я на мѣстѣ короля Людовика, отвѣчалъ юноша, — я вполнѣ положился бы на честь трехъ сотъ шотландскихъ джентельмэновъ, срылъ бы стѣны, чтобы завалить ими рвы, собралъ бы вокругъ себя своихъ пэровъ и рыцарей, и зажилъ бы, какъ прилично королю, ломая копья на блестящихъ турнирахъ и задавая роскошные пиры своимъ рыцарямъ. Ночи проводилъ бы танцуя въ обществѣ дамъ, а враговъ боялся бы менѣе, чѣмъ мухъ.

Товарищъ его опять улыбнулся и замѣтивъ, что они слишкомъ близко подошли къ замку, повернулся къ нему спиной и снова направилъ путь къ лѣсу, выбравъ на этотъ разъ болѣе широкую и горную тропинку. — Мы придемъ къ деревнѣ Плесси, какъ ее называютъ, и ты, какъ чужестранецъ, найдешь тамъ недорогое и порядочное помѣщеніе. Славный городъ Туръ, давшій свое имя этому богатому и прекрасному графству, лежитъ только въ двухъ миляхъ отсюда, но тебѣ все-таки удобнѣе поселиться въ деревнѣ Плесси или Плесси-лё-паркъ, какъ называютъ ее отъ сосѣдства съ окружающимъ ее королевскимъ паркомъ.

— Благодарю васъ за свѣдѣнія, любезный господинъ, отвѣчалъ шотландецъ, — но у меня немного дѣла въ Плесси, — Плесси-лё-паркъ, Плесси въ прудѣ все равно; мнѣ тамъ ничего не надо, кромѣ куска мяса, да глотка чего нибудь получше воды.

— А я думалъ, возразилъ его спутникъ, — что у тебя есть знакомые въ этой сторонѣ?

— Есть, родной братъ моей матери, отвѣчалъ Дорвардъ, — самый красивый человѣкъ, когда либо бродившій по вересковымъ холмамъ Ангуса.

— Какъ его зовутъ? спросилъ старшій. — Мы позаботимся отыскать его, а то тебѣ самому не слѣдуетъ ходить въ замокъ, гдѣ тебя могутъ принять за шпіона.

— Ну, клянусь рукой моего отца, возразилъ юноша, — меня принять за шпіона! Клянусь небомъ, я полодчивалъ бы холодной сталью всякаго, кто осмѣлился бы такъ назвать меня. Что же касается до моего дяди, то я не имѣю никакой причины скрывать его имя. Его зовутъ Лесли. Это честное и благородное имя!

— Я въ этомъ не сомнѣваюсь, но въ королевской гвардіи кажется трое носятъ это имя.

— Дядю моего зовутъ Людовикъ Лесли.

— Да, но изъ трехъ Лесли, двое носятъ имя Людовика.

— Моего родственника называютъ «Людовикъ со шрамомъ», отвѣчалъ Квентинъ. — У насъ въ Шотландіи, однѣ и тѣ же фамиліи встрѣчаются такъ часто, что безземельнымъ мы непремѣнно даемъ, для отличія, прозвища.

— Nom de guerre, хочешь ты сказать. Твоего родственника у насъ, кажется, зовутъ balafré, отъ этого большаго шрама на лицѣ. Славный человѣкъ и хорошій солдатъ! Я бы хотѣлъ пособить тебѣ увидаться съ нимъ. Дисциплина у нихъ очень строгая и они рѣдко выходятъ изъ замка, развѣ только, случится, провожая самого короля. А теперь, отвѣчай-ка мнѣ откровенно на одинъ вопросъ, любезный другъ, ты вѣрно хочешь поступить къ своему дядѣ въ шотландскую гвардію? Но это дѣло не легкое — ты еще слишкомъ молодъ, чтобы занять такое важное мѣсто, надо повременить, да набраться побольше опыта.

— Прежде я, можетъ, и думалъ объ этомъ, отвѣчалъ небрежно Дорвардъ, — но если и думалъ, то теперь такія мысли далеко.

— Какъ такъ, молодой человѣкъ? возразилъ французъ строго. — Какъ можно такъ легко говорить о службѣ, которой самые благородные изъ твоихъ соотечественниковъ добиваются всѣми силами?

— Съ чѣмъ ихъ и поздравляю, спокойно отвѣчалъ Квентинъ. — Говоря откровенно, я не прочь бы поступить на службу Французскаго короля, только, какъ тамъ не кормите, какъ не одѣвайте меня, а я все-таки не промѣняю чистаго воздуха на запертыя клѣтки или ласточкины гнѣзда, какъ вы называете эти перечницы съ желѣзными рѣшетками. Къ тому же, прибавилъ онъ, понижая голосъ, — мнѣ было бы непріятно жить въ замкѣ, въ окрестностяхъ котораго на дубахъ висятъ такіе желуди, какъ вонъ тамъ.

— Я догадываюсь, въ чемъ дѣло. Но говори яснѣе, молодой человѣкъ.

— Говоря яснѣе, отвѣчалъ шотландецъ, — вонъ видите, на выстрѣлъ, не дальше, отъ замка ростетъ славный дубъ, а на немъ виситъ человѣкъ въ сѣромъ кафтанѣ, точь въ точь какъ у меня.

— А и то правда, замѣтилъ Французъ. — Вотъ что значатъ молодые то глаза, pasques-dieu! А мнѣ и видѣлось тамъ что-то, да я думалъ просто воронъ сидитъ. Да впрочемъ, что тутъ удивительнаго, любезный другъ? Тебѣ придется видѣть не то еще. Когда лѣто переходитъ въ осень, лунныя ночи становятся длиннѣе и на дорогахъ начинаютъ больше пошаливать, тогда на старомъ дубѣ болтается не одинъ, а десять, двадцать такихъ желудей. Но что же изъ этого? Только негодяи дрожатъ при видѣ ихъ, а честные люди, глядя на висящаго мошенника, знаютъ, что во Франціи стало меньше однимъ бездѣльникомъ, злодѣемъ, разбойникомъ, меньше однимъ грабителемъ, однимъ врагомъ и притѣснителемъ народа. Все это — знаки правосудія нашего короля, молодой человѣкъ.

— Оно можетъ быть и такъ, но на мѣстѣ короля Людовика, я вѣшалъ бы ихъ подальше отъ своего дворца, отвѣчалъ Дорвардъ. — Въ нашей сторонѣ, мы вѣшаемъ мертвыхъ вороновъ тамъ, гдѣ летаютъ живые, а не въ садахъ своихъ и голубятняхъ. Фи, мнѣ отсюда слышится противный запахъ падали.

— Сдѣлавшись вѣрнымъ и преданнымъ слугой своего господина, любезный другъ, ты поймешь, что ни какой ароматъ не сравнится съ запахомъ, который издаетъ тѣло мертваго злодѣя, возразилъ французъ,

— Ну, я вовсе не желаю дожить до потери обонянія, или зрѣнія, отвѣчалъ шотландецъ. — Покажите мнѣ живаго злодѣя, моя рука и оружіе готовы поразить его, но передъ смертью ненависть умолкаетъ. Однако, вотъ и деревня, гдѣ я намѣренъ доказать вамъ, что ни купанье, ни отвращенье не отняли у меня аппетита. И такъ, пріятель, въ гостинницу и какъ можно скорѣе! Но, прежде чѣмъ я воспользуюсь вашимъ гостепріимствомъ, скажите мнѣ, какъ васъ зовутъ.

— Меня обыкновенно называютъ мэтръ Пьеръ, сказалъ старикъ, — я не гонюсь за титуломъ. Я простой человѣкъ, живу своимъ добромъ — вотъ и все.

— Пусть такъ! И такъ, мэтръ-Пьеръ, я очень радъ, что счастливый случай свелъ меня съ вами. Я нуждаюсь въ добромъ совѣтѣ, поданномъ во-время и съумѣю отблагодарить за него.

Разсуждая такимъ образомъ, путешественники наши приблизились наконецъ къ деревнѣ и колольня, съ высокимъ деревяннымъ крестомъ, показалась изъ-за густой зелени лѣса.

Мэтръ-Пьеръ своротилъ съ тропинки, которая вывела ихъ къ большой, проѣзжей дорогѣ, и замѣтилъ своему товарищу, что харчевня, куда онъ его ведетъ, стоитъ немного въ сторонѣ и посѣщается только порядочными путешественниками.

— Если порядочный значитъ богатый, то я не принадлежу къ числу ихъ, отвѣчалъ шотландецъ. — Я готовъ скорѣй выдержать натискъ вашихъ живодеровъ на большой дорогѣ, чѣмъ въ гостиницѣ.

— Pasques-dieu! какъ однако вы, шотландцы, осторожны. Англичанинъ бросается опрометью за столъ, ѣстъ и пьетъ все, что ни подаютъ ему, не думая о расчетѣ, пока не набьетъ желудка. Но вы забываете, мастэръ Квентинъ, если таково ваше имя, что за мной остается завтракъ, который я обѣщалъ вамъ въ уплату за свою ошибку, стоившую вамъ холодной бани. Это мнѣ наказанье за мою вину.

— Право, весело отвѣчалъ молодой человѣкъ, — я забылъ все, и баню, и обиду, и наказанье. Однако я не откажусь отъ вашего ласковаго приглашенія, тѣмъ болѣе, что пообѣдалъ вчера очень легко и вовсе не ужиналъ. Вы смотрите пожалуй и почтеннымъ человѣкомъ, и я вовсе не вижу причины отказываться отъ вашей любезности.

Французъ слегка улыбнулся. Онъ ясно видѣлъ, что голодный мальчикъ неохотно примирялся съ мыслію обѣдать на чужой счетъ и старался всѣми силами побѣдить свою гордость, убѣждая себя, что принявъ такое одолженіе, онъ въ свою очередь обяжетъ одолжающаго.

Между тѣмъ они спускались по узенькой, осѣненной большими вязами, дорогѣ, въ концѣ которой находились ворота. Войдя въ нихъ, путешественники очутились на дворѣ очень большой харчевни, приспособленной къ помѣщенію придворныхъ и просителей, имѣвшихъ дѣла въ окреспостяхъ замка. Людовикъ не позволялъ своимъ придворнымъ имѣть комнаты въ самомъ дворцѣ и отступалъ отъ этого правила, только въ крайнихъ случаяхъ, когда гостепріимство становилось необходимымъ.

Надъ главной дверью этого большаго, уродливаго зданія, висѣлъ украшенный лиліями щитъ. Нигдѣ однако, ни на дворѣ, ни въ службахъ не было слышно шума, обыкновенно свидѣтельствующаго о живой дѣятельности и множествѣ посѣтителей. Это особенно поражало въ тѣ времена, когда вслѣдствіе многочисленности прислуги, какъ въ общественныхъ, такъ и въ частныхъ домахъ, шумъ и суета становились, и тамъ и тутъ, неизбѣжными. Казалось, близость мрачнаго дворца отчасти сообщала свой суровый и строгій характеръ даже этому зданію, которое должно было, по общепринятому обычаю служить пріютомъ веселья, удовольствія и хорошаго стола. Не обращаясь ни къ кому, не подходя даже къ главному входу, мэтръ-Пьеръ поднялъ щеколду боковой двери и ввелъ своего товарища въ большую комнату. Въ каминѣ пылалъ яркій огонь, а на столѣ были приготовлены всѣ необходимыя принадлежности сытнаго завтрака.

— Куманекъ позаботился, замѣтилъ французъ своему товарищу. — Ты озябъ и вотъ огонь, голоденъ и сейчасъ явится завтракъ.

По свистку мэтръ-Пьера, вошелъ въ комнату хозяинъ. Почтительнымъ поклономъ отвѣтивъ на его bon jour, онъ ни однимъ словомъ не выказалъ болтливости, свойственной французскимъ трактирщикамъ всѣхъ вѣковъ.

— Я поручилъ одному господину заказать здѣсь завтракъ, сказалъ мэтръ-Пьеръ. — Былъ онъ?

Въ отвѣтъ на это, хозяинъ только поклонился и, не распространяясь о достоинствахъ завтрака, принялся вносить и уставлять его. А между тѣмъ, изъ слѣдующей главы мы увидимъ, что завтракъ вполнѣ заслуживалъ всѣхъ похвалъ, на которыя такъ щедры французскіе повара.

ГЛАВА IV.
ЗАВТРАКЪ.

Боже правый! что за зубы!

Сколько хлѣба!

Путешествіе Іорика.

Еще въ первый разъ съ тѣхъ поръ, какъ молодой странникъ вступилъ на почву древней Галліи, выпала ему такая удача. Передъ нимъ, какъ мы замѣтили въ предъидущей главѣ, стоялъ по истинѣ великолѣпный завтракъ. Тутъ былъ и превосходный перигорскій пирогъ, за которымъ гастрономъ пожелалъ бы жить и умереть, подобно Гомеровымъ пожирателямъ лотоса, забывавшимъ за нимъ и ближнихъ, и родину, и всѣ общественныя обязанности. Высокія стѣны его, изъ великолѣпнаго тѣста, подымались какъ надежные оплоты богатой метрополіи, драгоцѣнности которой они должны были защищать. Во вкусномъ рагу слышалось именно ce petit point de l’ail, что любятъ гасконцы, но отъ котораго и шотландцы не прочь. Тутъ же стоялъ вкусный нѣжный окорокъ, нѣкогда составлявшій часть благороднаго вепря сосѣдняго Монришарскаго лѣса. Самый изысканный бѣлый хлѣбъ, въ формѣ маленькихъ круглыхъ хлѣбцевъ, boules (названіе, отъ котораго французскіе хлѣбники получили свое имя boulangers) такъ и манилъ къ себѣ и, казалось, долженъ былъ быть вкусенъ даже съ одной водой. Но на столѣ стояла не одна вода, а также кожаная фляжка, вмѣщавшая около кварты лучшаго vin de Beaulne. Такое множество превосходныхъ вещей могло возбудить аппетитъ полумертваго. Что же долженъ былъ ощущать молодой человѣкъ, не достигшій еще двадцатилѣтняго возраста и который, надо признаться, впродолженіи двухъ послѣднихъ дней ѣлъ очень мало, питаясь изрѣдка попадавшимися ему полуспѣлыми плодами и небольшимъ количествомъ ячменнаго хлѣба? Онъ принялся за вкусное рагу и блюдо живо опустѣло. Напалъ на могучій пирогъ, сразу добрался до самаго основанія и, орошая по временамъ свои громадныя порціи стаканами вина, снова и снова принимался за дѣло къ удивленію хозяина и удовольствію мэтръ-Пьера.

Послѣдній былъ въ восторгѣ отъ аппетита молодаго шотландца, чувствуя вѣроятно, что ему совершенно неожиданно привелось сдѣлать болѣе доброе дѣло, чѣмъ онъ вначалѣ предполагалъ; замѣтивъ наконецъ, что дѣятельность юноши начинаетъ ослабѣвать, старикъ велѣлъ принести варенья, сливочныхъ пирожковъ и разныхъ другихъ лакомствъ, чтобы возбудить въ немъ желаніе продолжать свой завтракъ. Лице старика приняло веселое, добродушное выраженіе, весьма не сходное съ обычнымъ характеромъ его рѣзкой, насмѣшливой и строгой физіономіи. Старики всегда сочувствуютъ радостямъ и успѣхамъ молодежи, если только умъ ихъ не помраченъ скрытой завистью и нелѣпымъ соревнованіемъ.

Занятый такимъ пріятнымъ образомъ, Квентинъ не могъ не замѣтить, что физіономія его знакомца, казавшаяся ему сначала непривлекательною, много выигрывала, когда на нее смотрѣли подъ вліяніемъ vin de Beaulne. Онъ почти ласково упрекнулъ мэтръ-Пьера за то, что онъ только смѣется надъ его аппетитомъ, не прикасаясь ни къ чему самъ.

— Я говѣю, отвѣчалъ этотъ, — и до самаго полдня не могу ѣсть ничего, кромѣ кой какихъ плодовъ и стакана воды. Скажите той дамѣ, прибавилъ онъ, обращаясь къ трактирщику, — чтобы она принесла мнѣ ихъ сюда.

— Что? продолжалъ мэтръ-Пьеръ, когда трактирщикъ оставилъ комнату — сдержалъ я свое слово на счетъ завтрака?

— Да, я, признаюсь, не ѣдалъ такого съ тѣхъ поръ, какъ оставилъ Глен-гулакинъ, отвѣчалъ юноша.

— Гленъ — что? остановилъ его мэтръ-Пьеръ. — Чертей, что-ли, вы хотите заклинать такими длиннохвостыми словами?

— Глен-гулакинъ, мой любезный господинъ, отвѣчалъ Квентинъ весело. — Это названіе нашей отчизны и значитъ долина мошекъ. Но вы купили право смѣяться, если вамъ угодно.

— Я вовсе не желалъ оскорбить тебя, замѣтилъ старикъ, — я только хотѣлъ сказать, коли завтракъ этотъ тебѣ нравится, что шотландскіе стрѣлки завтракаютъ такъ каждый день, если не лучше еще.

— Что тутъ удивительнаго, отвѣчалъ Дорвардъ. — Если они по цѣлымъ ночамъ сидятъ запертыми въ этихъ ласточкиныхъ гнѣздахъ, то къ утру у нихъ долженъ пробуждаться страшный аппетитъ.

— И они имѣютъ полную возможность удовлетворять его. Не то, что бургундцы, которымъ приходится выбирать между голой спиной и пустымъ желудкомъ — они одѣваются, какъ князья и ѣдятъ, какъ аббаты.

— И благо имъ, сказалъ Дорвардъ.

— Почему же ты не хочешь вступить въ ихъ ряды, молодой человѣкъ? Дядя твой, смѣю сказать, могъ бы помѣстить тебя при первой открывшейся ваканціи, да и я самъ, говоря по секрету, имѣю кой-какія связи и могъ бы быть тебѣ полезенъ. Ты, я думаю, также хорошо ѣздишь верхомъ, какъ стрѣляешь?

— Дорварды не уступятъ въ этомъ ни одному наѣзднику, который когда либо вставлялъ кованый башмакъ въ стремя. Но я не знаю, слѣдуетъ ли мнѣ принимать ваше предложеніе? Пища и одежда — вещи конечно необходимыя, но въ моемъ положеніи люди также думаютъ о чести, повышеніи и воинскихъ подвигахъ. А вашъ король Людовикъ, дай ему Богъ здоровья за то, что онъ другъ и союзникъ Шотландіи, постоянно живетъ въ этомъ замкѣ или переѣзжаетъ изъ одного укрѣпленія въ другое и переговорами, а не битвами, беретъ города и провинціи. Я же раздѣляю мнѣніе Дугласовъ, которые всегда держались поля, потому что пѣснь жаворонка любили больше, чѣмъ пискъ мышей.

— Молодой человѣкъ, не суди опрометчиво о поступкахъ государей. Людовикъ щадитъ кровь своихъ подданныхъ и не жалѣетъ своей собственной. Онъ показалъ свою храбрость при Монлери.

— Да, но тому ужъ есть лѣтъ двѣнадцать, а можетъ и больше, сказалъ юноша. — Я бы хотѣлъ слѣдовать за государемъ, честь котораго всегда также ясна, какъ его щитъ; за государемъ, который всегда былъ бы впереди, въ самомъ пылу сраженія.

— Зачѣмъ же ты въ такомъ случаѣ не остался въ Брюсселѣ у герцога бургундскаго? Онъ каждый день доставлялъ бы тебѣ удобные случаи ломать кости, а за неимѣніемъ такихъ скорѣе изломалъ бы тебѣ ихъ самъ, особенно узнавъ о томъ, что ты побилъ его лѣсника.

— Правда, отвѣчалъ Квентинъ, — несчастный случай заперъ для меня эту дверь.

— Такъ развѣ мало другихъ молодцовъ, которые чорта не боятся? безразсудные головорѣзы могутъ всегда найти у нихъ дѣло. Что ты думаешь, напримѣръ, объ Гильомѣ де-ла-Маркъ?

— Какъ! служить Гильому-длинной-бородѣ, этому дикому арденскому кабану, предводителю грабителей и убійцъ; разбойнику, который готовъ убить человѣка за тѣмъ, чтобы взять его плащъ; который рѣжетъ пилигримовъ и священниковъ, какъ будто бы то были рыцари и воины. Такого пятна ничто не смылобы съ герба моихъ предковъ.

— Ну, моя горячая голова, почему же тебѣ не отправиться къ молодому герцогу гельдернскому, если считаешь кабана слишкомъ безцеремоннымъ?

— Лучше отправиться къ чорту! Между нами будь сказано, земля ужъ не можетъ держать его, а адъ давно готовъ принять. Говорятъ, онъ держитъ въ тюрьмѣ своего отца и даже дерзнулъ бить его. Вѣрители вы этому?

Наивный ужасъ, съ которымъ шотландецъ говорилъ о сыновней неблагодарности, по видимому, сконфузилъ старика. — Ты знаешь молодой человѣкъ, сказалъ онъ, — какъ слабы узы крови между знатными. Но преодолѣвъ смущеніе, весело прибавилъ. — Къ тому же, если герцогъ и рѣшился ударить своего отца, то я ручаюсь тебѣ, что во время его молодости отецъ билъ его не одинъ разъ: они только свели старые счеты.

— Странно, какъ можете вы такъ легко судить, возразилъ Квентинъ краснѣя отъ негодованія. — Въ ваши лѣта слѣдовало бы выбирать для шутокъ иные, предметы. Если старый герцогъ и билъ своего сына въ дѣтствѣ, то онъ билъ его слишкомъ мало. Лучше бы ему умереть подъ розгой, чѣмъ жить къ стыду христіанскаго міра, крестившаго такое чудовище.

— Разбирая такъ характеры всѣхъ государей и полководцевъ, такому мудрецу трудно будетъ выбрать себѣ достойнаго предводителя и лучше, думаю я, сдѣлаться предводителемъ самому.

— Вы смѣетесь надо мной, мэтръ-Пьеръ, весело сказалъ юноша, — и, можетъ быть, вы правы; но вы забыли еще одного мужественнаго предводителя, который командуетъ храбрымъ войскомъ, гдѣ можно служить съ честью.

— Я не могу понять, о комъ ты говоришь.

— А вотъ о томъ, кто какъ гробъ Магомета (да будетъ проклятъ Магометъ!) стоитъ межъ двумя магнитами, кого нельзя назвать ни французомъ, ни бургундцемъ, кто ловко держится между ними и, не смотря на все могущество этихъ государей, заставляетъ ихъ бояться себя.

— А все таки, я не понимаю о комъ ты говоришь, сказалъ задумчиво мэтръ-Пьеръ.

— О комъ же, если не о благородномъ Людовикѣ люксембургскомъ, графѣ Сенъ-Поль, великомъ коннетаблѣ Франціи? Съ своей маленькой храброй арміей, онъ держитъ голову не ниже короля Людовика и герцога Карла. Онъ стоитъ между ними, какъ мальчикъ на серединѣ доски, тогда какъ товарищи его подпрыгиваютъ на концахъ ея.

— За то паденіе этого мальчика опаснѣе паденія двухъ другихъ, сказалъ мэтръ-Пьеръ. — Ты, молодой другъ мой, считающій грабежъ такимъ преступленіемъ, развѣ не знаешь, что хитрый графъ Сенъ-Поль первый подалъ примѣръ жечь, въ военное время, деревни? До постыдныхъ опустошеній, совершенныхъ имъ, обѣ стороны обыкновенно щадили неукрѣпленные и неоказывавшіе, сопротивленія города и деревни.

— По чести, если это правда, то я начну скоро думать, что всѣ эти важные люди на одинъ покрой, и что выбирать между ними тоже, что выбирать дерево, на которомъ быть повѣшеннымъ. Но этотъ Сенъ-Поль, этотъ коннетабль, съумѣлъ овладѣть городомъ, который носитъ названіе моего покровителя, святаго Квентина (тутъ молодой человѣкъ перекрестился) и, живи я тамъ, мой патронъ вѣрно позаботился-бы обо мнѣ. У него меньше хлопотъ, чѣмъ у другихъ святыхъ, потому что имя его носятъ очень немногіе. Но онъ кажется совсѣмъ покинулъ бѣднаго Квентина Дорварда, своего духовнаго сына. Онъ допускаетъ его одинъ день бродить безъ пищи, а на слѣдующій предоставляетъ попеченію святаго Юліана и случайному гостепріимству чужестранца, купленному цѣною купанья въ прославленной рѣкѣ Шерѣ, или въ одномъ изъ его притоковъ.

— Не богохульствуй, юный другъ мой, замѣтилъ мэтръ-Пьеръ, — святой Юліанъ вѣрный покровитель странниковъ, а святой Квентинъ сдѣлалъ, можетъ быть, для тебя гораздо больше, чѣмъ ты предполагаешь.

Пока онъ говорилъ это, дверь отворилась и въ комнату вошла молодая дѣвушка лѣтъ шестнадцати, а можетъ быть и болѣе, съ подносомъ въ рукахъ, покрытымъ камчатною скатертью. На немъ стояло небольшое блюдечко сушеныхъ сливъ, которыми всегда славился Туръ, и кубокъ, украшенный богатой рѣзьбой, работы мастеровъ этого города, издѣлія котораго не уступали другимъ городамъ Франціи и даже самой столицѣ. Форма его была такъ изящна, что Дорварду не пришло въ голову внимательнѣе посмотрѣть на самый металъ, — было ли то дѣйствительно серебро или, какъ его стаканъ, отлично выполированное олово, походившее на металъ, болѣе драгоцѣнный.

Но державшая подносъ молодая дѣвушка привлекла вниманіе Дорварда гораздо болѣе всѣхъ стоявшихъ на немъ предметовъ. Онъ тотчасъ замѣтилъ множество черныхъ косъ, по обычаю дѣвушекъ его родины ничѣмъ не украшенныхъ, за исключеніемъ легкаго вѣночка изъ плюща. Правильныя черты ея лица, темные глаза и грустное выраженіе напоминали Мельпомену. Но легкій румянецъ щекъ и нѣкоторыя оттѣнки въ выраженіи глазъ и губъ, какъ бы говорили, что веселость не совершенно чужда этому выразительному личику, хотя и не составляетъ его обычной принадлежности. Квентину казалось даже, что онъ замѣтилъ слѣды тяжелыхъ обстоятельствъ, сдѣлавшихъ это молодое прекрасное лице серьезнымъ не по лѣтамъ; а такъ какъ воображеніе молодости обыкновенно скоро на заключенія при самыхъ ничтожныхъ данныхъ, то изъ слѣдующаго разговора онъ тотчасъ заключилъ, что судьба этого прекраснаго видѣнія покрыта тайной и мракомъ.

— Что это значитъ Жакелина, сказалъ мэтръ-Пьеръ, едва она вошла въ компоту, — развѣ я не говорилъ, чтобы сама Перетта подавила мнѣ все, что я требую? Basques-Dieu! ужъ не считаетъ ли она себя слишкомъ знатной для того, чтобы прислуживать мнѣ?

— Моя родственница нездорова, отвѣчала Жакелина поспѣшно и робко, — она нездорова и не выходитъ изъ комнаты.

— Я надѣюсь, что она тамъ одна по крайней мѣрѣ, выразительно сказалъ мэтръ-Пьеръ. — Я старый воробей и меня не проведешь мнимой болѣзнью.

При этихъ словахъ, Жакелина поблѣднѣла и задрожала. Надо признаться, что голосъ и взглядъ его, рѣзкій, насмѣшливый и непріятный во всякое время, становился особенно суровъ и страшенъ въ минуту гнѣва и подозрительности.

Рыцарская любезность молодаго горца тотчасъ проснулась. Поспѣшно подошелъ онъ къ дѣвушкѣ и принялъ изъ ея рукъ подносъ, который она машинально передала ему, слѣдя въ тоже время испуганнымъ и робкимъ взоромъ за выраженіемъ лица разгнѣваннаго старика. Нельзя было противостоять выраженію этихъ томныхъ, умоляющихъ взоровъ и мэтръ-Пьеръ продолжалъ не только съ меньшимъ негодованіемъ, но даже со всей мягкостью, къ которой онъ былъ способенъ: — Я не обвиняю тебя Жакелина, ты еще слишкомъ молода, чтобы быть тѣмъ, чѣмъ ты, грустно подумать, непремѣнно будешь со временемъ — коварной и лживой, какъ вся остальная часть твоего легкомысленнаго пола. Нѣтъ человѣка, достигшаго до совершенныхъ лѣтъ, который не имѣлъ бы случая узнать васъ всѣхъ^[9]. И вотъ этотъ шотландскій кавалеръ скажетъ тебѣ тоже самое.

Какъ бы повинуясь старику, дѣвушка быстро взглянула на молодаго человѣка, но этотъ минутный взоръ показался ему трогательнымъ воззваніемъ къ его помощи и сочувствіи. Съ быстротою юношескихъ чувствъ и романтическимъ уваженіемъ къ женщинѣ, — внушеннымъ воспитаніемъ, онъ поспѣшно отвѣчалъ, что готовъ бросить перчатку всякому, будь онъ съ нимъ однихъ лѣтъ и званія, кто осмѣлился бы утверждать, что такая прекрасная наружность можетъ скрывать дурное сердце.

Лице дѣвушки покрылось смертной блѣдностью. Она бросила испуганный взглядъ на старика, въ которомъ выходка молодаго человѣка возбудила скорѣй улыбку презрѣнія, чѣмъ одобренія. Квентинъ, вторая мысль котораго обыкновенно исправляла первую, хотя и слишкомъ поздно, вспыхнулъ въ свою очередь, почувствовавъ, что слова его въ присутствіи пожилаго и мирнаго гражданина могутъ быть приняты за пустое хвастовство и рѣшился перенести навлеченную на себя насмѣшку, какъ справедливое и вполнѣ заслуженное наказаніе. Краснѣя, подалъ онъ кубокъ и подносъ старику, стараясь улыбкой прикрыть свое замѣшательство.

— Ты глупый мальчикъ, возразилъ мэтръ-Пьеръ, — и женщинъ знаешь также мало, какъ государей, сердца которыхъ Господь, прибавилъ онъ набожно, — хранитъ въ своей десницѣ.

— А кто же хранитъ сердца женщинъ? спросилъ шотландецъ, рѣшаясь, по возможности, не поддаваться превосходству этого необыкновеннаго человѣка, небрежное и высокомѣрное обхожденіе котораго нѣсколько оскорбляло его.

— Объ этомъ, я думаю, слѣдуетъ спросить кого нибудь другаго, отвѣчалъ мэтръ-Пьеръ совершенно спокойно.

Озадаченный такимъ возраженіемъ, Квентинъ Дорвардъ все-таки не потерялся. «Ужъ конечно», думалъ онъ про себя, «не въ благодарность за какой нибудь завтракъ, какъ бы не былъ онъ сытенъ и хорошъ, оказываю я такое почтеніе этому турскому мѣщанину. Покормкой привязываютъ собакъ да соколовъ, а дружбу и расположеніе человѣка можно пріобрѣсти только лаской и добротой. Но онъ необыкновенный человѣкъ. — А это чудное видѣніе, которое, скоро исчезнетъ…. конечно она не здѣшняго поля ягода. У нея нѣтъ ничего общаго съ этимъ богатымъ торгашемъ, хотя но видимому онъ и имѣетъ на нее какое-то вліяніе, какъ вообще на все, что судьба случайно заброситъ въ его узенькую сферу. Удивительно, какую важность эти фламандцы и французы придаютъ богатству! гораздо болѣе, чѣмъ оно заслуживаетъ. Пожалуй этотъ старый купецъ отнесетъ къ своимъ деньгамъ уваженіе, которое я оказываю его лѣтамъ. Я, кровный шотландскій дворянинъ, родовой рыцарь, а онъ — турскій торгашъ»!

Такія мысли быстро пробѣгали въ головѣ молодаго человѣка. Между тѣмъ мэтръ-Пьеръ обратился къ дѣвушкѣ и сказалъ, улыбаясь и гладя ее по головѣ, съ которой спускались длинныя косы: — Ступай Жакелина, этотъ молодой человѣкъ прислужитъ мнѣ. Я скажу твоей легкомысленной родственницѣ, что она дурно дѣлаетъ, выставляя тебя на показъ безъ всякой надобности.

— Но вѣдь только за тѣмъ, чтобы услужить вамъ, отвѣчала дѣвушка, — я надѣюсь, что вы не будете на нее сердиться, такъ какъ….

— Pasques-dieu! перебилъ ее купецъ быстро, но не сурово, — что ты, хочешь поспорить со мной или посмотрѣть на этого молодца? Ступай. Онъ дворянинъ и мнѣ довольно его услугъ.

Жакелина исчезла и быстрый уходъ ея такъ занялъ молодаго человѣка, что совершенно прервалъ нить его прежнихъ размышленій. Онъ машинально повиновался, когда мэтръ-Пьеръ, располагаясь небрежно въ большомъ, покойномъ креслѣ, сказалъ ему тономъ человѣка, привыкшаго повелѣвать, чтобъ онъ поставилъ подносъ возлѣ него.

Темные глаза купца едва виднѣлись изъ-подъ черныхъ нахмуренныхъ бровей, сверкая по временамъ живымъ и быстрымъ огнемъ. Такъ заходящее солнце бросаетъ иногда сквозь черную тучу свой одинокій, мгновенный лучъ.

— Прекрасное созданье, промолвилъ онъ наконецъ, подымая голову и смотря пристально въ глаза Квентину, — славная дѣвушка! слишкомъ хороша для того, чтобы быть служанкой въ гостинницѣ! Могла бы украсить столъ честнаго гражданина, но все это — дурнаго воспитанія, низкаго происхожденія!

Случайно брошенное слово иногда мгновенно разрушаетъ прекрасный воздушный замокъ, за что мечтатель рѣдко бываетъ благодаренъ, хотя бы слово это было сказано совершенно неумышленно. Слова старика огорчили юношу. Самъ не зная почему, онъ готовъ былъ сердиться на него за сообщенное извѣстіе, хотя самыя занятія прекрасной дѣвушки ясно говорили объ ея положеніи. Она служанка въ гостинницѣ, ни больше, ни меньше; даже конечно старшая служанка; быть можетъ — племянница хозяина или что нибудь въ этомъ родѣ, но все-таки служанка, обязанная согласоваться съ настроеніемъ посѣтителей и въ особенности мэтръ-Пьера, который разумѣется, довольно капризенъ и такъ богатъ, что можетъ заставить исполнять свои прихоти.

Тутъ снова вернулась къ нему неотступная мысль дать почувствовать старому господину равнину ихъ относительнаго положенія и напомнить ему, что онъ, не смотря на все свое богатство, все таки не ровня Дорварду изъ Глен-гулакина. Но всякій разъ, какъ онъ съ этимъ намѣреніемъ смотрѣлъ въ лице мэтръ-Пьера, онъ читалъ на немъ, не смотря на опущенные глаза, сморщенные черты и бѣдное платье, нѣчто такое, что не допускало его выказать свое предполагаемое преимущество. Напротивъ того, чѣмъ чаще и пристальнѣе вглядывался онъ, тѣмъ сильнѣе становилось его желаніе узнать кто и что такое этотъ человѣкъ. Онъ представлялъ его себѣ синдикомъ Тура или, покрайней мѣрѣ, однимъ изъ главныхъ сановниковъ, человѣкомъ, который, такъ или иначе, привыкъ требовать уваженія и пользоваться имъ.

Между тѣмъ купецъ снова погрузился въ думу и прервалъ свои размышленія только для того, чтобы набожно перекреститься и съѣсть нѣсколько сухихъ плодовъ и кусокъ сухаря.

Потомъ онъ сдѣлалъ молодому человѣку знакъ, чтобы онъ передалъ ему кубокъ и, когда тотъ подавалъ, спросилъ его: — вы говорите, что вы дворянинъ?

— Безъ сомнѣнія, отвѣчалъ шотландецъ, — если для этого достаточно пятнадцати поколѣній, какъ я уже вамъ говорилъ. Но не стѣсняйтесь, мэтръ-Пьеръ, мнѣ всегда внушали, что младшіе должны служить старшимъ.

— Хорошее правило, замѣтилъ купецъ, принимая свой серебряный кубокъ и наполняя его водой изъ кувшина, сдѣланнаго по видимому изъ того же металла, и ни мало не смущаясь намекомъ на неравенство ихъ положенія, какъ было ожидалъ молодой человѣкъ.

— Чортъ возьми спокойствіе и непринужденность этого стараго мѣщанина, сказалъ Дорвардъ про себя, — онъ также безцеремонно пользуется услугами благороднаго шотландца, какъ бы я могъ только принимать ихъ отъ какого нибудь поденщика изъ Глен-или.

Между тѣмъ, допивъ воду, купецъ сказалъ ему: — судя по усердію, съ которымъ ты уничтожаешь vin de Beaulne, я думаю, ты бы не очень-то охотно выпилъ со мной этой водицы. Но у меня есть эликсиръ, который и простую воду обращаетъ въ самое дорогое вино.

Говоря это, онъ вынулъ большой кошелекъ, сдѣланный изъ кожи морской выдры и насыпалъ мелкой серебряной монеты больше, чѣмъ до половины въ свой стаканъ, который впрочемъ былъ не изъ большихъ.

— Ты долженъ быть признательнѣе своимъ патронамъ, святому Квентину и Юліану. Я совѣтовалъ бы тебѣ раздать милостыню во имя ихъ. Оставайся здѣсь до прихода твоего родственника, который смѣнится съ дежурства сегодня вечеромъ. У меня есть дѣло въ замкѣ, и я скажу ему, что ты его ждешь.

Квентинъ Дорвардъ хотѣлъ было возразить и отказаться отъ богатаго подарка своего новаго друга, но мэтръ-Пьеръ нахмурилъ свои густыя брови, и съ достоинствомъ выпрямляя сгорбленный станъ, сказалъ повелительно: — безъ возраженій, молодой человѣкъ! дѣлай, что тебѣ велятъ.

Съ этими словами, онъ вышелъ изъ комнаты, сдѣлавъ Квентину знакъ, чтобы онъ не слѣдовалъ за нимъ. Изумленный шотландецъ терялся въ догадкахъ, не зная, что и думать. Первое, самое естественное, хотя можетъ быть не самое благородное, побужденіе заставило его заглянуть въ стаканъ, больше, чѣмъ до половины наполненный серебряными монетами. Тутъ было ихъ нѣсколько десятковъ, а молодому человѣку въ теченіи всей его жизни едва ли случалось располагать и двадцатью. Но сообразно ли будетъ съ его дворянскимъ достоинствомъ взять деньги отъ этого богатаго плебея? Вопросъ былъ затруднителенъ. Хотя ему и удалось запастись хорошимъ завтракомъ, но запасъ все-таки былъ слишкомъ малъ, чтобы можно было вернуться съ нимъ въ Дижонъ, въ томъ случаѣ, если бы Квентинъ рѣшился встрѣтить гнѣвъ герцога бургундскаго и поступить къ нему на службу; или, наконецъ, чтобъ пробраться въ Сен-Квентинъ съ цѣлью остаться въ войскѣ коннетабля Сен-Поля, — такъ какъ онъ рѣшился предложить свои услуги если не королю Францій, то одному изъ этихъ государей. Дорвардъ принялъ, можетъ быть самое благоразумное при такихъ обстоятельствахъ рѣшеніе: — руководиться совѣтомъ дяди. Онъ спряталъ деньги въ бархатную сумку и позвалъ хозяина, чтобы возвратить ему серебряный кубокъ, и въ тоже время разспросить его о щедромъ и властолюбивомъ купцѣ.

Хозяинъ немедленно явился и былъ, если не собщительнѣе, то по крайней мѣрѣ, разговорчивѣе прежняго. Онъ рѣшительно отказался отъ серебрянаго кубка: кубокъ по словамъ его принадлежалъ мэтръ-Пьеру и этотъ послѣдній подарилъ его своему гостю.

У него, правда, было четыре серебряныхъ кубка, доставшихся ему отъ, блаженной памяти, покойной его бабушки, но всѣ они, по его мнѣнію, были также похожи на прекрасный кубокъ, который держалъ въ рукахъ его гость, какъ рѣпа — на персикъ. Это быль одинъ изъ извѣстныхъ турскихъ кубковъ работы Мартына Доминика, художника, который могъ бы поспорить съ цѣлымъ Парижемъ.

— Скажите же мнѣ, пожалуйста, кто этотъ мэтръ-Пьеръ, дѣлающій незнакомцамъ такіе дорогіе подарки? спросилъ Дорвардъ, перебивая хозяина.

— Кто мэтръ-Пьеръ? переспросилъ послѣдній медленно, какъ бы процѣживая слова сквозь зубы.

— Ну да, отвѣчалъ нетерпѣливо и рѣзко Дорвардъ, — кто мэтръПьеръ, и что это онъ такъ разбрасываетъ свое добро? И кто этотъ человѣкъ, похожій на мясника, котораго онъ послалъ къ вамъ, впередъ, заказать завтракъ?

— Что касается до званія мэтръ-Пьера, любезный господинъ, вамъ бы слѣдовало спросить объ этомъ его самого; а тотъ, что заказывалъ завтракъ — Боже избави насъ отъ близкаго съ нимъ знакомства.

— Тутъ есть какая то тайна, замѣтилъ шотландецъ. — Мэтръ-Пьеръ сказалъ мнѣ, что онъ купецъ.

— Если онъ сказалъ вамъ это, то значитъ, онъ дѣйствительно купецъ, отвѣчалъ хозяинъ.

— Чѣмъ же онъ торгуетъ?

— Мало ли чѣмъ? У него славная торговля. А главное, онъ завелъ тутъ шелковыя фабрики, и здѣшнія матеріи не уступаютъ тѣмъ, которыя венеціанцы привозятъ изъ Индіи и Катэ. Подходя сюда, вы вѣрно замѣтили ряды тутовыхъ деревьевъ? Это онъ велѣлъ насадить ихъ, чтобы разводить шелковичныхъ червей.

— А эта дѣвушка, приходившая мода съ подносомъ — кто она, мой другъ?

— Моя жилица, сударь. Она, и съ нею какая то пожилая дама, что-то въ родѣ тетки или вообще родственницы, занимаютъ здѣсь комнаты, отвѣчалъ трактирщикъ.

— Развѣ вы заставляете вашихъ посѣтителей прислуживать другъ другу? спросилъ Дорвардъ, — я замѣтилъ, что мэтръ-Пьеръ ничего не хотѣлъ брать изъ вашихъ рукъ или изъ рукъ вашей прислуги.

— Богатымъ людямъ можно имѣть свои фантазіи, потому что они въ состояніи платить за нихъ, отвѣчалъ хозяинъ, — и это не въ первый разъ мэтръ-Пьеръ съумѣлъ заставить господъ служить себѣ.

Послѣднее замѣчаніе оскорбило молодаго шотландца, но, скрывъ свое неудовольствіе, онъ спросилъ, можетъ-ли имѣть въ гостиницѣ комнату на день, а можетъ и болѣе.

— Конечно, отвѣчалъ трактирщикъ, — на сколько угодно.

— А могу я, спросилъ далѣе молодой человѣкъ, — засвидѣтельствовать мое почтеніе дамамъ, съ которыми буду жить подъ одной кровлей?

— Не могу вамъ ничего сказать, отвѣчалъ трактирщикъ, — дамы эти никуда не выходятъ и никого не принимаютъ къ себѣ.

— Исключая мэтръ-Пьера конечно? сносилъ Дорвардъ.

— Я не имѣю права называть исключенія, отвѣчалъ хозяинъ твердо, но почтительно.

Молодой человѣкъ имѣлъ очень высокое понятіе о своемъ достоинствѣ, не смотря на недостаточность средствъ, чтобы поддержать его, и, хотя отвѣтъ хозяина нѣсколько оскорбилъ его, онъ, тѣмъ не менѣе, рѣшился воспользоваться общепринятымъ въ то время обычаемъ. — Отнесите дамамъ бутылку cernât съ моимъ глубокимъ почтеніемъ, сказалъ онъ, — и скажите, что Квентинъ Дорвардъ, изъ рода Глен-гулакинъ, благородный шотландскій кавалеръ и ихъ сосѣдъ въ настоящее время, проситъ позволенія явиться къ нимъ, чтобы лично засвидѣтельствовать свое уваженіе.

Посланный вышелъ, по возвратился почти тотчасъ же съ благодарностью дамъ, которыя отказывались отъ предлагаемаго напитка и поручали передать шотландскому кавалеру свое сожалѣніе о томъ, что, живя очень уединенно, окѣ не могутъ принять его посѣщенія.

Юноша закусилъ губы, выпилъ стаканъ отвергнутаго vernât, которое хозяинъ поставилъ на столъ. — Клянусь обѣдней, сказалъ онъ про себя, — удивительная страна! купцы, мѣщане держатъ себя какъ господа, сорятъ деньгами какъ дворяне, а молодыя, путешествующія дѣвчонки живя въ харчевнѣ, важничаютъ точно какія нибудь переодѣтыя принцессы! Но я увижу еще разъ эту чернобровую красавицу, или ужъ это будетъ ни на что не похоже! — Принявъ такое благоразумное, рѣшеніе, молодой человѣкъ попросилъ отвести его въ назначенную для него комнату.

Хозяинъ тотчасъ повелъ его вверхъ, по витой лѣстницѣ, и они пришли въ длинную галлерею со множествомъ дверей, напоминавшихъ монашескія кельи. Сходство это непріятно поразило нашего героя, напомнивъ ему прошлую его жизнь въ скучныхъ монастырскихъ стѣнахъ. Они остановились въ самомъ концѣ галлереи передъ запертой дверью. Выбравъ ключъ изъ большой связки, висѣвшей на поясѣ, хозяинъ отперъ дверь и указалъ своему гостю комнату, занимавшую внутренность башенки. Комната была не велика; но, чистенькая и уединенная, съ занавѣсками у кровати и хорошей мебелью, какая не часто встрѣчается въ гостинницахъ, она показалась молодому человѣку настоящимъ дворцемъ.

— Надѣюсь, любезный господинъ, что комната понравится вамъ, сказалъ хозяинъ, — я, съ своей стороны, считаю своей обязанностью услуживать всѣмъ друзьямъ мэтръ-Пьера.

— О блаженное купанье! воскликнулъ по уходѣ хозяина Квентинъ Дорвардъ, припрыгнувъ отъ удовольствіи. — Никогда еще счастье не было такъ велико ни на землѣ, ни подъ водой. Оно просто затопило меня.

Сказавъ это, онъ подошелъ къ окну. Башенка, которую онъ занималъ, значительно выдавалась впередъ и сквозь маленькое окно не только виднѣлся хорошенькій, довольно обширный садъ, принадлежавшій харчевнѣ, но видъ открывался также и на веселенькую рощицу тутовыхъ деревъ, позади сада, насаженную мэтръ-Пьеромъ для разведенія шелковичныхъ червей. Кромѣ того, Квентинъ увидалъ, что башенка его стояла прямо противъ другой такой же и маленькое окно его смотрѣло въ другое, такое же маленькое. Человѣку, двадцатью годами старше нашего героя трудно было бы опредѣлить, почему это окно заняло его болѣе, чѣмъ красивый садикъ и даже больше, чѣмъ тутовая рощица. Увы, глаза сорокъ лѣтъ смотрѣвшіе на свѣтъ божій, уже равнодушно останавливаются на окнахъ маленькихъ башенокъ, хотя бы они и были полуоткрыты для освѣженія воздуха, а шторы полуопущены для защиты отъ яркихъ лучей солнца, а можетъ быть и отъ любопытнаго взгляда, — равнодушно глядятъ они даже и въ томъ случаѣ, когда у окна виднѣется лютня, полузакрытая легкой вуалью изъ свѣтло-зеленаго газа. Но въ счастливые лѣта нашего героя такія случайности, какъ назвалъ бы ихъ художникъ, служатъ достаточнымъ основаніемъ для тысячи воздушныхъ видѣній и таинственных заключеній, вспоминая которыя, зрѣлый человѣкъ вздыхаетъ улыбаясь и, улыбаясь, снова вздыхаетъ.

Молодой человѣкъ, какъ мы легко можемъ предположить, желалъ узнать что нибудь поподробнѣе о своей прекрасной сосѣдкѣ, владѣтельницѣ вуали и лютни; онъ желалъ узнать, не ее ли онъ видѣлъ за скромнымъ занятіемъ служанки, но, хорошо зная правила птицеловства, не высунулся изъ окна, а спрятавшись осторожно выглядывалъ изъ-за ставни. Въ награду за такую осторожность, онъ имѣлъ удовольствіе видѣть бѣлую, пухленькую, прекрасную ручку, снимашую со стѣны лютню; уши его, вслѣдъ за глазами, получили свою долю награды. Обитательница башенки, дѣва вуали и лютни, пѣла именно одну изъ тѣхъ пѣсенъ, которыя мы привыкли воображать въ устахъ благородныхъ дамъ средневѣковаго періода, когда рыцари и трубадуры слушали ихъ и млѣли. Не отличаясь особеннымъ смысломъ, остротой или фантазіей, слова не отвлекали вниманія отъ музыки, а безыскусственность послѣдней не отнимала значенія у словъ. Музыка казалась созданною для словъ, а слова для музыки — порознь они одинаково теряли свое достоинство. Не слѣдовало бы можетъ быть передавать эти строки, не назначенныя для чтенія, но такія отрывки старинной поэзіи производятъ на насъ всегда какое-то обаятельное впечатлѣніе. Хотя мелодія ихъ навсегда утрачена — развѣ Бишопъ случайно отыщетъ потерянные звуки или жаворонокъ научитъ миссъ Стефенсъ напѣвать ихъ — мы все-таки передадимъ стихи во всей ихъ безыскусственной простотѣ, рискуя навлечь подозрѣніе въ недостаткѣ вкуса какъ на себя, такъ и на прекрасную музыкантшу.

«О графъ Витъ! пора настала,

Близокъ ночи часъ,

Рощи дышутъ ароматомъ,

Солнца свѣтъ погасъ.

И въ гнѣздѣ, склонясь къ подругѣ,

Смолкнувъ, жаворонокъ спитъ.

Все кругомъ такъ чутко дремлетъ,

Наслажденье все объмлетъ.

Гдѣ же, гдѣ графъ Вить?

Въ рощу крадется, вздыхая,

Поселянка молодая,

Слушать клятвы пастуха;

Сладко подъ окномъ прекрасной

Льются звуки пѣсни страстной;

Выше всѣхъ звѣзда любви

На небѣ горитъ,

И полно ея вліяньемъ,

Все томится ожиданьемъ…

Гдѣ-же ты, графъ Витъ?»

Каково бы ни было мнѣніе читателя объ этой простой пѣснѣ, но, въ соединеніи съ мягкимъ и нѣжнымъ голосомъ, неподражаемые гармоническіе звуки котораго сливались съ тихимъ вѣтеркомъ, приносившимъ въ окно благоуханіе сада, пѣсня произвела на молодаго человѣка сильное впечатлѣніе; а неясно видимый образъ пѣвицы, остававшейся въ тѣни, придавалъ всему что-то таинственно обаятельное.

При концѣ втораго куплета, Дорвардъ, желавшій поближе разглядѣть пѣвицу, сдѣлалъ неосторожное движеніе, открывшее его убѣжище. Пѣніе тотчасъ прекратилось. Окно захлопнулось, темный занавѣсъ опустился, прекративъ такимъ образомъ наблюденія нескромнаго сосѣда.

Такія послѣдствія его собственной неосторожности оскорбили и удивили молодаго человѣка, но онъ однако утѣшалъ себя надеждою, что прекрасная владѣтельница лютни не рѣшится совершенно оставить инструментъ, которымъ такъ хорошо владѣетъ и не захочетъ отказать себѣ въ наслажденіи дышать свѣжимъ воздухомъ и сидѣть у открытаго окна, единственно изъ жестокаго желанія лишить другихъ возможности наслаждаться чудными звуками ея голоса. Къ этимъ утѣшительнымъ размышленіямъ примѣшивалась, можетъ быть, нѣкоторая доля личнаго тщеславія. Если, какъ онъ остроумно заключалъ, въ одной башнѣ обитала темно-кудрая красавица, то въ другой жилъ — не могъ же онъ не знать этого — молодой, красивый, смѣлый и пылкій кавалеръ; а романы, эти опытные наставники юношества, внушили ему, что красавицы, не смотря на свою робость и скромность, очень любопытны и не рѣдко интересуются дѣлами своихъ сосѣдей.

Пока молодой человѣкъ такъ благоразумно разсуждалъ, въ комнату явился трактирный слуга и доложилъ, что какой-то господинъ дожидается его внизу.

ГЛАВА V.
ВОИНЪ.

Усастъ какъ тигръ, божится какъ дьяволъ и готовъ

въ жерлѣ пушки искать тотъ мыльный пузырь,
который люди называютъ славой.

Какъ вамъ угодно.

Воинъ, дожидавшійся нашего шотландца въ той самой комнатѣ, гдѣ послѣдній завтракалъ, принадлежалъ къ числу людей, державшихъ, по словамъ Людовика XI, въ своихъ рукахъ судьбу всей Франціи, такъ какъ имъ непосредственно ввѣрялись защита и охраненіе королевской особы.

Карлъ VI, основавшій знаменитый корпусъ стрѣлковъ или шотландской лейбъ-гвардіи, какъ ихъ называли, имѣлъ болѣе уважительныя причины, чѣмъ кто другой окружать свой тронъ наемными войсками. Раздоры, вырвавшіе изъ его рукъ большую половину Франціи, шаткая, колеблющаяся вѣрность остальныхъ дворянъ, хотя и признававшихъ еще его права, не позволяли ему полагаться на ихъ защиту въ дѣлѣ своей, личной безопасности. Бѣдные, храбрые и вѣрные шотландцы были наслѣдственными врагами англичанъ и старинными, естественными союзниками Франціи. Многолюдная родина ихъ, высылавшая, какъ никакая изъ другихъ странъ Европы, множество смѣлыхъ искателей приключеній, должна была постоянно пополнять убыль въ ихъ рядахъ. Притязанія на знатное происхожденіе давали имъ право стоять ближе другихъ войскъ къ особѣ монарха, а относительная малочисленность отвращала возможность мятежа, препятствуя имъ стать господами тамъ, гдѣ они были слугами.

Съ другой стороны, французскіе государи, считая выгоднымъ привязать къ себѣ эту избранную толпу храбрыхъ чужеземцевъ, надѣлили ихъ почетными привилегіями и богатымъ жалованьемъ, которое большая часть изъ нихъ проживала съ военной расточительностью, для поддержанія своего званія. Каждый изъ нихъ пользовался правами дворянина, а близость къ особѣ государя придавала имъ важное значеніе, какъ въ ихъ собственныхъ глазахъ, такъ и въ глазахъ французовъ. Они были великолѣпно одѣты, вооружены и имѣли отличныхъ лошадей. Каждый изъ нихъ имѣлъ право держать оруженосца, пажа, слугу и двухъ тѣлохранителей, изъ которыхъ одинъ назывался coutelier, потому что былъ вооруженъ большимъ ножемъ и въ битвѣ долженъ былъ доканчивать сраженныхъ господиномъ. Съ подобной свитой, каждый стрѣлокъ шотландской гвардіи былъ лицемъ важнымъ и значительнымъ, а такъ какъ всѣ вакантныя мѣста обыкновенно замѣщались людьми, начавшими службу въ званіи пажей и оруженосцевъ, то случалось часто, что самыя знатныя шотландскія фамиліи присылали своихъ меньшихъ сыновей служить въ этихъ должностяхъ подъ начальствомъ какаго нибудь друга или родственника, пока не представится случай къ повышенію.

Coutelier и товарищъ его, не будучи дворянами, не могли искать такого повышенія и набирались изъ низшаго класса общества; но такъ какъ они пользовались хорошимъ жалованьемъ, то господа ихъ, разумѣется, имѣли возможность выбирать для такой службы изъ множества своихъ странствующихъ соотечественниковъ, людей самыхъ сильныхъ и храбрыхъ.

Людовикъ Лесли, извѣстный во Франціи подъ именемъ Balafré, (какъ и мы станемъ въ свою очередь называть его) былъ человѣкъ сильнаго и крѣпкаго сложенія, ростомъ выше шести футовъ; грубыя черты его, и безъ того, некрасиваго лица были еще изуродованы большимъ рубцемъ черезъ всю щеку. То красный, лиловый или синій, то почти черный, шрамъ этотъ рѣзко отличался отъ цвѣта его смуглой, загорѣлой кожи, какъ въ минуту волненья и гнѣва, такъ и во время обычнаго спокойнаго выраженія лица. Платье и оружіе его было великолѣпно. Національный токъ былъ украшенъ пукомъ перьевъ и массивной серебряной пряжкой съ изображеніемъ Богородицы. Пряжки эти Людовикъ XI пожаловалъ своей шотландской гвардіи въ порывѣ суевѣрной набожности, посвятивъ пресвятой дѣвѣ мечи своихъ тѣлохранителей; многіе говорятъ даже, что онъ подписалъ патентъ, назначавшій ее ихъ главнымъ предводителемъ. Латный нашейникъ, налокотники и поручи Лесли были украшены накладнымъ серебромъ, а панцырь или, скорѣе, кольчуга блистала, какъ утренняя изморозь на папортникѣ или терновникѣ. Широкое полукафтанье изъ дорогаго, голубаго бархата, было разрѣзано по бокамъ, какъ платье герольда и украшено, спереди и сзади, большими серебряными крестами святаго Андрея. Стальные набедренники, наколѣнники и такіе же башмаки защищали его ноги; справа, висѣлъ большой широкій кинжалъ, называемой «милость Божія», богато вышитая перевязь шла черезъ лѣвое плечо и поддерживала большой широкій мечъ, который шотландецъ въ настоящее время держалъ для большаго удобства въ рукахъ, такъ какъ правила службы не позволяли ему покидать это тяжелое оружіе.

Квентину, хотя онъ, подобно всѣмъ молодымъ шотландцамъ того времени, съ дѣтства привыкъ къ войнѣ и оружію, казалось однако, что онъ въ первый разъ видѣлъ такого воинственнаго человѣка, въ такомъ блестящемъ вооруженіи. И этотъ воинъ былъ родной братъ его матери, Людовикъ Лесли, по прозванію Баляфре. Молодой человѣкъ даже невольно содрогнулся при видѣ суроваго лица, съ щетинистыми усами, которыми родственникъ оцарапалъ сначала одну, потомъ другую его щеку, поздравляя съ счастливымъ прибытіемъ во Францію и спрашивая въ тоже время о домашнихъ новостяхъ.

— Не много хорошаго, любезный дядюшка, отвѣчалъ молодой Дорвардъ. — Но я очень радъ, что вы такъ скоро узнали меня.

— Я бы узналъ тебя, любезный, если бъ встрѣтилъ даже въ бордосскихъ ландахъ, какъ журавля на парѣ ходуль^[10]. Но садись, садись. Коли есть грустныя извѣстія, мы ихъ запьемъ виномъ. Ей, малая-мѣра, любезный хозяинъ, вина сюда, лучшаго и скорѣй!

Звуки шотландско-французскаго нарѣчія были также знакомы въ тавернахъ близь Плесси, какъ знакомо швейцарско-французское въ нынѣшнихъ парижскихъ guinguettes. И быстро, со страхомъ и трепетомъ, исполнялись обыкновенно приказанія, данныя на этомъ нарѣчіи. Бутылка шампанскаго явилась передъ собесѣдниками. Дядя осушилъ большой стаканъ, между тѣмъ какъ племянникъ, въ отвѣтъ на его привѣтствіе, сдѣлалъ нѣсколько глотковъ, извиняясь тѣмъ, что уже пилъ въ это утро.

— Такое извиненіе было бы прилично твоей сестрѣ, любезный племянникъ, сказалъ Лесли. — Ты не долженъ бояться бутылки, если хочешь носить бороду и быть солдатомъ. Но довольно, раскошеливайся скорѣй, да давай намъ шотландскихъ новостей. Каково идутъ дѣла въ Гленъ-гулакинѣ? здорова ли сестра?

— Скончалась, дядюшка, отвѣчалъ, молодой человѣкъ грустно.

— Скончалась? повторилъ дядя, скорѣй съ удивленіемъ, чѣмъ съ сожалѣніемъ. — Какъ же это, чортъ возьми! она была пятью годами моложе меня, а я никогда еще не чувствовалъ себя лучше. Умерла!.. это невозможно. У меня развѣ голова поболитъ и то съ похмѣлья, послѣ двух-трехдневнаго отпуска, въ обществѣ веселыхъ собутыльниковъ, — а бѣдная сестра умерла…. Ну, а отецъ твой, любезный племянникъ, женился опять?

Но удивленіе, которое при этихъ словахъ изобразилось на лицѣ юноши, послужило отвѣтомъ и, не дожидаясь другаго, Баляфре продолжалъ.

— Какъ! нѣтъ? Я готовъ былъ побиться, что Алланъ Дорвардъ не можетъ жить безъ жены. Онъ любилъ порядокъ въ домѣ, любилъ также видѣть хорошенькую женщину, хотя былъ строгихъ правилъ. Женитьба доставляла ему все это. Я, напримѣръ, не хлопочу объ такихъ удобствахъ: я могу смотрѣть на хорошенькую женщину, не помышляя о священномъ таинствѣ брака. Я не довольно святъ для него.

— Увы, любезный дядя, матушка овдовѣла за годъ до своей смерти. Когда Ожильви напали на Гленъ-гулакинъ, батюшка, двое дядей, два старшихъ брата и еще шестеро или семеро изъ нашихъ родственниковъ, менестрель, смотритель за работами и еще нѣсколько человѣкъ изъ нашихъ, — всѣ легли при защитѣ замка и въ Гленъ-гулакинѣ камня не осталось на камнѣ.

— Клянусь крестомъ св. Андрея, сказалъ Лесли, — это называется приступомъ! Да, Ожильви всегда были опасными сосѣдями для Гленъ-гулакина. Непріятный случай! Но такова судьба войны. Когда же бѣда эта случилась, любезный племянникъ? прибавилъ онъ, выпивая снова стаканъ вина и торжественно качая головой. Дорвардъ отвѣчалъ, что семья его погибла въ прошедшій праздникъ св. Іуды.

— Ну не говорилъ ли я, что все дѣло случая, отвѣчалъ солдатъ. — Въ этотъ самый день, я, съ двадцатью изъ своихъ товарищей, взялъ приступомъ замокъ «черную скалу» у Анори-желѣзная-рука, предводителя вольныхъ копейщиковъ, о которомъ ты, конечно, слыхалъ. Я убилъ его на порогѣ его собственнаго дома и мнѣ досталось при этомъ столько золота, что я сдѣлалъ вотъ эту славную цѣпь, — она была еще вдвое длиннѣе прежде. Да, кстати, мнѣ пришло въ голову, что часть ея слѣдуетъ употребить на богоугодное дѣло. Андрей, ей Андрей, сюда!

Оруженосецъ Андрей, явившійся въ комнату на зовъ, былъ одѣтъ и вооруженъ подобно своему господину, только кольчуга его отличалась меньшимъ изяществомъ, токъ не былъ украшенъ перьями, а вмѣсто дорогаго бархата, кафтанъ его былъ сдѣланъ изъ простаго сукна или саржи. Снявъ золотую цѣпь, Лесли отдѣлилъ отъ нея своими крѣпкими зубами, около четырехъ дюймовъ и сказалъ, обращаясь къ своему служителю: — слушай Андрей, ты отнесешь это золото моему куманьку, отцу Бонифатію изъ монастыря св. Мартина. Поклонись ему отъ меня и напомни кстати, какъ онъ не могъ сказать «Богъ благословитъ васъ» въ послѣдній разъ, какъ мы съ нимъ раставались, ночью. Скажи ему потомъ, что у меня умерли братъ, сестра и еще кое кто изъ родныхъ, что всѣ они отправились на тотъ свѣтъ, и я прошу его отслужить столько обѣденъ за упокой ихъ души, насколько хватитъ этого золота. А если, для освобожденія изъ чистилища понадобится еще что нибудь, пускай онъ повѣритъ въ долгъ. Но дѣло въ томъ, что всѣ они были честные люди, неповинные ни въ какой ереси, и можетъ быть уже на полдорогѣ изъ чистилища; тогда пусть за оставшееся золото онъ произнесетъ проклятіе на родъ Ожильви изъ Ангусскаго графства, да самыя дѣйствительныя, какими только церковь можетъ покарать ихъ. Ты понимаешь все это, Андрей?

Андрей утвердительно кивпулъ головой.

— Да смотри, если хоть одно кольцо отправится въ питейный домъ, не побывавъ въ рукахъ у монаха, я исполосую твою спину ремнями такъ, что на ней останется столько же кожи, какъ у святаго Варѳоломея. Но погоди, я вижу, ты смотришь на бутылку и не уйдешь, не попробовавъ того, что въ ней. Говоря это, Лесли налилъ стаканъ верхомъ; выпивъ его, Андрей отправился исполнять приказанія своего господина.

— А теперь, любезный племянникъ, разскажи-ка мнѣ, какъ ты велъ себя въ этомъ несчастномъ дѣлѣ?

— Я дрался, отвѣчалъ Дорвардъ — на ряду со всѣми, кто былъ и старше и сильнѣе меня, пока ихъ всѣхъ не перебили, а я получилъ тяжелую рану.

— Не хуже той, что я получилъ десять лѣтъ тому назадъ, возразилъ дядя. — Смотри сюда, племянникъ, продолжалъ онъ, указывая на красный рубецъ, пересѣкавшій его лице. — Еще мечъ Ожильви никогда не проводилъ такихъ глубокихъ бороздъ

— На этотъ разъ они бороздили довольно глубоко, отвѣчалъ Квентинъ грустно. — Но наконецъ они устали и матушка, открывъ во мнѣ признаки жизни, умолила ихъ пощадить меня. Они дозволили одному ученому монаху изъ Абербротика, гостившему у насъ въ это несчастное время и едва не погибшему въ свалкѣ, перевязать мнѣ раны и перенести меня въ безопасное мѣсто. Однако взяли обѣщаніе съ него и съ моей матери, что по выздоровленіи я сдѣлаюсь монахомъ.

— Монахомъ! воскликнулъ дядя. — Пресвятой Андрей, этого со мной никогда не случалось. Никому, съ самаго дѣтства моего, во снѣ не снилось сдѣлать меня монахомъ. А это однако странно, согласись самъ: за исключеніемъ грамоты, которой я никогда не могъ выучиться, псалмопѣнія, котораго терпѣть не могъ, платья похожаго на платье помѣшаннаго нищаго, да проститъ меня Богородица! прибавилъ онъ крестясь, — и постовъ, не согласныхъ съ моимъ аппетитомъ, я во всѣхъ отношеніяхъ былъ бы такимъ же славнымъ монахомъ, какъ и маленькій куманекъ мой отъ Сен-Мартмна. Но я не знаю только, отчего это никому не пришло въ голову даже предложить мнѣ это. И такъ, любезный племянникъ, ты долженъ былъ поступить въ монастырь, а зачѣмъ, желалъ бы я знать?

— За тѣмъ, чтобы родъ моего отца угасъ въ монастырѣ или въ могилѣ, отвѣчалъ Квентинъ Дорвардъ съ глубокимъ чувствомъ.

— Вижу, понимаю, замѣтилъ дядя, — понимаю. Ахъ, они хитрые мошенники! но вѣдь они могли ошибиться въ разсчетѣ. Видишь ли племянникъ, я самъ помню каноника Роберсарта, — тоже постригся, а потомъ вышелъ изъ монастыря, да и сдѣлался предводителемъ вольнаго отряда. У него была любовница, самая хорошенькая дѣвушка, какую я когда либо видалъ и трое славныхъ ребятишекъ. Не слѣдуетъ полагаться на монаховъ, любезный племянникъ, не слѣдуетъ. Они могутъ вдругъ сдѣлаться и отцами и воинами, когда вы этого всего меньше ожидаете. Но что-же дальше?

— Мнѣ не много остается разсказать вамъ, дядя, отвѣчалъ Дорвардъ, — развѣ только то, что, считая матушку въ нѣкоторой степени залогомъ за себя, я принужденъ былъ надѣть одежду послушника, подчиниться монастырскимъ уставамъ и даже выучиться читать и писать.

— Читать и писать! воскликнулъ Баляфре, считавшій удивительнымъ всякое знаніе, превышавшее его собственное. — Читать, говоришь ты, и даже писать! Я этому повѣрить не могу. Никто еще изъ Дорвардовъ не могъ никогда подписать своего имени, да и Лесли также. Я, по крайней мѣрѣ, отвѣчаю за одного изъ послѣднихъ. Я также не въ силахъ писать, какъ не въ силахъ летать. Но скажите мнѣ во имя святаго Людовика, какъ это имъ удалось научить тебя?

— Сперва трудно было, отвѣчалъ Дорвардъ, а потомъ все становилось легче и легче. Я очень ослабъ отъ ранъ и потери крови и занимался тѣмъ усерднѣе, что хотѣлъ угодить своему спасителю, отцу Петру. Добрая матушка моя между тѣмъ скончалась. Мое же здоровье въ это время поправилось, и, не имѣя склонности къ монастырской жизни, я сообщилъ объ этомъ отцу Петру, бывшему помощникомъ настоятеля; мы рѣшили, что я долженъ оставить монастырь и идти въ міръ искать себѣ счастья. Но, чтобы спасти отца Петра отъ мщенья Ожильви, отъѣздъ мой долженъ былъ имѣть видъ бѣгства и для большаго вѣроятія я унесъ съ собою сокола нашего аббата. Но, на самомъ дѣлѣ; я законно исключенъ изъ монастыря, о чемъ свидѣтельствуетъ подпись и печать самого аббата.

— Это хорошо, очень хорошо, отвѣчалъ дядя, — король нашъ не станетъ хлопотать о твоемъ поведеніи, но онъ съ ужасомъ смотритъ на бѣгство изъ монастыря. Но, я готовъ побожиться, казна твоя не больно-то тебя тяготила.

— Съ вами я долженъ быть вполнѣ откровененъ, дядя, сказалъ юноша. — У меня было всего нѣсколько серебряныхъ монетъ.

— Это плохо, замѣтилъ Лесли. — Я, напримѣръ, хоть и не имѣю привычки беречь свое жалованье — да въ настоящее опасное время и лучше не имѣть при себѣ денегъ — но у меня за то всегда есть, и я совѣтую тебѣ слѣдовать моему примѣру, какая нибудь лишняя золотая цѣпь или браслетъ или ожерелье, отъ которыхъ въ случаѣ надобности можно всегда отнять одно или два кольца или какой нибудь лишній камень, и сейчасъ же продать. Но ты, можетъ, спросишь, любезный родственникъ, откуда мнѣ достаются такія бездѣлушки? прибавилъ онъ, самодовольно потряхивая своей золотой цѣпью. — Онѣ, конечно, не висятъ на каждомъ кустарникѣ и не ростутъ въ полѣ, какъ зерна царскихъ кудрей, изъ которыхъ ребятишки нижутъ себѣ ожерелья. Но что-жъ изъ этого? Ты можешь найти ихъ тамъ же, гдѣ я нашелъ ихъ — на службѣ добраго Французскаго короля. Тутъ можно заработать много добра, лишь бы хватало духу искать его, да не жалѣть своей жизни.

— Я слыхалъ, сказалъ Квентинъ, избѣгавшій рѣшительнаго отвѣта, котораго онъ въ настоящую минуту не былъ въ состояніи дать, — я слыхалъ, что дворъ короля Людовика уступаетъ въ великолѣпіи двору герцога бургундскаго. Что подъ знаменами послѣдняго можно добиться большихъ почестей, и что только тамъ сыплются сильные удары и совершаются великіе подвиги. А христіаннѣйшій король, говорятъ, одерживаетъ свои побѣды языками своихъ посланниковъ.

— Ты говоришь какъ глупый мальчикъ, любезный племянникъ, отвѣчалъ Баляфре. — А какъ подумаешь, такъ надо признаться, что въ твои годы и я былъ также простъ. Прибывъ сюда, я не могъ вообразить себѣ короля иначе, какъ подъ великолѣпнымъ балдахиномъ, съ большой золотой короной на головѣ, за веселымъ столомъ, кушающимъ blanc-manger съ своими вассалами и паладинами, или впереди ихъ въ пылу битвы, какъ пишется въ романахъ о Карлѣ великомъ, или какъ въ нашихъ правдивыхъ сказаніяхъ говорятся о Робертѣ Брюсѣ или Вильямѣ Валласѣ. Но, любезный другъ, между нами будь сказано, все это лунный свѣтъ на водѣ. Политика — вездѣ политика. Ты, можетъ, спросишь, что такое политика? Это — выдуманное нашимъ Французскимъ королемъ, искусство драться чужими мечами и платить своему войску изъ чужихъ кошельковъ. Да, это самый мудрый изъ всѣхъ государей, когда либо носившихъ пурпуръ, но и его то онъ не часто носитъ. Я бы не одѣлся такъ просто, какъ онъ иногда ходитъ.

— Но вы не отвѣчаете на мое возраженіе, любезный дядюшка. — Я хочу служить, и такъ какъ уже долженъ служить въ чужой странѣ, то желалъ бы все-таки идти туда, гдѣ, если бы удалось мнѣ совершить храброе дѣло, я бы могъ составить себѣ имя.

— Я понимаю тебя, племянникъ, я совершенно понимаю тебя, по ты еще неопытенъ въ этихъ дѣлахъ. Герцогъ бургундскій отваженъ и смѣлъ, съ желѣзнымъ сердцемъ — горячая голова. Онъ самъ сражается впереди своихъ дворянъ, рыцарей и ленныхъ людей изъ Артуа и Геію. Неужели же ты думаешь, что намъ удалось бы обогнать герцога и его храбрыхъ рыцарей, случись ты или даже я тамъ? Отстань мы отъ нихъ, насъ за медленность отдали бы въ руки военнаго суда. Иди мы рядомъ съ ними, они нашли бы, что мы сдѣлали свое дѣло и только заслужили жалованье. Но положилъ, что намъ удалось бы опередить ихъ на цѣлое копье, что очень трудно и опасно въ такой свалкѣ, гдѣ каждый работаетъ изо всѣхъ силъ. Ну, что-же? Милордъ герцогъ, при видѣ хорошихъ ударовъ, скажетъ на своемъ фламандскомъ нарѣчіи: «На, gut getroffen! славное копье, храбрый шотландецъ! Дать ему Флоринъ, пусть выпьетъ за наше здоровье». Но въ такой службѣ иностранецъ не получитъ ни чиновъ, ни земель, ни денегъ — все это достается дѣтямъ своей земли.

— Да кому же, ради самого неба, и должно все это доставаться, любезный дядюшка? спросилъ Дорвардъ.

— Тому, кто ихъ защищаетъ, отвѣчалъ воинъ, выпрямляя свой гигантскій станъ. — «Добрый мой французскій крестьянинъ, мой честный Жакъ-бономъ», говоритъ король Людовикъ, «береги ты свою соху, борону, свою лопату, свой кривой ножъ и не хлопочи объ остальномъ — вотъ, мой храбрый шотландецъ, онъ пойдетъ сражаться за тебя, а ты только потрудись заплатить ему за это. А вы, мой свѣтлѣйшій герцогъ, благородный графъ и могущественный маркизъ, умѣрьте свою кипучую храбрость: пока она не нужна намъ, а то она какъ разъ собьется съ дороги и повредитъ вамъ самимъ. Вотъ мои наемные отряды, моя французская гвардія, вотъ наконецъ, лучше, мои шотландскіе, стрѣлки и мой честный Людовикъ Баляфре — онъ станетъ драться не хуже, пожалуй и лучше вашего. Вспомните только необузданную отвагу вашихъ отцевъ, потерявшихъ сраженіе при Плесси и Азенкурѣ». Теперь, любезный племянникъ, рѣшай самъ, въ которомъ изъ этихъ государствъ нашъ братъ можетъ занять болѣе высокое мѣсто и пользоваться большимъ почетомъ?

— Я, кажется, понимаю васъ, дядюшка, отвѣчалъ племянникъ, — но, по моему, почестей можно добиться только среди опасностей. Простите меня, но мнѣ право сдается, что вы ведете тутъ слишкомъ спокойную, почти лѣнивую жизнь, охраняя старика, которому никто не думаетъ вредить. Проводить за этими стѣнами лѣтніе дни и зимнія ночи, сидѣть въ желѣзныхъ клѣткахъ подъ замкомъ, чтобы не ушли! Дядя, дядя, вѣдь это соколъ на насѣстѣ, соколъ, котораго не пускаютъ въ поле!

— Клянусь святымъ Мартиномъ турскимъ, мальчикъ-то съ огонькомъ! Въ немъ видна кровь Лесли. Точь въ точь я, только съ примѣсью большаго безразсудства. Слушай, ты, юнецъ, — да здравствуетъ король французскій! — не проходитъ дня, чтобы кто нибудь изъ его сподвижниковъ не исполнилъ порученія, приносящаго и почести и деньги. Не думай, чтобы храбрые и самые опасные подвиги совершались непремѣнно днемъ. Я бы могъ поразсказать тебѣ кой-что о замкахъ, взятыхъ приступомъ, о плѣнникахъ и тому подобномъ, гдѣ нѣкто, кого я не назову, подвергался большой опасности и заслужилъ больше милостей, чѣмъ любой сорви-голова въ войскѣ отчаяннаго Карла бургундскаго. А если въ это время его величеству угодно оставаться въ тѣни, на заднемъ планѣ, такъ что жъ изъ этого? Ему тѣмъ удобнѣе оцѣнятъ тѣхъ, кто исполняетъ его порученія и потомъ достойно награждать ихъ. Да, король Людовикъ, безъ сомнѣнія, самый умный и самый политичный государь.

Племянникъ его задумался и сказалъ потомъ тихо, но выразительно: — добрый отецъ Петръ часто совѣтовалъ мнѣ остерегаться дѣлъ, не приносящихъ славы. Я конечно увѣренъ, дядя, нечего и говорить вамъ объ этомъ, что всѣ эти тайныя порученія не противны чести?

— За кого же ты принимаешь меня, племянникъ? сурово сказалъ Людовикъ Баляфре. — Я не воспитывался въ монастырѣ, не умѣю ни читать, ни писать, по я братъ твоей матери и честный Лесли. Неужели ты думаешь, я могу предложить тебѣ что нибудь безчестное? Лучшій рыцарь Франціи, самъ Дюгескленъ, будь онъ живъ, гордился бы такими подвигами, какъ мои.

— Я не сомнѣваюсь въ справедливости вашихъ словъ, дядя, отвѣчалъ Дорвардъ. — Вы единственный человѣкъ, къ которому я могу прибѣгнуть за совѣтомъ въ моемъ настоящемъ положеніи. Но слухи носятся, не знаю справедливы ли они, что король Людовикъ здѣсь, въ замкѣ Плесси, окруженъ плохимъ дворомъ; что вокругъ его нѣтъ ни дворянства, ни знати, ли великихъ вассаловъ, ни главныхъ сановниковъ государства. Что почти уединенныя забавы свои онъ раздѣляетъ только съ служителями своего дома. Разсказываютъ также о тайныхъ совѣтахъ, куда допускаются только люди самые ничтожные; говорятъ, что чины и дворянство удалены отъ трона, а расположеніемъ короля пользуются люди самаго низкаго происхожденія. Все это какъ то странно, какъ то непохоже на дѣйствія отца его, благороднаго Карла, который вырвалъ изъ когтей англійскаго льва больше, чѣмъ на половину покоренную Францію.

— Ты судишь, какъ безтолковый ребенокъ, отвѣчалъ Людовикъ Лесли, — и какъ ребенокъ, повторяешь на новый ладъ старыя пѣсни. Но послушай, развѣ государство не выигрываетъ отъ того, что король поручаетъ дѣла не пэрамъ Франціи, а своему цирульнику Оливье, который съумѣетъ обдѣлать ихъ лучше любаго пэра? Если онъ приказываетъ начальнику своей полиціи, сильному Тристану, арестовать какого нибудь мятежнаго гражданина или безпокойнаго дворянина — дѣло сдѣлано и концы въ воду. А поручи онъ это графу или пэру, тотъ пожалуй прислалъ бы ему вызовъ въ отвѣтъ. Развѣ это не доказываетъ наконецъ мудрости, что, обходя великаго коннетабля, который можетъ быть измѣнилъ бы ему, король употребляетъ въ дѣло скромнаго Лесли, который выполнитъ порученіе не хуже коннетабля. А главное, именно такой-то монархъ и нуженъ искателямъ счастья, которые должны постоянно выбирать такую службу, гдѣ услуги ихъ чаще требуются и дороже цѣнятся. Нѣтъ, дитя, Людовикъ Французскій умѣетъ выбирать своихъ довѣренныхъ. Онъ отличаетъ ихъ способности и даетъ всякому ношу по силамъ. Это не то, что король кастильскій, который задохся отъ жажды, потому что не было кравчія, чтобъ подать ему кубокъ. Но, чу! звонитъ колоколъ св. Мартина. Мнѣ надо спѣшить въ замокъ. До свиданія, желаю тебѣ веселиться. А завтра, въ восемь часовъ, приходи къ подъемному мосту и спроси обо мнѣ у часоваго. Да будь осторожнѣе, подходя къ воротамъ: держись середины торной дорожки, а то по сторонамъ ея надѣланы западни и капканы — какъ разъ оставишь ногу или руку и самъ будешь послѣ жалѣть. Ты увидишь короля и научишься понимать его. Прощай.

Говоря это, Лесли поспѣшно ушелъ, забывъ въ торопяхъ заплатить за выпитое имъ вино — разсѣянность, весьма свойственная людямъ его характера — а хозяинъ, вѣроятно смущенный развѣвавшимися перьями его тока и большимъ ообоюдоострымъ мечемъ, не рѣшился напомнить ему объ этомъ.

Читатель можетъ быть подумаетъ, что Дорвардъ, по уходѣ дяди, тотчасъ отправился въ свою башню въ надеждѣ снова услышать восхитительные звуки, навѣявшіе на него, утромъ, сладкія мечты. Но, увы, то была глава изъ романа, а разговоръ съ дядей открылъ ему страницу изъ дѣйствительной исторіи жизни, страницу, далеко не радостную. Воспоминанія и размышленія, вызванныя ею, удалили всѣ другія, а тѣмъ болѣе, веселыя и нѣжныя.

Онъ рѣшился пройтись по берегу быстраго Шера, разспросивъ предварительно хозяина о безопасной дорогѣ, гдѣ бы капканы и ловушки не мѣшали его прогулкѣ. Тамъ старался онъ успокоить свои взволнованныя мысли и обдумать будущій планъ дѣйствій. Свиданіе съ дядей породило въ немъ много сомнѣній.

ГЛАВА VI.
ЦЫГАНЕ.

Такъ беззаботно, такъ безстрашно и весело

шелъ онъ, что даже полъ висѣлицею затянулъ
пѣсню и принялся плясать.

Старинная пѣсня.

Воспитаніе, полученное Квентиномъ Дорвардъ, не было въ состояніи смягчить его сердце и научить его правиламъ чистой нравственности. Ему, какъ и остальнымъ членамъ его семейства, съ дѣтства внушалось, что охота есть единственное приличное удовольствіе, а война — единственное полезное занятіе, что главная задача ихъ жизни заключалась въ умѣньи все съ твердостью переносить и сторицею воздавать за зло феодальнымъ врагамъ, которые наконецъ почти совершенно истребили ихъ родъ. Но къ этой наслѣдственной враждѣ примѣшивались, смягчавшія ея силу, благородство и грубое великодушіе. По этому, самое мщеніе — единственная знакомая имъ справедливость — сопровождалось нѣкоторымъ человѣколюбіемъ и состраданіемъ. Уроки старика монаха, которые молодой человѣкъ во время болѣзни и въ несчастіи слушалъ можетъ быть внимательнѣе, чѣмъ при здоровьи и довольствѣ, внушили ему болѣе ясное понятіе объ обязанностяхъ человѣколюбія. Принимая въ разсчетъ невѣжество того времени, общіе предразсудки въ пользу военнаго званія и самое воспитаніе Дорварда, можно сказать, что онъ лучше многихъ современниковъ понималъ свои нравственныя обязанности.

Съ грустью и смущеніемъ размышлялъ онъ о своемъ свиданіи съ дядей, такъ неожиданно разбившемъ его блестящія надежды. Хотя о перепискѣ въ ту пору не могло быть и рѣчи, но нерѣдко случалось, что пилигримъ, странствующій купецъ или изувѣченный солдатъ упоминали въ Глен-гулакинѣ имя Людовика Лесли, превознося въ одинъ голосъ его неукротимую храбрость и удачное выполненіе поручаемыхъ ему предпріятій. Фантазія молодаго человѣка дополнила изображеніе по своему: отважный и счастливый дядя казался ему чѣмъ-то въ родѣ тѣхъ странствующихъ рыцарей и воспѣваемыхъ менестрелями паладиновъ, которые силою меча и копья добывали царскія короны и царскихъ дочерей. Теперь ему приходилось свести своего родственника на нѣсколько ступеней ниже; но ослѣпленный глубокимъ почтеніемъ ко всѣмъ роднымъ и вообще къ старшимъ, увлеченный прежнимъ расположеніемъ къ дядѣ, неопытный, сверхъ того страстно привязанный къ памяти своей покойной матери, онъ не могъ сразу замѣтить, что дядя его простой наемный солдатъ, не хуже и не лучше прочихъ людей того же званія, увеличивавшихъ своимъ присутствіемъ бѣдствія Франціи.

Лесли не былъ безразсудно жестокъ, но привычка сдѣлала его равнодушнымъ къ жизни и страданіямъ. Онъ былъ невѣжественъ, алченъ на добычу, неразборчивъ въ средствахъ ея прібрѣтенія и расточителенъ для удовлетворенія своихъ страстей. Привычка заботиться исключительно о своихъ потребностяхъ и интересахъ, сдѣлала его однимъ изъ самыхъ себялюбивыхъ людей въ мірѣ. Онъ, какъ читатель вѣроятно ужъ замѣтилъ, не могъ долго говорить о какомъ нибудь предметѣ, не разсматривая его со стороны своихъ личныхъ интересовъ; ко всякому дѣлу онъ обращался какъ къ своему личному, хотя и не въ смыслѣ золотаго правила, а въ совершенно противоположномъ. Къ этому должно прибавить, что тѣсный кругъ его обязанностей и удовольствій мало по малу ограничилъ самый кругъ его мыслей, надеждъ и желаній. Въ немъ почти заглохли чувства чести и нѣкогда одушевлявшая его неукротимая жажда славы и военныхъ отличій. Однимъ словомъ, Баляфре былъ смѣлый, жестокій, себялюбивый и ограниченный солдатъ. Дѣятельный и отважный въ исполненіи своихъ обязанностей, онъ за предѣлами ихъ не признавалъ ничего, исключая формальнаго отправленія нѣкоторыхъ обрядовъ, которые иногда разнообразились случайными пирушками съ братомъ Бонифаціемъ, его духовникомъ и пріятелемъ. Имѣй Лесли болѣе обширныя способности, онъ конечно достигъ бы значительнаго повышенія, потому что король, лично знавшій каждаго солдата своей шотландской гвардіи, вполнѣ полагался на его вѣрность и храбрость. Проницательному и хитрому шотландцу удалось притомъ подмѣтить нѣкоторыя особенности въ характерѣ своего государя и ловко поддѣлаться къ нимъ. Но ограниченность его способностей не допускала значительнаго повышенія. Не смотри на расположеніе и милости короля, Лесли по прежнему оставался рядовымъ въ его шотландской гвардіи.

Не понимая вполнѣ характера своего дяди, Квентинъ былъ однако оскорбленъ равнодушіемъ, съ которымъ послѣдній принялъ извѣстіе о гибели семейства своего зятя. Его удивило также, что такой близкій родственникъ не предложилъ ему денежной помощи, за которой онъ, безъ великодушнаго поступка мэтръ-Пьера, долженъ бы былъ необходимо обратиться къ нему. Молодой человѣкъ былъ однако въ этомъ случаѣ несправедливъ къ своему дядѣ, предположивъ, что невниманіе его происходило отъ скупости. Не имѣя самъ въ настоящую минуту надобности въ деньгахъ, Лесли не догадался, что племянникъ могъ въ нихъ нуждаться. Въ противномъ случаѣ, считая каждаго близкаго родственника частью самого себя, онъ, разумѣется, позаботился бы о своемъ живомъ племянникѣ, какъ заботился объ усопшей сестрѣ и ея мужѣ. Но невнимательность эта, какова бы ни была ея причина, оказалась очень невыгодною для Дорварда. И онъ не одинъ разъ пожалѣлъ о томъ, что не остался на службѣ у герцога бургундскаго до своей ссоры съ его лѣсничимъ. — Что-бы ни случилось тогда со мной, думалъ онъ, — я все-таки могъ бы утѣшиться мыслію, что имѣю на случай бѣды надежную опору въ дядѣ. Но теперь, узнавъ его, я къ сожалѣнію встрѣтилъ больше участія въ чужомъ человѣкѣ, купцѣ, чѣмъ въ родномъ братѣ моей матери, соотечественникѣ и дворянинѣ. Можно подумать, что обезобразившій его лице ударъ выпустилъ изъ его жилъ всю благородную шотландскую кровь.

Квентинъ жалѣлъ, что не успѣлъ разспросить своего дядю о мэтръ-Пьерѣ; онъ надѣялся узнать объ немъ что нибудь болѣе положительное, но вопросы Лесли сыпались слишкомъ скоро одни за другими, а призывъ большаго колокола св. Мартина слишкомъ внезапно прервалъ ихъ разговоръ. — Не смотря на свою угрюмую и суровую наружность, рѣзкій, насмѣшливый языкъ, думалъ онъ, — старикъ щедръ и великодушенъ, а такой чужой лучше роднаго, лучше добрый чужой, чѣмъ далекій свой, какъ говоритъ наша шотландская пословица. Я отыщу его, и если онъ такъ богатъ, какъ говоритъ хозяинъ, то это вовсе не трудно. Онъ посовѣтуетъ мнѣ, по крайней мѣрѣ, что дѣлать. Если же, какъ многіе купцы, онъ ѣздитъ иногда въ чужія земли, то не знаю почему я не могъ бы у него на службѣ точно также встрѣтить приключенія, какъ и находясь въ гвардіи Людовика.

Между тѣмъ, какъ въ умѣ молодаго человѣка пробѣгали такія мысли, голосъ въ глубинѣ его души, (гдѣ многое нерѣдко шевелится безъ нашего вѣдома и желанія) нашептывалъ ему что, можетъ быть, обитательница башни, владѣтельница лютни и вуали, раздѣлитъ съ нимъ это опасное путешествіе.

Разсуждая такимъ образомъ, онъ встрѣтилъ двухъ важныхъ незнакомцевъ и поклонившись имъ почтительно, какъ слѣдуетъ молодому человѣку, спросилъ ихъ не знаютъ ли они, гдѣ домъ мэтръ-Пьера.

— Чей домъ, любезный сынъ? переспросилъ одинъ изъ нихъ.

— Мэтръ-Пьера, богатаго торговца шелковыми матеріями, который насадилъ вотъ эти тутовыя деревья, отвѣчалъ Дорвардъ.

— Ты слишкомъ рано принялся за недоброе ремесло, молодой человѣкъ, отвѣчалъ стоявшій ближе къ нему незнакомецъ.

— И долженъ знать кому болтать свои глупости, сказалъ другой, еще суровѣе, — турскій синдикъ не привыкъ, чтобы шатающіеся иностранцы такъ говорили съ нимъ.

Квентинъ былъ такъ удивленъ, что простой и вѣжливый вопросъ его могъ обидѣть двухъ такихъ почтенныхъ особъ, что забылъ даже разсердиться на жесткость ихъ отвѣта. Съ недоумѣніемъ смотрѣлъ онъ, какъ они торопливо удалялись и оглядывались по временамъ назадъ, какъ бы желая поскорѣе уйти отъ него.

Вслѣдъ за тѣмъ, онъ встрѣтилъ толпу вннодѣловъ и обратился къ нимъ съ тѣмъ же вопросомъ. Въ отвѣтъ они спрашивали, кого ему надо: мэтръ-Пьера школьнаго учителя, мэтръ-Пьера плотника, мэтръ-Пьера столяра и полдюжину другихъ мэтръ-Пьеровъ. Но ни одинъ изъ нихъ не походилъ по описанію на того, кого искалъ Дорвардъ. Крестьяне вообразили, что молодой человѣкъ нагло издѣвается надъ ними и грозились побить его. Но старшій, имѣвшій вліяніе на остальныхъ, остановилъ ихъ.

— Развѣ вы не видите по его выговору и дурацкому колпаку, сказалъ онъ, — что это одинъ изъ тѣхъ заморскихъ шарлатановъ, которыхъ иные называютъ колдунами, другіе фокусниками или еще какъ нибудь въ родѣ этого. Кто знаетъ, какую штуку онъ можетъ съ нами съиграть? Я слышалъ объ одномъ, который, заплативъ ліардъ за позволеніе наѣсться досыта винограду въ саду одного бѣднаго человѣка, съѣлъ, не разстегнувши ни одной пуговицы, столько, что можно было бы нагрузить цѣлый возъ. Оставьте его въ покоѣ и пойдемъ каждый своей дорогой. А ты, другъ, чтобы не случилось чего хуже, ступай-ка съ міромъ, во имя Бога, пресвятой богородицы Мармутье и святаго Мартина турскаго, и не приставай къ намъ съ своимъ мэтръ-Пьеромъ — можетъ статься у васъ такъ зовутъ чорта.

Находя противную партію слишкомъ сильною, шотландецъ рѣшился благоразумно отступить, не отвѣчая; но крестьяне, съ ужасомъ отшатнувшіеся отъ него при славахъ о колдовствѣ и о такой способности къ пожиранію винограда, ободрились, когда онъ былъ уже довольно далеко; они начали кричать, ругаться и на Квентина посыпался цѣлый градъ камней, которые однако не могли уже сдѣлать ему вреда. Продолжая свою прогулку, онъ началъ думать, что дѣйствительно находится подъ вліяніемъ какихъ-то чаръ или, что турскіе крестьяне самый грубый, глупый и негостепріимный народъ во всей Франціи. Слѣдующее приключеніе почти убѣдило его въ этомъ.

На небольшомъ возвышеніи, на берегу быстраго и красиваго Шера прямо на пути Дорварда росли, отдѣльно образуя цѣлую группу, два или три каштановыя дерева. Въ нѣсколькихъ шагахъ отъ нихъ, цѣлая толпа крестьянъ стояла неподвижно, устремивъ глаза на ближайшее дерево. — Размышленія юности рѣдко бываютъ такъ глубоки, чтобы не уступить первому побужденію любопытства также легко, какъ легко разступается гладкая поверхность воды отъ случайно упавшаго на нее камня. Квентинъ удвоилъ шаги и пришелъ къ мѣсту во-время, чтобы увидать страшную картину, привлекавшую вниманіе крестьянъ. На вѣтвяхъ каштана висѣлъ человѣкъ въ предсмертныхъ судорогахъ.

— Что же вы не перерѣжете веревки? спросилъ шотландецъ, рука котораго была также скора на помощь въ несчастій другаго, какъ на месть за личное оскорбленіе.

Одинъ изъ крестьянъ, на которомъ не было лица отъ страха, обратился къ молодому человѣку и указалъ на знакъ, вырѣзанный на корѣ дерева. Знакъ имѣлъ такое же грубое сходство съ лиліей, какое, въ Англіи, имѣютъ нѣкоторыя таинственныя, хорошо знакомыя сборщикамъ податей, царапины, съ широкой стрѣлой^[11]. Не понимая значенія этого знака и не обращая на него вниманія, Дорвардъ съ быстротою тигра взобрался на дерево, вынулъ изъ кармана свой вѣрный ножъ, неизбѣжный спутникъ каждаго горца и охотника, и вмигъ перерѣзалъ веревку, крикнувъ стоявшимъ внизу, чтобы они поддержали тѣло. Но крестьяне не приняли участія въ его человѣчномъ поступкѣ. Они не только не оказали ему помощи, а были, казалось, поражены его смѣлостью и всѣ мгновенно разбѣжались, какъ бы опасаясь, что самое присутствіе ихъ можетъ послужить обвиненіемъ въ соучастіи.

Никѣмъ не поддержанное, тѣло тяжело упало на землю. Соскочивъ съ дерева, Квентинъ къ прискорбію увидѣлъ, что въ повѣшанномъ угасла послѣдняя искра жизни. Онъ однако не отказался отъ дальнѣйшихъ попытокъ. Снявъ петлю съ шеи несчастнаго, онъ разстегнулъ его верхнее платье, спрыснулъ водою лице и прибѣгъ къ помощи всѣхъ средствъ, обыкновенно употребляемыхъ для того, чтобы привести въ чувство.

Пока шотландецъ занимался этимъ добрымъ дѣломъ, вдругъ дикіе возгласы, на незнакомомъ ему языкѣ, раздались вокругъ него. Онъ не успѣлъ оглянуться, какъ его обступило нѣсколько мущинъ и женщинъ странной наружности; въ одно мгновеніе они схватили его за обѣ руки, и ножъ сверкнулъ у его горла. — Блѣдный рабъ эблиса! сказалъ одинъ изъ нихъ на ломаномъ французскомъ языкѣ, — ты, кажется, обираешь того, кого убилъ? Но ты въ нашихъ рукахъ и поплатишься.

При этихъ словахъ, со всѣхъ сторонъ заблистали ножи. Безобразныя и суровыя лица людей, окружившихъ молодаго человѣка, напоминали волковъ, готовыхъ броситься на свою добычу. Но храбрость и присутствіе духа не измѣнили ему. — Что вы говорите, друзья, сказалъ онъ. — Если это тѣло вашего друга, я снялъ его съ дерева изъ состраданія. Постарайтесь лучше привести его въ чувство, чѣмъ обижать невиннаго чужестранца, который хотѣлъ спасти вашего товарища.

Между тѣмъ женщины, обступивъ мертвое тѣло, старались возвратить его къ жизни тѣми же средствами, какія уже употреблялъ Дорвардъ. Но, убѣдившись въ ихъ безполезности, онѣ принялись выражать свое горе по восточному обычаю, начали громко выть и рвать свои длинные, черные волосы. Мущины рвали на себѣ одежду, и посыпали головы прахомъ. Они такъ увлеклись исполненіемъ своихъ обрядовъ, что не обращали болѣе вниманія на Дорварда, признавъ его вѣроятно невиннымъ. Съ его стороны было бы конечно разсудительнѣе оставить этихъ дикарей, съ ихъ горемъ, но онъ съ дѣтства привыкъ презирать опасности; къ тому же, юношеское любопытство его было сильно возбуждено.

На мущинахъ и женщинахъ этой пестрой толпы были тюрбаны и шапки, гораздо больше похожія на его токъ, чѣмъ на шляпы, которыя тогда носились во Франціи. У нѣкоторыхъ изъ мущинъ были черныя курчавыя бороды, а цвѣтъ лица у всѣхъ казался почти такимъ же чернымъ, какъ у африканцевъ. На двухъ, трехъ по видимому начальникахъ, развивались яркіе разноцвѣтные шарфы, а въ ушахъ и на шеѣ висѣли разныя серебряныя украшенія. Руки и ноги у всѣхъ были голы; вообще вся шайка была оборвана и грязна. Дорвардъ не замѣтилъ у нихъ другаго оружія, кромѣ длинныхъ ножей, которыми они ему угрожали. Только одинъ, чрезвычайно подвижной молодой человѣкъ, часто хватался за рукоять кривой мавританской сабли и превосходилъ всю шайку необузданными изъявленіями своего горя, къ которымъ примѣшивались угрозы.

Безпорядочная и воющая толпа такъ отличалась отъ всего, когда либо видѣннаго Дорвардомъ, что онъ готовъ былъ принять ее за невѣрныхъ собакъ саррацинъ, которые во всѣхъ читанныхъ или слышанныхъ имъ разсказахъ выставлялись противниками благородныхъ рыцарей и христіанскихъ государей. Онъ уже собирался удалиться, какъ вдругъ послышался конскій топотъ и на мнимыхъ саррацинъ, поднявшихъ на плечи тѣло своего товарища, напалъ отрядъ французскихъ солдатъ.

При этомъ внезапномъ появленіи, мѣрное завываніе превратилось въ порывистые крики ужаса. Тѣло, въ одно мгновеніе, очутилось на землѣ, а люди, его окружавшіе, выказали удивительную ловкость, разбѣгаясь во всѣ стороны и укрываясь между лошадьми отъ направленныхъ на нихъ ударовъ копій. — Бейте окаянныхъ, вяжите разбойниковъ, какъ дикихъ звѣрей колите ихъ, какъ волковъ! кричали нападающіе; за криками послѣдовали удары. Но такова была ловкость бѣглецовъ, что всадники, которымъ неблагопріятствовала мѣстность, покрытая кустарниками, успѣли схватить только двухъ изъ нихъ, въ томъ числѣ и молодаго человѣка съ мечемъ, оказывавшаго сначала нѣкоторое сопротивленіе.

Квентинъ, котораго судьба какъ бы избрала въ это время предметомъ своихъ преслѣдованій, былъ также схваченъ солдатами. Не смотря на всѣ его оправданія, ему связали руки веревкой. Быстрота, съ какой это было сдѣлано, доказывала, что люди эти далеко не новички въ полицейскихъ расправахъ. Взглянувъ съ безпокойствомъ на предводителя всадниковъ, отъ котораго онъ ждалъ освобожденія, Квентинъ не зналъ радоваться ему или нѣтъ, узнавъ въ немъ молчаливаго и мрачнаго товарища мэтръ-Пьера. Правда, въ какомъ бы преступленіи не обвиняли незнакомцевъ, этому человѣку могло быть извѣстно изъ утренней исторіи, что Дорвардъ не имѣлъ съ ними никакихъ сношеній. Но трудно было рѣшить, захочетъ ли этотъ суровый человѣкъ быть для него благосклоннымъ судьей и безпристрастнымъ свидѣтелемъ. Квентинъ сомнѣвался, поправитъ ли онъ дѣло, обратившись къ нему.

Но колебаться было некогда, — Труазешель и петит’Андре, сказалъ угрюмый предводитель; двумъ изъ своихъ подчиненныхъ, — деревья стоятъ тутъ очень кстати. Я докажу этимъ невѣрнымъ мошенникамъ и чародѣямъ, что значитъ шутить съ королевскимъ правосудіемъ, когда оно осудило одного изъ ихъ проклятаго племени. Слѣзайте ребята и принимайтесь живѣе за дѣло!

Въ одно мгновеніе Труазешель и петит’Андре очутились на ногахъ и Квентинъ замѣтилъ, что у каждаго изъ нихъ къ сѣдлу было прицѣплено по связкѣ, или по двѣ, веревокъ. Когда они ихъ распустили, то оказалось, что на каждой веревкѣ была петля и роковой узелъ, совсѣмъ приспособленные къ дѣлу.

У Дорварда кровь застыла въ жилахъ, когда онъ увидѣлъ, что одна изъ трехъ распущенныхъ веревокъ предназначалась для него. Онъ обратился къ начальнику, напомнилъ ему объ утренней встрѣчѣ, о правахъ свободнаго шотландца въ союзномъ государствѣ и отрекался отъ всякаго знакомства съ пойманными злодѣями.

Человѣкъ, къ которому отнесся Дорвардъ, едва удостоилъ его взглядомъ. Всѣ старанія молодаго шотландца напомнить ему о ихъ прежнемъ знакомствѣ остались безъ всякаго успѣха. Онъ только обратился къ двумъ крестьянамъ, подошедшимъ изъ любопытства или для того, чтобы сдѣлать показаніе противъ пойманныхъ, и спросилъ отрывисто: — Былъ этотъ молодецъ съ бродягами?

— Былъ, господинъ превотъ, отвѣчалъ одинъ изъ нихъ, — онъ первый подоспѣлъ и осмѣлился перерѣзать веревку, на которой, по приказанію его величества, былъ, какъ мы ему говорили, справедливо повѣшенъ этотъ негодяй.

— Клянусь Богомъ и св. Мартиномъ турскимъ, я видѣлъ его въ ихъ шайкѣ, когда они грабили нашу ферму, прибавилъ другой.

— Батюшка, сказалъ стоящій тутъ мальчикъ, — вѣдь тотъ бусурманъ былъ черный, а этотъ бѣлый; у того были короткіе курчавые волосы, а у этого длинные свѣтлые локоны.

— Эхъ, дитя, ты пожалуй еще скажешь, что на томъ было зеленое платье, а на этомъ сѣрая куртка. Но его милость, г-нъ превотъ, знаетъ, что они также легко мѣняютъ кожу, какъ и платье. Я увѣренъ, что это тотъ самый.

— Довольно того, что онъ пошелъ противъ королевскаго правосудія, пытаясь спасти казненнаго измѣнника, сказалъ превотъ.

— Труазешель, петит’Андрб, дѣлайте ваше дѣло!

— Остановитесь, господинъ…. вскричалъ юноша, въ смертельномъ отчаяніи, — выслушайте меня. Не дайте погибнуть невинному. Кровь моя взыщется на васъ моими соотечественниками въ этой жизни, а въ будущей, вы отвѣтите за нее предъ судомъ Божіимъ.

— Я отвѣчу за свои дѣла и здѣсь и тамъ, равнодушно отвѣчалъ превотъ и сдѣлалъ лѣвой рукою знакъ исполнителямъ своей воли. Потомъ съ улыбкой торжествующей злобы дотронулся указательнымъ пальцемъ до своей правой руки, которая была подвязана вѣроятно вслѣдствіе удара, нанесеннаго ему въ то утро Дорвардомъ.

— Подлецъ, мстительный негодяй! вскричалъ Квентинъ, догадавшись, что личное мщеніе было единственной причиной жестокости этого человѣка, и что напрасно было ждать отъ него помилованія.

— Бѣдняжка бредитъ отъ страха, замѣтилъ превотъ, — скажи ему что нибудь успокоительное, Труазешель, прежде, чѣмъ отправишь на тотъ свѣтъ. Ты драгоцѣнный человѣкъ въ тѣхъ случаяхъ, когда нельзя достать духовника. Удѣли ему минутку утѣшенія и оканчивай скорѣе свое дѣло. Я буду продолжать объѣздъ. За мной, товарищи!

Превотъ уѣхалъ въ сопровожденіи своей команды, оставивъ двухъ или трехъ людей на помощь палачамъ. Несчастный юноша бросилъ ему вслѣдъ омраченный отчаяніемъ взглядъ, и съ послѣднимъ звукомъ лошадиныхъ копытъ угасъ въ его душѣ послѣдній лучъ надежды на спасеніе. Въ мучительномъ безпокойствѣ онъ посмотрѣлъ вокругъ себя и не могъ не удивиться стоическому равнодушію своихъ товарищей. Сначала ими видимо овладѣлъ страхъ и они употребляли всѣ усилія, чтобъ освободиться, но теперь, видя, что смерть неизбѣжна, они ожидали ее съ невозмутимымъ спокойствіемъ. Роковое ожиданіе придавало можетъ быть еще большую желтизну ихъ смуглымъ лицамъ, не измѣняя однако ихъ спокойнаго выраженія и не смягчая упорной гордости взгляда. Ихъ можно было сравнить съ лисицами, которыя, истощивъ для своего спасенія весь запасъ хитрости, умираютъ безгласно и съ затаенной злобой, тогда какъ волки и медвѣди, охота на которыхъ гораздо опаснѣе, не выказываютъ ничего подобнаго.

Они нимало не смутились, видя, что палачи принимаются за дѣло скорѣй, чѣмъ требовалъ ихъ начальникъ. Послѣдніе, торопились вѣроятно отъ того, что, вслѣдствіе долгой привычки, испытывали нѣкоторое удовольствіе при исполненіи своей ужасной обязанности.

Мы остановимся на минуту, чтобъ описать этихъ людей, потому что при господствѣ тираніи одного лица или цѣлаго народа, личность палача пріобрѣтаетъ особенную важность.

Эти два исполнителя приговоровъ были существенно различны между собой по наружности и пріемамъ. Людовикъ называлъ ихъ Демокритомъ и Гераклитомъ, а начальникъ: — Jean qui pleure, el Jean qui rit.

Труазешель былъ высокій, худощавый, безобразный человѣкъ съ особенно важнымъ лицомъ. Онъ носилъ крупныя четки на шеѣ и набожно предлагалъ ихъ несчастнымъ, попадавшимъ въ его руки. У него всегда было на готовѣ два, три латинскихъ текста о ничтожности и суетѣ человѣческой жизни, и если бъ можно было соединить его профессію съ обязанностію священника, то онъ могъ бы исполнять въ одно и тоже время должность палача и духовника при тюрьмѣ. Петит'-Андре, напротивъ, былъ веселый, полненькій, дѣятельный человѣчекъ, исполнявшій свою обязанность, какъ пріятнѣйшую въ мірѣ. Съ жертвами своими онъ употреблялъ всегда очень мягкія, ласковыя выраженія, какъ будто питая къ нимъ самыя нѣжныя чувства. Онъ называлъ ихъ добрыми пріятелями, милашками, куманьками, отцами родными, сообразно ихъ возрасту и полу. И если Труазешель старался внушать имъ философскій или религіозный взглядъ на будущую жизнь, петит'-Андре почти всегда имѣлъ въ запасѣ двѣ, три шуточки, которыми старался доказать осужденнымъ, что покидаемая ими жизнь такъ смѣшна и ничтожна, что не стоить и жалѣть о ней.

Не знаю, какъ и почему, но эти двѣ почтенныя личности, не смотря на ихъ разнообразныя дорованія, весьма рѣдкія въ ихъ профессіи, были оба предметомъ ненависти, какой никогда еще не внушали подобныя имъ существа. Для тѣхъ, кто ихъ зналъ, вопросъ состоялъ только въ томъ который изъ нихъ отвратительнѣе — серьозный и патетическій Труазешель, или живой и забавный петит’Андре; достовѣрно только то, что имъ въ обоихъ случаяхъ принадлежала пальма первенства передъ всѣми палачами Франціи, за исключеніемъ, можетъ быть, ихъ начальника Тристана-пустынника и его властелина, Людовика XI.

Не слѣдуетъ предполагать, что подобныя размышленія рождались въ головѣ Квентина. Жизнь, смерть, время, вѣчность, мелькали передъ глазами его, какъ тяжелое, подавляющее зрѣлище, передъ которымъ изнемогаетъ слабая человѣческая природа, вопреки всѣмъ усиліямъ гордости поддержать ее. Онъ обратился къ Богу своихъ предковъ, и воображенію его представилась маленькая часовня безъ крыши, гдѣ покоились остатки почти всѣхъ его близкихъ.

«Наслѣдственные враги наши вырыли моимъ родственникамъ могилы на родинѣ», подумалъ онъ, «а я, какъ отлученный, сдѣлаюсь добычей воронъ и коршуновъ чужой земли». Слезы невольно брызнули у него изъ глазъ. Труазешель, тронувъ его за плечо, поздравилъ съ благочестивымъ настроеніемъ и торжественно произнесъ: beali qui in Domino moriunler, прибавивъ, что душа должна быть счастлива, что покидаетъ тѣло, когда на глазахъ слезы.

Петит’Андре ударилъ его по другому плечу и сказалъ: — ободрись, дитя мое, если ужъ приходится плясать, такъ начинай веселѣй; инструменты всѣ настроены, добавилъ онъ, стягивая узелъ, чтобы придать шуткѣ своей надлежащую остроту. Когда юноша уныло взглянулъ сперва на одного, потомъ на другаго, они выразились яснѣе, уговаривая его подойти къ роковому дереву и не терять бодрости, потому что все кончится въ одно мгновеніе.

Въ такомъ отчаянномъ положеніи юноша бросилъ растерянный взглядъ вокругъ себя. — Не найдется ли здѣсь добраго христіанина, сказалъ онъ, — который бы передалъ Людовику Лесли, стрѣлку шотландской гвардіи, по прозванью Баляфрёе что племянникъ его безсовѣстно умерщвленъ. Слова эти были сказаны кстати, потому что одинъ изъ стрѣлковъ шотландской гвардіи, привлеченный приготовленіями казни, остановился неподалеку, съ двумя или тремя прохожими, посмотрѣть на происходившее. — Что вы дѣлаете? сказалъ онъ палачамъ, — берегитесь, если этотъ молодой человѣкъ шотландецъ, я не позволю вамъ такъ обращаться съ нимъ.

— Боже сохрани, господинъ кавалеръ!, но мы должны повиноваться приказаніямъ, отвѣчалъ Труазешель, таща Дорварда за руку.

— Чѣмъ короче представленіе, тѣмъ лучше, сказалъ петит’Андре, схвативъ его за другую.

Но Квентинъ, услыхавъ слова ободренія, собрался съ силами, оттолкнулъ отъ себя обоихъ исполнителей закона, и со связанными руками подбѣжалъ къ шотландскому стрѣлку. — Заступись, землякъ, сказалъ онъ на родномъ языкѣ, — ради Шотландіи и св. Андрея! Я невиненъ и Богъ тебя накажетъ, если не постоишь за меня.

— Клянусь св. Андреемъ! чтобъ достать тебя, имъ придется перешагнуть черезъ меня, отвѣчалъ стрѣлокъ, обнажая мечь.

— Обрѣжь веревки землякъ, сказалъ Квентинъ, — я самъ за себя постою.

Стрѣлокъ однимъ ударомъ меча перерѣзалъ ихъ, и освобожденный плѣнникъ бросился на одного изъ солдатъ и вырвалъ у него алебарду. — Теперь, крикнулъ онъ, — попробуйте подойти.

Палачи начали перешептываться. — Поѣзжай за г. превотомъ, сказалъ Труазешель, — а я постараюсь ихъ здѣсь задержать, если можно. Солдаты превотской стражи, къ оружію!

Петит’Андре сѣлъ на лошадь и ускакалъ, а солдаты такъ поспѣшили исполнить приказаніе, что упустили двухъ другихъ плѣнниковъ. Можетъ быть они и не желали удерживать ихъ, потому что уже пресытились кровью подобныхъ несчастныхъ и утомились рѣзней. Они оправдывались, говоря, что считали необходимымъ поспѣшить на помощь въ Труазешбль. Зависть полицейской стражи къ шотландскимъ стрѣлкамъ была такъ сильна, что не рѣдко подавала поводъ къ непріязненнымъ между ними столкновеніямъ.

— Мы на столько сильны, что можемъ дважды поколотить этихъ гордыхъ шотландцевъ, если будетъ угодно вашей милости, сказалъ одинъ изъ солдатъ. Но осторожный палачъ сдѣлалъ ему знакъ, чтобы онъ замолчалъ и, обратясь къ стрѣлку, вѣжливо сказалъ: — вмѣшательство ваше наноситъ великое оскорбленіе господину превоту, которому самъ король предоставилъ отправленіе правосудія. Оно также очень несправедливо въ отношеніи ко мнѣ, потому что преступникъ закономъ отданъ въ мои руки. Да и молодому человѣку вы не оказываете особенной услуги, потому что изъ пятидесяти случаевъ быть повѣшаннымъ, которые ему могутъ представиться, вѣроятно ни одинъ не застанетъ его въ такомъ счастливомъ настроеніи, въ какомъ онъ находился до вашего неумѣстнаго вмѣшательства.

— Если молодой соотечественникъ мой, сказалъ шотландецъ, улыбаясь, — раздѣляетъ ваше мнѣніе, то я оставляю его въ вашихъ рукахъ, не тратя лишнихъ словъ.

— Нѣтъ, нѣтъ! ради самого неба, нѣтъ! вскричалъ Квентинъ, — лучше отрубите мнѣ голову своимъ длиннымъ мечемъ — такая смерть приличнѣе моему происхожденію, чѣмъ смерть отъ руки такого подлеца.

— Слышите, какъ онъ кощунствуетъ, сказалъ исполнитель закона. — Увы! какъ скоро исчезаютъ наши лучшія намѣренія! Минуту тому назадъ онъ былъ какъ нельзя лучше подготовленъ къ смерти, а теперь оскорбляетъ власти!

— Скажите не наконецъ, спросилъ стрѣлокъ, — что сдѣлалъ этотъ молодой человѣкъ?

— Онъ осмѣлился, отвѣчалъ съ нѣкоторою важностью Труазешель, — спять тѣло преступника съ дерева, на которомъ я собственноручно повѣсилъ его; дерево было отмѣчено королевской лиліей.

— Что же это значитъ, молодой человѣкъ, какъ могли вы сдѣлать такое преступленіе? сказалъ стрѣлокъ.

— Прибѣгая къ нашему покровительству, отвѣчалъ Дорвардъ, — я скажу вамъ всю правду, какъ духовнику. Я увидѣлъ на деревѣ человѣка въ предсмертныхъ судорогахъ и обрѣзалъ веревку единственно изъ состраданія, нисколько не думая ни о лиліяхъ, ни о левкояхъ и также мало желалъ оскорбить Французскаго короля, какъ отца нашего папу.

— На кой чортъ вамъ было возиться съ этимъ мертвымъ тѣломъ? сказалъ стрѣлокъ. — Они, какъ грозды висятъ на деревьяхъ по дорогѣ, гдѣ прошелъ этотъ господинъ. Въ здѣшней странѣ вамъ будетъ не мало дѣла, если вы вздумаете подбирать ихъ за всякимъ палачемъ. Но я не оставлю соотечественника, если могу помочь ему. Послушайте, господинъ исполнитель закона, вы видите, что это ошибка. Вамъ слѣдовало бы сжалиться надъ такимъ молодымъ путешественникомъ. Въ нашей странѣ онъ не привыкъ видѣть такой дѣятельной расправы, какая водится у васъ и вашего господина.

— Но не потому, чтобы тамъ въ ней не нуждались г-нъ стрѣлокъ, замѣтилъ возвратившійся петит’Андре. — Не робѣй, Труазешель, вотъ и г-нъ превотъ. Посмотримъ, согласится ли онъ выпустить изъ рукъ дѣло, не окончивъ его.

— Въ добрый часъ, сказалъ стрѣлокъ, — а вотъ подходятъ нѣкоторые изъ нашихъ товарищей.

И въ самомъ дѣлѣ, пока Тристанъ съ своимъ отрядомъ взбирался по одной сторонѣ небольшаго холма, гдѣ происходила эта сцена, съ противоположной стороны поспѣшно подъѣзжали пять, шесть шотландскихъ стрѣлковъ и впереди ихъ самъ Баляфре. На этотъ разъ Лесли не выказалъ къ племяннику того равнодушія, за которое Квентинъ неоднократно упрекалъ его; едва увидѣлъ онъ своего товарища и Дорварда въ оборонительномъ положеніи, какъ закричалъ: — спасибо Кеннингамъ! джентельмэны, товарищи, помогите! этотъ молодой человѣкъ — шотландскій дворянинъ, мой племянникъ. Линдсэ, Гётри, Тайри, къ оружію, ударимъ на нихъ!

Обѣ стороны взялись за оружія. Хотя силы и не были равны, но не настолько все-таки, чтобы хорошо вооруженные шотландцы не могли надѣяться на побѣду. Но превотъ, сомнѣваясь вѣроятно въ исходѣ свалки или опасаясь сдѣлать что нибудь непріятное королю, далъ знакъ своимъ подчиненнымъ воздержаться отъ всякого насилія и, обращаясь къ Баляфре, стоявшему въ главѣ противной партіи, спросилъ ого, почему онъ, служа въ королевской гвардіи, сопротивляется исполненію казни преступника.

— Я не согласенъ съ этимъ, отвѣчалъ Баляфре, — кажется должна быть какая нибудь разница между казнью преступника и убійствомъ моего собственнаго племянника.

— Вашъ племянникъ можетъ быть преступникомъ точно также, какъ и всякій другой, сказалъ превотъ, — а во Франціи всякій иностранецъ подлежитъ французскимъ законамъ.

— Такъ, но намъ, шотландцамъ, даны привилегіи. Не правда ли товарищи?

— Правда, правда, закричали всѣ вмѣстѣ. — Привилегіи, привилегіи! Да здравствуетъ король Людовикъ! Да здравствуетъ Баляфре! Да здравствуетъ шотландская гвардія и да погибнетъ всякій, кто захочетъ отнять у насъ привилегіи!

— Но примите во вниманіе мою обязанность, сказалъ превотъ.

— Намъ нечего съ вами разсуждать, отвѣчалъ Кеннингамъ, — не вамъ насъ судить: насъ судитъ самъ король или нашъ начальникъ, въ отсутствіе великаго конетабля.

— И никто не имѣетъ права вѣшать насъ, подхватилъ Линдсэ, — кромѣ Санди Вильсона, стараго палача нашей дружины; это значило бы обокрасть Санди, самого честнаго изъ людей, когда либо затягивавшихъ узелъ на веревкѣ. Если мнѣ когда нибудь придется идти на висѣлицу, я ни кому, кромѣ его, не позволю затянуть петли на своей шеѣ.

— Но послушайте, сказалъ Тристанъ, — этотъ молодецъ не принадлежитъ къ вашей дружинѣ и не можетъ пользоваться тѣмъ, что вы называете вашими привилегіями.

— То, что мы называемъ нашими привилегіями, всѣ ихъ такъ называютъ, отвѣчалъ Кеннингамъ.

— Мы не допустимъ и спора объ нихъ, закричали всѣ.

— Да вы съума сошли господа, сказалъ Тристанъ, — никто не оспариваетъ вашихъ привилегій, но этотъ юноша не принадлежитъ къ вамъ.

— Онъ мой племянникъ, сказалъ Баляфре съ торжествующимъ видомъ.

— Но вѣдь, кажется, не стрѣлокъ королевской гвардіи возразилъ Тристанъ-пустынникъ.

Стрѣлки переглянулись въ недоумѣніи.

— Не уступай, товарищъ, шепнулъ Кеннингамъ Людовику Лесли, — скажите, что онъ завербованъ.

— Вотъ отлично придумано, землякъ, отвѣчалъ Лесли и, возвыся голосъ, поклялся, что утромъ еще завербовалъ своего родственника въ число людей своей свиты.

Это объявленіе окончательно рѣшило споръ.

— Хорошо господа, сказалъ Тристанъ, знавшій почти болѣзненную боязнь короля, чтобъ въ гвардіи его не возникло какихъ нибудь неудовольствій. — Вы знаете, какъ говорите, свои привилегіи, и я не долженъ заводить ссоръ съ королевской гвардіей, если можно избѣжать ихъ. Я доложу объ этомъ дѣлѣ самому королю. Но я долженъ замѣтить вамъ, что, поступивъ такимъ образомъ, я, можетъ быть, уклоняюсь отъ строгаго исполненія своихъ обязанностей.

Сказавъ это, онъ уѣхалъ съ своей командой, а стрѣлки остались, чтобъ наскоро посовѣтываться между собою, что дѣлать.

— Во первыхъ, мы должны обратиться къ нашему начальнику, лорду Крауфорду и внести имя молодаго человѣка въ нашъ списокъ.

— Но господа, достойные мои друзья и защитники, сказалъ Квентинъ, нѣсколько нерѣшительно, — я еще самъ не знаю поступать мнѣ къ вамъ или нѣтъ.

— Такъ выбирай, что лучше, сказалъ дядя, — поступить къ намъ или быть повѣшаннымъ. Потому что, хотя ты и племянникъ мнѣ, но клянусь, я не вижу другаго средства спасти тебя отъ висѣлицы.

Это доказательство было неопровержимо и заставило Квентина тотчасъ же согласиться на предложеніе, которое въ иномъ случаѣ показалось бы ему не совсѣмъ пріятнымъ. Но теперь, только что избавившись отъ петли, въ буквальномъ смыслѣ слова, онъ разумѣется помирился бы и съ менѣе утѣшительной будущностью.

— Онъ долженъ отправиться съ нами, въ наши казармы, сказалъ Кеннингамъ, — только тамъ онъ можетъ быть въ безопасности, пока эти людоѣды рыскаютъ по окрестностямъ.

— Неужели же мнѣ нельзя переночевать въ гостинницѣ, гдѣ я сегодня завтракалъ, дядюшка, сказалъ юноша, желая, подобно всѣмъ рекрутамъ, выиграть еще одну свободную почъ.

— Пожалуй, племянничекъ, отвѣчалъ насмѣшливо дядя, — если хочешь доставить намъ удовольствіе вытащить тебя изо рва или изъ какой нибудь канавы, а то и изъ притока Луары; да еще зашьютъ тебя въ мѣшокъ, чтобъ удобнѣе было плавать — это очень легко можетъ случиться. Превотъ, уѣзжая, улыбался глядя на насъ, а это знакъ, что его надо опасаться.

— Есть, чего опасаться! сказалъ Кеннингамъ. — Такая дичина, какъ мы, не скоро попадетъ въ его сѣти. Но, по моему, тебѣ слѣдовало бы разсказать всю эту исторію чорту Оливье, который всегда быль расположенъ къ шотландской гвардіи. Онъ прежде Тристана увидитъ отца Людовика: завтра утромъ, онъ будетъ брить его.

— Но послушайте, сказалъ Баляфре, — не годится идти къ Оливеру съ пустыми руками, а я голъ, какъ береза зимой.

— И мы всѣ также, отвѣчалъ Кеннингамъ. Но Оливье не откажется принять на этотъ разъ наше шотландское слово. А при первой же раздачѣ жалованья, сложившись, намъ можно будетъ предложить ему порядочную сумму. Если онъ согласится, то повѣрьте, день платы настанетъ для насъ гораздо скорѣе.

— А теперь въ замокъ, сказалъ Баляфре, — дорогой, племянникъ разскажетъ намъ, какъ это ему удалось навести на свой слѣдъ Тристана, чтобы мы знали, что сказать лорду Крауфорду и Оливеру.

ГЛАВА VII.
ВЕРБОВАНІЕ.

Мировой судья.— Дайте мнѣ уставъ, читайте статьи,

присягайте, подписывайтесь и будьте героями.
За подвиги, которые совершите впослѣдствіи,
вы начнете теперь же получать по шести
пенсовъ въ день и сверхъ того продовольствіе.

Вербующій офицеръ.

Стрѣлки снабдили Квентина лошадью, взятою у одного изъ слугъ, и молодой человѣкъ, въ обществѣ своихъ воинственныхъ земляковъ, поѣхалъ крупнымъ шагомъ къ замку Плесси, готовясь поступить, хотя неохотно, въ число жителей этой мрачной крѣпости, такъ поразившей его утромъ того же дня.

Въ продолженіи пути, въ отвѣтъ на многочисленные разспросы своего дяди, онъ подробно разсказалъ ему приключеніе, подвергнувшее его такой опасности. И хотя въ разсказѣ, по его мнѣнію, не было ничего забавнаго, онъ былъ встрѣченъ громкимъ смѣхомъ спутниковъ.

— А все гаки это скверная шутка, сказалъ дядя. — И что тебѣ, чортъ возьми, глупый мальчикъ, вздумалось возиться съ трупомъ окаяннаго маврскаго жида?

— Ну, куда ни шло, еслибъ онъ поссорился съ полицейской стражей за хорошенькую женщину, какъ Михель Моффэтъ, тутъ былобы больше смысла по крайней мѣрѣ, прибавилъ Кеннингамъ.

— Но мнѣ кажется, здѣсь дѣло идетъ о нашей чести, сказалъ Линдсэ. — Какъ осмѣливается этотъ Тристанъ и его люди смѣшивать наши шотландскія шапки съ токами и тюрбанами этихъ грабителей. Если глаза ихъ не замѣчаютъ разницы, то ихъ слѣдуетъ протереть имъ руками. Но я увѣренъ, что Тристанъ прикидывается только за тѣмъ, чтобы имѣть предлогъ придраться ко всякому доброму шотландцу, который приходитъ повидаться съ своими родственниками.

— А позвольте спросить, дядя, что это за люди, о которыхъ вы говорите, спросилъ Квентинъ.

— Спросить ты можешь, отвѣчалъ дядя, — но только не знаю, кто съумѣетъ тебѣ отвѣтить, но ужъ конечно не я, хотя знаю можетъ быть и не меньше другаго. Вотъ уже около двухъ лѣтъ, какъ они появились въ здѣшней сторонѣ, точно туча саранчи.

— Именно такъ, сказалъ Линдсэ, — и Жакъ-бономъ — мы такъ называемъ крестьянина, молодой человѣкъ, вы со временемъ выучитесь говорить по нашему — честный Жакъ, говорю я, мало интересуется тѣмъ, какой вѣтеръ заноситъ ихъ или саранчу, а ждетъ, не дождется такого, который бы унесъ ихъ.

— Неужели они дѣлаютъ такъ много вреда? спросилъ Дорвардъ.

— Вреда! молодой человѣкъ, сказалъ Кеннингамъ, — да вѣдь они язычники, жиды, или по крайней мѣрѣ магометане, не поклоняются ни Богородицѣ, ни святымъ, прибавилъ онъ крестясь, — крадутъ, что попадется подъ руку, поютъ и ворожатъ.

— Говорятъ, будто между ихъ женщинами попадаются прехорошенькія, сказалъ Гётри, — впрочемъ Кённингаму это лучше знать.

— Какъ, товарищъ, надѣюсь, что вы не хотѣли оскорбить меня?

— Нисколько, отвѣчалъ Гётри.

— Пусть товарищи разсудятъ, сказалъ Кённингамъ. — Вы какъ будто хотѣли сказать, что у меня, шотландскаго дворянина, живущаго подъ сѣнію святой церкви, есть пріятельницы между этими исчадіями ада?

— Нѣтъ, нѣтъ, сказалъ Баляфре, — онъ только пошутилъ. Между товарищами не должно быть ссоръ.

— И не должно быть подобныхъ шутокъ, прибавилъ Кеннингамъ, какъ будто про себя.

— Встрѣчаются ли эти бродяги въ другихъ странахъ? спросилъ Линдсэ.

— Да, безъ сомнѣнія, отвѣчалъ Баляфре. — Шайки ихъ появились въ Германіи, Испаніи и Англіи. Но; благодаря св. Андрею, Шотландія еще свободна отъ нихъ.

— Шотландія, замѣтилъ Кеннингамъ, — слишкомъ холодна для саранчи и слишкомъ бѣдна для воровъ.

— Или можетъ быть, прибавилъ Гётри, — Джонъ Гайлэндеръ не терпитъ тамъ другихъ воровъ, кромѣ своихъ.

— Позвольте вамъ всѣмъ замѣтить, сказалъ Баляфре, — что я самъ родился на горахъ Ангуса, имѣю храбрыхъ родственниковъ въ Глен-илѣ и не потерплю, чтобъ оскорбляли горцевъ.

— Но вы однакожъ не станете отрицать, что они занимаются кражей скота? спросилъ Гётри.

— Угнать стадо не значитъ украсть, возразилъ Баляфре, — это я готовъ подтвердить гдѣ и когда угодно.

— Полноте, сказалъ Кённвигамъ, — что за ссоры теперь! Молодому человѣку не слѣдуетъ видѣть такихъ несогласій между нами. Но вотъ и замокъ. Я закажу боченокъ вина, чтобъ выпить за здоровье Шотландіи и горной и низменной, если вы захотите сегодня отобѣдать у меня.

— Согласны, согласны, подхватилъ Баляфре. — А я закажу другой, чтобы залить всякое несогласіе и выпить за здоровье моего племянника, при его поступленіи въ нашу дружину.

Когда они приблизились къ замку, калитка отворилась, подъёмный мостъ опустился и стрѣлки въѣхали по одиночкѣ. Но когда подъѣхалъ Квентинъ, часовые остановили его, скрестивъ копья, а караульные на стѣнахъ направили на него свои луки и мушкеты. Предосторожность эта была соблюдена, не смотря на то, что молодой незнакомецъ пріѣхалъ въ обществѣ составлявшихъ гарнизонъ солдатъ, къ отряду которыхъ принадлежали и самые часовые.

Баляфре, съ намѣреніемъ оставшійся возлѣ племянника, далъ надлежащія объясненія, и, послѣ долгаго колебанія, молодаго человѣка проводили наконецъ подъ стражей въ комнаты лорда Крауфорда.

Лордъ Крауфордъ былъ одинъ изъ послѣднихъ остатковъ доблестной дружины шотландскихъ лордовъ и рыцарей, такъ долго и вѣрно служившихъ Карлу VII въ кровавыхъ войнахъ, которыя упрочили независимость французской короны и изгнали англичанъ. Въ молодости, онъ сражался подъ знаменами орлеанской дѣвы, рядомъ съ Дугласомъ и Бёкканомъ и былъ, можетъ быть, послѣднимъ изъ шотландскихъ рыцарей, добровольно обнажившихъ мечъ за лилію противъ своихъ старинныхъ враговъ, англичанъ. Перемѣны, совершившіяся въ шотландскомъ королевствѣ, а можетъ быть, и привычка къ климату и обычаямъ Франціи, отняли у стараго барона желаніе возвратиться на родину.

Занимая высокую должность при дворѣ Людовика, онъ, своимъ прямымъ и откровеннымъ характеромъ, пріобрѣлъ надъ нимъ значительное вліяніе. Король этотъ, вообще мало вѣрившій въ честь и добродѣтель, не сомнѣвался однако въ чести и добродѣтели лорда Крауфорда, и поддавался его вліянію тѣмъ болѣе, что старый воинъ пользовался имъ только въ дѣлахъ, касавшихся преимущественно его службы.

Баляфре и Кённингамъ вошли, вслѣдъ за Дорвардомъ, въ комнату своего начальника. Благородная наружность старика и уваженіе, съ какимъ относились къ нему гордые, никого почти не уважавшіе стрѣлки, произвели сильное впечатлѣніе на молодаго человѣка.

Лордъ Крауфордъ былъ высокъ ростомъ, худощавъ и, не смотря на преклонныя лѣта, сохранилъ въ мышцахъ силу, если не гибкость, юности и могъ не хуже всякаго молодаго солдата въ своемъ отрядѣ, выносить тяжесть оружія во время похода. Наружность его была довольно сурова. Загорѣлое лицо его было покрыто шрамами, а глаза, видѣвшіе смерть лицомъ къ лицу въ тридцати правильныхъ сраженіяхъ, выражали не свирѣпую храбрость наемника, а спокойное презрѣніе опасностей. Высокій и прямой станъ его былъ окутанъ въ широкій халатъ, подпоясанный ремнемъ, за которымъ былъ заткнутъ богато украшенный кинжалъ. На шеѣ висѣли знаки ордена св. Михаила.

Съ очками на носу (они только что были тогда изобрѣтены), онъ сидѣлъ на диванѣ, покрытомъ оленьей шкурой, и трудился надъ чтеніемъ рукописи le Rosier de la Guerre — то былъ военный и гражданскій уставъ, составленный Людовикомъ въ назиданіе дофина. Король желалъ узнать мнѣніе стараго воина объ своемъ сочиненіи.

При входѣ неожиданныхъ гостей, лордъ Крауфордъ не безъ досады оставилъ книгу, и спросилъ ихъ на своемъ выразительномъ нарѣчіи, зачѣмъ ихъ принесъ сатана? Тогда Баляфре, съ уваженіемъ, какого можетъ быть не оказалъ бы самому Людовику, подробно изложилъ ему обстоятельства, въ которыхъ находился его племянникъ и смиренно просилъ покровительства. Лордъ Крауфордъ выслушалъ его очень внимательно. Онъ не могъ не улыбнуться при разсказѣ о наивности, съ какой юноша бросился спасать повѣшеннаго преступника, но покачалъ головой, услыхавъ о ссорѣ съ полицейской стражей^[12].

— Долго ли вы будете являться ко мнѣ съ такими запутанными исторіями? сказалъ онъ. — Сколько разъ я говорилъ вамъ, Людовикъ Лесли, и вамъ, Арчи Кённингамъ, что иностранные солдаты должны вести себя скромно и прилично въ отношеніи къ туземцамъ, если не хотятъ накликать на свою шею всѣхъ городскихъ собакъ. Впрочемъ, если ужъ вы не можете жить безъ ссоры, то хорошо, что это случилось съ этимъ негодяемъ, а не съ кѣмъ другимъ. Вообще, эта ваша выходка извинительнѣе другихъ, Людовикъ, потому что было естественно съ вашей стороны, заступиться за родственника. Этотъ добрый малый не долженъ больше попадать въ просакъ. И такъ, подайте мнѣ нашъ списокъ съ той полки, и впишемъ его имя, чтобъ онъ могъ пользоваться нашими привилегіями.

— Если ваша милость позволитъ, сказалъ Дорвардъ, — то…

— Что это? ты никакъ рехнулся, вскричалъ дядя, — ты заговариваешь съ его милостью, не дожидаясь вопроса.

— Погодите, Людовикъ, остановилъ его лордъ Крауфордъ, — посмотримъ, что онъ хочетъ сказать.

— Только одно слово, милордъ, началъ Квентинъ, — Я сначала колебался, ле зная поступить мнѣ на эту службу или нѣтъ. Но теперь, когда я увидалъ благороднаго и опытнаго вождя, подъ начальствомъ котораго мнѣ придется служить, сомнѣнія мои совершенно исчезли. Взглядъ вашъ внушаетъ полное довѣріе.

— Хорошо сказано, молодой человѣкъ, замѣтилъ старый лордъ, довольный комплиментомъ. — Мы не совсѣмъ безъ опытности и, благодаря Бога, умѣли пользоваться ею какъ подчиненный и какъ начальникъ. И такъ, Квентинъ, вы поступаете въ почетную дружину шотландскихъ тѣлохранителей и будете служить подъ начальствомъ вашего дяди. Надѣюсь, вы будете вести себя хорошо, потому что обѣщаете быть настоящимъ воиномъ, если ваше мужество соотвѣтствуетъ вашей наружности. Людовикъ, наблюдайте, чтобъ племянникъ вашъ прилежнѣе занимался военными упражненіями, потому что на дняхъ намъ предстоитъ обнажить мечи.

— Клянусь копьемъ, это пріятная новость, милордъ, миръ всѣхъ насъ сдѣлаетъ трусами. Я самъ упалъ духомъ съ тѣхъ поръ, какъ сижу въ заперти въ этой проклятой тюрьмѣ.

— Ну, продолжалъ лордъ Крауфордъ, — птичка пропѣла мнѣ на ухо, что старое знамя скоро будетъ развиваться въ полѣ.

— Я сегодня вечеромъ выпью лишнюю чарку подъ эту пѣсню, сказалъ Баляфре.

— Ты готовъ выпить подъ всякую, замѣтилъ лордъ. — Я очень боюсь, Людовикъ, что тебѣ придется когда нибудь пить горькій напитокъ своего собственнаго издѣлія.

Лесли, нѣсколько смутившись, отвѣчалъ, что онъ давно не позволялъ сеоѣ излишествъ, но что его милости извѣстенъ обычай дружины устраивать пирушки въ честь новаго товарища.

— Правда, сказалъ старый вождь, — я совсѣмъ забылъ объ этомъ. И я пришлю нѣсколько кружекъ вина, чтобы прибавить вамъ веселья. Но прошу кончить все до заката солнца. Смотрите, чтобъ въ караулъ на нынѣшнюю ночь были выбраны надежные солдаты, а главное, ни одинъ изъ нихъ не долженъ участвовать въ вашей пирушкѣ.

— Ваши приказанія будутъ исполнены въ точности, отвѣчалъ Лесли, — а за здоровье вашей милости будетъ выпито усердно.

— Можетъ быть, сказалъ лордъ Крауфордъ, — я самъ приду взглянуть на ваше веселье, только затѣмъ, чтобъ посмотрѣть все ли будетъ въ порядкѣ.

— Ваша милость, будете дорогимъ гостемъ, отвѣчалъ Лесли.

Вся компанія вышла въ самомъ веселомъ расположеніи духа и отправилась хлопотать о приготовленіяхъ къ пирушкѣ, на которую Баляфре пригласилъ около двадцати товарищей, имѣвшихъ обыкновеніе обѣдать съ нимъ за однимъ столомъ.

Солдатскія пирушки вообще весьма незатѣйливы: лишь бы было вдоволь попить и поѣсть, вотъ и все. Но на этотъ разъ Лесли постарался добыть вина лучшаго качества, замѣтивъ при этомъ, что старый лордъ самый надежный собутыльникъ. — Хоть онъ и любитъ проповѣдывать воздержаніе, сказалъ онъ, — но самъ, выпивъ за королевскимъ столомъ сколько можетъ выдержать его голова, никогда не пропуститъ удобнаго случая окончить вечеръ за бутылкой. И такъ, товарищи, добавилъ онъ, — приготовьтесь выслушать старыя исторіи о битвахъ при Вернёль и Боже^[13].

Готическая зала, служившая имъ столовой, была наскоро прибрана, слуги посланы за зелеными вѣтками, чтобъ устлать ими полъ. Надъ столами и по стѣнамъ, вмѣсто обоевъ, висѣли знамена, взятыя у непріятелей, и тѣ, подъ которыми не разъ сражалась шотландская гвардія. Они также позаботились, какъ можно скорѣе облечь молодаго рекрута въ доспѣхи гвардейцевъ, чтобъ онъ во всѣхъ отношеніяхъ раздѣлялъ ихъ важныя привилегіи, въ силу которыхъ могъ при помощи своихъ соотечественниковъ открыто пренебрегать грозной властію и неумолимымъ гнѣвомъ начальника полиціи.

Пиръ былъ какъ нельзя болѣе оживленъ. Принимая въ свои ряды рекрута изъ любимой родины, собесѣдники вполнѣ отдались національному чувству. Они пѣли старыя шотландскія пѣсни, разсказывали старыя сказки о шотландскихъ герояхъ, вспоминали о подвигахъ своихъ отцовъ и называли мѣста, гдѣ они совершались. На это время богатыя равнины Турени, казалось, превратились для нихъ въ горы и утесы родной Каледоніи.

Когда хнтузіазмъ былъ въ самомъ разгарѣ и каждый разсказами своими старался придать еще большую прелесть воспоминаніямъ о дорогой Шотландіи, появленіе лорда Крауфорда сообщило общей радости новый толчекъ. Старый лордъ, по предсказанію Лесли, сидѣлъ за королевскимъ столомъ какъ на иголкахъ, и при первомъ удобномъ случаѣ ускользнулъ, чтобы отправиться на пиръ къ своимъ соотечественникамъ. На верхнемъ концѣ стола было для него приготовлено почетное кресло. Обычаи того времени и составъ шотландской дружины, позволяли ея предводителю — хотя по высокому значенію онъ не имѣлъ никого выше себя, кромѣ короля и великаго конетабля — не унижая своего достоинства, садиться за одинъ столъ съ своими подчиненными и раздѣлять ихъ веселіе. Надо прибавить, что всѣ они, даже рядовые (какъ сказали бы въ наше время) были благороднаго происхожденія.

На этотъ разъ, однако, лордъ Крауфордъ отказался отъ приготовленнаго мѣста. Онъ просилъ продолжать пирушку и смотрѣлъ на веселье съ видимымъ удовольствіемъ.

— Оставь его, шепнулъ Кённингамъ Линдсею, когда тотъ предлагалъ вина благородному начальнику, — оставь его, не слѣдуетъ погонять чужаго вода противъ воли хозяина. Пусть самъ возметъ, когда захочетъ.

Дѣйствительно, старый лордъ, который сначала улыбнулся, покачалъ головою и поставилъ передъ собой непочатой кубокъ, началъ черезъ нѣсколько времени, и какъ будто забывшись, понемногу прихлебывать; наконецъ очень кстати вспомнилъ, что нельзя не выпить за здоровье молодца, который въ этотъ день вступилъ въ ихъ ряды. Онъ предложилъ тоетъ, на него разумѣется всѣ отвѣчали радостными криками. Старый предводитель сообщилъ имъ, что онъ передалъ мастэру Оливеру объ утреннемъ приключеніи. — А такъ какъ, продолжалъ онъ, — бородобрей не питаетъ особеннаго расположенія къ горлодаву, онъ помогъ мнѣ выпросить у короля приказаніе начальнику полиціи ни подъ какимъ предлогомъ не продолжать дѣла Квентина, и, во всякомъ случаѣ, уважать привилегіи шотландской гвардіи.

Раздались новые крики, кубки въ другой разъ наполнились до краевъ, и всѣ выпили за здоровье благороднаго лорда Крауфордъ, храбраго хранителя привилегій и правъ своихъ единоземцевъ. Добрый лордъ не могъ, изъ вѣжливости, не отвѣчать на этотъ тостъ. Почти безсознательно опустившись въ кресло, онъ подозвалъ къ себѣ Квентина и засыпалъ его разспросами о состояніи

Шотландіи и о многихъ, знакомыхъ ему тамъ, знатныхъ семействахъ, такъ что Квентинъ не всегда былъ въ состояніи отвѣчать. Въ продолженіи этихъ разспросовъ, добродушный лордъ нерѣдко прикладывался къ своему кубку, замѣчая при этомъ, что общительность сродна шотландцамъ, но что такіе молодые, люди, какъ Квентинъ, не должны слишкомъ предаваться бражничеству. Онъ высказалъ по этому поводу еще много весьма полезныхъ вещей, до тѣхъ поръ, пока языкъ его, такъ много говорившій о воздержаніи, не оказался тяжеле обыкновеннаго.

Воинственное настроеніе собесѣдниковъ возрастало съ каждой выпитой бутылкой, и Кеннингамъ предложилъ тостъ въ честь орифламы, королевскаго, французскаго знамени.

— И вѣтра со стороны Бургундіи, чтобъ развѣвать его! отозвался Линдсэ.

— Я всей душой сочувствую вамъ, дѣти мои, проговорилъ лордъ Крауфордъ. — Какъ я ни старъ, а надѣюсь еще увидать ее развѣвающейся въ полѣ. Послушайте, товарищи, (вино сдѣлало его общительнѣе) вы вѣдь всѣ вѣрные слуги короля Франціи, такъ почему же вамъ не знать, что пріѣхалъ посолъ отъ герцога Карла бургундскаго, съ не очень мирными порученіями.

— Я видѣлъ экипажи, лошадей и свиту графа Крэвкёра, сказалъ кто то изъ гостей, — тамъ у гостинницы въ тутовой рощѣ. Говорятъ, король не хочетъ принять его въ замокъ.

— Да внушитъ ему небо неблагопріятный отвѣтъ! перебилъ Гетри. — На что же бургундецъ жалуется?

— На множество пограничныхъ столкновеній, отвѣчалъ лордъ Крауфордъ. — А главное на то, что король принялъ подъ свое покровительство одну бургундскую даму, молодую графиню, которая убѣжала изъ Дижона, потому что герцогъ, какъ опекунъ, хотѣлъ выдать ее за своего любимца Кампо-бассо.

— И она пріѣхала сюда одна, милордъ? спросилъ Линдсэ.

— Нѣтъ, не совсѣмъ одна, а съ теткой своей, старой графиней, которая уступила желанію племянницы.

— А развѣ король, ленный государь герцога, сказалъ Кённингамъ, — захочетъ стать между имъ и графиней, надъ которой Карлъ имѣетъ такое же право, какое въ случаѣ смерти герцога, Людовикъ имѣлъ бы надъ наслѣдницей Бургундіи.

— Король, по своему обыкновенію, поступитъ сообразпо съ политическими видами. Къ тому же вы знаете, продолжалъ Крауфордъ, — что онъ не офиціально принялъ этихъ дамъ. Оіи. даже не поручилъ ихъ покровительству своихъ дочерей, мадамъ де Боже, и принцессы Жанны, и безъ сомнѣнія будетъ руководиться обстоятельствами. Конечно онъ нашъ государь, но, не нарушая вѣрности, можно сказать, что онъ способенъ гоняться за зайцемъ съ собаками всѣхъ христіанскихъ государей и въ тоже время удирать отъ нихъ, вмѣстѣ съ зайцемъ.

— Но герцогъ бургундскій не допуститъ такого двуличія, замѣтилъ Кённингамъ.

— Ну да, отвѣчалъ старый лордъ, — и по этому надо думать, что между ними завяжется дѣло.

— Прекрасно! да устроитъ его Св. Андрей! подхватилъ Баляфре. — Теперь я вспоминаю, что лѣтъ десять, двадцать тому назадъ, мнѣ предсказали, что я поправлю семейныя дѣла богатой женитьбой. Кто знаетъ, что можетъ случится, если мы будемъ сражаться за, честь и любовь, какъ пишется въ старинныхъ романахъ?

