Картины былого Тихого Дона (Краснов)

Картины былого Тихого Дона
автор Петр Николаевич Краснов

Опубл.: 1909. Источник: az.lib.ru

П. Н. Краснов

Картины былого Тихого Дона

(изд. 1909 год) «Печатано по распоряжению Войскового Наказного атамана Войска Донского генерал-лейтенанта Самсонова» переиздавалось издательством «Граница» в 1992 году (правда, без указания автора)

Книга первая.

Далекое прошлое земли войска Донского

Широко, в приволье зеленых степей, течет Дон. Зеркальною лентой блестящего серебра извивается он среди полей, меж белых мазанок станиц, меж зеленых садов, по широкому степному раздолью. И медленно и плавно его течение. Нигде не бурлит он, нигде не волнуется. Зеленые деревья обступили его берега, придвинулись близко к воде, отразились в зеркальной глади широкой реки и будто глядятся в нее. Там точно скалы нависли крутые утесы, виноградник сбежал к самой воде и темные гроздья висят между крупных узорных листьев. Медленно и плавно катит свои волны Дон. Будто спит на песчаном перекате, точно и не течет, а замер, застыл на одном месте. Недаром и зовется он — Тихий.

Тихий Дон!.. Тихо в могучем просторе его степей. Зацветут весною его берега пестрыми цветами, дивным запахом наполнится степь, а потом все сильней и сильней станет палить солнце, и выгорит, пожелтеет и почернеет степь… Понесется над нею знойный ветер, помчит сухое перекати-поле и принесет пряный запах полыни в станицу… Придет и мороз. Замерзнут стоячие воды озера, станет и Дон. Белым саваном снегового покрова оденется степь. Заревет над ней страшный буран и в хороводе снежинок закроет свет Божий, и станет темно и жутко… Тогда только держись в степи, оберегая табун, чтобы ветер не угнал его в самое море.

Начавшись в русских землях, медленно и плавно идет Дон, широко разливаясь в низовьях, делясь на множество рукавов, и, наконец, свободно и вольно вливается в синее море — море Азовское. За Азовским морем — лежит дивный Крым. Там синеют причудливые узоры гор, спускающихся золотистыми обрывами скал к чудному теплому синему морю — морю Черному…

По всему этому краю, по обоим берегам Тихого Дона, живут донские казаки. Из года в год кипит и волнуется жизнь по станицам: одни рождаются, другие умирают, там казаки вернулись из полков домой, а там, глядишь, старик отец запряг в телегу волов, привязал сзади боевого коня и везет уже сына на сборный пункт. В одной семье радуются появлению сына, молодого казака, в другой — поют панихиду: умер старик-дед, участник многих походов… На станичном кладбище прибавляется крест и семья ставит новый голубец. Отцы говорят, что дети не похожи на них, живут не по-старому, не по-казачьему, а послушаешь дедов — так тогда жизнь и совсем была иная. И хочется узнать эту старую жизнь, хочется узнать, что было вчера, в прошлом году, десять лет тому, назад, сто лет… двести…

Ан память и изменила. Самые старые люди уже не помнят, не знают, путают события. Нужно искать по книгам, вдумываться в слова старых песен, изучать саму землю донскую, искать те следы, которые оставили на ней люди, когда-то жившие на нашем месте, нужно исследовать историю Донского войска. И вот, исследуя ее, встречаешь дивные картины былого. Удивляешься мужеству, стойкости, святой, непоколебимой вере в Христа наших дедов. Удивляешься — и любишь их. Чем ближе узнаешь прошлое Тихого Дона — тем крепче его любишь. Боже мой! Сколько людей раскидало свои кости по этой степи, сколько казаков сложило смелые головы по берегам Дона, сколько лежит на дне Азовского и Черного морей! Кровавая битва, неустанная война шла здесь из года в год, изо дня в день, здесь спали не иначе, как с оружием в руках, здесь жили тревожною боевой жизнью, не зная покоя. Отсюда выходили герои, удивлявшие весь мир своими победами… Как же не полюбопытствовать узнать это прошлое, как не пожелать приподнять завесу веков и взглянуть, что же было здесь давно, давно, за много лет до нашей жизни…

Там и сям в степи находят каменные грубые изображения людей, поставленные как столбы. Близ станицы Елизаветовской, у хутора Недвиговки Ростовского округа, при рытье колодцев, при распашке земель, находят золотые вещи, глиняные сосуды. Золотые подвески, серьги, бусы — не нашего вида. Теперь таких не носят, и никто не помнит, чтобы такие вещи носили. Между вещами находят и монеты. Ученые люди говорят, что эти вещи греческие, что здесь жили греки. Нашлись недалеко от Азова обломки плиты и на плите надпись греческими буквами. И по надписи прочли, что точно здесь жили греки, здесь у них были города, здесь вели они свою торговлю. Продолжая раскопки курганов в разных местах, нашли кости, а при костях — золотые и глиняные сосуды с различными изображениями. Выбиты на них люди и лошади. Люди с длинными волосами и бородами усмиряют лошадей, лечат их, ездят на них. Лошади, видно, дикие, смелые, степные, а люди сидят крепко, ездят лихо… Стали сравнивать с тем, что написано в древних греческих книгах, с тем, что изображено на картах, сделанных в очень давние времена, и узнали прошлое Дона.

Дон был известен древним грекам задолго до Рождества Христова. В его степях, местами поросших густыми лесами, жили тогда полудикие люди — скифы и сарматы. Они жили войною и охотою. Они были лихими, смелыми, неустрашимыми наездниками и кочевали по степи с места на место, ища лучшего корма для лошадей, так, как кочуют калмыки. С ними вели торговлю греки. Греки называли Дон Танаисом и построили в низовьях его город Танаиды, место которого по древним греческим книгам можно довольно точно определить. Он находился в 9 верстах от устья р. Мертвого Донца. Здесь между селениями Недвиговкой и Синявкой найдены груды камней, на которых сохранились украшения, буквы, надписи — все греческое, это и есть остатки Танаид.

Отсюда, от низовьев Дона, шли большие торговые пути на восток, к Волге, а потом за Волгу — в Азию, шли пути и вдоль берега моря, к Кавказским горам. Эти пути были как бы воротами между Азией и Европой, через которые проходили народы Азии воевать народы, населявшие Европу. Кто бы ни шел с востока на запад — он прежде всего вступал в донские степи, и потому здесь неустанно дрались за право жизни. Скифы и сарматы оберегали свои стада от натиска других народов, надвигавшихся с востока. Они боролись страшным смертным боем в широкой степи донской, называвшейся тогда просто Полем. Да, это и было боевое Поле!

Роскошный убор высоких трав покрывал целину, степь, не знавшую плуга. Всадник скрывался в этой траве совершенно, утопал, как в зеленом море. И волновалась и играла степь под порывами ветра, как море. Вдоль рек росли дремучие леса: дубы, вязы, клены, ясени, грабы, тополя, дикие яблони были оплетены цепким плющем, между ними теснились кусты колючего терновника, калины, бузины, крушины… Там скрывались дикие звери, оттуда выскакивали стада быстроногих диких коз, туда, ища тени, убегали сайгаки, там хоронились хищный барс, медведь и волки, оттуда выбегали пугливый заяц и красная лиса.

В этом охотничьем раздолье искали спасения и люди, боровшиеся за свою жизнь, за свои дома.

Задолго до Рождества Христова скифов вытеснили, истребили и поработили пришедшие из Азии хозары. Они построили на Дону свои городки и крепости. И теперь еще в юрту Цымлянскои станицы указывают холмы, тянущиеся правильными полосами, и груды камней и кирпичей — это остатки развалин хозарской крепости Саркеллы.

Шли годы, проносились века. На хозар напали печенеги и истребили, и смешались с ними; печенегов, в свою очередь, потеснили половцы. В диком Поле шла вечная, неустанная борьба за право жить. В то время, когда на Дону шла эта борьба, к западу от Дона, на реке Днепр, и к северу, по Западной Двине, стали строить крепкие города народы славянского племени, называемого Русью. Русские князья, а среди них знаменитый своею храбростью Святослав, заходят и на Дон и сражаются в Поле с печенегами.

Русские в 862 году собрались на общий совет и соединились все вместе, образовав одно княжество. Князем своим они выбрали Рюрика. Так зародилось отдельное русское княжество, которому вскоре пришлось вынести отчаянную борьбу с татарами.

В 988 году, при князе Владимире, русские приняли христианскую веру и русские княжества стали занимать земли вокруг Поля. Особенно могущественным стал князь Киевский. Но вот в 1224 году в широкие ворота, прямо на Дон, на хозарскую крепость Саркеллы, на становища половецкие повалили татары. Как саранча громадною тучею налетает на поля и пожирает нивы без остатка, так темною толпою надвинулись на Дон, а потом и на Русь, татары. От поднятой их войском пыли потускнело и затмилось солнце. Ржание тысяч коней, рев верблюдов, крик ослов, скрип тяжелых колес, голоса людей слились в немолчный шум. Точно море шумело, ревело и билось в степи. На небольших, но крепких конях, вооруженные луками и стрелами около аршина длиною, с острыми железными наконечниками, широкою лавою раскинулись они по задонской степи, переправились через Дон и начали ставить свои кибитки по берегам. На месте становищ половецких устраивалось татарское государство, или орда.

Русские князья попробовали победить татар. На реке Калке, близ Дона, столкнулись их слабые дружины с татарскими полками. Произошел кровопролитный бой. Много храбрых витязей русских полегло в этом бою. Татары победили. Они пришли в русскую землю, обложили тежелою данью русских, поставили всюду своих начальников. В обломках лежали города. На месте деревень чернели уголья пожарищ да торчали обгорелые трубы. Нивы были потоптаны, луга съедены. «Где прошел татарский конь — там трава не росла».

В низовьях Волги и Дона, в Крыму были поставлены главные татарские города — ханские ставки. Татары приняли магометанскую веру. Они строили мечети, и развалины этих мечетей сохранились во многих местах Донской области. Но особенно замечательны развалины кирпичных мечетей близ Глазуновской станицы Усть-Медведицкого округа и в юрту Каменской станицы Донецкого округа. По всему Дону раскинулись татарские становища, здесь собирали татары свои полчища, чтобы идти разорять русскую землю. Отсюда делали они свои набеги, здесь сражались они с передовыми полками русских князей. Недаром глубоко в земле находят на Дону заржавленные железные клинки татарских сабель, наконечники их стрел и кольчуги, в которых дрались русские витязи.

Двести с лишним лет тянулась на Руси страшная татарская неволя. Не было согласия между русскими князьями, не было смелости напасть самим и одолеть татар. За эти двести лет на севере от Дона зародилось новое русское княжество — княжество Московское. Московские князья где ласкою, где силою приобрели себе друзей. Один из них, князь Дмитрий Иоаннович, собрал большое войско и 8-го сентября 1380 года, на Куликовом поле, на берегах реки Дон, разбил татар.

Это была первая победа русских над татарами. Смелей стали русские и мало-помалу сбросили с себя цепи татарской неволи. Московское княжество усилилось. Уже границы его подошли к Дону. Здесь московские князья построили пограничные засеки, поставили сторожевые башни, чтобы успеть предупредить жителей городов о набеге татарском. Постоянного войска у русских не было. Войска собирались тогда, когда приближалась опасность. Конные татары двигались быстро. Они налетали широкою лавою на русские города и деревни, они жгли деревянные дома русских, разоряли каменные постройки, увозили домашнюю рухлядь, брали в неволю женщин и детей.

— Татары идут! — это был страшный крик в тогдашней Руси. В церквах тревожно звонили в колокола, женщины, дети и старики собирались у алтарей молить Всевышнего о спасении. Взрослые, все кто мог сражаться, торопливо собирались, брали копья, топоры, луки и шли навстречу несметному врагу. Дрались, защищая свои дома и семьи, отчаянно. Падали под ударами татарских сабель до последнего. Татары врывались в городки. И часто старики, женщины и дети, подожженные татарами в церкви, задыхались в дыму и сгорали живьем. Толпы пленных сгонялись в неволю. На месте нив, полей, садов и деревень оставалась вытоптанная татарскими конями, политая Русскою кровью земля, да тихо тлели головешки пожарищ. В это тяжелое, подневольное время, когда три четверти Русской земли платило дань татарам и боялось татарского набега, защитниками Руси от татар, первыми смелыми борцами за свободу Руси, первыми разведчиками, проникшими далеко вглубь татарской земли и на татарские набеги ответившими своими набегами, первыми людьми, явившимися в татарские юрты и снявшими цепи с русских пленников, томившихся в неволе, были казаки.

Так, на земле, занимаемой теперь донскими казаками, жили задолго до Рождества Христова скифы и сарматы — дикие народы, и среди них имели свои торговые города греки. Потом много лет шла война и скифов сменили хозары. Они жили несколько столетий по берегам Дона, их потеснили печенеги, а печенегов сменили половцы. В то время, когда и печенеги и половцы занимали земли теперешнего войска Донского, впервые стали приходить туда русские. Наконец, половцев сменили татары. Во время владычества татар на Дон идут одиночные смелые русские люди, которые селятся там, силою удерживаются в донских степях и получают название казаков. Это случилось приблизительно в 1500 г. после Рождества Христова. С этого года в русских летописях мы находим уже упоминание о донских казаках. Такой боевой жизнью в течение почти двух тысяч лет жил Дон, сменяя на своих берегах скифов и сарматов — хозарами, хозар — печенегами, печенегов — половцами, половцев — татарами, татар — донскими казаками… Кто был до скифов и сарматов, — а наверное кто-нибудь был, нам в точности не известно. Время не сохранило ничего, напоминающего о народах, бывших прежде, а древние историки мало пишут о земле Донской до владычества на ней скифов.

Но кто же дал основание донскому казачеству? Кто такие донские казаки?

Происхождение казаков. Жизнь и обычаи первых донцов

Московскому князю для борьбы с татарами, для покорения других русских княжеств нужно было войско. Раньше войско это составляли приближенные к князю люди, посвятившие себя ратному делу и входившие в княжескую дружину. Дружинники были отборным войском князя. Их было немного. Главную же силу князя, его рать, составляли люди из крестьянского сословия, которых брали от сохи, и оттого их называли посошными людьми.

Князья награждали своих дружинников за храбрость, за верную службу землями, дарили им поместья вместе с живущими в них крестьянами. Но за это они требовали, чтобы каждый дружинник, или, как их при московских князьях называли — боярин, по первому призыву своего князя являлся людным, конным и оружным. То есть, приходил бы сам на коне и приводил с собою конных вооруженных людей.

Сначала крестьянам разрешено было переходить с места на место, от одного боярина к другому. Они были свободны. Но тогда оказывалось, что у одних бояр людей было больше, чем нужно, другие же не могли выполнить княжеского наряда на войну. И вот, для того, чтобы каждый боярин имел людей для обработки своего поместья, чтобы мог он выполнить военный наряд, крестьянам запретили свободно переходить с места на место, их прикрепили к земле, сделали их крепостными у помещиков — бояр, составлявших княжий двор, а потому называвшихся также дворянами.

У одного помещика крестьянам жилось хорошо и привольно, у другого, напротив, с ними обращались жестоко, как с рабами.

И вот, наиболее сильные и мужественные, свободолюбивые, те, которые не могли забыть своей воли, уходили из родных деревень и шли искать счастья на юг, в диком Поле, в вечной борьбе с татарами. «Лучше смерть на воле, — говорили они, — нежели жизнь в плену». Эти русские люди встретились в Поле с остатками смелых хозар, печенегов и половцев, скрывавшихся от татар в дремучих лесах, в раздолье степей, соединились, сдружились с ними и положили основание донскому казачеству.

Позднее, при царях Московских, в Москве потребовали, чтобы все люди исповедовали православную веру по тем книгам, которые исправил патриарх московский Никон, при царе Алексее Михайловиче. Потребовали троеперстного крестного знамения вместо двуперстного, как крестились в старину, уничтожали иконы старого письма. За сложение двух перстов при крестном знамении, за службу по старинному уставу, за поклонение дедовским иконам преследовали жестоко: заточали в темницы, били кнутом, жгли каленым железом, казнили смертью.

И были на Руси люди, которые дорожили верою своих отцов больше, чем именем и покоем. Они слышали, что по Дону живут казаки, люди вольные, которые не спрашивают кто как верует, лишь бы веровал в Христа, и гонимые за веру, за старый обряд — старообрядцы — шли на Дон, шли в казаки, и несли туда свою стойкую старую веру.

Во времена царей Московских и, особенно, при царе Иоанне Васильевиче Грозном, тяжело жилось русским людям. За смелое, правдивое слово можно было сложить голову. И люди, которым дорога была свобода совести, уходили туда, где требовались только удалая голова да верность своей клятве.

Но шли на Дон, в широкое и дикое Поле и те, кто пострадал от татар. Шли ради мести. У того татары увели в Поле, то есть в плен, невесту, сестру, брата, убили отца и мать — он шел отомстить за убитых, выручить пленных. У другого рука зудела потешиться в чистом поле, поиграть с копьем, поискать удачи в деле бранном. Просили такие люди благословенья родительского, собирались в станицы, или ватаги, и шли искать счастья в борьбе с татарами. У иных молодецкая сила живчиком по жилушкам переливалась, тянуло их в туманную даль и было так, что «либо в стремя ногой, либо в пень головой!..»

И днем и ночью шли русские люди за линию московских засек и сторожевых башен, шли искать себе боевого счастья на тихом Дону.

И всех Дон принимал, и всем находил место.

Чем же жили эти люди? Ответ на это находим в песне донской:

Степью широкою!..

Степью необъятной!..

Там!.. — на воле, на тихом Дону!

Скучно станет — на Волгу пойдем,

Бедно станет — и денег найдем,

Волга-матушка всех приютит,

Всех приласкает и всех одарит…

-Жили набегами. Жили войною, жили добычей.

Этих людей звали казаками.

По-татарски и по-турецки гозак, или гузак, значит легко вооруженный конный воин, воин без доспехов, без кольчуги, без шлема… Таковыми и были первые казаки.

Так как татары были конными, то и казаки обзаводились конем и седлом по татарскому образцу, с деревянным ленчиком и высокими луками, с подушкой и сумами переметными, вооружались казаки саблей и луком со стрелами и шли искать себе счастья.

Каждая станица, или ватага, выбирала себе старшего, которого, по образцу северных моряков, ходивших и по русским рекам, называли ват-маном; отсюда потом произошло и название атаман.

Казаки селились в степи, в самом боевом поле, среди татар. Там строили они свои городки из плетней и ставили бедные плетневые шалаши, чтобы не жалко их было бросить в случае неудачи.

Крепость стен своих городков казаки заменяли бдительностью, сторожкостью и хорошей разведкой. Землю казаки не пахали, хлеба не сеяли, а жили добычей, которую брали от татар и турок. От татар же и турок они отбивали себе и коней, и оружие, и дорогую материю для одежды, и золото, за которое покупали себе все, что нужно. С той поры и в песню казачью вошли слова:

У нас, на Дону, живут не по-вашему,

Не ткут, не прядут, не сеют, не жнут,

А хорошо живут…

Когда не было поисков бранных, то жили казаки охотою. В те времена Дон был не только степью раздольною, но по берегам больших рек стояли вековые леса. В особенности густы и тенисты были эти леса по верхнему Дону, Медведице и Бузулуку. В лесах водились медведи, волки, лисицы, туры, олени, дикие кабаны, дикие козы и горностаи. В реках аршинные стерляди и саженные осетры, и всякая красная рыба была обычной добычей донцов.

С саблею и на коне или с луком и колчаном, набитым стрелами, пешком или с сетями на легком челне, выдолбленном из большого дерева, проводили казаки свои досуги после походов и набегов.

От такой жизни они делались легкими, смелыми и предприимчивыми.

Шли казаки на Дон, главным образом, по самому Дону и его притокам. Там и селились. К Дону и вдоль него местами были проложены проездные дороги. Дороги эти назывались военно-дозорными. Одна из таких дорог лежала на левой, ногайской стороне Донца. Она входила в казачью землю выше р. Деркула, а затем шла на р. Глубокую, Калитвенец, к Сокольим горам. За Сокольими горами, за речкою Быстрою лежал первый казачий городок Раздоры. Раздоры были Нижние и Верхние. Нижние Раздоры, или первая станица атаманская, находились под Кобяковым городищем. Это было первое казачье селение, которое встречали татары, шедшие из Крыма или от Азовского моря, вверх по Дону. Верхние Раздоры, или Донецкие Раздоры, лежали в устье одного из рукавов Донца, близ нынешней Раздорской станицы.

От Нижних Раздор шли дороги к Крымскому хану, к Волге, к главному татарскому хану, в Золотую Орду и на Кубань.

В низовьях же Дона лежали и еще становища казачьи — Махин остров — на левом берегу Дона в 5-ти верстах от нынешней Ольгинской станицы. Монастырский и Смагин городки. Монастырский городок был тоже местом перекрестка дорог, и потому там собиралось немало казаков. Русские люди, приходя в низовья Дона, встречались там с остатками населявших когда-то донские степи народов. Это были те храбрецы, которые отстояли себе и жизнь и свободу. Они говорили про себя по-татарски — сары-аз-ман, что значит «мы — удалые головы», и оттого пришельцы называли их и себя сары-азманами. Здесь, в низовьях Дона, жизнь была очень трудная, здесь русские пришельцы, смешиваясь с удальцами сары-азманами, вечно воюя, образовали казачьи поселки и получили название низовых казаков. Все, кто селился к югу от Верхних Раздор, ниже Донца, были низовые казаки. Те, кто селился поверху, севернее Раздор, получили название верховых казаков. Первые городки казачьи были устроены низовыми казаками. И Раздоры, и Монастырский и Махин городки были поставлены ими, они прочно держались по Дону. Живя среди татар, воюя с черкесами на Кубани, перемешавшись и перероднившись с остатками древних народов, живущих в степи, они стали сильно отличаться и видом своим от новых пришельцев. Черноволосые, стройные, подвижные и веселые, способные на всякое лихое, смелое дело, они были настоящими казаками.

Выше Раздор казаки стали селиться позднее. Здесь больше было чисто русских людей, и перемешивались и роднились здешние казаки с русскими же, бежавшими из Рязани. И опасности здесь было меньше, потому жили спокойней. Верховые казаки были волосом русы, носили бороды и говорили чистым русским языком, не вставляя в свою речь татарских слов. Они построили первоначально городок Кагальник на р. Донце, а потом распространились по притокам Дона — рекам Хопру, Медведице и Донцу.

Так создались два вида казаков: низовые и верховые. И различие между ними можно подметить и теперь. Верховые казаки рассудительные, менее быстры в решениях, домовитее, нежели казаки низовые. В низовых чувствуется родство с азиатскими народами и греками из древних Танаид. Старинное воинское племя их породило; и до сего дня они полны боевого задора, воинственны и молодцеваты.

Селясь в степи, устраивая городки, составляя свои казачьи становища, они образовали небольшие общества, или станицы. И станицы эти, по числу казаков, делились на разные приборы, были станицы большого и малого прибора. Эти станицы выбирали себе на год атамана. Выборы атамана, решение различных вопросов, сбор в поход, наконец, в трудные дни вечной войны с татарами, когда нужно было на что-то решиться, казаки собирались на общее собрание, непременно в круг. Живя по-братски, донские казаки не иначе думали о своих делах, как думушку единую. Так и в песне казачьей поется:

Собирались казаки-други, люди вольные,

Собирались они, братцы, во единый круг,

Они думали думушку все единую.

Если была в казачьем городке какая-нибудь часовенка, то и круг собирался возле нее, а если ее не было, то на площади или, как тогда называли, на майдане, выносили образ Спаса или Николая Чудотворца и, поставив его на аналой, становились вокруг него.

В походе же, в поле, съезжались тоже в круг и, часто, не слезая с лошадей, становились лицом друг к другу. Так делали и во время морских набегов, когда лодки для совета собирались в круг. Все стояли лицом друг к другу, всякому было и видно, и слышно все, что делалось и говорилось в кругу, всякий мог свободно говорить и предлагать то, что полезно, всякий мог принять или не принять предложение, но раз что-либо постановил весь круг, то это уже было свято, это был закон. За измену было обычное наказание: в куль, да в воду!

В казаки принимали всякого. Нужно было только, одно непременное условие — вера в Христа. Какая — все равно. Этого не спрашивали. Старая или новая, русская или не русская. Казаки в свое товарищество принимали и смелых татар, и турок, и греков, даже немцы попадали в казаки и быстро принимали все казачьи обычаи и становились настоящими казаками.

— В Бога веруешь? — спрашивали станичники пришлого человека.

— Верую.

— А ну перекрестись!

И татарин, и турок-магометанин принимали веру казачью, веру в Истинного Бога, и сливались с донцами. Казаки, требуя веры, понимали, что только вера в Бога, глубокая и искренняя, даст мужество новому казаку перенести тяжелую жизнь среди военных походов и вечной опасности. Отсюда и пошли по Дону фамилии: Грековых — от греков, Татариновых — от татар, Турченковых, Турчаниновых — от турок, Жидченковых, Жученковых — от жидов, Грузиновых — от грузин, Персияновых — от персов, Черкесовых — от черкес, Сербиновых, Себряковых — от сербов, Миллеровых — от немцев, Калмыковых — от калмыков, Мещеряковых — от мещерских татар, Поляковых — от поляков, но все они стали настоящими казаками и только прозвания их напоминают, кто первый из их рода пришел на Дон.

Свободно, но и тяжело жилось казакам. Боролись они за славу казачью и ее ставили выше всего. В этой борьбе они забывали о всех радостях земных. В эти поры сложилась среди донцов и поговорка «хоть жизнь собачья, так слава казачья». И гордились казаки этой славой. "Все земли нашему казачьему житью завидуют, « — говорили они.

Первые набеги казаков.

В проворстве, ловкости и воинской хитрости казаки превосходили своих врагов — татар. Во время походов они выработали свой способ действий, называвшийся татарским словом „лава“. И никто не мог соперничать тогда с казаками в лаве. В разведках и поисках казак шел, незаметный даже для зоркого татарского глаза. Он шел в траве с травою вровень: высокий ковыль, кустарник, овраг, забор — все способствовало всаднику-невидимке. От татар научились казаки и переправам через широкие реки. Они связывали вместе несколько пуков камыша, делали из него плотик, называвшийся салою, привязывали его веревкой к шее или хвосту лошади, складывали на плотик седло и вьюк, а сам казак хватался рукой за гриву и переправлялся через реку вплавь.

Во время общей тревоги казаки собирались по 5 — 6 городков вместе, укреплялись и отсиживались в них. И, где бы неприятель ни появлялся, везде смелым натиском встречали его казаки. Станичные есаулы, схватив знамя, во весь дух неслись по улицам, сзывая на бой атаманов-молодцов. Вестовая пушка или колокол били тревогу. Старики и жены казачьи перегоняли стада и табуны на острова реки и скрывали их в камышах или за болотами. Лодки приковывали к пристаням цепями или затопляли их, имущество закапывали в землю. Отбив врага, казаки не оставались у него в долгу и готовились в новый поход. В походе просто, даже бедно одетые, донцы того времени отличались умом и храбростью. Не раз говорили они азиатам и русским боярам про себя: зипуны-то у нас сирые, да умы бархатные.

И по мере того, как росло и ширилось казачество, тесно ему становилось в приволье донских степей, искали они выхода из них и все чаще и чаще начали сталкиваться с азовским пашой или уходить на Волгу.

Разросшиеся станицы казачьи требовали и большей добычи. Да и казакам дома не сиделось, хотелось им поохотиться. И вот, когда задумает казак пойти в удалой набег, выходит он к станичной избе, на сборное место станицы и, кидая свою шапку-трухменку, сделанную из бараньей смушки, сверху несколько уже, нежели у основания, кричит зычным голосом:

— Атаманы-молодцы! послушайте!.. На Сине море, аль на Черное поохотиться: на Куму или на Кубань реку за ясырями (пленными); на Волгу-матушку рыбки половить иль под Астрахань, на Низовье, за добычей, иль в Сибирь пушных зверей пострелять!..

К говорившему со всех сторон станицы сходились казаки. И вот, то один, то другой бросал свою шапку вверх и мало-помалу вокруг него собиралась толпа, иногда в несколько сот человек. Все шли в ближайшую церковь-часовню — голубец, клали земной поклон перед образом, а потом отправлялись в общую избу, где за чаркою вина обсуждали условия похода и выбирали походного атамана. Остающиеся дома казаки помогали идущим в поиск снарядиться. И если этот поиск был речной, все вместе строили лодки, если на конях, то готовили коней. Богатые снабжали бедных оружием, выговаривая за собою право на известную часть добычи.

В этой вольной ватаге во время похода дисциплина и порядок были образцовые. Походный атаман мог казнить смертью за малейшее непослушание. Беспрекословно повиновались и выборным есаулам и сотникам. Но кончался поход, возвращались казаки к своим домам и опять все были равные..

Кто шел с атаманом промышлять зверя, на зверовую охоту, или шел воевать с татарами, персами или турками, назывался охотником. Но кто восставал против своих братьев-казаков или шел на московских людей, того и в те времена казацкой вольницы называли вором-разбойником. В степной, конный поиск казаки отправлялись малыми партиями — по 5 — 10 человек, широко рассыпаясь по степи. Вот откуда взялось у казаков и в лаве звено. Обыкновенно на двух казаков имелась заводная вьючная лошадь с сумами, в которые складывалось имущество, продовольствие, а впоследствии и добыча. Такие казаки, пользовавшиеся одной общей сумой, назывались односумами.

Но часто, очень часто, казаки пускались в морской поиск. Наши деды были искусными наездниками, но были также и отличными моряками. По Дону в Азовское море, из Азовского моря в Черное — это был их обычный путь. Богатые города Крыма и турецких берегов Малой Азии были им хорошо знакомы. Для морских походов казаки строили себе большие, длинные лодки без палубы. На лодках были мачты, но парусом казаки пользовались только при попутном ветре, а против ветра шли на веслах. На каждую лодку садилось 60 — 100 человек, борта лодок обшивались камышом, для защиты от неприятельских пуль и для большей устойчивости лодок. На дно клали бочки с пресной водой, сухари, пшено, сушеную и соленую рыбу и смело с такими запасами пускались в неизвестные края. Водки в поход не брали. В походе, прежде всего, требовалась трезвость. На казаках в походах одежда была самая бедная, чтобы неприятель не хотел поживиться ею, как добычей, чтобы легче было подходить к нему и укрываться в степи и на море.

Морские набеги казаков заставили турок укрепить находившийся в устье р. Дона город Азов. Сам Дон перегородили они цепью из тяжелых бревен, скованных железными кольцами. Но это препятствие не останавливало казаков. Темною, ненастной ночью, в жестокую бурю, без выстрела прорывались они сквозь эти цепи и выходили в море. Без компаса и без карт, по солнцу и по звездам узнавали они направление и без ошибки вели свои лодки к турецким берегам. Завидев вдали турецкие корабли, они рассыпались и уходили против ветра, а затем, перед закатом солнца, приближались к ним со стороны солнца, так, чтобы солнце светило прямо в глаза туркам, кидались на корабли с топорами и саблями и храбро рубились с турками. Захватив корабль, они брали на свои лодки оружие и наиболее ценные, но мелкие вещи, а затем, прорубив дно, топили корабль. В неравном бою казаки, благодаря своей смелости и ловкости, почти всегда выходили победителями. Но доставалось нередко и казакам, и много костей казачьих покоится на дне моря. Если целый турецкий флот гнался за донцами, распустив паруса, казаки неслись к берегам, скрывали, а иногда затопляли свои лодки в камышах, а сами рассеивались по берегу. Когда флот турецкий уходил, они собирались снова, вычерпывали воду из лодок, ставили новые весла и бросались следить за турецкими кораблями, ища случая напасть на них. Так, и на море, на лодках, казаки действовали тем же подобием назойливой лавы, которая составила им славу на суше.

В тихую погоду черными точками рисовались на синем море казачьи лодки. Ярко сверкали на солнце белые весла, ходко шли казаки. Вдруг где-либо на ладье кто-нибудь начинал песню. Пелось про героев-казаков, но чаще всего вспоминали в ней удалого атамана Ермака Тимофеевича. Песню пели хором, немного в нос, как пела тогда вся Русь, научившаяся песням хоровым у греков.

Далеко по синему морю раздавалась эта песня и вторили ей мерные и плавные взмахи казачьих весел.

На Устье Дона тихого,

По край моря синего

Построилась башенка,

Башенка высокая.

На этой на башенке,

На самой на маковке

Стоял часовой казак;

Он стоял, да умаялся;

Не долго мешкавши,

Бежит, спотыкается,

Говорит, задыхается:

— „Кормилец наш, батюшка!

Ермак Тимофеевич!

Посмотри-ка, что там на море,

Да на море, на Азовском-то:

Не белым там забелелось,

Не черным там зачернелось,

Зачернелись на синем море

Все турецкие кораблики!“

Речь возговорит надежда-атаман

Ермак Тимофеевич:

„Вы садитесь в легки лодочки,

На носу ставьте пушечки,

По пушечке по медненькой,

Разбивайте корабли басурманские.

Мы достанем много золота

И турецкого оружия!“

Кончат казаки свою песню, примолкнут, пригорюнятся, закручинятся и сейчас же кто-либо из старых, бывалых казаков начнет рассказывать про походы, про хитрость турецкую, про богатство турецких пашей, про то, как в крутой неволе томятся у них русские пленники, а прекрасные русские женщины наполняют темницы богатых турок.

И огнем загорятся глаза казаков, крепче налягут они мускулистыми руками на вальки весел, и только пена, шипя, разбегается из-под острогрудых кораблей!

Так жили наши деды — донские казаки. Поход и смертный бой заменяли им годы ученья и строевой службы. В непогоду, на свежем морском ветру, закалялось их тело, от трудов становились крепкими руки и острыми их глаза.

Они были воинами. Доблесть воинская ставилась на Дону выше всего. Храбрость, неутомимость, меткая стрельба, умение владеть оружием ценились больше и дороже богатства. За них выбирали в атаманы, таких людей славили в песнях, и молва о подвигах их шла далеко по Дону, разливалась широкой волной по России, делалась слышной и в чужих землях — за границей.

Участие донских казаков вместе с русскими войсками во взятии Казани в 1552 году.

Русь в это время оправлялась от татарской неволи. Города русские Смоленск, Рязань, Москва, Новгород были один от другого независимы. Князья, правившие этими городами, часто враждовали друг с другом, и пятьсот лет тому назад неспокойно было на Руси. Но постепенно стал усиливаться Московский князь. Он покорил себе соседних князей, смирил Новгород, усилился, завел порядочное войско.

В 1547 году великий князь Московский Иоанн IV Васильевич венчался в Москве царским венцом, стал Царем всея Руси. Все русские города ему были подвластны. Границы его царства на юге доходили до верховьев Дона, на востоке немного не дошли до Волги, на севере захватили Новгород и на западе остановились у Смоленска. Желая расширить свое царство, молодой шестнадцатилетний царь Иоанн IV Васильевич решил завоевать татарское Казанское царство и тем самым навсегда покончить с татарской неволей, в которой двести лет томились русские люди.

Два раза подходил Иоанн с войсками к Казани, и оба раза неудачно. То наступала ранняя весна и нельзя было перевезти через Волгу тяжелые пушки, необходимые для осады города, то, напротив, зима была такая лютая, что воины замерзали в лесах, и войско подошло к Казани слишком утомленное и не могло приступить к обложению города. Третий поход царь Иоанн объявил летом 1552 года. В этом походе, первый раз заодно с русскими войсками, участвовали донские казаки. В летописях московских мы читаем о том, как донские казаки вместе с конницей князя Курбского прогоняли на Арском поле, подле Казани, конные полчища татарского князя Япанчи и о том, как при взятии Казани, стены которой были взорваны бочками с порохом, первыми ворвались на улицы города донские казаки. Существует предание, что тогда же царь Иоанн IV пожаловал войско Донское первой своей грамотой, которой закрепил все земли, занятые донцами, за донскими казаками.

