Квашня (Д’Аннунцио)

Квашня
автор Габриеле д’Аннунцио, пер. Николая Бронштейна
Оригинал: ит. La madia, опубл.: 1902. — Перевод опубл.: 1909. Источник: az.lib.ru

Габриэле Д’Аннунцио править

Квашня править

Перевод Н. Бронштейна

Лишь только Лука услышал стук костылей, он широко раскрыл глаза и уставился хмурым и пылающим взором на дверь, ожидая, что на пороге покажется его брат. Все его лицо, истощенное страданием, изнуренное лихорадкой, покрытое красноватыми прыщами, вдруг застыло в каком-то жестоком и почти гневном ожидании. Он судорожно схватил руки матери и стал кричать хриплым, прерывающимся голосом:

— Прогони его! Прогони его! Я не хочу его видеть! Понимаешь? Я не хочу его видеть больше. Никогда! Слышишь?

Слова душили его. Он крепко сжимал руки матери и стал кашлять с сильной одышкой, при каждом напряжении рубаха на груди поднималась и немного раскрывалась. У него распух рот, а подбородок был усеян засохшими прыщами, которые образовали корку, трескавшуюся и сочившуюся кровью при каждом припадке кашля.

Мать старалась успокоить его.

— Хорошо, хорошо, сын мой. Ты не увидишь его больше. Я сделаю по-твоему. Я прогоню его, прогоню. Этот дом — твой, весь твой. Ты слышишь меня?

Лука кашлял ей в лицо.

— Сейчас, сию минуту, теперь же!.. — говорил он со свирепой настойчивостью, поднимаясь на постели и толкая мать к двери.

— Хорошо, сын мой. Сейчас, сию минуту.

На пороге, опираясь на костыли, показался Чиро. Это был очень худенький мальчик с огромной тяжелой головой. Волосы его были так белокуры, что казались почти белыми. Глаза у него были кроткие, как у ягненка, и красиво выделялись своим голубым цветом из-под длинных светлых ресниц.

Входя, он не произнес ни звука, так как вследствие паралича был нем. Но он увидел глаза больного, смотревшие на него пристально и свирепо, и нерешительно остановился посреди комнаты, опираясь на костыли, не смея двинуться дальше. Видно было, как его правая нога, искривленная и укороченная, слегка вздрагивала.

— Чего нужно этому калеке? Выгони его вон! Я хочу, чтобы ты выгнала его! Слышишь? Сейчас же!

Чиро понял и увидел, что мачеха уже собралась подняться. Он взглянул на нее таким умоляющим взором, что у нее не хватило духу причинить ему насилие. Потом, взяв под мышку один костыль, он свободной рукой сделал полное отчаяния движение и жадно взглянул на стоявшую в углу квашню. Он хотел сказать: «Я голоден».

— Нет, нет, не давай ему ничего! — закричал Лука, беспокойно заерзав на постели и подчиняя женщину своему злому капризу. — Ничего! Прогони его вон!

Чиро опустил на грудь свою больную голову. Он дрожал всем телом, глаза его наполнились слезами. Когда мачеха положила ему руку на плечо и толкнула к выходу, он разразился рыданиями. Но ему оставалось только уйти. Потом он услышал, как за ним закрылась дверь, и остался один на площадке. Он громко и долго рыдал.

— Слышишь? — сказал Лука, гневно обращаясь к матери. — Это он нарочно, мне назло.

Брат продолжал рыдать. Иногда рыдание прерывалось каким-то особенным писком, таким печальным, как предсмертное хрипение мула.

— Слышишь? Иди же, столкни его с лестницы!

Женщина быстро поднялась, подбежала к двери и подняла на немого свои грубые руки, привыкшие к беспощадным колотушкам. Лука, опершись на локти, прислушивался к ударам приговаривал:

— Еще! Еще!

Чиро замолчал под ударами. Сдерживая слезы, он вышел на улицу. Его мучил голод: он не ел почти два дня, и у него едва хватало сил тащить костыли.

Пробежала ватага мальчишек, впереди них, качаясь во все стороны, пролетел по воздуху воздушный змей.

— Эй, хромоножка! — закричало несколько мальчуганов, сильно толкнув его.

— Побежим взапуски! — трунили другие.

— Почем фунт мозгов, хромоножка? — насмешливо спрашивали третьи, издеваясь над его большой головой.

Один из буянов, самый злой, выдернул у него костыль и пустился бежать. Немой зашатался, потом с трудом поднял костыль и пошел дальше. Крик и смех мальчишек уносились к реке. Словно заморская птица, взвился змей и поплыл под небеса, озаренный приятным розовым светом. Издали доносилось хоровое пение солдат. Был канун Пасхи, и стояла великолепная погода.