— Тебѣ-ли говорить о любви и женщинахъ съ такимъ шрамомъ на лицѣ! сказалъ Гётри.

— Лучше никого не любить, чѣмъ любить цыганку, язычницу, возразилъ Баляфре.

— Стойте товарищи, вступился лордъ Крауфордъ, — не слѣдуетъ играть острымъ оружіемъ: насмѣшка не шутка. Живите дружно. Что же касается до дамы, то она слишкомъ богата, чтобы достаться бѣдному шотландскому дворянину, а то я самъ предложилъ бы ей свои восемьдесятъ съ небольшимъ лѣтъ. Тѣмъ не менѣе, выпьемъ за ея здоровье: она, говорятъ, свѣтило красоты.

— Мнѣ кажется, я видѣлъ ее, сказалъ другой солдатъ, — когда стоялъ на часахъ сегодня утромъ у внутренней заставы; но тутъ она была больше похожа на потайной фонарь, чѣмъ на свѣтило, потому что ее, вмѣстѣ съ другой женщиной, несли въ закрытыхъ носилкахъ.

— Стыдно, стыдно, Арно, сказалъ лордъ Крауфордъ; — часовой никогда не долженъ разсказывать того, что видѣлъ. Впрочемъ, прибавилъ онъ помолчавъ, (его любопытство взяло верхъ надъ дисциплиной, по поводу которой онъ счелъ за нужное сдѣлать замѣчаніе) — почему же ты думаешь, что въ этихъ носилкахъ находилась графиня Изабелла-де-Круа?

— Я знаю только то, милордъ, отвѣчалъ Арно, — что конюхъ мой, проводившій лошадей по дорогѣ къ деревнѣ, встрѣтилъ Догина, погонщика муловъ, который везъ носилки обратно въ гостинницу, потому что они принадлежатъ хозяину гостинницы въ тутовой рощѣ, т. е. подъ вывѣскою лилей, хочу я сказать. Догинъ предложилъ Соундерсъ Стиду выпить по знакомству скатанъ вина, на что тотъ, разумѣется, охотно согласился.

— Ужъ разумѣется согласился, сказалъ старый лордъ. — Мнѣ бы очень хотѣлось вывести это, джеительмэны. Ваши грумы, слуги и джакмэны, какъ мы ихъ называемъ въ Шотландіи, готовы выпить со всякимъ. Эта привычка можетъ быть опасна въ военное время и должна быть оставлена. Но твой разсказъ дологъ и мы прервемъ его стаканомъ вина, Skeoch dock nan skiai, какъ говорится на старомъ гэльскомъ нарѣчіи нашихъ горцевъ. Выпьемъ же за здоровье графини Изабеллы и пожелаемъ ей мужа получше этого подлеца итальянца Кампо-бассо, Ну, Андрю Арно, что же погонщикъ муловъ разсказалъ твоему слугѣ?

— Онъ сказалъ ему по секрету, милордъ, продолжалъ Арно, — что эти двѣ дамы, которыхъ онъ провожалъ въ замокъ въ закрытыхъ носилкахъ, были знатныя дамы. Что онѣ нѣсколько дней тайно проживали въ домѣ его хозяина, и что самъ король не разъ посѣщалъ ихъ и оказывалъ имъ большія почести. Онъ говорилъ, что, по его мнѣнію, онѣ укрылись въ замкѣ, изъ опасенія встрѣтиться съ графомъ Крэвкёромъ, посломъ герцога бургундскаго, о пріѣздѣ котораго заранѣе возвѣстилъ прибывшій курьеръ.

— Ну, Андрю, если такъ, подхватилъ Гётри, — то я готовъ побожиться, что это именно графиня пѣла и играла на лютнѣ, когда я проходилъ черезъ внутренній дворъ. Звуки раздавались изъ боковыхъ оконъ дофиновой башни. Такой мелодіи никто никогда еще не слыхалъ въ замкѣ Плесси-дю-паркъ. Клянусь честью, я думалъ, что поетъ волшебница Мелюзина. Я стоялъ и слушалъ, хотя и зналъ, что обѣдъ готовъ, и меня ждутъ. Я стоялъ, какъ….

— Какъ оселъ, Джонни Гётри, прервалъ начальникъ. — Твой длинный посъ чуялъ запахъ обѣда, твои длинныя уши вслушивались въ музыку, а короткой разумъ не съумѣлъ рѣшить, чему отдать предпочтеніе. Но чу, не соборный ли это колоколъ звонитъ къ вечернѣ? Не можетъ быть, чтобъ было такъ поздно! Старый дуракъ пономарь зазвонилъ часомъ раньше.

— Клянусь честью, сказалъ Кеннингамъ. — пономарь исправенъ. Вотъ ужъ солнце садится за этой прекрасной долиной.

— Изъ самомъ дѣлѣ! спохватился лордъ Крауфордъ. — Ну, друзья, мы не должны переходить границъ. Тише ѣдешь, дальше будешь — на маленькомъ огнѣ и брага бываетъ слаще — будь веселъ и разуменъ, хорошія пословицы. Еще кубокъ за благосостояніе старой Шотландіи и потомъ каждый къ своему дѣлу!

Прощальный кубокъ былъ осушенъ и гости разошлись. Благородный баронъ взялъ подъ руку Баляфрбе подъ предлогомъ передать ему кой какія наставленія на счетъ племянника, въ сущности же, можетъ быть для того, чтобъ его величественная поступь не показалась менѣе твердой, чѣмъ подобало его высокому званію. Важно прошелъ онъ черезъ оба двора, отдѣлявшіе его жилище отъ залы, гдѣ происходила пирушка, и торжественнымъ тономъ человѣка, осушившаго нѣсколько бутылокъ, совѣтывалъ Людовику наблюдать за поведеніемъ своего племянника, преимущественно въ отношеніи женщинъ и вина.

Ни одного слова изъ всего сказаннаго о прекрасной Изабеллѣ не ускользнуло отъ молодаго Дорварда. Когда его привели въ маленькую комнату, которую онъ долженъ былъ занимать вмѣстѣ съ пажемъ своего дяди, онъ въ своемъ новомъ и скромномъ жилищѣ предался на свободѣ самымъ плѣнительнымъ грёзамъ. Читатель легко догадается, что молодой воинъ построилъ прекрасный романъ, на предположеніи, что обитательница башни, пѣсню которой онъ слушалъ съ такимъ вниманіемъ, и прекрасная прислужница мэтръ-Пьера, была именно та знатная и богатая графиня, которая спасалась отъ преслѣдованій ненавистнаго жениха, любимца деспота опекуна, злоупотреблявшаго своей феодальной властью. Въ этихъ видѣніяхъ представился и образъ мэтръ-Пьера, который имѣлъ, повидимому, власть даже надъ тѣмъ суровымъ человѣкомъ, изъ рукъ котораго онъ съ такимъ трудомъ ускользнулъ въ это утро. Мечтанія эти, которые не смѣлъ нарушить его молодой сожитель Вильямъ Гарперъ, были прерваны возвращеніемъ дяди. Онъ посовѣтовалъ племяннику ложиться, чтобъ на другой день встать по раньше и сопровождать его въ переднюю короля, гдѣ Баляфре долженъ былъ занимать караулъ съ пятью изъ своихъ товарищей.

ГЛАВА VIII.
ПОСОЛЪ.

Поспѣши во Францію съ быстротою молніи, не

то прежде, чимъ ты явишься къ своему повелителю,
я буду уже тамъ, услышатъ громъ моихъ орудій.
Ступай! будь трубой нашего гнѣва.

Король Іоаннъ.

Если бы лѣнь и была способна задержать Дорварда, то шумъ, раздавшійся въ казармахъ послѣ перваго удара къ заутрени, прогналъ бы эту сирену съ его ложа. Но обычаи родительскаго замка и строгая дисциплина абербротинскаго монастыря пріучили его вставать вмѣстѣ съ зарей. Онъ началъ весело одѣваться при звукѣ трубъ и шумѣ оружій, возвѣщавшихъ смѣну бдительныхъ стражей, изъ которыхъ одни возвращались въ казармы съ ночнаго караула, другіе отправлялись на утренній, а третьи, въ томъ числѣ и его дядя, приготовлялись къ службѣ близь особы короля.

Квентинъ поспѣшно, съ чувствомъ весьма естественнымъ въ молодомъ человѣкѣ, надѣлъ дорогое платье и вооруженіе, принадлежавшія новому его званію. Дядя, внимательно слѣдившій за тѣмъ, чтобъ на племянникѣ все было безукоризненно во всѣхъ отношеніяхъ, не могъ скрыть своего удовольствія при видѣ перемѣны, совершившейся съ Дорвардомъ. — Если храбрость и вѣрность твоя будутъ соотвѣтствовать твоей наружности, сказалъ онъ, — ты будешь однимъ изъ лучшихъ оруженосцевъ во всей гвардіи, что доставитъ не мало чести семейству твоей матери. Ступай за мной въ пріемную залу, да смотри не отставай.

Съ этими словами, онъ взялъ большой, тяжелый и богато украшенный бердышъ и, приказавъ племяннику взять такое же, только болѣе легкое оружіе, отправился вмѣстѣ съ нимъ во внутренній дворъ, гдѣ товарищи его, съ которыми онъ долженъ былъ занимать караулъ, стояли уже подъ ружьемъ; оруженосцы помѣщались за своими господами и образовали за ними второй рядъ. Тутъ было также нѣсколько доѣзжачихъ, державшихъ статныхъ лошадей и прекрасныхъ собакъ, на которыхъ Квентинъ засмотрѣлся съ такимъ любопытствомъ и наслажденіемъ что дядя принужденъ былъ не разъ напомнить ему, что животныя эти находятся тутъ не для его удовольствія, а для короля, страстно любившаго охоту. Это была одна изъ тѣхъ немногихъ забавъ, которыя дозволялъ себѣ Людовикъ среди другихъ, болѣе серьозныхъ занятій. Онъ такъ строго берегъ дичь въ своихъ королевскихъ лѣсахъ, что говорили, будто безопаснѣе убить человѣка, чѣмъ оленя.

По данному знаку, стрѣлки двинулись подъ командой Баляфре, замѣнявшаго на этотъ разъ мѣсто офицера. Послѣ различныхъ упражненій и повтореній сигналовъ, служившихъ доказательствомъ съ какой точностью и бдительностью стрѣлки исполняли свою обязанность, они вышли въ пріемную залу, гдѣ ожидали выхода короля.

Какъ ни ново было для Квентина всякое великолѣпіе, но то, что онъ увидалъ не удовлетворило даже и его скромнымъ ожиданіямъ. Тутъ, правда, были богато одѣтые придворные, блестяще вооруженные стрѣлки, слуги различныхъ степеней; но онъ не видалъ ни одного изъ государственныхъ сановниковъ, не слыхалъ ни одного изъ тѣхъ именъ, которыя, казалось, возвѣщали возрожденіе рыцарства; не видалъ ни одного изъ мужественныхъ полководцевъ, въ которыхъ Франція полагала всю свою силу. Тутъ не было юнаго и пылкаго, жаждущаго славы дворянства, составлявшаго гордость страны: подозрительность и несообщительность короля, его глубокая и хитрая политика отдалили отъ престола эту блестящую толпу, и она собиралась вокругъ него только въ извѣстныхъ случаяхъ, когда того требовалъ этикетъ. Дворяне являлись неохотно и уходили съ радостью, подобно тому, какъ звѣри, въ извѣстной басни, приходили въ пещеру льва и опрометью бѣжали изъ нея.

Немногіе, присутствующіе здѣсь повидимому въ качествѣ совѣтниковъ, были почти всѣ весьма непредставительной наружности. Лица ихъ выражали иногда проницательность, но манеры обнаруживали, что они попали въ сферу, къ которой не были приготовлены ни воспитаніемъ, ни привычками. Только двое или трое отличались, какъ показалось Дорварду, болѣе благородной осанкою.

Такъ какъ обязанности стрѣлковъ не были на этотъ разъ особенно важны, то Баляфре могъ сообщить племяннику имена интересовавшихъ его личностей. Квентинъ, также какъ и читатель, былъ уже знакомъ съ лордомъ Крауфордомъ, который стоялъ тутъ въ своей богатой формѣ, съ серебрянымъ жезломъ въ рукахъ. Изъ прочихъ, находившихся въ залѣ знатныхъ лицъ, замѣчательнѣе всѣхъ былъ графъ Дюнуа, сынъ знаменитаго Дюнуа, извѣстнаго подъ именемъ «батарда орлеанскаго», который сражался подъ знаменами орлеанской дѣвы и такъ много содѣйствовалъ освобожденію Франціи отъ англійскаго ига. Сынъ его съ честью носилъ славное имя отца. Не смотря на родство съ королевскимъ домомъ, на наслѣдственное расположеніе къ нему дворянства и народа, Дюнуа обнаруживалъ постоянно такой открытый характеръ и такую честность, что, казалось, избѣгъ всѣхъ подозрѣній, даже со стороны недовѣрчиваго Людовика. Король любилъ видѣть его возлѣ себя и даже иногда призывалъ на совѣтъ. Хотя графъ отличался искусствомъ и мужествомъ совершеннаго, по тогдашнимъ понятіямъ, рыцаря, но его далеко нельзя было назвать образцомъ романтической красоты. Онъ былъ ниже средняго роста, хотя очень крѣпко сложенъ. Ноги его, дугообразно выгнутыя, могли быть удобны для всадника, но были весьма некрасивы для пѣшаго. Плечи его были широки, волосы черны, цвѣтъ лица смуглъ, руки чрезмѣрно длинны и мускулисты, черты лица неправильны до безобразія. Но, несмотря на все это, на немъ лежалъ отпечатокъ достоинства и благородства, который съ перваго взгляда показывалъ человѣка высокаго происхожденія и неустрашимаго воина. Осанка его была мужественна и благородна, походка свободна и тверда, а суровость лица облагораживалась орлинымъ взглядомъ и движеніемъ бровей, напоминавшимъ льва. На немъ было скорѣе богатое, чѣмъ изящное охотничье платье. Графъ во многихъ случаяхъ исполнялъ обязанность главнаго ловчаго, хотя мы не думаемъ, чтобъ онъ дѣйствительно занималъ эту должность.

Опираясь на руку родственника своего Дюнуа, какъ бы нуждаясь въ его помощи, медленно и задумчиво въ залу вышелъ Людовикъ, герцогъ орлеанскій, первый принцъ крови (впослѣдствіи король Людовикъ XII), и гвардія отдала ему должную честь. Предметъ ревнивыхъ подозрѣній короля, этотъ принцъ, который въ случаѣ смерти дофина долженъ былъ вступить на Французскій престолъ, не смѣлъ отлучаться отъ двора, гдѣ не имѣлъ ни должности, ни опредѣленнаго положенія. Уныніе, происходившее отъ этого унизительнаго состоянія, почти плѣна, еще увеличивалось при мысли, что король замышлялъ въ отношеніи къ нему одно изъ самыхъ жестокихъ и несправедливыхъ поступковъ, какой можетъ позволить себѣ тиранъ. Онъ хотѣлъ принудить герцога жениться на младшей дочери своей, Жаннѣ, съ которой его обручили еще въ дѣтствѣ; безобразіе ея придавало настойчивости короля видъ самой гнусной жестокости.

Наружность этого несчастнаго принца не отличалась никакими внѣшними преимуществами. Кротость его характера и благодушіе проглядывали даже сквозь глубокую грусть, омрачавшую въ настоящее время его черты. Квентинъ замѣтилъ, что герцогъ тщательно избѣгалъ случая смотрѣть на королевскую гвардію. Онъ отвѣчалъ на отданную ему честь, опустивъ глаза въ землю, какъ будто опасаясь, чтобы подозрительность короля не перетолковала всякое изъявленіе вѣжливости — въ желаніе найти себѣ приверженцевъ въ его гвардіи.

Совершенно иначе держалъ себя гордый прелатъ и кардиналъ, Іоаннъ де-Валю, любимый въ то время министръ Людовика. Возвышеніе и характеръ кардинала напоминали возвышеніе Вольсея, на сколько такое сходство было возможно при различіи въ характерахъ ихъ государей — лукаваго и осторожнаго Людовика и пылкаго, упрямаго Генриха VIII. Первый возвысилъ своего министра изъ самаго низкаго состоянія до званія или, по крайней мѣрѣ, до окладовъ великаго референдарія^[14] Франціи, надѣлилъ его доходами и выхлопоталъ кардинальскую шапку. Хотя недовѣрчивость Людовика и не позволяла ему облечь честолюбиваго де-Валю той безграничной властію, которую Генрихъ даровалъ Вольсею, онъ все же больше поддавался его вліянію, чѣмъ вліянію кого бы то ли было изъ прочихъ своихъ совѣтниковъ. Но кардиналъ не избѣгнулъ заблужденій, свойственныхъ всѣмъ людямъ низкаго происхожденія, неожиданно достигшимъ власти. Ослѣпленный вѣроятно быстротой своего возвышенія, онъ твердо вѣрилъ въ свою способность заниматься всякаго рода дѣлами, даже такими, которыя лежали совершенно внѣ сферы его понятій. Высокій, но некрасивый собою, онъ старался быть любезнымъ и ухаживалъ за прекраснымъ поломъ. Претензія эта, неприличная его сану, становилась еще смѣшнѣе отъ неловкости и дурныхъ манеру кардинала. Какой-то льстецъ, мужскаго или женскаго пола, въ недобрый часъ увѣрилъ его въ красотѣ его толстыхъ, неуклюжихъ ногъ, доставшихся ему по наслѣдству отъ отца, лиможскаго погоньщика или, по словамъ другихъ, верденскаго мельника. Онъ былъ такъ проникнутъ этимъ убѣжденіемъ, что всегда приподнималъ свою кардинальскую одежду, съ цѣлью показать свои неуклюжія ноги. Торжественно проходя черезъ парадныя комнаты въ своей красной мантіи и богатой шапкѣ, кардиналъ часто останавливался и осматривалъ одежду и вооруженіе часовыхъ. Онъ дѣлалъ имъ вопросы повелительнымъ тономъ и неоднократно порицалъ то, что по его мнѣнію было нарушеніемъ дисциплины, въ такихъ выраженіяхъ, на которыя эти опытные воины не смѣли отвѣчать, хотя ясно было, что они выслушивали ихъ съ досадой и презрѣніемъ.

— Извѣстно ли королю, сказалъ Дюнуа кардиналу, — что бургундскій посолъ требуетъ немедленной аудіенціи?

— Извѣстно, отвѣчалъ кардиналъ, — а вотъ, кажется, идетъ всевѣдущій Оливье-лань^[15], онъ намъ сообщитъ волю короля.

Изъ внутреннихъ покоевъ вышелъ человѣкъ, замѣчательный, раздѣлявшій съ гордымъ кардиналомъ благосклонность короля. Онъ шелъ безъ всякаго проявленія той напыщенности, которая проглядывала во всѣхъ пріемахъ прелата. Это былъ маленькій, худенькій человѣчекъ; костюмъ его, состоявшій изъ чернаго шелковаго камзола и такихъ же штановъ, безъ плаща и верхней одежды, тоже не придавалъ никакого значенія его самой обыкновенной наружности.

Серебряный тазъ въ рукахъ и салфетка, перекинутая черезъ плечо, доказывали незначительность его должности. Глаза его были проницательны и быстры; но онъ старался скрывать это выраженіе, держа ихъ постоянно опущенными. Осторожной и тихой поступью кошки, онъ скорѣе крался, чѣмъ шелъ по комнатѣ. Но если скромность можетъ прикрыть достоинство, подъ ней нельзя утаить королевской милости. Всѣ старанія ускользнуть незамѣченнымъ изъ пріемной комнаты остались тщетными со стороны человѣка, имѣвшаго, какъ было всѣмъ извѣстно, такой свободный доступъ до слуха короля, какой успѣлъ пріобрѣсти его знаменитый бродобрей и камердинеръ Оливье-лань, котораго называли иногда Оливье-злой, иногда Оливье-діаволъ. Прозвище это было ему дано за безсовѣстность и хитрость, съ какими онъ помогалъ своему господину приводить въ исполненіе его политическіе замыслы.

Оливье, съ озабоченнымъ видомъ, сказалъ нѣсколько словъ графу Дюнуа, который тотчасъ же вышелъ изъ залы, а брадобрей спокойно направился опять въ королевскія комнаты. Каждый спѣшилъ дать ему дорогу и Оливье отвѣчалъ на эту вѣжливость самыми смиренными поклонами. Однако онъ успѣлъ возбудить зависть придворныхъ къ двумъ, тремъ особамъ, шепнувъ имъ по нѣскольку словъ на ухо. Отговариваясь своими обязанностями, онъ ускользалъ, не дожидаясь отвѣта и не выслушивая людей, желавшихъ обратить на себя его вниманіе. Людовикъ Лесли былъ, на этотъ разъ, однимъ изъ тѣхъ, кого бродобрей удостоилъ словомъ, сообщивъ ему, что дѣло его кончилось хорошо.

Вслѣдъ за тѣмъ, Баляфре получилъ другое подтвержденіе этого пріятнаго извѣстія. Старый знакомый Квентина, Тристанъ-пустынникъ, начальникъ королевской полиціи, вошелъ въ залу и подошелъ прямо къ его дядѣ. Богатое платье превота еще болѣе выставляло его зловѣщую наружность, а голосъ, не смотря на то, что онъ старался смягчить его, походилъ на рычаніе медвѣдя. Содержаніе его рѣчи было однако гораздо любезнѣе тона, которымъ она была произнесена. Тристанъ жалѣлъ о случившемся наканунѣ недоразумѣніи. Онъ увѣрялъ, что вся бѣда произошла отъ того, что на племянникѣ сэньера Баляфре не было мундира шотландскихъ стрѣлковъ, и что онъ ни слова не сказалъ о томъ, что принадлежитъ къ ихъ дружинѣ. Это ввело полицію въ заблужденіе, за что онъ теперь и проситъ извинить его.

Людовикъ Лесли отвѣчалъ, какъ того требовали обстоятельства, и, когда Тристанъ отошедъ, замѣтилъ своему племяннику, что они теперь удостоились великой чести имѣть въ этомъ страшномъ человѣкѣ непримиримаго врага. — Но мы выше его полета, прибавилъ онъ, — солдату, честно исполняющему свою обязанность, нечего бояться полиціи.

Квентинъ не могъ не раздѣлять мнѣнія дяди, потому что, уходя, Тристанъ подарилъ ихъ такимъ злобнымъ взглядомъ, какой бросаетъ медвѣдь на ранившаго его охотника. Даже въ тѣхъ случаяхъ, когда онъ былъ менѣе озлобленъ, мрачный взглядъ Тристана выражалъ недоброжелательство, заставлявшее содрогаться при встрѣчѣ съ нимъ. Ужасъ и смущеніе молодаго шотландца были тѣмъ сильнѣе и глубже, что онъ до сихъ поръ какъ будто чувствовалъ на своихъ плечахъ прикосновеніе обоихъ исполнителей приговоровъ этого роковаго сановника.

Между тѣмъ Оливье обошелъ всю комнату той осторожной походкой, которую мы старались уже описать. Всѣ, даже высшіе сановники, давали ему дорогу, осыпая его различными учтивостями, отъ которыхъ онъ казалось, изъ скромности, желалъ уклониться. Онъ скрылся во внутренніе покои, двери которыхъ вслѣдъ за нимъ съ шумомъ распахнулись и въ залу вошелъ король

Квентинъ, какъ и всѣ прочіе, взглянулъ на него и вздрогнулъ такъ неожиданно, что едва не выронилъ изъ рукъ оружія, узнавъ въ королѣ Франціи торговца шелковыми издѣліями, мэтръ-Пьера, своего вчерашняго знакомца. Нѣкоторыя подозрѣнія относительно настоящаго званія этого человѣка и прежде приходили ему на умъ, но дѣйствительность оказалась выше всѣхъ его, самыхъ смѣлыхъ, предположеній.

Строгій взглядъ дяди. недовольнаго нарушеніемъ дисциплины, привелъ его въ себя. Но молодой человѣка, былъ не мало пораженъ, когда король, зоркій глазъ котораго съ разу открылъ его, подошелъ прямо къ нему, не обращая вниманія ни на кого другаго.

— И такъ, молодой человѣкъ, сказалъ онъ, — я узналъ, что ты повздорилъ въ первый же день своего прибытія въ Турень; но я тебя прощаю. Я знаю, что виной всему глупый старикъ купецъ, который вообразилъ себѣ, что твоя шотландская кровь нуждается, чуть свѣтъ, въ согрѣваніи больнскимъ виномъ. Если я отъищу его, то строго накажу въ примѣръ тѣмъ, кто развращаетъ мою гвардію. Баляфре, прибавилъ онъ, обращаясь къ Лесли, — твой родственникъ славный малый, хотя немножко горячъ. Но мы любимъ такіе характеры и болѣе, чѣмъ когда нибудь расположены сдѣлать все, что можемъ для нашихъ храбрыхъ тѣлохранителей. Прикажи записать годъ, день, часъ и минуту рожденія твоего племянника и передай Оливье.

Баляфре поклонился почти до земли и быстро принялъ свою прежнюю воинственную позу, какъ бы желая выразить этимъ движеніемъ готовность дѣйствовать для пользы и защиты короля. Квентинъ, между тѣмъ, оправившись отъ перваго удивленія, вглядывался съ большимъ вниманіемъ въ лице Людовика, и былъ пораженъ, замѣтивъ, что манеры и черты лица короля казались ему совсѣмъ не тѣми, какъ при первой встрѣчи. Костюмъ его мало измѣнился. Людовикъ, презиравшій всякого рода пышность, былъ одѣтъ въ старое темносинее охотничье платье, не многимъ лучше того простаго кафтана, который на немъ видѣлъ Квентинъ. На рукахъ у него были четки изъ чернаго дерева, присланныя ему самимъ великимъ султаномъ съ свидѣтельствомъ, что ихъ носилъ коптскій отшельникъ на Ливанской горѣ, извѣстный своей святостью. Вмѣсто шапки съ однимъ образкомъ, на немъ была другая, околышъ которой былъ украшенъ по крайней мѣрѣ дюжиной маленькихъ свинцовыхъ изображеній разныхъ святыхъ. Глаза его, въ которыхъ Дорвардъ читалъ прежде только алчность и любовь къ деньгамъ, показались ему теперь, когда онъ зналъ, что они принадлежатъ могущественному государю, проницательными и величественными. Въ морщинахъ на лбу, которыя онъ прежде считалъ слѣдствіемъ мелкихъ коммерческихъ соображеній, онъ видѣлъ теперь слѣды глубокомысленныхъ размышленій о судьбахъ народовъ.

Вслѣдъ за королемъ, въ комнату вошли принцессы французскія въ сопровожденіи дамъ своей свиты. Старшая изъ нихъ была впослѣдствіи замужемъ за Петромъ бурбонскимъ и извѣстна въ исторіи Франціи подъ именемъ госпожи де-Боже, и имѣетъ мало отношенія къ нашему разсказу. Она была высока и довольно красива, обладала краснорѣчіемъ, проницательностью и въ нѣкоторой мѣрѣ способностями своего отца. Людовикъ довѣрялъ ей и любилъ ее, на сколько былъ въ состояніи кого нибудь любить.

Рядомъ съ Анной де-Боже шла младшая ея сестра, злополучная Жанна, нарѣченная невѣста герцога орлеанскаго. Она, казалось, вполнѣ сознавала отсутствіе тѣхъ внѣшнихъ качествъ, которыми такъ дорожатъ женщины. Блѣдность и худоба ея обличали болѣзненное сложеніе; станъ замѣтно перекосился на одинъ бокъ, а походка была такъ неровна, что принцессу можно было назвать хромой. Рядъ прекрасныхъ зубовъ; глаза, выражавшіе грусть, кротость и покорность судьбѣ; густые, свѣтлые локоны — вотъ единственныя черты, про которыя сама лесть могла только отважиться сказать, что онѣ въ нѣкоторой степени выкупали ея безобразіе. Но небрежному туалету и робкому обращенію принцессы было тотчасъ видно, что безотрадное сознаніе своей невзрачности удерживало се отъ всякой попытки исправить природные недостатки или найти другой способъ нравиться. Король, не любившій ее, немедленно подошелъ къ ней, когда она вошла. — Что это, сказалъ онъ, — наша свѣтъ презирающая дочь! Куда это вы собрались, на охоту или въ монастырь? Говорите, отвѣчайте!

— Куда угодно вашему величеству, отвѣчала принцесса чуть слышно.

— Да, Жанна, тебѣ я знаю хотѣлось бы увѣрить меня, что ты желаешь оставить дворъ, отказаться отъ свѣта я его суеты. Неужели ты думаешь, что я, старшій сынъ св. церкви, сталъ бы оспаривать у Бога свою дочь. Да сохранятъ меня св. Богородица и св. Мартинъ отъ такого поступка, будь только жертва достойна алтаря, или будь это настоящее твое призваніе!

Сказавъ это, король набожно перекрестился, но въ тоже время, какъ показалось Квентину, онъ былъ похожъ на хитраго вассала, который, желая оставить у себя какую нибудь вещь, отъискиваетъ въ ней недостатки, чтобы оправдаться въ томъ, что не предлагаетъ ее своему господину. "Неужели онъ смѣетъ лицемѣрить передъ небомъ, " подумалъ Дорвардъ, «и такъ издѣваться надъ Богомъ и святыми, какъ издѣвается надъ людьми, которые не смѣютъ проникать въ его мысли?»

Между тѣмъ, пробормотавъ короткую молитву, Людовикъ продолжалъ. — Нѣтъ, любезная дочь, я и кой-кто другой, мы лучше знаемъ настоящее ваше желаніе. Не такъ ли, любезный братъ? Подойдите, милостивый государь, проводите нашу набожную весталку до ея лошади.

Герцогъ вздрогнулъ при этихъ словахъ и поспѣшилъ исполнить приказаніе короля, но съ такимъ смущеніемъ, что Людовикъ воскликнулъ: — потише, милый герцогъ, умѣрьте вашу любезность и смотрите, что вы дѣлаете! Какъ влюбленные бываютъ иногда опрометчивы! Вы чуть было не взяли руку Анны вмѣсто руки сестры ея. — Что же, ужъ не самому ли мнѣ подать вамъ руку Жанны?

Несчастный принцъ поднялъ глаза и затрепеталъ какъ ребенокъ, котораго заставляютъ прикоснуться къ отвратительному для него предмету. Сдѣлавъ надъ собой усиліе, онъ взялъ руку, которую принцесса не подавала, но и не отнимала. Они стояли, опустивъ глаза въ землю. Дрожащая рука его сжимала ея холодные пальцы, и трудно было рѣшить, кто изъ этихъ двухъ молодыхъ существъ несчастнѣе — герцогъ ли, сознававшій, что онъ связанъ съ предметомъ своей ненависти узами, которыя не смѣлъ разорвать, или бѣдная дѣвушка, слишкомъ ясно понимавшая, что внушаетъ отвращеніе тому, чью любовь готова была купить цѣною жизни.

— На коней, господа! — Я самъ провожу Анну де-Боже, сказалъ король. — Да благословятъ Богъ и св. Губертъ нашу утреннюю охоту!

— Мнѣ, должно быть, суждено помѣшать ей, сказалъ Дюнуа, — бургундскій посолъ стоитъ у воротъ заика и требуетъ аудіенціи.

— Требуетъ аудіенціи, Дюнуа? возразилъ король. — Развѣ ты не сказалъ ему, какъ я велѣлъ тебѣ черезъ Оливье, что сегодня намъ нѣкогда съ нимъ видѣться — что завтра день св. Мартина, и мы не желаемъ нарушать его святости земными помыслами, что на слѣдующій день предназначили ѣхать въ Амбуазъ, но что по возвращеніи оттуда назначимъ ему аудіенцію какъ только позволятъ намъ многочисленныя наши дѣла.

— Я сказалъ ему все это, отвѣчалъ Дюнуа, — но, государь….

— Basques Dieu! любезный, что это у тебя застряло въ горлѣ? спросилъ король. — Должно быть выраженія этого бургундца трудно перевариваются.

— Если бъ не удерживалъ меня долгъ мой, приказанія вашего величества и священная особа посла, сказалъ Дюнуа, — онъ попробовалъ бы самъ переварить ихъ. Клянусь дѣвой орлеанской, мнѣ пріятнѣе было бы заставить его подавиться его словами, нежели передавать ихъ вашему величеству.

— Однако Дюнуа, сказалъ король, — странно, что ты, самый нетерпѣливый изъ смертныхъ, оказываешь такъ мало сочувствія подобному же недостатку нашего пылкаго брата, Карла бургундскаго. А меня, мой другъ, также мало тревожитъ его дерзкое посланіе, какъ мало тревожитъ башни этого замка свистъ сѣверо-восточнаго вѣтра, дующаго изъ Фландріи, или этотъ задорный посолъ.

— Знайте же, государь, возразилъ Дюнуа, — что графъ Крэвкёръ стоитъ внизу со всей свитой и трубачами и говоритъ, что если ваше величество откажете ему въ свиданіи, которое господинъ его велѣлъ ему просить для переговоровъ объ очень нужномъ дѣлѣ, то онъ останется тутъ до полуночи и заговоритъ съ вашимъ величествомъ, какъ только вамъ угодно будетъ выѣхать изъ замка по дѣламъ, для прогулки или на молитву, и что никакіе доводы, а только насиліе заставитъ его отказаться отъ этого намѣренія.

— Онъ дуракъ, сказалъ король очень спокойно. — Развѣ этотъ сумасбродный бургундецъ думаетъ, что трудно разсудительному человѣку просидѣть двадцать четыре часа за стѣнами замка, когда у него подъ руками дѣла цѣлаго государства? Эти нетерпѣливые хвастуны воображаютъ, что всѣ, какъ они сами, и счастливы только что на сѣдлѣ, да при шпорахъ. — Велите отвести и накормить собакъ, милый Дюнуа — мы сегодня соберемся на совѣтъ, вмѣсто охоты.

— Государь мой, отвѣчалъ Дюнуа, — вы этимъ не избавитесь отъ Крэвкёра: приказанія его государя такого рода, что въ случаѣ вашего отказа, онъ прибьетъ свою перчатку къ стѣнамъ замка въ знакъ вызова на смертельный бой, отречется именемъ герцога отъ подданства Франціи и объявитъ войну.

— А! сказалъ Людовикъ безъ всякой перемѣны въ голосѣ, но насупивъ свои густыя брови, такъ что зоркіе глаза его почти скрылись подъ ними. — Такъ вотъ до чего дошло! старый нашъ вассалъ заговорилъ тономъ господина, дорогой братъ нашъ обращается съ нами такъ нелюбезно! Видно, Дюнуа, намъ надобно распустить орифламму и воскликнуть Dennis Montjoye!

— Аминь! и въ добрый часъ! подхватилъ воинственный Дюнуа. Находившіеся въ залѣ гвардейцы, увлеченные этимъ воззваніемъ, не выдержали и зашевелились на своихъ мѣстахъ — въ залѣ раздался непродолжительный, но внятный шумъ оружія. Король гордо взглянулъ вокругъ себя; и въ эту минуту онъ думалъ и смотрѣлъ какъ храбрый отецъ его. Но минутое увлеченіе смолкло передъ множествомъ политическихъ соображеній. При тогдашнихъ обстоятельствахъ разрывъ съ Бургундіей былъ дѣйствительно опасенъ. Храбрый и побѣдоносный король англійскій, Эдуардъ IV, участвовавшій лично въ 30 сраженіяхъ былъ братъ герцогини бургундской. Онъ, какъ легко себѣ представить, ждалъ только ссоры между своимъ близкимъ родственникомъ и Людовикомъ для того, чтобы внести во Францію, черезъ всегда открытыя ворота — Калэ, оружіе, не разъ торжествовавшее въ междуусобныхъ войнахъ Англіи. Этимъ, самымъ популярнымъ въ англійскомъ народѣ, вторженіемъ въ предѣлы Франціи онъ надѣялся изгладить воспоминаніе о недавнихъ внутреннихъ раздорахъ. Сюда присоединились также сомнѣнія въ вѣрности герцога бретанскаго, и много другихъ важныхъ соображеній. Послѣ продолжительнаго молчанія, Людовикъ заговорилъ все тѣмъ же голосомъ, но въ другомъ духѣ.

— Но Боже избави, сказалъ онъ — чтобы что нибудь, исключая крайней необходимости, заставило насъ, христіаннѣйшаго короля, проливать христіанскую кровь, если можно, безъ потери чести, предотвратить такое несчастіе. Мы цѣнимъ безопасность нашихъ подданныхъ дороже оскорбленія, которое могутъ нанести нашему достоинству грубыя выраженія неуча посланника, на которыя онъ можетъ быть и не былъ уполномоченъ. — Введите къ намъ посла герцога бургундскаго!

— Beati pacifici, сказалъ кардиналъ Балю.

— Правда, и вашему святѣйшеству извѣстно, что смиряющіеся вознесутся, прибавилъ король.

Кардиналъ проговорилъ аминь, на что отозвались немногіе. Даже блѣдныя щеки герцога орлеанскаго покрылись краской стыда, а Балафре такъ худо скрылъ свои чувства, что едва не выронилъ изъ рукъ своего бердыша, нижній конецъ котораго тяжело ударился объ полъ; за это Лесли подвергся строгому выговору отъ кардинала, съ наставленіемъ, какъ должно держать оружіе въ присутствіи государя. Самому королю сдѣлалось неловко отъ окружавшаго его молчанья. — Ты задумался Дюнуа, сказалъ онъ, — ты не одобряешь нашей уступчивости?

— Вовсе нѣтъ, отвѣчалъ Дюнуа. — Я не вмѣшиваюсь въ дѣла, которыя выше моей сферы. Я только собирался просить милости у вашего величества.

— Милости, Дюнуа, объ чемъ это? Ты рѣдко просишь и можешь разсчитывать на нашу благосклонность.

— Я желалъ бы, чтобъ ваше величество отправили меня въ Эврё поучить дисциплинѣ тамошнее духовенство, сказалъ Дюнуа, съ военной откровенностью.

— Это было бы дѣйствительно внѣ твоей сферы, возразилъ король, улыбаясь.

— Я также хорошо съумѣю заправлять попами, сказалъ графъ, — какъ его преосвященство, архіепископъ эвресскій или кардиналъ, если онъ предпочитаетъ этотъ титулъ, умѣетъ учить солдатъ гвардіи вашего величества.

Король снова улыбнулся и съ таинственнымъ видомъ шепнулъ Дюнуа: — можетъ быть придетъ время, когда мы съ тобой вмѣстѣ проучимъ поповъ. Но теперь уступимъ этому скоту прелату. Ахъ, Дюнуа! Римъ, Римъ не одно это бремя возлагаетъ на насъ. Терпѣнье, другъ! станемъ тасовать парты, пока не выпадетъ хорошая игра^[16].

Звуки трубъ, раздавшіеся во внутреннемъ дворѣ, возвѣстили о приближеніи бургундскаго вельможи. Всѣ въ пріемной залѣ поспѣшили занять свои мѣста вокругъ короля и его дочери.

Графъ Крэвкёръ, извѣстный и храбрый воинъ, вошелъ въ комнату. Вопреки обычаю пословъ мирныхъ державъ, онъ явился въ полномъ вооруженіи, только съ открытой головой. На немъ былъ превосходный стальной панцырь, миланской работы, украшенный золотыми причудливыми арабесками. На шеѣ, поверхъ блестящихъ латъ, висѣлъ бургундскій орденъ золотаго рука, одинъ изъ самыхъ почетныхъ, извѣстныхъ тогда въ христіанскомъ мірѣ рыцарскихъ орденовъ. За нимъ красивый пажъ несъ его шлемъ. Впереди шелъ герольдъ съ вѣрительными грамотами, которыя онъ, преклонивъ колѣна, подалъ королю. Посланникъ остановился среди залы, какъ будто для того, чтобъ дать время всѣмъ присутствующимъ полюбоваться его благородной осанкой, величественнымъ ростомъ и гордымъ спокойствіемъ лица и движеній. Прочая свита осталась у входа или на дворѣ.

— Приблизьтесь, графъ Крэвкёръ, сказалъ Людовикъ, взглянувъ на грамоты. — Намъ не нужно вѣрительныхъ писемъ нашего брата, чтобъ принять такого извѣстнаго воина, какъ вы, или чтобъ убѣдиться въ полномъ довѣріи къ вамъ вашего государя. Надѣемся, что ваша прекрасная супруга, въ жилахъ которой течетъ кровь нашихъ предковъ, пользуется добрымъ здоровьемъ. Еслибъ вы явились сюда объ руку съ ней, графъ, то мы подумали бы что вы, вопреки обычаю, надѣли свои доспѣхи за тѣмъ, чтобы поддержать превосходство ея красоты противъ всего влюбленнаго рыцарства Франціи. Но теперь мы не можемъ угадать причины этого полнаго вооруженія.

— Государь! отвѣчалъ посланникъ. — Графъ Крэвкёръ жалѣетъ о своемъ несчастіи и проситъ у васъ извиненія, что не можетъ на этой, разъ съ должнымъ почтеніемъ отвѣчать на лестное привѣтствіе вашего величества. Слова, которыя произнесетъ Филиппъ Крэвкёръ-де-Кордесъ, принадлежатъ не ему, и повелителю его, герцогу бургундскому.

— Что же скажетъ намъ Крэвкёръ словами герцога бургундскаго? спросилъ Людовикъ, съ достоинствомъ. — Но стойте! помните, что въ нашемъ присутствіи, Филиппъ Крэвкёръ-де-Кордесъ говоритъ съ государемъ своего государя.

Крэвкёръ поклонился и началъ громкимъ голосомъ: — король Франціи! Могущественный герцогъ бургундскій еще разъ напоминаетъ вамъ о всѣхъ злоупотребленіяхъ, совершаемыхъ на его границахъ офицерами и гарнизономъ вашего величества. Первый пунктъ, на который онъ требуетъ отвѣта, слѣдующій: имѣете ли ваше величество намѣреніе вознаградить герцога бургундскаго за всѣ нанесенныя ему оскорбленія?

Бросивъ бѣглый взглядъ на грамоту, которую герольдъ подалъ ему преклонивъ колѣно, Людовикъ отвѣчалъ. — жалобы эти уже давно переданы на обсужденіе нашего совѣта. Одни изъ упомянутыхъ оскорбленій служатъ только возмездіемъ за обиды, нанесенныя нашимъ подданнымъ, другія не подтверждаются никакими доказательствами, третьи уже отомщены солдатами и гарнизономъ герцога. Если остаются еще такія, которыя не подходятъ ни подъ одинъ изъ этихъ разрядовъ, то мы, какъ слѣдуетъ христіанскому государю, не откажемся дать удовлетвореніе за оскорбленія, на которыя жалуется нашъ сосѣдъ, несмотря на то, что они совершились не только безъ нашего вѣдома, но даже вопреки нашему приказанію.

— Я передамъ слова вашего величества моему милостивому повелителю, сказалъ посланникъ. — Но позвольте мнѣ замѣтить, что такъ какъ они ничѣмъ не отличаются отъ тѣхъ уклончивыхъ возраженій, которыми уже было отвѣчено на его справедливыя жалобы, то я не смѣю надѣяться, чтобъ они могли послужить къ возстановленію мира и дружбы между Франціей и Бургундіей.

— Да будетъ на то воля Божія, отвѣчалъ король. — Конечно не изъ страха оружія твоего господина, я даю такой умѣренный отвѣтъ на его оскорбительныя упреки, а только изъ любви къ миру и спокойствію. Продолжай.

— Второе, требованіе моего государя состоитъ въ томъ, чтобъ ваше величество прекратили тайныя и двусмысленныя сношенія съ его городами Гентомъ, Люттихомъ и Мехэльмъ. Онъ требуетъ, чтобъ ваше величество вызвали оттуда тайныхъ агентовъ, распространяющихъ неудовольствія между добрыми гражданами Фландріи и выслали бы изъ владѣній вашего величества или скорѣе выдали ленному государю, для надлежащаго наказанія, тѣхъ бѣглыхъ измѣнниковъ, которые, удалившись съ мѣста преступной дѣятельности, нашли слишкомъ радушный пріемъ въ Парижѣ, Турѣ, Орлеанѣ и другихъ французскихъ городахъ.

— Скажи герцогу бургундскому, отвѣчалъ король, — что я ничего не знаю о тѣхъ проискахъ, въ которыхъ меня обвиняютъ, что мои ыранцузскіе подданные имѣютъ частыя сношенія съ добрыми фландрскими городами для взаимной пользы въ свободной торговлѣ, прекратить которую было бы также вредно для интересовъ герцога, какъ для моихъ, и что съ этой же цѣлью многіе фламандцы живутъ въ моемъ государствѣ и пользуются покровительствомъ моихъ законовъ. Но, сколько мнѣ извѣстно, здѣсь не скрывается ни одного измѣнника или ослушника герцога. — Продолжайте, вы слышали мой отвѣтъ.

— Съ такимъ же прискорбіемъ, какъ и первый, отвѣчалъ графъ Крэвкёръ, — потому что ни въ одномъ изъ нихъ нѣтъ той прямоты и ясности, какой ожидаетъ мой государь въ вознагражденіе за длинный рядъ тайныхъ, тѣмъ не менѣе достовѣрныхъ интригъ, хотя ваше, величество отрекаетесь отъ нихъ. Но продолжаю: герцогъ бургундскій проситъ Французскаго короля выслать безъ замедленія и подъ вѣрной стражей графиню Изабеллу де-Круа и родственницу ея графиню Амелину, той же фамиліи, потому что, графиня Изабелла, находясь по законамъ страны и феодальному значенію ея владѣній, подъ опекой герцога бургундскаго, бѣжала изъ его владѣній, уклоняясь отъ покровительства, которое онъ, какъ заботливый опекунъ, желалъ оказать ей. Она скрывается теперь у французскаго короля, который поддерживаетъ ее въ неповиновеніи герцогу, настоящему ея государю и покровителю, вопреки всѣмъ божескимъ и человѣческимъ законамъ, которые когда либо признавались въ просвѣщсшіой Европѣ. — Еще разъ останавливаюсь въ ожиданіи отвѣта вашего величества.

— Вы хорошо сдѣлали, графъ Крэвкёръ, сказалъ Людовикъ презрительно, — что явились съ своимъ посольствомъ такъ рано, потому что если вы собираетесь требовать у меня отчета о каждомъ вассалѣ, бѣжавшемъ отъ гнѣва вашего заносчиваго государя, то перечень можетъ продлиться до солнечнаго заката. Кто можетъ подтвердить, что этѣ дамы въ моихъ владѣніяхъ? Если же онѣ здѣсь, кто осмѣлится сказать, что я устроилъ ихъ бѣгство и предложилъ свое покровительство. Кто можетъ доказать, если онѣ и во Франціи, что мѣсто пребыванія ихъ извѣстно мнѣ?

— Государь, сказалъ Крэвкёръ. — если угодно будетъ вашему величеству, я доложу вамъ, что у меня былъ свидѣтель, который видѣлъ этихъ дамъ въ гостинницѣ «лилей», недалеко отъ этого замка. Свидѣтель этотъ видѣлъ ихъ вмѣстѣ съ вашимъ величествомъ, хотя вы были переодѣты въ недостойное платье турскаго мѣщанина. Онъ получилъ отъ нихъ, въ вашемъ присутствіи, порученія и письма къ друзьямъ ихъ во Фландріи. Все это онъ передалъ словесно и письменно герцогу бургундскому.

— Приведите сюда, сказалъ король, — поставьте передъ моими глазами этого человѣка, пусть онъ осмѣлится подтвердить такую очевидную ложь.

— Вы говорите съ торжествомъ, государь, хорошо зная, что этотъ свидѣтель уже не существуетъ. Его звали Заметъ Мэгробинъ. По рожденію онъ былъ цыганъ и бродяга. Вчера, какъ я узналъ, онъ казненъ людьми начальника полиціи вашего величества, для того вѣроятно, чтобъ не могъ явиться и подтвердить того, что онъ сообщилъ герцогу бургундскому, въ присутствіи совѣта и моемъ, Филиппа Крэвкёръ-де-Кордесъ.

— Пресвятая Богородица эмбронская! воскликнулъ король, — эти обвиненія такъ нелѣпы и совѣсть моя такъ свободна отъ нихъ, что клянусь честью короля, онѣ скорѣе забавляютъ, чѣмъ сердятъ меня. Мой начальникъ полиціи ежедневно казнитъ, по своей обязанности, воровъ и бродягъ. Можетъ ли запятнать мою корону то, что одинъ изъ этихъ воровъ или бродягъ сообщилъ нашему вспыльчивому брату и его мудрымъ совѣтникамъ! Передайте, прошу васъ, герцогу, если ему нравится такое общество, пусть онъ держитъ ихъ въ своихъ владѣніяхъ, а здѣсь имъ нечего ожидать, кромѣ короткой расправы и крѣпкаго узла.

— Государь мой не нуждается въ такихъ подданныхъ, отвѣчалъ графъ уже менѣе почтительнымъ тономъ. — Благородный герцогъ не имѣетъ обыкновенія вопрошать колдуновъ, цыганъ и всякихъ бродягъ о судьбѣ сосѣдей и союзниковъ.

— Наше терпѣніе истощилось, сказалъ король, — и такъ какъ ты, по видимому, явился сюда съ цѣлью нанести намъ оскорбленіе, мы пошлемъ кого нибудь отъ нашего имени къ герцогу бургундскому, въ томъ убѣжденіи, что ты злоупотребилъ своимъ порученіемъ, каково бы оно ни было.

— Напротивъ того, возразилъ Крэвкёръ, — я еще не исполнилъ всего. Слушайте Людовикъ-де-Валуа, король Франціи; слушайте дворяне и вассалы, здѣсь присутствующіе, и вы всѣ, добрые и честные люди. А ты, Золотое Руно, продолжалъ онъ, обращаясь къ герольду, — повторяй объявленіе за мной! Я, Филиппъ Крэвкёръ-де-Кордесъ, имперскій графъ, рыцарь почетнаго и княжескаго ордена Золотаго Руна, во имя могущественнаго государя Карла, Божіею милостію герцога Бургундіи и Лотарингіи, Брабанта и Лимбурга, Люксембурга и Гельдра, графа Фландріи и Артуа, графа-палатина Генегау, Голландіи, Зеландіи, Намюра и Цутфина, маркиза св. Имперіи, владѣтеля Фридланда, Салина и Мехельна, объявляю вамъ, Людовику, королю Франціи, что, такъ какъ вы отказываетесь отъ вознагражденія за все зло, непріятности и оскорбленія, сдѣланныя я нанесенныя собственно вами или вашимъ содѣйствіемъ, помощью или внушеніемъ, герцогу и его любезнымъ подданнымъ, онъ, черезъ меня, отказывается отъ всякой зависимости и повиновенія вашей коронѣ, объявляетъ васъ лживымъ и невѣрнымъ, и посылаетъ вамъ вызовъ, какъ государю и человѣку. Вотъ подтвержденіе моихъ словъ!

Сказавъ это, онъ снялъ перчатку съ правой руки и бросилъ ее на полъ.

До этой смѣлой выходки, въ залѣ, впродолженіе всей необыкновенной сцены, царствовало глубокое молчаніе, но едва раздался стукъ брошенной перчатки и, вслѣдъ за нимъ, громкій голосъ Золотаго Руна, бургундскаго герольда, который воскликнулъ: — да здравствуетъ Бургундія! — поднилось общее смятеніе. Пока Дюнуа, герцогъ орлеанскій, старый лордъ Крауфордъ, и еще двое, трое, которымъ званіе давало на то право, спорили между собой кому поднять перчатку, другіе въ залѣ кричали: — бейте его, рубите на части! За тѣмъ ли онъ пришелъ сюда, чтобъ оскорблять короля въ собственномъ его дворцѣ!

Но король усмирилъ волненіе, крикнувъ громовымъ голосомъ, покрывшимъ всѣ другіе: — Молчите, мои подданные, не поднимайте руки на посла, не касайтесь пальцемъ перчатки. А вы, графъ, чѣмъ обезпечили свою жизнь, что такъ играете опасностью? Если герцогъ вашъ вылитъ изъ другаго металла, чѣмъ прочіе государи, что поддерживаетъ свои притязанія такимъ небывалымъ образомъ?

— Онъ дѣйствительно вылитъ изъ болѣе благороднаго металла, нежели другіе европейскіе государи, отвѣчалъ неукротимый графъ Крэвкёръ. — Когда никто изъ нихъ не смѣлъ укрыть васъ, васъ самихъ, король Людовикъ, когда вы, еще дофиномъ, были изгнаны изъ Франціи, когда васъ преслѣдовала вся горечь отцовскаго мщенія и все его могущество, вы были приняты, какъ братъ, моимъ благороднымъ государемъ, и пользовались его покровительствомъ. Но какъ дурно вы за него отплатили! Прощайте, государь, порученіе мое исполнено.

Сказавъ это, графъ Крэвкёръ не простившись вышелъ изъ залы.

— За нимъ, за нимъ, поднимите перчатку и ступайте за нимъ, крикнулъ король. — Я говорю не тебѣ, Дюнуа, ни вамъ, лордъ Крауфордъ, вы, кажется, уже слишкомъ стары для такихъ жаркихъ дѣлъ. Ни вамъ, Людовикъ орлеанскій, вы для нихъ еще слишкомъ молоды. Господинъ кардиналъ, епископъ Оксерскій, вамъ принадлежитъ священная обязанность возстановлять миръ между государями. Поднимите перчатку и объясните графу Крэвкёръ, какой грѣхъ онъ совершилъ, оскорбивъ великаго монарха въ собственномъ его дворцѣ, вынуждая его подвергнуть всѣмъ бѣдствіямъ войны собственное его и сосѣднее государство.

Послѣ такого прямаго воззванія, кардиналъ де-Балю поднялъ перчатку, но съ такою осторожностью, какъ будто онъ касался аспида — такъ велико, по видимому, было отвращеніе его къ этой эмблемѣ войны — и поспѣшилъ вслѣдъ за посломъ.

Людовикъ окинулъ взглядомъ всѣхъ своихъ придворныхъ. Большая часть изъ нихъ, за исключеніемъ вышеупомянутыхъ лицъ, были низкаго происхожденія и достигли своего возвышенія при дворѣ не храбростью и великими подвигами, а заслугами иного рода. Видимо пораженные предъидущей сценой, они, блѣдные, переглядывались между собой. Людовикъ посмотрѣлъ на нихъ съ презрѣніемъ я потомъ сказалъ громко.

— Не смотря на высокомѣріе и дерзость графа Крэвкёра, надо сознаться, что герцогъ бургундскій имѣетъ въ немъ самаго смѣлаго слугу, который когда либо исполнялъ порученія своего государя. Я желалъ бы знать, гдѣ я найду такого же вѣрнаго посла, чтобъ отправить съ нимъ отвѣтъ герцогу.

— Вы несправедливы къ французскому дворянству, государь, сказалъ Дюнуа. — Ни одинъ изъ насъ не откажется отнести вызовъ герцогу бургундскому на остріѣ своего меча.

— Вы также несправедливы, государь, къ шотландскимъ дворянамъ, которые вамъ служатъ, сказалъ старый лордъ Крауфордъ. — Я, и любой изъ моихъ подчипенныхъ, имѣющихъ по званію на то право, готовы, не задумаясь ни минуты, потребовать удовлетворенія у этого гордаго графа. Моя рука еще довольно тверда для этого дѣла, если только вашему величеству угодно будетъ дать свое согласіе.

— Но, продолжалъ Дюнуа, ваше величество, — не желаете употребить насъ на такое дѣло, гдѣ бы мы могли пріобрѣсть славу себѣ, вашему величеству и Франціи.

— Скажи лучше Дюнуа, возразилъ король, — что я не хочу дать воли вашей необузданной храбрости, которая изъ-за какой нибудь пустой рыцарской чести, готова погубить себя, тронъ, Францію и все. Вы всѣ знаете, какъ дорогъ каждый часъ мира теперь, когда такъ необходимо залечить раны растерзанной страны. Всѣ вы, между тѣмъ, гот0овы затѣять войну, по поводу сказки бродяги цыгана, или изъ-за какой нибудь странствующей красавицы, о которой слава едва ли лучше. Вотъ идетъ кардиналъ и, надѣюсь, съ болѣе мирными вѣстями. — Что же, ваше преосвященство, удалось ли вамъ навести графа на путь благоразумія и умѣренности?

— Государь, сказалъ Балю, — дѣло мое было трудно. Я спросилъ этого гордаго графа, какъ онъ осмѣлился обратиться къ вашему величеству съ такимъ дерзкимъ упрекомъ, которымъ онъ прекратилъ аудіенцію. Я объяснилъ ему, что выходку его должно приписать его личной дерзости, а не приказаніямъ его государя, и что это отдаетъ его въ полное распоряженіе вашего величества, и подвергаетъ наказанію какое вамъ угодно будетъ назначить.

— Вы хорошо сказали, отвѣчалъ король. — Что же отвѣчалъ онъ?

— Графъ, продолжалъ кардиналъ, — занесъ ногу въ стремя, готовясь сѣсть на лошадь, по выслушавъ мой выговоръ, онъ повернулъ голову, не измѣняя положенія. "Еслибъ я, " сказалъ онъ, «находился за пятьдесятъ миль и услышалъ, что Французскій король предложилъ моему государю оскорбительный для его чести вопросъ, я тотчасъ сѣлъ бы на коня и отправился облегчить свое сердце отвѣтомъ, который я сейчасъ далъ вашему государю.»

— Я говорилъ вамъ, господа, сказалъ король безъ малѣйшаго гнѣва и волненія, бросая взглядъ на всѣхъ присутствующихъ, — что въ графѣ Филиппѣ де-Крэвкёръ, братъ нашъ, герцогъ, имѣетъ самого достойнаго слугу, который когда либо стоялъ по правую руку своего государя. Но вы уговорили его остаться?

— Только на 24 часа, и на это время взять назадъ залогъ его вызова, сказалъ кардиналъ. — Онъ остановился въ гостинницѣ Лиліи.

— Позаботьтесь, чтобъ его тамъ достойно приняли на нашъ счетъ, сказалъ король, Такой слуга — перлъ въ царскомъ вѣнцѣ. 24 часа! продолжалъ онъ про себя, устремляя глаза, какъ бы желая заглянуть въ будущее. — 24 часа! какъ это мало! Однако 24 часа, употребленные съ пользою, стоятъ года въ рукахъ лѣнивыхъ и неспособныхъ. Хорошо. Въ лѣсъ, въ лѣсъ! храбрые друзья мои. Герцогъ, любезный мой родственникъ, оставьте вашу скромность, хотя она очень идетъ къ вамъ, не обращайте вниманія на робость Жанны. Скорѣе Луара перестанетъ принимать воды Шера, чѣмъ она отвергнетъ ваше вниманье, или вы перестанете любить ее, прибавилъ онъ, когда несчастный принцъ медленно отправился вслѣдъ за своей невѣстой. — Теперь, возьмите свои копья, господа. Аллегри, мой ловчій, высмотрѣлъ кабана, который задастъ работу мнѣ и людямъ и собакамъ. Дюнуа, дайте мнѣ ваше копье, возьмите мое. Оно слишкомъ тяжело, а вы, когда вы жаловались на такой недостатокъ вашего! На коней, господа, на коней!

И всѣ отправились на охоту.

ГЛАВА IX.
ОХОТА НА КАБАНА.

Нѣтъ, лучше я готовъ вести бесѣду

Съ мальчишками безмозглыми, глупцами,
Съ чугунной головою на плечахъ!
Того, кто смотритъ на меня пытливо,
Не надо мнѣ,—

Король Ричардъ.

Несмотря на близкое знакомство съ характеромъ короля, кардиналъ сдѣлалъ въ настоящемъ случаѣ важную дипломатическую ошибку: самолюбіе внушило ему мысль, что никто, (еслибъ Людовику вздумалось обратиться къ кому нибудь другому) не успѣлъ бы такъ удачно уговорить графа Крэвкёра остаться въ Турѣ. Зная, какъ важна была для короля отсрочка войны съ герцогомъ бургундскимъ, онъ не могъ скрыть, что считалъ услугу, оказанную имъ Людовику весьма значительной. Онъ держался къ особѣ короля ближе обыкновеннаго, стараясь всѣми средствами навести его на разговоръ объ утреннемъ происшествіи.

Это было во многихъ отношеніяхъ неблагоразумно, потому что короли вообще не любятъ, когда подданные обращаются къ нимъ съ видомъ сознанія своихъ заслугъ, какъ бы требуя за нихъ признательности и наградъ; а Людовику, ревниво охранявшему свою власть, были особенно противны тѣ люди, которые или слишкомъ высоко цѣнили оказанныя ими услуги или старались проникнуть въ его тайны.

Увлеченный чувствомъ самодовольства, что случается съ самыми осторожными людьми, кардиналъ продолжалъ ѣхать по правую руку короля, сводя разговоръ на Крэвкёра и его посольство, какъ только представлялся удобный случай. Хотя это дѣло и занимало въ настоящее время мысли Людовика, тѣмъ не менѣе онъ вовсе, не желалъ говорить о немъ. Слушая со вниманьемъ, но не поощривъ разговора ни однимъ отвѣтомъ, онъ сдѣлалъ знакъ ѣхавшему неподалеку Дюнуа, чтобъ онъ занялъ мѣсто по лѣвую его руку.

— Мы пріѣхали сюда охотиться и веселиться, сказалъ онъ, — а его преосвященство желаетъ держать здѣсь государственный совѣтъ.

— Надѣюсь, ваше величество освободите меня отъ участія въ немъ, сказалъ Дюнуа. — Я родился для того, чтобы сражаться за Францію, на это у меня есть сердце и рука, а голова моя не годится для совѣтовъ.

— А вотъ голова кардинала только ими и занята, отвѣчалъ Людовикъ. — Онъ исповѣдываль Крэвкёра у воротъ замка и передалъ намъ всю его исповѣдь. — Вы развѣ не все сказали? продолжалъ онъ съ особеннымъ удареніемъ на предпослѣднемъ словѣ, и бросивъ на кардинала взглядъ, который сверкнулъ изъ-подъ длинныхъ черныхъ рѣсницъ его, какъ сталь обнаженнаго кинжала.

Кардиналъ искалъ словъ, чтобъ отвѣтить на шутку короля. — Хотя долгъ и повелѣваетъ мнѣ хранить тайны, сообщенныя на духу, сказалъ онъ, дрожа, — но нѣтъ такой заповѣдной печати, которая бы не растаяла отъ дыханія вашего величества.

— А такъ какъ его преосвященство: готовъ сообщить намъ чужія тайны, отвѣчалъ король, — онъ конечно надѣется, что мы съ своей стороны также будемъ откровенны съ нимъ. И для того, чтобы установить такія взаимныя отношенія, онъ весьма законно желаетъ знать, дѣйствительно ли госпожи де-Круа находятся въ нашихъ владѣніяхъ. Но мы, къ сожалѣнію, не можемъ удовлетворить его любопытства, потому что сами не знаемъ, въ какомъ именно мѣстѣ нашихъ владѣній могутъ скрываться странствующія красавицы, переодѣтыя принцессы, угнетенныя графини. Земля наша, благодареніе Богу и пресвятой дѣвѣ екбронской, слишкомъ обширна, чтобы мы могли отвѣчать безъ затрудненія на скромные вопросы его преосвященства. Но положимъ, что онѣ находятся у насъ; что ты тогда скажешь, Дюнуа, на рѣшительныя требованія нашего брата?

— Я отвѣчу вамъ, государь, если вы откровенно скажете мнѣ, чего вы желаете — мира или войны, отвѣчалъ Дюнуа, съ искренностію прямаго и неустрашимаго человѣка. Откровенность графа по временамъ значительно располагала короля въ его пользу. Людовикъ, какъ и всѣ коварные люди, любилъ читать въ сердцѣ другихъ, скрывая отъ нихъ свое собственное.

— Клянусь всѣми святыми, Дюнуа, я охотно сказалъ бы тебѣ свое намѣреніе, если бы самъ навѣрное зналъ его. Но, положимъ, я рѣшусь на войну. Куда же мы дѣнемъ прекрасную и богатую молодую наслѣдницу, если, допустимъ, она находится въ нашихъ владѣніяхъ?

— Выдайте ее за мужъ за одного изъ вашихъ вѣрныхъ слугъ, у котораго есть сердце, чтобы любить, и рука, чтобы защищать ее, отвѣчалъ Дюнуа.

— За тебя, не такъ ли? спросилъ Людовикъ. — Basques Dieu! Ты болѣе политикъ, чѣмъ я думалъ, не смотря на всю твою рѣзкость.

— Нѣтъ, государь, возразилъ Дюнуа, я все, что угодно, только не политикъ. Клянусь дѣвой орлеанской, я также иду прямо къ цѣли, какъ смѣло сажусь на коня. Ваше величество въ долгу у орлеанскаго дома, заплатите по крайней мѣрѣ однимъ счастливымъ бракомъ.

— Заплачу, графъ, Basques Dieu, заплачу: развѣ вы не видите эту прекрасную парочку?

Король указалъ на несчастнаго герцога орлеанскаго и принцессу, которые не смѣли ни отставать отъ него, ни разлучаться въ его присутствіи. Они ѣхали рядомъ, на разстояніи двухъ, трехъ шаговъ другъ отъ друга. Робость съ одной стороны и отвращеніе съ другой, не позволяли имъ укоротить разстоянія, между тѣмъ какъ ни тотъ, ни другой не отваживался увеличить его. Дюнуа посмотрѣлъ въ ту сторону, куда указывалъ король, и положеніе несчастнаго родственника и его невѣсты напомнило ему свору насильно связанныхъ собакъ, которыя тянутъ въ разныя стороны на сколько позволяетъ длина веревки. Онъ невольно покачалъ головой, не рѣшаясь другимъ образомъ отвѣтить на слова лицемѣрнаго тирана. Людовикъ, казалось, угадалъ его мысли.

— Заживутъ она мирно и безмятежно, дѣти, навѣрное могу сказать, не станутъ сильно безпокоитъ ихъ, да они и не всегда благословенье Божіе^[17].

Можетъ быть воспоминаніе своей собственной сыновней неблагодарности заставило короля призадуматься надъ послѣдними словами и, вмѣсто обычнаго, насмѣшливаго выраженія, на лицѣ его появилось нѣчто похожее на раскаяніе. Но онъ тотчасъ продолжалъ въ другомъ тонѣ.

— Если сказать правду, любезный Дюнуа, какъ ни уважаю я святое таинство брака (тутъ онъ перекрестился), мнѣ однако пріятнѣе было бы, чтобы орлеанскій домъ давалъ мнѣ такихъ же добрыхъ солдатъ, какъ ты и твой отецъ, происходящихъ отъ королевской крови и не изъявляющихъ притязанія на права ея, чѣмъ, какъ въ Англіи, видѣть государство терзаемымъ на части войнами, возникающими изъ соперничества законныхъ соискателей престола. Льву не слѣдуетъ имѣть болѣе одного львенка.

Дюнуа вздохнулъ и промолчалъ, понимая, что противорѣчіемъ самовластному государю онъ скорѣе повредитъ, чѣмъ окажетъ услугу своему родственнику. Однако онъ не могъ удержаться, чтобы не прибавить:

— Такъ какъ ваше величество намекнули на происхожденіе моего отца, то я долженъ признаться, оставивъ въ сторонѣ проступокъ его родителей, что отецъ мой былъ гораздо счастливѣе, родившись отъ незаконной любви, а не отъ ненавистнаго брака.

— Ты скверный малый, Дюнуа. Какъ можно такъ отзываться о святости брака? шутливо замѣтилъ Людовикъ. — Но къ чорту разговоры; вотъ ужъ напали на слѣдъ кабана. Спускайте собакъ, во имя св. Губерта. И звукъ королевскаго рога раздался по лѣсу. Самъ король поспѣшилъ впередъ въ сопровожденіи двухъ или трехъ стрѣлковъ, въ числѣ которыхъ былъ и нашъ пріятель Квентинъ Дорвардъ. Но даже въ полномъ разгарѣ своего любимаго удовольствія король не покидалъ своей обычной ядовитости и находилъ время мучить кардинала Балю.

Мы уже упомянули гдѣ-то, что этотъ государственный мужъ имѣлъ, между прочимъ, слабость считать себя, не смотря на низкое происхожденіе и ограниченное образованіе, способнымъ на роль придворнаго и свѣтскаго человѣка. Онъ, правда, не участвовалъ въ турнирахъ, какъ Беттъ, не командовалъ войскомъ, какъ Вольсей, за то любезность, которой и они не были чужды, была его любимымъ конькомъ. Кардиналъ обнаруживалъ также большое пристрастіе къ охотѣ. Хотя онъ и пользовался благосклонностью нѣкоторыхъ дамъ, въ глазахъ которыхъ могущество, богатство и вліяніе государственнаго человѣка выкупали недостатки его наружности и пріемовъ, прекрасныя лошади его, за которыя онъ платилъ огромныя деньги, оставались совершенно нечувствительны къ чести носить на себѣ такое важное лице. Онѣ оказывали ему столько же почтенія, какъ и его отцу — мельнику или портному, — котораго едва ли онъ превосходилъ въ наѣздничествѣ. Король зналъ это и, нарочно, то горячилъ, то сдерживалъ своего коня и довелъ этимъ лошадь ѣхавшаго съ нимъ рядомъ кардинала до такого неповиновенія своему сѣдоку, что ихъ скорая разлука казалась неминуемой. Въ то время, какъ раздраженный конь дѣлалъ разные скачки, билъ передомъ и задомъ, царственный мучитель увеличивалъ терзанія сѣдока, предлагая ему вопросы по поводу различныхъ важныхъ дѣлъ и намекая на свое намѣреніе воспользоваться этимъ удобнымъ случаемъ, чтобы сообщить ему нѣкоторыя изъ тѣхъ государственныхъ тайнъ, которыя кардиналу еще недавно такъ хотѣлось узнать^[18].

Трудно придумать что нибудь непріятнѣе положенія тайнаго совѣтника, принужденнаго выслушивать своего государя и отвѣчать ему въ то время, какъ безпрестанные прыжки неукротимаго коня ставили его все болѣе и болѣе въ затруднительное положеніе. Фіолетовое платье кардинала развѣвалось во всѣ стороны и только благодаря высокой лукѣ сѣдла, несчастный всадникъ могъ еще держаться на лошади. Дюнуа хохоталъ не стѣсняясь, король же обладалъ способностью наслаждаться своими шутками про себя, безъ смѣха. Онъ кротко началъ упрекать своего министра за чрезмѣрную страсть къ охотѣ, которая не позволяла ему даже посвятить нѣсколько минутъ на разсужденіе о дѣлахъ. — Я не хочу долѣе мѣшать вашему удовольствію, продолжалъ онъ, обращаясь къ испуганному кардиналу и давая въ то же время шпоры своему коню.

Прежде, нежели Балю успѣлъ выговорить въ отвѣтъ хотя одно слово, лошадь его, закусивъ удила, понеслась со всѣхъ ногъ, далеко оставивъ за собой короля и Дюнуа. Они поѣхали тихимъ шагомъ, наслаждаясь бѣдственнымъ положеніемъ государственнаго мужа. Если кому изъ нашихъ читателей случалось въ свое время, какъ случалось и намъ, нестись такимъ образомъ, то онъ вполнѣ представитъ себѣ всю непріятность, опасность и нелѣпость подобнаго положенія. Четыре ноги, не повинующіяся не только ѣздоку, но часто и самому животному, несутся съ такой быстротой, какъ будто заднія стараются перегнать переднія; ноги всадника (которыми мы такъ часто отъ всей души желали бы встать на зеленую траву), обнявъ бока животнаго, сжимаютъ ихъ и только увеличиваютъ бѣдственное положеніе; руки, выпустивъ узду, хватаются за гриву; тѣло, вмѣсто того, чтобы держаться прямо (какъ совѣтуетъ старый Анджело) или нагибаться впередъ (какъ у жокея въ Ньюмаркетѣ) согнувшись, лежитъ на шеѣ животнаго, въ положеніи готоваго свалиться куля — все это представляетъ картину уморительную для зрителей, но весьма неудобную для дѣйствующаго лица. Прибавьте къ этому какую нибудь особенность въ одеждѣ или наружности несчастнаго наѣздника: священническое платье или роскошный мундиръ; предположите, что дѣйствіе происходитъ во время бѣга, смотра или процессіи при большомъ стеченіи народа — то страдалецъ, если онъ не желаетъ сдѣлаться предметомъ неудержимаго смѣха, долженъ постараться сломить себѣ одинъ или два члена или, что еще дѣйствительнѣе, убиться на мѣстѣ. Только при этомъ условіи паденіе его можетъ возбудить что нибудь въ родѣ состраданія. Въ настоящемъ случаѣ, короткое фіолетовое платье кардинала, служившее ему охотничьимъ камзоломъ (онъ оставилъ свою длиннополую рясу въ замкѣ), красные чулки и шляпа съ длинными висячими шнурьями — все это вмѣстѣ, въ его безпомощномъ положеніи, усиливало смѣхъ, возбужденный его ловкимъ наѣздничествомъ.

Не признавая власти ѣздока, конь не скакалъ, а летѣлъ по длинной зеленой аллеѣ. Онъ скоро настигъ преслѣдовавшую кабана стаю, сбилъ съ ногъ двухъ, трехъ ловчихъ, вовсе не ожидавшихъ нападенія съ тылу, стопталъ нѣсколько собакъ и произвелъ большую кутерьму въ охотѣ. Возбужденный криками и угрозами охотниковъ, онъ пронесъ перепуганнаго кардинала мимо разсвирѣпѣвшаго кабана, мчавшагося впереди съ пѣной у рта. Балю, увидѣвъ себя въ такомъ сосѣдствѣ, испустилъ ужасный вопль, взывая о помощи. При этомъ крикѣ, а можетъ быть при видѣ кабана, лошадь сдѣлала быстрый прыжокъ въ сторону и кардиналъ, державшійся въ сѣдлѣ только благодаря ровному бѣгу лошади, который удерживалъ его тѣло въ равновѣсіи, тяжело свалился на землю. Паденіе это случилось такъ близко къ кабану, что, не будь грозное животное слишкомъ занято собственными дѣлами, сосѣдство это могло бы быть также пагубно для кардинала, какъ во время оно для Фавиллы, короля вестготовъ, въ Испаніи. Могущественный служитель алтаря отдѣлался однако однимъ страхомъ. Выбравшись какъ можно дальше, въ сторону, онъ смотрѣлъ, какъ пронеслись собаки и промчались мимо его охотники, не оказавъ ему ни малѣйшей помощи: должно быть и тогда охотники также мало сочувствовали подобному несчастію, какъ и въ наше время.

Король, проѣзжая мимо, сказалъ, обращаясь къ Дюнуа: — а вотъ и его преосвященство лежитъ довольно низко. Нельзя сказать, чтобы онъ былъ великій охотникъ, но, какъ рыболовъ, когда дѣло идетъ о тайнѣ, онъ можетъ поспорить съ самимъ св. Петромъ. Но на этотъ разъ, я думаю, онъ встрѣтилъ себѣ равнаго.

Кардиналъ не разслышалъ словъ, но сопровождавшій ихъ презрительный взглядъ помогъ ему разгадать ихъ значеніе. Говорятъ, дьяволъ всегда пользуется для искушенія подобными случаями, какой представило ему теперь негодованіе кардинала, горько оскорбленнаго презрѣніемъ короля. Минутный испугъ его преосвященства прошелъ, какъ только онъ убѣдился, что паденіе не причинило ему ни малѣйшаго вреда; но уязвленное тщеславіе и негодованіе на своего государя оставили болѣе продолжительные слѣды.

Когда вся толпа охотниковъ скрылась, какой-то всадникъ, казавшійся скорѣе зрителемъ, нежели дѣйствующимъ лицомъ, подъѣхалъ къ Балю въ сопровожденіи двухъ, трехъ слугъ. Онъ не мало удивился, увидавъ кардинала пѣшимъ, безъ лошади и прислуги, и въ такомъ безпорядкѣ, который ясно говорилъ о случившемся съ нимъ приключеній. Немедленно сойти съ лошади, любезно предложить свои услуги, приказать одному изъ своихъ спутниковъ уступить кардиналу самую смирную и покойную лошадь, было дѣломъ одной минуты. Графъ Крэвкёръ — подъѣхавшій былъ никто иной, какъ бургундскій посланникъ — выразилъ въ то же время крайнее удивленіе по поводу обычаевъ французскаго двора, допускавшихъ покидать въ такой опасности одного изъ самыхъ мудрыхъ государственныхъ людей.

Время и расположеніе духа министра какъ нельзя болѣе благопріятствовали посланнику, чтобы сдѣлать попытку поколебать вѣрность де-Балю, чему этотъ, какъ извѣстно, имѣлъ слабость легко поддаваться. Еще утромъ, между ними, какъ тотчасъ заподозрилъ недовѣрчивый Людовикъ, произошло нѣчто такое, чего кардиналъ не осмѣлился сообщить своему государю. Хотя тогда уже онъ охотно выслушивалъ похвалы, которыми Крэвкёръ, отъ имени своего государя, осыпалъ его и не могъ удержаться отъ искушенія при намекахъ на щедрость Карла и доходныя мѣста во Фландріи, но все еще колебался. Разсказанное нами приключеніе сильно раздражило и укололо его самолюбіе, и въ этотъ роковой часъ онъ рѣшился доказать Людовику, что никакой врагъ не можетъ быть опаснѣе обиженнаго друга и повѣреннаго.

Кардиналъ поспѣшилъ разстаться съ Крэвкёромъ, чтобы никто не увидалъ ихъ вмѣстѣ, но назначилъ ему свиданье въ тотъ же вечеръ въ аббатствѣ св. Мартина въ Турѣ, послѣ вечерней службы. Тонъ его голоса убѣдилъ бургундца, что государь его сдѣлалъ пріобрѣтеніе, на которое едва ли можно было разсчитывать, не будь кардиналъ въ такомъ отчаянномъ расположенія духа.

Между тѣмъ Людовикъ, допустившій страсть, не смотря на всю свою проницательность, въ этомъ случаѣ какъ и во многихъ другихъ, взять верхъ надъ осторожностью, весело слѣдовалъ за травлей, которая была въ полномъ разгарѣ. Случилось такъ, что молодой кабанъ пересѣкъ слѣдъ настоящаго предмета охоты и увлекъ за собой большую часть охотниковъ и почти всѣхъ собакъ, исключая двухъ или трехъ паръ, самыхъ старыхъ и выдержанныхъ. Король съ радостью увидалъ, что Дюнуа, какъ и всѣ друrie, отправился по ложному слѣду, и втихомолку наслаждался мыслію, что ему удастся восторжествовать надъ такимъ славнымъ рыцаремъ въ искусствѣ, которое считалось тогда такимъ же почетнымъ, какъ и военное. У Людовика была отличная лошадь, потому онъ не отсталъ отъ собакъ, и когда кабанъ остановился въ болотистомъ мѣстѣ, чтобы дать отпоръ врагамъ, возлѣ него не оказалось никого, кромѣ короля.

Людовикъ выказалъ всю смѣлость и искусство опытнаго охотника. Не обращая вниманія на опасность, онъ подъѣхалъ къ разъяренному звѣрю, отбивавшемуся отъ сабакъ, и ударилъ его копьемъ; но лошадь отшатнулась въ сторону, и ударъ не былъ довольно силенъ, чтобы убить или оглушить кабана. Король, не смотря на всѣ усилія, не могъ заставить ее повторить нападеніе. Онъ спѣшился и, держа на готовѣ короткій, прямой, обоюдоострый ложъ, какіе обыкновенно употребляютъ охотники въ подобныхъ случаяхъ, подошелъ къ животному. Кабанъ тотчасъ оставилъ собакъ, чтобы броситься на новаго непріятеля. Тогда король, выбравъ выгодное положеніе, и твердо упершись ногами, поднялъ ножъ, чтобъ вонзить его въ горло или подъ лопатку звѣря, разсчитывая, что тяжесть послѣдняго и быстрота нападенія ускорятъ его погибель. Но въ ту самую минуту, когда слѣдовало нанести ударъ, онъ оступился, ножъ скользнулъ по щетинистому плечу животнаго, не сдѣлавъ ему никакого вреда, и Людовикъ упалъ лицемъ на землю. Паденіе это спасло его: кабанъ промахнулся въ свою очередь и только разорвалъ полу его короткаго, охотничьяго платья, не коснувшись бедра. Увлеченный быстротой своего бѣга, онъ промчался было мимо, по вдругъ вернулся и напалъ на короля, когда тотъ подымался съ земли. Жизнь Людовика находилась въ крайней опасности. Въ эту минуту Квентинъ, лошадь котораго не могла слѣдовать за другими охотниками, и который къ счастію слѣдилъ за звукомъ королевскаго рога, подоспѣлъ на помощь и пронзилъ животное своимъ копьемъ.

Король между тѣмъ всталъ на ноги, въ свою очередь пошелъ на помощь Дорварду и покончилъ кабана однимъ ударомъ ножа въ горло. Не говоря ни слова Квентину, онъ прежде всего съ величайшимъ вниманіемъ измѣрилъ огромнаго звѣря шагами, отеръ потъ съ лица и кровь съ рукъ, снялъ свою охотничью шапку, повѣсилъ ее на кустъ и принесъ благодарственную молитву украшавшимъ ея околышъ свинцовымъ образкамъ, потомъ обратился къ Дорварду и сказалъ: — Такъ это ты, мой молодой шотландецъ? ты славно началъ свою службу, и мэтръ-Пьеру опять приходится угостить тебя такимъ же вкуснымъ завтракомъ, какимъ уже онъ угощалъ тебя тамъ, въ гостинницѣ Лиліи. Ну чтожь ты молчишь, или потерялъ свою прыть при дворѣ, гдѣ другіе набираются ея?

Хитрый и осторожный не по лѣтамъ шотландецъ уже давно догадался, что къ опасному господину его слѣдуетъ имѣть болѣе уваженія, чѣмъ довѣрія. Онъ былъ слишкомъ разсудителенъ для того, чтобы воспользоваться короткостью, на которую его, по видимому, вызывалъ король и отвѣчалъ въ немногихъ, но отборныхъ выраженіяхъ, что если и осмѣлится заговорить съ его величествомъ, такъ единственно для того, чтобы выпросить у него прощеніе за грубую смѣлость, съ какой онъ обращался съ нимъ, когда еще не зналъ его высокаго званія,

— Довольно, пріятель, я прощаю твою смѣлость ради твоей отваги и сметливости. Ты меня просто удивилъ, какъ ловко угадалъ ты тогда ремесло моего куманька Тристана. Съ тѣхъ поръ, какъ мнѣ разсказывали, ты чуть было не отвѣдалъ его стряпни? Смотри же, берегись его: онъ торгуетъ крѣпкими браслетами и тѣсными ожерельями. Помоги-ка мнѣ сѣсть на лошадь; ты нравишься мнѣ и я желаю тебѣ добра. Не ищи ничьего расположенія, кромѣ моего, ни дяди, ни лорда Крауфорда, и не говори никому о помощи, которую такъ кстати оказалъ мнѣ. Кто похвалится, что спасъ государя отъ опасности, тотъ долженъ считать себя награжденнымъ своимъ хвастовствомъ.

Тутъ король затрубилъ въ рогъ и на этотъ призывъ явились Дюнуа и еще нѣсколько охотниковъ. Они принялись поздравлять короля съ благородной добычей. Людовикъ, не. стѣсняясь, присвоилъ себѣ всю славу побѣды и упомянулъ о помощи Дорварда только слегка, подобно тому, какъ знатный охотникъ, пересчитывая подстрѣленныхъ имъ птицъ, едва говоритъ о присутствіи и помощи лѣсничаго. Онъ приказалъ Дюнуа отослать животное въ аббатство св. Мартина для пополненія праздничной трапезы братіи, чтобъ они почище поминали короля въ своихъ молитвахъ.

— Кстати, сказалъ Людовикъ, — не видалъ ли кто его преосвященства? Мнѣ кажется, что было бы весьма нелюбезно и даже оскорбительно для св. церкви оставить его, одного, въ лѣсу и при томъ пѣшаго.

— Если позволите, ваше величество, сказалъ Квентинъ, замѣтивъ, что всѣ молчатъ, — я осмѣлюсь доложить вамъ, что я видѣлъ, какъ его преосвященство выѣзжалъ изъ лѣсу верхомъ на лошади.

— Небо печется о своихъ, возразилъ король. — Въ замокъ господа! мы не будемъ больше охотиться сегодня. Господинъ оруженосецъ, продолжалъ онъ, обращаясь къ Квентину, — подайте мнѣ мой ножъ, онъ выпалъ изъ ноженъ тамъ, на мѣстѣ битвы. Поѣзжайте Дюнуа, я сейчасъ догоню васъ.

Людовикъ, малѣйшіе поступки котораго были разсчитаны, какъ стратегическія дѣйствія, нашелъ такимъ образомъ удачный случай выспросить Квентина наединѣ. — Любезный мой шотландецъ, у тебя, какъ я вижу, зоркій глазъ. Можешь ты сказать мнѣ, кто снабдилъ кардинала лошадью? Какой нибудь иностранецъ вѣроятно, потому что никто изъ придворныхъ, видя что я проѣхалъ мимо, не останавливаясь, не поспѣшилъ бы конечно оказать ему такой услуги?

— Я не могъ хорошо разглядѣть людей, помогавшихъ кардиналу, сказалъ Квентинъ, — потому что имѣлъ несчастіе быть сброшеннымъ съ лошади и спѣшилъ присоединиться къ охотѣ, но мнѣ кажется, что это былъ бургундскій посолъ съ своими людьми.

— А! сказалъ Людовикъ, — хорошо, пусть такъ, Франція постоитъ за себя.

Болѣе не произошло ничего замѣчательнаго и король съ своей свитой возвратился въ замокъ.

ГЛАВА X.
ЧАСОВОЙ.

Откуда льются эти звуки?—

Съ земли или съ небесъ?

Буря.

Едва Квентинъ успѣлъ вернуться въ свою комнату, чтобы перемѣнить платье, какъ достойный родственникъ его потребовалъ отъ него подробнаго отчета во всемъ случившемся съ нимъ на охотѣ.

Юноша не могъ не догадаться, что рука дяди сильнѣе его разсудка, и потому не преминулъ оставить въ своемъ разсказѣ, полную побѣду за королемъ, который, повидимому, желалъ ее себѣ присвоить. Баляфре отвѣчалъ ему на это съ нѣкоторой хвастливостью, что онъ въ подобныхъ обстоятельствахъ поступилъ бы гораздо лучше, и слегка упрекнулъ племянника за то, что онъ не спѣшилъ на помощь королю, когда тотъ находился въ такой страшной опасности. Квентинъ благоразумно воздержался отъ всякаго оправданія, замѣтивъ только, что по законамъ охоты не слѣдуетъ нападать на животное, преслѣдуемое другимъ охотникомъ, если онъ не проситъ помощи. Едва споръ былъ оконченъ, какъ Дорварду представился случай поздравить себя за свою скромность. Послышался легкій стукъ въ дверь, она отворилась и въ комнату вошелъ Оливье-лань, злой или дьяволъ, какъ его называли.

Наружность этого ловкаго, но безнравственнаго человѣка уже знакома нашимъ читателямъ. Движенія и пріемы его напоминали больше всего домашнюю кошку, которая то какъ будто дремлетъ свернувшись, то тихо и робко крадется по комнатѣ, не упуская между тѣмъ изъ виду норки какой нибудь несчастной мыши. Сейчасъ довѣрчиво ластится она, а черезъ минуту бросается на жертву или царапаетъ того, къ кому только что успѣла приласкаться.

Оливье вошелъ согнувшись, смиренно и скромно. По чрезвычайной вѣжливости, съ которой онъ привѣтствовалъ сэньёра Баляфре, посторонній свидѣтель могъ бы заключить, что онъ пришелъ просить милости у шотландскаго стрѣлка. Онъ поздравилъ Лесли съ отличнымъ поведеніемъ его молодаго родственника на охотѣ, прибавивъ, что оно обратило на себя особенное вниманіе короля. Тутъ онъ остановился въ ожиданіи отвѣта и выслушалъ его опустивъ глаза въ землю и только разъ или два, украдкой, взглянувъ на молодаго человѣка,

— Да, сказалъ Баляфре, — его величеству не посчастливилось сегодня; жаль, что вмѣсто племянника я не случился возлѣ него. Я закололъ бы кабана, а Квентинъ, какъ видно изъ его разсказа, предоставилъ это дѣло самому королю. Но это будетъ урокомъ для его величества. Впередъ онъ будетъ давать людямъ моего роста лучшихъ коней, а то какимъ образомъ могъ мой огромный фламандскій возовикъ поспѣть за нормандскимъ скакуномъ его величества! Но я задалъ ему шпорами въ бока! Право, это не разсчетливо, мэтръ-Оливье, и вамъ не мѣшало бы объяснить это королю,

Мэтръ-Оливье отвѣчалъ да это замѣчаніе смѣлаго говоруна однимъ изъ тѣхъ тихихъ и сомнительныхъ взглядовъ, которые, если они сопровождаются легкимъ движеніемъ руки или наклоненіемъ головы на одинъ бокъ, можно принять за безусловное согласіе или за осторожное предостереженіе не продолжать далѣе начатаго разговора. Гораздо знаменательнѣе былъ тотъ пытливый взглядъ, который онъ, двусмысленно улыбаясь, устремилъ на юношу. — И такъ, молодой человѣкъ, спросилъ Оливье, — у васъ въ Шотландіи въ обычаѣ не выручать королей изъ опасности въ такихъ случаяхъ, какъ сегодня?

— У насъ въ обычаѣ, отвѣчалъ Квентинъ, рѣшившись не давать дальнѣйшихъ объясненій по этому предмету, — не навязывать имъ своей помощи, когда они могутъ обойтись и безъ нея. Мы думаемъ, что король на охотѣ долженъ подвергаться такой же опасности, какъ и другіе; на то онъ и охотится. Что за охота безъ труда и опасности!

— Слышите вы этого сумазброда? сказалъ дядя. — Вотъ онъ всегда такъ, у него на все есть готовый отвѣтъ или причина. Удивляюсь, откуда у него такая способность. Я никогда отъ роду не могъ сказать почему я дѣлаю то или другое; знаю только, что ѣмъ, когда голоденъ, дѣлаю перекличку людямъ и исполняю другія, такія же обязанности.

— А позвольте узнать, достойный сэньёръ, спросилъ королевскій брадобрѣй, глядя на него изъ-подъ опущенныхъ рѣсницъ, — по какой причинѣ вы дѣлаете перекличку вашимъ людямъ?

— Потому что мнѣ приказываетъ мой начальникъ, отвѣчалъ Баляфре. — Клянусь св. Жильбертомъ, другой причины я не знаю. Прикажи онъ Тейри или Кёнинагаму, они сдѣлали бы то же самое.

— Совершенно военная причина! замѣтилъ Оливье, — вамъ вѣроятно будетъ очень пріятно узнать, что его величество такъ далекъ отъ того, чтобы быть недовольнымъ поведеніемъ вашего племянника, что даже выбралъ его для исполненія одного порученія сегодня вечеромъ.

— Выбралъ его! спросилъ Баляфре съ большимъ удивленіемъ, — вы хотите сказать, меня?

— Я хочу сказать именно то, что, говорю, отвѣчалъ Оливье тихимъ, но твердымъ голосомъ. — Король хочетъ дать порученіе вашему племяннику.

— Какъ! почему, на какомъ основаніи? спросилъ Баляфре, — отчего онъ выбралъ мальчика, а не меня?

— Я не могу идти дальше приведенной вами причины, сэньеръ Баляфре: таково приказаніе его величества. Но, прибавилъ онъ, — если мнѣ позволено сдѣлать предположеніе, то, вѣроятно, порученіе его величества болѣе идетъ такому юношѣ, какъ вашъ племянникъ, чѣмъ такому опытному воину, какъ вы. И такъ, молодой человѣкъ, берите ваше оружіе и пойдемте со мной. Возьмите мушкетъ, вы будете стоять на часахъ.

— На часахъ! воскликнулъ дядя. — Не ошибаетесь ли вы, мэтръ Оливье? Внутренній караулъ всегда занимался людьми, которые, подобно мнѣ, выслужили двѣнадцать лѣтъ въ нашей почетной дружинѣ.

— Мнѣ очень хорошо извѣстію желаніе его величества, отвѣчалъ Оливье, — и я не могу болѣе откладывать его исполненія.

— Но, сказалъ Баляфре, — племянникъ мой даже еще и не свободный стрѣлокъ: онъ только оруженосецъ и служитъ подъ моимъ начальствомъ.

— Извините, отвѣчалъ Оливье, — полчаса тому назадъ король посылалъ за спискомъ и зачислилъ вашего племянника въ гвардію. Будьте такъ добры, помогите ему собраться на службу.

Не злой и не завистливый Баляфре немедленно принялся снаряжать племянника, давая ему вмѣстѣ съ тѣмъ наставленія, какъ вести себя подъ ружьемъ. Онъ не могъ однако удержаться, чтобъ не приправить своихъ совѣтовъ возгласами удивленія при видѣ счастья, выпавшаго такъ рано на долю молодаго человѣка,

— Никогда ничего подобнаго не случалось въ шотландской гвардіи, даже съ нимъ самимъ, говорилъ онъ; — но, вѣроятно, его поставятъ на часы у попугаевъ и индѣйскихъ павлиновъ, которыхъ венеціанскій посланникъ недавно поднесъ королю; иначе и быть не можетъ; такая служба только и годится для безбородаго мальчика, прибавилъ онъ, покручивая свои длинные усы. — Но я очень радъ, что выборъ палъ на моего дорогаго племянника.

Одаренный быстрымъ умомъ и пылкимъ воображеніемъ, Квентинъ придалъ большую важность этому назначенію и сердце его сильно забилось при мысли о скоромъ повышеніи. Онъ рѣшился тщательно наблюдать за словами и поступками своего проводника, подозрѣвая, что, въ нѣкоторыхъ случаяхъ по крайней мѣрѣ, ихъ слѣдовало толковать подобно снамъ, въ обратномъ значеніи. Онъ былъ очень доволенъ своимъ молчаніемъ объ утреннихъ событіяхъ, и далъ себѣ слово, (что обнаруживаетъ большую предусмотрительность въ такомъ молодомъ человѣкѣ) во все время своего пребыванія при этомъ таинственномъ дворѣ беречь мысли про себя, а языкъ держать въ самомъ строгомъ повиновеніи.

Сборы его скоро кончились. Съ мушкетомъ на плечѣ (шотландская гвардія очень рано замѣнила огнестрѣльнымъ оружіемъ употребленіе лука, которымъ шотландцы никогда не умѣли хорошо владѣть), Квентинъ вмѣстѣ съ мэтръ-Оливье вышелъ изъ комнаты. Дядя долго, съ удивленіемъ и любопытствомъ смотрѣлъ ему вслѣдъ и хотя его честныя размышленія были чужды зависти и порождаемыхъ ею непріязненныхъ чувствъ, но къ удовольствію, которое ему доставляло счастливое начало службы племянника, примѣшивалось все-таки нѣкоторое чувство оскорбленнаго самолюбія.

Онъ знаменательно покачалъ головой, отворилъ шкапъ, вынулъ изъ него большую бутыль со старымъ крѣпкимъ виномъ, тряхнулъ ее, чтобъ посмотрѣть на сколько убавилось въ ней содержимаго, налилъ вина въ большой стаканъ и осушилъ его однимъ глоткомъ. Потомъ усѣлся на большомъ дубовомъ стулѣ и, покачавъ еще разъ головой, нашелъ по видимому такое удовольствіе въ этомъ движеніи, напоминавшемъ дѣтскую игрушку, называемую мандариномъ, что продолжалъ покачивать головой, пока не впалъ въ глубокую дремоту, изъ которой былъ вызванъ только обычнымъ сигналомъ къ обѣду.

Оставивъ дядю погруженнымъ въ такія размышленія, Квентинъ послѣдовалъ за своимъ проводникомъ. Минуя всѣ главные дворы, мэтръ-Оливье велъ его то открытыми ходами, то разными лѣстницами, корридорами и галлереями, которые соединялись между собой потайными дверями, находившимися именно тамъ, гдѣ ихъ менѣе всего можно было ожидать. Они вошли въ большую, широкую галлерею, заслуживавшую по величинѣ своей названіе залы. Стѣны ея были обиты шелковой матеріей, болѣе замѣчательной своей древностью, чѣмъ красотой, и украшены небольшимъ числомъ тѣхъ натянутыхъ, холодныхъ портретовъ, которые были скорѣй похожи на привидѣнія и принадлежали тому времени, когда еще только занималась заря искусствъ, предшествовавшая ихъ роскощному восходу. Они изображали паладиновъ Карла Великаго, занимавшихъ также замѣчательное мѣсто въ романтической исторіи Франціи; и такъ какъ исполинская фигура славнаго Роланда составляла главное лицо, то комната и получила названіе Роландовой галлереи или Роландовой залы^[19].

— Вы будете здѣсь стоять на часахъ, сказалъ Оливье шопотомъ, какъ будто боясь оскорбить висѣвшія по стѣнамъ изображенія государей а рыцарей, или опасаясь пробудить эхо подъ украшенными готической рѣзьбой сводами огромной и мрачной залы.

— Какія будутъ приказанія и какой пароль? спросилъ Квентинъ также тихо.

— Заряженъ ли вашъ мушкетъ? продолжалъ Оливье, не отвѣчая на его вопросъ.

— Это не долго сдѣлать, сказалъ Квентинъ, заряжая мушкетъ и зажигая фитиль у потухавшаго огня въ огромномъ каминѣ, который можно было принять за маленькую готическую комнату или часовню. Когда Квентинъ окончилъ, Оливье замѣтилъ ему, что онъ еще не знаетъ одной изъ главныхъ привилегій шотландской гвардіи, а именно, что она получаетъ приказанія помимо офицеровъ отъ самого короля или отъ великаго конетабля Франціи. — Вы здѣсь поставлены по приказанію его величества, молодой человѣкъ, и скоро узнаете для чего васъ сюда позвали. Вы можете ходить по галлереѣ, но не должны садиться и оставлять оружія. Вы также не должны громко пѣть или свистать; если хотите, можете читать молитвы или напѣвать какую нибудь скромную пѣсенку только какъ можно тише. Прощайте, будьте внимательны.

— Внимательны! подумалъ юный солдатъ, въ то время какъ проводникъ удалялся, прокрадываясь своей едва слышной поступью, и наконецъ исчезъ въ боковую дверь за обоями. — Внимательны! да къ кому и къ чему? Какихъ враговъ, кромѣ крысъ и летучихъ мышей можно встрѣтить здѣсь? развѣ только оживутъ эти старыя мрачныя изображенія, чтобы возмутить часоваго! Но въ этомъ, какъ видно, заключается моя обязанность, и я исполню ее.

Принявъ твердое намѣреніе въ точности исполнить приказаніе, онъ попробовалъ убить время, напѣвая одинъ изъ священныхъ гимновъ, которымъ научился въ монастырѣ, но не могъ не сознаться, что за исключеніемъ платья послушника, замѣненнаго теперь блестящимъ мундиромъ, его прогулка по галлереѣ королевскаго замка ничѣмъ не отличалась отъ тѣхъ прогулокъ, которыя такъ надоѣдали ему въ Аберброншѣ. Какъ бы за тѣмъ, чтобъ убѣдиться, что онъ не монахъ, а мірянинъ, онъ принялся тихонько напѣвать нѣкоторыя изъ старинныхъ, подслушанныхъ имъ у стараго домашняго арфиста балладъ: о пораженіи датчанъ при Аберлемно и Форресѣ, объ убійствѣ короля Дуффуса при Форфарѣ и много другихъ пѣсенъ и сказаній о своей далекой родинѣ и въ особенности о графствѣ, гдѣ онъ родился. Такъ прошло много времени и было уже два часа по полудни, когда аппетитъ Квентина напомнилъ ему, что хотя добрые абербротикскіе монахи и требовали отъ него ежедневнаго присутствія при всѣхъ службахъ, но они заботились также и объ удовлетвореніи его голода, тогда какъ здѣсь, во внутреннихъ покояхъ королевскаго дворца, послѣ утра, проведеннаго въ движеніи, и утомительнаго двухчасоваго караула никому, казалось, не было дѣла до его голоднаго желудка.

Въ сладкихъ звукахъ однако есть какая-то прелесть, которая въ состояніи убаюкать даже и то естественное чувство нетерпѣнія, какое овладѣло Квентиномъ. Въ противоположныхъ концахъ длинной залы или галлереи находились двѣ большія, украшенныя массивными карнизами, двери, которыя вѣроятно вели въ особыя помѣщенія, посредствомъ галлереи соединявшіяся между собою. Прохаживаясь отъ одной двери къ другой, Квентинъ былъ внезапно пораженъ аккордами, неожиданно раздавшимися за одной изъ нихъ. Они происходили, такъ по крайней мѣрѣ показалось ему, отъ сочетанія звуковъ лютни съ звуками того женскаго голоса, которымъ онъ былъ обвороженъ наканунѣ. Всѣ мечты вчерашняго утра, разсѣянныя тревожными обстоятельствами, которыя съ тѣхъ поръ ему пришлось испытать, проснулись съ покой силой. Прикованный къ одному мѣсту, съ мушкетомъ на плечѣ, съ полуоткрытымъ ртомъ, весь превратившись въ слухъ, Квентинъ скорѣй походилъ на статую часоваго, чѣмъ на живаго человѣка. Всѣ мысли его сосредоточились на одномъ желаніи — не проронить, по возможности, ни одного звука сладкой мелодіи.

Но обворожительные звуки эти слышались только урывками: они то ослабѣвали и замирали, то совершенно умолкали и снова раздавались послѣ непродолжительнаго молчанія. Но, кромѣ того, что музыка, подобно красотѣ, иногда привлекательнѣе изъ-далека, когда она едва слышна и даетъ просторъ воображенію пополнять ея прелести, у Квентина было о чемъ помечтать когда звуки на время прерывались. По разсказамъ товарищей дяди и по сценѣ, происходившей въ пріемной залѣ, онъ не могъ болѣе сомнѣваться, что прельщавшая его сирена, была не дочь или родственница ничтожнаго трактирщика, какъ онъ осмѣлился было предполагать, но та самая переодѣтая и несчастная графиня, за дѣло которой государи и князья готовились поднять оружіе. Тысяча несбыточныхъ сновъ, какіе въ тотъ мечтательный и предпріимчивый вѣкъ могли только зародиться въ воображеніи мечтательнаго и предпріимчиваго юноши, изгнали изъ его памяти всю дѣйствительность, замѣнивъ ее своими обманчивыми призраками. Но они разомъ исчезли отъ неожиданнаго прикосновенія руки, схватившей его оружіе, и рѣзкаго голоса, раздавшагося надъ самымъ его ухомъ. — Basques Dieu, господинъ оруженосецъ, мнѣ кажется вы спите на часахъ?

То былъ непріятный, но выразительный и насмѣшливый голосъ мэтръ-Пьера и Квентинъ, опомнившись, увидѣлъ со стыдомъ и страхомъ, что замечтавшись, допустилъ подойти къ себѣ самого Людовика, который вѣроятно вошелъ черезъ потайную дверь и, пробравшись вдоль стѣны или за обоями, чуть было не. овладѣлъ его мушкетомъ.

Первымъ движеніемъ Дорварда было высвободить свое оружіе; онъ сдѣлалъ это съ такой силой, что короля отшатнуло назадъ. Но тотчасъ же ему пришло въ голову, что, повинуясь можно сказать животному инстинкту, вслѣдствіе котораго храбрый человѣкъ всегда сопротивляется попыткѣ обезоружить его, онъ, можетъ быть, борьбой съ королемъ увеличилъ его негодованіе на небрежность, съ которой исполнялъ обязанность часоваго. Подъ этимъ впечатлѣніемъ, Квентинъ безсознательно схватилъ мушкетъ, вскинулъ его на плечо и сталъ недвижимо передъ королемъ, воображая, и не безъ основанія, что смертельно оскорбилъ его.

Хотя наклонность Людовика къ тиранству проистекала больше изъ холоднаго политическаго разсчета и ревнивой подозрительности, чѣмъ изъ природной жестокости и звѣрства, но, все-таки, въ характерѣ его была нѣкоторая доля язвительной строгости, дѣлавшей его деспотомъ даже въ частномъ разговорѣ; онъ, казалось, наслаждался страданіемъ, которое причинялъ въ случаяхъ, подобныхъ настоящему. Но теперь, онъ не длилъ своего торжества и ограничился слѣдующими словами: — Утренняя услуга съ избыткомъ выкупаетъ легкую небрежность такого молодаго солдата. Ты обѣдалъ?

Квентинъ, ожидавшій скорѣй, что его отправятъ къ превоту, чѣмъ обратятся къ нему съ такими ласковыми словами, смиренно отвѣчалъ, что еще не обѣдалъ.

— Бѣдный мальчикъ, сказалъ Людовикъ мягче обыкновеннаго, — онъ задремалъ отъ голода. Я знаю, что твой аппетитъ волкъ, и въ свою очередь спасу тебя отъ дикаго звѣря. Ты былъ скроменъ въ этомъ дѣлѣ и я благодарю тебя…. Можешь ты выдержать еще часъ безъ пищи?

— Двадцать четыре, государь, отвѣчалъ Дорвардъ, — или я не истый шотландецъ.

— За другое королевство не согласился бы я быть пирогомъ, на который ты накинешься послѣ такого говѣнія, сказалъ король, — но дѣло теперь не въ твоемъ обѣдѣ, а въ моемъ. Я сегодня принимаю къ своему столу кардинала Балю и этого бургундца, этого графа Крэвкёръ; мы будемъ совершенно одни и мало ли что можетъ случиться — чорту праздникъ, когда враги встрѣчаются друзьями.

Онъ остановился, замолчалъ и мрачная дума выразилась на его лицѣ. Видя, что король не торопятся продолжать, Квентинъ рѣшился прервать его размышленія, спросивъ въ чемъ будете, заключаться его обязанность.

— Стоять на стражѣ за буфетомъ, съ заряженнымъ мушкетомъ, отвѣчалъ Людовикъ, — и въ случаѣ измѣны убить измѣнника.

— Измѣны, государь! въ замкѣ, такъ хорошо оберегаемомъ!

— Ты считаешь это невозможнымъ, сказалъ король, не оскорбляясь, по видимому, его откровенностью, — но наша исторія показала, что измѣна можетъ пролезть сквозь замочную скважину. Чтобы стража оберегла отъ измѣны! Ахъ ты глупый мальчикъ! — quis custodiat ipsos custodes — кто мнѣ поручится за вѣрность самой стражи?

— Ея шотландская честь, смѣло отвѣчалъ Дорвардъ.

— Правда! твой отвѣтъ хорошъ, весело сказалъ король, — шотландская честь была всегда надежна, я я вѣрю ей. Но измѣна, продолжалъ онъ, снова впадая въ свой угрюмый тонъ и прохаживаясь неровными шагами по комнатѣ, — измѣна сидитъ за нашимъ столомъ, искрится въ нашихъ кубкахъ. Она носитъ бороду нашихъ совѣтниковъ, прикрывается улыбкою нашихъ придворныхъ, безумнымъ хохотомъ нашихъ шутовъ, а чаще всего она таится подъ личиной дружбы примирившагося врага. Людовикъ орлеанскій повѣрилъ Іоанну бургундскому и былъ убитъ въ улицѣ Барбетъ. Іоаннъ бургундскій довѣрился орлеанской партіи, его умертвили на мосту Монтеро. Я не повѣрю никому, никому. Слушай, я глаза не спущу съ этого грубіяна графа, а также и съ кардинала, которому тоже не очень довѣряюсь, и когда скажу Шотландія впередъ, стрѣляй въ Крэвкёра и положи его на мѣстѣ.

— Это моя обязанность, когда жизнь вашего величества въ опасности, отвѣчалъ Квентинъ.

— Разумѣется, и я такъ думаю, сказалъ король. — Какую пользу принесете, мнѣ смерть этого дерзкаго солдата? Будь это коннетабль сен-Поль — другое дѣло…. Онъ остановился, какъ-бы спохватившись, что сказалъ слишкомъ много, и продолжалъ, улыбаясь: — нашъ шуринъ Іаковъ шотландскій, вашъ король Іаковъ, Квентинъ, закололъ Дугласа, оказывая ему гостепріимство въ своемъ королевскомъ замкѣ Скирлингъ.

— Стирлинѣ, ваше величество, замѣтилъ Квентинъ. — Но изъ дѣла этого мало вышло добра.

— Стирлингъ говоришь ты? сказалъ король, какъ бы не слыша вторую половику его рѣчи, — пусть будетъ Стирлингъ, имя тутъ ничего не значитъ. Я не желаю зла этимъ людямъ…. нѣтъ… Мнѣ бы это ни къ чему не послужило. Но они могутъ быть другаго мнѣнія, и я полагаюсь на твой мушкетъ.

— Я буду ждать сигнала, государь, но….

— Ты колеблешься? говори смѣло, я тебѣ позволяю. Такіе люди, какъ ты, могутъ иногда дать полезный совѣтъ.

— Я только осмѣлюсь замѣтить, что меня удивляетъ, какъ, ваше величество рѣшаетесь, имѣя причины не довѣрять этому бургундцу, допускать его такъ близко къ своей особѣ и притомъ на единѣ.

— Будьте покойны, господинъ тѣлохранитель, сказалъ король — нѣкоторыя опасности исчезаютъ, когда имъ смотришь прямо въ глаза и становятся неотвратимыми, когда ихъ страшатся. Если я смѣло подойду къ злой собакѣ и поглажу ее, то, десять противъ одного, она будетъ ко мнѣ ласкаться. А покажи я, что боюсь, она кинется и разорветъ меня. Я буду съ тобой откровененъ, Квентинъ. Нужно, чтобы этотъ человѣкъ вернулся къ своему сумасбродному господину безъ чувства непріязни, и я рѣшаюсь подвергнуться опасности, потому что никогда не боялся рисковать жизнью для пользы моего государства. Ступай за мной.

Людовикъ повелъ своего молодаго тѣлохранителя, къ которому, казалось, чувствовалъ особенное расположенье, черезъ потайную дверь и сказалъ, указывая на нее: — Кто хочетъ имѣть успѣхъ при дворѣ, тотъ долженъ знать всѣ закоулки, потайныя лѣстницы, всѣ западни и ловушки дворца также хорошо, какъ главныя ворота и парадный ходъ.

Миновавъ цѣлый лабиринтъ переходовъ и корридоровъ, Людовикъ вошелъ въ небольшую комнату со сводами, гдѣ былъ приготовленъ столъ на три прибора. Все убранство комнаты было до крайности просто и только буфетъ или подвижной шкапъ, на которомъ была разставлена золотая и серебряная посуда, нѣсколько напоминалъ королевское жилище. За этимъ шкапомъ, Людовикъ помѣстилъ Дорварда и, удостовѣрившись изъ разныхъ частей комнаты, что его ни откуда не видно, далъ ему послѣднія наставленія: — Помни слова Шотландія впередъ, и какъ только услышишь ихъ, опрокидывай буфетъ, не жалѣя кубковъ и стакановъ, и вѣрнѣе цѣлься въ Крэвкёра. Если дашь промахъ, бросайся на него съ ножомъ. А мы съ Оливье займемся кардиналомъ.

Сказавъ это, онъ громко свистнулъ; на зовъ явился Оливье, первый камердинеръ и вмѣстѣ брадобрѣй короля, исполнявшій въ сущности всѣ обязанности, касавшіяся непосредственно его особы. За нимъ слѣдовали два старика, составлявшіе всю прислугу при королевскомъ столѣ. Гостей приняли, какъ только король занялъ свое мѣсто. Квентинъ изъ своей засады могъ свободно наблюдать за всѣмъ происходившимъ.

Король привѣтствовалъ своихъ посѣтителей съ такимъ радушіемъ, которое нашъ шотландецъ никакъ не могъ согласовать съ даннымъ ему приказаніемъ и съ цѣлью своего присутствія въ комнатѣ, съ смертоноснымъ оружіемъ на готовѣ. Людовикъ не имѣлъ повидимому ни какихъ опасеній; можно было даже подумать, что грсти эти, которымъ онъ дѣлалъ честь приглашая ихъ къ своему столу, пользовались его полнымъ довѣріемъ и особеннымъ уваженіемъ. Ничто не могло сравниться съ достоинствомъ и, въ тоже время, любезностью обхожденія короля. Между тѣмъ какъ все вокругъ, даже собственное платье его, во многомъ уступало великолѣпію, которое выказывали на своихъ пирахъ самые незначительные вассалы въ его королевствѣ, слова и манеры Людовика напоминали сильнаго владыку въ минуту благодушія. Квентинъ готовъ былъ думать, что весь свой предъидущій разговоръ съ королемъ онъ видѣлъ во снѣ, или что почтительность кардинала и честныя, откровенныя манеры благороднаго бургундца совершенно разсѣяли всѣ подозрѣнія Людовика.

Но когда, повинуясь приглашенію короля, гости занимали назначенныя имъ за столомъ мѣста, Людовикъ быстро взглянулъ на нихъ и тотчасъ же обратилъ глаза въ ту сторону, гдѣ стоялъ молодой человѣкъ. Это было дѣломъ одной минуты, но взглядъ заключалъ столько недовѣрія и ненависти къ гостямъ, столько настоятельнаго приказанія молодому человѣку внимательнѣе наблюдать и немедля дѣйствовать, что не оставлялъ никакого сомнѣнія на счетъ чувствъ и опасеній короля. Квентинъ болѣе, чѣмъ когда либо былъ удивленъ способностью этого государя такъ глубоко скрывать всякое проявленіе своей недовѣрчивости.

Совершенно повидимому забывъ слова, сказанныя Крэвкёромъ въ присутствіи всего двора, Людовикъ любезно разговаривалъ съ нимъ о прошломъ, о томъ времени, когда самъ онъ, изгнанникомъ, жилъ въ Бургундіи; разспрашивалъ обо всѣхъ дворянахъ, кого онъ только знавалъ тогда, какъ будто время пребыванія въ той странѣ было самымъ счастливымъ временемъ въ его жизни и какъ будто онъ до сихъ поръ сохранялъ самыя нѣжныя чувства признательности и дружбы къ людямъ, старавшимся смягчить его изгнаніе.

— Посланнику другаго государя я бы сдѣлалъ болѣе пышный пріемъ, говорилъ Людовикъ, — но старому другу, который нерѣдко дѣлилъ со мною трапезу въ женанскомъ замкѣ^[20], я желалъ показаться прежнимъ Луи Валуа, который по прежнему любитъ жить такъ же просто и скромно, какъ любой парижскій badaud. Но я однако приказалъ позаботиться, чтобы обѣдъ сегодня былъ получше обыкновеннаго, любезный графъ. Я знаю вашу бургундскую пословицу, mieux vault bon repas que bel habit^[21], и потому велѣлъ похлопотать о нашемъ столѣ. Что же касается до вина, то вы знаете, что оно всегда составляло предметъ соперничества между Бургундіей и Франціей. Но мы на этотъ разъ примиримъ ихъ: я выпью за ваше здоровье бургундскимъ, а вы, любезный графъ, отвѣтите мнѣ шампанскимъ. Оливье, налей мнѣ стаканъ оксерскаго; и онъ весело затянулъ извѣстную въ то время пѣсню —

«Оксорское — царскій напитокъ.»

Я, пью любезный графъ, за здоровье нашего дорогаго брата, герцога бургундскаго. Оливье, наполни тотъ золотой кубокъ рейнскимъ виномъ и подай его графу на колѣняхъ — онъ представляетъ здѣсь нашего любезнаго брата. Кардиналъ, я самъ наполню вашъ стаканъ.

— Вы уже переполнили его, государь, отвѣчалъ кардиналъ заискивающимъ тономъ любимца, обращающагося къ доброму господину.

— Мы знаемъ, что ваше преосвященство поднимете его твердой рукой, сказалъ Людовикъ. — Но чью сторону принимаете вы въ этомъ великомъ спорѣ: силлери или оксеръ, Франція или Бургундія?

— Я останусь нейтральнымъ, государь, и выпью овернскаго.

— Это опасная роль, отвѣчалъ король, но, замѣчая, что кардиналъ слегка краснѣетъ, онъ тотчасъ перемѣнилъ разговоръ. — Вы потому предпочитаете славное овернское вино, что оно не терпитъ воды, сказалъ онъ. — А вы, графъ, не рѣшаетесь осушить своего кубка; надѣюсь, что на днѣ его вы не найдете національной горечи.

— Я бы желалъ, государь, отвѣчалъ Крэвкёръ, — чтобы всѣ національныя распри разрѣшались также пріятно, какъ соперничество нашихъ виноградниковъ.

— На все нужно время, любезный графъ, на все нужно время. Не больше того, сколько вамъ было нужно, чтобы выпить ваше шампанское: А теперь, такъ какъ вы его выпили, сдѣлайте мнѣ удовольствіе, возьмите этотъ кубокъ и сохраните его, какъ знакъ нашего уваженія. Я не всякому сдѣлалъ бы такой подарокъ. Кубокъ этотъ нѣкогда принадлежалъ грозѣ Франціи — Генриху V, англійскому, и былъ взятъ при возвращеніи Руана, когда соединенныя силы Франціи и Бургундіи изгнали островитянъ изъ Нормандіи. Я не могу лучше помѣстить его, какъ передавъ благородному и храброму бургундцу, который очень хорошо знаетъ, что только союзъ этихъ націй можетъ спасти страну отъ англійскаго ига.

Графъ отвѣчалъ, какъ того требовали настоящія обстоятельства, и Людовикъ отдался вполнѣ своей саркастической веселости, по временамъ оживлявшей его обыкновенно мрачный характеръ. Онъ, разумѣется, направлялъ разговоръ, и замѣчанія его, всегда рѣзкія и насмѣшливыя, часто дѣйствительно остроумныя, рѣдко бывали добродушны; а анекдоты, которыми онъ дополнялъ ихъ, отличались больше юморомъ, чѣмъ приличіемъ. Но ни словомъ, ни взглядомъ не выдалъ онъ своихъ опасеній, заставившихъ его спрятать въ комнатѣ вооруженнаго солдата, съ заряженнымъ оружіемъ, готоваго предупредить или отвратить ожидаемое нападеніе.

Графъ Крэвкёръ искренно вторилъ веселости короля, между тѣмъ какъ хитрый прелатъ громко хохоталъ при каждой новой шуткѣ, останавливался на каждомъ забавномъ выраженіи, нимало не смущаясь нѣкоторыми изъ нихъ, которыя заставляли краснѣть даже нашего простодушнаго шотландца, въ его засадѣ^[22]. По прошествіи полутора часа, гости встали изъ-за стола и, любезно прощаясь съ ними, король выразилъ желаніе остаться одинъ.

Когда всѣ, не исключая и Оливье, вышли изъ комнаты, Людовикъ позвалъ Дорварда, но такимъ слабымъ голосомъ, что молодой шотландецъ едва могъ узнать въ немъ того самаго человѣка, который за нѣсколько минутъ передъ тѣмъ оживлялъ шутками и разсказами застольную бесѣду. Подойдя ближе, онъ и въ лицѣ короля увидѣлъ такую же перемѣну. Глаза потеряли свою живость, улыбка оставила лице, во всей фигурѣ отражалась усталость искуснаго актера, только что исполнившаго утомительную роль, требовавшую большаго напряженія силъ.

— Твое дежурство еще не кончено, сказалъ онъ Дорварду; — но освѣжись сперва. На этомъ столѣ найдешь все нужное. А потомъ я объясню тебѣ, что ты еще долженъ будешь дѣлать, а то сытый голоднаго не разумѣетъ.

Онъ откинулся на спинку кресла и задумался, закрывъ лице рукою.

ГЛАВА XI.
РОЛАНДОВА ЗАЛА.

Художники изображаютъ Амура слѣпымъ, но развѣ

Гименей видитъ лучше?— Или, можетъ быть, взглядъ
его искажается очками, которыми ссужаютъ его родители
и опекуны, для того, чтобы дома и земли, золото и дорогіе
камни казались ему вдесятеро цѣннѣе? Но вопросъ этотъ
не рѣшенъ еще.

Бѣдствія насильственнаго брака.

Людовикъ XI, самый властолюбивый государь своего времени, умѣлъ однако довольствоваться одними существенными выгодами власти; онъ хотя хорошо зналъ и при случаѣ строго требовалъ должнаго его сану почтенія, тѣмъ не менѣе обыкновенно пренебрегалъ всякой внѣшней пышностью.

Фамильярность, съ которою онъ приглашалъ подданныхъ къ своему столу и не рѣдко даже самъ садился за ихъ столъ, могли бы пріобрѣсть большую популярность государю, надѣленному лучшими нравственными качествами. Но все-таки простота обхожденія Людовика извиняла многіе его пороки въ глазахъ той части его подданныхъ, которая не подвергалась непосредственному вліянію его подозрительности и зависти. Среднее сословіе или общины, разбогатѣвшія и возвысившіяся въ правленіе этого искуснаго государя, уважали, хотя и не любили его. Только опираясь на ихъ помощь, могъ онъ противостоять ненависти дворянъ, которые въ презрѣніи къ этикету, что очень нравилось среднему сословію, видѣли униженіе французской короны и помраченіе блеска своихъ привилегій.

Съ терпѣніемъ, которое другому государю показалось бы унизительнымъ, даже съ нѣкоторымъ удовольствіемъ дожидался король Франціи, пока простой солдатъ его гвардіи утолитъ свой здоровый, молодой аппетитъ. Надо однако предполагать, что Квентинъ былъ слишкомъ разсудителенъ и остороженъ для того, чтобы долго испытывать его терпѣніе. Онъ нѣсколько разъ порывался кончить обѣдъ, но король не допускалъ этого. — Нѣтъ, нѣтъ, говорилъ онъ добродушно, — я вижу по твоимъ глазамъ, что ты еще осилишь. Смѣлѣй, съ Богомъ и святымъ Денисомъ! снова за дѣло! Увѣряю тебя, обѣдъ и обѣдня никогда, прибавилъ онъ крестясь, — никогда еще не мѣшали хорошему христіанину. Выпей стаканъ вина, но берегись бутылки. Этотъ недостатокъ сроденъ твоимъ соотечественникамъ точно также, какъ и англичанамъ, которые, за исключеніемъ этой глупости, были бы лучшими солдатами въ мірѣ. Теперь, мой скорѣй руки, да смотри, не забудь своего bénédicilé, и потомъ ступай за мной.

Квентинъ повиновался и другими, хотя такими же запутанными ходами, послѣдовалъ за Королемъ въ Роландову заду.

— Помни, сказалъ Людовикъ повелительно, — что ты не сходилъ съ часовъ. Ты скажешь такъ своему родственнику и всѣмъ товарищамъ; но, чтобы завязать узелъ на память, вотъ тебѣ кое-что, прибавилъ онъ, бросая ему на руку довольно цѣнную золотую цѣпь. — Хоть я и не ряжусь самъ, за то мои довѣренные могутъ поспорить убранствомъ съ кѣмъ бы то ни было. Но если такая цѣпь не скуетъ болтливаго языка, то у куманька моего, Тристана, найдется для горла повязка, которая навсегда его завяжетъ. Теперь, слушай, что я скажу тебѣ. Никто, кромѣ Оливье и меня не долженъ входить сюда сегодня. Придутъ сюда дамы, быть можетъ съ одного конца залы, можетъ съ другаго, а можетъ и съ обоихъ. Можешь отвѣчать на ихъ вопросы, но ты на часахъ и отвѣты твои должны быть коротки. Самъ не вступай съ ними въ разговоръ и не поддерживай начатаго! Слушай внимательно, что они будутъ говорить. Уши твои, какъ и руки принадлежатъ мнѣ — я купилъ тебя, и тѣло и душу. И потому, что услышишь изъ ихъ разговора, ты долженъ помнить, чтобы передать мнѣ, а потомъ забыть…. Впрочемъ я передумалъ. Пусть лучше они считаютъ тебя шотландскимъ рекрутомъ, который только что прибылъ изъ своихъ горъ и не успѣлъ еще научиться нашему христіаннѣйшему языку…. Такъ. Если они заговорятъ съ тобой, ты имъ отвѣчать не будешь! Это избавитъ тебя отъ затрудненія и развяжетъ имъ языкъ. Понялъ? До свиданія. Будь внимателенъ, если хочешь имѣть друга.

Сказавъ это, король скрылся за обоями, оставивъ Квентина размышлять на досугѣ обо всемъ видѣнномъ и слышанномъ. Молодой человѣкъ находился въ одномъ изъ такихъ положеній, въ которыхъ пріятнѣе смотрѣть впередъ, чѣмъ назадъ. Воспоминаніе о томъ, что, подобно стрѣлку за кустомъ, чтобъ подстеречь оленя, онъ былъ поставленъ для того, чтобъ лишить жизни благороднаго графа Крзвкёра, не имѣло въ себѣ ничего привлекательнаго. Правда, мѣры, принятыя королемъ въ этомъ случаѣ, были чисто предохранительныя и оборонительныя; по кто могъ поручиться, что въ скоромъ времени Дорвардъ не получитъ такого же рода приказаніи дѣйствовать наступательно? Положеніе было самое непріятное. Судя по характеру своего господина, молодой человѣкъ хорошо понималъ, что отказъ погубилъ бы его, между тѣмъ какъ повиновеніе могло быть преступленіемъ. Онъ удалилъ отъ себя эти размышленія, прибѣгнувъ къ мудрому утѣшенію, часто употребляемому юношами въ виду опасности, а именно, что еще будетъ время подумать объ этомъ обстоятельствѣ, когда оно дѣйствительно представится.

Квентинъ воспользовался этимъ утѣшеніемъ тѣмъ охотнѣе, что послѣднія приказанія короля навели его на мысли болѣе пріятныя, чѣмъ тѣ, которыя пробуждало въ немъ его положеніе. Владѣтельница лютни конечно была одна изъ тѣхъ дамъ, которымъ онъ долженъ былъ посвятить все свое вниманіе. Онъ обѣщалъ себѣ съ точностью повиноваться этой части приказаній короля и внимательно вслушиваться въ каждое выходящіе изъ устъ ея слово, чтобы убѣдиться, такъ ли очаровательны ея рѣчи, какъ пѣніе. Но также искренно поклялся онъ самому себѣ передать королю только тѣ слова прекрасной дѣвушки, которыя могли бы расположить его въ ея пользу.

Тутъ ужъ не было опасности, чтобъ онъ снова заснулъ на своемъ посту. Въ каждомъ дуновеніи вѣтерка, который сквозь открытое окно колыхалъ старыя обои, слышалось ему приближеніе предмета его ожиданій. Однимъ словомъ, онъ испытывалъ всю ту непонятную боязнь, то томительное волненіе, которыя всегда сопровождаютъ любовь и не рѣдко даже играютъ важную роль при ея зарожденіи.

Наконецъ одна изъ дверей со скрипомъ растворилась (потому что въ пятнадцатомъ столѣтіи двери даже во дворцахъ не повертывались на своихъ петляхъ такъ тихо, какъ въ наше время), но увы! не въ томъ концѣ залы, откуда слышались звуки лютни. На порогѣ показалась женщина въ сопровожденіи двухъ другихъ, которымъ она сдѣлала знакъ, чтобъ онѣ оставили ее, и вошла въ залу. По неровности въ походкѣ, которая въ длинной залѣ была еще замѣтнѣе, Квентинъ тотчасъ узналъ принцессу Жанну. Принявъ почтительное положеніе, онъ отдалъ ей военную честь, когда она проходила мимо его. Принцесса отвѣчала на привѣтствіе любезнымъ наклоненіемъ головы, и Дорвардъ имѣлъ теперь болѣе удобный случай, чѣмъ утромъ, вглядѣться въ нее.

Черты этой несчастной принцессы мало искупали недостатки ея стана и походки. Лице ея было не красиво, хотя и не имѣло въ себѣ ничего непріятнаго; большіе, голубые, всегда опущенные глаза выражали страдальческое терпѣніе. При необыкновенной блѣдности, цвѣтъ лица ея былъ болѣзненно желтъ, зубы бѣлы и ровны, губы тонки и безцвѣтны. Густые волосы ея были до того свѣтлы, что имѣли почти синеватый оттѣнокъ; горничная принцессы, считая ихъ вѣроятно лучшимъ украшеніемъ своей госпожи, еще болѣе испортила дѣло, расположивъ ихъ пышными буклями вокругъ блѣднаго лица, которому они сообщали какое-то странное выраженіе жилицы не здѣшняго міра. Въ довершеніе сходства, принцесса была одѣта въ длинное свѣтло-зеленое платье, придававшее ей видъ совершеннаго призрака.

Между тѣмъ какъ Квентинъ провожалъ ее глазами, съ любопытствомъ, въ которомъ была извѣстная доля состраданія, вызываемаго каждымъ взглядомъ и движеніемъ принцессы, дверь на противоположномъ концѣ галлереи отворилась и въ комнату вошли двѣ дамы.

Одна изъ нихъ была дѣвушка, приносившая по приказанію мэтръ-Пьера плоды въ день памятнаго для Квентина завтрака въ гостинницѣ Лиліи. Теперь, облеченная таинственной прелестью нимфы вуали и лютни, высокородная наслѣдница (по крайней мѣрѣ такъ думалъ Квентинъ) богатаго графства, она сдѣлала на молодаго человѣка гораздо большее впечатлѣніе, чѣмъ когда онъ видѣлъ въ ней дочь ничтожнаго трактирщика, прислуживающую богатому и причудливому торгашу. Онъ удивлялся какое непонятное заблужденіе могло скрыть онъ него ея настоящее званіе. Одѣта она была такъ же просто, какъ тогда, въ глубокій трауръ, безо всякихъ украшеній, съ креповой, откинутой назадъ вуалью на головѣ. Зная ея настоящее знаніе, Квентинъ нашелъ въ ней много новыхъ прелестей, изящества и достоинства, которыхъ прежде не замѣчалъ, а въ правильныхъ чертахъ, прекрасномъ цвѣтѣ лица и блестящихъ глазахъ много, возвышавшаго ихъ красоту, благородства.

Даже подъ страхомъ смертной казни, Дорвардъ не устоялъ бы противъ желанія оказать ей и ея спутницѣ ту же честь, какую только что отдалъ принцессѣ королевской крови. Онѣ приняли ее какъ женщины, привыкшія къ изъявленіямъ уваженія низшихъ, и любезно отвѣтили, по ему показалось (быть можетъ, то была юношеская мечта), что младшая изъ нихъ, отвѣчая на его привѣтствіе, слегка покраснѣла, опустила глаза и нѣсколько смутилась. Можетъ быть, то было воспоминаніе о смѣломъ иностранцѣ, занимавшемъ сосѣднюю башню въ гостинницѣ Лиліи; но неужели смущеніе это было признакомъ негодованія? — вопросъ, котораго онъ не могъ рѣшить.

Спутница молодой графини, одѣтая такъ же просто, въ глубокій трауръ, была уже въ тѣхъ лѣтахъ, когда женщины болѣе всего заботятся о поддержаніи своей увядающей красоты. Достаточно сохранившаяся свѣжесть лица напоминала еще о минувшихъ прелестяхъ. По манерамъ ея было замѣтно, что она не только не забыла своихъ прежнихъ побѣдъ, но имѣла притязанія на новыя. Она была высока и граціозна, хотя осанка ея была нѣсколько высокомѣрна. Отвѣчая снисходительной улыбкой на привѣтствіе молодаго человѣка, она въ тоже время сказала нѣсколько словъ на ухо своей спутницѣ и та, какъ бы желая повѣрить сообщенное ей замѣчаніе, повернула голову въ сторону часоваго и отвѣчала, не поднимая глазъ. Квентинъ не могъ удержаться отъ мысли, что замѣчаніе это было благопріятно для него и, не знаю почему, остался очень доволенъ, что молодая дама не сочла за нужное взглянуть на него, чтобы удостовѣриться въ справедливости сказанныхъ словъ. Вѣроятно онъ подумалъ, что между ними начиналась уже тайная симпатія, которая и придала особенное значеніе самому ничтожному обстоятельству.

Мысль эта была мгновенно, потому что встрѣча принцессы съ иностранками заняла все его вниманіе. Увидавъ вошедшихъ дамъ, принцесса остановилась и ждала ихъ приближенія, сознавая вѣроятно, что такимъ образомъ ей было удобнѣе скрыть свой недостатокъ. Отвѣчая на ихъ поклонъ, она нѣсколько смутилась, и старшая изъ дамъ, не знавшая ея званія, привѣтствовала ее такимъ тономъ, какъ бы думала оказать ей честь своимъ обществомъ.

— Я очень рада, сударыня, начала она съ улыбкой, выражавшей снисхожденіе и поощреніе, — что намъ наконецъ дозволено пользоваться обществомъ такой почтенной особы нашего пола, какой вы мнѣ кажетесь. Я должна признаться, что мы съ племянницей не могли до сихъ поръ похвалиться гостепріимствомъ короля Людовика. Нечего дергать меня за рукавъ, любезная племянница, я увѣрена, что вижу въ глазахъ этой молодой дамы состраданіе къ нашему положенію. Съ тѣхъ поръ, какъ мы пріѣхали сюда, милая моя, съ нами обращаются не иначе, какъ съ плѣнницами. Послѣ тысячи приглашеній вручить себя и наше дѣло покровительству Франціи, христіаннѣйшій король отвелъ намъ для мѣстопребыванія сперва какую-то дрянную гостинницу, а потомъ комнату въ углу этого источеннаго молью замка, откуда намъ позволяютъ выползать только съ закатомъ солнца, какъ будто мы летучія мыши или совы, появленіе которыхъ при дневномъ свѣтѣ считается дурнымъ предзнаменованіемъ.

— Мнѣ очень жаль, сказала принцесса, смутившись еще болѣе оборотомъ, который принималъ разговоръ, — что мы не могли до сихъ поръ достойно принять васъ. Я полагаю однако, что племянница ваша гораздо довольнѣе.

— Какъ нельзя болѣе, болѣе чѣмъ могу выразить, отвѣчала молодая графиня. — Я искала только безопасности, а нашла болѣе, самое полное уединеніе. Уже въ нашемъ первомъ помѣщеніи мы были совершенно одни, а теперь мы сдѣлались настоящими затворницами — все это возвышаетъ въ моихъ глазахъ милость, которую король оказываетъ намъ, бѣднымъ изгнанницамъ.

— Замолчите, глупенькая, сказала старшая. — Будемъ говорить откровенно, когда мы можемъ наконецъ быть наединѣ съ особой нашего пола. Я говорю — наединѣ, потому что этотъ красивый молодой солдатъ все равно, что статуя. Онъ не можетъ владѣть, повидимому, своими членами и, какъ я узнала, не умѣетъ даже говорить, по крайней мѣрѣ на сколько нибудь образованномъ нарѣчіи. И такъ, если никто, кромѣ этой дамы, не можетъ слышать насъ, я признаюсь, что ни о чемъ въ свѣтѣ такъ не жалѣю, какъ о томъ, что предприняла это путешествіе во Францію. Я ожидала блестящаго пріема, турнировъ, каруселей, праздниковъ, а мы сидимъ тутъ въ заперти. Лучшее общество, представленное намъ королемъ, состояло въ какомъ-то цыганѣ бродягѣ, чрезъ посредство котораго король посовѣтовалъ намъ переписываться съ нашими друзьями во Фландріи. Быть можетъ, онъ намѣревается продержать насъ въ клѣткѣ до конца жизни, чтобы захватить потомъ владѣнія древняго дома де-Круа. Герцогъ бургундскій не былъ такъ жестокъ: онъ все таки предлагалъ моей племянницѣ мужа, хотя и очень дурнаго.

— Я бы предпочла монастырь дурному мужу, сказала принцесса, съ трудомъ находя случай вставить слово.

— Но хотѣлось бы, по крайней мѣрѣ, имѣть право выбора, сударыня, перебила бойкая дама. — Видитъ Богъ, я хлопочу только о племянницѣ; что же касается до меня, то я давно перестала думать о перемѣнѣ положенія. Вы улыбаетесь, однако это правда; но, какъ бы то ни было, ничто не извиняетъ короля, который своимъ поведеніемъ и фигурой больше похожъ на Мишо, стараго мѣнялу въ Гентѣ, чѣмъ на наслѣдника Карла Великаго.

— Остановитесь, сказала принцесса, нѣсколько сурово, — вспомните, что вы говорите о моемъ отцѣ.

— О вашемъ отцѣ! повторила бургундская дама съ удивленіемъ.

— О моемъ отцѣ, отвѣчала принцесса съ достоинствомъ. — Я принцесса Жанна Французская. Но успокойтесь, сударыня, продолжала она, съ свойственною ей мягкостью, — вы не желали оскорбить меня, и я не оскорбляюсь. Располагайте моимъ вліяніемъ, чтобы сдѣлать сноснѣе изгнаніе ваше и этой молодой особы. Вліяніе это весьма слабо, но я предлагаю его вамъ отъ всего сердца.

Съ пренизкимъ, почтительнымъ поклономъ приняла графиня Амелина де-Круа (такъ звали старшую даму) это обязательное предложеніе. Она долго жила при дворѣ, въ совершенствѣ усвоила всѣ его обычаи и строго держалась общепринятаго придворными всѣхъ вѣковъ правила: толкуя постоянно между собой о недостаткахъ и разныхъ продѣлкахъ своихъ повелителей, жалуясь на обиды и несправедливости, которыя приходилось переносить, воздерживаться однако отъ всякаго намека на нихъ въ присутствіи государя или кого нибудь изъ членовъ его семейства. Дама потому была въ высшей степени сконфужена своей ошибкой, вслѣдствіе которой она позволила себѣ такъ непочтительно отзываться о королѣ, въ присутствіи его дочери. Она готова была излиться цѣлымъ потокомъ извиненій и сожалѣній, но принцесса остановила ее и успокоила, замѣтивъ съ мягкостью, имѣвшей въ устахъ дочери короля Франціи силу приказанія, что въ дальнѣйшихъ объясненіяхъ не было никакой надобности.

Принцесса помѣстилась въ креслѣ съ приличнымъ ея званію достоинствомъ и указала дамамъ мѣста возлѣ себя; младшая заняла свое съ естественною и почтительной робостью, тогда какъ старшая воспользовалась приглашеніемъ съ такимъ видомъ глубокаго уваженія и смиренія, что притворство ея не укрылось отъ Жанны. Она начала разговаривать, но такъ тихо, что Квентинъ не могъ ничего слышать и замѣтилъ только, что принцесса оказывала болѣе расположенія къ младшей и болѣе интересной изъ дамъ. Хотя графиня Амелина говорила гораздо болѣе, но многословныя и льстивыя рѣчи ея привлекали вниманіе Жанны гораздо менѣе, чѣмъ короткіе и скромные отвѣты ея родственницы.

Разговоръ длился не болѣе четверти часа, какъ вдругъ дверь на заднемъ концѣ галлереи отворилась и въ комнату вошелъ человѣкъ, закутанный въ плащъ. Помня приказаніе короля, и твердо рѣшившись не подвергаться болѣе, упреку въ нерадѣніи, Квентинъ подошелъ къ вошедшему, и, ставъ между нимъ и дамами, попросилъ его немедленно удалиться.

— Въ силу какого приказанія? спросилъ тотъ съ видомъ удивленія и презрѣнія.

— Самого короля, отвѣчалъ Квентинъ твердо. — И я поставленъ здѣсь за тѣмъ, чтобъ наблюдать за его исполненіемъ.

— Оно не относится къ Людовику орлеанскому, сказалъ герцогъ, сбрасывая плащъ.

Молодой человѣкъ колебался. По какъ требовать повиновенія отъ перваго принца крови, который, какъ носились слухи, долженъ былъ скоро породниться съ королевскимъ семействомъ?

— Я не смѣю противиться желанію вашего высочества, отвѣчалъ онъ, — но надѣюсь, что вы засвидѣтельствуете предъ королемъ, что я исполнилъ свою обязанность, на сколько это было согласно съ вашей волей.

— Хорошо, хорошо, молодой человѣкъ, никто не обвинитъ тебя, сказалъ герцогъ. Подошедъ къ принцессѣ онъ поклонился ей съ видомъ натянутой любезности, которой всегда отличалось его обращеніе съ ней.

— Я обѣдалъ у Дюнуа, сказалъ онъ, — и, услыхавъ, что въ галлереи Роланда собралось общество, позволилъ себѣ присоединиться въ нему.

Легкій румянецъ, придавшій на минуту нѣкоторую прелесть блѣдному лицу несчастной Жанны, ясно говорилъ, что появленіе новаго собесѣдника было далеко не непріятно ей. Она поспѣшила представить его графинямъ де-Круа. которыя приняли герцога съ должнымъ его званію уваженіемъ; потомъ, указывая ему на кресло, пригласила принять участіе въ разговорѣ.

Герцогъ уклонился отъ предложенія занять кресло въ такомъ обществѣ, и взявъ подушку съ одного изъ стульевъ, положилъ ее къ ногамъ прекрасной молодой графини де-Круа и усѣлся такъ, что, не забывая по видимому принцессы, могъ посвящать большую часть своего вниманія ея прекрасной сосѣдкѣ.

Сначала это, казалось, скорѣй понравилось принцессѣ, чѣмъ оскорбило ее. Она даже поощряла его ухаживанія за прекрасной иностранкой, принимая ихъ за желаніе угодить лично ей. Хотя герцогъ орлеанскій и привыкъ въ присутствіи своего дяди подчиняться его тяжелой волѣ, въ немъ было все-таки на столько чувства собственнаго достоинства, чтобы поступать согласно съ своими склонностями тамъ, гдѣ не было этого гнета. А такъ какъ высокое званіе давало ему право нарушать обычныя приличія и позволять себѣ нѣкоторыя вольности, то похвалы, которыми онъ осыпалъ красоту графики Изабеллы, сдѣлались такъ выразительны и свободны (причиной чего было, можетъ быть, выпитое въ большемъ противъ обыкновеннаго количествѣ вино, такъ какъ Дюнуа вовсе не былъ врагомъ Бахуса), что онъ совершенно наконецъ увлекся и, казалось, забылъ о присутствіи принцессы.

Его любезность доставляла удовольствіе только одной изъ трехъ собесѣдницъ, именно графинѣ Амелинѣ, которая видѣла уже въ перспективѣ родственный союзъ съ первымъ принцемъ крови. И надо признаться, что знатность, красота и огромныя владѣнія ея племянницы дѣлали такое честолюбивое предположеніе довольно вѣроятнымъ для того, кто, подобно ей, не принималъ въ разсчетъ политическихъ видовъ Людовика XI. Молодая графиня слушала герцога съ смущеніемъ и безпокойствомъ, бросая по временамъ умоляющіе взгляды на принцессу, какъ бы прося ея помощи. Но оскорбленныя чувства Жанны и природная робость лишали не возможности сдѣлать разговоръ болѣе общимъ; такъ что наконецъ, за исключеніемъ нѣкоторыхъ вѣжливыхъ замѣчаній графини Амелины, разговоръ поддерживался однимъ герцогомъ, которому красота Изабеллы служила предметомъ неистощимаго краснорѣчія.

Не должно упускать изъ виду всѣми забытаго свидѣтеля этой сцены, безмолвнаго часоваго, прекрасныя мечты котораго таяли какъ воскъ отъ лучей солнца, по мѣрѣ возрастающей любезности герцога. Наконецъ графиня Изабелла сдѣлала рѣшительное усиліе прекратить этотъ въ высшей степени непріятный для нея разговоръ, тѣмъ болѣе, что поведеніе герцога видимо оскорбляло принцессу.

— Первая милость, которой я ожидаю отъ обѣщаннаго вашимъ высочествомъ покровительства, начала она скромно, но твердо, — будетъ состоять въ удовлетвореніи моей просьбы убѣдить герцога орлеанскаго, что бургундскія дамы, хотя и много уступаютъ французскимъ въ умѣ и граціи, совсѣмъ не такъ глупы однако, чтобы находить удовольствіе въ однихъ преувеличенныхъ комплиментахъ.

— Мнѣ очень жаль, прекрасная графиня, возразилъ герцогъ, предупреждая отвѣтъ принцессы, — что вы, однимъ приговоромъ, осуждаете красоту бургундскихъ дамъ и искренность французскихъ рыцарей. Мы потому такъ поспѣшны и невоздержны въ выраженіи нашего восторга, что можемъ любить, какъ сражаемся — не допуская холодныхъ обсужденій, и также скоро сдаемся красотѣ, какъ побѣждаемъ храбрость.

— Красота моихъ соотечественницъ, сказала молодая графиня съ негодованіемъ, какого до сихъ поръ не рѣшалась выказывать своему высокородному обожателю, — отвергаетъ такій побѣды, а рыцари бургундскіе не уступятъ въ храбрости кому бы то ни было.

— Я уважаю вашъ патріотизмъ, графиня, возразилъ герцогъ, — и не стану отвергать вашихъ послѣднихъ словъ, пока какой нибудь бургундскій рыцарь не согласится поддержать ихъ своимъ мечемъ. Что же касается до вашей несправедливости къ прелестямъ бургундскихъ дамъ, я обращаюсь за доказательствами противъ васъ къ вамъ же. Взгляните сюда, продолжалъ онъ, указывая на большое зеркало, даръ венеціанской республики, составлявшее въ то время необыкновенную рѣдкость, — взгляните сюда и скажите, какое сердце можетъ устоять противъ прелестей, которыя отражаетъ это зеркало?

Принцесса не могла долѣе выносить пренебреженія своего жениха и съ тяжелымъ вздохомъ опустилась на спинку кресла. Вздохъ этотъ возвратилъ герцога изъ страны его заоблачныхъ фантазій къ дѣйствительности и побудилъ графиню Амелину освѣдомиться о состояніи здоровья ея высочества.

— Мнѣ что-то вдругъ ударило въ голову, отвѣчала принцесса, стараясь улыбнуться, — но сейчасъ будетъ лучше.

Усилившаяся блѣдность противорѣчила ея словамъ и графиня Амелина поспѣшила позвать на помощь, такъ какъ несчастная дѣвушка готова была упасть въ обморокъ.

Закусивъ губы и проклиная свое безразсудство, герцогъ бросился въ другую комнату, чтобы позвать прислужницъ Жанны, и, въ то время какъ онѣ прибѣгали ко всѣмъ употребляемымъ въ такихъ случаяхъ средствамъ, онъ, какъ любезный кавалеръ, не могъ не принять участія въ ихъ хлопотахъ. Голосъ его, сдѣлавшійся почти нѣжнымъ вслѣдствіе сожалѣнія и самообвиненій, оказался дѣйствительнѣе всѣхъ лекарствъ, и принцесса почти совсѣмъ оправилась, когда въ комнату вошелъ самъ король.

ГЛАВА XII.
ПОЛИТИКЪ.

Онъ такой великій политикъ, что, не унижая

достоинства сатаны, могъ бы дать ему
урокъ въ коварствѣ и научить обольстителя
новымъ искушеніямъ.

Старинная комедія.

Войдя въ комнату, Людовикъ мрачно нахмурилъ свои густыя брови и бросилъ проницательный взглядъ на всѣхъ присутствующихъ, Глаза его, какъ послѣ разсказывалъ Квентинъ, такъ вдругъ уменьшились, сдѣлались такъ злобны и пронзительны, что напомнили пробужденную змѣю, которая, свернувшись, выглядываетъ изъ подъ вересковаго кустарника. Сразу угадавъ причину тревоги, король прежде всего обратился къ герцогу.

— Вы здѣсь, любезный родственникъ? сказалъ онъ и потомъ прибавилъ строго, обращаясь къ Квентину: — ты забылъ мои приказанія?

— Простите этого молодаго человѣка, государь, сказалъ герцогъ, — онъ помнилъ свою обязанность, но я узналъ, что принцесса здѣсь….

— И ничто конечно не могло противиться вашему желанію быть съ нею, перебилъ король. Съ свойственнымъ ему отвратительнымъ лицемѣріемъ, Людовикъ постоянно старался представить герцога раздѣляющимъ страсть, которую испытывала несчастная принцесса.