До нас не дошли имена казачьих атаманов и есаулов, храбро бившихся под казанскими стенами с татарами, не сохранилась и грамота царская. Но участие донцов в казанской осаде осталось в памяти народной. У стариков-станичников Багаевской и других станиц еще лет пятьдесят тому назад можно было слышать песню, где воспевали подвиги донского атамана Ермака Тимофеевича, взявшего Казань и подарившего ее царю Иоанну Васильевичу. Есть и еще песни, где поется о Ермаке, который явился к царю Иоанну Васильевичу и посоветовал ему как взять Казань. Очевидно, что в народной памяти остались подвиги наших дедов под казанскими стенами. Ермаку Тимофеевичу, этому первому герою-казаку, казаки приписали и атаманство под Казанью. Старая песня лучше всякого рассказа рисует нам охотничьи набеги донцов по рекам и то, как собирались казаки в поход. Вот как пели старики наши про взятие казаками Казани.

— „Как проходит, братцы, лето теплое,

Настает, братцы, зима холодная

И где-то мы, братцы, зимовать будем?

На Яик нам пойти — переход велик,

А за Волгу пойти — нам ворами слыть,

Нам ворами слыть — быть половленным,

По разным по тюрьмам порассаженным,

А мне, Ермаку, быть повешенным.

Как вы думайте, братцы, да подумайте,

Меня, Ермака, вы послушайте“.

Ермак говорит, как в трубу трубит:

„Пойдемте мы, братцы, под Казань-город,

Под тем ли, под городом, сам Царь стоит,

Грозный Царь Иоанн Васильевич.

Он стоит, братцы, ровно три года,

И не может он, братцы, Казань-город взять.

Мы пойдем, братцы, ему поклонимся

И под власть его, ему покоримся!“

Как пришел Ермак к Царю, на колени стал.

Как сказал Царь Ермаку-казаку:

„Не ты ли, Ермак, войсковой атаманушка?

Не ты ли разбивал бусы корабли мои военные?“

„Я разбивал. Государь, бусы корабли,

Бусы корабли не орленые, не клейменые!

Отслужу я тебе. Государь, службу важную:

Ты позволь мне. Царь, Казань-город взять,

А возьму я Казань ровно в три часа.

Да и чем меня будешь жаловав!“

Как надел Ермак сумку старческую,

Платье ветхое, все истасканное,

И пошел Ермак в Казань за милостыныо

Побираться, христарадничать,

Заприметил там Ермак пороховую казну

И с тем вернулся он к товарищам.

„Де вы, братцы мои, атаманы-молодцы!

Да копайте вы ров под пороховую казну!“

Скоро вырыли глубокий ров донские казаки,

Как поставил там Ермак свечу воска ярого,

Во бочонок ли поставил полный с порохом,

А другую он поставил, где с Царем сидел.

И сказал Ермак Царю Грозному:

„Догорит свеча — я Казань возьму!“

Догорела свеча — в Казани поднялось облако!

Как крикнет Ермак донским казакам,

Донским казакам, гребенским и яиковским:

„Ой вы, братцы мои, атаманы-молодцы!

Вы бегите в город Казань скорехонько,

Вы гоните из города вон всех басурман.

Не берите вы в плен ни одной души:

Плен донским казакам не надобен!“

Ермак тремястами казаками город взял,

Город взял он Казань и Царю отдал,

Избавил Ермак войско Царское от урона,

За то Царь пожаловал Ермака князем

И наградил его медалью именною,

Да подарил Ермаку славный, тихий Дон

Со всеми его речками и проточками.

Как сказал Ермак донским казакам:

„Пойдемте, братцы, на тихий Дон, покаемся,

Не женатые, братцы, все поженимся!..“

После взятия Казани начались постоянные сношения Московского царя Иоанна IV Васильевича с донскими казаками. Царь пишет грамоты „на Дон в Нижние и Верхние юрты, Атаманам и Казакам“, он приказывает им провожать своих послов, едущих к татарам. До нас дошла грамота от 1570 года. Эта грамота первая, которая сохранилась до нашего времени, и потому с нее считается и начало Донского войска, с 1570 года.

Донские казаки основывают Терское и Уральское казачьи войска

В песнях казачьих того времени часто упоминается о том, что донские казаки действовали вместе с другими казаками, с казаками гребенскими и яицкими. Так, скликает Ермак Тимофеевич донских казаков и говорит:

Ой вы, донские казаки, охотники,

Вы донские, гребенские со яицкими!

Давно это было… Еще до покорения Казани, а точный год нигде не указан. Как-то раз на станичной площади Раздорского городка собрались все „непенные“, то есть не опороченные ничем казаки. Шумно было на кругу. Шумно и людно. Замышлялся новый поход, вызывали охотников. В середине стоял статный и видный казак атаман Андрей, окруженный бывалыми в походах, смелыми казаками, отчаянными головорезами — старшинами. Много было тут седых волос и седых кудрей, но сухощавы и загорелы были лица. Не один темный шрам на лице говорил о том, что не даром досталось казаку звание старшины, что не раз рубился он с врагом татарином или турком. Долго гутарили и гомонили казаки. Вдруг атаман взялся за свою высокую, остроконечную барашковую шапку и сейчас же раздался крик:

— Помолчи, честная станица, атаман трухменку гнет! Это кричал молодой есаул. И стих круг войсковой. И тогда заговорил атаман. Он предлагал казакам пойти „поохотиться“ на Каспийской море.

— Любо или не любо, атаманы-молодцы?! — воскликнул он.

Снова зашумел круг. То и дело выходили из него казаки, кидали шапки оземь и скоро порядочная партия казаков собралась к атаману. Набег был решен. Предводителем был избран атаман Андрей.

Снарядив на Волге мелкие лодки, партия охотников спустилась в Каспийское море; долго ходили казаки по морю, останавливали персидских купцов и брали от них добычу. Но настала осень, задули сильные ветры. Зашумела буря.

Спасаясь от нее, казаки пристали к неведомому им берегу. Вдали виднелись высокие горы с вершинами, покрытыми снегом. Это были Кавказские горы. В горах казаки зазимовали. Поставили в долинах шатры, стали ходить на разведку, и понравилась андреевым казакам эта земля. На следующий год они послали на Дон товарищей звать к себе донцов, восхваляя гребни гор, на которых они жили. Называли они себя гребенскими казаками. Пришли еще казаки и основалось Гребенское казачье войско со своим кругом и с обычаями, сходными с обычаями донцов. В 1580 году, повелением царя Иоанна IV Васильевича Грозного они были переведены на Терек и потому стали называться терскими казаками.

Так первоначальное Донское войско положило основание Терскому. Терские казаки наши братья по крови, они вместе с донцами сражались с нехристями на Каспии и на Волге, добывая славу казачью. И до сего времени в Терском войске сохранились те же обычаи, та же речь, тот же говор, что и в Донском.

Мелкие станицы донских казаков селились и по Волге, близ Астрахани и тогда называли себя волжскими казаками. В 1584 году партия казаков в 800 человек под предводительством атамана Нечая пустилась с Волги на восток, прошла пустыни и степи и дошла до реки Урал, который тогда назывался Яиком. Приволье уральских степей, ширь и обилие рыбой реки Урал понравились казакам, и они решили здесь поселиться. Поставили эти казаки обычные свои плетневые городки, сдружились с киргизами и татарами, ходили набегами в далекие азиатские земли, соединялись с донцами в больших походах, а потом часто действовали и самостоятельно. Назывались они яицкими казаками, а впоследствии составили войско Уральское.

Так, в первые же годы своего существования донские казаки выделили из своей среды партии, образовавшие два славных и доблестных войска Терское, или Гребенское, и Уральское, или Яицкое.

Вскоре Донским казакам суждено было совершить новый великий подвиг, присоединить к Российской земле громадное царство Сибирское и положить основание Сибирскому казачьему войску.

Ермак Тимофеевич — покоритель Сибирского царства 1582 г.

В те далекие времена на Дону мало было людей, умеющих писать, и подвиги донцов того времени не записывались и не сохранились бы до нас вовсе, если бы не дошла до нас старая песня казачья. Рождались на Дону богатыри» сильною волей своей водили за собой станицы казаков, тяжелой рукой рубились с татарами и турками, смело ходили на лодках по бурному морю и пели их сподвижники про них песни. Так, много песен поется на Дону про Ермолая, или, как его называли, Ермака Тимофеевича. Поют в них и про то, как ходил Ермак по Азовскому морю на турок, как брал Ермак с казаками Казань-город, покорял Сибирь и брал сибирские города. Называют его в иных песнях «воровским атаманушкой», в других говорят просто: — старики были старые,

Казаки стародавние,

Атаман был у казаков

Ермолай Тимофеевич,

Есаул был у казаков

Гаврила Лаврентьевич.

Если бы не пришлось Ермаку Тимофеевичу столкнуться с русскими людьми и служить с ними одну царскую службу, может быть, про Ермака мы бы и знали только из песен. Но пришлось ему встретиться с русскими людьми и при помощи их сделать набег на Сибирь. На Руси в то время уже были люди, которые записывали все, что делается в Русской земле, составляли летописи, и вот из этих летописей мы подробно узнаем о подвигах Ермака с донскими казаками в Сибири.

Вскоре после завоевания Казани (1552 год), в 1558 году царь Иоанн IV Васильевич, чтобы обеспечить Пермскую землю, лежащую вверх по реке Каме, подарил большие участки у Уральских гор купцам Строгановым и разрешил им строить крепости, иметь пушки и войска для защиты своих угодий. Строгановы настроили небольшие деревянные крепости, дошли до самых Уральских гор, добывая здесь лес, охотясь за пушным зверем и собирая камни самоцветные. Но когда подошли они к Уральским горам, которые тогда назывались Каменным поясом, их встретили отряды Сибирского царя Кучума и не пустили их за горы. Войско Строгановых было наемное. В нем были и немцы, и шведы, и латыши, и татары. За стенами городков, стреляя из пушек и из ружей, прячась от стрел татарских за бревнами, они дрались хорошо, но сделать поход в неведомые, далекие страны, пройти по широким и быстрым рекам, драться неизвестно с какими народами эти дружины не могли.

Основатели Строгановского городка, братья Яков и Григорий так и умерли, не решившись перешагнуть за Каменный пояс; наследники их, меньшой брат Семен и сыновья Максим Яковлев и Никита Григорьев, решили продолжать начатое дело. В это время к ним и пришел Ермак.

Глухой осенью 1579 года, тогда, когда со дня на день ожидали, что Волга и Кама станут и покроются льдом, по бурным волнам их показались черные лодки. То шел вверх по Каме грозный донской атаман Ермак Тимофеевич с казацкой вольницей. Шли с ним Иван Кольцо, Яков Михайлов, Никита Пан и Матвей Мещеряков с товарищами. Все это были люди отчаянные. Не раз останавливали они на Волге корабли, отбирали товары у перепуганных купцов и с веселой песней гребли дальше. Казанский воевода Иван Мурашкин с целым войском, по приказу царскому, гонялся за ними и не мог поймать. И вот, в вольном набеге своем, повернули донские лодки в Каму и подошли к Строгановскому городку.

Среднего роста, широкоплечий, на диво сложенный, крепкий казак был Ермак Тимофеевич. Черные кудри вились над ушами, взгляд у него был быстрый, лицо чистое и пригожее. Пышно и богато оделся он, подходя к Строгановскому городку, окруженный своими казаками.

Ласково принятый Строгановыми, Ермак остался у них, и здесь, послушав их сетования на набеги кучумовых татар, крепко задумался. Смелой душой своей чуял Ермак, что зовут его Строгановы на славный подвиг. Это не удалой набег на Волгу — это завоевание целого царства. Надолго, быть может, навсегда придется уйти с Дона, забыть приволье родных степей. Но манил его подвиг прекрасный. И-вот, собрав вокруг себя своих удальцов, обратился к ним Ермак с такой речью:

«Гей вы думайте, братцы, вы подумайте,

И меня, Ермака, братцы, послушайте.

Зимой мы, братцы, исправимся,

А как вскроется весна красная,

Мы тогда-то, други-братцы, в поход пойдем,

Мы заслужим перед Грозным Царем вину свою:

Как гуляли мы, братцы, по синю морю,

Да по синему морю, по Хвалынскому,

Разбивали мы, братцы, бусы корабли,

Как и те-то корабли, братцы, не орленые,

Мы убили посланничка Всецарского

Как и лето настанет, братцы, лето теплое,

Да, пора уже нам, братцы, в поход идти.

Ой вы, гой еси, братцы, атаманы-молодцы,

Эй вы, делайте лодочки коломенки,

Забивайте вы кочета еловые,

Накладывайте бабаички сосновые,

Мы пойдем, братцы, с Божьей помощью,

Мы пригрянем, братцы, вверх по Волге-реке,

Перейдем мы, братцы, горы крутые,

Доберемся мы до царства басурманского,

Завоюем мы царство Сибирское,

Покорим его мы, братцы. Царю Белому,

А царя-то Кучума в полон возьмем

И за то-то Государь Царь нас пожалует.

Я тогда-то пойду сам к Белому Царю,

Я надену тогда шубу соболиную,

Я возьму кунью шапочку под мышечку,

Принесу я Царю Белому повинную:

Ой ты гой еси, надежда православный Царь!

Не вели меня казнить, да вели речь говорить:

Как и я — то Ермак сын Тимофеевич,

Как и я — то воровской Донской атаманушка,

Как и я — то гулял ведь по синю морю,

Что по синю морю, по Хвалынскому.

Как и я — то разбивал ведь бусы корабли,

Как и те корабли все не орленые,

А теперича, надежда, православный Царь,

Приношу тебе буйную головушку

И с буйной головой царство Сибирское!»

Молча слушал Ермака круг казачий. И думали казаки «думушку единую». И сладка им была мысль искупить свои грехи, свои грабежи и нападения на купцов великим подвигом, таким подвигом, который прославил бы навсегда имя казачье. А слава казачья донцам была всего дороже.

Смотрели казаки на снегом покрытые, поросшие густым лесом горы и хотелось им перешагнуть за них, поглядеть, что там делается за горами, какие народы там живут и как воюют. Много повидали они на своем веку. Ходили по Азовскому и Черному морям, видали турецкие города, видали высокие страшные горы Кавказа, но за Каменным поясом они не были ни разу. И тянула их к себе эта неведомая, неизвестная даль, и охотою шли они на труды и лишения походной жизни, шли на опасные бои.

— Любо! Любо нам, Ермак Гимофеевич, с тобой идти! Любо покорить царя Сибирского и подарить его Московскому православному Царю! Любо… Аминь!

Низко поклонился кругу атаман и вышел с площади. За ним разошлись и казаки. И на другой день закипела работа.

Всю зиму стучали в лесу топоры, визжали пилы — то казаки строили себе легкие лодки. Заготовляли «зелье», то есть порох, лили пули, устанавливали маленькие пушечки, солили мясо впрок. Строгановы усилили небольшую дружину казаков тремястами находившимися у них на службе воинами русскими, татарами, литовцами и немцами, придали им еще проводников и переводчиков, и весною 1581 г. отряд Ермака в 840 человек был совершенно готов к походу.

С этими маленькими силами, ничтожными числом, Ермак отправился в поход, завоевывать громадную Сибирь. Он разделил отряд на части, назначил в каждом атамана, назначил есаулов, сотников и пятидесятников, и пошел за Уральский хребет. Четыре дня плыл Ермак на лодках вверх по р. Чусовой до устья р. Серебряной, а потом два дня шел по Серебряной до Сибирской дороги. Здесь Ермак высадился на берег и построил укрепление, названное им «Кокуй-город». Сложив здесь запасы и обеспечив, таким образом, на всякий случай, путь отступления, Ермак налегке поплыл в р. Туру, за которой начиналось уже царство Сибирское. Здесь в татарском улусе казаки захватили важного князя мирзу Таузака.

Ермак потребовал его к себе и допросил о царстве Кучума. Таузак правдиво и точно рассказал Ермаку, каково царство Сибирское, и за то Ермак отпустил своего пленника на волю. Таузак отправился к царю Кучуму и известил его о движении на Сибирь неведомых белолицых людей. Кучум собрал совет из старшин. В тесной юрте уселись желтолицые и косоглазые обитатели Сибири, и Таузак повел перед ними свой рассказ:

— Идут, — сказал он, — из-за Каменного пояса люди страшные, ростом великие. Глаза у них быстрые. А из луков своих они стреляют огнем и громом смертоносным, который далеко попадает, ранит до смерти и всякие доспехи наши пробивает насквозь. А называют они себя донскими казаками! Быть беде!

— Быть беде! — повторили старшины и призадумался весь их совет.

— К этому были приметы и указания, — сказал один татарский мирза. — Видели подданные мои город в небе, и в том городе были видны христианские колокольни. А в реке Иртыш в тот час вода стала кровавой.

— Видели мы, — проговорил другой мирза, — как Тобольский мыс выбрасывал золотые и серебряные искры.

Мирза Девлетбай, живший на Нанине бугре, против теперешнего Тобольска, в городе Бициктуре, доложил Кучуму, что и он видел много знамений: с Иртыша приходил белый волк, а от реки Тобола черная гончая собака, и они грызлись между собой. И волк, как толковали кудесники, означал ханскую силу, а собака российскую, и российская победила.

Такими бабьими бреднями растравляли себя татары. Они еще не видали казаков, а уже боялись их, Ермак еще был далеко, а уже прятали имущество татары и робость одолевала их. Кучум против маленькой дружины Ермака послал большой конный отряд царевича Маметкуля.

А Ермак шел спокойно по реке Тоболу. Легко было на сердце у донцов; веселые, бодрые песни звенели в чужеземной стране. Недалеко от урочища Бабасан встретились донцы с Маметкулем.

Дружина Ермака построилась в боевой порядок в пешем строю и начала пальбу из пищалей и аркебуз. Маметкуль бросился в атаку, но не приученные к такому грому выстрелов, полудикие лошади татарские не шли на огонь, пули и стрелы поражали их и атака татар была отбита. Маметкуль бросился второй и третий раз, но только урон его становился больше, падали лошади и люди, а донцы Ермака подавались все вперед и вперед. Маметкуль отступил, и Ермак подошел к устью р. Тобол.

На пятьдесят второй день похода Ермака, 22 октября 1581 года, под вечер, казачьи струги, шедшие по р. Иртыш, подошли к городищу Атик-мурзы. Здесь казаки причалили к берегу и высадились. Невысокие холмы, покрытые уже почерневшим дубняком и елями, горели тысячью огней. То был стан самого царя Сибирского Кучума, засевшего с Маметкулем в крепкой засеке и решившего смертным боем защищать свое царство. Гомон тысяч голосов, ржание коней слышно было по реке на несколько верст. Точно море, глухо шумел стан татарский.

Тихо было в казачьем лагере. Таким маленьким казался этот стан. Всего один полк, если считать по-нынешнему, шел против целой армии. Но это был полк богатырей, прекрасно вооруженных, смелых, упорных, гордых и самолюбивых! Полк донских казаков.

Близ полночи сотники, бывшие на совете у Ермака, сказали пятидесятникам, а те десятникам приказ всем собираться на войсковой круг. На лесной прогалине, над обрывом, у глухо ропщущей реки-хобрались казаки. Мрачны были их лица. Незавидной казалась им доля. Зашли невесть куда, кругом угрюмые горы и скалы, хмурое, низко нависшее небо, впереди бесчисленная рать, одолеть которую нет силы.

— Идти назад! — глухо пронеслось по рядам казачьим, когда вышел Ермак.

Смоляные факелы освещали его лицо. В доспехах и металлическом шлеме, из-под которого вились черные кудри, он весь был порыв и мужество. Красные отблески огней играли на стали кольчуги, будто кровавые пятна.

Он взялся за шлем.

— Помолчи, честная станица! — раздались возгласы. — Атаман слово держать будет!

Стих весь круг казачий. Плотнее сдвинулись ряды, задние напирали на передних, только тяжелое дыхание да сдержанный кашель прерывали ночную тишину.

Ермак поднял курчавую голову. Из-под снятого шлема черными змеями рассыпались кудри, ярко блеснул белый лоб над загорелым лицом; глаза горели решимостью, удалью… и восторгом. Предстоящий кровавый бой радовал донца-атамана!

— Идти назад!? — тихо, но сурово сказал он. — Идти назад через безлюдную и мрачную пустыню, идти за горы, покрытые глубоким снегом. Идти пешком, потому что реки замерзнут!..

Ермак вздохнул. Вздохнул, как один человек, и весь круг войсковой.

— Вернуться домой на тихий Дон и что сказать? Вернуться без славы! Нас спросят дома старики, нас спросят жены и дети: «Вот вы пропадали два года за Волгой, что сделали вы?»

Что ж, атаманы-молодцы, решайте: идти нам со срамом домой, чтобы жены смеялись над нами, чтобы родители прокляли нас и не было нам никогда от них благословения, или вернуться после победы покорителями царства Сибирского!?

Огнем загорелись глаза казачьей вольницы. Слетели порывом шапки с косматых голов, поднялись руки, творя крестное знамение, поклялись казаки либо умереть, либо победить Кучума-царя. «Смерть лучше отступления!» — говорили казаки. Задумчивые расходились донцы по своим шалашам и там тихо беседовали, точили оружие, отсыпали порох, готовили пули.

И слышалось всюду одно слово, одна клятва между односумами: «Если ты жив останешься, расскажи дома, как меня убили!» — потому что каждый готовил себе славную смерть!

На рассвете, 23 октября, казаки ударили на приступ укрепленного Кучумом селения Чувашева. Засвистали пули казачьи, загремели ружья и навстречу им полетели тучи стрел. За ружейною трескотнёю, за свистом стрел не слышно было ни голосов, ни команд. До полудня шла перестрелка. Татары, видя, что казаков очень мало, сами проломили засеки в трех местах и живыми людскими потоками устремились на казаков. Это был отчаянный бой. Каждый понимал, что от того, кто победит, зависит, быть или не быть тому живому. Летописец, записавший о том, как происходила эта битва, написал: «И была сеча злая; за руки емлюще сечахуся», то-есть, хватали друг друга за руки, чтобы помешать наносить удары. Но под могучими ударами казаков густые толпы татар стали редеть. Раненый царевич Маметкуль был переправлен с приближенными людьми на ту сторону реки, и татары начали отступать. Уже темнело, когда казаки заняли татарские засеки, а потом отошли на старый свой бивак к Атику-городку. Всю ночь не спали они. Хоронили убитых. Их было 107 человек; перевязывали раны, строили укрепления, опасаясь нападения татар. Но татарам было довольно. Союзники Кучума, остяцкие князья, покинули его, Маметкуль, лучший витязь его, был ранен, а сам Кучум той же ночью ушел в свою столицу, город Сибирь, собрал свои пожитки, жен и бежал с ними в степи.

26 октября 1581 года казаки заняли Сибирь. Там, в ханских дворцах и торговых рядах, они нашли богатую добычу: золото и серебро в сундуках, золотом тканные материи и царские уборы, дорогие меха и драгоценные камни…

Ермак зазимовал в Сибири. Его дружина разместилась в покинутых домах; по окрестным городам и селам были посланы гонцы с известием, что казаки не сделают зла тому, кто добром вернется в свои дома, примет клятву на верность царю Московскому и будет послушен Ермаку. И вот, из лесов стали возвращаться мирные татары. Казаки принимали их ласково, помогали им на первых порах, и слух о том, что Ермак правитель добрый, пошел по всей Сибири. Юрты и отдельные кочевья спешили заявить Ермаку о том, что они верны русскому царю, и доносили казакам о всяком движении своего бывшего царя Кучума и его войска.

Кучум от горя совсем одряхлел, потерял зрение и скитался одинокий по Ишимской степи. Оправившийся от раны Маметкуль своими наездниками окружил казачий стан и захватывал одиночных казаков, возвращавшихся из поездок.

Но следил за ним и Ермак. Его удальцы не спали зимою. Из пешей рати, шедшей на судах, к весне дружина Ермака обратилась в отличную конницу. Татары окрестных Сибири юртов стали друзьями казаков, они донесли Ермаку, что Маметкуль с небольшим отрядом татар стал на реке Вагое. Это было весною 1583 года. Ермак отправил против него сотню в 60 человек. Казаки напали ночью на татарский стан. Большинство татар они умертвили сонными, а самого Маметкуля взяли в плен и живым доставили Ермаку. Как только вскрылись реки, опять на судах пошли казачьи отряды, широко раздвигая завоевания Ермака. Не одна казачья голова легла на приступе сибирских городов. Убит был и один из главных соратников Ермака Никита Пан.

В самой Сибири снаряжалось посольство к Строгановым и Московскому царю. Отбирались лучшие меха, 2400 соболей, 20 чернобурых лисиц и 20 бобров, лучшие камни, отсыпалось самородное золото, заворачивались и зашивались в рогожи драгоценные царские шапки и наряды Кучума. Начальником летучей станицы с подарками царю Иоанну IV, которыми бил челом донской казак Ермак Тимофеевич, был назначен лучший дружинник Ермака атаман Иван Кольцо. Ему наказано было, прибыв в Москву, «бить челом царю царством Сибирским»…

Веселую грянули казаки песню, когда по знакомому пути, по рекам сибирским поплыли назад к Каменному поясу. Весла бодро ходили в руках, сознание великого дела, которое они совершили, окрыляло их, и летели острогрудые челны казачьи по холодным волнам широких рек.

Царь радостно принял Ивана Кольцо. Он простил казакам все прежние их разбои на Волге, пожаловал посланных деньгами и сукнами на одежду, разрешил атаману Кольцо набрать в Московской земле охотников для заселения Сибири и повелел отправить Маметкуля в Москву. Ермаку с его товарищами была пожалована царем грамота.

В грамоте царской Иоанн IV милостиво объявлял казакам забвение старых провинностей и вечную благодарность России за важную услугу. Ермак был назван князем Сибирским, ему было поручено устраивать завоеванную землю. Для принятия же сибирских городов из Москвы был послан воевода князь Семен Волховской и голова Иван Глухов с отрядом лучших московских солдат стрельцов.

Ратный крестник Ермака, Маметкуль, оказался и в Москве храбрым воином. Он дослужился в русских войсках до чина воеводы что отвечает нынешнему генералу, — и воевал со шведами, отличаясь мужеством и искусством.

Подаренная Московскому государству донскими казаками Сибирь усилила Московского царя и стала его снабжать и хлебом, и золотом. Но, вместе с тем, Ермак с донцами подарили русскому народу обширные земли. И когда тесно стало на Руси, потянулись переселенцы в широкие сибирские степи, в дремучую тайгу и нашли там отличные места для жизни.

Теперь Сибирь неразрывная часть Русского государства, богатый край со многими красивыми городками. Бежит через этот край железный путь, на днях пройдет и другой, и земледелец, и скотовод, и горнопромышленник живут в завоеванной триста лет тому назад донскими казаками Сибири припеваючи…

Смерть Ермака. 6 августа 1584 года.

Отправив атамана Кольцо в Москву, Ермак ушел с казаками на север-Сибири. Во всех городах он объявлял жителям о подчинении их Московскому царю и оставлял казаков для порядка. Так, в походах и трудах, провел он лето и зиму 1582 года и лето 1583 года. Осенью этого года он возвратился в Сибирь, и здесь его встретил прибывший из Москвы атаман Кольцо.

Радостна была встреча атаманов. Собрался круг казачий и с увлечением слушали донцы длинный рассказ посланца о царском приеме. Сибирский князь Ермак надел привезенные от царя тяжелые доспехи, казаки целовались друг с другом, поздравляли один другого с царскими милостями, делили деньги, делили сукна. Гуляли и пели песни, восхваляя своего атамана.

Дружно и ласково приняли они и стрельцов, прибывших с Кольцом, одарили их сибирскими мехами, отвели им дома. Но Сибирь был небольшой город. В нем не было хороших теплых домов. Казаки и татары жили в кибитках, питались чем Бог пошлет. Зима стала ранняя, выпал глубокий снег, реки замерзли. Казаки не могли промышлять ни охотою, ни рыбною ловлей. Скоро в городе стало не хватать съестного. Пришлось плохо питаться. Непривычные к лишениям похода стрельцы начали хворать. От недостатка в овощах в отряде их появилась цынга. Их воевода князь Волховский умер от болезни. С честью похоронили его казаки.

Но вот тяжелая зима стала подходить к концу. Ярче заблистало солнце. Сделалось теплее. Из окрестных деревень потянулись обозы. Ободрилось войско Ермака. Но отряд уменьшился почти наполовину. А летом ему предстояли новые испытания.

Казаки дружили с татарами и остяками и доверяли им во всем. Сами честные и правдивые в дружбе и товариществе, они считали и татар честными, истинными товарищами… Атаманы казачьи ездили в гости к мирзам, пировали с ними и вели долгие беседы. Татары, между тем, готовили измену. Они льстили казакам, низко кланялись им, пировали с ними, клялись, что они стали их братьями, а сами задумывали жестокую месть. Летом как-то атаман Иван Кольцо гостил с 40 казаками у мирзы Карачи. Как всегда, пили пьяную бузу, слушали, как заунывно пели под звон струн слепые певчие. Смотрели медленный танец татарок. Ночью беспечно полегли все спать, без часовых и без оружия. Забыли казачью сноровку… Под утро никто не встал. Всех зарезали, никого не пощадил жестокий Карача.

Не успела рассеяться печаль по этому случаю, как новое несчастье легло на маленький отряд Ермака. Погиб другой атаман его, лихой донец Михайлов. Он погиб на разведке, убитый из засады стрелой.

Гибли казаки. Лучшие воины были убиты. В июне месяце татары вдруг перестали платить дань. У Карачи собралось большое войско, и они обложили им город Сибирь. На этот раз татары были осторожны. Они поставили свои засеки и расположили за ними войско в трех верстах от города. Они решили погубить Ермака и его дружину голодом. Настали тяжелые дни. Ни пушки, ни ружья казачьи не могли достать до татарского лагеря.

И вот, в это тяжелое время снова проснулась доблесть казачья. Атаман Мещеряков вызвал охотников пробиться сквозь стан татарский и напасть на татар сзади. Выбрав безлунную ночь, он тихо вышел из города Сибири и, подкравшись незаметно к главному стану татарскому, бросился резать сонных татар. Оба сына Карачи были убиты. В ужасе татары разбежались, а Мещеряков засел со своим отрядом в татарском обозе. На рассвете Карача собрал татар и атаковал казаков. Но казаки встретили татар дружным огнем из пищалей и отогнали врагов. Мало того, они бросились еще их преследовать и в полдень вернулись в освобожденную от осады Сибирь.

Чтобы наказать врага и обезопасить себя на будущее время, Ермак с 300 казаками отправился в новый поход по Сибирскому царству. К зиме он вернулся с богатой добычей. Все городки были приведены к покорности, на всех наложена дань.

Два года прошло спокойно. Казаки и русские сумели завязать торговлю с соседними народами. Потянулись в Сибирь, а оттуда в Москву из Китая караваны с чаем, из Бухары повезли шелк и хлопок, из далекой Индии благовония и пряности. Богатела Сибирь от торговли.

Узнав об этом, старый Кучум, бродивший в верховьях Иртыша, в 1584 году собрал войско, стал заставою и не пропускал бухарских купцов в Сибирское царство. Об этом донесли Ермаку. Ермак взял 50 казаков и с ними поплыл на лодках вверх по Иртышу. Несколько дней гребли казаки между лесов и угрюмых скал. Они дошли до застав, но нигде не нашли татар. Ермак, проведя весь день в поисках, к ночи с 5 на б августа вернулся к лодкам и расположился на ночлег. Ночь была темная, лил дождь, ветер шумел вершинами деревьев. Усталые казаки заснули крепким сном. Татары, следившие за казачьим отрядом с другого берега Иртыша, переправились через реку и напали на сонных казаков. Только двое проснулись, Ермак и еще один донец. Ермак отчаянно оборонялся, но видя, что он один, что погибла его верная дружина, бросился в Иртыш, в надежде доплыть до лодок. Но тяжелые доспехи, подаренные ему Иоанном, тянули его ко дну, усталость брала свое, обессилили руки, туманилась голова и погиб великий донец, князь Сибирский, не доплыв до стругов.

Другому, простому казаку, удалось пробиться. Он бежал в Сибирь и рассказал там о гибели атамана.

На следующий год в Сибирь из Москвы прибыли воеводы Мансуров, Сукин и Мясной. По Сибирскому царству начали строить городки. В 1585 году поставили Тюмень, а через два года Тобольск, потом Пелым, Березов, Сургут, Тару и Нарым. Сибирское царство, завоеванное донскими казаками, прочно занималось. Остатки Ермаковой дружины положили основание новому казачьему войску Сибирскому.

Умер Ермак, погиб в Иртыше, в отчаянной схватке с татарами, но умерло только бренное тело его. Сам он, великий донской атаман, жив и доныне. Жив в песнях казачьих старых и новых. И теперь донцы и сибирские казаки в мощной песне вспоминают бурную ночь с 5 на 6 августа 1584 года. Кто не знает этой песни, составленной из стихотворения известного стихотворца русского К. О. Рылеева?

Ревела буря, дождь шумел;

Во мраке молния блистала;

Беспрерывно гром гремел,

И ветры в дебрях бушевали…

К славе страстию дыша,

В стране суровой и угрюмой,

На диком бреге Иртыша

Сидел Ермак, объятый думой.

Товарищи его трудов,

Побед и громозвучной славы

Среди раскинутых шатров

Беспечно спали близ дубравы.

«О, спите, спите, — мнил герой —

Друзья, под бурею ревущей!

С рассветом глас раздастся мой,

На славу иль на смерть зовущий.

Вам нужен отдых: сладкий сон

И в бурю храбрых успокоить,

В мечтах напомнит славу он

И силы ратников удвоить.

Кто жизни не щадил своей,

Опасность в сечах презирая,

Тот думать будет ли о ней,

За Русь святую погибая?

Своей и вражьей кровью смыв

Все прегрешенья буйной жизни

И за победы заслужив Благословения отчизны?..

Нам смерть не может быть страшна;

Свое мы дело совершили:

Сибирь Царю покорена,

О, мы не праздно в мире жили»

Ревела буря, дождь шумел,

Во мраке молния блистала;

Беспрерывно гром гремел,

И ветры в дебрях бушевали.

Иртыш кипел в крутых брегах;

Вздымалися седые волны

И рассыпались с ревом в прах,

Бия о брег казачьи челны.

С вождем покой в объятьях сна

Дружина храбрая вкушала;

С Кучумом буря лишь одна

На их погибель не дремала

Страшась вступить с героем в бой,

Кучум к шатрам, как тать презренный,

Прокрался тайною тропой,

Татар толпами окруженный.

Мечи сверкнули в их руках

И окровавилась долина,

И пала грозная в боях,

Не обнажив мечей, дружина..

Ермак воспрянул ото сна,

И гибель зря, стремится в волны;

Душа отвагою полна;

Но далеко от брега челны!

Иртыш волнуется сильней…

Ермак все силы напрягает —

И мощною рукой своей

Валы седые рассекает.

Плывет уж близко челнока:

По сила року уступила,

И, закипев страшней, река

Героя с шумом поглотила

Лишивши сил богатыря

Бороться с ярою волною,

Тяжелый панцырь дар Царя —

Стал гибели его виною.

Ревела буря…

Вдруг луной Иртыш на миг осеребрился

И труп, извергнутый волной,

В стальной кольчуге озарился.

Носились тучи, дождь шумел,

Во мраке молния блистала

И гром вдали еще гремел,

Но Ермака уже не стало!..

