Алексей Будищев
правитьКаюта № 6
правитьЯ лежал больной и измученный до последней степени, а он сидел у моего изголовья и говорил мне, порою прерывая свой рассказ резким хохотом, мучительно сотрясавшим мое сердце.
Он говорил:
— Та или другая, эта или вот та, — не все ли равно? Клянусь сатаною! Все женщины похожи одна на другую, как французские булки, изготовленные одною и той же пекарней. Ха-ха! Каждый цветок имеет свой запах, а женщины — это еще большой вопрос! И если мы любим и желаем, вот именно эту, а не ту, так это только потому, что все зависит от точки зрения и от того настроения, которое в нас вливает неведомо кто. Потрудись взглянуть на хрустальные подвески вот этой самой люстры. Не все ли они одинаковы до утомительности? А между тем мне с моего места блещет всеми цветами радуги лишь вот та, а тебе, с твоей постели, только вот эта. И мы глядим каждый на свою подвеску и думаем:
— Вот единый на земле алмаз, способный перевернуть весь наш разум вверх тормашками. Все же остальные подвески — стекляшки в грош ценою!
Но попробуем переменить наши позиции: я лягу вот сейчас на твою постель, а ты попробуй занять мое кресло. Видишь? О, ужас! Теперь ты уже влюблен без ума, без разума в мою подвеску. Слышишь ли, в мою! А я — в твою! Только она единая горит теперь передо мною, как наидрагоценнейший алмаз! Все остальные подвески — дрянь и ничтожество. Отдай же мне ее, эту твою! отдай, отдай, — иначе я перерву тебе горло. Клянусь сатаною!
Ха-ха! Все это было бы смешно, когда бы не было так глупо. А сколько разыгрывается трагедий вот, именно, на этой почве! Однако, слушай. Сейчас я расскажу тебе об одном глупом случае, натолкнувшем меня на эти мысли. Каюта № 6, каюта № 9, — не все ли это равно? Впрочем, продолжаю.
Любил ли я эту женщину, такую грациозную и такую стройную, с милой улыбкой девочки на милых губах, — клянусь всем существующим, об этом я решительно ничего не знаю. Любил! Что означает это слово? Разве же это не загадка для всех нас?
С достаточной ясностью я знаю только одно; я знаю, что эта женщина, с первой же моей встречи с нею, залезла в мое сознание помимо моей воли и расположилась там, как дома, со всем багажом всех своих улыбок и всех своих взоров, то бесконечно ласковых, как майское солнце, то безнадежно мертвенных, как полярные льды. Эта женщина как будто сняла себе квартиру под крышкой моего черепа, и никакими мерами я уже не мог выселить ее оттуда. Бррр, как это было мучительно! Она вся облеклась в меня, как гусеница в свой кокон, и я всегда и всюду ощущал ее в себе, как мучительную ношу, к которой меня приковали неведомо за чьи грехи.
Я вставал с постели с мыслью о ней, ложился спать, вспоминая о ее улыбках, работал, мысленно повторяя ее имя. Ее имя? Боже мой, оно звучало музыкальнее всех опер всего мира. А когда я прислушивался сквозь окна моей комнаты к шуму ветра на улице, мне приходило на мысль:
— Это шуршат в моем черепе складки ее проклятых юбок!
Ее проклятые юбки! Они прикрыли меня от всего мира, будто непроницаемым колпаком, из-под которого выкачали весь воздух. И я задыхался там в судорогах, как безмозглая мышь, не имея никаких средств вырваться оттуда.
А, чтобы побрал чёрт все эти глупейшие страсти! Никто, как я, не питает к ним такого глубокого презрения, и никто, как я, не подчиняется им так нелепо, до попрания всего существующего. Ха-ха! Клянусь сатаною!
Ты позволишь мне выпить стакан воды? Вот так. Благодарю.
Ты спросишь меня: знала ли она, эта женщина, о моих чувствах к ней?
Да, знала, хотя я не говорил ей о них ни полслова. Она знала. Каким мешком возможно прикрыть землетрясение на Мартинике? А наши страсти, разве же это не величественные катастрофы духа нашего, забрасывающие несовершенные тела наши выше облаков?
Ты спросишь: любила ли меня эта женщина? Не знаю. По всей справедливости, не знаю. Я знал тогда хорошо только вот что: я знал, что если нас постигнет нехороший случай, нам несдобровать. — Ни за какие блага! Но, однако, она не желала этого случая; она боялась его вот совершенно также, как маленькая и невинная птичка боится зеленых глаз жадной змеи.
Между тем случай этот услужливо подошел к нам сам своей персоной.