— Такъ-то вы развращаете часовыхъ моей гвардіи, молодой человѣкъ? Но чего нельзя простить молодому любезнику, который и живетъ только par amours!

Герцога орлеанскій поднялъ голову, желая, вѣроятно, опровергнуть выраженное королемъ мнѣніе, но инстинктивное почтеніе, чтобы не сказать страхъ, съ дѣтства внушаемое ему Людовикомъ, сковало его голосъ.

— Жаннѣ сдѣлалось дурно? продолжалъ король. — Но не горюй, Людовикъ, это скоро пройдетъ. Проводи ее въ ея комнату, а я самъ буду кавалеромъ этихъ дамъ.

Слова эти равнялись приказанію, и герцогъ орлеанскій направился съ принцессою въ одну сторону галлереи, тогда какъ король, снявъ съ правой руки перчатку, любезно повелъ графиню Изабеллу и ея родственницу въ другую сторону, гдѣ находились двери ихъ комнаты. Онъ низко поклонился дамамъ, когда онѣ вошли, и подождала, съ минуту на порогѣ, пока онѣ совсѣмъ скрылись; потомъ спокойно притворилъ дверь, заперъ ее и, вынувъ ключъ изъ замка, заткнулъ его себѣ за поясъ. Это придало ему еще большее сходство съ старымъ скрягой, который только тогда спокоенъ, когда ключъ отъ своихъ сокровищъ держитъ въ рукахъ.

Потомъ, медленно, задумчиво и съ опущенными глазами, направился онъ къ Квентину, который, ожидая гнѣва короля, смотрѣлъ на его приближеніе съ немалымъ безпокойствомъ.

— Ты виноватъ, сказалъ Людовикъ, подходя къ молодому человѣку и устремляя на него глаза. — Ты поступилъ дурно и заслуживаешь смерти. Ни слова въ оправданіе! Какое тебѣ было дѣло до герцоговъ и принцессъ? Ты долженъ былъ помнить только одни мои приказанія.

— Но что же я могъ сдѣлать государь? спросилъ молодой солдатъ.

— Что ты могъ сдѣлать? ты, часовой, когда сюда насильно входили? съ презрѣніемъ спросилъ въ свою очередь король. — А зачѣмъ у тебя это оружіе? Ты долженъ былъ преградить имъ дорогу ослушнику и положить его на мѣстѣ, если бы онъ тотчасъ не удалился. Ступай вотъ въ эту дверь! Въ первой комнатѣ ты спустишься по большой лѣстницѣ внизъ и найдешь тамъ Оливье. Пошли его сюда, а самъ отправляйся въ казармы. Да смотри, если дорожишь жизнью, не будь такъ скоръ на языкъ, какъ былъ сегодня медленъ на руку.

Довольный тѣмъ, что такъ легко отдѣлался, но возмущаясь въ душѣ холодной жестокостью, съ которой король требовалъ отъ него исполненія его обязанностей, Квентинъ отправился по указанному пути и, встрѣтивъ внизу Оливье, сообщилъ ему приказаніе короля. Хитрый брадобрѣй поклонился, вздохнулъ, улыбнулся и, болѣе мягкимъ противъ обыкновенія голосомъ, пожелалъ молодому человѣку добраго вечера. За тѣмъ они разошлись. Квентинъ направился въ свои казармы, а Оливье къ королю.

Мемуары, которыми мы руководились при составленіи этого правдиваго разсказа, оказались, къ несчастію, неполными. Основанные преимущественно на свѣдѣніяхъ, сообщенныхъ Квентиномъ, они не содержатъ никакихъ данныхъ относительно разговора короля съ его тайнымъ совѣтникомъ. Но въ библіотекѣ замка де-Гольё, къ счастью, сохранилась рукопись хроники Жана де-Труа (Chronique Scandaleuse), которая гораздо полнѣе напечатанной. На поляхъ множество любопытныхъ замѣтокъ, сдѣланныхъ, какъ мы полагаемъ, самимъ Оливье послѣ смерти его господина и не задолго до того, какъ самъ онъ получилъ достойное за свои дѣла возмездіе на висѣлицѣ. Изъ этого источника почерпнули мы всѣ подробности слѣдующаго разговора, бросающаго на политику Людовика XI такой свѣтъ, котораго мы напрасно стали бы искать въ другомъ мѣстѣ.

Когда любимецъ брадобрѣй вошелъ въ комнату, онъ засталъ короля задумчиво сидящимъ на креслѣ, только что оставленномъ его дочерью. Хорошо знакомый съ характеромъ своего повелителя, Оливье крался неслышными шагами, пока тотъ не замѣтилъ его присутствія. Тутъ онъ почтительно сдѣлалъ нѣсколько шаговъ назадъ и остановился, ожидая приказанія говорить или слушать.

Первыя слова короля выразили неудовольствіе. — И такъ, Оливье, началъ онъ, — твои прекрасные планы исчезаютъ, какъ снѣгъ отъ южнаго вѣтра. Да не попуститъ эмбронская богородица, чтобы они обрушились на наши головы, какъ тѣ снѣжныя глыбы, о которыхъ разсказываютъ швейцарскіе мужики.

— Я, къ крайнему своему прискорбію, узналъ, что не все идетъ хорошо, государь, отвѣчалъ Оливье.

— Не хорошо! воскликнулъ король, вставъ и начиная прохаживаться большими шагами по галлереѣ. — Все идетъ гадко, какъ нельзя хуже. Вотъ послѣдствія твоихъ рыцарскихъ совѣтовъ. Мнѣ ли быть покровителемъ угнетенныхъ красавицъ! Знаешь ли, что бургундецъ вооружается и, не сегодня, такъ завтра, заключшъ союзъ съ Англіей? А Эдуардъ, отъ нечего дѣлать дома, нахлынетъ съ своими тысячами черезъ эти злополучныя ворота, Калэ. Порознь, я бы могъ уговорить или отразить ихъ, но вмѣстѣ, вмѣстѣ…. И, къ довершепію всего, неудовольствіе и измѣна этого разбойника Сенъ-Поля!… А все по твоей милости, Оливье. Ты посовѣтовалъ мнѣ принять этихъ женщинъ и послать съ этимъ проклятымъ цыганомъ вѣсти къ ихъ вассаламъ.

— Вамъ извѣстны мои побудительныя причины, государь. Владѣнія графини лежатъ на границѣ Бургундіи и Фландріи, замокъ ея почти неприступенъ, а права на сосѣднія земли таковы, что, поддержавъ ихъ, можно было бы заварить хорошую кашу бургундцу. Только бы выдать ее за человѣка, расположеннаго къ Франціи.

— Признаюсь, Оливье, это дѣло очень заманчиво, отвѣчалъ король, — и если бы удалось скрыть ея пребываніе здѣсь, то легко можно было бы устроить такой бракъ для этой богатой наслѣдницы. Но этотъ проклятый цыганъ! И какъ могъ ты посовѣтовать мнѣ довѣрить такое важное дѣло этой невѣрной собакѣ?

— Вспомните, ваше величество, сказалъ Оливье, — что вы сами слишкомъ ввѣрились ему, гораздо болѣе, чѣмъ я совѣтовалъ. Онъ бы вѣрно доставилъ родственнику графини ея письмо, въ которомъ она приказывала ему держаться въ замкѣ и обѣщала скорую помощь. Но вашему величеству угодно было испытать силу его пророчества, и такимъ, образомъ онъ узналъ важныя тайны, которыя стоили того, чтобы ихъ выдать герцогу.

— Мнѣ совѣстно, Оливье, очень совѣстно. Однако, говорятъ, что язычники эти произошли отъ мудрыхъ халдѣевъ, которые въ долинахъ Шипара научились по звѣздамъ читать будущее.

Зная очень хорошо, что, не смотря на всю свою проницательность и смѣтливость, господинъ его, тѣмъ не менѣе, могъ легко быть обманутъ разными предсказателями, астрологами, знахарями и всякаго рода людьми, имѣвшими притязаніе на знаніе тайныхъ наукъ, и что даже самъ онъ считалъ себя нѣсколько посвященнымъ въ это таинственное искусство, Оливье не рѣшался распространяться объ этомъ предметѣ, а замѣтилъ только, что цыганъ былъ плохой пророкъ относительно себя самого, иначе не вернулся бы въ Туръ, а постарался бы избѣгнуть заслуженной висѣлицы.

— Часто случается, отвѣчалъ Людовикъ глубокомысленно, — что люди, имѣющіе даръ пророчества, не имѣютъ власти предвидѣть событій, касающихся ихъ лично.

— Съ позволенія вашего величества, сказалъ довѣренный, — это все равно, какъ если бы человѣкъ, держа въ рукахъ свѣчу, видѣлъ ясно всѣ окружающіе предметы и не могъ бы разглядѣть своей собственной руки.

— Человѣкъ не можетъ видѣть своего лица, при свѣтѣ, который освѣщаетъ лица другихъ; это сравненіе ближе поясняетъ сказанное мною. Но не въ томъ дѣло. Цыганъ получилъ достойное возмездіе и миръ праху его! Но эти женщины! Мало того, что бургундецъ грозитъ намъ за нихъ войною, присутствіе ихъ можетъ повредить моимъ планамъ относительно моей собственной семьи. Нашъ любезный герцогъ, какъ ни простъ, а замѣтилъ эту дѣвушку, и я предвижу, что это можетъ сдѣлать его менѣе уступчивымъ на бракъ съ Жанной.

— Ваше величество, отвѣчалъ совѣтникъ, — можете отправить этихъ дамъ назадъ въ Бургундію и купить миръ такой цѣной. Многіе скажутъ, что это безчестно, но если необходимость требуетъ такой жертвы….

— Если бы такая жертва была полезна, Оливье, я бы принесъ ее, не колеблясь, отвѣчалъ король. — Я старый, опытный карась и меня не поддѣнешь на удочку, которую называютъ честью. Не столько честь, сколько потеря выгодъ, заставившихъ насъ принять этихъ дамъ къ себѣ, не допускаетъ теперь отсылать ихъ обратно къ бургундцу. Горько было бы отказаться отъ удобнаго случая посадить друга нашей короны и врага герцога бургундскаго въ самой срединѣ его владѣній, и тамъ близко отъ недовольныхъ городовъ Фландріи. Нѣтъ, Оливье, намъ нельзя отказаться отъ выгодъ, которыя обѣщаетъ бракъ этой дѣвушки съ какимъ нибудь другомъ нашего дома.

— Вы, ваше величество, можете отдать ея руку какому нибудь истинно вѣрному другу, который принялъ бы всю вину на себя. Вы могли бы отречься отъ него публично, а онъ сталъ бы втайнѣ служить вамъ.

— А гдѣ найду я такого человѣка? Отдать ее за котораго нибудь изъ этихъ непокорныхъ и буйныхъ дворянъ, значило бы сдѣлать его независимымъ. А развѣ вся политика моя въ продолженіи столькихъ лѣтъ направлена не противъ этого?… Дюпуи? да…. ему, и только ему могъ бы я еще довѣриться. Онъ сталъ бы, каково бы по было его положеніе, сражаться за короля Франціи…. Но почести и богатство измѣняютъ людей. Нѣтъ, я не ввѣрюсь даже и Дюпуи.

— Ваше величество можете найти другаго, сказалъ Оливье мягче и вкрадчивѣе, чѣмъ обыкновенно говорилъ съ королемъ, позволявшимъ ему многое. — Вы можете найти человѣка, который вполнѣ зависитъ отъ вашихъ милостей и вашего расположенія, который также не можетъ существовать безъ вашей поддержки, какъ безъ солнца и воздуха, человѣка болѣе мысли, чѣмъ дѣла, человѣка….

— Какъ ты, не правда-ли? Ха, ха, ха. Нѣтъ Оливье. По чести, эта стрѣла пущена ужъ слишкомъ смѣло! Какъ! потому что я удостаиваю тебя своего довѣрія, позволяю, въ награду за твои услуги, стричь иногда довольно коротко своихъ вассаловъ, ты осмѣливаешься посягать на руку такой красавицы и еще на титулъ первостепеннаго графа! Ты, человѣкъ безъ рода, безъ воспитанія! Да и самое благоразуміе твое есть только своего рода хитрость, а храбрость твоя весьма сомнительна.

— Предполагая, что я мѣчу такъ высоко, ваше величество обвиняете меня въ высокомѣріи, въ которомъ я неповиненъ, отвѣчалъ Оливье.

— Очень радъ, сказалъ король. — Отреченіе твое отъ этой нелѣпой мечты служитъ доказательствомъ твоей разсудительности. Мнѣ однакожъ казалось, что ты пѣлъ на этотъ ладъ. Но довольно объ этомъ. Я не смѣю выдать эту красавицу ни за одного изъ своихъ вассаловъ, но могу отослать ее назадъ въ Бургундію, не могу также отправить ее въ Англію или Германію, гдѣ она можетъ легко сдѣлаться добычей человѣка, болѣе склоннаго соединиться съ Бургундіей, чѣмъ съ Франціей и скорѣй усмирить недовольство частныхъ гражданъ Люттиха и Гента, чѣмъ оказать имъ помощь, которая бы доставила храбрости нашего Карла довольно дѣла въ его собственныхъ владѣніяхъ. А они были совершенно готовы, особенно въ Лютихѣ! Подстрекнувъ и поддержавъ ихъ, можно было бы задать нашему любезному брату работы не на одинъ годъ. Но что было бы, если бы имъ помогалъ какой нибудь воинственный графъ де-Круа! Нѣтъ Оливье, планъ этотъ слишкомъ выгоденъ, чтобы отказаться отъ него безъ борьбы. Неужели твой изобрѣтательный умъ ничего не придумаетъ?

Оливье, помолчавъ нѣсколько времени, отвѣчалъ. — Нельзя ли устроить брака между Изабеллой де-Круа и Адольфомъ, герцогомъ гельдернскимъ.

— Какъ! возразилъ король съ видомъ удивленія, — принести въ жертву такое прекрасное существо такому отъявленному негодяю, который низложилъ, заключилъ въ тюрьму и даже грозился убить своего роднаго отца! Нѣтъ, Оливье, это было бы слишкомъ жестоко, даже для насъ съ тобой, хотя мы прямо и твердо идемъ къ нашей прекрасной цѣли — миру и спокойствію Франціи, и мало стѣсняемся выборомъ средствъ для достиженія ея. Къ тому, же владѣнія герцога лежатъ слишкомъ далеко отъ насъ и его ненавидятъ жители Гента и Люттиха. Нѣтъ, нѣтъ, мнѣ не надо Адольфа. Придумай кого нибудь другаго.

— Моя изобрѣтательность истощилась, государь, я ничего не могу придумать. Не вижу никого, кто бы могъ удовлетворить разнообразнымъ требованіямъ вашего величества. Мужъ Изабеллы де-Круа долженъ быть другомъ Франціи, врагомъ герцога; онъ долженъ умѣть расположить къ себѣ жителей Лютиха и Гента, быть настолько мужественнымъ, чтобы защитить свои небольшія владѣнія отъ нападеній Бургундіи. Онъ долженъ быть знатнаго происхожденія — ваше величество настаиваете на этомъ — и сверхъ всего прекрасный и добродѣтельный человѣкъ!

— Нѣтъ, Оливье, я не настаивалъ на послѣднемъ, т. е. не очень сильно настаивалъ. Но мнѣ кажется, что человѣкъ, заслужившій такую общую ненависть, какъ герцогъ Адольфъ, не можетъ быть мужемъ Изабеллы. И, если ужъ мнѣ самому приходится выбирать, то почему бы намъ не выдать ее за Гильома де-ла-Маркъ.

— По чести, государь, нельзя сказать, чтобы вы требовали слишкомъ возвышенныхъ нравственныхъ качествъ отъ счастливаго супруга молодой графини, если ужъ дикій арденскій кабанъ для нее годится. Де-ла-Маркъ! Извѣстно, что это самый страшный разбойникъ и злодѣй на всей границѣ. Онъ за тысячи преступленій отлученъ отъ церкви самимъ папой.

— Мы снимемъ съ него проклятіе, другъ Оливье, святая церковь милосерда.

— Онъ почти внѣ закона: приговоромъ ратисбонскаго сейма онъ изгнанъ изъ предѣловъ Имперіи.

— Мы уничтожимъ приговоръ, другъ Оливье, продолжалъ король тѣмъ же тономъ, — имперской сеймъ будетъ разсудителенъ.

— Положимъ, что онъ дворянинъ, но, говорятъ, что лицомъ, манерами, наружностью и сердцемъ онъ болѣе походитъ на фламандскаго мясника…. Она никогда не согласится за него выйти.

— Его способъ ухаживанья, если я не ошибаюсь, не позволитъ ей долго выбирать.

— Я былъ совершенно неправъ, государь, обвиняя ваше величество въ чрезмѣрной щекотливости, сказалъ Оливье. — По чести, Адольфъ агнецъ въ сравненіи съ де-ла-Маркомъ! Однако, какъ же онъ встрѣтится съ своей нарѣченной? вашему величеству извѣстно, что онъ не очень-то смѣетъ выходить изъ своего арденскаго лѣса.

— Объ этомъ надо позаботиться, сказалъ король. — Прежде слѣдуетъ объяснять этимъ дамамъ на единѣ, что дальнѣйшее присутствіе ихъ здѣсь можетъ повести къ войнѣ между Франціею и Бургундіею, и что, не желая выдать ихъ нашему любезному брату бургундскому, мнѣ бы хотѣлось, чтобы онѣ тайно оставили мои владѣнія.

— Онѣ станутъ просить, чтобы ихъ переправили въ Англію, замѣтилъ Оливье, — и вернутся оттуда съ какимъ нибудь круглолицымъ и длинноволосымъ островитяниномъ, въ сопровожденіи трехъ сотъ стрѣлковъ.

— Нѣтъ, нѣтъ возразилъ король, — мы не смѣемъ, ты понимаешь меня? оскорбить нашего брата бургундскаго, отправивъ ихъ въ Англію; это навлекло бы на насъ такую же непріязнь, какъ и пребываніе ихъ здѣсь. Нѣтъ, только покровительству церкви можемъ мы поручить Изабеллу де-Круа. Единственное, что мы можемъ для нее сдѣлать, это допустить ее и ея родственницу тайно уѣхать отсюда съ небольшой свитой, чтобы искать покровительства у архіепископа люттихснаго, который можетъ помѣстить молодую графиню подъ защиту какого нибудь монастыря.

— Если монастырь защититъ ее отъ де-ла-Марка, когда онъ узнаетъ милостивыя намѣренія вашего величества, я сильно ошибусь въ этомъ человѣкѣ.

— Да, право, отвѣчалъ король, — благодаря нашей тайной помощи деньгами, де-ла-Марку удалось собрать славную шайку такихъ неразборчивыхъ удальцовъ, какія когда либо существовали. Онъ держится съ помощію ихъ въ лѣсу и одинаково страшенъ какъ для герцога бургундскаго, такъ и для архіепископа люттихскаго. Ему не достаетъ только земли, которую онъ могъ бы назвать своей собственностью. Встрѣтивъ такой удобный случай пріобрѣсть ее посредствомъ брака, онъ съумѣетъ, Pasques Dieu, обдѣлать это дѣло безъ большихъ понужденій съ нашей стороны. Герцогъ бургундскій будетъ имѣть въ боку такую занозу, какой не вынетъ ему ни одинъ хирургъ нашего времени. Изгнанный Карломъ, арденскій Кабанъ усилится, овладѣетъ замкомъ и землей прекрасной графини, и если, при этомъ, недовольный Люттихъ изберетъ его своимъ предводителемъ, въ чемъ я увѣренъ, тогда пусть герцогъ объявляетъ войну Франціи или пусть онъ скорѣй благодаритъ свою судьбу, если она сама не пошлетъ вызова. Каковъ планъ, Оливье, а?

— Превосходный, исключая приговора, который отдаетъ бѣдную дѣвушку въ руки этого арденскаго Кабана. Клянусь святыми, немножко побольше внѣшняго блеска, и Тристанъ-пустынникъ былъ бы для нея пригоднѣе.

— Недавно ты предлагалъ мэтра Оливье, брадобрѣя, сказалъ король. — Но другъ Оливье и куманекъ Тристанъ, хоть оба они несравненные люди въ дѣлѣ совѣта и исполненія, не изъ того однако матеріала, изъ котораго дѣлаютъ графовъ. Развѣ ты не знаешь, что фламандскіе граждане очень высоко цѣнятъ хорошее происхожденіе, потому именно, что сами не могутъ похвастаться имъ? Чернь всегда ищетъ себѣ высокороднаго предводителя. Вонъ въ Англіи тотъ, какъ его, Кедъ или Недъ? Привлекалъ къ себѣ толпу, увѣряя, что происходитъ отъ крови Мортимеровъ. Гильомъ де-ла-Маркъ происходитъ отъ князей седонскихъ, его кровь не уступаетъ моей…. А теперь къ дѣлу. Я долженъ убѣдить дамъ въ необходимости поспѣшнаго и тайнаго отъѣзда подъ надежнымъ прикрытіемъ. Это не трудно; надо только намекнуть имъ на возможность снова попасть въ руки герцога бургундскаго. Ты долженъ только найти средство увѣдомить Гильома объ ихъ отъѣздѣ. Пусть онъ самъ выбираетъ удобное время и мѣсто, чтобъ получить ея руку. А я ужъ знаю кого имъ дать въ провожатые.

— Смѣю спросить, ваше величество, на кого изволите возлагать такое важное порученіе? спросилъ брадобрѣй.

— Разумѣется на иностранца, отвѣчалъ король, — не имѣющаго во Франціи ни родства, ни связей, которыя могли бы помѣшать моимъ планамъ, на человѣка недостаточно знакомаго со страной и ея партіями, чтобы понять въ моихъ намѣреніяхъ болѣе того, что будетъ объяснено ему. Однимъ словомъ, я хочу употребить на это дѣло молодаго шотландца, который тебя послалъ сюда.

Оливье помолчалъ немного, какъ бы сомнѣваясь въ благоразуміи этого выбора. — Ваше величество, сказалъ онъ наконецъ, — вы, противъ обыкновенія, довѣрились слишкомъ скоро этому мальчику иностранцу.

— Я имѣю на это свои причины, отвѣчалъ король. — Ты знаешь (тутъ онъ перекрестился) мое уваженіе къ блаженному Юліану, покровителю странниковъ. Я молился ему въ предпрошлую ночь, прося его умножить наши силы и направить къ намъ такихъ храбрыхъ, скитающихся по свѣту, чужестранцевъ, съ помощію которыхъ мы могли бы утвердить въ королевствѣ неограниченное повиновеніе нашей волѣ, обѣщая, въ свою очередь, святому угоднику, принимать ихъ, покровительствовать имъ и награждать во имя его.

— И въ отвѣтъ на молитвы, сказалъ Оливье, — святой Юліанъ прислалъ вашему величеству это длинноногое произведеніе Шотландіи?

Хотя брадобрѣй очень хорошо зналъ слабость короля, зналъ, что у повелителя его мало религіи и много предразсудковъ, что, касаясь ихъ, ничего не было легче оскорбить его, и потому предложилъ вопросъ самымъ мягкимъ и вкрадчивымъ голосомъ; тѣмъ не менѣе, Людовикъ понялъ намекъ и бросилъ на Оливье гнѣвный взглядъ.

— Бездѣльникъ, закричалъ онъ, — справедливо называютъ тебя чортомъ, если ты осмѣливаешься издѣваться надъ своимъ государемъ и блаженными святыми. Будь ты на волосъ менѣе нуженъ мнѣ, я, клянусь честно, повѣсилъ бы тебя на старомъ дубѣ передъ замкомъ, въ примѣръ всѣмъ богохуламъ. Знаешь ли ты, невѣрный рабъ, что едва я закрылъ глаза, какъ передо мною предсталъ святый Юліанъ. Онъ держалъ за руку молодаго человѣка и сказалъ, указывая на него: «этотъ спасется отъ воды, меча и петли, принесетъ счастіе всякому дѣлу и будетъ имѣть успѣхъ во всѣхъ предпріятіяхъ». По утру я вышелъ и встрѣтилъ этого шотландца. На родинѣ онъ избѣгнулъ меча во время избіенія всего его семейства; здѣсь, въ продолженіи двухъ дней, онъ чудомъ спасся отъ воды и петли. Сверхъ того въ одномъ случаѣ, какъ я уже говорилъ тебѣ, оказалъ мнѣ важную услугу. Я принимаю его, какъ посланнаго святымъ Юліаномъ, чтобы служить мнѣ въ самыхъ трудныхъ, опасныхъ и даже отчаянныхъ предпріятіяхъ.

Сказавъ это, король снялъ шапку и, выбравъ изъ множества свинцовыхъ образковъ, украшавшихъ ея околышъ, изображеніе святаго Юліана, поставилъ ее на столъ, сталъ на колѣни, что онъ нерѣдко дѣлалъ въ минуту особеннаго душевнаго волненія, надежды или угрызеній совѣсти, и произнесъ съ видомъ глубокой набожности: Sande Juliane, adsis precibus noslris! Ora, ora pro nobis!

Это былъ одинъ изъ тѣхъ припадковъ суевѣрной набожности, которая часто, не вовремя и не умѣста, овладѣвала Людовикомъ XI, придавая этому, самому проницательному изъ государей, видъ помѣшаннаго или, по крайней мѣрѣ, человѣка, умъ котораго сильно потрясенъ воспоминаніемъ сдѣланнаго преступленія.

Пока король этимъ занимался, любимецъ это смотрѣлъ на него съ видомъ насмѣшливаго презрѣнія, котораго почти и не старался скрыть. Одна изъ особенностей этого человѣка состояла въ томъ, что въ сношеніяхъ съ своимъ господиномъ онъ не принималъ того смиреннаго вида, которымъ отличалось его обхожденіе съ другими, и если все еще походилъ на кошку, то на кошку на сторожѣ, готовую каждую минуту отразить нападеніе. Оливье очень хорошо понималъ, что, будучи самъ глубокимъ лицемѣромъ, Людовикъ, не могъ не проникнуть лицемѣрія другаго.

— И черты этого молодаго человѣка, если я осмѣлюсь спросить, дѣйствительно похожи на того, котораго ваше величество видѣли во снѣ? спросилъ онъ.

— Какъ двѣ капли воды, отвѣчалъ король, который подобно всѣмъ суевѣрнымъ людямъ, нерѣдко поддавался обману своего воображенія. — Я велѣлъ Галеотти Маргиналъ составить его гороскопъ. Его искусство и мои собственныя наблюденія убѣдили меня, что судьба этого одинокаго молодаго человѣка управляется во многихъ отношеніяхъ одними созвѣздіями съ мной.

Что бы не думалъ Оливье о причинахъ, которыми король такъ самонадѣянію оправдывалъ свою довѣренность къ молодому и неопытному человѣку, онъ не рѣшился высказать этого, зная очень хорошо, что Людовикъ во время своего изгнанія прилежно занимался изученіемъ астрологіи, и что онъ не потерпитъ насмѣшки, унижающей его познанія. Поэтому брадобрѣй ограничился выраженіемъ надежды, что молодой человѣкъ добросовѣстно исполнитъ это трудное порученіе.

— На счетъ этого мы обезпечимъ себя, сказалъ Людовикъ. — Онъ будетъ знать только, что ему поручено проводить графиню де-Круа до мѣста жительства епископа люттихскаго; о предполагаемомъ же вмѣшательствѣ Гильома ему будетъ извѣстно также мало, какъ имъ самимъ. Это будетъ знать одинъ проводникъ, и вы съ Тристаномъ должны найти кого нибудь, пригоднаго для нашей цѣли.

— Но въ такомъ случаѣ, замѣтилъ Оливье, — судя по его наружности и родинѣ, можно съ достовѣрностью предположить, что молодой человѣкъ, при первомъ нападеніи Гильома, схватится за оружіе и, вѣроятно, не отдѣлается такъ легко, какъ сегодня утромъ.

— Если погибнетъ этотъ, сказалъ Людовикъ хладнокровно, — блаженный Юліанъ пошлетъ намъ другаго. Если посланный убитъ, когда уже исполнилъ порученіе, или бутылка разбита, когда выпито вино — это все одно и тоже. Однако нужно поспѣшить съ отъѣздомъ этихъ дамъ и потомъ увѣрить графа Крэвкёра, что это произошло безъ нашего вѣдома, а что мы, съ своей стороны, желали возвратить ихъ подъ покровительство нашего любезнаго брата, чему воспрепятствовало ихъ внезапное бѣгство.

— Быть можетъ, графъ довольно прозорливъ, а герцогъ слишкомъ предубѣжденъ противъ вашего величества, чтобы повѣрить этому.

— Пресвятая матерь Божія! сказалъ Людовикъ, — какъ могутъ христіане быть такъ недовѣрчивы? Но, Оливье, они должны повѣрить. Во всѣхъ сношеніяхъ съ любезнымъ нашимъ братомъ бургундскимъ, мы выкажемъ столько полнаго, неограниченнаго довѣрія, что онъ будетъ хуже невѣрнаго, если усумнится въ нашей совершенной искренности. Говорю тебѣ, я такъ убѣжденъ, что могу заставить Карла бургундскаго думать обо мнѣ какъ я хочу, что, если бы понадобилось разсѣять его сомнѣнія, я поѣхалъ бы навѣстить его не вооруженный и безъ другой свиты, кромѣ тебя, другъ Оливье.

— А я, отвѣчалъ Оливье, — хотя и не хвалюсь умѣньемъ владѣть сталью, развѣ только бритвой, рѣшился бы скорѣй выдержать натискъ цѣлаго отряда швейцарскихъ копейщиковъ, чѣмъ сопровождать ваше, величество во время такого дружескаго посѣщенія герцога Карла, который имѣетъ столько причинъ быть увѣреннымъ въ непріязни вашего величества.

— Ты глупъ, Оливье, не смотря на всѣ претензіи на умъ, и не можешь понять, что глубокая политика должна по временамъ скрываться подъ маской крайняго простодушія, какъ иногда храбрость скрывается подъ видомъ робости. Если бы обстоятельства потребовали, я конечно исполнилъ бы, что говорю; и, при благословеніи святыхъ и благопріятномъ сочетаніи созвѣздій, предпріятіе увѣнчалось бы успѣхомъ.

Такими словами высказалъ Людовикъ XI первую мысль о рѣшеніи, которое было имъ впослѣдствіи выполнено съ цѣлію обмануть противника, но которое едва не погубило его самого.

Оставивъ своего совѣтника, король отправился въ покои графинь де-Круа. Ему не стоило большаго труда убѣдить ихъ оставить французскій дворъ: достаточно было одного позволенія. При первомъ намекѣ, что онъ не можетъ доставить имъ надежной защиты противъ Карла, онѣ немедленно согласились уѣхать. Но не такъ-то легко было склонить графинь избрать Люттихъ мѣстомъ новаго убѣжища. Онѣ просили и умоляли отправить ихъ въ Бретань или Калэ, подъ покровительство герцога бретанскаго или короля англійскаго, гдѣ бы онѣ могли безопасно прожить, пока не смягчатся гнѣвъ герцога бургундскаго. Но ни одно изъ этихъ убѣжищъ не соотвѣтствовало планамъ Людовика и ему наконецъ удалось убѣдить дамъ въ необходимости принять то, которое было выгодно для его намѣреній.

Не было никакого сомнѣнія, что епископъ имѣлъ возможность защитить ихъ, такъ какъ съ одной стороны, духовный санъ его давалъ ему возможность оградить графинь отъ всѣхъ христіанскихъ государей, а съ другой стороны, военныя его силы были достаточны, чтобы защитить отъ всякаго насилія какъ себя самого, такъ и тѣхъ, кого онъ принималъ подъ свое покровительство. Затрудненіе состояло въ томъ, какъ безопаснѣе добраться до маленькаго двора епископа. Но Людовикъ обѣщалъ обезпечить и это, распустивъ слухъ, что графини де-Круа убѣжали изъ Тура ночью изъ боязни быть отданными въ руки бургундскаго посланника, и что онѣ направили путь свой въ Бретань. Онъ обѣщался также дать имъ хотя не большую, но надежную стражу и письменныя приказанія всѣмъ начальствующимъ въ городахъ и крѣпостяхъ, черезъ которыя онѣ должны будутъ проѣзжать, оказывать имъ всевозможную помощь и покровительство во время ихъ путешествія.

Графини де-Круа, хотя внутренно недовольныя не любезнымъ и не великодушнымъ поступкомъ Людовика, который лишалъ ихъ обѣщаннаго при своемъ дворѣ убѣжища, не только не противились такому скорому отъѣзду, но предупредили даже желаніе короля, прося позволенія отправиться въ ту же ночь. Графинѣ Амелинѣ сильно надоѣла жизнь при дворѣ, гдѣ не было блестящихъ праздниковъ и любезныхъ придворныхъ. А Изабелла заключила изо всего видѣннаго и слышаннаго, что Людовикъ, будь искушеніе не много сильнѣе, не только не задумался бы удалить ихъ отъ своего двора, но выдалъ бы, не. колеблясь, ихъ разгнѣванному государю, герцогу бургундскому. Людовикъ охотно согласился на ихъ поспѣшный отъѣздъ, надѣясь сохранить такимъ образомъ миръ съ Карломъ, и боясь, чтобы присутствіе прекрасной Изабеллы не помѣшало исполненію одного изъ любимыхъ его плановъ — браку дочери его Жанны съ герцогомъ орлеанскимъ.

ГЛАВА XIII.
АСТРОЛОГЪ.

Не говори о короляхъ — я презираю жалкое сравненіе;

я мудрецъ и стихіи мнѣ послушны: такъ думаютъ,
по крайней мѣрѣ, люди и въ этой мысли моя
неограниченная власть.

Альбумазаръ.

Занятія и приключенія молодаго шотландца быстро, какъ волны весенняго потока, слѣдовали одни за другими. Скоро познали его въ комнаты начальника, лорда Крауфорда, гдѣ, къ удивленію своему, онъ опять увидѣлъ короля. Первыя слова Людовика о чести и довѣріи, которыя онъ намѣренъ оказать молодому человѣку, сильно встревожили послѣдняго. Онъ боялся, чтобы его снова не отправили въ засаду, какъ во время обѣда, или не сдѣлали порученія еще болѣе противнаго его чувствамъ. Но онъ не только успокоился, а пришелъ въ восторгъ, услыхавъ, что король избралъ его въ начальники небольшаго отряда, состоящаго изъ трехъ воиновъ и проводника, и назначеннаго провожать графинь де-Круа ко двору ихъ родственника, архіепископа люттихскаго, какъ можно безопаснѣе, спокойнѣе, а главное, какъ можно скрытнѣе. Онъ получилъ письменныя наставленія, въ которыхъ были поименованы всѣ мѣста остановокъ, назначенныя большей частію въ отдаленныхъ отъ городовъ деревняхъ и монастыряхъ, а также всѣ предосторожности, которыя онъ долженъ былъ принимать, особенно приближаясь къ бургундской границѣ. Наконецъ, ему было подробно объяснено все, что онъ долженъ былъ дѣлать и говорить, чтобы выдать себя за дворецкаго двухъ знатныхъ англійскихъ дамъ, ѣздившихъ на поклоненіе мощамъ святаго Мартина турскаго и направляющихся теперь въ благословенный городъ Кёльнъ къ мощамъ трехъ волхвовъ, приходившихъ въ Виѳлеемъ на поклоненіе родившемуся Спасителю.

Не сознавая ясно настоящей причины своего восторга, молодой человѣкъ чувствовалъ, какъ билось его сердце при мысли, что онъ будетъ такъ близко къ прекрасной графинѣ и притомъ въ положеніи, которое дастъ ему право на нѣкоторое довѣріе съ ея стороны, такъ какъ самая безопасность ея будетъ главнымъ образомъ зависѣть отъ его поведенія и храбрости. Онъ нисколько не сомнѣвался, что, не смотря на всѣ опасности пути, благополучно доставитъ ее до мѣста. Молодость вообще рѣдко думаетъ объ опасностяхъ, а взросшій на свободѣ, безстрашный и самоувѣренный Дорвардъ даже искалъ ихъ. Онъ желалъ поскорѣй избавиться отъ стѣсняющаго присутствія короля, чтобы вполнѣ предаться своей внутренней, доходившей до восторга, радости, которую при немъ ему приходилось сдерживать.

Но Людовикъ не такъ скоро отпустилъ его. Этотъ осторожный государь долженъ былъ узнать мнѣніе другаго совѣтника, не имѣвшаго ничего общаго съ Оливье; совѣтника, который, по мнѣнію всѣхъ, черпалъ свои знанія въ высшемъ, звѣздномъ мірѣ, между тѣмъ какъ, судя по послѣдствіямъ, всѣ готовы были думать, что Оливье заимствовалъ свои совѣты прямо отъ самаго дьявола.

Людовикъ отправился, въ сопровожденіи горѣвшаго нетерпѣніемъ Квентина, къ стоявшей отдѣльно башнѣ замка Плесси. Въ ней, съ не малымъ удобствомъ и роскошью, помѣщался извѣстный астрологъ, поэтъ и философъ Галеотти Марти, Марціусъ или Мартиваль, уроженецъ Парни въ Италіи, авторъ знаменитаго трактата De Vulgo Jncognitis^[23], и предметъ удивленія своего вѣка и восторженныхъ похвалъ Павла Іовіуса. Онъ долго процвѣталъ при дворѣ знаменитаго Матвѣя Корвина, короля венгерскаго, откуда Людовикъ переманилъ его, завидуя этому государю, имѣвшему возможность пользоваться обществомъ и совѣтами мудреца, который славился искусствомъ читать въ книгѣ судебъ.

Мартиваль не принадлежалъ къ числу тѣхъ мрачныхъ аскетовъ, блѣдныхъ провозвѣстниковъ мистическихъ знаній того времени, которые теряли зрѣніе и изнуряли тѣло, проводя безсонныя ночи надъ пылающей жаровней или наблюдая полярныя созвѣздія. Онъ пользовался всѣми удовольствіями свѣта и отличался, пока не стала мѣшать тучность, во всѣхъ военныхъ и гимнастическихъ упражненіяхъ, такъ что Янъ венгерскій оставилъ латинскую эпиграмму на поединокъ Галлеотти съ однимъ извѣстнымъ бойцамъ, въ присутствіи венгерскаго короли и всего двора, поединокъ, въ которомъ астрологъ одержалъ полную побѣду.

Комната этого придворнаго и воинственнаго мудреца была убрана съ такой роскошью, какой Квентинъ еще не встрѣчалъ въ королевскомъ жилищѣ. Рѣзьба, украшавшая шкапы его библіотеки, и великолѣпные обои выказывали изящный вкусъ ученаго италіянца. Изъ этой библіотеки одна дверь вела въ его спальню, другая въ маленькую башню, служившую ему обсерваторіей. По среди комнаты стоялъ большой дубовый столъ, покрытый дорогимъ турецкимъ ковромъ, взятымъ въ палаткѣ паши послѣ знаменитой битвы при Яизѣ, гдѣ астрологъ сражался рядомъ съ славнымъ поборникомъ христіанства Матвѣемъ Корвиномъ. На столѣ лежало множество математическихъ и астрологическихъ инструментовъ замѣчательной работы и сдѣланныхъ изъ дорогаго матеріала. Серебряная астролябія была подарена ему императоромъ германскимъ, а его посохъ Іакова, изъ чернаго дерева въ богатой золотой оправѣ, съ инкрустаціей, былъ знакомъ уваженія царствовавшаго папы.

Много другихъ предметовъ лежало на столѣ и висѣло по стѣнамъ. Между прочимъ два полныя вооруженія, одно кольчужное, другое латное и оба, судя по ихъ величинѣ, принадлежали самому астрологу, который былъ почти гигантскаго роста. Тутъ же были испанскій клинокъ, шотландскій ножъ и турецкій ятаганъ, лукъ, колчаны и другіе воинскіе снаряды, а также различнаго рода музыкальные инструменты, серебряное распятіе, античная погребальная урна, нѣсколько маленькихъ бронзовыхъ пенатовъ древнихъ язычниковъ, и много другихъ интересныхъ вещей, которые и описать трудно; многія изъ нихъ, по мнѣнію суевѣрнаго вѣка, служили необходимыми принадлежностями магіи. Библіотека этого замѣчательнаго человѣка представляла такую же разнообразную смѣсь. Любопытныя рукописи древнихъ классиковъ лежали рядомъ съ объемистыми произведеніями христіанскихъ богослововъ и мудрыхъ труженниковъ алхиміи, которые, съ помощію герметической философіи, думали раскрыть своимъ ученикамъ глубочайшія тайны природы. Нѣкоторыя изъ рукописей были написаны восточными письменами, смыслъ или безсмысліе другихъ скрывались подъ гіероглифами и кабалистическими знаками. Все убранство комнатъ, особенно при слѣпой вѣрѣ того времени въ тайную науку, производило сильное впечатлѣніе, которое еще болѣе усиливалось наружностью и осанкой самого астролога. Сидя въ большомъ креслѣ, онъ съ любопытствомъ разсматривалъ образчикъ только что изобрѣтеннаго искусства книгопечатанія, вышедшій изъ подъ франкфуртскаго станка.

Галеотти Мартиваль былъ высокъ ростомъ и статенъ, несмотря на свою тучность. Ему было далеко за сорокъ лѣтъ. Привычка къ тѣлеснымъ упражненіямъ, которую онъ сдѣлалъ въ молодости и не совсѣмъ еще оставилъ и теперь, не могла уничтожить природнаго расположенія къ полнотѣ, которое еще увеличивалось отъ занятій, требовавшихъ сидячей жизни, и отъ того, что ученый мужъ любилъ хорошо покушать. Крупныя черты его лица были однако благородны и красивы, а черной, низко спускавшейся на грудь, бородѣ его могъ позавидовать любой сантонъ^[24]. Длинное платье его, родъ халата, изъ самаго дорогаго генуэзскаго бархата, съ широкими рукавами и золотыми застежками, было обшито соболемъ и подпоясано широкимъ кушакомъ изъ бѣлаго пергамента, на которомъ яркокрасными фигурами были изображены двѣнадцать знаковъ зодіака. Мудрецъ всталъ и поклонился королю съ видомъ человѣка, привыкшаго къ такому высокому обществу и умѣющаго даже въ присутствіи государя поддержать то значеніе, которое послѣдователи пауки придавали себѣ въ то время.

— Вы, отецъ мой, сказалъ король, — занимались, какъ я вижу, разсматриваніемъ этого новоизобрѣтеннаго искусства размножать рукописи съ помощію машинъ. Какъ могутъ такіе механическіе и чисто земные предметы занимать того, кому небо открыло свои скрижали?

— Братъ мой, отвѣчалъ Мартиваль, — такъ обитатель этой кельи долженъ называть даже короля Франціи, когда онъ удостаиваетъ его своимъ посѣщеніемъ въ качествѣ ученика, повѣрь мнѣ, что, размышляя надъ послѣдствіями этого изобрѣтенія, я читаю въ нихъ, также вѣрно, какъ въ сочетаніяхъ небесныхъ свѣтилъ, признаки страшныхъ, чудовищныхъ перемѣнъ. Когда я подумаю, какъ ограничены источники знанія и какъ медленно они открываются намъ, какъ жаждущимъ трудно пріобрѣтать ихъ, какъ равнодушны къ нимъ люди себялюбивые, какъ легко могутъ они быть искажены, даже совершенно уничтожены внезапнымъ вторженіемъ варварства, могу ли и безъ изумленія и любопытства смотрѣть на судьбы грядущихъ поколѣній, на которыя свѣтъ знанія прольется безостановочно и неизмѣнно, обильнымъ и благотворнымъ весеннимъ дождемъ, оплодотворяя однѣ страны, затопляя другія, измѣняя всѣ формы общественнаго быта, создавая и уничтожая религіи, воздвигая и разрушая государства.

— Послушай, Галеотти, сказалъ Людовикъ, — и всѣ эти перемѣны произойдутъ въ наше время?

— Нѣтъ, царственный братъ мой, отвѣчалъ Мартиваль, — изобрѣтеніе это подобно молодому дереву, которое теперь только что посажено, но въ грядущихъ поколѣніяхъ принесетъ плодъ столь же роковой, но и столь же драгоцѣнный, какъ плодъ Эдема, а именно познаніе добра и зла.

— Предоставимъ будущее будущему, сказалъ Людовикъ послѣ минутнаго размышленія, — мы дѣти настоящаго и станемъ заботиться о немъ, съ насъ будетъ и тѣхъ заботъ, которыхъ полонъ каждый день. Скажи мнѣ, что, гороскопъ, который я прислалъ тебѣ, подвинулся впередъ съ тѣхъ поръ, какъ ты сообщилъ мнѣ кое-что о немъ? Я привелъ сюда того, къ кому онъ относится, чтобы вы могли произвести надъ нимъ изслѣдованія съ помощію хиромантіи, или какъ вы тамъ захотите. Дѣло не терпитъ отсрочки.

Сановитый мудрецъ всталъ, подошелъ къ молодому человѣку и устремилъ на него свои темные проницательные глаза, какъ бы желая разобрать каждую малѣйшую черту его лица. Чувствуя себя предметомъ внимательнаго наблюденія такого важнаго и почтеннаго человѣка, Квентинъ невольно смутился, покраснѣлъ, опустилъ глаза и поднялъ ихъ только повинуясь громкому голосу астролога, который сказалъ ему: — не бойся, подними глаза и протяни руку.

Осмотрѣвъ руку молодаго человѣка по всѣмъ правиламъ мистическаго искусства, Мартиваль отвелъ короля нѣсколько въ сторону. — Царственный братъ мой, сказалъ онъ ему, — наружность этого молодаго человѣка и черты его лица еще болѣе убѣждаютъ меня въ истинѣ заключеній, сдѣланныхъ мною по его гороскопу, и тѣхъ сужденій, которыя вы, также знакомые съ нашимъ высокимъ искусствомъ, могли сами составить объ немъ. Все обѣщаетъ, что юноша этотъ будетъ храбръ и счастливъ.

— И вѣренъ? спросилъ король, — потому что вѣрность не всегда идетъ объ руку съ храбростью и счастьемъ.

— И вѣренъ, отвѣчалъ астрологъ, — въ глазахъ его я читаю мужество и твердость, а линія жизни его глубока и пряма, что указываетъ на честность и преданность тѣмъ, кто будетъ покровительствовать и довѣряться ему; но….

— Но? повторилъ король. — Что же вы не продолжаете, отецъ мой?

— Уши королей, отвѣчалъ Галеотти, — похожи на вкусъ тѣхъ разборчивыхъ больныхъ, которые не могутъ переносить необходимыхъ для ихъ выздоровленія, горькихъ лекарствъ,

— Слухъ мой и вкусъ не такъ избалованы, отвѣчалъ Людовикъ. — Я готовъ выслушать полезный совѣтъ и проглотить спасительное лекарство. Меня не смущаетъ ни суровость перваго, ни горечь втораго. Я не былъ избалованъ потворствомъ. Юность моя прошла въ изгнаніи и страданіяхъ, слухъ мой привыкъ къ суровымъ совѣтамъ, и я не оскорбляюсь ими.

— И такъ, скажу вамъ откровенно,_t государь, отвѣчалъ Галеотти, — если въ этомъ порученіи есть что нибудь такое, что…. что можетъ, однимъ словомъ, смутить робкую совѣсть, не довѣряйте его этому молодому человѣку, до тѣхъ поръ, по крайней мѣрѣ, пока нѣсколько лѣтъ, проведенныхъ въ вашей службѣ, не сдѣлаютъ его такимъ же неразборчивымъ, какъ другіе.

— И въ этомъ заключается все, чего ты не рѣшался сказать мнѣ, добрый Галеотти? Ужъ не боялся ли ты оскорбить меня этими словами? спросилъ король. — Увы, ты самъ очень хорошо понимаешь, что въ дѣлахъ государственной политики нельзя постоянно руководиться тѣми отвлеченными правилами религіи и нравственности, которыя должны быть неизмѣнными спутниками человѣка въ частной жизни. Почему мы, владыки земные, основываемъ церкви и монастыри, совершаемъ путешествія, налагаемъ на себя посты и эпителіи, безъ которыхъ обходятся другіе, если не потому, что польза общественная и благосостояніе нашихъ государствъ заставляютъ насъ иногда прибѣгать къ мѣрамъ, противнымъ христіанской совѣсти? Но небо милостиво, заслуги церкви велики, а заступничество святой богородицы ембронской и блаженныхъ святыхъ неусыпно и всемогуще. При этихъ словахъ, онъ снялъ съ себя шапку, положилъ ее на столъ и, преклонивъ почтительно колѣна передъ образками, проговорилъ: — святый Губертъ, святый Юліанъ, святый Мартинъ, святая Розалія и всѣ святые, молите Бога за меня грѣшнаго. Вставая, онъ ударилъ себя рукой въ грудь, потомъ надѣлъ шапку и продолжалъ: — Будьте увѣрены, отецъ мой, что если въ порученіи нашемъ и будетъ заключаться нѣчто такое, на что вы намекнули, то исполненіе этого не ввѣрится молодому человѣку, онъ даже ничего не будетъ знать о немъ.

— И вы мудро поступите, царственный братъ мой, сказалъ астрологъ. — Отважность этого молодаго человѣка, обыкновенное свойство сангвиническихъ натуръ, можетъ также внушить нѣкоторое опасеніе. Но, говоря по всѣмъ правиламъ искусства, она не повредить другимъ его свойствамъ, открытымъ и посредствомъ гороскопа и инымъ путемъ.

— Но будетъ ли полночь благопріятна для начала опаснаго путешествія? спросилъ король. — Смотрите, вотъ ваши ефемериды, вы видите положеніе мѣсяца относительно Сатурна и восхожденіе Юпитера. Я думаю, признавая вполнѣ превосходство вашихъ знаній, что оно возвѣщаетъ успѣхъ тому, кто отправляетъ путешественниковъ въ этотъ часъ.

— Да, тому кто отправляетъ, сказалъ астрологъ послѣ минутнаго молчаніи, — сочетаніе это дѣйствительно обѣщаетъ успѣхъ, но мнѣ кажется, Сатурнъ угрожаетъ опасностью и несчастіями отъѣзжающимъ. Отсюда я заключаю, что путешествіе можетъ быть опаснымъ, роковымъ для тѣхъ, кто предпринимаетъ его въ подобный часъ. Это неблагопріятное соединеніе предвѣщаетъ, по моему мнѣнію, насиліе и плѣнъ.

— Насиліе и плѣнъ тому, кто отправляется, но исполненіе желаній тому, кто отправляетъ, не такъ-ли, отецъ мой?

— Именно такъ, отвѣчалъ астрологъ.

Король замолчалъ, не давъ замѣтить на сколько предсказаніе, сдѣланное астрологомъ, который вѣроятно понялъ, что предпріятіе заключало въ себѣ опасности, согласовалось съ его настоящимъ намѣреніемъ. Намѣреніе это, какъ уже извѣстно читателю, состояло въ томъ, чтобы предать графиню Изабеллу де-Круа въ руки Гильома де-ла-Маркъ, человѣка, правда высокаго происхожденія, но котораго преступленія довели до того, что онъ сдѣлался простымъ предводителемъ бандитовъ, извѣстнымъ своимъ буйнымъ характеромъ и звѣрскимъ мужествомъ.

Король вынулъ изъ кармана бумагу и, прежде, чѣмъ отдалъ ее Мартивалю, сказалъ, какъ бы извиняясь: — Не удивляйтесь, ученый другъ мой, если, имѣя въ васъ оракула, сокровище, высшаго представителя науки нашего времени, не исключая и самаго Нострадамуса, я часто прибѣгаю къ вашему искусству во всѣхъ затрудненіяхъ и сомнѣніяхъ, окружающихъ каждаго государя, принужденнаго бороться съ мятежниками внутри своихъ владѣній и сильными, заклятыми внѣшними врагами.

— Государь, отвѣчалъ философъ, — когда вы почтили меня приглашеніемъ промѣнять венгерскій дворъ на французскій, я согласился на это съ твердымъ намѣреніемъ отдать въ распоряженіе своего царственнаго покровителя все, чѣмъ искусство мое можетъ служить ему.

— Довольно, мой любезный Мартиваль. Теперь, прошу тебя, займись хорошенько вотъ этимъ важнымъ вопросомъ. И онъ началъ читать бумагу, которую держалъ въ рукахъ: — Особа, имѣющая важную тяжбу, которая должна по видимому рѣшиться судомъ или оружіемъ желала бы покончить ее личнымъ свиданіемъ съ своимъ противникомъ. Она желаетъ знать какой день будетъ благопріятенъ для выполненія такого намѣренія, каковъ будетъ успѣхъ переговоровъ и отвѣтитъ ли соперникъ на оказанное ему довѣріе благодарностью и искренностью или воспользуется выгодами, которыя свиданіе это можетъ доставить ему?

— Это весьма важный вопросъ, отвѣчалъ Мартиваль, когда король окончилъ чтеніе. — Я долженъ начертить планетарій и заняться его точнымъ и глубокимъ изслѣдованіемъ

— Сдѣлай это, мой добрый отецъ по наукѣ, и ты узнаешь, что значитъ оказать услугу королю Франціи. Мы рѣшились, если созвѣздія не воспротивятся — а наши скромныя познанія заставляютъ насъ думать, что они благопріятствуютъ нашимъ намѣреніямъ — рискнуть нѣсколько даже своей собственной особой, чтобы остановить эти противохристіанскія войны.

— Да благословятъ святые благочестивыя намѣренія вашего величества, отвѣчалъ астрологъ, и да хранятъ они вашу священную особу.

— Благодарю васъ, мой мудрый учитель. Вотъ между тѣмъ кое-что для увеличенія вашей замѣчательной библіотеки. И онъ положилъ подъ одну изъ книгъ небольшой кошелекъ съ золотомъ.

Скупой даже въ дѣлахъ своего суевѣрія, Людовикъ полагалъ, что получаемое астрологомъ жалованье достаточно вознаграждаетъ его, и потому считалъ себя въ правѣ, даже въ самыхъ важныхъ обстоятельствахъ, пользоваться его знаніями за самую умѣренную плату.

Заплативъ такимъ образомъ впередъ своему адвокату и совѣтнику за производство дѣла, какъ говорится на судейскомъ языкѣ, Людовикъ обратился къ Дорварду: — Ступай за мной, мой добрый шотландецъ, сказалъ онъ, — ты избранъ судьбой и государемъ для исполненія смѣлаго предпріятія. Все должно быть готово, чтобъ ты могъ сѣсть на лошадь именно въ ту минуту, когда часы на башнѣ святаго Мартина пробьютъ двѣнадцать. Минута позже или раньше можетъ повредить благопріятному положенію созвѣздій, которыя улыбаются моему предпріятію.

Съ этими словами, Людовикъ вышелъ въ сопровожденіи своего тѣлохранителя. Едва затворилась за ними дверь, какъ астрологъ далъ волю чувствамъ, совершенно противоположнымъ тѣмъ, которыя, по видимому, одушевляли его въ присутствіи короля.

— Презрѣнный рабъ, сказалъ расточительный и постоянно нуждающійся въ деньгахъ Галеотти, взвѣшивая кошелекъ въ рукѣ. — Отвратительный, гнусный скряга! Жена каждаго матроса заплатитъ болѣе за то, чтобы узнать, счастливъ ли былъ переѣздъ ея мужа. Ему ли имѣть понятіе о человѣческомъ знаніи! — да, когда рыскающія лисицы и воющіе волки станутъ музыкантами. Ему ли постигать величественныя явленія небесной тверди! Пусть подождетъ, пока презрѣнный кротъ будетъ имѣть глаза рыси. Post tot promissa — и это послѣ всѣхъ обѣщаній, которыми онъ старался отвлечь меня отъ двора великолѣпнаго Матвѣя, гдѣ гуннъ и турокъ, христіанинъ и невѣрный, даже царь московскій и ханъ татарскій на перерывъ осыпали меня дарами. Не думаетъ ли онъ, что я останусь въ этомъ старомъ замкѣ, какъ снигирь въ клѣткѣ, буду пѣть, когда онъ свистнетъ и ждать отъ него воды и корма? Нѣтъ — aut inveniam viam, aut faciam — я найду или придумаю средство. Кардиналъ Балю лукавъ и щедръ. Этотъ вопросъ перейдетъ къ нему и не моя будетъ вина, если его преосвященство не, съумѣетъ заставить звѣзды отвѣчать, какъ ему угодно.

Онъ опить взялъ презрѣнный даръ и опять взвѣсилъ его въ рукѣ.

— Быть можетъ, сказалъ онъ, — тутъ кроется какой нибудь драгоцѣнный камень или крупная жемчужина. Я слыхалъ, что онъ бываетъ щедръ до расточительности, когда того требуютъ его выгода или прихоть.

Галеотти высыпалъ деньги изъ кошелька. Въ немъ было, не болѣе не менѣе, десять золотыхъ монетъ. Негодованіе астролога не знало границъ. — Неужели онъ думаетъ, что за такую ничтожную плату я стану служить ему моими познаніями въ небесной наукѣ, которой я учился въ Истрагофѣ у армянскаго аббата, не видавшаго солнца впродолженіи сорока лѣтъ; у грека Дубровіуса, который, говорятъ, воскрешалъ мертвыхъ. Я, посѣтившій самого шейха Эбнъ-Али въ его пещерѣ, въ пустынѣ фиваидской? Нѣтъ, клянусь небомъ! Кто презираетъ знаніе, тотъ погибнетъ отъ своего невѣжества…. Десять золотыхъ монетъ! Мнѣ было бы стыдно предложить такую сумму Туанеттѣ на покупку новаго корсета.

Говоря это, негодующій философъ тѣмъ не менѣе всыпалъ презрѣнные червонцы въ большой, висѣвшій у него на поясѣ мѣшокъ, который Туанетта и прочіе участники въ расточительности мудреца опустошали гораздо скорѣе., чѣмъ онъ, со всей своей наукой, успѣвалъ наполнять^[25].

ГЛАВА XIV.
ПУТЕШЕСТВІЕ.

Я вижу опять тебя, прекрасная Франція, тебя, любимая

страна искусства и природы, ты опять передо мной, я опять
вижу твоихъ сыновъ, которымъ трудъ веселье — такъ обильно
земля твоя вознаграждаетъ за труды, я вижу твоихъ загорѣлыхъ
дочерей, съ смѣющимися глазами и лоснящимися черными
кудрями. Но, благословенная Франція, ты можешь разсказать
много печальныхъ дѣлъ изъ твоей прежней и настоящей жизни.

Анонимъ.

Избѣгая всякихъ разговоровъ (таково было приказаніе), Квентинъ поспѣшно отправился собираться въ путь. Онъ надѣлъ простую, но прочную броню съ набедренниками и наручниками и надежный стальной шлемъ безъ забрала. Красивое, вышитое по всѣмъ швамъ, верхнее платье его изъ выдѣланной оленьей кожи походило на платье старшаго служителя въ благородномъ домѣ.

Всѣ эти вещи были принесены въ комнату молодаго человѣка самимъ Оливье, который сообщилъ ему, съ своей обычной вкрадчивой улыбкой, что дядя съ намѣреніемъ назначенъ въ караулъ, чтобы племянникъ могъ избѣжать его разспросовъ.

— За васъ извинятся передъ вашимъ родственникомъ, продолжалъ онъ съ той же улыбкой. — Да, любезный другъ мой, когда вы, исполнивъ пріятное порученіе, вернетесь сюда цѣлы и невредимы, то получите, я въ этомъ увѣренъ, такое повышеніе, которое избавитъ васъ отъ обязанности отдавать отчетъ въ своихъ поступкахъ кому бы то не было. Напротивъ того, вы сами станете приказывать и вамъ будутъ отдавать отчеты.

Такъ говорилъ Оливье дьяволъ, разсчитывая по всѣмъ вѣроятностямъ, что бѣдный молодой человѣкъ, руку котораго онъ ласково пожималъ въ эту минуту, неизбѣжно встрѣтитъ смерть или заключеніе при выполненіи ввѣреннаго ему предпріятія. Послѣ такихъ любезностей, онъ передалъ Квентину отъ имени короля небольшой кошелекъ съ золотомъ на путевыя издержки.

За нѣсколько минутъ до полуночи, Квентинъ, согласно съ приказаніями, отправился на задній дворъ къ башнѣ дофина, въ которой, какъ извѣстно нашимъ читателямъ, было отведено временное помѣщеніе графинямъ де-Круа. Здѣсь нашелъ онъ назначенныхъ для конвоя людей, двухъ навьюченныхъ муловъ и покойныхъ лошадей для графинь и ихъ вѣрной служанки, а для себя прекраснаго боеваго коня, стальной уборъ котораго ярко блестѣлъ при блѣдномъ свѣтѣ мѣсяца. Всадники молча и неподвижно сидѣли на своихъ сѣдлахъ и Квентинъ съ удовольствіемъ замѣтилъ ихъ хорошее вооруженіе и длинныя копья. Ихъ было всего трое; одинъ изъ нихъ обратился къ Дорварду и шепнулъ ему, съ сильнымъ гасконскимъ выговоромъ, что проводникъ присоединится къ нимъ за Туромъ.

Между тѣмъ огни, мелькавшіе въ окнахъ башни, доказывали, что обитательницы ея спѣшили сборами въ дорогу. Наконецъ маленькая наружная дверь отворилась и изъ нея вышли три женщины въ сопровожденіи закутаннаго въ плащъ человѣка. Дамы молча сѣли на приготовленныхъ имъ лошадей, а спутникъ ихъ пошелъ впереди, сказывая пароль бдительной стражѣ, мимо которой они проѣзжали. Когда такимъ образомъ миновали послѣднее препятствіе, человѣкъ, служившій проводникомъ, остановился и шопотомъ заговорилъ съ ѣхавшими за нимъ дамами.

— Да благословитъ васъ небо, государь, отвѣчалъ голосъ, заставившій Квентина вздрогнуть, — и да проститъ оно вамъ, если намѣренія ваши не такъ безкорыстны, какъ ваши слова. Теперь единственное мое желаніе — скорѣй вручить свое дѣло покровительству достойнаго архіепископа люттихскаго.

Человѣкъ, къ которому относились эти слова, отвѣчалъ что-то едва слышно и вернулся въ замокъ; при свѣтѣ мѣсяца, Квентину показалось, что это былъ самъ король. Людовикъ почтилъ отъѣздъ графинь де-Круа своимъ личнымъ присутствіемъ, вѣроятно опасаясь нерѣшительности съ ихъ стороны или затрудненій со стороны стражи.

Пока путешественники находились въ окрестностяхъ замка, они принуждены были ѣхать весьма осторожно, чтобы не попасть въ капканы, ловушки и западни, нарочно устроенные для того, чтобы затруднить къ нему доступъ. Но гасконецъ зналъ отлично дорогу въ этомъ лабиринтѣ и не болѣе, какъ черезъ четверть часа они миновали предѣлы Плесси-лё-паркъ и очутились не вдалекѣ отъ Тура.

Въ это время мѣсяцъ высвободился изъ облаковъ, изъ-за которыхъ до сихъ поръ бросалъ только мимолетные лучи, и озарилъ своимъ чуднымъ свѣтомъ не менѣе чудную картину. Величественная Луара катила свои воды по одной изъ самыхъ роскошныхъ долинъ Франціи, среди береговъ, украшенныхъ башнями, террасами, виноградниками и масличными рощами. Передъ путниками возвышались стѣны города Тура, древней столицы Турэни, башни и зубчатыя укрѣпленія которыхъ были облиты яркимъ свѣтомъ лупы. Посреди ихъ подымался огромный готическій храмъ, воздвигнутый въ пятомъ столѣтіи рвеніемъ святаго епископа Перпетуя; усердіе Карла Великаго и его преемниковъ много содѣйствовало расширенію и украшенію храма и сдѣлало его однимъ изъ самыхъ великолѣпныхъ во Франціи. Тугъ же виднѣлись башни церкви святаго Граціано и мрачный, угрюмый замокъ, служившій, говорятъ, нѣкогда мѣстопребываніемъ императору Валентиніану.

Даже исключительныя обстоятельства, въ которыхъ находился молодой шотландецъ, не помѣшали ему наслаждаться удивительной красотой окружавшей его живописной мѣстности, гдѣ природа и искусство, казалось, соперничали между собой. Ландшафтъ еще болѣе выигрывалъ въ его глазахъ отъ сравненія съ дикой, гористой родиной и бѣдностью самыхъ величественныхъ ея видовъ. Но Квентинъ былъ вызванъ изъ этихъ размышленій голосомъ графини Амелины (не тѣмъ нѣжнымъ, какимъ она прощалась съ королемъ, но цѣлый октавой выше). Она требовала къ себѣ начальника отряда и когда Дорвардъ, пришпоривъ коня, почтительно представился дамамъ, графиня обратилась къ нему съ слѣдующими вопросами:

— Ваше имя и званіе?

Квентинъ сказалъ то и другое,

— Хорошо ли вы знаете дорогу? продолжала она.

— Я не могу утверждать, что очень хорошо знаю ее, отвѣчалъ онъ, — но я получилъ подробныя наставленія и на первомъ мѣстѣ отдыха мы найдемъ надежнаго проводника на все продолженіе пути. А до тѣхъ поръ обязанность его будетъ исполнять сейчасъ присоединившійся къ намъ всадникъ.

— А почему именно на васъ, молодой человѣкъ, возложено это порученіе? спросила графиня. — Я слышала, что вы тотъ самый юноша, который стоялъ на часахъ въ галлереѣ во время нашего свиданія съ принцессой. Вы молоды и вѣроятно неопытны для такого порученія. Къ тому же вы говорите по французски, какъ иностранецъ.

— Я обязанъ исполнять приказанія короля, графиня, а не обсуждать ихъ, отвѣчалъ молодой солдатъ.

— Вы благороднаго происхожденія? продолжала она.

— Я могу смѣло отвѣчать утвердительно, графиня.

— Не васъ ли я видѣла, робко спросила Изабелла, — въ гостинницѣ Лиліи, когда прислуживала королю?

Понизивъ голосъ можетъ быть вслѣдствіи такого же чувства робости, Квентинъ отвѣчалъ утвердительно.

— Въ такомъ случаѣ, любезная тетушка, сказала Изабелла, обращаясь къ своей спутницѣ, — мы можемъ быть совершенно спокойны подъ защитой этого молодаго человѣка. Онъ, какъ кажется, по крайней мѣрѣ не изъ такихъ людей, которымъ можно поручать исполненіе, коварныхъ и жестокихъ замысловъ противъ двухъ беззащитныхъ женщинъ.

— Клянусь честью, графини, сказалъ Дорвардъ, — честью моего дома и прахомъ моихъ предковъ, я, для Франціи и Шотландіи вмѣстѣ, не согласился бы на измѣну или жестокій поступокъ противъ васъ.

— Вы хорошо говорите, молодой человѣкъ, но мы привыкли къ льстивымъ рѣчамъ короля французскаго и его агентовъ, отвѣчала графиня Амелина, — эти-то льстивыя рѣчи и соблазнили насъ искать покравительства у короля Людовика, когда мы могли найти его съ меньшей опасностью, чѣмъ теперь, у архіепископа люттихскаго или Венцеслава германскаго и Эдуарда англійскаго. Что же вышло изъ обѣщаній короля? Насъ недостойнымъ, постыднымъ образомъ скрывали въ этой отвратительной гостинницѣ подъ плебейскими именами, какъ какой нибудь, запрещенный товаръ, тогда какъ мы, ты очень хорошо знаешь, Марта, прибавила она, обращаясь къ служанкѣ, — никогда иначе не одѣвались, какъ на возвышеніи въ три ступени и подъ балдахиномъ. А тутъ, вдругъ, мы были принуждены одѣваться стоя на голомъ полу, какъ какія нибудь молочницы.

Марта подтвердила, что госпожа ея говорила грустную истину.

— Хорошо, если бы только этимъ ограничивались наши несчастія, сказала графиня Изабелла. — Я охотно обошлась бы безъ всякаго великолѣпія.

— Но не безъ общества, милая племянница? Это невозможно.

— Я обошлась бы безъ всего, любезная тетушка, отвѣчала Изабелла голосомъ, который тронулъ до глубины души ихъ молодаго провожатаго и стража. — Да, безъ всего, если бы нашла вѣрное и приличное убѣжище. Я не желала, видитъ Богъ, я никогда не желала быть виновницей войны между Фракціею и Бургундіей, моей родиной; мнѣ было бы прискорбно, если бы хоть одинъ человѣкъ лишился жизни изъ-за меня. Я только просила позволенія удалиться въ монастырь Мармутье или какую нибудь другую святую обитель.

— Вы говорите, какъ безумная, любезная племянница, отвѣчала тетка. — Такія слова недостойны дочери моего благороднаго брата. Хорошо еще, что есть хоть одно лице, въ которомъ сколько нибудь сохранился духъ благороднаго дома де-Круа. Чѣмъ отличить высокорожденную даму отъ загорѣлой молочницы, если не тѣмъ, что за одну ломаются копья, а за другую простыя палки? Скажу тебѣ, моя милая, что во время моей цвѣтущей молодости, когда я была почти твоихъ лѣтъ, въ честь мою былъ данъ знаменитый гифлингэмскій турниръ. Было четыре рыцаря вызывающихъ и двѣнадцать отвѣчало на вызовъ. Турниръ этотъ продолжался три дня и стоилъ жизни двумъ рыцарямъ. Кромѣ того, тутъ были сломаны одна спина, одно плечо, три ноги и двѣ руки, не говоря ужъ о болѣе легкихъ ранахъ и контузіяхъ, которыхъ было такъ много, что герольды не могли сосчитать. Такой почестью всегда пользовались дамы нашего дома. Ахъ, будь вы хоть нѣсколько похожи сердцемъ на вашихъ предковъ, вы нашли бы возможность заставить какой нибудь дворъ, гдѣ по прежнему цѣнится любовь женщинъ и слава оружія, дать турниръ, цѣною котораго была бы ваша рука, какъ это было съ, блаженной памяти, вашей прабабушкой на турнирѣ въ Стразбургѣ. Такимъ образомъ вы пріобрѣли бы лучшее копье въ Европѣ для поддержанія правъ дома де-Круа противъ притязаній Бургундіи я политики Франціи.

— Но, любезная тетушка, возразила молодая графиня, — я слыхала отъ своей старухи кормилицы, что хотя рейнграфъ и оказался лучшимъ копьемъ на стразбургскомъ турнирѣ и заслужилъ такимъ образомъ руку моей покойной прабабушки, но что бракъ этотъ не былъ счастливъ. Говорятъ, что прадѣдушка мой имѣлъ привычку часто бранить, а иногда даже и бивать мою, блаженной памяти, прабабушку.

— А почему бы не такъ? воскликнула старшая графиня въ своемъ романтическомъ уваженіи къ рыцарству. — Почему эти побѣдоносныя руки, привыкшія въ битвѣ сыпать удары на право и на лѣво, должны быть скованы у себя дома? Я бы въ тысячу разъ охотнѣе согласилась быть по два раза въ день битой рукой храбраго супруга, который и другимъ внушалъ бы такой же страхъ, какъ мнѣ, чѣмъ выйти замужъ за труса, не смѣющаго поднять руки ни на жену, ни на кого другаго.

— Я пожелала бы вамъ всевозможныхъ удовольствій съ такимъ дѣятельнымъ супругомъ, любезная тетушка, отвѣчала Изабелла, — но не позавидовала бы вамъ: если ломанье членовъ и можетъ быть терпимо на турнирѣ, оно вовсе не такъ пріятно въ дамской гостинной.

— Нѣтъ, но вѣдь побои не составляютъ же необходимыхъ послѣдствій брака съ доблестнымъ рыцаремъ, хотя и правда, что нашъ храбрый предокъ, блаженной памяти, рейнграфъ Готэридъ былъ нѣсколько суровъ и черезъ чуръ любилъ рейнское вино. Истинный рыцарь бываетъ ягненкомъ въ обществѣ дамъ и львомъ въ битвѣ. Вотъ, напримѣръ, Тибо де-Монтиньи, миръ праху его, былъ самая кроткая душа въ мірѣ и никогда не рѣшился бы поднять руки на свою жену. Да, клянусь богородицей, онъ, поражавшій всѣхъ въ открытомъ полѣ, преклонялся подъ ударами прекраснаго врага у себя дома. Но то была его собственная вина. Онъ былъ однимъ изъ вызывающихъ на гафлингэмскомъ турнирѣ и дрался такъ хорошо, что, будь это угодно Богу и вашему дѣдушкѣ, нашлась бы можетъ быть дама Монтиньи, болѣе соотвѣтствующая его мягкому характеру.

Графиня Изабелла имѣла причины опасаться гафлингэмскаго турнира, по поводу котораго тетушка ея была всегда особенно многорѣчива, и потому она не поддерживала разговора. Квентинъ, съ любезностью хорошо воспитаннаго молодаго человѣка, не желалъ стѣснять дамъ своимъ присутствіемъ и отъѣхалъ къ проводнику, какъ будто за тѣмъ, чтобы разспросить его о дорогѣ.

Дамы ѣхали молча и только изрѣдка обмѣнивались незначительными словами. Такъ прошло нѣсколько часовъ и начало уже свѣтать, когда молодой человѣкъ, опасаясь, чтобы ѣзда не утомила его спутницъ, пожелалъ узнать близко ли первое мѣсто отдыха.

— Я покажу вамъ его черезъ полчаса, отвѣчалъ проводникъ.

— И потомъ вы оставите насъ на попеченіе другаго? спросилъ Дорвардъ.

— Именно такъ, господинъ стрѣлокъ, возразилъ тотъ. — Мои путешествія всегда непродолжительны и прямы: тамъ, гдѣ вы и многіе другіе, господинъ стрѣлокъ, употребляете лукъ, я употребляю веревку.

Мѣсяцъ ужъ давно скрылся и первые лучи занимавшейся зари освѣщали востокъ, отражаясь на гладкой поверхности небольшаго озера, по берегу котораго шла дорога. Озеро это лежало по серединѣ обширной равнины, поросшей рощицами, одинокими деревцами и кустарниками, но такъ рѣдко, что ее можно было назвать открытой и при свѣтѣ зари довольно ясно различать предметы. Квентинъ взглянулъ на ѣхавшаго съ нимъ рядомъ проводника и подъ широкими полями нахлобученной шляпы, похожей на сомбреро испанскаго крестьянина, узналъ лукавыя черты того самаго петит’Андрё, который вмѣстѣ съ угрюмымъ товарищемъ своимъ Труазэшель еще недавно такъ безцеремонно распоряжались около его горла. Повинуясь отвращенію (на его родинѣ, на палача смотрятъ почти съ суевѣрнымъ ужасомъ), не чуждому страха, который еще не успѣлъ пройти со времени недавней опасности, молодой человѣкъ повернулъ свою лошадь въ сторону и, пришпоривъ, заставилъ ее сдѣлать прыжокъ, удалившій его на нѣсколько шаговъ отъ гнуснаго товарища.

— О, о, о! воскликнулъ петит'-Андре, — клянусь грэвской богородицей, нашъ юный солдатъ не забылъ насъ, какъ видно. Надѣюсь, товарищъ, вы не сердитесь? Какъ быть! въ здѣшней странѣ каждый долженъ заработывать свой хлѣбъ. Нечего стыдиться того, что побывали у меня въ передѣлкѣ. Я не хуже кого другаго съумѣю повѣсить живой плодъ на мертвое дерево. Къ тому же Богъ наградилъ меня веселымъ характеромъ. Ха, ха, ха! я бы могъ разсказать вамъ не мало шутокъ, которыя мнѣ случалось отпускать, взбираясь по лѣстницѣ на висѣлицу. Приходилось иногда ускорять работу, а то дружки могли того и гляди, къ стыду моего мастерства, умереть со смѣху. Право!

Говоря такимъ образомъ, петит'-Андре повернулъ лошадь, намѣреваясь подъѣхать ближе къ Дорварду.

— Ну, господинъ стрѣлокъ, будемъ пріятелями, сказалъ онъ. — Что до меня, то я всегда весело и безъ злобы исполняю свою обязанность. Никогда не люблю я человѣка больше, какъ въ ту минуту, когда надѣваю ему на шею крученый шнурокъ, который производитъ его въ рыцари ордена св. Патлбуляріуса, какъ капелланъ нашъ, достойный отецъ Ваконельдіабло, имѣетъ обыкновеніе называть св. патрона нашей стражи.

— Прочь, презрѣнная тварь! крикнулъ Квентинъ, замѣтивъ, что палачъ намѣревался подъѣхать къ нему. — Прочь, или я укажу тебѣ разстояніе между благородными людьми и такимъ отверженнымъ, какъ ты.

— Э, э, какъ вы горячитесь, отвѣчалъ петит'-Андре. — Если бы вы сказали честными, тутъ еще было бы сколько нибудь правды; но что касается до благородныхъ, мнѣ каждый день случается хлопотать около нихъ также близко, какъ недавно около вашей милости. Впрочемъ, Богъ съ вами, поѣзжайте одни. Я думалъ предложить вамъ бутылку овернскаго, чтобы залить всякое неудовольствіе, но вы, какъ видно, пренебрегаете моей любезностью; пусть будетъ по вашему. Сердитесь сколько вамъ угодію, я никогда не ссорюсь съ своими пріятелями, веселыми прыгунчиками, маленькими скакунчиками, съ своими милыми дружками, какъ Жакъ-мясникъ называетъ барашковъ; съ людьми наконецъ, у которыхъ, какъ у вашего благородія, на лбу написано П. Е. Т. Л. Я. Нѣтъ, нѣтъ, пускай они обходятся со мной, какъ имъ угодно, я все-таки, въ конецъ концевъ, окажу имъ услугу. Вы сами увидите, когда въ другой разъ попадетесь въ мои руки, что петит'-Андре умѣетъ забывать обиды.

При этихъ словахъ, лукаво подмигнувъ и причмокнувъ, какъ бы погоняя лѣнивую лошадь, петит'-Андре переѣхалъ на другую сторону дороги и оставилъ молодаго человѣка, съ его шотландской гордостью, переваривать, на свободѣ, нанесенныя ему оскорбленія. Сильно хотѣлось Квентину изломать древко своего копья о ребра этого негодяя, но онъ сдержалъ свой гнѣвъ, вспомнивъ, что драка съ подобнымъ человѣкомъ принесла бы ему мало чести, и что въ настоящихъ обстоятельствахъ всякая ссора была бы нарушеніемъ его обязанностей и могла повести къ самымъ опаснымъ послѣдствіямъ. Онъ подавилъ свою злобу, возбужденную неумѣстными шутками, вполнѣ соотвѣтствующими ремеслу петит'-Андре, и желалъ отъ всего сердца, чтобы онѣ не долетѣли до слуха дамъ, на которыхъ, безъ всякаго сомнѣнія, могли бы произвести непріятное впечатлѣніе и уронить въ глазахъ ихъ того, къ кому относились. Но вниманіе его вскорѣ было привлечено крикомъ обѣихъ дамъ. — Посмотрите, посмотрите, кричали онѣ. — Ради самого неба, спасите насъ, за нами погоня!

Квентинъ поспѣшно оглянулся и увидалъ, что ихъ дѣйствительно преслѣдовали два вооруженныхъ всадника, которые такъ быстро приближались, что должны были скоро нагнать ихъ. — Это вѣроятно полицейская стража дѣлаетъ свой объѣздъ по лѣсу, сказалъ Дорвардъ. — Посмотри, прибавилъ онъ, обращаясь къ петит’Андре, — что это за люди?

Послѣдній повиновался и, посмотрѣвъ внимательно назадъ, отвѣчалъ, шутовски изогнувшись на сѣдлѣ. — Это, любезный господинъ, не ваши товарищи и не мои, не стрѣлки и не солдаты превота. Я, кажется, вижу на нихъ шлемы съ опущенными забралами и латные нашейники. Чортъ бы побралъ эти нашейники! они всего несноснѣе. Мнѣ случалось по цѣлому часу возиться съ ихъ застежками.

— Поѣзжайте впередъ, благородныя дамы, сказалъ Дорвардъ, не обращая вниманія на слова петит'-Андре, — только не очень скоро, чтобы не показать вида, что вы бѣжите; но все-таки постарайтесь воспользоваться временемъ, пока я прегражу путь преслѣдующимъ насъ.

Графиня Изабелла посмотрѣла на Квентина и потомъ сказала нѣсколько словъ на ухо своей родственницѣ, которая обратилась къ нему съ слѣдующими словами: — Мы вполнѣ полагаемся на вашу защиту, молодой человѣкъ, и готовы скорѣй вмѣстѣ съ вами встрѣтить опасность, чѣмъ ѣхать впередъ съ такимъ проводникомъ, наружность котораго не предвѣщаетъ ничего добраго.

— Какъ вамъ будетъ угодно, отвѣчалъ Дорвардъ. — Ихъ только двое и хотя, какъ кажется по вооруженію, они рыцари, и если они имѣютъ дурныя намѣренія, я все-таки надѣюсь показать имъ, какъ шотландскій дворянинъ исполняетъ свою обязанность въ присутствіи и защищая такихъ особъ, какъ вы. Кто изъ васъ, продолжалъ онъ, обращаясь къ своимъ солдатамъ, — хочетъ быть моимъ товарищемъ и преломить копье съ этими храбрецами?

Двое изъ всадниковъ видимо колебались, по третій, Бертрамъ Гюйо поклялся, что, cap de Diou, за честь Гасконіи, онъ готовъ помѣриться съ ними, будь они рыцари круглаго стола короля Артура.

Пока онъ говорилъ это, два рыцаря, таково по видимому было ихъ званіе, поравнялись съ Квентиномъ и храбрымъ гасконцемъ, занявшими мѣста въ тылу своего отряда. Новоприбывшіе были въ полномъ вооруженіи, въ превосходныхъ латахъ изъ полированной стали, но безъ всякихъ девизовъ, по которымъ бы можно было узнать ихъ.

Приближаясь, одинъ изъ нихъ закричалъ Дорварду: — Дайте мѣсто, господинъ оруженосецъ, мы хотимъ освободить васъ отъ обязанности, которая выше вашего званія и положенія. Вы хорошо сдѣлаете, если оставите этихъ дамъ на наше попеченіе. Мы имѣемъ на это болѣе права; при томъ же, какъ намъ извѣстно, подъ вашимъ покровительствомъ онѣ почти плѣнницы.

— Въ отвѣтъ на ваше требованіе, господа, отвѣчалъ Дорвардъ, — я скажу, во первыхъ, что обязанность эта возложена на меня моимъ государемъ, и во вторыхъ, что дамы эти, какъ ни мало я достоенъ такой чести, желаютъ остаться подъ моимъ покровительствомъ.

— Прочь бездѣльникъ! закричалъ одинъ изъ витязей. — Какъ смѣешь ты, нищій бродяга, сопротивляться рыцарямъ?

— Именно сопротивляться, отвѣчалъ Квентинъ, — Да, я намѣренъ сопротивляться вашему дерзкому и беззаконному нападенію. Если въ званіяхъ нашихъ и была какая нибудь разница, чего я однако не знаю еще, то ваша грубость уничтожила ее. Обнажайте же мечи или возьмите разстояніе, если хотите сразиться на копьяхъ.

Рыцари повернули коней назадъ и отъѣхали шаговъ на полтораста. Взглянувъ на дамъ, Квентинъ низко наклонился къ лукѣ своего сѣдла, какъ бы прося ихъ пожелать ему успѣха. Дамы въ знакъ поощренія махали ему платками, а незнакомцы между тѣмъ успѣли взять необходимое для аттаки разстояніе.

Бросивъ нѣсколько словъ ободренія гасконцу, Квентинъ далъ шпоры своему коню и четыре всадника, на всемъ скаку, встрѣтились на серединѣ раздѣлявшаго ихъ пространства. Встрѣча была пагубна для бѣднаго гасконца: ударъ противника, направленный въ его не защищенное забраломъ лице, попалъ прямо въ глазъ, проникъ въ мозгъ и несчастный палъ мертвый съ лошади.

Квентинъ, которому угрожала такая же опасность, ловко отклонился и копье противника скользнуло поверхъ его праваго плеча, слегка оцарапавъ ему щеку, между тѣмъ какъ его собственное, ударивъ прямо въ грудь послѣдняго, опрокинуло его съ лошади. Дорвардъ соскочилъ съ коня, чтобы снять шлемъ съ упавшаго, но другой рыцарь, который до сихъ поръ не говорилъ ни слова, опередилъ его и заслонилъ собою безъ чувствъ лежавшаго товарища. — Во имя Бога и святаго Мартина, любезный другъ, сказалъ онъ, — садись на лошадь и убирайся съ своимъ бабьемъ; онѣ ужъ и такъ, Ventre Saint Gris! надѣлали не мало зла въ это утро.

— Съ вашего позволенія, господинъ рыцарь, отвѣчалъ Квентинъ, оскорбленный угрожающимъ тономъ, которымъ были сказаны эти слова, — я прежде посмотрю, съ кѣмъ имѣлъ дѣло и узнаю, кто долженъ отвѣчать за смерть моего товарища.

— Нѣтъ, тебѣ не дожить до этого, возразилъ рыцарь. — Говорятъ тебѣ, молодой человѣкъ, ступай съ миромъ. Если мы имѣли глупость остановить васъ, то и наказаны за это. Жизнь твоя и всѣхъ твоихъ спутниковъ не искупитъ сдѣланнаго тобой зла… А, ты такъ-то! продолжалъ онъ, видя, что Квентинъ наступаете, на него съ обнаженнымъ мечомъ.

— Ну такъ вотъ же тебѣ. Съ этими словами, онъ нанесъ молодому человѣку такой ударъ, какого тотъ (хотя выросъ и родился въ странѣ, гдѣ наносятся хорошіе удары) никогда еще не видывалъ и про которые развѣ только читывалъ въ романахъ.

Мечъ съ быстротою молніи отбилъ оружіе Квентина, которымъ тотъ хотѣлъ защитить свою голову, упалъ на его испытанный шлемъ и разсѣкъ его, но коснувшись только волосъ молодаго человѣка, не причинилъ ему дальнѣйшаго вреда. Оглушенный силою удара, Дорвардъ упалъ на одно колѣно и съ минуту оставался во власти своего противника, если бы тому вздумалось повторить ударъ. Но состраданіе къ молодости или удивленіе мужеству шотландца, а можетъ быть и великодушіе, не позволявшее нападать на обезоруженнаго врага, не допустили рыцаря воспользоваться выгодой такого положенія. Квентинъ, между тѣмъ, пришелъ въ себя и поспѣшно вскочивъ на ноги, напалъ на своего противника со всей энергіей человѣка, рѣшившагося побѣдить или умереть, не потерявъ однако необходимаго въ бою присутствія духа. Принявъ твердое намѣреніе не подвергаться болѣе такимъ страшнымъ ударамъ, онъ старался воспользоваться всѣми преимуществами своей ловкости, которую мало стѣсняло сравнительно легкое вооруженіе; онъ утомлялъ своего противника неожиданными и быстрыми ударами со всѣхъ сторонъ, которые тотъ, закованный въ тяжелыя латы, не могъ такъ свободно отражать.

Напрасно великодушный рыцарь кричалъ Дорварду, что онъ не имѣлъ болѣе причины сражаться и не желалъ бы быть вынужденнымъ покончить съ нимъ однимъ ударомъ. Повинуясь страстному желанію смыть стыдъ своего перваго пораженія, молодой человѣкъ продолжалъ нападать съ быстротою молніи; угрожая противнику то лезвіемъ, то остріемъ своего меча. Но разъ испытавъ превосходство его силы, онъ пристально слѣдилъ за всѣми его движеніями, готовясь при первомъ ударѣ страшнаго оружія отскочить назадъ или въ сторону.

— Нѣтъ, самъ чортъ сидитъ въ этомъ упрямомъ и заносчивомъ мальчишкѣ, проговорилъ рыцарь; — ты видно не угомонишься, пока я не съѣзжу тебя хорошенько по головѣ.

Говоря такимъ образомъ, онъ принялъ оборонительное положеніе и, казалось, ограничивался однимъ отраженіемъ ударовъ, которыми Квентинъ осыпалъ его. Рыцарь твердо рѣшился воспользоваться первымъ признакомъ усталости, первымъ неловкимъ или неосторожнымъ движеніемъ юноши, чтобы покончить съ нимъ однимъ ударомъ;

Эта уловка вѣроятно удалась бы ему, но судьба рѣшила иначе. Поединокъ былъ въ полномъ разгарѣ, когда къ сражающимся подъѣхалъ многочисленный отрядъ всадниковъ. — Именемъ короля, остановитесь, кричали они. При этомъ крикѣ, противники пріостановились и Квентинъ съ удивленіемъ увидалъ во главѣ вновь прибывшаго отряда, своего начальника, лорда Крауфорда. Тутъ былъ также Тристанъ-пустынникъ съ двумя или тремя изъ своихъ подчиненныхъ. Всѣхъ новоприбывшихъ было около двадцати человѣкъ.

ГЛАВА XV.
ПРОВОДНИКЪ.

Онъ былъ сынъ Египта, сказать онъ мнѣ, и одинъ изъ потомковъ

тѣхъ грозныхъ маговъ, которые вели безумныя войны съ Израилемъ
и его Пророкомъ, когда Израиль обиталъ во Гошелѣ; состязались съ
сынами Легля и чудесамъ Іеговы противодѣйствовали заклинаніями,
пока не снизошелъ на Египетъ ангелъ мститель — и восплакались
эти гордые мудрецы по своимъ первенцамъ, какъ плачетъ невѣжда
простолюдинъ.

Анонимъ.

Прибытіе лорда Крауфорда и его отряда тотчасъ положило конецъ поединку, который мы старались описать въ предъидущей главѣ. Рыцарь подпалъ забрало и немедленно отдалъ свой мечъ старому лорду. — Я сдаюсь, Крауфордъ, сказалъ онъ. — Но слушайте, одно слово на ухо: ради самого Бога спасите герцога орлеанскаго.

— Какъ! что? герцогъ орлеанскій! воскликнулъ старикъ. — Какъ это случилось? чортъ возьми, вѣдь это на вѣки разсоритъ его съ королемъ!

— Не разспрашивайте, отвѣчалъ Дюнуа (рыцарь былъ не кто иной какъ Дюнуа), — во всемъ виновенъ одинъ я. Смотрите, онъ начинаетъ приходить въ чувство. Дѣло въ томъ, что я хотѣлъ увезти эту прекрасную графиню и жениться на ней, чтобы сдѣлаться богатымъ человѣкомъ. И вотъ что изъ этого вышло! Прикажите отъѣхать вашей сволочи, чтобы никто не видѣлъ его. Сказавъ это, Дюнуа поднялъ забрало герцога и спрыснулъ лице его водой, которую почерпнулъ въ сосѣднемъ озерѣ.

Квентинъ, между тѣмъ, стоялъ какъ громомъ пораженный: такъ быстро его приключенія слѣдовали одно за другимъ. Въ сраженномъ противникѣ онъ узналъ перваго принца крови и ему удалось помѣриться силами съ лучшимъ бойцомъ Франціи, знаменитымъ Дюнуа; оба эти подвига не могли, разумѣется, принести ему ничего кромѣ чести. Но какъ взглянетъ на нихъ король? Будетъ ли онъ доволенъ ими? То были вопросы инаго рода.

Между тѣлъ герцогъ успѣлъ оправиться и, сидя на травѣ, внимательно прислушивался къ разговору Дюнуа съ Крауфордомъ.

Первый настаивалъ на томъ, что не слѣдовало упоминать имени благороднаго герцога орлеанскаго, потому что онъ, Дюнуа, были, готовъ взять всю вину на себя и объявить, что родственникъ его принялъ участіе въ этомъ дѣлѣ только изъ дружбы къ нему.

Старый войнъ слушалъ его, опустивъ глаза по временамъ вздыхалъ и сомнительно покачивалъ головою. — Ты знаешь, Дюнуа, сказалъ онъ наконецъ, поднимая голову, — что ради твоего отца и для тебя самого, я радъ бы оказать тебѣ услугу.

— Я ничего не прошу для себя, возразилъ Дюнуа, — я отдалъ тебѣ свой мечъ, я твой плѣнникъ. Чего же больше? Я говорю о благородномъ герцогѣ, единственной надеждѣ Франціи, если Богу угодію будетъ призвать къ себѣ дофина. Онъ только по моей просьбѣ вмѣшался въ это дѣло. Онъ хотѣлъ помочь мнѣ устроить мое положеніе. Самъ король нѣсколько поощрилъ меня къ этому.

— Дюнуа, отвѣчалъ Крауфордъ, — если бы кто другой сказалъ мнѣ, что ты для своихъ личныхъ цѣлей втянулъ благороднаго герцога въ такую опасность, я бы назвалъ его клеветникомъ; даже и теперь не могу этому повѣрить, хотя ты самъ увѣряешь меня.

— Вы слишкомъ похожи на своего друга Дюнуа, благородный Крауфордъ, сказалъ герцогъ орлеанскій, который успѣлъ тѣмъ временемъ совершенно оправиться; — вы слишкомъ похожи на него, чтобы не отдать ему должной справедливости. Да, не онъ меня, а я его втянулъ, совершенно противъ его воли, въ это безразсудное и дерзкое предпріятіе, задуманное въ пылу безумной страсти. Смотрите на меня всѣ, кто хочетъ, прибавилъ онъ, вставая и обращаясь къ солдатамъ.

— Я Людовикъ орлеанскій и готовъ принять заслуженное наказаніе. Надѣюсь, что справедливый гнѣвъ короля падетъ на одного меня. Но принцъ крови не долженъ никому отдавать своего оружія, ни даже вамъ, храбрый Крауфордъ. Прощай мой вѣрный клинокъ!

Съ этими словами герцогъ вынулъ изъ ноженъ свой мечъ и бросилъ его въ озеро. Молніей сверкнувъ въ воздухѣ, мечъ исчезъ въ всплеснувшихъ волнахъ. Званіе виновнаго было такъ высоко, а уваженіе, которымъ онъ пользовался такъ велико, что всѣ присутствующіе стояли изумленные, но зная на что рѣшиться. Имъ всѣмъ были извѣстны виды короля на герцога и они очень хорошо понимали, какъ могутъ быть пагубны для принца послѣдствія его необдуманнаго поступка.

Дюнуа, первый, прервалъ молчаніе. — И такъ, сказалъ онъ тономъ упрека оскорбленнаго недовѣріемъ друга, — вашему высочеству угодно было въ одно и тоже утро бросить въ воду свой лучшій клинокъ, отказаться отъ милости короля и отвергнуть дружбу Дюнуа?

— Какъ можете вы видѣть желаніе отвергнуть вашу дружбу, мой добрый родственникъ, въ томъ, что я сказалъ правду, когда того требовала ваша безопасность и моя честь?

— Какое вамъ дѣло до моей безопасности, мой высокороднѣйшій братъ? отвѣчалъ Дюнуа съ досадой. — Какое вамъ до нее дѣло, Богъ мой! Можетъ быть я и хотѣлъ, чтобы меня повѣсили, бросили въ Луару или задушили, зарѣзали или подъ колесомъ переломали мои члены, посадили въ желѣзную клѣтку, живьемъ зарыли въ землю или какъ тамъ было бы угодно королю Людовику избавиться отъ своего вѣрнаго слуги Нечего вамъ хмуриться и показывать глазами на Тристана, я вижу этого негодяя также хорошо, какъ и вы. Да со мной дѣло и не дошло бы до этого, за меня бояться было нечего. Что же касается вашей чести, то она, клянусь румянцемъ святой Магдалины, требовала, чтобы вы не принимались за сегодняшнюю продѣлку или, по крайней мѣрѣ, постарались бы скрыть ее. А то ваше высочество были выбиты изъ сѣдла шотландскимъ мальчикомъ.

— Тише, тише, замѣтилъ лордъ Крауфордъ, — его высочеству нечего стыдиться; не въ первый разъ приходится молодому шотландцу преломить хорошее копье. Я радъ, что этотъ молодецъ хорошо велъ себя.

— Я ничего не имѣю сказать противъ этого, возразилъ Дюнуа, — но если бы милордъ пріѣхалъ немного позже, въ его шотландскомъ отрядѣ открылась бы ваканція.

— Дя, да, отвѣчалъ Крауфордъ, — я вижу слѣды вашихъ рукъ на этомъ расколотомъ шишакѣ. Эй, пусть кто нибудь возьметъ у молодца этотъ осколокъ и дастъ ему нашу шапку со стальнымъ подбоемъ, она будетъ ему полезнѣе. Позвольте однако замѣтить, милордъ, что и на вашей испытанной бронѣ замѣтны шотландскія письмена. Ну, Дюнуа, теперь я долженъ просить васъ и герцога сѣсть на лошадей и слѣдовать за мной. Я имѣю приказаніе проводить васъ, хотя и далеко не туда, куда бы желалъ.

— Могу ли я сказать одно слово этимъ прекраснымъ дамамъ, мой любезный лордъ Крауфордъ? спросилъ герцогъ.

— Ни полслова, отвѣчалъ старикъ. — Я слишкомъ преданъ вашему высочеству, чтобы допустить такое безразсудство. Ты исполнилъ свой долгъ, молодой человѣкъ, продолжалъ онъ, обращаясь къ Квентину, — отправляйся и окончи данное тебѣ порученіе.

— Съ вашего позволенія, милордъ, сказалъ Тристанъ, съ своей обычной грубостью, — пусть молодой человѣкъ найдетъ себѣ другаго проводника; я не могу обойтись безъ петит'-Андре, когда ему предвидится работа.

— Пусть только молодой человѣкъ ѣдетъ прямо по той тропинкѣ, сказалъ подѣхавшій петит'-Андрс. — Она приведетъ его къ тому мѣсту, гдѣ онъ встрѣтитъ настоящаго проводника. За тысячу дукатовъ не согласился бы я сегодня разстаться съ своимъ начальникомъ. Не мало рыцарей и дворянъ перевѣшалъ я на своемъ вѣку, а также важныхъ сановниковъ и богатыхъ бургомистровъ. Даже маркизы и графы испробовали моего рукодѣлья, но и онъ взглянулъ на герцога, какъ-бы желая прибавить — принцъ королевской крови! о, о, о, петит'-Андре! о тебѣ будутъ читать въ хроникѣ.

— И вы позволяете вашимъ негодяямъ такъ дерзко говорить въ присутствіи такой особы? сказалъ Крауфордъ, взглянувъ сурово на Тристана.

— Что же вы сами не накажете его, милордъ? возразилъ тотъ угрюмо.

— Потому что изъ всѣхъ насъ только ты одинъ и можешь ударить его, не запятнавъ своей чести.

— Въ такомъ случаѣ распоряжайтесь своими людьми, милордъ, а я буду отвѣчать за своихъ, возразилъ превотъ.

Крауфордъ готовъ былъ, казалось, дать волю своему гнѣву, но, какъ бы одумавшись, повернулся спиной въ Тристану и, обращаясь къ своимъ плѣнникамъ, попросилъ ихъ ѣхать рядомъ съ собой, одного по правую, другаго но лѣвую сторону.

— Богъ да благословитъ тебя, дитя мое, сказалъ онъ Дорварду, посылая въ тоже время прощальный привѣтъ дамамъ, — ты храбро началъ свою службу, хотя и въ несчастномъ дѣлѣ.

Они уже готовы были двинуться, но Квентинъ успѣлъ разслушать какъ Дюнуа тихо спросилъ Крауфорда: — Вы везете насъ въ Плесси?

— Нѣтъ, несчастный, пылкій другъ мой, отвѣчалъ со вздохомъ старикъ, — въ Лотъ.

Лотъ! Слово это отозвалось въ сердцѣ молодаго человѣка, какъ звукъ погребальнаго колокола. То было названіе замка или скорѣй темницы, наводившей болѣе ужаса, чѣмъ самый Плесси. Дорвардъ слыхалъ, что тамъ совершались тайно такія безчеловѣчныя жестокости, которыми даже Людовикъ стыдился осквернять свое жилище. Въ этомъ мѣстѣ ужасовъ находились темницы подъ темницами и нѣкоторыя изъ нихъ были неизвѣстны даже самимъ сторожамъ. То были живыя могилы, и людямъ, попавшимъ въ нихъ, оставалось отъ жизни только возможность дышать испорченнымъ воздухомъ и питаться хлѣбомъ и водой. Тутъ же находились тѣ страшныя клѣтки, изобрѣтенныя, говорятъ, кардиналомъ Балю^[26], въ которыхъ заключенный не могъ ни стоять прямо, ни лежать протянувшись. Понятно, что имя этого мѣста ужасовъ вмѣстѣ съ сознаніемъ, что онъ былъ отчасти виновникомъ отправленія туда двухъ знаменитыхъ жертвъ, тяжело легло на сердцѣ молодаго шотландца. Полный грустныхъ размышленій, онъ ѣхалъ нѣсколько времени понуривъ голову и опустивъ глаза въ землю. Отрядъ между тѣмъ слѣдовалъ по указанному пути, и когда Квентинъ опять занялъ свое мѣсто впереди его, графиня Амелина имѣла возможность сдѣлать ему слѣдующее замѣчаніе:

— Можно подумать, молодой человѣкъ, что вы жалѣете о побѣдѣ, которую одержали, защищая насъ.

Въ голосѣ говорившей какъ будто звучала насмѣшка, но Дорвардъ имѣлъ на столько такта, чтобы отвѣчать просто и откровенно.

— Я не могу жалѣть объ услугѣ, которую мнѣ удалось оказать такимъ особамъ, какъ вы, сказалъ онъ; — но по мнѣ, будь это не опасно для васъ, я скорѣй согласился бы пасть отъ руки такого храбраго воина, какъ Дюнуа, чѣмъ быть причиной заключенія этого знаменитаго рыцаря и его несчастнаго родственника, герцога орлеанскаго, въ страшныя подземелья Лота.

— Такъ это былъ герцогъ орлеанскій? воскликнула дама, обращаясь къ племянницѣ. — Я такъ и думала; я узнала его, не смотря на разстояніе. Видите, моя милая, что могло случиться, еслибы этотъ хитрый и скупой государь позволилъ намъ показываться при его дворѣ. Первый принцъ крови и храбрый Дюнуа, имя котораго также славно, какъ имя его покойнаго отца! Этотъ молодой человѣкъ храбро исполнилъ свой долгъ, но право жаль, что онъ не палъ съ честью. Его неумѣстная отвага лишила васъ этихъ высокородныхъ избавителей.

Графиня Изабелла отвѣчала довольно рѣзко и съ такой энергіей, какой Дорвардъ до сихъ поръ не замѣчалъ въ ней.

— Если бы я не знала, что вы шутите, сказала она, — я упрекнула бы васъ въ неблагодарности къ нашему храброму избавителю. Мы обязаны ему можетъ быть больше, чѣмъ вы предполагаете. Если бы рыцари эти успѣли въ своемъ необдуманномъ предпріятіи, то съ прибытіемъ королевской гвардіи, мы разумѣется раздѣляли бы ихъ участь. Что касается до меня, то я оплакиваю нашего погибшаго защитника и непремѣнно закажу обѣдню за упокой его души. И надѣюсь, прибавила она потомъ съ нѣкоторой робостью, — что оставшійся въ живыхъ не откажется принять мою глубокую благодарность.

Когда Квентинъ обернулся къ ней, чтобы въ свою очередь поблагодарить ее, Изабелла увидала струившуюся по его щекѣ кровь. — Пресвятая дѣва! воскликнула она дрожащимъ отъ волненія голосомъ, — онъ раненъ, онъ истекаетъ кровью. Сойдите съ лошади и дайте намъ перевязать вашу рану.

Напрасно увѣрялъ молодой человѣкъ, что рана его не опасна, его принудили сойти съ коня, сѣсть на камень и снять шлемъ. Согласно старинному обычаю, который и до сихъ поръ еще по совершенно вышелъ изъ моды, дамы де-Круа имѣли притязаніе на нѣкоторыя свѣдѣнія въ лечебнонъ искусствѣ. Онѣ обмыли рану и молодая графиня перевязала ее своимъ платкомъ, чтобы предохранить отъ дѣйствія воздуха, какъ предписывало ихъ искусство.

Въ наши времена молодые люди очень рѣдко получаютъ раны изъ-за женщинъ; а дѣвушки, съ своей стороны, никогда не берутся лечить ихъ — для тѣхъ и другихъ одной опасностью меньше. Понятно о какой опасности для мущины говорю я; но перевязывать такую легкую рану, какая была у Квентина, было въ своемъ родѣ также опасно, какъ и получать ее.

Мы уже сказали, что наружность раненаго была въ высшей степени привлекательна, и когда онъ снялъ свой шлемъ, или вѣрнѣе шишакъ, свѣтлые волосы его разсыпались роскошными кудрями вокругъ лица, которое сдѣлалось еще оживленнѣе отъ покрывшаго его румянца удовольствія и юношеской стыдливости. Пока тетка отыскивала въ своихъ вещахъ разныя необходимыя снадобья, молодая графиня, принужденная держать свой платокъ на ранѣ, испытывала нѣкоторую робость и смущеніе. Состраданіе къ раненому и признательность за его услуги еще болѣе увеличивали въ ея глазахъ красоту его пріятной наружности. Словомъ, все это казалось было устроено судьбою для того, чтобы упрочить таинственную связь, которая начиналась между молодыми людьми при самыхъ, по видимому, ничтожныхъ и случайныхъ обстоятельствахъ. Несмотря на различіе своего званія и состоянія, они имѣли много общаго по молодости, красотѣ и нѣжному, мечтательному характеру.

Не было слѣдовательно ничего удивительнаго, что образъ графини Изабеллы, и прежде занимавшій воображеніе молодаго человѣка, теперь совершенно наполнилъ его сердце. Въ свою очередь, молодая дѣвушка, хотя она и не вполнѣ сознавала свои чувства, часто задумывалась о своемъ избавителѣ, которому только что оказала такую пріятную услугу. Этотъ простой солдатъ занималъ ее гораздо болѣе всѣхъ высокородныхъ поклонниковъ, которые въ продолженіи двухъ лѣтъ утомляли ее своей любезностью. Когда Изабелла вспоминала лицемѣріе, коварство и низость, которыя выражала вся фигура кривошеяго и косоглазаго Кампо-Бассо, этого недостойнаго любимца герцога Карла, онъ казался ей отвратительнѣе, чѣмъ прежде и она давала себѣ слово, что никакая власть не принудитъ ее вступить въ такой ненавистный бракъ.

Съ своей стороны, добрая графиня Амелина, потому-ли, что она умѣла цѣнить мужественную красоту и восхищаться ею также, какъ лѣтъ пятнадцать тому назадъ (почтенной дамѣ, если вѣрить лѣтописямъ ея благороднаго дома, было не менѣе тридцати пяти лѣтъ) или можетъ быть она нашла, что съ перваго разу не отдала своему молодому защитнику всей должной справедливости — достовѣрно только то, что она начала теперь оказывать ему видимое расположеніе.

— Племянница моя дала вамъ свой платокъ, чтобъ перевязать рану, я хочу дать вамъ другой въ награду за вашу храбрость и въ поощреніе къ дальнѣйшимъ подвигамъ.

Съ этими словами, она подала ему платокъ, богато вышитый серебромъ и голубымъ шелкомъ, и указывая на чепракъ своего сѣдла и перья, украшавшія ея шляпу, обратила его вниманіе на то, что цвѣта были одни и тѣ же.

Обычаемъ того времени предписывалось не иначе отвѣчать на такую честь, какъ, принявъ подарокъ, обвязать имъ руку, что Дорвардъ и сдѣлалъ, но далеко не такъ любезно, какъ сдѣлалъ бы въ иное время и при другихъ свидѣтеляхъ. Хотя носить данный такимъ образомъ подарокъ было дѣломъ простой любезности, тѣмъ не менѣе молодой человѣкъ предпочелъ бы право обвязать свою руку платкомъ, которымъ была перевязала рана, нанесенная ему мечемъ Дюнуа.

Послѣ этого, отрядъ продолжалъ свое путешествіе. Дорвардъ ѣхалъ рядомъ съ дамами, которыя казалось, молча, приняли его въ свое общество.

Онъ говорилъ мало. Сердце его было полно счастья и онъ боялся, чтобы чувства его не высказались слишкомъ рѣзко. Изабелла говорила еще менѣе и разговоръ поддерживался одной графиней Амелиной, которая, повидимому, вовсе не желала прекращать его. Чтобы посвятить, какъ она говорила, молодаго человѣка во всѣ тонкости правилъ рыцарства, она подробно и обстоятельно описывала ему гафлингэмскій турниръ, гдѣ собственноручно раздавала награды побѣдителямъ.

Не слишкомъ заинтересованный (какъ ни грустно признаться) разсказомъ о блестящемъ турнирѣ и описаніемъ всѣхъ геральдическихъ знаковъ и девизовъ, украшавшихъ оружіе многочисленныхъ фламандскихъ и германскихъ рыцарей, девизовъ, которые благородная дама перечисляла съ безжалостной точностью, Квентинъ началъ безпокоиться, не проѣхали ли они того мѣста, гдѣ должны были встрѣтить проводника. Обстоятельство это было весьма важно и могло повести за собою очень печальное послѣдствіе.

Пока онъ размышлялъ не отправить ли назадъ одного изъ своихъ спутниковъ, чтобы разрѣшить сомнѣніе, послышался звукъ рога; взглянувъ въ ту сторону, откуда онъ несся, Дорвардъ увидалъ быстро приближавшагося къ нимъ всадника. Небольшой ростъ, длинная грива, дикій и неукротимый видъ коня напомнили Квентину горную породу лошадей его родины, съ тою только разницею, что этотъ конекъ былъ красивѣе сложенъ и съ такою же неутомимостію соединялъ, по видимому, гораздо большую быстроту. Особенно голова, тяжелая и неуклюжая у шотландскихъ пони, у него была мала и хорошо поставлена, губы тонки, глаза большіе и блестящіе, а ноздри широко раздувались.

Наружность всадника была еще страннѣе, хотя уже и конь его рѣзко отличался отъ обыкновенныхъ французскихъ лошадей. Наѣздникъ сидѣлъ засунувъ ноги въ широкія стремена, нѣсколько похожія на лопаты и такъ высоко подтянутыя, что колѣни его находились почти въ уровень съ лукой. Это не мѣшало однако ему очень ловко управлять своей лошадью. На головѣ его былъ небольшой красный тюрбанъ, украшенный полинявшимъ перомъ, прикрѣпленнымъ серебряной пряжкой. Платье, покрой котораго напоминалъ одежду эстрадіотовъ^[27], было зеленаго цвѣта и обшито потемнѣвшимъ золотымъ галуномъ. Широкіе, бѣлые, хотя и не очень чистые шаровары были собраны у колѣнъ, а загорѣлыя ноги оставались совершенно голы, за исключеніемъ обвивавшаго ихъ ремня, которымъ поддерживались сандаліи, у него не было шпоръ, но острые края широкихъ стремянъ вполнѣ замѣняли ихъ. Съ правой стороны, за краснымъ поясомъ этого страннаго всадника виднѣлся прямой кинжалъ, а съ лѣвой висѣла небольшая, кривая мавританская сабля. Перекинутая черезъ плечо, истертая перевязь поддерживала возвѣстившій о его приближеніи рогъ. Смуглое, загорѣлое лице его съ рѣдкой бородой, проницательными темными глазами, довольно правильнымъ носомъи хорошо очерченнымъ ртомъ можно было назвать красивымъ; но черные, всклокоченные волосы, необыкновенная худоба и свирѣпый видъ дѣлали его похожимъ скорѣй на дикаря, чѣмъ на цивилизованнаго человѣка.

— Опять цыганъ! воскликнули обѣ дамы. — Пресвятая дѣва! неужели король снова довѣрился этимъ отверженцамъ?

— Я выспрошу этого человѣка, если вы желаете, отвѣчалъ Квентинъ, — и постараюсь по возможности убѣдиться въ его вѣрности.

Дорварду, какъ и дамамъ, тотчасъ бросилось въ глаза сходство въ одеждѣ, наружности и пріемахъ вновь прибывшаго съ тѣми бродягами, съ которыми Труазешель и петит'-Андре, въ своей поспѣшности, едва не смѣшали его. Онъ также находилъ опаснымъ довѣриться человѣку этого бродячаго племени.

— Ты ищешь насъ? былъ его первый вопросъ.

Цыганъ утвердительно кивнулъ головой.

— А зачѣмъ?

— Чтобы проводить васъ во дворецъ къ тому, люттихскому.

— Къ епископу?

Цыганъ опять кивнулъ головой.

— Какое дашь ты доказательство, чтобы мы повѣрили тебѣ?

— Два стиха старой пѣсни, ничего больше, отвѣчалъ цыганъ. —

«Пажъ сразилъ кабана,

А рыцарю вся слава.»

— Доказательство несомнѣнно, сказалъ Квентинъ. — Ступай, любезный, я послѣ еще поговорю съ тобой. Потомъ, вернувшись къ дамамъ, онъ успокоилъ ихъ увѣривъ, что это былъ тотъ самый человѣкъ, котораго онѣ ожидали, потому что онъ сообщилъ ему то, что извѣстно было, какъ онъ думалъ, только королю и ему. — Но я еще поговорю съ нимъ, прибавилъ онъ, — и постараюсь узнать, на сколько можно на него положиться.

ГЛАВА XVI.
БРОДЯГА.

Я такъ свободенъ, какъ былъ свободенъ первый созданный

природой человѣкъ, когда еще не существовало постыдныхъ
законовъ рабства, когда благородный дикарь на волѣ
разгуливалъ въ лѣсахъ.

Покореніе Гренады.

Во время непродолжительнаго разговора съ дамами, которыхъ онъ старался убѣдить, что странный, вновь присоединившійся къ ихъ отряду всадникъ былъ дѣйствительно обѣщанный королемъ проводникъ, Дорвардъ замѣтилъ (онъ также слѣдилъ за цыганомъ, какъ цыганъ за нимъ), что этотъ человѣкъ не только повертывалъ голову въ ихъ сторону, но, изогнувшись съ ловкостью обезьяны, сидѣлъ почти бокомъ на сѣдлѣ, за тѣмъ, казалось, чтобы удобнѣе слѣдить за ними.

Недовольный такими продѣлками, Квентинъ подъѣхалъ къ нему.

— Мнѣ кажется, пріятель, сказалъ онъ, когда цыганъ вдругъ перемѣнилъ позу, — ты будешь слѣпымъ проводникомъ, если станешь все смотрѣть на хвостъ, а не на уши своей лошади.

— Будь я и въ самомъ дѣлѣ слѣпъ, отвѣчалъ цыганъ, — я все-таки могъ бы провести васъ черезъ любое графство Франціи и сосѣднихъ государствъ.

— Но вѣдь ты не французъ родомъ? спросилъ шотландецъ.

— Не французъ, отвѣчалъ проводникъ.

— Откуда же ты?

— Ни откуда.

— Какъ! ни откуда? повторилъ шотландецъ.

— Такъ, отвѣчалъ цыганъ, — у меня нѣтъ отечества. Я цингаро, богемецъ, египтянинъ, все, чѣмъ европейцамъ, на ихъ различныхъ нарѣчіяхъ, угодно называть наше племя. Но у меня нѣтъ отечества.

— Ты христіанинъ? спросилъ шотландецъ.

Цыганъ отрицательно покачалъ головой.

— Собака! сказалъ Дорвардъ (католицизмъ не отличался въ то время большой терпимостью), — такъ ты покланяешься Магомету?

— Нѣтъ, коротко и спокойно отвѣчалъ проводникъ; горячность молодаго человѣка, по видимому, не удивила и не оскорбила его.

— Такъ ты язычникъ? Что же ты, наконецъ?

— У меня нѣтъ религіи^[28], отвѣчалъ цыгапъ.

Дорвардъ содрогнулся отъ ужаса. Онъ слыхалъ о сарацинахъ и язычникахъ, но ему и въ голову не приходило, чтобы могло существовать цѣлое племя людей, которые не исповѣдуютъ никакой религіи. Это однако не помѣшало ему спросить проводника о мѣстѣ его обыкновеннаго жительства.

— Вездѣ, гдѣ случится, отвѣчалъ цыганъ, — у меня нѣтъ постояннаго жилища.

— Гдѣ же вы храните ваше имущество?

— Кромѣ платья, что на мнѣ, и лошади, на которой сижу, у меня нѣтъ имущества.

— Но ты одѣтъ хорошо и конь у тебя славный, сказалъ Дорвардъ, — какія же у тебя средства жизни?

— Я ѣмъ когда голоденъ, пью когда хочу и не имѣю другихъ средствъ, кромѣ тѣхъ, которыя случайно попадаются мнѣ, отвѣчалъ бродяга.

— Какимъ законамъ повинуетесь вы?

— Я повинуюсь кому и когда хочу или когда мнѣ нужно.

— Но кто же вашъ предводитель и начальникъ?

— Старшина нашего племени, если я захочу признать его; другихъ начальниковъ у меня нѣтъ.

— Слѣдовательно, сказалъ удивленный шотландецъ, — вы лишены именно того, что соединяетъ другихъ людей: у васъ нѣтъ ни закона, ни предводителя, ни опредѣленныхъ средствъ къ существованію, ни дома, ни пріюта; у васъ, да сжалится надъ вами небо, нѣтъ отечества и, да проститъ и просвѣтитъ васъ оно, у васъ нѣтъ Бога! Что же есть у васъ, когда нѣтъ правительства, религіи и семейнаго счастія?

— Свобода, отвѣчалъ цыганъ. — Я не ползаю ни передъ кѣмъ, никому не повинуюсь, никому не поклоняюсь. Иду куда хочу, живу какъ могу, и умираю когда пробьетъ мой часъ.

— Но ты можешь быть казненъ по прихоти перваго судьи?

— Такъ что же? часомъ раньше, часомъ позже, все равно?

— Тебя могутъ посадить въ тюрьму, возразилъ шотландецъ, — гдѣ же тогда твоя хваленая свобода?

— Въ моихъ мысляхъ, которыя никакая цѣпь не можетъ сковать, отвѣчалъ цыганъ. — А ваши мысли связаны законами и предразсудками, привязанностью къ осѣдлости и фантастическими видѣніями гражданской жизни, даже и тогда, когда ваши члены свободны. Мой умъ и въ оковахъ свободенъ, а вашъ и безъ нихъ скованъ.

— Но свобода вашихъ мыслей не облегчитъ тяжести цѣпей, которыми можетъ быть обременено ваше тѣло.

— Не долго, можно потерпѣть, отвѣчалъ бродяга, — а если не удастся выпутаться самому или не выручатъ товарищи, тогда можно и умереть — смерть самая совершенная свобода.

Тутъ настало продолжительное молчаніе, которое Квентинъ прервалъ новыми разспросами.

— Ваше племя бродячее, сказалъ онъ, — оно не извѣстно европейскимъ народамъ; откуда же ведетъ оно свое начало?

— Этого я не могу вамъ сказать, отвѣчалъ цыганъ.

— Когда же освободитъ оно Францію отъ своего присутствія и возвратится туда, откуда вышло? спросилъ шотландецъ.

— Когда свершится время его странствованія, отвѣчалъ бродяга проводникъ.

— Не происходите ли вы отъ тѣхъ племенъ Израиля, которыя были уведены въ плѣнъ по ту сторону великой рѣки Евфрата? спросилъ Дорвардъ, не забывшій еще уроковъ монаховъ въ Абербротикѣ.

— Въ такомъ случаѣ мы сохранили бы ихъ вѣру и удержали бы ихъ обряды, возразилъ цыганъ.

— А какъ зовутъ тебя?

— Мое настоящее имя извѣстно только моей братіи. Люди же, которые не живутъ въ нашихъ шатрахъ, называютъ меня Гэйраддинъ Мограбинъ, т. е. африканскій мавръ.

— Ты слишкомъ хорошо говоришь для человѣка, который не покидалъ никогда своей грязной орды, замѣтилъ Квентинъ.

— Я кое чему научился въ здѣшней сторонѣ, отвѣчалъ Гэйраддинъ. — Когда я былъ ребенкомъ, наше племя преслѣдовали охотники за человѣческимъ мясомъ, стрѣла пронзила голову моей матери и мать моя умерла. Я, окутанный въ простыню, висѣлъ у нея за плечами и былъ захваченъ преслѣдовавшими; одинъ священникъ выпросилъ меня у превотскихъ стрѣлковъ и обучалъ франкскимъ наукамъ въ продолженіи двухъ или трехъ лѣтъ.

— Какимъ же образомъ ты оставилъ его? спросилъ Дорвардъ.

— Я укралъ у него деньги, даже бога, которому онъ молился, отвѣчалъ Гэйраддинъ совершенно спокойно. — Онъ открылъ это и побилъ меня; я всадилъ въ него ножъ, бѣжалъ въ лѣсъ и опять присоединился къ своимъ.

— Несчастный! воскликнулъ Дорвардъ. — Ты убилъ своего благодѣтеля?

— А вольно-жъ ему было навязывать мнѣ свои благодѣянія? молодой цингаро не комнатная собаченка, чтобы изъ-за куска хлѣба лизать ноги своего господина и ползать подъ его ударами. То былъ волченокъ на цѣпи, потому онъ и разорвалъ ее при первой возможности, растерзалъ хозяина и вернулся въ свои лѣса.

Послѣ нѣкотораго молчаніи, шотландецъ, желая еще болѣе разузнать характеръ и намѣренія своего подозрительнаго проводника, спросилъ его: — правда ли, что народъ вашъ, не смотря на свое невѣжество, имѣетъ притязаніе на знаніе будущаго, въ которомъ отказано мудрецамъ, философамъ и даже служителямъ алтаря болѣе образованныхъ обществъ?

— Имѣемъ притязаніе, сказалъ Гэйраддинъ, — и не напрасно.

— Какъ могло такое отверженное племя быть надѣлено такимъ высокимъ даромъ?

— Какъ вамъ сказать?…. отвѣчалъ цыганъ. — Да, я скажу, сели вы объясните мнѣ, почему собака можетъ по слѣду найти человѣка, а человѣкъ, болѣе благородное животное, не можетъ отъискать по слѣду собаки. Эту способность, которая васъ такъ удивляетъ, наше племя имѣетъ по инстинкту. По чертамъ лица и линіямъ рукъ мы можемъ предсказать судьбу человѣка также вѣрно, какъ вы по весеннему цвѣту дерева предсказываете каковъ будетъ плодъ.

— Я сомнѣваюсь въ вашемъ знаніи и вызываю тебя на доказательство.

— Не вызывайте, господинъ оруженосецъ, отвѣчалъ Гэйраддинъ Мограбинъ; — что вы мнѣ тамъ не говорите о вашей религіи, а я скажу вамъ, что богиня, которой вы поклоняетесь, тутъ съ нами.

— Молчи! остановилъ его удивленный Дорвардъ, — ни слова болѣе, если дорожишь жизнію, и только отвѣчай на мои вопросы. — Можешьли ты быть вѣренъ?

— Могу, всякій человѣкъ можетъ.

— Да, но пожелаешь ли быть вѣрнымъ?

— Развѣ ты больше повѣришь мнѣ, если я побожусь? отвѣчалъ Мограбинъ съ усмѣшкой.

— Твоя жизнь въ моихъ рукахъ, сказалъ молодой шотландецъ.

— Бей и увидишь, боюсь ли я смерти.

— А деньги заставятъ тебя быть вѣрнымъ?

— Если я безъ нихъ не вѣренъ, нѣтъ.

— Чѣмъ же можно привязать тебя? спросилъ Квентинъ.

— Лаской, отвѣчалъ Мограбинъ.

— Поклясться мнѣ, что ли, что, буду ласковъ, если ты будешь намъ вѣрнымъ проводникомъ?

— Нѣтъ, это значило бы по пусту тратить такую драгоцѣнность. Я тебѣ и безъ того уже преданъ.

— Какъ? спросилъ изумленный Дорвардъ.

— Вспомни каштановые деревья на берегу Шера! Жертва, которую ты хотѣлъ спасти, былъ Заметъ Мограбинъ, мой братъ.

— А ты все-таки имѣешь сношеніе съ людьми, которые умертвили твоего брата? Одинъ изъ нихъ сказалъ мнѣ, что я найду тебя здѣсь и онъ же, безъ сомнѣнія, поручилъ тебѣ быть проводникомъ этихъ данъ.

— Что же дѣлать? грустно сказалъ Гэйраддинъ. — Эти люди поступаютъ съ нами, какъ собаки пастуха со стадомъ овецъ. Они защищаютъ насъ нѣкоторое время, гоняютъ туда и сюда, но всегда кончаютъ тѣмъ, что приводятъ на бойню.

Квентинъ имѣлъ впослѣдствіи случай узнать, что цыганъ говорилъ правду. Полицейская стража, обязанная преслѣдовать бродячія шайки, наполнявшія королевство, имѣла съ ними постоянныя сношенія и, воздерживаясь нѣкоторое время отъ исполненія своихъ обязанностей, всегда однако кончала тѣмъ, что отправляла своихъ союзниковъ на висѣлицу. Такого рода политическія отношенія воровъ и полицейскихъ одинаково выгодныя, какъ для тѣхъ, такъ и для другихъ, существовали во всѣхъ стропахъ и отнюдь не чужды нашей родинѣ.

Оставивъ проводника, Дорвардъ присоединился въ остальному отряду, не успокоенный на счетъ характера Гэйраддина и мало полагаясь на изъявленіе его личной благодарности. Онъ началъ испытывать двухъ другихъ, находящихся подъ его начальствомъ людей и съ досадою увидалъ, что они тупы и также мало способны помочь совѣтомъ, какъ мало были расположены, при встрѣчѣ съ опасностью, помочь оружіемъ.

"Тѣмъ лучше, " подумалъ молодой человѣкъ, храбрость котораго росла вмѣстѣ съ опасностью, «эта прекрасная, молодая дѣвушка будетъ всѣмъ обязана одному мнѣ. Гдѣ можетъ справиться одна рука и одна голова, тамъ я, кажется, смѣло могу положиться на себя. Я видѣлъ родной домъ въ пламени, отца и братьевъ мертвыми въ огнѣ и не сдѣлалъ шагу назадъ, а бился до послѣднихъ силъ; теперь я двумя годами старше и никогда еще болѣе прекрасное и благородное побужденіе не воодушевляло храбраго человѣка.»

Принявъ такое рѣшеніе, Квентинъ выказывалъ во время всего путешествія необыкновенное вниманіе и дѣятельность; чаще и охотнѣе онъ разумѣется ѣхалъ возлѣ дамъ. Тронутыя его заботами о ихъ безопасности, онѣ начинали почти дружески бесѣдовать съ нимъ и находили большое удовольствіе въ его наивномъ, но тѣмъ не менѣе остроумномъ разговорѣ. Обаяніе этихъ отношеній не отвлекало однако молодаго человѣка отъ внимательнаго исполненія своего долга.

Если онъ часто находился возлѣ графинь, стараясь дать имъ, обитательницамъ равнинъ, понятіе о громпіенскихъ горахъ и преимущественно о красотахъ Глен-гулакина, онъ также часто ѣхалъ впереди отряда, рядомъ съ Гэйраддиномъ, разспрашивая его о дорогѣ и мѣстахъ, назначенныхъ для остановокъ и тщательно запоминая всѣ отвѣты цыгана, перебивалъ и переспрашивалъ его, желая удостовѣриться не замышлялъ ли онъ какой измѣны. Онъ также часто подъѣзжалъ къ всадникамъ, ѣхавшимъ позади, стараясь расположить ихъ къ себѣ ласковыми рѣчами, подарками и обѣщаніями наградъ по окончаніи путешествія.

Такимъ образомъ они ѣхали болѣе недѣли по самымъ уединеннымъ мѣстамъ и тропинкамъ, проселочными дорогами, избѣгая большихъ городовъ. Ничего замѣчательнаго не случилось, хотя по временамъ они встрѣчали толпы бродячихъ цыганъ, которые не нападали на нихъ вѣроятно потому, что путешественниковъ провожалъ человѣкъ ихъ племени; попадались бѣглые солдаты, а можетъ быть и бандиты, считавшіе отрядъ не по силамъ, иногда полицейскіе объѣзды, которые Людовикъ, огнемъ и мечомъ лечившій раны своего королевства, посылалъ для уничтоженія буйныхъ шаекъ, раззорявшихъ страну, но они не препятствовали имъ продолжать путь, такъ какъ Дорвардъ имѣлъ открытый листъ, которымъ Людовикъ нарочно снабдилъ его для этой цѣли.

Мѣстами остановокъ были преимущественно монастыри. Уставы многихъ изъ нихъ предписывали гостепріимно принимать богомольцевъ (какими выдавали себя наши дамы), не обременяя ихъ разспросами о званіи и положеніи, такъ какъ многія знатныя особы нерѣдко желали исполнять свои обѣты тайно. Графини де-Круа, подъ предлогомъ усталости, обыкновенно тотчасъ же удалялись въ свои комнаты, а Дорвардъ, исполнявшій роль ихъ мажордома, избавляя ихъ отъ всякихъ хлопотъ, устраивалъ всѣ дѣла такъ скоро и съ такимъ усердіемъ, что не могъ не возбудить признательности и расположенія въ тѣхъ, о комъ такъ заботился.

Происхожденіе и нравъ проводника составляли однако предметъ немалыхъ затрудненій для молодаго человѣка. Язычникъ, бродяга, занимавшійся, какъ и все его племя, колдовствомъ и гаданьемъ, Гэйраддинъ былъ весьма неподходящимъ гостемъ для святыхъ обителей, гдѣ его даже во внѣшнюю ограду пускали весьма неохотно. Это очень затрудняло Дорварда. Съ одной стороны, было нужно поддерживать хорошее расположеніе духа въ человѣкѣ, которому была извѣстна ихъ тайна; съ другой, Квентинъ видѣлъ необходимость имѣть постоянный надзоръ за Гэйраддиномъ, чтобы по возможности предупреждать его тайныя сношенія съ кѣмъ бы то не было. Послѣднее становилось положительно невозможнымъ, когда цыганъ оставался за оградою монастыря и Дорварду казалось даже, что Гэйраддинъ нарочно старался устраивать дѣла такимъ образомъ. Вмѣсто того, чтобы спокойно сидѣть въ отведенномъ ему помѣщеніи, онъ обыкновенно пускался въ разговоры съ послушниками и младшей братіей, которыхъ очень забавляли его пѣсни и штуки. Старшая же братія находила ихъ вовсе не назидательными и потому Квентину нерѣдко случалось прибѣгать къ угрозамъ и употреблять всю власть, какую онъ имѣлъ надъ цыганомъ, чтобы заставлять его удерживать свою непочтительную и неумѣстную веселость, и, только пользуясь своими хорошими отношеніями, уговаривать настоятелей, чтобы они не выталкивали эту невѣрную собаку за ограду. Ловко извиняя непочтительные поступки своего спутника, онъ намекалъ въ то же время, что близость мощей, святыхъ храмовъ и, болѣе всего, общество посвятившихъ себя религіи людей, могутъ благодѣтельно подѣйствовать на душу этого человѣка и внушить ему лучшій образъ мыслей.

Но на десятый или двѣнадцатый день ихъ путешествія, когда они уже вступили во Фландрію и приближались къ Намюру, всѣ усилія Квентина отвратить дурныя послѣдствія непристойнаго поведенія ихъ проводника оказались тщетными. Дѣло происходило въ францисканскомъ монастырѣ, въ которомъ правила исполнялись такъ строго, что пріоръ его былъ по смерти причисленъ къ лику святыхъ. Преодолѣвъ всѣ многочисленныя затрудненія (какихъ и должно было ожидать въ подобномъ случаѣ), Квентину удалось наконецъ помѣстить докучливаго цыгана внѣ ограды, въ хижинѣ одного бѣльца, исполнявшаго должность садовника при монастырѣ. Дамы, по обыкновенію, удалились въ свою комнату и пріоръ, у котораго оказались друзья и дальніе родственники въ Шотландіи, любившій послушать разсказы иностранцевъ о ихъ родинѣ, предложилъ Дорварду, наружность и манеры котораго ему понравились, скромное монастырское угощеніе въ своей собственной кельѣ. Квентинъ нашелъ въ старикѣ умнаго человѣка и рѣшился воспользоваться случаемъ узнать что нибудь о положеніи дѣлъ въ Люттихѣ и его окрестностяхъ. Все слышанное имъ втеченіе двухъ послѣднихъ дней заставляло его сомнѣваться въ благополучномъ окончаніи своего путешествія. Сверхъ того, онъ боялся, что епископъ не будетъ въ состояніи защитить его спутницъ, если бы имъ и удалось счастливо достигнуть его владѣній. Отвѣты пріора были не очень утѣшительны.

— Граждане Люттиха, сказалъ онъ, — разбогатѣли, отучнѣли и сдѣлались строптивы, какъ нѣкогда жители Енгурупа. Они возгордились своимъ богатствомъ и привилегіями и не.рѣдко ссорились съ герцогомъ бургундскимъ, своимъ леннымъ государемъ за налоги и льготы; они даже открыто возмущались противъ него, и разгнѣванный герцогъ, человѣкъ горячаго, пылкаго характера, поклялся святымъ Георгіемъ, что при первомъ поводѣ онъ напомнитъ Люттиху разрушеніе Вавилона и паденіе Тира, въ примѣръ всей Фландріи.

— А государь этотъ, какъ слышно, способенъ сдержать такую клятву, замѣтилъ Квентинъ, — и жители Люттиха будутъ конечно осторожны.

— Надо надѣяться, отвѣчалъ пріоръ. — Таковы молитвы всѣхъ благочестивыхъ людей этой страны, которые не желаютъ, чтобы кровь гражданъ лилась, какъ вода, и чтобы они погибали какъ отверженные, не примирившись съ небомъ. Благочестивый епископъ денно и нощно печется о сохраненіи мира, какъ подобаетъ служителю алтаря, ибо писано есть въ святомъ писаніи: Beati pacifïci. Но…. тутъ достойный пріоръ замолчалъ и тяжело вздохнулъ.

Квентинъ скромно замѣтилъ, что для дамъ, которыхъ онъ провожалъ, было бы чрезвычайно важно имѣть положительныя свѣдѣнія о внутреннемъ состояніи дѣлъ этой страны, и что достойный и почтенный пріоръ оказалъ бы истинно христіанское милосердіе, сообщивъ имъ необходимыя подробности.

— Объ этомъ неохотно говорится, отвѣчалъ старикъ. — Каждое слово, сказанное противъ сильныхъ міра сего, eliam in cubiculo, можетъ долетѣть до ихъ слуха. Но, несмотря на все это, чтобы оказать вамъ — вы мнѣ кажетесь хорошимъ и умнымъ молодымъ человѣкомъ — и вашимъ дамамъ, путешествующимъ съ такою богоугодною цѣлью, хотя маленькую, посильную услугу, я буду съ вами откровененъ.

Онъ осторожно посмотрѣлъ кругомъ, какъ бы опасаясь быть подслушаннымъ, и продолжалъ, понижая голосъ.

— Жителей Люттиха тайно возбуждаютъ къ возмущеніямъ поклонники Веліала, которые утверждаютъ, и надѣюсь несправедливо, будто они дѣйствуютъ по порученію нашего христіаннѣйшаго короля. Но, я увѣренъ, что онъ вполнѣ заслуживаетъ это наименованіе и потому не можетъ подобнымъ образомъ нарушать спокойствія сосѣдняго государства. Между тѣмъ, имя его постоянно на языкѣ у людей, которые поддерживаютъ я разжигаютъ недовольство Люттиха. Къ тому же, въ этой странѣ живетъ дворянинъ хорошаго происхожденія и славный своими воинскими подвигами; но во всѣхъ другихъ отношеніяхъ, онъ, такъ сказать, lapis offensionis et petra scandait — камень преткновенія спокойствію и соблазнъ для Фландріи и Бургундіи. Имя его Гильомъ де-ла-Маркъ.

— Его называютъ также «Гильомъ съ длинной бородой» или «дикій Арденскій Кабанъ?» спросилъ шотландецъ.

— И справедливо называютъ, сынъ мой, отвѣчалъ пріоръ. — Человѣкъ этотъ, какъ дикій лѣсной вепрь, попираетъ все ногами и терзаетъ клыками. Онъ набралъ шайку болѣе чѣмъ въ тысячу человѣкъ такихъ же отчаянныхъ какъ и онъ самъ людей, презирающихъ всѣ гражданскія и церковныя власти. Де-ла-Маркъ держитъ себя независимо отъ герцога бургундскаго. Онъ и его товарищи живутъ грабежемъ и насиліемъ, нападая безъ разбора и на мірянъ и на духовныхъ. Imposait mantis in Christos Domini — онъ наложилъ руку на помазанниковъ Божіихъ, не взирая на слова писанія: «Не прикасайся помазанниковъ моихъ и не оскорбляй моихъ пророковъ!» Даже въ нашу скромную обитель присылалъ онъ, требуя золота и серебра, выкупа за нашу жизнь и жизнь нашей братіи. На это мы отвѣчали ему латинскимъ посланіемъ, излагая невозможность исполнить его требованія и увѣщевая его словами проповѣдника: Nemoliar is amico tuo malum, cum habet in te fiduciam. Но этотъ Гильельмусъ Барбатусь, этотъ Гильомъ де-ла-Маркъ также мало знакомъ съ человѣческими письменами, какъ и съ человѣколюбіемъ. Онъ отвѣчалъ намъ на своемъ исковерканномъ нарѣчіи: Si non payatis, brulabo monaslerium vestrum.^[29]

— Но вамъ, святый отецъ, сказалъ юноша, — я думаю, не трудно было понять смыслъ этой грубой латыни.

— Увы, сынъ мой, страхъ и нужда суровые переводчики. Мы были принуждены расплавить серебряные сосуды алтаря, чтобы насытить алчность этого жестокаго человѣка. Да воздастъ ему за это небо седмерицею! Pereat improbus. Amen, amen, anathema esto!

— Мнѣ случалось слышать о неистовствахъ этого Кабана и я удивляюсь только тому, что сильный и могущественный герцогъ бургундскій не хочетъ затравить его.

— Увы, сынъ мой, отвѣчалъ пріоръ, — герцогъ бургундскій теперь въ Неронѣ. Онъ собираетъ начальниковъ своихъ сотенъ и тысячъ, чтобы вести ихъ на войну съ Франціей. И вотъ, въ то время, какъ небо вложило раздоры въ сердца этихъ великихъ государей, страна страдаетъ отъ такихъ маленькихъ тирановъ. Но герцогъ напрасно не заботится излечить эту внутреннюю язву. Недавно еще этотъ Гильомъ де-ла-Маркъ имѣлъ открытыя сношенія съ Павильономъ и Бумеромъ, предводителями недовольныхъ въ Люттихѣ, и нужно опасаться, что онъ скоро подвинетъ ихъ на какое нибудь отчаянное предпріятіе.

— Но архіепископъ люттихскій имѣетъ еще возможность укротить этотъ непокорный духъ, не такъ ли, отецъ мой? Этотъ вопросъ очень интересуетъ меня.

— Архіепископъ, дитя мое, отвѣчалъ пріоръ, — владѣетъ мечомъ святаго Петра также какъ и ключами его. Онъ пользуется властію свѣтскаго государя и находится, сверхъ того, подъ покровительствомъ могущественнаго бургундскаго дома; въ его рукахъ также духовная власть первосвященника и для поддержанія той я другой онъ содержитъ довольно сильное войско. Этотъ де-ла-Маркъ воспитывался въ его домѣ и получилъ отъ него не мало благодѣяній, но и тамъ онъ далъ волю своему дерзкому, кровожадному праву и былъ изгнанъ за то, что убилъ одного изъ главныхъ слугъ архіепископа. Выгнанный изъ дома добраго прелата, онъ сдѣлался его постояннымъ, непримиримымъ врагомъ и, грустно сказать, въ настоящее время препоясалъ чресла и точитъ клыки на месть ему.

— Такъ вы считаете опаснымъ положеніе достойнаго прелата? спросилъ съ безпокойствомъ Квентинъ.

— Увы, сынъ мой, отвѣчалъ добрый Францисканецъ, — кого или что въ этой юдоли плача можемъ мы считать внѣ опасности? Небо да сохранитъ насъ отъ мысли, что почтенному прелату грозитъ неминуемая опасность. У него полная казна, много вѣрныхъ совѣтниковъ и храбрыхъ воиновъ, кромѣ того, третьяго дни, проѣзжалъ гонецъ, спѣшившій на востокъ и сказывалъ намъ, что, по просьбѣ архіепископа, герцогъ Карлъ отправилъ къ нему на помощь сто копій. Получивъ это подкрѣпленіе, епископъ будетъ въ состояніи сразиться съ ла-Маркомъ, будь проклято имя его! аминь.

Здѣсь разговоръ ихъ былъ прерванъ причетникомъ. Прерывающимся отъ гнѣва голосомъ, онъ обвинялъ цыгана въ томъ, что тотъ самымъ гнуснымъ образомъ обольщалъ младшую братію. Онъ, по словамъ его, подмѣшалъ въ ихъ питье за вечерней трапезой какое-то одуряющее зѣлье въ десять разъ крѣпче самаго крѣпкаго вина. Многіе изъ братій опьянѣли и хотя самъ обвинитель старался показать, что не поддался вліянію нечестиваго зѣлья, но по разгоряченному лицу, отяжелѣвшему языку было видно, что и онъ не избѣжалъ его дѣйствія. Кромѣ того цыганъ пѣлъ пѣсни о суетѣ мірской и о нечестивыхъ удовольствіяхъ, насмѣхался надъ веревкой святаго Франциска, шутилъ надъ его чудесами, а послѣдователей его называлъ дураками, тунеядцами и плутами. Далѣе, онъ осмѣлился гадать и сказалъ молодому отцу Херувиму будто его любитъ прекрасная дама, погорая сдѣлаетъ его отцомъ хорошенькаго мальчика.

Отецъ настоятель, какъ бы онѣмѣвъ отъ ужаса, слушалъ перечень этихъ ужасныхъ преступленій. Когда причетникъ кончилъ, онъ всталъ, сошелъ на монастырскій дворъ и приказалъ бѣльцамъ, подъ страхомъ самой строгой кары за ослушаніе, вооружиться хлыстами и метлами и выгнать нечестивца изъ священной ограды. Приговоръ былъ исполненъ въ присутствіи Квентина. Хотя происшествіе это было ему очень непріятно, онъ, тѣмъ не менѣе, не противился, понимая, что заступничество не принесетъ на этотъ разъ никакой пользы.

Несмотря на увѣщанія настоятеля, наказаніе, которому подвергли виновнаго, было скорѣй забавно, чѣмъ страшно. Цыганъ бѣгалъ взадъ и впередъ по двору при крикѣ голосовъ и шумѣ ударовъ, изъ которыхъ многіе были съ умысломъ направлены мимо, отъ другихъ, усердно предназначавшихся его особѣ, онъ успѣвалъ очень ловко увертываться, а немногіе, дѣйствительно попадавшіе на его спину и плеча, онъ переносилъ безъ крика и жалобъ. Безпорядокъ и шумъ еще болѣе увеличивались оттого, что гонявшіе цыгана монахи, непривычные къ такой игрѣ въ палки, гораздо чаще, попадали другъ въ друга, чѣмъ въ него.

Желая прекратить эту скорѣй соблазнительную, чѣмъ назидательную сцену, настоятель велѣлъ отворить калитку. Цыганъ бросился въ мое съ быстротою молніи и пустился бѣжать при яркомъ свѣтѣ мѣсяца.

Между тѣмъ прежнія подозрѣнія Дорварда возникли съ новой силой. Въ это самое утро Гэйраддинъ обѣщалъ ему, если они еще разъ остановятся въ монастырѣ, быть гораздо скромнѣе и осторожнѣе обыкновеннаго, но не только не сдержалъ своего слова, а напротивъ велъ себя, безразсуднѣе, чѣмъ когда либо. Это вѣроятно было не даромъ. Каковы бы не были недостатки цыгана, онъ, если хотѣлъ, обнаруживалъ много здраваго смысла и самообладанія. Очень могло случиться, что онъ желалъ свидѣться или съ своими земляками или съ кѣмъ нибудь другимъ. Но бдительность, съ которою Дорвардъ слѣдилъ за нимъ, препятствовала исполненію этого намѣренія днемъ и цыганъ вздумалъ употребить такую хитрость, чтобы быть выгнаннымъ изъ монастыря ночью.

Едва подозрѣніе это мелькнуло въ умѣ предусмотрительнаго молодаго человѣка, какъ онъ рѣшился слѣдовать за своимъ побитымъ проводникомъ, чтобы открыть по возможности тайнымъ образомъ его замыслы. Когда цыганъ, какъ я уже говорилъ выше, бросился изъ воротъ монастыря, Квентинъ, наскоро объяснивъ настоятелю въ чемъ дѣло, поспѣшилъ въ слѣдъ за бѣглецомъ.

ГЛАВА XVII.
ПОДСТЕРЕЖЕННЫЙ ШПІОНЪ.

Что, грубый бродяга, подстереженный шпіонъ?

Прочь руки! Вы не для такой деревенщины.

Бенъ-Дженсона повѣсть о Робинъ-Гудѣ.

Когда Квентинъ вышелъ изъ монастыря, онъ могъ при яркомъ свѣтѣ мѣсяца разсмотрѣть темную фигуру цыгана, который съ быстротою побитой собаки бѣжалъ по улицѣ большой деревеньки, а потомъ по разстилавшемуся за ней лугу.

— Пріятель бѣжитъ скоро, сказалъ про себя Квентинъ, — но онъ долженъ бѣжать еще скорѣй, чтобъ уйти отъ самыхъ быстрыхъ ногъ, когда либо топтавшихъ верещаги Гленъ-гулакина.

Молодой горецъ былъ къ счастію безъ плаща и вооруженія и могъ безпрепятственно употребить въ дѣло всю легкость, въ которой не имѣлъ никого равнаго себѣ въ своихъ родныхъ долинахъ. Несмотря на быстроту бѣга цыгана, онъ скоро вѣроятно настигъ бы его, но не таково было намѣреніе Квентина. Для него было гораздо важнѣе разузнать замыслы Гэйраддина, чѣмъ остановятъ его. Онъ еще болѣе утвердился въ этомъ намѣреніи, увидавъ, что цыганъ продолжалъ бѣжать съ прежней быстротой. "Слѣдовательно, онъ имѣетъ опредѣленную цѣль, " думалъ шотландецъ. «Онъ не такъ бѣжитъ, какъ бѣжалъ бы человѣкъ, выгнанный неожиданно въ полночь изъ хорошаго ночлега и принужденный отыскивать себѣ другой.» Цыганъ между тѣмъ ни разу не оглянулся назадъ и потому Квентинъ могъ слѣдовать за нимъ незамѣченнымъ. Миловавъ лугъ, Гэйраддинъ остановился возлѣ небольшаго ручья, берега котораго заросли ивами и ольхами, и тихо протрубилъ въ свой рогъ. Не вдалекѣ ему тотчасъ же отвѣтили легкимъ свистомъ.

«Это условленное свиданіе» подумалъ Квентинъ. «Но какъ подойти къ нимъ, чтобы узнать въ чемъ дѣло? Шумъ моихъ шаговъ и шелестъ кустарника выдадутъ меня при малѣйшей неосторожности. Но, клянусь св. Андреемъ, я подстерегу ихъ, какъ подстерегалъ оленей въ Глннъ-илѣ. Они узнаютъ, что я недаромъ упражнялся въ охотѣ. Вотъ они сошлись; двѣ тѣни — ихъ двое. Выгода не на моей сторонѣ, если они имѣютъ непріязненныя намѣренія, въ чемъ я не сомнѣваюсь, и если откроютъ меня. Тогда графиня Изабелла лишится своего бѣднаго друга! но что я говорю? онъ не стоилъ бы этого имени, еслибы не былъ готовъ сразиться за нее съ цѣлой дюжиной такихъ мошенниковъ. Помѣрявшись съ Дюнуа, лучшимъ рыцаремъ Франціи, мнѣ ли бояться шайки этихъ бродягъ? Нѣтъ! Съ Богомъ и св. Андреемъ! они найдутъ во мнѣ и силу и осторожность.»