На смерть Ермака написаны и еще стихи, сочиненные А. А. Д.

За Уральским хребтом, за рекой Иртышом,

На далеких отрогах Алтая,

Стоит холм, — и на нем, под кедровым шатром

Есть могила, совсем забытая.

Много лет уже стоит и курган сторожит

Этот кедр одинокий угрюмо.

Вкруг него ни куста.. Вся дорога пуста

И тиха. Нет ни звука, ни шума.

Хищный враг не летит, дикий зверь не бежит

Этим местом: здесь кроется диво.

Заколдован курган.

С ним и кедр великан,

Что разросся так пышно, красиво.

Говорят, что под ним великан-исполин,

И в броню и кольчугу одетый,

Беспокойно лежит, потому что зарыт

По обряду отцов не отпетый.

Триста лет, говорят, это было назад,

Рыбаки в Иртыше неводили

И, в мереже одной, здесь, на берег крутой

— Вместо рыб мертвеца притащили.

Был в броне боевой, был в кольчуге стальной,

Роста страшного пойманный в сети.

И дивились ему, великану тому,

Рыбаки простодушные эти

Но, не зная, как быть, как покойника сбыть,

Чтоб на грех не затеять бы дела,

Порешили все скрыть и скорее зарыть

Это мертвое, страшное тело.

И с тех пор, только день перейдет в ночь и тень,

Из могилы покойник выходит

И всю ночь напролет, по холму взад вперед

С тяжким стоном задумчиво бродит.

Этот стон гробовой над уснувшей землей

По расщелинам гор раздается.

Ужасая собой даже кедр вековой,

Что от стонов от этих трясется.

Есть в народ молва, что порою слова

Можно слышать, к могиле склонитесь:

«Я донской был казак, по прозванью Ермак,

О покое моем помолитесь».

Не забыли Ермака и потомки. В Тобольске, главном городе Западной Сибири, первом, покоренном Ермаком, поставлен ему, по повелению Императора Николая I, в 1838 году памятник с надписью: «Покорителю Сибири Ермаку». Другой памятник поставлен в 1904 году на пожертвования донцов в Новочеркасске, в войске Донском, на родине Ермака. На этом памятнике надпись: «Ермаку донцы». 3-й Донской казачий полк, по повелению ныне благополучно царствующего Государя Императора Николая II Александровича, носит его славное имя. Его же имя носит и 1-й Сибирский казачий Ермака Тимофеевича полк. На Дону есть Ермаковская станица, есть Ермаковы хутора и не один донец носит славное имя Ермакове, как бы в воспоминание, что деды его ходили в славный поход с Ермаком и смелою битвой завоевали родной Руси целое великое Сибирское царство!

Жизнь донских казаков при царе Феодоре Иоанновиче. Появление на Дону «голытьбы»

Грозен, но и велик был царь Московский Иоанн IV. Всю жизнь вел он войны с соседями Московского государства, стремясь расширить его. От татар он отнял всю Волгу с городами Казанью и Астраханью; пробивался он к Балтийскому морю, одно время овладел Нарвою и всею Ливонскою землею, нынешним Прибалтийским краем (губерниями Эстляндскою, Лифляндскою и Курляндскою). Долгое время сражались его дружины с поляками, литовцами и шведами. При нем и ему поднес атаман донской Ермак Сибирское царство, и он первый вступил в сношения грамотами с казаками, почитая их за вольное, дружественное России товарищество.

Тридцать семь лет правил царь Иоанн на Руси. Он скончался в 1584 году, в один год с Ермаком. Ермак пережил его всего несколькими месяцами. Ему наследовал, и на престол Московский вступил царь Феодор Иоаннович.

Царь Феодор был государь мягкий и добрый. Не было у него такой твердой руки, какую имел его отец, чтобы держать в порядке громадное Московское царство. Скромный, застенчивый, он не любил заниматься государственными делами и ему не под силу было править таким большим царством, каким уже была тогда Московская земля. Его отец, царь Иоанн, понимал это и назначил ему в помощь совет из пяти бояр. Совет этот назывался Верховною Боярскою Думою и состоял из бояр: Мстиславского, Никиты Романовича Юрьева, Шуйского, Бельского и Бориса Феодоровича Годунова. Годунов, на сестре которого был женат царь Феодор, скоро стал почти самостоятельно править всем государством, а по смерти царя Феодора венчался и царским венцом.

На Дону, с уходом Ермака с товарищами в Сибирь, продолжалась прежняя боевая, охотничья жизнь. Собирались за атаманами станицы удальцов, строили лодки и шли «добывать зипунов»: кто на Волгу, кто на Азовское море, кто на Черное, кто на Хвалынское. Задевали удалые партии всякого и прохожего, и проезжего на Дону, шарили по татарским городкам сильного тогда крымского хана, не раз затрагивали и турецкого султана.

И крымцы и турки обижались на казаков. Считая их подданными русского государя, они писали в Москву жалобы на казаков, но Москва отрекалась от них. Из Москвы на эти жалобы обыкновенно отписывали: «Казаки донские и волжские не наши — люди вольные, живут и ходят без нашего ведома…»

31 августа 1584 года была написана в Москве грамота войску Донскому от царя Феодора Иоанновича.

«От Царя и Великого князя Феодора Иоанновича всея Руси, — писано в этой грамоте, — на Дон, Донским Атаманам и Казакам, старым и новым, которые ныне на Дону, и которые зимуют близ Азова…» Дальше в грамоте своей царь объявляет казакам, что от Москвы к азовскому паше посланы для переговоров Борис Петрович Благово, и чтобы казаки помогли ему доехать до Азова, а сами с азовскими людьми «жили смирно и задору никакого азовским людям не чинили», да мало того, чтобы позволили азовским людям ловить рыбу по Дону, рубить там дрова и, вообще, устраиваться на Дону. Кроме того, запрещалось казакам ходить и на крымцев, и требовалось, чтобы казаки жили с крымским ханом в мире. И за это царь Московский послал казакам свое жалованье: селитру для пороха и свинец. И на будущее время царь Московский обещал дарить казаков своим царским жалованьем.

Приказывал царь Московский еще донским казакам составить список поименно, кто и где атаман, и сколько с ним казаков, и список этот отдать тому же Благово, когда он поедет назад. И за это царь обещал к весне всем атаманам прислать еще жалованье.

Этой грамотой кончалась первобытная вольная жизнь казаков. Не стало им свободы, не могли они больше по своей воле ходить «зипуна добывать», искать добычи. Из вольных людей они обращаются этой грамотой в войско царское, получающее за свою верную службу жалованье. Уже нельзя было, как прежде, любому казаку выйти на площадь, бросить свою шапку оземь и скликать народ «на Волгу-матушку, иль в Сибирь пушных зверей пострелять, на море Черное или Хвалыыское». Атаманы были записаны и станицы донских богатырей должны были составлять дружины царские по указу из Москвы. Донские казаки начинали входить в состав московского войска, как постоянные его союзники, верные и храбрые, и за это Московский царь жалует их грамотами, подарками и отличиями…

Но по одной грамоте, по одному царскому указу, не могла измениться вся жизнь донцов. Больше ста лет прошло, пока успокоилось все на Дону, пока казаки донские поняли, что с ростом и увеличением могущества Московского царства им нельзя воевать от себя, составлять партии и охотиться на Волге, Каспии и на Черном море. То тут, то там являлись вольные атаманы, собирали, как и встарь, вокруг себя станицу и шли громить и грабить куда глаза глядят. Только станицы эти стали больше. Уже не 20, не 50, даже не сто человек примыкало к атаману, а собирались целыми тысячами. Одни, по призыву Московского царя, шли к его войску воевать наряду с царскою дружиною, добывать себе зипуна из законной добычи, отнятой от неприятеля; другие шли самовольно, большей частью, за царское же дело, наказать азовского пашу или татар, но были и такие, которые шли против царского указа и, помня старые времена, занимались разбоями, где придется…

Охотников идти в набеги на Дону все еще было много. Но добычи стало меньше. Меньше стало и богатства на Дону. А людей все прибывало. Селились с казаками беглые крестьяне, прикрепленные к земле при царе Феодоре Иоанновиче 5 марта 1593 года, бежали люди и от казней. Народа становилось больше. Леса редели, зверя и рыбы было труднее добывать. Пастбищ для скота еще было довольно, но не у всех был этот скот. Пахать и сеять никому и в голову не приходило. От этой тяжелой крестьянской работы и бежали, да это на Дону было и запрещено под страхом жестокой смертной казни. Так, наряду с «добрыми», домовитыми казаками, имевшими свои дома-курени, жившими по городкам, имевшими коров, быков, лошадей, получавшими в жалованье из Москвы деньги, сукна, хлеб, порох и свинец, появились на Дону казаки «голутвенные», «голытьба» одинокие бедняки, у которых

Ни кола, ни двора,

Зипун весь пожиток,

Эх, живи, не тужи —

Умрешь! не убыток!

Этим беднякам все было все равно. Им и после царского указа хотелось на Волгу, на грабежи, за добычей.

— А как попадешься,

пели они, —

— Так сам отвечай

Головушкой бедной своей.

Одинокие сироты, бродили они по городкам и станицам, ища себе атамана, ища случая получить и добычу. Это про таких «голутвенных» казаков и поется по Дону песня: —

Ты воспой, сирота, песню новую!

— Хорошо песню играть, пообедавши.

А я, сирота, еще не ужинал…

Поутру сироту в допрос повели.

— Ты скажи, сирота, где ночевал?

— У меня, молодца, было три товарища:

Первый товарищ мой конь вороной,

А другой товарищ я сам молодой,

А третий товарищ сабля вострая в руках!

Много беспокойства доставляли эти голутвенные казаки Московскому государю, но, когда соединялись они с атаманами и шли за царское дело, они составляли грозную силу. Скоро с почтением стали произносить в Москве имя великого войска Донского, и благодарностью была полна Москва за услуги донцов. В тяжелые годы смутного времени донцы явились к Москве, готовые или умереть за своего природного Государя Царя Московского, или победить его врагов.

Смутное время. Донцы с атаманами Корелом и Межаковым воюют за самозванца

Что же это было за время на Руси, которое история назвала смутным? Тяжелое это было время.

У царя Иоанна IV, кроме сына Феодора, был еще сын Димитрий. Они, вместе со своей матерью, Марией Нагой, были в опале и жили в маленьком городке Угличе. Когда царем Московским сделался Феодор Иоаннович, он хотел вернуть брата в Москву. Но… совершенно неожиданно пришло известие, что Димитрий, который был тогда маленьким мальчиком, в припадке падучей болезни закололся. Младенца Димитрия похоронили, окровавленную рубашечку его привезли в Москву, и, казалось, дело это так и должно было бы кончиться.

Но вскоре в народе стала ходить молва, что царевич Димитрий не закололся, а что его убили по приказу Бориса Годунова. В те далекие времена ни газет, ни книг, ни печатных известий не было. Да и печатать книги на Руси еще не умели. Книги были только рукописными. Это были списки евангелия, жития святых, библия, псалтырь, книги церковно-служебные. Книги стоили очень дорого. Много труда надо было положить, чтобы переписать книгу. Бывали еще летописи, где записывались события в Московском царстве, какая и где война была, был голод или урожай, и где и когда был пожар. Но и эти летописи писались в монастырях и иметь их могли только очень богатые люди. Народ же по маленьким городкам и деревням узнавал о том, что делается на белом свете, только из рассказов прохожих да проезжих людей. Остановится такой прохожий человек в избе на ночлег и рассказывает, что и где он слыхал. А его рассказ передадут другим, да мало того, что передадут, еще и приукрасят своими вымыслами, часто и сойсем переврут его.

Таким образом, вначале 1604 года стал ходить в народе слух о том, что сын Иоанна IV и природный, законный наследник царского Московского престола не закололся и не убит, — все это россказни бояр да Годунова, — а жив. Говорили, что вместо подлинного царевича убили другого мальчика, а Димитрия спасли и увезли в Литву, там он вырос и скоро явится в Московское государство и потребует отчета от Годунова. Передавали это тайно, запершись в избе, по секрету: боялись Годунова, но, известно, чем больше тайна, чем больше секрет, тем охотнее об этом болтают люди и тем скорее это становится известным.

Годунова на Руси не любили. При царе Феодоре Иоанновиче, но по его уговору, прикрепили крестьян к земле и уничтожили свободу перевода от одного помещика к другому, при Борисе в Москве был голод и люди умирали от недостатка хлеба. Пожар истребил Москву. Конечно, все это было не виною Годунова, напротив, Годунов помогал пострадавшим от голода и огня, но народ во всем обвинил Годунова и охотно поверил сказке о том, что царевич Димитрий жив.

Дошла эта сказка и до Дона. И туда приходившие из русской земли люди принесли таинственную молву народную о подмене в Угличе младенца и о том, что природный государь жив и скоро придет в Москву. И на Дону этому поверили. Там тоже не любили Годунова. Хотя грамота, воспрещавшая казакам ходить под Азов, и была писана царем Феодором Иоанновичем, но и на Дону знали, что составлял и задумывал ее всесильный Годунов. Недовольны были казаки Годуновым и за то, что он запретил казакам продавать в России добычу и построил на Дону городок-заставу, Царев-Борисов на р. Донце, чтобы не пускать донцов на Русь. От нового же молодого царя ожидали только милостей…

Этими слухами воспользовались наглые люди. Они добыли молодого человека, Григория Отрепьева, годами подходившего к возрасту убиенного Димитрия, тайно отправили его в Литву и выдали там за подлинного сына царя Иоанна IV. Явился ложный царевич-Лжедимитрий, явился самозванец. В нем принял участие исконный враг Московского царства, король польский Сигизмунд. Лжедимитрия окружили католические священники и монахи-иезуиты, мечтавшие обратить всю православную Русь, при помощи самозванца, в польскую, католическую веру. Поляки обещали Лжедимитрию поддержку войском, и 15 августа 1604 года Лжедимитрий тронулся на Москву.

Еще раньше Лжедимитрий послал на Дон литвина Свирского со своею грамотой. В грамоте этой самозванец писал, что он — сын царя Белого, которому «вы, казаки, вольные христианские рыцари, присягнули на верность»; самозванец звал донцов «свергнуть раба и злодея с престола Иоаннова»…

Как было разобраться казакам в таком темном деле? Писал им такие же грамоты и Борис Годунов. Кому верить? Помутилась вся Русская земля, замутился и тихий Дон. Решили, по случаю приезда Свирского, собрать войсковой круг и на нем обсудить, где правда.

Круг порешил: послать выборных на разведку, и указал на атаманов: Андрея Корела и Филата Межакова. Живо снарядились атаманы в далекий путь и поехали посмотреть, подлинно ли самозванец — царский сын, и на чьей стороне правда. Донские атаманы были приветливо приняты поляками в стане Лжедимитрия. Все им понравилось у поляков. И хорошие кони, и отличное оружие, и парчевые и шелковые наряды. Всюду видели они богатство и блеск. А когда вышел к ним Лжедимитрий, окруженный знатными польскими панами и вельможами, вышел в эалотой одежде, с конвоем из блестяще одетых в золотые доспехи молодых людей, атаманы донские поверили, что он подлинно, точно их природный сын государев.

С такою вестью прибыли они и на Дон.

Внимательно слушали их рассказ на кругу казаки. Многим в приглашении Лжедимитрия виделось славное дело: защита царя русского; другим хотелось похода, добычи. И когда объявили Корел и Межаков, что казаков зовет истинный государь, многие собрались в поход. Вся «голытьба» заволновалась. Добыли коней, добыли оружие и пошли с атаманами в Литву к городку Самбору, где собиралось ополчение Лжедимитрия.

Когда царь Борис Годунов узнал об этом, он послал на Дон дворянина Хрущева для того, чтобы отговорить казаков от помощи самозванцу. Но казаки не поверили Хрущеву. Они заковали его и повезли в Сокольники, где в то время находился со своим войском самозванец. 3-го сентября 1604 года они прибыли с ним к палатке Лжедимитрия. Увидев самозванца, Хрущев залился слезами, упал на колени и воскликнул:

— Вижу Иоанна в лице твоем: я твой слуга навеки…

Никто из казаков не видел Иоанна, и потому свидетельство дворянина русского укрепило их в том, что они делают правое дело, и они, с полной готовностью умереть за Лжедимитрия, пошли с ним на Русь. Тогда же послали они на Дон гонцов сзывать еще людей на защиту истинного царя Московского.

Пестрый и буйный был стан Лжедимитрия. И это нравилось казакам. Поляки, литовцы, беглые русские крестьяне, запорожские казаки, татары, попы православные, польские священники или ксендзы, все это гуляло и браталось с донскими казаками, играло в зернь, шумело, пело песни, ссорилось и мирилось. По душе была такая жизнь гулебщикам-казакам. То, что царь Борис собирает громадное войско, что впереди их ожидает кровавый бой, их не пугало. На то и родились они казаками, чтобы смерти не бояться.

Первая битва Лжедимитрия с царскими войсками произошла 21 января 1605 года у села Добрынич. Царским войском командовал воевода Мстиславский. Донцы в этой битве участия не принимали. Царское войско, опрокинутое сначала польской конницей и запорожскими казаками, скоро устроилось и встретило полки самозванца залпом из 12000 ружей. Запорожская конница отступила, оставив без помощи свою пехоту, и пехота запорожцев вся была истреблена.

Победа Мстиславского с царскими войсками была полная. Лжедимитрий на раненном в ногу коне бежал и едва не попался в плен. Полки его разбегались и, казалось, дело самозванца было проиграно. Но в это время к нему на подмогу явилось 4000 донских казаков, прибывших с Дона, чтобы постоять за настоящего государя.

Это была громадная сила, и самозванец начал новое наступление к Москве.

Донцы, в числе 4000 человек, под начальством атамана Андрея Корелы, и небольшая русская дружина Григория Акинфиева заняли город Кромы. Царский воевода Мстиславский, считавший самой опасною силою в стане самозванда донцов, решил взять Кромы. С огромным, 100-тысячным войском подошел он к этому городу. Царские войска поставили кругом города валы и батареи, установили на них тяжелые пушки и мортиры и начали громить город. Но донцы, ходившие не раз под Азов, видали, как нужно строить и оборонять крепости. Смышленым казачьим взглядом Корела скоро увидал, что не устоять деревянным стенам крепости против артиллерийского огня Мстиславского, и сейчас же снарядил казаков на работы. Казаки и солдаты Акинфиева по ночам копали рвы, насыпали валы и окружали крепость высокой земляной насыпью. В ней донской атаман приказал сделать землянки, насыпал поперечные валы (траверсы), мало того, стал делать валы и впереди главного вала, подаваться земляными работами навстречу врагу и тревожить его в его траншеях.

4000 донцов храбро держались против 100-тысячного войска. Осада затягивалась. Наконец, Мстиславскому удалось зажечь деревянный город. Казаки бросились тушить его, царские дружины заняли было земляные валы, но и в них была измена. Неизвестно по чьему приказу, они вдруг были сведены с валов, казаки снова заняли их место, и осада продолжалась…

Тяжело было донцам, стоявшим за Лжедимитрия, но еще тяжелее было царскому войску. Донцы верили в то, что служат настоящему государю, они не сознавали своей ошибки, верили правоте своего дела и им легко было умирать. Не то было у Мстиславского. Там все колебались. Никто не знал, кто истинный царь. Борис, который венчался в Москве царским венцом, или Лжедимитрий, который называл себя настоящим сыном Иоанновым.

И оттого не могли царские войска сражаться спокойно, оттого болезни и колебания губили их стан. 13 апреля 1605 года в Москве скончался царь Борис. Москва спокойно присягнула сыну его Феодору, но в стане русских войск, стоявших под Кромами, присягу дали неохотно. Новые воеводы, прибывшие на смену Мстиславскому, изменили Феодору, признали Лжедимитрия своим царем, и отсидевшийся-- в Кромах донской атаман отпер перед ними двери, как перед друзьями.

Царь Феодор, совсем еще мальчик, и мать его царица Мария Годунова — были убиты в Москве 20 июня 1605 года. Самозванец торжественно вступил в столицу Московского царства. Вошли с ним в Москву, и донские казаки, остававшиеся все время верными ему и считавшие его настоящим государем.

Около года Григорий Отрепьев — он же и Лжедимитрий — был царем на Руси. Сначала он был милостив и справедлив к народу, щедро наградил казаков и солдат, бывших с ним, но вскоре стал окружать себя поляками. К нему явилась его невеста, польская княжна Марина Мнишек, а с нею и польские ксендзы и паны. С русскими стали обращаться жестоко и высокомерно.

В народе пронесся слух, что русских будут крестить в католическую веру… Народ московский возмутился и под предводительством любимого своего боярина Василия Шуйского 17 мая 1606 года ворвался во дворец и растерзал Лжедимитрия.

Царем Московским народом был избран князь Василий Иванович Шуйский.

Можно ли обвинять донцов в их ошибке? Они служили верою и правдой Лжедимитрию потому, что для них он был не Лжедимитрий, а царь Димитрий Иоаннович. Он был для них настоящий государь. Они не бросились к нему по первому призыву, но подробно разведали раньше о нем. Они увидели, что Лжедимитрию отдавали должную честь и паны, и вельможи, и сам король Польский смотрел на него, как на равного. Могли ли они, простые люди, честные и прямые, как истинные воины, догадаться, что это обман? Притом же Димитрий их обласкал и принял как честных людей, а из Москвы в это время нехорошие шли вести: «Теперь, — говорили проезжие люди, — везде казаков сыскивают, вешают и побивают». И казакам не верилось, чтобы царь истинный так наказывал казаков за их верную службу. И все-таки донцы еще колебались. Но когда Хрущев, знатный московский боярин, засвидетельствовал перед ними, что Лжедимитрин настоящий природный государь — все сомнения их кончились Они присягнули Димитрию, как сыну Иоаннову. Когда же увидали они его во главе войска, молодого, ловкого наездника, хорошего стрелка, смелого и доброго, они полюбили его и как начальника. Горячо сражаясь за Лжедимитрия, казаки показали, как умеют они воевать за своего государя, а государем своим в то тяжелое, смутное время они почитали, и не без основания, Димитрия Иоанновича, а не Бориса Годунова.

Смутное время на Руси. Донцы с атаманом Епифанцем на службе у второго самозванца.

Донские казаки недолго оставались в Москве. Большая часть их, вместе с атаманом Корелой, получивши еще от Лжедимитрия хорошую награду за мужество, отправилась обратно на Дон охранять свои вольные юрты от азовцев, крымцев и ногайцев. Осталось человек 500 настоящих гулебщиков, казаков голутвенных, с атаманами Межаковым, Епифанцем, Коломной, Романовым и Козловым. Они жили около Москвы в своем казачьем стане, проживая полученное жалованье, чуя своим разведчичьим чутьем, что тут, под самой Москвой, теперь опасней, чем под Азовом, что Русь замутилась окончательно. Под самой Москвою бродили отряды поляков, стоял большой стан запорожских казаков и, хотя войны Москва ни с кем не вела, всюду были ратные люди, всюду шумели и волновались вооруженные толпы народа.

Народ был празден. В это смутное время мало кто занимался обработкой полей. Боялись похода неприятеля, боялись, что солдаты отберут и потопчут поля. От праздности, от голода целые шайки крестьян бродили под Москвою, занимаясь воровством, а при случае, и грабежами. Страшно было жить на Руси. Но эта-то напряженная, опасная жизнь и нравилась донцам, в ней они были, как рыбы в воде.

Царь Шуйский не мог навести порядок на Русской земле. Он был слаб. Главное же, ему не на кого было положиться. Кругом была измена. Бояре завидовали ему, подкапывались под него, готовили новый мятеж.

Уже 17 мая 1606 года в народе появились новые, нелепые слухи. Боярин князь Григорий Шаховской стал распускать слух о том, что царь Димитрий жив, что в Москве убили не его, а какого-то немца, и что он укрывается пока, готовит силы, чтобы свергнуть царя Василия. Нашли и человека, похожего на Лжедимитрия. Вокруг него собрались вооруженные толпы беглых крестьян, поляки, примкнули к ним и некоторые отряды запорожских казаков. Так появился на Руси второй самозванец — Лжедимитрий II. Снова начались бои и осады городов русских русскими же войсками. Не довольствуясь одним самозванцем, в взбунтовавшихся толпах выдумали еще и третьего — Лжепетра, рассказывая о том, что будто бы у царя Феодора Иоанновича был сын Петр. Каждая шайка выставляла своего самозванца. Беглые крестьяне, городская голытьба, воры и мошенники составляли шайки, выбирали себе предводителя и грабили усадьбы, жгли деревни, сжигали хлеба. В минуту опасности они являлись к какому-либо из самозванцев и становились в ряды его дружин, называя себя казаками.

Но какие же это были казаки?

Настоящие казаки ожидали прояснения в этом смутном деле. Первые же слухи о появлении Лжедимитрия II их взволновали. Ведь они ему присягали, они считали его прирожденным государем, они любили его, как своего царя! — значит, они должны были бы и умереть за него. Но так же, как и первый раз, они не торопились идти по первому слуху. Они послали разведать, что за новый Димитрий появился на Руси. Теперь это было легче сделать. Большинство казаков видело и знало Димитрия. Разведчики вернулись с неутешительными вестями. Они не видели Димитрия. Он скрывался где-то в Литве, он не появлялся к своим войскам, за него воевали и управляли князья и воеводы. Это не походило на Лжедимитрия. Тот был храбр. И казаки решили выжидать, что будет дальше. Их сманивали богатыми дарами, прельщали большим жалованьем — они ждали, где будет правда. И только тогда, когда польские войска, воевавшие от имени самозванца под начальством гетмана Рожинского, подошли к самой Москве и укрепились в Тушино, часть донцов, увлеченных атаманом Епифанцем, явились к нему и обещала участвовать в осаде Троице-Сергиевской лавры.

Но, давши это обещание, казаки были неискренни. Им, настоящим русским людям, трудно было быть заодно с поляками. Рука не поднималась бросать ядра в стены, за которыми сверкали православные кресты и хранились мощи преподобного Сергия, весьма чтимого донскими казаками. Совесть мучила донцов. Тревожили их сонные видения.

Одному из казаков явился ночью Св. Сергий и говорил ему: «Не даст вам Бог жезла на жребий свой».

Он рассказал про это видение товарищам, и призадумались донцы. Доложили о видении атаману. Епифанец отправился к польским воеводам Сапеге и Лисовскому и рассказал им о смущении своих товарищей.

— Эти знамения, — сказал донской атаман, — не на добро нам: будет великая гибель!

Польские паны сочли Епифанца человеком опасным, могущим погубить все дело, и решили убить его. Но донцы узнали об этом. Страшное возмущение произошло в их стане. Живо собрались они при оружии на круг, вынесли иконы, помолились и все, как один, поклялись преподобным Сергию и Николаю «не делать зла царствующему городу Москве и стоять с православными заодно на иноверных».

В ту же ночь поседлали они коней и пошли из стана польского на юг, к себе, на Дон. Поляки сейчас же снарядили за ними погоню из литовской конницы. Литовцы догнали донцов на р. Клязьме у деревни Вохны. Начались переговоры. Литовцы увещевали донцов вернуться к полякам и продолжать осаду монастыря, но казаки были непреклонны. Литовцы хотели взять донцов силою, но казаки не дались и спокойно вернулись на Дон, в свой Смагин юрт.

С уходом донцов легче стало монастырю. Иноки лавры составили об этом писание и отметили на память потомству глубокое усердие донцов к вере.

Смутное время на Руси. Донцы прогоняют поляков из Москвы. Избрание на царство царя Михаила Феодоровича

Атаман Межаков с остальными дондами, не увлекшимися соблазнами Сапеги и Лисовского, оставался в бездеятельности. Во Лжедимитрия II не верилось, царь же Василий Шуйский возбудил казаков против себя тем, что преследовал казаков, считая и донцов заодно с ворами и беглыми крестьянами.

10 декабря 1610 года Лжедимитрий II был убит, и всякие сомнения у казаков должны были исчезнуть.

Спасать уже приходилось не царей, которых было двое и которые воевали один против другого, а нужно было думать о спасении Руси православной от поляков. Польские полки короля Сигизмунда занимали все города русские к западу от Москвы, сам король с большим войском шел в Москву, намереваясь посадить на престол Московских государей своего сына, королевича Владислава.

В эту пору порабощения Руси поляками и жидами, когда все русское угнеталось, давилось и топталось в грязь, когда над русскими людьми смеялись, а сами русские легкомысленно вставали друг на друга, помогая врагам, в эту пору нищеты и несчастья, со страшной силой вспыхнул на Руси патриотизм, то чувство сильной, все превозмогающей любви к родине, которое таится в груди каждого человека и составляет, рамое святое и драгоценное его души. Не зря говорится: «Чем ночь темней — тем ярче звезды…» Чем тяжелее было русским людям в это ужасное время смуты, тем на большее самопожертвование оказались они способны. Из Троице-Сергиевской лавры на Русь шли воззвания о помощи. Монах Авраамий Палицын красноречиво описывал бедствия Русской земли: «Отечество, — писал он, — терзали более свои, нежели иноземцы: наставниками и предводителями ляхов были наши изменники. С оружием в руках ляхи только глядели на безумное междоусобие и смеялись. Оберегая их в опасности превосходным числом своим, русские умирали за тех, которые обходились с ними как с рабами. Вся добыча принадлежала ляхам и, избирая себе лучших юношей и девиц, они отдавали на выкуп ближним и снова отнимали их… Многие гибли уже не за отечество, а за свои семейства: муж за жену, брат за сестру, отец за дочь. Милосердие исчезло: верные царю люди, взятые в плен, иногда находили в ляхах жалость и уважение; но русские изменники, считая их противниками царя Тушинского (Лжедимитрия), подвергали жестокой смерти: кидали в реки, расстреливали из луков, перед родителями жгли детей, носили их головы на саблях и копьях, младенцев разбивали о камни. Смотря на это, сами ляхи содрогались и говорили: „Что же будет нам от россиян, когда они и друг друга губят с такой лютостью“. В этом омрачении умов все хотели быть выше своего звания: рабы — господами, чернь — дворянством, дворяне — вельможами. Не только простые простых, но и знатные знатных обольщали изменой. Вместе с отечеством гибла и церковь: храмы были разоряемы: скот и псы жили в алтарях, воздухами и пеленами украшали коней, из чаш со Св. Дарами пили, на дискос клали мясо, на иконах играли в кости… Священников и иноков жгли огнем, допытываясь сокровищ. Города пустели. Могилы, как горы, везде возвышались. Граждане и земледельцы укрывались в дебрях, в лесах или болотах. Грабители, чего не могли взять с собою, сжигали дома и все, превращая Россию в пустыню!»

По всем городам читали эту печальную повесть. И со слезами на глазах говорили русские люди: «Да, это правда!» И вот, из среды русских людей выдвинулись сильные духом граждане. Нижегородский купец Козьма Минин собирал пожертвования на устройство сильной рати, чтобы изгнать поляков. Во главе этого нового ополчения становился старый, но искусный воевода князь Димитрий Пожарский. Царю Василию и Москве шло на помощь одушевленное любовью к родине войско.

В Рязани против Сигизмунда и поляков восстал дворянин Прокопий Ляпунов. Его пылкие, страстные речи увлекли донцов, и Межаков с казаками примкнул к его ополчению и стал уже не за царя, про которого он не знал, кто истинный царь, а за Русь и за веру православную. Свое содействие Ляпунову в спасении Руси предложили и бывшие изменники, сторонники Лжедимитрия, Заруцкий и Трубецкой, бывшие начальниками всякой московской сволочи и беглых людей и называвшие себя «казацкими» атаманами. И Ляпунов, горячий и честный, принял и их в свое войско.

В начале марта 1611 года Ляпунов уже шел к Москве.

В Москве стояли поляки. По всем углам, площадям и улицам были расставлены сильные конские отряды. Народ был возбужден. Поляки опасались открытого бунта в самой Москве. И, действительно, 19 марта поляки начали избивать москвичей сначала в Китай-городе, в торговых рядах. Из Китай-города они пошли к Тверским воротам и здесь разыгралась жестокая битва на улицах Москвы. Народу, стрельцам и ополчению князя Пожарского удалось загнать поляков обратно в Кремль, но подожженная ими Москва горела в разных местах. Три дня длился пожар, и большая часть Москвы выгорела…

И в стане Прокопия Ляпунова было неблагополучно. И это неблагополучие больше всего чувствовали казаки. Свободные, вольные у себя дома, казаки в походе сковывали себя железной дисциплиной. В дисциплине, в порядке, в беспрекословном подчинении воле атамана они видели главный залог успеха, чуяли победу. В отряде же Ляпунова не было дисциплины. Воеводы его не слушались, каждый делал что хотел, чернь и беглые крестьяне, самовольно называвшие себя казаками, пьянствовали и бесчинствовали. Они тянулись к своему вождю, Заруцкому, которого называли атаманом. Ляпунов пытался ввести порядок в этой дикой и пьяной толпе, которая окружала Заруцкого. Однажды двадцать негодяев Заруцкого, именовавших себя казаками, были пойманы на месте преступления, в грабеже крестьянского имущества. Ляпунов приказал казнить их по казачьему обычаю: в куль, да в воду. Во всем стане казачьем поднялась тревога. Полки Заруцкого схватили оружие и кинулись частью к ставке Ляпунова, частью в донской лагерь.

Живо собрались донцы в круг. Атаманы Заруцкого с волнением стали передавать донцам будто бы изданный Ляпуновым приказ: перевешать всех казаков.

— Так и указал, — кричали они; — Где поймают казака — бить и топить. Идите под Заруцкого или Трубецкого!

В это время прибежали и еще люди и сообщили, что Ляпунов убит чернью Заруцкого, и что теперь войском будет командовать Трубецкой.

Межаков с товарищами согласились стать под начало Трубецкого и Заруцкого.

Но эти люди оказались недостойными предводителями. Они переписывались тайно со вновь появившимся самозванцем и поляками и со всею своею ордой стояли, ничего не делая, в то время, как вся Русь поднималась против врагов отечества как один человек.

Не только поляки, но и прежние враги России — шведы, думая, что Руси пришел конец, послали свои войска и предлагали своего королевича в цари Московские.

Но не погибла Русь. Из Троице-Сергиевской лавры шли от архимандрита Дионисия и келаря Авраамия Палицына грамоты и увещания всем подниматься за Русь и идти под знамена князя Пожарского. Грамоты эти приходили и в стан Трубецкого и Заруцкого. Читали их и наши донцы и ждали прихода князя, надеясь, что он введет порядок в лагере и поведет их спасать Москву.

20 августа 1612 года войско князя Пожарского подошло к Москве и остановилось в 5-ти верстах от нее, на р. Яузе. Трубецкой, стоявший под Москвой, звал князя стать вместе с ним, но из стана кн. Пожарского и Козьмы Минина получил ответ:

— Отнюдь не бывать тому, чтобы нам стать вместе с ворами-казаками.

Трубецкой и казаки обиделись. Обиделся и Межаков с донцами, и хотя и понимали они, что ворами-казаками в ополчении Пожарского называли, действительно, воров, самозванных казаков Заруцкого, но обида осталась в сердце донцов, и они не пошли от Трубецкого.

Пожарский приступил к правильной осаде Москвы, прочно занятой поляками. На выручку Москве пошло польское войско гетмана Ходкевича. Вечером 21 августа Ходкевич уже занял Поклонную гору. На рассвете 22 августа Ходкевич перешел через Москву-реку и напал на войска князя Пожарского. С восходом солнца, в продолжение 7 часов, бились поляки с русскими и, наконец, начали одолевать. Уже полки Пожарского отступили к городским стенам, уже разбитая отличными польскими конными латниками мужицкая конница Пожарского стала спешиваться и, не умея сражаться в спешенном порядке, побивалась поляками, уже гибло дело защитников Руси! Но явилась в тяжелую минуту гибели помощь — и помощь эта была — донцы.