Как-то вскоре мне привелось ехать по Волге вниз по течению. Я ехал не один: я провожал женщину, женщину, казавшуюся мне когда-то милой и славной, но которая, однако, уже давно выдохлась для меня, как флакон духов, исчерпанный до его последней капли. И она знала об этом, эта женщина. И она хорошо знала также, что я провожу ее только до Саратова с тем, чтобы не встречаться уже более никогда в жизни. Она ехала отдельно в каюте № 9, и слушая мои изысканно-любезные речи, она вяло улыбалась мне в ответ и порою, покачивая ножкой, с грустной иронией напевала:
— Что прошло, не возвратить!
В ее голосе в то же время слышалось более иронии, чем грусти, и я понимал, конечно, что и я для нее выдохся в значительной степени.
Между тем, в тот же вечер, а именно, в десять часов, где-то у берегов Вольского уезда, я неожиданно натолкнулся на палубе на ту! На ту женщину! На ту самую, которая сняла себе квартиру без моего ведома под крышкой моего черепа. Ту, которую я любил больше жизни. Можешь себе представить, что это была за встреча! Мы испугались и побледнели. А затем я сухо пожал ее руку и нашелся сказать ей только то, что я всегда очень любил и уважал ее мужа. Она оглядела меня после этого тоже с сухим недоумением и тотчас же поспешила сообщить и мне с деланной любезностью, что и она всегда очень и очень симпатизировала той самой женщине, с которой она видела меня в ложе зимою.
— Она очень и очень интересна! — повторяла она с таким выражением, точно говорила мне невозможные дерзости. А затем мы тотчас же расстались, торопливо убегая друг от друга на противоположные стороны палубы. Однако, желая отбросить камень на аршин, мы употребляли с нею, видимо, столько усилий, точно хотели зашвырнуть его на луну, почему мы и встретились снова в весьма непродолжительном времени. Мы снова испугались и удивились этой встрече, точно не желая знать о том простом обстоятельстве, что если два человека на одной и той же палубе повернут друг другу свои спины, то они встретятся непременно и тем скорее, чем быстрее будут они убегать друг от друга. Отдав дань должного изумления перед таким нелепым законом природы, мы, тем не менее, уже остановились рядом, видимо, непреложно приняв, как закон Коперника, вот именно, то обстоятельство, что два человека на этом пароходе спрятаться друг от друга никак не могут. И мы тотчас же с воодушевлением заговорили о прошлогоднем походе англичан против сумасшедшего муллы. Я говорил очень горячо, так что можно было подумать, что я состою с этим сумасшедшим муллою в самом ближайшем родстве. Впрочем, из всего этого разговора о походе англичан я успел запомнить только три обстоятельства: 1) что эта женщина ехала со мною лишь до Вольска; 2) что пароход приходит в Вольск в 12 часов ночи, и 3) что едет она одна в каюте № 6.
Когда мы исчерпали наконец весь наш разговор о сумасшедшем мулле, все мое существо уже громко кричало на весь пароход:
— Каюта № 6, каюта № 6, вот в чем вся жизнь.
И слушая шелест волны у борта парохода, я думал:
— Это шелестят в моем мозгу ее юбки! Ее бесконечно милые юбки!
Между тем каюта № 9 ушла к себе на покой только в 11 часов вечера. Только в 11 часов! Ровно за час перед тем ужасным моментом, когда каюта № 6 должна была исчезнуть от меня надолго, на очень долго, может быть, навсегда. И ровно же в 11 часов я нагнал эту без сравнения милую каюту, эту каюту N® 6, на корме нашего парохода. Я схватил ее за руки, припал к ним, стал целовать. Впрочем, не целовать! Стал пить с них блаженство, которое дается только в награду за бесконечные муки! За бесконечный позор живого человека, превращенного волею любви в кокон для всепожирающей гусеницы. И я видел, в каком неописуемом счастье просветлело вдруг все это склонившееся ко мне личико, просветлело снизу вверх, будто озаренное светом, исторгнутым внезапно ее широко раскрывшимся сердцем. Она зашептала:
— Ты любишь? Ты так много страдал? Как это случилось с тобой? И что подумает об этом сумасшедший мулла?
Сумасшедший мулла, сумасшедший мулла! За что только посылают на голову человека такие нестерпимые муки?
Я чувствовал, что все мое лицо дрожит от мучений, будто в смертный сон повергающих мою душу, и, прикладывая ее руку в сладкой жажде к моим губам, к моим глазам, ко всему лицу моему, я говорил ей, словно терзаясь в пытке:
— Целую руки эти моим осязанием, моим зрением и слухом, всеми моими чувствами, благосклонно дарованными мне небом ради любви к тебе! К тебе одной! К тебе единственной на всей земле!