Принявъ такое рѣшеніе, Дорвардъ спустился въ ручей и пошелъ вдоль его съ осторожностью, къ которой привыкъ, охотясь въ лѣсахъ своей родины. Вода мѣстами доставала ему до колѣнъ, мѣстами едва покрывала ступни. Онъ тихо подвигался впередъ подъ защитою нависшихъ вѣтвей прибрежныхъ деревьевъ, и журчанье ручья заглушало шумъ его шаговъ. (Мы сами въ былые времена также подкрадывались къ гнѣзду чуткаго ворона.) Молодой человѣкъ подошелъ такимъ образомъ довольно близко, чтобы различить голоса говорящихъ, хотя и не могъ разслушать ихъ словъ. Находясь подъ большей плакучей ивой, вѣтви которой почти касались воды, онъ ухватился за одну изъ нихъ и взобравшись съ необыкновенной ловкостью и силой на самое дерево, помѣстился между его вѣтвями, не опасаясь болѣе быть замѣченнымъ.

Онъ увидѣлъ, что товарищъ Гэйраддина былъ также цыганъ, и къ великому своему огорченію услыхалъ, что они говорили на совершенно непонятномъ ему языкѣ. Они много смѣялись и по прыжку, который потирая плечи сдѣлалъ Гэйраддинъ, какъ бы собираясь бѣжать, Квентинъ догадался, что онъ разсказывалъ исторію о томъ, какъ онъ былъ изгнанъ изъ монастыря, напутствуемый палочными ударами.

Не вдалекѣ снова раздался свистокъ. Гэйраддинъ отвѣтилъ на него также тихо, какъ прежде, и нѣсколько минутъ спустя къ говорившимъ присоединялось новое лице. То былъ высокій, сильный, воинственный человѣкъ, крѣпкія формы котораго составляли разительную противоположность съ маленькимъ ростомъ щедушныхъ цыганъ. Широкая, перекинутая черезъ плечо, перевязь поддерживала большой мечъ, висѣвшій почти поперегъ его туловища. Штаны его были въ нѣсколькихъ мѣстахъ прорѣзаны и сквозь эти прорѣзы виднѣлась разноцвѣтная тафта; они соединялись безчисленнымъ множествомъ петель и бантовъ съ узкой, изъ буйволовой кожи, курткой, на правомъ рукавѣ которой виднѣлась серебряная кабанья голова, девизъ его предводителя. Его голову прикрывала маленькая, щегольски надѣтая на бокъ, шляпа, изъ-подъ которой падали густые, курчавые волосы и, окаймляя его лице, смѣшивались съ длинной густой бородой. Въ рукахъ онъ держалъ длинное копье, и вообще по платью и вооруженію въ немъ можно было узнать одного изъ тѣхъ германскихъ авантюристовъ, извѣстныхъ подъ именемъ ланцкнехтовъ (т. е. копейщиковъ), которые составляли въ то время самую сильную и грозную часть пѣхоты. Эти наемники были свирѣпы и хищны. Между ними ходило сказаніе, будто одного ланцкнехта не пустили въ рай за его пороки, но и въ аду также отказались принять его по причинѣ буйнаго, непокорнаго характера; поэтому, вѣроятно, они обыкновенно дрались какъ люди, которые не домогаются перваго и не страшатся втораго.

— Donner undblitz! началъ онъ на своемъ нѣмецко франкскомъ нарѣчіи, — за какимъ чортомъ заставили вы меня проплясать тутъ цѣлыхъ три ночи въ ожиданіи васъ?

— Я не могъ видѣть васъ раньше, мэйнъ-геръ, отвѣчалъ подобострастно Гэйраддинъ, — тутъ есть одинъ шотландецъ, глазъ котораго зорокъ, какъ глазъ дикой кошки; онъ слѣдитъ за моими малѣйшими движеніями и такъ уже подозрѣваетъ меня, а если убѣдится, что подозрѣнія справедливы, то убьетъ меня на мѣстѣ, а женщинъ отвезетъ назадъ во Францію.

— Was henker! воскликнулъ ланцкнехтъ. — Насъ трое, мы нападемъ на нихъ завтра и увеземъ женщинъ, тѣмъ дѣло и кончится. Ты говоришь, что оба солдата трусы: ты и твой товарищъ займетесь ими, а я, чортъ меня возьми, если не справлюсь съ вашей шотландской дикой кошкой.

— Ну, это не такъ-то легко, отвѣчалъ цыганъ, — не говоря уже о томъ, что мы не привычны драться, молодецъ этотъ помѣрился съ лучшимъ рыцаремъ Франціи и съ честью вышелъ изъ боя; мнѣ разсказывали это люди, которые своими собственными глазами видѣли, какъ смѣло онъ нападалъ на Дюпуа.

— Hagel und sturmwelter! ты говоришь это отъ трусости.

— Я нетрусливѣе васъ, мэйнъ-геръ, возразилъ Гэйраддинъ, — но, повторяю вамъ, я не привыкъ драться. Если вы устроите засаду въ назначенномъ мѣстѣ, хорошо; если же нѣтъ, я провожу женщинъ во дворецъ епископа. Гильомъ де-ла-Маркъ можетъ легко добыть ихъ оттуда, если онъ вполовину такъ силенъ, какъ хвалился недѣлю тому назадъ.

— Poz tausend! мы также сильны, и еще сильнѣе, но мы слышали про сотню копій изъ Бургундіи, das ist, видите-ли вы, считая по пяти человѣкъ на копье, ужъ будетъ пятьсотъ я тогда чортъ меня возьми, если они не пожелаютъ скорѣй отъискать насъ, чѣмъ мы встрѣтить ихъ! У епископа есть тоже славное войско на готовѣ…. да, право!

— Въ такомъ случаѣ вамъ остается или устроить засаду у креста трехъ королей, или отказаться отъ предпріятія, замѣтилъ цыганъ.

— Отказаться? отказаться добыть богатую невѣсту для нашего благороднаго hauptman, teufеl! Я скорѣй пойду на адъ! Mein seel, мы всѣ будемъ князьями и герцогами, дюками, какъ они называютъ ихъ. У насъ будетъ хорошій погребъ, много французскаго золота, а можетъ, и хорошія дѣвки, когда бородачу уже будетъ не въ моготу.

— И такъ, идетъ, засада у креста трехъ королей? спросилъ цыганъ.

— Mein Gott, да. Ты поклянешься, что приведешь ихъ туда, и когда онѣ слезутъ съ лошадей и станутъ на колѣни передъ крестомъ, — что дѣлаютъ всѣ, исключая такихъ черныхъ язычниковъ, какъ ты — мы нападемъ на нихъ и онѣ наши.

— Да, но я взялся сдѣлать эту подлость только съ тѣмъ условіемъ, чтобы ни одинъ волосъ но былъ тронутъ на головѣ молодаго человѣка. Если вы поклянетесь мнѣ въ этомъ вашими тремя мертвецами, что въ Кельнѣ, то я поклянусь семью ночными привидѣніями служить вамъ вѣрно во всемъ остальномъ. А если вы не исполните вашей клятвы, то эти семь привидѣній будутъ будить васъ на зарѣ семь ночей къ ряду, а на осьмую задушатъ и пожрутъ.

— Но, donner und hagel, что ты такъ заботишься о жизни этого мальчика? Вѣдь онъ не родня, не землякъ тебѣ? спросила, нѣмецъ.

— Какое вамъ дѣло, честный Гейнрихъ? Однимъ доставляетъ удовольствіе рѣзать людей, другимъ щадить ихъ. Такъ поклянитесь же мнѣ, что молодой человѣкъ останется цѣлъ и невредимъ, или, клянусь свѣтлой звѣздой Альдеборана, дѣло это не сдѣлается. Клянитесь тремя кельнскими королями, какъ вы ихъ называете; я знаю, что вы не признаете никакой другой клятвы.

— Du bist ein comische man, отвѣчалъ ланцкнехтъ. — Ну, я клянусь.

— Стойте, храбрый ланцкнехтъ, перебилъ цыганъ, — полуоборотъ на право, и смотрите на востокъ, чтобы короля слышали.

Солдатъ произнесъ клятву, какъ хотѣлъ цыганъ, и объяснилъ что будетъ готовъ во-время, замѣтивъ при этомъ, что мѣсто выбрано очень удачно, потому что оно находится всего въ пяти миляхъ отъ ихъ теперешней стоянки.

— Но не лучше ли было бы поставить нѣсколькихъ всадниковъ на той дорогѣ, по лѣвую сторону харчевни, чтобы они могли перехватить женщинъ, если тѣ вздумаютъ ѣхать другимъ путемъ? спросилъ ланцкнехтъ.

Цыганъ подумалъ съ минуту. — Нѣтъ, отвѣчалъ онъ, — присутствіе вооруженныхъ людей можетъ возбудить подозрѣніе намюрскаго гарнизона и тогда, вмѣсто вѣрной побѣды, можетъ произойти стычка, исходъ которой весьма сомнителенъ. Къ тому же, наши богомолки непремѣнно поѣдутъ по правому берегу Мааса, потому что я могу вести ихъ, гдѣ хочу. Какъ ни хитеръ этотъ шотландскій горецъ, а онъ никогда еще ни кого не разспрашивалъ о дорогѣ, кромѣ меня. Я, безъ сомнѣнія, былъ рекомендованъ ему однимъ надежнымъ другомъ, которому люди обыкновенно вѣритъ до тѣхъ поръ, пока не узнаютъ его по короче.

— Слушай, другъ Гэйраддинъ, сказалъ солдатъ, — я бы спросилъ тебя кой о чемъ. Ты и братъ твой Заметъ, вы называли себя великими звѣздочетами и духовидцами. Какъ же это вы не могли предвидѣть, что его повѣсятъ?

— Я скажу вамъ, Гейнрихъ, отвѣчалъ Гэйраддинъ: — знай я, что братъ мой будетъ на столько глупъ, чтобы передать герцогу бургундскому тайны короля Людовика, я, разумѣется, также вѣрно предсказалъ бы его смерть, какъ и хорошую погоду въ іюлѣ. При дворѣ бургундскомъ у Людовика есть и уши и руки: совѣтники Карла также любятъ звонъ французскаго золота, какъ ты шумъ стакановъ. Теперь, до свиданія, да не опоздайте явиться на мѣсто. Я долженъ ждать своего недремлющаго шотландца на разстояніи выстрѣла отъ жилья тѣхъ лѣнивыхъ свиней, иначе онъ станетъ подозрѣвать, что отлучка моя предвѣщаетъ что нибудь недоброе для его путешествія.

— Выпей сперва со мной, для подкрѣпленія силъ, сказалъ ланцкнехтъ, протягивая ему Фляжку, — да я впрочемъ забылъ, ты такая скотина, что не пьешь ничего, кромѣ воды, какъ поганый рабъ Магунда и Термагунда.

— Самъ ты рабъ вина и фляги, сказалъ цыганъ. — Я не дивлюсь, что тебѣ поручили исполнить кровавую и жестокую часть предпріятія, задуманнаго болѣе умными головами; тотъ не долженъ пить вина, кто хочетъ знать мысли другихъ и скрывать свои собственныя. Да стоитъ ли говорить тебѣ, твоя жажда также неутолима, какъ песокъ аравійской пустыни. Прощай, возьми съ собой моего товарища Туиско, а то появленіе его возлѣ монастыря можетъ возбудить подозрѣніе.

Достойные союзники разстались, давъ еще разъ другъ другу слово встрѣтиться у креста трехъ королей.

Квентинъ Дорвардъ слѣдилъ за ними, пока они не скрылись изъ виду, и тогда оставилъ свое убѣжище. Сердце его сильно билось при мысли о глубоко задуманномъ предательствѣ, котораго ему и прекрасной графинѣ едва удалось избѣжать, да и удалось ли еще на самомъ дѣлѣ? Опасаясь, на возвратномъ пути въ монастырь, наткнуться на Гэйраддина, онъ сдѣлалъ большой обходъ; ему пришлось идти по очень неровной мѣстности и войти въ монастырь со стороны противуположной той, съ которой вышелъ.

Дорогой, Квентинъ разсуждалъ о томъ, что ему предстояло дѣлать. Узнавъ о коварныхъ замыслахъ Гэйраддина, онъ рѣшился было убить его, какъ только кончатся ихъ совѣщанія и товарищи его удалятся. Но когда онъ услыхалъ, что цыганъ заботится о спасеніи его жизни, онъ почувствовалъ, что было бы несправедливо наказать этого негодяя со всей строгостью, какой заслуживала его измѣна. Поэтому, онъ рѣшился пощадить его и даже пользоваться, если можно, его услугами, окружая себя однано всѣми предосторожностями, необходимыми для безопасности прекрасной графини, охраненію которой онъ посвятилъ всю свою жизнь.

Но что было дѣлать? графини де-Круа не могли надѣяться найти убѣжище въ Бургундіи, откуда они бѣжали во Францію, изъ которой были почти изгнаны. Гнѣвъ герцога Карла едва ли былъ для нихъ опаснѣе холодной и коварной политики короля Людовика. Послѣ долгихъ размышленій, Дорвардъ понялъ, что лучше и безопаснѣе всего для нихъ было постараться миновать засаду и отправиться въ Люттихъ по лѣвому берегу Мааса, чтобы отдаться, какъ дамы сперва предполагали, подъ покровительство достойнаго епископа. Не было сомнѣнія, что прелатъ согласится защитить ихъ и будетъ имѣть возможность сдѣлать это съ помощію пришедшаго къ нему отряда бургундцевъ. Если бы даже опасность, которой ему грозили враждебныя намѣренія Гильома де-ла-Маркъ и безпокойства жителей Люттиха, еще болѣе увеличилась, то онъ все-таки могъ переправить несчастныхъ дамъ въ Германію подъ прикрытіемъ надежнаго канвоя.

Въ заключеніе всего (когда же въ своихъ разсужденіяхъ человѣкъ не руководится личными соображеніями?) Квентинъ полагалъ, что король Людовикъ, осудивъ его хладнокровно на смерть или плѣнъ, освободилъ его отъ всѣхъ обязательствъ въ отношеніи французской короны, отъ которыхъ онъ поэтому и рѣшился отказаться. Молодой человѣка, разсчитывалъ, что епископъ люттихскій по всей вѣроятности нуждается въ солдатахъ, и надѣялся съ помощію своихъ прекрасныхъ спутницъ, изъ которыхъ особенно старшая обращалась съ нимъ очень ласково, найти у него какую нибудь службу; онъ надѣялся, что ему, можетъ быть, поручатъ проводить графинъ де-Круа въ какое нибудь другое убѣжище, болѣе безопасное, чѣмъ окрестности Люттиха. Кролѣ того, дамы нѣсколько разъ, хотя почти въ шутку, говорили о томъ, чтобы собрать вассаловъ графини Изабеллы и укрѣпить ея надежный замокъ противъ всякихъ нападеній, что нерѣдко дѣлалось въ тѣ бурныя времена. Онѣ, смѣясь, спрашивали Квентина согласится ли онъ взять на себя опасную должность ихъ сенешаля. Молодой человѣкъ отвѣчалъ съ готовностью и преданностью, и обѣ дамы, также шутя, позволили ему поцѣловать свои руки въ знакъ назначенія его въ эту почетную должность. Ему показалось, что рука графини Изабеллы — самая красивая рука, какую когда либо цаловалъ вѣрный вассалъ — слегка дрожала въ ту минуту, какъ губы его покоились на ней нѣсколько дольше, чѣмъ того требовалъ обычай; ему показалось даже, что, отнимая ее, молодая графиня нѣсколько смутилась. Все это могло имѣть какія нибудь послѣдствія. А какой отважный человѣкъ въ лѣта Квентина не принялъ бы всѣхъ этихъ мыслей въ соображеніе, которое должно было руководить его поступками?

Порѣшивъ съ этимъ предметомъ, онъ долженъ былъ обдумать, какъ поступить съ измѣнникомъ цыганомъ и насколько полагаться на его услуги. Онъ отказался отъ намѣренія убить его въ лѣсу; а взять другаго проводника и отпустить Гэйраддина живымъ, значило бы отправить въ лагерь Гильома де-ла-Маркъ шпіона съ извѣстіемъ о всѣхъ ихъ движеніяхъ. Онъ хотѣлъ сначала довѣриться настоятелю и просить его задержать цыгана силою до тѣхъ поръ, пока маленькій отрядъ не успѣетъ достигнуть замка епископа. Но, пораздумавъ хорошенько, молодой шотландецъ не осмѣлился сдѣлать такого предложенія человѣку, робкому по лѣтамъ и званію, человѣку, который считалъ безопасность монастыря самой важной своей обязанностью и дрожалъ при имени дикаго Арденскаго Кабана.

Наконецъ Квентинъ составилъ планъ дѣйствій, на который онъ могъ лучше всего положиться, потому что выполненіе его зависѣло единственно отъ него самаго, а въ дѣлѣ, которое было теперь на его рукахъ, онъ считалъ себя на все способнымъ.

Квентинъ сознавалъ всю опасность своего положенія, но, тѣмъ не менѣе, смѣло и бодро смотрѣлъ впередъ, какъ человѣкъ, который идетъ подъ бременемъ тяжелой ноши и, чувствуя вполнѣ всю ея тяжесть, сознаетъ въ тоже время, что она не выше его силъ. Подходя къ монастырю, онъ ужъ совершенно утвердился въ своемъ намѣреніи.

На легкій стукъ его въ ворота отвѣчалъ нарочно тутъ оставленный аббатомъ монахъ, который отперъ ему дверь и сообщилъ, что вся братія находится въ церкви, гдѣ и останется до самаго утра молить небо о прощеніи всѣхъ соблазновъ, происшедшихъ въ этотъ вечеръ.

Достойный братъ предложилъ молодому человѣку присутствовать при ихъ молитвахъ, но мокрое платье заставило Квентина отказаться и попросить, напротивъ, позволенія пріютиться у огня въ кухнѣ. Ему хотѣлось обсушиться до утра, чтобы при встрѣчѣ съ нимъ цыганъ не замѣтилъ на его одеждѣ слѣдовъ ночнаго путешествія.

Монахъ не только согласился на просьбу молодаго человѣка, но предложилъ ему даже побесѣдовать съ нимъ. Предложеніе это было какъ нельзя болѣе кстати. Дорвардъ желалъ получить болѣе подробныя свѣдѣнія о дорогахъ, которыя цыганъ упоминалъ въ своемъ разговорѣ съ ланцкнехтомъ, а отцу Франциску нерѣдко случалось путешествовать по дѣламъ монастыря и онъ могъ лучше другихъ членовъ братства сообщить ему всѣ необходимыя подробности. Онъ говорилъ между прочимъ, что спутницы Квентина должны были, какъ набожныя богомолки, непремѣнно ѣхать по правому берегу Мааса, мимо креста трехъ королей, гдѣ останавливались святыя мощи Каспара, Мельхіора и Бальтазара (такъ католическая церковь называетъ волхвовъ, приходившихъ съ дарами въ Виѳлеемъ), когда ихъ переносили въ Кельнъ, и гдѣ они совершили не мало чудесъ.

Квентинъ отвѣчалъ, что дамы желали посѣтить всѣ, безъ исключенія, лежащія на ихъ пути святыя мѣста, и что непремѣнно заѣдутъ къ кресту, отправляясь въ Кельнъ или на возвратномъ пути. Но онѣ слышали, что дорога по правую сторону Мааса не безопасна отъ нападеній солдатъ свирѣпаго Гильома де-ла-Маркъ.

— Да не попуститъ небо Арденскаго Вепря основать свое логовище опять такъ близко около насъ, сказалъ отецъ Францискъ. — Впрочемъ, широкій Маасъ можетъ служить надежной преградой между имъ и нами.

— Но онъ не будетъ служить преградой между мародерами и моими спутницами, когда мы переправимся на правую сторону рѣки, возразилъ шотландецъ.

— Небо защититъ своихъ избранныхъ, молодой человѣкъ, отвѣчалъ монахъ, — Грустно было бы подумать, что святые мудрецы благословеннаго града Кельна, не пускающіе жида или невѣрнаго переступать стѣны ихъ города могутъ допустить приходящихъ къ ихъ гробницѣ, благочестивыхъ богомольцевъ попасть въ руки злодѣю и потерпѣть поношенія отъ такой невѣрной собаки, какъ этотъ Арденскій Вепрь, который хуже всего племени сарацинъ, язычниковъ и всѣхъ десяти колѣнъ израильскихъ, въ придачу.

Хотя Квентинъ, какъ искренній католикъ, и долженъ былъ положиться на особенное заступничество Каспара, Мельхіора и Бальтазара, но онъ вспомнилъ, что званіе пилигримокъ было принято его спутницами по внушенію мірскихъ соображеній, и что онѣ слѣдовательно не должны были слишкомъ надѣяться на сверхъ естественное заступничество. Онъ рѣшился, поэтому, заранѣе избѣгать всѣхъ опасностей, въ которыхъ имъ пришлось бы разсчитывать на чудесную помощь. Но молодой человѣкъ далъ, въ простотѣ сердечной, обѣтъ лично отправиться на поклоненіе кельнскимъ королямъ, если только эти мудрые, царственные и святые покровители дозволятъ его спутницамъ благополучно достигнуть желанной цѣли.

Желая подтвердить это обѣщаніе со всевозможной торжественностью, Квентинъ попросилъ монаха проводить его въ одну изъ смежныхъ съ церковью часовенъ. Здѣсь онъ, съ непритворной набожностью, на колѣняхъ, подтвердилъ данный имъ внутренно обѣтъ. Отдаленные звуки хора, торжественность избраннаго имъ для молитвы поздняго часа, видъ мерцающей лампады, слабо освѣщавшей небольшое, готическое строеніе — все сложилось такъ, чтобы привести умъ юноши въ то настроеніе, въ которомъ человѣкъ охотнѣе всего сознается въ своей слабости и проситъ сверхъестественной помощи и покровительства, принося покаяніе въ прошлыхъ преступленіяхъ и обѣщая исправленіе въ будущемъ. Квентинъ былъ не виноватъ въ томъ, что набожность его была дурно направлена; молитва его была искренна, и мы можемъ смѣло утверждать, что она достигла небесъ.

Поручивъ себя и своихъ беззащитныхъ спутницъ покровительству святыхъ и волѣ провидѣнія, Квентинъ отправился наконецъ на покой, оставивъ монаха очень довольнымъ усердіемъ и искренностью его молитвы.

ГЛАВА XVIII.
ГАДАНЬЕ.

Когда веселые разсказы и пѣсни услаждали нашъ тяжелый путь,

мы желали, чтобы онъ былъ длиннѣе.... трудная дорога, кружась
какъ бы насмѣхалась надъ нашими заколдованными шагами,
потому что мы шли по волшебной землѣ.

Самуилъ Джонсонъ.

При первыхъ лучахъ солнца, Дорварцъ оставилъ свою маленькую келью, разбудилъ своихъ сонныхъ слугъ и съ особеннымъ вниманіемъ озаботился, чтобы все было готово для дневнаго путешествія. Онъ тщательно осмотрѣлъ поводья, узды и всю лошадиную сбрую, взглянулъ даже на подковы, желая, на сколько было въ его силахъ, отстранить возможность тѣхъ приключеній, которыя, несмотря на ихъ кажущуюся неважность, часто прерываютъ путешествіе и смущаютъ путника. Онъ, при себѣ, велѣлъ хорошенько накормить лошадей, чтобы онѣ могли выдержать продолжительный переѣздъ и, въ случаѣ бѣгства, быструю ѣзду.

Послѣ всего этого, Квентинъ удалился въ свою комнату, тщательно вооружился и опоясался мечемъ, съ чувствомъ человѣка, предвидящаго опасность и твердо рѣшившагося противустоять ей до послѣдней крайности.

Чувство это придавало достоинство манерамъ и твердость его походкѣ, которыхъ до того времени не замѣчали графини де-Круа, хотя имъ очень нравилось и занимали ихъ грація и наивность его обхожденія и разговора, соединеніе проницательнаго природнаго ума съ простотой, происходившей отъ усиленнаго воспитанія въ далекой странѣ. Онъ далъ имъ понять, что имъ слѣдовало приготовиться къ путешествію раньше обыкновеннаго; поэтому онѣ оставили монастырь тотчасъ же послѣ завтрака, за который, какъ и вообще за гостепріимство, отблагодарили приношеніемъ алтарю, болѣе приличнымъ ихъ званію, чѣмъ внѣшнему виду. Однако эта щедрость не возбудила подозрѣній, потому что ихъ принимали за англичанокъ, а этотъ народъ, также какъ и теперь, считался тогда самымъ богатымъ.

Когда онѣ собрались въ путь, пріоръ благословилъ ихъ и поздравилъ Квентина съ удаленіемъ нечестиваго проводника. — Лучше сбиться съ дороги, сказалъ почтенный старецъ, — чѣмъ имѣть провожатымъ разбойника и вора.

Квентинъ не вполнѣ раздѣлялъ это мнѣніе, хотя и зналъ, что цыганъ опасенъ: онъ думалъ, что могъ пользоваться его услугами и въ тоже время разстраивать его измѣнническіе замыслы, такъ какъ теперь онъ видѣлъ ясно, къ чему они клонились. Но его безпокойство на этотъ счетъ было непродолжительно. Едва успѣли они отъѣхать на сто ярдовъ отъ монастыря и деревни, какъ Мограбинъ догналъ ихъ на своей маленькой, но быстрой, дикой на видъ, испанской лошадкѣ. Дорога лежала вдоль берега той самой рѣчки, гдѣ Квентинъ наканунѣ вечеромъ подслушалъ тайное совѣщаніе, Гэйраддинъ присоединился къ нимъ, когда они подъѣзжали къ той самой ивѣ, которая доставила Дорварду возможность быть тайнымъ свидѣтелемъ разговора между вѣроломнымъ проводникомъ и ланцкнехтомъ.

Воспоминаніе, пробудившееся въ Квентинѣ при видѣ этого мѣста, заставило его вступить въ разговоръ съ своимъ проводникомъ, съ которымъ онъ до того времени почти не говорилъ.

— Гдѣ же ты нашелъ ночлегъ, мошенникъ? спросилъ шотландецъ.

— Вашей мудрости не трудно отгадать, взглянувъ на мой плащъ, отвѣчалъ цыганъ, указывая на свою покрытую сѣномъ одежду.

— Хорошій стогъ сѣна, сказалъ Квентинъ, — самая удобная постель для астролога, и даже слишкомъ хорошая для безбожника, насмѣхающагося надъ нашей благословенной религіей и ея служителями.

— Однако она пришлась по праву моему клепперу больше, чѣмъ мнѣ, сказалъ Гэйрадинъ, потрепавъ по шеѣ свою лошадь, — потому что онъ имѣлъ разомъ и кормъ и кровъ. Эти старые, лысые дураки выгнали его, какъ будто боясь, что лошадь умнаго человѣка можетъ заразить умомъ и смѣтливостью цѣлый монастырь. Къ счастію, клепперъ знаетъ мой свистъ и бѣгаетъ за мной какъ собака, а то мы никогда бы уже не встрѣтились съ нимъ, и вы, въ свою очередь, не досвистались бы своего проводника.

— Я не разъ говорилъ гсбѣ, строго сказалъ Дорвардъ, — чтобы ты умѣрялъ свою болтовню, находясь въ обществѣ благородныхъ людей, что, я думаю, тебѣ рѣдко приводилось прежде; я могу тебя увѣрить, знай я, что ты такой же ненадежный проводникъ, какъ богохульный и недостойный негодяй, какимъ я тебя считаю, твое нечестивое сердце давно бы ознакомилось съ моимъ шотландскимъ кинжаломъ, хотя бы такой поступокъ былъ преступленіемъ, равнымъ зарѣзанію свиньи.

— Дикій кабанъ не дальная родня свиньѣ, отвѣчалъ цыганъ, не смущаясь передъ проницательнымъ взглядомъ Квентина, и нисколько не измѣняя насмѣшливому равнодушію, съ которымъ говорилъ, — а между тѣмъ многіе, продолжалъ онъ, — находятъ удовольствіе, выгоду и даже честь прирѣзывать ихъ.

Удивленный тѣмъ, что уже было извѣстно этому человѣку и неувѣренный, что онъ не знаетъ изъ его прошлой жизни и чувствъ болѣе того, о чемъ бы ему хотѣлось говорить съ нимъ,

Квентинъ прервалъ разговоръ, въ которомъ онъ не имѣлъ верха надъ Мограбиномъ, и возвратился на свое обычное мѣсто возлѣ дамъ.

Мы уже замѣтили, что между ними начала устанавливаться значительная степень короткости. Старшая графиня, будучи увѣрена въ его благородномъ происхожденіи, обходилась съ нимъ какъ съ равнымъ, заслужившимъ ея расположеніе; племянница же хотя и не такъ свободно выражала свои чувства къ ихъ покровителю, но Квентину казалось, что, несмотря на застѣнчивость и робость, она была не совершенно равнодушна къ его обществу и разговору.

Ничто не придаетъ юношеской веселости такой жизни и такого одушевленія, какъ сознаніе, что къ ней относятся благосклонно; поэтому во все продолженіе пути, Квентинъ развлекалъ своихъ спутницъ оживленнымъ разговоромъ, пѣснями и сказаніями своей родины. Пѣсни онъ пѣлъ на своемъ родномъ нарѣчіи, а сказанія старался передавать на французскомъ языкѣ, который зналъ плохо и потому дѣлалъ множество незначительныхъ, забавныхъ, какъ и самые разсказы, ошибокъ. Но въ это тревожное утро, онъ ѣхалъ около графинь де-Круа, не стараясь какъ бывало прежде, занимать ихъ, такъ что его неразговорчивость не могла остаться незамѣченной дамами.

— Нашъ молодой спутникъ видѣлъ волка, сказала графиня Амелина, намекая на старинное повѣріе, — и лишился языка {Vox quoque Moerim

Jam fugil ipsa; Inpi

Moerim videre priores.

Virgilii, ix ecloga.

Для объясненія этого мѣста, комментаторы прибавляютъ мнѣніе Плинія: «быть замѣченнымъ волкомъ считается вреднымъ въ Италіи. Полагаютъ, что человѣкъ лишается употребленія языка, если это животное увидитъ его прежде, чѣмъ онъ успѣетъ замѣтить его.»}.

"Сказать, что я выслѣдилъ лисицу было бы вѣрнѣе, " подумалъ Квентинъ, но не отвѣчалъ ни слова.

— Здоровы ли вы, сэньёръ Квентинъ? спросила графиня Изабелла съ такимъ участіемъ въ голосѣ, что сама покраснѣла, замѣтивъ, что выразила больше, чѣмъ позволяли ихъ отношенія.

— Онъ пропировалъ ночь съ веселой братіей, сказала графиня Амелина. — Шотландцы похожи на нѣмцевъ, которые растрачиваютъ всю свою веселость за рейнвейномъ, и вечеромъ на танцы являются нетвердой поступью, а утромъ въ дамскую гостинную, съ головной болью.

— Нѣтъ, благородныя дамы, отвѣчалъ Квентинъ, — я не заслуживаю вашихъ упрековъ. Почтенная братія всю ночь провела въ молитвѣ, а что касается до меня, все питье мое состояло изъ стакана самаго простаго и слабаго вина.

— Дурной обѣдъ навелъ на него дурное расположеніе духа, стала графиня Изабелла. — Не унывайте сэньеръ Квентинъ; если намъ когда нибудь удастся вмѣстѣ посѣтить мой старый бракмондскій замокъ, вы получите, хотя бы мнѣ самой пришлось быть вашимъ кравчимъ, стаканъ самаго благороднаго вина, какого еще никогда не производили виноградники Гохгейма или Іоганнсберга.

— Стаканъ воды изъ вашихъ рукъ, благородная графиня…. началъ Квентинъ, но голосъ его задрожалъ; а Изабелла, какъ будто не замѣчая нѣжнаго выраженія, приданнаго личному мѣстоименію, продолжала:

— Это вино было заготовлено въ глубокихъ погребахъ бракмондскаго замка моимъ прадѣдомъ, рейнграфомъ Готфридомъ….

— Который добылъ руку ея прабабушки, вмѣшалась графиня Амелина, прерывая племянницу, — заявивъ себя лучшимъ сыномъ рыцарства на большомъ страсбургскомъ турнирѣ, гдѣ десять рыцарей пало въ бою. Но тѣ времена прешли и никто теперь не думаетъ идти на встрѣчу опасности во имя чести или для защиты страждущей красоты.

На эту рѣчь, произнесенную голосомъ, какимъ увядающая красавица нашего времени жалуется иногда на грубость современныхъ нравовъ, Квентинъ отвѣчалъ, что нѣтъ недостатка въ томъ рыцарскомъ чувствѣ, которое графиня Амелина считаетъ угасшимъ, и что если даже оно исчезло въ другихъ странахъ, то все еще пылаетъ въ сердцахъ шотландскихъ дворянъ.

— Слышите! сказала графиня Амелина, — онъ хочетъ насъ увѣрить, что въ его мрачномъ и холодномъ отечествѣ еще горитъ то благородное пламя, которое почти потухло во Франціи и Германіи. Бѣдный молодой человѣкъ похожъ на швейцарскаго горца, пристрастіе котораго къ своей родинѣ доходитъ до помѣшательства; онъ скоро станетъ разсказывать о винахъ и оливахъ Шотландіи.

— Нѣтъ, графиня, отвѣчалъ Квентинъ, — о винѣ и маслѣ нашихъ горъ я могу только сказать, что мы можемъ добывать ихъ мечемъ отъ нашихъ болѣе богатыхъ сосѣдей. Что же касается до незапятнаной вѣрности и чести Шотландіи, то я теперь же долженъ испытать, на сколько вы можете довѣриться имъ, несмотря на ничтожество того, кто только ихъ и можетъ предложить вамъ, какъ ручательство за вашу безопасность.

— Вы говорите загадочно, вамъ извѣстна какая-нибудь близкая, неизбѣжная опасность, сказала графиня Амелина.

— Я давно прочла это въ его глазахъ, воскликнула Изабелла, всплеснувъ руками, — пресвятая дѣва, что будетъ съ нами!

— Надѣюсь, ничего, кромѣ того, что сами пожелаете, отвѣчалъ Дорвардъ, — А теперь я долженъ спросить васъ, благородныя дамы, можете ли вы мнѣ довѣриться?

— Довѣриться вамъ? Конечно, отвѣчала граімшя Амелина, — но зачѣмъ этотъ вопросъ и на сколько вы требуете нашего довѣрія?

— Я, съ своей стороны, сказала Изабелла, — довѣряюсь вамъ вполнѣ, безъ всякихъ условій. Если вы будете въ состояніи обмануть насъ, Квентинъ, то я стану искать правды только на небѣ.

— Благородная дама, отвѣчалъ довольный Дорвардъ, — вы только отдаете мнѣ должную справедливость. Я намѣренъ измѣнить планъ нашего пути и отправиться въ Люттихъ прямо, по лѣвому берегу Мааса вмѣсто того, чтобы переправляться черезъ него подъ Намюромъ. Это не согласно съ приказаніями короля Людовика и съ данными проводнику наставленіями, но я слышалъ въ монастырѣ о разбойникахъ на правомъ берегу Мааса и о бургундскихъ солдатахъ, которые идутъ ихъ усмирять. Оба эти обстоятельства заставляютъ меня бояться за вашу безопасность. Позволите ли вы мнѣ уклониться отъ предназначеннаго пути?

— Я даю на это мое полное и неограниченное согласіе, отвѣчала младшая граоиня.

— Племянница, сказала графиня Амелина, я также, какъ и вы, увѣрена, что молодой человѣкъ желаетъ намъ добра, но вспомните, что мы нарушимъ приказаніе короля Людовика, такъ положительно выраженное.

— А для чего намъ исполнять его приказаніе? я, благодаря Бога, не его подданная. Я искала его покровительства, но онъ злоупотребилъ моимъ довѣріемъ, на которое самъ же склонилъ меня; я не хочу оскорблять этого молодаго человѣка даже, минутнымъ колебаніемъ между его словами и приказаніями этого хитраго, себялюбиваго деспота.

— Благослови васъ Богъ за эти слова, весело сказалъ Квентинъ, — и если я не оправдаю вашего довѣрія, то быть разорваннымъ дикими конями въ этой жизни и подвергнуться вѣчнымъ мукамъ въ будущей, было бы еще слишкомъ легкимъ наказаніемъ за такое преступленіе.

Сказавъ это, онъ пришпорилъ коня и подъѣхалъ къ цыгану. Этотъ почтенный господинъ казался очень смиреннаго и незлобиваго характера; оскорбленія или угрозы, по видимому, совершенно изглаживались изъ его памяти. Онъ вступилъ въ начатый Дорвардомъ разговоръ, какъ будто утромъ между ними не произошло ничего непріятнаго.

"Собака не огрызается теперь, " подумалъ шотландецъ, «потому что надѣется разсчитаться со мной разъ на всегда, когда представится возможность схватить меня прямо за горло; но мы попробуетъ побить измѣнника его же оружіемъ.»

— Честный Гэйраддинъ, началъ онъ, — вотъ уже десять дней, какъ ты путешествуешь съ нами, а ни разу еще не показалъ намъ своего искусства въ гаданьи, хотя, какъ видно, ты такъ любишь гадать, что не могъ удержаться чтобъ не расточать своихъ знаній во всѣхъ монастыряхъ, гдѣ намъ только приходилось останавливаться, хотя и рисковалъ получить въ награду ночлегъ подъ стогомъ сѣна.

— Вы никогда не просили меня показать вамъ образчикъ моего умѣнья; вы, какъ и всѣ другіе, готовы осмѣивать все таинственное и непонятное для васъ.

— Покажи же мнѣ его теперь, сказалъ Квентинъ, снимая перчатку и протягивая цыгану руку. Гэйраддинъ внимательно осмотрѣлъ всѣ черты, которыя перекрещивались на ладони шотландца, и также тщательно изслѣдовалъ всѣ небольшія возвышенія или бугорки при основаніи пальцевъ, которые, по мнѣнію того времени, находились въ такой же тѣсной связи съ способностями, привычками и судьбой человѣка, пакую въ наше время предполагаютъ въ различныхъ выпуклостяхъ черепа.

— Эта рука, сказалъ Гэйраддинъ, — говоритъ о перенесенныхъ трудахъ и испытанныхъ опасностяхъ. Я читаю на ней раннее знакомство съ рукоятью меча, но также и нѣкоторое знакомство съ застежками молитвенпика.

— Все это изъ моей прошедшей жизни ты могъ узнать и другимъ путемъ, остановилъ его Квентинъ, — скажи мнѣ что нибудь о будущемъ.

— Эта черта отъ холма Венеры, сказалъ цыганъ, — которая, не прерываясь, слѣдуетъ за чертой жизни, указываетъ на вѣрное и значительное богатство черезъ женитьбу. Она означаетъ, что человѣкъ этотъ достигнетъ богатства и почестей, благодаря счастливой любви.

— Вы обѣщаете это всѣмъ, кто только спрашиваетъ у васъ про свою судьбу, возразилъ Квентинъ. — это уже принадлежность вашего искусства.

— То, что я вамъ говорю, также вѣрно, какъ и то, что вамъ угрожаетъ близкая опасность, Я вижу послѣднее изъ яркой кровавой черты, которая поперегъ пересѣкаетъ линію жизни и предвѣщаетъ удары меча и другаго рода насилія, отъ которыхъ вы будете спасены преданностью вѣрнаго друга.

— Не твоей ли? спросилъ Квентинъ съ нѣкоторой досадой на то, что цыганъ разсчитывалъ на его легковѣріе и хотѣлъ увѣрить его въ умѣньи предсказывать, предвѣщая послѣдствія своей же измѣны.

— Мое искусство, отвѣчалъ Гэйраддинъ, — ничего не говоритъ мнѣ обо мнѣ самомъ.

— Въ этомъ, вѣщуны моей родины превосходятъ васъ въ вашемъ хваленомъ искусствѣ, сказалъ Квентинъ, — потому что они могутъ предугадывать угрожающія имъ самимъ опасности, доставилъ свои холмы не безъ того, чтобы тоже не почувствовать въ себѣ нѣкоторой доли ясновидѣнія, которымъ одарены ихъ обитатели, И вотъ доказательство, въ обмѣнъ за образчикъ твоего умѣнья отгадывать: Гэйрадинъ, опасность угрожаетъ мнѣ на правомъ берегу рѣки, и я избѣгну ея, направляясь въ Люттихъ по лѣвому берегу.

Цыганъ выслушалъ это съ невозмутимостью, которой Квентинъ, зная всѣ обстоятельства, въ какихъ находился Мограбинъ, не могъ понять.

— Если вы приведете ваше намѣреніе въ исполненіе, отвѣчалъ цыганъ, — то опасность, угрожавшая вамъ, падетъ на меня.

— Ты, кажется, еще недавно говорилъ, что не можешь предсказывать своей собственной судьбы? спросилъ Квентинъ.

— Не могу тѣмъ способомъ, какимъ предсказывалъ вашу, отвѣчалъ Гэйраддинъ, — но нужно только немного знать Людовика Валуа, чтобы предвидѣть, что онъ повѣситъ вашего проводника за то, что вамъ вздумалось идти не тѣмъ путемъ, какимъ онъ приказалъ.

— Счастливое достиженіе цѣли и благополучное окончаніе путешествія должны загладить это уклоненіе отъ назначеннаго пути, сказалъ Квентинъ.

— Да, отвѣчалъ цыганъ, — если вы увѣрены, что король разсчитывалъ на такой точно конецъ вашего путешествія, какъ онъ вамъ говорилъ.

— Какой же другой конецъ могъ онъ замышлять и почему ты думаешь, что у него могли быть еще другія намѣренія, кромѣ тѣхъ, которыя онъ сообщилъ мнѣ въ своихъ наставленіяхъ? спросилъ Квентинъ.

— Просто потому, отвѣчалъ цыганъ, — что всякій, кто сколько нибудь знаетъ христіаннѣйшаго короля, знаетъ также, что онъ менѣе всего говоритъ о томъ, чего болѣе всего желаетъ. Если нашъ всемилостивѣйшій Людовикъ отправитъ двѣнадцать посольствъ, я отдамъ свою голову въ петлю годомъ ранѣе срока, если въ одинадцати изъ нихъ на концѣ пера не осталось чего нибудь, что оно не дописало въ вѣрительныхъ грамотахъ.

— Мнѣ нѣтъ дѣла до твоихъ глупыхъ подозрѣній, отвѣчалъ Квентинъ, — моя обязанность ясна и пряма, мнѣ поручено довести этихъ дамъ сохранно до Люттиха; я все беру на себя и думаю, что выполню свой долгъ лучше, если измѣню назначенный намъ путь и буду держаться лѣваго берега Мааса. Кромѣ того, это прямая дорога къ Люттиху. Переправляясь черезъ рѣку, мы только потеряемъ время и утомимся безъ всякой надобности. Такъ зачѣмъ же намъ это дѣлать?

— Только затѣмъ, что пилигримы, какъ они себя называютъ, идущіе въ Кельнъ, всегда переходятъ рѣку не дохоци Люттиха, отвѣчалъ Гэйраддинъ, — и если дамы отправятся другой дорогой, это покажется несогласнымъ съ той цѣлью ихъ путешествія, которой онѣ прикрываются,

— Если отъ насъ потребуютъ объясненія по этому поводу, сказалъ Квентинъ, — мы отвѣтикъ, что потому поѣхали лѣвымъ берегомъ, что боялись злаго герцога гельдернскаго, Гильома де-ла-Маркъ или наконецъ ландцкнехтовъ и живодеровъ, которые ходятъ на правомъ берегу рѣки.

— Какъ вамъ будетъ угодію, любезный господинъ, отвѣчалъ цыганъ, — я готовъ провожать васъ какъ по правому, такъ и по лѣвому берегу. Но отвѣтственность передъ вашимъ господиномъ вы ужъ должны будете взять на себя.

Хотя Квентина нѣсколько удивило быстрое согласіе Гэйраддина на перемѣну пути, но онъ въ тоже время былъ имъ доволенъ, потому что ему нужна была помощь цыгана, какъ проводника и онъ боялся, чтобы Мограбинъ, лишенный возможности привести въ исполненіе замышляемую измѣну, не рѣшился на какую нибудь отчаянную мѣру. Кромѣ того, прогнать его отъ себя было бы самымъ вѣрнымъ средствомъ навести на свой слѣдъ Гильома де-ла-Маркъ, съ которымъ цыганъ находился въ сношеніяхъ; удерживая его при себѣ, молодой человѣкъ надѣялся, что съумѣетъ недопустить его до тайнаго сношенія съ кѣмъ бы то не было.

Поэтому, отказавшись отъ всякой мысли слѣдовать по прежде избранному дуги, маленькій отрядъ отправился по лѣвому берегу широкаго Мааса и ѣхалъ такъ скоро и удачно, что на другой день рано утромъ достигъ цѣли своего путешествія. Они узнали, что епископъ люттихскій, для здоровья какъ онъ самъ говорилъ, но вѣроятнѣе, чтобъ не быть захваченнымъ врасплохъ многочисленнымъ и мятежнымъ населеніемъ города, перенесъ свою резиденцію въ великолѣпный замокъ Шонвальдтъ, находившійся въ одной милѣ отъ Люттиха.

Приближаясь къ замку, они увидѣли епископа, возвращающагося въ большой процессіи, изъ сосѣдняго города, гдѣ онъ служилъ торжественную обѣдню. Онъ былъ во главѣ великолѣпной свиты изъ лицъ духовныхъ, военныхъ и гражданскихъ, иде

«With many a cross bearer before

And many a spear behind» {*}

{* Съ большимъ числамъ крестоносцевъ впереди и съ многими копьями назади.}

какъ говоритъ древняя баллада.

Процессія представляла величественное зрѣлище, когда, извиваясь по зеленѣющимъ берегамъ широкаго Мааса, она исчезала подъ готическими сводами резиденціи епископа.

По когда путники подъѣхали ближе, они увидѣли, что обстановка замка противорѣчива только что видѣннымъ ими пышности и могуществу. Сильная стража изъ солдатъ епископа разставленная вокругъ зданія и въ ближайшей окрестности, и воинственный видъ резиденціи прелата заставляли предполагать, что епископъ чего-то боялся и потому нашелъ нужнымъ окружить себя всѣми военными предосторожностями.

Когда Квентинъ объявилъ о пріѣздѣ графинь до Круа, ихъ почтительно ввели въ большую залу, гдѣ они встрѣтили дружескій пріемъ епископа, который принялъ ихъ во главѣ своего маленькаго двора. Онъ не позволилъ имъ поцѣловать своей руки, по привѣтствовалъ ихъ поцѣлуемъ, въ которомъ выразилась любезность принца къ прекраснымъ дамамъ и, вмѣстѣ съ тѣмъ, отеческое расположеніе пастыря къ своимъ духовнымъ дѣтямъ.

Людовикъ Бурбонъ, владѣтельный епископъ Люттиха, былъ дѣйствительно человѣкъ благородный и добрый; его жизнь по всегда подчинялась строгимъ правиламъ его духовнаго сана, по, несмотря на это, онъ постоянно сохранялъ прямой и честный характеръ бурбонскаго дома, отъ котораго происходилъ.

Въ послѣднее время, приближаясь къ старости, епископъ велъ образъ жизни болѣе приличный члену духовной іерархіи, чѣмъ въ ранній періодъ своего правленія. Сосѣдніе князья любили его какъ благороднаго прелата, щедраго и великодушнаго въ своей частной жизни, хотя и не отличавшагося большой строгостью нравовъ, и управлявшаго своими богатыми и безпокойными подданными съ такой благодушной безпечностью, что онъ не только не смирялъ ихъ мятежные замыслы, по скорѣе поощрялъ ихъ.

Епископъ былъ такой близкій союзникъ герцога бургундскаго, что послѣдній изъявлялъ притязаніе почти на совмѣстное управленіе епископствомъ, и въ награду за благодушіе, съ какимъ прелатъ соглашался на требованія, которыя легко могъ бы оспаривать, заступался за него при всякомъ удобномъ случаѣ съ рѣшительностью и какой то яростью, составлявшей одну изъ особенностей его характера. Онъ обыкновенно говорилъ, что смотритъ на Люттихъ, какъ на свою собственность, на епископа какъ на своего брата (они дѣйствительно могли считаться братьями, такъ какъ первая жена герцога была сестра епископа), и что всякій, кто оскорбитъ Людовика бурбонскаго, будетъ имѣть дѣло съ Карломъ бургундскимъ. Эта угроза, принимая въ разсчетъ характеръ и могущество употреблявшаго ее государя, имѣла силу вездѣ, кронѣ богатаго и недовольнаго города Люттиха, гдѣ, по старой пословицѣ, богатство вскружило головы.

Епископъ обѣщалъ графинямъ де-Круа употребить въ ихъ пользу все вліяніе, какимъ онъ пользовался при бургундскомъ дворѣ. Онъ надѣялся, что ходатайство будетъ тѣмъ дѣйствительнѣе, что, судя по послѣднимъ извѣстіямъ, Кампо Бассо уже не въ такой степени, какъ прежде, пользовался расположеніемъ герцога. Онъ обѣщалъ имъ также все свое покровительство, какое былъ въ силахъ оказать; но сопровождавшій это обѣщаніе вздохъ, казалось, говорилъ, что власть епископа далеко не такъ сильна, какъ онъ старался показать.

— Во всякомъ случаѣ, любезныя мои дочери, сказалъ епископъ, и въ этихъ словахъ, какъ и въ первомъ его привѣтствіи, важность духовнаго лица смягчалась наслѣдственной въ домѣ бурбоновъ любезностью, — да покараетъ меня небо, если я покину овцу на жертву дикому водку, или позволю какому нибудь злодѣю притѣснять благородныхъ дамъ. Я человѣкъ мирный, хотя, въ настоящее время, въ моемъ долѣ и раздается звонъ оружіи; но будьте увѣрены, что о вашей безопасности я стану также заботиться, какъ о своей собственной. Если безпорядки еще. усилятся, хотя мы и надѣемся милостію Богородицы скорѣй успокоить волненіе, чѣмъ воспламенить его, тогда мы постараемся обезпечить вамъ безопасный путь въ Германію. Даже воля нашего брата и покровителя Барда бургундскаго не склонитъ насъ поступить съ вами, въ чемъ бы не было, несогласно съ вашими собственными желаніями. Мы не можемъ исполнить вашей просьбы отправить васъ въ монастырь: увы! вліяніе сыновъ Ваала такъ сильно среди жителей Люттиха, что мы не знаемъ другаго мѣста, кромѣ предѣловъ нашего замка, защищаемаго нашими солдатами, куда бы простиралась наша власть. Здѣсь же вы встрѣтите радушный пріемъ и ваша свита найдетъ себѣ все необходимое, въ особенности этотъ молодой человѣкъ, котораго вы такъ ревностно поручаете нашему вниманію, и которому мы даемъ наше благословеніе.

Квентинъ, какъ слѣдовало, преклонилъ колѣна, чтобы принять благословеніе епископа.

— Что же касается до васъ самихъ, продолжалъ прелатъ, — вы будете жить здѣсь съ моей сестрой Изабеллой, канонессой трирской; съ ней вы можете, не нарушая приличій, оставаться даже подъ однимъ кровомъ съ такимъ веселымъ холостякомъ, каковъ епископъ люттихскій.

Съ этими словами, прелатъ любезно проводилъ графинь де-Круа въ комнаты своей сестры. Правитель его дома, который принялъ санъ діакона и составлялъ такимъ образомъ нѣчто среднее между свѣтскимъ и духовнымъ лицомъ, оказалъ Квентину обѣщанное епископомъ гостепріимство, между тѣмъ какъ остальная свита графннь была поручена попеченію низшихъ служителей.

При этомъ распоряженіи Квентинъ не могъ не замѣтить, что присутствіе цыгана, противъ котораго возставали въ сельскихъ монастыряхъ, на пути, казалось не возбуждало ни препятствій, ни замѣчаній въ домѣ этого могущественнаго, мы могли бы сказать, свѣтскаго епископа.

ГЛАВА XIX.
ГОРОДЪ.

Любезные и добрые друзья! Я не хочу васъ возбуждать

къ такому внезапному порыву мятежа.

Юлій Цезарь.

Разлученный съ графиней Изабеллой, взоры которой въ продолженіи столькихъ дней служили ему путеводной звѣздой, Квентинъ чувствовалъ въ сердцѣ странную пустоту и холодъ, какихъ онъ еще никогда не испытывалъ въ своей богатой приключеніями жизни. Конечно, близкія и неизбѣжныя сношенія между ними должны были необходимо прекратиться съ той минуты, какъ графиня Изабелла нашла наконецъ постоянное убѣжище. Подъ какимъ предлогомъ могла бы она оставить при себѣ такого молодаго человѣка, какъ Квентинъ, еслибъ даже и замышляла такую непристойность?

Но необходимость разлуки но сдѣлала ее легче, и гордое сердце Квентина возмущалось при мысли, что съ нимъ разстались, какъ съ простымъ проводникомъ, исполнившимъ возложенную на него обязанность, тогда какъ онъ втайнѣ уронилъ двѣ, три слезы надъ развалинами воздушныхъ замковъ, которые съ такой любовью строилъ въ продолженіи своего пріятнаго путешествія. Онъ сдѣлалъ мужественное, но тщетное усиліе, чтобы избавиться отъ гнетущей его тоски; наконецъ, отдавшись чувствамъ, которыхъ не имѣлъ силъ преодолѣть, онъ сѣлъ въ углубленіе одного изъ окопъ, освѣщавшихъ большую готическую залу Шонвальдта, и предался размышленіямъ о своей несчастной судьбѣ, не давшей ему ни положенія, ни богатства, нужныхъ для преслѣдованія его смѣлыхъ замысловъ.

Квентинъ старался разсѣять свою грусть, занявшись отправленіемъ Шарлэ, одного изъ своихъ слугъ, ко двору Людовика съ письмами, извѣщавшими о счастливомъ пріѣздѣ дамъ де-Круа въ Люттихъ. Наконецъ опять вернулась къ нему его природная веселость, возбужденная заглавіемъ стариннаго романа, только что отпечатаннаго въ Страсбургѣ и лежавшаго передъ нимъ на окнѣ. Въ заглавіи значилась:

«How the Squire of Iowe degree

Loved the King’s daughther of Hongaric». *)

) О томъ, какъ ничтожный оруженосецъ любилъ дочь венгерскаго короля.

Въ то время, какъ Квентинъ разбиралъ черныя буквы этого двустишія, смыслъ котораго такъ подходилъ къ его положенію, онъ почувствовалъ, что кто-то тронулъ его за плечо, и, обернувшись, увидалъ стоявшаго за собой цыгана.

Гэйраддинъ, видъ котораго никогда не былъ ему пріятенъ, теперь, со времени послѣдней измѣны, сдѣлался ему ненавистенъ. Квентинъ сурово спросилъ его, зачѣмъ онъ осмѣлился прикоснуться къ христіанину и дворянину.

— Единственно за тѣмъ, отвѣчалъ цыганъ, — чтобы узнать не лишился ли этотъ христіанскій дворянинъ чувства осязанія точно также, какъ лишился зрѣнія и слуха. Вотъ уже пять минутъ, какъ я стою здѣсь, стараясь заговорить съ вами, а вы уставили глаза на этотъ клочекъ желтой бумаги, какъ будто въ ней кроются какія нибудь чары, способныя обратить васъ въ статую, и какъ будто онѣ вполовину уже подѣйствовали на васъ.

— Хорошо, что же тебѣ нужно? Говори и убирайся!

— Мнѣ нужно то, что всѣмъ нужно, хотя немногіе этимъ довольствуются, отвѣчалъ Гэйраддинъ, — мнѣ пужпа моя плата, мои десять кронъ за то, что я провелъ сюда этихъ дамъ.

— Съ какими глазами осмѣливаешься ты просить у меня иной платы, кромѣ той, что я щажу твою негодную жизнь? спросилъ гнѣвно Дорвардъ. — Ты знаешь, что твое намѣреніе было предать ихъ дорогой?

— Но вѣдь я не предалъ, отвѣчалъ Гэйраддипъ, — а если бы предалъ, то потребовала, бы плату не отъ васъ и не отъ нихъ, а отъ того, кому было бы выгодно, чтобы я велъ ихъ по правому берегу рѣки. Тотъ, кому я служилъ, и долженъ платить мнѣ.

— Пропадай ты съ своей платой, мошенникъ, сказалъ Квентинъ, вынимая деньги. — Убирайся къ Арденскому Кабану или къ чорту, но не показывайся на мои глаза, а то я отправлю тебя къ нему прежде, чѣмъ придетъ твоя пора.

— Къ Арденскому Кабану? повторилъ цыганъ, съ такимъ волненіемъ и удивленіемъ, которые рѣдко выражались на его лицѣ. — И такъ, вы настаивали на перемѣнѣ пути не по смутному подозрѣнію или простой догадкѣ? Возможно ли это, неужели въ другихъ странахъ искусство гаданья дѣйствительно достигло высшей степени, чѣмъ между нашими бродячими племенами? Ива, подъ которой мы говорили, не могла ничего разсказать. Но нѣтъ, нѣтъ, нѣтъ! Ахъ я олухъ! знаю, знаю…. ива, тамъ, возлѣ ручья, у монастыря… Я видѣлъ, какъ вы посмотрѣли на нее, когда мы проѣзжали мимо, въ полумилѣ отъ гнѣзда этихъ трутней она, правда, не могла говорить, но могла скрыть того, кто могъ слушать! Теперь я буду совѣщаться въ открытомъ полѣ, гдѣ не было бы и куста репейника, въ которомъ бы могъ скрыться шотландецъ. Ха! ха! ха! шотландецъ побилъ цыгана его же собственнымъ оружіемъ! Но знайте же, Квентинъ Дорвардъ, что вы помѣшали мнѣ въ ущербъ своему счастію. Да, судьба, которую я тебѣ предсказывалъ по чертамъ твоей руки, непремѣнно исполнилась бы, еслибъ не твое упорство.

— Клянусь святымъ Андреемъ, твоя наглость невольно смѣшитъ меня, отвѣчалъ Квентинъ. — Какъ и въ чемъ твое мошенничество, если бы оно удалось, могло быть мнѣ полезно? Я слышалъ, правда, что ты ставилъ условіемъ безопасность моей жизни, но твои достойные союзники забыли бы его, разумѣется, какъ скоро дѣло дошло бы до ударовъ; еслибъ ты предалъ этихъ дамъ, какую пользу могло бы принести это мнѣ? Я могъ найти тутъ только смерть или плѣнъ, другаго исхода человѣческій разумъ по въ силахъ придумать.

— Тогда нечего и толковать объ этомъ, сказалъ Гэйраддинъ, — я все таки хочу удивить васъ своей признательностью. Еслибъ вы задержали слѣдующую мнѣ плату, я бы считалъ, что мы съ вами квиты и оставилъ бы васъ на произволъ вашего собственнаго безразсудства. Но теперь, я остаюсь у васъ въ долгу за то дѣло, на берегу Шера.

— Мнѣ кажется, я уже расплатился съ тобой моей бранью и проклятіями, сказалъ Квентинъ.

— Жесткія или ласковыя слова все равно, что вѣтеръ, на вѣсахъ не тянутъ. Вотъ, если бы вмѣсто того, чтобы угрожать, вы дѣйствительно ударили меня…

— Я не прочь расплатиться съ тобой и этимъ способомъ, если ты станешь еще долѣе раздражать меня.

— Я бы вамъ этого не посовѣтывалъ, сказалъ цыганъ, — такого рода платежъ, отсчитанный рѣзкой рукой, можетъ превысить долгъ и оставить къ несчастію перевѣсъ за вами, а я не изъ такихъ, чтобы забыть или простить это. Теперь, будьте здоровы, мы скоро увидимся — я иду проститься съ графинями де-Круа.

— Ты? сказалъ пораженный Квентинъ, — чтобы тебя допустили къ этимъ дамамъ, здѣсь, гдѣ онѣ должны вести почти монашескую жизнь подъ покровительствомъ сестры епископа, благородной капонессы? Это невозможно.

— Однако Мартонъ ждетъ меня, чтобы проводить къ нимъ, сказалъ цыганъ съ насмѣшливой улыбкой, — и я долженъ просить васъ извинить меня, что немного поспѣшно оставляю васъ.

Онъ повернулся и какъ будто пошелъ, по тотчасъ же возвратился и сказалъ очень серіозно и выразительно, — Я знаю ваши надежды; онѣ смѣлы, но сбыточны, если я помогу вамъ. Я знаю ваши опасенія; они должны внушать благоразуміе, а не робость. Всякую женщину можно добыть. Графскій титулъ не болѣе, какъ простое прозвище и будетъ идти къ Квентину также, какъ прозвище герцога идетъ къ Карлу или прозвище короля къ Людовику.

Прежде, чѣмъ Дорвардъ могъ отвѣтить, цыганъ вышелъ изъ залы. Квентинъ тотчасъ же послѣдовалъ за нимъ, но Гэйраддинъ, лучше знавшій всѣ ходы дома, опередилъ его и шотландецъ потерялъ цыгана изъ виду, когда тотъ спустился до небольшой задней лѣстницѣ. Тѣмъ не менѣе, Дорвардъ слѣдовалъ за нимъ, безсознательно, самъ не зная за чѣмъ. Лѣстница оканчивалась дверью, которая вела въ садъ, и Квентинъ снова увидалъ Гэйраддина, быстро шедшаго по извилистой дорожкѣ.

Садъ былъ съ двухъ сторонъ окруженъ зданіемъ огромнаго и древняго замка, походившаго отчасти на крѣпость, отчасти на монастырское строеніе; съ двухъ другихъ сторонъ шла высокая, зубчатая стѣна. По аллеямъ сада цыганъ достигъ противуположной части зданія, гдѣ находилась небольшая дверь, скрывавшаяся подъ массивной, обросшей плюшемъ, аркой, и, оглянувшись, съ торжествующимъ видомъ махнулъ рукой, прощаясь съ своимъ преслѣдователемъ. Дорвардъ дѣйствительно увидалъ, что Марта отворила дверь и впустила подлаго цыгана въ комнаты гравинь де-Круа, какъ онъ конечно заключилъ. Квентинъ, въ негодованіи, закусилъ губы и началъ себя упрекать, что не раскрылъ передъ графинями де-Круа всей низости Гэйраддина и не разсказалъ имъ о его измѣнническихъ противъ нихъ замыслахъ. Нахальство, съ какимъ цыганъ обѣщалъ помогать его искательствамъ, еще болѣе увеличивало гнѣвъ и отвращеніе юноши; ему казалось, что даже рука графини Изабеллы была бы осквернена, если бы и можно было получить ее съ помощью такого покровительства. — Но все это обманъ, сказалъ онъ, — штука его низкаго фиглярства. Онъ нашелъ доступъ къ графинямъ де-Круа подъ какимъ нибудь вымышленнымъ предлогомъ и съ предательскимъ намѣреніемъ. Хорошо, что я узналъ, гдѣ онѣ живутъ. Я буду сторожить Марту и выпрошу свиданія съ ними, хотя бы только для того, чтобы предостеречь ихъ. Тяжело думать, что я долженъ употреблять хитрость и выжидать удобное время, когда подобный человѣкъ имѣетъ открытый и безпрепятственный доступъ. Тѣмъ не менѣе, онѣ увидятъ, что, и изгнанный изъ ихъ общества, я все таки болѣе всего забочусь о безопасности Изабеллы.

Во время этихъ размышленій влюбленнаго юноши, изъ той самой двери, черезъ которую онъ вошелъ въ садъ, вышелъ какой-то почтенный господинъ изъ приближенныхъ епископа и, подойдя къ Квентину, далъ ему очень вѣжливо понять, что садъ этотъ не публичный, а назначенъ только для епископа и самыхъ почетныхъ его гостей.

Старикъ два раза повторилъ свое замѣчаніе, прежде чѣмъ Квентинъ понялъ въ чемъ дѣло и, какъ бы проснувшись, извинился и поспѣшилъ удалиться изъ сада въ сопровожденіи стараго господина, который осыпалъ его извиненіями, оправдываясь необходимостью исполнять свою обязанность. Онъ такъ упорно старался загладить оскорбленіе, которое, по его мнѣнію, нанесъ Дорварду, что предложилъ ему для развлеченія свое общество и бесѣду. Квентинъ, внутренно проклинавшій эту утонченную вѣжливость, не нашелъ инаго средства избавиться отъ него, какъ изъявить желаніе посѣтить сосѣдній городъ; онъ пошелъ такъ скоро, что отбилъ у любезнаго старика всякую охоту провожать его далѣе подъемнаго моста. Черезъ нѣсколько минутъ, онъ былъ уже въ стѣнахъ Люттиха, одного изъ богатѣйшихъ въ то время городовъ Фландріи, а слѣдовательно и цѣлаго свѣта.

Грусть, даже происходящая отъ любви, не можетъ овладѣть сердцемъ человѣка, по крайней мѣрѣ человѣка мужественнаго и энергичнаго, такъ сильно, какъ думаютъ обыкновенно страждущіе ею слабодушные энтузіасты. Она уступаетъ неожиданнымъ и поражающимъ чувства впечатлѣніямъ, перемѣнѣ мѣста, сценамъ возбуждающимъ иной рядъ мыслей, вліянію житейскаго движенія и шума. Черезъ нѣсколько минутъ, вниманіе Квентина было такъ поглощено разнообразіемъ предметовъ, встрѣчавшихся ему на многолюдныхъ улицахъ Люттиха, что онъ совершенно забылъ о существованіи графини Изабеллы и цыгана.

Огромные дома, величественныя, хотя узкія и мрачныя, улицы, великолѣпная выставка дорогихъ товаровъ и драгоцѣннаго оружія въ магазинахъ и лавкахъ; толпы людей, сновавшихъ по улицамъ взадъ и впередъ съ серьознымъ, озабоченнымъ видомъ; высокія фуры, на которыхъ перевозились разнаго рода предметы ввоза и вывоза (къ первымъ принадлежали грубыя сукна, саржа, разнаго рода оружіе, гвозди и желѣзные товары; ко вторымъ, разнообразные предметы необходимости и роскоши, предназначенные для потребленія богатаго города, или получаемые въ промѣнъ и назначенные для вывоза въ другія мѣста) — все это вмѣстѣ представляло такую поражающую картину богатства, дѣятельности и блеска, какой до того времени не видывалъ Квентинъ. Онъ любовался разнообразными, впадавшими въ Маасъ, рѣчками и многочисленными каналами, пересѣкавшими городъ во всѣхъ направленіяхъ и представлявшими повсюду удобные для торговыхъ сношеній водные пути; онъ не забылъ также отстоять обѣдни въ старинной церкви св. Ламберта, основанной, какъ говорятъ, въ VIII вѣкѣ.

Выйдя изъ этого мѣста богослуженія, Квентинъ замѣтилъ, что онъ, смотрѣвшій съ такимъ живымъ любопытствомъ на все окружающее, самъ сдѣлался теперь предметомъ наблюденій для нѣсколькихъ группъ гражданъ почтенной наружности, которые, казалось, собрались, чтобы слѣдить за нимъ при его выходѣ изъ церкви; шопотъ, возбужденный его появленіемъ, быстро передавался отъ одной группы къ другой. Группы замѣтно увеличивались, и взоры новоприбывавшихъ устремлялись на Квентина съ выраженіемъ напряженнаго любопытства, къ которому примѣшивалась нѣкоторая доля уваженія.

Наконецъ, кругомъ его собралась многочисленная толпа, которая разступалась передъ нимъ по мѣрѣ того, какъ онъ подвигался впередъ, между тѣмъ какъ шедшіе съ нимъ рядомъ и сзади тщательно старались не тѣснить его и не затруднять его движеній. Положеніе Квентина было слишкомъ тяжело, чтобы не сдѣлать нѣкотораго усилія выйдти изъ него и потребовать какого нибудь объясненія.

Квентинъ посмотрѣлъ кругомъ; остановивъ свой взглядъ на веселомъ, дородномъ господинѣ почтенной наружности и принявъ его, по его бархатному плащу и золотой цѣпи, за значительнаго гражданина, а можетъ быть даже и за начальствующее лице, спросилъ его. — Нѣтъ ли въ моей наружности чего страннаго, что могло въ такой степени обратить на меня общее вниманіе, паи у жителей Люттиха въ обычаѣ толпиться около иностранцевъ, которымъ случается посѣщать ихъ городъ?

— Конечно нѣтъ, мой любезный сеньйоръ, отвѣчалъ бюргеръ, — жители Люттиха вовсе не отличаются такимъ празднымъ любопытствомъ, а въ вашей наружности и одеждѣ нѣтъ ничего, кромѣ того, что можетъ быть какъ нельзя лучше принято въ нашемъ городѣ, и что граждане наши всегда видятъ съ восторгомъ и готовы принять съ почетомъ.

— Все это звучитъ очень любезно, достойный господинъ, но, клянусь св. Андреемъ, я не могу понять, что вы хотите этимъ сказать.

— Ваша клятва, сэньёръ, отвѣчалъ люттихскій купецъ, — также какъ и вашъ выговоръ, убѣждаютъ меня, что наши предположенія справедливы.

— Клянусь моимъ патрономъ, св. Квентиномъ, я еще менѣе чѣмъ прежде понимаю васъ, сказалъ Квентинъ.

— Ну вотъ опять, возразилъ гражданинъ, глядя на него проницательно и лукаво, хотя и очень учтиво, — конечно намъ не слѣдуетъ знать того, что вы находите нужнымъ скрывать отъ насъ. Но зачѣмъ было клясться св. Квентиномъ, если вы не хотѣли, чтобы я вывелъ изъ вашихъ словъ извѣстное заключеніе. Мы знаемъ, что добрый графъ Сенъ-Поль, который теперь находится тамъ… Желаетъ добра нашему дѣлу.

— Клянусь жизнью, сказалъ Квентинъ, — вы въ заблужденіи, я ничего не знаю о Сенъ-Полѣ.

— Ну, мы не разспрашиваемъ васъ, сказалъ бюргеръ, — но слушайте, я вамъ скажу на ухо, мое имя Павильонъ.

— А какое мнѣ до этого дѣло, сэньёръ Павильонъ? спросилъ Квентинъ.

— Никакого, только я думалъ, что это должно было убѣдить васъ, что я стою довѣрія; а вотъ и мой товарищи Руслеръ.

При этихъ словахъ, подошелъ, Руслеръ, толстое круглое брюхо котораго, какъ крѣпостной таранъ, раздвигало передъ нимъ толпу. Шепнувъ своему сосѣду, чтобы онъ былъ осторожнѣе, онъ сказалъ съ упрекомъ: — Вы забываете, добрый мой товарищъ, что здѣсь слишкомъ открытое мѣсто: сэньёръ войдетъ въ мой или вашъ домъ и выпьетъ стаканъ рейнвейна съ сахаромъ, и тогда мы болѣе узнаемъ о нашемъ добромъ другѣ и союзникѣ, котораго любимъ отъ всего нашего фламандскаго сердца.

— У меня нѣтъ никакихъ новостей ни для кого изъ васъ, нетерпѣливо сказалъ Квентинъ, — рейнвейна я пить не буду, васъ же, какъ людей, пользующихся уваженіемъ и властью, я попрошу только разогнать эту праздную толпу и позволить иностранцу оставить вашъ городъ также спокойно, какъ онъ вошелъ въ него.

— Нѣтъ, сэньёръ, сказалъ Руслеръ, — если вы такъ стоите за свое инкогнито даже съ нами, людьми достойными довѣрія, то позвольте спросить, зачѣмъ же вы носите знаки вашей дружины, если хотите оставаться неизвѣстнымъ въ Люттихѣ?

— Какой знакъ и какой дружины? спросилъ Квентинъ, — вы похожи на почтенныхъ людей и гражданъ, по, клянусь вамъ, или вы сами помѣшаны или хотите меня свести съ ума.

— Sapperment! воскликнулъ другой, — этотъ молодой человѣкъ, вывелъ бы изъ терпѣнія и самого св. Ламберта. Кто носитъ шапки съ крестомъ св. Андрея и съ лиліей, кромѣ шотландскихъ стрѣлковъ гвардіи короля Людовика?

— Ну, а если я и въ самомъ дѣлѣ стрѣлокъ шотландской гвардіи, то что же удивительнаго, что ношу знаки своей корпораціи? сказалъ нетерпѣливо Квентинъ.

— Онъ признался, онъ признался! воскликнули Руслеръ и Павильонъ, размахивая руками и обращаясь къ столпившимся гражданамъ, какъ бы поздравляя ихъ; на заплывшихъ жиромъ лицахъ почтенныхъ сановниковъ сіяла радость. — Онъ признался, что онъ стрѣлокъ гвардіи Людовика защитника свободы Люттиха.

Общій крикъ раздался въ толпѣ; послышались различные возгласы: — Да здравствуетъ Людовикъ Французскій! да здравствуетъ шотландская гвардія! да здравствуетъ храбрый стрѣлокъ! Наши вольности, наши привилегіи, или смерть! Прочь налоги! Да здравствуетъ храбрый Арденскій Кабанъ! Долой Карла бургундскаго! война Бурбону и его епископству!

Оглушенный криками, которые, подобно подымающимся и упадающимъ волнамъ океана, едва умолкали съ одной стороны, какъ возникали съ другой, и на которые тысячи голосовъ отвѣчали съ дальнихъ улицъ и площадей, Квентинъ успѣлъ однако сообразить, что значитъ этотъ шумъ, и составить планъ дѣйствія.

Онъ забылъ, что послѣ стычки съ герцогомъ орлеанскимъ и Дюнуа, который разрубилъ мечемъ его шлемъ, одинъ изъ его товарищей, по приказанію лорда Крауфорда, надѣлъ на него обложенный сталью шишакъ, который составлялъ честь всѣмъ извѣстнаго вооруженія шотландской гвардіи. Появленіе одного изъ стрѣлковъ этой гвардіи, постоянно находившейся при особѣ Людовика, въ городѣ, внутренніе безпорядки котораго поддерживались агентами короля, естественно было объясняемо гражданами. Люттиха, какъ выраженіе того, что Людовикъ рѣшился открыто поддерживать ихъ. Значеніе прибытія стрѣлка было такъ преувеличено, что его приняли какъ залогъ немедленной, дѣйствительной помощи Людовика и даже какъ доказательство, что его вспомогательныя силы въ то же самое время входили въ городъ въ тѣ или другія, хотя никто не впалъ въ какія именно, ворота.

Квентинъ легко понялъ всю невозможность уничтожить такую общую увѣренность, и что всякая попытка разубѣдить людей, такъ упорно стоявшихъ за свое мнѣніе, была бы сопряжена съ личной опасностью, которой въ настоящемъ случаѣ онъ не видѣлъ никакой необходимости подвергаться. Онъ немедленно рѣшился выждать удобнаго случая и по возможности выпутаться изъ этого дѣла. Онъ принялъ это рѣшеніе, когда его провожала въ ратушу, гдѣ поспѣшно собрались почетные граждане, чтобы выслушать извѣстія, которыя, по ихъ мнѣнію, онъ долженъ былъ сообщить имъ, и угостить его великолѣпнымъ пиромъ.

Несмотря на всѣ его сопротивленія, которыя объясняли скромностью, Квентинъ былъ окруженъ ревнителями популярности, потокомъ которой онъ къ своему великому неудовольствію былъ охваченъ со всѣхъ сторонъ. Руками его завладѣли оба его друга, синдики города. Впереди, Никель-Блокъ, старшина цеха мясниковъ, призванный прямо съ бойни, размахивалъ своимъ смертоноснымъ, еще облитымъ кровью и мозгами, топоромъ съ такой храбростью и граціей, которыя могли быть внушены только branl-wein'омъ позади шла высокая, щедушная, костлявая, сильно пьяная и очень патріотическая фигура Клаусъ-Гамерлейна, старшины цеха кузнецовъ, въ сопровожденіи по крайней мѣрѣ тысячи своихъ неумытыхъ сотоварищей, Ткачи, гвоздари, веревочники и другіе, всякихъ родовъ и степеней, мастеровые толпами выступали изъ мрачныхъ и узкихъ улицъ, и присоединялись къ шествію. Бѣгство казалось отчаянной и невозможной попыткой.

Въ такомъ затрудненіи, Квентинъ прибѣгъ къ Руслеру, державшему его за одну руку, и къ Павильону, овладѣвшему другой, (они вели его такимъ образомъ во главѣ шествія, гдѣ онъ совершенно неожиданно сдѣлался предметомъ оваціи), и поспѣшилъ объяснить имъ, что совершенно необдуманно надѣлъ шишакъ шотландской гваріи, потому что съ шапкой, въ которой предполагалъ путешествовать, случилось несчастіе. Онъ сожалѣлъ, что вслѣдствіе этого обстоятельства, а также и проницательности жителей Люттиха, которые узнали о его званіи и цѣли посѣщенія, цѣль эта стала всѣмъ извѣстна и прибавилъ, что если его теперь поведутъ въ ратушу, онъ къ сожалѣнію будетъ вынужденъ сообщить собравшимся гражданамъ то, что по приказанію короли имѣлъ право передать только почтеннымъ своимъ друзьямъ, мейнгерамъ Руслеру и Павильону.

Этотъ послѣдній намекъ магически подѣйствовала, на двухъ гражданъ, которые были самыми главными руководителями возставшихъ жителей Люттиха и, какъ всѣ подобные имъ демогоги, желали по возможности держать все въ своихъ рукахъ. Поэтому они немедленно согласились, чтобы Квентинъ на время оставилъ городъ, а ночью возвратился въ Люттихъ и переговорилъ бы съ ними наединѣ въ домѣ Руслера, близь воротъ, находившихся противъ Шонвальдта. Квентинъ поспѣшилъ объявить имъ, что онъ остановился во дворцѣ епископа подъ предлогомъ передачи депешъ отъ французскаго двора, хотя дѣйствительное его порученіе, какъ они справедливо предполагали, относилось до гражданъ Люттиха. Способъ дѣйствія окольными путями и выборъ такого лица для исполненія этого порученія, такъ согласовались съ характеромъ Людовика, что не могли возбудить ни сомнѣнія, ни удивленія.

Почти тотчасъ же послѣ этого объясненіи, увлеченные толпой, они очутились у дома Павильона, въ одной изъ главныхъ улицъ; домъ сзади сообщался съ Маасомъ посредствомъ сада и большаго пространства, занятаго дубильными ямами и другими принадлежностями кожевеннаго производства — патріотъ гражданинъ былъ кожевникъ.

Было совершенно естественно, что Павильонъ пожелалъ принять у себя мнимаго посланника Людовика, и потому остановка у его дома нисколько не удивила толпу, которая, напротивъ, привѣтствовала мейнгера громкими vivat, когда тотъ пригласилъ почетнаго гостя войти. Скрывшись отъ толпы, Квентинъ тотчасъ перемѣнилъ свой шишакъ на шляпу простаго кожевника и накинулъ на себя плащъ. Павильонъ снабдилъ его паспортомъ для свободнаго входа я выхода изъ города во всякое время дня и ночи, какъ ему заблагоразсудится. Поручивъ его попеченіямъ своей дочери, веселой и красивой фламандской дѣвушкѣ, и объяснивъ ей, что было нужно, синдикъ поспѣшилъ вернуться къ своему товарищу, чтобы съ нимъ вмѣстѣ, въ ратушѣ, успокоить своихъ друзей и объяснить исчезновеніе посланника короля Людовика самымъ благовиднымъ образомъ, какой придетъ въ голову. Мы не можемъ, какъ выражается слуга въ одной коцедіи, въ точности припомнить ложь, употребленную барановъ, чтобъ, обмануть стадо; но нѣтъ ничего легче, какъ провести толпу, которая по своимъ предразсудкамъ готова всему повѣрить при первомъ словѣ обманщика.

Какъ только удалился почтенный гражданинъ, его пухленькая дочка Трудхенъ, краснѣя и весело улыбаясь., что очень шло къ ея алымъ какъ вишни губкамъ, смѣющимся голубымъ глазамъ и прозрачно-бѣлому лицу, проводила красиваго иностранца по извилистымъ аллеямъ сада до берега рѣки.

Тутъ, на ея главахъ, Квентинъ сѣлъ въ лодку, которую два дюжихъ фламандца въ короткихъ штанахъ, мѣховыхъ шапкахъ и курткахъ со множествомъ пуговицъ, снарядили съ поспѣшностью, на какую только была способна ихъ фламандская натура.

Такъ какъ хорошенькая Трудхенъ говорила только по нѣмецки, то Квентинъ, не въ ущербъ его любви къ графинѣ де-Круа, не могъ иначе выразить ей свою благодарность какъ поцѣлуемъ въ ея алыя губки; ему отвѣтили тѣмъ же, хотя и съ возможной скромностью: такіе молодцы, какъ нашъ шотландецъ были въ рѣдкость между буржуазіей Люттиха^[30].

Пока лодка плыла по тяжелымъ водамъ Мааса, пока она миновала укрѣпленіе города, Квентинъ имѣлъ достаточно времени обдумать какъ разсказать, по возвращеніи въ замокъ епископа, о своихъ приключеніяхъ въ Люттихѣ. Съ одной стороны, онъ не желалъ выдать человѣка, который, хотя и по ошибкѣ, довѣрился ему; съ другой, скрыть отъ гостепріимнаго епископа мятежное состояніе его столицы, и потому рѣшился сообщить только такія общія свѣдѣнія, которыя могли бы предостеречь епископа, никого не подвергая въ то же время его мести.

Онъ причалилъ къ берегу за полнили отъ замка и къ великому удовольствію гребцовъ, отблагодарилъ ихъ гульденомъ. Колоколъ Шонвальдта призывалъ къ обѣду; хотя разстояніе отдѣлявшее Квентина отъ замка было не велико, но онъ замѣтилъ, что подошелъ со стороны, противуположной главному входу, и что значительно бы опоздалъ, еслибъ сталъ обходить кругомъ. Поэтому онъ направился прямо къ ближайшей, прорѣзанной бойницами, стѣнѣ, служившей, по его предположенію, оградой маленькому саду, о которомъ мы говорили выше. Тутъ, у калитки, выходившей въ ровъ, была привязана лодка, служившая какъ онъ думалъ для переправы, и которой онъ могъ бы воспользоваться. Когда онъ подошелъ, въ надеждѣ войдти этимъ путемъ въ замокъ, калитка отворилась, изъ нея вышелъ человѣкъ, вспрыгнулъ въ лодку, переправился на другой берегъ рва и длиннымъ весломъ оттолкнулъ лодку къ мѣсту, откуда отчалилъ. Квентинъ издали узналъ въ немъ цыгана, который избѣгая встрѣчи съ нимъ, что было нетрудно, пошелъ къ Люттиху другой дорогой, и скоро изчезъ изъ виду.

Здѣсь представился ему новый предметъ для размышленій. Неужли этотъ бродяга-язычнивъ былъ все время у графинь де-Круа, и зачѣмъ онѣ такъ долго удостаивали его своимъ обществомъ? Мучимый этой мыслей, Дорвардъ еще настойчивѣе рѣшился искать объясненія съ ними, съ намѣреніемъ вывести наружу измѣну Гэйраддина и объявить имъ объ опасномъ положеніи, въ которомъ былъ поставленъ ихъ покровитель, списковъ, мятежнымъ состояніемъ Люттиха.

Принявъ такое рѣшеніе, Квентинъ вошелъ въ замокъ черезъ главныя ворота. Онъ засталъ домашнихъ, духовную свиту и служителей епископа въ большой залѣ за обѣденнымъ столомъ, вмѣстѣ съ иностранцами не изъ первой знати. На верхнемъ концѣ стола было однако оставлено мѣсто возлѣ епископскаго капелэна, который встрѣтилъ гостя древней школьной шуткой: Sero venienlibus ossa, и въ то же время наполнилъ его тарелку кушаніемъ, чтобы этимъ противорѣчіемъ уничтожить силу пословицы, про которую въ отечествѣ Квентина говорятъ, что эта шутка не шутка или, по крайней мѣрѣ, трудно переваривается^[31].

Чтобы избѣгнуть обвиненія въ незнаніи правилъ общежитія, Квентинъ въ краткихъ словахъ описалъ происшедшее волненіе когда въ городѣ узнали, что онъ принадлежалъ къ шотландскимъ стрѣлкамъ гвардіи Людовика; стараясь придать дѣлу смѣшной характеръ, онъ разсказалъ, какъ его съ большимъ трудомъ выручили какой-то толстый гражданинъ и его красивая дочка.

Но эта новость такъ заинтересовала общество, что ему было не до шутки. Пока Квентинъ разсказывалъ свою исторію, всѣ присутствовавшіе забыли объ обѣдѣ; а когда онъ кончилъ, водворилось торжественное молчаніе, прерванное мажоръ-домомъ, который тихимъ и грустнымъ голосомъ сказалъ: — О, если бы Богъ послалъ скорѣй эти сто бургундскихъ копій!

— Отчего вы ихъ такъ нетерпѣливо ждете? спросилъ Квентинъ. — У васъ здѣсь много солдатъ, привычныхъ къ оружію, а ваши противники простая, неурядная чернь, которая добѣжитъ при видѣ развѣвающихся знаменъ и вооруженныхъ воиновъ.

— Вы не знаете жителей Люттиха, отвѣчалъ капелланъ; — о нихъ можно сказать, что, не исключая даже жителей Гента, нѣтъ во всей Европѣ населенія, болѣе сварливаго и менѣе, покорнаго. Два раза наказывалъ ихъ герцогъ бургундскій за ихъ возмущеніе противъ епископа, два раза строго укрощалъ ихъ. Онъ урѣзалъ ихъ привилегіи, отобралъ знамена, присвоилъ себѣ права и предъявилъ требованія, на которыя давно никто не дерзалъ въ вольномъ имперскомъ городѣ; еще недавно онъ разбилъ ихъ въ кровопролитномъ побоищѣ близь Сентъ-Тропа, гдѣ Люттихъ потерялъ почти шесть тысячъ человѣкъ, павшихъ отъ меча или утонувшихъ во время бѣгства. И послѣ, чтобы лишить ихъ возможности продолжать сопротивленіе, герцогъ Карлъ отказался войти въ отворившіяся перецъ нимъ ворота, срылъ до основанія сорокъ туазовъ городской стѣны и черезъ сдѣланный такимъ образомъ проломъ вошелъ въ Люттихъ во главѣ своего войска, какъ завоеватель, съ опущеннымъ забраломъ и съ копьемъ на перевѣсъ. Жителямъ Люттиха было тогда вполнѣ извѣстно, что безъ заступничества герцога Филиппа Кроткаго, его отца, Карлъ, называвшійся тогда графомъ Шаролэ, отдалъ бы ихъ городъ на разграбленіе. И теперь, несмотря на эти свѣжія воспоминанія, на пезадѣланные проломы и на скудность арсенала, одинъ видъ шапки стрѣлка можетъ снова возбудить ихъ къ возстанію! Да наставитъ ихъ Богъ на путь истинный! Но я боюсь, что дѣло не обойдется безъ пролитія крови между такимъ ярымъ народонаселеніемъ и такимъ запальчивымъ государемъ; и я желалъ бы, чтобы мой добрый господинъ занималъ не столь почетный, но болѣе спокойный тропъ: его митра, вмѣсто горностая, увита терніемъ. Я говорю вамъ это для того, чтобы вы знали, если дѣла не удерживаютъ васъ въ Шонвальдтѣ, что вы должны поспѣшить оставить его. Это такое мѣсто, изъ котораго всякій благоразумный человѣкъ долженъ бѣжать какъ можно скорѣе. Я думаю, что ваши дамы будутъ того же мнѣнія; онѣ отправили одного изъ своихъ слугъ къ французскому двору съ письмами, въ которыхъ безъ сомнѣнія сообщаютъ, что ѣдутъ искать болѣе безопаснаго убѣжища.

ГЛАВА XX.
ЗАПИСКА.

Иди и будешь человѣкомъ, если только захочешь; если

же нѣтъ, то я еще увижу тебя среди слугъ и ты
будешь недостоинъ коснуться пальцевъ фортуны.

Двѣнадцатая ночь.

Когда обѣдъ кончился, капелланъ, по видимому находившій удовольствіе въ обществѣ Квентина или, быть можетъ, желавшій вывѣдать отъ него дальнѣйшія подробности объ утреннемъ происшествіи, ввелъ его въ комнату, окна которой съ одной стороны выходили въ садъ. Замѣтивъ, что Квентинъ съ особеннымъ удовольствіемъ смотрѣлъ въ садъ, онъ предложилъ пройдтись въ немъ и взглянуть на рѣдкіе чужеземные кусты, которыми епископъ обогатилъ свои цвѣтники.

Квентинъ отвѣчалъ, что не желаетъ нарушать установленныхъ правилъ и сообщилъ о сдѣланномъ ему утромъ замѣчаніи. Капелланъ улыбнулся и сказалъ, что такое запрещеніе относительно входа въ садъ епископа дѣйствительно существовало прежде. — Но, прибавилъ онъ съ усмѣшкой, — это было давно, когда нашъ почтенный епископъ былъ еще молодымъ, могущественнымъ прелатомъ лѣтъ тридцати, не болѣе, и когда много прекрасныхъ дамъ являлось въ замокъ за духовными утѣшеніями. Тогда было необходимо, продолжалъ онъ полудобродушно и полунасмѣшливо, потупляя въ то же время глаза, — чтобы эти скорбящія дамы, которыя всегда помѣщались въ комнатахъ, занимаемыхъ теперь благородной канонессой, имѣли возможность пользоваться свѣжимъ воздухомъ, не подвергаясь опасности встрѣтить непосвященныхъ. Но въ послѣдніе годы, хотя это запрещеніе не было формально отмѣнено, оно совершенно не соблюдается и существуетъ, какъ преданіе, сохранившееся только въ памяти стараго дворецкаго. Если вамъ угодно, добавилъ онъ, — мы теперь же пойдемъ и испытаемъ можно ли туда ходить или нѣтъ.

Ничего не могло быть пріятнѣе для Квентина, какъ возможность свободнаго доступа въ садъ, откуда, разсчитывая на счастливую случайность, до сихъ поръ благопріятствовавшую его страсти, онъ надѣялся имѣть сношеніе съ предметомъ своей любви или, по крайней мѣрѣ, увидѣть его въ окнѣ какой нибудь башни, на балконѣ или въ какомъ нибудь счастливомъ уголкѣ, въ родѣ гостинницы Лилій около Плесси, или близь башни дофина въ самомъ этомъ замкѣ. Гдѣ бы не жила Изабелла, ей, казалось, повсюду было назначено быть обитательницей башни.

Когда Дорвардъ сошелъ въ садъ съ своимъ новымъ другомъ, послѣдній показался ему совершенно земнымъ философомъ, занятымъ только земными предметами; взоры же Квентина хотя и не стремились къ небу, какъ взоры астролога, тѣмъ не менѣе блуждали по окнамъ, балконамъ и, особенно, по многочисленнымъ башнямъ, выступавшимъ на внутреннемъ фасадѣ древняго зданія, и старались отыскать въ нихъ свое созвѣздіе.

Занятый такимъ образомъ, влюбленный молодой человѣкъ совершенно безъ вниманія слушалъ — и слушалъ ли еще? — перечисленіе всѣхъ травъ, растеній и кустарниковъ, которые показывалъ ему почтенный проводникъ. Одно растеніе было драгоцѣнно, потому что отличалось замѣчательными лечебными свойствами, другое еще драгоцѣннѣе, какъ рѣдкая приправа къ супу, третье, наконецъ, драгоцѣннѣе всѣхъ, потому что не имѣло никакихъ достоинствъ, кромѣ необычайной рѣдкости. Нужно было однако оказывать хотя нѣкоторое вниманіе; для молодаго человѣка это было такъ трудно, что онъ отъ всего сердца посылалъ къ чорту и услужливаго ботаника и все растительное царство. Наконецъ бой часовъ, призывавшій капеллана къ исполненію его обязанностей, спасъ Квентина.

Разставаясь съ своимъ новымъ другомъ, почтенный капелланъ наговорилъ ему множество совершенно излишнихъ извиненій и окончилъ пріятнымъ для Дорварда увѣреніемъ, что онъ можетъ гулять въ саду до самаго ужина, не опасаясь быть потревоженнымъ.

— Здѣсь, сказалъ онъ, — я всегда учу свои проповѣди, потому что это мѣсто совершенно ограждено отъ постороннихъ посѣтителей. Сейчасъ я долженъ говорить поученіе въ капеллѣ, неугодно ли вамъ будетъ удостоить меня своимъ присутствіемъ…. говорятъ, что я имѣю нѣкоторый даръ…. но пусть слава принадлежитъ кому слѣдуетъ.

Квентинъ отказался подъ предлогомъ сильной головной боли, противъ которой чистый воздухъ долженъ былъ, по всей вѣроятности, оказаться самымъ лучшимъ лекарствомъ, и наконецъ добродушный священникъ предоставилъ его самому себѣ.

Легко угадать, что при тщательномъ изслѣдованіи, которому онъ теперь, на свободѣ, подвергалъ всѣ выходившіе въ садъ окна, Квентинъ не упустилъ изъ виду оконъ возлѣ маленькой двери, черезъ которую Марта ввела Гэйраддина въ комнаты графинь, какъ тотъ увѣрялъ. Все было тихо и спокойно, ничто не подтверждало и не опровергало словъ цыгана. Начало смеркаться и Квентинъ почувствовалъ, самъ не зная почему, что, оставаясь такъ долго въ саду, онъ могъ возбудить подозрѣніе и неудовольствіе.

Когда, рѣшившись уйдти, онъ въ послѣдній разъ проходилъ подъ окнами, которыя такъ плѣняли его, онъ услыхалъ надъ собой легкій, осторожный звукъ, похожій на кашель, которымъ, казалось, желали, не подвергаясь наблюденіямъ другихъ, привлечь его вниманіе. Онъ съ радостнымъ удивленіемъ взглянулъ на верхъ, окно тихо отворилось, женская рука уронила записку и она упала на розмариновый кустъ, росшій подъ окномъ. Осторожность, съ какой была брошена записка, требовала такой же осторожности и при чтеніи ея. Садъ былъ окруженъ, какъ мы уже сказали, съ двухъ сторонъ строеніями дворца, слѣдовательно въ него выходило много оконъ; но въ саду была скала, а въ ней гротъ, который капелланъ такъ любезно показывалъ Дорварду. Поднять записку, скрыть ее на груди и поспѣшно удалиться въ это тайное убѣжище, было для Квентина дѣломъ одной минуты. Тамъ, онъразвернулъ драгоцѣнный свертокъ, благословляя монаховъ Абербротика, которые дали ему возможность разобрать содержаніе его.

Первая строка заключала предостереженіе: «читайте это тайно». Содержаніе было слѣдующее. «То, что ваши глаза слишкомъ смѣло высказали, мои, быть можетъ, слишкомъ скоро поняли. Но несправедливыя преслѣдованія придаютъ смѣлость своимъ жертвамъ. Лучше положиться на благодарность одного, чѣмъ быть предметомъ преслѣдованія многихъ. Богиня счастья поставила свой престолъ на скалѣ; но человѣкъ отважный не побоится взобраться и туда. Если вы рѣшитесь сдѣлать что либо для той, которая рискуетъ многимъ, приходите только завтра, рано утромъ, въ садъ, съ голубымъ и бѣлымъ перомъ на вашей шляпѣ. Но не ожидайте дальнѣйшихъ объясненій. Говорятъ, что ваше созвѣздіе предназначило васъ къ чему то великому и одарило благодарнымъ сердцемъ. Прощай, будь вѣренъ, скоръ, рѣшителенъ, и не сомнѣвайся въ своемъ счастіи». Въ этой запискѣ былъ завернутъ бриліантовый перстень, на которомъ былъ вырѣзанъ древній гербъ дома де-Круа.

Первымъ чувствомъ Квентина въ настоящемъ случаѣ былъ самый чистый восторгъ. Радость и гордость, казалось, возносили его до небесъ; подъ вліяніемъ этого чувства, онъ рѣшился дѣйствовать или умереть и съ презрѣніемъ помышлялъ о тысячѣ препятствій, которые становились между нимъ и предметомъ его желаній.

Въ этомъ восторженномъ состояніи, Дорвардъ не былъ способенъ вынести что либо, хотя на минуту могущее отвлечь его умъ отъ такого восхитительнаго предмета созерцанія. Войдя въ замокъ, онъ, подъ предлогомъ головной боли, не явился къ ужину домашнихъ епископа и, засвѣтивъ лампу, удалился въ назначенную ему комнату, чтобы снова читать и перечитывать драгоцѣнную записку, и тысячу разъ цѣловать не менѣе дорогое кольцо.

Но такая напряженность чувствъ не могла долго продолжаться. Его давила мысль, хотя онъ старался удалять ее, какъ неблагодарную, даже святотатственную, что откровенность признанія обнаруживала въ рѣшившейся на него недостатокъ деликатпости, не соотвѣтствовавшій тому высокому романтическому чувству, которое онъ до сихъ поръ питалъ къ Изабеллѣ. Но всякій разъ, какъ эта неотвязчивая мысль начинала овладѣвать имъ, онъ спѣшилъ подавить ее какъ злобную, шипящую змѣю, проникшую въ его ложе. Ему ли, счастливцу, для котораго она вышла изъ своей среды, ему ли порицать ее за снисхожденіе, безъ котораго онъ не осмѣлился бы поднять на нее своего взора? И развѣ ея санъ и происхожденіе не давали ей, въ этомъ случаѣ, права нарушить обычнаго правила, налагавшаго молчаніе на женщину до тѣхъ поръ, пока мужчина не выскажется первый. Къ этимъ смѣло возведеннымъ въ силлогизмъ доводамъ, которые онъ считалъ вполнѣ убѣдительными, самолюбіе его присоединяло можетъ быть еще одинъ, въ которомъ, даже мысленно, онъ не рѣшался признаться самъ себѣ, а именно, что достоинство любимаго человѣка оправдывало, можетъ быть, нѣкоторое отступленіе со стороны дамы отъ общихъ правилъ — на подобныхъ же доводахъ, Мальволіо основывалъ свои надежды; сверхъ того, такіе примѣры встрѣчаются въ хроникахъ. Оруженосецъ незнатнаго происхожденія, о которомъ онъ только что читалъ, былъ, какъ и онъ, безземельный и неимущій дворянинъ, но тѣмъ не менѣе великодушная венгерская принцесса не задумалась оказать ему знаки любви, болѣе существенныя, чѣмъ только что полученная записка.

"Welcome, " she said, «my swete Squyre,

My hearts roote, my soule’s desire;

I will give thee kisses three,

And als five hundrith poundis in fee.» *)

) «Привѣтствую тебя милый мой оруженосецъ, ты корень моего сердца, желанный моей души» сказала она, «я дамъ тебѣ три поцѣлуя и сверхъ того пятьсотъ футовъ, въ придачу.»

И та же правдивая исторія разсказываетъ, какъ самъ венгерскій король сознается:

«I have yknown many а page,

Come to he Prince by marriage.» *)

) Я зналъ многихъ пажей, которые женитьбою достигли трона.

Послѣ всего этого, Квентинъ великодушно примирился съ образомъ дѣйствій графини, который, по видимому, обѣщалъ ему такъ много счастія.

Но скоро возникло другое сомнѣніе, которое было гораздо труднѣе разрѣшить. Измѣнникъ Гэйраддинъ провелъ, сколько было извѣстно Квентину, почти четыре, часа въ комнатахъ графинь. Судя по высказаннымъ цыганомъ намекамъ, что онъ, въ нѣкоторомъ весьма важномъ для Дорварда отношеніи, имѣлъ вліяніе на его судьбу, гдѣ ручательство что все это не было устроенная имъ ловушка? А если такъ, то есть возможность предположить, что коварный негодяй выдумалъ эту штуку, чтобъ прикрыть какой нибудь новый планъ измѣны, можетъ быть увлечь Изабеллу изъ убѣжища, обѣщаннаго ей покровительствомъ достойнаго епископа. Это обстоятельство слѣдовало разсмотрѣть какъ можно внимательнѣе, потому что Квентинъ чувствовалъ къ цыгану отвращеніе, соразмѣрное наглости, съ какой тотъ сознался въ своей измѣнѣ, и не могъ представить себѣ счастливаго или честнаго исхода въ дѣлѣ, въ которомъ принималъ участіе этотъ человѣкъ.

Эти различныя мысли тѣснились въ умѣ Квентина и, подобно туманнымъ облакамъ, омрачали свѣтлыя картины, созданныя его воображеніемъ. Онъ не спалъ всю ночь, и при первомъ лучѣ свѣта, даже часомъ раньше, былъ уже въ саду, доступъ къ которому теперь никто не заграждалъ ему. На шляпѣ у него было условленнаго цвѣта перо, какое онъ только могъ наскоро достать. Прошло два часа, прежде чѣмъ его присутствіе было замѣчено; наконецъ, онъ услыхалъ звуки лютни, и, вскорѣ, окно надъ той самой дверью, въ которую Марта ввела наканунѣ Гэйраддина, отворилось; въ немъ, во всей дѣвственной красотѣ, показалась Изабелла и полурадушно, полустыдливо привѣтствовала Квентина. При глубокомъ и выразительномъ поклонѣ, которымъ онъ отвѣчалъ на ея любезность, она сильно покраснѣла, захлопнула окно и скрылась.

Дѣло было ясно и никакой дневной свѣтъ не сдѣлалъ бы его яснѣе. Подлинность записки не подлежала сомнѣнію, оставалось только ждать, что будетъ дальше; а на это драгоцѣнная записка не дала никакого намека. Впрочемъ не угрожало никакой близкой опасности: графиня находилась въ укрѣпленномъ замкѣ, подъ покровительствомъ государя, который одинаково пользовался уваженіемъ и почтеніемъ, какъ свѣтскій владѣтель и какъ высокій сановникъ церкви. Счастливому оруженосцу не предвидѣлось, казалось, никакой необходимости самому предлагать свои услуги, оставалось только быть готовымъ во всякое время исполнить ее приказанія. Но судьба готовила призвать его къ дѣлу ранѣе, чѣмъ онъ предполагалъ.

Въ четвертую ночь по пріѣздѣ въ замокъ Шонвальдтъ, Квентинъ сдѣлалъ распоряженія, чтобы отправить на слѣдующее утро послѣдняго изъ сопровождавшихъ его во время пути солдатъ ко двору Людовика съ письмами къ своему дядѣ и лорду Крауфорду, гдѣ онъ отказывался отъ французской службы: недавняя измѣна, которую замышлялъ Гэйраддинъ, получившій на этотъ счетъ тайныя приказанія, представляла ему достаточное извиненіе, вполнѣ согласное съ честью и благоразуміемъ. Потомъ онъ легъ въ постель съ тѣми сладкими мечтами, которыя обыкновенно носятся вокругъ ложа молодаго человѣка, сильно влюбленнаго и думающаго, что ему отвѣчаютъ тѣмъ же.

Но сны Квентина, въ которыхъ сначала отражались тѣ счастливыя мысли, подъ вліяніемъ которыхъ онъ заснулъ, начали постепенно принимать болѣе мрачный характеръ.

Ему снилось, что онъ гулялъ съ Изабеллой по берегу свѣтлаго и прозрачнаго озера, похожаго на тѣ озера, которыя составляли характеристическую черту его родной долины; онъ говорилъ ей о своей любви, совершенно забывъ существовавшія между ними преграды. Она краснѣла и улыбалась слушая его — именно такъ, какъ онъ могъ ожидать, судя по содержанію записки, которую и днемъ и ночью хранилъ на своей груди. Но сцена внезапно перемѣнилась. Лѣто смѣнилось зимой, тишина бурей; вѣтеръ ревѣла, и волны подымались съ такой яростью, какъ будто духи водъ и воздуха сошлись на бой и оспаривали другъ у друга владычество. Набѣгавшія волны, казалось, повсюду преграждали путь, а усиливавшаяся буря безпрестанно нагоняла новыя, такъ что не оставалось никакой возможности держаться на мѣстѣ. Тревожное ощущеніе, возбужденное этой мнимой опасностью разбудило спавшаго.

Квентинъ проснулся, и хотя сновидѣніе исчезло и замѣнилось дѣйствительностью, но шумъ, который, вѣроятно, подалъ поводъ къ этому сну, все еще раздавался въ его ушахъ.

Первымъ движеніемъ его было приподняться на кровати и съ удивленіемъ прислушаться къ звукамъ, которые, если были производимы бурею, превосходили гулъ сильнѣйшей грозы, когда либо гремѣвшей съ грампіанскихъ горъ. Черезъ минуту ему стало ясно, что шумъ происходилъ не отъ ярости стихій, но отъ неистовства людей.

Онъ соскочилъ съ постели и взглянулъ въ окно; но оно выходило въ садъ и съ этой стороны все было спокойно, хотя, открывъ его, онъ еще болѣе убѣдился по крикамъ, которые достигали его слуха, что замокъ былъ осаждаемъ многочисленнымъ и отважнымъ непріятелемъ. Поспѣшно отыскавъ свое платье и оружіе, онъ быстро началъ одѣваться, какъ вдругъ вниманіе его было привлечено стукомъ въ дверь. Такъ какъ Квентинъ нескоро отвѣчалъ, легкая дверь была вышибена, и стучавшій, въ которомъ тотчасъ можно было по своеобразному выговору узнать цыгана Гэйрадинъ-Мограбина, вошелъ въ комнату. Въ рукахъ у него была склянка; опустивъ въ нее фитиль, который тотчасъ же вспыхнулъ темнокраснымъ пламенемъ, Гэйраддинъ досталъ изъ кармана небольшую лампу и зажегъ ее.

— Гороскопъ вашей судьбы, сказалъ онъ Квентину, рѣзко и безъ дальнѣйшихъ привѣтствій, — зависитъ теперь отъ одной рѣшительной минуты.

— Негодяй, сказалъ Квентинъ въ отвѣтъ, — насъ окружаетъ измѣна, а гдѣ измѣна, тамъ ты необходимый соучастникъ.

— Вы съ ума сошли, отвѣчалъ цыганъ, — я измѣняю только тогда, когда мнѣ это выгодно; зачѣмъ же стану я измѣнять вамъ, когда для меня ваша безопасность выгоднѣе вашей гибели. Послушайте хоть на минуту голоса разсудка, если это возможно для васъ, пока надъ вами не прогремѣлъ голосъ смерти и разрушенія. Жители Люттиха возстали, Гильомъ де-ла-Маркъ, съ своей шайкой, предводительствуетъ ими. Еслибъ даже были средства для сопротивленія, то и они были бы уничтожены многочисленностью и бѣшенствомъ враговъ; но средствъ почти никакихъ нѣтъ. Если вы хотите спасти графиню и свои надежды, то слѣдуйте за мной, во имя той, которая прислала вамъ бриліантъ съ тремя вырѣзанными на немъ леопардами.

— Веди, живо отвѣчалъ Квентинъ, — во имя ея, я пойду на всякую опасность!

— Я поведу дѣло такъ, что опасности не будетъ, сказалъ цыганъ, — если вы только сможете не вмѣшаться въ драку, которая до васъ не касается. Да и какое вамъ дѣло, побѣдитъ ли епископъ, какъ они его называютъ, свое стадо, или стадо побьетъ пастыря? ха! ха! ха! Слѣдуйте за мной осторожно и терпѣливо; умѣрьте вашу храбрость и положитесь на мое благоразуміе, я заплачу вамъ свой долгъ благодарности и вы будете имѣть женой графиню. Слѣдуйте за мной.

— Я иду, отвѣчалъ Квентинъ, обнажая мечъ, — но въ ту же минуту, какъ только замѣчу малѣйшій признакъ измѣны, голова твоя слетитъ съ плечъ.

Цыганъ, видя, что Квентинъ совершенно готовъ, вооруженъ и одѣтъ, безъ дальнѣйшихъ разговоровъ повелъ его съ лѣстницы. Они быстро прошли множество извилистыхъ ходовъ и наконецъ достигли небольшаго сада.

Съ этой стороны не было видно почти никакого свѣта, не слышно никакого шума, но едва только Квентинъ вышелъ на открытое мѣсто, какъ шумъ, происходившій на противуположной сторонѣ замка, сдѣлался вдесятеро громче и онъ могъ разслышать различные, военные крики. «Люттихъ! Люттихъ! Кабанъ! Кабанъ!» ревѣли осаждавшіе, между тѣмъ какъ только едва слышался слабый и нетвердый крикъ, «Пресвятая Матерь, за епископа!», немногочисленныхъ солдатъ прелата, застигнутыхъ въ расплохъ и спѣшившихъ на стѣны.

Но, не смотря на воинственный характеръ Квентина, самая битва мало интересовала его сравнительно съ судьбой Изабеллы, которая, какъ онъ имѣлъ причины опасаться, была бы ужасна, если бы она попалась во власть развратнаго и жестокаго грабителя, который, какъ по всему было видно, ломился въ ворота замка. Онъ примирился съ мыслію о помощи цыгана, подобно отчаянно больному, не отвергающему даже средствъ, предписываемыхъ какимъ нибудь знахаремъ или шарлатаномъ; онъ шелъ за цыганомъ по саду съ твердой рѣшимостью, при первомъ признакѣ измѣны съ его стороны, заколоть его или срубить голову. Гэйраддинъ, казалось, самъ сознавалъ, что его безопасность держалась на волоскѣ; когда они вышли на открытое мѣсто, онъ оставилъ всѣ свои ужимки и фарсы, и, казалось, далъ себѣ клятву дѣйствовать сдержанно, храбро и энергично.

По данному Гэйраддиномъ знаку, изъ противоположной двери, которая вела въ комнаты дамъ, показались двѣ женщины, завернутыя въ черныя шелковыя вуали, какія тогда, какъ и теперь, носили нидерландскія женщины. Квентинъ предложилъ руку одной изъ нихъ, которая взяла ее съ трепетной поспѣшностью и такъ сильно повисла на ней, что могла бы замедлить бѣгство, если бы была нѣсколько тяжела. Цыганъ взялъ за руку другую женщину и направился пряло къ находившейся въ стѣнѣ и выходившей въ ровъ калиткѣ; къ ней была причалена лодка, въ которой, какъ видѣлъ самъ Квентинъ, Гэйраддинъ нѣсколько дней тому назадъ переправлялся на другую сторону рва.

Когда они переправлялись, до нихъ долетѣли громкіе крики и побѣдные возгласы осаждавшихъ, которые, казалось, возвѣщали о взятіи замка. Этотъ звукъ такъ болѣзненно подѣйствовалъ на Квентина, что онъ не могъ выдержать и громко воскликнулъ: — Клянусь, еслибъ жизнь моя не была безвозвратно отдана исполненію настоящей обязанности, я воротился бы въ замокъ, чтобы сразиться за гостепріимнаго епископа и заставить замолчать нѣкоторыхъ изъ этихъ мошенниковъ, изрыгающихъ мятежъ и убійства.

При этихъ словахъ, опиравшаяся на его руку женщина, слегка сжала ее, какъ бы желая напомнить, что она имѣла болѣе права на его защиту, чѣмъ Шонвальдтъ; цыганъ же громко воскликнулъ: — Вотъ что я называю по истинѣ христіанскимъ безуміемъ! воротиться на битву, когда счастье и любовь заставляютъ насъ бѣжать. Впередъ, впередъ, какъ можно скорѣе, лошади ожидаютъ насъ тамъ, подъ ивами.

— Тамъ только двѣ лошади, сказалъ Квентинъ, увидавшій ихъ при лунномъ свѣтѣ.

— Все, что я могъ достать, не возбуждая подозрѣнія. Притомъ, съ насъ и этого довольно, отвѣчалъ цыганъ, — вы двое должны ѣхать въ Тонгръ, пока дороги еще безопасны; Марта же останется съ женщинами нашего табора, съ которыми она давно знакома. Знайте, что Марта дочь нашего племени я жила между вами только для того, чтобы, при случаѣ, лучше служить нашимъ цѣлямъ.

— Марта! съ удивленіемъ воскликнула графиня, глядя на женщину, покрытую вуалемъ, — такъ это не моя родственница?

— Да, никто иной какъ Марта, отвѣчалъ Гэйраддинъ, — простите мнѣ этотъ маленькій обманъ. Я не смѣлъ увести разомъ обѣихъ графинь де-Круа отъ дикаго арденскаго кабана,

— Негодяй! сказалъ Квентинъ, внѣ себя, — но теперь еще не поздно, я успѣю вернуться и спасти графиню Амелину.

— Амелина, прошептала дама взволнованнымъ голосомъ, — возлѣ тебя и благодаритъ за свое спасенье

— Какъ! что! какъ это? воскликнулъ Квентинъ, освобождаясь отъ ея руки съ меньшей вѣжливостью, чѣмъ въ другое время обошелся бы со всякой женщиной, какого бы то ни было званія. — Такъ это графиня Изабелла осталась тамъ? Прощайте, прощайте.

И онъ повернулся, чтобы бѣжать въ замокъ, по Гэйраддинъ схватилъ его за руку. — Нѣтъ, послушайте, послушайте, вѣдь вы идете на вѣрную смерть! Ради какого же чорта носили вы цвѣта старой графини? Съ этихъ поръ я никогда уже не. довѣрюсь ни голубому, ни бѣлому шелку. Но у ней вѣдь почти такое же богатое приданое…. золото и дорогія каменья…. она имѣетъ также притязаніе на графство….

Говоря такимъ образомъ, запыхавшись и отрывистыми фразами, цыганъ старался удержать Квентина, который, наконецъ, чтобы освободиться отъ него, схватился за кинжалъ.

— Если такъ, сказалъ Гэйраддинъ, отпуская его, — ступайте, и пусть чортъ, если онъ только существуетъ, сопутствуетъ вамъ!

Освободившись отъ его рукъ, шотландецъ, съ быстротою вѣтра, бросился назадъ къ замку. Гэйраддинъ обратился къ графинѣ, которая, пораженная стыдомъ, страхомъ и отчаяніемъ, опустилась на землю.

— Вставайте, сказалъ онъ, — тутъ было недоразумѣніе, но, ступайте со мной. Я еще до утра достану вамъ мужа по красивѣе этого бѣлобрысаго мальчишки; а если мало будетъ одного, достану двадцать человѣкъ.

Страсти графини Амелины были на столько же сильны, на сколько слабъ и пустъ былъ ея разсудокъ. Какъ многіе, другіе люди, она довольно разумно относилась къ событіямъ обыденной жизни, но въ подобныя рѣшительныя минуты была способна на однѣ безполезныя жалобы и винила во всемъ Гэйраддина, называя его воромъ, негодяемъ, обманщикомъ, убійцей.

— Назовите меня цыганомъ и этимъ вы все скажете, спокойно отвѣчалъ Гэйраддинъ.

— Извергъ! воскликнула она, — ты говорилъ, что звѣзды предопредѣлили нашъ союзъ, и довелъ меня до того, что я написала ему. О я несчастная!

— Онѣ и предопредѣлили вашъ союзъ, если бы обѣ стороны были согласны; неужели вы думаете, что священныя созвѣздіи могутъ женить кого нибудь противъ его собственной воли. Меня ввели въ заблужденіе ваши проклятыя христіанскія любезности, глупыя ленты и цвѣта; молодой же человѣкъ предпочитаетъ, какъ видно, телятину говядинѣ, вотъ и все. Вставайте, идите за мной и помните, что я не терплю ни слезъ, ни обмороковъ.

— Я шагу не сдѣлаю, рѣшительно сказала граната.

— А я клянусь яснымъ небомъ, что вы пойдете, воскликнулъ цыганъ, — клянусь всѣмъ, во что когда либо вѣрили дураки, что вы имѣете дѣло съ человѣкомъ, который не задумается раздѣть васъ до нага, привязать къ дереву и оставить на произволъ судьбы.

— Нѣтъ, вмѣшалась Марта, — я не позволю съ ней такъ дурно обращаться. У меня, какъ и у тебя, есть ножъ, которымъ я умѣю владѣть. Она хоть и безумная, но добрая женщина; а вы, сударыня, вставайте и слѣдуйте за нами. Тутъ случилась ошибка, но спасти жизнь чего нибудь да стоитъ. Многіе изъ жителей этого замка отдали бы все свое состояніе, чтобы находиться на вашемъ мѣстѣ.

Въ то время, какъ Марта говорила, до нихъ донесся шумъ, въ которомъ сливались радостные крики побѣды, съ воплями ужаса и отчаянія.

— Слушайте! сказалъ Гэйраддинъ, — и благодарите, что не участвуете въ этомъ концертѣ. Повѣрьте мнѣ, я честно позабочусь о васъ, а звѣзды сдержатъ свое слово и найдутъ вамъ хорошаго мужа.

Подобно дикому звѣрю, утомленному и подавленному усталостью и ужасомъ, графнвя Амеллина отдалась своимъ проводникамъ и позволила имъ вести себя куда они желали. Мало того, смущеніе ея и изнуреніе были таковы, что достойная пара, которая полу-несла, полу-вела ее, продолжала въ ея присутствіи свой разговоръ, и она ничего не понимала.

— Я всегда считала твой планъ безумнымъ, говорила Марта. — Еслибъ ты свелъ молодыхъ людей, мы бы тогда имѣли право на ихъ благодарность и имѣли бы пріютъ въ ихъ замкѣ. Можно ли было предположить, что такой красивый молодецъ женится на этой старой дурѣ?

— Рима, сказалъ Гэйраддинъ, — ты такъ долго носила христіанское имя и жила среди этихъ безумныхъ, что наконецъ стала раздѣлять всѣ ихъ глупости. Какъ могъ я думать, что онъ будетъ обращать вниманіе на какіе нибудь нѣсколько годовъ, на молодость или старость, когда всѣ выгоды брака были такъ очевидны? Ты знаешь, что ту стыдливую дѣвушку нельзя было довести до такой откровенности, какъ эту графиню, которая виснетъ теперь на нашихъ рукахъ, какъ мертвая, какъ мѣшокъ шерсти. Кромѣ того, я любилъ молодаго человѣка и хотѣлъ бы оказать ему услугу: женить его на старухѣ значило обезпечить его будущность, женить на Изабеллѣ значило навязать ему на шею де-ла-Марка, Бургундію, Францію, всѣхъ, имѣющихъ притязаніе на ея руку. А такъ какъ богатство этой глупой женщины состоятъ преимущественно въ золотѣ и дорогихъ каменьяхъ, то мы получили бы изъ него свою частъ. Но тетива порвалась, стрѣла пропала даромъ. Довольно объ этой — мы сведемъ ее къ Гильому длиннобородому. Когда онъ по обыкновенію налижется до нельзя, то не отличитъ старой графини отъ молодой. Впередъ, Рима, впередъ, смѣло и бодро. Свѣтило Алдеборана все еще покровительствуетъ сынамъ пустыни!

ГЛАВА XXI.
ВЗЯТІЕ ЗАМКА.

Я замкну всѣ ворога милосердію, и остервененный,

грубый, жестокосердый воинъ, чуждый, какъ самый адъ,
всякой совѣсти, пойдетъ косить, въ полномъ разгулѣ
кровавой руки.

Генрихъ V.

Захваченный врасплохъ и пораженный ужасомъ, гарнизонъ замка Шонвальдта все таки нѣкоторое время твердо отстаивалъ его отъ напора осаждавшихъ; но безчисленныя толпы, выходившія изъ Люттиха и спѣшившія на приступъ, отвлекали ихъ вниманіе и лишали мужества.

Къ тому же, въ рядахъ защитниковъ замка если не было измѣны, то не было и единодушія: одни кричали, что слѣдуетъ сдаться, другіе покидали свои мѣста и пытались бѣжать. Многіе бросались со стѣнъ въ ровъ и, кто не тонулъ, кидали свои значки и спасались, присоединяясь къ безпорядочной толпѣ осаждавшихъ. Правда, немногіе, преданные епископу, собрались вокругъ него и продолжали защищать большую башню, въ которую онъ удалился; другіе, не надѣясь на пощаду, или побуждаемые отчаяніемъ, мужественно отстаивали отдѣльныя укрѣпленія и башни обширнаго зданія.

Но осаждавшіе, овладѣвъ дворами и нижними частями замка, бросились преслѣдовать побѣжденныхъ и искать добычи. Между тѣмъ, одинъ человѣкъ, какъ будто желавшій смерти, отъ которой всѣ бѣжали, прокладывалъ себѣ путь въ самую средину этихъ сценъ ужаса, подъ вліяніемъ опасеній болѣе страшныхъ для него, чѣмъ находившаяся передъ глазами дѣйствительность. Кто увидалъ бы Квентина въ эту роковую ночь, не зная причинъ его поступковъ, принялъ бы его за сумасшедшаго; но кто понялъ бы его побужденія, тотъ поставилъ бы его нисколько не ниже героя романа.

Подходя къ Шонвальдту съ той самой стороны, съ которой вышелъ, молодой человѣкъ встрѣчалъ множество направлявшихся къ лѣсу бѣглецовъ, избѣгавшихъ его, разумѣется, какъ врага, потому что онъ шелъ въ сторону противуположную той, въ которую они бѣжали. Подойдя ближе, онъ могъ слышать и отчасти видѣть людей, бросавшихся со стѣнъ въ окружавшій замокъ ровъ, и другихъ, которые, казалось, были низвергаемы съ укрѣпленій осаждавшими. Храбрость его не поколебалась ни на минуту. Не было времени искать лодки, даже если бъ и можно было воспользоваться ею; да и нечего было думать пробраться къ калиткѣ сада: въ ней толпились бѣглецы и, выталкиваемые натискомъ сзади, падали въ ровъ, не имѣя никакой возможности переправиться черезъ него.

Поэтому, Квентинъ бросился вплавь близь такъ называемаго малаго входа замка, гдѣ подъемный мостъ еще не былъ опущенъ. Онъ съ трудомъ отдѣлался отъ нѣкоторыхъ несчастныхъ, которые старались спастись, хватаясь за него; доплывъ до подъемнаго моста, онъ схватился за одну изъ висѣвшихъ цѣпей, и съ большимъ трудомъ и усиліемъ выбрался изъ воды у платформы, къ которой прикрѣплялся мостъ. Когда онъ, съ помощью рукъ и ногъ, старался взобраться на нее, къ нему подбѣжалъ ланцкнехтъ съ окровавленнымъ мечемъ, и занесъ его надъ головой Дорварда, готовясь нанести смертельный ударъ.

— Какъ, пріятель, сказалъ Квентинъ, — такъ-то ты помогаешь товарищу? Подай мнѣ руку, прибавилъ онъ повелительнымъ голосомъ.

Солдатъ, молча и съ нѣкоторой нерѣшительностью, протянулъ ему руку и помогъ взлѣсть на платформу. Шотландецъ, не давая ему времени одуматься, продолжалъ тѣмъ же повелительнымъ тономъ: — Въ восточную башню, если хочешь обогатиться, всѣ сокровища епископа въ этой башнѣ!

Слова эта, какъ эхо, отозвались со всѣхъ сторонъ: — Въ восточную башню, сокровища въ восточной башнѣ! и цѣлая толпа грабителей, до которыхъ долетѣлъ этотъ крикъ, бросилась, подобно стаѣ голодныхъ волковъ, въ сторону противуположную той, въ которую Квентинъ рѣшился идти, во что бы то ни стало. Поступая какъ побѣдитель, а не побѣжденный, онъ пробрался въ садъ и прошелъ его съ меньшими препятствіями, чѣмъ могъ ожидать. Крикъ «въ восточную башню!» отвлекъ часть осаждавшихъ, а другую часть звуки трубъ сзывали для отраженія отчаянной вылазки, предпринятой защитниками башни, надѣявшимися проложить себѣ дорогу изъ замка и увести съ собой епископа.

Квентинъ быстро и съ сильнымъ сердечнымъ трепетомъ направился въ садъ, поручая себя защитѣ тѣхъ небесныхъ силъ, которыя покровительствовали ему среди безчисленныхъ опасностей въ его жизни. Онъ твердо рѣшился исполнить свое намѣреніе или погибнуть въ этой отчаянной попыткѣ. Прежде чѣмъ онъ достигъ сада, три человѣка съ поднятыми копьями бросились на него съ криками «Люттихъ! Люттихъ!»

Принявъ оборонительное положеніе, Квентинъ отвѣчалъ: — Франція, союзница Люттиха!

— Да здраствуетъ Франція, закричали граждане Люттиха и пошли далѣе. Слова Квентина оказались талисманомъ, предохранившимъ его отъ ударовъ рыскавшихъ по саду солдатъ де-ла-Марка, которые бросились на него съ крикомъ «Кабанъ, Кабанъ!»

Однимъ словомъ, Квентинъ сталъ надѣяться, что ему удастся, выдавая себя за посланника короля Людовика, за тайнаго подстрекателя Люттиха и помощника Гильома де-ла-Маркъ, остаться невредимымъ посреди всѣхъ ужасовъ страшной ночи.

Достигнувъ башни, онъ содротулся, увидавъ, что боковая дверь, черезъ которую недавно вышли къ нему Марта и графиня Амелина, теперь была завалена мертвыми тѣлами. Онъ быстро оттащилъ нѣсколько изъ нихъ въ сторону и уже готовъ былъ перешагнуть черезъ послѣднее, какъ вдругъ мнимый мертвецъ схватилъ его за полу платья, прося остановиться и помочь ему встать. Квентинъ готовъ былъ прибѣгнуть къ крутымъ мѣрамъ, чтобы избавиться отъ этой несвоевременной помѣхи, по лежавшій человѣкъ продолжалъ: — я задыхаюсь подъ тяжестью своего вооруженія…. Я Павильонъ, синдикъ Люттиха…. Если вы за насъ, я васъ обогащу, если вы нашъ противникъ, я окажу вамъ свое покровительство; но не оставляйте меня, не дайте мнѣ умереть смертью задушенной свиньи.

Квентинъ тотчасъ сообразилъ, что посреди этихъ ужасныхъ сценъ крови и смятенія синдикъ могъ помочь ему выбраться изъ замка. Онъ поднялъ его и спросилъ, не раненъ ли онъ.

— Нѣтъ, не раненъ, кажется, отвѣчалъ тотъ, — но я совсѣмъ задыхаюсь.

— Сядьте на этотъ камень и отдохните, сказалъ Квентинъ, — я возвращусь сію минуту.

— За кого вы? спросилъ бюргеръ, все еще удерживая его.

— За Францію, за Францію, отвѣчалъ Квентинъ, стараясь освободиться.

— Какъ! это вы, мой молодой стрѣлокъ, воскликнулъ достойный синдикъ, — Нѣтъ, если въ нынѣшнюю страшную ночь мнѣ суждено было встрѣтить друга, то я, даю вамъ слово, не разстанусь съ нимъ. Идите куда хотите, я пойду за вами и если мнѣ удастся собрать нѣсколькихъ здоровыхъ молодцевъ нашего цеха, я буду въ состояніи помочь вамъ въ свою очередь. Но они какъ горохъ разсыпались въ разныя стороны. О! это страшная ночь!

Говоря такимъ образомъ, онъ тащился за Квентиномъ. Сознавая, какъ важно обезпечить себѣ покровительство такой вліятельной особы, Дорвардъ умѣрялъ свой шагъ, чтобы помогать ему, хотя въ душѣ проклиналъ эту задержку.

На верху лѣстницы, въ прихожей, стояли ящики и сундуки, ясно указывавшіе на разграбленіе, потому что нѣкоторая часть ихъ содержимаго валялась на полу. Догоравшая въ каминѣ лампа бросала слабый свѣтъ на лежавшаго на полу, лишившагося чувствъ или мертваго человѣка.

Вырвавшись изъ рукъ Павильона съ стремительностью, съ какой гончая собака срывается со своры доѣзжачаго, и едва не сбивъ его съ ногъ, Квентинъ бросился во вторую комнату, потомъ въ третью, бывшую, но видимому, спальнею графинь де-Круа. Ни въ одной изъ нихъ не было живаго смертнаго. Онъ произнесъ имя графини Изабеллы сперва тихо, дотомъ громче и громче — отвѣта не было. Въ отчаяніи, онъ ломалъ руки и рвалъ на себѣ волосы. Наконецъ, слабый свѣтъ, пробивавшійся сквозь трещину камня въ одномъ темномъ углу спальни, указалъ ему на существованіе потайной комнаты. Квентинъ поспѣшилъ освидѣтельствовать шпалеры и дѣйствительно нашелъ за ними скрытую дверь, но она противилась всѣмъ его порывистымъ усиліямъ отворить ее. Не думая о томъ, что можетъ ушибиться, онъ бросился на дверь всей тяжестью своего тѣла и дверь подалась. Сила, вызванная страхомъ и надеждою, была такъ велика, что ударъ могъ бы сломать и болѣе крѣпкія петли. Такимъ образомъ онъ проложилъ себѣ путь и почти опрометью влетѣлъ въ небольшую молельню, гдѣ, на колѣняхъ передъ распятіемъ, въ мучительномъ страхѣ молившаяся женщина, услыхавъ близкій шумъ, пораженная новымъ ужасомъ, безъ чувствъ упала на полъ. Онъ поспѣшилъ поднять ее, и, о радость! это была та, которую онъ пришелъ спасти — графиня Изабелла. Онъ прижалъ ее къ своему сердцу, умоляя придти въ себя; просилъ успокоиться, говоря, что она опять подъ покровительствомъ человѣка, у котораго довольно мужества и силы, чтобы защитить ее противъ цѣлой арміи.

— Дорвардъ, сказала она наконецъ, приходя въ себя, — вы ли это? такъ у меня еще есть надежда! Я думала, что всѣ друзья мои въ этомъ мірѣ оставили меня на произволъ судьбы. Не покидайте меня болѣе.

— Никогда, никогда! воскликнулъ Дорвардъ, — что бы ни случилось, какая бы опасность не предстала. Пусть я лишусь блаженства, купленнаго цѣною этого священнаго знаменія, если не раздѣлю вашей участи, пока вы опять но будете счастливы.

— Очень, очень трогательно, сказалъ за ними грубый, разбитый и задыхавшійся голосъ. — Любовное приключеніе, какъ видно! и я отъ всей души жалѣю о нѣжномъ созданіи, также, какъ если бы, это была моя Трудхенъ.

— Вы должны оказать намъ нѣчто болѣе, чѣмъ сожалѣніе, сказалъ Квентинъ, обращаясь къ говорившему. — Вы должны взять насъ подъ свое покровительство, мейнъ-геръ Павильонъ. Объявляю вамъ что эта дама была поручена моему особенному попеченію вашимъ союзникомъ, королемъ Франціи, и если вы не поможете мнѣ защитить ее отъ всякаго рода оскорбленій и насилій, вашъ городъ лишится расположенія Людовика Валуа. Особенно нужно оградить ее отъ преслѣдованій Гильома де-ла-Маркъ.

— Это будетъ трудно, отвѣчалъ Павильонъ, — эти негодяи ланцкнехты дьявольски умѣютъ выслѣдить женщину; но я сдѣлаю все, что могу. Пойдемте въ другую комнату, и тамъ я подумаю. Лѣстница узка, и вы можете однимъ копьемъ защищать дверь, пока я кликну въ окно своихъ молодцевъ, кожевниковъ, они также надежны, какъ ножи, которые они носятъ за поясомъ, но сперва разстегните мнѣ эти застежки; я не надѣвалъ этихъ латъ съ самой битвы при Сен-Тронѣ^[32], а съ тѣхъ поръ, если только вѣрны голландскія вѣсы, я сталъ вдвое тяжеле. Желѣзныя застежки были разстегнуты и достойный гражданинъ почувствовалъ значительное облегченіе; облекаясь въ броню, онъ болѣе руководился своимъ рвеніемъ къ дѣлу Люттиха, чѣмъ сообразовался съ своей способностью носить оружіе. Въ послѣдствіи оказалось, что онъ былъ, какъ бы противъ воли, увлеченъ и поднятъ на стѣны людьми своего цеха, когда они устремились на приступъ. Почтенный синдикъ двигался взадъ и впередъ, повинуясь приливу или отливу осаждающей толпы и не будучи въ состояніи произнести ни одного слова; наконецъ, каю, прибитое волнами къ берегу бревно, онъ былъ выброшенъ у входа въ комнаты графинь де-Круа, гдѣ подъ тяжестью своего вооруженія и двухъ упавшихъ на него убитыхъ солдатъ, онъ пролежалъ бы еще долго, еслибъ Дорвардъ не вытащилъ его.

Тотъ же горячій темпераментъ Германа Павильона, который дѣлалъ его неукротимымъ и пылкимъ въ политикѣ, имѣлъ самыя благопріятныя послѣдствія въ его частной жизни; тамъ онъ являлся человѣкомъ мягкимъ и добросердечнымъ, и хотя по временамъ немного увлекался тщеславіемъ, но всегда былъ исполненъ самыми честными и добрыми намѣреніями. Онъ поручилъ Квентину позаботиться о несчастной, хорошенькой юнгъ-фрау, и послѣ этой совершенно лишней просьбы принялся кричать въ окно: — Люттихъ, Люттихъ! храбрый цехъ кожевниковъ!

Двое или трое изъ самыхъ приближенныхъ его послѣдователей прибѣжало на этотъ зовъ, сопровождаемый особеннымъ свистомъ (каждая корпорація имѣла свой сигналъ); къ нимъ присоединилось еще нѣсколько и они образовали стражу передъ дверью у входа, и подъ окномъ, изъ котораго кричалъ ихъ начальникъ. Казалось, уже начало водворяться нѣкоторое спокойствіе. Всякое сопротивленіе прекратилось и предводители различныхъ отрядовъ осаждавшихъ принимали мѣры, чтобы остановить необузданный грабежъ. Большой колоколъ гудѣлъ, призывая на военный совѣтъ; на этотъ звонъ, возвѣщавшій жителямъ Люттиха о взятіи Шонвальдта мятежниками, отвѣчали всѣ городскіе колокола, далеко раздававшійся гулъ которыхъ какъ бы прославлялъ побѣдителей. Было бы весьма естественно, еслибъ и мейнъ-геръ Павильонъ вышелъ теперь изъ своей засады; но вслѣдствіе ли заботы о тѣхъ, кого онъ принялъ подъ свое покровительство, или, можетъ быть, ради большей безопасности собственной особы, онъ ограничился тѣмъ, что отправлялъ посланца за посланцемъ къ своему лейтенанту, Петеркину Геймеру, съ приказаніемъ немедленно явиться къ нему на помощь.

Наконецъ, къ величайшему успокоенію Павильона, явился Петеркинъ, особа, на которую во всѣхъ тяжкихъ обстоятельствахъ, въ войнѣ, политикѣ или торговлѣ, Павильонъ привыкъ возлагать все свое довѣріе. Это былъ высокій, крѣпкій человѣкъ съ широкимъ лицомъ и густыми, черными бровями, возвѣщавшими упорный и несговорчивый характеръ, такъ сказать истаго совѣтника; на немъ была куртка изъ буйволовой кожи, съ боку на широкомъ поясѣ висѣлъ ножъ, а въ рукѣ онъ держалъ бердышъ.

— Петеркинъ, дорогой мой лейтенантъ, сказалъ Павильонъ, — это былъ славный день, или славная ночь, я хотѣлъ сказать, надѣюсь, что вы на этотъ разъ довольны.

— Я очень радъ, что вы довольны, отвѣчалъ доблестный лейтенантъ, — хотя и не думалъ, что будете праздновать побѣду, если вы ее ужъ такъ называете, одни на этомъ чердакѣ, когда вы нужны на совѣтѣ.

— Но развѣ я нуженъ тамъ? спросилъ синдикъ.

— Конечно да, чтобы постоять за права Люттиха, которыя въ большей опасности, чѣмъ когда либб, отвѣчалъ лейтенантъ.

— Ну полно, полно, Петеркинъ, ты вѣчно недоволенъ, вѣчно ворчишь.

— Недоволенъ? вовсе нѣтъ, отвѣчалъ Потерпинъ; — что другимъ хорошо, то и мнѣ хорошо. Только я не желалъ бы промѣнять чурбана на цаплю, какъ въ баснѣ, которую клеркъ Сен-Ламберта имѣлъ обыкновеніе читать намъ изъ книги мэйстнра Эзопа.

— Я васъ не понимаю, Петеркинъ.

— Ну такъ я скажу, вамъ мэйстеръ Павильонъ, что этотъ кабанъ, или медвѣдь, желаетъ кажется сдѣлать себѣ берлогу въ Шонвальдтѣ и, по всей вѣроятности, будетъ намъ такимъ же худымъ сосѣдомъ, какъ епископъ, а пожалуй и хуже. Онъ совершенно присвоилъ всю побѣду одному себѣ и только раздумываетъ, какъ назваться, епископомъ или герцогомъ; притомъ, стыдно смотрѣть, какъ они обходятся съ старикомъ.

— Я не допущу этого, Петеркинъ, воскликнулъ Павильонъ, — я не любилъ митры, но не головы, которая носила ее. Насъ десять противъ одного, Петеркинъ, и мы не допустимъ такого самоуправства.

— Да, десять противъ одного въ полѣ, но одинъ на одного въ замкѣ; кромѣ того, Никель Блокъ мясникъ, и вся сволочь предмѣстьевъ приняли сторону Гильома де-ла-Маркъ, частью ради вина и пива, потому что онъ выкатилъ имъ всѣ бочки изъ погреба, а частью по старой зависти къ намъ, за наши цехи и привиллегіи.

— Петеръ, сказалъ Павильонъ, — мы сейчасъ же отправимся въ Люттихъ. Я не хочу долѣе, оставаться въ Шонвальдтѣ.

— Но всѣ мосты подняты, мэйстеръ, сказалъ Геймеръ, — ворота заперты, и сторожатъ ихъ ланцкнехты; а еслибъ мы попытались проложить себѣ путь силой, то эти негодяи, для которыхъ война обыденное дѣло, ловко отдѣлали бы насъ, потому что мы деремся только но праздникамъ.

— Но зачѣмъ онъ заперъ ворота? спросилъ напуганный бюргеръ, — и что за нужда ему держать въ плѣну честныхъ людей?

— Этого ужъ я не могу вамъ сказать, отвѣчалъ Нетеркинъ. — Носятся слухи, что графиня де-Круа бѣжала во время осады замка. Эта новость привела въ сильное бѣшенство длиннобородаго, и теперь онъ совершенно потерялъ разсудокъ отъ вина.

Бургомистръ бросилъ отчаянный взглядъ на Квентина, и, казалось, не зналъ, на что рѣшиться. Дорвардъ, не проронившій ни одного слова изъ разговора, былъ сильно встревоженъ; тѣмъ не менѣе, онъ не забылъ, что ихъ спасеніе зависѣло единственно отъ присутствія духа и умѣнья поддержать бодрость Павильона. Онъ смѣло вмѣшался въ разговоръ, какъ человѣкъ, имѣвшій право подать голосъ въ этомъ дѣлѣ. — Мнѣ за васъ стыдно, мейнъ-геръ Павильонъ, сказалъ онъ, — что вы такъ колеблетесь и не знаете какъ поступить въ этомъ случаѣ. Идите смѣло къ Гильому де-ла-Марку и потребуйте свободнаго выхода изъ замка дли васъ, вашего лейтенанта, оруженосца и вашей дочери. Онъ не можетъ имѣть никакого предлога задержать васъ.

— Для меня и моего лейтенанта т. е. для меня и Петеркина? такъ; но кто же мой оруженосецъ?

— На этотъ разъ, я буду имъ, возразилъ неустрашимый шотландецъ.

— Вы! сказалъ смущенный Павильонъ, — но развѣ вы не посланный короля Людовика?

— Такъ, но посланіе мое относится къ гражданамъ Люттиха и только въ Люттихѣ я передамъ его. Еслибъ я объявилъ себя посланнымъ короля передъ Гильомомъ де-ла-Маркъ, могъ ли бы я не вступить съ нимъ въ переговоры, а это бы значило быть имъ задержаннымъ. Вы должны тайно вывести меня изъ замка въ качествѣ вашего оруженосца.

— Хорошо, мой оруженосецъ; но вы говорили о моей дочери. Дочь моя, надѣюсь, находится въ совершенной безопасности въ моемъ домѣ, въ Люттихѣ, и я отъ всей души желалъ бы ея отцу быть тамъ же.

— Эта дама будетъ называть васъ отцемъ, пока мы будемъ въ замкѣ, сказалъ Дорвардъ.

— И послѣ, во всю мою жизнь, воскликнула графиня Изабелла, бросаясь къ ногамъ Павильона и обнимая его колѣна. — Не пройдетъ дня, въ который я не почитала бы и не любила васъ и не молилась за васъ, какъ дочь за отца, если вы только поможете мнѣ въ моемъ ужасномъ положеніи. О, не будьте жестокосерды, подумайте о вашей дочери, представьте ее себѣ у ногъ чужаго человѣка, молящую о жизни и чести, представьте себѣ это и окажите мнѣ покровительство, которое вы желали бы, чтобы другіе оказали ей!

— Право, Петеркинъ, сказалъ разтроганный этимъ воззваніемъ, добрый гражданинъ. — Мнѣ кажется, что эта хорошенькая дѣвушка имѣетъ во взглядѣ что-то общее съ нашей Трудхенъ, мнѣ такъ показалось съ самаго начала, и что этотъ бойкій молодой человѣкъ, который такъ скоръ на совѣтъ, нѣсколько походитъ на жениха моей Трудхенъ. Я побьюсь объ закладъ, Пстеркинъ, что тутъ дѣло идетъ о любви, и было бы грѣшно не помочь имъ.

— И грѣшно и стыдно, отвѣчалъ Петеркинъ, добродушный фламандецъ, несмотря на все его кажущееся самодовольство, вытирая глаза рукавомъ своей куртки.

— И такъ, она будетъ моей дочерью, сказалъ Павильонъ, — она хорошенько завернется въ свою черную шелковую вуаль, и если не найдется такихъ вѣрныхъ кожевниковъ, чтобы защитить дочь своего синдика, то они недостойны будутъ снова взяться за кожу. Но постойте, вѣдь придется отвѣчать на вопросы. Что, если у меня спросятъ, какъ моя дочь попала сюда во время такой свалки?

— Какъ попала цѣлая половина люттихскихъ женщинъ, когда онѣ слѣдовали за нами въ замокъ? сказалъ Петеркинъ; — онѣ не имѣли для этого никакого другаго основанія, кромѣ желанія быть именно тамъ, гдѣ имъ менѣе всего на свѣтѣ слѣдовало быть. Наша юнгъ-фрау Трудхенъ зашла нѣсколько далѣе другихъ, вотъ и все.

— Отлично сказано, воскликнулъ Квентинъ, — будьте только смѣлѣе и слѣдуйте доброму совѣту этого господина, благородный мейнъ-геръ Павильонъ, и безъ всякаго вреда для себя, вы сдѣлаете благороднѣйшій поступокъ, какой когда-либо совершался со временъ Карла Великаго. И такъ, прекрасная дама, завернитесь хорошенько этимъ вуалемъ (какъ мы уже говорили, множество принадлежностей женскаго туалета было разбросано по комнатѣ); будьте спокойны и черезъ нѣсколько минутъ вы будете свободны и безопасны. Благородный синдикъ, прибавилъ онъ, обращаясь къ Павильону, — идите впередъ.

— Постойте, постойте, одну минуту, сказалъ Павильонъ, — дайте подумать. Этотъ де-ла-Маркъ лютый звѣрь, совершенный кабанъ по имени и по характеру. Что, если эта молодая дама одна изъ графинь де-Круа? И что, если онъ узнаетъ это и придетъ въ бѣшенство?

— А еслибъ я и была одна изъ этихъ несчастныхъ, сказала Изабелла, снова собираясь броситься къ его ногамъ, — неужели бы за это вы оставили меня въ эту ужасную минуту? О! еслибъ я была дѣйствительно ваша дочь или дочь самаго бѣднаго бюргера!

— Мы еще не такъ бѣдны, сударыня, не очень… можемъ заплатить, что слѣдуетъ, сказалъ гражданинъ.

— Извините, благородный сэньёръ… снова начала несчастная дѣвушка.

— Вовсе не благородный и не сэньёръ, отвѣчалъ синдикъ, — а простой бюргеръ Люттиха, который чистыми деньгами платитъ по своимъ векселямъ. Но это нейдетъ къ дѣлу. И будь вы даже графиня, я все таки помогу вамъ.

— Давъ разъ слово, вы обязаны защищать ее, будь она даже герцогиня, сказалъ Петеръ.

— Правда, Петеръ, совершенная правда, сказалъ синдикъ, — у насъ въ Нидерландахъ такъ водится: ein wort, ein man. А теперь за дѣло. Намъ нужно проститься съ этимъ Гильомомъ де-ла-Маркъ, но я право не знаю…. разсудокъ покидаетъ меня, когда я объ этомъ подумаю. И если бы была возможность избѣгнуть этой церемоніи, я не сталъ бы противиться.

— Такъ какъ въ вашемъ распоряженіи вооруженная сила, не лучше ли будетъ идти прямо къ воротамъ и силой проложить себѣ путь? сказалъ Квентинъ.

Но Павильонъ и его совѣтникъ въ одинъ голосъ возстали противъ подобнаго нападенія на своихъ союзниковъ и сдѣлали по поводу этого необдуманнаго предложенія нѣсколько замѣчаній, которыя убѣдили Квентина, что въ такомъ сообществѣ нельзя было отваживаться ни на какое смѣлое предпріятіе. Поэтому они рѣшились смѣло явиться въ большую залу замка, гдѣ, какъ они знали, пировалъ дикій Арденскій Кабанъ, и просить свободнаго выхода для люттихскаго синдика и его свиты. Эта законная просьба, казалось, не могла быть отвергнута. Тѣмъ не менѣе, добрый бургомистръ со вздохомъ взглянулъ на товарищей и сказалъ своему вѣрному Пстеркину. — Вотъ, что значитъ имѣть слишкомъ смѣлое и слишкомъ нѣжное сердце! Увы, Петеркинъ, какъ много уже. я поплатился за свою храбрость и свое человѣколюбіе! и сколько еще я поплачусь за свои добродѣтели прежде, чѣмъ небо высвободитъ насъ изъ этого проклятаго замка Шонвальдта!

Когда они проходили по двору, еще наполненному мертвыми и умиравшими, Квентинъ, среди этихъ сценъ ужаса, тихо успокоивалъ Изабеллу и старался придать ей болѣе смѣлости, напоминая, что спасеніе ее вполнѣ зависѣло отъ ея присутствія духа,

— Не отъ моего, не отъ моего, отвѣчала она, — но отъ вашего, и только отъ вашего. О! если я переживу эту ужасную ночь, я никогда не забуду того, кто спасъ меня. Еще одной милости должна я просить отъ вашего мужества, и я умоляю васъ именемъ вашей матери, честью вашего отца оказать ее.

— Могу ли я въ чемъ нибудь отказать вамъ? отвѣтилъ Квентинъ шопотомъ.

— Убейте меня лучше сами, сказала она, — но не оставляйте во власти этихъ изверговъ.

Въ отвѣтъ на это, Квентинъ только пожалъ руку молодой графини, которая, казалось, была готова отвѣтить ему тѣмъ же, если бы страхъ не удерживалъ ее. Наконецъ, опираясь на руку своего юнаго покровителя, она вошла въ страшную залу, предшествуемая Павильономъ и его лейтенантомъ; сзади шло человѣкъ десять ремесленниковъ изъ цеха кожевниковъ, которые какъ бы составляли почетную стражу синдика.

Громкіе возгласы, смѣхъ, крикъ, раздававшіеся въ этой залѣ, казалось скорѣе могли происходить отъ пирующихъ демоновъ, праздновавшихъ побѣду надъ человѣческимъ родомъ, чѣмъ отъ людей, торжествовавшихъ успѣшное окончаніе смѣлаго дѣла. Только напряженное состояніе духа, возбужденное отчаяніемъ, поддерживало наружную твердость Изабеллы; непоколебимая храбрость, которая росла вмѣстѣ съ опасностью, воодушевляла Дорварда, тогда какъ Павильонъ и его спутникъ, которые дѣлали доброе дѣло по необходимости, были похожи на медвѣдей на травлѣ, привязанныхъ къ дереву и принужденныхъ по необходимости встрѣтить лицомъ къ лицу опасность.

ГЛАВА XXII.
ПИРЪ.

Кэдъ.— Гдѣ Дикъ, мясникъ эшфордскій.

Дикъ.— Здѣсь, сэръ.
Кэдъ.— Они падали передъ тобой какъ овцы и быки,
и ты работалъ какъ бы на своей бойнѣ.