Они давно стояли на краю лагеря Трубецкого и ждали, когда же они пойдут в бой. Но наглая, распущенная чернь Заруцкого, он сам и Трубецкой спокойно смотрели, как под ударами поляков гибли русские люди. Они смеялись над неудачами рати Пожарского и ругали несчастных ополченных мужиков.

Донские казаки атаманов Межакова, Коломны, Романова и Козлова были готовы к бою. Они держали лошадей в поводу, и скорбели их простые казачьи сердца при этой гибели русского народа. Но больше всех возмущался сам Межаков. Уже давно чуял он измену в Трубецком и Заруцком, давно догадывался, что не о государственном, не о русском деле хлопочут они. И теперь, при виде победы поляков над русскими, они сказали Трубецкому открыто:

— От вашей нелюбви Московскому государству пагуба становится!

А потом, обернувшись к своим донцам, крикнул: «На коней!» — и помчался стремительной лавою на польские войска. Поляки дрогнули и побежали. Многие из них были порублены казаками, остальные отступили в свой лагерь на Поклонную гору.

25 августа гетман Ходкевич отошел совсем от Москвы. Перед войском Пожарского был только небольшой отряд, прочно укрепившийся в Москве.

После победы над поляками у Поклонной горы Пожарский примирился с Трубецким и только чернь Заруцкого мутила всех, ссорилась с ополченцами, требовала жалованья и грозила уйти и перебить начальников. Но к ним явился архимандрит Дионисий и обещал им выдать все сокровища Лавры, и тем успокоил их.

Донские казаки с атаманом Межаковым заняли видное место в войске Пожарского. Да, можно сказать, только они одни и были настоящим, обученным, дисциплинированным, стойким войском. Остальные были толпою, вооруженным народом. Помощь донцов сказалась в бою 25 августа, когда донцы взяли приступом польское укрепление, близ церкви св. Климента, а потом, севши на коней, врубились в польскую конницу, сражавшуюсяс нижегородской конницей Минина, и так храбро накинулась на поляков, что прогнали их. Во время осады Москвы, 22 октября, донцы взяли, приступом Китай-город.

Наконец, 22 ноября 1612 года последние остатки поляков, запершиеся в Кремле, доведенные голодом до отчаяния, сдались. Вся Москва была освобождена от поляков.

Русский народ не забыл помощи донских казаков в это тяжелое смутное время. В те поры зародилась на Руси и пословица «пришли казаки с Дону — погнали ляхов к дому».

27 ноября 1612 года все ополчения сошлись на Красной площади у Лобного места. Здесь архимандрит Дионисий начал служить торжественный молебен. После молебна войско и народ двинулись в Кремль. Там, в Успенском соборе, отслужена была обедня и второе молебствие по случаю освобождения Москвы от поляков.

Под Москвою же архимандрит Дионисий и келарь Авраамий прислали атаману Межакову богатую церковную утварь взамен награды за помощь, оказанную в войне с поляками. Но донской атаман вернул эти вещи Дионисию, сказавши, что казаки считали своею обязанностью и долгом помочь Москве, что они очень тронуты этим подарком, видят в нем признание своих заслуг, но вещей не возьмут, что они и так поклялись — не взявши Москвы, не идти на Дон. И исполнили клятву.

Король Сигизмунд лично спешил к Москве с большим войском, но его встретило ополчение Пожарского и донские казаки с атаманами Марковым и Епанчиным, которые пришли с Дона. Король был разбит у Волоколамска и бежал, преследуемый воеводой Иваном Карамышевым и донскими казаками до самой границы своего королевства.

Подлинно: пришли казаки с Дона — погнали ляхов к дому!..

21 февраля 1613 года в Москве, для выбора царя, собрались выборные люди со всей России — Земский Собор. На соборе царем был избран Михаил Феодорович, по прямой линии происходивший от Рюрика и близкий родственник царя Иоанна IV.

На земском соборе этом, подобном Государственной Думе, обсуждались между прочим и действия казаков. Смешивая чернь и беглых негодяев, окружавших Заруцкого, с казаками, московские люди всячески поносили имя казачье. Другого названия, как «воры-казаки», им не было. Спокойно выслушал все эти обвинения и брань представитель донских казаков, а потом с достоинством объяснил, что донские казаки не могут принять на себя этих обвинений, что они работали только на пользу Москвы, никого не грабили и такими же бедняками и нищими возвращаются домой, какими и пришли с Дона. Он просил не смешивать казаков, пришедших с Дона, с теми негодлями, которые самовольно назвали себя казаками. И там же, на соборе, было постановлено — казаками этих воров не называть, чтобы прямым атаманам, которые служат, бесчестья не было. На соборе при выборе царя вышло разногласие между боярами. Первым за Михаила Феодоровича подал голос Галицкий дворянин. Это раздражало многих. Раздались сердитые голоса: «Кто принес? Откуда?» В это время из рядов выборных выделился донской атаман и, подошедши к столу, также положил свое писание. «Какое это писание ты подал, атаман?» — спросил его кн. Д. М. Пожарский. «О природном Царе Михаиле Феодоровиче», — отвечал атаман. Этот атаман решил дело. «Прочтя писание атаманское, был у всех согласен и единомыслен совет», — пишет летописец. Михаила провозгласили царем.

Так кончилось смутное время междуцарствия на Руси. Донские казаки, участвовавшие во всей этой тяжелой боевой работе, в решительную минуту явились спасителями Москвы. Их чисто русское сердце подсказало им, что нужно делать, и помогло им разобраться в таких сложных делах, где и русские князья и воеводы теряли головы.

Запрещение казакам заниматься набегами по Волге и ходить под Азов

В день 15 июня 1614 года от царя Михаила Феодоровича приехал на Дон, в Смагин юрт, царский посланник Иван Опухтин с грамотой от царя и царским жалованьем. Весть о прибытии его быстро разнеслась по юртам казачьим, и казаки съехались к нему и собрались на круг. Иван Опухтин, по наказу царскому, спросил их, от имени государя, об их здравии.

Атаманы и казаки на это приветствие встали на колени и били головой до земли, а потом поднялись, и атаман от имени казаков отвечал:

— Дай, Господи, чтобы Государь, Царь и великий князь Михаил Феодорович всея Руси был здоров и счастлив и многолетен в своих государствах, а мы, слыша к себе Его Царского Величества неизреченную милость, чего от прежних государей нам не было, о его многолетнем здоровье Бога молим и милосердному Господу хвалу воздаем!

После этого Иван Опухтин подал атаману царскую грамоту и передал государево жалованье: деньги, сукна, порох, свинец, селитру, серу и припасы, и сказал им, что государь приказал, чтобы они ему служили, о его государевых делах радели и промышляли так, как государь укажет им в своих грамотах.

Атаман на это отвечал, что казаки рады Его Царскому Величеству служить и кровь свою в борьбе против его государевых недругов и изменников проливать, пока они живы, готовы и до смерти биться, сколько Бог поможет.

После этого казаки служили молебен, стреляли из ружей и из пушек, а потом читали царскую грамоту и слушали ее, сняв шапки. Затем судили одного казака за то, что во время смуты он, в пьяном виде, смеялся над атаманами и казаками и говорил, что они делают вздор, воюя за государевы дела, что все равно всех их покорит Заруцкий. Товарища его за такие же дерзкие слова уже повесили и этого тоже хотели казнить, но просили Опухтина помиловать, потому что говорил он это спьяна и по глупости, а не с умыслом.

Казака помиловали, и атаман перед всем кругом войсковым прочел ему выговор за то, что он своими воровскими словами смущал казаков и порочил их.

После этого круг разошелся, принесли на площадь доски, устроили столы и стали делить царское жалованье, а потом пировали до утра…

И часто стали ездить так бояре через Донскую землю. То привезут жалованье, то доставят грамоту, то едут к султану турецкому, то к азовскому паше, то к крымцам. Всех этих людей казаки обязаны были встречать и провожать через войско для того, чтобы никто их не обидел.

Московское государство, которое было раньше далеким и маленьким, вдруг приблизилось, усилилось и устроилось. Раньше оно отрекалось от казаков. «Казаки-де, — писали из Москвы, — люди вольные, нам не подчиненные»; теперь, после того как в Москве убедились, какая большая сила Донское войско, от него не отрекались, но просили донцов не трогать ни татар, ни турок, пока Москва с ними в мире. Приглядывались донцы и к московским людям, узнавали, что делается на Москве, и старые атаманы и казаки начинали понимать, что настает конец вольной, гулебной, охотничьей жизни.

Грамота за грамотой напоминали нашим предкам об этом.

Но остановить казаков от набегов еще нельзя было. Это была их жизнь. Набегами да охотою они существовали. Для этого дела шли на Дон новые люди, жаждавшие удалых поисков. Притом же, постоянно жаловавшиеся на казаков азовцы сами задирали донцов, брали пленных, мешали ловить рыбу. Тут, в гирлах Дона, на Азовском море, война продолжалась по-прежнему, и набеги казачьи доходили и до больших черноморских городов — Синопа и Трапезонта.

И вот, 22 октября 1625 года пришла от царя Михаила Феодоровича грамота. В грамоте этой царь писал казакам о том, что посланным от него в Крым Осипу Прончищеву и Болдыреву в Крыму было много неприятностей от царя крымского. Грозились крымцы идти войною на Москву и жаловались на донцов за то, что они взяли Трапезонт, подходили к Азову, на р. Каланче взяли башню, сняли с нее пушки, а караул убили. Кроме того, жаловался султан Махмет Гирей на казаков и за то, что они взяли у него город Старый Крым. Просил крымский хан запретить казакам ходить по Черному морю и нападать на турецкие корабли.

Мы уже приказывали вам об этом, — писал государь, — и вы то наше повеление поставили ни во что, и нашего повеления не слушаете, и нам то в великое удивление!"

Напоминал царь казакам о том, как скверно им жилось раньше: «И вам, — было писано в грамоте, — было бы пригоже помнить, какая вам неволя была при прежних царях Московских, а особенно при царе Борисе. Вы не могли не только приехать в Москву, но даже и в пограничные города к своим родным придти; всюду вам было запрещено покупать и продавать. Во всех городах вас хватали, сажали в тюрьмы, многих казнили, вешали и в воду сажали… Мы же все ваши прежние вины забыли и приняли вас, как своих верных слуг».

Напоминал царь казакам и о том, что он их жалует за их верную службу своим жалованьем. Упрекал государь казаков и за их дружбу с запорожскими казаками, которые в смутное время много насилия и беспорядка производили в Московской земле и стояли за ляхов.

Длинная была грамота, на двенадцати листах. Долго читал ее войсковой дьяк на кругу. В конце царь грозил лишить казаков своего жалованья, запретить им ездить в русские города. «И в том, — заканчивал царь свое послание, — вы будете сами виноваты, а не я».

Призадумались казаки. А тут еще пришло известие, что ездившая с Дона в Москву на зиму за жалованьем, так называемая, зимовая станица, четверо казаков с атаманом Алексеем Огаревым, схвачена в Москве и сослана в монастырь на Белое озеро. Нужно было смириться и слушать царское повеление.

Два года спустя казаки собрали по этому случаю войсковой круг. На кругу атаман Епифан Радилов по общему уговору учинил следующий крепкий наказ: «От сего времени, впредь и навсегда, чтобы никто с Дона не ходил для воровства на Волгу; а ежели кто объявится на Дону, и тому быть казнену смертью».

Мало того, казаки отписали и волжским казакам, чтобы и они не ходили для добычи по Волге.

Это был первый приказ о том, что набег почитается за преступление. Раньше тоже на «воров-казаков», ходивших на Волгу, смотрели нехорошо, но гулебщиков не преследовали, теперь же, «от сего времени и навсегда» казаки преследовали за набеги, позорили тех, кто не слушался, били на кругу кнутами, а иных, по казачьему обычаю, сажали «в куль, да в воду», а предводителей выдавали Москве для казни при всем народе.

Многие казаки считали виновным во всех этих несчастьях турецкого султана и крымского хана. Они-де жаловались царю и настраивали государя против казаков. В 1630 году в Москву приехал от турецкого султана посол, грек Фома Кантакузен. Он опять жаловался на казачьи разбои и передавал отцу царя, патриарху Филарету, что султан, если царь не угомонит казаков, возьмет Дон себе и разрешит казакам грабить Московскую землю.

Казаков, сопровождавших Кантакузена, сослали в ссылку, а на Дон не было послано жалованья. Для увещания же казаков, вместе с ехавшим обратно Кантакузеном, был послан посол Савин с воеводою Иваном Карамышевым с 700 стрельцами. Прибытие на Дон, неизвестно для чего, русского войска смутило казаков. Карамышев благополучно на лодках доплыл до устья р. Маныча и здесь остановился у Орехова ярка, недалеко от Монастырского городка. Посол Савин потребовал атаманов и казаков в стан свой для выслушивания царской грамоты. Но казаки и раньше принимали царских послов и знали порядок, как это делается. Посол должен сам придти и говорить речь по наказу царскому, и войсковой дьяк в его присутствии должен был читать грамоту на кругу перед атаманами и казаками. Войсковой атаман пригласил Савина на круг. Савин пришел и при нем прочли царскую грамоту, в которой казаков опять обвиняли в набегах на Азов, на Крым и на турецкие земли. Царь приказывал казакам, чтобы загладить свою вину, учинить крепкий мир с азовцами и под начальством турецких пашей идти на войну с поляками.

— Пока же вины не исправите, — жалованья вам не будет!.. — так закончил свою речь царский посол.

Молча, опустив головы, выслушал круг войсковой царское послание. Все стояли, покорно обнажив головы. Когда кончилось чтение, атаман надел шапку и зашумели, как рой пчел, казаки. Приехавшие с послом из Москвы казаки рассказали, что по просьбе Фомы Кантакузена 60 казаков сослано в ссылку. И еще шумнее стало на кругу. Но, вот, атаман, выслушав ответы старшин, взялся за шапку.

— Помолчи, честная станица! — звонким голосом возгласил есаул, — атаман трухменку гнет…

Смолк круг войсковой. Атаман начал держать речь царскому послу.

— Войско Донское, — сказал он, — молить Бога о многолетнем здравии. Царя и Патриарха не перестанет! С воеводами царскими, но не с пашами басурманскими против всякого врага мы готовы идти поголовно. И головы свои за Царя сложим. По воле Государя с авовцами помиримся и послов до Азова с честью проводим!

— А на море ходить перестанете? — спросил Савин.

— Не ходить на море нам нельзя, — отвечал атаман. — Казаки на море против басурман ходят потому, что им иначе кормиться нечем. Без добычи казаки будут наги и босы. Царского жалованья мы давно не получаем, и сейчас его с вами не прислано. Азовцы сами виноваты, что казаки ходят против них. Они сами задирают казаков, грабят нашу границу.

— Аминь! — раздались голоса из круга.

Наступало время кончить переговоры и расходиться, но тут из круга начали раздаваться отдельные буйные и гневные голоса. Сверкнули обнаженные шашки над головами.

— Фому (Кантакузена) — в воду!.. — кричали казаки. — Его вина, что 60 "провожавших его товарищей наших томятся в ссылке! В воду предателя!.

— И Карамышева в воду! Он сам вызвался идти на Дон и похвалялся, что без царского указа напоит казаков допьяна и всех перевешает.

— Глянь, какой прыткий!

— Он Царя не чтит!

— Он и когда грамоту царскую читали, стоял в шапке, закуся бороду!

Часть казаков бросилась на Карамышева, отбила его у перепуганных стрельцов и бросила в воду, изрубив саблями.

Ни атаман, ни Савин не могли остановить буйных казаков. Совершив свое злодейство, они разбежались.

Атаман обещал взыскать виновных, назначил большой конвой для проводов Кантакузена и Савина и распустил круг.

Про этот случай у казаков сложилась песня:

Подымался с Москвы большой боярин,

Он на тихий Дон гуляти.

Не доехавши тиха Дона становился,

Похвалялся всех казаков перевешать;

Казаки-братцы тотчас догадалися,

Во единый круг они собиралися,

Среди круга становился Царев боярин,

Он стал читать Государевы указы.

Дочитался он до Царского титула,

Казаки все шапки поснимали,

А большой Царев боярин шляпы не снял,

Оттого казаки взволновалися,

На боярина они бросалися,

Буйну голову его срубили,

А бело тело в тихий Дон бросили,

И, убивши, телу говорили:

Почитай ты, боярин. Государя,

Не гордись ты перед ним и не славься;

К Царю они с повинной приходили.

Ты гой еси, батюшка, православный Царь!

Ты суди нас праведной расправою,

Повели над нами делать, что изволишь:

Ты волен над нашими буйными головами!

Взятие Азова 18 июня 1637 г.

Как было казакам исполнить повеление государя и не воевать с азовцами, когда у азовцев томились в жестокой неволе молодые казаки и казачки?!

И теперь еще можно слышать, как поют донские казаки следующую песню:

Ах талант ли мой талант такой

Или участь моя горькая!

Ты звезда моя злосчастная!

Высоко звезда восходила,

Выше светла млада месяца,

Что затмило солнце красное!

На роду ли мне написано,

На делу ли мне досталося,

Что со младости и до старости,

До седого бела волоса,

Во весь век мне горе мыкать,

Что до самой гробовой доски?

В Азове славном городе,

В стане ли белокаменном,

Как была тут темная темница

Без дверей и без окошечек;

В той ли темной темнице

Сидел там добрый молодец,

Добрый молодец донской казак,

В заключении ровно двадцать лет,

Ровно двадцать лет и два года;

Случилось тут мимо ехать

Самому царю турецкому.

Как возговорит добрый молодец:

«Ой ты, гой еси, турецкий царь!

Прикажи меня поить, кормить,

Прикажи меня скорей казнить,

Не прикажешь ты скорей казнить —

Прикажи на волю выпустить,

Не прикажешь ты на волю выпустить —

Напишу я скоро грамотку

К товарищам на тихий Дон:

Славный, тихий Дон взволнуется,

Весь казачий круг взбунтуется,

Разобьют силу турецкую

И тебя, царя, в полон возьмут!»

Как возговорит турецкий царь:

«Выпускайте добра молодца,

Удалого казака донского

Во его ли землю русскую

Ко его ли Царю белому».

И действкетельно, как в песне поется, писали из Азова донские пленники о тяжелой неволе. Мутилось сердце казачье тоской, злобой загорались очи, когда читали они эти письма. Бельмом на глазу сидел в устье Дона Азов. Из-за него нельзя было казакам выбраться на синее Азовское море, пройти за Керчь к берегам Крыма, где люди не знают зимы. И далекой мечтой донцов было: взять Азов.

Знали про это азовцы. Знали через своих разведчиков, под видом купцов приходивших на Дон, знали и от перебежчиков. Старая песня донская поет про эти думы казачьи, поет и про изменника-туму Сеньку Маноцкова.

У нас, братцы, на Дону, во Черкасском городу

Проявилась у нас, братцы, прироженая тума.

Он из тумы, братцы, тума, Сенька Маноцков злодей;

Крепкой думушки со стариками он не думывал,

Думывал крепкую он думушку с ярыжками,

Перекинулся, собака, к азовскому паше,

А азовский-то паша стал его спрашивать:

«Ты скажи, скажи, приятель, правду истинную,

Что-то думают у вас, в Черкасском городу?»

«Старики-то пьют, гуляют, по беседушкам сидят,

По беседушкам сидят, про Азов ваш говорят:

„Ой, не дай Боже азовцам учя-разума того.

Не поставили б они башенки на устье речки Каланчи,

Не перекинули бы цепи через славный тихий Дон,

Не подвели бы они струны ко звонким колоколам!“

Уж нельзя нам, братцы, будет в сине море пройти,

По синю морю гулять, зипунов-то доставать! —

Как у нас было, на Дону, во Черкасском городу

Войсковой наш атаман во всю ночушку не спал,

Как с вечеру, сокол наш. Роговый проплывал,

По белу свету, сокол наш, по синю морю гулял,

По синю морю гулял, кораблики разбивал!»

Убедившись в том, что Московский царь не в силах удержать казаков от набегов на море, азовцы стали укреплять Азов. Каменные стены города были обновлены, прокопаны новые рвы и заполнены водой, насыпаны валы, построены башни. За крепостной оградой турки выстроили еще прочный замок, где бы мог спасаться гарнизон в случае, если бы казаки одолели стены. На берегах Дона поставили они передовые крепости. Отборный четырехтысячный отряд янычар был назначен для охраны Азова.

На правом берегу Дона, ниже теперешней Старо-Черкасской станицы, находится Монастырское урочище. На месте этом, еще с 1610 года, стоял Монастырский городок и в нем собиралось «главное Донское войско» для совета и для похода. Здесь собирался войсковой круг, здесь принимали послов и царское жалованье. Зимой 1637 года по всему Дону были посланы гонцы с приказом — к весне быть на Монастырском яру для решения общего войскового дела. Весною собрался круг. На круг этот прибыли запорожские казаки, возвращавшиеся с набегов.

Собравшиеся на кругу атаманы предложили «Главному войску — атаманам и казакам» совершить великий подвиг: смыть вины свои перед государем, сделать то же, что сделал Ермак; открыть Москве свободный" доступ к морю, дать ей возможность торговать со странами всего света — пойти «посечь басурман, взять город Азов и утвердить в нем православную веру!»

— Аминь! — сказали казаки. Атаманы обратились к запорожцам со следующей речью;

— Путь ваш далек и опасен, вряд ли доедете. У нас же запасов много и в союзе с нами вы найдете богатую добычу. Возьмем Азов, откроем свободный путь в моря Азовское и Черное и найдем за морями все, чего только можно пожелать!

Запорожцы поклялись идти заодно с донцами и до смерти воевать против басурман.

Тогда же послали казаки атамана Ивана Каторжного в Москву с донесением царю о своем намерении взять Азов и подарить его государю!..

Походным атаманом был избран Михаил Иванович Татаринов. Не было у казаков стенобитных тяжелых пушек, и всю артиллерию тогдашнего войска Донского составляли четыре легкие пушки — фальконеты.

Отпели молебны, поклонились старым образам, попрощались с родителями и часть казаков пошла на лодках по Дону, другая — на конях вдоль берега. Вскоре увидали казаки высокие сероватые стены Азова, увидали и башни. Отцы их не раз бывали там, не раз брали и сам Азов, но тогда это была небольшая деревянная крепость, теперь же перед казаками возвышалась каменная громада со многими башнями. Войско казачье разделилось на 4 части. На Дону стала судовая стража, зашли казаки и к самому морю и отрезали все сообщения Азова.

Разбить стены азовские казаки не могли. И вот они решили взять Азов открытой силою, подкатить к стенам плетневые туры, насыпанные землей, забросать турок каменьями, а потом ворваться в крепость и взять защитников ее в шашки!

Три недели вели земляные работы казаки. Турки смеялись над ними. Им, вооруженным отличными, по тому времени, пушками, смешными казались действия казаков. Они толпами выходили на стены и кричали: «Сколько вам под Азовом не стоять, а его, как ушей своих, не видать!»

Пробные штурмы все были отбиты. Уже немало полегло казаков под стенами Азова, не хватало и пороха, а ничего не произошло нового в стане казачьем.

В это время у казаков находился тот самый посол турецкий Кантакузен, при котором убит был воевода Карамышев. Он ехал от турецкого султана в Москву и для сопровождения его из Москвы прибыл воевода Чириков, привезший казакам жалованье.

Кантакузен, увидав, что делается под Азовом, послал тайно одного грека к турецкому султану с письмом о помощи азовцам. Казачьи разъезды поймали этого грека, обыскали его, нашли письмо и сейчас же донесли атаманам. На кругу порешили арестовать Кантакузена. Его заковали в цепи и посадили под стражу.

Напрасно воевода Чириков доказывал атаманам, что они не имели права этого делать, что посол — лицо неприкосновенное, казаки говорили, что посол не смел ничего отписывать султану о том, что он видел, и что он уже больше не посол, а лазутчик и предатель.

Во время этих переговоров прискакал с южных казачьих постов казак с донесением о том, что от Кагальника идет к Азову подмога. Это были наскоро собранные в Керчи, Темрюке и Тамани турецкие отряды. Конные казаки бросились на них. Произошел быстрый конный бой. Казаки рассеяли турецкие полки. Часть турок была переколота, часть прогнана. Ни один не дошел до Азова, но немало пало и казаков при этой атаке.

Весело вернулись победители в свой стан. Собрался круг войсковой; ходившие в атаку атаманы рассказывали о победе, о бегстве турок.

— А все его дело, — добавляли они, — Фомкино. Тогда через него 60 казаков по монастырям разослали. Теперь мы стоим под Азовом, голодной смертью помираем, а он, собака, греков к азовским людям с вестями посылает! В куль его, да в воду!

— Через него тогда и Карамышева убили! Государю ответ из-за него держать должны!.. — раздавались голоса. — Жалованья и милости царской лишились!

И порешил весь круг войсковой казнить Кантакузена и все его посольство.

Сейчас же бросились к нему и убили турецкого посла и всех людей, которые были с ним…

И снова принялись за осаду. С казаками был немец Иван Арадов, приставший к казачьему отряду еще в России во время смуты Московской. Немец этот знал окопное дело. Под его руководством казаки начали рыть подкоп под стены азовские.

Неутомимо принялись они за работу. Турки смотрели на них, смеялись и кричали:

— Стойте под Азовом, сколько хотите, — города ничем не возьмете! Сколько в стене каменьев, столько голов ваших ляжет под ним.

Молча продолжали донцы свою кропотливую работу. 17 июня подкоп был закончен. Вкатили в узкую галерею бочки с порохом, приготовили фитили. Тихо было в стане казачьем в этот день. Постом и молитвой готовились казаки к кровавому штурму. Они исповедывались у священников, бывших при войске, прощались друг с другом и со слезами говорили: «Поддержим, братья, честь нашего оружия, постоим за православную веру! Умрем, но не посрамим себя!..»

В 4 часа ночи затлели фитили. Побежала искра пороховая по нитке, и грянул гром страшного взрыва. Затряслись азовские стены, переломились, взлетели на воздух и грудон камней упали на землю. Полетели на землю и люди, державшие стражу и спавшие на стенах.

Атаман Михаил Татаринов первым, с молодецкой дружиной, с саблями наголо, бросился в пролом. Кругом, пользуясь суматохой, по сотням тайно заготовленных легких лестниц лезли на стены казаки. Опомнившиеся янычары встретили их частой стрельбой из ружей и луков. Они сталкивали тех казаков, которые не успели еще влезть, сыпали им в глаза песок, лили на голову кипяток и расплавленное олово. Но уже много донцов было в городе. За пешими в пролом по грудам камней устремлялись конные полки, и на улицах шел кровавый бой. Уже не гремели пушки, не трещали ружья, и при первых лучах восходящего солнца шел страшный рукопашный бой. Весь день борьба на улицах не прекращалась. Везде валялись убитые казаки и янычары, от пролитой крови скользкой стала земля. К вечеру, кто успел — заперся в замке, остальные через стены, по приставным лестницам, бросились в бегство, в степь. Конные казачьи станицы понеслись за ними. Турки у каждого ерика, у каждой балки устраивали оборону, но казаки стремительными атаками опрокидывали их и уничтожали. Наконец, все были рассеяны.

Оставалось взять замок — последнюю надежду турок. Три дня, побиваемые со стен замка камнями, осаждали его казаки. Наконец, и он пал и храбрые защитники его были перерезаны.

Азов был взят. Сбылась давняя мечта казаков. Свободным стало море, а с ним и набеги, и торговля, и богатство.

Но казакам предстояла новая, еще более трудная работа — удержать Азов в своих руках.

Азовское сиденье. Июнь-сентябрь 1641 г.

Как только весть о подвиге, совершенном донскими казаками, о взятии Азова, дошла до Монастырского городка, перешло в Азов из своего городка и главное войско Донское. Приехали жены казачьи, и казаки прочно стали устраиваться в крепости. Прежде всего, они восстановили уцелевшие с древних времен греческие храмы св. славного пророка. Предтечи и Крестителя Иоанна и святителя Николая Чудотворца. Затем снарядили в Москву атамана Потапа Петрова с четырьмя казаками для отвоза царю донесения о взятии Азова и с повинной в неисполнении царского указа и убийстве турецкого посла.

«Отпусти нам. Государь, вины наши, — писали казаки, — мы без твоего повеления взяли Азов и убили изменника, турецкого посла. Еще до получения грамот твоих, с Чириковым посланных, мы всем войском сделали приговор промышлять над басурманами, сколько попустит Бог. Государь! — мы, сыны России, могли ли без сокрушения смотреть, как в глазах наших лилась кровь христианская, как влеклись на позор и рабство старцы, жены с младенцами и девы? Не имея сил далее терпеть азовцам, мы начали войну правую, с Божьей помощью овладели городом, побили неверных за их неправды и православных освободили из плена».

Убитых казаков с честью похоронили; трупы янычар побросали в реку Дон, и течением их унесло в море и там расклевали их птицы.

Четыре года устраивались казаки в Азове. Несколько раз турки пытались отнять его у казаков, но казаки всякий раз мужественно отражали их. Из Азова часто ходила «зимовая станица» в Москву. То казаки просили Московского государя прислать иконы, утварь и книги во вновь отстроенные церкви, то доносили о своих работах по укреплению Азова.

Казаки понимали, какое важное значение имеет Азов — этот ключ к морю — и для них, и для всего русского государства. Атаман Наум Васильев, получивший в 1640 году от царя Михаила Феодоровича грамоту и жалованье — шесть тысяч рублей, не отдал этих денег казакам, как то обыкновенно делалось, а с общего войскового решения употребил их на работы по укреплению Азова.

В городе многие места строились очень давно, камень клали без извести, и от дождей стены начали осыпаться. И вот, Васильев починил эти стены, сделал их шириною в три сажени, насыпал их щебнем, поправил и пушки. Пушек в Азове было взято казаками всего 296. На оставшиеся деньги накупили запасов и решили обороняться от врага до смерти, но Азова не сдавать.

В Азове стояло тогда 5000 казаков и 800 жен казачьих, приехавших из войска на свидание с мужьями. Атаманами были Наум Васильев и Осип Петров.

Между тем пленные татары рассказывали, что прежний султан турецкий Амурат умер, на его место вступил султан Ибрагим, который собирает громадное войско и поклялся взять у казаков Азов. Жутко стало казакам. Были они храбрые воины, но войну вели больше полевую. Не было у них опытных пушкарей, которые могли бы обращаться с большими пушками, не было литейщиков, чтобы лить ядра, не знали они хорошо и инженерного дела — все делали «самоуком».

Посоветовались на кругу и решили просить царя Михаила Феодоровича принять от казаков Азов в подарок, взять его под свою высокую руку, как предки его брали от донских казаков и раньше немало городов, как принята была и Сибирь царем Иоанном от атамана Ермака.

«Бьем челом тебе», писали казаки, «праведному великому Государю, Царю и великому князю Михаилу Феодоровичу, всея Руси Самодержцу… городом Азовом со всем градским строением и с пушками, а пушек в нем, Государь, двести девяносто шесть. А мы, Государь, холопы ваши, не горододержцы; в прошедшие лета, при прежних царях и великих князьях прежние наши братья, донские казаки, многие города у иноверных поганых народов брали и сами этими городами не владели, все вам. Государь, земли прибавляли и кровь свою проливали за вас, государей, и за святые Божьи церкви и за веру христианскую… Если же ты не примешь города, то брести нам с голода и наготы всем врознь. А если примешь, то повели нам вернуться в свои юрты и жить по-прежнему»…

Но царь не принял Азова от казаков. Как ни заманчив был донской гостинец, быть может, важнее и самой Сибири, потому что открывал путь в чужие земли, но Русь не могла принять Азова. Истерзанная и своими и чужими врагами в смутное время, она еще не оправилась. Не было в ней порядка. Шайки разбойников бродили по Руси и грабили имения, поляки и шведы сообща воевали с Россией. Старые русские города были в руках поляков. Войско еще не было собрано. Русь только-только устраивалась.

Принять Азов, это значило бы начать кровопролитную войну с турками, а это было Руси не под силу! И царь отказал в помощи казакам и наказывал им оставить Азов.

Но казаки решили оборонять город, купленный кровью их братьев. Они дали крестное целованье в том, что Азова не сдадут.

Весною 1641 года громадная рать, состоявшая из разных народов, подвластных султану, отправилась морем из Царьграда и сухим путем из Крыма для обложения Азова. Командовал ею сераскир-паша Гуссейн. В войске этом было 6000 наемных мастеров осадного дела. Были венецианские кораблестроители, — в то время Венеция славилась своими кораблями не меньше, чем теперь Англия; были немецкие мастера подкопного дела, знатоки как брать города, были французские планщики, или землемеры, искусные снимать местность на бумагу, были греки и шведы. Целые толпы безоружных землекопов, молдаван и валахов, гнали с собою турки. Боевого войска считалось более ста тысяч. Осадных пушек, стрелявших ядрами в полпуда, было привезено на судах 129, да мелких полевых пушек 674 и мортир для перебрасывания снарядов через стены подвезли 32. С моря Азов обложили 45 больших кораблей и множество мелких лодок — галет, чаек и других.

24 июня войско подошло к Азову. Пестрою и шумною толпою окружило оно крепость. От знамен и от значков, от пестрых чалм и плащей казалось, что степь снова зацвела. Целый день гомонили на всех языках и кричали в стане турецком, целый день слышалось ржание коней, крик ослов и рев верблюдов и скотины. Точно буря шумела на синем море и волны ревели, разбиваясь о берег. Никогда еще казаки не видали такой большой рати. А ночью, на много верст, светились огни бесчисленных костров, зарево поднималось от них на небе и тишину уснувшего стана нарушали протяжные крики часовых да редкий рев ослов.

Но не смутились донские атаманы Наум Васильев и Осип Петров, засевшие в Азове с 5000 казаков.

Как только установили лагерь, сейчас же к стенам Азова подъехало три богато одетых всадника. Это были: Магомет-Али, янычарский начальник, — от турецкого главнокомандующего, Курт-Ага — от начальника турецкого флота и Чехом-Ага — от Крымского хана. Они явились для переговоров, с предложением сдать Азов. «Помощи и защиты ждать вам от Московского государя нечего, сопротивляться бесполезно, силы наши громадны, — молвили переговорщики, — сдадите Азов и получите за то 12000 червонцев сейчас же и 30000 по выступлении…»

Но не прельстился речами соблазнителей войсковой атаман. Отогнав переговорщиков от стен, он обещал прислать свой ответ.

Всю ночь в станичной избе атаманы составляли ответ, писарь записывал их речи, а переводчик переписывал на турецкий язык. Под утро длинное письмо было послано с пленным татарином сераскиру Гуссейну-паше.

Вот что писали донцы: "Мы вас отлично знаем, и силу вашу знаем тоже. Не раз бились мы с вами на суше и на море. Давно мы вас к себе поджидали, да вы что-то мешкали. Вы говорите, что турецкий султан прислал четырех пашей, да адмирала, да полковников, да триста тысяч солдат, не считая мужиков, и нанял против нас еще 6000 мудрых немцев… Что ж, не велика будет ему честь, если он нас возьмет такими громадными силами и умом, и разумом, и промыслом немецким. Он такой победой не изведет нашей старинной славы, и не запустеет от того Дон головами нашими!

И на взыскание наше (отомстить за нас) будут молодцы с Дона.

«Если же мы отсидимся от вас, со своими малыми силами, всего 5000, то великая срамота будет царю вашему от всех государств и земель.

Город Азов — строение великих царей греческих, православной христианской веры, а не вашего басурмана царя турецкого, и он завладел им напрасно. Мы — Божьи люди. Вся надежда наша на Его милость и на Пречистую Богородицу, и на всех святых Его угодников, и на своих братьев-товарищей, которые живут на Дону, по городкам. Те нас выручат.