«Теперь пойду просить подаяния», — решил Чиро, чувствуя, как от голода у него переворачиваются все внутренности.

Весенний ветер доносил из булочной запах свежеиспеченного хлеба. Вот вышел из нее человек в белой одежде, неся на голове длинную доску, на которой было разложено много золотистых, еще теплых хлебов. За ним шли две собаки, подняв морды кверху и виляя хвостами.

Чиро почувствовал, что чуть не падает от слабости.

«Сейчас попрошу подаяния, — подумал он, — не то умру».

День медленно угасал. Прозрачное небо было все покрыто воздушными змеями, которые извиваясь опускались на землю. В воздухе лились непрерывные, звонкие, глубокие звуки колоколов.

«Я встану у дверей церкви», — решил Чиро.

И он поплелся туда.

Церковь была открыта. В глубине освещенного алтаря виднелись дрожащие огоньки, мерцавшие, как созвездие. Из церкви доносился слабый аромат фимиама и ладана. Время от времени слышались аккорды органа.

Вдруг Чиро почувствовал, что слезы начинают заволакивать его глаза, и он взмолился в глубине своего сердца: «Господи, Боже мой, помоги мне!»

Орган так загудел, что колонны задрожали, как струны, потом весело послышались высокие ноты. Раздались голоса певчих. В единственную дверь церкви стали выходить богомольцы. Чиро все еще не решался протянуть руку. Стоящий немного поодаль нищий жалобно затянул:

— Подайте Христа ради!

Немому сделалось стыдно. Вдруг он увидел, что в церковь вошла мачеха, прикрывшись черным плащом.

«Не пойти ли домой, — подумал он, — пока мачеха здесь?»

Он почувствовал такой сильный приступ голода, что не медлил дольше. Он помчался на своих костылях туда, где надеялся добыть себе хлеба. Какая-то стоящая у входа женщина крикнула ему, смеясь:

— Хромоножка, не бежишь ли ты взапуски?

Еще минута, и он очутился возле дома. Поднялся на лестницу с величайшей осторожностью и бесшумно, ощупью стал искать ключ в углублении стены, куда мачеха, уходя из дому, обычно прятала его. Нашел ключ и, прежде чем открыть дверь, заглянул в замочную скважину. Лука лежал на постели и, по-видимому, спал.

«Если бы я мог достать хлеб, не разбудив его», — подумал Чиро.

Вложил ключ и стал тихонько поворачивать его, затаив дыхание, боясь разбудить брата биением сердца. Ему казалось, что удары сердца потрясают весь дом, подобно подземному гулу.

«А если проснется?» — содрогаясь, подумал Чиро, почувствовав, что дверь открылась.

Но голод придал ему смелости. Он вошел, едва касаясь костылями пола и не сводя глаз с брата.

«А если проснется?»

Брат, лежа на спине, тяжело дышал во сне. Время от времени изо рта его вырывался легкий свист. На столе горела только одна свеча, бросая на стены широкие причудливые тени.

Подойдя к квашне, Чиро остановился, чтобы одолеть страх, взглянул на спящего, потом, взяв оба костыля под мышки, стал поднимать крышку. Квашня сильно заскрипела.

Вдруг Лука проснулся; вскочив, он увидел, что делает брат, и начал кричать, бешено размахивая руками:

— A-а, вор! А-а, вор! Помогите!

Ярость душила его. Пока брат, ослабленный голодом, стоял, нагнувшись над квашней, он соскочил с постели и бросился помешать ему взять хлеб.

— Вор! Вор! — кричал он вне себя.

Обезумев от гнева, он придавил тяжелой крышкой шею Чиро, тот в отчаянии забился, как зверек в капкане. Лука, потеряв всякое сознание того, что делает, стал изо всех сил наваливаться всей своей тяжестью на крышку, точно желая отрезать брату голову. Крышка скрипела, врезалась в мышцы затылка, раздробляя гортань и сдавливая жилы и нервы… Из квашни неподвижно свесилось туловище, переставшее биться.

Безумный ужас охватил душу брата, увидевшего искалеченный труп.

Шатаясь, он несколько раз прошелся по комнате, мерцание свечи придавало комнате отпечаток ужаса. Потом он нащупал руками одеяло, потянул его к себе, закутался в него с головой и залез под кровать. И слышно было, как в глубокой тишине подобно режущей железо пиле скрипели его зубы…