Генрихъ VI, часть II.

Едва ли могла произойти перемѣна страннѣе и страшнѣе той, какая совершилась въ залѣ Шонвальдта съ того времени, какъ Квентинъ сидѣлъ тамъ за обѣдомъ; она вполнѣ представляла самую страшную картину ужасовъ войны, въ особенности когда война эта велась безпощадными грабителями, наемными солдатами варварскаго вѣка, людьми, которые по привычкѣ и по профессіи освоились со всѣми жестокостями и кровавыми сценами ея, но были чужды патріотическаго чувства и романтическаго духа рыцарства.

Вмѣсто чиннаго, скромнаго и нѣсколько церемоннаго обѣда, за которымъ такъ недавно еще сидѣли гражданскіе и духовные чины, въ той самой комнатѣ, гдѣ легкая шутка произносилась только въ полголоса и гдѣ, при всемъ обиліи яствъ и винъ, царствовало доходившее почти до лицемѣрія приличіе, теперь происходили такія сцены дикаго и неистоваго разгула, къ которымъ даже самъ сатана, еслибы онъ предсѣдательствовалъ на этомъ пиршествѣ, не могъ бы ничего прибавить.

На верхнемъ концѣ стола, на тронѣ епископа, перенесенномъ сюда изъ комнаты, гдѣ обыкновенно собирался совѣтъ, сидѣлъ самъ страшный Арденскій Кабанъ, вполнѣ достойный этого ужасающаго прозвища, повидимому доставлявшаго ему большое удовольствіе, и которое онъ всѣми силами старался заслужить. Онъ былъ безъ шлема, но въ тяжеломъ и блестящемъ остальномъ вооруженіи, которое весьма рѣдко снималъ. На плечахъ его висѣлъ плащъ изъ кожи большаго дикаго кабана, копыта и клыки котораго были сдѣланы изъ литаго серебра. Кожа съ головы животнаго была, такъ прилажена, что, надѣвая ее на шлемъ, когда онъ былъ въ полномъ вооруженіи, или въ видѣ капюшона на обнаженную голову, какъ это было и въ настоящую минуту, ла-Маркъ дѣйствительно имѣлъ видъ оскалившаго зубы, страшнаго чудовища. Впрочемъ, наружность человѣка, носившаго такое украшеніе, не нуждалась въ немъ для увеличенія ужаса, внушаемаго ея природнымъ выраженіемъ.

Верхняя часть лица де-ла-Марка, казалось, по природѣ противорѣчила его характеру. Хотя волосы его и походили на грубую щетину его капюшона, открытый, мужественный и высокій лобъ, полныя красныя щеки, большіе блестящіе свѣтло-сѣрые глаза и орлиный носъ говорили о храбрости и великодушіи. Но выраженіе этихъ болѣе счастливыхъ чертъ было совершенно искажено привычками насилія и жестокости, которыя вмѣстѣ съ невоздержностію и развратомъ придали его лицу отпечатокъ, несовмѣстный съ характеромъ суроваго мужества, которое оно могло бы выражать. Частые порывы бѣшенства какъ то вздули мускулы щекъ и особенно прилежащіе къ глазамъ; послѣдніе отъ пьянства, невоздержности потускли, бѣлки налились кровью, и все это придало лицу сходство съ тѣмъ отвратительнымъ чудовищемъ, съ которымъ любилъ себя сравнивать страшный баронъ. Ео, по какому-то странному противорѣчію, де-ла-Маркъ, старавшійся походить на дикаго кабана и съ удовольствіемъ носившій его имя, какъ будто желалъ скрыть подъ длинной и густой бородой тотъ недостатокъ, отъ котораго первоначально получилъ свое прозвище. Этотъ недостатокъ составляли необыкновенно толстыя губы и выдававшаяся впередъ верхняя челюсть, что вмѣстѣ съ торчавшими съ обѣихъ сторонъ клыками придавало ему сходство съ дикимъ животнымъ; такая наружность и страсть его къ охотѣ въ арденскомъ лѣсу послужили поводомъ къ прозвищу Арденскаго Кабана. Но и длинная, щетинистая, нечесанная борода его все-таки не ослабляла ужаснаго впечатлѣнія, производимаго его лицомъ и ни мало не облагораживала его свирѣпаго выраженія.

Солдаты и офицеры сидѣли вокругъ стола въ перемежку съ люттихскими жителями, изъ которыхъ нѣкоторые принадлежали къ самой низкой черни; изъ нихъ особенно выдавался Никкель Блокъ, мясникъ, сидѣвшій рядомъ съ Кабаномъ, съ засученными рукавами, обнажавшими покрытыя до локтя кровью руки; передъ нимъ лежалъ большой окровавленный ножъ. Большая часть солдатъ носила, подобно своему предводителю, длинныя всклокоченныя бороды; волосы ихъ были заплетены и закинуты назадъ, что еще болѣе увеличивало природную дикость ихъ вида. Многіе изъ нихъ, опьянённые торжествомъ побѣды и множествомъ выпитаго вина, представляли страшное и отвратительное зрѣлище. Разговоры ихъ и пѣсни, которыя они пѣли, не слушая другъ друга, были такъ полны разврата и богохульства, что Квентинъ благодарилъ небо за страшный шумъ, препятствовавшій его спутницѣ разслушать ихъ.

Намъ остается еще сказать, что блѣдныя лица и неспокойное выраженіе большинства лучшихъ гражданъ Люттиха, принимавшихъ участіе въ этомъ страшномъ пирѣ солдатъ ла-Марка, показывали, что они или не сочувствовали этому пиршеству или боялись своихъ собесѣдниковъ; другіе же, по грубости природы или недостатку воспитанія, видѣли въ буйствѣ этихъ солдатъ только рыцарскій обычай, которому желали даже подражать, и потому старались сколько возможно поддѣлаться подъ ихъ тонъ, и безпрестанно осушали огромныя чаши вина и чернаго пива, предаваясь пороку, который во всѣ времена былъ весьма обыкновененъ въ Нидерландахъ.

Убранство пира было также безпорядочно, какъ и самое общество. Вся посуда епископа, даже священные сосуды церкви (для Арденскаго Кабана не было ничего святаго) стояли на столѣ вмѣстѣ съ глиняными кружками, мѣдными флягами и разнаго рода самой незатѣйливой посуды.

Мы упомянемъ еще объ одномъ ужасномъ обстоятельствѣ и потомъ предоставимъ воображенію читателя дополнить картину. Среди необузданнаго своеволія солдатъ Гильома де-ла-Маркъ, одинъ изъ ланцкнехтовъ, отличившійся храбростью и смѣлостью во время осады замка, не найдя мѣста за столомъ, дерзко схватилъ большой серебряный кубокъ и унесъ его, говоря, что это вознаградитъ его за то, что онъ лишенъ участія въ пирѣ. Эта сродная общему характеру собесѣдниковъ черта заставила предводителя расхохотаться до упаду; но когда другой солдатъ, не отличившійся повидимому такою же храбростію въ битвѣ, позволилъ себѣ ту же вольность, де-ла-Маркъ быстро положили, конецъ шуткѣ, вслѣдствіе которой столъ вмигъ былъ бы очищенъ отъ всего, что было на немъ самаго цѣннаго.

— О! о! клянусь духомъ грома, воскликнулъ онъ, — тѣ, которые не смѣютъ быть людьми при встрѣчѣ съ непріятелемъ, не должны покушаться быть ворами среди друзей. Какъ? ты, подлый трусъ, ты, который ждалъ пока отворятъ ворота и опустятъ мостъ, чтобы войти въ замокъ, когда Конрадъ Горстъ пролагалъ себѣ дорогу черезъ ровъ и стѣну, ты осмѣливаешься на такую наглость? Прицѣпить его къ желѣзной перекладинѣ у окна! Пусть онъ своими ногами бьетъ тактъ, пока мы будемъ пить за счастливое путешествіе его души въ адъ.

Этотъ приговоръ былъ исполненъ едва ли не скорѣй, чѣмъ произнесенъ, и, черезъ минуту, несчастный корчился въ предсмертныхъ судорогахъ, вися на желѣзныхъ брусьяхъ. Тѣло его все еще висѣло, когда Квентинъ съ своими товарищами вошелъ въ залу; преграждая блѣдный свѣтъ луны, оно бросало на полъ неясную, но страшную тѣнь, которая напоминала форму производившаго ее предмета.

Когда Павильонъ услыхалъ, что имя его въ этомъ шумномъ сборищѣ начало переходить изъ устъ въ уста, онъ сдѣлалъ усилія, чтобы принять приличный его сану и значенію, важный и спокойный видъ, но, при взглядѣ на страшный трупъ у окна и на всю окружавшую его ужасную обстановку, онъ едва могъ сохранить бодрость духа, несмотря на увѣщеваніе Петеркина, который, самъ нѣсколько взволнованный, нашептывалъ ему: — Соберитесь съ духомъ, мэйстеръ, или мы пропали!

Синдикъ сохранилъ, сколько могъ, свое, достоинство въ краткомъ привѣтствіи, которымъ онъ поздравилъ общество съ славной побѣдой, одержанной солдатами ла-Марка и добрыми гражданами Люттиха.

— Да, насмѣшливо отвѣчалъ де-ла-Маркъ, — «мы наконецъ затравили звѣря», говорила болонка волкодаву. Но, что это, господинъ бургомистръ, выявляетесь, какъ Марсъ, въ сопровожденіи красоты. Кто эта красавица? Подымите вуаль, подымите; нынѣшнюю ночь, ни одна женщина не можетъ считать свои прелести своей собственностью.

— Это моя дочь, благородный предводитель, отвѣчалъ Павильонъ, — и я прошу васъ извинить ее, что она не снимаетъ вуали. Она сдѣлала такой обѣтъ тремъ святымъ королямъ.

— Я сейчасъ сниму съ нея этотъ обѣтъ, сказалъ де-ла-Маркъ, — я однимъ ударомъ ножа посвящу себя въ епископы Люттиха; надѣюсь, что одинъ живой епископъ стоитъ трехъ мертвыхъ королей.

При этихъ словахъ, всѣ присутствовавшіе содрогнулись и ропотъ пробѣжали, по залѣ; всѣ граждане Люттиха и даже нѣкоторые изъ суровыхъ солдатъ чтили королей Кельна (какъ ихъ обыкновенно называли), хотя вообще не имѣли ничего святаго. — Впрочемъ я не замышляю ничего злаго противъ ихъ усопшихъ величествъ, сказалъ де-ла-Маркъ, — но епископомъ я рѣшился быть. Свѣтскій и духовный князь, имѣющій право вязать и разрѣшать, подъ стать такой шайкѣ злодѣевъ, какъ вы, которой никто другой не далъ бы отпущенія. Но, приближьтесь, благородный синдикъ, сядьте, возлѣ меня, вы увидите, какъ я умѣю очищать себѣ ваканцію. Приведите сюда нашего предшественника въ этомъ священномъ санѣ.

Въ залѣ произошло движеніе. Павильонъ, скромно отказавшись отъ предложеннаго ему почетнаго мѣста, сѣлъ на концѣ стола; ни на шагъ не отстававшіе отъ него спутники тѣснились за нимъ подобно стаду барановъ, которые при видѣ чужой собаки собираются вокругъ стараго барана, вожака всего стада, предполагая, что въ немъ больше храбрости. Не далеко отъ нихъ сидѣлъ красивый юноша, побочный сынъ, какъ говорили, свирѣпаго ла-Марка, который по временамъ оказывалъ ему привязанность и даже нѣжность. Мать юноши, наложница ла-Марка, женщина рѣдкой красоты, умерла отъ удара, нанесеннаго ей этимъ чудовищемъ въ припадкѣ опьяненія или ревности; ея участь возбудила въ тиранѣ угрызеніе совѣсти, на сколько онъ былъ способенъ ее чувствовать; быть можетъ, на этомъ основывалась и привязанность его къ сиротѣ. Квентинъ, узнавшій объ этой чертѣ въ характерѣ барона отъ стараго монаха, сѣлъ какъ можно ближе къ молодому человѣку, рѣшившись воспользоваться имъ какъ покровителемъ или какъ заложникомъ, смотря по тому, чего потребуютъ обстоятельства, если не будетъ другихъ средствъ къ спасенію.

Между тѣмъ, какъ всѣ находились въ какомъ-то ожиданіи, что произойдетъ по приказу, отданному тираномъ, одинъ изъ спутниковъ Павильона шепнулъ Петеркину: — нашъ хозяинъ назвало, эту бабенку своей дочерью. Но это не можетъ быть наша Трудхенъ; эта стройная дѣвушка на два дюйма выше, притомъ изъ подъ вуаля выбивается черный локонъ. Клянусь св. Михаиломъ, что на площади, это все равно, что назвать черную кожу быка кожей бѣлаго теленка.

— Тише, тише! сказалъ Петеркинъ съ нѣкоторою находчивостью. — Ну что, если нашъ хозяинъ имѣетъ намѣреніе увезти дичину изъ епископскаго парка и притомъ такъ, чтобы наша добрая хозяйка ничего не знала, наше ли съ тобой дѣло подсматривать за нимъ?

— Я этого и не хочу, братъ, отвѣчалъ другой, — хотя не полагалъ, что въ его лѣта онъ вздумаетъ еще воровать такую дичь. Sapperment, какъ пуглива эта красавица! Смотрите, какъ она прячется за всѣхъ, чтобы уйдти отъ взоровъ товарищей ла-Марка. Но тише, тише, посмотримъ, что они хотятъ дѣлать съ бѣднымъ, старымъ епископомъ.

Пока онъ говорилъ это, грубые солдаты втащили Людовика Бурбона, епископа люттихскаго, въ залу его собственнаго дворца. Всклокоченные волосы и борода, растерзанная одежда, все свидѣтельствовало о дурномъ обхожденіи, которому онъ подвергался; а наскоро наброшенное на него священническое облаченіе, казалось, было надѣто въ посмѣяніе надъ его саномъ и званіемъ. Къ счастью, Изабелла сидѣла такъ, что но могла ни видѣть, ни слышать происходившаго; иначе, какъ Квентинъ имѣлъ основаніе полагать, ея чувства при видѣ епископа, своего покровителя, въ такомъ положеніи могли бы выдать ея тайну и повредить безопасности. Дорвардъ старался заслонить ее собою, чтобы она ничего не могла видѣть сама и была скрыта отъ наблюденій другихъ.

Послѣдовавшая за тѣмъ сцена была не продолжительна и ужасна. Когда несчастнаго, престарѣлаго епископа привели къ мѣсту, гдѣ сидѣлъ дикій предводитель, прелатъ, извѣстный до того времени только своимъ добродушнымъ и тихимъ характеромъ, выказалъ въ эту рѣшительную минуту полное сознаніе своего достоинства, приличное его сану и высокому происхожденію. Взглядъ его былъ ясень и спокоенъ; движенія, когда онъ освободился отъ рукъ тащившихъ его солдатъ, были благородны и выражали покорность судьбѣ. Вообще, осанка его напоминала что-то среднее между феодальнымъ государемъ и христіанскимъ мученикомъ. Даже самъ де-ла-Маркъ былъ такъ потрясенъ твердымъ видомъ своей жертвы и воспоминаніемъ о тѣхъ благодѣяніяхъ, которыя нѣкогда получалъ отъ епископа, что, казалось, смутился; онъ опустилъ, глаза и только осушивъ огромный стаканъ вина, снова принялъ тотъ же наглый видъ. — Людовикъ Бурбонъ, сказалъ онъ, едва переводя дыханіе, сжимая кулаки, оскаливъ зубы и употребляя другія средства, чтобы возбудить и поддержать свою природную жестокость.

— Я искалъ вашей дружбы, а вы отвергли мою. Чего бы не дали вы теперь, чтобы было иначе?… Никкель, будь готовъ.

Мясникъ всталъ, схватилъ свое оружіе и, обойдя кругомъ стула ла-Марка, остановился, съ поднятымъ ноженъ въ голыхъ, мускулистыхъ рукахъ.

— Взгляни на этого человѣка, Людовикъ Бурбонъ, сказалъ ла-Маркъ, — какія условія предложишь ты, чтобы избавиться отъ этого страшнаго часа.

Епископъ бросилъ грустный, но твердый взглядъ на страшнаго сателлита, который, казалось, былъ готовъ исполнить волю тирана, и потомъ съ твердостью сказалъ: — Слушай меня, Гильомъ де-ла-Маркъ, и всѣ вы, добрые люди, если между вами есть кто либо заслуживающій это имя, выслушайте единственныя условія, которыя я могу предложить этому злодѣю. Гильомъ де-ла-Маркъ, ты возмутилъ имперскій городъ, ты осадилъ и взялъ дворецъ князя Священной Германской Имперіи, убилъ его людей, разграбилъ его имущество и оскорбилъ его особу; за это ты долженъ подвергнуться суду Имперіи, заслуживаешь быть объявленъ внѣ закона, изгнанникомъ, лишеннымъ правъ и состоянія. Ты сдѣлалъ еще болѣе, ты заслуживаешь нѣчто болѣе обыкновенной человѣческой казни. Ты, какъ святотатственный разбойникъ, вломился въ святилище Господа, дерзко наложилъ руки на отца церкви, осквернилъ домъ Господень кровью и грабежемъ.

— Кончилъ ли ты? бѣшено прервалъ его де-ла-Маркъ, топнувъ ногою.

— Нѣтъ, отвѣчалъ епископъ, — я еще не сказалъ тебѣ условій, которыя ты желалъ слышать отъ меня.

— Продолжай, сказалъ де-ла-Маркъ, — и постарайся, чтобы условія понравились мнѣ болѣе предисловія, иначе берегись за свою сѣдую голову. И, опрокинувшись на спинку своего кресла, онъ заскрежеталъ зубами такъ, что пѣна выступила изо рта, какъ изъ пасти дикаго звѣря, имя и шкуру котораго онъ носилъ.

— Таковы твои преступленія, продолжалъ епископъ съ спокойной рѣшимостію, — а теперь слушай условія, которыя я, какъ милосердый князь и христіанскій прелатъ, милостиво предлагаю тебѣ, забывая всѣ личныя обиды и прощая всѣ оскорбленія. Брось свой предводительскій жезлъ, откажись это, власти, освободи плѣнныхъ, возврати похищенное тобой, раздай, что остается отъ твоего имущества тѣмъ, кого ты сдѣлалъ вдовами и сиротами, облекись власяницей, посыпь пепломъ главу свою, возьми посохъ пилигрима и иди пѣшкомъ и безъ обуви въ Римъ; мы, съ своей стороны, будемъ ходатайствовать у Имперскаго двора въ Ратисбонѣ за твою жизнь, а у нашего святаго Отца за твою погибшую душу.

Въ то время, какъ Людовикъ Бурбонъ предлагалъ эти условія такимъ рѣшительнымъ тономъ, какъ будто онъ все еще занималъ епископскій тронъ, а похититель его съ мольбою преклонялъ передъ нимъ колѣна, тиранъ тихо поднялся съ своего мѣста; овладѣвшее имъ сперва изумленіе постепенно перешло въ бѣшенство; когда епископъ кончилъ, онъ взглянулъ ни Никкеля Блона и, не говоря ни слова, поднялъ палецъ. Злодѣй ударилъ, какъ будто онъ исполнялъ свою должность на бойнѣ, и умерщвленный епископъ упалъ, безъ малѣйшаго стона, къ подножію своего собственнаго епископскаго трона^[33]. Люттихцы, не ожидавшіе этой ужасной катастрофы, и думавшіе, что переговоры кончатся какой нибудь мирной сдѣлкой, единодушно вскочили съ крикомъ ужаса и мщенія.

Но Гильомъ де-ла-Маркъ, возвысивъ свой громовой голосъ и потрясая кулакомъ закричалъ. — Какъ такъ! вы, люттихскія свиньи, валяющіяся въ грязи Мааса, осмѣливаетесь помѣриться съ дикимъ Арденскимъ Кабаномъ? Ей кабанье отродье! (кличка, которую онъ и другіе часто давали его солдатамъ), покажите свои клыки этимъ фламандскимъ свиньямъ!

При этомъ крикѣ, солдаты вскочили и такъ какъ они, пожалуй даже преднамѣренно, сидѣли въ перемежку съ своими недавними союзниками, то они, въ одну минуту, схватили каждый своего сосѣда за воротъ и занесли надъ ними свои, блеснувшіе при свѣтѣ лампъ и мѣсяца, широкіе кинжалы. Оружіе было поднято, но никто не ударялъ, потому что жертвы были слишкомъ испуганы неожиданностію, чтобы противиться, а де-ла-Маркъ вѣроятно имѣлъ въ виду только постращать своихъ союзниковъ-горожанъ.

Но мужество Квентина, находчиваго и рѣшительнаго не по лѣтамъ, а въ эту минуту возбужденнаго всѣмъ, что только можетъ придать отваги характеру, скорому и рѣшительному по природѣ, дало дѣлу иной оборотъ. По примѣру сподвижниковъ де-ла-Марка, онъ бросился на сына его. Карла Еберсона, безъ труда одолѣлъ его, поднесъ кинжалъ къ горлу мальчика и воскликнулъ: — Если вы заиграли въ такую игру, такъ и я приму въ ней участіе.

— Стой, стой! закричалъ де-ла-Маркъ, — это шутка, шутка. Неужели вы думаете, что я захочу оскорбить моихъ добрыхъ друзей и союзниковъ, гражданъ Люттиха! Солдаты, оставьте ихъ, садитесь и уберите эту падаль, подавшую поводъ къ ссорѣ между друзьями, прибавилъ онъ, оттолкнувъ нотой тѣло епископа. Запьемъ ее свѣжимъ виномъ!

Всѣ повиновались; солдаты и граждане стояли, глядя другъ на друга, какъ будто но зная, друзья они или враги. Квентинъ воспользовался этой минутой.

— Слушайте, Гильомъ де-ла-Маркъ, сказалъ онъ, — и вы, граждане и жители Люттиха; а вы, молодой человѣкъ, стойте спокойно (Карлъ старался вырваться изъ его рукъ), съ вами ничего не сдѣлаютъ, если не повторится опять такая острая шутка.

— Кто ты, ради самого чорта, вскрикнулъ удивленный де-ла-Маркъ, — кто ты, что смѣешь предлагать условія и брать заложниковъ у насъ, въ нашей собственной берлогѣ, у насъ, которые требуемъ залоговъ отъ другихъ, но сами не даемъ ихъ никому?

— Я слуга короля Людовика французскаго, смѣло отвѣчалъ Квентинъ. — Я стрѣлокъ его шотландской гвардіи, что отчасти показываетъ мой выговоръ и моя одежда. Я здѣсь за тѣмъ, чтобы наблюдать за вашими дѣйствіями и доносить о нихъ, и съ удивленіемъ вижу, что они скорѣй похожи на поступки язычниковъ, чѣмъ христіанъ; сумасшедшихъ, чѣмъ людей со здравымъ смысломъ. Армія Карла бургундскаго не замедлитъ выступить противъ васъ, и если вы желаете получить помощь Франціи, то должны дѣйствовать иначе. Что касается до васъ, жители Люттиха, я совѣтую вамъ тотчасъ же возвратиться въ вашъ городъ, а если кто станетъ препятствовать вашему выходу, я объявляю его врагомъ моего государя, милостивѣйшаго короля Франціи.

— Франція и Люттихъ! Франція и Люттихъ! закричали спутники Павильона и нѣкоторые другіе граждане, мужество которыхъ, начало возрастать отъ смѣлыхъ словъ Квентина.

— Франція и Люттихъ! да здравствуетъ храбрый стрѣлокъ! Мы готовы жить и умереть съ нимъ!

Глаза Гильома де-ла-Маркъ заблистали и онъ схватился за кинжалъ, какъ бы желая вонзить его въ сердце смѣлаго витіи, но, взглянувъ вокругъ себя, онъ прочелъ во взглядахъ своихъ солдатъ нѣчто такое, что даже и онъ долженъ былъ уважить. Многіе изъ нихъ были французы и каждый зналъ о тайныхъ пособіяхъ, которыя начальникъ ихъ получалъ изъ Франціи, какъ въ деньгахъ такъ и въ людяхъ. Сверхъ того, многіе были поражены только что совершеннымъ злодѣйскимъ, святотатственнымъ поступкомъ. Имя Карла бургундскаго, человѣка, въ которомъ событія этой ночи должны были необходимо возбудить самое сильное негодованіе, прозвучало далеко не успокоительнымъ образомъ; а безразсудство, въ одно и тоже время поссориться съ люттихцами и раздражить короля Фракціи, произвело подавляющее впечатлѣніе на ихъ умы, при всемъ ихъ ненормальномъ состояніи. Однимъ словомъ, де-ла-Маркъ видѣлъ, что если бы онъ вздумалъ отдаться новому насилію, то его не поддержала бы даже и его шайка; потому, стараясь смягчить грозное выраженіе своего лица и взгляда, онъ объявилъ, что не имѣлъ никакихъ замысловъ противъ своихъ добрыхъ друзей города Люттиха, которые всѣ могутъ свободно оставить Шонвальдтъ, когда пожелаютъ, хотя онъ надѣялся, что они пропируютъ съ нимъ по крайней мѣрѣ одну ночь въ честь общей побѣды. Потомъ, съ большимъ противъ обыкновеннаго спокойствіемъ, прибавилъ, что если имъ будетъ угодно, онъ завтра же готовъ войти въ переговоры о раздѣлѣ добычи и мѣрахъ, необходимыхъ для ихъ общей безопасности; между тѣмъ, онъ надѣялся, что шотландскій дворянинъ удостоитъ ихъ чести пропировать съ ними всю ночь въ Шопвальдтѣ.

Квентинъ поблагодарилъ, но сказалъ, что его дѣйствія вполнѣ будутъ зависитъ отъ Павильона, съ поступками котораго ему поручено сообразоваться; но, что онъ не преминетъ сопровождать синдика при первомъ его посѣщеніи храбраго Гильома де-ла-Маркъ, въ его замкѣ.

— Если вы должны сообразоваться съ моими поступками, поспѣшно и громко сказалъ Павильонъ, — то вамъ придется, не медля ни минуты, оставить Шонвальдтъ, а если вы думаете возвратиться сюда только въ въ моемъ сообществѣ, то это, вѣроятно, случится не скоро.

Послѣднія слова почтенный гражданинъ пробормоталъ про себя, боясь послѣдствій выраженныхъ имъ чувствъ, которыхъ онъ однако не могъ подавить.

— Держитесь ближе ко мнѣ, храбрые кожевники, сказалъ онъ своимъ тѣлохранителямъ, — и мы, какъ можно скорѣй, выберемся изъ этого притона разбойниковъ.

Большинство лучшихъ гражданъ Люттиха, казалось, раздѣляло мнѣніе синдика, и едва ли они болѣе радовались при взятіи Шоивальдта, Чѣмъ теперь, при мысли о предстоявшей возможности безопаснаго выхода изъ него. Имъ дозволили безъ всякаго препятствія оставить замокъ, и Квентинъ былъ очень доволенъ, когда очутился за его грозными стѣнами.

Въ первый разъ съ тѣхъ поръ, какъ они вошли въ страшную залу, рѣшился Квентинъ спросить молодую графишо, какъ она себя чувствовала.

— Хорошо, хорошо, отвѣчала она съ лихорадочною порывистостію, — отлично хорошо… не останавливайтесь для вопросовъ, не. тратьте времени на слова…. бѣжимъ, бѣжимъ!

Говоря это, она старалась ускорить шагъ, но, еслибъ Квентинъ не поддержалъ ее, она навѣрное упала бы отъ изнеможенія. Съ нѣжностію матери, спасающей ребенка отъ опасности, молодой шотландецъ поднялъ свою драгоцѣнную ношу на руки и, когда она обнимала его одной рукой, чуждая всякой мысли кромѣ мысли о спасеніи, онъ не пожалѣлъ ни объ одной изъ опасностей, которымъ подвергался въ эту ночь: конецъ все искупалъ.

Почтеннаго синдика, въ свою очередь, поддерживали и тащили впередъ вѣрный Петеркинъ и другой работникъ изъ его цеха; такимъ образомъ, задыхаясь отъ скорой ходьбы, они достигли берега рѣки, встрѣчая множество гражданъ, спѣшившихъ узнать о подробностяхъ осады и убѣдиться въ основательности разнесшагося слуха, что побѣдители перессорились. Отдѣлываясь отъ любопытныхъ, Петеркину съ помощію нѣкоторыхъ изъ его товарищей, наконецъ удалось найти лодку для всего общества. Это дало имъ возможность нѣсколько отдохнуть, что было особенно, нужно Изабеллѣ, все еще лежавшей почти безъ чувства, на рукахъ своего освободителя, и почтенному синдику, который въ отрывистыхъ словахъ поблагодарилъ Квентина, въ эту минуту слишкомъ занятаго своими мыслями, чтобы отвѣчать ему, и началъ, обращаясь къ Петеркину, длинную рѣчь о своей храбрости, добротѣ и опасностяхъ, которымъ въ настоящемъ и многихъ другихъ случаяхъ, подвергали его эти добродѣтели.

— Петеръ, Петеръ, сказалъ онъ, принимаясь снова за прежнія жалобы, — еслибъ я не имѣлъ отважнаго сердца, я никогда бы не стоялъ за то, чтобы граждане Люттиха не платили подати, двадцатой части своего дохода, хотя и не было ни одной живой души, которая бы отказывалась платить. Да, еслибъ и обладалъ менѣе великодушнымъ сердцемъ, я бы никогда не пошелъ на бой при Сен-Тропѣ, гдѣ одинъ изъ генегаускихъ воиновъ сбросилъ меня своимъ копьемъ въ грязную яму, изъ которой я не могъ выбраться, не смотря на всѣ свои усилія, до самаго окончанія битвы. Да, и теперь, Петеркинъ, въ эту самую ночь, моя храбрость такъ увлекла меня, что я надѣлъ слишкомъ узкую кольчугу, которая была бы причиной моей смерти, еслибъ не помогъ этотъ храбрый молодой человѣкъ, ремесло котораго война, и которому я отъ всего сердца желаю успѣха…. Что касается до нѣжности моего сердца, Петеркинъ, оно сдѣлало меня нищимъ т. е., могло бы сдѣлать нищимъ, еслибъ я не былъ достаточно надѣленъ благами здѣшняго ничтожнаго міра; и теперь небу только извѣстно, какія мнѣ предстоятъ еще хлопоты съ дамами, графинями, и съ сохраненіемъ тайнъ, которыя, какъ и думаю, могутъ стоить мнѣ половины моего состоянія, да еще головы въ придачу.

Квентинъ не могъ далѣе хранить молчанія и началъ увѣрять синдика, что какой бы опасности, какой бы потери онъ не подвергся изъ за молодой дамы, находившейся теперь подъ его покровительствомъ, она не замедлитъ отплатить ему своей благодарностью и по возможности вознаградитъ его за всѣ убытки.

— Благодарю васъ, господинъ стрѣлокъ, благодарю, сказалъ люттихскій гражданинъ, — но кто сказалъ вамъ, чтобъ я желалъ отъ васъ какого нибудь вознагражденія за то, что исполнилъ долгъ честнаго человѣка? Я только говорилъ, что могъ поплатиться за это… надѣюсь, что я могу говорить объ этомъ съ моимъ помощникомъ, нисколько не сожалѣя о потеряхъ и опасностяхъ, которымъ бы могъ подвергнуться.

Изъ этихъ словъ Квентинъ заключилъ, что его настоящій другъ былъ изъ числа тѣхъ многихъ благотворителей, которые вознаграждаютъ себя за свои благодѣянія постоянными жалобами, думая только о томъ, чтобы хотя нѣсколько преувеличить значеніе оказанной ими услуги, описывая тотъ вредъ, который она могла бы причинить имъ. Поэтому, онъ ничего не отвѣчалъ и далъ синдику полную волю разсказывать своему помощнику, о своихъ безкорыстныхъ услугахъ разнымъ лицамъ; объ опасности, которой онъ подвергался, и о потеряхъ, которыя понесъ вслѣдствіе рвенія къ общественному благу, онъ говорилъ въ продолженіи всего пути, до самаго дома.

Дѣло было въ томъ, что честный гражданинъ чувствовалъ, что потерялъ нѣкоторую долю значенія, дозволивъ молодому иностранцу стать на первомъ планѣ въ рѣшительную минуту въ Шонвальдтской залѣ; хотя въ началѣ онъ былъ очень доволенъ послѣдствіями вмѣшательства Дорварда, но при дальнѣйшемъ размышленіи ему показалось, что его достоинство нѣсколько пострадало, и онъ старался вознаградить себя за это, преувеличивая права, которыя имѣлъ на благодарность отечества вообще, друзей же, преимущественно графини де-Круа и ея молодаго покровителя, въ особенности. Когда лодка остановилась у сада, и Павильонъ съ помощью Петеркина вышелъ изъ нея, то, казалось, вступивъ на порогъ своего собственнаго жилища онъ разомъ освободился отъ чувства оскорбленнаго самолюбія и зависти, и изъ недовольнаго и потерпѣвшаго неудачу демагога превратился въ честнаго, добраго и гостепріимнаго хозяина. Онъ громко позвалъ Трудхенъ, которая тотчасъ же явилась, потому что въ стѣнахъ Люттиха страхъ и безпокойство мало кому позволили спать въ эту бурную ночь. Ей было поручено окружить всевозможными попеченіями прекрасную незнакомку, которая едва двигалась; Гертруда, поражонная ея красотой и сожалѣя о ея несчастіи, съ нѣжностію и усердіемъ сестры исполнила обязанность, налагаемую на нее гостепріимствомъ.

Несмотря на позднее время и на видимую усталость синдика, Квентину едва ли бы удалось отговориться отъ предложенія распить бутылку лучшаго и дорогаго вина, стараго какъ битва при Азенкурѣ; онъ долженъ бы былъ по неволѣ принять предложеніе гражданина, еслибъ не появилась мать семейства, которую громкій голосъ Павильона, требовавшаго ключи отъ погреба, вызвалъ изъ ея комнаты. Это была маленькая, кругленькая женщина, вѣроятно, красивая въ молодости, по въ послѣдніе годы отличавшаяся только необыкновенно краснымъ и острымъ носомъ, рѣзкими, голосомъ и твердой рѣшимостью, въ возмездіе за тотъ авторитетъ, которымъ синдикъ пользовался въ кругу своихъ согражданъ, подчинить его строгой дисциплинѣ у себя дома.

Какъ только она узнала причину спора своего мужа съ его гостемъ, то объявила напрямикъ, что первый не только не нуждается въ подкрѣпленіи своихъ силъ виномъ, но ужъ и такъ выпилъ его слишкомъ много, и, вмѣсто того, чтобы по его просьбѣ, прибѣгнуть къ одной изъ тяжелыхъ связокъ ключей, висѣвшихъ у пояса на серебряной цѣпочкѣ, она, безъ всякой церемоніи, повернулась къ нему спиной и повела Квентина въ чистую веселенькую комнатку, гдѣ онъ долженъ былъ провести ночь, окруженный всѣми принадлежностями комфорта и удобства, которые до тѣхъ поръ были, по всѣмъ вѣроятіямъ, совершенно незнакомы молодому человѣку: до такой степени богатые фламандцы превосходили въ удобствахъ домашней жизни не только бѣдныхъ и грубыхъ шотландцевъ, но даже и самихъ французовъ.

ГЛАВА XXIII.
БѢГСТВО.

Теперь скажи только, и я бѣгу, пущусь на невозможное и

добьюсь его. Иди же, и съ сердцемъ воспламененнымъ, и
послѣдую за тобой на свершеніе даже неизвѣстнаго мнѣ дѣла.

Юлій Цезарь.

Не смотря на радость и страхъ, на сомнѣнія, безпокойство и другія тревожныя чувства, усталость молодаго шотландца была такъ велика, что онъ погрузился въ глубокій и крѣпкій сонъ и проспалъ до поздняго утра, когда въ его комнату вошелъ съ озабоченнымъ, видомъ его достойный хозяинъ.

Она, сѣлъ возлѣ постели своего гостя и началъ длинную, запутанную рѣчь о семейныхъ обязанностяхъ брачной жизни и особенно о власти и законномъ первенствѣ, которое женатые люди должны поддерживать во всѣхъ разногласіяхъ съ своими женами. Квентинъ слушалъ съ нѣкоторымъ безпокойствомъ. Онъ зналъ, что мужья, подобію другимъ воюющимъ державамъ иногда готовы пѣть Te Deum скорѣе для прикрытія своего пораженія, чѣмъ въ благодарность за побѣду, и потому поспѣшилъ развѣдать въ чемъ дѣло, сказавъ, что онъ надѣется, что присутствіе ихъ не причинило никакихъ безпокойствъ доброй хозяйкѣ дома,

— Безпокойствъ? нѣтъ, отвѣчалъ синдикъ, — ничего не можетъ быть труднѣе, какъ застать фрау Мабель въ расплохъ… она всегда рада видѣть друзей… у ней съ Божіею помощію всегда готово для нихъ чистое помѣщеніе и хорошее угощеніе…Нѣтъ женщины гостепріимнѣе ея…. только жаль, что у нея нѣсколько странный характеръ…

— Короче сказать, наше пребываніе здѣсь непріятно ей, перебилъ Квентинъ, вскакивая съ постели и начиная поспѣшно одѣваться, — еслибъ я былъ увѣренъ, что молодая дама уже въ состояніи отправиться въ путь послѣ всѣхъ ужасовъ прошедшей ночи, мы не стами бы долѣе безпокоить васъ своимъ присутствіемъ.

— Да, сказалъ Павильонъ, — молодая дама сказала то же самое моей фрау Мабель, и я право желалъ бы, чтобы вы посмотрѣли, какъ она покраснѣла при этихъ словахъ; простая молочница, пробѣжавъ пять миль на конькахъ по морозу и вѣтру на рынокъ, показалась бы лиліей въ сравненіи съ ней. Неудивительно, если моя Мабель и приревновала меня немного, бѣдняжка.

— Такъ Изабелла уже вышла изъ своей комнаты? спросилъ юноша, еще болѣе спѣша одѣваться.

— Да, отвѣчалъ Павильонъ, — съ нетерпѣніемъ ждетъ васъ, чтобы рѣшить по какой дорогѣ ѣхать…. такъ какъ вы оба уже рѣшились ѣхать. Но я надѣюсь, что вы дождетесь завтрака.

— Отчего вы мнѣ раньше этого не сказали? нетерпѣливо спросилъ Дорвардъ.

— Тише, тише, отвѣчалъ синдикъ, — я, сказалъ, еще слишкомъ рано, кажется, если это васъ такъ волнуетъ. Но у меня было бы еще кое-что сообщить вамъ, еслибъ я былъ увѣренъ только, что вы будете терпѣливы.

— Говорите, ради Бога, говорите только какъ можно скорѣй, я буду слушать внимательно.

— Ну хорошо, продолжалъ бургомистръ, — я имѣю вамъ сказать только одно слово, а именно, что Трудхенъ, которая разстается съ молодой дамой съ такимъ сожалѣніемъ, какъ будто она ей родная сестра, совѣтуетъ вамъ надѣть какое нибудь другое платье, потому что по городу ходятъ слухи, что графини де-Круа путешествуютъ въ одеждѣ пилигримокъ, въ сопровожденіи французскаго стрѣлка изъ шотландской гвардіи короля; говорятъ, что одну изъ нихъ привелъ цыганъ въ Шонвальдтъ ночью, какъ мы только вышли изъ замка; еще ходятъ слухи, что этотъ самый цыганъ увѣрилъ Вильгельма ла-Марка, что у васъ нѣтъ никакого порученія ни къ нему, ни къ жителямъ Люттиха, и что вы увезли молодую графиню и путешествуете съ ней въ качествѣ ея любовника. Всѣ эти новости пришли изъ Шонвальдта сегодня утромъ и были переданы намъ и другимъ членамъ совѣта, которые не знаютъ, что дѣлать. Хотя мы и того мнѣнія, что Вильгельмъ ла-Маркъ обошелся нѣсколько рѣзко съ епископомъ и даже съ нами, но мы увѣрены, что въ сущности у него добрая душа, то есть когда онъ не пьянъ, и что онъ единственный человѣкъ во всемъ свѣтѣ, который могъ бы вести насъ противъ герцога бургундскаго; и право, по настоящему положенію дѣлъ, я отчасти того же мнѣнія, что мы зашли уже слишкомъ далеко, чтобы отступать.

— Ваша дочь хорошій даетъ совѣтъ, сказалъ Квентинъ, воздерживаясь отъ всякихъ упрековъ и увѣщаній, которыя, какъ онъ видѣлъ, были бы не въ силахъ измѣнить рѣшены, принятаго почтеннымъ синдикомъ согласно съ мнѣніями товарищей и въ угоду супругѣ. — Ваша дочь права, намъ дѣйствительно надо переодѣться и отправиться тотчасъ же. Надѣюсь, мы можемъ разсчитывать на вашу помощь во всемъ необходимомъ къ бѣгству.

— Отъ всего сердца, отъ всего сердца, отвѣчалъ честный Павильонъ, не совсѣмъ довольный своимъ образомъ дѣйствія и обрадовавшись случаю кое какъ поправить цѣло. — Я не забуду, что я вамъ обязанъ моей жизнью вчера ночью, тѣмъ что вы разстегнули эту проклятую стальную броню, а потомъ помогли выпутаться изъ другой бѣды, которая была еще хуже; вѣдь этотъ кабанъ и его отродье скорѣй похожи на чертей, чѣмъ на людей. Я буду вѣренъ вамъ, какъ ножъ черенку, какъ говорятъ наши ноженщики, лучше которыхъ нѣтъ на свѣтѣ. Ну, готовы? идите сюда и вы увидите, насколько я довѣряю вамъ.

Синдикъ повелъ Квентина изъ комнаты, въ которой тотъ ночевалъ, въ свою контору, гдѣ обыкновенно занимался торговыми дѣлами. Затворивъ дверь и заботливо осмотрѣвшись кругомъ, онъ отперъ скрытую за обоями дверь въ небольшую комнату со сводами, въ которой стояло нѣсколько желѣзныхъ сундуковъ, и открывъ одинъ изъ нихъ, наполненный гульденами, сказалъ Квентину, чтобъ онъ взялъ сколько найдетъ нужнымъ на издержки для себя и для своей спутницы.

Такъ какъ деньги, которыми Квентинъ былъ снабженъ при выѣздѣ изъ Плесси, почти уже всѣ вышли, то онъ не задумался принять отъ Павильона двѣсти гульденовъ, чѣмъ сильно облегчилъ совѣсть почтеннаго гражданина, считавшаго это рискованное коммерческое предпріятіе, гдѣ онъ добровольно дѣлался кредиторомъ, искупленіемъ за нарушеніе гостепріимства, на которое вынудили его различныя соображенія. Тщательно замкнувъ казну, богатый фламандецъ повелъ своего гостя въ пріемную, гдѣ они нашли графмню, бодрую и тѣломъ и духомъ, хотя еще блѣдную отъ всѣхъ испытанныхъ волненій. Она была одѣта въ платье фламандской дѣвушки средняго сословія. При ней не было никого, кромѣ Трудхенъ, которая усердно помогала ей окончить туалетъ и учила какъ держать себя. Изабелла протянула руку Квентину, и въ то время, какъ онъ почтительно цѣловалъ ее, она сказала ему: — сэньёръ Квентинъ, мы должны оставить нашихъ друзей, чтобы не навлечь на нихъ тѣхъ несчастій, которыя постоянно преслѣдуютъ меня со времени смерти моего отца. Вы должны перемѣнить одежду и ѣхать со мной, если еще не устали охранять такое несчастное существо.

— Я! я устану охранять васъ! я готовъ идти за вами на край свѣта. Но вы, вы сами, готовы ли исполнить то, что задумали? можете ли вы послѣ ужасовъ прошедшей ночи….

— Не напоминайте, перебила графиня, — у меня осталось объ нихъ неясное воспоминаніе, какъ объ ужасномъ снѣ. Спасся ли добрый епископъ?

— Я надѣюсь, что онъ свободенъ, отвѣчалъ Квентинъ, сдѣлавъ знакъ Павильону, который былъ повидимому готовъ начать страшный разсказъ.

— Можно ли намъ ѣхать къ нему, собралъ ли онъ какое нибудь войско? спросила графиня.

— Единственная надежда его — на небо, отвѣчалъ Квентинъ, — но куда бы вы ни пожелали идти, я вездѣ буду около васъ, вѣрнымъ стражемъ и проводникомъ,

— Мы подумаемъ, сказала Изабелла, и черезъ минуту прибавила: — я бы избрала монастырь своимъ убѣжищемъ, но боюсь, что онъ будетъ слабой защитой противъ моихъ преслѣдователей.

— Гм! Гм! отвѣчалъ синдикъ, — я бы не посовѣтовалъ вамъ оставаться въ монастырѣ въ предѣлахъ люттихскаго округа, потому что Арденскій Кабанъ, хотя и храбрый предводитель, вѣрный союзникъ и другъ нашего города, тѣмъ не менѣе у него жестокій характеръ и онъ вообще мало уважаетъ монастыри, какъ мужскіе, такъ и женскіе, и все имъ подобное. Говорятъ, около двадцати монахинь, т. е. бывшихъ монахинь, всегда слѣдуютъ за его войскомъ.

— Такъ собирайтесь скорѣй, сэньёръ Квентинъ, сказала Изабелла, прерывая эти подробности, — если мнѣ остается положиться только на вашу вѣрность.

Когда Квентинъ и синдикъ вышли изъ комнаты, Изабелла стала разспрашивать Гертруду обо всѣхъ дорогахъ съ такой настойчивостью и такимъ присутствіемъ духа, что послѣдняя не могла не воскликнуть; — я удивляюсь валъ, фрёйлэйнъ я слыхала о твердости мужчинъ, но ваша, кажется мнѣ, выше силъ человѣческихъ.

— Нужда, отвѣчала графиня, — нужда, другъ мой, мать твердости и изобрѣтательности. Еще недавно со мной сдѣлалось бы дурно при видѣ капли крови на ничтожной ранѣ, но съ тѣхъ поръ я видѣла вокругъ себя потоки крови и однако не лишилась чувствъ и способности самообладанія. Не думайте, чтобы это было легко, прибавила она, положивъ свою дрожавшую руку на плечо Гертруды, но продолжая говорить твердымъ голосомъ, — мой небольшой внутренній міръ похожъ на гарнизонъ, осажденный тысячами непріятелей, и которому нужна самая стойкая рѣшимость, чтобы каждую минуту отражать ихъ нападенія со всѣхъ сторонъ. Еслибъ мое положеніе было менѣе опасно, еслибъ я не знала, что единственное средство спастись и избѣжать участи, худшей, чѣмъ сама смерть, заключается въ моей твердости и присутствія духа, я бы сей часъ же бросилась къ вамъ на шею, Гертруда, и облегчила бы мою разрывающуюся грудь потокомъ слезъ и воплями отчаянія, какіе никогда еще не выливались изъ разбитаго сердца.

— О! не дѣлайте этого, фрёйлэйнъ, сказала сострадательная фламандка, — вооружитесь мужествомъ, положитесь на благость неба, молитесь ему и будьте увѣрены, что если оно когда либо посылало спасителей людямъ, стоявшимъ на краю погибели, то этотъ рѣшительный и отважный молодой человѣкъ посланъ для вашего спасенія. Есть также кое-кто, прибавила она, краснѣя, — въ комъ я принимаю сильное участіе. Не говорите ничего моему отцу, но я велѣла своему жениху, Гансу Гловеру, ожидать насъ у восточныхъ воротъ и сказала ему, что онъ никогда болѣе не увидитъ моего лица, если не принесетъ мнѣ извѣстія, что въ безопасности проводилъ васъ за границу,

Графиня, молча, отблагодарила добрую дѣвушку крѣпкимъ поцѣлуемъ, на который послѣдняя ласково отвѣчала, и прибавила съ улыбкой.

— Нѣтъ, если переодѣванье и бѣгство не удастся двумъ дѣвушкамъ и ихъ преданнымъ поклонникамъ, сказала Трудхенъ восторженно, — міръ, значитъ, сталъ совсѣмъ не тотъ, какимъ, говорятъ, былъ прежде.

Нѣкоторые изъ этихъ словъ снова вызвали румянецъ на блѣдныя щеки Изабеллы; онѣ разгорѣлись еще болѣе при неожиданномъ появленіи Квентина. Онъ вошелъ одѣтый въ платье фламандскаго гражданина средняго сословія. Петеркинъ доказалъ ему свое участіе тою готовностью, съ какой предложилъ ему свой новый праздничный нарядъ; при этомъ онъ поклялся, что хотя бы его вытягивали и дубили сильнѣе, чѣмъ бычачью шкуру, изъ него не вытянутъ ничего, что бы могло выдать молодыхъ людей. Стараніями фрау Мабель были приготовлены двѣ здоровыя лошади; почтенная мать семейства не желала зла ни графинѣ, ни ея спутнику и хотѣла только отклонить опасность, которую могла навлечь на семью, укрывая бѣглецовъ у себя въ домѣ. Она съ удовольствіемъ смотрѣла на ихъ отъѣздъ и сказала имъ, что они найдутъ дорогу къ восточнымъ воротамъ, слѣдуя за Петеркиномъ, который будетъ служить имъ проводникомъ; она прибавила однако, что онъ не будетъ показывать вида, что находится въ какихъ либо сношеніяхъ съ нами.

Едва гости удалились, фрау Мабель воспользовалась случаемъ, чтобъ прочесть своей Трудхенъ длинное практическое поученіе о неразумности чтенія романовъ. Благодаря имъ, говорила она, придворныя щеголихи сдѣлались такими смѣлыми искательницами приключеній, что вмѣсто того, чтобы поприлежнѣе заняться честнымъ хозяйствомъ, онѣ, какъ странствующія дѣвицы, разъѣзжаютъ съ какимъ нибудь праздношатающимся тѣлохранителемъ, развратнымъ пажомъ или безпутнымъ чужеземнымъ стрѣлкомъ, съ опасностію для здоровья, въ ущербъ карману, теряя невозвратно доброе имя. Гертруда слушала все молча и безъ возраженій; но, зная ея характеръ, можно было усумниться, чтобы изъ всего сказаннаго она сдѣлала тотъ практическій выводъ, на который хотѣла ее навести мать.

Между тѣмъ, путешественники достигли восточныхъ городскихъ воротъ, проѣзжая между многочисленными толпами народа, къ счастью, слишкомъ занятаго политическими событіями и толками дня, чтобы обращать вниманіе на двухъ молодыхъ людей, наружность которыхъ представляла мало замѣчательнаго. Они проѣхали мимо стражи, показавши позволеніе, полученное отъ Павильона, но подписанное его товарищемъ Руслеромъ, и разстались съ Петромъ Гейслэромъ, обмѣнявшись, въ дружескихъ, но краткихъ словахъ, желаніями всего лучшаго. Вслѣдъ за тѣмъ, къ нимъ присоединился дюжій молодой человѣкъ на хорошей сѣрой лошади, и тотчасъ же объявилъ, что онъ Гансъ Гловеръ, женихъ Трудхенъ Павильонъ. Это былъ малый съ честной фламандской наружностью, не очень смышленой, обличавшей больше веселости и добродушія, чѣмъ ума, и, какъ не могла не подумать графиня едва ли достойный быть женихомъ великодушной Трудхенъ. Впрочемъ онъ, казалось, былъ готовъ выполнить все предпринятое ею для ихъ спасенія; почтительно поклонившись графинѣ, Гансъ спросилъ ее, по какой дорогѣ она желаетъ ѣхать.

— Ведите меня къ ближайшему городу на границѣ Брабанта, отвѣтила она.

— Такъ вы уже рѣшили куда ѣхать? спросила, Квентинъ, подъѣзжая къ Изабеллѣ и говори на французскомъ языкѣ, котораго ихъ проводникъ не понималъ.

— Конечно, отвѣчала молодая графиня; — въ моемъ настоящемъ положеніи, для меня было бы довольно опасно пускаться въ дальній путь, хотя меня и ожидаетъ строгое заточеніе.

— Заточеніе? спросилъ Квентинъ.

— Да, мой другъ, заточеніе; но я позабочусь о томъ, чтобы вамъ не пришлось раздѣлить его со мной.

— Не говорите, не думайте обо мнѣ, сказалъ Квентинъ, — лишь бы я видѣлъ васъ въ безопасности, а обо мнѣ не стоитъ заботиться.

— Не говорите такъ громко, сказала Изабелла, — вы ставите въ неловкое положеніе нашего проводника; вы видите онъ ужъ и такъ уѣхалъ отъ насъ впередъ.

Дѣйствительно, добродушный фламандецъ, увидавъ, что Квентинъ подъѣхалъ къ графикѣ, поступилъ какъ желалъ, чтобы поступили и съ нимъ, и избавилъ ихъ отъ стѣсняющаго присутствія третьяго лица.

— Да, продолжала графиня, убѣдившись, что никто не слѣдилъ за ними, — вамъ, моему другу, моему покровителю — почему мнѣ не назвать васъ такъ, когда само небо послало васъ, чтобъ быть моимъ покровителемъ, — вамъ я должна сказать, что я рѣшилась вернуться на родину и просить помилованія у герцога бургундскаго, хотя меня, впрочемъ искренно желая мнѣ добра, и склонили отказаться отъ его покровительства и искать убѣжища у вѣроломнаго и коварнаго Людовика французскаго.

— Слѣдовательно вы рѣшаетесь сдѣлаться невѣстой Кампо-Бассо, этого недостойнаго любимца Карла.

Такъ говорилъ Квентинъ, и въ голосѣ его слышалась внутренняя борьба страданія съ желаніемъ выказать самое полное равнодушіе; такъ осужденный преступникъ, освѣдомляясь не присланъ ли его смертный приговоръ, старается преодолѣть волнующія его чувства.

— Нѣтъ, Дорвардъ, нѣтъ, отвѣчала Изабелла, гордо выпрямляясь на сѣдлѣ, — на такія ненавистныя условія всѣ силы бургундскія не склонятъ дочь благороднаго дома де-Круа. Герцогъ можетъ взять мои имѣнія и земли, можетъ запереть меня въ монастырь; это самое ужасное, чего я могу ожидать; но я готова перенести еще болѣе, чтобы только не быть женой Кампо-Бассо.

— Еще болѣе! воскликнулъ Квентинъ, — но что же можетъ быть хуже грабежа, заточенія? О, подумайте, пока вы еще на свободѣ, пока возлѣ васъ есть человѣкъ, готовый, не щадя своей жизни, проводить васъ въ Англію, Германію, даже въ Шотландію, гдѣ вы всегда найдете великодушныхъ покровителей. О, пока еще есть время, не отказывайтесь такъ скоро отъ свободы, этого лучшаго дара небесъ! Подумайте, какъ тяжела неволя, какое горе она приноситъ съ собою.

Съ грустной улыбкой слушала Изабелла молодаго человѣка, и послѣ минутнаго молчанія отвѣчала: — свобода существуетъ только для мужчинъ, женщина же должна искать покровителя, потому что сама природа сдѣлала ее неспособной защищаться. А гдѣ же я найду покровителей? У сладострастнаго Едуарда англійскаго, пьянаго Венцеслава германскаго, или въ Шотландіи? О, Дорвардъ, еслибъ я была вашей сестрой, еслибъ вы могли обѣщать мнѣ убѣжище въ одной изъ тѣхъ долинъ, которыя вы такъ любите описывать, гдѣ изъ милости или цѣною уцѣлѣвшихъ у меня драгоцѣнностей я могла бы имѣть возможность вести безмятежную жизнь и забыть свое происхожденіе, еслибъ вы могли обѣщать мнѣ покровительство какой нибудь почтенной женщины или какого нибудь барона, сердце котораго такъ же вѣрно, какъ его мечъ — такая надежда стоила бы того, чтобы изъ за нее подвергнуться еще большему гоненію свѣта и пуститься въ дальній путь!

Въ голосѣ, которымъ говорила Изабелла, слышалось такъ много робкой нѣжности и тревоги, что Квентинъ почувствовалъ вмѣстѣ и радостное ощущеніе и самую сильную боль въ сердцѣ. Онъ нѣсколько медлилъ отвѣтомъ, перебирая въ своемъ умѣ всѣ средства, какими онъ могъ бы доставить ей убѣжище въ Шотландіи; но ему представилась грустная истина, что было бы низко и жестоко указывать ей путь, который онъ не имѣлъ ни силъ, ни средствъ обезопасить.

— Графиня, сказалъ онъ наконецъ съ видимымъ отчаяніемъ, — я бы поступилъ безчестно и противно моей рыцарской присягѣ, если бы допустилъ васъ возлагать надежды на то, что я имѣю возможность доставить вамъ въ Шотландіи какое нибудь покровительство, кромѣ того, которое можетъ оказать вамъ моя слабая рука. Я даже не знаю, течетъ ли еще кровь моихъ предковъ въ комъ нибудь на моей родинѣ. Рыцарь Иннеркуйритэ взялъ нашъ замокъ приступомъ въ глухую полночь и перерѣзалъ всѣхъ носившихъ мою фамилію; возвратись я опять въ Шотландію, я тамъ встрѣчу могущественныхъ и многочисленныхъ феодальныхъ враговъ, а я одинъ и безсиленъ. Даже еслибъ король пожелалъ возвратить мнѣ потерянное, онъ не осмѣлился бы, ради вознагражденія бѣдняка за все испытанное имъ зло, возстановить противъ себя предводителя пятисотъ всадниковъ,

— Увы, сказала графиня, — и такъ, во всемъ мірѣ нѣтъ угла, безопаснаго отъ притѣсненія, если и среди этихъ дикихъ холмовъ, представляющихъ такъ мало предметовъ для добычи, зло свирѣпствуетъ также необузданно, какъ и въ нашихъ богатыхъ и плодородныхъ Нидерландахъ.

— Это грустная истина, отвѣчалъ шотландецъ, — и я не смѣю отвергать, что только жажда мщенія и страсть къ кровопролитію побуждаютъ наши враждующіе кланы уничтожать другъ друга. Ожильви и ему подобные дѣлаютъ то же самое въ Шотландіи, что де-ла-Маркъ и его хищники дѣлаютъ здѣсь.

— И такъ, нечего и говорить о Шотландіи, сказала Изабелла съ искреннимъ, а можетъ быть и притворнымъ равнодушіемъ. — Нечего и говорить о Шотландіи, о которой, сказать правду, я и упомянула только шутя, чтобы узнать рѣшитесь ли вы на самомъ дѣлѣ предложить мнѣ, какъ безопасное убѣжище, самое безпокойное государство въ Европѣ. Я только хотѣла испытать вашу искренность; о, я рада, что на нее можно положиться, даже сильно затрогивая ваше пристрастіе къ родинѣ. И такъ, еще разъ, я не хочу думать ни о какомъ другомъ покровительствѣ, кромѣ того, которое мнѣ можетъ доставить первый благородный вассалъ герцога Карла, которому я рѣшилась покориться.

— Отчего не возвратиться вамъ въ ваши собственныя владѣнія, въ вашъ крѣпкій замокъ, какъ вы намѣревались, когда были въ Турѣ, сказалъ Квентинъ, — отчего не созвать вамъ вассаловъ вашего отца и не заключить союза съ бургундцемъ, вмѣсто того, чтобы покоряться ему? Безъ сомнѣнія, найдется много смѣлыхъ людей, готовыхъ сразиться за васъ; я, по крайней мѣрѣ, знаю одного, онъ въ примѣръ другимъ охотно отдалъ бы свою жизнь.

— Увы! сказала Изабелла, — этотъ планъ, внушенный хитрымъ Людовикомъ, подобный всѣмъ его планамъ, былъ выгоднѣе для него, чѣмъ для меня; теперь же онъ сдѣлался невозможнымъ, потому что былъ открытъ герцогу бургундскому Заметомъ Мограбиномъ, измѣнившимъ и королю и герцогу. Мой родственникъ былъ заключенъ въ тюрьму, а въ замокъ поставленъ гарнизонъ. Всякая попытка съ моей стороны только подвергнетъ моихъ подданныхъ мести герцога Карла. И къ чему изъ за такого ничтожнаго обстоятельства подавать поводъ къ еще большему кровопролитію. Нѣтъ, я, какъ вѣрная вассалка, покорюсь моему государю во всемъ, что не стѣснитъ моей свободы выбора; тѣмъ болѣе, что моя родственница, графиня Амелина, которая первая посовѣтовала и потомъ такъ настаивала, чтобъ мы бѣжали, теперь, я увѣрена, уже сдѣлала этотъ благоразумный и честный шагъ.

— Ваша родственница! повторилъ Квентинъ; слова эти пробудили въ немъ неизвѣстныя молодой графинѣ воспоминанія, изгладившіяся изъ его памяти быстро слѣдовавшими другъ за другомъ, болѣе близкими его сердцу опасностями и потрясающими событіями.

— Да, моя тетка, графиня Амелина де-Круа. Знаете вы что нибудь о ней? спросила Изабелла. — Я надѣюсь, что она находится теперь подъ защитой бургундскаго знамени. Вы молчите…. вы знаете что нибудь о ней?

Этотъ послѣдній вопросъ, сдѣланный голосомъ, обнаруживавшимъ самое сильное безпокойство, вынудилъ Квентина сообщить нѣкоторыя подробности о томъ, что онъ зналъ о судьбѣ старшей графини. Онъ разсказалъ, какъ былъ призванъ сопровождать ее въ бѣгствѣ изъ Люттиха, въ которомъ, какъ онъ былъ увѣренъ, должна была принятъ участіе и Изабелла; упомянулъ объ открытіи, сдѣланномъ имъ, когда они уже были въ лѣсу, о своемъ возвращеніи въ замокъ, и наконецъ о томъ положенія, въ какомъ онъ засталъ въ немъ дѣла. Но онъ ничего не сказалъ о намѣреніяхъ, съ которыми графиня Амелина оставляла Шонвальдтъ, и о носившихся слухахъ, что она попала въ руки Гильома де-ла-Маркъ. Онъ умолчалъ о первыхъ по чувству деликатности, а опасеніе, разстроить свою спутницу въ минуту, когда такъ необходимы были твердость и присутствіе духа, не позволяло ему сдѣлать и малѣйшаго намека о послѣднемъ обстоятельствѣ, тѣмъ болѣе, что онъ зналъ о немъ по однимъ слухамъ.

Разсказъ Дорварда, и безъ этихъ важныхъ подробностей, произвелъ сильное впечатлѣніе на Изабеллу. Проѣхавъ нѣсколько времени молча, она сказала наконецъ холодно и съ неудовольствіемъ: — И такъ, вы покинули мою несчастную родственницу въ глухомъ лѣсу на произволъ негодяя цыгана и измѣнницы служанки. Бѣдная тетушка, а ты всегда такъ превозносила вѣрность этого молодаго человѣка!

— Еслибъ я поступилъ иначе, графиня, отвѣчалъ Квентинъ, оскорбленный незаслуженнымъ упрекомъ, — какая участь ожидала бы ту особу, которой я преданъ болѣе всего на свѣіѣ? Еслибъ я не оставилъ графиню Амелину на попеченіе тѣхъ, кого она сама избрала себѣ въ совѣтники, графиня Изабелла была бы теперь во власти Гильома дела-Маркъ, дикаго арденскаго кабана.

— Вы правы, отвѣчала Изабелла уже своимъ обычнымъ голосомъ, — и я, спасенная вашей непоколебимой преданностью, я оскорбила васъ самой гнусной неблагодарностью. Но, несчастная тетушка!.. Эта негодная Марта, которой она такъ довѣрялась и которая такъ мало заслуживала этого, ввела къ ней негодяевъ Замета и Гэйраддина, а они своимъ мнимымъ знаніемъ астрологіи и своими предвѣщаніями пріобрѣли сильное вліяніе надъ ея умомъ; Марта же поддерживала ихъ предсказанія, потворствуя ея… не знаю какъ и назвать… мечтамъ о бракѣ и любви, казавшимися въ ея года весьма странными и несбыточными. Я не сомнѣваюсь, что съ самаго начала насъ окружилъ этими ловушками король Людовикъ, съ цѣлью заставить насъ рѣшиться искать убѣжища при его дворѣ, или, вѣрнѣе, отдаться въ его руки. И вы были свидѣтелемъ, Квентинъ Дорвардъ, какъ онъ, послѣ этого необдуманнаго шага съ нашей стороны, не по королевски, не по рыцарски, не благородно, низко поступалъ съ нами. Но увы, бѣдная тетушка!.. Какъ вы думаете, какая грозитъ ей участь?

Стараясь внушить надежды, которыя самъ едва ли имѣлъ, Дорвардъ отвѣчалъ, что алчность этого племени сильнѣе всѣхъ другихъ его страстей, но что Марта, въ то время, когда онъ оставилъ ихъ, казалось, даже защищала графиню Амелину, и что наконецъ трудно было бы предположить, чтобы эти негодяи могли изъ какихъ нибудь цѣлей дурно обходиться съ графиней или убить ее, тогда какъ хорошее обращеніе съ ней могло быть для нихъ прибыльно и доставить хорошій выкупъ.

Чтобъ отклонить мысли Изабеллы отъ этого грустнаго предмета, Квентинъ откровенно разсказалъ ей объ измѣнѣ Мограбина, которую онъ открылъ на ночлегѣ близь Намюра, и которая, казалось, была слѣдствіемъ соглашенія между королемъ и ла-Маркомъ. Изабелла содрогнулась отъ ужаса, но, оправившись, сказала: — мнѣ совѣстно, я грѣшила, допустивъ себя до такой степени усумниться въ покровительствѣ святыхъ, что одно время мнѣ казалось возможнымъ исполненіе столь низкаго, жестокаго и безчестнаго плана, когда на небѣ есть милосердое око, взирающее на всѣ человѣческія страданія. Подобныя дѣла не могутъ внушить страха или отвращенія, ихъ можно только оттолкнуть, какъ высочайшее коварство и низость, допустить возможность исполненія которыхъ было бы безбожіемъ. Но теперь я ясно вижу, съ какой цѣлью эта лицемѣрная Марта такъ часто старалась разжигать всякое проявленіе мелочной зависти или неудовольствія между мной и моей бѣдной родственницей. Она всегда льстила той, съ которой говорила, и вмѣстѣ съ тѣмъ дѣлала все возможное, чтобъ поселить важдебныя чувства къ другой. Но мнѣ и въ голову не приходило, чтобъ ей удалось убѣдить мою родственницу, когда-то любившую меня, чтобы она бѣжала изъ Шонвальдта и бросила меня одну среди всѣхъ опасностей.

— Развѣ графиня Амелина не говорила вамъ о своемъ намѣреніи бѣжать? спросилъ Квентинъ.

— Нѣтъ, отвѣчала графиня, — но она намекала на что-то, что должна была передать мнѣ Марта. Сказать правду, голова моей бѣдной тетушки такъ закружилась отъ таинственныхъ рѣчей этого негодяя Гэйраддина, съ которымъ она имѣла въ тотъ день длинное и тайное, совѣщаніе, и она высказала столько странныхъ намековъ, что, что…. однимъ словомъ, я не пыталась вызывать ее на объясненіе, когда она была въ такомъ странномъ настроеніи. Но все таки съ ея стороны было жестоко оставить меня.

— Я оправдаю графиню Амелину отъ обвиненія въ преднамѣренной жестокости, сказалъ Квентинъ. — Волненіе было такъ сильно, а ночь такъ темна, что, я полагаю, графиня Амелина была также увѣрена, что родственница ея была съ ней, какъ я, обманутый одеждой и манерами Марты, былъ увѣренъ, что сопровождалъ обѣихъ графинь де-Круа, и особенно васъ, прибавилъ онъ тихо, по рѣшительно, — безъ которой всѣ богатства міра не прельстили бы меня оставить Шонвальдтъ.

Изабелла опустила голову и, казалось, не замѣчала одушевленія, съ которымъ Квентинъ говорилъ. Но она опять повернула къ нему свое лицо, когда онъ сталъ говорить о политикѣ Людовика; и имъ не трудно было убѣдиться изъ того, что они сообщили другъ другу, что оба цыгана и ихъ сообщница Марта, были агентами этого коварнаго монарха, хотя Заметъ, старшій изъ нихъ, съ свойственной его племени хитростью, попытался было съиграть двойную штуку, за что и былъ наказанъ. Въ такомъ откровенномъ разговорѣ, забывая всю необычайность своего положенія и всѣ опасности дороги, путешественники продолжали свой путь нѣсколько времени, останавливаясь только, чтобы дать отдохнуть лошадямъ, въ какой нибудь уединенной деревенькѣ или хижинѣ, куда приводилъ ихъ Гансъ Гловеръ, который во всѣхъ отношеніяхъ, какъ и въ томъ, что не стѣснялъ своимъ присутствіемъ ихъ разговора, велъ себя, какъ человѣкъ скромный и разсудительный.

Между тѣмъ, различіе званій, стоявшее искусственной преградой между любовниками (мы можемъ уже такъ называть ихъ), казалось, было сглажено самими обстоятельствами, въ которыя они были поставлены. Если графиня могла похвалиться болѣе высокимъ саномъ, если по рожденію она имѣла право на неизмѣримо большее состояніе, чѣмъ молодой человѣкъ, все богатство котораго заключалось въ его мечѣ, то надо имѣть въ виду, что въ настоящемъ положеніи она была также бѣдна, какъ и онъ, и ея безопасность, честь и жизнь зависѣли исключительно отъ его присутствія духа, храбрости, и преданности. Они, правда, не объяснялись въ любви, хотя молодая дѣвушка, сердце которой было полно благодарности и довѣрія, простила бы такое объясненіе. Квентинъ, языкъ котораго былъ скованъ естественною робостью и рыцарскими чувствами, удерживался отъ всего, что могло бы дать поводъ подумать, что онъ пользовался выгодой своего положенія. И такъ, они не говорили о любви, но мысль о ней была неизбѣжна съ обѣихъ сторонъ. Они были поставлены въ такое положеніе относительно другъ друга, въ которомъ взаимныя чувства легче понимаются, нежели высказываются; допуская нѣкоторую свободу отношеній и оставляя въ тоже время многое недосказаннымъ, такое положеніе съ одной стороны не рѣдко составляетъ самыя восхитительныя въ жизни человѣка минуты, а съ другой часто ведетъ за собой разочарованіе, непостоянство и всѣ страданія обманутой надежды и нераздѣленной любви.

Было уже два часа по полудни, когда путешественники внезапно были встревожены извѣстіемъ проводника, который съ блѣдностію въ лицѣ и съ ужасомъ объявилъ, что ихъ преслѣдовалъ отрядъ шварцрейтеровъ^[34] ла-Марка. Эти солдаты, или лучше сказать разбойники, были набираемы въ нижней Германіи и во всемъ походили на ланцкнехтовъ, исключая развѣ того, что составляли легкую кавалерію. Чтобы оправдать названіе черныхъ всадниковъ и внушить болѣе страха врагамъ, они обыкновенно имѣли черныхъ лошадей и окрашивали въ черный цвѣтъ свое оружіе и платье, иногда даже руки и лица. Они соперничали въ грубости нравовъ и жестокости съ своими пѣшими собратами, ланцкнехтами.

Оглянувшись назадъ и увидавъ двигавшееся по дорогѣ облако пыли и двухъ, трехъ, скачущихъ впереди, шварцрейтеровъ, Квентинъ обратился къ своей спутницѣ. — Дорогая Изабелла, сказалъ онъ, — у меня нѣтъ другаго оружія, кромѣ меча, и такъ какъ я не могу сражаться за васъ, я хочу бѣжать съ вами. Если мы достигнемъ лѣса, прежде чѣмъ они догонятъ насъ, мы легко можемъ спастись.

— Пусть будетъ такъ, единственный вѣрный другъ мой, сказала Изабелла, пуская лошадь въ скачь, — а ты, другъ мой, прибавила она, обращаясь къ Гансу Гловеру, — ступай другой дорогой, чтобъ не подвергнуться вмѣстѣ съ нами опасности и не раздѣлить нашего несчастія.

Честный Фламандецъ, покачавъ головой, отвѣчалъ на ея великодушный совѣтъ: — Nein, nein, das geht nicht^[35] и поскакалъ за ними. Всѣ трое, на сколько позволяла усталость ихъ лошадей, помчались къ опушкѣ лѣса, преслѣдуемые шварцрейтерами, которые при видѣ ихъ бѣгства, еще съ большимъ остервенѣніемъ пустились за ними въ погоню. Не смотря на измученныхъ лошадей, необремененные оружіемъ, бѣглецы имѣли преимущество надъ преслѣдовавшими и были уже за четверть миля отъ лѣса, когда увидѣли отрядъ вооруженныхъ, подъ рыцарскимъ знаменемъ, всадниковъ, выѣзжавшихъ изъ лѣса и пересѣкавшихъ имъ путь.

— По ихъ блестящему вооруженію, сказала Изабелла, — это должны быть бургундцы. Но кто бы они не были, мы лучше сдадимся имъ, чѣмъ этимъ отъявленнымъ безбожникамъ.

Минуту спустя, она воскликнула, взглянувъ на знамя: — Я узнаю вышитое на знамени пронзенное сердце. Это графъ Крэвкёръ, благородный бургундецъ; я сдамся ему.

Квентинъ вздохнулъ, но что было дѣлать? Какъ бы счастивъ онъ былъ, за минуту передъ тѣмъ, если бы былъ увѣренъ въ спасеніи Изабеллы даже на болѣе тяжелыхъ условіяхъ! Они скоро подскакали къ отряду Крэвкёра, и графиня де-Круа выразила желаніе переговорить съ предводителемъ, который остановилъ своихъ солдатъ въ ожиданіи шварцрейтеровъ. Въ то время, какъ онъ смотрѣлъ на нее съ недоумѣніемъ, она обратилась къ нему съ слѣдующими словами:

— Благородный графъ! Изабелла де-Круа, дочь вашего стараго товарища по оружію, графа Рейнольда де-Круа, сдается вамъ и проситъ вашей защиты для себя и для своихъ.

— Вы получите ее, прекрасная родственница, противъ всѣхъ, кромѣ моего государя, герцога бургундскаго. Но теперь не время разговаривать, эти негодяи стали въ такое положеніе, какъ будто намѣреваются преградить намъ дорогу. Клянусь св. Георгіемъ бургундскимъ, они осмѣливаются идти противъ знамени Крэвкёра. Неужели эти разбойники никогда не будутъ усмирены! Даміанъ, мое копье! Знамя впередъ! Копья на перевѣсъ! впередъ, Крэвкёръ! Съ воинскимъ крикомъ и впереди отряда, графъ пустился въ аттаку на шварцрейтеровъ.

ГЛАВА XXIV.
СДАЧА.

Буду ли я освобожденъ или нѣтъ, господинъ рыцарь,

я вашъ плѣнникъ, поступайте со мной, какъ вамъ внушитъ
ваше благородство. Подумайте однако, что когда нибудь
случайности войны могутъ и васъ поставить въ мое положеніе
— занести вашоимя въ печальный списокъ плѣнниковъ.

Анонимъ.

Схватка между шварцрейтерами и бургундцами не продолжалась и пяти минутъ — такъ скоро первые были обращены въ бѣгство солдатами Крэвкёра, которые, были лучше вооружены, имѣли болѣе сильныхъ коней и отличались лучшимъ строемъ. Графъ Крэвкёръ вытеръ свой окровавленный мечъ о гриву копя и поспѣшилъ вернуться къ опушкѣ лѣса, гдѣ Изабелла оставалась зрительницей битвы. Часть его людей осталась при немъ, другіе же продолжали нѣкоторое время преслѣдовать бѣжавшаго по дорогѣ непріятеля.,

— Какой стыдъ! сказалъ онъ, — рыцарямъ и дворянамъ приходится осквернять свое оружіе въ крови этихъ дикихъ свиней. Вложивъ свой мечъ въ ножны, онъ прибавилъ; — Это суровый пріемъ для васъ, при въѣздѣ въ отечество, прекрасная кузина. Но странствующія принцессы должны быть готовы на подобныя приключенія. И хорошо, что я попалъ во время, не то, могу васъ увѣрить, черные всадники также мало уважаютъ корону графини, какъ и простой чепецъ поселянки, а ваша свита, полагаю не такова, чтобы могла постоять за васъ.

— Графъ, сказала Изабелла, — позвольте мнѣ прежде всего узнать плѣнница я или нѣтъ и куда вы намѣрены вести меня?

— Вы знаете, неразумное дитя, отвѣчала, графъ, — какъ бы я отвѣтилъ вамъ на этотъ вопросъ, если бы на то была моя воля. Но вы, и эта безумная сваха, всегда жаждущая мужа, ваша тетка, вы въ послѣднее время, такъ широко расправили свои крылышки, что, я боюсь, не пришлось бы вамъ сложить ихъ на нѣкоторое время, сидя въ клѣткѣ. Что до меня, я исполню свой долгъ, хотя и очень грустный, препроводивъ васъ ко двору герцога въ Перрону. Съ этою цѣлію я нахожу нужнымъ передать начальство надъ этимъ передовымъ отрядомъ моему племяннику, графу Стефану, а самому возвратиться съ вами туда, гдѣ, какъ полагаю, вы будете нуждаться въ посредникѣ. Я надѣюсь, что молодой вѣтрогонъ съумѣетъ справиться съ своей обязанностью.

— Позвольте, любезный дядя, сказалъ молодой графъ, — если вы сомнѣваетесь въ моей способности предводительствовать этими солдатами, такъ останьтесь съ ними сами, а я буду стражемъ и слугой графини Изабеллы де-Круа.

— Безъ сомнѣнія, дорогой племянникъ, это было бы очень хорошо отвѣчалъ дядя, — но, ужъ пусть будетъ лучше по моему такъ, какъ я сказалъ. И потому, не угодно ли вамъ принять къ свѣдѣнію, что ваше дѣло здѣсь будетъ состоять не въ томъ, чтобы охотиться за этими черными свиньями и прикалывать ихъ, къ чему вы кажется сей часъ чувствовали особенное призваніе; но въ томъ, чтобы собрать и доставить мнѣ вѣрныя свѣдѣнія обо всемъ, что дѣлается въ окрестностяхъ Люттиха, откуда до насъ доходятъ такіе странные слухи. Пусть за мною слѣдуетъ человѣкъ десять, а остальные, съ моимъ знаменемъ, останутся подъ вашимъ начальствомъ.

— Одну минуту, графъ Крэвкёръ, сказала Изабелла, — позвольте мнѣ, сдаваясь вамъ въ плѣнъ, выговорить по крайней мѣрѣ свободу тѣмъ, кто помогалъ мнѣ въ моихъ несчастіяхъ. Позвольте этому доброму человѣку, моему вѣрному проводнику, безпрепятственно возвратиться въ свой родной городъ Люттихъ.

— Мой племянникъ, сказалъ Крэвкёръ, бросивъ проницательный взглядъ на честную фигуру Гловера, — позаботится объ этомъ добромъ маломъ, который кажется дѣйствительно не опасенъ, и проводитъ его до того мѣста, куда самъ дойдетъ, а потомъ отпуститъ на свободу.

— Не забудь же поклониться отъ меня доброй Гертрудѣ, сказала графиня своему проводнику и, снявъ съ шеи нитку съ жемчугами, прибавила: — и попроси ее носить это въ воспоминаніе о ея несчастномъ другѣ.

Честный Гловеръ взялъ жемчугъ и съ деревенской неловкостью, хотя съ искренней признательностью, поцѣловалъ руку, нашедшую такой деликатный способъ вознаградить его за труды и опасности.

— Гм! Знаки и залоги дружбы! сказалъ графъ. — Не имѣете ли вы еще какой просьбы, прекрасная кузина, намъ пора въ путь?

— Только одну, сказала графиня, сдѣлавъ надъ собой нѣкоторое усиліе, — я прошу благосклонности къ этому…. этому молодому дворянину.

— Гм! повторилъ Крэвкёръ, бросивъ на Квентина такой же проницательный взглядъ, какимъ удостоилъ Гловера, по результатъ котораго былъ, по видимому, менѣе благопріятенъ. — Гм! да, продолжалъ онъ, передразнивая смущеніе Изабеллы, хотя и не желая оскорбить ее, — это клинокъ другаго закала…. А позвольте узнать, прекрасная кузина, чѣмъ этотъ… этотъ очень молодой дворянинъ заслужилъ ваше заступничество?

— Онъ спасъ мнѣ жизнь и честь, отвѣчала графиня, краснѣя отъ стыда и досады.

Квентинъ также покраснѣлъ отъ негодованія, но благоразумно сообразилъ, что дать ходъ этому чувству значило бы испортить все дѣло.

— Жизнь и честь? Гм! продолжалъ Крэвкёръ, — по моему мнѣнію, кузина, было бы лучше не ставить себя въ необходимость быть обязанной такой признательностью этому очень молодому дворянину. Но пусть такъ, молодой дворянинъ можетъ оставаться при васъ, если позволитъ его достоинство, и я позабочусь о его безопасности; только впередъ я самъ буду охранять вашу жизнь и честь, а ему, можетъ быть, найду дѣло болѣе приличное, чѣмъ обязанность тѣлохранителя при странствующихъ дѣвицахъ.

— Графѣ, сказалъ Квентинъ, не будучи въ состояніи молчать долѣе, — чтобы вы не говорили о незнакомомъ вамъ человѣкѣ въ такихъ легкихъ выраженіяхъ, которыя сами въ послѣдствіи можете найти неприличными, я позволю себѣ сказать вамъ, что я Квентинъ Дорвардъ, стрѣлокъ шотландской гвардіи, въ которую, какъ вамъ хорошо извѣстно, принимаются только дворяне и люди благородные.

— Благодарю васъ за это свѣдѣніе и цѣлую ваши ручки, господинъ стрѣлокъ, отвѣчалъ Кревкеръ тѣмъ же насмѣшливымъ тономъ. — Не угодно ли вамъ ѣхать рядомъ со мной, впереди нашего отряда?

Когда Квентинъ, исполняя приказаніе графа, имѣвшаго теперь, если не право, то власть располагать его дѣйствіями, выѣзжалъ впередъ, онъ замѣтилъ, что графиня Изабелла слѣдила за его движеніями съ безпокойствомъ и робкимъ, доходившими, почти до нѣжности, участіемъ, при видѣ котораго на его глазахъ навернулись слезы. Но онъ вспомнилъ, что ему слѣдовало выказать твердость мужчины передъ Крэвкёромъ, въ которомъ, менѣе, чѣмъ въ комъ другомъ изъ всѣхъ рыцарей Франціи и Бургундіи, разсказъ о горестяхъ и печаляхъ истинной любви могъ вызвать что либо, кромѣ насмѣшки. Поэтому, не дожидаясь его вопросовъ, онъ рѣшился самъ начать съ нимъ разговоръ такимъ тономъ, въ которомъ бы еще яснѣе выразилось его право на лучшее обращеніе и большее уваженіе, чѣмъ былъ, по видимому, расположенъ оказывать ему графъ, оскорбленный, можетъ быть, что такое незначительное лице заслужило такое полное довѣріе его высокородной а богатой родственницы.

— Графъ Крэвкёръ, сказалъ онъ почтительно, но твердо, — позвольте мнѣ прежде всего узнать, свободенъ я или долженъ считать себя вашимъ плѣнникомъ?

— Затруднительный вопросъ, отвѣчалъ графъ, — на который въ настоящее время я могу отвѣтить вамъ только другимъ вопросомъ: какъ вы думаете, Франція и Бургундія въ мирѣ или войнѣ между собою?

— Это, графъ, вы должны безъ сомнѣнія знать лучше меня, отвѣчалъ шотландецъ. — Я давно оставилъ французскій дворъ и съ тѣхъ поръ не имѣлъ никакихъ извѣстій оттуда.

— Вотъ видите, сказалъ графъ, — какъ легко дѣлать вопросы и какъ трудно отвѣчать на нихъ. Я самъ, хоть и провелъ болѣе недѣли съ герцогомъ въ Пероннѣ, также, какъ и вы, не могу разрѣшить этой загадки; а отъ разрѣшенія этого вопроса, господинъ тѣлохранитель, зависитъ рѣшеніе и другаго, свободны вы или нѣтъ, а до тѣхъ поръ я долженъ считать васъ моимъ плѣнникомъ. Но если вы дѣйствительно и честно служили моей родственницѣ, и если вы будете искренни въ отвѣтахъ на вопросы, которые я предложу вамъ, тѣмъ лучше будетъ для васъ.

— Графиня де-Круа, отвѣчалъ Квентинъ, — лучшій судья въ этомъ дѣлѣ, потому прошу васъ обратиться къ ней. А о моихъ отвѣтахъ вы будете судить сами, когда предложите мнѣ вопросы.

— Гм! гордо сказано, замѣтилъ графъ, — и очень идетъ къ тому, кто носитъ на своей шляпѣ знаки благосклонности дамы и думаетъ, что во имя этого лоскута шелка и мишуры, онъ обязанъ относиться ко всему свысока. Хорошо, господинъ стрѣлокъ, надѣюсь, вы не сочтете унизительнымъ для вашего достоинства отвѣтить мнѣ, давно ли вы находитесь при особѣ графини Изабеллы де-Круа?

— Графъ Крэвкёръ, сказалъ Дорвардъ, — если я отвѣчаю на вопросы, предложенные мнѣ почти оскорбительнымъ тономъ, такъ это только потому, что изъ моего молчанія вы могли бы вывести заключенія, оскорбительныя для той, кого мы оба обязаны уважать. Я сопровождалъ графиню Изабеллу съ того времени, какъ она оставила Францію, чтобы отправиться во Фландрію.

— О, о! возразилъ графъ, — то есть, съ тѣхъ поръ, какъ она бѣжала изъ Плесси лэ-Туръ? Вы, стрѣлокъ шотландской гваріи, сопровождали ее, разумѣется, по особенному приказанію короля Людовика?

Какъ ни мало считалъ себя Квентинъ обязаннымъ королю Франціи, который, устраивая похищеніе графини Гильомомъ де-ла-Маркъ, разсчитывалъ вѣроятно, что молодой шотландецъ будетъ убитъ, защищая ее; но, не смотря на это, онъ не считалъ себя въ правѣ обмануть довѣрія, которое Людовикъ, хотя бы только видимо, оказалъ ему и котому возразилъ на выведенное графомъ заключеніе, что для него было достаточно приказанія своего начальника, и что онъ не освѣдомлялся ни о чемъ болѣе.

— Совершенно достаточно, сказалъ графъ. — Мы знаемъ, что король не позволяетъ своимъ офицерамъ посылать стрѣлковъ своей гвардіи рыскать по свѣту въ качествѣ паладиновъ странствующихъ дамъ, если это не нужно ему для какой нибудь политической цѣли. Теперь королю Людовику будетъ довольно трудно такъ смѣло утверждать, что онъ ничего не зналъ о бѣгствѣ графинь де-Круа изъ Франціи, если ихъ сопровождаетъ одинъ изъ его тѣлохранителей. А куда, господинъ стрѣлокъ, направлялось ваше бѣгство?

— Въ Люттихъ, графъ, отвѣчалъ шотландецъ, — гдѣ эти дамы желали отдаться подъ покровительство покойнаго епископа.

— Покойнаго! воскликнулъ графъ, — развѣ Людовикъ Бурбонъ умеръ? Герцогъ не слыхалъ даже, чтобы онъ былъ боленъ. Отчего же онъ уморъ?

— Онъ покоится въ кровавой могилѣ, если только его убійцы предали прахъ его землѣ.

— Убитъ! воскликнулъ снова Крэвкёръ, — пресвятая матерь! можетъ ли это быть, молодой человѣкъ!

— Я видѣлъ это собственными глазами и еще много другихъ ужасовъ.

— Видѣлъ и не оказалъ никакой помощи доброму прелату! воскликнулъ графъ, — не поднялъ всѣхъ жителей замка противъ убійцъ? Развѣ ты не знаешь, что даже смотрѣть на такое дѣло, не противодѣйствуя ему, есть уже гнусное святотатство?

— Чтобы не распространяться долго, графъ, отвѣчалъ Дорвардъ, — я скажу вамъ, что, еще до совершенія этого преступленія, замокъ былъ взятъ приступомъ кровожаднымъ Гильомомъ де-ла-Маркъ, съ помощью возставшихъ жителей Люттиха.

— Я какъ громомъ пораженъ, сказалъ Крэвкёръ. — Въ Люттихѣ возстали!… Шонвальдтъ взятъ! Епископъ умерщвленъ!…. Вѣстникъ несчастій! никогда никто не приносилъ столько печальныхъ вѣстей. Говори, зналъ ли ты что нибудь объ этомъ убійствѣ? Говори, ты одинъ изъ довѣренныхъ стрѣлковъ Людовика, а имъ была направлена эта смертоносная стрѣла. Говори…. или я велю разорвать тебя дикими копями.

— И если бы вы даже сдѣлали это, графъ, вы все таки не вырвали бы изъ меня ничего, что недостойно чести шотландскаго дворянина. О всѣхъ этихъ злодѣяніяхъ я знаю не болѣе, чѣмъ вы; я такъ былъ далекъ отъ участія въ нихъ, что боролся бы съ ними до послѣдней крайности, еслибъ мои средства хотя на двадцатую долю соотвѣтствовали моимъ желаніямъ. Но что могъ я сдѣлать? Ихъ было нѣсколько сотъ, а я одинъ. Моей единственной заботой было спасеніе графини Изабеллы, и въ этомъ я къ счастію успѣлъ. Но будь я ближе къ тому мѣсту, гдѣ было совершено это злодѣйство надъ почтеннымъ старцемъ, то я спасъ бы его сѣдую голову или отмстилъ бы за нее; но какъ бы то ни было, я высказалъ свое отвращеніе довольно громко, чтобы остановить дальнѣйшія ужасы.

— Я вѣрю тебѣ, молодой человѣкъ, сказалъ графъ, — ни по лѣтамъ, ни по природѣ ты не можешь быть довѣреннымъ въ такихъ кровавыхъ дѣлахъ, хотя и весьма годенъ быть дамскимъ тѣлохранителемъ. Но увы, кроткій, великодушный прелатъ убитъ! у того самаго очага, гдѣ онъ такъ часто съ христіанской любовію и княжескимъ гостепріимствомъ принималъ странника. Убитъ! и кѣмъ же? Негодяемъ, чудовищемъ, отвратительнымъ исчадіемъ крови и ужасовъ, воспитаннымъ подъ тѣмъ самымъ кровомъ, гдѣ онъ обагрилъ руки кровію своего благодѣтеля. Но жестоко ошибся бы я въ Карлѣ бургундскомъ, я даже усомнился бы въ небесномъ правосудіи, если бы не послѣдовало мщеніе столь же быстрое, неумолимое и ужасное, какъ это безпримѣрное по жестокости злодѣяніе. И если никто не станетъ преслѣдовать убійцу…. тутъ онъ остановился, схватился за мечъ, потомъ, бросивъ поводья, ударилъ себя обѣими руками въ грудь; громко зазвенѣлъ панцирь подъ ударомъ желѣзныхъ рукавицъ. Поднявъ руки къ небу, графъ торжественно продолжалъ: — Я, Филиппъ Крэвкёръ де-Кордесъ, даю обѣтъ Богу, св. Ламберту и тремъ кельнскимъ королямъ, что оставлю всѣ помышленія о другихъ земныхъ дѣлахъ, пока вполнѣ не отомщу убійцамъ добраго Людовика бурбонскаго, гдѣ бы я ихъ не встрѣтилъ — въ лѣсу или въ полѣ, въ городѣ или въ селеньи, на горѣ или въ долинѣ, при дворѣ короля или въ храмѣ Божіемъ; я употреблю на это дѣло все свое имущество, друзей и вассаловъ, жизнь и честь. Да поможетъ мнѣ Богъ, св. Ламбертъ люттихскій и три короля кельнскіе!

Произнеся этотъ обѣтъ, графъ Крэвкёръ почувствовалъ себя, казалось, облегченнымъ отъ подавляющаго горя и ужаса, съ которымъ онъ слушалъ разсказъ о роковой трагедіи, разыгравшейся въ Шонвальдтѣ. Онъ началъ разспрашивать Дорварда о всѣхъ подробностяхъ этого страшнаго дѣла, о которыхъ молодой шотландецъ, вовсе не желавшій смягчать жажду мести, возбужденную въ графѣ противъ Гильома де-ла-Маркъ, передалъ ему все сполна.

— И эти ослѣпленныя, непостоянныя, невѣрныя, подлыя твари, люттихцы соединились съ ненавистнымъ разбойникомъ и убійцею, чтобы умертвить своего законнаго государя!

Дорвардъ разсказалъ взбѣшенному бургундцу, что жители Люттиха, по крайней мѣрѣ лучшіе изъ нихъ, хотя и возстали противъ епископа, но, сколько онъ онъ могъ замѣтить, не имѣли намѣренія помогать ла-Марку въ его безчеловѣчномъ поступкѣ; напротивъ, они не допустили бы этого, еслибъ имѣли на то средства, и были поражены ужасомъ при видѣ страшнаго дѣла.

— Не говоря объ этой вѣроломной и непостоянной черни! сказалъ Кревкэръ. — Если они подняли оружіе противъ безпорочнаго князя, единственнымъ недостаткомъ котораго были его излишняя снисходительность и доброта къ такимъ неблагодарнымъ рабамъ; если они взялись за оружіе и ворвались въ его мирное жилище, какія намѣренія могли они имѣть, кромѣ убійства? Если они связались съ дикимъ Арденскимъ Кабаномъ, самымъ жестокимъ человѣкоубійцею во всей Фландріи, какое намѣреніе могли они имѣть, если не убійство, его настоящее ремесло? И потомъ, изъ твоего собственнаго разсказа видно, что ударъ былъ нанесенъ однимъ изъ этой подлой черни. Я надѣюсь увидѣть, при свѣтѣ ихъ пылающихъ домовъ, ихъ каналы переполнеными кровью. О, какого кроткаго, благороднаго и великодушнаго государя убили они!… Другіе вассалы возмущаются отъ тяжелыхъ налоговъ и нищеты, а жители Люттиха бунтуютъ отъ избытка дерзости и богатства.

Онъ опять бросилъ поводья и въ отчаяніи началъ ломать руки, забывая о своихъ желѣзныхъ рукавицахъ. Квентинъ ясно видѣлъ, что скорбь, овладѣвшая графомъ, еще болѣе увеличивалась воспоминаніями о прежнихъ отношеніяхъ и дружбѣ съ убитымъ, и котому молчалъ, уважая горе, котораго онъ не желалъ усиливать и не имѣлъ возможности успокоить.

Но графъ постоянно возвращался къ тому же предмету, разспрашивалъ Дорварда о всѣхъ подробностяхъ взятія замка и смерти епископа; потомъ, внезапно, какъ будто вспомнивъ что-то, спросилъ, что сдѣлалось съ графиней Амелиной, и почему она не вмѣстѣ съ своей родственницей. — Я спрашиваю о ней, прибавилъ онъ, презрительнымъ тономъ, — не потому, чтобы считалъ отсутствіе ее потерей дли графини Изабеллы; хотя она родственница ей и вообще женщина добрая, но такой сумасбродной дуры не было и при коканьскомъ дворѣ; для меня несомнѣнно, что ея племянница, которую я всегда считалъ дѣвочкой скромной и разсудительной, рѣшилась на это безразсудное бѣгство изъ Бургундіи во Францію по внушенію этой романтической, увлекающейся старой дуры, думающей только о томъ, какъ бы самой скорѣе выйдти замужъ и выдать другихъ.

Какія ужасныя слова для слуха романтическаго любовника! Слышать ихъ и не быть въ состояніи, не показавшись смѣшнымъ, отважиться почти на невозможное, доказать графу силою своего меча, что онъ нанесъ жестокое оскорбленіе Изабеллѣ, этой жемчужинѣ по красотѣ и уму, назвавъ ее просто скромной и разсудительной дѣвочкой! Такія качества могли быть приличны только дочери загорѣлаго крестьянина, погоняющей воловъ своего идущаго за плугомъ отца! И какъ можно предполагать, чтобы она находилась подъ вліяніемъ такой глупой и романтической тетки! Этой клеветой слѣдовало бы заткнуть ротъ клеветнику. Но открытое, хотя нѣсколько суровое лицо графа, презрѣніе, которое онъ казалось питалъ къ чувствамъ, переполнявшимъ сердце Квентина, удержали послѣдняго; онъ не страшился славы оружія графа — это еще больше возбудило бы въ немъ желаніе бросить ему вызовъ, но боялся насмѣшки, самаго страшнаго оружія для всякаго рода энтузіастовъ, имѣющаго сильное вліяніе на ихъ умы и часто удерживающаго ихъ отъ нелѣпостей, но также часто заглушающаго ихъ благородные домыслы.

Подъ вліяніемъ опасенія сдѣлаться скорѣй предметомъ презрѣнія, чѣмъ негодованія, Дорвардъ, хотя съ нѣкоторой болью въ сердцѣ, ограничилъ свой отвѣтъ краткимъ и неяснымъ разсказомъ о томъ, какъ графиня Амелина убѣжала изъ Шонвальдта до начала осады. Онъ не могъ разсказать дѣло подробнѣе, потому что родственница Изабеллы явилась бы съ смѣшной стороны, а можетъ быть и онъ, бывшій предметъ ея безумныхъ надеждъ, подвергся бы нѣкоторому осмѣянію. Нѣсколько смущенный, онъ прибавилъ только, что до него дошли слухи, хотя весьма смутные, что графиня Амелина снова попалась въ руки де-ла-Марка.

— Да поможетъ ему святый Ламбертъ жениться на ней, сказалъ Крэвкёръ, — онъ также способенъ на это изъ за ея мѣшковъ съ деньгами, какъ способенъ раскроить ей голову, если завладѣетъ ими или опорожнитъ ихъ.

Послѣ того, графъ сталъ разспрашивать, какъ вели себя обѣ дамы во время путешествія, о степени близости, въ которой они находились съ Квентиномъ, и о другихъ щекотливыхъ подробностяхъ, такъ что недовольный, сконфуженный и раздосадованный юноша едва могъ скрывать свое смущеніе отъ проницательнаго взгляда воина и придворнаго, который, казалось, вдругъ собрался оставить его и сказалъ: — Гмъ, я вижу, что такъ и есть, какъ я думалъ, по крайней мѣрѣ съ одной стороны; надѣюсь, что съ другой нашлось болѣе здраваго смысла. А теперь, господинъ тѣлохранитель, пришпорьте свою лошадь и ступайте впередъ, мнѣ нужно сказать нѣсколько словъ графинѣ Изабеллѣ. Я теперь достаточно слышалъ отъ васъ и могу говорить съ ней объ этомъ печальномъ предметѣ, не оскорбляя ея нѣжныхъ чувствъ, хотя нѣсколько и понялъ ваши. Но постойте, молодой любезникъ, еще одно слово. Вы, я думаю сдѣлали счастливое путешествіе по волшебнымъ странамъ, переполненное героическими приключеніями, высокими надеждами и несбыточными мечтами, какъ въ садахъ феи Морганы. Забудь ты все это, юный воинъ, прибавилъ онъ, ударивъ его до плечу, — вспоминая объ этой дамѣ, помни, что она высокородная графиня де-Круа, забудь странствующую искательницу приключеній, и ея друзья — я могу поручиться за одного — будутъ, съ своей стороны, помнить только услуги, оказанныя ей вами и забудутъ о той безразсудной наградѣ, о которой вы осмѣлились мечтать.

Взбѣшенный тѣмъ, что не могъ скрыть отъ проницательнаго графа чувства, надъ которымъ тотъ видимо смѣялся, Квентинъ съ негодованіемъ отвѣчалъ ему: — Графъ, когда мнѣ будетъ нуженъ вашъ совѣтъ, я попрошу его; когда же попрошу вашей помощи, тогда вамъ будетъ время оказать мнѣ ее или отказать; когда ваше мнѣніе обо мнѣ будетъ имѣть особенную для меня цѣну, тогда не будетъ поздно его высказать.

— Такъ месть! сказалъ графъ. — Я нахожусь между Амадисомъ и Оріаной, и по всѣмъ вѣроятностямъ долженъ ожидать вызова.

— Вы говорите объ этомъ, какъ о чемъ-то невозможномъ, сказалъ Квентинъ. — Когда я преломлялъ копье съ герцогомъ орлеанскимъ, то оно было направлено противъ груди, въ которой текла кровь лучшая, чѣмъ кровь Крэвкёра. Когда я мѣрялся мечемъ съ Дюнуа, то сражался съ лучшимъ воиномъ.

— Ну, такъ пусть же небо подкрѣпитъ твой разумъ, добрый юноша, сказалъ Крэвкёръ, продолжая смѣяться надъ воинственнымъ влюбленнымъ. — Если ты говоришь правду, то ты имѣлъ рѣдкое счастіе, и дѣйствительно, если провидѣнію угодно подвергать тебя такимъ испытаніямъ, прежде чѣмъ у тебя выростетъ борода, ты помѣшаешься отъ тщеславія прежде, нежели станешь вполнѣ мужчиной. Ты не можешь разсердить меня, хотя можешь разсмѣшить. Повѣрь мнѣ, что хотя, по какой-то странной причудѣ судьбы, ты имѣлъ случай драться съ герцогами и быть защитникомъ графинь, ты, тѣмъ не менѣе, никакъ не равенъ тѣмъ, кого ты былъ случайнымъ противникомъ или еще болѣе случайнымъ защитникомъ. Я допускаю, что ты, какъ молодой человѣкъ, начитавшійся романовъ до того, что сталъ себя самаго считать паладиномъ, предался на нѣкоторое время розовымъ мечтамъ, но ты не долженъ сердиться на друга, который съ добрыми намѣреніями пробуждаетъ тебя отъ этихъ сладкихъ сновъ, хотя, быть можетъ, и нѣсколько грубо.

— Мой родъ, графъ Крэвкёръ… сказалъ Квентинъ.

— Я не говорилъ совсѣмъ о вашемъ родѣ, прервалъ графъ, — но о званіи, состояніи, высокомъ положеніи, и т. д. которыя ставятъ преграды между различными классами людей. Что же касается до рожденія, то всѣ люди происходятъ отъ Адама и Евы.

— Графъ, повторилъ Квентинъ, мои предки, Дорварды изъ Глен-гулакинъ….

— Ну, прервалъ снова графъ, — если вы полагаете, что они древнѣе Адама, то нечего и толковать. До свиданья!

Онъ осадилъ лошадь и остановился, ожидая графиню, для которой его совѣты и внушенія хотя и весьма благонамѣренные, были, если это возможно, еще непріятнѣе, чѣмъ для Квентина. Послѣдній, продолжая путь, шепталъ про себя; — безчувственный, дерзкій, самоувѣренный наглецъ! Я бы желалъ, чтобы первый шотландскій стрѣлокъ, который намѣтитъ свое оружіе противъ тебя, не выпустилъ тебя также легко, какъ я!

Къ вечеру, они достигли Шарльруа на Самбрѣ, гдѣ графъ Крэвкёръ намѣревался оставить Изабеллу. Усталость и ужасы прошедшаго дня уже изнурили грамню; проѣхавъ, къ тому, еще пятьдесятъ миль въ одинъ день и испытавъ новыя потрясающія ощущенія, она не была въ состояти продолжать путешествія безъ вреда для своего здоровья. Графъ передалъ ее, изнеможенную, на попеченіе канонесы цистерсіанскаго монастыря въ Шарльруа, благородной дамы, родственницы семействъ Крэвкёра и де-Круа, на осторожность и доброту которой онъ могъ вполнѣ положиться.

Внушивъ начальнику гарнизона величайшую осторожность, Крэвкёръ приказалъ поставить почетный караулъ при монастырѣ, пока тамъ будетъ находиться Изабелла, какъ будто для ея охраненія, но въ тайнѣ, можетъ быть, за тѣмъ, чтобы лишить ее возможности бѣжать. Не сказавъ ничего о случившемся въ Шонвальдтѣ, графъ объявилъ только гарнизону, что до него дошли смутные слухи о безпорядкахъ въ епископствѣ люттихскомъ. Онъ рѣшился первый принести герцогу Карлу страшныя вѣсти о возстаніи и убіеніи епископа во всей ихъ потрясающей дѣйствительности; потому, взявъ свѣжихъ лошадей для себя и своей свиты, онъ отправился далѣе, намѣреваясь безостановочно продолжать свой путь въ Перонну. Объявивъ Квентину, что онъ долженъ сопровождать его, онъ въ то же время насмѣшливо извинился, что разлучаетъ его съ прекрасной спутницей; онъ надѣялся, что такому преданному дамскому тѣлохранителю будетъ гораздо пріятнѣе воспользоваться прогулкой при лунномъ свѣтѣ, нежели предаться сну подобно другимъ, простымъ смертнымъ.

Квентинъ, уже опечаленный тѣмъ, что долженъ былъ разстаться съ Изабеллой, готовъ былъ отвѣчать на насмѣшку негодованіемъ и вызовомъ, но хорошо зная, что графъ разсмѣется надъ его негодованіемъ и отвѣтитъ презрѣніемъ на вызовъ, онъ рѣшился ждать болѣе благопріятнаго времени, когда ему представится возможность получить удовлетвореніе отъ этого гордаго дворянина, который, хотя по совершенно инымъ причинамъ, сдѣлался ему почти также ненавистенъ, какъ самъ дикій Арденскій Кабанъ. Поэтому онъ согласился на предложеніе Крэвкёра какъ на такое, отъ котораго не имѣлъ возможности отказаться, и они со всевозможною скоростью отправились по дорогѣ изъ Шарльруа къ Пероннѣ.

ГЛАВА XXV.
НЕ ПРОШЕННЫЙ ГОСТЬ.

Нѣтъ человѣческаго характера, который бы представлялъ

ткань ровную, безъ изъяна. Я ни далъ храбрыхъ людей, которые
бѣжали отъ собаки пастуха, и зналъ мудреца, который такъ
поступалъ и говорилъ такія глупости, что за него было стыдно.
И вашъ искушенный въ житейской мудрости хитрецъ чаще
всѣхъ такъ ткетъ свои сѣти, что попадаетъ въ нихъ самъ.

Старая комедія.

Въ первую половицу своего ночнаго путешествія Квентинъ долженъ былъ бороться съ горькой сердечной болью, какую испытываетъ молодой человѣкъ когда разстается, и вѣроятно на всегда, съ предметомъ своей любви. Побуждаемый нетерпѣніемъ горѣвшаго местью Крэвкёра, отрядъ быстро пробѣгалъ богатыя равнины Геннегау при благотворномъ свѣтѣ полнаго осенняго мѣсяца, разливавшаго свои серебряные лучи на богатыя и обширныя пастбища, лѣса и поля, съ которыхъ земледѣльцы, пользуясь свѣтомъ, свозили жатву: такъ трудолюбивы были фламандцы даже въ то время. Луна освѣщала широкія, тихія, плодотворныя рѣки. По нимъ, не встрѣчая на своемъ пути ни скалъ, ни водоворотовъ, скользили бѣлые паруса торговыхъ судовъ мимо красивыхъ, мирныхъ, чистенькихъ селеній, свидѣтельствовавшихъ о благосостояніи и довольствѣ жителей. Порою выступалъ залитой яркими лучами мѣсяца феодальный замокъ храбраго барона или рыцаря, съ высокими башнями, окруженный глубокимъ рвомъ и зубчатыми стѣнами; геннегауское рыцарство славилось въ Европѣ. Вдали блестѣли высокія колокольни и гигантскія башни многочисленныхъ монастырей.

Но все это прекрасное разнообразіе, не могло развлечь печали и грусти Квентина, не смотря на совершенную противуположность съ дикими пустынями его отечества. Сердце его оставалось въ Шарльруа; его преслѣдовала только одна мысль, что каждый шагъ удалялъ его отъ Изабеллы. Онъ старался припомнить каждое произнесенное ею слово, каждый брошенный на него взглядъ, и, какъ часто бываетъ въ подобныхъ случаяхъ, воспоминанія объ этихъ подробностяхъ производили на его воображеніе сильнѣйшее впечатлѣніе, чѣмъ самая дѣйствительность.

Наконецъ, когда миновали холодные часы полуночи! необычайная усталость Квентина отъ двухдневныхъ трудовъ и тревогъ, одолѣвъ любовь я печаль, дала себя почувствовать; до того времени енъ но ощущалъ ее, благодаря привычкѣ ко всякого рода труду, необыкновенно дѣятельному и живому характеру и мучительнымъ размышленіямъ, наполнявшимъ его голову. Теперь же, мысли его отказывались повиноваться утомленнымъ и какъ бы парализованнымъ чувствамъ; все, что енъ видѣлъ и слышалъ, перепутывалось и мѣшалось съ представленіями его воображенія. Дорвардъ чувствовалъ, что еще не спять только по тѣмъ усиліямъ, которые, сознавая опасность своего положенія, онъ дѣлалъ надъ собой, чтобы не заснуть мертвымъ сномъ. По временамъ, опасеніе упасть съ лошади, или вмѣстѣ съ ней, заставляло его приходить въ себя, но смутные образы снова туманили глаза и освѣщенная луной картина снова исчезала передъ нимъ; наконецъ усталость такъ овладѣла имъ, что графъ Крэвкёръ, замѣтивъ въ какомъ положеніи онъ находился, былъ принужденъ приказать двумъ изъ своихъ людей ѣхать по бокамъ его, чтобы предупредить его паденіе съ лошади.

Когда они наконецъ достигли города Ландреси, графъ, изъ состраданія къ молодому человѣку, проведшему три ночи почти безъ сна, позволилъ себѣ и своему отряду для подкрѣпленія силъ, сдѣлать привалъ часа на четыре.

Глубокъ и крѣпокъ былъ сонъ Квентина, когда его прервали звуки графской трубы и крики фурьеровъ и квартирмейстеровъ:

— Débout, debout!.. На! Messires, en route, en route!

Какъ ни рано разбудили его это звуки, онъ проснулся совсѣмъ въ другомъ настроеніи и чувствовалъ себя гораздо бодрѣе, чѣмъ до сна. Силы его возстановились и, вмѣстѣ съ восходомъ солнца, къ нему возвратилась вѣра въ самого себя, въ свое счастье. Онъ думалъ о своей любви уже не какъ о безнадежномъ и фантастическомъ снѣ, по какъ о высокимъ и укрѣпляющемъ началѣ, которое онъ долженъ былъ хранить въ своемъ сердцѣ, хотя при окружавшихъ его препятствіяхъ и не мотъ предполагать счастливаго исхода.

«Кормчій» думалъ онъ, «направляетъ свое судно по полярной звѣздѣ, хотя и не надѣется когда либо овладѣть ею; точно также мысль объ Изабеллѣ де-Круа сдѣлаетъ меня храбрымъ воиномъ, хотя бы я никогда и не увидалъ ее болѣе. Когда она услышитъ, что шотландскій солдатъ, по имени Квентинъ Дорвардъ, отличился въ жаркой битвѣ или палъ на стѣнахъ, при осадѣ крѣпости, она вспомнитъ о товарищѣ своего путешествія, какъ о человѣкѣ, который сдѣлалъ все, что было въ его власти, чтобъ предохранить ее отъ разставленныхъ сѣтей и оградить отъ опасностей, и, быть можетъ, почтитъ его память слезой, а могилу вѣнкомъ».

Рѣшившись мужественно переносить свое несчастіе, Квентинъ чувствовалъ себя болѣе способнымъ выслушивать насмѣшки графа Крэвкёра надъ его изнѣженностью и неспособностью переносить усталость, и отвѣчать на пыхъ. Молодой шотландецъ такъ добродушно мирился съ насмѣшливостью графа, такъ удачно и вмѣстѣ почтительно отвѣчалъ на нихъ, что перемѣна въ его топѣ и обращеніи произвела на Крэвкёра, видимо, болѣе благопріятное впечатлѣніе, чѣмъ наканунѣ вечеромъ, когда, раздраженный тяжелымъ чувствомъ своего положенія, Квентинъ или угрюмо молчалъ, или говорилъ слишкомъ запальчиво.

Старый воинъ сталъ наконецъ думать о своемъ юномъ спутникѣ, какъ о добромъ маломъ, изъ котораго можетъ что нибудь выйти; онъ даже очень ясно намекнулъ ему, что, откажись онъ отъ службы во французскихъ стрѣлкахъ, онъ взялся бы доставить ему почетное мѣсто при дворѣ герцога бургундскаго, и самъ бы заботился о его повышеніи. Квентинъ поблагодарилъ въ приличныхъ выраженіяхъ и уклонился на время отъ этой чести, не зная былъ ли онъ въ правѣ быть недовольнымъ своимъ прежнимъ покровителемъ, королемъ Людовикомъ; тѣмъ не менѣе, онъ оставался по прежнему въ хорошихъ отношеніяхъ съ графомъ Крэвкёромъ. Его восторженный образъ мыслей, странный и своеобразный способъ выражаться часто вызывали улыбку на серьезномъ лицѣ Крэвкёра; но въ этой улыбкѣ не было саркастической горечи и она не выходила изъ предѣловъ простой веселости и хорошаго обхожденія.

Путешествуя такимъ образомъ въ гораздо большемъ согласіи, чѣмъ наканунѣ, наши путники остановились наконецъ въ двухъ миляхъ отъ знаменитой и сильной крѣпости Перонны, близь которой было расположено войско герцога бургундскаго, готовое, какъ предполагали, вторгнуться во Францію. Людовикъ XI, съ своей стороны, собралъ большія силы близь Сен-Максена съ намѣреніемъ смирить своего слишкомъ могущественнаго вассала.

Перонна, расположенная при глубокой рѣкѣ, на равнинѣ, окруженная крѣпкими валами и глубокими рвами, считалась въ древности, какъ и въ новѣйшія времена, одной изъ сильнѣйшихъ крѣпостей Франціи^[36]. Крэвкёръ, его свита и плѣнникъ приблизились къ крѣпости около трехъ часовъ по полудни. Проѣзжая по веселой полянѣ въ лѣсу, покрывавшемъ въ то время окрестности города съ восточной стороны, они встрѣтили двухъ знатныхъ, судя по многочисленности ихъ свиты, особъ, одѣтыхъ какъ обыкновенно одѣвались въ мирное время; по соколамъ, сидѣвшимъ у нихъ на рукахъ, и по множеству борзыхъ и испанскихъ собакъ, которыхъ вели ихъ спутники, было видно, что они охотились. Но увидавъ Крэвкёра, вооруженіе и одежда котораго, казалось, были имъ хорошо знакомы, они прекратили свои поиски за цаплями по берегамъ длиннаго канала, и поскакали на встрѣчу графу.

— Новостей, новостей, графъ! кричали они оба вмѣстѣ, — давайте намъ своихъ новостей! впрочемъ не хотите ли нашихъ? или давайте мѣняться.

— Я бы охотно обмѣнялся, господа, возразилъ Крэвкёръ, любезно здороваясь съ ними, — если бы могъ предположить, что ваши новости стоятъ моихъ.

Охотники улыбнулись и посмотрѣли другъ на друга. Старшій изъ нихъ казался истымъ барономъ; смуглое лицо его выражало грусть, которую одни физіономисты приписываютъ меланхолическому темпераменту, другіе же, подобно италіянскому ваятелю, угадавшему судьбу Карла I, считаютъ предзнаменованіемъ несчастной смерти^[37]; онъ обратился къ своему товарищу и сказалъ:

— Крэвкёръ ѣдетъ изъ Брабанта, страны торговой, и вѣроятію научился всѣмъ ея уловкамъ: врядъ ли намъ удастся заключить съ нимъ выгодный торгъ!

— Господа, отвѣчалъ Крэвкёръ, — герцогъ, по справедливости, долженъ бы имѣть прежде всѣхъ право на мой товаръ, такъ какъ государь беретъ пошлину до открытія торга. Но скажите мнѣ, радостнаго или печальнаго свойства ваши вѣсти?

Всадникъ, къ которому онъ обратился съ этимъ вопросомъ, былъ господинъ веселой наружности, съ быстрымъ, оживленнымъ взглядомъ, сдерживаемымъ однако серьознымъ и важнымъ выраженіемъ нижней части лица. Вся его физіономія обличала человѣка проницательнаго и смѣтливаго, но разумнаго и осторожнаго въ мнѣніяхъ и рѣшеніяхъ. Это былъ знаменитый Геннегаускій Рыцарь, сынъ Коллара, или Nicolas de l’Elite, извѣстный въ исторіи и историкамъ подъ почтеннымъ именемъ Филипа дэ-Коминъ^[38], въ то время одинъ изъ самыхъ приближенныхъ и уважаемыхъ совѣтниковъ герцога Карла Смѣлаго. Онъ отвѣтилъ Крэвкёру на вопросъ о свойствѣ новостей, которыя имѣлъ сообщить ему, вмѣстѣ съ своимъ товарищемъ, барономъ д’Имберкуръ.

— Новости наши, сказалъ онъ, — подобно цвѣтамъ радуги, мѣняютъ оттѣнки, смотря потому, съ какой точки зрѣнія смотришь на нихъ, и находятся ли онѣ на темной тучѣ или на ясномъ небѣ. Никогда подобной радуги не видали ни во Франціи, ни во Фландріи со временъ Ноя.

— Мои новости, отвѣчалъ Крэвкёръ, — сами по себѣ ужасны, мрачны и дики, какъ комета, но должны считаться предвѣстниками еще болѣе ужасныхъ золъ.

— Намъ приходится распаковывать наши тюки, сказалъ де-Коминъ, обращаясь къ товарищу, — а то, пожалуй, у насъ могутъ перебить покупателей, потому что наши новости всѣмъ извѣстны. Словомъ, Крэвкёръ, слушайте и удивляйтесь: король Людовикъ въ Пероннѣ!

— Какъ! воскликнулъ удивленный Крэвкёръ, — неужели герцогъ отступилъ безъ боя? А вы гуляете здѣсь въ своей мирной одеждѣ, когда городъ осажденъ французами… потому что я не могу себѣ представить, чтобы онъ былъ взятъ.

— Конечно нѣтъ, отвѣчалъ д’Имберкуръ, — бургундскія знамена не отступили ни на шагъ, а между тѣмъ Людовикъ все таки здѣсь.

— Значитъ Эдуардъ англійскій переплылъ море съ своими стрѣлками и, подобно своимъ предкамъ, выигралъ новое сраженіе при Пуатье? спросилъ Крэвкбръ.

— Не то, отвѣчалъ дэ-Коминъ, — ни одно французское знамя не было поднято, ни одного корабля не пришло изъ Англіи, гдѣ Эдуарду слишкомъ весело живется между женами гражданъ Лондона, чтобы онъ вздумалъ разыграть Чернаго Принца. Выслушайте нашу необыкновенную повѣсть! Вызнаете, что, когда вы насъ оставили, переговоры между посланниками Франціи и Бургундіи были прерваны и, по видимому, не было большой надежды на примиреніе.

— Правда, мы только и бредили войной.

— То, что случилось дѣйствительно, такъ похоже на совъ, продолжалъ Коминъ, — что я почти жду пробужденія. Еще вчера только герцогъ въ совѣтѣ протестовалъ противъ всякой дальнѣйшей отсрочки съ такою яростію, что было рѣшено послать вызовъ королю и тотчасъ же вступить въ предѣлы Франціи; Туазон-д’Оръ, который долженъ былъ отправиться съ этимъ порученіемъ, уже надѣлъ свой костюмъ герольда и готовился сѣсть на коня, какъ, вдругъ. Французскій герольдъ Монжуа является въ нашъ лагерь. Мы предполагали уже, что Людовикъ предупредилъ нашъ вызовъ, и ожидали, чѣмъ разразится гнѣвъ герцога на тѣхъ, кто своими совѣтами, помѣшалъ ему, первому, объявить войну. Но каково, представьте себѣ, было наше удивленіе, когда герольдъ объявилъ, что Людовикъ, король французскій, находится не болѣе, какъ на разстоянія одного часа пути отъ Перонны, съ немногочисленной свитой, намѣреваясь посѣтить Карла, герцога бургундскаго, чтобы разрѣшить личнымъ свиданіемъ обоюдныя недоразумѣнія.

— Вы удивляете меня, господа, не менѣе, чѣмъ ожидали, сказалъ Крэвкёръ. — Когда я въ послѣдній разъ былъ въ Плесси, всезнающій кардиналъ Балю, обиженный своимъ государемъ и въ душѣ преданный Бургундіи, намекалъ мнѣ, что можетъ повліять на нѣкоторыя слабости Людовика, и тотъ станетъ относительно Бургундіи въ такое положеніе, что условія мира будутъ совершенно въ рукахъ герцога. Но я никогда не думалъ, чтобы такая старая лиса, какъ Людовикъ, добровольно попалась въ ловушку. Что же сказалъ совѣтъ?

— Какъ вы можете догадаться, отвѣчалъ д’Индеркуръ, — въ совѣтѣ много говорилось о чести и довѣріи, и мало о выгодахъ, которыя можно извлечь изъ такого посѣщенія, хотя несомнѣнно, что всѣ только и думали о послѣднихъ и заботились единственно о томъ, чтобы примирить ихъ съ соблюденіемъ наружныхъ приличій.

— А что сказалъ герцогъ? продолжалъ Крэвкёръ.

— Онъ, по обыкновенію, говорилъ коротко и смѣло. «Кто изъ васъ», сказалъ онъ, «былъ свидѣтелемъ моего свиданія съ моимъ братомъ Людовикомъ, послѣ сраженія при Монлери^[39], когда я былъ на столько легкомысленъ, что проводилъ его въ самыя укрѣпленія Парижа, только съ полдюжиной людей, отдаваясь такимъ образомъ въ руки короля?» Я отвѣчалъ, что почти всѣ мы были свидѣтелями этого и не забудемъ безпокойства, какое ему было угодно заставить насъ испытывать. «Да», сказалъ герцогъ, «вы меня порицали за мое безумство, и я тогда сознался, что поступилъ какъ легкомысленный мальчикъ; но, такъ какъ въ то время былъ еще живъ мой, блаженной памяти, отецъ, Людовику было менѣе выгоднымъ овладѣть моей особой, чѣмъ теперь мнѣ овладѣть имъ. Не смотря на это, если мой царственный родственника, приходитъ сюда также простосердечно, какъ шелъ тогда я, онъ будетъ принятъ какъ государь. Но если наружнымъ довѣріемъ онъ хочетъ ослѣпить и обойти меня, чтобы привести въ исполненіе какой либо изъ своихъ политическихъ замысловъ, то, клянусь св. Георгомъ бургундскимъ, пусть онъ бережется!» Круги свои усы и топнувъ ногой, онъ приказалъ намъ сѣсть на лошадей и ѣхать на встрѣчу такому неожиданному гостю.

— И вы встрѣтили короля? спросила, Кревкеръ. — Чудеса видно еще не кончились на свѣтѣ! Какъ велика была его свита?

— Какъ нельзя быть меньше: десятка три, четыре, шотландскихъ стрѣлковъ, нѣсколько рыцарей, и придворныхъ, между которыми самымъ блестящимъ былъ его астрологъ Галеотти.

— Этотъ человѣкъ нѣсколько зависитъ отъ кардинала Балю, сказалъ Крэвкёръ, — и меня не удивляетъ, если и онъ, съ своей стороны, также подвинулъ короля на такой сомнительный политическій шагъ. Есть съ нимъ кто нибудь изъ высшаго дворянства?

— Да, герцогъ орлеанскій и Дюнуа, отвѣчалъ дэ-Коминъ.

— А! я помѣряюсь съ Дюнуа, что бы тамъ изъ этого не вышло, сказалъ Крэвкёръ. — Но я слышалъ, что онъ и герцогъ, оба попали въ немилость и были въ тюрьмѣ?

— Они оба были подъ арестомъ въ замкѣ Лошъ, въ этомъ восхитительномъ мѣстѣ уединенія французскаго дворянства, отвѣчалъ д’Имберкуръ, — но Людовикъ освободилъ ихъ, чтобы взять съ собой, можетъ быть потому, что не хотѣлъ оставить герцога орлеанскаго одного. Изъ остальныхъ же его спутниковъ, право, самые замѣчательные его кумъ — превотъ вѣшатель, съ двумя или тремя изъ своихъ помощниковъ, и Оливье брадобрѣй. Вся эта толпа такъ бѣдно одѣта, что, по чести, король похожъ скорѣе на стараго ростовщика, ѣдущаго съ шайкой съищиковъ собирать свои безнадежные долги.

— Гдѣ же ему отведено помѣщеніе? спросилъ Крэвкёръ.

— Это всего удивительнѣе, отвѣчалъ дэ-Коминъ. — Герцогъ предложилъ, чтобы королевской шотландской гвардіи были предоставлены одни изъ воротъ города Перонны и пловучій мостъ черезъ Сомму, а самому королю предложилъ сосѣдній домъ одного богатаго гражданина, Жиль Ортена; но, на пути, король замѣтилъ знамена изгнанныхъ имъ изъ Франціи де-Ло и Пенсиль-де-Ривьбра, и, не желая вѣроятно поселяться возлѣ недоброжелателей, онъ просилъ отвести ему помѣщеніе въ пероннскомъ замкѣ, гдѣ теперь и пребываетъ.

— Боже милосердый! воскликнулъ Крэвкёръ, — ему не довольно, что онъ отважился войти въ пещеру льва, надо было еще вложить голову въ самую его пасть. Ничего не могло быть хуже для этого стараго, хитраго политика, какъ попасть въ такую западню!

— Впрочемъ, сказалъ Кожинъ, — д’Имберкуръ не передалъ вамъ словъ лё-Глорьё^[40], которыя, по моему мнѣнію, умнѣе всего, сказаннаго въ этомъ случаѣ.

— Что же сказала его свѣтлѣйшая мудрость? спросилъ графъ.

— Когда герцогъ, отвѣчалъ дэ-Коминъ, — наскоро приказывалъ приготовить нѣсколько серебряной посуды и тому подобныхъ вещей, чтобы поднести Людовику и его свитѣ въ знакъ привѣтствія, лё-Глорьё сказалъ: «Не мучь напрасно свой бѣдной мозгъ, мой другъ Карлъ, я дамъ твоему брату Людовику лучшій и болѣе приличный подарокъ, чѣмъ твой — я дамъ ему мой колпакъ съ колокольчиками и мою погремушку въ придачу; клянусь обѣдней, онъ еще глупѣе меня, если отдается въ твои руки.» «Ну, а что ты скажешь, плутъ, если я не дамъ ему повода раскаиваться?» «Тогда, Карлъ, право я отдамъ тебѣ и колпакъ и колокольчики, лакъ самому большому дурню изъ насъ трехъ.» Но я увѣряю васъ, это колкая насмѣшка затронула герцога за живое. Я видѣлъ, какъ онъ измѣнился въ лицѣ и закусилъ губы. Ну, теперь, благородный Крэвкёръ, вы узнали наши новости; какъ вы думаете, на что онѣ похожи?

— На пороховую мину, къ которой, боюсь, мнѣ предназначено поднести зажженный фитиль, отвѣчалъ Крэвкёръ. — Ваши и мои новости подобны льну и огню, которые не могутъ встрѣтиться, не вспыхнувъ, мы, какъ нѣкоторыя химическія тѣла, не могутъ соединяться безъ взрыва. Благородные друзья, подъѣзжайте ближе ко мнѣ, и когда я вамъ разскажу, что произошло въ люттихскомъ епископствѣ, я думаю, вы согласитесь, что Людовикъ также безопасно могъ рѣшиться на путешествіе въ адъ, какъ на эту несчастную поѣздку въ Перонну.

Оба дворянина подъѣхали ближе къ Крэвкёру и выслушали съ полусдержанными восклицаніями и выраженіями глубокаго удивленія и участія разсказъ о событіяхъ въ Люттихѣ и Шонвальдтѣ. Они подозвали Квентина и начали разспрашивать и переспрашивать его о подробностяхъ смерти епископа, пока тотъ наконецъ не отказался отвѣчать на дальнѣйшіе вопросы, не зная зачѣмъ ихъ предлагали и къ чему могли повести его отвѣты.

Всѣ вмѣстѣ отправились далѣе и достигли роскошныхъ береговъ Соммы и древнихъ стѣнъ Перонны-дѣвственницы, съ прилегавшими къ ней зелеными лугами, на которыхъ бѣлѣлись многочисленныя палатки бургундскаго войска, состоявшаго почти изъ пятнадцати тысячъ человѣкъ.

ГЛАВА XXVI.
СВИДАНІЕ.

Когда сходятся государи, то астрологи могутъ отмѣчать

это какъ зловѣщее, полное предзнаменованія соединеніе,
подобное сочетанію Марса съ Сатурномъ.

Старая комедія.

Трудно сказать, преимущество или величайшую невыгоду представляетъ для государей необходимость въ сношеніяхъ между собой, изъ уваженія къ своему собственному званію и достоинству, подчинять свои чувства и выраженія строгому этикету. Это воздержаніе отъ слишкомъ рѣзкаго проявленія страстей могло бы показаться глубокой скрытностью, если бы не было извѣстно всему свѣту, что эта наружная любезность есть простое дѣло церемоніала. Достовѣрно однако же, что, переступая границы этого условнаго приличія, открытымъ выраженіемъ своихъ непріязненныхъ чувствъ они роняютъ свое достоинство въ глазахъ всего свѣта; это особенно было замѣчено, когда два знаменитые соперника, Францискъ I и императоръ Карлъ прямо обвиняли другъ друга во лжи и выразили желаніе разрѣшить свой споръ поединкомъ.

Карлъ бургундскій, самый нетерпѣливый, вспыльчивый или, скорѣе, самый неблагоразумный государь своего времени, не могъ однако переступить того волшебнаго круга, въ которомъ онъ былъ обязанъ оказывать самое глубокое уваженіе Людовику, какъ своему ленному государю и повелителю, удостоившему его, короннаго вассала, высокой чести личнаго посѣщенія. Одѣтый въ герцогскую мантію, окруженный своими высшими сановниками, знатными рыцарями и дворянами, онъ отправился верхомъ на встрѣчу Людовику XI. Его свита сіяла серебромъ и золотомъ. Богатства англійскаго двора были истощены въ войнахъ алой и бѣлой розы, а расходы французскаго ограничены скупостью его государя, такъ что бургундскій дворъ былъ въ то время первымъ въ Европѣ по богатству и великолѣпію. Свита же Людовика, напротивъ, была малочисленна, сравнительно бѣдна, а фигура самого короля, въ его поношенномъ плащѣ и старой, высокой, унизанной оловянными образками шляпѣ, дѣлала противуположность еще разительнѣе, когда же, Карлъ въ своей герцогской мантіи и съ короной на головѣ, соскочилъ съ своего благороднаго коня и, преклонивъ одно колѣно, предложилъ держать стремя, пока Людовикъ сходилъ съ своего маленькаго иноходца, зрѣлище было почти забавно.

Встрѣча обоихъ державныхъ государей была, какъ и слѣдовало ожидать, на столько же полна притворной дружбы и учтивости, на сколько лишена всякой искренности. Герцогу, съ его характеромъ, было гораздо труднѣе сохранять должное приличіе въ голосѣ, рѣчахъ и обращеніи, тогда какъ притворство и скрытность такъ срослись съ характеромъ короля, что самые близкіе къ нему лица не могли различать, что было въ немъ притворно и что искренно.

Можетъ быть самымъ вѣрнымъ сравненіемъ, еслибъ оно не было недостойно такихъ высокихъ государей, было бы представить себѣ Людовика въ положеніи человѣка, хорошо знакомаго съ нравами и пріемами собачей породы и желающаго по какимъ либо причинамъ завести дружбу съ огромной, злой цѣпной собакой, которая недовѣрчиво смотритъ на него и, при первомъ непріязненномъ движеніи, готова броситься и разорвать его. Песъ сдержанно ворчитъ, щетинится, осклабилъ зубы, но совѣстится броситься на чужаго, съ виду такого добраго и довѣрчиваго человѣка, потому терпитъ ласки, далеко не успокоивающія его, и въ тоже время выжидаетъ только малѣйшаго, благовиднаго повода схватить своего друга за горло.

По измѣнившемуся голосу, принужденности манеръ и рѣзкости движеній герцога, король безъ сомнѣнія почувствовалъ, что роль, которую ему предстояло выдержать, была трудна и, можетъ быть, не разъ раскаялся, что взялся за нее. Но раскаиваться было поздно; ему оставалось только прибѣгнуть ко всѣмъ тонкостямъ неподражаемо ловкой изворотливости, которую онъ постигъ какъ никто на свѣтѣ.

Обращеніе Людовика съ герцогомъ выражало, повидимому, полную сердечную радость въ минуту искренняго примиренія съ испытаннымъ и уважаемымъ другомъ, съ которымъ онъ разошелся по случайнымъ обстоятельствамъ, теперь устраненными, и уже забытымъ. Король обвинялъ себя, что раньше не сдѣлалъ этого рѣшительнаго шага, чтобы подобнымъ знакомъ довѣренности доказать своему доброму и любезному брату, что бывшая между ними непріязнь ничего не значила въ его воспоминаніи, въ сравненіи съ дружбой, оказанной ему во время изгнанія его изъ Франціи, не смотря на гнѣвъ короля, его отца. Онъ говорилъ о Добромъ Герцогѣ Бургундскомъ, какъ всѣ называли Филипа, отца Карла Смѣлаго, и припоминалъ всѣ его отеческія попеченія.

— Я помню, любезный братъ, сказалъ онъ, — какъ отецъ вашъ по ровну дѣлилъ свою привязанность между вами и мной; я помню какъ, заблудившись разъ случайно на охотѣ, по возвращеніи, я засталъ добраго герцога бранившаго васъ за то, что вы оставили меня одного въ лѣсу, какъ будто дѣло шло о безопасности вашего старшаго брата.

Черты герцога бургундскаго были отъ природы рѣзки и суровы; но когда, изъ вѣжливости и какъ бы въ подтвержденіе истины сказаннаго королемъ, онъ усиливался улыбаться, лице его принимало чисто діавольское выраженіе.

"Лицемѣръ изъ лицемѣровъ, « подумалъ онъ въ глубинѣ души, „я желалъ бы, чтобы честь позволила мнѣ напомнить вамъ, какъ вы отплатили за всѣ оказанныя вамъ нашимъ домомъ благодѣянія“!

— Но, продолжалъ король, — если узы крови и признательности не достаточны для нашей дружбы, мой любезный братъ, то мы связаны еще духовнымъ родствомъ, вѣдь я крестный отецъ вашей прекрасной дочери Маріи, которую люблю какъ свою собственную дочь. А когда святые, да будетъ благословенно ихъ святое имя, даровали мнѣ молодой отпрыскъ, увядшій въ три мѣсяца, герцогъ, вашъ отецъ, былъ его воспріемникомъ и праздновалъ крещеніе съ большей пышностью и великолѣпіемъ, чѣмъ бы могъ выказать ихъ самъ Парижъ. Я никогда не забуду глубокаго, неизгладимаго впечатлѣнія, которое щедрость герцога Филина и ваша, мой дорогой братъ, произвела на полуразбитое сердце бѣднаго изгнанника!

— Ваше величество, сказалъ герцогъ, принуждая себя что нибудь отвѣтить, — благодарили за эту незначительную услугу въ такихъ выраженіяхъ, которыя болѣе чѣмъ вознаградили за все великолѣпіе, которымъ Бургундія обязана была показать, какъ глубоко она чувствовала честь, оказанную вами ея государю.

— Я помню выраженія, о которыхъ вы говорите, любезный братъ, отвѣчалъ улыбаясь король; — я, кажется, сказалъ тогда, что въ возмездіе за это благодѣяніе я, бѣдный изгнанникъ, ничего не могу предложить кромѣ себя, жены и своего сына. Что же, мнѣ кажется, я таки сдержалъ свое обѣщаніе?

— Я не смѣю опровергать того, что вашему величеству угодно утверждать, возразилъ герцогъ, — но….

— Но? вы спрашиваете, прервалъ его король, — на сколько мои дѣйствія согласовались съ словами? А вотъ какъ: тѣло моего сына, Іоанна, покоится въ бургундской землѣ; самого себя я сегодня безусловно отдалъ въ ваши руки; что же до моей жены, то я полагаю, добрый братъ, что, принимая во вниманіе протекшее время, вы едва ли будете настаивать, чтобы я сдержалъ и въ этомъ отношеніи мое слово. Она родилась въ день св. Благовѣщенія, (при этомъ онъ перекрестился и пробормоталъ Ora pro nobis) назадъ тому лѣтъ пятьдесятъ; но и она не дальше какъ въ Реймсѣ, и, если вы хотите точнаго исполненія моихъ словъ, она будетъ только ожидать изъявленія вашего желанія.

Какъ не былъ раздраженъ герцогъ изъявленіемъ самой тѣсной дружбы, въ которой король такъ нагло прикидывался, онъ не могъ не разсмѣяться надъ оригинальнымъ отвѣтомъ этого страннаго государя; смѣхъ его былъ также отрывистъ и рѣзокъ, какъ и выраженіе гнѣва, которому онъ часто предавался. Онъ смѣялся больше и громче, чѣмъ считалось тогда и считается теперь приличнымъ въ подобномъ случаѣ, и отвѣчалъ въ томъ же тонѣ, отказываясь на отрѣзъ отъ чести быть въ обществѣ королевы, но выразивъ желаніе видѣть у себя старшую дочь короля, которая славилась красотой.

— Я радъ, любезный братъ, отвѣчалъ Людовикъ, съ одной изъ тѣхъ двусмысленныхъ улыбокъ, которыми онъ такъ часто прикрывалъ свои чувства, — что вашъ любезный выборъ не палъ на мою младшую дочь, Жанну. Вамъ бы пришлось преломить копье съ моимъ любезнымъ братомъ, герцогомъ орлеанскимъ; и кого бы изъ васъ не постигло несчастіе, я равно бы лишился добраго друга и преданнаго родственника.

— Нѣтъ, нѣтъ, государь, сказалъ Карлъ, — герцогъ орлеанскій не встрѣтитъ меня на пути, который онъ выбралъ любя. Дѣло, за которое я когда либо переломлю копье съ Орлеаномъ должно быть хорошо и прямо.

Король ни мало не оскорбился этимъ грубымъ намекомъ на безобразіе принцессы Жанны. Напротивъ, онъ былъ скорѣе доволенъ, что герцогъ забавлялся двусмысленными шутками, въ которыхъ Людовикъ былъ весьма искусенъ, и которыя, употребляя современное выраженіе, избавляли его отъ сентиментальнаго лицемѣрія. Поэтому, онъ тотчасъ же далъ разговору такой оборотъ, что, хотя Карлъ чувствовалъ невозможность разыгрывать роль преданнаго и примирившагося друга съ государемъ, который такъ часто вредилъ ему, и въ искренности котораго въ настоящемъ случаѣ онъ такъ сильно сомнѣвался, ему однако не трудно было показать себя радушнымъ хозяиномъ относительно остроумнаго гостя. Такимъ образомъ, недостатокъ взаимнаго расположенія замѣнился пріятельскимъ тономъ двухъ веселыхъ собесѣдниковъ; тонъ этотъ былъ свойственъ герцогу по природной откровенности и, можно прибавить, грубости его характера. Что же касается Людовика, хотя онъ былъ способенъ принимать всевозможныя оттѣнки въ обращеніи, но этотъ тонъ былъ болѣе свойственъ ему потому, что въ немъ соединялась грубость мысли съ язвительнымъ остроуміемъ.

Къ счастію, оба государя могли во все время пиршества въ ратушѣ Перонны поддерживать разговоръ въ томъ же духѣ, благодаря чему они чувствовали себя какъ на нейтральной почвѣ и это, какъ легко замѣтилъ Людовикъ, было самымъ лучшимъ, необходимымъ для его собственной безопасности, средствомъ поддержать хорошее настроеніе въ герцогѣ бургундскомъ.

Но онъ былъ однако встревоженъ, увидѣвъ, что многіе изъ самыхъ знатныхъ, бѣжавшихъ отъ его строгости и несправедливости французскихъ дворянъ, окружали герцога и пользовались властью и большимъ довѣріемъ. Изъ опасенія ихъ ненависти и мщенія король, какъ мы уже говорили выше, пожелалъ помѣститься не въ самомъ городѣ, а въ пероннскомъ замкѣ или крѣпости^[41]. Карлъ тотчасъ согласился на эту просьбу съ мрачной улыбкой, объ которой нельзя было сказать добро или зло она предвѣщала тому, къ кому относилась.

Но когда король, выражаясь съ крайней осторожностью и тономъ, который по его мнѣнію могъ убаюкать подозрѣнія, спросилъ могутъ ли шотландскіе стрѣлки его гвардіи, вмѣсто городскихъ воротъ, охранять замокъ во время его пребыванія въ немъ, Карлъ отказалъ наотрѣзъ. Голосъ его, по обыкновенію рѣшительный и рѣзкій, казался еще страшнѣе вслѣдствіе привычки герцога крутить усы, когда онъ говорилъ, или немного вынимать изъ ноженъ и опять вкладывать свой мечъ или кинжалъ. — Нѣтъ, ваше величество, сказалъ онъ, — клянусь св. Мартиномъ, вы въ городѣ вашего вассала, такъ называютъ меня относительно вашего величества, мой замокъ и городъ принадлежатъ вамъ, мое войско ваше. Поэтому не все ли равно мои ли солдаты, ваши ли шотландскіе стрѣлки будутъ охранять наружныя ворота и укрѣпленія замка? Нѣтъ, клянусь св. Георгомъ, Перонна дѣвственная крѣпость и она не утратитъ этой репутаціи по моей небрежности. За дѣвушками нуженъ строгій надзоръ, мой царственный братъ, если вы хотите, чтобы онѣ сохранили свою добрую славу.

— Безъ сомнѣнія, любезный братъ, я совершенно согласенъ съ вами, тѣмъ болѣе, что честь этого добраго городка дороже мнѣ, чѣмъ валъ. Перонна, какъ вы знаете, любезный братъ, принадлежитъ къ числу тѣхъ городовъ на берегахъ Соммы, которые были предоставлены вашему, блаженной памяти, отцу, въ залогъ данныхъ намъ суммъ, съ правомъ выкупа. И, говоря правду, являясь къ вамъ, какъ честный должникъ, желающій выполнить всѣ свои обязательства, я, съ цѣлію сдѣлать этотъ выкупъ, привелъ съ собой нѣсколько мулловъ, навьюченныхъ серебромъ, котораго хватитъ на три года для содержанія даже вашего великолѣпнаго и царскаго двора, любезный брать.

— Я не возьму изъ него ни одного обола, отвѣчалъ герцогъ, крутя свои усы, — срокъ выкупа прошелъ, мой царственный братъ, да къ тому же обѣ стороны никогда объ немъ серьозно и не думали. Уступка этихъ городовъ была единственнымъ вознагражденіемъ, которое мой отецъ когда либо получилъ отъ Франціи за то, что, въ счастливый для вашей семьи день, согласился позабыть убійство моего дѣда и промѣнять союзъ съ Англіей на союзъ съ вашимъ отцомъ. Святой Георгъ! еслибъ онъ поступилъ иначе, то ваше королевское величество не только не имѣли бы городовъ на Соммѣ, но едва ли успѣли бы сохранить и тѣ, что за Лоарой. Нѣтъ, я не уступлю изъ нихъ ни камня, хотя бы за каждый камень мнѣ заплатили вѣсомъ золота. Благодаря Богу, мудрости и храбрости моихъ предковъ, доходы Бургундіи, хотя она простое герцогство, могутъ, не заставляя меня торговать моимъ наслѣдіемъ, поддержать великолѣпіе моего двора даже и тогда, когда я принимаю короля.

— Хорошо, любезный братъ, отвѣчалъ Людовикъ тѣмъ же спокойнымъ и мягкимъ тономъ, не смущаясь громкимъ голосомъ и порывистыми движеніями герцога, — я вижу, вы такъ расположены къ Франціи, что не желали бы разстаться съ чѣмъ бы то ни было, что только принадлежитъ ей. Но намъ будетъ нуженъ посредникъ въ этихъ дѣлахъ, когда мы станемъ обсуждать ихъ въ совѣтѣ. Что бы вы сказали о Сен-Полѣ?

— Ни св. Павелъ, ни св. Петръ, никакой святой календаря, возразилъ герцогъ бургундскій, — не убѣдитъ меня своими проповѣдями отказаться отъ Перонны.

— Нѣтъ, вы не понимаете меня, продолжалъ, улыбаясь, Людовикъ, — я говорю о Людовикѣ люксембургскомъ, нашемъ вѣрномъ коннетаблѣ, графѣ де Сен-Поль. О! пресвятая ембронская богородица! намъ недостаетъ только его головы въ нашемъ совѣщаніи, самой лучшей головы Франціи, и всего болѣе способной возстановить между нами полное согласіе.

— Клянусь св. Георгіемъ бургундскимъ! сказалъ герцогъ, — меня удивляетъ, какъ ваше, величество можете такъ говорить о человѣкѣ, измѣнившемъ и Франціи и Бургундіи, о человѣкѣ, всегда старавшемся разжигать наши частые раздоры, съ намѣреніемъ разыгрывать потомъ роль примирителя. Клянусь орденомъ, который ношу, что его болота не долго будутъ служить ему убѣжищемъ.

— Не горячитесь такъ, любезный братъ, продолжалъ король, улыбаясь и понижая голосъ, — когда я говорилъ о головѣ коннетабля, какъ о средствѣ примирить наши незначительныя несогласія, я не имѣлъ въ виду его тѣла, которое можетъ для большаго удобства оставаться въ Сен-Квентинѣ.

— Ха, ха! я понимаю васъ, мой царственный братъ, сказалъ Карлъ съ тѣмъ рѣзкимъ хохотомъ, который у него нѣсколько разъ вызывали грубыя шутки короля, и, топнувъ ногой, прибавилъ: — я согласенъ, въ этомъ смыслѣ голова коннетабля могла бы быть полезна въ Пероннѣ.

Подобнаго рода разговоры, съ помощію которыхъ король между смѣхомъ и шутками вставлялъ намеки на серіозныя дѣла, не слѣдовали къ ряду одинъ за другимъ; они были ловко вводимы Людовикомъ впродолженіи пиршества въ ратушѣ и слѣдовавшаго за нимъ свиданія въ собственномъ домѣ герцога, словомъ, всякій разъ, какъ представлялся удобный случай заводить рѣчь о такихъ щекотливыхъ предметахъ.

Въ самомъ дѣлѣ, какъ ни опрометчиво поступилъ Людовикъ, поставивъ себя въ положеніе, выходъ изъ котораго былъ сомнителенъ и опасенъ, судя по свирѣпому праву герцога и по многочисленнымъ поводамъ къ существовавшей между ними непримиримой ненависти, никогда, однако, кормчій на неизвѣстномъ берегу не дѣйствовалъ съ большей твердостью и осторожностью. Онъ, казалось, ловко и точно измѣрялъ глубину и мели въ душѣ своего противника и характеръ его, и не выказывалъ ни страха, ни сомнѣніи, когда изслѣдованія его открывали болѣе подводныхъ скалъ и опасныхъ отмелей, чѣмъ надежныхъ гаваней.

Наконецъ кончился день, утомительный для Людовика отъ постояннаго напряженія вниманія, крайней осторожности и дѣятельности, которыхъ требовало его положеніе; для герцога онъ былъ тяжелъ вслѣдствіе необходимости сдерживать бушевавшія чувства, которымъ онъ имѣлъ обыкновеніе необузданно отдаваться. Едва только, простившись съ королемъ по всѣмъ правиламъ этикета, Карлъ вернулся въ свои комнаты, онъ далъ полную волю такъ долго подавляемому гнѣву. И множество бранныхъ словъ и проклятій обрушилось въ эту ночь на кого и не назначалось, какъ говорилъ ле-Глорьё. Домашнимъ герцога достался весь запасъ ругательствъ, которыми приличіе не дозволяло Карлу осыпать своего царственнаго гостя даже въ его отсутствіи, по ихъ накопилось столько, что онъ уже былъ не въ силахъ сдерживать себя. Выходки шута успѣли однако нѣсколько разсѣять дурное расположеніе духа герцога; онъ громко смѣялся, бросилъ ле-Глорьё золотую монету, потомъ позволилъ спокойно раздѣть себя, выпилъ большой стаканъ приправленнаго пряностями вина, легъ въ постель и крѣпко заснулъ.