Она склонялась ко мне, вся содрогаясь, и тяжко содрогался весь пароход, сотрясаемый чудовищной работой машины, как ударами переполненного сердца. Наконец она вырвалась от меня и, слегка покраснев лицом, с глазами, сиявшими всеми радостями жизни, она шепнула мне:
— Половина двенадцатого! В каюте № 6. Ты не забудешь?
Она исчезла, скрываясь в полумраке палубы. Во мне все громко повторяло:
— Половина двенадцатого. В каюте № 6. Ты не забудешь?
Да разве же можно забыть о лучшей радости всех радостей, о, легкомысленная женщина!
Итак, за бесконечные муки, испытываемые мною в продолжение более чем полугода, мне соблаговолили дать полчаса самого несуразного счастья. Можешь себе представить, с каким диким видом я выслушал милый шепот этой милой женщины? Ровно половина двенадцатого я стоял уже в полутемном коридоре, перед узенькой дверцей каюты. Ощущение бесконечного счастья, как горячий вихорь, приподняло меня и перекувыркнуло в моей голове мозг вверх тормашками. Я прочел на дверце каюты:
— № 6.
№ 6! № 6! Что может быть лучше этой великолепной цифры?
Тихонько приотворив дверцу, я осторожно скользнул в каюту и очутился в полнейшем мраке. Меня точно бросили на дно какого-то фантастического озера, благовонного и теплого, пронизывавшего все мое тело неиссякаемым блаженством. С усилием поборов мучительную спазму в груди, я выставил свою руку вперед и нашел пальцы, благодатные пальцы той. Сперва три, потом все пять. Почему на небесах нет такого созвездия? Пальцы любимой женщины? Почему?
Я рванулся вперед. В моей бедной голове все перепуталось до самого основания. Машина парохода заработала с удесятеренной энергией. Его будто закружило в диком водовороте, и я до сих пор удивляюсь, как эти могучие удары взбесившейся машины не вышвырнули нас вон из каюты, из каюты № 6, в мутные воды Волги.
Только мучительный свисток парохода, очевидно, уже подходившего боком к пристани города Вольска, вывел меня из этого нелепого сна. Я наскоро и горячо прикоснулся в последний раз к этим блаженным пальцам и выскочил из каюты в коридор. Выскочил, и о ужас! Лицом к лицу столкнулся с каютой № 6! С великолепной обитательницей этой каюты! Она двигалась по палубе по направлению к пристани, с дорожным саком в руках, растерянной походкой человека, оскорбленного до глубины души. Я увидел ее, и палуба парохода будто выскользнула из-под моих ног. Не веря своим глазам, я вскрикнул шепотом:
— Ты?
Она облила меня с головы до ног взором, полным презрения, и шепнула мне в лицо также, как и я:
— Ты?
Она взглянула мельком с выражением ненависти на дверь каюты, только что покинутой мною и добавила с отвращением:
— Из каюты № 9?
Она посмотрела куда-то в бок, вся содрогнулась как бы от мороза и прошептала вновь:
— Подлец!
И она ушла от меня. А и стоял, как болван, перед дверью покинутой мною каюты и теперь уже с совершенной ясностью читал на ней:
— № 9!
Мне стало понятным все. Когда я шел туда, к этой каюте № 6, мой разум стоял в моей бедной голове вверх тормашками, почему я и прочитал цифру 9, как цифру 6. Если ты любил когда-нибудь, ты меня поймешь, конечно же, а если ты никогда не любил так и до такой степени, то позволь тебя пожалеть от всей души. Между тем я вновь нагнал каюту № 6, ступавшую уже по сходням парохода и попытался объяснить ей всю нелепость случая, только что происшедшего со мною. Но в ответ на мою искреннюю исповедь я получил брезгливую гримасу, презрительное пожатие плеч и шепот, полный самого искреннего негодования:
— Так ты еще смеешься над женщиной? Н-негодяй!
А каюта № 9 благодушно уже спала в это время, блаженно полураскрыв ротик. Тотчас же по приезде в Саратов я хотел было застрелиться. Но меня вовремя остановили вот эти самые мысли. Я думал:
— Я был бесконечно счастлив в каюте № 9, потому что воображал, что нахожусь в каюте № 6. Следовательно, все каюты совершенно одинаковы, и дело совсем не в каюте, а в нашем воображении.
Ты понимаешь меня? Стоит ли себя мучить в бесполезных страданиях после всего этого? И я никуда уже не ухожу более от каюты № 9. Никуда! Стоит ли? Да и куда уйдешь? Ведь все равно же каюта № 6 существует только в нашем воображении! Клянусь сатаною!
Источник текста: журнал «Пробуждение» № 26, 1907 г.
Исходник здесь: Фонарь. Иллюстрированный художественно-литературный журнал.