Имя нам — вечное казачество донское вольное, бесстрашное! И нас не так-то легко побить.

Город Азов мы у вас взяли в 7145 году * у вашего царя турецкого, не как разбойники, или воры, а своею силою и умом, дрались с вами, поганцами, лицом к лицу, не боясь и не страшась вашей великой силы. Теперь мы сидим в Азове малыми силами нарочно, чтобы посмотреть ваш турский ум и промысел.

Помощи мы от Руси не ждем.

Будто такие люди, как мы, Руси надобны и дороги?

Мы в Московском государстве никому не нужны и не годны и это знаем отлично.

Государство Московское великое и пространное и многолюдное: сияет оно посреди всех государств и земель и орд басурманских, и греческих, и персидских, как солнце.

Нас, бедных, на Руси не любят, ненавидят нас, как псов смрадных, потому что ушли мы от государства Московского и из разных городов от неволи и налога, из работы и из холопства вечного и от неволи великой; от его государевых князей и бояр, и дворян, и детей боярских московских и всяких городовых приказных людей. Поселились мы здесь в непроходимой пустыне и надеемся только на Бога и на святых Его угодников!

Кому о нас, бедных, в Московском государстве потужить или порадеть? Все князья, бояре и дворяне, и дети боярские, и московские приказные концу, и смерти, и погибели нашей рады. Ничего нам с Руси никогда не посылают, кормит нас Бог в поле своей милостью; зверьми дикими, да морской рыбой питаемся, как птицы небесные не сеем, не орем, ни житницы собираем, а сыты бываем. Так мы, бедные, питаемся подле синего моря.

А серебро и золото мы берем у вас, за морем. То вы и сами знаете.

А жен себе выбираем у вас же, уводим из Царьграда и живем с ними.

И город Азов мы взяли у вас своей волей, а не государевым повелением, для добычи, и за это на нас, холопов своих дальних, великий Государь, Царь и великий князь Михаил Феодорович весьма разгневался и мы за взятие Азова боимся от Государя смертной казни.

Вы хотите, чтобы мы служили царю вашему турецкому, но нам это никак невозможно. Вот, если отсидимся в Азове от таких его великих сил, тогда побываем у него и за морем под его Царь-городом и посмотрим его город. Там с ним, царем турецким, уже обо всем переговорим.

Лишь бы ему наша казачья речь полюбилась!

Теперь нам с вами говорить не о чем.

Мириться нам с вами и верить вам нельзя. Разве может быть мир между христианином и басурманином? Христианин побожится душой христианской и на том стоит, а ваш брат, басурманин, побожится верою басурманской и все-таки солжет.

К нам больше со своею глупой речью не ездите. Сманивать вам нас — это только время терять понапрасну. Кто приедет — мы того убьем. Делайте то, для чего вы к нам под Азов-город присланы. Мы у вас же взяли Азов малыми силами, так и вы добывайте его своими многими тысячами. Только знайте, что не видать вам его из рук наших, казачьих, как ушей своих.

Вот разве примет его от нас Царь всея Руси, Михаил Феодорович, да вас им пожалует — тогда уже будет на то его государская воля!..»

Так писали казаки турецкому сераскиру-паше. Они нарочно писали о том, что царь их не жалует и в Москве их ненавидят, и что Азов взяли они самовольно, чтобы турки не напали на Москву. Пороча себя, они обеляли, выгораживали обожаемого своего монарха и отвлекали от России новую войну…

Все брали они на себя, на свои малые силы, надеясь только на Господа Бога!

25 июня, ночью, затрубили в турецком стане в трубы и видно было, что все полки стали собираться и строиться. Потом забили в большие барабаны, затрещали в маленькие янычарские барабанчики, и жалобно заиграла свирель. И поняли казаки, что турки готовятся на приступ. И так всю ночь били барабаны и трубили трубы, и копошился и гомонил стан турецкий.

На рассвете стало видно казакам, что турки выступают из лагерей. Загорелись на солнце золотые полумесяцы над знаменами. Там краснели, точно маков цвет, алые фески турок, там — как снег или стадо гусей — белела янычарская пехота. Наездники на дорогих конях в богатых уборах джигитовали впереди, выхваляясь своею удалью. На далеком пространстве видны были только войска. От треска и грохота больших барабанов, называвшихся набатами, от резкого завывания труб и гомона сотен тысяч людей шум был такой, какого казаки еще никогда не слыхали.

Окруживши стены азовские, турки бросились на приступ. Первыми пошли немецкие полки со стенобитными машинами, а за ними — лучшее войско турецкое — янычары. Одни стреляли по стенам, другие старались топорами и железными ломами сломать ворота, третьи приставили лестницы и лезли на стены. Турки, надеясь на свои громадные силы, хотели взять Азов сразу. Прикрывая полки, заговорила турецкая артиллерия…

И в ответ загремели казачьи пушки. Белый дым густыми клубами подымался над крепостью, молнией сверкал огонь из пушек — точно над Азовом стала грозная туча с громом и молниями.

Казаки заранее подрыли землю у стен и навели на подрытые места пушки, заряженные дробью и железными мелкими осколками. Толпы турок, попав на эти места, провалились и, пока они вылезали, казаки били их из пушек.

Страшен был этот день для турок! Уже громадное алое знамя с золотым полумесяцем было поднято янычарами на стены и за ним со' всех сторон, как муравьи на гору, лезли турки, уже паши турецкие скликали людей ворваться в город. Казаки бросились к этому месту, отняли знамя и погнали янычар. Женщины готовили кипяток, плавили олово, раскаляли песок и носили все это на стены. Пока казаки огнем и копьями, а местами и в рукопашную, сталкивали турок со стен азовских, жены казачьи кидали на подходивших песок, лили кипяток и олово.

Уже солнце опускалось за холмами, уже краснела вечерняя заря и сумерки спускались на землю, а штурмы турецкие все не прекращались. На место убитых шли новые, и атака шла за атакой до самой темноты. Ночью турки отхлынули. Бой прекратился.

Утренняя заря осветила место боя. Везде убитые и раненые. Казаки убили в этот день шесть янычарских командиров, двух наемных немецких полковников и шесть тысяч наемных немцев. Трупы убитых турок лежали валом выше пояса вокруг города. Тучи черных воронов реяли над ними и солнце пекло их мертвые белые лица.

Под вечер к Азову прибыл переговорщик с переводчиком, просил разрешения убрать трупы убитых и предлагал за каждого убитого янычара по золотому, за начальников и полковников по сто серебряных рублей…

Но казаки отказались от денег.

— Мы не продаем убитых и не торгуем мертвыми, — сказал от войска атаман. — Не дорого нам серебро ваше и злато, дорога нам слава вечная. Это вам, собакам, из Азова от нас, донских казаков и молодцов — первая игрушка. Это мы только оружие свое прочистили, дальше вам хуже будет!

Два дня турки хоронили убитых. Тихо было в их пестром и горделивом лагере.

На третий день турки приступили к правильной осаде Азова. В продолжение трех дней тысячи рабочих копали землю и насыпали валы. На глазах у казаков вал поднимался все выше и выше и стал уже выше стен азовских.

Тогда казаки горячо помолились и, попрощавшись друг с другом, вышли всем отрядом, под начальством атамана, и силою в пять тысяч бросились на трехсоттысячное турецкое войско.

— С нами Бог! — кричали казаки, — разумейте языцы и покоряйтесь, как с нами Бог!

Атака казачья была так стремительна, что турецкие полки побежали. В эту вылазку казаки отняли несколько знамен и побили множество турок. Кроме того, взяли 28 бочек пороха, которым тут же подорвали турецкий вал.

Турки отошли дальше и принялись насыпать валы еще больше первого. На пять верст тянулся новый вал. Целые горы воздвигались вокруг Азова, на горы эти ввозили тяжелые пушки и устанавливали их против города.

Началась бомбардировка. Шестнадцать дней и шестнадцать ночей длилась она. Страшный грохот громадных пушек потрясал землю и — как записали об этом казаки — «дым топился до небес».

Турецкие ядра разрушали стены, ломали дома, валили башни. Разбита была ими церковь Иоанна Предтечи, все постройки были снесены до основания и только уцелела церковь Св. Николая Чудотворца, уцелела потому, что стояла внизу горы и снаряды до нее не долетали.

Но, по мере того, как валились стены азовские, казаки рыли землю и устраивали подземные жилища. Все зарылись под землю и хоронились там от пушечного боя. Затем казаки провели под турецкий лагерь 28 подземных ходов и начали по ночам делать подземные вылазки и нападать на турок. За разрушенными стенами насыпали земляные валы и так за время осады построили четыре вала!

Турки тоже прокопали подземные ходы, и началась страшная подземная война!

Тогда стали осыпать Азов всякими хитростями немецкими, бросали чиненные порохом ядра, раскаленные камни, наконец, вдруг перестали стрелять и 24 дня подряд кидались на штурм. Но казаки всякий раз отбивали турецкие атаки. Жены опять помогали своим мужьям сбрасывать турок с валов азовских.

Тяжело было казакам. Но не легче было и туркам. Турки ничего не знали о том, что делается в крепости. Перебежчиков у казаков не было, а от пленных ни обещаниями, ни пытками турки не могли дознаться в каком положении находятся казаки. В турецком стане не хватало продовольствия. Трупы убитых, плохо закопанные, лошадиные остовы разлагались в летнюю жару, и страшный смрад стоял над лагерем сераскира-паши. Начались болезни. Раненые и больные умирали без помощи и без ухода. Наконец, паша, чувствуя, что не взять ему Азова открытой силой, отписал турецкому султану грамоту и просил его отложить взятие Азова до весны.

— Паша! возьми Азов, или отдай свою голову! — отвечал ему султан.

В сентябре месяце сераскир решил взять казаков измором. В продолжение двух недель он каждый день посылал по 10000 человек на штурм, сменяя штурмующих каждый день. И днем и ночью вели непрерывную стрельбу по крепости.

Последние силы истощались у казаков. От смрада, стоявшего над городом от трупов, которые не успевали погребать, казаки стали болеть цингой, «поцинжели». От бессонных ночей и дневной работы при отбитии штурмов измучились.

«Ноги под нами подогнулись, — описывали казаки это тяжелое время, — и руки наши обороненные уже служить замертвели. А уста наши и не глаголят от беспрестанной стрельбы пушечной и пищальной. Глаза наши, по ним, поганым, стреляючи, порохом выжгло. Язык наш в устах наших на них, поганых басурман, закричать не может».

С трудом держали казаки в руках оружие и сами считали, что уже нет у них сил оборонять Азов. И вот они решили выйти из разрушенного турками города и пасть всем до одного, чтобы не было срама им, что они Азов сдали.

Ночью, 26 сентября, начали прощаться донцы с Азовом, который отстаивали четыре месяца. Тени, а не люди ходили по обломкам Азова и спускались к храму Николая Чудотворца.

— Прости ты нас, грешных и непотребных рабов своих, Великий Государь и великий князь всея России Михаил Феодорович, и вели помянуть нас, грешных, — говорили казаки.

— Простите все, православные христиане, и помяните души наши грешные со всеми нашими родителями. Не позор мы, бедные, учинили всему государству Московскому.

— Простите нас, леса темные и дубравы зеленые, простите нас, поля чистые и тихие заводи.

— Простите нас, море синее и тихий Дон Иванович. Уже нам по тебе, атаману нашему с грозным своим войском, не ездить и дикого зверя в чистом поле не стрелять. И в тихом Дону Ивановиче рыбы не ловить!..

Так простившись, на рассвете 27 сентября, истомленные, скорбные, раненые и больные люди вышли из лагеря и, выйдя, почувствовали в себе былую бодрость и силу. Встрепенулись сердца, и эти несчастные готовились дорогой ценой продать свою жизнь…

Но в передовых укреплениях турецких царила мертвая тишина. В утреннем тумане медленно продвигалась горсть защитников Азова. Но вот повеял с моря легкий ветерок, и казаки увидели пустой лагерь и турок, поспешно грузящихся на суда.

Господь услышал молитвы казачьи. Сераскир не счел возможным, в виду болезней в его лагере, продолжать осаду, и отступил.

Казаки, из последних сил, побежали за турками и открыли по уходящим беглый огонь, а потом атаковали и отняли одно большое знамя и семь малых знамен.

Так кончилась знаменитая оборона казаками Азова. Из пяти тысяч казаки потеряли 3000 убитыми, да и те две тысячи, которые остались с атаманами Наумом Васильевым и Осипом Петровым-все были переранены…

Уже Азов давно не крепость, а маленький торговый городок. Области Войска Донского, уже от стен его остались одни развалины, а кости защитников его давно погнили в земле. От Монастырского городка, где собиралось под Азов главное войско Донское, ничего не осталось. Его сожгли в 1643 году турки, мстившие казакам за доблестную оборону города, а память об азовских удальцах осталась и до нашего времени.

Ежегодно на Монастырском урочище совершается панихида по донским воинам, живот свой за веру, царя и отечество положившим.

В 1867 году на месте Монастырского городка сооружен на средства всего войска Донского памятник «в честь и вечную славу» донских героев, покорителей и защитников Азова. Памятник этот имеет вид часовни. Внутри поставлены иконы и сделаны надписи. Подле памятника стоят старые азовские пушки. В числе икон находится и точный список иконы св. Пророка и Крестителя Иоанна. Эта икона, быть может, одна из тех, перед которыми так трогательно молились израненные казаки перед уходом из Азова.

Панихида совершается в субботу, предшествующую 1-му октября. На панихиде этой бывают войска и представители соседних со Старочеркасском станиц, и начальствующие лица. Перед панихидой прочитывается грамота царя и великого князя Михаила Феодоровича от 2-го декабря 1641 года, присланная на Дон в похвалу службы и крепкостоятельства при защите Азова. После панихиды, при пении вечной памяти, войска отдают воинскую честь залпами из орудий и ружей, а музыка играет «Коль славен».

Затем все присутствующие, депутации и войска отправляются в Старочеркасск, где от станичного общества им предлагается, по древнему обычаю, поминальная хлеб-соль.

Так поминают донцы своих удальцов-героев.

Оставление казаками Азова по царскому указу в 1643 году

В день 28 октября 1641 года храбрый атаман Осип Петров отправил в Москву атамана Наума Васильева, есаула Федора Порошина с 24 казаками и с подробным донесением об осаде Азова турками и о том, как казаки его отстояли. Вместе с тем, казаки просили Московского государя взять Азов себе.

— Мы готовы, — говорили казаки, — стоять верою и правдой за государя, но без царских войск Азов нам не удержать. От сидения в Азове много славы добыли мы своему войску, но добычи не получили никакой. От нужды и истомы оголодали и обнищали так, что не на что нам снарядиться в морские поиски за добычей. Азов лежит в развалинах. Много нужно денег и труда для того, чтобы восстановить его.

Царь пожаловал казаков похвальной грамотой, послал жалованья 5000 рублей, а весною обещал с водою прислать хлеб, съестные припасы, порох, свинец и сукно. Из Москвы послали людей для осмотра азовских укреплений.

Когда на Дону узнали, что в Москве еще не решили: брать Азов или не брать, второй раз послали атаманов уговаривать взять Азов.

3 января 1642 года был собран Великий Земский Собор из разного звания людей. Собору было предложено решить — принимать от казаков Азов и вести из-за него войну с турками, или отдать Азов назад туркам.

Высшие московские чиновники советовали отдать Азов казакам. Пусть сами его обороняют.

Дворяне говорили, что оборонять Азов следует поручить одним казакам, да охочим людям. Но, если государь повелит, они готовы идти воевать за царя, но при этом добавляли, что государь знает, как они теперь обеднели.

Но тут встали представители Новгорода, Костромы и Смоленска и городовые дворяне и боярские дети.

— Грех будет на нас, если мы отдадим христианский город басурманам Нужно всею землей крепко стать за Азов! — говорили они.

То же говорили и купцы и разного звания мелкие люди.

Долго спорили в соборе. Московские люди понимали, что решался важный вопрос — быть Руси при море, или нет…

А между тем, султан турецкий уже собрал сильное войско, чтобы идти на Русскую землю. Новыми бедами грозила эта война опустошенной самозванцами России. В таких тяжелых обстоятельствах собор не решился оставить Азоа за собою, и 30 апреля 1643 года спешно выехал из Москвы есаул Родионов с царским наказом: «Всевеликому Войску Донскому Азов оставить, возвратиться по своим куреням, или отойти на Дон, кому куда пригодно будет.»

Казаки вывезли из Азова 80 пушек, крепостные железные ворота с петлями, железные калитки, городские железные весы со стрелою. Из церкви Иоанна Предтечи взяли медное пятиярусное паникадило, чудотворную икону Иоанна Предтечи и всю церковную утварь. Теперь паникадило это находится в Старочеркасском соборе, там же хранятся и серебряное кадило и икона св. Иоанна Предтечи.

С молитвами выкопали казаки и кости своих товарищей; «… да не оставит их братство в басурманской земле» и похоронили на Монастырском урочище.

Остатки азовских стен были взорваны казаками, и само место башен сравнено с землею…

Турки вскоре явились в гирла Дона с большим флотом и войском и начали ставить на месте старой крепости новую, с громадными стенами, недоступную никакой осаде без сильной артиллерии.

Взятие и оборона Азова были последним делом, совершенным войском самовольно. С этого времени войско окончательно становится в покорность русскому царю, живет охотою, рыбной ловлей и царским жалованьем. Все реже и реже ходят ладьи казачьи для разорения турецких берегов.

На Волгу же идут лишь отчаянные головы, лишь голытьба, которая не боится и головой ответить за свою гульбу и охотничанье.

На свободных атаманов этих шаек само войско смотрит уже как на разбойников.

Посмотрим, как жили у себя дома в эту пору донские казаки.

Основание города Черкасска 1644 г.

Не могли турки простить казакам взятия Азова. В 1643 году большое турецкое войско неожиданно подошло к Монастырскому городку. Закипел кровавый бой в улицах, и скоро огненные языки начали лизать плетневые крыши бедного казачьего городка. На беду, гулял по степи ветер. Алое зарево вспыхнуло на небе и отразило страшный пожар. Нечего было и думать что-либо тушить. Приходилось только спасаться. В часовне Монастырского городка сгорело царское знамя, погорели и драгоценные иконы… К вечеру на том месте, где кипела жизнь казачья, где собирался круг войсковой, где в маленьких хижинах укрывались от непогоды удалые донцы тлели уголья, да на черной земле там и там виднелась груда камней — следы казачьих очагов. Скоро строились в те времена казачьи городки, но и скоро исчезали с лица земли.

Уцелевшие в страшном кровавом бою казаки ушли в Раздоры и оттуда начали хлопотать об устройстве нового городка. Сейчас же войсковой дьяк отписал государю Московскому грамотку от войска: «В прошлом, Государь, — писали донцы, — в 151 (1643) году, как грех учинился над нами, холопами твоими, на Монастырском островку от турецких людей приходу и в то, Государь, время твоего Царского Величества знамя, каково к нам, холопам твоим, на Дон в прошлых летах прислано, в часовне с образами сгорело… Вели, Государь, своим государевым иконникам образ Иоанна Предтечи и другие написать. Из обрывка же пушечной меди и двух поврежденных колоколов слить на пушечном дворе два колокола..»

В Раздорах шумели на кругу казаки, решали важный вопрос, где заложить новый городок.

— Строить город, строить его так, чтобы несладко от него было туркам, — говорили казаки.

— Нет лучше места, — сказал атаман Павел Федоров, — как на Черкасском острове.

— Дело говоришь, атаман. Там и до Азова недалече, — подтвердили старые донцы.

— Там турок у нас на виду будет. Там мы, с Божьей помощью, и с Азовом управимся, — подбивали донцов запорожские казаки, пришедшие с Черкасского острова.

— Быть по сему!

— Дело! Верное дело!

— Аминь! — раздавались голоса.

Круг порешил идти на те места, где жили пришедшие на Дон днепровские казаки, которых донцы называли черкасами.

Как по Дону селилась вольная община удалых людей ради смелых набегов и войны, так же точно поселились лихие молодцы и по Днепру. Они ставили свои хижины, строили городки на том месте, где Днепр, разбившись о пороги, широко и плавно течет по степи, ставили свое войско за порогами и получили потому название запорожских казаков, а так как они были малороссами, то их и называли малороссийскими казаками. Запорожцы не раз соединялись с донцами в походах на Крым и на турецкого султана. Были они и под Азовом, и часть их жила по Дону и место, занятое ими, носило название Черкасского юрта. К ним и решили на кругу в Раздорах идти ставить новый городок вместо сожженного турками Монастырского городка.

24 апреля 1644 года на многих лодках вниз по Дону пошло все войско Донское. Казаки подошли к тому месту, где стоял Черкасский городок запорожцев, также сожженный турками, и деятельно принялись за работу. Земляным валом и деревянным забором окружили город, поставили на валу пушки, а внутри разбили место под станицы. Шесть станиц образовало новый городок, получивший название Черкасского: две было Черкасских, запорожских, станицы, потом четыре донских: Средняя, Павловская, названная в честь атамана Павла Федорова, Прибылянская и Дурновская. Потом стали прибывать к Черкасску и еще люди, места стало мало на острове, стали ставить новые станицы. За протокой прибылые люди поставили новую Прибылянскую станицу, потом поставили Скородумовскую, Тютеревскую станицы, за ними стало три Рыковских станицы, да еще татары, покорившиеся казакам, образовали татарскую, или Базовую станицу.

Так возник на пожарище старого запорожского Черкасского городка новый донской Черкасский городок. Туда перешло из Раздор войско Донское, там стал собираться главный войсковой круг, и там поселился и атаман. Сто шестьдесят один год, до самого основания Новочеркасска, Черкасский городок был главным городом всего войска Донского.

Туда было прислано царем Михаилом Феодоровичем новое знамя на место сгоревшего, и туда же в часовни поставили и подаренные Московским царем иконы.

30 апреля 1644 года, в сопровождении большой охраны, «с великим бережением» перевезли казаки из Раздор в Черкасск царских послов Илью Милославского, дьяка Леонтия Лаврентьева и турецкого посланника. Они прожили в Черкасске до 11 июня, а 11-го июня в сопровождении атамана Осипа Петрова со станицей на судах отправлены в Воронеж.

По стенам Ч-еркасска стали пушки, частью присланные от Московского царя, частью взятые в Азове. Для хранения пороха были устроены пороховые погреба.

В Черкасске казаки решали и свои походы. Сильными становились турки и татары. Маленькими партиями казаки не могли одолеть их. В поход должны были собираться уже не десятки удальцов, а сотни. И вот, каждую весну к Черкасску стали съезжаться казаки всем товариществом. Здесь, в степи, у берегов широко разлившегося Дона, располагались они громадным станом и отсюда начинали они и свои походы. Услышат казаки о движении татар, о нашествии их на свою землю — и вот, избранный ими войсковой или походный атаман собирает сотни и ведет их навстречу врагу. А иногда станица смельчаков, человек 50 или 100, неслась на юг, на лодках к Крыму или на конях на Кубань. Они врывались в татарские земли, и в то время, как главное войско татарское шло на Русь, они нападали на улусы татарские и уничтожали их, беря добычу. И гнали, возвращаясь с такого набега, казаки табуны коней, везли добычу. Радостно, с ружейной пальбой входили они в Черкасск, их приветствовали громом выстрелов черкасские пушки, и гуляли молодцы во всю после кровавого набега. Тут играли в кости или зерна, там менялись товарами, там пили и гуляли, пропивая нередко все до последнего платья. Только оружие было священно у донца. И оттого на печати войсковой изображен был обнаженный казак с ружьем верхом на бочке.

Не было тогда ни телеграфа, ни почты, ни газет, но казаки знали все, что происходило в степи, знали все, что делается и на Руси. Шумной и веселой, боевою жизнью жил тогда Черкасск.

Жизнь и обычаи донских казаков во время борьбы за Азов

В это время смелых походов под Азов на Дону никто не занимался хлебопашеством и степь лежала целинная, не распаханная. Народа было еще немного. Все войско насчитывало около десяти тысяч человек. Жили охотою, рыбной ловлей; старики занимались пчеловодством. Были у казаков лошади, волы и другой рогатый скот. Хлеб и всякий товар получали в жалованье от государей Московских или покупали на московской границе у купцов. Немало вещей получали и из добычи, за которой нет-нет да и пускались казаки.

В походах казаки жили весьма дружно, отличаясь товариществом. Но у себя, на Дону, каждое общество казаков желало иметь для себя свои земли для охоты и рыбной ловли. И за границу своих угодий уже не пускали соседей. Такая земля, занятая для охоты и пастьбы скота обществом казаков, называлась станичным юртом. На Задонской стороне, по которой бродили ногайские татары, границу проводили от берега на таком расстоянии, на какое хватало тогдашнее ружье, то есть шагов на четыреста.

В юрту селились казаки одного общества, избиравшие себе атамана. Обыкновенно человек 80—100 селилось вместе, ставило свой стан, отсюда и пошло наименование поселений казачьих — станицами; в станицах дома окружали плетеной и земляной огорожей, откуда и пошло название поселений казачьих городками. В каждом городке был один общий дом, называвшийся становой или станичной избой. Многие бездомовные казаки зимовали в ней, имея человек на десять общий запас, один котел и одну суму. Отсюда и продолжилось древнее название односумов. На охоте и на ловле каждый казак оставлял себе добычи только на один обед. Остальное заготовлялось и складывалось в суму для всех односумов. В свободное время казаки собирались в станичной избе. Приходили сюда и женатые, оставляя своих жен по домам. Старики вязали сети, вентери, тенета, делали рассохи. Играли песни, иногда тут же их и складывали про удалых атаманов. Песни эти запоминались молодежью. Так дошли они и до нас. Велись тут бесконечные разговоры о битвах, о ловле диких зверей, птиц и рыбы, и молодые учились у опытных охотников этому делу. Говорили о том, кто намерен что делать завтра и что послезавтра. И если кто-нибудь на охоте заметил стадо сайгаков, или выводок диких гусей или дроф, не скрывал этого, а приглашал товарищей, чтобы на завтра вместе сообща бить.

В это время по станицам уже много было женатых казаков. Венчались, по большей части, без священника. Достать его было трудно. Да и церкви тогда только начинали на Дону строить. Обряд оглашения о том, что казак женится, мало чем изменился от прежнего. Достав девушку, нареченный жених с невестой приходили на сбор в станичную избу. Перед образами молились Богу, кланялись на четыре стороны, и жених, кланяясь невесте, говорил:

— Ты, скить, Настасья, будь мне жена! Невеста кланялась жениху в ноги и говорила:

— А ты, скить, Гаврила, будь мне мужем!

После этого жених целовался с невестой и все их поздравляли.

Если в семье жили неладно, то муж выводил жену опять на сбор и говорил:

— Вот, скить, честная станица, она мне не жена, а я ей не муж!

Отказанную кто-либо прикрывал полой и брал себе тут же в жены. Если в станицу приезжал священник, то те, кто не был обвенчан, венчались уже по-церковному.

Первое время при царе Иоанне IV, во времена Ермака Тимофеевича, охотников жениться было мало. Об этом и в песне казачьей поется:

Как со славной, с восточной со сторонушки

Протекала быстрая речушка, славный тихий Дон;

Он прорыл, прокопал, младенец, горы крутые,

А по правую по сторонушку — леса темные,

Как да по левую сторонушку — луга зеленые.

По Дону-то все живут, братцы, донские казаки,

Донские казаки живут, братцы, все охотнички.

Собирались казаки-други во единый круг,

Они стали меж собой, да все давай делить.

Как на первый-то пай они клали пятьсот рублей,

На другой-то пай они клали всю тысячу,

А на третий ставили красную девицу.

Доставалась красная девица доброму молодцу.

Как растужится, расплачется добрый молодец:

— Голова ли ты, моя головушка, несчастливая!

Ко бою ли, ко баталице ты не первая,

На паю-то, на дуван ты последняя.

Как возговорит красная девица доброму молодцу:

— Ах, не плач ты, не тужи, удаль, добрый молодец:

Я сотку тебе шелков ковер в пятьсот рублей,

А другой ковер я сотку тебе во всю тысячу,

А третий я сотку ковер, что и сметы нет.

Но потом холостая жизнь стала скучной многим, и казаки начали охотно жениться. Жен брали или по-добровольному согласию в пограничных оусских деревнях, или у казаков же в соседних юртах, или уводили у турок, у татар или черкесов. Но в некоторых станицах не женились до самого Азовского сидения. В Верхне-Курмоярской, например, станице помнят, кто была вторая женщина. Это была Чебачиха. Первого младенца, родившегося в этой станице, нянчили всею станицей, а первый зубок у него все с особенным восторгом и радостью смотрели. Горда была им молодая мать! Как же! Растет молодой казак, первый не пришлый, а настоящий гражданин станицы!

В свободное время, зимними вечерами, играли казаки в станичной избе в шахматы, а летом играли на дворе воловьими, овечьими и свиными шашками в айданчики. Этим занимались не только дети, но и взрослые казаки, упражняя меткость глаза. Дети до 15 лет кроме этой игры, обыкновенно, ничего не делали. По домам казаки водки не пили. А пили или на общий счет в станичной избе, или на собственный — в кабаке. Собирались компаниями «с носка по алтынцу» пропить, а за кем жена придет звать из кабака домой, с того брали водки на два алтына.

Торжественные гульбы бывали по большим праздникам. В каждой станице были свои для этого дни. В Верхне-Курмоярской станице, например, общая гульба бывала на Троицын день и на масленицу. Соседние станицы при своих атаманах и стариках, со знаменами, съезжались верхом на рубеж с общественной водкой. На рубеже устраивали упражнения в джигитовке, стрельбе из ружья и лука, примерные бои, что называлось тогда шермициями, и дрались на кулачках. Часто до смерти. В четверг на масленице все собирались на сбор, и станичный атаман отдавал приказ о том, чтобы во время гулянья не было бесчинств. Затем станица разделялась на несколько компаний. Каждая компания выбирала себе ватажного атамана, двух судей и квартермистра. Во всякую компанию выдавали знамена и хоругви. Гулянье шло по домам и улицам до воскресенья; ходили пешком и на конях при оружии. При встречах компаний салютовали и устраивали примерные бои, кидаясь друг на друга в дротики. В воскресенье вечером выносили на станичную площадь столы и скамейки, устанавливали их в круг и ставили напитки и закуску. Со всех сторон, имея впереди ватажных атаманов, сходились и съезжались компании. Приходили атаманы при насеке и старики ставили знамена кругом. Ватажные атаманы садились подле станичногр атамана, затем есаулы и старики. Пили за здоровье Царя и Великого князя Московского, потом за войскового Атамана, всего великого войска Донского и честной станицы. Каждая здравица сопровождалась ружейной пальбой. Все жители станицы, и женщины и дети, сбегались на площадь. Окончивши питье за здравие, все вставали и всем народом молились на восток и прощались друг с другом, целуясь:

— Прости, Христа ради, — говорили при этом, — в чем согрешил.

— Бог простит, — отвечали.

Затем знамена относили в атаманский дом для сдачи, а народ расходился по домам.

Лавок и торговых людей тогда по станицам не бывало. Воровства друг у друга никогда не было. Оставленные где-либо вещи никто не трогал. Потерянные вещи нашедший приносил на сбор и там отыскивали потерявшего.

Когда казак старился и чувствовал близость смерти, он, как и раньше, очень часто отправлялся в монастырь. Долгое время таким прибежищем для казаков был Борщевский монастырь, построенный в 1613 году, на правом берегу Дона, в нынешнем Коротоякском уезде Воронежской губернии. Монастырь этот служил перепутьем казакам, ездившим по разным делам в Москву, и казаки его хорошо знали.

На Дону первые православные церкви были в Азове, где они ставились еще греками, в те времена, когда по Дону были их города. Казаки при занятии Азова только возобновили их.

Самими же казаками первые церкви начали строиться уже после Азовского сидения. В 1650 году казаки построили в городе Черкасске, вместо часовни, деревянный собор во имя Воскресения Христова, с четырьмя приделами. В 1652 году был основан Усть-Медведицкий монастырь. Ко времени царствования Петра Великого на Дону было: 1 собор, 2 монастырские церкви, 11 церквей в станицах и 3 часовни.

Исстари казаки исповедовали православную веру, были очень набожны и, хотя церквей не было, посты соблюдали очень строго. Без молитвы, горячей и усердной, казаки не принимались ни за какое дело.

Одевались казаки или в своей работы зипуны, или в одежду турецкую и татарскую, взятую в добычу. Большей частью носили дома и на походе одежду домодельную, а в праздники наряжались в богатые азиатские или польские уборы, взятые в походах. Сукна получали из России в царское жалованье. Потом и сами казачки научились ткать из овечьей шерсти тонкие сукна.

Вот, для примера, что имел простой казак в 1630 году. Список вещей взят у казака Павла Рябинина, бывшего в зимовой станице в Москве. В сундуке у него при обыске нашли: пищаль — то есть ружье — с ремнем, голубой плащ (епанча), серый зипун, белый зипун, полосатый пояс, бурку (епанча полстяная), попону черкесскую, войлок из коровьей шерсти, подушку, шляпу, 2 рубахи, 9 портов, сермяжные перчатки, старые красные штаны, кожаные сапоги и пучок ремней. У атамана зимовой станицы имущества было гораздо больше. У него нашли серебряные: чашу, чарку, ковшик, винную чарку, медный позолоченный ящичек и в нем жемчужное ожерелье, чолотые серьги с жемчугами (низано по-казацки), золотые перстни с камнями, золотой кафтан с серебряными пуговицами, несколько атласных и шелковых кафтанов, теплую шубу на куньем меху, несколько образов и печатных книг, евангелие, часослов, требник, четьи-минеи и апостол. Книги и церковные ризы атаман припасал для войска.

Шапки носили из курпея с суконным шлыком. Обувь была разная — были лапти, поршни и сапоги.

Женщины одевались по-азиатски. Обычный женский сарафан, или кубелек, был суконный и не очень длинный. Красили сукно в пестрые цвета. Шубы носили длинные, азиатского покроя. Пояса из материй, а кто побогаче, то из серебра. На руках носили браслеты, называвшиеся белезеками, или обручиками. Девушки носили на голове перевязки с медными вызолоченными гвоздиками и золотой бахромой кругом; волосы заплетали в косы, и в косы вплетали яркие ленты и мохры. Замужние женщины носили кички с высокими рогами. Против лба надевался вышитый круг и от лба до ушей были подвески. Сзади был подзатыльник, весь убранный золотом, серебром и бисерными нитками. На висках были такие же нитки, называемые чикилеками. На шее носили ожерельники из монет и монисты. На ногах были красные сапожки с железными подковками в вершок, под каблуком.

Как управлялось войско во времена Азовских походов

Всеми делами в станице или городке ведал выборный на год станичный атаман. Важные же вопросы решались на кругу, в общем сборе, на площади, а зимою — в станичной избе. Казаки неохотно шли в атаманы. Обыкновенно, избранный долго отпрашивался и откланивался перед кругом, иногда даже в землю кланялся, чтобы его «ослобонили» от этой чести.

В каждой станице был свой день для выбора атамана. В Верхне-Курмоярской станице, например, выборы бывали в Богоявление, в Есауловском — в четверг на масленице и т. д. В день выборов, после утрени, вся станица скликалась в станичную избу. Атаман вставал, молился перед иконами, кланялся на все стороны и говорил:

— Простите, атаманы молодцы, в чем кому согрешил! Станица отвечала:

— Благодарим, Зиновий Михайлович, что потрудился. Атаман клал шапку на стол, поверх клал насеку. Насека в старые времена приготовлялась так: на терновом стволе, еще на корне делали ножом насечки. Насечки во время роста заплывали кожицей и образовывали наплывы, получалась пестрая палка. Палку украшали серебряной булавой. Название «насека» получала именно от этих насечек. Севши на место, атаман приказывал есаулу доложить:

— Кому, честная станица, прикажете насеку взять? В станичной избе поднимался шум. Каждый кричал своего выборного.