Но отправленіе Людовика ко сну заслуживаетъ большаго вниманія. Необузданное выраженіе сильныхъ и безумныхъ страстей принадлежитъ болѣе животной, чѣмъ разумной сторонѣ нашей природы и потому мало интересуетъ насъ, сравнительно съ глубокой дѣятельностью сильнаго и могучаго ума.

Придворные и сановники герцога бургундскаго проводили короля до избраннаго имъ помѣщенія въ пероннскомъ замкѣ или крѣпости, у воротъ которой онъ былъ встрѣченъ многочисленной стражей изъ стрѣлковъ и воиновъ.

Сходя съ лошади, чтобы перейти по подъемному мосту черезъ необыкновенно глубокій и широкій ровъ, онъ взглянулъ на часовыхъ и, обратившись къ сопровождавшему его, вмѣстѣ съ другими благородными бургундцами, дэ-Комину, сказалъ: — На нихъ кресты св. Андрея, но не тѣ, которые носятъ мои шотландскіе стрѣлки.

— Вы найдете ихъ также готовыми умереть, защищая ваше величество, отвѣчалъ бургундецъ; его тонкій слухъ подмѣтилъ въ тонѣ короля оттѣнокъ, который Людовикъ, если бы могъ, постарался бы конечно скрыть. — Они носятъ крестъ св. Андрея, какъ принадлежность золотаго руна, ордена моего государя, герцога бургундскаго.

— Развѣ я не знаю этого? сказалъ Людовикъ, указывая на орденскую цѣпь, которую онъ надѣлъ изъ любезности къ своему хозяину, — это одинъ изъ дорогихъ залоговъ братства, связывающаго меня съ моимъ добрымъ родственникомъ. Мы братья по рыцарству, братья по духовному родству, братья по рожденію, и друзья по узамъ любви, соединяющимъ добрыхъ сосѣдей…. Не ходите далѣе этого двора, господа! я не могу допустить васъ провожать меня далѣе, вы уже и такъ оказали мнѣ довольно любезности.

— Герцогъ поручилъ намъ, отвѣчалъ д’Имберкуръ, — провожать ваше величество до вашихъ покоевъ. Мы надѣемся, что ваше величество позволите намъ исполнить приказанія нашего государя.

— Я надѣюсь, сказалъ король, — вы сами согласитесь, что въ такомъ неважномъ вопросѣ мои приказанія могутъ имѣть перевѣсъ надъ его приказаніями, даже для васъ, его подданныхъ. Я не совсѣмъ здоровъ, господа, нѣсколько усталъ. Большое удовольствіе утомляетъ почти также, какъ большой трудъ. Надѣюсь завтра больше насладиться вашимъ обществомъ…. И вашимъ также, сэньёръ Филипъ дэ-Коминъ…. я слышалъ, что вы лѣтописецъ нашего времени, и мы, желающіе имѣть имя въ исторіи, должны расположить васъ въ свою пользу; говорятъ, что когда вы захотите, то ваше перо очень остро…. Доброй ночи, господа, доброй ночи всѣмъ и каждому изъ васъ.

Бургундскіе сановники удалились, очень довольные любезнымъ обращеніемъ Людовика и одинаковою внимательностью ко всѣмъ. Король, только съ двумя или тремя изъ своихъ приближенныхъ, остался подъ сводами воротъ, которыя вели на нижній дворъ пероннскаго замка. Онъ устремилъ глаза на огромную башню, занимавшую одинъ изъ угловъ и служившую главной тюрьмой. Она своимъ наружнымъ видомъ напоминала бѣлую башню лондонской крѣпости, по архитектура ея была еще древнѣе: постройку ея относили ко времени Карла Великаго. Стѣны были необыкновенной толщины, маленькія окна защищались желѣзными рѣшетками; громадное и массивное зданіе, освѣщенное яркимъ свѣтомъ луны, бросало темную, зловѣщую тѣнь на весь дворъ.

— Мнѣ не тамъ отведено помѣщеніе? спросилъ король съ содроганіемъ отъ какого-то зловѣщаго предчувствія.

— Нѣтъ, избави Богъ, отвѣчалъ сѣдой сенешаль, съ непокрытой головой, провожавшій короля, — вашему величеству приготовлено помѣщеніе въ томъ зданіи, пониже, которое стоитъ рядомъ, и гдѣ король Іоаннъ провелъ двѣ ночи передъ сраженіемъ при Пуатье.

— Гм! это тоже нехорошее предзнаменованіе, пробормоталъ король; — но что же это за башня, мой другъ? И почему вы просите небо, чтобы меня не помѣщали въ ней?

— Я…. мой милостивый повелитель, сказалъ сенешаль, — я не знаю ничего дурнаго о башнѣ… только караульные говорятъ, что по ночамъ въ ней бываютъ видны огни и слышенъ странный шумъ; да и не удивительно, прежде она служила государственной тюрьмой и носится много разсказовъ о происходившихъ въ ней дѣлахъ.

Людовикъ не разспрашивалъ далѣе; онъ, болѣе всякаго другаго долженъ былъ уважать тюремныя тайны. У дверей назначеннаго ему помѣщенія, хотя и не столь древняго, какъ башня, но все таки стараго и мрачнаго, стоялъ небольшой отрядъ шотландскихъ стрѣлковъ, которыхъ герцогь, хотя онъ и отклонился было отъ исполненія желанія короля, велѣлъ поставить тутъ, чтобы они находились близь особы своего государя. Во главѣ отряда былъ вѣрный лордъ Крауфордъ.,

— Крауфордъ, мой вѣрный и честный Крауфордъ! сказалъ король, — гдѣ же ты былъ весь день? Или бургундскіе дворяне такъ негостепріиины, что забыли объ одномъ изъ храбрѣйшихъ и благороднѣйшихъ дворянъ, какихъ когда либо видалъ дворъ? Я не видалъ тебя за столомъ.

— Я отказался отъ него, государь, время измѣнило меня. Были дни, когда я могъ отважиться на пирушку съ любымъ бургундцемъ и пить сокъ его же собственныхъ виноградниковъ; но теперь довольно четырехъ пинтъ, чтобы свалить меня, а долгъ мой требуетъ, кажется, чтобы я въ настоящемъ случаѣ подавалъ примѣръ своимъ молодцамъ.

— Ты всегда остороженъ, продолжалъ король, — но сегодня, кажется, тебѣ не много труда съ такимъ незначительнымъ отрядомъ, и время празднествъ не требуетъ такого строгаго самопожертвованія, какъ времена опасности.

— Если у меня мало людей, тѣмъ болѣе я долженъ наблюдать, чтобъ они были въ состояніи исполнять свой долгъ; а чѣмъ все это дѣло кончится, миромъ или битвой, это лучше извѣстно Богу и вашему величеству, чѣмъ старому Джону Крауфорду.

— Ты, однако, не предвидишь никакой опасности? спросилъ король торопливо, но понижая голосъ.

— Нѣтъ, отвѣчалъ Крауфордъ, — но я желалъ бы предвидѣть, какъ говорилъ старый графъ Тейнеманъ^[42] „предвидѣть опасность, значитъ защититься отъ нея“…. Какой пароль вашему величеству будетъ угодно дать на эту ночь?

— Пусть онъ будетъ Бургундія, въ честь нашего хозяина и твоего любимаго напитка, Крауфордъ.

— Я ничего не имѣю сказать ни противъ герцога, ни противъ напитка, только бы и тотъ и другой были неподдѣльны, отвѣчалъ Крауфордъ. — Доброй ночи вашему величеству!

— Доброй ночи, мой вѣрный шотландецъ, сказалъ король и удалился въ свои покои.

У входа въ спальню, на часахъ стоялъ Баляфре. — Слѣдуй за мной, сказалъ король, проходя мимо его. Стрѣлокъ, какъ пущенная въ ходъ машина, зашагалъ вслѣдъ за королемъ и, войдя въ комнату, неподвижно и молча ожидалъ дальнѣйшихъ приказаній.

— Не слыхалъ ли ты чего нибудь объ этомъ странствующемъ паладинѣ, твоемъ племянникѣ? спросилъ король; — онъ пропалъ безъ вѣсти съ тѣхъ поръ какъ, подобно юному рыцарю, пустившемуся въ первый разъ искать приключеній, онъ прислалъ намъ двухъ плѣнниковъ, первые плоды своей доблести.

— Я слышалъ кое-что объ этомъ, государь, сказалъ Баляфре, — и надѣюсь, ваше величество повѣрите, что если онъ поступилъ дурно, то къ тому я никакимъ образомъ не поощрялъ его, ни примѣромъ, ни совѣтомъ; я никогда не имѣлъ дерзости выбить изъ сѣдла кого либо изъ членовъ знаменитаго дома вашего величества, зная хорошо свое положеніе и….

— Объ этомъ нечего говорить, прервалъ его король, — твой племянникъ поступилъ, какъ повелѣвалъ ему долгъ.

— А, такъ онъ дѣйствительно воспользовался моими наставленіями, продолжалъ Баляфре, — Квентинъ, говорилъ я ему, чтобы ни случилось, помни, что ты принадлежишь къ шотландскимъ стрѣлкамъ, и исполняй твой долгъ, чтобы изъ этого ни вышло.

— Я тотчасъ догадался, что у него былъ какой нибудь отмѣнный наставникъ, но отвѣчай на мой первый вопросъ. Слышалъ ты что нибудь о своемъ племянникѣ въ послѣднее время? Подальше, господа, прибавилъ Людовикъ, обращаясь къ своимъ слугамъ, — это дѣло касается меня одного.

— Слышалъ, съ позволенія вашего величества, сказалъ Баляфре, — я сегодня вечеромъ видѣлъ конюха Шарля, котораго мой племянникъ отправилъ изъ Люттиха или какого-то, лежащаго недалеко отъ города, епископскаго замка, куда онъ благополучно довелъ графинь де-Круа.

— Слава пресвятой богородицѣ! воскликнулъ король, — увѣренъ ли ты въ этомъ? справедлива ли эта хорошая вѣсть?

— Какъ нельзя болѣе, сказалъ Баляфре. — У Шарля есть, кажется, письма къ вашему величеству отъ графинь де-Круа.

— Скорѣй ступай за ними; отдай свое ружье кому нибудь изъ этихъ негодяевъ… Оливье, кому нибудь. Слава пресвятой ембронской дѣвѣ! Серебряная рѣшотка окружитъ ея алтарь!

Въ этомъ припадкѣ благодарности и благочестія, Людовикъ снялъ, по обыкновенію, свою шапку и, выбравъ изъ украшавшихъ ее образковъ любимое изображеніе святой дѣвы, поставилъ его на столъ и, преклонивъ полѣна, набожно повторилъ данный обѣтъ.

Шарля, первый посланный съ письмами изъ Шонвальдта, была, введенъ къ коралю. Въ этихъ письмахъ графини де-Круа очень холодно благодарили Людовика за его любезность къ нимъ во время пребыванія ихъ въ Плесси, и нѣсколько теплѣе выражали свою признательность за то, что онъ позволила, и даже доставилъ имъ возможность безопасно выѣхать изъ его владѣній. Это не только не разсердило Людовика, но, напротивъ, заставило его разсмѣяться отъ всей души. Потомъ, съ видимымъ интересомъ, онъ спросилъ у Шарля не встрѣтили ли они на пути какого нибудь препятствія или нападенія? Шарль, глупый малый, а потому и избранный для этого посольства, сообщилъ очень смутныя свѣдѣнія о схваткѣ, въ которой былъ убитъ его товарищъ гасконецъ, но болѣе ни о чемъ не зналъ. Потомъ Людовикъ подробно разспросилъ по какой дорогѣ они ѣхали къ Люттиху, и, казалось, удвоилъ вниманіе, когда получилъ въ отвѣтъ, что, не доѣзжая Намюра, они отправились кратчайшимъ путемъ въ Люттихъ по правому, а не по лѣвому, какъ было назначено, берегу Мааса. Король приказалъ выдать конюху небольшое награжденіе и отпустилъ его, показывая видъ, какъ будто онъ безпокоился только о безопасности графинь де-Круа.

Но эти новости, хотя онѣ и сообщали о неудачѣ одного изъ самыхъ задушевныхъ его плановъ, доставили, по видимому, Людовику гораздо болѣе удовольствія, нежели сколько онъ испыталъ бы въ случаѣ полнаго успѣха. Онъ вздохнулъ какъ человѣкъ, освободившійся отъ тяжелой ноши, прочиталъ свои благодарственныя молитвы, съ видомъ глубокой набожности поднялъ глаза къ небу и принялся составлять новые и болѣе вѣрные честолюбивые планы.

Съ этой цѣлью, Людовикъ потребовалъ къ себѣ своего астролога, Марціуса Галеотти, который явился съ своей обыкновенной торжественностью, но не безъ нѣкотораго недоумѣнія на лицѣ, какъ будто сомнѣваясь въ хорошемъ пріемѣ со стороны короля. Однако пріемъ былъ любезенъ и даже радушнѣе, чѣмъ когда либо. Людовикъ называлъ его своимъ другомъ, отцемъ въ наукѣ, телескопомъ, который давалъ ему возможность заглядывать въ отдаленное будущее, и въ заключеніе всего надѣлъ на его палецъ очень дорогой перстень. Галеотти, не знавшій обстоятельствъ, тикъ неожиданно возвысившихъ его во мнѣніи короля, былъ слишкомъ искусенъ въ своемъ ремеслѣ, чтобы обнаружить это незнаніе. Онъ скромно и съ достоинствомъ выслушалъ похвалы Людовика и отвѣчалъ, что они должны быть отнесены единственно къ той благородной наукѣ, которой онъ служилъ, наукѣ тѣмъ болѣе достойной удивленія, что она совершала чудеса посредствомъ такого ничтожнаго орудія, какъ онъ. И они разстались съ королемъ въ первый разъ весьма довольные другъ другомъ.

По уходѣ астролога, Людовикъ бросился въ кресло. Онъ, казалось, былъ сильно утомленъ и отпустилъ всѣхъ своихъ слугъ, кромѣ одного Оливье, который, съ своими обычными кошачьими ухватками, помогалъ своему господину раздѣваться.

Исполняя свои обязанности, Оливье былъ пораженъ перемѣной, происшедшей въ Людовикѣ, который противъ своего обыкновенія былъ угрюмъ и молчаливъ. Въ самой порочной душѣ проявляются иногда какъ будто хорошія чувства. Такъ разбойникъ высказываетъ вѣрность своему атаману, а избалованный и возвеличенный любимецъ обнаруживаетъ подчасъ проблески искренняго участія къ государю, которому обязанъ своимъ возвышеніемъ. Оливье-діяволъ, злой, и какъ тамъ еще его называли по его дурнымъ качествамъ, однако не вполнѣ заслуживалъ своего названія. Въ настоящемъ случаѣ, при видѣ своего господина въ такомъ тяжеломъ положеніи, когда ему грозила опасность и силы, по видимому, измѣняли, въ брадобрѣѣ нѣсколько заговорило чувство благодарности. Нѣкоторое время онъ молча исполнялъ обычныя обязанности слуги при раздѣваніи своего господина; наконецъ, не вытерпѣвъ, съ фамильярностью, которую допускалъ въ такихъ случаяхъ его снисходительный господинъ, сказалъ: — Tile-diva, государь, глядя на васъ, можно подумать, что ваше величество потеряли сраженіе; тогда какъ я, находившійся весь день при вашемъ величествѣ, могу сказать, напротивъ, что никогда еще вы такъ храбро не отстаивали поля битвы.

— Поля битвы, сказалъ Людовикъ, поднимая глаза и принимая свой обычный насмѣшливый тонъ; — Pasques-dieu, другъ Оливье, скажи лучше, что я остался побѣдителемъ въ бою съ дикимъ быкомъ; никогда еще не бывало такого слѣпаго, необузданнаго, упрямаго, непокорнаго животнаго, какъ нашъ братъ, герцогъ бургундскій, исключая развѣ вскормленныхъ для боя мурційскихъ быковъ. Но, довольно объ этомъ, я таки храбро боролся съ нимъ, Оливье, порадуйся со мной, что мои планы во Фландріи не удались, какъ относительно этихъ двухъ странствующихъ принцессъ де-Круа, такъ и относительно Люттиха. Ты донимаешь меня?

— По чести, нѣтъ, государь; я не могу поздравить ваше величество съ тѣмъ, что рушились самые любимые ваши планы, пока вы не скажете мнѣ причинъ, заставившихъ васъ измѣнить ваши виды и намѣренія.

— Вообще, я не измѣнялъ ни тѣхъ, ни другихъ, отвѣчалъ король, — но, Pasques-dieu, мой другъ, сегодня я узналъ горцога Карла короче, чѣмъ зналъ его прежде. Когда онъ былъ графомъ Шаролэ, во времена стараго герцога Филипа и изгнаннаго дофина Франціи, мы пили, охотились, искали вмѣстѣ приключеній, и не мало было ихъ у насъ! Въ то время я имѣлъ надъ нимъ рѣшительный верхъ, какой всегда имѣетъ сильный умъ надъ слабымъ. Но онъ измѣнился съ тѣхъ поръ, сталъ упрямымъ, смѣлымъ, дерзкимъ, несговорчивымъ догматикомъ и, видимо, намѣренъ довести дѣло до крайности, воображая, что всѣ выгоды на его сторонѣ. Я принужденъ былъ не касаться, какъ раскаленнаго желѣза, нѣкоторыхъ непріятныхъ для него вопросовъ. Я только намекнулъ ему, что этѣ странствующія графиня де-Круа могли, не достигнувъ Люттиха (я откровенно сознался, что онѣ по моему мнѣнію отправились туда), попасться въ руки какого нибудь пограничнаго бродяги и, Pasques-dieu! можно было подумать, что я говорилъ о святотатствѣ. Безполезно повторять, что онъ отвѣчалъ; достаточно тебѣ знать, что я усумнился бы въ своей безопасности, еслибы герцогу въ это время донесли объ успѣхѣ твоего друга Гильома длиннобородаго и вашихъ съ нимъ честныхъ плановъ поправить его состояніе женитьбой.

— Позвольте, ваше величество, онъ не мой другъ и планъ тоже, не мой.

— Правда, Оливье, отвѣчалъ король, — твое намѣреніе было не женить, а обрить такого жениха. Ну, да ты назначалъ ей не лучшаго мужа, когда скромно намекалъ на себя. Но, Оливье, счастливъ тотъ, кто ей не мужъ; повѣсить, колесовать, четвертовать, вотъ самыя нѣжныя намѣренія моего любезнаго родственника относительно того, кто осмѣлился бы обвѣнчаться съ молодой графиней, его подданной, безъ его герцогскаго соизволенія.

— Безъ сомнѣнія, онъ также близко принимаетъ къ сердцу волненія добраго города Люттиха? спросилъ любимецъ.

— Также и даже ближе, отвѣчалъ король, — какъ ты легко можешь понять; но, какъ только я рѣшился ѣхать сюда, въ Люттихъ были отправлены гонцы, чтобы пріостановить на это время всякое возмущеніе, а моимъ дѣятельнымъ и пылкимъ друзьямъ Руслеру и Павильону данъ приказъ быть тише мышей, пока не окончится мое свиданіе съ герцогомъ.

— И такъ, судя по словамъ вашего величества, сказалъ Оливье сухо, — наилучшее, чего можно ожидать отъ этого свиданья, будетъ то, что ваше положеніе не ухудшится! Это нѣсколько напоминаетъ журавля, который, всунувъ голову въ лисью пасть, благодарилъ судьбу за то, что голова его осталась цѣла. Однако, ваше величество сію минуту, по видимому, отъ души благодарили мудраго философа, по совѣту котораго вы рѣшились начать такъ много обѣщавшую игру.

— Не слѣдуетъ отчаяваться въ игрѣ, покуда она не проиграна, возразилъ рѣзко король, — а я не имѣю причинъ бояться за мою. Напротивъ, если ничто не возбудитъ злобы этого мстительнаго безумца, я увѣренъ въ побѣдѣ и, конечно, я не мало обязанъ искусству, избравшему моимъ агентомъ и спутникомъ графинь де-Круа молодаго человѣка, гороскопъ котораго такъ совпадаетъ съ моимъ, что онъ спасъ меня отъ опасности, даже нарушивъ мои собственныя приказанія и выбравъ другой путь, избавившій его отъ засады де-ла-Марка.

— Найдется много такихъ слугъ, которые согласятся служить вашему величеству, исполняя свои желанія, вмѣсто вашихъ приказаній, отвѣчалъ Оливье.

— Нѣтъ, нѣтъ, Оливье, нетерпѣливо отвѣчалъ Людовикъ, — языческій поэтъ говоритъ о Vota dits exaudita malignis, т. e. о нашихъ желаніяхъ, которыя святые исполняютъ въ своемъ гнѣвѣ на насъ, и таковъ былъ бы въ настоящее время успѣхъ Гильома де-ла-Маркъ, если бы ему удалось исполнить его намѣреніе, пока я нахожусь въ рукахъ герцога бургундскаго. И это предвидѣло мое собственное искусство, подкрѣпленное знаніями Галеотти; т. е. я не предвидѣлъ, что предпріятіе де-ла-Марка не удастся, но я предвидѣлъ, что путешествіе молодаго шотландца счастливо окончится для меня; такъ и случилось, хотя и несогласно съ тѣмъ, чего я ожидалъ. Хотя звѣзды вообще предсказываютъ исходъ дѣла, но они умалчиваютъ о средствахъ къ его достиженію, которыя часто противорѣчатъ нашимъ ожиданіямъ и даже желаніямъ. Но что говорить тебѣ объ этихъ таинствахъ, Оливье, ты въ этомъ отношеніи хуже самого чорта, имя котораго носишь: онъ вѣритъ и трепещетъ, а ты не вѣришь ни святымъ, ни наукѣ, и останешься невѣрующимъ, пока не сбудется твоя судьба, которая, какъ свидѣтельствуютъ твой гороскопъ и твоя наружность, обрекаетъ тебя висѣлицѣ!

— Если въ самомъ дѣлѣ это сбудется, отвѣчалъ смиренно Оливье, — то сбудется потому, что я былъ слишкомъ вѣрнымъ слугой, чтобы отступать передъ исполненіемъ приказаній моего царственнаго повелителя.

При этихъ словахъ, Людовикъ разразился своимъ обыкновеннымъ саркастическимъ смѣхомъ. — Клянусь богородицей, ты вѣрно попалъ въ цѣль, Оливье, и ты правъ; я самъ вызвалъ тебя на бой. Но скажи пожалуйста, не замѣтилъ ли ты чего нибудь въ обращеніи этихъ людей съ нами, что бы могло дать поводъ подозрѣвать дурныя намѣренія!

— Ваше величество и тотъ ученый философъ, отвѣчалъ Оливье, — вы обращаетесь за предсказаніями къ звѣздамъ и небеснымъ силамъ; я же, ничтожный пресмыкающійся, могу наблюдать только предметы, находящіеся въ моей мѣрѣ. Мнѣ кажется, что вашему величеству не оказываютъ того заботливаго вниманія, которымъ, обыкновенно, выражаютъ радость, принимая гостя вашего сана. Герцогъ сегодня вечеромъ сослался на усталость и проводилъ васъ только до улицы, предоставивъ своимъ придворнымъ сопровождать васъ до вашихъ покоевъ. Комнаты приготовлены на скоро и невнимательно, драпировка повѣшена криво и косо, и на одной, какъ вы можете замѣтить, фигуры кверху ногами, а деревья растутъ, кверху корнями.

— Вздоръ! это случайность, слѣдствіе поспѣшности, сказалъ Людовикъ, — видалъ ли ты, чтобы я когда нибудь обращалъ вниманіе на такія мелочи?

— Сами по себѣ, онѣ и не заслуживаютъ вниманія, отвѣчалъ Оливье, — но онѣ служатъ мѣриломъ той степени уваженія къ вашему величеству, которую придворные герцога замѣчаютъ въ своемъ господинѣ. Повѣрьте, еслибъ онъ искренно желалъ, чтобы оказанный вамъ пріемъ отличался должнымъ вниманіемъ, во всѣхъ мельчайшихъ подробностяхъ усердіе его слугъ обратило бы минуты въ дни. А когда же, прибавилъ онъ, указывая на тазъ и рукомойникъ, — ваше величество для своего туалета употребляли иную посуду, кромѣ серебряной.

— Это послѣднее замѣчаніе объ принадлежностяхъ для бритья, Оливье, съ принужденной улыбкой сказалъ король, — слишкомъ въ духѣ твоего ремесла, чтобы мнѣ оспаривать его. Правда, что когда я былъ не болѣе какъ скитальцемъ и изгнанникомъ, мнѣ подавалось все на золотѣ по приказанію того же самаго Карла, киторый считалъ серебро недостойнымъ дофина, хотя теперь, кажется, находитъ этотъ металлъ слишкомъ дорогимъ для короля Франціи. Теперь, Оливье, пора спать. Мы приняли рѣшеніе и исполнили его; остается только смѣло продолжать начатую игру. Я знаю, что мой бургундскій братъ, подобно другимъ дикимъ быкамъ, бросается на врага съ закрытыми глазами. Мнѣ только надо подстеречь этотъ моментъ, какъ дѣлали тореадоры, которыхъ мы видѣли въ Бургосѣ, и его необузданность отдастъ его въ мои руки.

ГЛАВА XXVII.
ВЗРЫВЪ.

Все слушаетъ со страхомъ и безмолвнымъ удивленіемъ,

когда передъ устрашенными взорами появляется далеко
на югѣ внезапная, раздирающая тучу, молнія.

Лѣто Томсона.

Предъидущая глава, какъ указываетъ ея заглавіе, должна была бросить взглядъ на прошедшее, чтобы читателю сдѣлались вполнѣ понятны тѣ отношенія, въ которыхъ находились герцогъ бургундскій и Людовикъ. Побуждаемый отчасти своей вѣрой въ астрологію, которая предсказывала ему счастливый исходъ этого предпріятія, а главнымъ образомъ, безъ сомнѣнія, сознаніемъ превосходства своего ума надъ умомъ герцога Карла, король принялъ необыкновенное, ничѣмъ другимъ необъяснимое рѣшеніе довѣрить свою особу чести вспыльчиваго и озлобленнаго врага; рѣшеніе, тѣмъ болѣе неосторожное и странное, что событія того бурнаго времени представляли много примѣровъ, что самыя торжественныя обѣщанія безопасности не ограждали тѣхъ, кому бывали даваемы. Такъ, убійство дяди герцога на монтеросскомъ мосту, въ присутствіи отца Людовика, на торжественномъ свиданіи, имѣвшемъ цѣлью водвореніе мира и амнистіи, могло послужить герцогу ужаснымъ примѣромъ, еслибъ онъ захотѣлъ ему послѣдовать.

Но, въ характерѣ Карла, жестокомъ, гордомъ, пылкомъ и непреклонномъ, небыло однако бѣшеныхъ страстей, если онъ не находился подъ вліяніемъ ни вѣроломства, ни недостатка въ великодушіи, свойственныхъ людямъ болѣе холодныхъ темпераментовъ. Онъ не старался оказывать королю болѣе радушія, чѣмъ того требовали законы гостепріимства, по съ другой стороны и не выказывалъ намѣренія нарушить ихъ.

На слѣдующее утро по прибытіи короля былъ назначенъ общій смотръ бургундскимъ войскамъ, которыя были такъ многочисленны и такъ хорошо вооружены, что герцогъ не безъ удовольствія воспользовался случаемъ показать ихъ своему сильному сопернику. И въ самомъ дѣлѣ, когда, оказывая должную любезность вассала къ своему государю, онъ увѣрялъ, что войска принадлежатъ королю, а не ему, судорожныя движенія верхней губы и гордый блескъ его взгляда обнаруживали сознаніе, что онъ говорилъ однѣ пустыя фразы, что напротивъ, онъ неограниченно могъ располагать этимъ сильнымъ войскомъ и также готовъ былъ вести его на Парижъ, какъ противъ всякаго другаго непріятеля. Горькое чувство Людовика должно было еще болѣе усилиться, когда онъ увидѣлъ, что въ войскѣ развивались знамена многихъ французскихъ дворянъ не только Нормандіи и Бретани, но и другихъ, болѣе непосредственно ему подвластныхъ провинцій, дворянъ, которые вслѣдствіе различныхъ неудовольствій пристали къ герцогу бургундскому.

Но, вѣрный своему характеру, Людовикъ, по видимому, обращалъ мало вниманія на этихъ недовольныхъ, хотя, на самомъ дѣлѣ, перебиралъ въ своемъ умѣ всѣ средства, чтобы отторгнуть ихъ отъ знаменъ Бургундіи и возвратить въ свои ряды; онъ рѣшился, съ этою цѣлью, поручить Оливье и другимъ агентамъ тайно вывѣдать настроеніе самыхъ по его мнѣнію значительныхъ лицъ изъ этихъ недовольныхъ.

Самъ же король, дѣятельно, но осторожно, старался пріобрѣсть расположеніе главныхъ союзниковъ и совѣтниковъ Карла, употребляя для этого свои обыкновенныя средства — дружеское, ласковое обхожденіе, ловкую лесть и щедрые подарки, „не для того“, говорилъ онъ, „чтобы подкупить ихъ вѣрность къ ихъ благородному государю, но, чтобы они старались содѣйствовать сохраненію согласія между Франціей и Бургундіей, цѣли, хорошей самой по себѣ и необходимой для благосостоянія обоихъ государствъ и ихъ властителей“.

Вниманіе такого могущественнаго и мудраго короля было уже довольно сильной приманкой, обѣщанія сдѣлали болѣе; могущественнѣе же всего подарки, были обычаи того времени позволяли придворнымъ герцога принимать ихъ, не навлекая подозрѣній. Во время охоты на кабана, когда герцогъ, всегда увлекавшійся настоящимъ занятіемъ, будь это серьозное дѣло или удовольствіе, вполнѣ предавался охотѣ, Людовикъ, не стѣсняемый его присутствіемъ, искалъ и нашелъ средства переговорить тайно и порознь со многими изъ тѣхъ, которымъ молва приписывала наибольшее вліяніе на герцога; между прочими не были забыты д’Имберкуръ и дэ-Коминъ. Король не преминулъ, въ своихъ разговорахъ съ этими двуми знаменитыми личностями, осыпать похвалами храбрость и военное искусство перваго и глубокую проницательность и литературный талантъ будущаго историка того времени.

Этотъ случай лично пріобрѣсти расположеніе или, если читатель хочетъ, подкупить министровъ Карла, удовлетворилъ бы можетъ быть главной цѣли посѣщенія короля, даже еслибъ ему не удалось смягчить самого герцога. Между Франціей и Бургундіей была такая тѣсная связь, что большая часть дворянъ послѣдней имѣли надежды или дѣйствительные интересы во Франціи, которые могли зависѣть отъ расположенія или нерасположенія Людовика. Способный ко всякаго рода интригамъ, щедрый до расточительности, когда того требовалъ успѣхъ его плановъ, искусно умѣвшій выставлять въ благовидномъ свѣтѣ своя предложенія и подарки, король успѣлъ подчинить гордость однихъ интересу; а дѣйствительнымъ или мнимымъ патріотамъ онъ представилъ побудительной причиной своихъ дѣйствій общее благо Франціи и Бургундіи. Въ то же время, его личный интересъ, подобно скрытому колесу машины, дѣйствовалъ не менѣе сильно, хотя совершенно незамѣтно. Онъ для всякаго имѣлъ приличную приманку и особый способъ ставить ее: онъ клалъ подарокъ въ рукава тѣхъ, которые были слишкомъ горды, чтобы протянуть руку, и твердо вѣрилъ, что его щедрость, хотя, подобно росѣ, она ниспадала безъ шуму и незамѣтно, не преминетъ принести въ свое время богатую жатву, доброжелательства по крайней мѣрѣ, а можетъ быть и полезныхъ услугъ. Наконецъ, хотя онъ уже давно, посредствомъ своихъ министровъ, старался пріобрѣсти при бургундскомъ дворѣ благопріятное для интересовъ Франціи вліяніе, его личныя усилія, руководимыя предварительно собранными свѣдѣніями, сдѣлали, безъ сомнѣнія, въ нѣсколько часовъ болѣе для этой цѣли, чѣмъ его агенты въ продолженіи нѣсколькихъ лѣтъ переговоровъ.

Король не встрѣчалъ при дворѣ одного человѣка, котораго особенно желалъ расположить къ себѣ, и этотъ человѣкъ былъ графъ де-Крэвкёръ, непреклонность котораго во время посольства въ Плесси не только не возбудила недоброжелательство Людовика, по, напротивъ, была причиной, что король желалъ по возможности склонить его на свою сторону. Онъ не былъ особенно доволенъ, узнавъ, что Крэвкёръ, во главѣ сотни солдатъ, отправился къ границамъ Брабанта, чтобы за, случаѣ нужды подать помощь епископу противъ его недовольныхъ подданныхъ и Гильома де-ла-Маркъ; но онъ утѣшилъ себя, что появленіе этого войска, вмѣстѣ съ предписаніями, посланными черезъ вѣрныхъ агентовъ, послужитъ къ сохраненію въ этой странѣ спокойствія, нарушеніе котораго, какъ онъ предвидѣлъ, сдѣлало бы очень затруднительнымъ его настоящее положеніе.

Дворъ, какъ обыкновенно бываетъ на большихъ охотахъ, расположился, въ полдень, обѣдать въ лѣсу. Это обстоятельство было особенно пріятно герцогу, который былъ радъ случаю избѣгнуть торжественнаго церемоніала, съ какимъ, въ другомъ мѣстѣ онъ былъ бы обязанъ принимать короля Людовика. На самомъ дѣлѣ, знаніе человѣческой природы на этотъ разъ обмануло короля въ одномъ отношеніи. Онъ воображалъ, что герцогъ будетъ чрезвычайно польщенъ такимъ знакомъ снисхожденія и довѣрія со стороны своего государя, но онъ забылъ, что зависимость Бургундіи отъ Франціи составляла именно самую больную струну для такого сильнаго, богатаго и гордаго герцога, какъ Карлъ, ничего такъ нежелалъ, какъ основать себѣ независимое государство. Присутствіе короля при бургундскомъ дворѣ необходимо заставляло герцога становиться въ положеніе подчиненнаго вассала и исполнять множество церемоній, требуемыхъ феодальною зависимостью; это, человѣку такого гордаго характера, казалось униженіемъ достоинства самовластнаго государя, которое онъ всѣми силами старался поддерживать при всякомъ удобномъ случаѣ.

Но хотя за обѣдомъ на зеленой травѣ, при звукѣ роговъ, шумѣ откупориваемыхъ бочекъ и при всей свободѣ, допускаемой за полевой трапезой, можно было избѣгнуть многихъ церемоній, тѣмъ необходимѣе становилось, чтобъ ужинъ отличался противъ обыкновенія большею торжественностью.

Согласно этому были сдѣланы распоряженія, и, по возвращеніи въ Перонну, короля ожидалъ пиръ, приготовленный съ блескомъ и великолѣпіемъ, достойными богатства его могучаго вассала, обладавшаго почти всѣми Нидерландами, тогда одной изъ богатѣйшихъ странъ Европы.

Въ большой залѣ, на верхнемъ концѣ длиннаго стола, уставленнаго золотой и серебряной посудой и самыми изысканными кушаньями, сидѣлъ герцогъ, а по правую его руку, на возвышенномъ креслѣ, его царственный гость. За Карломъ, съ одной стороны стоялъ сынъ герцога гельдернскаго, исполнявшій должность главнаго кравчаго, съ другой его шутъ лё-Глорьё, который никогда не покидалъ своего господина. Какъ у большей части людей грубаго и пылкаго характера, общій вкусъ того времени до придворныхъ дураковъ и шутовъ доходилъ у Карла до крайности. Герцогъ находилъ въ ихъ странныхъ выходкахъ и слабоуміи то удовольствіе, которое его болѣе остроумный, но менѣе добродушный соперникъ любилъ искать въ недостаткахъ лучшихъ представителей человѣческаго рода, находя предметъ для смѣха въ „трусости храбрыхъ и безумствѣ мудрыхъ“. И дѣйствительно, если справедливъ разсказываемый Брайтономъ анекдотъ, будто одинъ придворный шутъ, въ минуту благочестиваго припадка короля, подслушалъ его сознаніе въ отравѣ своего брата, графа Генриха гвіенскаго, и на другой день за столомъ выдалъ эту тайну передъ цѣлымъ дворомъ, то понятно почему послѣ этого Людовикъ до конца жизни находилъ мало удовольствія въ выходкахъ и остротахъ шутовъ по ремеслу.

Но въ настоящемъ случаѣ, король не забылъ обратить вниманіе на любимаго шута Карла и поощрять его выходки; къ тому же, ему казалось, что подъ дурачествомъ лё-Глорьё, какъ бы грубо оно иногда не выражалось, скрывалось болѣе тонкой наблюдательности и язвительнаго остроумія, чѣмъ вообще у людей его проффесіи.

Въ самомъ дѣлѣ, Тиль Ветцвейлеръ, по прозванію лё-Глорьё, нисколько не былъ обыкновеннымъ шутомъ. Это былъ высокій, красивый мужчина, искусный во многихъ упражненіяхъ, что едва ли было бы согласно съ умственной слабостью, потому что для успѣха въ нихъ требовалось много терпѣнія и вниманія. Онъ обыкновенно сопровождалъ герцога на охоту и даже на войну; при Монлери, когда Карлъ, раненый въ шею, находился въ большой опасности, рискуя попасться въ плѣнъ французскому рыцарю, схватившему за поводья его лошадь, Тиль Ветцвейлеръ съ такимъ мужествомъ напалъ на врага, что опрокинулъ его и освободилъ герцога. Онъ вѣроятно опасался, что такой поступокъ найдутъ слишкомъ важной услугой для человѣка его званія, и что онъ можетъ навлечь на него непріязнь благородныхъ рыцарей, предоставившихъ придворному шуту защиту своего государя. Какъ бы то ни было, онъ предпочелъ лучше заставить смѣяться надъ своей услугой, чѣмъ воздавать ей должную похвалу, и такъ хвастался совершеннымъ подвигомъ, что всѣ приняли спасеніе Карла за выдумку, и потому дали ему прозвище лё-Глорьё, хвастунъ, которое. за нимъ и осталось.

Лё-Глорьё одѣвался очень богато; но въ костюмѣ его было мало шутовскаго и это немногое имѣло скорѣй символическое, чѣмъ прямое значеніе. Онъ не брилъ головы, а, напротивъ, носилъ длинные кудрявые волосы, которые, падая изъ подъ шапочки, соединялись съ красивой и хорошо расчесанной бородой; черты его можно бы было назвать красивыми, еслибъ не мѣшалъ нѣсколько дикій блескъ его глазъ. Полоска алаго бархата на шапочкѣ скорѣе только напоминала, чѣмъ изображала пѣтушій гребешокъ, принадлежность головнаго убора офиціальнаго шута. Погремушка изъ чернаго дерева оканчивалась, какъ обыкновенно, шутовской головкой съ серебряными ослиными ушами, но до того маленькой и такъ искусно выточенной, что, не разсматривая вблизи, ее можно было принять и за ффиціальный жезлъ какого нибудь болѣе важнаго должностнаго лица. Это были единственные признаки въ одеждѣ лё-Глорьё, обнаруживавшіе его ремесло; во всѣхъ другихъ отношеніяхъ она могла соперничать съ одеждой самыхъ знатныхъ вельможъ. Его шапка была украшена золотой медалью, на шеѣ была цѣпь изъ того же металла; а покрой его богатаго платья мало отличался отъ покроя платья тѣхъ молодыхъ щеголей, которые доводятъ до крайности подражаніе послѣдней модѣ.

Къ этой-то личности Карлъ и, въ угожденіе ему, Людовикъ часто обращались во время пиршества; и оба при отвѣтахъ лё-Глорьё искреннимъ смѣхомъ, казалось, выражали свое удовольствіе.

— Чьи эти незанятыя мѣста? спросилъ Карлъ у шута.

— Одно изъ нихъ, по крайней мѣрѣ, должно бы принадлежать мнѣ по праву наслѣдства, Карлъ, отвѣчалъ лё-Глорьё,

— Это почему, плутъ? спросилъ Карлъ.

— Потому что мѣста эти принадлежатъ сьёру д’Имберкуръ и дэ-Комину, а они такъ далеко распустили своихъ соколовъ, что позабыли про ужинъ; кто же предпочитаетъ коршуна въ небѣ фазану на блюдѣ, тотъ съ родни дураку, который и долженъ наслѣдовать его мѣсто, какъ часть его движимаго имущества.

— Это ужъ старая шутка, другъ Тиль, сказалъ герцогъ, — но, вотъ, дураки они или мудрецы, виновные идутъ.

Въ это время дэ-Коминъ и д’Имберкуръ вошли въ залу и, поклонившись обоимъ государямъ, молча заняли назначенныя имъ мѣста.

— Ну что господа, обратился къ нимъ герцогъ, — ваша охота была или очень удачна или очень плоха, что вы такъ запоздали? Филипъ дэ-Коминъ, вы очень разстроены. Ужъ не выигралъ ли у васъ д’Имберкуръ большаго пари? Вы философы, и не должны смущаться неудачей. Святой Георгъ! и д’Имберкуръ смотритъ не веселѣй васъ. Что это значитъ господа? не потеряли ли вы своихъ соколовъ? или не нашли дичи? Уже не колдунья ли перешла вамъ дорогу, не встрѣтили ли вы въ лѣсу дикаго охотника^[43]? Клянусь честью, вы пришли сюда точно на похороны, а не на пиръ.

Пока герцогъ говорилъ, глаза всего собранія направились на д’Имберкура и дэ-Комина. Унылое и озабоченное выраженіе на лицахъ этихъ господъ которымъ нисколько не были свойственны задумчивость и мрачность, до такой степени привлекло вниманіе всѣхъ присутствовавшихъ, что шутки и смѣхъ всего общества, возбужденные значительнымъ количествомъ выпитаго вина, постепенно стихли; не отдавая себѣ отчета въ такой перемѣнѣ въ расположеніи духа, всѣ заговорили шопотомъ, какъ будто въ ожиданіи какого то необыкновеннаго и важнаго извѣстія.

— Что значитъ это молчаніе господа? сказалъ герцогъ, возвышая свой голосъ, и безъ того очень рѣзкій. — Если вы приходите на пиръ съ этими загадочными взглядами и еще болѣе загадочнымъ молчаніемъ, то, пожалуй, было бы лучше, если бы вы оставались въ болотахъ отыскивать цаплей или, лучше, филиновъ и тетеревей.

— Государь, отвѣчалъ дэ-Коминъ, — возвращаясь изъ лѣса, мы встрѣтили графа Крэвкёра.

— Какъ! вскрикнулъ герцогъ, — на возвратномъ пути изъ Брабанта? Безъ сомнѣнія онъ нашелъ тамъ все въ покоѣ?

— Графъ самъ сейчасъ сообщитъ вашему высочеству свои извѣстія, о которыхъ мы слышали только мелькомъ, отвѣчала. д’Имберкуръ.

— Да гдѣ же графъ? спросила, герцогъ.

— Онъ перемѣняетъ платье, чтобы явиться къ вашему высочеству, отвѣчалъ д’Имберкуръ.

— Перемѣняетъ платье! Saint bleu, воскликнулъ нетерпѣливый герцогъ, — что мнѣ за дѣло до его платья! кажется, вы сговорились съ нимъ свести меня съ ума.

— Говоря откровенно, государь, сказалъ дэ-Коминъ, — онъ желаетъ сообщить вамъ свои новости наединѣ.

— Teste-dieu! сказала. Карлъ, — вотъ такъ всегда, ваше величество, служатъ намъ наши совѣтники! Если они узнали что нибудь, что считаютъ важнымъ для насъ, они принимаютъ такой торжественный и гордый видъ, какъ оселъ подъ новымъ вьючнымъ сѣдломъ…. Позвать къ намъ сейчасъ же Крэвкёра! Онъ вернулся съ границъ Люттиха и, по крайней мѣрѣ, мы (онъ сдѣлалъ удареніе на послѣднемъ словѣ) не имѣемъ въ этой странѣ никакихъ тайнъ, которыхъ бы не могли объявить всему свѣту.

Всѣ видѣли, что большое количество выпитаго вина усилило природную настойчивость герцога, и хотя многіе изъ присутствовавшихъ желали бы замѣтить ему, что было не время выслушивать извѣстія или держать совѣтъ, но всѣ слишкомъ хорошо знали необузданность его характера, чтобы рѣшиться на какія нибудь возраженія. Всѣ сидѣли въ тревожномъ ожиданіи извѣстій, которыя имѣлъ сообщить графъ.

Настало непродолжительное молчаніе, во время котораго герцогъ сидѣлъ устремивъ тревожный и нетерпѣливый взглядъ на дверь, между тѣмъ какъ гости потупили взоры, какъ будто желая скрыть свое любопытство и безпокойство. Одинъ Людовикъ оставался невозмутимъ, продолжая поперемѣнно разговаривать то съ кравчимъ, то съ шутомъ.

Наконецъ явился Крэвкёръ и былъ тотчасъ же встрѣченъ нетерпѣливыми вопросами своего государя. — Какія извѣстія изъ Люттиха и Брабанта, графъ? Вѣсть о вашемъ прибытіи разогнала веселость нашего пира; мы надѣемся, что ваше присутствіе возвратитъ ее намъ.

— Государь мой и повелитель, отвѣчалъ Крэвкёръ твердымъ, по грустнымъ голосамъ, — вѣсти, которыя я привезъ, приличнѣе было бы сообщить въ совѣтѣ, чѣмъ на пирѣ.

— Говорите ихъ графъ, хотя бы это было извѣстіе о пришествіи самаго антихриста, сказалъ герцогъ, — но я угадываю ихъ: люттихцы снова взбунтовались?

— Взбунтовались, государь, отвѣчалъ мрачно Крэвкёръ.

— Видите, графъ, я сейчасъ же угадалъ то, что вы такъ боялись сообщить мнѣ; неугомонные люттихцы опять взялись за оружіе. Это какъ нельзя болѣе кстати, потому что мы, въ настоящую минуту, можемъ пользоваться совѣтами нашего государя, сказалъ герцогъ, кланяясь Людовику; и въ глазахъ его выразилось сильное, но сдержанное негодованіе. — Онъ научитъ насъ, какъ поступить съ этими мятежниками. Есть у тебя еще какія новости? говори ихъ и потомъ отвѣчай, почему вы не отправились на помощь епископу,

— Государь, мнѣ тяжело будетъ сообщать, а вамъ слушать дальнѣйшія вѣсти. Ни моя помощь, ни помощь всего рыцарства на свѣтѣ, не могла бы ничего сдѣлать для добраго прелата. Гильомъ де ла-Маркъ, вмѣстѣ съ возставшими жителями Люттиха, овладѣлъ шонвальдтскимъ замкомъ и умертвилъ епископа въ его собственномъ дворцѣ.

— Умертвилъ его! повторилъ герцогъ глухимъ и тихимъ голосомъ, который однако былъ слышенъ отъ одного конца залы до другаго, — это невозможно! Крэвкёръ, ты былъ обманутъ ложными донесеніями.

— Увы, сказалъ графъ, — я знаю это отъ очевидца, отъ стрѣлка шотландской гвардіи короля французскаго, находившагося въ залѣ въ то время, какъ, по приказанію Гильома де ла-Маркъ, было совершено это убійство.

— И этотъ стрѣлокъ, вѣроятно, былъ участникомъ и виновникомъ этого ужаснаго злодѣйства! воскликнулъ герцогъ, вскакивая съ мѣста и такъ сильно ударивъ ногой о стоявшую передъ нимъ скамью, что она разлетѣлась въ дребезги. — Заприте двери залы, охраняйте окна, господа! Чтобы никто изъ постороннихъ не трогался съ мѣста, подъ страхомъ мгновенной смерти! Обнажите мечи, мои дворяне! Потомъ, обратившись къ Людовику, онъ тихо опустилъ руку на рукоять своего меча, между тѣмъ какъ король, не обнаруживая страха и не принимая оборонительнаго положенія, только сказалъ:

— Эти вѣсти, любезный братъ, помрачили вашъ разсудокъ.

— Нѣтъ, отвѣчалъ герцогъ громовымъ голосомъ, — но онѣ пробудили справедливое негодованіе, которое я слишкомъ долго подавлялъ, повинуясь мелочнымъ приличіямъ и силѣ обстоятельствъ. Братоубійца! непокорный сынъ! тиранъ своихъ подданныхъ! коварный союзникъ! вѣроломный государь! безчестный дворянинъ! ты въ моей власти, и я благодарю за это Бога.

— Лучше поблагодарите мое безуміе, сказалъ король; — когда при Монлери мы встрѣтились при болѣе равныхъ условіяхъ, я думаю, вы желали быть отъ меня дальше, чѣмъ теперь.

Герцогъ не выпускалъ изъ рукъ рукояти меча, но медлилъ вынуть его и поразить своего врага, не оказывавшаго ни малѣйшаго сопротивленія, которое бы могло дать поводъ къ насилію.

Между тѣмъ, общее волненіе распространилось въ залѣ. Двери были заперты и охранялись по приказанію герцога, но нѣкоторые изъ французскихъ дворянъ, какъ ни были они малочисленны, вскочили съ своихъ мѣстъ, готовясь защищать своего государя. Людовикъ не сказалъ ни слова съ герцогомъ Орлеаномъ и Дюнуа, съ тѣхъ поръ, какъ они были освобождены изъ замка Лотъ, если только можно назвать освобожденіемъ то, что они должны были слѣдовать за королемъ, въ его свитѣ, скорѣй какъ люди подозрительные, чѣмъ пользующіеся довѣріемъ и уваженіемъ. Не смотря на это, Дюнуа первый возвысилъ голосъ и, обратившись къ герцогу бургундскому, сказалъ:

— Герцогъ, вы забываете, кто вы вассалъ Франціи, и что мы, ваши гости, природные французы. Если вы поднимете руку на нашего государя, готовьтесь встрѣтить съ нашей стороны отчаянное сопротивленіе; вѣрьте мнѣ, мы упьемся кровью Бургундіи, какъ упивались ея виномъ. Смѣлѣе, герцогъ орлеанскій и вы дворяне французскіе, соберитесь вокругъ Дюнуа и послѣдуйте его примѣру!

Въ эту минуту король могъ видѣть на чью преданность онъ могъ навѣрное положиться. Нѣсколько независимыхъ дворянъ и рыцарей, сопровождавшихъ Людовика и никогда не получавшихъ отъ него ничего, кромѣ знаковъ неудовольствія и непріязни, не устрашенные численнымъ превосходствомъ противниковъ и неизбѣжной гибелью въ случаѣ борьбы, поспѣшили собраться вокругъ Дюнуа, и въ слѣдъ за нимъ пробрались до конца стола, гдѣ сидѣли оба государя.

Напротивъ, орудія и совѣтники Людовика, возвышенные имъ изъ ихъ природнаго ничтожества до значительныхъ должностей, которыхъ они не были достойны, выказали въ этомъ случаѣ всю свою трусость и низость. Они спокойно сидѣли на своихъ мѣстахъ и рѣшились, казалось, не навлекать на себя злой участи вмѣшательствомъ въ дѣло, чтобы не случилось съ ихъ благодѣтелемъ.

Первымъ изъ преданныхъ была, достойный лордъ Крауфордъ. Съ быстротой, которой нельзя было ожидать отъ его лѣтъ, онъ проложилъ себѣ путь чрезъ всѣ препятствія, (которые были не очень сильны, такъ какъ многіе бургундцы по чувству ли чести или изъ тайнаго желанія спасти Людовика отъ угрожавшей ему опасности, дали ему дорогу) и смѣло сталъ между королемъ и герцогомъ, надвинувъ на бокъ свою шапку, изъ подъ которой въ безпорядкѣ выбивались сѣдые локоны. Его блѣдное лице и морщинистый лобъ оживились румянцемъ и старые глаза заблестѣли огнемъ юнаго воина, рѣшившагося на отчаянное дѣло. Плащъ его былъ закинутъ на одно плечо и онъ, казалось, готовъ былъ обвить его вокругъ лѣвой руки, а правой обнажилъ свой мечъ. — Я сражался за его отца и дѣда, сказалъ онъ, — и, клянусь святымъ Андреемъ, чтобы ни случилось, я не покину его въ этомъ положеніи.

Все это совершилось съ быстротой молніи. Какъ только герцогъ принялъ угрожающее положеніе, Крауфордъ бросился между нимъ и предметомъ его мести, а всѣ французскіе дворяне поспѣшно собрались вокругъ своего государя.

Герцогъ бургундскій все еще держалъ руку на рукояти меча и, казалось, былъ готовъ подать знакъ къ общему нападенію, которое необходимо кончилось бы избіеніемъ слабѣйшей стороны. Графъ Крэвкёръ бросился впередъ и воскликнулъ громкимъ голосомъ: — Мой ленный государь, герцогъ бургундскій, подумайте, что вы дѣлаете! Вы въ своемъ домѣ, вы вассалъ короля, не проливайте подъ кровомъ своимъ кровь гостя, кровь государя, для котораго вы сами воздвигли тронъ, и на который онъ сѣлъ подъ вашей защитой! Во имя чести вашего дома, не покушайтесь, въ отмщеніе за страшное убійство, на еще худшее злодѣяніе!

— Прочь съ дороги, Крэвкёръ! отвѣчалъ герцогъ, — не удерживай моего мщенія! Прочь съ дороги! гнѣвъ королей долженъ быть страшенъ, какъ гнѣвъ самого неба.

— Да, съ твердостью отвѣчалъ Крэвкёръ, — когда онъ также справедливъ, какъ гнѣвъ небесный. Позвольте мнѣ просить васъ, государь, воздержите свой гнѣвъ, какъ бы справедливъ онъ не былъ. А васъ, благородные французы, прошу умѣрить свой порывъ и не подавать повода къ кровопролитію.

— Онъ правъ, сказалъ Людовикъ, не потерявшій своего хладнокровія въ эту ужасную минуту и сознавая, что если произойдетъ борьба, то въ пылу кровопролитія можетъ совершиться то, чего бы присутствующіе не позволили себѣ въ спокойномъ состояніи, — Любезный братъ Орлеанъ, честный Дюнуа и вы, мой вѣрный Крауфордъ, не вызывайте кровопролитія и гибели вашей излишней горячностью. Братъ нашъ, герцогъ, взволнованъ извѣстіемъ о смерти близкаго и любимаго друга, достойнаго епископа люттихскаго, смерть котораго огорчаетъ насъ не менѣе его. Старые и, къ несчастью, новые поводы къ неудовольствію заставляютъ его подозрѣвать насъ въ поощреніи преступленія, возмущающаго наше сердце. Еслибъ нашъ хозяинъ, по ложному убѣжденію, что мы принимали участіе въ этомъ несчастномъ дѣлѣ, захотѣлъ убить насъ на этомъ мѣстѣ, насъ, своего гостя, государя и родственника, то ваши усилія не облегчили бы нашей участи; напротивъ, они повредили бы намъ. Поэтому, Крауфордъ, назадъ! Будь это моимъ послѣднимъ словомъ я говорю, какъ король своему подданному, и требую повиновенія. Назадъ! и если потребуютъ, отдайте свой мечъ! Я приказываю вамъ это, ваша присяга обязываетъ васъ повиноваться.

— Это правда, государь, сказалъ Крауфордъ, отступая назадъ и вкладывая въ ножны свой до половины вынутый мечъ. — Все это можетъ быть правда; но, клянусь, будь я во главѣ семи десятковъ моихъ храбрыхъ солдатъ, а не подъ бременемъ болѣе чѣмъ столькихъ лѣтъ, я попробовалъ бы образумить этихъ прекрасныхъ щеголей въ золотыхъ цѣпяхъ и разукрашенныхъ шляпахъ съ девизами и побрякушками.

Герцогъ нѣкоторое время стоялъ потупя глаза, потомъ сказалъ съ горькой ироніей: — Крэвкёръ, вы правы, наша честь требуетъ, чтобы мы не нарушали такъ поспѣшно нашихъ обязанностей относительно этого великаго короля, нашего уважаемаго я дорогаго гостя, какъ мы было намѣревались сдѣлать въ пылу нашего гнѣва. Мы поступимъ такъ, что вся Европа признаетъ справедливость нашихъ дѣйствій. Благородные французы, вы должны отдать свое оружіе моимъ дворянамъ! Вашъ государь нарушилъ перемиріе и не имѣетъ болѣе права пользоваться имъ. Но, щадя ваше чувство чести, изъ уваженія къ сану, который онъ обезславилъ, я къ роду, изъ котораго онъ выродился, мы не требуемъ меча нашего брата Людовика.

— Ни одинъ изъ насъ, сказалъ Дюнуа, — не отдастъ оружія и не выйдетъ изъ этой залы, пока не удостовѣрится въ полной безопасности нашего государя.

— И не одинъ стрѣлокъ шотландской гвардіи, воскликнулъ Крауфордъ, — не положитъ оружія, иначе, какъ по приказанію короля Франціи или его великаго конетабля.

— Храбрый Дюнуа, сказалъ Людовикъ, — и вы, мой вѣрный Крауфордъ, ваше усердіе, вмѣсто пользы, принесетъ мнѣ вредъ. Я болѣе полагаюсь на правоту своего дѣла, прибавилъ онъ съ достоинствомъ, — чѣмъ на безполезное сопротивленіе, которое можетъ только лишить меня моихъ лучшихъ и храбрѣйшихъ слугъ. Отдайте ваши мечи! благородные бургундцы, принимающіе эти почетные залоги, будутъ имѣть болѣе возможности защитить какъ меня такъ и васъ. Отдайте ваши мечи, я вамъ это приказываю!

Такимъ образомъ, въ этомъ страшномъ, непредвидѣнномъ случаѣ Людовикъ обнаружилъ проницательность и находчивость, которыя одни могли спасти его жизнь. Онъ зналъ, что пока дѣло не дойдетъ до схватки, большая часть присутствовавшихъ дворянъ будетъ на его сторонѣ и употребитъ всѣ усилія, чтобы умѣрить гнѣвъ своего государя; но, что, если бы дошло дѣло до насилія, онъ и его малочисленные защитники были бы тотчасъ же всѣ перебиты.

Даже самые злѣйшіе враги его сознавались, что въ его поведеніи въ этомъ случаѣ не было ни слабодушія, ни трусости. Онъ избѣгалъ всего, что могло довести до изступленія гнѣвъ герцога, но не старался умилостивлять его. Не обнаруживая страха, Людовика, продолжалъ смотрѣть на Карла съ упорнымъ, спокойнымъ вниманіемъ, съ какимъ мужественный человѣкъ смотритъ на угрожающіе жесты безумнаго, зная, что спокойствіе и твердость, оказываютъ хотя незамѣтное, но тѣмъ не менѣе, могучее противодѣйствіе даже изступленной ярости.

Крауфордъ, по приказанію короля, бросилъ свой мечъ Крэвкёру. — Возьмите его, сказалъ онъ, — и потѣшайтесь имъ вмѣстѣ съ дьяволомъ. Отдавая свои мечи, мы не безчестимъ себя, потому что сдѣлали все, что повелѣвалъ намъ долгъ.

— Остановитесь, господа, сказалъ герцогъ прерывающимся голосомъ, задыхаясь отъ злобы, — остановитесь, оставьте при себѣ свое оружіе; намъ достаточно вашего обѣщанія не прибѣгать къ нему. А вы, Людовикъ Валуа, должны считать себя моимъ плѣнникомъ, пока не очиститесь отъ обвиненія въ возбужденіи къ этому святотатственному убійству. Отведите его въ замокъ, въ башню графа Герберта! Пусть ему сопутствуютъ шесть человѣкъ изъ его свиты, кого онъ самъ выберетъ. Милордъ Крауфордъ, ваши стрѣлки должны оставить замокъ, имъ отведутъ приличное помѣщеніе въ другомъ мѣстѣ. Поднять всѣ подъемные мосты, опустить всѣ рѣшотки! устроить караулы у городскихъ воротъ! Пловучій мостъ перевести на правый берегъ рѣки! Вокругъ замка поставить отрядъ моихъ черныхъ валлоновъ, и утроить всѣ караулы! Вы, д’Имберкуръ, позаботьтесь, чтобы пѣшіе и конные патрули объѣзжали городъ въ эту ночь каждые полчаса, а на слѣдующій день каждый часъ, если эта предосторожность еще понадобится завтра, потому что мы думаемъ быстро покончить дѣло. Стерегите Людовика, если дорожите жизнью!

Съ трудомъ сдерживая свой гнѣвъ, Карлъ вскочилъ изъ-за стола и, бросивъ на короля взглядъ непримиримой вражды, быстро вышелъ изъ комнаты.

— Господа, сказалъ Людовикъ, съ достоинствомъ оглядываясь вокругъ, — горе о смерти союзника довело вашего государя до безумія. Я надѣюсь, что вы, какъ рыцари и дворяне, слишкомъ хорошо знаете свой долгъ, чтобы поддерживать герцога въ предательскомъ насиліи противъ особы его леннаго государя.

Въ это самое время на улицѣ послышались звуки барабановъ и трубъ, созывавшихъ солдатъ.

— Мы подданные Бургундіи, отвѣчалъ Крэвкёръ, исполнявшій обязанности маршала при дворѣ герцога, — и должны исполнять нашъ долгъ. Съ нашей стороны нѣтъ недостатка въ надеждахъ и желаніяхъ, и мы употребимъ всѣ усилія, чтобы водворить миръ и согласіе между вашимъ величествомъ и нашимъ леннымъ государемъ. Теперь же мы должны повиноваться его приказаніямъ. Присутствующіе здѣсь дворяне и рыцари сочтутъ за честь для себя доставить всевозможныя удобства благороднѣйшему герцогу орлеанскому, храброму Дюнуа и достойному лорду Крауфорду; я же долженъ быть при особѣ вашего величества и проводить васъ до вашихъ покоевъ, хотя, вспоминая о гостепріимствѣ въ Плесси, и желалъ бы, чтобы они были иные. Вамъ остается выбрать себѣ свиту, которая должна, по приказанію герцога, ограничиться шестью человѣками.

— Если такъ, отвѣчалъ король, оглянувшись кругомъ и подумавъ съ минуту, — я желаю имѣть при себѣ Оливье-лань, одного стрѣлка изъ моихъ тѣлохранителей, по имени Баляфре, который можетъ быть обезоруженъ, если вы хотите, Тристана-пустынника, съ двумя изъ его людей и моего вѣрнаго и преданнаго философа Марціуса Галеотти.

— Желанія вашего величества будутъ въ точности исполнены, отвѣчалъ графъ, Крэвкёръ; потомъ, освѣдомившись у окружавшихъ оба. астрологѣ, онъ прибавилъ: — Галеотти, какъ я узналъ, ужинаетъ теперь въ веселомъ обществѣ, но мы сейчасъ пошлемъ за нимъ; прочіе же тотчасъ исполнятъ приказаніе вашего величества.

— Идемте же въ новое жилище, назначенное намъ гостепріимствомъ нашего брата, сказалъ король. — Мы знаемъ, что оно крѣпко, остается только пожелать, чтобы оно было также безопасно.

— Слышали вы, какую свиту выбралъ себѣ король Людовикъ? спросилъ тихонько лё-Глорьё у Крэвкёра, когда они слѣдовали за королемъ, выходя изъ залы.

— Безъ сомнѣнія, мой веселый куманекъ, отвѣчалъ графъ, — что же ты имѣешь возразить на это?

— Ничего, ничего, только это очень странный выборъ. Мошенникъ цирульникъ, наемный шотландскій горлорѣзъ, главный вѣшатель съ двумя помощниками, и обирало шарлатанъ…. Я пойду съ вами, Крэвкёръ, и буду учиться, какъ мошенничать, глядя на ваше искусство обходиться съ ними. Самому сатанѣ едва ли бы удалось созвать подобный синодъ или быть болѣе достойнымъ ихъ президентомъ.

Пользуясь тѣмъ, что ему все позволялось, шутъ схватилъ графа подъ руку и пошелъ съ нимъ, когда тотъ, подъ сильной стражей, но сохраняя всѣ внѣшніе признаки уваженія, повелъ короля въ его новое жилище.

ГЛАВА XXVIII.
НЕИЗВѢСТНОСТЬ.

Тогда идетъ на отдыхъ счастливый

простолюдинъ, а коронованная голова
не знаетъ покоя.

Генрихъ IV. Часть вторая.

Сорокъ человѣкъ солдатъ въ два ряда, одни съ обнаженными мечами, другіе съ зажженными факелами провожали Людовика, или, скорѣй, вели его подъ стражей отъ пероннской ратуши до замка; когда онъ входилъ въ это мрачное укрѣпленіе, казалось, какой-то голосъ нашептывалъ ему зловѣщія слова, которыя флорентинецъ начерталъ на воротахъ ада: „Оставьте всякую надежду, входящіе!“

Можетъ быть въ эту минуту король почувствовалъ бы нѣкоторое угрызеніе совѣсти, еслибы вспомнилъ о тѣхъ сотняхъ, тысячахъ людей, которыхъ безъ всякой причины или по легкому подозрѣнію онъ бросалъ въ страшныя подземелья своихъ темницъ, гдѣ они изнывали, лишенные всякой надежды на освобожденіе, проклиная даже жизнь, къ которой льнули по животному инстинкту.

Яркій блескъ факеловъ затмевалъ блѣдный свѣтъ луны, сіявшей въ эту ночь не такъ ярко, какъ въ предъидущую; при багровомъ свѣтѣ, который они разливали вокругъ стараго зданія, огромная темница, называвшаяся башнею графа Герберта, казалась еще мрачнѣе. Это была та самая башня, на которую въ прошлый вечера, Людовикъ смотрѣлъ съ недобрымъ предчувствіемъ; теперь ему было суждено сдѣлаться ея обитателемъ, со страхомъ ожидая тѣхъ насилій, какія его злобливый и уже слишкомъ могущественный вассалъ могъ покуситься совершить надъ нимъ въ этомъ тайномъ притонѣ деспотизма.

Тягостное чувство короля еще болѣе усилилось, когда, проходя черезъ дворъ, онъ увидалъ два три трупа, на которые на скоро были наброшены военные плащи. Онъ тотчасъ узналъ, что это были тѣла убитыхъ стрѣлковъ шотландской гвардіи, сопротивлявшейся, какъ сообщилъ ему графъ Крэвкёръ, приказанію сдать караулъ при королевскихъ покояхъ, вслѣдствіе чего произошла схватка между шотландцами и валлонскими тѣлохранителями герцога, и прежде чѣмъ офицерамъ обѣихъ сторонъ удалось успокоить ихъ погибло нѣсколько человѣкъ.

— Мои вѣрные шотландцы! произнесъ король, глядя на это печальное зрѣлище; — еслибы пришлось биться одинъ на одинъ, вся Фландрія, съ Бургундіей въ придачу, не могла бы выставить равныхъ вамъ бойцевъ.

— Да, съ позволенія вашего величества, сказалъ Баляфре, шедшій вслѣдъ за королемъ, — сила солому ломитъ, немногіе могутъ драться болѣе, чѣмъ съ двумя противника мы разомъ. Я самъ никогда не пойду на троихъ, развѣ только когда того потребуетъ долгъ; тогда не до счета головъ.

— Ты здѣсь, мой старый знакомый? сказалъ Людовикъ, оглядываясь; — стало быть со мной есть еще одинъ вѣрный подданный.

— И вѣрный слуга, какъ въ дѣлѣ совѣта, такъ и при вашей королевской особѣ, прошепталъ Оливье-лань.

— Мы всѣ вѣрны, произнесъ грубо Тристанъ-пустынникъ; — если они убьютъ ваше величество, то не потерпятъ, чтобъ хоть одинъ изъ насъ пережилъ васъ, даже если бы мы и желали того.

— Вотъ, что я называю прочнымъ залогомъ вѣрности, сказалъ лё-Глорьё, который, какъ было выше сказано, по свойственному слабоумнымъ любопытству вмѣшался въ общество.

Поспѣшно призванный сенешаль хлопоталъ между тѣмъ у неподатливыхъ дверей крѣпкой готической тюрьмы; истощивъ всѣ свои усилія, чтобы повернуть тяжеловѣсный ключъ, онъ наконецъ былъ принужденъ призвать на помощь одного изъ солдатъ Крэвкёра. Когда дверь была отперта, шесть человѣкъ съ факелами пошли впередъ, освѣщая путь черезъ узкій и извилистый проходъ, надъ которымъ господствовали въ разныхъ мѣстахъ бойницы и высѣченныя въ толстой стѣнѣ узкія окна. Въ концѣ этого прохода подымалась круто лѣстница изъ большихъ, неравныхъ и грубо обдѣланныхъ камней. По этой лѣстницѣ, черезъ крѣпкую окованную желѣзомъ дверь, они вошли въ такъ называемую большую залу башни, которая даже днемъ слабо освѣщалась: необычайная толщина стѣнъ такъ уменьшала отверстія, что они походили болѣе на щели, чѣмъ на окна; теперь же, если бы не свѣтъ факеловъ, она была бы погружена въ совершенный мракъ. Двѣ, три летучія мыши и нѣсколько другихъ зловѣщихъ крылатыхъ, пробужденныя непривычнымъ блескомъ факеловъ, налетѣли на огни и угрожали погасить ихъ. Сенешалъ извинился передъ королемъ, что залу не успѣли привести въ порядокъ: такъ неожиданно было прислано ему приказаніе, и прибавилъ при этомъ, что она уже двадцать лѣтъ не была обитаема, и что вообще въ ней и прежде, какъ онъ слышалъ, жили весьма рѣдко со времени короля Карла Простаго.

— Короля Карла Простяги, повторилъ Людовикъ; — теперь я знаю исторію этой башни. Онъ былъ убитъ здѣсь своимъ вассаломъ, измѣнникомъ, Гербертомъ, графомъ Вермандуа, такъ разсказываютъ наши хроники. Я зналъ, что есть какое-то преданіе о пероннскомъ замкѣ, хотя и не могъ припомнить его. И такъ, здѣсь былъ убитъ одинъ изъ моихъ предшественниковъ!

— Не здѣсь, не собственно здѣсь, съ позволенія вашего величества, сказалъ старый сенешалъ, выступая съ поспѣшностью чичероне, обрадовавшагося случаю доказать рѣдкости такого мѣста, — не здѣсь, а немного подальше, въ сосѣдней комнатѣ, возлѣ спальни вашего величества.

Онъ торопливо отворилъ въ концѣ залы маленькую дверь, которая вела въ небольшую спальню, какія обыкновенно бываютъ въ старинныхъ зданіяхъ, казавшуюся болѣе уютною, чѣмъ обширная зала, черезъ которую они проходили. Въ ней на скоро были сдѣланы нѣкоторыя приготовленія для помѣщенія короля; стѣны убрали коврами, развели огонь въ старинномъ очагѣ, давно не бывшемъ въ употребленіи, и разостлали циновки для тѣхъ изъ королевской свиты, которые по тогдашнему обычаю должны были провести ночь въ его комнатѣ.

— Для остальной свиты вашего величества будутъ приготовлены постели въ залѣ, сказалъ болтливый старикъ, — но мы получили приказаніе такъ неожиданно!… Если вашему величеству угодно взглянуть, за обоями есть маленькая дверь, она ведетъ въ старый кабинетъ въ этой стѣнѣ, гдѣ былъ убитъ Карлъ; въ него снизу ведетъ тайный ходъ, черезъ который проникли убійцы. И ваше величество, имѣя, я надѣюсь, лучшее зрѣніе, чѣмъ мое, можете еще различить кровавыя пятна на дубовомъ полу, хотя это событіе случилось пятьсотъ лѣтъ тому назадъ.

Говоря такимъ образомъ, онъ началъ ощупывать потайную дверь, о которой говорилъ, пока король не сказалъ: — Погоди, старикъ, погоди еще немного, когда можно будетъ разсказывать о болѣе новомъ событіи и показывать кровь посвѣжѣе. Графъ Крэвкёръ, что вы скажете на это?

— Я могу только отвѣтить, государь, что этѣ двѣ комнаты столько же въ распоряженіи вашего величества, какъ, и собственный вашъ замокъ въ Плесси, и что Крэвкёру, имя котораго никогда не было запятнано измѣной или убійствомъ, поручено ихъ внѣшнее охраненіе.

— Но потайной ходъ въ этотъ кабинетъ, о которомъ говоритъ старикъ?… слова эти Людовикъ произнесъ тихимъ, взволнованнымъ голосомъ, одной рукой крѣпко держась за руку Крэвкёра, другой указывая на потайную дверь.

— Это бредни Морнэ, сказалъ Крэвкёръ, — или какія нибудь безсмысленныя преданія замка. Но мы все таки осмотримъ.

Онъ намѣревался отворить дверь кабинета, когда Людовикъ отвѣчалъ: — Нѣтъ, Крэвкёръ, нѣтъ, ваша честь достаточное ручательство…. Но что намѣренъ дѣлать со мной вашъ герцогъ? Не можетъ же онъ надѣяться надолго задержать меня въ плѣну…. Однимъ словомъ, Крэвкёръ, скажите мнѣ ваше мнѣніе.

— Государь! отвѣчалъ графъ, — ваше величество можете судить сами, какъ должна была подѣйствовать на герцога бургундскаго ужасная жестокость, совершенная надъ особою его союзника и близкаго родственника; и только вы можете знать, на сколько онъ имѣетъ право предполагать, что она вызвана агентами вашего величества. Но, государь мой благороденъ по характеру и неспособенъ, даже подъ вліяніемъ самыхъ сильныхъ страстей, на тайное преступленіе. На что бы онъ не рѣшился, все будетъ сдѣлано при дневномъ свѣтѣ и передъ лицемъ обѣихъ націй. Я только могу прибавить, что всѣ окружающіе его совѣтники…. исключая можетъ быть одного…. Желаютъ, чтобы въ настоящемъ случаѣ онъ поступилъ великодушно и справедливо.

— А, Крэвкёръ, сказалъ Людовикъ, взявъ его за руку, и какъ бы подавленный грустнымъ воспоминаніемъ, — какъ счастливъ государь, окруженный совѣтниками, могущими предостеречь его отъ вліянія его собственныхъ злыхъ страстей! Имена ихъ будутъ вписаны золотыми буквами въ исторію его царствованія. О, благородный Крэвкёръ, если бы мнѣ выпало на долю имѣть около себя такихъ людей какъ ты!

— Въ такомъ случаѣ первой заботой вашего величества было бы какъ можно скорѣе избавиться отъ нихъ, сказалъ лё-Глорьё.

— А! такъ ваша мудрость здѣсь? сказалъ Людовикъ, оборачиваясь и мгновенно мѣняя патетическій тонъ, которымъ говорилъ съ Крэвкёромъ, на болѣе веселый; — такъ и ты послѣдовалъ сюда за нами?

— Да государь, отвѣчалъ лё-Глорьё, — мудрость въ шутовской одеждѣ должна слѣдовать за безуміемъ въ пурпурѣ.

— Какъ мнѣ это понять господинъ Соломонъ? отвѣчалъ Людовикъ. — Не хочешь ли ты помѣняться со мной званіемъ?

— Нѣтъ, Боже упаси, возразилъ шутъ, — хоть давайте мнѣ пятьдесятъ корокъ въ придачу.

— Почему такъ? что до меня, то мнѣ кажется, глядя на нынѣшнихъ государей, я былъ бы доволенъ имѣть тебя своимъ королемъ.

— Да, государь, возразилъ шутъ, — но дѣло въ томъ, что, если судить объ умѣ вашего величества по тому, куда онъ васъ привелъ, не будетъ ли мнѣ тогда стыдно имѣть такого неизворотливаго шута?

— Молчи шутъ, прервалъ его Крэвкёръ; — ты даешь слишкомъ много воли своему языку.

— Не стѣсняйте его, сказалъ король, — я не знаю лучшаго предмета для насмѣшекъ, какъ глупости тѣхъ, которые должны бы быть поумнѣе. Вотъ тебѣ кошелекъ съ золотомъ, мой остроумный другъ, а съ нимъ и совѣтъ никогда не быть такимъ дуракомъ, чтобы считать себя умнѣе другихъ. Прошу тебя, сдѣлай одолженіе, узнай, гдѣ мой астрологъ Марціусъ Галеотти, и пошли его сейчасъ же сюда.

— Тотчасъ, государь, отвѣчалъ шутъ, — я увѣренъ, что найду его въ домѣ Жана Допильтюра, вѣдь философы, какъ и дураки, знаютъ, гдѣ продается лучшее вино.

— Позвольте мнѣ просить васъ, графъ Крэвкёръ, сказалъ Людовикъ, — приказать вашей стражѣ пропустить этого ученаго мужа.

— Онъ можетъ войти безпрепятственно, отвѣчалъ графъ, — но, къ сожалѣнію, я долженъ сообщить вамъ, что мои инструкціи не позволяютъ мнѣ выпускать кого либо изъ покоевъ вашего величества. Желаю вашему величеству покойной ночи, прибавилъ онъ, — я сейчасъ же распоряжусь, чтобы въ первой залѣ, тѣмъ кто въ ней поселится, было хорошо.

— Не безпокойтесь о нихъ, графъ, отвѣчалъ король, — это люди привычные къ неудобствамъ и, говоря правду, за исключеніемъ Галеотти, котораго я желаю видѣть, мнѣ хотѣлось бы, чтобы нынѣшней ночью ко мнѣ, по возможности, никто не входилъ, если это позволяютъ ваши инструкціи.

— Онѣ заключаются въ томъ, чтобы предоставить эти комнаты въ полное распоряженіе вашего величества. Таковы приказанія моего государя.

— Вашъ государь, графъ Крэвкёръ, котораго я также могу назвать моимъ, очень милостивый государь…. Мои владѣнія, прибавилъ онъ, — немного стѣснены теперь, такъ какъ они ограничиваются старой залой и спальной, но они все таки еще довольно обширны для тѣхъ подданныхъ, которыми я еще могу похвалиться.

Крэвкёръ простился съ королемъ, и скоро раздались голоса командовавшихъ офицеровъ, шумъ разставляемыхъ карауловъ и торопливые шаги смѣнявшихся часовыхъ. Наконецъ все смолкло и только слышалось одно журчаніе Соммы, лѣниво катившей подъ стѣнами замка свои глубокія и грязныя воды.

— Удалитесь въ ту комнату, товарищи, обратился Людовикъ къ своей свитѣ, — но не ложитесь спать. Будьте готовы, у насъ еще будетъ дѣло въ эту ночь и даже скоро.

Оливье и Тристанъ вернулись въ залу, гдѣ оставались Людовикъ Лесли и двое помощниковъ великаго превота. Разведя хорошій огонь, который и грѣлъ, и освѣщалъ комнату, и завернувшись въ плащи, они сидѣли на полу въ положеніяхъ, обнаруживавшихъ смущеніе и тревогу; Оливье и Тристанъ нашли самымъ лучшимъ послѣдовать ихъ примѣру. Никогда не дружные и во времена своего процвѣтанія при дворѣ, они не чувствовали желанія повѣрить другъ другу свои мысли объ этой странной и быстрой перемѣнѣ ихъ счастія. Вся компанія сидѣла молча и уныло.

Между тѣмъ, господинъ ихъ, одинъ, въ тиши своей комнаты испытывалъ такія муки, что онѣ могли бы искупить всѣ страданія, въ которыхъ, по его повелѣнію, томились многіе. Онъ ходилъ по комнатѣ скорыми, неровными шагами, то вдругъ останавливался, всплескивалъ руками; однимъ словомъ далъ полную волю волненію, которое такъ мастерски умѣлъ подавить при другихъ. Наконецъ, ломая руки, онъ остановился передъ дверью, на которую указывалъ старый Морю, и которая, какъ онъ говорилъ, вела къ мѣсту, гдѣ былъ убитъ одинъ изъ королей Франціи; Людовикъ далъ своимъ чувствамъ высказаться въ слѣдующихъ отрывистыхъ словахъ:

— Карлъ простой…. Карлъ простой!.. какъ назоветъ потомство Людовика одиннадцатаго, кровь котораго вѣроятно скоро подповитъ слѣды твоей? Людовикъ безумный…. Людовикъ сумасбродный…. Людовикъ…. всѣ эти названія слишкомъ слабы, чтобы выразить всю мою безмѣрную глупость! Вообразить, что эти горячія головы, эти люттихцы, для которыхъ возмущеніе также необходимо, какъ насущная пища, будутъ сидѣть смирно…. мечтать о томъ, что дикій звѣрь арденскій хоть на минуту удержится отъ своей кровожадной жестокости!… вообразить, что мои разумные доводы и убѣжденія могутъ подѣйствовать на Карла бургундскаго, не испытавъ прежде надъ дикимъ быкомъ дѣйствія моихъ увѣщаній! Дуракъ, дуракъ, дуракъ!…. Но негодяй Марціусъ не уйдетъ отъ меня. Это его дѣло…. его и этого отвратительнаго попа, гнуснаго Балю^[44]. Если я когда либо выпутаюсь изъ этой опасности, я сорву съ него кардинальскую шапку, хотя бы она приросла къ его черепу!…. Но другой измѣнникъ въ моихъ рукахъ. Я еще король настолько, у меня еще хватитъ власти, чтобы наказать этого сладкорѣчиваго шарлатана, звѣздочета, продающаго свои слова, этого коварнаго обманщика…. я въ плѣну, я одураченъ… сочетаніе созвѣздій? сочетаніе… онъ говорилъ такой вздоръ, что врядъ ли бы обманулъ разваренную, вываренную баранью голову, а я, дуракъ, думалъ, что понималъ его. Мы теперь увидимъ, что въ самомъ дѣлѣ предвѣщало это сочетаніе…. Но прежде надо помолиться.

Быть можетъ въ память совершившагося здѣсь событія, надъ маленькой дверью была сдѣлана ниша и въ ней изъ камня высѣчено распятіе. На него-то обратилъ король свой взоръ и, казалось, собирался преклонить колѣна, по вдругъ остановился, какъ бы придерживаясь и въ отношеніи къ святому изображенію правилъ мірской политики: онъ находилъ слишкомъ смѣлымъ предстать передъ нимъ, не увѣрившись въ заступничествѣ вліятельнаго посредника. Онъ отвернулся отъ распятія, какъ недостойный смотрѣть на него, и, выбравъ между украшавшими околышъ его шапки образками изображеніе клерійской богоматери, всталъ передъ нимъ на колѣни и произнесъ слѣдующую странную молитву. Надо замѣтить, что грубое суевѣріе короля заставляло его смотрѣть на клерійскую богоматерь, какъ на существо совершенно отличное отъ мадонны ембронской, которую онъ особенно почиталъ и часто обращался къ ней съ молитвами.

— Всеблагая клерійская богоматерь, воскликнулъ онъ, сложивъ руки и ударяя себя въ грудь, — святая милосердая матерь! Ты, всемогущая передъ всемогущимъ, сжалься надо мной грѣшнымъ! Правда, я нѣсколько пренебрегалъ тобой для твоей преблагословенной сестры ембронской; но я король, власть моя велика, богатство безгранично. Если бы не хватило всѣхъ моихъ сокровищъ, я скорѣй наложилъ бы двойной налогъ на моихъ подданныхъ, чѣмъ не воздалъ бы должное вамъ обѣимъ. Открой эти желѣзныя двери, наполни эти ужасные рвы, выведи меня, какъ мать свое дѣтище, изъ этой опасности! Если я принесъ въ даръ твоей сестрѣ графство булоньское, развѣ я по имѣю средствъ выразить такимъ же образомъ мое почитаніе я тебѣ. Я отдамъ тебѣ обширную и богатую провинцію Шампань; ея виноградники разольютъ довольство въ твоемъ монастырѣ…. Я обѣщалъ эту провинцію брату моему Карлу; но, ты знаешь, онъ умеръ отравленный этимъ злымъ аббатомъ Св. Іоанна д’Анжели, котораго я накажу, если только буду живъ! Я уже обѣщалъ это разъ, но теперь сдержу свое слово…. Если я зналъ объ этомъ преступленіи, повѣрь, всеблагая заступница, это было потому, что я не видѣлъ лучшаго средства усмирять недовольныхъ моего государства. О, не взыщи на мнѣ этотъ старый долгъ сегодня, но будь, какъ была всегда, добра, милостива и благосклонна къ моей просьбѣ! Сладчайшая дѣва, исходатайствуй мнѣ у твоего сына прощеніе всѣхъ прошедшихъ грѣховъ и одного, одного маленькаго, который я долженъ совершить въ эту ночь… нѣтъ, это даже не грѣхъ, святая матерь, не грѣхъ, но дѣло чистой справедливости: этотъ негодяй одинъ изъ величайшихъ обманщиковъ, когда либо нашептывавшихъ ложь въ уши государя, и кромѣ того онъ склоненъ къ нечестивой греческой ереси. Онъ не достоинъ твоего покровительства, оставь его мнѣ и зачти за доброе дѣло, что я избавлю отъ него свѣтъ, потому что этотъ человѣкъ колдунъ и чародѣй, недостойный твоихъ заботъ, собака, жизнь которой если и угаснетъ, то это должно имѣть въ твоихъ глазахъ не болѣе значеніи, какъ если потухнетъ упавшая со свѣчи или выкинутая изъ очага искра. Забудь объ этой малости, добрая, милосердая матерь, но думай только о средствахъ помочь мнѣ въ этой опасности! я прилагаю здѣсь мою королевскую печать къ твоему изображенію въ знакъ того, чти сдержу свое обѣщаніе касательно графства Шампань, и что въ послѣдній разъ тревожу тебя просьбой въ кровавомъ дѣлѣ, злая какъ ты добра, к милостива, и сострадательна.

Послѣ этого страннаго договора съ предметомъ своего поклоненія. Людовикъ прочелъ по латыни, по видимому съ глубокимъ благоговѣніемъ, семь покаятельныхъ псалмовъ, нѣсколько величаній и молитвъ, принадлежавшихъ къ молебственному служенію пресвятой дѣвѣ. Затѣмъ онъ всталъ, вполнѣ увѣренный, что обезпечилъ себѣ заступничество святой, которой молился; тѣмъ болѣе, что, какъ онъ лукаво сообразилъ, во всѣхъ прежнихъ случаяхъ, когда ему приходилось прибѣгать къ ея помощи, онъ молилъ ее о грѣхахъ совсѣмъ иного рода, и что слѣдовательно богоматерь клерійская не могла считать его закоренѣлымъ убійцей, какъ могли бы другіе святые, которымъ онъ чаще повѣрялъ подобные грѣхи^[45].

Очистивъ такимъ образомъ свою совѣсть или, скорѣе, побѣливъ ее, какъ старую гробницу, король отворилъ дверь и позвалъ къ себѣ Баляфре. — Мой добрый солдатъ, сказалъ онъ, — ты давно служишь мнѣ, но мало имѣлъ повышеній. Мы въ такомъ положеніи, что я могу остаться живъ, могу и умереть; но я бы не хотѣлъ умереть неблагодарнымъ или не воздавъ должное своимъ друзьямъ или врагамъ, насколько позволятъ мнѣ святые. Теперь я долженъ наградить друга, именно тебя, и наказать врага, какъ онъ заслуживаетъ; врагъ этотъ низкій, коварный негодяй Марціусъ Галеотти; онъ своими обманами и злоумышленной ложью предалъ меня во власть моего злѣйшаго врага, и съ такимъ же твердымъ намѣреніемъ погубить меня, съ какимъ мясникъ ведетъ животное на бойню.

— Я вызову его на поединокъ; говорятъ, онъ ловкій боецъ, хотя съ виду нѣсколько неуклюжъ, сказалъ Баляфре. — Я не сомнѣваюсь, что герцогъ бургундскій любитъ военныхъ людей и отведетъ намъ хорошенькое мѣстечко для битвы. Если ваше величество будете живы и будете настолько свободны, вы увидите какъ я сражусь за ваши права; я отомщу этому философу, какъ только ваша душа пожелаетъ.

— Я знаю твою храбрость и преданность, отвѣчалъ король, — но этотъ гнусный предатель хорошо владѣетъ оружіемъ, а я бы не хотѣлъ подвергать опасности твою жизнь, мой храбрый солдатъ.

— Съ позволенія вашего величества, сказалъ Баляфре, — я не былъ бы храбрымъ солдатомъ, если бы не посмѣлъ сразиться съ человѣкомъ и получше его. Хорошъ бы я былъ! не умѣю ни читать, ни писать, и чтобъ я испугался толстаго олуха, который почти только этимъ и занимался всю свою жизнь!

— Несмотря на все это, Баляфре, мы не желаемъ подвергать твою жизнь опасности. Этотъ измѣнникъ придетъ сюда, я приказалъ позвать его. Я бы желалъ, чтобы ты, какъ только найдешь удобнымъ, подошелъ къ нему поближе и хватилъ его подъ пятое ребро…. Ты понимаешь меня!

— Совершенно, отвѣчалъ Баляфре, — но, съ позволенія вашего величества, я совсѣмъ не привыченъ къ такого рода дѣламъ. Я не могу убить даже собаки, иначе какъ въ пылу битвы, преслѣдованія, вызова и тому подобныхъ случаяхъ.

— Ужъ конечно ты не имѣешь притязанія на мягкосердечіе! сказалъ король, — ты, всегда первый въ битвѣ и на приступѣ, и, какъ разсказываютъ, всегда готовъ воспользоваться удовольствіями и выгодами, какія могутъ доставить побѣдителю неумолимое сердце и кровавая рука.

— Государь, отвѣчалъ Баляфре, — съ оружіемъ въ рукахъ я никогда не боялся и не щадилъ вашихъ враговъ. Приступъ же такое отчаянное дѣло и опасность такъ волнуетъ кровь, что, клянусь святымъ Андреемъ, мало двухъ часовъ, чтобы ей успокоиться; это, по моему, законное извиненіе грабежа послѣ приступа. Да проститъ Господь насъ, бѣдныхъ солдатъ, которые сперва обезумятъ отъ опасности, а потомъ еще болѣе отъ побѣды. Я слыхалъ объ одномъ легіонѣ, состоявшемъ исключительно изъ святыхъ; я думаю, они только и дѣлали, что молились за остальное войско и за всѣхъ носящихъ шлемъ, броню и мечъ…. Но то, что предлагаетъ ваше величество, внѣ круга моихъ дѣйствій, хотя я никакъ не могу отрицать, чтобъ онъ не былъ достаточно обширенъ. Что же касается астролога, если онъ измѣнникъ, то пусть и умретъ смертью измѣнника, тутъ мое дѣло сторона. У вашего величества есть здѣсь великій превотъ и двое изъ его помощниковъ, которые болѣе способны на такую расправу, чѣмъ шотландецъ благороднаго происхожденія и воинскаго чина.

— Ты правъ, сказалъ король, — но ты все таки обязанъ помочь исполненію моего справедливаго приговора, и воспрепятствовать его нарушенію.

— Это я исполню, хотя бы пришлось отстаивать его отъ цѣлой Перонны. Ваше величество не должны сомнѣваться въ моей вѣрности во всемъ, что согласно съ моей совѣстью, которая, ради моей собственной пользы и службы вашего королевскаго величества, могу васъ увѣрить, довольно объемиста. По крайней мѣрѣ я знаю, что исполнялъ для вашего величества такія дѣла, что скорѣе согласился бы отвѣдать собственнаго своего кинжала, чѣмъ сдѣлать ихъ для кого нибудь другаго.

— Оставимъ это, прервалъ король, — слушай меня: когда Галеотти войдетъ и дверь за нимъ затворится, ты станешь съ оружіемъ въ рукахъ у двери и будешь охранять входъ въ мои покои. Никого не впускай, вотъ все, чего я требую отъ тебя. Теперь иди и пошли ко мнѣ превота.

Баляфре вышелъ изъ комнаты и, спустя минуту, въ нее вошелъ Тристанъ-пустынникъ.

— Добро пожаловать, кумъ, сказалъ король, — ну, что ты думаешь о нашемъ положеніи?

— Что мы похожи на приговоренныхъ къ смерти, отвѣчалъ превотъ, — если только герцогъ не вздумаетъ отсрочить казни.

— Отсрочитъ онъ ее или нѣтъ, но тотъ, кто вовлекъ насъ въ эту западню, долженъ отправиться на тотъ свѣтъ прежде насъ, въ качествѣ нашего фурьера, чтобы заготовить квартиры, сказалъ король съ мрачной и злобной улыбкой. — Тристанъ, ты совершилъ не одно дѣло неустрашимой справедливости, finis или, лучше сказать, finis coronat opus^[46], ты долженъ послужить мнѣ до конца.

— Я готовъ, государь, я человѣкъ простой, но признательный, отвѣчалъ превотъ. — Я исполню свой долгъ въ этихъ стѣнахъ также, какъ и вездѣ, и, пока я живъ, каждое слово вашего величества будетъ такимъ же неотмѣянымъ приговоромъ и также точно исполнено мною, какъ и въ то время, когда вы сидѣли на своемъ собственномъ тронѣ; потомъ пусть со мной дѣлаютъ, что хотятъ, я объ этомъ не забочусь.

— Я именно этого и ожидалъ отъ тебя, мой дорогой куманекъ, сказалъ король, — но есть ли у тебя надежные помощники; измѣнникъ силенъ и ловокъ, и вѣроятно будетъ громко звать на помощь. Шотландецъ будетъ охранять входъ, и то хорошо; лестью и ласками я могъ уговорить его только на это. Оливье способенъ лишь льстить, лгать, да подавать опасные совѣты а, Ventre Saint-dieu! я думаю, самъ скорѣе будетъ достоинъ попасть когда нибудь въ петлю, чѣмъ набрасывать ее, на шею другихъ. Какъ ты думаешь, есть у тебя люди и средства, чтобы покончить дѣло скоро и успѣшно?

— Со мной Труазешель и петит-Андре, люди до того искусные въ своемъ ремеслѣ, что изъ трехъ человѣкъ повѣсятъ вамъ одного, прежде, чѣмъ двое другихъ догадаются объ этомъ. Всѣ мы рѣшились жить и умереть съ вашимъ величествомъ, зная, что если васъ не станетъ, насъ отправятъ на тотъ свѣтъ и притомъ скорѣй, чѣмъ мы когда либо отправляли нашихъ паціентовъ. По кѣмъ же теперь придется намъ заняться, съ позволенія вашего величества,, и люблю знать съ кѣмъ имѣю дѣло, потому что, какъ вашему величеству иногда угодно бываетъ мнѣ напоминать, я не разъ ошибался въ виновномъ и вѣшалъ какого нибудь честнаго пахаря, ничѣмъ не оскорбившаго вашего величества.

— Правда, Тристанъ, знай же, что осужденный Марціусъ Галеотти. Ты удивляешься, но оно такъ. Этотъ негодяй, своими лживыми и коварными предсказаніями привелъ насъ всѣхъ сюда, чтобы беззащитныхъ предать во власть герцога бургундскаго.

— Но мы отомстимъ за себя, воскликнулъ Тристанъ, — хотя бы это было послѣднимъ дѣломъ въ моей жизни, я вопьюсь въ него какъ умирающая оса, если бы даже мнѣ грозило потомъ быть разорваннымъ на части.

— Я знаю твою вѣрность, сказалъ король, — и то удовольствіе, которое ты, какъ всѣ хорошіе люди, находишь въ исполненіи своихъ обязанностей; добродѣтель, какъ говорятъ ученые, находитъ награду въ самой себѣ. Иди же и приготовь жрецовъ, потому что жертва приближается.

— Угодно ли вамъ, всемилостивѣйшій государь, чтобъ это приношеніе совершилось въ вашемъ присутствіи? спросилъ Тристанъ.

Людовикъ отказался отъ предложенія, но велѣлъ великому превоту, чтобы все было готово для точнаго исполненія его приговора, какъ только астрологъ выйдетъ изъ его комнаты, — Я хочу еще разъ его видѣть, прибавилъ король, — чтобы посмотрѣть, какъ онъ будетъ держать себя передъ государемъ, котораго завлекъ въ ловушку. Мнѣ будетъ пріятно поглядѣть, какъ ощущеніе близкой смерти сгонять краску съ его цвѣтущаго лица и помутитъ глаза, которые улыбались, когда онъ лгалъ. Зачѣмъ съ нимъ нѣтъ того, чьи совѣты подкрѣпляли его предсказанія! Но если я останусь живъ, берегитесь за свой пурпуръ, господинъ кардиналъ! Римъ едва ли защититъ васъ, не во гнѣвъ будь сказано св. Петру и всеблагой богоматери клерійской. Что же ты медлишь? поди, приготовь своихъ людей! Я жду негодяя каждую минуту. Молю небо, чтобъ онъ не испугался и не отказался придти! Это была бы жестокая неудача. Иди Тристанъ, ты не имѣлъ обыкновенія такъ долго медлить въ исполненіи твоихъ обязанностей.

— Напротивъ, вашему величеству всегда было угодно замѣчать, что я торопился, слишкомъ часто ошибался въ вашихъ намѣреніяхъ и вздергивалъ не того, кого слѣдовало. Теперь я попрошу ваше величество дать мнѣ какой ни будь знакъ, когда вы будете прощаться съ Галеотти, пойдетъ дѣло или нѣтъ. Я помню, что вашему величеству раза два, три случилось измѣнить намѣренія и потомъ упрекать меня въ поспѣшности^[47].

— Ты, подозрительное существо, отвѣчалъ Людовикъ — говорю тебѣ, я не измѣню своего рѣшенія; но, чтобъ положить конецъ твоимъ недоумѣніямъ, слушай внимательно, что я скажу, разставаясь съ этимъ негодяемъ: если я скажу ему есть небо надъ нами! то дѣлай свое дѣло. Если же я скажу иди, съ миромъ! это будетъ значить, что намѣреніе мое измѣнилось.

— Нѣтъ головы тупѣе моей для всего, что выходитъ изъ круга моихъ обязанностей. Дайте мнѣ повторить; если вы скажете: иди съ миромъ! я долженъ расправиться съ нимъ!

— Нѣтъ, нѣтъ, глупецъ, нѣтъ, сказалъ король, — въ такомъ случаѣ ты не долженъ трогать его; но если я скажу надъ нами есть небо, тогда поддерни его на аршинъ или на два поближе къ звѣздамъ, съ которыми онъ такъ хорошо умѣетъ разговаривать.

— Хорошо, если здѣсь найдется все нужное для этого, сказалъ превотъ.

— Ну, тогда кверху его или книзу все равно, возразилъ, мрачно улыбаясь, король.

— А трупъ, спросилъ превотъ — куда мы его дѣнемъ?

— Погоди, подумаемъ, сказалъ король, — окна залы слишкомъ узки, но вотъ это достаточно широко. Мы сбросимъ его въ Сомму, привязавъ на грудь бумагу съ надписью „пропустить королевское правосудіе безпошлинно!“ И пусть его ловятъ солдаты герцога, если только они осмѣлится взять съ него дань.

Превотъ вышелъ изъ комнаты Людовика, и, позвавъ своихъ помощниковъ на совѣтъ, отошелъ въ уголъ большой залы, который Труазешель освѣтилъ, воткнувъ въ стѣну факелъ. Они разговаривали шопотомъ, не замѣчаемые, но видимому, ни погруженнымъ въ тяжкое раздумье Оливье, ни крѣпко опавшимъ Баляфре.

— Товарищи, сказалъ Превотъ своимъ подчиненнымъ, — вы вѣроятно думали, что нашей работѣ пришелъ конецъ, что вмѣсто того, чтобы исполнять приговоры надъ другими, мы сами доставимъ дѣло другимъ; не отчаивайтесь, товарищи. Нашъ милостивый господинъ даетъ намъ прекрасный случай еще разъ исполнить нашу обязанность, и мы должны ее исполнить, какъ люди, желающіе, чтобы ихъ имена сохранились въ исторіи.

— А, я догадываюсь въ чемъ дѣло, сказалъ Труазешёль, — нашъ государь хочетъ поступить какъ древніе римскіе кесари, которые, когда не оставалось выхода или, какъ бы мы сказали, видя себя у висѣлицы, избирали самаго опытнаго изъ своихъ исполнителей правосудія, чтобы избавить свою священную особу отъ неопытныхъ рукъ какого нибудь новичка въ нашемъ таинствѣ. Это былъ отличный обычай для язычниковъ; но, какъ доброму католику, мнѣ совѣсть не должна бы была позволять наложить руки на нашего христіаннѣйшаго короля.

— Ну, братъ, ты ужъ слишкомъ совѣстливъ, возразилъ петит`Андрё. — Если онъ прикажетъ и утвердитъ свою собственную казнь, я не знаю позволитъ ли намъ долгъ службы прекословить ему. Кто живетъ въ Римѣ, тотъ долженъ повиноваться папѣ; люди превота должны исполнять приказанія своего начальника, а тотъ повелѣнія короля.

— Молчнѣе, негодяи! сказалъ превотъ, — здѣсь нѣтъ и рѣчи о королевской особѣ, дѣло идетъ объ этомъ греческомъ еретикѣ, магометанскомъ язычникѣ, колдунѣ Марціусѣ Галеотти.

— Галеотти! отвѣчалъ петит'-Андрё, — это очень естественно. Я не знаю еще ни одного изъ этихъ фокусниковъ, который бы, танцуя, такъ сказать, всю свою жизнь на натянутой веревкѣ, не кончилъ прыжкомъ на одномъ изъ ея концевъ.

— Меня только то огорчаетъ, сказалъ Труазешёль, поднимая глаза къ небу, — что несчастное созданіе должно умереть безъ покаянія.

— Пустяки, отвѣчалъ Тристанъ, — цѣлый соборъ священниковъ не избавитъ такого еретика и чернокнижника отъ заслуженной имъ участи. Кромѣ того, если бы ему пришло такое желаніе, ты, Труазешёль, имѣешь даръ и можешь служить ему духовникомъ. Но вотъ что гораздо важнѣе: я боюсь, что вамъ придется поработать кинжалами, друзья мои, такъ какъ здѣсь у васъ нѣтъ необходимыхъ снарядовъ для вашего ремесла.

— Да не попуститъ святая парижская богоматерь, чтобы повелѣнія короля могли застать меня въ расплохъ, возразилъ Труазешель — Я всегда ношу вмѣсто пояса веревку св. Франциска, которая обходитъ на мнѣ четыре раза, а на концѣ ея есть отличная петля; я вѣдь принадлежу къ братству св. Франциска и даже могу надѣть его капуцинъ, когда буду in extremis, благодареніе Богу и добрымъ сомюрскимъ отцамъ.

— А что касается до меня, сказалъ петит'-Андре, — я всегда ношу въ карманѣ блокъ и крѣпкій винтъ на тотъ случай, если придется попасть въ страну, гдѣ деревья рѣдки или вѣтви слишкомъ высоки отъ земли. Я нашелъ это очень удобнымъ.

— Это намъ какъ нельзя болѣе кстати, сказалъ превотъ, — укрѣпите вашъ блокъ въ это бревно надъ дверью и продерните веревку. Я займусь съ Галеотти разговоромъ около этого мѣста, а вы въ это время набросите ему петлю на шею, и потомъ…

— Потомъ, прервалъ петит'-Андрё, — мы подтянемъ веревку, тчикъ, и нашъ астрологъ такъ высоко заберется къ небу, что не почувствуетъ земли подъ ногами.

— Но развѣ эти господа, сказалъ Труазешель, глядя на очагъ, — не хотятъ поучиться нашему ремеслу и помочь намъ?

— Гм! нѣтъ, отвѣчалъ превотъ, — брадобрѣй умѣетъ только замышлять зло, но исполнять его предоставляетъ другимъ; шотландецъ же будетъ охранять входъ, пока мы будемъ заниматься дѣломъ, въ которомъ онъ не способенъ принять болѣе дѣятельнаго участія, не хватаетъ ума и ловкости, у всякаго свое дѣло.

Съ необыкновенной ловкостью и съ нѣкотораго рода наслажденіемъ, давшимъ возможность почти забыть ихъ собственную опасность, достойные исполнители приказаній превота приладили свой блокъ и веревку для приведенія въ исполненіе приговора, произнесеннаго плѣннымъ монархомъ надъ Марціусомъ Галеотти; они, казалось, радовались, что эта послѣдняя работка будетъ вполнѣ соотвѣтствовать дѣятельности всей прошедшей ихъ жизни. Тристанъ^[48], сидя, съ особеннаго рода удовольствіемъ, смотрѣлъ на ихъ приготовленія; Оливье не обращалъ на нихъ вниманія, а Людовикъ Лесли, если и былъ пробужденъ шумомъ, то смотрѣлъ на ихъ дѣло, какъ на совершенно до него не касавшееся, и за которое онъ ни какимъ образомъ не считалъ себя отвѣтственнымъ.

ГЛАВА XXIX.
ВОЗМЕЗДІЕ.

Еще не пришло твое время; діаволъ, которому

ты служить, еще не оставилъ тебя. Онъ помогаетъ
друзьямъ, старающимся для него; подобно тому
какъ проводникъ слѣпому, предлагая ему себя въ
опору по торнымъ и по горнымъ дорогамъ, пока
не приведетъ его на край пропасти, и тогда
низвергаетъ его.

Старая комедія.

Исполняя приказаніе или, скорѣе, просьбу Людовика, потому что король былъ въ такомъ положеніи, что, не смотря на свой санъ, могъ только просить, лё-Глорьё отправился на поиски Марціуса Галеотти. Шутъ безъ труда могъ исполнить это порученіе, направившись прямо въ лучшую таверну Перонны, которую самъ не рѣдко посѣщалъ, имѣя особенное уваженіе къ тому напитку, который головы другихъ людей ставилъ въ уровень съ его собственной.

Онъ нашелъ или, скорѣе, увидалъ астролога, сидящаго въ углу общей комнаты или очага, какъ ее обыкновенно называютъ Фламандцы и нѣмцы, въ честь ея главнаго украшенія. Галеотти разговаривалъ съ женщиной странной наружности, одѣтой не то въ мавританское, не то азіятское платье. Увидя лё-Глорьё, она встала и собралась идти.

— Вы можете вполнѣ положиться на эти извѣстія, сказала она, обращаясь къ Галеотти, и съ этими словами исчезла въ толпѣ сидѣвшихъ вокругъ столовъ посѣтителей.

— Братъ философъ, сказалъ, подходя, шутъ, — небо, отзывая одного сторожа, тотчасъ же посылаетъ другого на его мѣсто. Одна глупая голова оставила тебя, вотъ пришла другая, не умнѣе, чтобы вести тебя къ Людовику французскому.

— Ты его посолъ? спросилъ Марціусъ, бросивъ проницательный взглядъ на лё-Глорьё и сразу угадавъ его роль при дворѣ, хотя, какъ мы уже сказали, наружность шута менѣе, чѣмъ обыкновенно бываетъ, обличала его званіе.

— Да, какъ вамъ не безъизвѣстно, отвѣчалъ лё-Глорьё, — когда власть посылаетъ глупость за мудростью, то это вѣрный при знакъ на какую ногу хромаетъ больной.

— Ну, а если я откажусь идти на такой поздній зовъ и притомъ черезъ подобнаго посла? сказалъ Галеотти.

— Въ такомъ случаѣ, чтобы не нарушать вашего спокойствія, мы понесемъ васъ, отвѣчалъ лё-Глорьё. — Здѣсь, у дверей, стоитъ съ полдюжины сильныхъ бургундскихъ солдатъ, которыхъ именно съ этою цѣлью послалъ со мной Крэвкёръ. Знайте, что мой другъ, Карлъ бургундскій, и я не лишили нашего брата, Людовика, короны: онъ оказался такимъ осломъ, что самъ отдалъ ее въ наши руки; мы только немножко помяли и посъузили ее, и хотя она стала меньше по объему, тѣмъ не менѣе, она все еще изъ чистаго золота. Короче, онъ все еще государь своихъ подданныхъ и вашъ, въ томъ числѣ, и христіаннѣйшій король старой залы пероннскаго замка, куда вы должны сей часъ явиться, какъ его вѣрноподданный.

— Я иду за вами, сказалъ Марціусъ Галеотти и послѣдовалъ за шутомъ, можетъ быть потому, что увидѣлъ невозможность ускользнуть,

— Да, государь мой, вы хорошо дѣлаете, отвѣчалъ шутъ, когда они направились къ замку. — Мы обращаемся съ нашимъ родственникомъ, какъ обращаются со старымъ голоднымъ львомъ въ клѣткѣ, по временамъ бросаемъ ему теленка, чтобы было что пожевать его старымъ челюстямъ.

— Хотите вы этимъ сказать, что король замышляетъ противъ меня какое нибудь насиліе? спросилъ Марціусъ.

— Вамъ это лучше знать, чѣмъ мнѣ, отвѣчалъ шутъ, — хотя небо и облачно, но я ручаюсь, что вы можете разглядѣть звѣзды и сквозь туманъ. Я ничего не знаю въ этомъ дѣлѣ, ничего не знаю, только моя мать всегда совѣтовала мнѣ осторожнѣе ходить около старой крысы въ западнѣ, потому что тогда она бываетъ особенно расположена кусаться.

Астрологъ не разспрашивалъ болѣе и лё-Глорьё, по обыкновенію людей его проффессіи, продолжалъ отпускать безсвязные сарказмы и глупости, пока не сдалъ философа стражѣ у воротъ замка, откуда тотъ, переходя изъ рукъ одного караула къ другому, не былъ наконецъ введенъ въ башню графа Герберта.

Намеки шута не пропали даромъ для Галеотти; онъ примѣтилъ во взглядѣ и движеніяхъ Тристана что-то такое, что, казалось, подтверждало его подозрѣніе. Когда превотъ провожалъ мудреца до спальни короля, въ обращеніи его было что-то особенно мрачное, угрюмое и зловѣщее. Астрологъ, также внимательно наблюдавшій все происходившее на землѣ, какъ и въ небесномъ пространствѣ, тотчасъ же замѣтилъ блокъ и веревку, а такъ какъ послѣдняя еще колебалась, то онъ заключилъ, что она недавно была повѣшена, и что вѣшавшій былъ прерванъ въ своемъ занятіи его приходомъ. Все это онъ видѣлъ и, вооружившись всей своей хитростью, чтобы избѣгнуть угрожавшей опасности, рѣшился, въ случаѣ неудачи, защищаться до послѣдней крайности противъ всякаго насилія.

Съ такимъ рѣшеніемъ, выражавшемся въ его походкѣ и взглядѣ, Марціусъ явился къ Людовику, не смущаясь нисколько неудачей своихъ предсказаній и не страшась королевскаго гнѣва и его вѣроятныхъ послѣдствій.

— Да будутъ всѣ счастливыя созвѣздія благосклонны вашему величеству! сказалъ Галеотти, привѣтствуя короля почти восточнымъ поклономъ, — и да отвратятъ враждебныя планеты свое вліяніе отъ моего государя.

— Я полагаю, отвѣчалъ король, — что, глядя на эту комнату, вспомнивъ, гдѣ она находится и какъ ее охраняютъ, ваша мудрость можете заключить, что мои счастливыя созвѣздія измѣнили мнѣ, а враждебныя уже сдѣлали свое дѣло. Не стыдно ли тебѣ, Марціусъ Галеотти, видѣть меня здѣсь, плѣнникомъ? вспомни какими увѣреніями я былъ увлеченъ сюда.

— Не стыдно ли тебѣ, мой царственный повелитель, отвѣчалъ философъ, — тебѣ, такъ преуспѣвшему въ наукѣ, такъ быстро обнимающему все, тебѣ, неутомимому и упорному, не стыдно ли бѣжать при первомъ ударѣ судьбы, подобно трусу при первомъ звукѣ оружія. Развѣ ты не желалъ постигнуть тайнъ, которыя ставятъ человѣка выше страстей, случайностей, заботъ и печалей житейскихъ, а такого состоянія можно достигнуть не иначе, какъ соперничая въ твердости съ древнимъ стоикомъ? Неужели же ты страшишься перваго препятствія, отказываешься отъ славной награды, которой искалъ, сворачивая съ пути подобно робкому коню, испуганному призрачной, несуществующей опасностью.

— Призрачной и несуществующей! безстыдный ты человѣкъ! воскликнулъ король, — развѣ эта тюрьма не. существуетъ, развѣ раздающійся у воротъ звукъ оружія солдатъ моего непримиримаго врага, герцога бургундскаго, призракъ? Что же такое по твоему, измѣнникъ, настоящія опасности, если плѣнъ, потеря власти и опасность самой жизни пустые призраки.

— Невѣжество, невѣжество, братъ мой, и предразсудки, вотъ единственныя, настоящія несчастья, съ твердостью отвѣчалъ мудрецъ. — Повѣрь мнѣ, что невѣжественные и суевѣрные государи во всемъ блескѣ своей власти менѣе свободны, чѣмъ мудрецы въ оковахъ и темницѣ. Къ этому-то истинному счастью долженъ я вести васъ, вамъ же остается слѣдовать моимъ наставленіямъ.

— Къ такой-то философской свободѣ вели твои наставленія? воскликнулъ съ горечью король. Лучше было бы сказать мнѣ еще въ Плесси, что такъ щедро обѣщанная мнѣ тобою власть была власть надъ моими собственными страстями, что успѣхъ, за который ты ручался, касался моихъ успѣховъ въ философіи, и что я могъ сдѣлаться такимъ же мудрымъ и ученымъ, какъ странствующій италіянскій шарлатанъ! я, безъ сомнѣнія, могъ бы достигнуть этой высокой степени умственнаго совершенства за болѣе умѣренную цѣну, чѣмъ потеря лучшей короны христіанскаго мира и пребываніе въ цероннской тюрьмѣ! Иди и не надѣйся избавиться отъ достойнаго наказанія — надъ нами есть небо!

— Я не могу предоставить васъ вашей судьбѣ, отвѣчалъ Марціусъ, — пока не оправдаю даже передъ вашими глазами, какъ бы ослѣплены они не были, своей хорошей славы, этого алмаза, драгоцѣннѣйшаго всѣхъ алмазовъ твоей короны, славы, которой миръ будетъ удивляться цѣлые вѣка спустя послѣ того, какъ весь родъ Капетовъ превратится въ прахъ, забытый подъ сводами Сен-Дени.

— Говори, сказалъ король, — твоя наглость не можетъ измѣнить ни моихъ намѣреній, ни моихъ мнѣній. Но, такъ какъ мнѣ, можетъ быть, въ послѣдній разъ приходится произносить приговоръ, какъ королю, я не хочу осуждать тебя, не выслушавъ. Говори же, хотя все, что ты можешь сдѣлать лучшаго, это сказать правду. Признайся, что я одураченъ, что ты обманщикъ, твоя мнимая наука призракъ, а свѣтящія съ вышины планеты такъ же мало могутъ вліять на нашу судьбу, какъ мало отраженный рѣкою свѣтъ можетъ измѣнить ея теченіе,

— А почему ты можешь знать, отвѣчалъ съ увѣренностью астрологъ, — таинственное вліяніе этихъ священныхъ звѣздъ? Ты говоришь о ихъ неспособности вліять на воду, когда самъ знаешь, что одной изъ слабѣйшихъ планетъ, лунѣ, слабѣйшей, потому что она ближайшая къ нашей презрѣнной землѣ, подвластны ли такія бѣдныя рѣчки какъ Сомма, но волны самаго могучаго океана, приливы и отливы котораго зависятъ отъ ея прибыли и ущерба, и который повинуется ея вліянію какъ рабъ, ожидающій мановенія султанши. А теперь, Людовикъ Валуа, отвѣчай въ свою очередь на мою притчу: признайся не похожъ ли ты на безумнаго путника, негодующаго на своего кормчаго за то, что тотъ не можетъ, привести корабль къ пристани, не встрѣчая по временамъ противныхъ вѣтровъ я теченія? Я могу только указать тебѣ на вѣроятно счастливый исходъ твоего предпріятія, но одно небо могло привести тебя къ нему; а если путь труденъ и опасенъ, развѣ въ моей власти сгладить его и уничтожить опасности? Гдѣ твоя вчерашняя мудрость, которая научила тебя такъ справедливо говорить, что пути провидѣнія часто ведутъ къ нашему благу, хотя на перекоръ нашимъ желаніямъ.

— Ты мнѣ напомнилъ, прервалъ поспѣшно король, — ты мнѣ напомнилъ еще одинъ, обманъ. Ты предсказывалъ, что тотъ шотландецъ исполнитъ свое предпріятіе счастливо и успѣшно для моихъ выгодъ и чести; а ты знаешь, что оно кончилось какъ нельзя хуже, ничто не могло такъ повредить мнѣ, какъ впечатлѣніе, произведенное исходомъ этого цѣла на разстроенный умъ этого бѣшенаго бургундскаго быка. Это явный обманъ, тутъ ужъ нельзя вывернуться, нельзя обѣщать перемѣны счастья въ далекомъ будущемъ; а ты хотѣлъ заставить меня ждать спокойно, какъ дурака, который, сидя на берегу ждетъ, когда протечетъ рѣка. Но здѣсь твоя хитрость обманула тебя, ты имѣлъ слабость сдѣлать точное предсказаніе, которое оказалось совершенно ложнымъ.

— Но окажется вѣрнымъ и справедливымъ, отвѣчалъ смѣло астрологъ, — я не желалъ бы лучшаго торжества искусству надъ невѣжествомъ, какъ то, которое доставитъ ему это предсказаніе и его исполненіе. Я говорилъ тебѣ, что онъ вѣрно исполнитъ всякое честное порученіе. Развѣ это не справедливо? Я говорилъ, что онъ усумнится помогать какому нибудь безчестному предпріятію, развѣ онъ не доказалъ этого? Если сомнѣваешься въ этомъ, спроси Гэйраддина Мограбина.

Король покраснѣлъ отъ досады и стыда.

— Я говорилъ тебѣ, продолжалъ астрологъ, — что сочетаніе планетъ, при которомъ онъ отправлялся въ путь, предвѣщало ему опасности, а развѣ путь его не былъ окруженъ ими? Я говорилъ, что онѣ предвѣщаютъ благопріятный исходъ для посылавшаго и ты скоро воспользуешься имъ.

— Скоро воспользуюсь! воскликнулъ король, — развѣ послѣдствія не заключаются въ моемъ посрамленіи и плѣнѣ?

— Нѣтъ, отвѣчалъ астрологъ, — это еще не конецъ, ты самъ скоро сознаешь какую пользу принесъ тебѣ твой посланный, исполнивъ по своему твое порученіе.

— Это слишкомъ, слишкомъ нагло, отвѣчалъ король, — вмѣстѣ и обманывать и оскорблять! вонъ отсюда! не думай, что сдѣланное зло останется ненаказаннымъ — надъ нами есть небо!

Галеотти повернулся, чтобы идти.

— Постой еще, сказалъ Людовикъ, — ты смѣло поддерживаешь свой обманъ, отвѣчай же мнѣ еще на одинъ вопросъ, но подумай прежде, чѣмъ говорить…. Можетъ ли твое мнимое искусство указать тебѣ часъ твоей собственной смерти?

— Да, но только по отношенію къ судьбѣ другаго лица, сказалъ Галеотти.

— Я не понимаю твоего отвѣта, сказалъ Людовикъ.

— Такъ знай же, государь, я могу сказать достовѣрно о своей смерти только то, что она настанетъ ровно за двадцать четыре часа до смерти вашего величества^[49].

— А, что ты говоришь? снова перемѣняясь въ лицѣ, спросилъ Людовикъ. — Стой, стой Марціусъ, не уходи, подожди одну минуту. Ты сказалъ, что моя смерть такъ скоро послѣдуетъ за твоей?

— Черезъ двадцать четыре часа, съ твердостью отвѣчалъ Галеотти, — если только есть искра правды въ этихъ блестящихъ и таинственныхъ разумныхъ существахъ, говорящихъ безъ словъ, своимъ теченіемъ. Желаю вашему величеству доброй ночи.

— Стой, стой, не уходи, сказалъ король, взявъ его за руку и отводя отъ двери. — Марціусъ Галеотти, я былъ для тебя добрымъ государемъ, я обогатилъ тебя, сдѣлалъ моимъ другомъ, товарищемъ, наставникомъ своимъ въ наукѣ. Прошу тебя, будь откровененъ со мной…. Есть ли въ самомъ дѣлѣ что нибудь въ твоемъ искусствѣ…. правда ли что предпріятіе этого шотландца будетъ счастливо для меня?… И ужели нити нашихъ жизней должны порваться такъ скоро одна послѣ другой? Сознайся, мой добрый Марціусъ, ты говоришь это такъ, для поддержанія своего ремесла, сознайся, прошу тебя, и ты будешь доволенъ мною. Я старъ… я въ плѣну… мнѣ по видимому грозитъ лишеніе престола… для человѣка въ моемъ положеніи истина дороже цѣлаго царства, и отъ тебя, дорогой мой Марціусъ, долженъ я ожидать этого драгоцѣннаго сокровища.

— И я раскрылъ ее передъ вашимъ величествомъ, сказалъ Галеотти, — подвергаясь опасности, что въ порывѣ бѣшенаго гнѣва вы можете броситься на меня и растерзать на части.

— Кто? я, Галеотти? кротко отвѣчалъ Людовикъ. — Увы, ты не понимаешь меня! Развѣ я не въ плѣну, развѣ я не долженъ быть терпѣливымъ, особенно съ тѣхъ поръ, какъ мой гнѣвъ можетъ только выказать мое безсиліе?… Скажи же мнѣ откровенно, ты обманывалъ меня? или, въ самомъ дѣлѣ, твое искусство истинно, и ты вѣрно передаешь его?

— Ваше величество простите мнѣ, если я отвѣчу, что время только, время и событія могутъ убѣдить невѣрующаго. Если бъ я сталъ повторять увѣренія въ истинѣ сказаннаго мною, это было бы несообразно съ довѣріемъ, которымъ я пользовался въ совѣтѣ знаменитаго побѣдителя Матвѣя Корвина венгерскаго, мало того, въ кабинетѣ самого императора. Если вы не вѣрите мнѣ, и могу только сослаться на ходъ событій. День или два терпѣнья подтвердятъ или опровергнутъ то, что я утверждалъ относительно молодаго шотландца; я согласенъ умереть на колесѣ, согласенъ, чтобы всѣ члены мои были раздроблены по составамъ, если поведеніе этого безстрашнаго Квентина Дорварда не принесетъ вашему величеству очень важной выгоды. Но, когда я стану умирать въ такихъ мученіяхъ, вашему величеству не худо будетъ позаботиться о духовникѣ; съ той минуты, какъ я испущу послѣдній стонъ, вамъ останется только двадцать четыре часа на исповѣдь и раскаяніе.

Людовикъ не переставалъ держать Галеотти за платье провожая его до двери; отворивъ ее, онъ громко произнесъ: — Завтра мы побольше поговоримъ объ этомъ. Идите съ миромъ, мой ученый отецъ. Идите съ миромъ, идите съ миромъ.

Король трижды повторилъ эти слова; но, все еще опасаясь, чтобы превотъ не ошибся въ его намѣреніяхъ, онъ проводилъ астролога въ залу, держа его за платье, какъ будто боясь, что его вырвутъ и умертвятъ передъ его глазами. Онъ не только не выпускалъ Галеотти изъ рукъ, не только повторилъ еще нѣсколько разъ слова помилованія „идите съ миромъ“, но сдѣлалъ даже превоту особенный знакъ, чтобъ остановить всякое покушеніе на особу астролога.

Такимъ образомъ, тайно полученныя свѣдѣнія, отважная рѣшимость и присутствіе духа спасли Галеотти отъ угрожавшей ему опасности, а Людовикъ, самый препинательный и самый мстительный изъ монарховъ того времени, былъ обманутъ и не могъ удовлетворить своей жажды мести; суевѣріе сильно дѣйствовало на его себялюбивый характеръ и на умъ, сознававшій всѣ свои преступленія и потому особенно страшившійся смерти.

Онъ былъ, однако, сильно опечаленъ необходимостью отказаться отъ задуманнаго мщенія; печаль эту раздѣляли его клевреты, которымъ было поручено его исполненіе. Одинъ Баляфре, совершенно равнодушный къ этому дѣлу, оставилъ свой постъ у двери, какъ только былъ данъ отмѣняющій приказаніе знакъ, и черезъ нѣсколько минутъ спалъ уже крѣпкимъ сномъ.

Когда Людовикъ удалился въ свою спальню, и люди превота расположились отдыхать, Тристанъ продолжалъ слѣдить глазами за дородной фигурой астролога съ такимъ выраженіемъ, съ какимъ собака смотритъ на вырванный поваромъ изъ ея зубъ кусокъ мяса; достойные помощники его, между тѣмъ, въ краткихъ выраженіяхъ передавали другъ другу свои личныя ощущенія.

— Несчастный, ослѣпленный чародѣй, шепталъ Труазешель съ набожнымъ и сострадательнымъ видомъ своему товарищу петит`Андре. — Онъ лишился прекраснаго случая умереть на веревкѣ св. Франциска и тѣмъ искупить нѣкоторыя изъ своихъ гнусныхъ чародѣйствъ! А я еще намѣревался оставить спасительную петлю ему на шеѣ, чтобы отогнать злаго духа отъ его нечестиваго трупа.

— А я, отвѣчалъ петит`Андрё, — упустилъ рѣдкій случай узнать на сколько тяжесть семнадцати камней можетъ вытянуть трехпрядную веревку; это былъ бы славный опытъ въ нашемъ ремеслѣ, и этотъ веселый старый малый умеръ бы такъ легко!

Во время этого разговора, происходившаго шопотомъ, Марціусъ помѣстился на противоположной сторонѣ огромнаго очага, у котораго расположилась эта группа, и искоса, съ недовѣріемъ поглядывалъ на нее. Онъ сперва засунулъ руку за кафтанъ, чтобы удостовѣриться, легко ли ногъ достать свей отточенный, обоюдоострый кинжалъ, который всегда носилъ при себѣ. Мудрецъ, какъ мы уже замѣтили, былъ нѣсколько тяжеловѣсенъ, но, за то, онъ былъ силенъ, крѣпокъ, ловко и искусно владѣлъ оружіемъ. Успокоившись, что его вѣрное оружіе всегда на готовѣ, онъ вынулъ изъ-за пазухи свертокъ пергамента, исписанный греческими буквами и испещренный кабалистическими знаками, и, подбросивъ дровъ въ очагъ, развелъ огонь, такъ что могъ ясно различать лица и положенія всѣхъ сидѣвшихъ или лежавшихъ вокругъ. Глубоко спалъ недвижно лежавшій шотландецъ; его грубое, невозмутимо спокойное, какъ будто изъ бронзы вылитое лицо рѣзко отличалось отъ блѣднаго и встревоженнаго лица Оливье, который то дремалъ, то открывалъ глаза и поспѣшно приподнималъ голову, какъ будто уязвляемый какой-то внутренней болью или пробуждаемый отдаленнымъ шумомъ. Недовольная, свирѣпая какъ у бульдога фигура великаго превота ясно говорила, что онъ былъ, обманутъ въ сладкой надеждѣ и, неудовлетворенный, все еще жаждалъ крови.

На заднемъ планѣ виднѣлась страшная, лицемѣрная фигура Труазешель съ поднятыми къ небу глазами, какъ будто читавшаго про себя молитвы; возлѣ него зловѣще шутливый петит’Андре, собираясь спать, занимался передразниваніемъ движеній и гримасъ своего товарища. Посреди этихъ пошлыхъ и низкихъ личностей въ самомъ выгодномъ свѣтѣ выдавались статная фигура, прекрасное лице и внушающія уваженіе черты астролога; его можно было принять за древняго мага, заключеннаго въ притонѣ разбойниковъ и прибѣгающаго для своего освобожденія къ помощи духовъ.

Такъ прошла ночь въ башнѣ графа Герберта въ пероннскомъ замкѣ. При первомъ лучѣ свѣта, проникнувшемъ въ древнюю готическую комнату, король потребовалъ къ себѣ Оливье. Брадобрѣй нашелъ Людовика сидѣвшимъ въ халатѣ и былъ пораженъ перемѣной, происшедшей въ его лицѣ отъ одной ночи, проведенной въ смертельной тревогѣ. Онъ хотѣлъ выразить свое безпокойство, но король не допустилъ его до этого, начавъ разсказывать разнообразные способы, къ которымъ уже прибѣгалъ для пріобрѣтенія себѣ друзей при бургундскомъ дворѣ; онъ поручилъ Оливье продолжать начатое дѣло, какъ скоро ему будетъ позволено выйти изъ замка.

Никогда этотъ хитрый министръ не бывалъ такъ пораженъ ясностью пониманія короля и его глубокимъ знаніемъ всѣхъ пружинъ, вліяющихъ на человѣческія дѣйствія, какъ въ это достопамятное утро.

Два часа спустя, Оливье получилъ отъ графа Крэвкёра позволеніе выйти изъ замка для исполненія порученій возложенныхъ на него его государемъ; Людовикъ же, призвавъ астролога, къ которому, казалось, опять получилъ довѣріе, имѣлъ съ нимъ долгое совѣщаніе, придавшее ему, по видимому, болѣе бодрости и вѣры въ хорошій исходъ дѣла. Потомъ король одѣлся и принялъ утреннее привѣтствіе Крэвкёра съ спокойствіемъ, удивившимъ бургундскаго вельможу, тѣмъ болѣе, что тотъ слышалъ, что герцогъ провелъ нѣсколько часовъ въ такомъ настроеніи, которое не обѣщало королю большой безопасности.

ГЛАВА XXX.
НЕИЗВѢСТНОСТЬ.

Наши рѣшенія колеблются подобно лодкѣ,

брошенной посреди борящихся теченій.

Старинная комедія.

Если ночь была тревожна и полна волненій для Людовика, то еще безпокойнѣе была она для герцога бургундскаго, никогда не умѣвшаго владѣть своими страстями и дававшаго имъ полную и неограниченную власть надъ своими поступками.

По обычаю того времени, двое изъ его главныхъ и болѣе любимыхъ совѣтниковъ, д’Имберкуръ и дэ-Коминъ провели ночь въ его спальнѣ, гдѣ имъ были приготовлены постели около кровати герцога. Ихъ присутствіе никогда не было такъ необходимо, какъ въ эту ночь, когда умъ Карла, потрясенный горемъ, яростью, желаніемъ отомстить и чувствомъ чести, запрещавшимъ ему удовлетворить этому желанію при настоящемъ положеніи Людовика, походилъ на волканъ въ минуту изверженія, когда онъ выбрасываетъ все свое содержимое, смѣшанное и сплавленное въ одну огненную массу.

Карлъ не хотѣлъ раздѣваться и ложиться въ постель, и провелъ ночь въ безпрестанныхъ вспышкахъ гнѣва. Иногда, въ припадкѣ бѣшенства, онъ такъ невнятно и скоро говорилъ съ своими собесѣдниками, что они опасались за его разсудокъ. Предметомъ его разговоровъ были достоинства и сердечная доброта убитаго люттихскаго епископа; онъ припоминалъ ту дружбу, привязанность и то довѣріе, которыя они питали другъ къ другу, и наконецъ дошелъ до такого отчаянія, что бросился лицемъ въ постель и, казалось, готовъ былъ разразиться рыданіями и слезами, не будучи въ силахъ сдерживать ихъ долѣе въ груди. Вскочивъ съ кровати, онъ далъ волю сильнѣйшему припадку ярости, началъ торопливо ходить по комнатѣ, произносить безсвязныя угрозы и еще болѣе безсвязныя клятвы мщенія; топая по обыкновенію ногой, онъ призывалъ св. Георга, св. Андрея и другихъ наиболѣе почитаемыхъ имъ святыхъ въ свидѣтели, что страшно отомститъ де-ла-Марку, жителямъ Люттиха и, въ особенности, тому, кто былъ причиной всего. Была минута, что Карлъ выразилъ рѣшеніе послать за герцогомъ нормандскимъ, братомъ короля, бывшимъ съ Людовикомъ въ самыхъ враждебныхъ отношеніяхъ. Онъ хотѣлъ принудить плѣннаго государя отказаться или отъ самой короны, или отъ нѣкоторыхъ наиболѣе важныхъ правъ и преимуществъ, связанныхъ съ нею.

Еще день и ночь прошли въ такихъ же бурныхъ и тревожныхъ рѣчахъ или, лучше сказать, въ быстрыхъ переходахъ отъ гнѣва къ бѣшенству; герцогъ ничего почти не ѣлъ, не пилъ и ни разу не перемѣнилъ платья, такъ что приближенные его начали опасаться, чтобы ярость не довела его до сумасшествія. Наконецъ, онъ сталъ мало по малу успокоиваться и началъ по временамъ совѣтоваться съ своими министрами; предлагалось многое, не предпринималось же ничего рѣшительнаго. Коминъ увѣряетъ насъ, что даже, одно время, гонецъ сидѣлъ на конѣ, ожидая приказанія отправиться за герцогомъ нормандскимъ; тогда, какъ это уже и случалось, темница французскаго монарха, была бы для него, вѣроятно, прямымъ путемъ въ могилу.

По временамъ, изливъ весь свой гнѣвъ, Карлъ сидѣлъ съ неподвижно устремленнымъ, мрачнымъ взоромъ, какъ бы задумывая какое-то отчаянное дѣло и не находя еще въ себѣ рѣшимости на выполненіе его. Безъ сомнѣнія, достаточно было бы малѣйшаго намека со стороны одного изъ окружавшихъ совѣтниковъ, чтобы побудить герцога на самыя крайнія мѣры. Но бургундскіе дворяне, изъ уваженія къ священной особѣ короля, ихъ леннаго государя, и изъ желанія оградить достоинство и честь герцога, ручавшагося за безопасность Людовика, когда онъ отдался въ его власть, почти всѣ безъ исключенія старались склонить Карла къ умѣренности. Доводы, на которые въ продолженіи ночи д’Имберкуръ и дэ-Коминъ отваживались, чтобы успокоить герцога, были повторены на слѣдующее утро, въ болѣе спокойныя минуты, Крэвкёромъ и другими, поддерживались ими ихъ съ неменьшею силою. Быть можетъ, ихъ усердіе къ королю было не совсѣмъ безкорыстно; многіе изъ нихъ, какъ мы говорили уже, испытали щедрость Людовика, другіе имѣли во Франціи владѣнія или притязанія на нихъ, ставившія ихъ въ нѣкоторую зависимость отъ короля. Достовѣрно то, что сокровища, привезенныя Людовикомъ на четырехъ мулахъ, значительно поубавились въ продолженіе этихъ переговоровъ.

На третій день, графъ Кампо-бассо съ своимъ итальянскимъ умомъ явился на помощь совѣту; къ счастью для Людовика, онъ пріѣхалъ тогда, когда гнѣвъ Карла былъ уже не въ полномъ разгарѣ. Сейчасъ же по его прибытіи были созваны всѣ совѣтники герцога, чтобы рѣшить, какія мѣры слѣдовало принять въ такомъ исключительномъ положеніи.

На этотъ разъ Кампо-бассо высказалъ свое мнѣніе, приводя басню о путешественникѣ, змѣѣ и лисицѣ. Онъ напомнилъ герцогу совѣтъ, данный лисицей человѣку, чтобы онъ уничтожилъ своего смертельнаго врага, такъ какъ случай отдалъ его въ его власть. Дэ-Коминъ видѣлъ, какъ заблестѣли глаза герцога при этомъ предложеніи, которое уже не разъ впушалъ Карлу его собственный запальчивый характеръ, и поспѣшилъ возразить, что Людовикъ на самомъ дѣлѣ, можетъ быть, не участвовалъ прямымъ образомъ въ кровавыхъ событіяхъ, происшедшихъ въ Шонвальдтѣ, что, можетъ быть, онъ оправдается отъ взведеннаго на него обвиненія и согласится исправить вредъ, причиненный его интригами владѣніямъ герцога и его союзникамъ. Онъ прибавилъ, что насиліе надъ особой короля непремѣнно поведетъ за собою рядъ несчастныхъ послѣдствій для обоихъ государствъ; что англичане не пропустятъ случая воспользоваться внутренними смутами и несогласіями, которые при этомъ неизбѣжно обнаружатся, и постараются снова завладѣть Нормандіей и Гвіенью, и возобновятъ раззорительныя войны, едва и съ такимъ трудомъ прекращенныя соединенными силами Франціи и Бургундіи. Въ заключеніе онъ объявилъ, что не стоитъ за безусловное освобожденіе Людовика, а совѣтуетъ только герцогу воспользоваться настоящимъ положеніемъ короля, чтобы заключить выгодный и прочный договоръ между обоими государствами и получить отъ Людовика такое обезпеченіе, которое не позволило бы ему нарушить своего слова или впредь возмущать миръ въ Бургундіи. Д’Имберкуръ, Крэвкёръ и другіе заявили, что они не одобряютъ жестокихъ мѣръ, предложенныхъ Кампо-бассо, и выразили мнѣніе, что путемъ договора можно получить выгоды болѣе прочныя и болѣе приличныя для чести Бургундіи, чѣмъ такимъ поступкомъ, который можетъ запятнать ее обвиненіемъ въ вѣроломствѣ и нарушеніи гостепріимства.

Герцогъ выслушалъ эти доводы съ потупленными взорами и до того насупилъ свои густыя брови, что онѣ сошлись вмѣстѣ. Но когда Крэвкёръ началъ говорить, что онъ не думаетъ, чтобы Людовикъ зналъ объ ужасномъ преступленіи, совершенномъ въ Шонвальдтѣ, или былъ причастенъ къ нему, Карлъ поднялъ голову и, бросивъ на своего совѣтника тѣвный взглядъ, воскликнулъ: — Такъ вы тоже, Кравкёръ, слышала звукъ французскаго золота? Мнѣ кажется, что оно звенитъ въ моемъ совѣтѣ такъ же громко, какъ колокола въ Сен-Дени. Кто смѣетъ утверждать, что не Людовикъ возбудилъ этѣ смуты во Фландріи?

— Мой милостивый государь, отвѣчалъ Кравкёръ, — моя рука всегда была больше знакома съ желѣзомъ, чѣмъ съ золотомъ. Я не только не отрицаю, что Людовикъ былъ причиной безпорядковъ во Фландріи, но недавно, самъ передъ лицемъ всего его двора, обвинялъ его въ вѣроломствѣ и отъ вашего имени сдѣлалъ ему вызовъ. Но, хотя, безъ сомнѣнія, главной причиной этихъ волненій были его происки, тѣмъ не менѣе я далекъ отъ мысли, чтобы онъ подстрекалъ къ убійству архіепископа, потому что, кажется, одинъ изъ его агентовъ открыто протестовалъ противъ этого. Я могъ бы привести его, еслибы ваше высочество пожелали его видѣть.

— Мы желаемъ его видѣть, сказалъ герцогъ. — Св. Георгъ! развѣ вы можете сомнѣваться въ томъ, что мы желаемъ поступать справедливо! Даже въ пылу гнѣва мы всегда слыли за безпристрастнаго и справедливаго судью. Мы сами желаемъ видѣть государя Франціи, сами выскажемъ ему наши обвиненія и объявимъ какихъ возмездій ожидаемъ и требуемъ отъ него. Если онъ окажется невиннымъ въ убійствѣ, то наказаніе за другія преступленія можетъ быть смягчено. Если же онъ былъ виновенъ въ этомъ, то кто можетъ сказать, что покаяніе въ какомъ нибудь отдаленномъ монастырѣ не есть заслуженный и даже весьма милостивый для него приговоръ? Кто, прибавилъ онъ съ большою горячностью, — кто дерзнетъ порицать такое прямое и быстрое мщеніе? Дайте мнѣ сюда вашего свидѣтеля. Мы отправимся въ замокъ за часъ до полудня. Мы составимъ нѣсколько договорныхъ пунктовъ, которые Людовикъ долженъ будетъ принять, или горе ему!…. другіе будутъ зависѣть отъ доказательствъ. Совѣщаніе кончено, вы можете разойтись. Я только перемѣню платье, потому что въ этомъ мнѣ едва ли прилично явиться къ моему милостивѣйшему государю.

Герцогъ энергически и съ ироніей повысилъ голосъ на послѣднихъ словахъ, потомъ всталъ и вышелъ изъ комнаты.

— Безопасность Людовика и, что еще хуже, честь Бургундіи зависятъ отъ того, какъ выпадутъ кости, сказалъ д’Имберкуръ Крэвкёру и дэ-Комину. — Поспѣши въ замокъ, Коминъ, у тебя языкъ поразвязнѣе, чѣмъ у Крэвкёра или у меня. Объясни Людовику какая приближается буря, онъ будетъ лучше знать, какъ справиться съ ней. Надѣюсь, этотъ молодой стрѣлокъ не скажетъ ничего, чтобы могло послужить во вредъ королю; вѣдь кто знаетъ, какое тайное порученіе было ему дано?

— Этотъ молодой человѣкъ, сказалъ Крэвкёръ, — кажется, довольно смѣлъ, но не по лѣтамъ и благоразуменъ. Говоря со мной, онъ отзывался о Людовикѣ осторожно, какъ о государѣ, которому служитъ. Я надѣюсь, что онъ будетъ вести себя точно такъ же и въ присутствіи герцога. Пойду за нимъ, а также и за молодой графиней де-Круа.

— За графиней! Вы говорили намъ, что оставили ее въ монастырѣ св. Бригитты.

— Да, отвѣчалъ графъ, — но потомъ долженъ былъ нарочно послать за ней по приказанію герцога; ее принесли сюда въ носилкахъ, потому что она очень слаба. Она была въ страшномъ отчаяніи, какъ на счетъ судьбы своей тетки, графини Амелины, такъ и вслѣдствіе опасности, угрожающей ей самой. Изабелла виновна въ нарушеніи своихъ феодальныхъ обязанностей, отважившись спасаться бѣгствомъ отъ покровительства своего леннаго государя, герцога Карла. А онъ не такой человѣкъ, чтобы смотрѣть сквозь пальцы на нарушеніе своихъ феодальныхъ правъ.

Извѣстіе о томъ, что молодая графиня находилась въ рукахъ Карла, навело Людовика на новыя мучительныя размышленія. Онъ очень хорошо зналъ, что если она разскажетъ о его интригахъ, заставившихъ ее и графиню Амелину бѣжать изъ Перонны, то этимъ представитъ явныя улики, которыя онъ думалъ уничтожить казнью Замета Мограбина. Онъ очень хорошо зналъ, что такая улика въ его посягательствѣ на права герцога бургундскаго дастъ Карлу случай и поводъ воспользоваться своимъ настоящимъ выгоднымъ положеніемъ.

Король съ большимъ безпокойствомъ говорилъ объ этомъ съ дэ-Коминомъ, умъ и политическіе таланты котораго болѣе подходили къ характеру Людовика, чѣмъ прямодушіе и рыцарская откровенность Крэвкёра или феодальное высокомѣріе д’Имберкура.

— Эти солдаты, закованные въ желѣзо, любезный мой Коминъ, сказалъ онъ своему будущему историку, — никогда не должны бы входить въ кабинетъ короля, имъ слѣдовало бы оставаться въ передней съ своими бердышами и сѣкирами. Ихъ руки, правда, сотворены для нашего пользованія, но если бы государю захотѣлось употребить ихъ головы на какое нибудь лучшее дѣло, чѣмъ на наковальни для непріятельскихъ мечей, то онъ былъ бы похожъ на сумасшедшаго, подарившаго своей любовницѣ собачій ошейникъ, вмѣсто ожерелья. Только съ людьми, подобными тебѣ, Филипъ, чьи глаза одарены быстрой и сильной способностью проникать въ самую глубь вещей, только съ подобными тебѣ должны держать совѣтъ государи. Что я говорю? имъ они должны открывать самые тайные изгибы своей души.

Хотя дэ-Коминъ и былъ человѣкъ большаго ума, но все таки ему лестно было слышать похвалы одного изъ умнѣйшихъ государей Европы; онъ не могъ на столько скрыть чувство внутренняго удовольствія, чтобы Людовикъ не замѣтилъ, что произвелъ на него нѣкоторое впечатлѣніе.

— Я желалъ бы, продолжалъ король, — имѣть такого слугу или, скорѣй, быть достойнымъ имѣть его! Я бы тогда не былъ въ такомъ несчастномъ положеніи; впрочемъ и объ этомъ я едва-ли сожалѣлъ бы, если бъ могъ найти какія нибудь средства воспользоваться услугами такого опытнаго государственнаго мужа.

Дэ-Коминъ отвѣчалъ, что всѣ его способности, каковы бы онѣ ни были, къ услугамъ его христіаннѣйшаго величества, разумѣется, безъ нарушенія вѣрности, которою онъ обязанъ своему законному государю, герцогу Карлу бургундскому.

— Я ли стану склонять васъ къ нарушенію этой вѣрности? съ жаромъ возразилъ Людовикъ. — Увы! развѣ теперь я не оттого нахожусь въ опасности, что слишкомъ довѣрился своему вассалу? И можетъ ли кто больше меня уважать феодальную вѣрность, когда моя безопасность зависитъ отъ соблюденія ея? Нѣтъ, Филипъ дэ-Коминъ, продолжайте служить Карлу бургундскому, и вы окажете ему самую лучшую услугу, если устроите примиреніе его съ Людовикомъ французскимъ. Дѣйствуя въ такомъ смыслѣ, вы будете служить намъ обоихъ и, по крайней мѣрѣ, одинъ изъ насъ будетъ благодаренъ вамъ. Я слышалъ, что ваше жалованіе при этомъ дворѣ едва равняется жалованью великаго сокольничьяго, стало быть услуги одного изъ мудрѣйшихъ совѣтниковъ въ Европѣ цѣнятся на равнѣ или даже ниже услугъ человѣка, выхаживающаго хищныхъ птицъ! Франція имѣетъ хорошія земли, у ея короля много денегъ. Позвольте мнѣ, мой другъ, исправить эту постыдную несправедливость. Средства къ этому у меня подъ рукою; позвольте мнѣ прибѣгнуть къ нимъ.

При этомъ, король вынулъ полновѣсный мѣшокъ денегъ, но дэ-Коминъ, болѣе щекотливый, чѣмъ большая часть придворныхъ того времени, отклонилъ это предложеніе, объявивъ, что онъ совершенно доволенъ щедротами своего законнаго государи, и увѣрилъ Людовика, что еслибъ онъ даже и принялъ предлагаемый подарокъ, то это ни сколько не усилило бы его желанія быть ему полезнымъ.

— Странный человѣкъ! воскликнулъ король, — позвольте мнѣ обнять единственнаго даровитаго и, вмѣстѣ съ тѣмъ, неподкупнаго придворнаго нашего времени. Мудрость гораздо дороже золота, и повѣрь мнѣ, Филипъ, въ эту тяжкую минуту я больше вѣрю въ твое расположеніе, чѣмъ въ купленную помощь многихъ принявшихъ мои подарки. Я знаю, вы не посовѣтуете своему государю злоупотребить такимъ благопріятнымъ случаемъ, представившимся ему но волѣ судьбы или, говоря откровеннѣе, по моей собственной глупости.

— Злоупотребить! ни подъ какимъ видомъ, отвѣчалъ историкъ, — развѣ воспользоваться этимъ случаемъ.

— Но какъ, въ какой степени? спросилъ Людовикъ. — Я не такъ глупъ, чтобъ могъ думать, что отдѣлаюсь безъ всякаго выкупа, но пусть онъ будетъ умѣренъ. Я всегда внимаю голосу благоразумія, какъ въ Парижѣ или Плесси, такъ и въ Пероннѣ.

— Да, но, съ позволенія вашего величества, отвѣчалъ дэ-Коминъ, — въ Парижѣ или Плесси благоразуміе обыкновенно говоритъ такимъ робкимъ и тихимъ голосомъ, что не всегда можетъ дойти до слуха вашего величества, въ Пероннѣ же оно звучитъ громкимъ голосомъ необходимости, становится повелительнымъ и настойчивымъ.

— Вы выражаетесь фигурнымъ языкомъ, сказалъ Людовикъ, не будучи въ силахъ подавить въ себѣ чувства досады, — я человѣкъ простой, не ученый, сэньёръ дэ-Коминъ, прошу васъ оставить ваши тропы и снизойти на простую прозу. Чего вашъ герцогъ ожидаетъ отъ меня?

— Я пришелъ сюда не съ предложеніями вашему величеству, отвѣчалъ Коминъ, — герцогъ скоро самъ предъявитъ свои желанія. Впрочемъ я могу предположить нѣкоторыя изъ нихъ, къ которымъ ваше величество должны приготовиться; напримѣръ, окончательная уступка городовъ по Соммѣ.