— Софрону Самойловичу! Софрону Самойловичу! — наконец, согласятся все.

Тогда еще и еще раз — обыкновенно до трех раз, а если голоса разделятся, то и больше, докладывал есаул.

Наконец, согласятся на Софрона Самойловича.

Софрон Самойлович, старик, наиболее уважаемый и почитаемый в станице, принимал насеку и становился на место атамана. По его приказу есаул опять докладывал:

— Вот, честная станица Курмоярская! Старый атаман свои годы отходил, а вам без атамана быть нельзя, так на кого, честная станица, покажете?

Тут уже поднимался невообразимый шум. Каждый кричал своего выборного.

— Макия, Макия, Макия Яковлевича! — кричат одни.

— Якова, Якова Матвеевича! — вопят другие, третьи еще кого-нибудь. Нужно, было иметь есаулу очень хорошее ухо, чтобы уловить, за кого больше голосов подают. Есаул докладывает это имя старику, старик спрашивает еще раз:

— Так на Якова Матвеевича порешили?

Опять крики. Но уже ясно становится, что большинство за него. Старик спрашивает и в третий раз и потом вручает Якову Матвеевичу насеку. Яков Матвеевич, перекрестившись, принимает насеку. Старики, в знак поздравления, накрывают его шапками и он садится к старому атаману на главное место. К атаману в подписные старики, то есть в судьи, выбирали еще десять лучших людей из станицы.

На их обязанности было, в случае опасности от неприятеля, бежать по полям со знаменами, скликать народ в станицу в осаду, мирить ссорящихся, по общим делам брать штрафы на выпивку, знать очередь в нарядах на службу, объявлять кругу о преступлениях и ждать от него приговора.

Суд творился на кругу или на сборе. Сбор происходил по закличке в станичной избе. Закличка делалась так: по улицам ходил есаул и резким протяжным, станичным, есаульским голосом кричал: «Атаманы-молодцы, вся честная станица Курмоярская! Сходитесь на беседу ради станичного дела! А кто не придет, на том станичный приговор — осьмуха!»

Когда казаки соберутся, к ним выходил атаман с есаулом и атаман приказывал жалобщику доложить свое дело.

Проситель выходил на середину, кланялся на все стороны и рассказывал, о чем он просит. Старики-судьи слушали внимательно. Но на сборе казаки обыкновенно разговаривали о своих делах, так что часто и не слышали о чем идет речь. Атаман, выслушавши жалобщика, говорил есаулу:

— Есаул, доложи!

Есаул кричал станичным голосом:

— Атаманы-молодцы, вся честная станица Курмоярская! Помолчите!

Но казаки не сразу умолкали. Есаул бил тростью о пол и опять кричал:

— Помолчите-ста, атаманы-молодцы, помолчите-ста! Говор и крик переходит в шепот. Тогда вставал уже сам атаман и говорил:

— Помолчите, атаманы-молодцы!

Наконец, наступала тишина полная, и атаман говорил:

— Вот, Аксен Пахомович просит о том-то. Что скажете? Дать или не дать?

И казаки отвечали или: «Не дать? За что?», или: «В добрый час!».

Потом вызывали обвиняемого в каком-либо проступке. Он тоже кланялся казакам, и есаул докладывал его дело.

— Вот, честная станица! — говорил атаман, — старики присудили наказать его плетьми за то-то! Как прикажете? Простить ли его или выстегать?

И тоща, как часто и теперь, казаки невнимательно слушали на сборе, о чем идет речь.

Так, иной раз сын, не расслышав о ком и о чем дело, на вопрос атамана: «Простить его или выстегать?» крикнул: «В добрый час?». Когда же растолковали ему, что хотят бить его отца, он тут уже закричал иным голосом: «За что батюшку сечь! Не надо!».

Но если казаки находили, что какое-нибудь дело не стоит внимания, то атаман о нем и доклада сбору не делал. Отсюда на Дону и идет пословица: атаман не волен и в докладе.

Грамотных или, как тогда говорили — письменных людей было мало. В Черкасске и в некоторых верховых станицах, поближе к русским монастырям, бывали грамотные казаки. Их знали за десятки верст и к ним ездили по всякому письменному делу. Вместо расписок в получении грамот выдавали деревянные палочки с нарубкой на них, а для прочтения выписывали грамотного человека.

От всего войска в Черкасском городе выбирался войсковой атаман. Он выбирался также на один год. В помощь ему назначали старшин. Если атаман был не угоден войску, то его могли сменить и избрать другого атамана. Атаман всегда оставался в Черкасске. Если его посылали куда-либо или он сам уходил, на его место круг сейчас же избирал другого казака. Одного и того же атамана могли избрать и второй и третий раз.

Для решения войсковых дел, касающихся всего войска, собирался войсковой крут. Для собрания круга посылали от войска по станицам грамоту.

Так как на кругу решались многие дела по старому обычаю, — писаных законов на Дону не было, — то нужно было, чтобы у атамана были люди знающие эти обычаи, знающие, как раньше было. Такими людьми были бывшие атаманы, приобретшие опыт во время своего атаманства. Они и оставались при атамане, как его советники, и получали название старшин.

Помощником у войскового атамана был войсковой есаул. Кроме того, был войсковой дьяк, писавший войсковые грамоты и отписки, читавший на кругу царские грамоты, так как атаманы тогдашние, по большей части, были неграмотны.

В походах казаки собирались в сотни. В сотне бывало по два сотника. Сотни делились на курени, куреней было в сотне по десяти. Курень имел своего атамана и есаула.

Кроме походов, набегов и поисков, у казаков была еще и внутренняя служба. Служба эта состояла в охранении проезжающих через войско московских чиновников, в отвозе грамот и отписок от войска в Москву и привоз из Москвы царских грамот и жалованья. Люди, посылаемые в Москву за жалованьем, назывались «зимовой станицей». Зимовыми они назывались потому, что отправлялись в Москву зимой, оставались в Москве три месяца, а весною, по первой полой воде, возвращались обратно на Дон. В зимовую станицу назначалось от 4 до 100 человек. Начальником зимовой станицы был назначенный за старшего атаман и в помощь ему, если станица была большая, назначался и есаул. С жалованьем, хлебом, порохом и иными припасами зимовая станица шла рекой Доном на бударах (барках). Каждая станица на рубеже своего юрта встречала зимовую станицу ружейною и пушечною пальбой. В Москве зимовая станица пользовалась почетом. Все казаки являлись к самому царю и приглашались на обед к царскому столу. При приезде и при отъезде казаки получали от царя подарки: камки, тафту и хорошее сукно. Станица в Москве жила за царский счет.

Проезд в Москву и обратно далеко не был безопасен для казаков. Редкая станица проходила благополучно через степь. На казаков нападали татары, и им приходилось отбиваться от них. Путь на Москву станицы был подобен движению разъезда в неприятельской стране. Зоркими, чуткими и внимательными должны были быть казаки, опасаясь на каждом ночлеге ночного нападения, в каждом овраге или лесу — засады.

Но эта-то жизнь, сопряженная с вечной опасностью, вечной близостью к смерти, и создала из казаков людей спокойных перед опасностью, решительных в бою, чутких и сторожких в походе. Вся их жизнь была вечным воинским упражнением. Мальчиком казак играл в айданчики на станичной улице, наметывая себе глаза, или, прыгая и бегая, гонял кубарь. Едва хватало у него силы, он уже брал пищаль и шел стрелять чутких дроф, или скакал по степи, загоняя сорвавшийся в метель табун. Он ползал на животе, подкрадываясь к зверю, он переплывал Дон, спасаясь от татар, он знал, что промах из ружья для него — часто смерть или плен. Он делал сам все то, чему теперь мы учим казака на случай войны, и учителем его была жестокая смертельная опасность, а это учитель суровый!..

И оттого, в последующих боевых действиях, которые казаки имели уже наряду с русскими войсками, они выделялись своим искусством в военном ремесле, заслуживали себе большие награды, славу великую, ставились в пример всему свету.

Пожалование войску Донскому первого, царского знамени в 1645 году

В 1645 году на престол Московских государей вступил сын Михаила Феодоровича, царь Алексей Михайлович. Он принял государство от отца успокоенным. Войско было приведено в порядок и хорошо вооружено. Много иностранных людей было призвано при нем на службу на Русь для обучения солдат; мало того, строился военный корабль, на Волге для того, чтобы можно было на нем ходить в Каспийское море к Персии. Царь понимал значение моря и очень желал, чтобы русские имели при море хотя бы один город. Ради такого города, как Азов, он не прочь был начать войну и с Турцией. Чувствовал достаточно силы для этого. Не боялся войны.

Иные грамоты стали получаться на Дону. Царь не только не запрещал ходить под Азов, но он предлагал казакам подробно о нем разведывать и, если возможно, взять башни, стоявшие у р. Каланчи. Царь прислал еще и русское войско для того, чтобы вместе с казаками воевать против крымцев. Но Азов уже был не тот. Венецианские, итальянские и немецкие мастера воздвигли в устье Дона такую крепость, которую казакам уже и думать нечего было взять.

В июле месяце 1645 года крымцы сделали набег на Черкасск, но казаки их отбили. Атаман, вместе с находившимся в Черкасске царским воеводой князем Семеном Пожарским, 5 августа тайно перешел через Дон, настиг отходивших к Крыму татар, разбил их, взял большую добычу и стал отходить к Черкасску. Татары собрали свою конницу и большими силами преследовали казаков. Казаки отбили все атаки, благополучно вернулись в Черкасск, прогнали татар, а мелкие разведочные партии казачьи взяли в плен пять человек.

В этом бою шестьсот человек вольных охотников из мужиков и несколько стрельцов не выдержали татарской атаки, бежали с поля сражения.

Донесения об этих делах повез в Москву атаман Васильев. Царь щедро наградил его и отправил 25 сентября 1645 года похвальную грамоту войску Донскому и знамя.

«За мужество и храбрость бившихся честно, жалуем и милостиво похваляем, — писал государь казакам, — и посылаем вам, нашему Донскому войску, атаманам и казакам, Нашего Царского Величества знамя, да впредь на нашу царскую милость будьте надежны. Тех же вольных людей и шацких стрельцов, всего 600 человек, которые на отходе разбрелись, и струги у вас вверх по Дону порастаскали и порубили, велели мы бить кнутом, чтобы такое воровство другим было не в повадку. Крымцев и ногаев воевать, а с турецкими людьми под Азовом жить мирно повелеваем!»

Знамя было малинового цвета с зеленой каймой, вверху знамя было длинной 21/4 аршина, а внизу 41/4 аршина и шириною 31/4 аршина. На знамени был вышит герб Русского государства — большой черный орел с гербом Московского княжества Георгием Победоносцем посередине. На знамени была сделана надпись: «Повелением Великого государя Царя и Великого князя Алексея Михайловича, всея Руси. Самодержца и многих государств государя и обладателя послано сие знамя на Дон. Донским атаманам и казакам, лета 7154 августа».

Это было уже не первое знамя, пожалованное государем Московским донским казакам. Знамя есть воинская святыня, под которой собираются верные долгу воины и с которой они идут в бой с врагом. Знамя должно напоминать воину, что он присягал служить честно и верно своему государю.

И раньше у казаков были знамена. На знаменах казачьих изображены были иконы. Так, на дошедшем до нас знамени донского атамана Ермака Тимофеевича изображена икона св. Димитрия; были знамена с изображением Спасителя и Божьей Матери; это были знамена казачьи — казачьей вольницы. Вновь пожалованное знамя Донское имело посередине русский герб. Под ним должно было собираться с этого времени войско Донское и ему присягать. Победным кличем донцов становилось уже не «С нами Бог! За веру православную, за царя!», а «С нами Бог! За веру православную, за царя и за Русь!». Этим знаменем с русским гербом как бы само войско. Донское приводилось к присяге на верность России и ее законам.

Русскому царю войско Донское было верно всегда. За него и ради него оно воевало в Сибири, ради его царской пользы дралось с турками и татарами, за царя Димитрия казаки сражались даже против русского народа, за царя брали Азов и Его Царскому Величеству подносили ключи его!

Знаменем с русским гербом царь как бы приглашал донских казаков начать служить не только ему лично, как служили его отцу и дедам, но служить и России, и русскому народу. Быть заодно с нею. Повиноваться русским законам. И донцы поняли это. Они поняли, что кончилось время их вольности, что теперь они — нераздельная, неотъемлемая часть Московского государства, его Донское войско. С этих пор сотни казачьи участвуют наряду с русскими полками. Уже в царствование Алексея Михайловича казаки воевали с поляками в составе русских войск. И раньше они воевали вместе с русскими войсками. С этих пор сотни казачьи участвуют наряду с русскими полками. С полками князя Курбского сражались донцы под стенами города Казани, побивая царевича Япанчу, но там они воевали как союзники, по своей охоте. Хотели — воевали, а не хотели — и ушли. Они не были обязаны, они шли на бой не по приказу, а по своей вольной волюшке. С этого времени на Дон уже посылается от царя наказ: послать столько-то казаков, такому-то воеводе, воевать с таким-то против поляков, идти на турок или на татар. Вольность казачья кончилась. Войско Донское становилось не самостоятельной, никому не подвластной, почитающей русского царя вольницей, а частью Русского государства, подчиненной царю.

И поняли это казаки. Поняли, что им против царя и родины их России — не быть.

Поняли, но не все!

Еще долго, в продолжение целых ста лет, нет-нет, да появлялись на Дону казаки-гулебщики, которые шли на разбой, на убийство ради добычи, ради не войсковой, не общественной, а личной славы. И первым таким был на Дону Степан Тимофеевич Разин.

Разин

У нас то было, братцы, на тихом Дону,

На тихом Дону, во Черкасском городу

Народился удалой, добрый молодец

По имени Степан Разин Тимофеевич.

Во казачий круг Степанушка не хаживал,

Он с нами, казаками, думы не думывал,

Ходил, гулял Степанушка во царев кабак,

Он думал крепкую думушка с голутвою:

Судари мои, братцы, голь кабацкая!

Поедем мы, братцы, на сине море гулять,

Разобьем, братцы, басурмански корабли,

Возьмем мы, братцы, казны, сколько надобно,

Поедем, братцы, в каменну Москву,

Покупим мы, братцы, платье цветное,

Покупивши цветно платье, да на низ поплывем.

В 1667 году по Дону, на площадях и улицах, в самом Черкасском городке раздался давно забытый клич: «На Волгу-матушку рыбку ловить, на Черное море за ясырями, на Хвалынское за добычей! Атаманы-молодцы, послушайте!»

То кричал статный и видный казак с русой окладистой бородой и длинными вьющимися вокруг лба кудрями — Черкасской станицы казак Степан Разин. Его знала вся голь кабацкая. Все бездомовные, голутвенные казаки знали и любили его. С ними проводил он все время, мечтая быть на Дону атаманом. Да не вышло. Степенные, домовитые казаки на сборе одержали верх и в атаманы попал храбрый, разумный, благонравный казак Корнилий Яковлев.

И тогда в отчаянной голове Разина зародилась смелая мысль: добыть атаманство славою, добыть атаманство силою. Стать, как Ермак, князем. Царить и властвовать над людьми безгранично. Он думал только о себе. На тех, кто шел к нему, он смотрел как на рабов, глубоко презирая их…

Если бы голытьба знала, на какую тяжелую работу, в какое слепое рабское повиновение Разину она шла, никто бы не кинул оземь рваной шапчонки своей и никто не примкнул бы к воровскому атаману. Но Разина знали пока только как смелого и отчаянного человека, как человека, играть с которым и опасно и выгодно. У него одна ставка была — голова, другая — богатая добыча, мешки золота.

И, несмотря на запрещение атамана, повалила к смелому казаку голытьба черкасская и соседних станиц. Домовитые, степенные казаки тайно помогали им, выговаривая себе часть добычи. Силен еще в народе был старый обычай и помнили старики, что привозили отцы их с Волги, Каспия и Сибири.

Опять, как сто лет тому назад, появились на Волге черные каюки казачьи, опять

Из-за острова в тумане,

На простор речной волны,

Выплывают острогруды

Стеньки Разина челны.

Укрепившись на реке Камышенке, Разин стал грозой русских и персидских судов и смеялся над самими воеводами царскими!

Поднявшись вверх по реке Уралу, Разин укрепился в городке Гурьеве и там зимовал, готовя суда для набегов на Персию.

В 1668 году смелый атаман пригрянул к персидским берегам. У Разина было около 2000 казаков, великолепно вооруженных. На 40 стругах, с богатой добычей, набранной в разграбленных казаками деревнях близ Дербента, Шемахи и Баку, Разин подошел к персидскому городу Ферабату и здесь высадился. Казаки вошли в город, говоря, что они купцы, привезли кавказские товары и хотят обменять их на персидские. Персы охотно покупали у казаков их добычу, тем более, что казаки продавали все по очень дешевой цене. Шесть дней торговали так на базаре казаки. Разин гулял между ними, и казаки зорко поглядывали на своего атамана. На шестой день Разин стал так, чтобы его было видно со всех концов площади, обернулся и вдруг взял шапку и сдвинул ее набок. Это было условным знаком для казаков. Казаки бросились на персов, убивали купцов и отнимали у них и проданные и их собственные товары. В Ферабате был дворец шаха, наполненный разными драгоценностями. Казаки разграбили этот дворец, взяли пленников, и Разин забрал себе красавицу персидскую княжну.

С удалыми песнями бросились казаки опять на море. Успех вдохновил атамана.

Его войско усилилось русскими пленниками, которых он освободил в Ферабате и других персидских городах. Он решил провести зиму в тепле, высадился близ Ферабата и укрепился на длинной косе, далеко уходившей в море. Здесь он построил городок. Пленные персы день и ночь работали, возводя по плану Разина валы и засеки.

Персидский шах собрал большое войско и напал на Разина. Казаки бились долго. Много удалых казаков полегло в этом бою. В конце концов Разину пришлось сесть на лодки и уйти дальше на косу и зимовать между морем и болотом. Голод и болезни унесли многих казаков у Разина. Хлеба не было. Казаки резали своих лошадей и ели конское мясо. На весну они снарядили струги и опять ходили в море за добычей.

В июне месяце 50 персидских судов с 3700 войска напали на легкую флотилию Разина. Произошло настоящее морское сражение. У персов были на судах пушки, но Разин атаковал их, под жестоким огнем порубил днища персидских судов, потопил большинство. Только небольшая часть персидского войска на трех судах спаслась к берегам. Но и казаки в этом страшном деле потеряли около 500 человек.

Тогда Разин решил со своей громадной добычей, награбленной им в течение двух лет, уйти назад на Дон.

В августе месяце 1669 года, изнуренный тяжелым переходом по морю, со многими больными казаками, но с богатейшей добычей, подошел Разин к Астрахани.

В Астрахани уже находился присланный царем Алексеем Михайловичем воевода князь Прозоровский с большим войском. Казаки, узнав об этом, остановили свои суда и не входили в Астрахань. Тогда к Разину пошел на 50 стругах с 3000 стрельцов князь Львов и объявил, что казакам есть милостивая грамота. Казаки были измучены двухлетней непрерывной войною, они мечтали об отдыхе. Они приняли князя Львова и обещали полную покорность, но когда речь зашла об отдаче добычи в пленных, то казаки ничего почти не отдали. Они выдали только недавно взятую ими баржу, груженную персидскими лошадьми, и за то получили пропуск в Астрахань.

В Астрахани в это время стоял первый русский корабль «Орел», построенный нарочно выписанными из Голландии мастерами.

22 августа Разин входил в Астрахань. Богато обставил свой вход воровской атаман! Все паруса на его судах были сделаны из дорогой шелковой материи и все канаты были шелковые. Борты разбойничьих лодок были увешаны коврами и уставлены золотыми и серебряными сосудами. Казаки были одеты в шелка и золотом тканные одежды. И только голодные, худые, измученные, обветренные морской непогодой лица их говорили о том, что недешево досталась им добыча.

Яркое солнце играло зеленой волною моря; отражались в мелких волнах искрами золото и пестрые ткани. С «Орла» и со стен Астрахани пушки приветствовали Разина салютом, и на казачьих судах им отвечали казачьи пушки. Толпы народа, стрельцы, весь город высыпал на стены астраханские, чтобы посмотреть, как входил донской атаман с казацкой вольницей.

— Поистине, — говорили астраханцы, — богат Стенька приехал! На судах его веревки и канаты все шелковые и паруса также все из материи персидской, шелковой учинены.

Казакам было запрещено ходить в город, но удерживать их было некому. Стрельцы и народ с увлечением слушали хвастливые рассказы казаков об их набегах. Открытый торг добычей шел по всей Астрахани. А когда Разин, богато одетый, окруженный такими же нарядными казаками, прошел в приказную палату и отдал бунчук, десять знамен персидских и целые толпы пленных персиян, народ окончательно преклонился перед ним, как перед великим полководцем. Из имевшихся у Разина пушек, отбитых им на персидских судах, он сдал только пять медных и 16 железных, лучшие же 4 медные и 16 железных удержал у себя, говоря, что отдаст их тогда, когда вернется домой на Дон. Без пушек-де ему опасно идти мимо Царицына.

Успех вскружил голову Разину. Он стал считать себя равным Ермаку. Деньги давали возможность гулять, а в деньгах недостатка не было. Сам хмельной, с хмельными казаками, в роскошно убранных ладьях, с музыкой и песнями гулял разбойничий атаман по Волге. С ним сидела на лодке и персидская княжна, полюбившая всею душой дикаря-казака. И Разин ее любил. И вот, однажды, в хмельном угаре, Разин взял ее, прекрасную, убранную в парчевые наряды, увешанную золотом и камнями самоцветными, на руки, поднял над водой и воскликнул: «Волга! Ты славная река, ты доставила мне много богатств, злата и серебра. Ты мать моей славы! Я ничем еще не подарил тебя! Но я не останусь более неблагодарным!»

И Разин бросил персиянку в глубокие волны Волги-реки.

Пьянствуя и гуляя с несколькими приближенными ему казаками, которых он называл есаулами, Разин в то же время жестоко наказывал казаков за малейшую провинность. За пьянство, за грубый ответ, за ничтожное промедление в исполнении приказания Разин приказывал завязать руки над головой, насыпать за пазуху песку, наложить камней и бросать в воду.

Наконец, Прозоровскому удалось выпроводить разбойников из Астрахани. Буйной, пьяной ватагой поплыли они вверх по Волге; в Царицыне они убили стрелецкого сотника, насмехались и издевались над дьяком в палате, раскрыли тюрьмы и выпустили преступников.

В пьяном чаду, в упоении своею славой, дошли казаки Разина до Пятиизбянской станицы и отсюда на лодках спустились до Кагальника .

Шайка устроилась на острове и стала рыть землянки на зиму. Никто не смел остановить, образумить или в чем-либо препятствовать Разину. Свою дружину он держал в строгой дисциплине, к родным в станицы пускал не иначе, как не надолго и на поруки. К себе из Черкасска выписал свою жену и брата. Всех приходящих к нему казаков щедро одарял одеждой, оружием и деньгами.

Шли к нему голутвенные казаки, шла голь кабацкая. Они называли его отцом своим. Разин останавливал хлебные барки, барки с товаром, высаживал их на острове и приказывал купцам торговать в его стане. И от этого еще больше народа стало в его ватаге. На Кагальник Разин прибыл с 1500 казаков, осенью уже у него было 2000, а к весне его шайка дошла до 4000 казаков.

На вопросы атамана, что он делает на Кагальнике, Разин отвечал, что им посланы гонцы к царю и, если они возвратятся к нему с милостивой грамотой, он пойдет воевать за царя на Крым или на Азов, или «где повеление великого государя им будет, и покроет вину свою своему государю службой». А если милостивой грамоты не будет, то он пойдет к запорожцам и будет с ними воевать против поляков.

Но на уме у Разина было другое. Уже стоя в Астрахани, несмотря на хмельной угар, он увидел, что народ, живущий по Волге, темен, что он ненавидит бояр, жаден и способен на всякое злодейство, и Разин задумал тряхнуть Москвою и ее боярами, от которых ему достаточно попадало во время его первых воровских набегов.

В мае месяце 1670 года на Дон, в Черкасск, приехал посол царский Евдокимов. Был круг; на кругу прочли царскую грамоту и разошлись. На другой день в Черкасск явился Разин со своею ватагой. В Черкасске в этот день был круг для передачи ответной грамоты Евдокимову. Вдруг, расталкивая казаков, окруженный вооруженными людьми, богато одетый явился на круг Разин. Все так и ахнули. Давно слава о его воровских подвигах гремела по Дону, но никто не ожидал, что он посмеет явиться на круг.

— Это почему круг? — властным голосом спросил Разин. Ему объяснили, что снаряжается станица для отвоза ответной царю грамоты.

— Кто привез грамоту? — продолжал допрос Разин.

— Евдокимов.

Разин потребовал Евдокимова на круг.

— Кто тебя послал на Дон? Государь или бояре? — спросил Разин.

— Я приехал с царскою грамотой, — отвечал Евдокимов.

— Врешь! Ты не грамоту привез, а приехал лазутчиком. В воду его!

Разинские казаки сейчас же бросились на посла, убили его и бросили в воду.

Войсковые старшины начали уговаривать Разина не буйствовать, но Разин прикрикнул на них, и они замолчали. Войсковой атаман выступил было с увещаниями, но Разин ответил:

— Ты владей своим войском, а я владею своим. В мои дела не мешайся!

Все притихли в Черкасске, и Разин пробыл несколько времени в нем важнее самого атамана. Сбылись его мечты. Самолюбие его было удовлетворено. Но он уже не знал себе меры и спешил исполнить все, что хотел.

Увеличив свой отряд, Разин ушел из Войска и пошел опять на Волгу.

Как только он выступил из Черкасска, войсковой круг снарядил станицу с атаманом Михаилом Самаренином, с отпиской царю обо всем случившемся и с выражением полной покорности государю.

Между тем Разин подошел к Царицыну и приказал своему есаулу Василию Усу осадить город, где заперся воевода Тургенев со стрельцами. Жители Царицына продержались не долго. Как только начался у них недостаток в воде — они отворили ворота Усу, и казаки заняли город. Воевода Тургенев заперся с несколькими верными стрельцами в замке. Казаки осадили замок, перебили стрельцов, а Тургенева привели на веревке в стан Разина. Долго мучил его и издевался над ним Разин. Воеводу били, кололи копьями и, наконец, утопили.

Занимая города по Волге, буйным победителем шел на ладьях вниз по реке Разин. Он шел брать Астрахань. Астрахань при первых слухах о его приближении была отлично укреплена иностранными офицерами и могла бы противостоять пьяной ватаге, не имевшей тяжелых пушек. Но измена уже проникла в сердца астраханских жителей и стрельцов. Они помнили Разина в светлую пору его жизни, помнили, как пришел он из Персидского набега на шелковых парусах, помнили, как поил и одаривал он чернь и гулял с нею по Волге.

22 июля 1670 года Разин подошел к Астрахани и приступил к осаде.

В этот день вечером боярин и воевода князь Иван Прозоровский, дьяки и головы (начальники) стрелецкие, принявши от митрополита Иосифа благословение, изготовились к бою. Разин со своими 300 судами подошел к городу и высадился у виноградных садов подле стен городских. Казаки приготовили лестницы для приступа.

Наступила ночь, и воевода приказал зажечь лежащую у стен города слободку, чтобы помешать казакам ворваться в темноте. Запылал пожар и стало светло, как днем. Воевода и стрелецкие полки всю ночь стояли под ружьем.

Но вот, в три часа ночи полки Разина тронулись от Вознесенского монастыря к Вознесенским воротам. Загремели пушки и сейчас же стихли. Изменники не только не стреляли, но помогали казакам приставлять лестницы и входить на стены. Все начальники были перебиты. Израненного пиками князя Прозоровского на ковре отнесли в собор. Туда же пришел митрополит и сбежались немногие верные стрельцы. Там же спасался и народ.

Светало. Казаки подступили к собору, ворвались в него и вывели Прозоровского к Разину. Разин, измучив его, бросил с башни в ров…

Началось безумное пьянство и резня по городу. Разин все позабыл. Пьяный, он ездил по городу, бил и рубил всякого, кто почему-либо ему не понравился. Так же вели себя и казаки. Они надругались над иконами, шатались по городу с чернью, пьянствовали и резали людей ни за что.

Слава Разина, как воровского атамана, быстро падала. Он и казаки его стали подобны зверям. Из обыкновенного разбойника и грабителя он обратился в изменника. Он распустил слух, что молодой царевич Алексей, умерший 17 января 1670 года, жив. и вместе с опальным патриархом Никоном укрылся от мести бояр и находится в его стане. Черни показывали какого-то юношу в черкесском наряде, выдавая его за царевича. И чернь верила слуху.

По всей Руси были пущены Разиным письма, призывавшие чернь к мятежу и убийству помещиков и бояр. Страшная беда надвигалась на Русь. Отовсюду к Разину стекались крестьяне и стан его кровавой волною перекатывался по Руси.

Это уже не был Разин с казаками. Это был взбунтовавшийся народ. Царю Алексею Михайловичу пришлось напрячь все силы, чтобы подавить мятеж, волною докатившийся до самой Москвы. Воеводы его с отрядами стрельцов усмиряли мятежные города и села. Разин тряхнул Москвою!

Разин рискнул под Симбирском сразиться с воеводой Милославским. С Разиным уже были не верные его казаки, а всякая пьяная сволочь из деревень, умевшая бить только безоружных, женщин и детей; да и Разин был не тот.

Спившийся, опустившийся атаман был разбит. Пробовал он снова взять Симбирск, но и тут потерпел неудачу.

Тогда Разин бросился на Дон, в Кагальник. Но и казаки не приняли его. Это пришел не удалец, атаман вольной ватаги, как год тому назад, а мятежник против царя. Из века в век преданное государю войско Донское возмутилось. 14 апреля казаки с атаманом Яковлевым взяли приступом Кагальник, связали Разина и привезли в Черкасск. Здесь, до отправления в Москву, приковали Разина цепями у дверей Войскового собора.

Войсковой круг приговорил сообщников Разина к смертной казни. Самого его атаман Яковлев лично отвез в Москву.

Отрезвевший во время длинного пути Разин снова стал казаком. Он умер честно. Перед смертью Разина жестоко пытали. Он молчал. Молчал, когда били его кнутом, подвешивали за ребро к потолку, жгли угольями и раскаленным железом. Сотни убитых и замученных им людей должны были быть искуплены этими пытками. Наконец, Разину выбрили макушку и стали капать на нее холодной водой. Разин ни слова не проронил.

Настал день казни. 6 июня 1671 года Разина привезли в Кремль, ввели на возвышение, где ожидал его палач, и прочли ему приговор. Молча, опустив голову, выслушал его воровской атаман, потом низко поклонился собравшемуся кругом места казни народу. Палач подошел к нему. Разин перекрестился несколько раз, обращаясь лицом к церкви Казанской Божией Матери, три раза поклонился народу, говоря «прости». Его положили между двух бревен и отрубили ему правую руку по локоть и левую ногу по колено. Потом отсекли голову. Палач торопился. Разин ни одним стоном не выдал себя.

Таков был конец Разина. Его сообщники еще некоторое время бесчинствовали на Волге, но вскоре Милославский окончательно подавил страшное возмущение, поднятое донским атаманом.

Как ни велики были преступления Разина после того, как он пошел против царя и стал пьянствовать, но первая слава его, как победителя персов, слава старинного донского охотничьего атамана и смелого начальника, оказалась выше этого. Дон простил его. Казаки, присудившие Разина к смертной казни, сложили о нем немало песен. Смелая кончина его, то, как по-казачьи глядел он в очи смерти, была рассказана на Дону атаманом Яковлевым.

Ах, туманы, вы мои туманушки,

поют казаки про Разина —

Вы туманы мои непроглядные!

Как печаль, тоска ненавистные!

Не подняться вам, туманушки,

С синя моря долой!

Не отстать тебе, кручинушка,

От ретива сердца прочь.

Ты возмой, возмой, туча грозная,

Ты пролей, пролей част крупен дождичек,

Ты размой, размой земляну тюрьму,

Чтоб тюремщички, братцы, разбежалися,

В темном бы лесу собиралися!

Во дубравушке, во зелененькой

Ночевали тут добры молодцы,

Под березонькой они становилися,

На восходе Богу молилися,

Красну солнышку поклонилися:

«Ты взойди, взойди, красно солнышко,

Над горой взойди над высокою,

Над дубравушкой, над зеленою,

Над урочищем добра молодца,

Что Степана, свет Тимофеевича,

По прозванью Стеньки Разина!

Ты взойди, взойди, красно солнышко,

Обогрей ты нас, людей бедных,

Добрых молодцев, людей беглых:

Мы не воры, не разбойничий,

Стеньки Разина работнички,

Есауловы все помощнички!»

Помянул добрым словом «атамана-казака» и Петр Великий. Вот как это было.

Когда Петр Великий осаждал Азов и «во взятии его нашел препятствия», известился царь, что Стенька Разин бывал под ним трижды. Потребовал государь найти в Донском войске такого казака, который бы больше всего бывал с Разиным в походах. Такой казак оказался Морковкин. Он испугался, что его ведут к царю. Он думал, что для казни. Государь, заметивши, что казак в смятении, приказал дать ему водки, а потом расспрашивал его о походах и действии Стеньки Разина. Морковкин рассказал о всем подробно, как очевидец и участник. Государь, выслушав его рассказ, сказал: «Жалко, что не умели тогда из Степана Разина сделать великую государству пользу, и жалко, что он не в мое время».

Казаки присягают Московскому царю 1676 г.

После разинской смуты на Дону было спокойно. Казаки, по приказу царскому, ходили на Азовское море и подробно разведывали об Азове. Кроме того, не раз приходилось им уходить и в Задонье для борьбы с калмыцким ханом Аюком. Московское государство окончило в 1670 году войну с Польшей и заключило с поляками, воевавшими в это время с турками, союз. Русские обещали полякам тревожить турок на Азовском море и отвлекать их силы к Азову. На Дон пришло русское войско для того, чтобы воевать вместе с казаками. Одно время хотели против Азова построить небольшие крепости и посадить в них казаков, но казаки сидеть по крепостям отказались, сказавши, что они умеют сражаться лишь в полевом бою.

Так, почти в непрерывных походах казаков против азовцев, прошло шесть лет. В 1676 году царь Алексей Михайлович скончался, и на престол Московских государей вступил сын его, Феодор Алексеевич.

Он первый из царей Московских взял присягу от донцов на верную службу. Сначала присягнула находившаяся в Москве зимовая станица с войсковым атаманом Корнилием Яковлевым и станичным атаманом Иваном Семеновым. Потом, посланный на Москву от царя Семен Колтрвской привел к присяге и все войско Донское.

Царь Феодор Алексеевич заключил мир с турками нестрого запретил казакам ходить под Азов.

«Никто сазовцами и калмыками чтобы не ссорился, — писал государь казакам, — на море и на Волгу для воровства и добычи не ходил; если же кто ослушается, то казаков того городка выбить вон и с реки Дона сослать, чтобы им нигде пристанища не было, городок же сжечь, а заводчиков вешать и рубить».

Но, несмотря на это запрещение, казаки ходили и на Перекоп, и в Крым, а на угрозы крымского хана отвечали дерзкими письмами: «Зачем тебе ходить к нам и так далеко забиваться, мы люди небогатые, стад конских и животных у нас мало, городки наши не корыстны, оплетены плетнями, обвешанными терном; а добывать их надобно твердыми головами, на посечение которых, как тебе ведомо, у нас есть сильные руки, острые сабли и меткие пищали. Побереги свое здоровье, не ходи!» — писали казаки.