— Я этого ожидалъ, сказалъ Людовикъ.

— Чтобъ вы отреклись отъ люттихцевъ и Гильома де-ла-Маркъ.

— Такъ же охотно, какъ отрекаюсь отъ ада и сатаны, отвѣчалъ Людовикъ.

— Отъ васъ потребуютъ какого нибудь залога, или нѣкоторыхъ крѣпостей, или чего другаго въ обезпеченіе, что на будущее время Франція не будетъ возбуждать фламандцевъ къ мятежу.

— Это что-то новое, возразилъ король, — чтобы вассалъ требовалъ обезпеченій отъ своего государя! но пусть будетъ такъ.

— Приличныхъ и независимыхъ владѣній для вашего славнаго брата, союзника и друга моего государя, Нормандіи или Шампани. Герцогъ любитъ семью вашего отца, государь.

— Да, чортъ возьми! возразилъ Людовикъ, — такъ любитъ, что готовъ всѣхъ ея членовъ сдѣлать королями. Что, вашъ запасъ намековъ еще не истощился?

— Не совсѣмъ, государь, отвѣчалъ совѣтникъ; — безъ сомнѣнія, отъ вашего величества потребуютъ, чтобы вы болѣе не тревожили герцога бретаньскаго, какъ недавно это сдѣлали, и признали бы за нимъ и за другими главными вассалами право чеканить монету и именоваться герцогами и князьями божьею милостью…

— Однимъ словомъ, надѣлать столько же государей, сколько у меня вассаловъ. Сэньёръ Филипъ, вы не хотите ли сдѣлать изъ меня братоубійцу? Вы хорошо помните моего брата Карла: онъ умеръ, калъ только сдѣлался герцогомъ гвіеньскимъ… А что же останется потомку и представителю Карла Великаго, если уступить эти богатыя провинціи? Только право на помазаніе въ Реймсѣ, да право кушать подъ высокимъ балдахиномъ?

— Въ этомъ отношеніи мы успокоимъ опасеніе вашего величества, мы предложимъ вамъ соучастника въ вашемъ высокомъ уединеніи, отвѣчалъ де-Коминъ. — Хотя герцогъ бургундскій и не требуетъ теперь титула независимаго государя, однако онъ желаетъ на будущее время избавиться отъ нѣкоторыхъ унизительныхъ изъявленій покорности, требуемыхъ отъ него французскою короною; онъ намѣренъ украсить свою герцогскую корону королевскимъ сводомъ и увѣнчать ее державою, какъ эмблемою независимости своихъ владѣній.

— А какъ смѣетъ герцогъ бургундскій, присяжный вассалъ Франціи, воскликнулъ Людовикъ, вскакивая и обнаруживая необыкновенное волненіе, — какъ смѣетъ онъ дѣлать своему государю такія предложенія, за которыя по всѣмъ европейскимъ законамъ его приговорили бы къ лишенію лена?

— Въ настоящемъ случаѣ было бы трудно исполнить этотъ приговоръ, спокойно отвѣчалъ Коминъ. — Вашему величеству извѣстно, что даже и въ имперіи перестаютъ строго держаться феодальныхъ законовъ, и государи и вассалы стараются смягчать свои взаимныя отношенія, на сколько могутъ и на сколько позволяютъ обстоятельства. Сношеніе вашего величества съ фламандскими подданными герцога послужитъ оправданіемъ поведенію моего государя: требуя признанія своей независимости отъ Франціи, онъ такимъ образомъ на будущее время отниметъ уже всякій предлогъ для вмѣшательства.

— Коминъ, Коминъ! сказалъ Людовикъ, снова вставъ и задумчиво прохаживаясь по комнатѣ, — какой страшный урокъ заключается въ этихъ словахъ: Vae victis!^[50] Неужели вы думаете, что герцогъ предложитъ мнѣ всѣ эти тяжкія условія?

— Я бы желалъ, по крайней мѣрѣ, чтобы ваше величество приготовились къ разсужденіямъ объ нихъ.

— Но умѣренность… дэ-Коминъ, никто лучше васъ не знаетъ, что умѣренность въ удачѣ необходима для упроченія тѣхъ выгодъ, которыя доставляетъ эта удача.

— Съ позволенія вашего величества, я сдѣлалъ замѣчаніе, что достоинства умѣренности всегда болѣе восхваляются слабѣйшей стороной въ спорѣ. Напротивъ, тотъ, на чьей сторонѣ перевѣсъ, всегда болѣе цѣнитъ благоразуміе, которое требуетъ, чтобы онъ пользовался удобнымъ случаемъ.

— Хорошо, мы подумаемъ объ этомъ, отвѣчалъ король; — но, наконецъ, я надѣюсь, ты перечислилъ всѣ безразсудныя требованія герцога? уже болѣе ничего не остается…. а если есть, какъ я замѣчаю по выраженію твоего лица, то что же это можетъ быть?.. ужъ не хочетъ ли онъ моей короны? она и безъ того сильно поблекнетъ, если я соглашусь на всѣ высказанныя ужо вами требованія.

— Государь, сказалъ дэ-Коминъ, — то, о чемъ мнѣ еще остается сказать вамъ, зависитъ частью, притомъ большею частію, отъ воли самого герцога, но онъ намѣренъ склонить ваше, величество на согласіе, потому что это дѣло васъ близко касается.

— Pasque-dieu! воскликнулъ нетерпѣливо король, — что же еще? говорите, сьёръ Филипъ…. ужъ не потребуетъ ли онъ отъ меня, чтобы я отдалъ ему мою дочь въ наложницы, или какого другаго безчестнаго дѣла.

— Ничего безчестнаго, государь; но двоюродный братъ вашего величества, славный герцогъ орлеанскій…

— А! воскликнулъ король. Но Коминъ, не обращая вниманія на восклицаніе, продолжалъ: — почувствовалъ склонность къ молодой графинѣ Изабеллѣ де-Круа, и герцогъ желаетъ, чтобъ ваше величество дали съ своей стороны, какъ онъ съ своей, согласіе на этотъ бракъ, и, подобно ему, назначили благородной четѣ приличное приданое, которое бы вмѣстѣ съ землями графини составило владѣнія, достойныя сына Франціи.

— Никогда, никогда! отвѣчалъ король, обнаруживая волненіе, которое давно уже съ трудомъ сдерживалъ, и тревожно ходя по комнатѣ, что совершенно противорѣчило его обычному умѣнью владѣть собою. — Никогда, никогда! они могутъ остричь мнѣ голову, какъ шуту, на котораго я такъ похожъ, они могутъ заточить меня въ монастырь, свести въ могилу, могутъ выжечь мнѣ глаза раскаленнымъ желѣзомъ, прибѣгнуть къ топору и яду, могутъ дѣлать все, что хотятъ, по герцогъ орлеанскій не откажется отъ слова, даннаго моей дочери, никогда не жениться на другой, покуда жива Жанна.

— Ваше величество, сказалъ дэ-Коминъ, — прежде, чѣмъ высказываться такъ рѣшительно противъ этого предложенія, должны подумать, имѣете ли вы средства воспротивиться ему. Всякій благоразумный человѣкъ, видя падающую скалу, откажется отъ безплодной попытки удержать ее.

— Но человѣкъ твердый умретъ подъ ней. Подумай, да-Коминъ, какой потерей какимъ страшнымъ раззореніемъ грозитъ этотъ братъ моему королевству. Вспомни, что у меня одинъ только сынъ, слабый здоровьемъ; герцогъ орлеанскій мой ближайшій наслѣдникъ…. вѣдь церковь разрѣшила его бракъ съ Жанной, такъ счастливо соединяющій въ себѣ интересы обѣихъ вѣтвей моего дома, подумайте обо всемъ этомъ, подумайте, что этотъ бракъ былъ любимѣйшей мечтой всей моей жизни. Я строилъ для него столько плановъ, сражался за него, такъ заботился о немъ, молился за него и грѣшилъ ради его исполненія. Нѣтъ, Филипъ дэ-Коминъ, я не переживу этого! Подумай, подумай, пожалѣй меня! это будетъ вѣдь несчастьемъ для меня. Твой изворотливый умъ можетъ придумать другаго тѣльца для приношенія въ замѣнъ этой жертвы, которая для меня также дорога, какъ былъ дорогъ патріарху единственный сынъ его. Филипъ, сжалься надо мной!… По крайней мѣрѣ вы бы должны были знать, что для людей разумныхъ и дальновидныхъ разрушеніе плана, надъ которымъ они долго трудились и думали, гораздо большее несчастіе, чѣмъ преходящее горе обыкновенныхъ людей, дѣйствующихъ только подъ вліяніемъ минутныхъ страстей. Вы, умѣющіе сострадать глубокому горю, проистекающему отъ обманутыхъ разсчетовъ и даромъ потраченныхъ умственныхъ силъ, неужели вы не сочувствуете мнѣ?

— Государь, король! возразилъ дэ-Коминъ, — я сочувствую вашему горю, на сколько позволяетъ мой долгъ къ моему господину…

— Не упоминайте объ немъ! сказалъ Людовикъ, забывъ или притворись подъ вліяніемъ непреодолимаго и внезапнаго увлеченіи забывшимъ свою обыкновенную осторожность въ словахъ. — Карлъ бургундскій не стоитъ вашей привязанности, когда рѣшается оскорблять своихъ совѣтниковъ и поднимать даже на нихъ руку, онъ въ состояніи называть мудрѣйшаго и преданнѣйшаго изъ нихъ оскорбительнымъ именемъ Tête bottée^[51].

При всемъ своемъ умѣ, Филипъ дэ-Коминъ былъ слишкомъ высокаго мнѣнія о своемъ личномъ достоинствѣ; онъ такъ былъ озадаченъ словами короля, въ увлеченіи забывшаго о приличіи, что въ отвѣтъ только повторилъ: — Tête bottée!…. Но чрезъ нѣсколько времени онъ продолжалъ: — не можетъ быть, чтобы герцогъ, мой государь, назвалъ такъ своего слугу, который всюду сопровождалъ его съ тѣхъ поръ, какъ онъ только едва могъ сидѣть на лошади… да еще при иностранномъ государѣ, это невозможно!

Людовикъ тотчасъ же замѣтилъ произведенное имъ впечатлѣніе и, не выражая своего сожалѣнія, которое могло бы показаться оскорбительнымъ, и не изъявляя сочувствія, которому бы вѣроятно не повѣрили, сказалъ просто и съ достоинствомъ: — мое горе заставило меня забыть любезности, а иначе я не сказалъ бы того, что вамъ такъ непріятно было слышать. Но вы обвиняете меня, что я говорю несбыточныя вещи; это затрогиваетъ мою честь, и я призналъ бы обвиненіе основательнымъ, еслибъ не быль въ состояніи передать вамъ тѣхъ обстоятельствъ, при которыхъ герцогъ, смѣясь до слезъ, объяснялъ происхожденіе этого обиднаго прозвища… я не хочу повторять его, чтобы опять не оскорбить васъ. Вотъ какъ это было. Однажды, сьёръ дэ-Коминъ, вы были на охотѣ съ вашимъ государемъ, герцогомъ бургундскимъ; вернувшись, герцогъ потребовалъ, чтобы вы сняли съ него сапоги. Читая, можетъ быть, въ вашихъ глазахъ нѣкоторую тѣнь неудовольствія при такомъ унизительномъ обращеніи съ вами, онъ приказалъ вамъ тоже сѣсть въ свою очередь и оказалъ такую же услугу. Но, оскорбившись, что вы буквально поняли его приказаніе, онъ, какъ только снялъ съ васъ сопоги, началъ въ сердцахъ бить ими васъ по головѣ, пока не избилъ до крови, ругая васъ за дерзость, съ которой вы, подданный, осмѣлились принять такую услугу отъ своего государя. Съ тѣхъ поръ онъ и его любимый шутъ, лё-Глорьё, обыкновенно называютъ васъ глупымъ и смѣшнымъ прозвищемъ Tête bottée, и это составляетъ всегдашній предметъ шутокъ герцога^[52].

Разсказывая это, Людовикъ чувствовалъ двойное удовольствіе: онъ за живое затрогивалъ человѣка, съ которымъ бесѣдовалъ, что было для него однимъ изъ величайшихъ наслажденій, если даже, какъ въ настоящемъ случаѣ, его и не побуждало къ тому чувство мести; онъ съумѣлъ наконецъ найти въ характерѣ дэ-Комина такую струну, дѣйствуя на которую, онъ могъ мало по малу перетянуть его отъ интересовъ Бургундіи на сторону Франціи. Впрочемъ, хотя глубокая ненависть, которую почувствовалъ къ своему государю оскорбленный придворный, и заставила его со временемъ промѣнять службу Карлу на службу Людовику, однако въ настоящую минуту онъ ограничился одними общими намеками на свое дружественное расположеніе къ Франціи, очень хорошо зная, что король съумѣетъ понять ихъ. И въ самомъ дѣлѣ, было бы несправедливо чернить память славнаго историка, утверждая, что онъ тотчасъ же, при первыхъ словахъ короля, измѣнилъ своему государю; но достовѣрно, что, оставляя Людовика, онъ питалъ къ нему больше сочувствія и расположенія, чѣмъ въ ту минуту, когда входилъ къ нему.

Дэ-Коминъ сдѣлалъ надъ собою усиліе что бы засмѣяться, когда Людовикъ кончилъ свой разсказъ и потомъ прибавилъ: — Я не думалъ, чтобы подобныя пустяки могли такъ долго занимать герцога, и чтобы онъ такъ много говорилъ объ нихъ. Дѣйствительно, было что-то похожее; вашему величеству извѣстно, что герцогъ охотникъ до грубыхъ шутокъ, но онъ ужъ слишкомъ преувеличилъ дѣло. Оставимъ это.

— Да, оставимъ, сказалъ король, — въ самомъ дѣлѣ, даже стыдно, что мы такъ долго останавливались на этомъ. А теперь, сэньёръ Филипъ, я надѣюсь, вы на столько французъ, что подадите мнѣ хорошій совѣтъ въ такихъ затруднительныхъ обстоятельствахъ. Я увѣренъ, что, если захотите, вы можете дать мнѣ ключъ къ этому лабиринту.

— Ваше величество можете располагать моими услугами и совѣтами, отвѣчалъ дэ-Коминъ, — не касаясь, разумѣется моего долга относительно моего государя.

Почти то же самое дэ-Коминъ сказалъ незадолго передъ тѣмъ, но по тону его голоса Людовикъ заключилъ, что въ первомъ случаѣ на первомъ планѣ стоялъ долгъ къ Бургундіи, но что теперь онъ придавалъ больше значенія данному имъ обѣщанію, и что оговорка, по видимому, была сдѣлана изъ одного приличія. Король снова сѣлъ и, пригласивъ дэ-Комина занять мѣсто подлѣ себя, внималъ словамъ государственнаго мужа, какъ изреченіямъ оракула. Историкъ говорилъ тихимъ, но внятнымъ голосомъ, въ которомъ слышалась большая искренность и въ тоже время нѣкоторая осторожность, и такъ медленно, какъ будто желая, чтобы король взвѣсилъ и обдумалъ каждое его слово, какъ имѣющее свое особое — опредѣленное, значеніе.

— То, что я представилъ на ваше усмотрѣніе государь, сказалъ дэ-Коминъ, — какъ ни рѣзко звучитъ оно въ ушахъ вашего величества, предложено было въ замѣнъ другихъ требованій, болѣе тяжелыхъ, внушенныхъ герцогу въ совѣтѣ людьми менѣе къ вамъ расположенными и едва ли нужно напоминать вамъ, государь, что рѣшительныя, крутыя и скорыя мѣры нравятся нашему герцогу болѣе, чѣмъ нѣсколько медленныя, хотя и менѣе опасныя.

— Помню, сказалъ король, — я видѣлъ разъ, какъ онъ съ опасностью жизни переплывалъ рѣку, когда въ двухстахъ шагахъ отъ него былъ мостъ.

— Это правда, государь, герцогъ не жалѣетъ жизни для удовлетворенія минутной страсти и потому именно станетъ скорѣе настаивать на исполненіи своей воли, чѣмъ заботиться объ существенномъ увеличеніи власти.

— Весьма справедливо, отвѣчалъ король, — безумецъ всегда скорѣе погонится за призракомъ, чѣмъ за дѣйствительной властью. Я знаю, что это справедливо въ отношеніи къ Карлу бургундскому, но, любезный дэ-Коминъ, что вы заключаете изъ этихъ посылокъ?

— Только вотъ что, государь, отвѣчалъ бургундецъ: — ваше величество видали, какъ искусный рыбакъ вытаскиваетъ изъ воды большую, тяжелую рыбу на тонкомъ волоскѣ; леса въ десятеро крѣпче оборвалась бы при первомъ сопротивленіи рыбы, еслибъ рыбакъ, вмѣсто того, чтобы дать ей полную свободу биться на волѣ захотѣлъ, быстро притянуть удочку. Такъ и ваше величество, удовлетворивъ герцога въ нѣкоторыхъ мелочахъ, съ которыми онъ такъ тѣсно связываетъ свои понятія о чести и мщеніи, заставите его забыть о другихъ непріятныхъ требованіяхъ, на которыя я вамъ намекнулъ. Я долженъ откровенно сознаться, что въ числѣ ихъ есть и такія, исполненіе которыхъ можетъ значительно ослабить Францію. Отложенныя до слѣдующихъ переговоровъ, они могутъ совершенно изгладиться изъ его памяти, и отъ нихъ такимъ образомъ можно будетъ отдѣлаться.

— Я васъ понимаю, мой добрый Филипъ, но къ дѣлу! сказалъ король. — На чемъ именно всего болѣе будетъ настаивать вашъ государь, и въ какомъ случаѣ отказъ мой можетъ вывести его изъ себя и сдѣлать несговорчивымъ?

— Онъ будетъ настаивать на всемъ томъ, на что ваше величество не будете соглашаться. Этого именно должны вы избѣгать, государь, и всегда быть на сторожѣ. Когда увидите, что онъ готовъ разразиться гнѣвомъ, то давайте ему на столько нити, чтобъ онъ не порвалъ ея. Ярость его значительно ослабѣетъ, совершенно утихнетъ, если онъ не встрѣтитъ противорѣчія, и вы увидите, что онъ вскорѣ станетъ и мягче и сговорчивѣе.

— Все таки, сказалъ король задумавшись, — должны же быть какія нибудь требованія, ближе лежащія къ сердцу нашего любезнаго брата. Мнѣ хотѣлось бы знать ихъ, сэньёръ Филипъ.

— Ваше величество, противясь самому ничтожному высказанному желанію, можете увеличить его цѣну въ глазахъ герцога. Однако я могу сказать, государь, что и малѣйшая тѣнь примиренія невозможна, если ваше величество не отречетесь отъ Гильома де-ла-Маркъ и люттихцевъ.

— Я уже сказалъ, что отрекусь отъ нихъ, отвѣчалъ король, — и они стоятъ этого. Эти негодяи начали свое возстаніе въ такое время, когда оно могло стоить мнѣ жизни.

— Кто подноситъ фитиль къ пороху, государь, тотъ долженъ ожидать быстраго взрыва замѣтилъ историкъ. — Но герцогъ Карлъ не удовольствуется тѣмъ, что ваше величество отступитесь отъ ихъ дѣла. Знайте, что онъ будетъ требовать вашей помощи для усмиренія мятежа, и вашего личнаго присутствія при наказаніи мятежниковъ.

— Это едва ли будетъ согласно съ нашей честью дэ-Коминъ, отвѣчалъ король.

— Но отказаться отъ этого едва ли будетъ согласно съ безопасностью для вашего величества, возразилъ дэ-Коминъ. — Карлъ рѣшился доказать фламандцамъ, что никакія ожиданія или, скорѣе, никакія обѣщанія помощи со стороны Франціи въ случаѣ возмущенія не защитятъ ихъ отъ гнѣва и мести Бургундіи.

— Но, сэньёръ Филипъ, я буду говорить откровенно: если бы только можно было протянуть дѣло, развѣ эти негодяи люттихцы не могли бы сами постоять за себя? Этихъ плутовъ много и они упрямы, неужели же они не могли бы отстоять своего города?

— Съ помощью тысячи французскихъ стрѣлковъ, обѣщанныхъ имъ вашимъ величествомъ, они еще могли бы что нибудь сдѣлать, по…

— Обѣщанныхъ мною! воскликнулъ король, — Увы, добрый сэньёръ Филипъ, вы обижаете меня этими словами.

— Но безъ нихъ, продолжалъ дэ-Коминъ, не обращая вниманія на слова Людовика, — такъ какъ теперь ваше величество едва ли найдете удобнымъ помочь имъ, какъ могутъ граждане надѣяться отстоять свой городъ отъ герцога, когда проломъ, сдѣланный имъ въ стѣнахъ Люттиха послѣ битвы при Сен-Тронѣ еще не совсѣмъ исправленъ? Копья Геннегау, Брабанта и Бургундіи могутъ войти въ него по двадцати въ рядъ.

— Тупыя головы! Если они не позаботились сами о своей безопасности, то не заслуживаютъ моего покровительства. Продолжайте, я не стану заводить споровъ изъ за нихъ.

— Боюсь, что слѣдующее требованіе будетъ чувствительнѣе для сердца вашего величества, продолжалъ дэ-Коминъ.

— А, сказалъ король, — вы говорите объ этомъ проклятомъ бракѣ. Я не могу согласиться нарушить договоръ между моей дочерью Жанной и моимъ братомъ, герцогомъ орлеанскимъ; это значило бы вырвать скипетръ Франціи изъ рукъ моихъ и моего потомства, потому что слабый дофинъ не больше, какъ завядшая почка, которая не дастъ никакого отростка. Этотъ бракъ Жанны съ герцогомъ занималъ мои мысли днемъ и снился мнѣ по ночамъ. Говорю тебѣ, Филипъ, я не могу отъ него отказаться. Да вѣдь и безчеловѣчно требовать отъ меня, чтобы я самъ, своею рукою, разрушилъ мои политическіе планы и къ тому еще счастье двухъ существъ, рожденныхъ одинъ для другаго.

— Развѣ они такъ любятъ другъ друга? спросилъ дэ-Коминъ.

— По крайней мѣрѣ одинъ изъ нихъ, именно тотъ, о которомъ я обязанъ болѣе всего заботиться, отвѣчалъ король. Но вы улыбаетесь, сьёръ Филипъ, вы не вѣрите въ силу любви?

— Напротивъ, съ позволенія вашего величества, я такъ далекъ отъ невѣрія, что хотѣлъ спросить у васъ, не рѣшитесь ли вы дать свое согласіе на предлагаемый бракъ герцога орлеанскаго съ Изабеллой Круа, если я вамъ поручусь, что Изабелла имѣетъ склонность къ другому, и что, вѣроятно, этотъ бракъ никогда не состоится.

Людовикъ вздохнулъ. — Увы! сказалъ онъ, — мой добрый, дорогой другъ, откуда вы выкопали такое утѣшеніе? Ея склонность, въ самомъ дѣлѣ!… Если говорить правду, предположимъ даже, что герцогъ орлеанскій ненавидитъ мою дочь Жанну, то все таки, безъ этого несчастнаго сплетенья обстоятельствъ, онъ непремѣнно долженъ бы былъ жениться на ней. Ну, теперь, вы можете понять, какъ невѣроятно, чтобы эта красавица могла отказаться отъ него, вѣдь онъ сынъ Франціи. О, нѣтъ, Филипъ, трудно предположить, чтобы она устояла противъ такого жениха. Varium et mutdbile^[53], Филипъ.

— Я полагаю, что въ этомъ случаѣ ваше величество не отдаете должной справедливости твердости воли этой дѣвушки. Она происходитъ изъ рода упорнаго и рѣшительнаго, и я слышалъ отъ Крэвкёра, что она почувствовала романтическую привязанность къ молодому тѣлохранителю, который, сказать правду, во время пути оказалъ ей много услугъ.

— А! сказалъ король, — это стрѣлокъ моей гвардіи, его зовутъ Квентинъ Дорвардъ?

— Кажется, онъ самый, отвѣчалъ дэ-Коминъ, — его взяли въ плѣнъ вмѣстѣ съ графиней; они ѣхали почти одни.

— Благодареніе Богу, пресвятой дѣвѣ и великимъ угодникамъ Мартину и Юліану! сказалъ король. — Честь и слава ученому Галеотти, предсказавшему по звѣздамъ, что судьба этого юноши связана съ моей! Если эта дѣвушка такъ любитъ его, что воспротивится волѣ герцога бургундскаго, то этотъ Квентинъ по истинѣ необыкновенно полезенъ мнѣ.

— Судя по тому, что разсказывалъ Крэвкёръ, я полагаю, государь, что можно разсчитывать на ея упорство; кромѣ того, безъ сомнѣнія, благородный герцогъ, не смотря на высказанное вами предположеніе, самъ не откажется добровольно отъ своей прекрасной нареченной, съ которой такъ давно помолвленъ.

— Гм! отвѣчалъ Людовикъ. — Да вы никогда не видали моей дочери Жанны. Это сова, Филипъ, чистая сова, которой я стыжусь! Но онъ долженъ же быть на столько благоразуменъ и жениться на ней, тогда пусть себѣ ухаживаетъ par amour за первыми красавицами Франціи. А теперь, Филипъ, всѣ ли намѣренія вашего государя вы мнѣ сообщили?

— Я передалъ вашему величеству тѣ требованія, на которыхъ онъ теперь будетъ всего болѣе настаивать. Но ваше величество очень хорошо знаете, что характеръ герцога похожъ на быстрый горный потокъ, который течетъ спокойно, когда струи его не встрѣчаютъ препятствій на пути; но напередъ нельзя опредѣлить, что именно можетъ нарушить его спокойное теченіе. Если онъ получитъ вдругъ болѣе ясныя доказательства въ вашей стачкѣ, извините за выраженіе, у насъ нѣтъ времени выбирать ихъ, съ люттихцами и Гильомомъ де-ла-Маркъ, то послѣдствія могутъ быть ужасны. Оттуда получены странныя вѣсти: говорятъ, что де-ла-Маркъ женился на графинѣ Амелинѣ де-Круа.

— Эта старая дура была такъ помѣшана на замужествѣ, что согласилась бы выдти за самого чорта, сказалъ король; — но меня больше удивляетъ то, что этотъ звѣрь де-ла-Маркъ женился на ней.

— Говорятъ также, продолжалъ дэ-Коминъ, — что въ Перонну ѣдетъ посолъ или герольдъ отъ де-ла-Марка. Это можетъ привести герцога въ бѣшенство. Я надѣюсь, у него нѣтъ ни писемъ, ни чего подобнаго отъ вашего величества?

— Писемъ къ Дикому Кабану! отвѣчалъ король. — Нѣтъ, нѣтъ, Филипъ, я не такой дуракъ, чтобы метать бисеръ передъ свиньями. Всѣ ничтожныя сношенія, какія я только имѣлъ съ этимъ животнымъ, ограничивались словесными порученіями, и я нарочно выбиралъ въ послы такихъ презрѣнныхъ рабовъ и бродягъ, что ихъ показанія не могли бы быть приняты даже при слѣдствіи о раскражѣ курятника.

— Мнѣ остается теперь, сказалъ да-Коминъ, прощаясь, — посовѣтовать вашему величеству быть осторожнѣе, сообразоваться съ обстоятельствами, а главное, не говорить съ герцогомъ такимъ тономъ, который скорѣй приличнѣе вашему сану, чѣмъ настоящему положенію.

— Если мой санъ, отвѣчалъ король, — начнетъ стѣснять меня, что рѣдко случается, когда есть интересы важнѣе сана, то у меня есть отличное средство противъ такой раздирающей сердце печали, сьёръ Филипъ: мнѣ только стоитъ взглянуть на извѣстную старую комнатку и вспомнить о смерти Карла Простаго. Это подѣйствуетъ на меня такъ же благодѣтельно, какъ холодная ванна на горячечнаго…. А развѣ тебѣ мой другъ и совѣтникъ, ужъ нужно идти? Помни, Филипъ, придетъ время, когда ты устанешь давать уроки государственной политики бургундскому быку, неспособному понимать вашихъ самыхъ простыхъ доводовъ…. если Людовикъ Валуа будетъ еще живъ, у тебя будетъ другъ при французскомъ дворѣ. Я говорю тебѣ, Филипъ, что привлечь тебя на мою сторону было бы благомъ для моего королевства; вмѣстѣ съ глубокимъ пониманіемъ государственныхъ вопросовъ, ты имѣешь совѣсть, способную сознавать добро и зло, отличать одно отъ другаго. Да помогутъ мнѣ въ томъ Господь, пресвятая дѣва и св. Мартинъ! У Оливье и Балю сердца сдѣлались такъ же жестки, какъ мельничьи жернова; моя жизнь отравлена угрызеніями совѣсти и раскаяніемъ въ преступленіяхъ, которыя я совершилъ, благодаря имъ ты, сьёръ Филипъ, обладаешь мудростью прошедшаго и настоящаго времени, можешь научить меня, какъ сдѣлаться великимъ, не уклоняясь отъ пути добродѣтели.

— Трудная задача, которую не многіе разрѣшили, сказалъ историкъ, — впрочемъ она возможна для тѣхъ государей, которые не пожалѣютъ силъ для этого. Теперь же, ваше величество, будьте готовы, герцогъ скоро придетъ на свиданіе съ вами.

Людовикъ долго смотрѣлъ въ слѣдъ Филипу, когда послѣдній вышелъ изъ комнаты, и наконецъ горько засмѣялся. — Онъ говоритъ объ искусствѣ ловить рыбу, а я его самого славно поддѣлъ на острогу! И онъ считаетъ себя добродѣтельнымъ, потому что не взялъ подарка, не поддался на мою лесть и обѣщанія…. онъ радъ отомстить за оскорбленіе, нанесенное его тщеславію! Что же? если онъ отказывается отъ денегъ, онъ только бѣднѣе отъ этого, а нисколько не честнѣе…. Онъ все таки непремѣнно будетъ моимъ, потому что это одна изъ самыхъ умныхъ головъ между ними…. Ну теперь дѣло пойдетъ о болѣе лакомой дичи, мнѣ придется встрѣтиться съ этимъ левіаѳаномъ Карломъ, который разсѣкая глубину, поплыветъ прямо на меня Подобно трепещущему моряку, нужно что нибудь бросить ему на забаву. Но когда нибудь да представится же возможность вонзить и въ него мою острогу^[54]!

ГЛАВА XXXI.
СВИДАНІЕ

Держи крѣпко свою правду, молодой воинъ,

а вы, прекрасная дѣвица, храните вашъ обѣтъ;
оставьте старости ея хитрости и сѣдовласымъ
политикамъ ихъ ложь. Будьте чисты, какъ
утренее небо, когда солнце не подняло еще
влажныхъ затемняющихъ его паровъ.

Судъ.

Въ опасное и знаменательное утро, предшествовавшее свиданью обоихъ государей въ пероннскомъ замкѣ, Оливье-лань оказалъ своему господину услугу дѣятельнаго и искуснаго агента. Онъ такъ неусыпно хлопоталъ, прибѣгая то къ подаркамъ, то къ обѣщаніямъ, что если бы снова вспыхнуло бѣшенство герцога, всѣ окружающіе его скорѣй стали бы унимать гнѣвъ Карла, чѣмъ разжигать его. Какъ тѣнь скользилъ Оливье изъ палатки въ палатку, изъ дома въ домъ, пріобрѣтая себѣ друзей всѣми неправдами Маммона. О немъ можно было сказать то же, что говорили о другомъ ловкомъ политическомъ пройдохѣ: „его палецъ побывалъ въ рукѣ, а губы у уха каждаго“. Ему не трудно было пріобрѣсти расположеніе многихъ бургундскихъ дворянъ: одни изъ нихъ боялись Франціи или чего нибудь ожидали отъ нея, а другіе думали, что если власть Людовика будетъ слишкомъ ограничена, то герцогъ смѣлѣе и безпрепятственнѣе будетъ стремиться къ деспотизму, къ которому всегда былъ очень склоненъ.

Гдѣ Оливье не разсчитывалъ на свое личное вліяніе, тамъ онъ прибѣгалъ къ посредничеству другихъ слугъ короля. Такимъ образомъ онъ добился, что Крэвкёръ устроилъ свиданіе лорда Крауфорда и Баляфре съ Квентиномъ Дорвардомъ, который со времени своего прибытія въ Перонну нѣкоторымъ образомъ содержался подъ почетнымъ арестомъ. Предлогомъ къ этому свиданію были выставлены частныя дѣла; Крэвкёръ, вѣроятно боясь, чтобы государь его въ порывѣ страсти не рѣшился на какое нибудь насиліе надъ особой короля, и безъ того желалъ дать Крауфорду возможность переговорить съ стрѣлкомъ и сообщить ему нѣсколько совѣтовъ, полезныхъ дѣлу Людовика.

Встрѣча соотечественниковъ была дружеская и даже трогательная.

— Ты необыкновенный малый, сказалъ Крауфордъ, гладя по головѣ Дорварда, какъ дѣдъ своего внука, — судьба благопріятствовала тебѣ, должно быть ты родился въ сорочкѣ.

— А это все отъ того, что онъ получилъ мѣсто стрѣлка въ такихъ молодыхъ лѣтахъ, сказалъ Баляфре; — обо мнѣ никогда такъ много не говорили, дорогой племянничекъ, потому что мнѣ было уже двадцать пять лѣтъ, когда я вышелъ изъ пажей.

— Ну, да ты былъ и невзрачнымъ пажемъ, сказалъ старый начальникъ, — горное чудовище съ бородой, какъ помело у хлѣбника, и съ спиной, какъ у стараго Уолласа Уайтъ.

— Я боюсь, сказалъ Квентинъ, потупивъ глаза, — что мнѣ не долго придется пользоваться этимъ отличіемъ, потому что я хочу оставить службу въ шотландскихъ стрѣлкахъ.

Эта новость до того поразила Баляфре, что не могъ могъ выговорить ни слова; на лицѣ стараго Крауфорда замѣтно выразилось неудовольствіе. — Оставить службу въ шотландской гвардіи! проговорилъ Лесли, приходя въ себя, — подобной вещи никогда никому и во снѣ не снилось!… я бы не оставилъ этой службы, даже еслибъ меня сдѣлали конетаблемъ Франціи.

— Полно Людовикъ! сказалъ Крауфордъ, — этотъ молодчикъ лучше насъ, стариковъ, знаетъ куда вѣтеръ дуетъ. Дорогой онъ собралъ нѣсколько хорошенькихъ разсказцевъ о королѣ Людовикѣ и теперь хочетъ сдѣлаться бургундцемъ, чтобы получить за нихъ кое что отъ герцога Карла.

— Еслибъ я только повѣрилъ этому, сказалъ Баляфре, — то самъ бы перерѣзалъ ему горло, будь онъ хоть пятьдесятъ разъ сынъ моей сестры!

— Прежде всего вамъ слѣдовало бы разузнать, любезный дядюшка, заслужилъ ли я это, отвѣчалъ Квентинъ; — а вы, милордъ, знайте, что я не пересказчикъ. Никакими допросами, никакими пытками не заставятъ меня сказать ни слова во вредъ Людовику, хотя мнѣ, можетъ быть, и довелось кое что узнать, когда я былъ у него на службѣ. Моя присяга заставляетъ меня молчать. Но я не останусь на службѣ, гдѣ, кромѣ опасностей на честномъ полѣ битвы, нужно опасаться засады друзей.

— Если онъ говоритъ, что боится засадъ, тихо сказалъ Баляфре, грустно взглянувъ при этомъ на Крауфорда, — то боюсь, что для него все кончено! Я самъ разъ тридцать разставлялъ ловушки и еще чаще сидѣлъ въ нихъ; вѣдь это любимая военная хитрость нашего короля.

— Это правда Людовикъ, отвѣчалъ лордъ Крауфордъ, — но подожди, мнѣ кажется, я лучше тебя понимаю эту исторію.

— Дай Богъ, чтобы это было такъ, милордъ, отвѣчалъ Людовикъ, — но меня пробираетъ дрожь до костей, когда подумаю, что сынъ моей сестры боится засадъ.

— Я отчасти догадываюсь въ чемъ дѣло, молодой человѣкъ, сказалъ Крауфордъ. — Вы встрѣтили измѣну во время пути, въ который отправились по приказанію короля и, по вашему мнѣнію, имѣете причины думать, что эта измѣна была устроена имъ.

— Мнѣ угрожала злая участь, еслибъ я исполнилъ порученіе короля, отвѣчалъ Квентинъ, — но судьба помогла мнѣ избѣжать ея, а виновенъ или нѣтъ въ этомъ дѣлѣ его величество предоставляю судить Богу, да королевской совѣсти. Людовикъ принялъ меня къ себѣ, когда я не имѣлъ пристанища, онъ накормилъ меня, когда я умиралъ съ голоду; я не стану взводить на него обвиненій, когда онъ находится въ несчастіи, тѣмъ болѣе, что всѣ они, быть можетъ, несправедливы: я слышалъ ихъ изъ самыхъ презрѣнныхъ устъ.

— Дорогое дитя мое, добрый мальчикъ! сказалъ Крауфордъ, заключая его въ объятія; — ты говоришь и думаешь, какъ настоящій шотландецъ! Ты, видя друга въ опасности, забываешь нанесенныя имъ обиды и помнишь одни благодѣянія.

— Если лордъ Крауфордъ обнялъ моего племянника, такъ и я обниму его, сказалъ Людовикъ Лесли, — хоть мнѣ бы и желательно было вразумить его, что солдату также необходимо знать засаду, какъ копу молитвенникъ.

— Молчи, Людовикъ! сказалъ Крауфордъ, — ты просто оселъ, не понимаешь, какъ долженъ благословлять небо за такого племянника. Скажи мнѣ теперь, Квентинъ, знаетъ ли король о твоемъ храбромъ, христіанскомъ и мужественномъ рѣшеніи? Въ его несчастномъ положеніи ему, бѣднягѣ, необходимо знать, на кого онъ можетъ разсчитывать. Если бы онъ взялъ съ собою всю бригаду своей гвардіи!… Но, да будетъ воля Божія!… Какъ вы думаете, знаетъ ли онъ о вашемъ намѣреніи?

— Не могу вамъ ничего на это сказать, отвѣчалъ Квентинъ, — но я увѣрилъ его ученаго астролога Марціуса Галеотти, что рѣшился не говорить ничего такого, что могло бы повредить королю въ этомъ дѣлѣ съ герцогомъ бургундскимъ. Нѣкоторыхъ подробностей, однако съ вашего позволенія, я не передамъ, даже вамъ милордъ; понятно, что я еще менѣе былъ расположенъ передавать ихъ астрологу.

— Да, да! отвѣчалъ лордъ Крауфордъ, — Оливье дѣйствительно говорилъ мнѣ, что Галеотти весьма вѣрно предсказалъ королю, какого образа дѣйствій вы будете держаться, и я очень радъ, что въ этомъ дѣлѣ онъ руководился болѣе точными указаніями, чѣмъ звѣзды.

— Онъ предсказывалъ! сказалъ смѣясь Баляфре, — да вѣдь звѣзды никогда не говорили ему, что честный Людовикъ Лесли помогалъ его веселой пріятельницѣ тратить тѣ дукаты, которые астрологъ дарилъ ей.

— Молчи, Людовикъ, молчи, животное! сказалъ Крауфордъ.

— Если ты не уважаешь моихъ сѣдыхъ волосъ, потому что я самъ былъ на всѣ руки, такъ уважь, по крайней мѣрѣ, молодость и невинность этого юноши и не заставляй насъ больше слушать такихъ непристойностей.

— Ваша честь можете говорить, что вамъ угодно, отвѣчалъ Людовикъ Лесли; — но, клянусь моей присягой, лучше ужъ обращаться къ Саундерсъ Супльджо, башмачнику изъ Глен-гулакина, нашему вѣщуну, чѣмъ къ этому Галаогги, Галлипотти или какъ вы его тамъ еще называете. Тотъ предсказалъ, что всѣ дѣти моей сестры умрутъ, и предсказалъ это въ тотъ самый часъ, когда у нея родился послѣдній сынъ, именно вотъ этотъ Квентинъ; и онъ, безъ сомнѣнія, какъ нибудь, да умретъ, чтобъ довершить пророчество… очень жалко его будетъ да вѣдь, кромѣ его, весь выводокъ уже отправился на тотъ свѣтъ. Саундерсъ и мнѣ предсказалъ, что я составлю себѣ карьеру женитьбою, что, безъ сомнѣнія, и сбудется въ свое время, хотя до сихъ поръ еще нѣтъ ничего такого; какъ и когда это будетъ я не знаю, потому что нисколько не думаю о женитьбѣ, а Квентинъ еще молодъ. Саундерсъ предсказывалъ также….

— Ну, перебилъ его Крауфордъ, — если это предсказаніе къ нашему дѣлу не идетъ, то я попрошу васъ оставить это пока, мой добрый Людовикъ, намъ уже давно пора проститься съ вашимъ племянникомъ и помолиться святой дѣвѣ, чтобы она укрѣпила его въ добромъ намѣреніи; это такое дѣло, въ которомъ одно неосторожное слово можетъ повести за собою столько зла, что и весь парижскій парламентъ потомъ не поправитъ. Благословляю тебя, сынъ мой, не торопись такъ оставлять нашу дружину, намъ теперь предстоятъ хорошіе удары и при дневномъ свѣтѣ, засадъ не будетъ.

— Прими и мое благословеніе, племянникъ, сказалъ Людовикъ Лесли. — Если нашъ благородный начальникъ доволенъ тобою, и я доволенъ, такова ужъ моя обязанность.

— Постойте, милордъ, сказалъ Квентинъ, отводя Крауфорда немного въ сторону. — Я долженъ вамъ сказать, что еще одно лицо узнало отъ меня эти обстоятельства, которыя, для безопасности короля, необходимо теперь держать въ тайнѣ. Такъ какъ она не связана, подобно мнѣ, долгомъ службы и признательности, она, пожалуй, подумаетъ, что молчаніе для нея не обязательно.

— Для нея! перебилъ Крауфордъ, — ну, если въ дѣло вмѣшалась женщина, то мы всѣ опять пропали!

— Не думайте этого, возразилъ Дорвардъ, — а лучше употребите все свое вліяніе на графа Крэвкёра, чтобъ онъ дозволилъ мнѣ видѣться съ графиней Изабеллой де-Круа. Ей именно извѣстна моя тайна и я увѣренъ, что съумѣю убѣдить ее молчать обо всемъ, что можетъ возстановить герцога противъ Людвика; я же, безъ сомнѣнія, не пророню ни одного слова.

Старый воинъ долго думалъ, глядѣлъ и на потолокъ и на полъ, и наконецъ сказалъ, качая головой: — Клянусь честью, тутъ есть что то такое, чего я не понимаю. Графиня Изабелла де-Круа!…. свиданіе съ дамой такого знатнаго происхожденія и такой богатой, вѣдь ты неотесаный шотландецъ… и такъ увѣренъ, что сговоришь съ ней?… или ты ужъ слишкомъ самонадѣянъ, другъ мой, или не терялъ времени дорогою. Но, клянусь крестомъ св. Андрея! я постараюсь уговорить Крэвкёра; такъ какъ онъ не на шутку боится, чтобы герцогъ Карлъ не дошелъ до какой нибудь непозволительной крайности относительно короля, то я думаю, онъ согласится на твою просьбу, хотя, по чести, она очень смѣшна.

Съ этими словами, старый лордъ, пожавъ плечами, вышелъ изъ комнаты въ сопровожденіи Людовика Лесли. Послѣдній, подлаживаясь во всемъ подъ своего начальника, старался тоже смотрѣть таинственно и важно, хотя и не зналъ, въ чемъ было дѣло. Чрезъ нѣсколько минутъ Крауфордъ вернулся назадъ, но уже безъ спутника своего, Баляфре. Старикъ, по видимому, былъ въ странномъ настроеніи духа; онъ улыбался, что вовсе не соотвѣтствовало его необыкновенно серіозному виду, качалъ головой и, казалось, былъ занятъ чѣмъ-то такимъ, чего не могъ не порицать, хотя и находилъ весьма забавнымъ

— Ну, землякъ, сказалъ онъ Квентину, — видно ты не промахъ, не упустишь хорошенькой дамочки, не сробѣешь. Твое желаніе показалось Крэвкёру кислѣе уксуса, такъ что онъ поклялся мнѣ всѣми святыми Бургундіи, что еслибъ дѣло не касалось чести двухъ государей и спокойствія двухъ государствъ, то тебѣ бы никогда, какъ своихъ ушей, не видать графини Изабеллы. Не будь у него жены, да еще такой красавицы, я бы подумалъ, что онъ готовъ былъ преломить копье за нее. Быть можетъ, графъ имѣетъ тутъ въ виду своего племянника, графа Стефана. Графиня!… а какой нибудь другой, пониже ее, тебѣ мало?… Однако пойдемъ. Помни, что твое свиданіе съ ней должно быть коротко. Но вы вѣроятно съумѣете воспользоваться даже и одной минутой. Ха, ха, ха! право, я не могу даже и бранить тебя за твою самонадѣянность, до того она мнѣ кажется смѣшной.

Съ раскраснѣвшимся лицомъ, обиженный, раздосадованный грубыми шутками стараго воина и оскорбленный тѣмъ, что любовь его всѣмъ болѣе опытнымъ людямъ представлялась въ такомъ нелѣпомъ свѣтѣ, Дорвардъ молча шелъ за лордомъ Крауфордомъ, въ монастырь урсулинокъ, гдѣ было отведено помѣщеніе графинѣ; тамъ, въ пріемной, они нашли трава Крэвкёра.

— И такъ, молодой человѣкъ, сурово сказалъ послѣдній, — вамъ, кажется, еще разъ хочется видѣть прекрасную спутницу вашего романическаго путешествія?

— Да, графъ, отвѣчалъ твердо Квентинъ; — мало того, я желаю быть съ ней на единѣ.

— Этому никогда не бывать! отвѣчалъ графъ. — Посудите сами, лордъ Крауфордъ. Эта молодая дама, дочь моего стараго друга и товарища по оружію, одна изъ богатѣйшихъ наслѣдницъ Бургундіи, призналась въ какой-то… но что я! однимъ словомъ, она сумасшедшая, а вашъ молодой стрѣлокъ самонадѣянный повѣса… короче, имъ нельзя видѣться съ глазу на глазъ.

— Тогда я не скажу ни слова графинѣ, въ вашемъ присутствіи! воскликнулъ въ восторгѣ Квентинъ. — Вы мнѣ сказали то, о чемъ я не смѣлъ даже и мечтать, не смотря на всю мою предполагаемую самонадѣянность.

— Онъ правъ, другъ мой, сказалъ Крауфордъ; — вы сейчасъ поступили очень неосторожно. А такъ какъ вы берете меня въ судьи и такъ какъ пріемную раздѣляетъ крѣпкая рѣшетка, то совѣтую вамъ положиться на нее и пусть они дѣлаютъ тамъ, что имъ будетъ угодно. Вѣдь нельзя же рисковать жизнью короля и тысячами народа изъ за того, что двое молодыхъ людей могутъ наболтать впродолженіи двухъ минутъ.

Съ этими словами, онъ увелъ съ собой Крэвкёра, который очень неохотно за нимъ послѣдовалъ, бросивъ мимоходомъ нѣсколько сердитыхъ взглядовъ на молодато стрѣлка.

Черезъ нѣсколько времени въ пріемную за рѣшетку, вошла графиня Изабелла. Увидавъ, что Квентинъ одинъ, она остановилась и съ минуту простояла, опустивъ глаза въ землю. — Зачѣмъ же мнѣ быть неблагодарной, сказала она, — потому только, что другіе имѣютъ какія то нелѣпыя подозрѣнія! Мой другъ, мой спаситель, мой единственный вѣрный другъ, потому что коварство окружаетъ меня со всѣхъ сторонъ.

Говоря это, она чрезъ рѣшетку протянула ему руку. Не отнимая ее, когда Квентинъ осыпалъ ее поцѣлуями, къ которымъ примѣшивались слезы, она сказала: — Дорвардъ, если бы я знала, что намъ суждено опять когда нибудь встрѣтиться, то я не дозволила бы теперь такого безумія.

Если вспомнить, что Квентинъ избавилъ ее отъ многихъ опасностей, что онъ, по истицѣ, былъ единственнымъ ея вѣрнымъ другомъ, то, быть можетъ, мои прекрасныя читательницы, если даже между ними есть графиня и богатыя наслѣдницы, простятъ Изабеллѣ ея снисходительность.

Наконецъ графиня высвободила руку и, отступивъ назадъ, смущеннымъ голосомъ, спросила Квентина, чего онъ желаетъ отъ нея. — Что у васъ есть просьба, это я узнала отъ шотландскаго лорда, пріѣхавшаго сюда съ моимъ родственникомъ Крэвкёромъ. Но, только, будьте благоразумны и просите того, что бѣдная Изабелла можетъ исполнить, не измѣняя своему долгу и чести; на очень многое отъ моихъ слабыхъ силъ вы не можете разсчитывать. Но не торопитесь прибавила она, робко озираясь вокругъ, — не говорите ничего такого, чтобы могло повредить намъ обоимъ, если насъ услышатъ.

— Не бойтесь, благородная графиня, грустно сказалъ Квентинъ, — здѣсь я не могу забыть того разстоянія, которымъ, судьба раздѣлила насъ, и тѣмъ навлечь на васъ нареканіе вашихъ гордыхъ родственниковъ, какъ на предметъ пламенной любви человѣка, не такого богатаго и могущественнаго, какъ они, хотя, быть можетъ, и не менѣе благороднаго. Пусть это пройдетъ, какъ сонъ для всѣхъ, кромѣ того, для кого эта греза замѣнитъ всякую дѣйствительность.

— Молчите! сказала Изабелла, — ради самихъ себя, для меня, молчите объ этомъ. Скажите лучше, чего вы хотѣли просить у меня.

— Прощенія человѣка, который изъ своихъ эгоистическихъ цѣлей дѣйствовалъ какъ врагъ вашъ, отвѣчалъ Квентинъ.

— Мнѣ кажется, я прощаю всѣхъ моихъ враговъ, отвѣчала Изабелла. — О Дорвардъ! среди какихъ ужасовъ я прошла подъ защитой вашего мужества и присутствія духа! Эта окровавленная зала, добрый епископъ… до вчерашняго дня я не знала и половины всѣхъ тѣхъ ужасовъ, которыхъ была свидѣтельницей!

— Забудьте о нихъ, перебилъ Квентинъ, замѣтивъ, что яркая краска, покрывавшая щеки Изабеллы при началѣ разговора, смѣнилась смертельною блѣдностью. — Не оглядывайтесь назадъ, а внимательнѣе смотрите впередъ, вы идете еще по опасному пути. Выслушайте меня. Вы болѣе, чѣмъ кто либо, имѣете право смотрѣть на короля Людовика, какъ на лживаго и лукаваго политика, каковъ онъ дѣйствительно и есть. Но если вы, въ настоящую минуту, обвините его въ томъ, что онъ содѣйствовалъ вашему бѣгству, что онъ имѣлъ злостное намѣреніе предать васъ въ руки де-ла-Марка, то этимъ вѣроятно подвергнете его опасности лишиться жизни или престола, и, во всякомъ случаѣ, возбудите кровопролитнѣйшую войну между Франціей и Бургундіей, какую когда либо вели между собою этѣ страны.

— Я не хочу быть виновницею такихъ бѣдствій, если только могу предотвратить ихъ, сказала графиня Изабелла; — если бы я и лелѣяла въ душѣ желаніе мести, то вашей малѣйшей просьбы было бы достаточно, чтобы я забыла о ней. Возможно ли, чтобы я потаила больше обиды короля Людовика, чѣмъ ваши неоцѣненныя услуги? Но какъ мнѣ быть? Когда меня призовутъ къ моему государю, герцогу бургундскому, то я принуждена буду или молчать или говорить правду. Первое сочтутъ за непокорность, а что касается до лжи, то вы и сами не захотите, чтобы я ею запятнала себя.

— Конечно нѣтъ, отвѣчалъ Дорвардъ; — но когда вы будете говорить о Людовикѣ, то говорите только то, что вамъ самимъ положительно извѣстно за истину. А когда упомянете о слышанномъ отъ другихъ, какъ бы оно не было вѣроятно, говорите, какъ о слухахъ, не выдавая ничего за вѣрное, хотя бы вы сами и вѣрили, лично вы вѣдь не могли убѣдиться въ ихъ истинѣ. Бургундскій совѣтъ не можетъ отказать королю въ справедливости; въ моемъ отечествѣ въ ней не отказываютъ самому послѣднему обвиненному. Они должны считать его невиннымъ, пока не будетъ представлено ясныхъ доказательствъ въ виновности. А то, чего вы не могли сами знать лично, должно быть подтверждено болѣе вѣрными доказательствами, а не простыми слухами, которые вы сообщите.

— Мнѣ кажется, я понимаю васъ, сказала Изабелла.

— Я объяснюсь точнѣе, отвѣчалъ Квентинъ, и началъ для примѣра приводить нѣкоторыя обстоятельства, какъ идутъ ударилъ монастырскій колоколъ.

— Это знакъ, что мы должны разстаться, сказала графиня, — и разстаться на всегда! Не забывайте меня, Дорвардъ, я никогда не забуду васъ, не забуду вашей вѣрной службы…

Она не была въ состояніи продолжать и томно протянула Квентину руку, которую тотъ снова прижалъ къ своимъ губамъ.

Не знаю какъ, но Изабелла, отнимая руку, вдругъ очутилась такъ близко у рѣшетки, что Квентинъ осмѣлился напечатлѣть прощальный поцѣлуй на ея губахъ. Графиня не разсердилась; быть можетъ, она и не успѣла, потому что Крэвкёръ и Крауфордъ сквозь щель слѣдившіе за ними, хотя ничего не слыхавшіе, бросились въ комнату, первый въ страшномъ порывѣ бѣшенства, второй, смѣясь отъ всей души и удерживая графа. — Въ вашу комнату, въ вашу комнату сударыня! закричалъ Крэвкёръ, обращаясь къ Изабеллѣ, которая опустивъ вуаль, поспѣшно удалилась; — васъ надо бы въ келью, на хлѣбъ и на воду. А вы, любезный господинъ, черезъ чуръ ужъ безцеремонны! придетъ время, когда интересы королей и королевствъ не будутъ имѣть ничего общаго съ подобными вамъ, и вы узнаете, какъ наказываютъ дерзкаго нищаго, который осмѣливается подымать глаза на…

— Полноте! полноте! довольно… поудержитесь, подберите поводья, говорилъ старый лордъ, — а вамъ, Квентинъ, я приказываю молчать, ступайте домой!… Совсемъ не къ мѣсту тутъ такой презрительный тонъ, сэньёръ Крэвкёръ; позвольте мнѣ замѣтить вамъ, такъ какъ Квентинъ насъ не слышитъ, что онъ такой же дворянинъ, какъ и король, только, какъ говорятъ испанцы, не такъ богатъ. Онъ такъ же благороденъ, какъ и я, а я глава нашего рода; потому потише, сэньёръ, вамъ не приходится говорить намъ о наказаніяхъ..

— Милордъ, милордъ! нетерпѣливо воскликнулъ Крэвкёръ, — наглость этихъ чужеземныхъ наемниковъ вошла въ пословицу. Вамъ, какъ ихъ начальнику, слѣдовало бы скорѣе обуздывать ихъ, а не поощрять.

— Сэньёръ графъ, возразилъ Крауфордъ, — я начальствую надъ ними уже пятьдесятъ лѣтъ и не спрашивалъ совѣтовъ ни у французовъ, ни у бургундцевъ; съ вашего позволенія, я хочу этого и впредь держаться, пока буду ихъ начальникомъ.

— Хорошо, хорошо, милордъ, я не думалъ оскорблять васъ; ваше происхожденіе и ваши лѣта даютъ вамъ много правъ и привилегій; что же касается до нашихъ молодыхъ людей, то я готовъ забыть прошлое, но приму свои мѣры, чтобы они больше никогда не встрѣчались.

— Не ручайтесь головой, Крэвкёръ, сказалъ смѣясь старый лордъ, — говорится и гора съ горою сходится, такъ отчего же не сойтись существамъ, у которыхъ для того есть ноги, жизнь, да еще любовь, чтобы двигать ихъ. Поцѣлуй-то былъ очень ужъ нѣженъ, Крэвкёръ; это дурной знакъ.

— Вы опять хотите вывести меня изъ терпѣнія, милордъ, я не поддамся вамъ. Слышите! колоколъ зоветъ въ замокъ на страшный совѣтъ; одинъ Богъ знаетъ, чѣмъ онъ кончится.

— Я могу предсказать конецъ его, сказалъ старый лордъ. — Если будетъ сдѣлано какое либо насиліе надъ особой короля, то, хотя у него здѣсь и мало друзей, и хотя они окружены врагами, онъ не погибнетъ одинъ, не отомщенный. Жаль мнѣ, что онъ положительне запретилъ мнѣ принимать свои мѣры на случай такого исхода.

— Милордъ Крауфордъ, сказалъ бургундецъ, — предупреждать подобныя несчатія значить навѣрное накликать ихъ. Повинуйтесь волѣ вашего государя и не давайте повода къ насилію излишней обидчивостью. Вы увидите, что день пройдтъ гораздо спокойнѣе, чѣмъ вы предполагаете.

ГЛАВА XXXII.
СЛѢДСТВІЕ.

Мнѣ было бы гораздо пріятнѣе чувствовать твою

любовь сердцемъ, чѣмъ видѣть огорченными
глазами твое колѣнопреклоненіе. Встань,
братъ, встань! твои колѣни согнуты, но
сердце, я знаю, поднялось (показывая на свою
голову) по крайней мѣрѣ на столько.

Ричардъ II.

При первомъ ударѣ колокола, созывавшаго на совѣтъ знатнѣйшихъ бургундскихъ дворянъ и весьма немногихъ французскихъ пэровъ, находившихся въ это время въ Пероннѣ, герцогъ Карлъ, сопровождаемый отрядомъ своей гвардіи, вооруженной бердышами и сѣкирами, вошелъ въ залу Гербертовой башни пероннскаго замка. Король Людовикъ, ожидавшій этого посѣщенія, всталъ, сдѣлалъ два шага на встрѣчу герцогу и остановился съ чувствомъ достоинства, которое онъ, не смотря на бѣдность своей одежды и на обычную простоту манеръ, всегда вполнѣ умѣлъ соблюсти, если считалъ необходимымъ. Въ настоящую рѣшительную минуту спокойный видъ его явнымъ образомъ произвелъ нѣкоторое вліяніе на его противника. Герцогъ вошелъ въ комнату быстрыми шагами, по потомъ походка его приняла характеръ, болѣе приличный сильному вассалу, являющемуся къ своему верховному государю. По видимому, Карлъ внутренно рѣшился соблюдать въ обращеніи съ Людовикомъ, по крайней мѣрѣ на первое время, всѣ формальности, приличныя высокому положенію короля; но въ то же время замѣтно было, что ему стоило не малаго труда сдерживать свой вспыльчивый, надменный нравъ и подавлять чувство злобы и жажду мести, кипѣвшія въ его груди. Поэтому, хотя герцогъ принуждалъ себя поступать и выражаться сообразно съ внѣшними формами уваженія и вѣжливости, онъ безпрестанно мѣнялся въ лицѣ, голосъ его былъ рѣзокъ, грубъ и отрывистъ, всѣ члены дрожали, какъ будто негодуя на стѣсненіе свободы дѣйствія; онъ хмурилъ брови, кусалъ себѣ до крови губы. Словомъ, каждый его взглядъ, каждое движеніе показывало, что одинъ изъ самыхъ вспыльчивыхъ государей, когда либо существовавшихъ, находился подъ вліяніемъ сильнѣйшаго припадка гнѣва.

Король смотрѣлъ на эту борьбу страстей спокойнымъ и яснымъ взоромъ. Хотя взгляды герцога и заставляли его не разъ бояться за свою жизнь, къ которой онъ былъ привязанъ, какъ всякій грѣшный смертный, но, подобно искусному и опытному кормчему, онъ твердо рѣшился не поддаваться вліянію страха и не выпускать изъ рукъ руля до тѣхъ поръ, пока будетъ малѣйшая надежда искуснымъ маневромъ спасти судно.

Поэтому, когда герцогъ рѣзкимъ и отрывистымъ голосомъ сказалъ нѣсколько словъ о неудобствѣ помѣщенія короля, онъ съ улыбкой отвѣчалъ, что не можетъ на это жаловаться, потому что до сихъ поръ башню Герберта онъ нашелъ лучшимъ помѣщеніемъ, чѣмъ она оказалась для одного изъ его предковъ.

— Такъ вамъ разсказали это преданіе? сказалъ Карлъ, — да, здѣсь былъ онъ убитъ, но потому только, что не хотѣлъ надѣть на себя монашескую рясу и окончить дни свои въ монастырѣ.

— Это было очень глупо, съ его стороны, возразилъ Людовикъ, принимая равнодушный видъ, — онъ умеръ смертью мученика, но не попалъ въ святые.

— Я пришелъ затѣмъ, сказалъ герцогъ, — чтобы просить ваше величество присутствовать на верховномъ совѣтѣ, на которомъ будутъ обсуждаться важные вопросы, одинаково касающіеся благосостоянія Франціи и Бургундіи. Вы сейчасъ же можете идти за мною, то есть, если вамъ угодно.

— Дорогой братъ мой, сказалъ король, — съ вашей стороны излишняя любезность просить, когда вы смѣло можете приказывать. И такъ, въ совѣтъ, если это угодно вашему высочеству. У насъ не очень блестящая свита, прибавилъ онъ, глядя на небольшое число приближенныхъ, приготовлявшихся сопровождать его, — но за то вы, любезный братъ, должны блеснуть за двоихъ.

Предшествуемые Туазонъ-д’Оромъ, начальникомъ бургундскихъ герольдовъ, оба государя вышли изъ башни графа Герберта и спустились на двора, замка, который, какъ замѣтилъ Людовикъ, былъ весь занятъ тѣлохранителями и солдатами герцога, великолѣпно одѣтыми и въ боевомъ вооруженіи. Пройдя дворъ, они вошли въ залу совѣта, помѣщавшуюся въ другой части зданія, которая была новѣе занимаемой Людовикомъ. Зала была запущена и ее наскоро приготовили для торжественнаго совѣщанія. Два трона были поставлены подъ однимъ балдахиномъ; назначенный для короля былъ на двѣ ступени выше того, который долженъ былъ занять герцогъ. Около двадцати знатнѣйшихъ дворянъ сидѣло въ надлежащемъ порядкѣ по обѣимъ сторонамъ троновъ. Такимъ образомъ, когда оба государя сѣли, тотъ, для суда надъ которымъ собрался совѣтъ, занялъ высшее мѣсто и казался предсѣдательствующимъ.

Быть можетъ для того, чтобы скорѣе устранить эту несообразность и то недоумѣніе, которое она могла возбудить, герцогъ Карлъ, слегка поклонившись королю, поспѣшилъ открыть засѣданіе слѣдующей рѣчью:

— Вѣрные мои вассалы и совѣтники! вамъ не безъизвѣстно сколько безпорядковъ происходило въ нашихъ владѣніяхъ, какъ въ царствованіе моего отца, такъ и въ наше, вслѣдствіе возстанія ваесаловъ и подданныхъ противъ своихъ ленныхъ государей. Въ послѣднее время мы имѣли самыя ужасныя доказательства того, какихъ страшныхъ размѣровъ достигло это зло: графиня Изабелла де-Круа и ея тетка, Амелина, бѣжали подъ защиту иностранной державы, отреклись тѣмъ отъ своихъ феодальныхъ обязательствъ и подверглись лишенію своихъ ленъ; другой примѣръ мы имѣемъ въ святотатственномъ и злодѣйскомъ умерщвленіи нашего возлюбленнаго брата и союзника, епископа люттихскаго, и въ возстаніи этого измѣнническаго города, который былъ слишкомъ милостиво наказалъ за послѣднее возмущеніе. Мы получили извѣстіе, что виною этихъ печальныхъ событій должно считать не одно непостоянство и безумство женщинъ и дерзость взбѣсившихся отъ жира гражданъ, но также происки другой державы, вмѣшательство могущественнаго сосѣда. А между тѣмъ, еслибъ за добро платилось добромъ же, Бургундія имѣла бы право ожидать отъ него только самой искренней и безкорыстной дружбы. Если это окажется справедливымъ, продолжалъ герцогъ, скрежеща зубами и топнувъ ногой, — то, такъ какъ все въ нашихъ рукахъ, въ силу какихъ побужденій не примемъ мы мѣръ для того, чтобы въ самомъ корнѣ уничтожить тотъ источникъ, изъ котораго постоянно изливаются на насъ всѣ эти бѣдствія?

Герцогъ началъ эту рѣчь довольно спокойно, но къ концу ея возвысилъ голосъ и послѣднія слова были сказаны такимъ тономъ, что всѣ присутствующіе вздрогнули и даже лицо короля покрылось минутной блѣдностью. Однако Людовикъ тотчасъ же ободрился и въ свою очередь обратился къ совѣту съ рѣчью. Онъ говорилъ такимъ спокойнымъ и самоувѣреннымъ тономъ, что самъ герцогъ, не смотря на все свое желаніе, не могъ найти повода прервать или остановить его.

— Дворяне Франціи и Бургундіи, сказалъ король, — рыцари св. Духа и Золотаго Руна! Если король долженъ защищаться какъ обвиненный, то онъ не можетъ желать лучшихъ судей, какъ васъ, цвѣтъ дворянства, образецъ и гордость рыцарства. Нашъ любезный братъ бургундскій только запуталъ дѣло, потому что вѣжливость не позволила ему выражаться точнѣе. Не имѣя причинъ соблюдать подобную деликатность, такъ какъ мое положеніе не допускаетъ этого, я прошу позволенія говорить яснѣе. Именно на насъ, на насъ, сэньёры, на своего леннаго господина, родственника и союзника взводитъ тяжелыя обвиненія нашъ братъ, ясный умъ и доброе сердце котораго помрачены печальными обстоятельствами. Онъ обвиняетъ насъ въ томъ, что мы подстрекали его вассаловъ къ нарушенію долга, возбуждали къ мятежу гражданъ Люттиха и поощряли преступнаго Гильома де-ла-Маркъ къ жестокому и святотатственному убійству. Дворяне Франціи и Бургундіи! въ оправданіе себя я могу сослаться на тѣ обстоятельства, въ которыхъ нахожусь теперь, потому что они вполнѣ противорѣчатъ подобному обвиненію. Если есть у меня хотя капля человѣческаго смысла, то можно ли предположить, чтобы я безусловно отдался во власть герцога бургундскаго въ то самое время, когда замышлялъ противъ него измѣну: она не могла бы остаться тайной и должна была бы отдать меня въ руки справедливо раздраженнаго государя. Безумство того, кто, зажегши фитиль, который долженъ произвести взрывъ, спокойно сѣлъ бы отдыхать на пороховую мину, было бы мудростію въ сравненіи съ тѣмъ, въ чемъ меня обвиняютъ. Я увѣренъ; что въ числѣ виновниковъ этой ужасной измѣны въ Шонвальдтѣ нашлись негодяи, дѣйствовавшіе отъ моего имени. Не давши имъ никакого права, развѣ я могу отвѣчать за нихъ? Если двѣ безумныя женщины, по какой-то романтической причинѣ къ неудовольствію искали убѣжища при моемъ дворѣ, то слѣдуетъ ли изъ этого, что онѣ дѣйствовали по моимъ внушеніямъ? Когда это дѣло будетъ изслѣдовано, то окажется, что я сдѣлалъ все, что могъ, отдавъ ихъ въ руки почтеннаго духовнаго отца, теперь уже переселившагося на небо; рыцарская честь не позволяла мнѣ отослать ихъ плѣнницами обратно къ бургундскому двору, чего, я думаю, господа, не посовѣтовалъ бы никто изъ носящихъ знаки этихъ орденовъ. При этомъ Людовикъ казался сильно взволнованнымъ и поднесъ къ глазамъ платокъ. — Я поручилъ ихъ одному изъ членовъ моего рода и еще болѣе близкому родственнику бургундскаго дома. Его высокое положеніе въ церковной іерархіи, увы! его великія добродѣтели давали ему право быть на нѣкоторое время покровителемъ этихъ несчастныхъ заблудшихъ женщинъ и посредникомъ между ними и ихъ леннымъ государемъ. Поэтому я говорю, что эти единственныя обстоятельства, которыя братъ нашъ могъ въ поспѣшности принять за подтвержденіе его недостойныхъ подозрѣній противъ насъ, могутъ быть объяснены самыми благородными и честными побужденіями. Мало того, а прибавлю, что нѣтъ ни одного факта, ясно подтверждающаго тѣ недостойныя обвиненія, которыя побудили моего брата измѣнить свои дружественныя отношенія къ тону, кто пришелъ къ нему съ самымъ искреннимъ расположеніемъ, и превратить залу пиршествъ въ судилище, а свои гостепріимные покои въ тюрьму.

— Государь, государь! воскликнулъ Карлъ, когда Людовикъ пріостановился, — ваше присутствіе здѣсь въ такое время, которое, къ несчастію, совпадаетъ съ исполненіемъ вашихъ замысловъ, я объясняю себѣ только тѣмъ, что часто избирающій себѣ ремесломъ обманывать другихъ, ужаснымъ образомъ обманываетъ самъ себя. Иногда инженера убиваетъ взрывъ ракеты, приготовленной изъ самимъ. Что же касается до послѣдствій, они зависятъ отъ результата этого торжественнаго допроса. Приведите сюда графиню Изабеллу де-Круа!

Когда Изабелла вошла въ залу, поддерживаемая съ одной стороны графиней Крэвкёръ, а съ другой канонессой урсулипскаго монастыря, Карлъ воскликнулъ съ своей обычной рѣзкостью: — И такъ, милѣйшая граоиня, вы едва могли выговорить слово, когда мы въ послѣдній разъ отдавали вамъ наше законное и благоразумное приказаніе, однако потомъ нашли таки въ себѣ довольно духу, чтобъ пуститься въ такой дальній путь, какого никогда еще не дѣлала лань, преслѣдуемая охотниками. Что вы думаете о вашемъ прекрасномъ подвигѣ? Знаете ли вы, что онъ поселилъ раздоръ между двумя великими государями и двумя могущественными странами, такъ что дѣло чуть не дошло до войны изъ за вашего дѣтскаго личика?

Многочисленность присутствующихъ и грубое обращеніе Карла окончательно измѣнили рѣшимость Изабеллы, хотѣвшей броситься къ ногамъ герцога и умолять его взять себѣ всѣ ея владѣнія, а ей позволить удалиться въ монастырь. Она стояла неподвижно, какъ женщина, ошеломленная грозой, когда вокругъ нея всюду раздаются удары грома и каждый новый ударъ грозитъ гибелью. Графиня Кревкёръ, умъ которой соотвѣтствовалъ ея знатному происхожденію и красотѣ, сохранившейся не смотря на пожилыя лѣта, сочла нужнымъ вмѣшаться въ дѣло. — Государь, сказала она, — моя прекрасная родственница находится подъ моимъ покровительствомъ и я беру на себя смѣлость объявить вашему высочеству, что мы сейчасъ же удалимся изъ вашего присутствія, если вамъ не будетъ угодно говорить съ нею тѣмъ тономъ и въ тѣхъ выраженіяхъ, какіе болѣе приличны нашему полу и званію.

Герцогъ разразился смѣхомъ. — Крэвкёръ, сказалъ онъ, — твоя кротость придала слишкомъ много мужества твоей графинѣ; но это не мое дѣло. Подайте стулъ этой глупенькой дѣвочкѣ, къ ней я не только не чувствую непріязни, но готовъ даже уважать ее. Сядьте, сударыня, и, если вамъ угодно, разскажите намъ, какой злой духъ внушилъ вамъ мысль бѣжать изъ родной земли и разыграть роль искательницы приключеній?

Съ большимъ трудомъ, безпрестанно останавливаясь, Изабелла призналась, что, рѣшившись не соглашаться на бракъ, предложенный ей герцогомъ бургундскимъ, она питала надежду найти покровительство при французскомъ дворѣ.

— И у французскаго короля? спросили, Карлъ, — въ этомъ, безъ сомнѣнія, вы были вполнѣ увѣрены?

— Мнѣ дѣйствительно казалось, что я была увѣрена въ этомъ, отвѣчала графиня, — а иначе я бы не рѣшилась на такой смѣлый поступокъ.

При этихъ словахъ, Карлъ съ невыразимо язвительной улыбкой взглянулъ на Людовика, по король твердо выдержалъ этотъ взглядъ, только тубы его сдѣлались нѣсколько блѣднѣе обыкновеннаго.

— Въ расположеніи короля обнадежила меня мои несчастная тетка Амелина, продолжала Изабелла послѣ минутнаго молчанія; — она разсчитывала на него вслѣдствіе лживыхъ увѣреній нѣкоторыхъ людей, которые, какъ я послѣ узнала, были самые низкіе обманщики и негодяи, не стоющіе никакаго довѣрія.

Потомъ графиня разсказала о всемъ, случившемся съ нею съ тѣхъ поръ, какъ она оставила Бургундію; передавъ въ короткихъ словахъ объ измѣнѣ Марты и Гэйраддина Мограбина и о взятіи Шонвальдта, она кончила свой разсказъ встрѣчей съ графомъ Крэвкёромъ. Всѣ хранили глубокое молчаніе. Герцогъ сидѣлъ потупя глаза; онъ сдерживалъ свой гнѣвъ, не находя, казалось, благовидныхъ причинъ, чтобы дать ему волю. Наконецъ, окинувъ присутствующихъ глазами, герцогъ сказалъ: — Кротъ роетъ же подъ нашими ногами свои темные ходы и мы не видимъ ихъ, хотя и знаемъ, что онъ работаетъ усердно. Я желалъ бы знать, почему король Людовикъ удерживалъ этихъ дамъ при своемъ дворѣ, если онѣ явились туда безъ его приглашенія?

— Я не удерживалъ ихъ, любезный братъ, отвѣчалъ король, — я только изъ одного состраданія принялъ ихъ частнымъ образомъ и воспользовался первымъ удобнымъ случаемъ, чтобы отдать ихъ подъ покровительство покойнаго уважаемаго епископа, вашего союзника. Онъ могъ, да упокоитъ Богъ его душу! лучше меня и всякаго другаго свѣтскаго государя, разсудить, какъ примирить покровительство, которое слѣдовало оказать этимъ дамамъ, съ вѣрностью союзнику, изъ владѣній котораго онѣ бѣжали. Я смѣло спрашиваю молодую графиню, былъ ли радушенъ мой пріемъ или, напротивъ, имъ пришлось жалѣть, что онѣ искали убѣжища при моемъ дворѣ?

— Онъ былъ такъ не радушенъ, отвѣчала графиня, — что заставилъ меня тогда еще сомнѣваться, дѣйствительно ли ваше величество приглашали насъ къ себѣ, какъ увѣряли насъ мнимые ваши агенты. Но, предположивъ, что они были на это уполномочены, трудно было бы согласить пріемъ вашего величества съ тѣмъ, котораго слѣдовало ожидать отъ короля, рыцаря и дворянина.

При этихъ словахъ графиня обратилась къ королю съ видомъ упрека, но грудь Людовика была защищена отъ подобныхъ ударовъ. Онъ съ торжествующимъ видомъ окинулъ всѣхъ глазами и сдѣлалъ рукою такое движеніе, какъ бы желалъ торжественно заявить всѣмъ присутствующимъ о свидѣтельствѣ въ своей невинности, заключавшемся въ отвѣтѣ Изабеллы.

Между тѣмъ герцогъ бургундскій бросилъ на него короля взглядъ, который, казалось, говорилъ, что хоть онъ и былъ принужденъ молчать, но далеко не былъ удовлетворенъ. Потомъ онъ вдругъ обратился къ Изабеллѣ и сказалъ ей: — мнѣ кажется, прекрасная графиня, что въ разсказѣ о вашемъ странствованіи вы совершенно забыли упомянуть о нѣкоторыхъ любовныхъ приключеніяхъ?… А! вы уже и покраснѣли!… О рыцаряхъ въ лѣсу, на время нарушившихъ ваше спокойствіе?.. До насъ дошли вѣсти объ этомъ приключеніи, и теперь мы можемъ кое что вывести изъ всего этого. Что вы скажите, король Людовикъ, ужъ не лучше ли будетъ поискать для этой странствующей Елены троянской, или графини де-Круа, приличнаго жениха, прежде чѣмъ она успѣетъ провести еще нѣсколькихъ государей.

Хотя Людовикъ и зналъ, какое ему готовилось непріятное предложеніе, однако онъ молча и спокойно показалъ видъ, что соглашался съ Карломъ. Но отчаянное положеніе Изабеллы возвратило ей все ея мужество. Она оставила руку графини Крэвкёръ, на которую опиралась, робко, но съ достоинствомъ выступила впередъ и, упавъ на колѣна у герцогскаго трона, обратилась къ Карлу съ такими словами: — Благородный герцогъ бургундскій, мой ленный государь, я сознаю вину въ томъ, что оставила ваши владѣнія безъ вашего всемилостивѣйшаго позволенія, и готова на всякое наказаніе, какому вамъ будетъ угодно подвергнуть меня. Я отдаю вамъ всѣ мои земли и замки и прошу у васъ только одной милости: изъ уваженія къ памяти моего отца, удѣлите послѣдней представительницѣ дома де-Круа малую часть изъ ея большихъ имѣній, чтобы она могла вступить въ монастырь и жить тамъ до конца жизни.

— Какъ вы думаете, ваше величество, о просьбѣ этой молодой особы, спросилъ Карлъ, обращаясь къ Людовику.

— Это смиренное и благочестивое желаніе, отвѣчалъ король, — внушенное ей свыше, и которому никто не долженъ препятствовать или противиться.

— Униженные и смиренные вознесутся, сказалъ. — Встаньте, графиня Изабелла, мы желаемъ вамъ лучшаго, чѣмъ то, на что вы сами себя обрекаете. Мы не имѣемъ желанія ни конфисковать вашихъ владѣній, ни оскорблять вашей чести; напротивъ, мы желаемъ прибавить и къ тому и къ другому.

— Увы, государь! отвѣчала графиня, продолжая стоять на колѣняхъ, — я боюсь гораздо больше милостей, чѣмъ гнѣва вашего высочества, потому что онѣ заставляютъ меня….

— Святой Георгъ бургундскій воскликнулъ герцогъ, — такъ вы хотите на каждомъ шагу идти на перекоръ нашей волѣ и противиться нашимъ приказаніямъ? Вставайте, сударыня, говорю вамъ, и, пока, уйдите… когда у насъ будетъ время подумать о тебѣ… то мы распорядимся такъ, что, Teste-Saint-Gris! или вы покоритесь намъ, или себѣ хуже сдѣлаете.

Не смотря на такой суровый отвѣтъ герцога, графиня Изабелла оставалась у ногъ его и, вѣроятно, своимъ упорствомъ вынудила бы его на болѣе дерзкій поступокъ; но графиня Крэвкёръ, лучше ея знавшая характеръ герцога, вмѣшалась и, поднявъ съ полу свою молодую пріятельницу, увела ее изъ залы.

Послѣ этого позвали Квентина Дорвардъ. Баляфре далъ ему возможность снова надѣть платье и вооруженіе стрѣлка шотландской гвардіи; эта блестящая одежда необыкновенно шла къ его юному, крѣпкому стану. Молодость и открытое выраженіе лица располагали въ его пользу всѣхъ членовъ совѣта, тѣмъ болѣе, что никому изъ нихъ не могло придти въ голову, чтобы проницательный король могъ выбрать такого молодаго человѣка въ довѣренные своихъ политическихъ тайнъ. И такъ Людовикъ въ этомъ случаѣ, какъ и во многихъ другихъ, извлекъ большую пользу изъ того, что выбиралъ всегда своихъ агентовъ изъ людей такихъ возрастовъ и сословій, гдѣ всего менѣе казался возможнымъ такой выборъ. По приказанію герцога, подтвержденному королемъ, Квентинъ стадъ разсказывать о своемъ путешествіи съ графиней де-Круа въ Люттихъ. Онъ сообщилъ предварительно приказанія Людовика, заключавшіяся въ томъ, чтобы сохранно проводить графинь до епископскаго замка.

— И вы въ точности исполнили мои приказанія? спросилъ король.

— Исполнилъ государь, отвѣчалъ шотландецъ.

— Вы пропустили одно обстоятельство, сказалъ герцогъ; — въ лѣсу на васъ напали два странствующихъ рыцаря.

— Мнѣ не слѣдуетъ ни вспоминать, ни говорить о такомъ несчастномъ событіи, отвѣчало, молодой человѣкъ, скромно краснѣя.

— Но мнѣ не слѣдуетъ забывать этого, сказалъ герцогъ орлеанскій. — Этотъ молодой человѣкъ мужественно исполнилъ свое порученіе и былъ такъ вѣренъ своему долгу, что я никогда не забуду объ этомъ. Приходи въ мои покои, стрѣлокъ, когда мы покончимъ всѣ дѣла, и ты увидишь, что я не забылъ о твоей храбрости и радъ, что она равняется твоей скромности.

— Приходи и ко мнѣ, сказалъ Дюнуа, — у меня есть для тебя шлемъ, потому что я въ долгу у тебя.

Квентинъ низко поклонился обоимъ и допросъ начался снова. По приказанію герцога Карла онъ представилъ письменныя наставленія, полученныя имъ отъ Людовика.

— Ты буквально слѣдовалъ этимъ инструкціямъ? спросилъ герцогъ.

— Нѣтъ, съ позволенія вашего высочества, Отвѣчалъ Квентинъ. — Въ нихъ мнѣ предписывалось, какъ вы сами изволите видѣть, переправиться черезъ Маасъ близь Намюра, а я держался лѣваго берега, потому что имъ было и ближе и безопаснѣе ѣхать въ Люттихъ.

— А къ чему такое отступленіе? спросилъ герцогъ.

— Потому что я началъ сомнѣваться въ вѣрности своего проводника, отвѣчалъ Квентинъ.

— Теперь слушай внимательно все, что я буду тебя спрашивать, сказалъ герцогъ, — говори правду и не опасайся ничьей злобы. А если будешь колебаться или будешь уклончивъ въ отвѣтахъ, то я велю тебя живаго вывѣсить на желѣзной цѣпи на башнѣ ратуши, гдѣ ты не одинъ часъ помолишься о смерти, прежде чѣмъ она избавитъ тебя отъ мученій.

Въ залѣ воцарилось глубокое молчаніе. Наконецъ, когда, какъ думалъ герцогъ, молодой человѣкъ уже успѣлъ обсудить свое положеніе, Карлъ спросилъ Дорварда, кто былъ его проводникомъ, кѣмъ онъ былъ назначенъ и что навело его на подозрѣніе? Въ отвѣтъ на первый вопросъ Квентинъ назвалъ цыгана Гэйраддина Мограбина, на второй, сказалъ, что проводникъ быль данъ ему Тристаномъ — пустынникомъ, а на третій онъ разсказалъ о случившемся въ францисканскомъ монастырѣ близь Намюра; какъ цыганъ былъ выгнанъ изъ святой обители, какъ онъ, подозрѣвая Гэйраддина, началъ слѣдить за нимъ и подслушалъ его разговоръ съ однимъ изъ ланцкнехтовъ Гилльома де-ла-Маркъ, въ которомъ они условились похитить графинь.

— Теперь, слушай, сказалъ герцогъ, — и, еще разъ, помни, что жизнь твоя зависитъ отъ твоей правдивости. Не говорили ли эти негодяи, что они уполномочены королемъ… я хочу сказать, этимъ самымъ королемъ Людовикомъ французскимъ, напасть на отрядъ и похитить дамъ!

— Еслибъ подобные негодяи и говорили это, отвѣчалъ Квентинъ, — я не знаю, какъ бы я могъ повѣрить имъ, когда собственныя слова моего государя опровергали ихъ.

Людовикъ, до сихъ поръ слушавшій Дорварда съ напряженнымъ вниманіемъ, не могъ удержать глубокаго вздоха, когда услышалъ отвѣтъ его, съ его плечъ какъ будто спало тяжелое бремя. Герцогъ опять, казалось, былъ смущенъ и пришелъ въ недоумѣніе; возвращаясь къ тому же предмету, онъ спросилъ Квентина, не видно ли было изъ словъ этихъ людей, что планъ, или задуманный, былъ одобренъ Людовикомъ.

— Я повторяю, что не слыхалъ ничего такого, что бы дало мнѣ право такъ думать, отвѣчалъ молодой человѣкъ, который хотя внутренно и былъ убѣжденъ, что король участвовалъ въ измѣнѣ Гэйраддина, но считалъ нарушеніемъ своего долга высказывать свои личныя подозрѣнія на этотъ счетъ. — А еслибъ даже я и слышалъ, что подобные люди утверждаютъ это, повторяю, я не придалъ бы ихъ увѣреніямъ никакого значенія, когда инструкціи самого короля опровергали ихъ.

— Ты вѣрный слуга, насмѣшливо сказалъ герцогъ, — и я могу тебя увѣрить, что, исполняя точно приказанія короля, ты такъ обманулъ его ожиданія, что могъ бы дорого поплатиться за это, еслибъ дальнѣйшія происшествія не обратили твоей собачьей преданности въ услугу.

— Я не понимаю васъ, государь! сказалъ Квентинъ Дорвардъ; — я знаю только, что я былъ посланъ моимъ королемъ, Людовикомъ, охранять графинь, и что я все исполнилъ. въ точности, насколько хватило моихъ способностей, какъ во время нашего путешествія въ Шонвальдтъ, такъ и въ послѣдующее время. Я считалъ приказанія короля почетными для себя и честно исполнялъ ихъ, а будь они другаго рода, то они были бы недостойны человѣка моего имени и моей націи.

— Fier comme т écossais^[55], сказалъ Карлъ, который хотя и былъ обманутъ въ своихъ ожиданіяхъ отвѣтами Дорварда, но не былъ на столько несправедливъ, чтобы порицать его за смѣлость.

— Но слушай же, стрѣлокъ, какія инструкціи предписывали тебѣ являться, какъ мы слышали отъ нѣкоторыхъ бѣглецовъ изъ Шовальдта, на улицахъ, Люттиха во главѣ мятежниковъ, которые впослѣдствіи такъ безчеловѣчно умертвили своего свѣтскаго государя и духовнаго отца, и какую рѣчь держалъ ты, когда уже было совершено убійство, рѣчь, въ которой ты, какъ агентъ Людовика, присвоивалъ себѣ власть надъ злодѣями, только что совершившими такое ужасное преступленіе.

— Герцогъ, отвѣчали, Квентинъ, — многіе могли бы засвидѣтельствовать, что я никогда не выдавалъ себя за французскаго посланника въ Люттихѣ, но что это званіе было навязано мнѣ настойчивыми и шумными криками самихъ гражданъ, не хотѣвшихъ слушать моихъ разувѣреній. Я разсказалъ обо всемъ приближеннымъ епископа, когда выбрался изъ города, и совѣтовалъ имъ принять мѣры для защиты замка. Этимъ можно было бы предотвратить несчастія и ужасы послѣдовавшей ночи. Правда, что въ крайней опасности я воспользовался вліяніемъ, которое имѣлъ въ силу навязаннаго мнѣ званія, а именно, чтобы спасти графиню, защитить свою собственную жизнь и, по возможности, обуздать жажду кровопролитія, которая разыгралась такимъ ужаснымъ образомъ. Повторяю, и буду защищать сказанное мною до послѣдней капли крови, что я не имѣлъ отъ короля Франціи никакихъ порученій касательно жителей Люттиха, не говоря уже о приказаніи подстрекать ихъ къ возстанію. Наконецъ, если я и воспользовался навязаннымъ мнѣ званіемъ, то это все равно, какъ еслибъ въ крайности я сталъ оборонять себя и другихъ первымъ попавшимся подъ руку щитомъ, не задавая себѣ вопроса, имѣю ли я право на изображенный на немъ гербъ.

— Въ такомъ случаѣ, мой юный товарищъ и плѣнникъ, сказалъ, Крэвкёръ, который не могъ долѣе молчать, — ты дѣйствовалъ и храбро и разсудительно; а то, что онъ сдѣлалъ, нельзя ставить въ вину королю Людовику.

Одобрительный шопотъ послышался въ залѣ и пріятно отозвался въ ушахъ Людовика, не мало однако раздосадовавъ Карла. Онъ грознымъ взоромъ окинулъ собраніе; чувства, такъ единогласно выраженныя большинствомъ его знатнѣйшихъ вассаловъ и мудрѣйшихъ совѣтниковъ, быть можетъ, не помѣшали бы разгулу его необузданнаго и деспотическаго характера, еслибъ дэ-Коминъ, предвидя опасность, не предупредилъ ее, неожиданно объявивъ о пріѣздѣ герольда отъ Люттиха.

— Герольдъ отъ ткачей и гвоздейщиковъ! воскликнулъ герцогъ, — сейчасъ же привести его сюда! Клянусь святою дѣвою, я узнаю отъ этого герольда о планахъ и надеждахъ пославшихъ его, узнаю болѣе, чѣмъ хотѣлъ открыть намъ этотъ молодой французско-шотландскій солдатъ.

ГЛАВА XXXIII.
ГЕРОЛЬДЪ.

Аріель. Чу! они ревутъ.

Просперо. Пусть ихъ преслѣдуютъ хорошенько.

Буря.

Въ совѣтѣ немедленно было очищено мѣсто для герольда; присутствующіе выразили немалое любопытство увидѣть человѣка, котораго возмутившіеся люттихцы осмѣлились прислать къ такому гордому государю, какъ герцогъ бургундскій, особенно когда онъ былъ такъ сильно раздраженъ противъ нихъ. Не надо забывать, что въ тѣ времена герольды посылались только отъ государя къ государю и то въ торжественныхъ случаяхъ, а низшее дворянство употребляло въ это дѣло простыхъ довѣренныхъ изъ своихъ приближенныхъ. Прибавимъ также мимоходомъ, что Лудовикъ XI, всегда пренебрегавшій всѣмъ, что не доставляло дѣйствительной власти или существенной пользы, былъ въ особенности открытыми, противникомъ герольдовъ и геральдики, „голубой, красной и зеленой, со всей ея ложью“. Совершенно иного рода гордость его противника придавала геральдикѣ не мало торжественнаго значенія.

Введенный въ присутствіе монарховъ герольдъ былъ одѣтъ въ табардъ или широкую одежду, вышитую гербами его господина, въ которыхъ первое мѣсто занимала кабанья голова. Гербъ этотъ, по мнѣнію знатоковъ, былъ болѣе блестящъ, чѣмъ точенъ.

Остальное платье его, отличавшееся значительной пестротой, было обложено кружевами, шитьемъ и всякаго рода украшеніями; перо на шапкѣ было такъ высоко, что можно было думать, что оно предназначалось для метенія потолка залы. Словомъ, блестящее по обыкновенію великолѣпіе костюма герольдовъ явилось здѣсь въ карикатурномъ и преувеличенномъ видѣ. Кабанья голова повторялась на каждой части одежды, шапка имѣла даже ея форму и изображала голову кабана съ окровавленнымъ языкомъ и клыками или, употребляя геральдическое выраженіе „красное съ языкомъ и зубами“. Въ наружности самого герольда проглядывали вмѣстѣ и дерзость и страхъ, какъ будто онъ взялся за опасное предпріятіе и сознавалъ, что только смѣлостью можетъ выйти изъ него невредимымъ.

— Кто ты, во имя чорта? Такими словами встрѣтилъ Карлъ Смѣлый этого страннаго посла.

— Я Красный Кабанъ, отвѣчалъ герольдъ, — оруженосецъ Гильома де-ла-Маркъ, Божьею милостью и избраніемъ капитула, государя-епископа люттихскаго.

— А! воскликнулъ Карлъ, но, подавляя свой гнѣвъ, сдѣлалъ знакъ, чтобъ онъ продолжалъ.

— И, по правамъ своей жены, благородной графики Амелины де-Круа, графа де-Круа и владѣтеля Бракембита.

Крайнее удивленіе герцога Карла величайшей наглости, съ какой эти титулы были объявляемы въ его присутствіи, казалось, сдѣлало его нѣмымъ; герольдъ же, предполагая безъ сомнѣнія, что произвелъ должное впечатлѣніе, продолжалъ: — Аппипеіо vobis daudium magnum,^[56] сказалъ онъ, — именемъ моего государя объявляю вамъ, Карлу бургундскому, графу Фландрскому, что въ силу ожидаемаго разрѣшенія изъ Рима отъ нашего святаго отца, и до назначенія приличнаго преемника ad sacrum, онъ намѣренъ исполнять въ одно и тоже время обязанности государя-епископа, и поддерживать свои права, какъ графъ де-Круа.

Герцогъ бургундскій на все это восклицалъ только „А!“, не дѣлая никакихъ возраженій. Въ этихъ восклицаніяхъ хотя онъ былъ изумленъ и сильно раздраженъ, слышалось желаніе выслушать все, что герольду было поручено сказать ему, прежде чѣмъ самому дать какой нибудь отвѣтъ. Къ еще большему удивленію всѣхъ присутствующихъ, онъ воздерживался отъ своихъ обычныхъ рѣзкихъ, порывистыхъ движеній, и сидѣлъ прижавъ къ зубамъ ноготь большаго пальца, что онъ обыкновенно дѣлалъ, когда вниманіе его было чѣмъ нибудь занято, и потупивъ глаза, какъ бы желая скрыть гнѣвъ, который могъ въ нихъ выразиться.

Ободренный посолъ, не смущаясь, смѣло продолжалъ излагать содержаніе своего посольства. — И такъ, именемъ государя-епископа люттихскаго и графа де-Круа, я требую отъ васъ, герцога Карла, чтобы вы отказались отъ притязаній, какія вмѣстѣ съ покойнымъ Людовикомъ Бурбономъ, недостойнымъ епископомъ, имѣли на насильное господство надъ вольнымъ и имперскимъ городомъ Люттихомъ.

— А! воскликнулъ опять герцогъ.

— Чтобы вы также возвратили всѣ знамена, числомъ тридцать шесть, насильно отнятыя вами у Люттиха, задѣлали проломы въ его стѣнахъ, возстановили деспотически разрушенныя вами укрѣпленія и признали моего повелителя, Гильома де-ла-Маркъ, государемъ-епископомъ, законно избраннымъ капитуломъ канониковъ, о чемъ свидѣтельствуетъ вотъ этотъ протоколъ.

— Кончили ли вы? спросилъ герцогъ.

— Еще, отвѣчалъ посолъ, — мнѣ остается потребовать отъ имени моего законнаго, благороднаго и достойнаго государя-епископа и графа, чтобы вы немедленно вывели гарнизоны изъ Бракемонтскаго замка и другихъ крѣпостей, принадлежащихъ къ графству Круа, поставленные тамъ отъ имени вашего высочества, отъ имени Изабеллы, называющей себя графиней де-Круа, или кого либо другого, пока имперскій сеймъ не рѣшитъ, не должны ли упомянутыя владѣнія скорѣе принадлежать сестрѣ покойнаго графа, всемилостивѣйшей госпожѣ моей, Амелинѣ де-Круа, чѣмъ его дочери, на основаніи jus emphyteusis.

— Вашъ господинъ очень ученъ, сказалъ герцогъ.

— Но, продолжалъ герольдъ, — благородный и достойный государь и графъ согласенъ, покончивъ всѣ другіе споры между Бургундіей и Люттихомъ, назначить Изабеллѣ приличныя ея званію владѣнія.

— Какъ онъ великодушенъ и разсудителенъ, сказалъ герцогъ тѣмъ же тономъ.

— Ну, по моему бѣдному дурацкому разумѣнію, замѣтилъ лё-Глорьё тихо Крэвкёру, — я бы желалъ лучше быть въ шкурѣ самой скверной коровенки, когда либо павшей отъ заразы, чѣмъ въ размалеванной одеждѣ этого молодца. Онъ, несчастный, похожъ теперь на пьяницу, который осушая бутылку, смотритъ только на слѣдующую и забываетъ, что хозяинъ считаетъ ихъ всѣ за своимъ прилавкомъ.

— Все ли вы сказали наконецъ? спросилъ герцогъ герольда.

— Еще одно слово, отвѣчалъ Красный Кабанъ, — отъ имени моего благороднаго и достойнаго господина, касательно его достойнаго и вѣрнаго союзника, христіаннѣйшаго короля.

— А! воскликнулъ герцогъ выпрямившись и грознѣе, чѣмъ прежде; но, немедленно овладѣвъ собой, онъ опять сталъ внимательно слушать.

— Ходятъ слухи, началъ посолъ, — что вы, Карлъ бургундскій, забывъ свой долгъ вассала французской короны и взаимное довѣріе христіанскихъ государей, содержали упомянутаго христіаннѣйшаго короля въ плѣну. По этому, мой благородный и достойный господинъ черезъ мои уста требуетъ, чтобы вы или немедленно освободили его царственнаго и христіаннѣйшаго союзника или приняли вызовъ, который я уполномоченъ вамъ сдѣлать.

— Кончили ли вы наконецъ? спросилъ герцогъ.

— Кончилъ, отвѣчалъ герольдъ, — и жду отвѣта вашего высочества; надѣюсь, что онъ будетъ таковъ, что предупредитъ пролитіе христіанской крови.

— Ну, клянусь Св. Георгомъ бургундскимъ… началъ герцогъ, но не могъ продолжать, по тому что Людовикъ всталъ и обратился сперва къ нему, а потомъ къ герольду, съ такимъ достоинствомъ, и голосъ его звучалъ такъ повелительно, что Карлъ не осмѣлился прерывать.

— Съ вашего позволенія, любезный братъ, сказалъ король, — мы требуемъ права первые отвѣчать этому дерзкому бездѣльнику. Негодяй герольдъ, или кто бы ты ни былъ, скажи въ отвѣта нечестивому отверженцу и убійцѣ де-ла-Марку, что король французскій скоро будетъ у стѣнъ Люттиха, чтобы наказать его за святотатственное убійство покойнаго и любезнаго своего родственника Людовика Бурбона; и что онъ намѣренъ повѣсить де-ла-Марка живаго за наглость, съ какою онъ осмѣливается называть себя его союзникомъ и вкладывать въ уста своего низкаго посла его королевское имя.

— Отъ меня же, сказалъ Карлъ, — прибавь все, что только государь можетъ сказать простому вору и убійцѣ, и вонъ отсюда! Нѣтъ, постой. Никогда еще герольдъ не оставлялъ бургундскаго двора не прославляя щедрость его. Отодрать его, чтобы кости вышли наружу.

— Нѣтъ, съ позволенія вашего высочества, сказали вмѣстѣ Крэвкёръ и я Имберкуръ, — онъ герольдъ и по этому имѣетъ свои привилегіи.

— Только вы, господа, отвѣчалъ герцогъ, — такія совы, что можете думать, что табарда дѣлаетъ герольда. Я вижу по гербамъ этого негодяя, что онъ простой обманщикъ. Пусть-ка Золотое Руно разспроситъ его въ вашемъ присутствіи.

Не смотря на свою природную наглость, посолъ Дикаго Арденскаго Кабана поблѣднѣлъ, хотя лицо его было сильно нарумянено. Золотое Руно, какъ мы уже говорили, главный герольдъ герцога и знатокъ своего дѣла, торжественно выступилъ впередъ съ сознаніемъ своего достоинства и спросилъ своего мнимаго собрата, въ какой коллегіи онъ изучалъ науку, которой служитъ.

— Я изучалъ ее въ ратисбонской геральдической коллегіи, отвѣчалъ Красный Кабанъ, — и получилъ дипломъ герольда отъ этого ученаго братства.

— Вы не могли получить его изъ болѣе достойнаго источника, отвѣчалъ Золотое Руно, кланяясь ниже прежняго; — а если я, повинуясь приказанію всемилостивѣйшаго герцога, осмѣливаюсь говорить съ вами о тайнахъ нашей высокой науки, то надѣюсь не сообщить, а пріобрѣсть знаніе.

— Къ дѣлу, сказалъ нетерпѣливо герцогъ, — оставьте церемоніи, а задайте ему какой нибудь вопросъ, чтобы испытать его искусство.

— Было бы несправедливо спрашивать ученика достойной ратисбонской геральдической коллегіи, понимаетъ ли онъ, обыкновенные термины геральдики, сказалъ Золотое Руно, — но, не оскорбляя Краснаго Кабана, я могу спросить его посвященъ ли онъ въ самые таинственные и сокровенные термины науки, посредствомъ которыхъ наиученѣйшіе изъ насъ передаютъ другъ другу символически или, такъ сказать, параболически то, что другіе выражаютъ простыми словами, термины, составляющіе основу геральдики.

— Я одинаково хорошо понимаю всѣ роды геральдики, смѣло отвѣчалъ Красный Кабанъ; — но, можетъ быть, мы, въ Германіи, имѣемъ другіе термины, чѣмъ вы, во Фландріи.

— Увы! и вы можете это говорить, отвѣчалъ Золотое Руно; — наша благородная наука, истинное знамя благородства, слава великодушія, одна и та же не только во всѣхъ христіанскихъ государствахъ, но она извѣстна даже и признается у сарацинъ и мавровъ. Поэтому я попрошу васъ описать какой вамъ будетъ угодно гербъ по небесному, т. е. звѣздному стилю.

— Описывайте его сами, какъ хотите, сказалъ Красный Кабанъ, — я не стану выкидывать тутъ, по вашему приказанію, разныя штуки и какъ обезьяна ходить на заднихъ лапахъ.

— Покажите ему какой нибудь гербъ, и пусть онъ его объяснитъ по своему, сказалъ герцогъ; — если же онъ не съумѣетъ, я обѣщаю, что на его спинѣ будутъ, и красное, и лазурь, и черное.

— Вотъ, сказалъ бургундскій герольдъ, вынимая изъ кармана кусокъ пергамента, — свертокъ, на которомъ нѣкоторыя соображенія побудили меня изобразить, на сколько позволили мнѣ мои бѣдныя знанія, древній гербъ. Я попрошу моего собрата, если онъ въ самомъ дѣлѣ принадлежитъ къ достойной ратисбонской геральдической коллегіи, разобрать его въ приличныхъ терминахъ.

Лё-Глорьё, видимо забавлявшійся этимъ разговоромъ, пробрался поближе къ обоимъ герольдамъ. — Я помогу тебѣ, добрый другъ мой, сказалъ онъ Красному Кабану въ то время, какъ тотъ безнадежно разсматривалъ свертокъ. — Это, мои милостивые государи и повелители, представляетъ кота, выглядывающаго изъ окна на чердакѣ.

Эта выходка возбудила общій смѣхъ и тѣмъ нѣсколько помогла Красному Кабану. Золотое Руно, негодуя на такое перетолкованіе своего рисунка, поспѣшилъ объяснить, что это былъ гербъ, принятый французскимъ королемъ Хильдебёртомъ послѣ взятія имъ въ плѣнъ Годембра, короля бургундскаго, и что онъ изображаетъ съ одной стороны бобра или тигра за рѣшеткой, символъ плѣннаго государя или, какъ Золотое Руно выразился технически, „Черное, звѣрь переходитъ Золотое, стѣсняемый рѣшеткой красной, припертый вторымъ.“

— Клянусь моей погремушкой, сказалъ лё-Глорьё, — если котъ изображаетъ Бургундію, то сегодня она не за рѣшеткой.

— Правда, другъ, сказалъ Людовикъ, смѣясь, между тѣмъ какъ всѣ присутствующіе, даже самъ Карлъ, пришли въ замѣшательство отъ такой смѣлой шутки. — Я долженъ дать тебѣ золотую монету за то, что ты обратилъ такъ печально начатое цѣло въ забавную шутку, которой, я надѣюсь, оно и кончится.

— Молчи, лё-Глорьё, сказалъ герцогъ, — а вы, Золотое Руно, удалитесь, вы слишкомъ учены, чтобъ быть понятнымъ. Этого же негодяя подведите сюда кто нибудь. Слушай, мошенникъ, сказалъ онъ суровымъ голосомъ, — знаешь ли ты разницу между серебромъ и золотомъ, но только не въ видѣ чеканенной монеты?

— Сжальтесь надо мной, ваше высочество, будьте милостивы ко мнѣ! Благородный король Людовикъ, замолвите за меня хоть слово.

— Говори за себя самъ, сказалъ герцогъ; — герольдъ ты или нѣтъ?

— Только на этотъ случай, признался изобличенный герольдъ.

— Клянусь св. Георгомъ! сказалъ герцогъ, бросивъ украдкой взглядъ на Людовика, — я изъ всѣхъ государей и благородныхъ людей знаю только одного человѣка, который могъ такъ оскорбить благородную науку, опору королевскаго величія и дворянской чести, пославъ къ Едуарду англійскому своего слугу, переодѣтаго герольдомъ^[57].

— Такой поступокъ, сказалъ Людовикъ, смѣясь или притворяясь, что смѣется, — могъ быть оправданъ только тѣмъ, что при дворѣ не было терольдовъ, а дѣло не терпѣло отлагательства. Но хотя такой обманъ и могъ удасться съ грубымъ и тупоумнымъ островитяниномъ, никто, только немного по проницательнѣе дикаго Кабана, не подумалъ бы сыграть подобную шутку съ просвѣщеннымъ дворомъ Бургундіи.

— Кто бы ни послалъ его, гордо сказалъ герцогъ, — онъ возвратится къ нему ловко отдѣланнымъ. Сюда! Отвести его на площадь и бить хлыстами и бичами, пока его табардъ не превратится въ лохмотья. На Краснаго Кабана! го го! лю, лю!

Четыре, пять огромныхъ собакъ, подобныхъ тѣмъ, которыя изображены на осотахъ Рубенса и Шнейдерса, услыхавъ хорошо знакомые крики герцога, начали выть и лаять, какъ будто въ самомъ дѣлѣ подняли кабана.

— Клянусь святымъ крестомъ! сказалъ Людовикъ, стараясь поддержать расположеніе духа своего опаснаго родственника, — если ужъ оселъ надѣлъ шнуру кабана, я бы спустилъ на него собакъ, чтобы содрать ее.

— Такъ! такъ! воскликнулъ герцогъ Карлъ обрадовавшись этой мысли пришедшейся ему очень по сердцу въ ту минуту, — такъ оно и будетъ! Спустить собакъ! Тальботъ, го-го, Бомонъ! мы его будемъ травить отъ дверей замка до восточныхъ воротъ.

— Я надѣюсь, ваше высочество будете обращаться со мной, какъ съ настоящимъ звѣремъ на охотѣ, сказалъ негодяй, стараясь всѣми силами скрытъ свое волненіе, — и предоставите мнѣ всѣ законные права его.

— Ты гадина, сказалъ герцогъ, — и потому не подлежишь никакимъ правиламъ охоты; но тебѣ дадутъ шестьдесятъ ярдовъ впередъ развѣ только ради твоей безпримѣрной наглости. Идемте, идемте, господа, смотрѣть на охоту.

Съ шумомъ поднялись всѣ съ своихъ мѣстъ и бросились толпой, хотя и не съ такой поспѣшностію, какъ оба государя, насладиться человѣчнымъ зрѣлищемъ, изобрѣтеннымъ Людовикомъ.

Красный Кабанъ задалъ славную охоту; окрыленный страхомъ и преслѣдуемый по пятамъ дюжиной злыхъ собакъ, возбуждаемыхъ звуками роговъ и криками охотниковъ, онъ летѣлъ какъ вѣтеръ и, еслибъ не платье герольда, самая неудобная одежда въ подобномъ обстоятельствѣ, онъ легко бы ушелъ отъ собакъ. Раза два онъ даже ловко увернулся отъ нихъ и тѣмъ вызвалъ общее одобреніе. Никто изъ присутствующихъ, даже самъ Карлъ, не наслаждался такъ этимъ зрѣлищемъ, какъ Людовикъ; частью изъ политическихъ соображеній, частью, потому что видъ человѣческихъ страданій, особенно когда они представлялись съ смѣшной стороны, былъ ему пріятенъ, онъ смѣялся до слезъ и въ порывѣ восторга схватился за горностаевую мантію герцога, какъ бы стараясь удержаться за нее; Карлъ между тѣмъ положилъ свою руку на плечо короля и такимъ образомъ они выказали довѣріе и короткость, совершенно несообразныя съ тѣми отношеніями, въ которыхъ они еще такъ недавно находились.

Наконецъ быстрота лжегерольда все-таки не спасла его отъ зубовъ преслѣдовавшихъ собакъ. Онѣ схватили повалили его, и вѣроятно бы изгрызли, еслибъ герцогъ не закричалъ: — Остановите, остановите ихъ! сосворить собакъ! Онъ такъ искусно бѣжалъ хотя и не съумѣлъ отбиться, что мы не хотимъ лишать его жизни.

Нѣсколько придворныхъ бросились отбивать собакъ; однихъ тотчасъ же сосворили и погнались за другими, разбѣжавшимися по улицамъ и какъ бы съ торжествомъ потрясавшими лохмотьями разукрашенной одежды герольда, надѣтой имъ видно въ несчастную для него минуту.

Герцогъ былъ такъ занятъ происходившимъ передъ его глазами, что не замѣчалъ ничего, что говорилось и дѣлалось за его спиной. Оливье-лань воспользовался этимъ, пробрался къ Людовику и шепнулъ ему на ухо: — Это цыганъ Гэйраддинъ Мограбинъ; будетъ не хорошо, если ему удастся поговорить съ герцогомъ.

— Онъ долженъ умереть, отвѣчалъ Людовикъ тоже шопотомъ, — мертвые ничего не разсказываютъ.

Нѣсколько минутъ спустя Тристанъ-пустынникъ, которому Оливье успѣлъ намекнуть въ чемъ дѣло, выступилъ передъ королемъ и герцогомъ и сказалъ съ своей обычной грубостью: — Съ позволенія вашего величества и вашего высочества, этотъ звѣрь мой и я требую его, онъ отмѣченъ моей печатью, на его плечѣ, какъ всѣ могутъ видѣть, выжжены лиліи. Онъ извѣстный мошенникъ, онъ убивалъ королевскихъ подданныхъ, обкрадывалъ церкви, насиловалъ дѣвушекъ, стрѣлялъ оленей въ королевскихъ паркахъ….

— Довольно, довольно, сказалъ Карлъ, — онъ по праву принадлежитъ моему царственному родственнику. Что ваше величество намѣрены дѣлать съ нимъ?

— Если вы отдаете его въ мое распоряженіе, отвѣчалъ король, — то я дамъ ему по крайней мѣрѣ урокъ въ геральдической наукѣ, которую онъ такъ плохо знаетъ; я только практически объясню ему значеніе петли и креста.

— Не который вѣшаютъ, а на который вѣшаютъ. Пусть онъ произойдетъ эту науку подъ руководствомъ вашего кума Тристана; онъ глубокій знатокъ стихъ таинствъ.

Такъ отвѣчалъ герцогъ и съ раздирающимъ уши смѣхомъ радовался своему остроумію; Людовикъ такъ чистосердечно вторилъ ему, что недавній противникъ его не могъ удержаться, взглянулъ на него дружелюбно и сказалъ:

— Ахъ Людовикъ, Людовикъ! Еслибъ Богу угодно было, чтобы вы были такой же вѣрный государь, какой вы веселый товарищъ. Я не могу не вспоминать часто о веселомъ времени, проведенномъ нами вмѣстѣ.

— Вы можете вернуть его, если хотите, отвѣчай. Людовикъ, — я обѣщаю согласиться на всѣ требованія, которыя вы можете предложить мнѣ при моемъ настоящемъ положеніи безъ срама, не дѣлая себя предметомъ басней для всего христіанства; я поклянусь соблюдать ихъ на этой святынѣ, которую всегда ношу на себѣ, на этой частицѣ святаго креста.

Онъ вынулъ висѣвшій у него на груди на золотой цѣпочкѣ маленькій золотой ковчежецъ и, набожно приложившись къ нему, продолжалъ:

— Никогда ложная клятва, произнесенная на этихъ святыхъ мощахъ не оставалась ненаказанною въ продолженіи года.

— Однако, сказалъ герцогъ, — на этой самой святынѣ вы клялись мнѣ въ дружбѣ, когда оставляли Бургундію, и вскорѣ послѣ того послали, незаконнорожденнаго Рюбамире умертвить или захватить меня.

— Ну, любезный братъ, вы поднимаете старые грѣхи, сказалъ король, — я уже говорилъ вамъ, что вы ошибаетесь на этотъ счетъ. Къ тому же, я клялся тогда не на этой святынѣ, а на другой частицѣ святаго креста, полученной мной отъ султана и вѣроятно утратившей свою святость отъ пребыванія между невѣрными. Кромѣ того, не въ тотъ же ли годъ вспыхнула война для общаго блага», не въ тотъ же ли годъ бургундское войско, подкрѣпляемое всѣми великими вассалами Франціи, заняло Сен-Дени, я не былъ ли я вынужденъ уступить Нормандію моему брату? О Боже, избави насъ отъ ложной клятвы за такимъ поручительствомъ!

— Хорошо, любезный братъ, отвѣчалъ герцогъ, — я думаю, ты получилъ хорошій урокъ, чтобы въ другой разъ сдержать свое слово. Теперь скажите искренно, безъ обиняковъ, хотите вы сдержать свое обѣщаніе идти вмѣстѣ со мной наказать убійцу ла-Марка и жителей Люттиха?

— Я пойду противъ нихъ со всѣми силами Франціи, съ священнымъ знаменемъ впереди, отвѣчалъ Людовикъ.

— Нѣтъ, нѣтъ, сказалъ герцогъ, — это болѣе, чѣмъ нужно и чѣмъ требуетъ благоразуміе. Присутствіе вашей шотландской гвардіи и двухъ сотъ избранныхъ копій докажетъ, что вы дѣйствуете по собственной волѣ. Съ большимъ войскомъ вы могли бы…

— Я могъ бы въ самомъ дѣлѣ дѣйствовать по своей водѣ, хотѣли вы сказать, дорогой братъ, замѣтилъ король. — Хорошо, вы сами назначите число моихъ солдатъ.

— И чтобы окончательно прекратить причину нашихъ раздоровъ, вы согласитесь на брака, графини Изабелы де-Круа съ герцогомъ орлеанскимъ?

— Дорогой братъ, сказалъ король, — вы злоупотребляете моей любезностью. Герцогъ обрученный женихъ моей дочери Жанны. Будьте великодушны, уступите въ этомъ, поговоримъ лучше о городахъ на Соммѣ.

— Мой совѣтъ поговоритъ объ этомъ съ вашимъ величествомъ, сказалъ Карлъ; — я менѣе забочусь о пріобрѣтеніи владѣній, чѣмъ о вознагражденіи за обиды. Вы вмѣшивались въ дѣла моихъ вассаловъ, не угодно ли вашему королевскому величеству распорядиться рукой подданной Бургундіи. Если ужъ ваше величество вмѣшались въ это дѣло, то отдайте ея руку кому нибудь изъ членовъ вашей фамиліи, иначе наши переговоры будутъ прерваны.

— Еслибъ я сказалъ, что соглашаюсь на это охотно, отвѣчалъ король, — никто бы мнѣ не повѣрилъ; потому, любезный братъ, посудите сами, какъ велико мое желаніе угодить вамъ, если я противъ сердца скажу, что если обѣ стороны будутъ согласны и получится разрѣшеніе отъ папы, мои возраженія не будутъ преградой браку, который вы намѣрены устроить.

— Все остальное можетъ быть легко улажено нашими министрами, сказалъ герцогъ, — и такъ мы опять братья и друзья.

— Слава Всевышнему, сказалъ Людовикъ, — держащему въ своихъ рукахъ сердца государей, всемилосердно склоняющему ихъ къ миру и великодушію, и отвращающему пролитіе крови! Оливье, прибавилъ онъ тихо, обращаясь къ любимцу, который всегда находился при немъ, какъ злой духъ при колдунѣ, — слушай, скажи Тристану, чтобы онъ скорѣе покончилъ съ этимъ измѣнникомъ цыганомъ.

ГЛАВА XXXIV.
КАЗНЬ.

Я возьму тебя въ густой, веселый зеленый

лѣсъ, и ты самъ выберешь себѣ дерево.

Старая баллада.

«Хвала Богу, давшему намъ способность смѣяться и смѣшить другихъ, и стыдъ глупому псу, презирающему должность шута. Вся шутка, и еще не изъ самыхъ блестящихъ (хотя и она можетъ сойти, потому что забавила двухъ государей), которая лучше тысячи государственныхъ соображеній устранила войну между Франціей и Бургундіей.»

Къ такому заключенію пришелъ лё-Глорьё, когда, вслѣдствіе примиренія государей, подробности котораго описаны нами въ предъидущей главѣ, бургундская стража была выведена изъ пероннскаго замка, король оставилъ зловѣщую башню графа Герберта и, къ великой радости французовъ и бургундцевъ, внѣшняя довѣренность и дружба снова, казалось, возстановились между герцогомъ Карломъ и его леннымъ государемъ. Хотя однако Людовику и оказывали должныя почести, онъ хорошо сознавалъ, что на него продолжали смотрѣть съ недовѣріемъ, но осторожно скрывалъ это и показывалъ видъ, что считаетъ себя совершенно на свободѣ.

Между тѣмъ, какъ часто бываетъ въ подобныхъ случаяхъ, когда оба главныя дѣйствующія лица уже покончили свои несогласія, человѣкъ, бывшій однимъ изъ низшихъ орудій ихъ интригъ, горько испытывала, на себѣ справедливость политической истины, что если сильные часто нуждаются въ слабыхъ, то они снимаютъ съ себя отвѣтственность передъ обществомъ, предоставляя послѣднихъ своей участи, какъ только они становятся имъ безполезны. Это былъ Гэйраддинъ Мограбинъ. Солдаты герцога передали его королевскому превоту, а этотъ — на руки своимъ вѣрнымъ помощникамъ Труазешёль и петит-Андрё, чтобы распорядиться съ нимъ не теряя времени. Труазешёль и петит-Андрё, представлявшіе одинъ Аллегро, другой Пенсерозо, въ сопровожденіи немногочисленной стражи и цѣлой толпы народа, тотчасъ же повели цыгана къ ближайшему лѣсу (употребляя современное сравненіе, онъ шелъ какъ Гаррикъ между Трагедіей и Комедіей). Тамъ, для избѣжанія хлопотъ съ висѣлицей и дальнѣйшихъ церемоній, они намѣревались прицѣпить его на первомъ удобномъ деревѣ.

Палачи безъ труда нашли хорошій дубъ, къ которому, какъ шутливо выразился петит-Андрё, долженъ былъ идти такой жолудь; поручивъ преступника стражѣ, они начали свои приготовленія. Озирая толпу, Гэйраддинъ встрѣтился глазами съ Дорвардомъ, который послѣдовалъ за толпой, чтобы видѣть казнь и удостовѣриться дѣйствительно ли этотъ изобличенный обманщикъ былъ, какъ ему показалось, никто иной, какъ его вѣроломный проводникъ.

Когда Гэйраддину объявили, что все готово, онъ спокойно попросилъ оказать ему одну милость.

— Все, сынъ мой, все, что только согласно съ нашей обязанностью, сказалъ Труазешель.

— То есть, замѣтилъ Гэйраддинъ, — все, кромѣ жизни.

— Именно, отвѣчалъ Труазешель, — и даже больше, потому что вы, кажется, рѣшились сдѣлать честь искусству и умереть, какъ прилично мущинѣ, безъ гримасъ. Поэтому, хотя намъ велѣно покончить скорѣе, я вамъ охотно дамъ десять лишнихъ минутъ.

— Вы даже слишкомъ щедры, сказалъ Гэйраддинъ.

— Въ самомъ дѣлѣ, замѣтилъ петит-Андре, — насъ навѣрно ругнутъ, но чтожъ изъ этого? я пожалуй готовъ отдать и жизнь за такого молодчика, проворнаго, крѣпкаго, стройнаго; да къ тому еще, кажется, онъ намѣренъ совершить свой послѣдній скачокъ съ достоинствомъ, какъ подобаете всякому честному малому.

— И такъ, если вамъ нуженъ духовникъ… сказалъ Труазешель.

— Или чарка вина… подхватилъ его веселый таварищъ.

— Молитва… сказала Трагедія.

— Или пѣсня… прибавила Комедія.

— Ни того ни другаго, мои добрые, снисходительные и проворные друзья, отвѣчалъ цыганъ; — я только прошу позволенія поговорить нѣсколько минутъ вотъ съ этимъ стрѣлкомъ шотландской гвардіи.

Палачи колебались минуту; но потомъ Труазешель вспомнилъ, что Квентинъ Дорвардъ по многимъ причинамъ считался въ милости у ихъ государя, короля Людовика, и позволеніе было дано. Когда, на зовъ палачей, Квентинъ подошелъ къ осужденному преступнику, онъ не могъ не содрогнуться при взглядѣ на цыгана, какъ ни казалось ему, что онъ вполнѣ заслуживалъ свою участь. Лохмотья разукрашенной одежды, изорваной зубами четвероногихъ и руками двуногихъ, избавлявшихъ его отъ ярости первыхъ, чтобы потомъ отвести на висѣлицу, придавали ему несчастный и вмѣстѣ смѣшной видъ. На лицѣ оставались еще слѣды румянъ и поддѣльной бороды, надѣтой для того, чтобы его нельзя было узнать. Щеки и губы были покрыты смертельной блѣдностью, но блестящіе, блуждающіе глаза и судорожная улыбка обнаруживали страдальческое мужество, свойственное его племени и, казалось, выражали полное презрѣніе къ ожидавшей его смерти.

Квентинъ былъ пораженъ ужасомъ и состраданіемъ, и, вѣроятно, эти чувства высказались въ его движеніяхъ, потому что петит-Андрё воскликнулъ: — Шевелитесь проворнѣй, прекрасный стрѣлокъ, этому господину нѣкогда васъ дожидаться, если вы будете идти по камнямъ, какъ по яйцамъ, точно боитесь раздавить ихъ.

— Я долженъ говорить съ нимъ наединѣ, сказалъ преступникъ, и въ его голосѣ, казалось, выразилось отчаяніе, когда онъ произнесъ эти слова.

— Это едва ли будетъ сообразно съ нашими обязанностями, мой веселый прыгунчикъ, сказалъ петит-Андрё. — Мы давно ужъ знаемъ тебя за скользкаго угря.

— Я по рукамъ и по ногамъ связанъ вашими поводьями, отвѣчалъ преступникъ, — вы можете поставить кругомъ стражу, только такъ, чтобы она не могла слышать моихъ словъ; стрѣлокъ этотъ слуга вашего короля и если я дамъ вамъ десять гильдеровъ…

— Если подать ихъ на обѣдни, они принесутъ пользу его бѣдной душѣ, замѣтилъ Труазешель.

— А если купить на нихъ водки и вина, они принесутъ пользу моему бѣдному тѣлу, подхватилъ петит-Андрё. — И такъ, давай ихъ сюда, плясунчикъ.

— Отдайте этимъ кровожаднымъ псамъ ихъ подачку, сказалъ Гэйраддинъ Дорварду; — меня совсѣмъ ограбили, когда схватили, а вамъ это пойдетъ въ прокъ.

Квентинъ отдалъ палачамъ деньги. Какъ люди, вѣрные своему слову, они удалились на такое разстояніе, что не могли слышать разговора, но могли пристально слѣдить за движеніями преступника. Нѣсколько минутъ Квентинъ ждалъ, чтобы несчастный заговорилъ, но Гэйраддинъ продолжалъ молчать. — И такъ вотъ, наконецъ, чѣмъ ты кончаешь? сказалъ Дорвардъ.

— Да, отвѣчалъ Гэйраддинъ, — и не нужно было ни астролога, ни физіономиста, ни хиромантика, чтобы предсказать, что меня постигнетъ участь моей семьи.

— Тебя привелъ къ такому концу цѣлый рядъ преступленій и измѣнъ.

— Нѣтъ, клянусь святымъ Альдебораномъ и всѣми его блестящими спутниками, я доведенъ до этого моей собственной глупостью, заставившей меня думать, что кровожадную жестокость франка можно обуздать тѣмъ, что онъ сама, считаетъ священнымъ. Облаченіе священника и то не спасло бы меня и было бы ни сколько не дѣйствительнѣе мантіи герольда, какъ бы ни казались святы ваше благочестіе и ваши рыцарскія клятвы.

— Изобличенный обманщикъ не имѣетъ права требовать преимуществъ незаконно присвоенной имъ одежды, сказалъ Дорвардъ,

— Изобличенный! Я городилъ чепуху не хуже того стараго дурака герольда; по оставимъ это. Все равно теперь или послѣ.

— Ты злоупотребляешь временемъ, сказалъ Квентинъ, — если хочешь что нибудь сказать мнѣ, говори скорѣй, а потомъ позаботься о своей душѣ.

— О моей душѣ, спросилъ цыганъ съ отвратительнымъ смѣхомъ? Не думаете ли вы, что человѣкъ, двадцать лѣтъ пораженный проказой моагетъ излечиться въ одно мгновеніе? Если у меня и есть душа, то, съ тѣхъ поръ, какъ мнѣ минуло десять лѣтъ она побывала въ столькихъ передѣлкахъ, что нужно бы было цѣлый мѣсяцъ, чтобы вспомнить, да другой, чтобы разсказать ихъ попу; но еслибъ мнѣ и дали столько времени, то, пять противъ одного, я бы употребилъ его на другое.

— Закоснѣлый негодяй, не богохульствуй! Говори, что тебѣ нужно отъ меня, и я предоставлю тебя твоей участи, сказалъ Дорвардъ, съ состраданіемъ и ужасомъ.

— Я хочу у васъ просить услуги, сказалъ Гэйраддинъ, — но сперва я куплю ее у васъ, потому что ваше племя, со всѣмъ его пресловутымъ милосердіемъ, не дастъ ничего даромъ.

— Я бы не сталъ съ тобою говорить, отвѣчалъ Квентинъ, — еслибъ ты не стоялъ на краю вѣчности. Проси услуги, но оставь при себѣ твои дары, они не могутъ принести мнѣ добра; я хорошо помню твои старыя услуги.

— Что же, я любилъ васъ, сказалъ Гэйраддинъ, — за случившееся на берегахъ Шора и помогъ бы вамъ жениться на богатой дамѣ. Вы носили ея цвѣта, что нѣсколько обмануло маня; въ самомъ дѣлѣ я думалъ, что Амелина съ ея движимымъ богатствомъ будетъ гораздо удобнѣе для вашего кармана, чѣмъ та, съ ея старымъ бракембидтскимъ воробьинымъ гнѣздомъ, которымъ Карлъ уже овладѣлъ и врядъ ли выпуститъ изъ своихъ когтей.

— Несчастный, не говори пустыхъ словъ, твои палачи начинаютъ терять терпѣніе.

— Дайте имъ еще десять гильдеровъ за десять минутъ, сказалъ преступникъ, у котораго, какъ у многихъ въ его положеніи, къ смѣлости примѣшивалось все таки желаніе отдалить исполненіе своей участи.

— Я говорю тебѣ, что это пойдетъ тебѣ впрокъ.

— Но пользуйся же хорошенько этими купленными минутами, сказалъ Дорвардъ и безъ большаго труда заключилъ новое условіе съ людьми превота.

Гэйраддинъ продолжалъ; — Да, и увѣряю васъ, что желалъ вамъ добра; и Амелина была бы удобной и покорной женой. Вѣдь она примирилась даже съ Арденскимъ Кабаномъ, хотя онъ посватался къ ней нѣсколько грубовато, и теперь царствуетъ въ его берлогѣ, какъ будто всю свою жизнь питалась желудями и буковыми орѣхами.

— Оставь эти грубыя и неумѣстныя шутки, сказалъ Квентинъ, — или еще разъ повторяю, я предоставлю тебя твоей участи.

— Вы правы, отвѣчалъ Гэйраддинъ, послѣ минутнаго молчанія, — не надо отступать передъ тѣмъ, чего нельзя избѣжать! И такъ, знайте же, что я явился сюда въ этой проклятой одеждѣ, соблазнившись большой наградой де-ла-Марка, и надѣясь на еще большую отъ короля Людовика, но не для того только, чтобы объявить вызовъ, который вы могли слышать, а чтобы сообщить королю важную тайну.

— Ты шелъ на большую опасность, замѣтилъ Дорвардъ.

— За нее такъ и платили, такой она и оказалась, продолжалъ цыганъ. — Де-ла-Маркъ пытался войти въ сношеніе съ Людовикомъ чрезъ посредство Марты; но, кажется, она не могла добиться болѣе близкихъ сношеній съ нимъ, какъ только черезъ астролога, которому разсказала о всемъ случившемся во время пути въ Шонвальдтъ; но врядъ ли ея разсказы дошли до Людовика иначе, какъ въ видѣ предсказанія. Теперь выслушайте мою тайну, которая важнѣе всего, что могла сообщить Марта. Гильомъ де-ла-Маркъ собралъ въ Люттихѣ многочисленное и сильное войско и ежедневно увеличиваетъ его съ помощью сокровищъ стараго попа. Но онъ не намѣренъ отваживаться на битву съ бургундскимъ рыцарствомъ, и еще менѣе выдерживать осаду въ беззащитномъ городѣ. Но вотъ его намѣреніе; онъ допуститъ пылкаго Карла безпрепятственно расположиться передъ городомъ, а ночью со всѣми своими силами сдѣлаетъ вылазку и нападетъ на его станъ. Значительная часть его войска будетъ одѣта во французскій мундиръ и будетъ кричать, «Франція, святой Людовикъ и Denis Montjoye», какъ будто въ городѣ находится присланный на помощь сильный отрядъ французовъ. Это непремѣнно распространитъ смятеніе между бургундцами; и если король Людовикъ съ своей гвардіей и войскомъ, какое будетъ при немъ, поддержитъ его усилія, Арденскій Кабанъ увѣренъ, что окончательно разобьетъ бургундское войско. Вотъ моя тайна, и я завѣщаю ее вамъ. Помогите предпріятію или предупредите его, продайте тайну королю Людовику или герцогу Карлу, мнѣ все равно, спасайте и губите кого хотите; что же до меня, я только жалѣю, что не могу воспользоваться этимъ, какъ пороховой миной, чтобъ взорвать всѣхъ ихъ.

— Это въ самомъ дѣлѣ важная тайна, сказалъ Квентинъ, понимая какъ легко можно возбудить національную ненависть въ войскѣ, состоящемъ частью изъ французовъ, частью изъ бургундцевъ.

— Да, сказалъ Гэйраддинъ, — а теперь, когда вы ее знаете, вамъ хочется уйти и оставить меня, не оказавъ услуги, за которую я заплатилъ впередъ.

— Скажи мнѣ, чего ты хочешь, отвѣчалъ Квентинъ, — и я исполню, если это въ моей власти.

— Это не трудная услуга, она касается только моего бѣднаго Клеппера, моего коня, единственнаго живаго существа, которое будетъ жалѣть обо мнѣ. Прямо на югъ отъ сюда, на разстояніи одной мили, вы найдете его, пасущагося у заброшенной хижины угольника; свистните вотъ такъ (онъ свистнулъ особымъ образомъ) и назовите его по имени, Клепперъ, и онъ придетъ къ вамъ; вотъ его узда подъ моимъ плащомъ, хорошо, что собаки не отняли ее, потому что онъ не повинуется другой. Возьмите его и берегите, я не говорю во имя его хозяина, но во имя того, что я отдалъ въ ваши руки тайну, отъ которой зависитъ исходъ большой войны. Онъ никогда не измѣнитъ вамъ въ нуждѣ; ночь или день, дурная или гладкая дорога, скудная или хорошая пища, теплое стойло или зимнее небо, все равно для Клеппера; еслибъ я только вышелъ изъ стѣнъ Перонны и добрался до того мѣста, гдѣ его оставилъ, я бы не былъ теперь и въ такомъ положеніи. Будете ли вы добры къ Клепперу?

— Клянусь тебѣ въ этомъ, отвѣчалъ Квентинъ, тронутый проблескомъ нѣжности въ этомъ загрубѣломъ характерѣ.

— Ну такъ прощай! сказалъ преступникъ, — но нѣтъ, постой, постой я не хочу умирать невѣжей, не исполнивъ дамскаго порученія. Эта записка отъ всемилостивѣйшей и всеглупѣйшей супруги Дикаго Арденскаго Кабана къ ея черноглазой племянницѣ. Я вижу по вашимъ глазамъ, что вы охотно исполните это порученіе. Еще одно слово: я забылъ вамъ сказать, что въ моемъ сѣдлѣ вы найдете богатый кошелекъ съ золотыми монетами, изъ за которыхъ я подвергъ себя такъ дорого мнѣ стоющей опасности. Возьмите ихъ и вы во сто разъ вознаградите себя за гильдеры, отданные вами этимъ кровожаднымъ рабамъ. Я дѣлаю васъ моимъ наслѣдникомъ.

— Я употреблю ихъ на добрыя дѣла и обѣдни за спасеніе твоей души, сказалъ Квентинъ.

— Не произносите опять этого слова, перебилъ его Гэйраддинъ, и его лице приняло ужасное выраженіе; — подобной вещи нѣтъ, не можетъ быть, и не будетъ! это просто бредни.

— Несчастное, несчастное существо! Подумай лучше, дай мнѣ сходить за священникомъ; эти люди подождутъ еще немного, я подкуплю ихъ на это, сказалъ Квентинъ, — чего ты можешь ожидать съ такими мыслями и безъ покаянія.

— Что сольюсь съ стихіями, отвѣчалъ закоренѣлый безбожникъ, прижимая въ груди свои связанныя руки; — я надѣюсь, вѣрю и жду, что таинственное тѣло человѣка исчезнетъ въ общей массѣ природы, чтобы перейти въ другія формы, которыми она ежедневно пополняетъ формы ежедневно исчезающія я возобновляющіяся въ другомъ видѣ; частицы воды соединятся съ ручьями и источниками, частички земли удобрятъ родную почву, воздушныя части развѣятся вѣтромъ, а огненныя будутъ поддерживать блескъ Альдеборана и его собратовъ. Въ этой вѣрѣ я жилъ, въ ней и умру! Теперь, идите прочь, не развлекайте меня больше! Я произнесъ послѣднее слово, которое услышитъ отъ меня ухо смертнаго.

Хотя Квентинъ былъ глубоко потрясенъ страшнымъ положеніемъ Гэйраддина, онъ все таки видѣлъ, что безполезно было надѣяться пробудить въ цыганѣ сознаніе его ужаснаго состоянія. Поэтому, онъ простился съ нимъ, на что преступникъ отвѣчалъ только безмолвнымъ поклономъ: онъ былъ весь погруженъ въ раздумье. Дорвардъ направился къ лѣсу и безъ труда нашелъ мѣсто, гдѣ пасся Клепперъ. Животное пошло на его зовъ, но нѣкоторое время не позволяло овладѣть собой; оно фыркало и видимо боялось незнакомаго ему человѣка. Наконецъ однако знаніе Квентина нравовъ этихъ животныхъ и, можетъ быть, болѣе близкое знакомство съ привычками Клеппера, которому онъ часто удивлялся во время своего путешествія съ Гэйраддиномъ, дали ему возможность овладѣть завѣщаннымъ конемъ. Когда онъ возвратился въ Перонну, цыганъ давно уже отправился туда, гдѣ суетность его страшной вѣры должна была подвергнуться послѣднему испытанію.

ГЛАВА XXXV.
НАГРАДА ЗА ХРАБРОСТЬ.

Слава красавицѣ, когда самый

храбрый клинокъ добываетъ ей руку.

Графъ Палатинъ.

Когда Квентинъ Дорвардъ вернулся въ Перонну, тамъ засѣдалъ совѣтъ, рѣшенія котораго касались его гораздо ближе, чѣмъ онъ могъ предполагать. Хотя тутъ собрались люди такого званія, что они казалось, не могли имѣть ничего общаго съ простымъ стрѣлкомъ, но рѣшеніе ихъ имѣло огромное вліяніе на его судьбу.

Людовикъ не упускалъ удобнаго случая поддержать хорошее расположеніе къ нему герцога, снова по видимому, вернувшееся послѣ охоты на посла Гильома де-ла-Маркъ; онъ совѣтовался съ нимъ или, скорѣй, прямо принималъ его мнѣнія относительно количества и состава войскъ, которыя должны были сопровождать его, какъ союзника Бургундіи, въ общемъ походѣ противъ Люттиха. Онъ ясно видѣлъ желаніе герцога собрать въ своемъ станѣ французовъ въ такомъ незначительномъ числѣ и такого высокаго званія, чтобы они могли скорѣй считаться заложниками, чѣмъ союзниками; но, слѣдуя совѣтамъ Крэвкёра, онъ согласился на всѣ предложенія Карла съ такою готовностью, какъ будто они совѣршенно совпадали съ его собственными желаніями.

Король не преминулъ однако вознаградить себя за эту уступчивость и поспѣшилъ выместить все на кардиналѣ да-Балю, совѣты котораго заставили его такъ опрометчиво довѣриться герцогу бургундскому. Тристанъ, отправленный съ приказаніемъ двинуть вспомогательныя войска, имѣлъ также порученіе проводить кардинала въ замокъ Лошъ и тамъ заперсть его въ одну изъ тѣхъ желѣзныхъ клѣтокъ, которыя, говорятъ, были изобрѣтены самимъ Балю.

— Пусть попробуетъ своей собственной выдумки, сказалъ король, — онъ членъ святой церкви и мы не смѣемъ пролить его крови. Но, pasques Dieu! хотя его епископство на эти десять лѣтъ будетъ и не велико, за то у него будутъ неприступныя границы. Да позаботься, чтобы войска были приведены немедленно.

Быть можетъ, своей уступчивостью Людовикъ надѣялся уклониться отъ болѣе непріятнаго условія, которымъ герцогъ желалъ скрѣпить ихъ примиреніе; но если онъ надѣялся на это, то очень ошибался въ характерѣ своего родственника. Не было человѣка упорнѣе Карла бургундскаго въ своихъ намѣреніяхъ и неспособнѣе его отступиться отъ какого нибудь требованія, когда онъ ощущалъ обиду или желалъ мстить за нее.

Едва гонцы были отправлены за назначенными на помощь войсками, герцогъ пригласилъ короля дать публичное согласіе на бракъ Людовика орлеанскаго съ Изабеллой де-Круа. Король согласился съ тяжелымъ вздохомъ, но почти тотчасъ же сдѣлалъ легкое возраженіе, замѣтивъ, что тутъ необходимо согласоваться съ желаніемъ самого герцога.

— Это не было упущено, отвѣчалъ Карлъ. — Крэвкёръ имѣлъ свиданіе съ герцогомъ орлеанскимъ и, странно сказать, нашелъ, что герцогъ до такой степени равнодушенъ къ чести получить руку царственной невѣсты, что считаетъ предложеніе жениться на графинѣ самымъ пріятнымъ, какое бы только могъ сдѣлать родной отецъ.

— Это только доказываетъ его неблагодарность, возразилъ Людовикъ, — но все будетъ сдѣлано такъ, какъ вы желаете, братъ мой, если вамъ удастся устроить это съ согласія обѣихъ сторонъ.

— Не безпокойтесь объ этомъ, отвѣчалъ Карлъ, и черезъ нѣсколько минутъ герцогъ орлеанскій и графиня де-Круа были позваны въ присутствіе обоихъ государей. Изабеллу, какъ и въ первый разъ, сопровождали графиня Крэвкёръ и канонесса урсулинокъ. Карлъ объявилъ молодымъ людямъ, что союзъ ихъ рѣшенъ мудростію обоихъ государей, чтобы упрочить миръ, который долженъ на всегда утвердиться между Франціей и Бургундіей. Людовикъ сидѣлъ молча и угрюмо, сознавая свое павшее значеніе.

Герцогъ орлеанскій едва могъ сдержать свою радость, выраженіе которой въ присутствіи Людовика казалось ему неприличнымъ. Нуженъ былъ весь внушаемый ему королемъ страхъ, чтобы придать ему силы удержать свой восторгъ и отвѣчать, что его обязанность повелѣваетъ ему предоставить свой выборъ въ распоряженіе своего государя.

— Любезный братъ орлеанскій, сказалъ Людовикъ съ достоинствомъ и видимой досадой — если ужъ я долженъ говорить о такомъ непріятномъ для меня обстоятельствѣ, было бы лишнимъ напоминать вамъ, что мое высокое мнѣніе о вашихъ качествахъ побудило меня предложить вамъ невѣсту въ моей собственной семьѣ. Но если братъ мой, герцогъ бургундскій, думаетъ, что, располагая иначе вашей рукой, мы положимъ вѣрный залогъ дружбы между нашими государствами, то я слишкомъ люблю то и другое, чтобы не пожертвовать имъ своими личными надеждами и желаніями.

Герцогъ орлеанскій бросился на колѣни и поцѣловалъ въ первый разъ съ искреннею признательностью руку, которую король, отвернувшись, протянулъ ему. Въ самомъ дѣлѣ, онъ, какъ и большая часть присутствовавшихъ, видѣлъ, въ неохотномъ согласіи искуснаго лицемѣра, для того именно и дозволившаго выказаться своему неудовольствію, короля, отказывающагося отъ задушевнаго плана и побѣждающаго свои отеческія чувства ради пользы и выгоды государства. Даже Карлъ былъ тронутъ, и герцогъ орлеанскій въ душѣ упрекнулъ себя за радость, которую невольно испытывалъ, освободившись отъ своего обязательства относительно принцессы Жанны. Если бы онъ зналъ, какъ глубоко король проклиналъ его въ эту минуту и какія мысли о будущемъ мщеніи роились въ головѣ Людовика, совѣсть не упрекала бы его такъ сильно.

Вслѣдъ за тѣмъ Карлъ обратился къ молодой графинѣ и рѣзко объявивъ ей, что предположенный бракъ не допускаетъ ни отсрочекъ, ни колебаній, прибавилъ, что это еще слишкомъ счастливое послѣдствіе ея прежняго упорства.

— Государь и повелитель, сказала Изабелла, призывая на помощь все свое мужество, — я исполняю приказанія вашего высочества и повинуюсь имъ.

— Довольно, довольно, прервалъ ее герцогъ, — мы устроимъ остальное. Ваше величество, прибавилъ онъ, обращаясь къ королю, — мы охотились на кабана сегодня утромъ, что вы скажете, не подымемъ ли мы волка послѣ обѣда?

Молодая графиня видѣла необходимость рѣшиться. — Ваше высочество не такъ поняли меня, начала она хотя робко, но довольно громко и рѣшительно, такъ что заставила герцога обратить на себя вниманіе, въ которомъ тотъ, подозрѣвая отчасти ея намѣреніе, охотно отказалъ бы ей. — Моя покорность относится только къ тѣмъ землямъ и владѣніямъ, которыя предки вашего высочества дали коимъ и которыя я возвращаю бургундскому дому, если государь мой думаетъ, что мое непослушаніе въ этомъ дѣлѣ дѣлаетъ меня недостойной владѣть ими.

— А, святой Георгій! закричалъ герцогъ, бѣшено ударивъ ногою объ полъ, — знаетъ ли безумная въ чьемъ присутствіи она находится и съ кѣмъ говоритъ?

— Государь, отвѣчала она съ прежнимъ мужествомъ, — я нахожусь въ присутствіи своего леннаго и, какъ я увѣрена, справедливаго государя. Если вы лишите меня моихъ владѣній, вы возьмете все, что дало намъ великодушіе вашихъ предковъ и порвете единственную существующую между нами связь. Но не вы дали мнѣ это бренное тѣло и, еще менѣе, оживляющій его духъ потому я намѣрена посвятить ихъ небу въ монастырѣ урсулинокъ, подъ руководствомъ святой матери канопессы.

Трудно представить тѣвъ и удивленіе герцога; ихъ можно было бы сравнить только съ изумленіемъ сокола, при видѣ голубки поднимающей крылышки и вызывающей его на бой. — Приметъ ли васъ святая мать безъ всякаго достоянія? спросилъ онъ гнѣвнымъ голосомъ.

— Если она вначалѣ и повредитъ нѣсколько интересамъ своего монастыря, отвѣчала графиня Изабелла, — то, я увѣрена, у благородныхъ друзей моего дома будетъ настолько милосердія, что они не откажутъ въ помощи сиротѣ де-Круа.

— Это ложь! воскликнулъ Карлъ, — низкій предлогъ, чтобы прикрыть какую нибудь тайную и недостойную страсть! Герцогъ орлеанскій, она будетъ ваша, хотя бы мнѣ пришлось своими руками тащить ее къ алтарю!

Графиня Кравкеръ, твердая и рѣшительная женщина, увѣренная въ заслугахъ своего мужа и въ расположеніи къ нему герцога, не могла долѣе молчать. — Государь, сказала она, — вашъ гнѣвъ заставляетъ васъ говорить вполнѣ недостойнымъ васъ языкомъ. Рукою благородной женщины нельзя располагать противъ ея воли.

— И къ тому же, прибавила канонесса, — несогласно съ долгомъ христіанскаго государя, противиться желанію благочестивой души, которая, утомясь житейскими заботами и мірскими преслѣдованіями желаетъ содѣлаться невѣстою Христа.

— Да мой родственникъ, вступился Дюнуа, — и не можетъ съ честью принять предложеніе, на которое графиня такъ явно выразила свое несогласіе.

— Если бы мнѣ было позволено, сказалъ герцогъ орлеанскій, на чувствительное сердце котораго красота Изабеллы произвела сильное впечатлѣніе, — хотя нѣкоторое время попытать счастія и представить графинѣ мои искательства въ болѣе благопріятномъ свѣтѣ…

— Государь, прервала его Изабелла, твердость которой нашла себѣ поддержку въ сочувствіи всѣхъ окружающихъ, — это было бы напрасно, я рѣшилась отклонить отъ себя этотъ союзъ, хотя и далеко не достойна его.

— Мнѣ некогда ждать, возразилъ Карлъ, — когда пройдутъ эти причуды съ первой перемѣной луны. Герцогъ орлеанскій, не пройдетъ часа и она узнаетъ, что повиновеніе необходимо.

— Но только не въ мою пользу, государь, отвѣчалъ герцогъ, чувствовавшій, что ему было невозможно, не роняя своего достоинства, воспользоваться настойчивостью Карла. — Получить прямой положительный отказъ — довольно для сына Франціи. Онъ не можетъ продолжать далѣе своихъ искательствъ.

Карлъ бросилъ бѣшеный взглядъ сначала на герцога орлеанскаго, потомъ на Людовика; прочитавъ на лицѣ короля, скрытое торжество не смотря на всѣ усилія Людовика подавить овладѣвшія имъ чувства, герцогъ пришелъ въ ярость.

— Пиши, обратился онъ къ секретарю, — нашъ приговоръ о конфискаціи имѣній и заключеніи этой дерзкой и непослушной дѣвчонки. Въ духтгаузъ ее, въ исправительный домъ, въ сообщество женщинъ, жизнь которыхъ сдѣлала ихъ ея соперницами въ наглости!

Въ залѣ послышался ропотъ.

— Государь, сказалъ графъ Крэвкёръ, рѣшившись говорить за всѣхъ присутствующихъ, — объ этомъ слѣдуетъ хорошенько подумать. Мы, ваши вѣрные вассалы, не можемъ допустить, чтобы такое безчестіе было нанесено дворянству и рыцарству Бургундіи. Если графиня поступила дурно, пусть она будетъ наказана, но наказаніе должно быть прилично ея званію и нашему, потому что мы связаны съ ея домомъ узами родства и крови.

Герцогъ остановился на минуту и пристально посмотрѣлъ въ глаза своему совѣтнику, какъ быкъ, котораго пастухъ хочетъ загнать на дорогу, и который раздумываетъ про себя повиноваться ему или броситься и поднять его на рога.

Благоразуміе однако взяло верхъ надъ гнѣвомъ. Герцогъ видѣлъ, что весь совѣтъ раздѣлялъ чувство графа и испугался выгодъ, которыя Людовикъ могъ извлечь изъ неудовольствія его вассаловъ; вѣроятнѣе же, что ему самому сдѣлалось совѣстно своего унизительнаго приказанія, потому что Карлъ былъ скорѣй грубъ и вспыльчивъ, чѣмъ золъ.

— Вы правы Крэвкёръ, сказалъ онъ. — Я поступилъ слишкомъ необдуманно. Ея судьба должна рѣшиться по правиламъ рыцарства. Бѣгство ея въ Люттихъ было сигналомъ къ убійству епископа; тотъ, кто лучше отомститъ за это преступленіе и принесетъ намъ голову Дикаго Арденскаго Кабана, получитъ право требовать отъ насъ ея руки. Если она отвергнетъ его, мы, по крайней мѣрѣ, можемъ передать ему ея ленъ, предоставляя его великодушію дать ей какія онъ захочетъ средства, чтобы она могла удалиться въ монастырь.

— Но вспомните, сказала Изабелла, — что я дочь графа Рейнольда, стараго, храбраго, вѣрнаго слуги вашего отца. Неужели вы хотите видѣть меня добычей лучшаго бойца?

— Рука вашей прабабушки, отвѣчалъ герцогъ, — была выиграна на турнирѣ; за васъ будутъ драться въ настоящемъ сраженіи. Но, только ради графа Рейнольда, я сдѣлаю вамъ снисхожденіе, счастливецъ долженъ быть дворянинъ, хорошаго происхожденія и безупречнаго поведенія; и будь онъ бѣднѣйшій воинъ, когда либо продѣвавшій ремень перевязи въ пряжку, онъ по крайней мѣрѣ, получитъ, право искать вашей руки. Я клянусь въ этомъ святымъ Георгомъ, моей герцогской короной и орденомъ, который ношу! Ну что, господа, продолжалъ онъ, обращаясь къ присутствующимъ, — это, надѣюсь, согласно съ правилами рыцарства?

Возраженія Изабеллы были заглушены общими радостными возгласами, среди которыхъ громче всѣхъ раздавался голосъ лорда Крауфорда, сожалѣвшаго о томъ, что годы его не позволятъ сразиться за такую прекрасную награду. Герцогъ былъ доволенъ общимъ одобреніемъ и гнѣвъ его началъ стихать подобно рѣкѣ, вышедшей изъ береговъ и снова вступающей въ свои естественныя границы.

— Неужели же намъ, надѣленнымъ уже супругами по милости судьбы, сказалъ Крэвкёръ, — придется быть только зрителями этого славнаго дѣла? Это противно моей чести, потому что у меня есть обѣтъ, который можетъ быть исполненъ только на счетъ этого клыкастаго и щетинистаго звѣря, де-ла-Марка!

— Рубись хорошенько Крэвкёръ, отвѣчалъ герцогъ, — выиграй ее и, если не можешь жениться самъ, отдай кому хочешь, своему племяннику графу Стефану, если пожелаешь.

— Благодарю, государь. Я буду биться какъ только могу, и если мнѣ посчастливится опередить другихъ пусть тогда Стефанъ поспоритъ въ краснорѣчіи съ матерью канонессой.

— Надѣюсь, замѣтилъ Дюнуа, — что французское рыцарство не исключается изъ этого славнаго состязанія?

— Боже избави, храбрый Дюнуа, отвѣчалъ герцогъ, — хотя бы затѣмъ только, чтобы взглянуть, какъ вы станете драться Но, прибавилъ онъ, — хотя я не прочь, чтобы графиня Изабелла вышла за француза, необходимо однако, чтобы графъ де-Круа сдѣлался подданнымъ Бургундіи.

— Довольно, довольно, сказалъ Дюнуа, — черная полоса моего герба никогда не украсится короной де-Круа. Я хочу жить и умереть французомъ. Но, тѣмъ не менѣе, хотя мнѣ и не придется владѣть ея землями, я стану биться за даму.

Баляфре не осмѣлился подавать своего голоса въ такомъ обществѣ, но пробормоталъ про себя. — Ну, Саундерсъ Супльджо, вывози теперь своихъ! ты всегда говорилъ, что женитьба сдѣлаетъ счастье нашего дома; никогда еще не представлялось тебѣ болѣе удобнаго случаи сдержать свое слово.

— Никто не думаетъ обо мнѣ, замѣтилъ лё-Глорьё, — а я увѣренъ, что отобью добычу у всѣхъ васъ.

— Это такъ мой мудрый другъ, сказалъ Людовикъ, — гдѣ дѣло идетъ о женщинѣ, тамъ всегда выигрываетъ тотъ, кто всѣхъ глупѣй.

Между тѣмъ, какъ государи и ихъ дворяне шутили надъ судьбой Изабеллы, канонесса и графиня Крэвкёръ, уведшія ее изъ залы совѣта, напрасно старались утѣшить ее. Первая увѣряла, что пресвятая дѣва будетъ съ негодованіемъ смотрѣть на всякую попытку отклонить отъ раки святой Урсуллы ту, которая дала ей искренній обѣтъ; графиня Крэвкёръ нашептывала болѣе земныя утѣшенія. Она говорила, что ни одинъ истинный рыцарь, который выйдетъ побѣдителемъ, не захочетъ воспользоваться рѣшеніемъ герцога на перекоръ ея склонностямъ, и что, можетъ быть, счастливый искатель придется ей но сердцу и заставитъ примириться съ необходимостью повиноваться. Любовь, какъ отчаяніе, хватается за соломину; какъ ни была слаба и не ясна надежда, которую подавали эти слова, слезы Изабеллы потекли спокойнѣе, когда она призадумалась надъ ними^[58].

ГЛАВА XXXVI.
ВЫЛАЗКА.

Несчастный, осужденный разстаться съ жизнью,

все еще бережетъ надежду въ груди и каждый разъ,
какъ жгучая боль разрываетъ его сердце, въ немъ
возстаетъ ожиданіе.
Надежда, какъ мерцающій блескъ факела,
украшаетъ и веселитъ его путъ, и чѣмъ
темнѣе настаетъ ночь, тѣмъ свѣтлѣе горитъ
ея лучъ.

Голѣдсмитъ.

Нѣсколько дней спустя Людовикъ съ улыбкою удовлетвореннаго мщенія, выслушивалъ извѣстіе о томъ, что любимецъ и совѣтникъ его, кардиналъ де-Балю, томится въ желѣзной клѣткѣ, которая почти не позволяла ему отдыхать иначе, какъ въ наклонномъ положеніи. Замѣтимъ мимоходомъ, что прелатъ провелъ въ этой клѣткѣ около двѣнадцати лѣтъ, не возбуждая ни въ комъ сожалѣнія. Вспомогательныя войска, которыхъ требовалъ герцогъ отъ Людовика, также прибыли и онъ утѣшалъ себя тѣмъ, что число ихъ было достаточно, чтобы защитить его особу отъ всякаго насилія, хотя все таки ихъ было слишкомъ мало, чтобы сразиться съ многочисленной бургундской арміей, если бы онъ захотѣлъ того. Король, кромѣ того считалъ также себя свободнымъ, когда только настанетъ удобное время, опять приняться за осуществленіе своего плана относительно брака Жанны съ герцогомъ орлеанскимъ и хотя чувствовалъ себя униженнымъ тѣмъ, что былъ обязанъ служить съ своими благороднѣйшими пэрами подъ знаменами своего собственнаго вассала и идти противъ народа, сторону котораго всегда держалъ, тѣмъ не менѣе, онъ не смущался этимъ обстоятельствомъ, вполнѣ увѣренный, что будущее вознаградитъ его. — Случай, сказалъ онъ своему вѣрному Оливье, — можетъ дѣйствительно доставить удачу, но только терпѣніе и мудрость выигрываютъ дѣло окончательно.

Съ такими чувствами, въ одинъ прекрасный день, въ концѣ жатвы, король сѣлъ на коня. Не заботясь о томъ, что онъ являлся скорѣй въ числѣ трофей побѣдителя, а не какъ государь независимый, окруженный своей гвардіей и своимъ рыцарствомъ, онъ выѣхалъ изъ готическихъ воротъ Перонны, чтобы присоединиться къ бургундской арміи, которая въ это же самое время выступала въ походъ противъ Люттиха.

Большая часть находившихся въ городѣ знатныхъ дамъ, одѣтая въ свои лучшіе наряды, размѣстилась на защищавшихъ ворота укрѣпленіяхъ, чтобы взглянуть оттуда на блестящіе ряды отправлявшихся въ походъ храбрыхъ воиновъ. Туда же графиня Крэвкёръ привела и Изабеллу. Она шла весьма неохотно, но герцогъ Карлъ настоятельно требовалъ, чтобы даму, которая должна быть наградой побѣдителя, могли видѣть всѣ вступающіе на арену рыцари.

Когда войско толпами выѣзжало изъ подъ арки воротъ, можно было видѣть не мало значковъ и щитовъ, украшенныхъ новыми девизами, выражавшими непоколебимое рѣшеніе носившихъ ихъ рыцарей состязаться за такую прекрасную награду. Тамъ виднѣлся стремящійся къ призовому флагу конь, тутъ направленная въ цѣль стрѣла. У одного рыцаря, въ ознаменованіе его страсти, на щитѣ было изображено облитое кровью сердце; у другаго черепъ и вѣнокъ изъ лавровъ, выражающіе рѣшимость побѣдить или умереть. Много было еще другихъ девизовъ и нѣкоторые изъ нихъ были такъ хитро составлены и такъ непонятны, что могли бы затруднить самаго искуснаго толкователя. Каждый изъ рыцарей, какъ мы можемъ легко себѣ представить, старался придать бодрый видъ своему коню и принять на сѣдлѣ самую красивую позу въ ту минуту, когда проѣзжалъ мимо прекрасной толпы дамъ и дѣвицъ, поощрявшихъ ихъ доблесть улыбками, и махавшихъ платками и вуалями. Королевскіе стрѣлки, выбранные почти подъ рядъ изъ самаго цвѣта шотландскаго народа, вызывали всеобщее одобреніе блескомъ и щеголеватостью своей наружности.

Между этими чужеземцами нашелся одинъ, который отважился показать свое знакомство съ графиней Изабеллой, на что не рѣшился ни одинъ изъ самыхъ знатныхъ французскихъ дворянъ. Это былъ Квентинъ Дорвардъ; проѣзжая въ своемъ ряду мимо дамъ, онъ на концѣ своего копья подалъ Изабеллѣ письмо ея тетки.

— Ну, по чести, это ужъ слишкомъ нагло со стороны этого недостойнаго искателя приключеній, замѣтилъ графъ Крэвкёръ.

— Не называйте его такъ, Крэвкёръ, сказалъ Дюнуа, — я имѣю хорошую причину засвидѣтельствовать его храбрость, и именно въ дѣлѣ, касающемся графини.

— Вы тратите слова по пустому, сказала Изабелла, краснѣя отъ стыда и, частію, отъ негодованія. — Это письмо отъ моей несчастной тетки. Она пишетъ весело, хотя положеніе ее должно быть ужасно.

— Дайте, дайте намъ послушать, что пишетъ супруга Кабана, сказалъ Кревкёръ.

Графиня Изабелла прочла письмо, въ которомъ тетка ее рѣшилась, по видимому, представить въ самомъ лучшемъ свѣтѣ свою плохую сдѣлку и утѣшить себя за поспѣшность и безцеремонность своей свадьбы. Она писала о своемъ счастьи быть замужемъ за однимъ изъ самыхъ храбрыхъ людей своего времени, который только что пріобрѣлъ княжество своей личной отвагой. Она умоляла племянницу не судить объ ея Гильомѣ, какъ она называла его по разсказамъ другихъ, но подождать до тѣхъ поръ, пока не узнаетъ его лично. У него, можетъ быть, и были свои недостатки, но эти недостатки неизбѣжны въ тѣхъ характерахъ, которые она всегда уважала. Гильомъ пожалуй слишкомъ любилъ вино, но таковъ былъ и дѣдъ ея, храбрый рейнграфъ Готфридъ; онъ нѣсколько вспыльчивъ и даже жестокъ, но таковъ былъ ея братъ, блаженной памяти, Рейнольдъ; онъ рѣзокъ на языкъ, но почти всѣ нѣмцы таковы; нѣсколько своенравенъ и требователенъ, но она полагаетъ, что всѣ мущины любятъ властвовать. И многое еще писала она въ оправданіе себя и оканчивала письмо надеждою, что Изабелла исполнитъ ее просьбу, постарается найти средство, съ помощію посланнаго, освободиться отъ власти бургундскаго тирана и пріѣхать ко двору своей любящей родственницы, въ Люттихъ; тамъ всѣ маленькія несогласія относительно ихъ обоюдныхъ правъ на графство могли быть разрѣшены бракомъ Изабеллы съ графомъ Эберсономъ, женихомъ, который, правда, моложе своей невѣсты, но это неравенство, какъ она, графиня Амелина, можетъ пожалуй сказать по опыту, перенести гораздо легче, чѣмъ думаетъ Изабелла.^[59]

Здѣсь Изабелла остановилась, такъ какъ канонесса замѣтила ей съ видомъ благочестія, что она уже совершенно достаточно прочла имъ этой мірской суеты, а графъ Крэвкёръ, не въ состояніи долѣе удерживать гнѣва, воскликнулъ: — Что бы чортъ побралъ лукавую вѣдьму! ея приманка пахнетъ также скверно, какъ гнилой сыръ въ мышеловкѣ. Отвратительная старая обольстительница!

Графиня Крэвкёръ съ достоинствомъ упрекнула своего мужа за его горячность. — Вѣроятно де-ла-Маркъ обманулъ графиню Амелину притворной любезностью, сказала она.

— Ему притворяться любезнымъ! возразилъ графъ. — Я объявляю его неповиннымъ въ такомъ лицемѣріи. Это все равно, еслибъ вы вздумали ждать любезности отъ настоящаго дикаго кабана или попробовали наложить листовое золото на старый, заржавленный желѣзный капканъ. Нѣтъ, какъ она ни глупа, она все же не такая курица, чтобы влюбиться въ поймавшую ее лисицу, и притомъ въ самой ея берлогѣ. Но вы, женщины, всѣ на одинъ ладъ, громкія слова всегда вывозятъ, и вотъ смѣю сказать, моя хорошенькая кузина горитъ нетерпѣніемъ скорѣй отправиться въ рай этой старой дуры и выйти замужъ за кабаненка.

— Я такъ далека отъ того, чтобы быть способною на подобную глупость, сказала Изабелла, — что теперь вдвойнѣ желаю отомстить за смерть добраго епископа его убійцамъ, потому что черезъ это въ то же время, освободится моя тетка изъ-подъ власти этого негодяя.

— Вотъ теперь вы говорите, какъ настоящая де-Круа, отвѣчалъ Крэвкёръ, и больше о письмѣ не было сказано ни слова.

Надо замѣтить, однако, что когда Изабелла читала своимъ друзьямъ посланіе тетки, она не сочла за нужное упомянуть объ одной припискѣ, въ которой графиня Амелина совершенно по женски описывала свои занятія и сообщала племянницѣ, что она на время отложила работу, которую вышивала для своего супруга: это былъ кафтанъ съ гербами де-Круа и де-ла-Маркъ въ брачномъ соединеніи. Она оставила его потому, что ее Гильомъ изъ политическихъ видовъ рѣшился въ первой битвѣ отдать свое вооруженіе другому, а самому надѣть гербъ орлеанскаго дома съ черной полосой, другими словами, гербъ Дюнуа. Въ письмо былъ вложенъ небольшой клочекъ бумаги, исписанный другой рукой; объ немъ графиня также не сочла нужнымъ упоминать, потому что онъ не содержалъ ничего болѣе, кромѣ слѣдующихъ словъ: «Если вы не услышите вскорѣ о славѣ моихъ подвиговъ, считайте меня мертвымъ, но не считайте недостойнымъ.»

Мысль, которую она до сихъ поръ отгоняла, какъ совершенно невѣроятную, теперь съ двойной силою промелькнула въ умѣ Изабеллы. И, какъ женскій умъ почти всегда бываетъ находчивъ на средства, молодая дѣвушка устроила дѣла такъ, что прежде, чѣмъ войска выступили въ походъ, Квентинъ Дорвардъ получилъ черезъ неизвѣстнаго человѣка обратно письмо графини Аммелины.

Приписка была отмѣчена тремя крестами и къ ней сверхъ того прибавлены слѣдующія слова: «Тотъ, кто не побоялся герба орлеанскаго дома на груди его храбраго представителя, не побоится встрѣтить его на груди тирана и убійцы». Тысячу, тысячу разъ цѣловалъ молодой шотландецъ эти строки и прижималъ ихъ къ своей груди. Онѣ указывали ему на тотъ путь, гдѣ честь и любовь обѣщали ему награду, и сообщали ему неизвѣстную другимъ тайну, давая средства отличить того, чья смерть одна могла дать жизнь его надеждамъ, и онъ благоразумно рѣшился запереть эту тайну въ своей груди.

Но Дорвардъ видѣлъ необходимость поступить иначе относительно извѣстія, сообщеннаго ему Гэйраддиномъ: задуманная де-ла-Маркомъ вылазка могла, если не принять противъ нея необходимыхъ мѣръ, оказаться пагубной для осаждающей арміи; при неурядномъ образѣ веденія войны того времени трудно было оправиться отъ ночнаго внезапнаго нападенія. Обдумавъ хорошенько это дѣло, Квентинъ рѣшился сообщить извѣстіе не иначе, какъ лично и обоимъ государямъ вмѣстѣ. Можетъ быть онъ чувствовалъ, что разсказать такой надежный и хорошо задуманный планъ одному Людовику значило представить слишкомъ сильное искушеніе для шаткой честности этого государя и побудить его скорѣй пособить ла-Марку, чѣмъ отразить предполагаемую вылазку. Онъ рѣшился поэтому выждать удобный случай открыть эту тайну Карлу и Людовику, когда они будутъ вмѣстѣ, что вѣроятно не могло случиться очень скоро, такъ какъ оба государя не находили особеннаго удовольствія въ стѣсненіи, которое испытывали, когда бывали вмѣстѣ.

Между тѣмъ союзныя войска продолжали свой походъ и скоро вступили въ предѣлы Люттиха. Здѣсь бургундскіе солдаты, по крайней мѣрѣ тѣ отряды, которыхъ называли живодерами (Ecoucheurs), подъ предлогомъ мести за смерть епископа, доказали своимъ обращеніемъ съ жителями, что вполнѣ заслуживали данное имъ названіе; этимъ они сильно повредили дѣлу Карла, потому что несчастные жители, можетъ быть, не принявшіе бы, въ противномъ случаѣ, участія въ войнѣ, вооружались теперь для собственной защиты. Они затрудняли движеніе войскъ, отрѣзывали небольшіе отряды и, отступая передъ главнымъ корпусомъ, примкнули къ самому городу, увеличивая такимъ образомъ число и отчаяніе рѣшившихся защищать его.

Немногочисленныя французскія войска, состоявшія изъ лучшихъ воиновъ страны, не покидали, согласно приказаніямъ короля, своихъ знаменъ и соблюдали самую строгую дисциплину. Такая противуположность увеличила подозрѣнія Карла, который не могъ не замѣтить, что войска Людовика вели себя скорѣй, какъ друзья Люттиха, нежели какъ союзники Бургундіи.

Наконецъ, не испытавъ на пути никакого серьезнаго сопротивленія, союзныя войска достигли богатой равнины Мааса въ виду большаго и многолюднаго города Люттиха. Они нашли замокъ Шонвальдтъ совершенно разрушеннымъ и узнали, что Гильомъ дела-Маркъ, всѣ таланты котораго заключались въ знаніи военнаго дѣла, сосредоточилъ свои силы въ городѣ, рѣшившись избѣгать встрѣчи съ французскимъ и бургундскимъ рыцарствомъ въ открытомъ полѣ. Вскорѣ союзникамъ пришлось испытать всю опасность осады большаго города, хотя и неукрѣпленнаго, но жители котораго рѣшились отчаянно защищаться.

Одна часть бургундскаго авангарда, видя разрушенныя и частію срытыя стѣны, вообразила, что ей остается только свободно войти въ Люттихъ и бросилась въ предмѣстье съ криками «Бургундія, Бургундія! бей, рѣжь, все наше, помните Людовика Бурбона!» Когда они въ безпорядкѣ проходили по узкимъ улицамъ, разсѣявшись въ разныя стороны для грабежа, изъ города вышелъ большой отрядъ жителей, бѣшено напалъ на нихъ и причинилъ имъ значительный уронъ.

Де-ла-Маркъ воспользовался даже проломами въ стѣнахъ, позволявшими защитникамъ города выходить изъ разныхъ мѣстъ и различными путями достигать предмѣстья, которое они оспаривали у осаждающихъ, нападая на нихъ въ одно время съ переди, съ боковъ и съ тылу. Ошеломленные бѣшенствомъ и неожиданностью встрѣченнаго со всѣхъ сторонъ отпора, бургундцы едва могли сопротивляться, а наступавшая ночь еще болѣе увеличила смятеніе.

Когда извѣстія объ этомъ дошли до герцога Карла, онъ пришелъ въ страшную ярость, которая ни мало не успокоилась отъ предложенія короля Людовика послать французскіе войска въ предмѣстье на выручку бургундскаго авангарда. Рѣзко отвергнувъ это предложеніе, Карлъ хотѣлъ было самъ, во главѣ своей гвардіи, отправиться на помощь къ неосторожно зашедшему впередъ отряду, но д’Имберкуръ и Крэвкёръ упросили его предоставить это дѣло имъ. Направляясь къ мѣсту дѣйствія съ двухъ сторонъ, въ большомъ, порядкѣ, и принявъ всѣ необходимыя предосторожности для взаимной поддержки, эти знаменитые полководцы успѣли оттѣснить жителей Люттиха и освободить авангардъ, потерявшій, не считая плѣнныхъ, до осьми сотъ человѣкъ, въ числѣ которыхъ было около ста рыцарей. Плѣнныхъ, впрочемъ, было не много; большая часть изъ нихъ была освобождена д’Имберкуромъ, который продолжалъ занимать оспариваемое предмѣстье и разставлялъ часовыхъ со стороны обращенной къ городу, отдѣленному отъ предмѣстья открытымъ пространствомъ, или эспланадою, въ 500 или 600 ярдовъ ширины, незастроеннымъ для большаго удобства при защитѣ; рва не было, потому что мѣстность была слишкомъ камениста. Прямо противъ предмѣстья находились ворота, весьма удобныя для вылазокъ и, сверхъ того, въ стѣнѣ было два или три пролома, которые герцогъ Карлъ приказалъ сдѣлать послѣ Сен-Тронской битвы, и которые были наскоро защищены простыми деревянными барикадами. Д’Имберкуръ направилъ двѣ пушки на ворота, а двѣ другія поставилъ противъ главнаго пролома, чтобы воспрепятствовать вылазкамъ изъ города, и возвратился къ бургундской арміи, которую нашелъ въ большомъ безпорядкѣ.

Главный корпусъ и арьергардъ многочисленной арміи герцога продолжали подвигаться впередъ между тѣмъ, какъ разбитый и смятый авангардъ отступалъ; наконецъ они столкнулись къ немалому смятенію тѣхъ и другихъ. Необходимое отсутствіе д’Имберкура, исполнявшаго всѣ обязанности генерала квартирмейстера, какъ сказали бы въ наше время, еще болѣе увеличило безпорядокъ. Въ довершеніе всего наступила ночь, темная какъ волчья пасть, и пошелъ частый и крупный дождь, а мѣсто, на которомъ приходилось располагаться осаждающимъ, было вязко и изрыто множествомъ каналовъ. Трудно представить себѣ смятеніе, господствовавшее въ бургундской арміи, гдѣ предводители не находили своихъ солдатъ, а солдаты своихъ знаменъ и начальниковъ. Каждый, начиная отъ самыхъ знатныхъ, до самыхъ простыхъ воиновъ, искалъ убѣжища и покоя тамъ, гдѣ только думалъ найти его, между тѣмъ какъ принимавшіе участіе въ сраженіи, усталые и раненые напрасно просили крова и отдыха; не знавшіе же ничего о случившемся бѣдствіи тѣснились впередъ, чтобы принять участіе въ разграбленіи города, которое, какъ они были увѣрены, шло весело своимъ порядкомъ.

Когда д’Имберкуръ возвратился, ему предстояло исполнить невыразимо трудную обязанность. Огорченный несправедливыми упреками своего государя, нехотѣвшаго принять въ разсчетъ болѣе необходимаго дѣла, для котораго онъ отлучался, храбрый воинъ началъ терять терпѣніе.

— Я поѣхалъ туда, чтобы привести въ порядокъ авангардъ, сказалъ онъ, — оставивъ главный корпусъ подъ собственнымъ предводительствомъ вашего высочества; а теперь, возвратившись, нахожу, что у насъ нѣтъ ни фронта, ни фланговъ, ни тылу, въ такомъ всѣ замѣшательствѣ.

— Мы тѣмъ еще болѣе похожи на боченокъ сельдей, отвѣчалъ ему лё-Глорьё, — а это самое естественное уподобленіе для фламандской арміи.

Слова шута разсмѣшили герцога и тѣмъ, можетъ быть, предтиратили дальнѣйшее неудовольствіе между нимъ и его полководцемъ.

Съ большимъ трудомъ удалось занять и очистить отъ прочихъ жильцовъ для помѣщенія герцога Карла и его ближайшей свиты небольшой загородный домъ какого-то богатаго люттихекаго гражданина. Д’Имберкуръ и Крэвкёръ успѣли наконецъ поставить невдалекѣ отъ виллы стражу изъ сорока воиновъ, развели большой огонь, употребивъ на это лѣсъ нарочно для того разобранныхъ надворныхъ строеній.

Въ лѣво отъ этого дома, ближе къ предмѣстью, которое, какъ мы уже сказали, находилось противъ городскихъ воротъ и было занято бургундскимъ авангардомъ, стоялъ другой загородный домъ, окруженный садомъ и дворомъ, съ двумя или тремя небольшими выгородами сзади. Здѣсь король французскій устроилъ свою главную квартиру. Людовикъ не имѣлъ другихъ притязаній на званіе воина, кромѣ тѣхъ, на которые ему давали права, врожденное равнодушіе къ опасностямъ и большая проницательность. Но онъ всегда старался употреблять въ дѣло самыхъ искусныхъ людей и довѣрялся имъ на сколько они этого заслуживали. Онъ и его приближенные заняли самый домъ. Часть шотландской гвардіи помѣстилась на дворѣ, гдѣ строеніе и навѣсы защищали солдатъ отъ непогоды; остальные расположились въ саду. Войско размѣстилось по близости, въ одномъ мѣстѣ и въ большомъ порядкѣ, а на случай неожиданнаго нападенія были разставлены передовые посты.

Дюнуа и Крауфордъ, съ помощью нѣсколькихъ старыхъ офицеровъ и солдатъ, среди которыхъ Баляфре особенно отличался своимъ усердіемъ, сломали нѣкоторыя стѣны, прорубили нѣсколько отверстій въ изгородяхъ, засыпали рвы и вообще устроили свободное сообщеніе для войскъ, такъ чтобы въ случаѣ надобности они могли соединиться безъ всякаго замѣшательства.

Между тѣмъ король счелъ нужнымъ отправиться безъ дальнѣйшихъ церемоній въ квартиру герцога бургундскаго, чтобы освѣдомиться о дальнѣйшемъ планѣ дѣйствій и о томъ, какого содѣйствія ожидали отъ него. Его присутствіе подало поводъ собрать нѣчто въ родѣ военнаго совѣта, о которомъ Карлъ иначе и не подумалъ бы.

Узнавъ объ этомъ, Квентинъ Дорвардъ неотступно просилъ позволенія быть допущеннымъ на совѣтъ, говоря, что онъ имѣетъ нѣчто важное передать обоимъ государямъ. Онъ получилъ позволепіе безъ особыхъ затрудненій и велико было удивленіе Людовика, когда онъ услыхалъ его спокойный и отчетливый разсказъ о намѣреніи Гильома де-ла-Маркъ сдѣлать нападеніе на осаждающихъ въ одеждѣ и подъ знаменами французскихъ войскъ. Людовикъ былъ бы конечно гораздо довольнѣе, если бы такія важныя новости были ему сообщены наединѣ. Но, такъ какъ вся исторія была гласно разсказала въ присутствіи герцога, онъ замѣтилъ только, что справедливы ли или ложны эти свѣдѣнія, они были для нихъ какъ нельзя болѣе важны.

— Ни мало…. нисколько! сказалъ герцогъ небрежно. — Еслибы и было у ла-Марка такое намѣреніе, какъ разсказываетъ этотъ молодой человѣкъ, то оно не было бы сообщено мнѣ стрѣлкомъ шотландской гвардіи.

— Однако это можете случиться, отвѣчалъ Людовикъ. — Прошу васъ, любезный братъ, васъ и начальниковъ вашего войска обратить вниманіе на то, что для отвращенія непріятныхъ послѣдствій такого нападенія, если бы оно противъ ожиданія было сдѣлано, я велю своимъ людямъ повязать поверхъ ихъ вооруженія бѣлые шарфы. Дюнуа, позаботьтесь, чтобы приказаніе мое было тотчасъ же исполнено, то есть, прибавилъ онъ, — если нашъ любезный братъ и предводитель одобритъ его.

— Я не могу сдѣлать противъ этого никакого возраженія, отвѣчалъ герцогъ, — если только французское рыцарство не опасается, что ему будетъ со временемъ присвоено наименованіе витязей ордена женской рубашки.

— Это прозваніе будетъ очень кстати, другъ Карлъ, замѣтилъ лё-Глорьё, — такъ какъ женщина должна служить наградой самому храброму.

— Славно сказано, мудрая голова, похвалилъ его Людовикъ. — До свиданія, любезный братъ, я иду вооружаться. Да, кстати, что если я самъ, своей рукой, завоюю графиню?

— Вашему величеству, отвѣчалъ Карлъ измѣнившимся голосомъ, — придется тогда сдѣлаться настоящимъ фламандцемъ.

— Я не могу, сказалъ Людовикъ тономъ самаго искренняго довѣрія, — быть имъ болѣе, чѣмъ теперь, если бы только мнѣ удалось убѣдить васъ въ этомъ, мой добрый братъ.

Въ отвѣтъ, герцогъ пожелалъ королю покойной ночи тономъ похожимъ на фырканье пугливаго коня, который отшатывается въ сторону отъ поглаживанья всадника, желающаго успокоить его прежде, чѣмъ садиться на него.

— Я извинилъ бы ему всю его двуличность, сказалъ герцогъ Крэвкёру, — но не могу простить того, что онъ считаетъ меня такъ глупымъ, что я могу поддаться его увѣреніямъ.

Возвратившись въ свою квартиру, Людовикъ также имѣлъ совѣщаніе съ Оливье. — Этотъ шотландецъ, сказалъ онъ, — представляетъ такое странное соединеніе проницательности и простоты, что я не знаю, что мнѣ съ нимъ дѣлать, Pusques-dieu! Подумай только, какая это непростительная глупость разсказать о намѣреніи честнаго де-ла-Марка при Карлѣ, Крэвкёрѣ и всѣхъ ихъ, вмѣсто того, чтобы тихонько шепнуть мнѣ одному на ухо и предоставить мнѣ, по крайней мѣрѣ, выборъ помочь или помѣшать ему!

— Лучше, что все это такъ случилось, государь, отвѣчалъ Оливье, — въ нашей теперешней свитѣ много такихъ людей, которые посовѣстились бы напасть на беззащитныхъ бургундцевъ и соединиться съ де-ла-Маркомъ.

— Ты правъ, Оливье. Такихъ глупцовъ не мало на свѣтѣ, а намъ нѣтъ времени умирять ихъ совѣстливость, пуская въ ходъ ихъ личныя выгоды. Мы должны быть честными людьми, Оливье, и вѣрными союзниками Бургундіи, по крайней мѣрѣ, на эту ночь, время можетъ послать намъ лучшую игру. Ступай, скажи, чтобы никто не снималъ оружія, да вели имъ въ случаѣ надобности стрѣлять въ тѣхъ, кто будетъ кричать «Франція, Сен-Дени» также мѣтко, какъ если бы они кричали «адъ и сатана!» Я самъ лягу спать въ латахъ. Скажи Крауфорду, чтобы онъ поставилъ Квентина Дорвардъ на самый крайній пунктъ нашей ближайшей къ городу линіи часовыхъ. Пусть онъ первый воспользуется выгодами вылазки, которую онъ намъ возвѣстилъ; если судьба спасетъ его, тѣмъ лучше для него. Да особенно позаботься объ Марціусѣ Галеотти, чтобы онъ оставался позади, въ самомъ безопасномъ мѣстѣ, а то онъ черезъ чуръ отваженъ и, какъ дуракъ, хочетъ въ одно время быть и воиномъ и философомъ. Позаботься обо всемъ этомъ, Оливье. Доброй тебѣ ночи пока…. Пресвятая богородица клерійская, всеблаженный Мартинъ турскій, будьте милостивы ко мнѣ спящему^[60].

ГЛАВА XXXVII.
ВЫЛАЗКА.

Онъ смотрѣлъ и видѣлъ безчисленныя

выступающія изъ воротъ города толпы.

Возвращенный рай.

Скоро надъ стоявшей передъ Люттихомъ большой ратью воцарилось мертвое молчаніе. Крики солдатъ, подававшихъ свои сигналы и искавшихъ присоединиться каждый къ своему зпамепи, долго раздавались, какъ завываніе заблудившихся собакъ, ищущихъ своихъ господъ. Но наконецъ, утомленные трудами дня, разсѣявшіеся бургундцы начали толпиться подъ первымъ попавшимся кровомъ, а ненашедшіе такого и побѣжденные усталостью, въ ожиданіи утра, котораго многимъ изъ нихъ не суждено было увидать, полегли у стѣнъ, подъ изгородями и кустами. Глубокій сонъ обнялъ почти всѣхъ, исключая утомленныхъ часовыхъ, стоявшихъ на стражѣ у квартиръ короля и герцога. Опасности, надежды — даже мечты о славѣ, родившіяся у многихъ молодыхъ дворянъ при мысли о достиженіи прекрасной награды, обѣщанной тому, кто отомститъ за смерть епископа люттихскаго, — все ускользнуло изъ памяти оцѣпенѣвшихъ отъ усталости и сна воиновъ. Но не спалъ Квентинъ Дорвардъ. Сознаніе, что онъ одинъ обладалъ средствами отличить де-ла-Марка въ битвѣ, воспоминаніе о той, которая открыла ихъ ему, счастливое заключеніе, которое онъ могъ вывесть для себя изъ того, что получилъ эти свѣдѣнія черезъ нее, мысль, что его судьбѣ предстоялъ, правда, опасный и сомнительный переломъ, въ которомъ однако ему представлялась возможность восторжествовать — все это прогнало сонъ и придало нервамъ Квентина силу, не страшившуюся усталости.

Поставленный, по особенному приказанію короля, на самомъ крайнемъ пунктѣ между французскимъ лагеремъ и городомъ, онъ напрягалъ зрѣніе, чтобы проникнуть въ лежавшее передъ нимъ пространство, и изощрялъ слухъ, чтобы поймать хотя малѣйшій звукъ, который бы могъ выдать ему движеніе въ осажденномъ городѣ. Но большіе городскіе часы одни вслѣдъ за другими, уже пробили три часа по полуночи, а все было тихо и спокойно, какъ въ могилѣ.

Наконецъ, и именно въ то самое время, какъ Квентинъ началъ думать, что нападеніе отложено до разсвѣта, и съ радостію помышлялъ, что тогда будетъ довольно свѣтло, чтобъ различить черную полосу и лилію орлеанскаго дома, ему показалось, что онъ слышитъ со стороны города шумъ, похожій на жужжанье поднявшихся пчелъ, собирающихся защищать свои улья. Онъ прислушался. Шумъ продолжался, но былъ такъ неясенъ, что не было возможности отличить никакого опредѣленнаго звука. То могъ быть шелестъ листьевъ, поднятыхъ вѣтромъ въ какой нибудь отдаленной рощѣ или журчанье переполненнаго послѣднимъ дождемъ ручья, который съ большимъ противъ обыкновенія шумомъ, изливалъ свои воды въ лѣнивый Маасъ. Такія соображенія помѣшали Квентину немедленно ударить тревогу.

Но когда шумъ сдѣлался явственнѣе и, казалось, въ одно и тоже время направлялся и къ его посту и къ предмѣстью, Квентинъ счелъ своей обязанностью отступить, какъ можно тише и позвать своего дядю, который командовалъ небольшимъ отрядомъ стрѣлковъ, назначеннымъ ему на помощь. Всѣ были тотчасъ же на ногахъ, но почти безъ всякаго шума. Менѣе, чѣмъ въ секунду лордъ Крауфордъ находился уже въ главѣ ихъ и, отправивъ стрѣлка извѣстить короля и его приближенныхъ, отодвинулъ своихъ солдатъ на нѣкоторое разстояніе за сторожевой огонь, чтобы свѣтъ не выдалъ ихъ присутствія. Шорохъ сталъ ближе, но потомъ вдругъ, казалось, смолкъ, они ясно услыхали въ большемъ отдаленіи тяжелые шаги большаго отряда, направлявшагося къ предмѣстью.

— Лѣнивые бургундцы спятъ на своемъ посту, прошепталъ Крауфордъ. Ступай къ предмѣстью, Кённингамъ, и разбуди этихъ глупыхъ быковъ.

— Держитесь подальше, когда пойдете, сказалъ Дорвардъ. — Если я когда либо слыхалъ шаги живыхъ людей, то увѣренъ, что между нами и предмѣстьемъ стоитъ сильное войско.

— Хорошо сказано, Квентинъ, мой храбрый малый, похвалилъ его Крауфордъ. — Ты солдатъ не по лѣтамъ. Они остановились затѣмъ, чтобы подождать, пока подойдутъ другіе. Хотѣлъ бы я только знать гдѣ они!

— Я пойду впередъ, милордъ, и постараюсь разузнать.

— Ступай, дитя мое, у тебя зоркій глазъ, хорошій слухъ и много доброй воли. Но будь остороженъ! я не хочу потерять тебя ни за грошъ.

Квентинъ, съ пищалью на готовѣ, прокрался осторожно впередъ по полю, которое тщательно осмотрѣлъ наканунѣ въ сумерки; вскорѣ онъ удостовѣрился, что не вдалекѣ отъ него, между квартирой короля и предмѣстьемъ, стоялъ очень большой отрядъ; почти рядомъ за собою онъ увидалъ другой, меньшій. Солдаты, казалось, перешептывались между собою, какъ бы не зная, что дѣлать. Наконецъ, два или три enfants perdus отдѣлились отъ меньшаго отряда и подбѣжали къ нему на разстояніе двухъ копій. Видя, что невозможно отступить незамѣченнымъ, Квентинъ громко спросилъ: — кто идетъ? Ему отвѣчали: — да здравствуетъ Лют… то есть, да здравствуетъ Франція!

Квентинъ тотчасъ же далъ выстрѣлъ; кто-то застоналъ и упалъ, и Квентинъ поспѣшилъ къ своему отряду подъ огнемъ пущенныхъ на удачу выстрѣловъ, показавшимъ, что непріятель былъ въ большомъ числѣ.

— Превосходно, мое храброе дитя! сказалъ Крауфордъ. — Теперь, друзья, отступимъ во дворъ, ихъ слишкомъ много, чтобы намъ схватиться съ ними въ открытомъ полѣ.

Стрѣлки отступили на дворъ и въ садъ, гдѣ нашли все въ величайшемъ порядкѣ и короля, готовымъ сѣсть на лошадь.

— Куда вы, государь? спросилъ Крауфордъ. — Вы безопаснѣе здѣсь, между своими.

— Нѣтъ, отвѣчалъ Людовикъ. — Я долженъ сейчасъ отправиться къ герцогу. Надо, чтобы въ эту критическую минуту онъ убѣдился въ нашей вѣрности, иначе у насъ на шеѣ будутъ и бургундцы и люттихцы.

Вскочивъ на лошадь, Король велѣлъ Дюнуа командовать французскими войсками, а Крауфорду съ шотландской гвардіей защищать домъ и окружающіе его изгороди и, пока не привезутъ четыре полевыя орудія, которые были оставлены въ арьергардѣ, твердо отстаивать свой постъ, ни подъ какимъ видомъ не подаваясь впередъ, какъ бы ни были успѣшны ихъ дѣйствія. Сдѣлавъ эти распоряженія, Людовикъ въ сопровожденіи небольшой свиты, отправился въ квартиру герцога.

Медленность непріятеля, происшедшая отъ того, что Квентинъ, къ счастію, застрѣлилъ хозяина королевской квартиры, служившаго проводникомъ отряду, шедшему на приступъ, далъ французамъ возможность выполнить въ точности распоряженія короля, безъ чего нападеніе могло бы имѣть успѣхъ

Дорвардъ, по приказанію короля сопровождавшій его къ герцогу, нашелъ Карла въ такомъ гнѣвномъ настроеніи духа, что онъ не былъ въ состояніи исполнять обязанности предводителя, который никогда не былъ такъ необходимъ, какъ въ эту минуту: кромѣ ожесточенной битвы, загорѣвшейся въ предмѣстьи, на лѣвомъ флангѣ арміи, и нападенія на квартиру короля, въ центрѣ, третій отрядъ люттихцевъ, сильнѣе первыхъ, вышедшій изъ города съ другой стороны и по знакомымъ тропинкамъ пробравшійся черезъ поля и виноградники, напалъ на правый флангъ бургундской арміи. Испуганные мѣшавшимися криками «Vive la France, Denis Montejoie, Люттихъ, Красный Кабанъ» и ошеломленные мыслью объ измѣнѣ французскихъ союзниковъ, бургундцы оказывали весьма слабое и недружное сопротивленіе. Герцогъ, съ пѣною у рта и проклиная своего леннаго государя со всѣмъ, что только ему принадлежало, приказалъ стрѣлять изъ луковъ и ружей во все, что было французскаго, черное или бѣлое, намекая этимъ на бѣлые шарфы, которыми для отличія повязались солдаты Людовика.

Прибытіе короля, явившагося въ сопровожденіи Баляфре, Дорварда и только двухъ десятковъ стрѣлковъ, возстановило довѣріе между Фракціею и Бургундіей. Д’Имберкуръ, Крэвкёръ и другіе бургундскіе предводители, имена которыхъ были въ то время славой и ужасомъ войны, мужественно устремились въ битву; одни поспѣшили за войсками, стоявшими вдали и объятыми еще паническимъ страхомъ, другіе, бросившись въ схватку, начали возстановлять дисциплину и, пока герцогъ сражался въ первомъ ряду, кричалъ, рубилъ и кололъ, какъ простой солдатъ, войска были приведены въ порядокъ и разстроили непріятеля огнемъ своей артиллеріи. Людовикъ же явился спокойнымъ, разсудительнымъ и проницательнымъ предводителемъ, который не искалъ, но и не избѣгалъ опасности, и выказалъ столько самообладанія и разсудительности, что бургундскіе военачальники охотно исполняли его приказанія.

Сраженіе представляло въ высшей степени оживленное и ужасное зрѣлище. На лѣвомъ флангѣ, послѣ упорной схватки, запылало предмѣстье, но широко раскинувшійся страшный пожаръ не препятствовалъ людямъ оспаривать другъ у друга пылающія развалины. Въ центрѣ, французскія войска, хотя и тѣснимыя сильнѣйшимъ непріятелемъ, поддерживали такой постоянный и дружный огонь, что маленькій загородный домъ весь горѣлъ яркимъ свѣтомъ, какъ бы окруженный лучезарнымъ вѣнцомъ мученика. На правомъ флангѣ побѣда переходила изъ рукъ въ руки по мѣрѣ того, какъ свѣжія подкрѣпленія появлялись изъ города или новыя силы прибывали изъ арьергарда бургундской арміи. Бой длился съ одинаковымъ остервѣненіемъ впродолженіи трехъ смертельныхъ часовъ и наконецъ занялась заря, такъ нетерпѣливо ожидаемая союзниками. Къ этому времени силы непріятелей, казалось, нѣсколько ослабѣли на правомъ флангѣ и въ центрѣ, и изъ квартиры короля послышалось нѣсколько пушечныхъ выстрѣловъ.

— Ступайте, сказалъ король Баляфре и Квентину, когда до слуха его долетѣлъ звукъ пушекъ, — они привезли полевыя орудія, загородный домъ въ безопасности, его защитила своимъ покровомъ пресвятая дѣва! Скажите Дюнуа, чтобы онъ съ своимъ войскомъ, кромѣ тѣхъ, кого долженъ будетъ оставить для защиты дома, двинулся сюда, придерживаясь однако стѣнъ Люттиха, и отрѣзалъ бы этихъ крѣпколобыхъ люттихцевъ отъ города, откуда они безпрестанно получаютъ подкрѣпленія.

Дядя и племянникъ поскакали къ Дюнуа и Крауфорду, которые, соскучившись своимъ оборонительнымъ положеніемъ, съ радостью повиновались приказанію. Во главѣ храбраго отряда почти изъ двухсотъ французскихъ дворянъ, кромѣ ихъ оружепосцевъ, и изъ большей части стрѣлковъ съ ихъ людьми, они пересѣкли поле; давя дорогой раненыхъ люттихцевъ, они напали съ тыла на большой отрядъ, бѣшено сражавшійся съ правымъ флангомъ бургундской арміи. Усиливавшійся дневной свѣтъ показалъ, что къ непріятелю все еще присоединялись выходившія изъ города новыя толпы за тѣмъ ли, чтобы продолжать битву на этомъ пунктѣ или, чтобы прикрыть отступленіе сражавшихся.

— Клянусь небомъ! сказалъ старый Крауфордъ, обратясь къ Дюнуа, — если бы я не былъ увѣренъ, что это ты ѣдешь рядомъ со мной, то подумалъ бы, что вижу тебя тамъ, среди этихъ разбойниковъ и бюргеровъ, размахивающимъ своей палицей и устраивающимъ ихъ въ боевой порядокъ; только, если это ты тамъ, то ты нѣсколько выше, чѣмъ въ дѣйствительности. Увѣренъ ли ты въ томъ, что это не твое привидѣніе, двойникъ, какъ говорятъ фламандцы?

— Мой двойникъ! я не знаю, что вы хотите этимъ сказать. Но я вижу тамъ негодяя съ моимъ гербомъ на щитѣ и шлемѣ и тотчасъ же накажу его за эту дерзость.

— Во имя всего, что есть благороднаго, графъ, предоставьте это мщеніе мнѣ! сказалъ Квентинъ.

— Тебѣ, молодой человѣкъ? отвѣчалъ Дюнуа, — по чести, это скромная просьба. Нѣтъ, такія дѣла никому не поручаются. Потомъ, обратившись къ окружающимъ, онъ крикнулъ: — Дворяне Франціи, сомкните свои ряды, подымите копья! Проложимъ лучамъ восходящаго солнца путь среди рядовъ этихъ люттихскихъ свиней и арденскихъ кабановъ, которые рядятся въ наши старинныя брони.

Воины отвѣчали громкимъ крикомъ: «Дюнуа, Дюнуа! Да здравствуетъ храбрый Бастардъ! Орлеанъ, на помощь!» и, съ своимъ предводителемъ во главѣ, помчались на непріятеля во весь опоръ. Они встрѣтили не робкихъ враговъ. Большой отрядъ, на который они напали, состоялъ, за исключеніемъ нѣсколькихъ всадниковъ, по видимому начальниковъ, изъ пѣшихъ воиновъ; прислонивъ древки своихъ копій къ ногамъ, первый рядъ сталъ на колѣна, второй нагнулся, а слѣдующіе подняли копья надъ головами и такимъ образомъ встрѣтили стремительный напоръ французовъ, какъ ёжъ встрѣчаетъ нападеніе врага. Немногіе были въ состояніи проложить себѣ путь черезъ эту желѣзную стѣну, но изъ числа этихъ немногихъ былъ Дюнуа. Давъ шпоры своему коню и заставивъ благородное животное прыгнуть по крайней мѣрѣ на двѣнадцать футовъ, онъ прямо пробилъ себѣ дорогу въ середину фаланги и направился къ предмету своего негодованія. Каково было его удивленіе, когда онъ увидалъ, что Квентинъ по прежнему возлѣ него и сражается въ одномъ съ нимъ ряду. Молодость, отчаянная храбрость и рѣшимость побѣдить или умереть заставили юношу держаться возлѣ лучшаго рыцаря Европы, какимъ Дюнуа справедливо считался въ то время.

Ихъ копья были скоро сломаны, но закованные въ желѣзо лошади и всадники терпѣли мало вреда отъ пикъ ланцкнехтовъ, которые не могли выдержать ударовъ длинныхъ тяжелыхъ мечей ихъ. Дюнуа и Дорвардъ, соперничая между собою, все еще пробивались къ тому мѣсту, гдѣ воинъ, присвоившій себѣ гербъ Дюнуа, какъ хорошій и храбрый предводитель, дрался среди своихъ солдатъ. Вдругъ, замѣтивъ въ другой сторонѣ кабанью голову и клыки, обыкновенно носимые Гильомомъ де-ла-Маркъ, Дюнуа крикнулъ Квентину: — Ты достоинъ отомстить за орлеанскій гербъ! Я предоставляю тебѣ эту обязанность! Каллоре, поддерживай своего племянника; но, чтобы никто не смѣлъ мѣшать Дюнуа въ его охотѣ на кабала!

Нечего сомнѣваться, что Квентинъ съ радостью согласился на такое раздѣленіе труда и каждый поспѣшилъ впередъ къ своей цѣли, сопровождаемый и защищаемый сзади тѣми изъ воиновъ, которые были въ состояніи слѣдовать за ними.

Но въ эту минуту отрядъ, къ которому де-ла-Маркъ спѣшилъ на помощь, когда его движеніе было остановлено нападеніемъ Дюнуа, потерялъ все, до чего успѣлъ добиться во время ночи, а бургундцы начали, съ наступленіемъ дня, выказывать всѣ преимущества военной дисциплины. Большая часть люттихцевъ была принуждена отступить и наконецъ обратиться въ бѣгство; отступавшіе смѣшались съ дравшимися и поле битвы представило бурный потокъ сражавшихся, бѣжавшихъ и преслѣдовавшихъ; потокъ стремился къ стѣнамъ города и изливался въ широкій и не защищенный проломъ, черезъ который люттихцы вышли изъ города.

Квентинъ дѣлалъ почти нечеловѣческія усилія, чтобы пробиться до того мѣста, гдѣ тотъ, съ кѣмъ ему такъ хотѣлось сразиться, у него въ виду, мужественно подкрѣпляемый избраннымъ отрядомъ ланцкнехтовъ, старался и голосомъ и примѣромъ воодушевить люттихцевъ къ новому нападенію. Баляфре и нѣкоторые изъ его товарищей присоединились къ Дорварду, удивляясь необыкновенной храбрости такого молодаго человѣка. На самомъ краю пролома де-ла-Марку — это былъ онъ — удалось на минуту остановить и отразить передовые ряды преслѣдовавшихъ. Онъ держалъ въ рукахъ желѣзную палицу, сокрушавшую, казалось, все, къ чему она только прикасалась, и былъ такъ забрызганъ кровью, что почти невозможно было различить на его щитѣ герба, такъ разсердившаго Дюнуа.

Квентинъ могъ теперь безъ труда сразиться съ нимъ одинъ на одинъ, потому что занимаемое де-ла-Маркомъ мѣсто у самаго пролома и его страшная палица заставили многихъ изъ осаждавшихъ искать для нападенія мѣста, болѣе безопаснаго. Но Дорвардъ, которому была лучше другихъ извѣстна вся важность побѣды надъ этимъ страшнымъ противникомъ, спрыгнулъ съ коня и, пустивъ благородное животное, подарокъ герцога орлеанскаго, на свободу среди общаго смятенія, взошелъ на развалины, чтобы помѣриться мечемъ съ Арденскимъ Кабаномъ. Послѣдній, какъ бы угадавъ его намѣреніе, повернулся къ нему съ поднятой палицей. Они уже готовы были схватиться, какъ вдругъ страшный крикъ торжества, смятенія и отчаянія возвѣстилъ, что непріятель входилъ въ городъ съ другой стороны и въ тылъ защищавшихъ проломъ. При этихъ ужасающихъ крикахъ, созвавъ вокругъ себя отчаянныхъ товарищей своей отчаянной судьбы, де-ла-Маркъ оставилъ проломъ и началъ отступать къ той части города, гдѣ можно было переправиться на другую сторону Мааса. Его ближайшіе послѣдователи сомкнулись тѣсными рядами и, никогда не давая пощады, рѣшились и сами не просить ее; они дѣйствовали въ эту отчаянную минуту въ такомъ порядкѣ, что фронтъ ихъ занималъ всю ширину улицы, по которой они медленно отступали; только отъ времени до времени оборачиваясь назадъ они отбивались отъ преслѣдователей, изъ которыхъ многіе стали искать болѣе безопаснаго занятія и вламываться въ дома для грабежа. Очень вѣроятно, что де-ла-Марку удалось бы уйти, благодаря вооруженію, скрывавшему его отъ тѣхъ, которые дали себѣ обѣщаніе цѣною его головы купить почести и знатность, если бы не преслѣдовали его такъ упорно Квентинъ, Баляфре и нѣкоторые изъ его товарищей. При каждой остановкѣ ланцкнехтовъ между ними и стрѣлками загорался бѣшеный бой и въ каждой схваткѣ Квентинъ искалъ де-ла-Марка. Но послѣдній, думая теперь только объ отступленіи, по видимому избѣгалъ поединка съ молодымъ шотландцемъ. Смятеніе было всеобщее. Вопли и крики женщинъ, стоны испуганныхъ жителей, сдѣлавшихся жертвами военнаго своеволія, страшно пронзительно раздавались среди шума битвы.

Въ то самое время, какъ де-ла-Маркъ, отступавшій посреди этого ада, проходилъ мимо двери одной небольшой часовни, особенно чтимой люттихцами, крики «Франція, Франція, Бургундія, Бургундія!» возвѣстили ему, что часть осаждающихъ входила съ противоположнаго конца улицы, которая была узка, и что его отступленіе было отрѣзано.

— Конрадъ, сказалъ онъ, — возьми съ собой всѣхъ людей, встрѣть хорошенько этихъ молодцовъ и пробейся, если сможешь, для меня все кончено. Но я еще могу отправить прежде себя въ адъ нѣсколькихъ изъ этихъ бродягъ шотландцевъ.

Лейтенантъ его повиновался и съ большею частію оставшихся въ живыхъ ланцкнехтовъ поспѣшилъ къ противоположному концу улицы съ намѣреніемъ ударить на приближавшихся бургундцевъ и проложить себѣ путь черезъ ихъ ряды. Около шести человѣкъ изъ лучшихъ людей де-ла-Марка осталось, чтобы погибнуть вмѣстѣ съ своимъ предводителемъ; они встрѣтили стрѣлковъ, которыхъ было только немногимъ больше ихъ. — Кабанъ! кабанъ! сюда, господа шотландцы, крикнулъ, потрясая палицей, жестокій, но безстрашный предводитель, — кто хочетъ получить графскую корону, кто помѣряется съ Арденскимъ Кабаномъ? Тебѣ, молодой человѣкъ, кажется, очень хочется; но сперва заслужи корону, а потомъ носи ее.

Квентинъ едва могъ разслышать эти слова, ихъ заглушилъ шлемъ де-ла-Марка. Но движеніе Кабана не оставляло никакого сомнѣнія и Дорвардъ едва успѣлъ крикнуть своему дядѣ и товарищамъ, чтобы они, какъ благородные люди, не мѣшали имъ: дела-Маркъ однимъ прыжкомъ, какъ тигръ, бросился на него, направляя на него въ то же время свою палицу; сила удара должна была увеличиться всей тяжестью паденія, но Квентинъ, зоркій и быстрый на ногу, отскочилъ въ сторону и тѣмъ избѣгъ вѣрной смерти.

Они схватились какъ волкъ и волкодавъ. Товарищи того и другаго оставались простыми зрителями, потому что Баляфре громко требовалъ равной борьбы, прибавляя, что рискнулъ бы своимъ племянникомъ, будь это самъ Валласъ по силѣ.

И увѣренность опытнаго воина не была обманута. Хотя удары отчаявшагося разбойника сыпались, какъ удары молота на наковальню, но, благодаря быстротѣ своихъ движеній и искусству владѣть мечомъ, молодой стрѣлокъ увертывался отъ нихъ и отвѣчалъ остріемъ своего менѣе шумнаго, но болѣе вѣрнаго оружія; нападенія Квентина были такъ часты и такъ удачны, что огромная сила его противника начала уступать усталости, а мѣсто, на которомъ онъ стоялъ, покрылось цѣлой лужей крови. Но, не теряя мужества и съ прежней яростью, дикій Арденскій Кабанъ продолжалъ биться и побѣда Квентина была еще, по видимому, сомнительна и далека, какъ, вдругъ, женскій голосъ, позади его, назвалъ его по имени и умолялъ о спасеніи во имя пресвятой дѣвы. Онъ повернулъ голову и въ одну минуту узналъ Гертруду Павильонъ. Мантилья упала съ ея плечъ и ее тащилъ одинъ изъ многочисленныхъ французскихъ солдатъ, которые, вломившись въ часовню, захватили, какъ свою добычу, всѣхъ женщинъ, искавшихъ тамъ убѣжища.

— Подождите меня только одну минуту, сказалъ Квентинъ де-ла-Марку и бросился, чтобы выручить свою покровительницу изъ положенія, грозившаго ей большой опасностью.

— Я не намѣренъ никого ждать, отвѣчалъ де-ла-Маркъ, потрясая своей палицей и начиная отступать, довольный, безъ сомнѣнія, что избавлялся отъ такого страшнаго врага.

— Съ вашего позволенія, вы однако подождете меня, я не хочу, чтобы работа моего племянника осталась не доконченной, сказалъ Баляфре и бросился на де-ла-Марка съ своимъ тяжелымъ мечемъ.

Квентинъ между тѣмъ увидалъ, что освободить Гертруду было не легко, и что этого нельзя было сдѣлать въ одну минуту. Завладѣвшій ею солдатъ, котораго поддерживали нѣкоторые изъ его товарищей, отказался оставить свою добычу и Дорвардъ долженъ былъ, съ помощію двухъ-трехъ своихъ соотечественниковъ, принудить его къ тому силою; между тѣмъ онъ видѣлъ, что случай достигнуть богатства и счастія, такъ благосклонно доставленный ему судьбою, опять мало по малу ускользалъ отъ него, такъ что, когда наконецъ ему удалось освободить Гертруду, возлѣ нихъ уже никого не было. Совершенно забывъ о беззащитномъ положеніи своей спутницы, онъ готовъ былъ броситься въ погоню за Арденскимъ Кабаномъ, какъ гончая собака за оленемъ, но, прижимаясь къ нему, дѣвушка отчаяннымъ голосомъ умоляла его, во имя чести его матери не покидать ее одну и проводить до дома отца. — Вспомните, прибавила она, — мой отецъ спасъ отъ погибели васъ и Изабеллу… ради ея не бросайте меня!

Мольбы ея были едва слышны, но противостоять было невозможно. Съ невыразимою горестью въ сердцѣ, простившись мысленно со всѣми радостными надеждами, которыя, возбуждая силы, поддерживали его въ теченіи этого кроваваго дня и одну минуту, казалось, готовы были исполниться, Квентинъ, какъ скованный духъ, повинующійся талисману, которому не можетъ противиться, проводилъ Гертруду до жилища Павильона и пришелъ туда то время, чтобы защитить и домъ и самого синдика отъ бѣшенства своевольныхъ солдатъ.

Между тѣмъ король и герцогъ бургундскій въѣхали въ городъ верхами черезъ одинъ изъ проломовъ. Они оба были въ полныхъ вооруженіяхъ; Карлъ, покрытый съ ногъ до головы кровью, въѣзжая въ городъ, бѣшено пришпорилъ своего коня, между тѣмъ, какъ Людовикъ вступилъ въ него величественнымъ шагомъ человѣка, идущаго во главѣ процессіи. Они отправили гонцовъ, чтобъ остановить начавшійся грабежъ и собрать разсѣявшіяся войска и направились къ собору, чтобы защитить искавшихъ тамъ убѣжища значительныхъ гражданъ. Отслушавъ торжественную обѣдню, они собрали тамъ военный совѣтъ.

Занятый, какъ и всѣ другіе начальники, сборомъ своихъ подчиненныхъ, лордъ Крауфордъ, на углу одной улицы, ведущей къ Маасу, встрѣтилъ Баляфре, который спокойно, съ такимъ же равнодушіемъ, съ какимъ охотникъ песетъ свою добычу, направлялся къ рѣкѣ, держа за окровавленные волосы человѣческую голову.

— Здорово, Людовикъ, что это ты намѣренъ дѣлать съ этой падалью?

— Это остатокъ отъ работы, которую началъ и почти кончилъ мой племянникъ, а я только довершилъ, отвѣчалъ Баляфре, — это голова одного добраго малаго, котораго я отправилъ на тотъ свѣтъ: онъ просилъ меня бросить ее въ Маасъ. Странныя фантазіи приходятъ въ голову людямъ, когда ихъ хватаетъ старый Смоль-Бакъ^[61]; но Смоль-Бакъ заставитъ въ свое время поплясать всѣхъ насъ.

— И ты хочешь бросить эту голову въ Маасъ? спросилъ Крауфордъ, внимательнѣе разсматривая страшную трофею смерти.

— Непремѣнно. Если откажешь умирающему человѣку въ его просьбѣ, то, пожалуй, тѣнь его станетъ преслѣдовать тебя, а я люблю спокойно спать по ночамъ.

— Ну, такъ тебѣ придется повстрѣчаться съ его привидѣніемъ: клянусь душой, эта мертвая голова гораздо важнѣе, чѣмъ ты думаешь. Ступай за мной… ни слова болѣе, ступай за мной.

— Если такъ, то вѣдь, говоря правду, я ничего и не обѣщалъ ему, замѣтилъ Баляфре; — я ужъ отрубилъ ему голову, а языкъ его все еще продолжалъ болтать. Не боялся же я его живаго, клянусь святымъ Мартиномъ турскимъ, не стану бояться и мертваго. Къ тому же, мой маленькій куманекъ, веселый монахъ отъ святаго Мартина, не откажетъ мнѣ въ бутылочкѣ святой воды.

Когда торжественная обѣдня въ люттихскомъ соборѣ была отслужена и въ городѣ, пораженномъ ужасомъ, возстановился нѣкоторый порядокъ, Людовикъ и Карлъ, окруженные своими пэрами, собрались выслушивать требованія награды всѣхъ совершившихъ во время битвы какіе нибудь подвиги. Прежде всего занялись дѣломъ графства де-Круа и его прекрасной владѣтельницы. Къ разочарованію многочисленныхъ соискателей, считавшихъ себя уже счастливыми обладателями богатой добычи, смерть де-ла-Марка оказалась покрытой какой-то тайной. Кравкёръ явился съ кабаньей шкурой, какую обыкновенно носилъ де-ла-Маркъ; Дюпуа — съ расколотымъ щитомъ, на которомъ былъ изображенъ гербъ де-ла-Марка; другіе, разсчитывавшіе тоже на награду за смерть убійцы епископа, предъявляли подобныя же трофеи; богатая награда, назначенная за голову Арденскаго Кабана была причиной смерти всѣхъ, чье вооруженіе походило на его. Между соперниками было много шуму и споровъ и Карлъ, внутренно жалѣвшій о своемъ поспѣшномъ обѣщанія, предоставившемъ руку и состояніе его прекрасной ленницы на произволъ такого случая, уже надѣялся, что ему, можетъ быть, удастся уклониться отъ всѣхъ этихъ противорѣчащихъ другъ другу требованій; но вдругъ черезъ толпу пробрался впередъ Крауфордъ, таща за собой сконфуженнаго Баляфре, который упирался, какъ бульдогъ на сворѣ.

— Прочь съ вашими копытами, шкурами и крашенымъ желѣзомъ! крикнулъ старый воинъ. — Только тотъ, кто убилъ кабана, можетъ показать его клыки!

Съ этими словами онъ бросилъ на полъ окровавленную голову, которую легко было признать за голову де-ла-Марка по странному устройству челюстей, дѣйствительно напоминавшихъ челюсти животнаго, имя котораго онъ носилъ; она была тотчасъ узнана всѣми, кто когда либо видалъ его.

— Надѣюсь, Крауфордъ, сказалъ Людовикъ, между тѣмъ, какъ Карлъ сидѣлъ молча, угрюмый и недовольный, — что награду заслужилъ одинъ изъ моихъ вѣрныхъ шотландцевъ?

— Людовикъ Лесли, государь, котораго мы называемъ Баляфре, отвѣчалъ старый солдатъ.

— Онъ дворянинъ? спросилъ герцогъ, — благородной крови? Въ противномъ случаѣ наше обѣщаніе не имѣетъ силы.

— Онъ довольно некрасивый обрубокъ, отвѣчалъ Крауфордъ, посматривая на высокую, неуклюжую и сконфуженную фигуру стрѣлка, — но, тѣмъ не менѣе, я ручаюсь, что онъ хорошаго дерева: онъ отрасль Ротзеовъ, а они также благородны, какъ любой родъ Франціи и Бургундіи, съ тѣхъ поръ, какъ объ ихъ родоначальникѣ говорятъ, что «онъ убилъ рыцаря между прибрежьемъ и моремъ (les'-lee) и бросилъ его тамъ»^[62].

— Значитъ нечего дѣлать, сказалъ герцогъ, — и самая прекрасная и богатая наслѣдница Бургундіи должна сдѣлаться женой грубаго наемнаго солдата или умереть въ монастырѣ… она единственная дочь нашего вѣрнаго Рейнольда де-Круа!… Я слишкомъ поторопился!

И облако грусти покрыло его лице къ удивленію всѣхъ его пэровъ, которые рѣдко видали, чтобы герцогъ выражалъ малѣйшій признакъ сожалѣнія при неизбѣжныхъ послѣдствіяхъ какого нибудь принятаго имъ рѣшенія.

— Подождите одну минуту, сказалъ Крауфордъ. — Дѣло, можетъ быть, устроится лучше, чѣмъ ваше высочество предполагаете. Выслушайте только, что этотъ кавалеръ хочетъ сказать вамъ.

— Да говори же и потомъ убирайся къ чорту, тихо прибавилъ онъ, обращаясь къ Баляфре.

Но хотя грубый солдатъ и ухитрялся выражаться довольно ясно въ присутствіи короля Людовика, къ обращенью съ которымъ успѣлъ привыкнуть, онъ однако не былъ въ состояніи объявить своего намѣренія передъ такимъ блестящимъ собраніемъ, въ какомъ теперь находился. Повернувшись плечомъ къ обоимъ государямъ, Баляфре хрипло усмѣхнулся, лице его судорожно передернулось и онъ могъ произнести только: — Саундерсъ Супльджо… и потомъ запнулся.

— Съ позволенія вашего величества и вашего высочества, сказалъ Крауфордъ, — я долженъ говорить за своего соотечественника и товарища. Еще на родинѣ одинъ пророка, предсказалъ ему, что счастіе его дома устроится черезъ женитьбу, но онъ, какъ и я, съ лѣтами нѣсколько поизносился и предпочитаетъ шинокъ дамской уборной, однимъ словомъ, имѣетъ нѣкоторые казарменные вкусы и привычки, по которымъ высокое положеніе было бы ему скорѣй въ тягость. Потому онъ рѣшился поступить согласно съ моимъ совѣтомъ и предоставить пріобрѣтенные имъ этою побѣдою права тому, кто на самомъ дѣлѣ почти затравилъ кабана — своему племяннику, сыну своей сестры.

— Я могу засвидѣтельствовать заслуги и благоразуміе этого молодаго человѣка, сказалъ Людовикъ, довольный, что судьба дала такую блестящую награду человѣку, на котораго онъ имѣлъ нѣкоторое вліяніе. — Безъ его осторожности и бдительности мы были бы разбиты. Онъ сообщилъ намъ о ночной вылазкѣ.

— Въ такомъ случаѣ, проговорилъ наконецъ Карлъ, — я долженъ вознаградить его за то, что усумнился въ истинѣ его словъ.

— А я могу засвидѣтельствовать его храбрость, какъ воина, замѣтилъ Дюнуа.

— Но, перебилъ Крэвкёръ, — хотя дядя и шотландскій дворянчикъ, но это еще не доказываетъ, чтобы и племянникъ былъ благороднаго происхожденія.

— Онъ изъ дома Дорвардовъ, сказалъ Крауфордъ, — потомокъ Аллана Дорвардъ, который былъ великимъ сенешалемъ Шотландіи.

— Если это молодой Дорвардъ, отвѣчалъ Крэвкёръ, — то я не скажу болѣе ни слова. Фортуна слишкомъ ясно высказывается въ его пользу, чтобы я сталъ долѣе бороться съ ея причудливымъ величествомъ. Но странно, право, какъ эти шотландцы, начиная отъ лорда до конюха, стоятъ другъ за друга.

— Горцы стоятъ плечо къ плечу, отвѣчалъ лордъ Крауфордъ, смѣясь надъ досадою гордаго бургундца.

— Мы должны еще освѣдомиться, сказалъ задумчиво Карлъ, — каковы будутъ чувства прекрасной дамы въ отношеніи къ этому счастливому искателю приключеній.

— Клянусь обѣдней, отвѣчалъ Крэвкёръ, — я имѣю слишкомъ много причинъ полагать, что на этотъ разъ ваше высочество найдете ее гораздо покорнѣе, чѣмъ прежде…. Но нечего сердиться на возвышеніе этого молодаго человѣка: умъ твердость и храбрость сдѣлали его обладателемъ богатства, знатности и красоты!

Я уже отправилъ эти листы въ печать, заключивъ, какъ полагалъ, прекрасной моралью въ поощреніе всѣхъ свѣтло-кудрыхъ, голубо-окихъ, длинно-ногихъ и мужественныхъ выходцевъ моей родины, которые пожелали ли бы въ смутныя времена сдѣлаться доблестными рыцарями фортуны. Но одинъ другъ-совѣтникъ, одинъ изъ тѣхъ, которые любятъ остающійся на днѣ чайной чашки кусочекъ сахару точно также, какъ и ароматъ самаго лучшаго су-чонгъ, представилъ мнѣ горькое возраженіе и требуетъ отъ меня точнаго и подробнаго разсказа о свадьбѣ молодаго наслѣдника Гленъ-гулакина съ прекрасной фламандской графиней, о томъ, какіе были турниры и сколько ради такого интереснаго событія было сломано копій; требуетъ также, чтобы я не утаилъ отъ любопытнаго читателя числа рѣзвыхъ мальчишекъ, наслѣдовавшихъ храбрость Квентина, и блестящихъ дѣвочекъ, въ которыхъ возродились прелести Изабеллы де-Круа. Я отвѣчалъ съ тою же почтою, что времена перемѣнились и шумныя свадьбы совершенно вышли изъ моды. Въ тѣ дни, слѣды которыхъ я самъ могу припомнить, не только всѣ «пятнадцать друзей» счастливой четы приглашались присутствовать при ея бракосочетаніи, но свадебные музыканты, какъ въ «старомъ морякѣ», по прежнему продолжали «кивать головами» до самой утренней зари. Пили сакъ-поссетъ въ брачной комнатѣ, бросали вверхъ чулокъ, боролись за подвязку невѣсты въ присутствіи счастливой четы, которую Гименей сливалъ въ одну плоть. Авторы того времени слѣдовали съ похвальной точностью за его обычаями. Они не пропускали ни одного стыдливаго румянца невѣсты, ни одного восторженнаго взгляда жениха, ни одного алмаза въ ея волосахъ, ни одной пуговицы на его вышитомъ кафтанѣ; пока, наконецъ, вмѣстѣ съ Астреей, они «не укладывали своихъ героевъ въ постель.» Но какъ мало согласуется все это съ той скромностью, которая заставляетъ нашихъ невѣстъ, эти милыя, стыдливыя созданія, бѣжать отъ пышности, блесна, удивленія, лести и, подобно честному Шенстону, «въ гостинницѣ искать свободы!»

Описаніе гласности, съ какой въ шестнадцатомъ столѣтіи обыкновенно праздновались бракосочетанія, покажется имъ безъ сомнѣнія въ высшей степени отвратительнымъ и Изабелла де-Круа упадетъ въ ихъ мнѣніи гораздо ниже дѣвушки, доящей коровъ и исполняющей самыя низкія обязанности, потому что даже она, хотя бы то случилось на самой церковной паперти, отвергла бы руку своего жениха башмачника, предложи онъ ей faire des noces, какъ говорится у парижанъ, вмѣсто того, чтобы, помѣстившись на верху дилижанса, отправиться на медовый мѣсяцъ, инкогнито, въ Деттфордъ или Гринвичъ. Поэтому я не стану болѣе говорить объ этомъ предметѣ, но тайкомъ уйду со свадьбы, какъ Аріосто со свадьбы Анжелики, предоставивъ желающимъ прибавить такія подробности, какія имъ подскажетъ ихъ собственное воображеніе.

«Какой нибудь лучшій бардъ воспоетъ, какъ съ феодальной пышностью Бракемондскій замокъ отворилъ свои ворота, когда его прекрасная наслѣдница вручила скитающемуся шотландцу свою красоту и прекрасное графство» {«Е come a rilornare in sua contrada Trovasse e buon navîglio e miglior tempo E dell’India a Medor desse lo scettro For’se altri cantera cou miglior pleuro».

Orlando Furioso, canto XXX, stanza 16.}.

Примѣчанія къ Квентину Дорварду.

Примѣчаніе I. стр. 17. Св. Губертъ.

Въ средніе вѣка всякое занятіе имѣло своего покровителя — святаго. Охота, съ ея удачами и случайностями, составлявшая ремесло многихъ людей и всеобщую забаву, находилась подъ покровительствомъ святаго Губерта.

Этотъ святой лѣсовъ былъ сынъ Бертрана, герцога Аквитаніи. Во время своей мірской жизни, онъ служилъ при дворѣ короля Пепина, былъ страстный охотникъ и часто для этой забавы забывалъ церковную службу. Однажды, когда онъ предавался своему любимому занятію, ему явился олень съ крестомъ между рогами и онъ услышалъ голосъ, угрожавшій ему вѣчнымъ наказаніемъ, если онъ не раскается въ своихъ грѣхахъ. Онъ удалился отъ міра и принялъ монашество, такъ какъ жена его также удалилась въ монастырь. Въ послѣдствіи Губертъ сдѣлался епископомъ Маастрихта и Люттиха; за свою ревность къ уничтоженію послѣднихъ остатковъ язычества, онъ былъ прозванъ арденскимъ и брабантскимъ апостоломъ. Его потомкамъ приписывалась сила исцѣлять людей, укушенныхъ бѣшеными собаками.

Примѣчаніе къ VI гл. стр. 83. Цыгане.

Въ Гей Маннерингѣ читатель найдетъ нѣсколько замѣчаній о цыганахъ, какими ихъ встрѣчаютъ въ Шотландіи. Но извѣстно, что эта странная разновидность человѣческой расы существуетъ почти въ первобытномъ состояніи и говоритъ однимъ языкомъ во всѣхъ государствахъ Европы. Подчиняясь, въ нѣкоторыхъ отношеніяхъ, обычаямъ окружающихъ ихъ народовъ, цыгане отличаются отъ нихъ существенными различіями, и такимъ образомъ оправдываютъ свои притязанія считаться отдѣльнымъ племенемъ. Ихъ первое появленіе въ Европѣ относится къ началу пятнадцатаго столѣтія, когда различныя толпы этого страннаго народа появились въ разныхъ странахъ свѣта. Они называли себя потомками Египтянъ и ихъ наружность свидѣтельствовала о ихъ восточномъ происхожденіи. Этотъ странный народъ говорилъ, что они, въ видѣ покаянія, должны странствовать извѣстное число лѣтъ. Объясненіе это было, вѣроятно, избрано ими, какъ болѣе подходившее къ суевѣріямъ странъ, которыя они посѣщали. Но ихъ наружность и образъ жизни сильно противорѣчили увѣреніямъ, что ихъ странствованіе, имѣло религіозную причину.

Ихъ одежда и нарядъ были пестры и неопрятны. Начальники и предводители ихъ ордъ, одѣвались въ самые яркіе цвѣта, красный или свѣтло-зеленый, имѣли хорошихъ лошадей; они принимали титулы герцоговъ или графовъ и разъигрывали роль важныхъ людей. Остальное, племя бѣдствовало въ пищѣ и одеждѣ: оно безъ отвращенія питалось животными, павшими отъ болѣзни, и носило самыя грязныя, едва прикрывавшія ихъ наготу, лохмотья. По цвѣту кожи они рѣшительно похожи на жителей востока, особенно на индусовъ.

Ихъ нравы были также развратны, какъ былъ бѣденъ ихъ наружный видъ. Мужчины были по большей части воры, женщины самаго вольнаго поведенія. Немногія искусства, которыми они съ успѣхомъ занимались, хотя и были трудны, но не имѣли никакаго значенія. Они обработывали желѣзо, но никогда въ большихъ размѣрахъ. Многіе были хорошими охотниками, музыкантами, словомъ, отличались въ тѣхъ искусствахъ, занятія которыми почти равны бездѣлью. Но ихъ искусство никогда не достигало до степени промысла. Двѣ или три другія особенности, казалось, отличали ихъ отъ всѣхъ народовъ. Ихъ притязаніе на способность предсказывать будущность посредствомъ хиромантіи или астрологіи доставляло имъ иногда уваженіе, но чаще навлекало на нихъ подозрѣніе въ колдовствѣ; позднѣе, всеобщее обвиненіе, что они увеличиваютъ свои толпы кражей дѣтей, подвергло ихъ презрѣнію и недовѣрію. По этому увѣренія этихъ бродягъ, что они пилигримы, совершающіе покаяніе, сперва были приняты и, во многихъ случаяхъ, заслужили имъ покровительство правительствъ тѣхъ странъ, которыя они проходили, но потомъ всѣ перестали вѣрить ихъ разсказамъ и на цыганъ стали смотрѣть, какъ на неисправимыхъ мошенниковъ и бродягъ. Они почти отовсюду были изгнаны, а тамъ, гдѣ ихъ еще терпѣли, они составляли предметъ скорѣе, преслѣдованій, чѣмъ покровительства законовъ.

Въ журналѣ одного доктора теологіи, сохраненномъ и изданномъ ученымъ Пакіе, есть любопытный и точный разсказъ о ихъ прибытіи во Францію. Слѣдующее извлечено оттуда: — "27 августа 1427 года въ Парижъ пришли двѣнадцать «кающихся», какъ они себя называли, именно, одинъ герцогъ, одинъ графъ и десять простыхъ людей, всѣ верхомъ, и выдавали себя за хорошихъ христіанъ. Они были изъ нижняго Египта и разсказывали, что незадолго передъ тѣмъ христіане покоряли ихъ страну и принудили ихъ, подъ страхомъ смерти, принять христіанство. Тѣ, которые крестились, сдѣлались значительными людьми въ своемъ отечествѣ и имѣли тамъ короля и королеву. Вскорѣ послѣ ихъ обращенія сарацины напали на страну и принудили ихъ отказаться отъ христіанства. Когда германскій императоръ, польскій король и другіе христіанскіе государи услыхали объ этомъ, они напали на нихъ и заставили всѣхъ знатныхъ и простыхъ покинуть страну и идти къ папѣ римскому, который въ покаяніе назначилъ имъ семь лѣтъ странствовать по свѣту, не ложась въ постель.

"Они странствовали уже пять лѣтъ, когда въ первый разъ пришли въ Парижъ, сперва только значительныя лица, потомъ и все общество, около 100 или 120 человѣкъ, оставшихся, какъ они говорили, отъ 1000 или 1200, вышедшихъ изъ отечества; остальные умерли вмѣстѣ съ королемъ и королевой. Полиція помѣстила ихъ въ нѣкоторомъ разстояніи отъ города, въ церквѣ Сен0Дени.

"Почти у всѣхъ въ уши были продѣты по два серебряныхъ кольца, что, по ихъ словамъ, считалось украшеніемъ въ ихъ странѣ. Мужчины были смуглы, съ вьющимися волосами; женщины, замѣчательно черныя, имѣли единственной одеждой широкую старую шерстяную мантію, завязанную вокругъ шеи веревкой или старой тряпкой, а подъ ней изодраную рубашку. Словомъ, они были самыми несчастными, самыми бѣдными существами, когда либо видѣнными во Франціи; не смотря на ихъ нищету, много женщинъ между ними, посмотрѣвъ на руку человѣка, могли предсказывать его судьбу, по, что всего хуже, за эти предсказанія, колдовство и т. д. деньги другихъ переходили въ ихъ карманы.

«Не смотря на остроумный разсказъ этихъ цыганъ о самихъ себѣ, парижскій епископъ приказалъ одному монаху, по имени Le Petit Jacobe, произнести проповѣдь, отлучающую отъ церкви всѣхъ мужчинъ и женщинъ, обращавшихся къ этимъ цыганамъ за предсказаніями о судьбѣ и, съ этимъ намѣреніемъ, показывавшихъ имъ руки. Въ сентябрѣ они изъ Парижа отправились въ Понтуазъ.» Пакье замѣчаетъ по поводу этихъ странныхъ записокъ, что, хотя разсказъ о покаяніи и отзывается выдумкой, этотъ народъ бродилъ по Франціи болѣе столѣтіи, съ вѣдома и на глазахъ начальства; только въ 1361 году въ этой странѣ издали приговоръ объ ихъ изгнаніи.

Появленіе этихъ египтянъ (какъ называлъ себя этотъ странный народъ) въ разныхъ странахъ Европы, совпадаетъ со временемъ, когда Тимуръ и Тамерланъ напали на Индустанъ, предоставивъ его жителямъ выборъ между Кораномъ и смертью. Почти нѣтъ сомнѣнія, что эти бродяги первоначально произошли отъ индустанскихъ племенъ, которыя, изгнанныя и спасаясь отъ оружія магометанъ, избрали такого рода странствующую жизнь, сами хорошо не зная куда шли. Очень естественно предположить, что теперь существующее племя представляетъ смѣсь съ европейцами, изъ которыхъ многіе съ дѣтства воспитывались посреди его и приняли всѣ его обычаи.

Весьма вѣроятно, что, когда они находятся въ тѣсныхъ сношеніяхъ съ простымъ народомъ, они скрываютъ свой языкъ. Но, тѣмъ не менѣе почти вѣрно, что они говорятъ индустанскимъ нарѣчіемъ, какъ доказываютъ примѣры, приводимые Грельманомъ, Гойландомъ и другими, писавшими объ этомъ предметѣ. Но, кромѣ ихъ авторитета, авторъ имѣлъ случай лично знать человѣка, который изъ чистаго любопытства, вооружившись терпѣніемъ и стараніемъ и пользуясь всякимъ удобнымъ случаемъ, достигъ того, что могъ разговаривать со всякимъ цыганомъ на его собственномъ языкѣ, подобно тому, какъ царственный Галь могъ пить со всякимъ мѣдникомъ. Удивленіе этихъ бродягъ при видѣ иностранца, посвященнаго въ ихъ тайны, подавало поводъ къ смѣшнымъ сценамъ. Надо надѣяться, что этотъ господинъ напечатаетъ свои свѣдѣнія о столь необыкновенномъ предметѣ. Осторожность заставляетъ его въ настоящее время откладывать ихъ обнародованіе, потому что, хотя цыганы и примирились нѣсколько съ обществомъ съ тѣхъ поръ, какъ перестали быть предметомъ законнаго преслѣдованія, они все таки народъ жестокій и мстительный.

Но, не смотря на истинность сказаннаго, я не могу не прибавить, что по моимъ собственнымъ, почти пятидесятилѣтнимъ наблюденіемъ, нравы этихъ бродягъ значительно улучшились; что я зналъ между ними людей, присоединившихся къ цивилизованному обществу и сохранявшихъ достоинство характера, и что относительно ихъ опрятности и образа жизни произошло много перемѣнъ.

Примѣчаніе II. стр. 73. Шотландскіе стрѣлки.

Подобные споры часто случались между шотландской гвардіей и другими установленными военными властями. Въ 1474 году два шотландца были замѣшаны въ кражѣ у рыбнаго торговца Жана Пенсара значительной суммы денегъ. Вслѣдствіе этого они были схвачены превотомъ, Филипомъ-дю-Фуръ и его служителями, но прежде, чѣмъ успѣли заключить одного изъ шотландцевъ, по имени Мортимера, въ тюрьму Шатель, на нихъ напали два стрѣлка королевской шотландской гвардіи и освободили плѣнниковъ. См. Хронику Jean de Troyes за 1474 годъ.

Примѣчаніе VI. стр. 93. Игра въ карты.

Докторъ Драйсдёстъ замѣчаетъ, что карты, изобрѣтенныя въ предшествовавшее царствованіе для забавы Карла V во время его умственнаго разстройства, кажется, скоро распространились между придворными, такъ какъ подали уже Людовику XI поводъ къ метафорѣ. Таже пословица приводится Дюрендартомъ въ очарованномъ подземельи Монтезино. Предполагаемая причина изобрѣтенія картъ вызвала одинъ изъ остроумнѣйшихъ отвѣтовъ, когда либо слышанныхъ мной. Отвѣтъ этотъ данъ покойнымъ докторомъ Грегори изъ Единбурга одному очень важному сановнику шотландскаго суда. Свидѣтельство доктора должно было доказать невинность подсудимаго на основаніи его умственнаго разстройства. На одномъ изъ допросовъ докторъ допустилъ, что упомянутый человѣкъ хорошо игралъ въ вистъ. «И можете ли вы серіозно говорить, докторъ», сказалъ мудрый совѣтникъ, «что человѣкъ, способный отлично играть въ такую трудную игру, требующую въ высшей степени памяти, соображеніи и разсчетовъ, въ тоже время можетъ быть разстроенъ умомъ»? «Я не игрокъ», ловко отвѣчалъ докторъ, «но я читалъ въ исторіи, что карты были изобрѣтены для забавы сумашедшаго короля». Этотъ отвѣтъ повелъ къ рѣшенію вопроса.

Примѣчаіне I. стр. 103. Мирное и безмятежное житье etc.

Здѣсь король касается настоящихъ причинъ, по которымъ онъ съ такимъ тираническимъ упорствомъ настаивалъ на этомъ бракѣ. Уродливость принцессы представляла мало вѣроятности, чтобы она была плодородна и орлеанскій домъ, самый близкій по наслѣдству престола, могъ прекратиться за недостаткомъ наслѣдниковъ.

Въ одномъ письмѣ къ графу Даммартену, Людовикъ, упоминая о замужествѣ своей дочери, говоритъ, «Qu’ils n’auroienl pas beaucoup d’embarras a `nourrir les enfant, qui nailroienl de leur union; mais cependant elle aura lieu, quelque chose qu’on en puisse dire»^[63]. Wraxall, Исторія Франціи, томъ 1, стр. 143, примѣчаніе.

Примѣчаніе II. стр, 104. Кардиналъ Балю.

Доброжелательный, но неизвѣстный корреспондентъ замѣтилъ мнѣ, что я ошибся, утверждая, что кардиналъ былъ плохой ѣздокъ. Если такъ, я долженъ отдать справедливость его памяти; потому что немногіе люди, доживъ до моихъ лѣтъ, любятъ это упражненіе такъ, какъ я. Но кардиналъ могъ быть порядочнымъ всадникомъ, хотя считалъ верховую ѣзду такой же опасной, и какъ охоту.

Кардиналъ былъ человѣкъ надменный и тщеславный, какъ онъ доказалъ это въ 1465 году, при осадѣ Парижа, гдѣ, наперекоръ законамъ и обычаямъ войны, отправлялъ ночные караулы при звукахъ трубъ, роговъ и другихъ инструментовъ. Приписывая кардиналу незнаніе верховой ѣзды, я вспомнилъ случай, бывшій съ нимъ въ Парижѣ: на него напали убійцы и жизнь его была спасена только тѣмъ, что его мулъ, испуганный толпой, ускакалъ вмѣстѣ съ всадникомъ въ монастырь, игумену котораго онъ прежде принадлежалъ. — См. Хронику Jean-de-Troyes.

Примѣчаніе III. стр. 156. Галеотти.

Марціусъ Галеотти родился въ Парни, въ Умбріи. Онъ были, секретаремъ Матвѣя Корвина, короля венгерскаго, и наставникомъ его сына, Іоанна Корвина. При его дворѣ онъ написалъ сочиненіе De jocose dictis et [actis Regis Matthias Corvini. Онъ оставилъ Венгрію въ 1477 году и былъ посаженъ въ тюрьму въ Венеціи за обвиненіе въ распространеніи еретическихъ мнѣній въ сочиненіи, подъ заглавіемъ De homine inferiore et corpore ejus. Онъ была, принужденъ отказаться отъ своихъ мнѣній и могъ бы сильно пострадать, еслибъ не покровительство папы Сикста IV, бывшаго однимъ изъ его учениковъ. Онъ отправился во Францію, поступилъ къ Людовику XI и умеръ на его службѣ.

Примѣчаніе IV. стр. 179. Религія цыганъ.

Замѣчательной чертой характера этихъ бродягъ было то, что они не имѣли никакихъ опредѣленныхъ религіозныхъ началъ или обрядовъ, какъ напримѣръ евреи, на которыхъ они во многихъ отношеніяхъ походили. Они охотно принимали, насколько было нужно, религію той страны, въ которой имъ случалось останавливаться, но никогда но подчинялись ей болѣе, чѣмъ отъ нихъ требовали. Извѣстно, что въ Индіи они не приняли догматовъ ни браманизма ни магометанства; по этому-то ихъ стали считать принадлежащими къ отверженнымъ племенамъ Восточной Индіи, путамъ или паріямъ. Недостатокъ религіи замѣняется у нихъ въ значительной степени суевѣріемъ. Тѣ изъ ихъ обрядовъ, которые могли быть изслѣдованы, напримѣръ церемонія брака, грубы въ высшей степени и походятъ болѣе на обычаи готентотовъ, чѣмъ образованныхъ народовъ. Они перенимаютъ разные религіозные обряды той страны, въ которой находятся. У пограничныхъ жителей Англіи и Шотландіи существуетъ или существовало обыкновеніе приписывать счастливый исходъ путешствію, начатому прохожденіемъ черезъ приходскую церковь, и цыгане обыкновенно старались получить отъ сторожа позволеніе пройти черезъ церковь, когда въ ней не было службы, потому что она не считалась необходимой для счастливаго предзнаменованія. Впрочемъ они совершенно лишены всякаго дѣйствительнаго религіознаго чувства; высшій или болѣе образованный классъ не признаетъ другихъ боговъ, кромѣ боговъ епикурейцевъ. Этимъ объясняется вѣрованіе или скорѣе безвѣріе Гэйраддина Мограбинъ.

Я могу замѣтить здѣсь, что для этого лѣниваго и чувственнаго народа нѣтъ ничего непріятнѣе необходимости заниматься какимъ нибудь опредѣленнымъ ремесломъ. Когда въ 1815 г. Парижъ былъ занятъ союзными войсками, авторъ прогуливался вмѣстѣ съ англійскимъ офицеромъ около караула, занятаго прусскими войсками. Мой товарищъ курилъ и, проходя мимо солдата, хотѣлъ вынуть сигару изо рта согласно установленнымъ правиламъ, но, къ великому нашему удивленію, часовой обратился къ нему съ слѣдующими словами: «Rauchen sie immer fort, verdammt sey der preussische Dienst», т. e. «продолжайте курить, да будетъ проклята прусская служба!» Когда мы посмотрѣли внимательнѣе на этого человѣка, то увидали, что это былъ Zigeuner или цыганъ, но своему обыкновенію такимъ образомъ выразившій свое отвращеніе къ возложенной на него обязанности. Если взять въ разсчетъ опасность, которой онъ подвергался, произнося эти слова, то надо предположить въ немъ сильную нелюбовь къ службѣ, которая одна только могла заставить его такъ неосторожно подвергать себя взысканію. Еслибъ слова его были услышаны капраломъ или сержантомъ, то легчайшимъ наказаніемъ былъ бы Prügel.

Примѣчаніе V. стр. 257. Убійство люттихскаго епископа.

Относя убійство люттихскаго епископа, Людовика Бурбона, къ этому времени, мы нарушили историческую вѣрность. Правда, что епископъ былъ взятъ въ плѣнъ мятежными гражданами этого города; правда также, что извѣстіе о возстаніи дошло до Карла вмѣстѣ съ слухами объ убійствѣ епископа, что возбудило его негодованіе противъ Людовика, находившагося тогда въ его власти. Всѣ эти событія произошли въ 1468 г. тогда какъ убійство епископа случилось только въ 1482. Въ августѣ или сентябрѣ этого года, Гильомъ де-ла-Маркъ, прозванный Дикимъ Арденскимъ Кабаномъ, вступилъ съ недовольными гражданами Люттиха въ заговоръ противъ ихъ епископа, Лудовика Бурбона; въ подкрѣпленіе значительныя денежныя суммы были имъ присланы королемъ французскимъ. Этими средствами и съ помощію многихъ убійцъ и разбойниковъ, приставшихъ къ нему, какъ къ своему предводителю, де-ла-Маркъ собралъ войско, которое одѣлъ въ красные мундиры съ головой вепря на лѣвомъ рукавѣ. Съ этимъ маленькимъ войскомъ онъ приблизился къ Люттиху. Въ это время граждане, участвовавшіе въ заговорѣ, явились къ своему епископу и, предлагая ему стоять за него на смерть, совѣтовали выступить противъ этихъ разбойниковъ. Такимъ образомъ епископъ вышелъ во главѣ своихъ немногочисленныхъ воиновъ, надѣясь на помощь жителей Люттиха. Но, какъ только они приблизились къ непріятелю, люттихцы, какъ было прежде условлено, покинули знамена епископа и онъ остался съ одной горстью своихъ приверженцевъ. Де-ла-Маркъ, вполнѣ увѣренный въ успѣхѣ, напалъ на него и разбилъ на голову. Епископа привели передъ развратнаго рыцаря; ударивъ его сперва въ лице, онъ убилъ его собственноручно и велѣлъ выставить обнаженное тѣло на большой площади Люттиха передъ соборомъ Св. Ламберта.

Вотъ точный разсказъ драмы, поразившей всѣхъ ужасомъ. Въ текстѣ убійство епископа показано пятнацатью годами ранѣе по причинамъ, которыя читатели романовъ легко поймутъ.

Примѣчаніе IV. стр. 276. Шварцъ-рейтеры.

Фэйизъ Моррисонъ описываетъ этихъ солдатъ въ слѣдующихъ словахъ: «Кто посмотритъ на этихъ шварцъ-рейтеровъ (т. е. черныхъ всадниковъ), тотъ долженъ сознаться, что для того, чтобы выставить блескъ своихъ лошадей и сапогъ они нарочно чернятъ самихъ себя и дѣлаются похожими на угольщиковъ. Эти всадники одѣты въ черное платье и, какъ бы бѣдно оно не было, тратятъ не мало времени на его чистку. Большая часть изъ нихъ имѣютъ черныхъ лошадей и, какъ я говорилъ, любятъ, чтобы кони, сапоги и башмаки ярко блестѣли. Отъ постоянной чистки лошадей и натиранія обуви какимъ-то чернымъ снадобьемъ, руки и лица ихъ становятся черными, отъ чего произошло ихъ названіе. Впрочемъ я слыхалъ отъ нѣмцевъ, что они чернятъ себя для того, чтобы казаться страшнѣе своимъ врагамъ». Путешествіе Фэйизъ Моррисона, изданіе 1617 г., стр. 163.

Примѣчаніе V. стр. 294. Филипъ дэ-Коминъ.

Въ предъидущемъ паданіи этого сочиненія Филипъ дэ-Коминъ былъ описанъ, какъ человѣкъ маленькаго роста, болѣе годный на совѣтъ, чѣмъ на дѣйствіе. Это описаніе было сдѣлано наудачу, чтобы поразнообразить воинственные портреты, которыми такъ богатъ былъ тотъ вѣкъ и которыхъ такъ много въ этомъ сочиненіи. Историкъ Слейданъ говоритъ со словъ Матьё д’Арва, знавшаго Филипа дэ-Коминъ и служившаго при немъ, что онъ былъ человѣкъ высокаго роста и благородной наружности. Ученый господинъ Нешто, издатель Записокъ объ исторіи Франціи, говоритъ, что Филипъ дэ-Коминъ былъ дѣятельнымъ, участникомъ въ рыцарскихъ играхъ и церемоніяхъ на свадьбѣ Карла бургундскаго съ Маргаритой англійской въ 1468 г. (См. хронику Jean de-Troyes, въ изданіи Петито Mémoires Relatifs à l’histoire de France, томъ XIII, стр. 375, примѣчаніе). Я смотрѣлъ у Оливье де-ла-Маркъ, въ его запискахъ, книга II глава IV, описаніе этихъ лютыхъ суетъ; въ нихъ можно найти столько же разнообразныхъ предметовъ, какъ въ сумѣ стараго купца Петра Шлемиля, покупавшаго тѣни и носившаго въ своемъ мѣшкѣ все, что могли потребовать за нихъ въ промѣнъ. Въ этомъ великолѣпномъ описаніи есть и рыцари, и дамы, и пажи, и стрѣлки, много замковъ, ужасныхъ драконовъ, дромадеровъ; тутъ есть и леопарды, разъѣзжающіе на львахъ, скалы, сады, фонтаны, переломленныя и цѣлыя копья, и всѣ двѣнадцать подвиговъ Геркулеса. Мнѣ стоило труда отыскать Филипа дэ-Коминъ въ такой блестящей толпѣ. Его имя, впрочемъ, стоитъ первое въ отрядѣ храбрыхъ рыцарей и дворянъ, въ общемъ турнирѣ выѣхавшихъ въ числѣ двадцати человѣкъ, подъ предводительствомъ принца оранжеваго, противъ отряда, состоявшаго изъ такого же числа людей подъ предводительствомъ распутнаго Адольфа де-Клэвъ, который и сдѣлалъ вызовъ подъ романтическимъ именемъ Arbre d’Or (Золотого Дерева). Хотя схватка происходила на тупомъ оружіи, она была горяча и только значительная сила съ трудомъ могла разнять сражавшихся. Но этому Филипъ дэ-Коминъ имѣетъ право на титулъ tarn Marte, quam Mercurio (на столько Марсъ, на сколько Меркурій), но если взять въ разсчетъ мракъ, покрывающій остальныхъ сподвижниковъ этой troupe dorée (золотое войско), намъ не трудно опредѣлить, которое ихъ этихъ качествъ болѣе прославило его имя.

Примѣчаніе VI. стр. 296. Встрѣча Людовика и Карла послѣ сраженія при Монлери.

Послѣ сраженія при Монлери, въ 1465 г., Карлъ, тогда еще графъ Шаролэ, и Людовикъ, оба во главѣ маленькихъ отрядовъ, имѣли свиданіе у стѣнъ Парижа. Оба государя сошли съ лошадей и пошли вмѣстѣ, до того занятые разговоромъ о цѣли ихъ встрѣчи, что Карлъ забылъ положеніе, въ которомъ находился, и когда Людовикъ обернулся, чтобъ идти назадъ въ Парижъ, графъ Шаролэ такъ далеко послѣдовалъ за нимъ, что перешелъ за линію внѣшнихъ окоповъ, окружавшихъ Парижъ, и вошелъ въ полевое укрѣпленіе, соединявшееся траншеей съ городомъ. Съ нимъ было всего только пять или шесть человѣкъ. Свита, оставленная имъ тамъ, гдѣ онъ встрѣтился съ королемъ, пришла въ ужасъ и нѣкоторые изъ приближенныхъ поспѣшили къ Карлу, помня, что дѣдъ его былъ убитъ при Монтере во время такихъ же переговоровъ 10 сентября 1419 г. Къ великой радости, графъ въ цѣлости воротился къ нимъ, сопровождаемый собственной стражей Людовика. Бургундцы сильно упрекали его въ такой неосторожности.

— Не говорите болѣе объ этомъ, сказалъ Карлъ, — я сознаюсь въ своемъ безумствѣ, но я не зналъ, что дѣлалъ, пока не вошелъ въ укрѣпленія. — Записки Филипа дэ-Коминъ, глава XIII.

Людовика много хвалили за благодушіе въ этомъ случаѣ и понятно, что герцогъ долженъ былъ вспомнить этотъ поступокъ, когда врагъ его такъ неожиданно отдался въ его власть, при своемъ посѣщеніи Перонны.

Примѣчаніе VII. стр. 303. Пероннскій замокъ.

Пріѣздъ трехъ братьевъ, князей савойскаго дома, монсэньёра да-Ло, котораго Людовикъ долго держалъ въ тюрьмѣ, сира Понсе-да-Ривьёръ и сэньёра д’Урне, совершенно оригинальнаго романиста въ своемъ родѣ, котораго бы можно было тоже ввести въ этотъ романъ, но судьба Ефуиста была достаточнымъ предостереженіемъ для автора. Всѣ эти дворяне, носившіе бургундскій орденъ, именно крестъ св. Андрея, внушили Людовику такое опасеніе, что онъ весьма неосторожно потребовалъ, чтобъ его помѣстили въ старомъ пероннскомъ замкѣ и такимъ образомъ самъ отдалъ себя въ плѣнъ. Смотри записки Комина 1468 годъ.

Примѣчаніе къ XXVII гл. стр. 314.

Историческіе факты, относящіеся до этого знаменитаго свиданія, изложены въ XXVII главѣ. Агенты, посланные Людовикомъ, возбудили жителей Люттиха къ возстанію противъ ихъ государя, герцога Карла, и къ изгнанію и убійству ихъ епископа. Но Людовикъ не былъ приготовленъ къ тому, что они будутъ дѣйствовать съ такою поспѣшностью. Они схватились за оружіе съ дерзостью непостоянной черни, захватили епископа въ плѣнъ, угрожали ему, оскорбляли его и разорвали на части одного или двухъ изъ его канониковъ. Извѣстіе объ этомъ дошло до герцога бургундскаго въ то самое время, какъ Людовикъ такъ неосторожно отдался въ его власть; слѣдствіемъ этого было то, что Карлъ окружилъ пероннскій замокъ стражей и, глубоко негодуя на вѣроломство французскаго короля, возбуждавшаго къ мятежу его подданныхъ и между тѣмъ выражавшаго къ нему самую искреннюю дружбу, разсуждалъ о томъ, не присудить ли Людовика къ смертной казни.

Три дня Людовикъ оставался въ мучительной неизвѣстности и только его обильная щедрость къ любимцамъ и придворнымъ Карла спасли его отъ смерти или сверженія съ престола. Коминъ, бывшій въ то время каммергеромъ Карла бургундскаго и спавшій въ его комнатѣ, говоритъ, что Карлъ не раздѣвался и не спалъ, но только по временамъ бросался на постель или быстро ходилъ по комнатѣ. Долго его нельзя было ничѣмъ уговорить. Наконецъ только онъ согласился освободить Людовика съ условіемъ, чтобы онъ сопровождалъ его въ походъ и послалъ свое войско усмирить мятежниковъ, вызванныхъ къ возстанію его интригами.

Это было горькое и унизительное условіе, но Людовикъ, не видя другаго средства избѣжать послѣдствій своей неосторожности, не только покорился этому требованію, но поклялся исполнить его, на крестѣ, будто бы принадлежавшемъ Карлу Великому. Эти подробности взяты у Комина. Можно найти краткое описаніе въ исторіи Франціи, сэръ Натаніеля Урозоля, томъ I.

Примѣчаніе VIII. стр. 336. Балю.

Людовикъ сдержалъ свое обѣщаніе отомстить кардиналу ла-Балю, котораго онъ всегда обвинялъ въ измѣнѣ ему въ пользу Бургундіи. По возвращеніи въ свое государство, онъ велѣлъ заключить своего прежняго любимца въ одну изъ желѣзныхъ клѣтокъ Лота. Онѣ были такъ устроены, что человѣкъ обыкновеннаго роста не могъ ни встать, ни лечь въ нихъ. Нѣкоторые приписываютъ это ужасное изобрѣтеніе самому Балю. Во всякомъ случаѣ, онъ былъ заключенъ въ одной изъ такихъ клѣтокъ въ продолженіи одиннадцати лѣтъ и Людовикъ не позволялъ освобождать его до послѣдней своей болѣзни.

Примѣчаніе IX. стр. 337. Молитва Людовика XI.

Пробѣгая старую рукописную хронику, я не могъ не удивляться, что такой тонкой умъ, какой, безъ сомнѣнія, былъ у Людовика, могъ обольщать себя суевѣріемъ невообразимымъ и у самаго глунаго дикаря. Молитва Людовика, при подобномъ же случаѣ, сохраненная Брантомомъ, точно также замѣчательна по содержанію. Это та самая, которая была подслушана шутомъ и разсказана имъ, и такимъ образомъ открыла братоубійство, котораго никто никогда не могъ бы подозрѣвать. Оборотъ, данный разсказу развращеннымъ придворнымъ, способнымъ потѣшаться одинаково надъ всѣмъ преступнымъ, какъ и надъ всѣмъ развратнымъ, достоинъ вниманія читателя. Такіе поступки рѣдко совершаются тамъ, гдѣ нѣтъ людей низкихъ и жестокосердыхъ, способныхъ дѣлать ихъ предметомъ смѣха.

«Въ числѣ множества забавныхъ и ловкихъ продѣлокъ скрытности, притворства и хитрости, которыя добрый король (Людовикъ XI) совершилъ въ свое время, онъ между прочимъ умертви, въ своего брата, герцога гвіеннскаго, въ то время, какъ тотъ всего менѣе могъ ожидать этого. Король выказывалъ самую горячую любовь къ нему во время жизни и привязанность послѣ его смерти и такъ искусно велъ все дѣло, что оно навсегда бы осталось тайной, еслибъ онъ не взялъ къ себѣ на службу шута, принадлежавшаго его убитому брату. Случилось, что Людовикъ, погруженный въ молитву передъ алтаремъ мерійской богоматери которую онъ называлъ своей доброй покровительницей, и предполагая, что онъ совершенно одинъ, между тѣмъ какъ шутъ былъ не далеко и могъ слышать, далъ волю своему набожному изліянію въ слѣдующихъ словахъ:

— О, добрая богоматерь, моя милостивая покровительница, мой единственный другъ, къ которому я прибѣгаю, прошу тебя, заступись за меня передъ Господомъ и попроси у него прощенія за смерть моего брата, котораго я велѣлъ отравить гнусному аббату монастыря Іоанна. Я признаюсь тебѣ въ этомъ грѣхѣ, какъ своей доброй госпожѣ и покровительницѣ. Но что мнѣ было дѣлать, когда онъ постоянно возбуждалъ безпорядки въ моемъ государствѣ. Испроси же мнѣ прощеніе, добрая богоматерь, а я ужъ знаю, какъ вознаградить тебя».

Эта странная исповѣдь не ускользнула отъ вниманія шута, который за обѣдомъ, при всѣхъ, въ глаза упрекнулъ короля въ братоубійствѣ, на что Людовикъ не обратилъ вниманія, боясь увеличить скандалъ.

Примѣчаніе X. стр. 350. Марціусъ Галеотти.

Смерть Марціуса Галеотти имѣла нѣкоторое отношеніе къ Людовику XI. Астрологъ находился въ Ліонѣ и, услыхавъ, что король приближается къ городу, сѣлъ на коня, чтобы встрѣтить его. Соскакивая поспѣшно съ лошади, чтобы привѣтствовать короля, онъ упалъ и это паденіе, при его необычайной тучности, было причиной его смерти, въ 1478 году.

Но его находчивость и остроумное средство спастись отъ угрожавшей смерти не имѣетъ никакого отношенія къ жизни этого философа. Почти такой же случай разсказываютъ о Тиверіи, который спрашивалъ у предсказателя Ѳрасулла знаетъ ли онъ день своей собственной смерти и получили, въ отвѣтъ, что она случится ровно за три дня до смерти императора. Послѣ этого отвѣта, вмѣсто того, чтобы быть сброшенымъ со скалы въ море, какъ намѣревался было тиранъ, онъ былъ окруженъ заботливостью на всю остальную жизнь. — Тацитъ, лѣт., кн. IV, гл. 22.

Людовикъ XI получилъ подобный же отвѣтъ отъ одного астролога при слѣдующихъ обстоятельствахъ: спрошенный предсказатель пророчилъ, что любовница короля, къ которой тотъ былъ очень привязанъ, умретъ черезъ недѣлю. Такъ какъ пророчество оправдалось, король пришелъ въ сильный гнѣвъ противъ астролога, какъ будто онъ могъ отвратить предсказанное имъ несчастіе. Онъ послалъ за философомъ, поставивъ людей, которые должны были убить его, когда онъ выйдетъ отъ короля. Когда Людовикъ спросили, его о его собственной судьбѣ, онъ признался, что видитъ признаки большой опасности; спрошенный далѣе о днѣ моей смерти, онъ былъ достаточно проницателенъ, чтобы спокойно отвѣчать, что умретъ ровно за три дня до смерти его величества. Безъ сомнѣнія, были приняты мѣры, чтобъ онъ избѣжалъ приготовленной ему участи; даже впослѣдствіи король всегда покровительствовалъ ему, какъ человѣку истинной науки и тѣсно связанному съ его собственной судьбой.

Хотя почти всѣ историки Людовика представляютъ его слѣпо вѣрящимъ блестящими, обманамъ астрологіи, но нельзя предполагать, чтобы это довѣріе было глубоко вкоренено въ немъ, если справедливъ приведенный Бэлемъ анекдотъ.

Однажды Людовикъ, собираясь на охоту и опасаясь, что будетъ дурная погода, спросилъ у находившагося при немъ астролога будетъ ли она хороша. Мудрецъ, справившись съ своей астролябіей, съ увѣренностью отвѣчалъ утвердительно. При входѣ въ лѣсъ, королевская свита встрѣтила угольщика, который выразилъ нѣкоторымъ слугамъ свиты удивленіе, что король вздумалъ охотиться въ день, грозившій бурей. Предсказаніе угольщика оказалось справедливымъ. Король и его дворъ возвратились съ охоты порядкомъ промокшіе и Людовикъ, слышавшій слова угольщика, велѣлъ привести его къ себѣ. — Какимъ образомъ могъ ты, другъ мой, предсказать погоду вѣрнѣе, чѣмъ этотъ ученый человѣкъ? спросилъ онъ. — Я несвѣдущій человѣкъ, ваше величество, отвѣчалъ угольщикъ, — никогда не былъ въ школѣ и не умѣю ни читать ни писать, но у меня есть свой астрологъ, который не хуже любаго изъ нихъ предскажетъ погоду. Это, съ вашого позволенія, оселъ, который возитъ мою тележку съ угольями: онъ всегда при приближеніи дурной погоды подымаетъ уши, идетъ медленнѣе обыкновеннаго и жмется къ стѣнамъ, по этимъ-то признакамъ я предсказалъ вчерашнюю бурю. Король разразился смѣхомъ, отослалъ двуногаго астролога, а угольщику назначилъ небольшую сумму на содержаніе четвероногаго, и поклялся никогда не вѣрить никакому другому астрологу, кромѣ осла угольщика.

Но если справедливо слѣдующее событіе, то довѣріе Людовика было не таково, чтобы поколебаться отъ вышеписанной неудачи. Говорятъ, что онъ повѣрилъ предсказанію Анджело-Катто, своего доктора и друга Конина, предсказавшаго смерть Карла бургундскаго въ тотъ самый день и часъ, когда она дѣйствительно случилась въ сраженіи при Моро! Въ этой увѣренности, Людовикъ обѣщалъ поставить серебряную рѣшетку къ ракѣ Св. Мартина, что и исполнилъ въ послѣдствіи, истративъ на это сто тысячъ франковъ. Кромѣ того извѣстно, что онъ былъ униженнымъ и покорнымъ рабомъ своихъ врачей. Одинъ изъ нихъ. Коктіе или Коттіо, сверхъ жалованья въ десять тысячъ кронъ, успѣлъ вытянуть у своего царственнаго паціента большія суммы деньгами и много земель, а въ добавокъ епископство Атіенское для своего племянника. Онъ поддерживалъ надъ Людовикомъ неограниченное вліяніе, обращаясь съ нимъ съ самой непочтительной грубостью и дерзостью. «Я знаю», сказалъ онъ больному «королю, что въ одинъ прекрасный день вы прогоните меня, какъ и многихъ другихъ. Но, клянусь небомъ, вамъ лучше было бы воздержаться: вы не проживете и осьми дней послѣ этого!» Не стоитъ далѣе останавливаться на описанныхъ предразсудкахъ государя, котораго несчастная привязанность къ жизни заставляла переносить такія оскорбленія.

Примѣчаніе XI. стр. 373. Филипъ дэ-Коминъ.

Несомнѣнно, что во время замѣчательнаго событіи въ Пероннѣ, Филипъ дэ-Коминъ впервые постигъ всю силу ума Людовика, который такъ поразилъ его, что, читая его мемуары, нельзя не замѣтить какъ въ своемъ ослѣпленіи онъ не видѣлъ самыхъ гнусныхъ чертъ его характера. Съ этого времени онъ сталъ пристрастно относиться къ Франціи. Историкъ перешелъ во Францію въ 1472 г. и вскорѣ пользовался полнымъ расположеніемъ Людовика XI. Впослѣдствіи онъ сдѣлался владѣтелемъ графства д’Аржантонъ и другихъ. Титулъ этотъ приданъ ему слишкомъ рано въ прежнихъ изданіяхъ этого сочиненія; онъ не имѣлъ его, пока не былъ на службѣ Франціи. По смерти Людовика, Филипъ дэ-Коминъ возбудилъ подозрѣніе его дочери, обыкновенно называемой dame de Heaujeu, какъ слишкомъ ревностный приверженецъ враждебнаго орлеанскаго дома. Историкъ былъ заключенъ на восемь мѣсяцевъ въ одну изъ желѣзныхъ клѣтокъ, такъ подробно имъ описанныхъ. Здѣсь-то онъ жаловался на участь придворной жизни. «Я отважился», говоритъ онъ, въ своемъ горѣ, «пуститься въ открытый океанъ и волны поглодай меня.» Онъ былъ подвергнутъ суду и, обвиненный въ сношеніяхъ съ недоброжелательными лицами, удаленъ, по приговору парижскаго парламента, на нѣсколько лѣтъ отъ двора. Онъ пережилъ однако эту невзгоду, а впослѣдствіи, при Карлѣ VIII, исполнилъ нѣсколько важныхъ порученій, требовавшихъ искуснаго человѣка. Лудовикъ ХІІ тоже благосклонно смотрѣлъ на историка, но не пользовался его услугами. Онъ умеръ въ своемъ Аржентонскомъ замкѣ, въ 1509 году; объ немъ жалѣли, какъ объ одномъ изъ самыхъ мудрыхъ государственныхъ людей и, безъ сомнѣнія, какъ о лучшемъ историкѣ своего времени. Въ поэмѣ Ронсара, посвященной его памяти, онъ прославляется, какъ первый, показавшій какой блескъ придаетъ знаніе храбрости и благородному происхожденію.

Примѣчаніе XL стр. 102. Переодѣтый герольдъ.

Герольдамъ въ среднихъ вѣкахъ, какъ римскимъ feciales, придавался почти священный характеръ. Ударить герольда было преступленіемъ, заслуживавшимъ строгаго наказанія; принять обманомъ званіе такого важнаго лица было, въ нѣкоторой степени, измѣной противъ людей, считавшихся хранителями тайнъ государей и чести дворянъ. Но такой неразборчивый на средства государь, какъ Людовикъ XI, не задумался прибѣгнуть къ такому обману, когда хотѣлъ вступить въ переговоры съ Эдуардомъ IV, королемъ англійскимъ.

Полагаясь на свое глубокое знаніе людей, онъ избралъ для исполненія своего намѣренія простаго слугу. Этого человѣка, извѣстнаго ему своей ловкостью, онъ одѣлъ герольдомъ и, снабдивъ всѣми знаками его званія, послалъ въ этомъ качествѣ открыть переговоры съ англійскимъ войскомъ. Въ этомъ событіи замѣчательны два обстоятельства. Первое, что эта уловка, хотя весьма обманчиваго свойства, не была по видимому вызвана необходимостью, такъ какъ вся польза, принесенная ею королю Людовику заключалась только въ томъ, что онъ избѣгалъ всякаго обязательства, которые лежали бы на немъ, еслибы онъ отправилъ болѣе отвѣтственнаго посла. Другое обстоятельство, заслуживающее вниманія, то, что Коминъ, подробно разсказывая объ этомъ событіи, такъ восхищенъ проницательностью, выказанной Людовикомъ при выборѣ, и ловкостью, съ какой онъ давалъ наставленія лже-герольду, что совершенно забываетъ упомянуть о наглости обмана, а также и о томъ, что онъ легко могъ обнаружиться. Эти обстоятельства могутъ привести насъ къ заключенію, что важное значеніе, которое герольды старались присвоить себѣ, начинало уже упадать въ глазахъ государственныхъ и свѣтскихъ людей.

Даже Фернъ, ревностный защитникъ достоинства герольдовъ, кажется, приписываетъ въ нѣкоторой степени необходимости это нарушеніе ихъ правъ. «Я со стыдомъ», говоритъ онъ, «слышалъ, какъ нѣкоторые хвалить поступокъ французскаго государя, Людовика XI, который такъ не по рыцарски относился къ своей собственной чести и чести своего оружія, что рѣдко имѣлъ при своемъ дворѣ герольдовъ. Вслѣдствіе этого, когда Эдуардъ IV, король англійскій, съ враждебными силами вступилъ во Францію и расположился передъ городомъ Сен-Квентиномъ, упомянутый французскій король, за неимѣніемъ герольда, чтобы отвести его порученія къ англійскому королю, былъ принужденъ надѣть на простаго слугу знамя трубача; прорѣзавъ по срединѣ дыру, въ которую герольдъ могъ бы просунуть голову, знамя набросили ему на плечо, вмѣсто платья герольда Франціи. Такимъ образомъ наскоро наряженный посолъ, этотъ лже-герольдъ, прибыль съ устными порученіями своего государя предложить миръ нашему королю». «Хорошо», отвѣчаетъ Іоркватюсъ, другое говорящее лице въ діалогѣ, «такого преступленія никогда не было и я надѣюсь не будетъ совершено ни однимъ изъ нашихъ англійскихъ королей.» — Фернъ. Гербъ дворянства, 1586 г. стр. 161.

Въ этомъ любопытномъ сочиненіи, кромѣ нѣкоторыхъ доказательствъ въ пользу гербовъ, слишкомъ походящихъ на богохульство, чтобы повторять ихъ, авторъ сообщаетъ намъ, что апостолы были благороднаго происхожденія, что многіе изъ нихъ вели свой родъ отъ знаменитаго полководца Іуды Маккавея, потомство котораго съ теченіемъ времени и отъ бѣдствій войны впало въ нищету и принуждено было заниматься унизительными работами. Такимъ образомъ четверо изъ учителей и отцовъ церкви (Амвросій, Августинъ, Іеронимъ и Григорій) были кровные дворяне и воины. Стр. 98. Принадлежащая автору копія съ этого рѣдкаго сочиненія (память объ одномъ умершехъ другѣ, подававшемъ много надеждъ), представляетъ любопытную выходку національной, вошедшей въ пословицу, раздражительности шотландскаго герольда. Этотъ человѣкъ, но имени Томасъ Дрейздаль, Ислэ-герольдъ, купилъ, какъ видно, эту книгу въ 1619 году и, кажется, терпѣливо и съ пользой пробѣжалъ ее до того мѣста, гдѣ Фернъ входитъ въ разбирательство различія, существующаго между коронами государей и вассаловъ: «Это тоже король, но онъ подданный и вассалъ государства и короны другаго короля, какъ своего верховнаго государя; какъ напр. король Шотландіи по отношенію къ нашему англійскому государству.» Эти слова взволновали горячую шотландскую кровь Ислэ-герольда, который, забывая, что книга была напечатана почти сорокъ лѣтъ толу назадъ и авторъ, по всей вѣроятности, уже умеръ, въ великомъ гнѣвѣ написалъ на поляхъ крупными буквами. «Онъ измѣнникъ и лжецъ по горло, и я вызываю на поединокъ того, кто говоритъ, что шотландскіе короли были когда либо вассалами Англіи».

Примѣчаніе XII. стр. 432. Нападеніе на Люттихъ.

Когда подошли Карлъ и французскій король, они расположили свой войска въ двухъ деревняхъ недалеко отъ стѣнъ города. Въ слѣдующіе два или три дни Людовикъ отличался спокойствіемъ и разсудительностью въ своихъ распоряженіяхъ во время осады и принималъ мѣры для обороны въ случаѣ вылазки, между тѣмъ, безспорно отважный, но отличавшійся опрометчивостью и безпорядочностью, герцогъ бургундскій, казалось, сильно подозрѣвалъ, что король измѣнитъ ему и соединится съ жителями Люттиха.

Они стояли передъ городомъ пять или шесть дней, и наконецъ 30-го октября 1318 г. назначили общій приступъ. Граждане, вѣроятно увѣдомленные о ихъ намѣреніи, рѣшились предупредить ихъ отчаянной вылазкой черезъ проломы стѣнъ. Во главѣ своей они поставили шестьсотъ человѣкъ изъ маленькой провинціи Франшемонъ, принадлежавшей епископству люттихскому, признанныхъ за самыхъ храбрыхъ людей всего войска.

Они вдругъ хлынули изъ города и неожиданно напали на лагерь герцога бургундскаго, прежде чѣмъ его стражи успѣли надѣть свои брони, которыя сняли, чтобы отдохнуть передъ приступомъ. Квартира Людовика тоже подверглась нападенію и опасности. Послѣдовало большое, замѣшательство, безъ сомнѣніи увеличенное еще болѣе взаимнымъ недовѣріемъ французовъ и бургундцевъ. Однако люттихцы не могли выстоять въ своомъ дерзкомъ предпріятіи, когда воины короля и герцога начали приходить въ себя отъ перваго замѣшательства, и были наконецъ принуждены возвратиться въ свой городъ, едва не застигнувъ врасплохъ короля Людовика и герцога бургундскаго, самыхъ могущественныхъ государей своего времени.

Съ разсвѣтомъ, какъ было рѣшено, начался приступъ, и граждане, упавшіе духомъ и уставшіе отъ ночной вылазки, не оказали ожиданнаго сопротивленія. Люттихъ былъ взять и жестоко раззоренъ, безъ пощады къ полу, возрасту и святынѣ. Эти подробности разсказаны Коминомъ, въ его запискахъ, книга II, главы 11, 12, 13, и почти совершенно согласны съ происшествіемъ въ нашемъ романѣ.

↑ Замѣтка о переодѣтомъ герольдѣ, въ концѣ книги.
↑ Догберри — забавный полицейскій чиновникъ въ комедіи Шекспира, изъ которой взятъ предшествующій эпиграфъ, Конрадъ называетъ его осломъ, что сильно раздражаетъ этого господина.
↑ Смотри «Опытъ Прайса о Живописномъ». Въ особенности замѣчателенъ прекрасный, вполнѣ поэтическій разсказъ, гдѣ авторъ описываетъ чувство, съ которымъ онъ, по совѣту одного нововводителя, разрушалъ старый запущенный садъ съ его тиссовою изгородью, богато украшенными желѣзными воротами и съ его дикимъ уединеніемъ.
↑ Такъ французы называютъ англичанъ.
↑ Bride — значитъ невѣста, bridle — узда. Маркизъ смѣшиваетъ эти слова.
↑ Первое изданіе очень уважается знатоками, если хорошо сохранилось, и носитъ названіе: «Les Cent Nouvelles Nouvelles, contenant Cent Histoires Nouveaux, qui sont moult plaisans à raconter en toutes bonnes compagnies par manière de joyeuxetc». Paris, Antoine Vcrard. Sans date d’année d’impression; in folio gotique. Смотри Де Нюръ.
↑ Гордъ, какъ шотландецъ.
↑ Примѣчаніе 1. Святой Губертъ.
↑ Презрѣніе, съ которымъ Людовикъ относился въ умственнымъ и нравственнымъ качествамъ прекраснаго пола, составляло одну, и далеко не лучшую, изъ особенностей его характера.
↑ Крестьяне, близь Бордо, ходятъ на ходуляхъ по степямъ сыпучаго песку, называемымъ ландами.
↑ Broad arrow. Такъ называются въ Англія начальныя буквы H. M. (Нis Majesty, его величество), которыя пишутся на предметахъ, назначенныхъ для употребленія короля или для казны.
↑ Примѣчаніе 5. Шотландскіе стрѣлки.
↑ Въ обоихъ этихъ сраженіяхъ шотландскіе союзники Франція отличилась подъ предводительствомъ Стюарта, графа Вёккава. При Боже они одержали верхъ, убили герцога Кларенскаго, брата Генриха I, и обратили въ бѣгство его войско. При Вернёлѣ они были разбиты и почти совершенно уничтожены.
↑ Докладчикъ по дѣламъ церкви и, вмѣстѣ съ тѣмъ, раздаватель милостыни.
↑ Вмѣсто этого имени, всеобщая ненависть дала Оливье прозвище діавола. Онъ сначала былъ брадобреемъ короля, а потомъ сдѣлался это любимымъ совѣтникомъ.
↑ Смотри примѣчаніе 6. Игра въ карты.
↑ Смотри примѣчаніе I. Мирное и безмитежное житье.
↑ Примѣчаніе II. Кардиналъ Балю.
↑ Карлъ Великій, какъ кажется вслѣдствіе его безпощадной жестокости къ саксонцамъ и другимъ язычникамъ, считался святымъ въ продолженіе вѣковъ религіознаго мрака; Людовикъ XI, какъ одинъ изъ его потомковъ, особенно чтилъ память этого государя.
↑ При жизни своего отца, Людовикъ жилъ въ Бургундіи и обыкновенно въ женанскомъ замкѣ. Въ нашемъ романѣ часто говорится о его ссылкѣ.
↑ Лучше хорошій столъ, чѣмъ красивое платье.
↑ Люди, читавшіе «Cent Nouvelles Nouvelles», могутъ имѣть понятіе о грубомъ юморѣ Людовика XI. Это собраніе анекдотовъ скалакдалёзнѣе большей части подобнаго рода сочиненій того времени.
↑ О вещахъ, неизвѣстныхъ большинству рода человѣческаго.
↑ Турецкій монахъ.
↑ Смотри примѣчаніе III. Галеотти.
↑ Который занималъ впослѣдствіи одну изъ нихъ впродолженіи одиннадцати лѣтъ.
↑ Такъ назывались войска, набираемыя венеціанцами въ провинціяхъ, лежавшихъ къ востоку отъ ихъ залива.
↑ Примѣчаніе IV. Религія цыганъ.
↑ Разсказываютъ подобную же исторію о герцогѣ вандомскомъ, который будто бы отвѣчалъ такой же кухонной лотынью на классическія увѣщаніи нѣмецкихъ монаховъ, просившихъ избавить ихъ отъ контрибуціи.
↑ Приключенія Квентина въ Люттихѣ могутъ показаться преувеличенными, но иногда удивительно, какія незначительныя обстоятельства имѣютъ вліяніе на умы въ минуту тревоги и неизвѣстности. Большинство читателей помнятъ, вѣроятно, что когда голландцы были готовы свергнуть съ себя иго Франціи, ихъ стремленіе къ освобожденію было сильно возбуждено появленіемъ человѣка въ мундирѣ британскаго волонтера; его прибытіе, хотя и совершенно по частнымъ дѣланъ, было принято какъ ручательство въ помощи Англіи.
↑ «А sooth boord (true joke) is no boord», говорятъ шотландцы.
↑ Битвы между гражданами Люттиха и Карломъ Смѣлымъ, тогда еще графомъ Шаролэ, въ которой граждане были совершенно разбиты.
↑ Смотри примѣчаніе V. Убіеніе епископа люттихскаго.
↑ См. примѣчаніе IV. Шварцрейторы.
↑ Нѣтъ, нѣтъ, это не годится.
↑ Въ самомъ дѣлѣ, хотя Неронна находится на открытой равнинѣ, она никогда не была взята непріятелями и сохраняла названіе: Peronne la Рисеllе, пока Велингтонъ, великій разрушитель подобнаго рода репутацій, не уничтожилъ этого названія, овладѣвъ ею, на пути къ Парижу, въ 1815 г.
↑ Д’Имберкуръ былъ казненъ, вмѣстѣ съ бургундскимъ канцлеромъ, жителями Гента въ 1477 г. Марія бургундская, дочь Карла Смѣлаго, въ траурной одеждѣ вышла на площадь и со слезами тщетно просила своихъ возмутившихся подданныхъ пощадить жизнь ея министровъ.
↑ См. Примѣчаніе V. Филипъ дэ-Коминъ.
↑ См. Примѣчаніе VI. Встрѣча Людовика и Карла послѣ сраженія пра Монлери.
↑ Шутъ Карла бургундскаго.
↑ См. Примѣчаніе VII. Пероннскій замокъ.
↑ Такъ называли одного изъ графовъ Дугласъ.
↑ Извѣстное привидѣніе, иногда называемое le grand Veneur. Сюлли даетъ нѣкоторыя подробности объ немъ.
↑ Смотри примѣчаніе VIII. Балю.
↑ См. примѣчаніе IX. Молитва Людовика.
↑ Конецъ или, лучше сказать, веревка вѣнчаетъ дѣло.
↑ Варилласъ, въ исторіи Людовика XI, замѣчаетъ, что его великій превотъ часто такъ спѣшилъ исполненіемъ казни, что вмѣсто указаннаго королемъ человѣка, вѣшалъ другаго. Это всегда бывало причиной двойной казни; злоба и месть Людовика никогда не удовлетворялись наказаніемъ одного вмѣсто другаго.
↑ Авторъ старался придать гнусному Тристану нѣчто въ родѣ собачьей и грубой преданности Людовику, подобной преданности бульдога своему хозяину. Не смотря на всю жестокость своего звѣрскаго характера, Тристанъ, безъ сомнѣнія былъ человѣкъ храбрый. Въ молодости онъ былъ возведенъ въ рыцари на проломѣ Фронсака, съ многими другими благородными юношами, рукой славнаго Дюнуа, извѣстнаго героя царствованія Карла V.
↑ См. Примѣчаніе X. Марціусъ Галеотти.
↑ Горе побѣжденнымъ.
↑ Голова битая сапогами.
↑ Фактъ переданъ рѣзче и не столь достовѣрно во французскихъ мемуарахъ того времени, которые утверждаютъ, что Коминъ, по надменности, несогласной съ его здравымъ смысломъ, попросилъ Карла бургундскаго снять съ него сапоги, хотя тотъ и не давалъ ему никакого повода въ такой фамилілрности. Я старался придать этому анекдоту смыслъ болѣе сообразный съ умомъ и осторожностью великаго писателя.
↑ Женщина измѣнчива и непостоянна.
↑ См. примѣч. X. Филипъ дэ-Коминъ.
↑ Гордъ, какъ шотландецъ.
↑ Возвѣщаю вамъ радость великую.
↑ См. примѣч. XI. Переодѣтый герольдъ.
↑ Едва ли было возможно въ четырнадцатомъ столѣтіи также рисковать рукой богатой наслѣдницы, ставя ее въ зависимость отъ исхода битвы, какъ въ то время, когда законы рыцарства пользовались еще общимъ уваженіемъ. Тѣмъ не менѣе, подобная мысль могла придти въ голову такому самовластному государю, какъ Карлъ, въ подобномъ обстоятельствѣ.
↑ Авторъ считаетъ почти лишнимъ прибавлять что женитьба Гильона де-ла-Маркъ на графинѣ Амелинѣ такой же вымыселъ, какъ и сама графиня. Настоящая невѣста Дикаго Арденскаго Кабана была Жанна д’Армель, баронесса Скупговенъ.
↑ См. примѣч. XII. Нападеніе на Люттихъ.
↑ Small-Back — маленькая спина, общепринятое въ Шотландіи выраженіе для обозначенія смерти, которая обыкновенно изображается въ видѣ скелета.
↑ Старый стихъ, которымъ Лесли доказываютъ свое происхожденіе отъ одного стараго рыцаря, сразившаго, говорятъ, венгерскаго паладина огромнаго роста и давшаго себѣ прозвище, по мѣсту, гдѣ сражался.
↑ Что имъ не будетъ стоить большаго труда кормить дѣтей, которыя родятся отъ ихъ брака, по что, несмотря на это, бракъ состоится, чтобы ни говорили.

[1] Замѣтка о переодѣтомъ герольдѣ, въ концѣ книги.

[2] Догберри — забавный полицейскій чиновникъ въ комедіи Шекспира, изъ которой взятъ предшествующій эпиграфъ, Конрадъ называетъ его осломъ, что сильно раздражаетъ этого господина.

[3] Смотри «Опытъ Прайса о Живописномъ». Въ особенности замѣчателенъ прекрасный, вполнѣ поэтическій разсказъ, гдѣ авторъ описываетъ чувство, съ которымъ онъ, по совѣту одного нововводителя, разрушалъ старый запущенный садъ съ его тиссовою изгородью, богато украшенными желѣзными воротами и съ его дикимъ уединеніемъ.

[4] Такъ французы называютъ англичанъ.

[5] Bride — значитъ невѣста, bridle — узда. Маркизъ смѣшиваетъ эти слова.

[6] Первое изданіе очень уважается знатоками, если хорошо сохранилось, и носитъ названіе: «Les Cent Nouvelles Nouvelles, contenant Cent Histoires Nouveaux, qui sont moult plaisans à raconter en toutes bonnes compagnies par manière de joyeuxetc». Paris, Antoine Vcrard. Sans date d’année d’impression; in folio gotique. Смотри Де Нюръ.

[7] Гордъ, какъ шотландецъ.

[8] Примѣчаніе 1. Святой Губертъ.

[9] Презрѣніе, съ которымъ Людовикъ относился въ умственнымъ и нравственнымъ качествамъ прекраснаго пола, составляло одну, и далеко не лучшую, изъ особенностей его характера.

[10] Крестьяне, близь Бордо, ходятъ на ходуляхъ по степямъ сыпучаго песку, называемымъ ландами.

[11] Broad arrow. Такъ называются въ Англія начальныя буквы H. M. (Нis Majesty, его величество), которыя пишутся на предметахъ, назначенныхъ для употребленія короля или для казны.

[12] Примѣчаніе 5. Шотландскіе стрѣлки.

[13] Въ обоихъ этихъ сраженіяхъ шотландскіе союзники Франція отличилась подъ предводительствомъ Стюарта, графа Вёккава. При Боже они одержали верхъ, убили герцога Кларенскаго, брата Генриха I, и обратили въ бѣгство его войско. При Вернёлѣ они были разбиты и почти совершенно уничтожены.

[14] Докладчикъ по дѣламъ церкви и, вмѣстѣ съ тѣмъ, раздаватель милостыни.

[15] Вмѣсто этого имени, всеобщая ненависть дала Оливье прозвище діавола. Онъ сначала былъ брадобреемъ короля, а потомъ сдѣлался это любимымъ совѣтникомъ.

[16] Смотри примѣчаніе 6. Игра въ карты.

[17] Смотри примѣчаніе I. Мирное и безмитежное житье.

[18] Примѣчаніе II. Кардиналъ Балю.

[19] Карлъ Великій, какъ кажется вслѣдствіе его безпощадной жестокости къ саксонцамъ и другимъ язычникамъ, считался святымъ въ продолженіе вѣковъ религіознаго мрака; Людовикъ XI, какъ одинъ изъ его потомковъ, особенно чтилъ память этого государя.

[20] При жизни своего отца, Людовикъ жилъ въ Бургундіи и обыкновенно въ женанскомъ замкѣ. Въ нашемъ романѣ часто говорится о его ссылкѣ.

[21] Лучше хорошій столъ, чѣмъ красивое платье.

[22] Люди, читавшіе «Cent Nouvelles Nouvelles», могутъ имѣть понятіе о грубомъ юморѣ Людовика XI. Это собраніе анекдотовъ скалакдалёзнѣе большей части подобнаго рода сочиненій того времени.

[23] О вещахъ, неизвѣстныхъ большинству рода человѣческаго.

[24] Турецкій монахъ.

[25] Смотри примѣчаніе III. Галеотти.

[26] Который занималъ впослѣдствіи одну изъ нихъ впродолженіи одиннадцати лѣтъ.

[27] Такъ назывались войска, набираемыя венеціанцами въ провинціяхъ, лежавшихъ къ востоку отъ ихъ залива.

[28] Примѣчаніе IV. Религія цыганъ.

[29] Разсказываютъ подобную же исторію о герцогѣ вандомскомъ, который будто бы отвѣчалъ такой же кухонной лотынью на классическія увѣщаніи нѣмецкихъ монаховъ, просившихъ избавить ихъ отъ контрибуціи.

[30] Приключенія Квентина въ Люттихѣ могутъ показаться преувеличенными, но иногда удивительно, какія незначительныя обстоятельства имѣютъ вліяніе на умы въ минуту тревоги и неизвѣстности. Большинство читателей помнятъ, вѣроятно, что когда голландцы были готовы свергнуть съ себя иго Франціи, ихъ стремленіе къ освобожденію было сильно возбуждено появленіемъ человѣка въ мундирѣ британскаго волонтера; его прибытіе, хотя и совершенно по частнымъ дѣланъ, было принято какъ ручательство въ помощи Англіи.

[31] «А sooth boord (true joke) is no boord», говорятъ шотландцы.

[32] Битвы между гражданами Люттиха и Карломъ Смѣлымъ, тогда еще графомъ Шаролэ, въ которой граждане были совершенно разбиты.

[33] Смотри примѣчаніе V. Убіеніе епископа люттихскаго.

[34] См. примѣчаніе IV. Шварцрейторы.

[35] Нѣтъ, нѣтъ, это не годится.

[36] Въ самомъ дѣлѣ, хотя Неронна находится на открытой равнинѣ, она никогда не была взята непріятелями и сохраняла названіе: Peronne la Рисеllе, пока Велингтонъ, великій разрушитель подобнаго рода репутацій, не уничтожилъ этого названія, овладѣвъ ею, на пути къ Парижу, въ 1815 г.

[37] Д’Имберкуръ былъ казненъ, вмѣстѣ съ бургундскимъ канцлеромъ, жителями Гента въ 1477 г. Марія бургундская, дочь Карла Смѣлаго, въ траурной одеждѣ вышла на площадь и со слезами тщетно просила своихъ возмутившихся подданныхъ пощадить жизнь ея министровъ.

[38] См. Примѣчаніе V. Филипъ дэ-Коминъ.

[39] См. Примѣчаніе VI. Встрѣча Людовика и Карла послѣ сраженія пра Монлери.

[40] Шутъ Карла бургундскаго.

[41] См. Примѣчаніе VII. Пероннскій замокъ.

[42] Такъ называли одного изъ графовъ Дугласъ.

[43] Извѣстное привидѣніе, иногда называемое le grand Veneur. Сюлли даетъ нѣкоторыя подробности объ немъ.

[44] Смотри примѣчаніе VIII. Балю.

[45] См. примѣчаніе IX. Молитва Людовика.

[46] Конецъ или, лучше сказать, веревка вѣнчаетъ дѣло.

[47] Варилласъ, въ исторіи Людовика XI, замѣчаетъ, что его великій превотъ часто такъ спѣшилъ исполненіемъ казни, что вмѣсто указаннаго королемъ человѣка, вѣшалъ другаго. Это всегда бывало причиной двойной казни; злоба и месть Людовика никогда не удовлетворялись наказаніемъ одного вмѣсто другаго.

[48] Авторъ старался придать гнусному Тристану нѣчто въ родѣ собачьей и грубой преданности Людовику, подобной преданности бульдога своему хозяину. Не смотря на всю жестокость своего звѣрскаго характера, Тристанъ, безъ сомнѣнія былъ человѣкъ храбрый. Въ молодости онъ былъ возведенъ въ рыцари на проломѣ Фронсака, съ многими другими благородными юношами, рукой славнаго Дюнуа, извѣстнаго героя царствованія Карла V.

[49] См. Примѣчаніе X. Марціусъ Галеотти.

[50] Горе побѣжденнымъ.

[51] Голова битая сапогами.

[52] Фактъ переданъ рѣзче и не столь достовѣрно во французскихъ мемуарахъ того времени, которые утверждаютъ, что Коминъ, по надменности, несогласной съ его здравымъ смысломъ, попросилъ Карла бургундскаго снять съ него сапоги, хотя тотъ и не давалъ ему никакого повода въ такой фамилілрности. Я старался придать этому анекдоту смыслъ болѣе сообразный съ умомъ и осторожностью великаго писателя.

[53] Женщина измѣнчива и непостоянна.

[54] См. примѣч. X. Филипъ дэ-Коминъ.

[55] Гордъ, какъ шотландецъ.

[56] Возвѣщаю вамъ радость великую.

[57] См. примѣч. XI. Переодѣтый герольдъ.

[58] Едва ли было возможно въ четырнадцатомъ столѣтіи также рисковать рукой богатой наслѣдницы, ставя ее въ зависимость отъ исхода битвы, какъ въ то время, когда законы рыцарства пользовались еще общимъ уваженіемъ. Тѣмъ не менѣе, подобная мысль могла придти въ голову такому самовластному государю, какъ Карлъ, въ подобномъ обстоятельствѣ.

[59] Авторъ считаетъ почти лишнимъ прибавлять что женитьба Гильона де-ла-Маркъ на графинѣ Амелинѣ такой же вымыселъ, какъ и сама графиня. Настоящая невѣста Дикаго Арденскаго Кабана была Жанна д’Армель, баронесса Скупговенъ.

[60] См. примѣч. XII. Нападеніе на Люттихъ.

[61] Small-Back — маленькая спина, общепринятое въ Шотландіи выраженіе для обозначенія смерти, которая обыкновенно изображается въ видѣ скелета.

[62] Старый стихъ, которымъ Лесли доказываютъ свое происхожденіе отъ одного стараго рыцаря, сразившаго, говорятъ, венгерскаго паладина огромнаго роста и давшаго себѣ прозвище, по мѣсту, гдѣ сражался.

[63] Что имъ не будетъ стоить большаго труда кормить дѣтей, которыя родятся отъ ихъ брака, по что, несмотря на это, бракъ состоится, чтобы ни говорили.

[1]

[2]

[3]

[4]

[5]

[6]

[7]

[8]

[9]

[10]

[11]

[12]

[13]

[14]

[15]

[16]

[17]

[18]

[19]

[20]

[21]

[22]

[23]

[24]

[25]

[26]

[27]

[28]

[29]

[30]

[31]

[32]

[33]

[34]

[35]

[36]

[37]

[38]

[39]

[40]

[41]

[42]

[43]

[44]

[45]

[46]

[47]

[48]

[49]

[50]

[51]

[52]

[53]

[54]

[55]

[56]

[57]

[58]

[59]

[60]

[61]

[62]

[63]

Квентин Дорвард (Скотт)/Версия 2/ДО

КВЕНТИНЪ ДОРВАРДЪ

соч. ВАЛЬТЕРЪ СКОТТА.

1865

ВВЕДЕНІЕ къ «КВЕНТИНУ ДОРВАРДЪ».

ПРЕДИСЛОВІЕ 1).

КВЕНТИНЪ ДОРВАРДЪ.

ГЛАВА I. КОНТРАСТЪ.

ГЛАВА II. ПУТЕШЕСТВЕННИКЪ.

ГЛАВА III. ЗАМОКЪ.

ГЛАВА IV. ЗАВТРАКЪ.

ГЛАВА V. ВОИНЪ.

ГЛАВА VI. ЦЫГАНЕ.

ГЛАВА VII. ВЕРБОВАНІЕ.

ГЛАВА VIII. ПОСОЛЪ.

ГЛАВА IX. ОХОТА НА КАБАНА.

ГЛАВА X. ЧАСОВОЙ.

ГЛАВА XI. РОЛАНДОВА ЗАЛА.

ГЛАВА XII. ПОЛИТИКЪ.

ГЛАВА XIII. АСТРОЛОГЪ.

ГЛАВА XIV. ПУТЕШЕСТВІЕ.

ГЛАВА XV. ПРОВОДНИКЪ.

ГЛАВА XVI. БРОДЯГА.

ГЛАВА XVII. ПОДСТЕРЕЖЕННЫЙ ШПІОНЪ.

ГЛАВА XVIII. ГАДАНЬЕ.

ГЛАВА XIX. ГОРОДЪ.

ГЛАВА XX. ЗАПИСКА.

ГЛАВА XXI. ВЗЯТІЕ ЗАМКА.

ГЛАВА XXII. ПИРЪ.

ГЛАВА XXIII. БѢГСТВО.

ГЛАВА XXIV. СДАЧА.

ГЛАВА XXV. НЕ ПРОШЕННЫЙ ГОСТЬ.

ГЛАВА XXVI. СВИДАНІЕ.

ГЛАВА XXVII. ВЗРЫВЪ.

ГЛАВА XXVIII. НЕИЗВѢСТНОСТЬ.

ГЛАВА XXIX. ВОЗМЕЗДІЕ.

ГЛАВА XXX. НЕИЗВѢСТНОСТЬ.

ГЛАВА XXXI. СВИДАНІЕ

ГЛАВА XXXII. СЛѢДСТВІЕ.

ГЛАВА XXXIII. ГЕРОЛЬДЪ.

ГЛАВА XXXIV. КАЗНЬ.

ГЛАВА XXXV. НАГРАДА ЗА ХРАБРОСТЬ.

ГЛАВА XXXVI. ВЫЛАЗКА.

ГЛАВА XXXVII. ВЫЛАЗКА.

Примѣчанія къ Квентину Дорварду.

соч.
ВАЛЬТЕРЪ СКОТТА.

ПРЕДИСЛОВІЕ ¹).

ГЛАВА I.
КОНТРАСТЪ.

ГЛАВА II.
ПУТЕШЕСТВЕННИКЪ.

ГЛАВА III.
ЗАМОКЪ.

ГЛАВА IV.
ЗАВТРАКЪ.

ГЛАВА V.
ВОИНЪ.

ГЛАВА VI.
ЦЫГАНЕ.

ГЛАВА VII.
ВЕРБОВАНІЕ.

ГЛАВА VIII.
ПОСОЛЪ.

ГЛАВА IX.
ОХОТА НА КАБАНА.

ГЛАВА X.
ЧАСОВОЙ.

ГЛАВА XI.
РОЛАНДОВА ЗАЛА.

ГЛАВА XII.
ПОЛИТИКЪ.

ГЛАВА XIII.
АСТРОЛОГЪ.

ГЛАВА XIV.
ПУТЕШЕСТВІЕ.

ГЛАВА XV.
ПРОВОДНИКЪ.

ГЛАВА XVI.
БРОДЯГА.

ГЛАВА XVII.
ПОДСТЕРЕЖЕННЫЙ ШПІОНЪ.

ГЛАВА XVIII.
ГАДАНЬЕ.

ГЛАВА XIX.
ГОРОДЪ.

ГЛАВА XX.
ЗАПИСКА.

ГЛАВА XXI.
ВЗЯТІЕ ЗАМКА.

ГЛАВА XXII.
ПИРЪ.

ГЛАВА XXIII.
БѢГСТВО.

ГЛАВА XXIV.
СДАЧА.

ГЛАВА XXV.
НЕ ПРОШЕННЫЙ ГОСТЬ.

ГЛАВА XXVI.
СВИДАНІЕ.

ГЛАВА XXVII.
ВЗРЫВЪ.

ГЛАВА XXVIII.
НЕИЗВѢСТНОСТЬ.

ГЛАВА XXIX.
ВОЗМЕЗДІЕ.

ГЛАВА XXX.
НЕИЗВѢСТНОСТЬ.

ГЛАВА XXXI.
СВИДАНІЕ

ГЛАВА XXXII.
СЛѢДСТВІЕ.

ГЛАВА XXXIII.
ГЕРОЛЬДЪ.

ГЛАВА XXXIV.
КАЗНЬ.

ГЛАВА XXXV.
НАГРАДА ЗА ХРАБРОСТЬ.

ГЛАВА XXXVI.
ВЫЛАЗКА.

ГЛАВА XXXVII.
ВЫЛАЗКА.