В набегах и борьбе с татарами отличался донской атаман фрол Минаев. Но особенно выделился он своею храбростью и распорядительностью при брате Феодора Алексеевича, Петре I Алексеевиче.

Петру шел четвертый год, когда скончался царь Алексей Михайлович и он со своею матерью-царицей жил недалеко от Москвы в селе Преображенском. Первым учителем молодого царя был дьяк Никита Зотов. Ребенок рос, не по годам любознательный и пытливый. Все хотелось ему знать, обо всем он расспрашивал своего учителя. Зотов был человек, по тогдашнему времени, сведущий и начитанный, но и он скоро не мог уже отвечать на вопросы царевича: знаний не хватало. В селе Преображенском жило много мальчиков, детей придворных чинов, приближенных царицы. Молодой царевич играл с ними, но любимой игрой его была игра в солдатики. Он устанавливал их в шеренги, проделывал ружейные приемы, маршировал, строил земляные укрепления, а потом брал их. Мальчик рос, увеличивалась числом и его мальчишеская рать, призванная для потехи царевича и потому называемая потешными. Вскоре потешных стало так много, что они не могли уже помещаться в Преображенском и часть их перевели в другое село, лежащее недалеко от Москвы, Семеновское.

Составилось два потешных полка — Преображенский и Семеновский. От детских игр и шалостей в потешных полках скоро перешли к настоящим учениям и потешным боям, или маневрам. При полках была устроена артиллерия, и лучшие тогдашние мастера подкопного дела обучали эти полки, как строить и брать укрепления. Так из детской игры молодого царя зародились на Руси первые, обученные правильному, регулярному строю, русские полки — Преображенский и Семеновский, составившие гвардию царя Петра.

Однажды, осматривая в селе Измайлово дворцовые сараи, Петр увидал там небольшую лодку, непохожую на те челноки, которые он видел раньше на реках и озерах.

— Это что за лодка? — спросил он у сопровождавшего его боярина Стрешнева.

Но Стрешнев и сам не знал, откуда она.

— Не ведаю, что это за лодка, — сказал он.

— А как бы узнать, почему она такая? — допрашивал царь.

— Может быть, кто из немцев знает, — проговорил Стрешнев. — Не послать ли за Тиммерманом?

Франц Тиммерман был придворным лекарем и большим другом молодого царя, он обучал его математике. Послали за Тиммерманом. Тиммерман пришел и объяснил царю, что это — английский бот.

— Почему же он так устроен? — допрашивал Петр. — В чем отличие его от наших лодок?

— Он может ходить и по ветру и против ветра на парусах.

Петр еще более удивился. Он просил Тиммермана показать это, но Тиммерман этого не знал и обещал привести к Петру своего земляка Бранда.

Бранд был родом из Голландии и знал морское дело. Он починил лодку, спустил ее торжественно на реку Яузу и показал Петру, как править парусами. Как хорошо выезженный конь, лодка послушно пошла вперед, боком к ветру, пошла против ветра, по ветру. Петр был в восторге. С этого дня любимой его забавой стало ходить под парусами на этой лодке. Но на реке Яузе было тесно. Лодка то и дело прижималась то к одному, то к другому берегу; перенесли ее на пруд, но и там нельзя было развернуться, тогда Петр поехал на Переславльское озеро. Там лодка оказалась мала, и Бранд взялся за топор и стал строить молодому царю два небольших корабля.

Эта морская забава сблизила Петра с иностранцами. Он увидел, что там, в чужих землях, за пределами России, живут иначе, больше имеют знаний, и захотелось Петру лучше познакомиться с этими чужими землями, сделать и русских такими же образованными, как иноземцы.

Царю уже шел семнадцатый год, он занимался потешными, да прогулками по озеру под парусами, а царством правила его сестра, царевна Софья Алексеевна. И вот, самолюбивая и властолюбивая царевна задумала устранить Петра совсем от царства и править одна, не стесняясь царицей-матерью и Петром. К этому убеждали ее приближенные и начальники старинных русских стрелецких полков. Стрельцы боялись, что их место займут новые петровские солдаты — потешные и иностранные, наемные офицеры. 1 сентября 1689 года молодая царевна в Москве говорила с народом, убеждала его не покидать ее и защитить от брата, молодого царя Петра. Но народ остался верен своему природному государю. Полки ушли из Москвы к Петру и вскоре явились вместе с ним и на Москву. Начались новые порядки. Виновные в заговоре против Петра стрельцы были казнены, а царевна Софья отправлена в Новодевичий монастырь.

Твердой рукой взялся молодой царь за управление. Он поставил в Москве много новых начальствующих лиц, указал им, что делать, а сам продолжал усердно учиться разным наукам, для чего, не стесняясь, ходил к немцам, жившим в Москве в особой немецкой слободке.

И видел в этой слободке Петр то, чего не видел он у себя в русских домах. Видел особые инструменты, видел картины, книги не только духовные, но и о разных предметах, видел сукна тонкие, полотно прочное — все привозное. И захотелось ему посмотреть на те края, где все это умеют делать, научиться самому и передать эту драгоценную науку и своим подданным русским. «Как проехать туда, к этим искусникам-немцам, голландцам, французам и итальянцам?» — спрашивал царь. "Можно сушей через земли короля шведского или короля польского, и можно морем, " — отвечали ему. «Каким морем?…» Но море у русских било тогда только одно — Белое. Далеко на севере, у угрюмого, покрытого льдом большую часть года, со страшными громадными плавучими ледяными горами Северного Ледовитого океана, и в те времена был у русских приморский город Архангельск. Там жили смелые русские поморы, занимавшиеся рыбною ловлей и торговлей со шведами и норвежцами. Туда задумал поехать молодой государь. Далек был путь. Более тысячи двухсот верст отделяло Архангельск от Москвы, дорога пролегала по пустынному, суровому и дикому краю. Но это не остановило Петра. Летом 1693 года он отправился в далекое путешествие. И вот, наконец, он увидал открытое море. Далеко перед ним, закрытое дымкой тумана, сливалось серое небо с серым, холодным, волнующимся морем. Берегов не видно. Далеки берега. И эта даль, эти гряды бегущих откуда-то, одна за другой, волн манили Петра изведать новые страны. Петр ездил на пришедшие с моря корабли, беседовал часами с моряками, выпивал кружку простого пива с капитаном и все более и более задумывался.

На следующий год он явился в Архангельск, но уже во главе целой стаи вновь построенных судов. Русский флот зародился на Белом море. Доволен был царь, но недолго. Скоро он увидел, что море, выбранное им, неудобно для торговли. Три четверти года оно стоит подо льдом, лежит оно в глухом краю, в котором можно торговать только лесом и льном. И Петр стал внимательно разглядывать карту России и изучать направление рек. Волга впадает в Каспийское море, — море, закрытое со всех сторон. По Волге можно вести торговлю только с персами; с ними и так давно ведут русские торговлю, но научились не многому. Дон впадает в Азовское море, а из Азовского моря можно пройти в Черное и дальше в Средиземное. Там, по словам иностранцев, лежат богатейшие страны, откуда идет во всю Европу просвещение. Но выход в Азовское море находится во власти турок, там лежит сильная крепость Азов. Крым — во власти крымского хана, подчиненного турецкому султану. Еще сестра Петра, царевна Софья, два раза пыталась завоевать Крым, но оба раза русское войско терпело неудачи. Чтобы овладеть Крымом и Азовским морем, прежде всего, нужно было отнять у турок Азов.

И стал царь Петр расспрашивать знающих людей про Азов. И тут услыхал он, что Азов не один раз был в руках смелых донских казаков, что и теперь донские казаки умеют обмануть бдительность турецких часовых и смелыми станицами на лодках ходят по Черному морю.

Петр решил поехать к донским казакам, осмотреть Азовское море с ними и там устроиться прочно, оттуда завести торговлю с чужими землями.

16 марта 1695 года донской атаман Фрол Минаев получил от царя тайную грамоту. Царь сообщал ему, что в Тамбове соберется царское войско под начальством наемного немецкого генерала Гордона и отправится на реку Хопер, а с Хопра на Дон, в Черкасск. Войску Донскому царь приказывал тайно изготовиться для завоевания Азова. Царь напоминал атаману Фролу Минаеву, чтобы указ его оставался тайной и никто, кроме атамана и войсковых старшин, о нем ничего не знал, и чтобы войско собралось тихо и о приходе русских полков на Дон в Азове «прежде времени не уведали».

Одновременно с этим старые московские войска, огромное конное войско, под начальством боярина Шереметьева пошло на Днепр, чтобы воевать против турок вместе с малороссийскими казаками.

На Дон пошли новые, обученные Петром по немецким уставам, полки: Преображенский, Семеновский, Бутырский и Лефортов, шли московские стрельцы, городовые солдаты и царские слуги. Всего шла 31 тысяча человек. Войсками командовали воеводы, названные уже по-иностранному генералами: Головин, Лефорт и Гордон. При войске был сам царь, принявший на себя звание командира артиллерийской роты и называвший себя «бомбардир Петр Алексеев».

Армия эта шла сначала на судах по Волге до Царицына. От Царицына сухим путем прошли до городка Паншина на Дону. За этот путь молодые солдаты царя Петра сильно устали. Им, утомленным долгой греблей на судах на Волге, пришлось весь этот путь на руках тащить тяжелые пушки. В Паншине не хватило запасов. Молодому войску царскому пришлось поголодать.

От Паншина по Дону пошли на казачьих стругах.

Первый раз Московский царь появился на Дону. Первый раз увидал он приволье Задонья и крутой правый берег, покрытый лесистыми балками. Все занимало молодого царя. Он долго беседовал с казаками-гребцами, слушал их песни, любовался их уменьем стрелять. Во время ночлега в Верхне-Курмоярской станице царь остановился у казачки Чебачихи. Но не сиделось ему в душной избе. Он вышел на берег Дона и любовался привольной степью. Заметив на другом берегу утку, царь приказал ее застрелить одному из сопровождавших его молодых московских людей. Тот выстрелил и промахнулся. Царь спросил: «Нет ли казака, который мог бы это сделать». Вызвался молодой казак Пядух. Он взял свою пищаль и, не целясь, на вскидку убил утку.

— Исполать, казак, — сказал ему государь. — Хотя и я убью, но только поцелюсь!

26 июня 1695 г. царь Петр прибыл в Черкасск. Здесь войска отдыхали три дня. 29 июня русское войско, подкрепленное 7000 казаков атамана Фрола Минаева, подошло к Азову.

Но, как ни тайно собиралось под Азов царское войско, турки узнали об этом. 6 июня они получили подкрепление и большой запас. Без кораблей царское войско не могло подойти к Азову. Турки устроили по обоим берегам Дона башни — каланчи, прочно построенные и снабженные артиллерией. Между каланчами были забиты по Дону сваи и протянуты цепи. Не взявши каланчей, нельзя было подойти и к Азову.

Кликнули клич охотникам из донских казаков и обещали по 10 рублей каждому охотнику. Донцы вместе с одним из гвардейских полков окружили одну из башен; артиллерия ядрами своими снесла, вершину ее и часть стены. На рассвете 14 июня двести казаков, вызвавшихся на приступ охотою, вскочили в каланчу, расположенную на левом берегу реки. На другой день турки сделали вылазку, напали на пехотную дивизию генерала Гордона, находившуюся в середине русской позиции, во время полуденного отдыха захватили у русских 7 орудий, загвоздили большую часть остальных и перебили, и переранили около тысячи сонных молодых русских солдат. Но на другой день казаки отомстили за русских и заняли и вторую каланчу.

Русские войска начали теснее облегать крепость. После жаркого дела Петр устроил сильный окоп, или, как тогда называли, шанец на правом берегу Дона и вооружил его пушками и мортирами.

К августу осадные валы наши подошли к самым азовским стенам, и на 5-е августа был назначен штурм крепости. Но турки отбили этот штурм, и наши войска потеряли полторы тысячи человек. Подорвать крепостные стены порохом, как то сделали в 1637 году казаки, не пришлось. Только к 25 сентября Гордону удалось взорвать мину и разрушить городские стены на протяжении 20 саженей. Войска ворвались в город, но русские полки, не привыкшие сражаться на улицах с турками, наступавшими с необыкновенной пылкостью, были откинуты, и Гордон приказал отступить.

Как раз в это время атаман фрол Минаев с 1000 донцов на каюках, а за ним посаженные на лодки полки гвардии: Преображенский и Семеновский, под начальством Апраксина, подошли к Азову с моря, овладели укреплениями и тоже ворвались в город; но их не поддержали, и они принуждены были отступить… Здесь донские казаки явились учителями морского дела молодых потешных полков Петра.

Эти отбитые штурмы, надвигавшаяся осень с ветрами и непогодами заставили Петра отложить взятие Азова. 28 сентября осада была снята, царское войско отошло сначала к Черкасску, а потом ушло на зимовку к Валуйкам. Донские сотни разошлись по станицам. Во взятых казаками каланчах азовских было оставлено 3000 человек солдат.

По всему Дону пошли рассказы о молодом царе. Сильное впечатление произвел он на казаков. Царь был громадного роста, без 2-х вершков сажень, широкий в плечах, с круглым открытым лицом и большими ясными, смелыми глазами. Он носил немецкую одежду, говорил властно и в то же время приветливо. «Орел, настоящий орел!» — в восторге говорили казаки и готовы были отдать за своего государя все. И сама собою сложилась на Дону песня про первый приезд на Дон государя:

Не ясен сокол летал по поднебесью,

Донской есаул бегал по Дону,

Казаков-то он речью приветствовал:

«Вы вставайте, добры молодцы,

Господу Богу помолитесь,

Да не пусти Господь руки варвара

На Петра, Царя Белого, православного.

Вы вставайте, други, пробудитеся.

Борзых коней, други, вы седлайте,

Под Азов город, други, поезжайте.

Сам сизый орел пробуждается,

Сам Петр Царь подымается

Со своими князьями, боярами,

Со своими донцами,

Со своими запорожцами!»

Первая морская победа Петра 1696 г.

Но молодой царь после этой неудачи не пришел в отчаяние. Он решительно начал готовиться к новому походу. На первый поход он смотрел лишь как на школу. Он понял теперь, что морскую крепость без кораблей взять нельзя. По всем местам пошли его приказы. 8 января 1696 года царь послал донцам наказ занять каланчи и поддерживать солдат до подхода всего войска. Но это уже исполнено было донцами еще до получения царской грамоты. 600 казаков стояло в каланчах.

В то же время вызваны были из Италии искусные «подкопные» мастера. В Воронеже строили верфь, то есть корабельный завод, заготовляли лес и делали корабли. Петр сам писал морской устав. Снаряжалось сильное войско. Главным начальником его был назначен боярин Шеин.

В конце апреля донские казаки с удивлением увидали целый караван больших морских кораблей на Дону. Впереди шло восемь гребных лодок, или галер, управляемых преображенцами и семеновцами. На одной из них, называемой «Принципиум», находился под видом капитана, командира роты Преображенского полка Петра Алексеева, царь.

По прибытии в Черкасск Петра войсковой атаман Фрол Минаев доложил государю, что посланный на разведку походный атаман Поздеев с 250 казаками 3 мая увидал в море два турецких корабля. Он обступил их своими легкими лодками, обстрелял ружейным огнем и хотел с одними только саблями взять суда. Но борта кораблей были высоки, казаки пытались прорубить их днища, но турки бросали в казаков камни и заставили их отступить.

Разгорелось сердце у молодого царя. Присутствие турецкого флота у стен Азова возбуждало Петра. Хотелось ему померяться со смелым врагом силами. 12 мая царь со своими судами подошел к Каланчинским башням и хотел выйти в море. Но дул северо-восточный ветер и согнал воду с Дона, а суда царские сидели глубоко и не могли пройти через мелкое устье. Тогда царь оставил галеры в Кутюрминском рукаве и со ста донскими легкими лодками, на которых было 6000 казаков с атаманом Фролом Минаевым, обошел все гирла и вышел в море.

Широкий водный простор представился глазам Петра. Первый раз вышел он в южное море. Зеленовато-синие волны играли под налетами вечернего ветерка и звучно плескались о казачьи челны. Русский царь был один со своими казаками, и легко и привольно ему было на сердце с этими природными моряками. В каждом взмахе их весел, в том, как уверенно показывал и называл мысы и острова стоявший рядом с ним атаман, Петр видел, что на синем море казаки как у себя дома.

— Вот здесь, — скажет кто-либо из казаков, — убит мой дед.

— У этого мыска потонул мой отец!

Скажут и смолкнут. Все лица серьезны. Враг кругом. Заходящее солнце бросает кровавые отблески на стены и башни Азова. И море играет белопенным прибоем возле них.

На море видны паруса. Это турецкий флот идет на выручку Азову; зоркий казачий глаз насчитал уже девять больших кораблей и несколько гребных галер.

И жутко, и страшно, и хорошо ночевать царю на казачьей лодке между турецкими кораблями и турецкой крепостью, под охраной донских казаков. Безмолвные стоят казаки-часовые на судах. Тихо спят гребцы и казаки. И только стало светлее и лиловые сумерки побежали над водой — проснулись казаки. Никто их не будил, заревая труба не играла. Сели на весла и ждут. На турецких кораблях слышен стук и крики. Поют грузовую песню турки, и слышны по ветру, Бог весть на чьем языке придуманные слова: «вира!» и «майна!»… Идет погрузка припасов для Азовской крепости. И вот, 24 тяжелые плоскодонные судна, называемые тумбасами, отвалили от кораблей и медленно пошли к крепости. Вихрем налетели на них казаки. Каждому хотелось отличиться на глазах у царя, гребли так, что весла трещали и белая пена, шипя, расходилась от лодок. 11 тумбасов были живо захвачены казаками… После этой победы царь указал казакам на корабли. Длинной лентой вышли каюки из Дона и пустились в море на подвиг. Турки рубили якорные канаты, быстро ставили паруса и, пользуясь ветром, уходили в море. Но ветер был слаб, и тихо шли корабли; казачьи лодки их настигали. Два самых больших корабля были догнаны казаками. Их борта окутались дымом. Картечь засвистела над казаками и брызнула по воде. Но ничто не могло остановить разбега казачьих лодок. Выхватив сабли из ножен, с бешеной отвагой, предводимые своим царем, кинулись казаки на корабли. Что за беда, что борты их высоки! Гребцы подсаживают удальцов, и страшная рубка уже идет на палубах. Один турок бросился на царя, но казак, сопровождавший государя, отвел его удар… Один корабль сожгли, другой потопили.

В то время, когда одни лодки расправлялись с кораблями, другие погнались за полугалерами, чайками и другими мелкими судами, бывшими при турецком флоте. 10 полугалер и 10 чаек казаки загнали к берегу на мель и здесь, по пояс в воде, атаковали их, зажгли суда, а турок порубили. Турки потеряли 2000 человек, один их начальник и 300 янычар были взяты в плен. 70 пушек, 86 бочек пороха, много снарядов, оружия, съестных припасов, 50000 червонцев и на 4000 человек сукна досталось царю. Деньги и сукно государь отдал казакам.

Счастливый возвращался Петр к лагерю под Азовом. Первый его выход с боевым казачьим флотом в открытое море, и какая победа! Первая победа русского Государя на море была одержана донскими казаками 21-го мая 1696 года. Имя донского атамана Фрола Минаева должно стоять наряду со славнейшими именами русских адмиралов, начальников военных кораблей! Недаром накануне боя Петр говорил донскому атаману:

Мы завтра, на заре, чем свет, суда с подмогой

Окружим лодками казачьими. Судам

В Азове не бывать. И крепости немного

Уже времени стоять. Сейчас же снаряжай

Все сорок лодок мне на бранную забаву

И двадцать человек на каждую сажай!

Я сам вас поведу на битву и на славу!

Да, с завтрашнего дня победою морскою

Впервые озарю свою отчизну я!

С восходом солнечным, с дня нового зарею

И флота русского засветится заря!…

И заря засветилась! И солнце, увидавшее первую русскую морскую победу, осветило утлые лодки донских казаков, смелые лица донцов, учившихся мореходному делу в боях с персидским флотом на Каспии с Разиным и со многими атаманами на Азовском и Черном морях!

Взятие Азова царем Петром 1696 г.

По прибытии всех войск началась осада Азова. Царь лично намечал, где быть укреплениям. Он своею царскою рукой насыпал тонкой дорожкой овес, показывая, как должны были идти валы и рвы. Под ядрами и картечью, которые турки кидали в русские войска, государь, наряду с простыми солдатами и казаками, копал землю и возил тачки, во всем подавая пример войскам.

Напрасно генералы и атаман уговаривали его беречь свое здоровье и не подвергать жизнь свою опасности, юноша-царь отвечал:

— Если Бог за нас, кто против нас! На службе государству и народу моему не пощажу своей жизни! Пример мой нужен для поощрения воинов, с которыми должен и хочу разделять всякие труды и опасности.

17 июня валы, окружавшие крепость, были закончены. Суда подошли к ней с моря. Пушки и мортиры были установлены по местам. Горячо помолился царь в палатке главнокомандующего и, как опытный бомбардир, сам навел пушку, фитилем поджег порох и пустил первую бомбу в Азов. Это было знаком начать артиллерийский огонь. Загремели батареи и столбами пошел белый дым к синему небу. Вскоре страшный взрыв раздался в крепости. Одна из бомб удачно попала в пороховой погреб и он взлетел на воздух. Загорелись деревянные постройки в Азове, и темный дым пожара смешался с белыми клубами от пушечной пальбы.

Осада началась. Царь медленно подвигался к городу, подводя свои окопы с редким искусством. Генералы удивлялись знаниям молодого царя.

Шестидесятитысячная турецко-татарская армия, стоявшая под начальством крымского султана Нуреддина и Муртазы-паши за рекой Кагальником, в 10 верстах от Азова, шесть раз нападала на войско царя Петра. Особенно кровопролитны были битвы 10 и 24 июня. Неприятель 24 июня подошел к лагерю на картечный выстрел и бросился на нашу пехоту. Петровские полки построились для стрельбы, согласно устава. Передняя шеренга стреляла, задние готовили ружья. Убийственный ружейный огонь открылся вдоль осаждающих войск. Часто стали падать турки, убитые и раненые. И не выдержали. С отчаянными криками: «Алла! Алла!» — они побежали. Тогда вылетели из-за флангов донские казаки и на конях атаковали турок с шашками в руках. За конницей бежала пехота. Несколько легких орудий вылетело вперед. Смешавшиеся, потерявшие строй турки кинулись к р. Кагаль-ник, ноздесь остановились на берегу тенистой и глубокой речки. Казаки рубили их, пехота стреляла по ним «в припор ружья», их сталкивали в воду и топили. Немногим удалось спастись…

Турки на кораблях подвезли большую подмогу. Но турецкий адмирал, увидав, какие большие укрепления воздвигнуты Петром у моря, не решился высадиться и без дела простоял всю осаду на якоре в море.

Между тем, присутствие молодого царя волновало и вдохновляло казаков на самые необыкновенные подвиги. Они мечтали взять Азов и поднести его Московскому государю.

17 июля полторы тысячи отчаянных казаков самовольно собрались и ворвались в крепость. Их поддержали запорожские казаки и некоторые стрельцы. Удержаться в крепости и перебить турецкий гарнизон им не удалось, но они взяли два бастиона, то есть угла крепости, и 4 пушки…

Атаман рассердился на эту самовольщину. Казаки оправдывались тем, что они ходили за хлебом. Но государь обласкал их, позвал удальцов к себе и «не гневом, а милостиво, многой похвалой пожаловал».

На другой день после этого поиска азовский комендант прислал переговорщиков о сдаче. Крепость сдавалась на милость победителя.

20 июля 1696 года Петру были выданы ключи от крепости, а затем вышел из крепости и паша с 3700 янычарами и 5900 мирными жителями. Их с честью проводили на Кагальник, а оттуда они ушли к своему войску. Петру досталось: 171 пушка и мортира, 1000 пудов пороха и очень много всяких боевых и хлебных припасов.

Найденное в Азове имущество — медную и серебряную посуду, сукна, ковры, парчу, шелковые материи — все государь отдал атаману фролу Минаеву для дележа между казаками.

Велика была радость молодого царя. Наконец, Россия имела свободный выход в море, наконец, могла она получать скорейшим путем и товары и учителей из-за границы. На площади азовской было отслужено торжественное молебствие, а две турецкие мечети приказано было перестроить в православные храмы во имя Пресвятой Богородицы и Крестителя Иоанна. В Азове намечались укрепления и комендантом его был назначен кн. Львов.

Но Петр не остановился на этом. Еще шла осада Азова, как уже в Воронеже на корабельной верфи, не умолкая, стучали топоры, и корабль за кораблем, лодка за лодкой, баркас за баркасом спускались на Дон и шли к Азовскому морю. У стен взятого Азова в скором времени качались не казачьи каюки и не тяжелые донские будары, а высокобортные, палубные мачтовые корабли русского флота.

Сам Петр переселился на юг. Неустанно ездил он то в Азов, то в Москву, то распускал паруса и пускался в обследование моря. Тяжелый путь, который ему пришлось сделать во время первого похода на Дон от Царицына до верховьев Дона, пешком, остался в памяти царя. И Петр задумал связать непрерывной водяной лентой Москву и Черкасск, чтобы баржи с товарами, нагруженные в Москве или в волжских богатых городах, могли беспрепятственно и без перегрузки доходить до Азовского моря. Весною 1697 года князю Голицыну было приказано с 35000 солдат и стрельцов рыть канал от речки Камышенки, впадающей в Волгу, до речки Иловли, впадающей в Дон.

В 1698 году Петр приказал заложить на берегу Азовского моря новую крепость Таганрог. Место для нее выбрано в 60 верстах от Азова. Там, на берегу моря, стояла одинокая турецкая башня. Подле нее и начали устраивать крепость и город.

Но вскоре Петр покинул берега Азовского моря. Дела отвлекли его на север. Оставивши в Азове и Таганроге своих генералов и солдатские полки, усиливши свой флот, Петр поехал в Москву, потом в Новгород и в Архангельск.

С турками у него был мир, но на севере начиналась жестокая война со шведами. На эту войну были вызваны царем и донские казачьи полки.

Казаки в Лифляндии и Швеции 1701—1703 гг.

Как в тысячу восемьсот во первом году,

Да и шестого месяца июня,

Как шестого на десять во числах,

Как во том было во чистом поле,

Пролегала там дороженька широкая,

Долиною пробойная, краю нет;

Как по той по широкой по дорожке

Там шел, прошел царский большой боярин,

Кавалер Борис Петрович Шереметев

Со своим он со конным эскадроном,

Со своим он пешеходным батальоном,

Со своими казацкими полками,

Со своими донскими казаками.

Проходили они на шведскую границу,

Вокруг Красного мыса становились;

Казаков посылали грабить город Илтаворы.

Они Красный мыс разорили,

В полон шведского майора посадили!

Соседнее с Россией Польское и несколько дальше лежащее от нас Датское государства предложили царю Петру составить союз и объявить войну шведам. В Швеции в то время правил молодой король Карл XII. Это был пылкий и смелый король. Когда он первый раз услыхал свист пуль, он сказал: «С этих пор это будет моею лучшей музыкой».

Против него пошел такой же молодой, еще более смелый и решительный Петр. У России были давнишние счеты со Швецией. Швеция владела отнятыми у нас в прежние войны старинными русскими городами и, между прочим, Нарвою. Швеция занимала все побережье Финского залива и Балтийского моря и течение р. Невы; те места, где теперь стоит столица Российской империи Санкт-Петербург, были в руках шведов. Это был кратчайший путь морем в немецкую, голландскую и французскую земли, из которых Петр получал все необходимое для просвещения своего государства. Он хотел мечом прорубить путь русскому народу к образованию. Вот почему Петр охотно согласился на предложение соседей и, заключивши с Турцией прочный мир, 19 августа 1700 года объявил войну Швеции.

Начало войны было неудачно. 19 ноября 1700 года под Нарвой русское войско было разбито. Удержались только гвардейские полки, обученные по немецкому уставу, все остальные бежали, были перерублены шведами, многие попали в плен. Но Петр не потерялся от этого поражения. Летом 1701 года он составил легкие отряды и начал постепенное, шаг за шагом, завоевание берегов реки Невы. В то же время он отправил большой конный отряд под начальством Шереметева в Ливонскую землю, для опустошения богатой Лифляндии.

Отряд этот составлялся из только что устроенных Петром драгунских полков. Петр видел под Азовом образцовую, смелую работу донцов, он видел, как искусны казаки в разведке, и вот он приказал выслать в Псков к Шереметеву казачий полк с Дона. Начальником этого полка был на Дону назначен Максим Фролов, который был пожалован царем в полковники. С ним пошли атаманы Ефрем Петров и Леонтий Позднев и 430 казаков.

В Лифляндском походе Шереметева донцы несли преимущественно сторожевую и разведывательную службу маленькими партиями. Отряды казачьи были рассеяны по всей Лифляндии, они ходили в Финляндию, были на Висле. Ими командовали простые казаки, редко сотники и десятники. Донцы находились и в конвое у Петра Великого.

Предание говорит, что при осаде Выборга царь Петр поднялся на высокий камень для наблюдения за войсками. В числе окружающих Петра людей находился один донской казак. Вдруг, он по шуму заметил, что в Петра летит ядро. Казак, не задумываясь ни на минуту, отстранил сильною рукой царя и пал за него. С тех пор камень этот носит название «камень-казак». Камень этот жители Выборга показывают и до сих пор. Про подвиг донского казака давно написано стихотворение:

Камень тот священ для нас,

Где казак Петра нам спас,

И удар, летящий зря —

Грудью заслонил царя.

Пал казак, но подвиг жив:

Славной смертью он счастлив:

Он России спас царя.

Казаки участвовали вместе с русскими драгунами в разбитии шведского генерала Шлиппенбаха при Эрестфере и им же было поручено разорить большой рижский путь. Здесь, между Юрьевом, Вольмаром и Мариенбургом казаки разорили более 600 мыз и деревень и забрали много скота и всякого имущества.

Государь остался очень доволен службой донцов в Шведскую войну и 5 декабря 1703 года пожаловал Дон своею царскою грамотой. Он щедро наградил усиленным жалованьем полковника Фролова, атаманов и казаков.

Война со шведами шла с необыкновенным упорством, но уже Петр одолевал Карла XII. В 1704 г. была взята Нарва, в 1708 г. русские войска одержали громкую победу под Лесной и в 1709 г. под Полтавой. Донцы в этой войне участвовали лишь малыми партиями. На самом Дону и на Волге им предстояло большое дело, они нужны были Петру там. К знаменитому Полтавскому бою, где Петр совершенно разбил Карла XII и рассеял его войска, донские казаки опоздали. Они пришли целым войском на другой день и сейчас же были посланы преследовать и истреблять шведов. На Дону и на юге, на Волге, у Астрахани в это время было неспокойно. Верным царю казакам нельзя было оставлять юг России без присмотра.

Пожалование казакам клейнодов за усмирение бунта стрельцов в Астрахани 1706 г.

Царь Петр, желая возможно скорее дать русскому народу европейское просвещение, решил изменить и внешний вид людей и их одежду. Русские до Петра носили длинное, просторное, мягкое платье, отпускали бороды. Брить бороду, курить табак считалось большим грехом.

Петр был за границей. Он видел, что там народ ходит в коротком, свободном, не мешающем работать платье, все бреют бороды и свободно курят, не считая баловство табаком за грех. И Петр, вернувшись из чужих земель, оделся в короткий, до колен, кафтан, надел узкие штаны и высокие сапоги с раструбами и шпорами. Так же он стал одевать и своих приближенных. Все бояре должны были одеться по-немецки и обрить бороды. Тех, кто не делал этого добровольно, заставляли исполнить волю царя силою. Сам Петр курил из трубки крепкий голландский табак — кнастер; начали курить и его приближенные. Старинные русские названия были заменены новыми. Воеводу стали звать генералом, сражение называли баталией, укрепление — шанцами, или ретраншаментом. Тогда-то и появились те слова, которые и у нас теперь в ходу и к которым мы так привыкли, что и не замечаем, что они не русские: солдат, офицер, бригада, дивизия, штаб, капитан, ротмистр и т. д.

И старым русским стрелецким полкам приказано было брить бороды. Их понемногу переименовывали в солдатские пехотные полки и заставляли надевать немецкое платье.

Не тронуты были только казаки. Петру уже в первое пребывание его на Дону так понравилось их простое, свободное платье, он так полюбил казаков за их удаль, проворство и смышленость, что им оставлены были навсегда и их свободная одежда, и право носить бороду, и их вера — старая и новая, и названия сотен, атаманов, войсковых старшин, есаулов и сотников.

Многим в России «новшества» Петра не нравились. Русский народ был тяжел на подъем. Старики берегли свои бороды, немецкое платье им было не по нутру. Кое-где ворчали, кое-где роптали, а кое-где и прямо противились царским указам. Началось бегство людей из России. Куда? В казаки. Поднимался ропот, бунты. В самое тяжелое время шведской войны бунтовали в Москве стрельцы. Стрелецкие полки в Азове поднимали ропот. А царь был крут. Жестокими мерами он подавил мятежи. В Москве палачи уставали рубить головы стрельцам. Виселицы стояли на площади. Страхом приводил царь народ к покорности. Но, когда усмиряли бунт в одном городе, он вспыхивал с невероятной силою в другом. За право носить бороду, за то, чтобы креститься двоеперстным знамением и писать вместо Иисус — Исус, люди шли на плаху, под топор палача и думали, что они умирают за веру, что они мученики!

Летом 1705 года поднялся бунт в Астрахани. Бывшие там стрельцы не пожелали брить бороды и надевать солдатские, новой формы, кафтаны. 30 июля 1705 года, ночью, они убили астраханского воеводу Ржевского с детьми и перебили 300 человек чиновников. Кровавые потоки снова полились по Астрахани, еще не забывшей разинские неистовства. К астраханцам пристали стрельцы городов Красного и Черного Яра. Заволновались гребенские и терские казаки. Мятежники отправили на Дон стрельца Михаила Скорнякова с семью товарищами. Они послали донцам призыв отойти от государя, соединиться с астраханцами, терцами, привлечь на свою сторону запорожцев и править самостоятельно, через выборных лиц. «Царю теперь не до нас! — писали стрельцы. — Вооружайтесь, пока не поздно! Смотрите, и вам сбреют бороды и вас запишут в регулярство!»

Собрался круг войсковой. Атаман Лукьян Максимов прочел стрелецкое письмо.

Но стрельцы не смутили казаков. Изменниками царю донцы никогда не были. Они заблуждались, они разбойничали, своевольничали, но все, что они делали, они делали для большого прославления государства, для того, чтобы увеличить его земли.

Круг постановил остаться верными государю. Все бывшие на кругу казаки целовали крест и евангелие, а стрельцов арестовали и, заковав, отправили под охраной станичного атамана Саввы Кочета в Москву.

Государь прислал казакам грамоту, повелевая им и впредь оставаться верными ему и России. Войсковой атаман сейчас же снарядил против астраханцев отряд под начальством походных атаманов Максима Фролова и Василия Поздеева.

Астраханцы, узнав, что казаки находятся уже в калмыцких улусах, послали сказать им, что они хотят переговорить о сдаче, и назначили место на Волге, ниже г. Черного Яра, для свидания.

Казаки отправили часть своих сил в указанное мятежниками место. Астраханцы воспользовались этим, ночью большими силами по Волге проскочили к Царицыну, нашли и там изменников, которые провели их на казачью заставу. Ночью напали они на казаков, захватили 70 казаков и донской бунчук. На другой день они подошли к Царицыну и потребовали его сдачи. Атаман Фролов с казаками вышел из Царицына, атаковал мятежных стрельцов и разбил их. Между тем, во время самого сражения, в Царицыне взбунтовалось сто солдат Петровского пехотного полка. Казаки схватили их, пытали, а потом казнили. Освободивши Царицын от мятежников, казаки, в виду недостатка в городе припасов для большого отряда, оставили в Царицыне 900 человек под начальством войсковых старшин Тимофея Пирожникова и Леонтия Поздеева, а сами ушли на Дон. Пирожников и Поздеев прошли к Черному Яру и заставили засевших там мятежников сдаться.

Когда пали Царицын и Черный Яр, мятежные стрельцы заперлись в Астрахани и здесь были взяты боярином Шереметевым с русскими войсками.

В награду за помощь, оказанную войсками в тяжелое для России время повсеместной смуты, государь пожаловал 5-го марта 1706 года войску Донскому грамоту и честные клейноды.

Клейнод по-немецки значит сокровище. Этим именем назвал государь посланные в войско знаки атаманского и войскового достоинства, чтобы казаки хранили их, как сокровища, в воспоминание заслуг, за которые они пожалованы.

«Знатные воинские клейноды», как называл их Петр в своей грамоте, состояли из серебряного пернача с цветными камнями, позолоченного; из бунчука с яблоком и доской и серебряною позолоченной трубкой; знамени с золотым тканьем — атаманам, как знаки их воинского достоинства «в вечную несмертельную память» и войску шесть писанных золотом и серебром станичных знамен и грамоту на пергаменте с государственной печатью.

Клейноды эти были посланы войску с атаманом зимовой станицы Ефремом Петровым, который повез также казакам и жалованье, большее, нежели обыкновенно.

С этого времени у казаков вошло в обычай на круг выносить клейноды и под петровскими знаменами принимать присягу.

Много гуляли казаки в Черкасске по случаю получения этих знаков царской милости и в том же 1706 г., при атамане Максимове, заложили в Черкасске большой каменный собор, который был окончен и освящен 1 февраля 1719 года.

Вскоре после этого радостного праздника страшные кровавые события произошли на Дону. Виновником их был Трехизбянской станицы (на р. Донце) казак Кондратий Булавин.

Булавин

Среди домовитых, верных и преданных государю и родине казаков на Дону было много и всякого сброда, казаков только по названию, недавно пришедших на Дон из России. Еще не устроившиеся, не поселившиеся ни в каком юрте, буйной и шумной ватагой шатались они по войску, ища наживы или добычи. Если не было похода, они работали, торговали, но как только заводились у них деньги, они их пропивали. Как всегда, казаки принимали к себе всякого, кто веровал в Христа, кто просил у них защиты от утеснителей.

В 1675 году от казаков потребовали, чтобы они выдали нескольких людей, обвинявшихся в разбоях и бежавших на Дон. Казаки отвечали: «Мы никогда не выдавали людей с Дона; Дон только и держится пришлыми людьми. Если мы станем выдавать, то и весь Дон разойдется. Каждый будет искать другого пристанища».

Тогда в 1682 году было издано запрещение казакам принимать свободных и помещичьих людей. По войсковой границе поставили пропускные посты и стали осматривать идущих в войско людей. Но, тем не менее, люди продолжали идти на Дон из России. Когда началось в Москве преследование людей старой веры, преследование за бороды и ношение старинного платья, все больше и больше стало бежать народа на Дон. Окрестные помещики жаловались, что у них не хватает крестьян для обработки полей, что они не могут выполнять правильно службу, так как люди от них уходят в казаки.

В 1703 году на Дон были присланы из Москвы чиновники Для переписи казаков. Они же обязывали подпиской станичных атаманов не принимать больше беглых людей. Казаки просили оставить хотя бы тех, которые пришли на Дон в 1695 году. Им в этом было отказано, а на Дон прислан был воевода для уничтожения вновь построенных по речке Айдару городков. Все это произвело в верховьях Дона смуту. Казаки были недовольны приказами и нехотя исполняли царскую волю.

В 1701 году за соль стали брать налог. Но налог этот не касался казаков. У казаков были свои солеварни в Бахмутском городке. Против них стоял Изюмский полк малороссийских казаков. Полковник этого полка стал притеснять казаков, требовать с них налог за солеварни. Между изюмскими казаками и донцами произошла из-за этого ссора. Бывший в Бахмутском городке станичным атаманом Кондратий Булавин горячо заступился за казаков. Когда Изюмскому полку было приказано отобрать в казну Бахмутские солеварни, Булавин их не отдал, собрал казаков и разорил угодья Изюмского полка. Началась открытая война между изюмцами и донцами.

И вот, из-за этой борьбы с изюмцами разгорелось на Дону настоящее восстание. Атаман Максимов поддерживал Булавина, говоря, что он творит правое дело, и в то же время отписывал о нем в Москву. Из Москвы прислали воеводу с наказом отобрать в казну спорные солеварни. Тогда Булавин отправился в верховья Дона, на Хопер, и там стал поднимать казаков вступиться за свои права.

В это время на Хопре стоял воевода князь Долгорукий с бригадой пехоты. Войска его были разделены на маленькие отряды. Эти отряды стояли по станицам, и офицеры их были заняты переписью беглых людей.

Казаки были возбуждены против воеводы и его офицеров, пьянствовавших и безобразивших по станицам. В станицах шумели смутьяны, подговаривая перебить русских офицеров. В это время среди них появился Булавин. Он уже снесся с атаманом Максимовым, и Максимов, явно помогая князю Долгорукому, тайно содействовал Булавину.

И вот, к Булавину начали сходиться «голутвенные» казаки, беглые крестьяне, стрельцы, бежавшие из Москвы. Образовалась шайка отчаянных людей, среди которых было много преступников, приговоренных в Москве к смертной казни. Глухой темною ночью, осенью 1707 года, Булавин подкрался к Шульгинскому городку, убил там князя Долгорукого, 10 офицеров и около 1000 человек стрельцов. После этого злодейства Булавин стал во главе 20000 беглых людей и пошел с ними по Дону. Народ собрался безлошадный, большинство не имело и оружия, одеты были плохо. Булавин знал, что на Дону, если посулить добычу, дадут и коней, и оружие, и одежду. Он вел свою вольницу, уверенный в успехе. И, действительно, атаман старого Боровского городка встретил Булавина с хлебом, вином и медом и принимал его в станичной избе. У Булавина составилась и старшина, казак Лоскут назывался полковником, он был из России, пришелец из Валуйки; ходил в разбоях еще с Разиным. Это был человек привычный ко всякому кровопролитию; были и другие опытные разбойники.

— Заколыхали вы всем государством, — говорил Булавину Боровской атаман, — что вам делать, если придут войска из Руси; тогда и сами пропадете, и нам пропасть.

— Не бойтесь, — отвечал Булавин, — начал я дело не просто; был я в Астрахани и в Запорожье и на Тереке. Астраханцы, запорожцы и терчане все мне присягу дали, что они помогут мне. А теперь мы пойдем по казачьим городкам и будем к себе казаков приворачивать, а которые к нам не пойдут, таких мы, назад вернувшись, будем жечь и резать. Пойдем мы и на Украину, наберем коней, оружия, одежды. А затем возьмем Азов и Таганрог, освободим ссыльных и каторжных, а на весну пойдем на Воронеж и на Москву.

Лоскут ободрил Булавина.

— Не бойся, — сказал он, — я — прямой Стенька Разин. Но не как тот Стенька без ума голову потерял. Я вас поведу.

И, действительно, Булавин переписывался с атаманом запорожских казаков, гетманом Мазепой, который изменил царю Петру и вошел в сношения со шведским королем Карлом XII. Булавин знал, что в Черкасске и Азове придонские казаки недовольны тем, что на море стоит царский государственный флот, а не их вольные челны, и что нельзя им больше «охотниками» гулять по синему морю и разбивать «бусы-корабли»… Он готовил мятеж более страшный, нежели был у Разина.

Боровская станица передалась Булавину. За нею начали сдаваться и еще некоторые донские городки, но по Дону казаки не желали слушать самозванного атамана. Зимою по Хопру, Медведице, Бузулуку и Донцу все казаки признавали только одного атамана — Кондратия Булавина. Но особенно верили ему раскольники, которые сотнями бежали из Москвы.

В Черкасске казаки волновались и шумели. Среди казаков раздавались голоса:

— А ведь за правое дело идет Булавин. Он не мятежник, он стоит лишь за то, чтобы все было, как было. Наш Азов московские люди у нас взяли, теперь мы не можем гулять по морю, как раньше. Теперь бреют бороды и в солдаты пишут стрельцов — доберутся и до нас.

Булавин эту зиму провел на Днепре. Решительно и быстро Действовал царь, в разгар шведской войны собирая против Булавина большое войско, но не менее решителен был и Булавин. Он объявил гетману Мазепе, что Донское войско отложилось от Москвы, получил подкрепление в 3000 запорожских казаков, и, ранней весною 1708 года, явился перед Черкасском. К нему навстречу вышел атаман Максимов. Брат шел на брата. Отчаянно боролись верные царю казаки, но Булавин взял их силою и атаман отступил к Черкасеку.

Булавин шел за ними по пятам. По его пути станицы примыкали к бунтовщику и войско его становилось все больше, сильнее и многолюднее. Средняя и Нижнерыковские станицы первые из черкасских станиц передались мятежнику, открыли ему ворота Черкасского городка и булавинцы ворвались в Черкасск. Они изрубили караулы, шумной толпою рассеялись по городу; войсковому атаману Максимову и четырем старшинам отрубили головы, пятому же старшине, Ефрему Петрову, тому самому, который привез войску из Москвы клейноды, накинули на шею веревку и задушили.

Булавин сейчас же собрал круг, и круг, составленный из преданных ему казаков, избрал его войсковым атаманом.

В это время, по приказу государеву, весьма поспешно, делая двойные переходы, шли войска, посланные против Булавина. Число их доходило до 20000. Вел их гвардии полковник князь Долгорукий, брат убитого Булавиным.

Булавин отправил навстречу войскам Петра 15000 бунтовщиков под начальством Лучко Хохлача.

Мятежники дрались робко. Они чуяли неправду за собой, чуяли мерзость своего поступка. Царские войска их легко рассеяли. Булавин находился в Черкасске, но положение его было непрочное. При первых же известиях о поражении его войска казаки толпами стали уходить от него. Шли в свои станицы, шли и к Долгорукому на помощь. Несколько благоразумных казаков собрались вместе, избрали себе атаманом старшину Илью Зерщикова и решили взять Булавина и отдать его московскому войску. 7-го июля, ночью, они ворвались в Черкасск и напали на дом атамана. Булавин с несколькими преданными ему казаками отчаянно защищался. Он понимал, что его дело погибло, настали последние минуты жизни. Собственноручно он убил двух казаков, хотевших ворваться в избу. Никто не смел подойти близко к его маленькому домику. Привезли пушки, и ядра начали разрушать его. Кругом таскали хворост, собираясь сжечь Булавина живьем. Все его покинули. Он один метался по горнице, ища спасения. Но спасения не было, и Булавин застрелил себя сам из пистолета.

Когда известие об этом дошло до Петра, Петр приказал отслужить молебен, стрелять в знак радости из ружей и пушек, всем казакам, бывшим в отряде Долгорукого пожаловал жалованье, а атаманам Извалову и Федосееву выдал по сто рублей.

На место Булавина войсковым атаманом государь приказал избрать Петра Ромазанова. Это был первый атаман, избранный казаками войска и утвержденный в звании государем Российским. С 1708 года войсковые атаманы на атаманство сажаются уже по воле царя.

Долгорукий продолжал усмирение Дона. Большинство мятежников быстро сдавалось при приближении войска. Среди них почти не было казаков. Это был тот пришлый сброд, те толпы распущенных, ленивых крестьян, которые легко было замутить, поднять, но которые также легко и сдавались. Лишь небольшая партия казаков с атаманом Некрасовым ни за что не желала покориться. Она перешла турецкую границу и просила султана принять их к себе. Султан отвел им место для поселения. Некрасовцы участвовали потом во многих войнах султана и считались храбрейшей конницей в Турции.

Дети, внуки и правнуки их живы и до сих пор и носят название некрасовцев. Они все живут по старой вере, в чистоте сохранили свои казачьи обычаи и русский язык. Во время последней турецкой войны они были гребцами на лодке, перевозившей государя через Дунай. Большинство из них занимается извозным промыслом в городах Турции, Болгарии и Сербии.

Так кончился мятеж Булавина, всколыхнувший все войско Донское. Много низкой подлости и гадкого расчета было в этом движении. Молодая Россия вела тяжелую войну со шведами. Все войска были заняты отражением врага внешнего, который был уже на русской земле. К бунту пристали все недовольные. Войско Булавина достигало нескольких десятков тысяч, оно было вооружено, руководили им опытные казаки. И, тем не менее, князь Долгорукий менее чем в год подавил волнение, захватившее весь юг России.

Казаки были недовольны новыми распоряжениями. Особенно стесняло их то, что Азов был занят русским государственным флотом. От них как бы отняли то море, владеть которым они привыкли многие сотни лет. Они думали возмущением вернуть себе прежнее значение на море, вернуть прежнюю самостоятельность, вольность Донского войска…

После возмущения они потеряли право избирать себе атамана. Вскоре последовал и еще ряд приказов, сильно изменивших старое вольное устройство Донского войска.

Булавин думал приобрести славу войску Донскому, но дал ему только бесславие и позор. Он был хуже Разина. Разин был разбойник, был гулебщик, охотник, был старый вольный казак. Идя против царских войск, он шел не против царя, а против бояр. Да и шел против них он под влиянием вина. Трезвый он нашел бы другое место для набегов.

Булавин восстал против царя! Этого на Дону никогда не бывало. Из-за мелкой, личной обиды он поверг войско Донское в великий позор. 17 тысяч казненных помощников его лягут на его совесть. И умер он подлой смертью — смертью самоубийцы.

Булавин хотел дать войску славу, а дал ему бесславие! Он лишил донцов возможности участвовать в величайших и славнейших победах России. Казаки не были в Полтавской битве 27 июня 1709 года. Они опоздали к ней, и виною тому — Булавин.

А ведь Булавин желал пользы войску… Но он не понял, что сыну нельзя восставать на мать, а Тихий Дон, искони русский, не мог и не должен был идти против России. Слава донская так тесно связана со славою русскою, что донцы всеми силами должны отстаивать славу, величие и неприкосновенность России и ее Государя. И, как мы увидим дальше, донцы поняли это. Бок о бок, стремя к стремени сражаясь с русскими полками, они в вековую славу русских знамен вплели имена своих донских генералов, полковников, офицеров и казаков.

Конец донской вольницы.

В день 20 апреля 1709 года царь Петр гулял по Черкасску. В те времена старый Черкасск мало походил на нынешнюю Старочеркасскую станицу. Это был обширный, многолюдный, сильно укрепленный город. По р. Дону стояли удобные пристани и при Петре здесь шла обширная торговля. Город был окружен стеной с десятью «раскатами» (бастионами — выступами особого вида). На раскатах стояло сто медных и железных пушек. В город вело четверо больших ворот и десять малых.

Стены Черкасска были деревянные, в два бревенчатых забора, промежуток между ними был набит землею и щебнем. Концы бревен были заострены. Каменная стена была только с одной стороны города.

От стен этих остались только обломки каменной стены.

Со стороны реки Дон был устроен высокий острый «тын». Черкасский город состоял из одиннадцати станиц, из которых одна была татарская (Базовая). Дома в городе были большей частью деревянные, построенные на сваях. Стояли они очень тесно один к другому. Пожары часто опустошали город, не раз взлетала от них на воздух и «пороховая казна» и гибли люди. От одного из таких взрывов образовалась такая глубокая воронка, что сделалось озеро. Оно и теперь существует.

Но еще больше, чем от огня, Черкасск страдал от наводнений. Бывали годы, когда весь город и все окрестности были заливаемы весенней водой. И несмотря на такие неудобства, жители любили его, он быстро разрастался и был всегда полон и пришлого и там живущего народа.

На узких и кривых, по-азиатски строенных, или, вернее, совсем не строенных, а сами собою образовавшихся улицах, на площадях, на пристанях всегда сновал народ.

Так было и 20 апреля 1709 года, когда внезапно в Черкасск приехал государь. Он провожал в Азов четыре больших корабля, только что спущенных на воду в Воронеже. Теплый весенний день, яркое солнце, невиданные на Дону громады кораблей с десятками ярко блестевших пушек вызвали весь Черкасск на улицы.

Ногайские татары на маленьких косматых лошадях, калмыки в пестрых халатах, в высоких остроконечных шапках, опушенных лисьим, собачьим, а кто побогаче, то и собольим мехом, русские купцы в кафтанах немного длиннее того, как указано было Петром, казаки в пестрых зипунах и высоких остроконечных шапках ходили по улицам. Говор тысячи л1одей гомоном стоял над городом. Но особенно сильно толпился народ на площадях, у кабаков. Здесь с казаками вместе гуляли и матросы русского царя, в синих матросских, голландского покроя, рубахах и круглых черных лакированных шляпах. Пили вино и водку в кабаках, откуда неслись нестройные пьяные песни, пили вино и на площадях, куда выкатывали целые бочки его. В эти дни гульбы, когда казаки говорили: «хоть день — да мой», — пропивалось все. Вся добыча многих лет, долгих, утомительных, кровавых походов ставилась на карту. Иной угощал всех проходящих и для платы за угощение скидывал постепенно с себя и суконный зипун, и шаровары, и сапоги, и, наконец, исподнее белье. Вот такого-то, именно, молодца, пропившего все, даже нижнюю рубаху, и сидевшего на бочонке, при сабле, опершись на ружье в грустном раздумье, увидал царь.

Петр, в просторном немецком платье, со своею дубинкой в руках, в сопровождении дежурного при нем офицера, которые назывались «денщиками», гулял по городу. Петр любил веселье народное, любил гульбу, она напоминала ему заграничные города, где все веселы и подвижны, и оживление шумного Черкасска ему нравилось. Увидев молодца в одних портах, но с саблей и ружьем, Петр подошел к нему.

— Эй, отвага-молодец, — сказал царь казаку, — для чего не продал ты ружье вместо рубахи? За него дали бы много. А за рубаху ты и осьмухи не получил.

— Сбыть ружье казаку не пригоже, — мрачно отвечал казак, — с ружьем я и службу царскую отбуду, и шелковую рубаху добуду!

Понравился ответ царю.

Уезжая в тот же день и прощаясь с провожавшим его атаманом, царь спросил:

— А что, есть в войске Донском герб?

Ему отвечали, что на отписках донских атаманов из древних времен ставилась войсковая печать: иногда — олень, пронзенный стрелою, иногда — казак верхом на бочке. Петру понравился второй герб и он приказал его так рисовать: на бочонке сидит казак, нагой до пояса, поднявший над головой ружье. Герб этот был в войске с 1709 года до 1805 года, почти сто лет…

Перемены, которые делал в управлении Россией Петр, коснулись и войска Донского. Раньше перепиской с войском, посылкой жалованья, жалобами, или, как тогда называли — челобитными — казаков ведал Посольский приказ, то есть на казаков смотрели в Москве как на другое государство. Посольский приказ переписывался с турецким султаном, польским королем, королем свойской земли (шведским), римским императором и другими государями, он был то же, что теперь министерство иностранных дел, он же во времена царей Московских переписывался и с «верхними и нижними юртами Дона, с атаманами и казаками».

В 1716 году войско Донское перешло из Посольского приказа в ведение только что учрежденного Петром Правительствующего Сената.

Государь весьма был озабочен тем, чтобы дать возможность казакам жить на Дону не только охотою, добычею военной и царским жалованьем. Он обратил внимание на богатство Донского края, он первый нашел на Дону каменный уголь и, показывая его приближенным, сказал знаменательные, пророческие слова:

— Сей минерал (камень) если не нам, то нашим потомкам зело полезен будет!

Государь выписал из Франции опытных виноделов с чубуками винных сортов винограда и приказал им насадить близ Цымлянской станицы виноградные сады и научить казаков делать вино.

По всему Дону Петром приказано было казакам разводить фруктовые и виноградные сады и сеять хлеба.

При Петре на Дону начали строить церкви и часовни. Так, в его время построен каменный соборный храм в Черкасске, сгоревший в 1741 году вместе с клейнодами и потом отстроенный вновь. Это, можно сказать, прадед донских церквей. В Казанской станице в 1700 году устроена церковь во имя Архистратига Михаила, деревянная такая же церковь и во имя того же святого — в Добринской станице, в Михайловской станице деревянная Богоявленская церковь, в Верхне-Чирской станице часовня святителя и чудотворца Николая. Во многих станицах были построены и еще церкви и к 1709 году их на Дону уже было 24. С 1709 года по 1718 на Дону было построено еще много церквей, но все деревянные.

В 1718 году войско Донское было присоединено к Воронежской епархии, которой управлял в то время митрополит Пахомий. Казаки ходатайствовали перед Петром, чтобы казачьими церквами ведал непосредственно Святейший Синод. Но царь отказал в этом казакам.

Вместе с постройкой церквей государь запретил казакам жениться без священника.

Но самые главные перемены, совершенно изменившие жизнь и обычаи донских казаков, касались управления войском.

В 1700 году царь приказал для выборов атамана, для обсуждения дел, касающихся всего войска, на войсковой круг в Черкасске собираться не всем атаманам и казакам, не всему великому войску Донскому, а только станичным атаманам и с ними по два старика, выборных от станицы. Учреждено было Правление старшин.

Самовольно собирать казаков в походы был запрещено. В походы стали назначать для службы казаков по очереди. Полки начали оставлять на службе не только во время войны и похода, но иногда и в мирное время. Зимовая станица из одного атамана, одного есаула и 100 казаков остается в Москве постоянно.

В первую очередь, на смену казаков были назначены все гуляки, бездомовные казаки и все булавинцы, помилованные государем. Эти буйные головы служили государю усердно и бились смело и отчаянно. Они участвовали в новой Турецкой войне, начатой Петром в 1711 году, и были на флоте у адмирала Апраксина. Эта Турецкая война была неудачна для Петра. Петр был окружен с 38000 войском 200000 армией султана на реке Пруте и должен был заключить невыгодный мир с турками. По этому миру. Азов возвращался туркам со срытыми укреплениями и крепость Таганрог снималась.

В 1709 году Петр поставил в атаманы Петра Емельяновича Рамазанова бессменно. После его смерти войско избрало атаманом Кумшацкого, а потом, через год, Василия Фролова. Петр, любивший сыновей Фрола Минаева, с которым он одержал первую морскую победу, утвердил выборы войска и повелел Фролову быть атаманом впредь до указа.

С 1723 года войско Донское перешло в ведение военной коллегии и с этого же времени войсковой атаман назначается коллегией и получает название наказного атамана.

В 1725 году великий Преобразователь России Петр умер, простудившись во время спасания тонувших в море солдат. Он умер уже Императором, умер Великим. За его победы над шведами, за удивительное знание военного дела его считают величайшим полководцем всего мира. При заключении мира со шведами ему было поднесено наименование Императора и царская Русь становится Русью Императорской.

При Петре Великом закончилась самостоятельная, вольная жизнь донских казаков. Они вошли в состав громадной Российской Империи не столько как земельная область, сколько как военная община. Раньше походы совершало все войско. Говоря о действиях донцов, мы говорили и о всем войске. Да оно и было невелико: 8—10 тысяч человек всего. При Петре войско пополнилось людьми. Но это уже не были охотники, гулебщики, промышлявшие добычей, а были прикрепленные к земле трудом хлебопашца свободные люди. Их вызывал император на войну, и они собирались в полки и шли воевать уже по царской воле.

С этого времени кончается история войска Донского как самостоятельного военного братства, и начинается история его как части Русского государства, части русской армии.

С этого времени героями Дона становятся не вольные атаманы донских дружин, а донские генералы и офицеры, простые казаки, прославившие имя свое в боях и сражениях или в мирном труде ради государства Русского, ради Русской империи. Но и в это время, как и раньше, больше всего отличались казаки на войне. Военная, боевая слава почиталась ими выше всего.

Боевыми рыцарями они были, боевыми рыцарями они и остались.

Не было похода, в котором не участвовали бы донцы. Не было войны, где бы они не отличались, не было сражения, где бы они не проливали кровь свою за императора и родную Россию.

Слава былого вольного общества казачьего преобразилась в славу великого войска Донского и прокатилась волною от берегов Атлантического до берегов Великого океана.

Иван Матвеевич Краснощеков, первый бригадир войска Донского.

В последние годы царствования императора Петра Великого Россия начала войну с Персией. Император Петр стремился всеми силами обогатить Россию. Он искал случая завести торговые сношения с народами, окружавшими его государство. Достигнувши владычества на севере, на Финском заливе, император задумал проложить дорогу русским купцам к богатой Индии и добывать оттуда дорогие заморские товары. Но на пути лежала Персия. В 1712 году, во время беспорядков, бывших в Персии, в городе Шемахе были убиты 300 русских купцов и разграблено товара на 3 миллиона рублей. Петр ожидал только окончания войны со шведами, чтобы наказать персов, и, как только заключил в 1721 году мир со Швецией, он в следующем же году начал войну с персами.

15 июня 1722 г. в Астрахань прибыл Петр. Через месяц после его прибытия громадный флот из 274 судов с 20 тысячами человек пехоты, посаженной на них, пошел по Каспийскому морю. В то же время берегом двинулась конница и донские казаки с калмыками. В этом персидском походе среди донцов выделился и обратил на себя внимание Петра Великого молодой донской казак Иван Матвеев, по прозванью Краснощеков.

Суровые Кавказские горы со снеговыми хребтами, густые дремучие леса, богатые зверем, глухие чеченские аулы с дикими и смелыми горцами, голубое море Хвалынское были знакомы Краснощекову с самых юных лет. Мальчиком лет 15-ти, со станицей удалых казаков-охотников ушел он на Кавказ. Охота и война с горцами научили его ездить на коне, охота и война сделали из него стрелка на редкость. В этих набегах молодой казак был ранен в ногу. Лечить было некому, да и некогда. Враг был кругом. Краснощеков с товарищами охотились за добычею едва не во вражеском стане.

Богатырское здоровье и молодость вылечили Краснощекова, но рана давала себя чувствовать. Краснощеков слегка прихрамывал. Однако, и раненый он продолжал свои набеги на татар и горцев. И те прозвали его «Аксак», что на языке горцев означает — хромой.

Черкесы и боялись и уважали Краснощекова. Они считали его героем. «Аксаком» пугали детей. И у них был богатырь, черкес по прозвищу «Авшар». Сильно хотелось обоим богатырям, донскому и черкесскому, встретиться и свести между собою счеты. Раз осенью Краснощеков ехал по опушке леса. Вечерело. Вдруг, на обрывистом берегу горной речки он увидал притаившегося в кустах черкеса. По всему обличью, по тому, как хитро притаился в кустах черкес, Краснощеков догадался, что это «Авшар». «Авшар» тоже сейчас узнал донского витязя. В тяжелое положение попал Краснощеков. Ружье у него было очень плохое., било недалеко. У «Авшара» же ружье было отличное, длинное, нарезное, с золотою и серебряною насечкою. Хорошо знал это Краснощеков. Не одного удалого донца уложило оно в схватках богатырских. Живо соскочил он с лошади, подкрался к берегу, спрятался в кустах, и только успел выставить в сторону свою высокую баранью шапку, как пуля «Авшара» пронзила ее. Этого только и ждал Краснощеков. Он знал, что теперь «Авшару» придется заряжать снова ружье, пройдет время; он вскочил, в несколько прыжков достиг «Авшара» и почти в упор уложил его на месте. Отличное оружие и дивный жеребец-аргамак достались в добычу Краснощекову. От этой лошади Краснощеков впоследствии развел по Дону породу легких лошадей, которая долгое время называлась «Авшарской».

Петр Великий давно слышал про Краснощекова, знал его и по шведской войне, где он оставил по себе хорошую память в войсках.

В персидский поход император назначил Краснощекова походным атаманом. Под его начальством были донские казаки и калмыки.

19 августа 1722 года казаки столкнулись с десятитысячным отрядом султана Махмуда. Казаки после долгого сражения и многих атак, во время которых донцы стреляли из ружей и из луков, разбили султанскую конницу. 23 августа Петр Великий подошел к Дербенту. Жители Дербента, без всякого сопротивления, открыли ворота и приняли русское войско с полной покорностью.

Город за городом по побережью Каспийского моря предлагали сдаваться императору. Государь был близок уже к большим персидским городам, откуда шла караванная дорога на Бухару и в Индию. Но в это время буря разбила корабли с продовольствием, и император не решился без запасов продолжать поход. Он тронулся к Астрахани и на берегу Каспийского моря, близ Сулака, заложил крепость св. Креста.

С этого места Петр Великий отправил атамана Красноще-кова с тысячью донцов и четырьмя тысячами калмыков для разгрома владений Оттемишского султана. Быстрою лавою пронесся донской атаман по деревням и аулам. По его пути пылали сожженные дома, и тысячи изрубленных тел оставили казаки за собою в этом набеге. Краснощекова после этого назвали грозой Кавказа.

В 1723 году император Петр Великий заключил выгодный мир с Персией. Донцам, в награду за действия в эту войну, было пожаловано 26 с половиной тысяч рублей. В том же году умер войсковой атаман Василий Фролов. Войсковой круг избрал атаманом Ивана Матвеевича Краснощекова. Но, по несчастью, во время персидского похода казаки и калмыки обижали турок, за это дело Краснощеков находился под судом и государь не утвердил выборов круга и на место Краснощекова назначил атаманом Лопатина.

Суд оправдал Краснощекова.

В 1725 году император Петр Великий скончался и на престол императорский вступила супруга его, императрица Екатерина I. При ней Краснощеков был назначен опять на Кавказ, в крепость Св. Креста.

Набеги Краснощекова в Задонскую и Прикубанскую степи.

Юг России, оставленный нами после очищения Азова, часто подвергался татарским набегам. Напрасно из Коллегии Иностранных дел, заменившей Посольский Приказ, писали письма турецкому султану с требованием обуздать татар.

Султан или не хотел, или не мог этого сделать. Тогда русская императрица Анна Иоанновна в 1736 году объявила Турции войну, и фельдмаршал граф Миних с 6 пехотными, 3 драгунскими полками и 3000 донских казаков обложил Азов.

Опять под Азовом стояли казачьи полки, опять отец показывал сыну, где были казаки и как были устроены укрепления азовские при Петре. Казаками командовал любимый их атаман Краснощеков.

В первый же день спешенные казаки и пехота решительным приступом взяли два передовых укрепления и закрепили их за собою. Казаки здесь и после, во время осады Азова, действовали как пехота, причем отличались меткой стрельбой.

19 мая к Азову подошел наш флот, и 2 июня Азов опять попал в наши руки.

Незадолго до сдачи Азова армия наша, состоявшая из 54000 человек солдат и 5000 казаков, которыми командовал атаман Краснощеков, вызванный от Азова, медленно двигалась к Крыму. Командовал ею фельдмаршал Миних. Он вел армию громадным четырехугольником, окружив его со всех сторон казаками. Миних занял почти без потерь Перекоп, Бахчисарай и Ак-Мечеть. Сделав этот поход, Миних на зиму ушел в Украину и расположился в окрестностях городка Изюма по р. Донец.

Едва только корпус фельдмаршала Ласси, бывший у Миниха, стал на квартиры, как явились конные полчища татар, разорили почти на глазах у русских солдат много Деревень и с богатой добычею бежали на юг. К фельдмаршалу вызвали Краснощекова, бывшего тогда уже в чине полковника. Он получил приказание догнать татар.

Уже под вечер полковник Краснощеков собрал 2000 казаков и калмыков и бросился с ними в степь. Была поздняя осень с заморозками. Степь гудела под ударами конских копыт. Краснощеков вихрем летел по горячим следам татар. Почти без страха, останавливаясь только для корма лошадей, шел донской полковник с казаками. 27 октября, перед рассветом, когда чуть стало видно, Краснощеков заметил в степи небольшой конный отряд.

Татары шли вдоль хребта между речками Конские и Молочные воды, по местности, называемой Волчий буерак. Краснощеков повел свои полки полным ходом на татар. Сверкнули в лучах восходящего солнца острые шашки, 170 человек было изрублено в первый же миг столкновения, 30 человек Краснощеков взял в плен.

Их допросили и они показали, что главная партия татар в 800 человек с тремя тысячами русских пленных ушла вперед. Краснощеков тотчас же помчался за ними и в полдень настиг и этот отряд. Татары, увидавши казаков, бросили пленных и рассеялись по степи. Краснощеков с донцами преследовал их и порубил 300 человек, а 50 взял в плен. Вся добыча была отнята и пленные освобождены.

Краснощеков со своими лихими конными донцами вернулся в лагерь для зимнего отдыха… Но отдыхать ему не пришлось.

В эти первые годы после смерти Петра Великого молодой Российской Империи пришлось вести кровавые войны в низовьях Днепра и на Кубани. Россия приводила в исполнение пожелания Петра и, шаг за шагом, медленно подвигалась на юг, к Черному морю, стремясь занять обширные степи, те места, где теперь вольно раскинулось Кубанское войско и где, при синем море, стоят богатые города Одесса и Николаев. Ради этого ей пришлось в течение целых ста лет вести почти непрерывные войны с турками. Турки возбуждали против нас прикубанских татар. В войске Донском казаков было мало. Большинство находилось в полках при армии. Татары пользовались этим и делали кровавые набеги на Дон. Казаки отвечали им тем же, и вот, широко начало развиваться на Дону наездничанье на лошадях. До Петра Великого казаки совершали свои удалые набеги вдоль рек, двигаясь на лодках; на лодках Ермак покорил Сибирь, на лодках ходили казаки по Каспийскому и Черному морям. И первая победа донцов, совершенная ими на глазах царя, была морская победа.

Теперь море для казаков было закрыто. Донцы составили из себя завесу тяжелой русской армии, ее защиту от татарских набегов и налетов. На степных конях они переносились с одного края России на другой, ходили поперек рек. Часто приходилось переплывать широкие реки, часто по только что ставшей, затянутой льдом реке приходилось переходить самим и переводить лошадей.

Донские казаки в этих первых конных набегах были вооружены саблями, ружьями и луками со стрелами. Несмотря на то, что ружья били достаточно далеко и, во всяком случае, гораздо дальше, нежели стрелы, казаки возили с собою и луки. Ружья были однозарядные, заряжались с дула. После выстрела нужно было вставать, сыпать порох, забивать пулю и пыжи. Это могла делать пехота, которая всегда действовала отрядами, — одни стреляют, другие заряжают; но казакам, которые на разведку часто ходили в одиночку, нужно было иметь возможность, в случае нужды, поразить многих неприятелей, а для этого лук и стрелы, пока не было лучшего ружья, были незаменимы. Все казаки того времени были отличными стрелками из лука. Пик казаки не имели.

Только Краснощеков устроился в Украине на зимних квартирах, как с востока, из Задонской степи, стали получать тревожные вести. Там кочевали дружественные нам калмыки, воевавшие за наше дело с татарами под начальством Дундук-Омбо. Летом калмыки разбили татар, взяли главное их укрепление, недалеко от р. Кубани, а на зиму отошли к Егорлыку. Но татарская орда собралась в громадных силах и окружила Дундука-Омбо.

Он просил прислать помощь. И вот, только что вернувшемуся из набега Краснощекову приказано было спешно выступить на восток, на помощь калмыкам. Предстоял новый и быстрый поход, без малого на тысячу верст, по замерзшей степи…

С Краснощековым пошел Ефремов. При их приближении ногайский хан с 900 мурзами, осаждавший Дундука-Омбо, сдался и присягнул на верность России.

Дундуку-Омбо было приказано пройти на Кубань и наказать татар за их набеги. 30 ноября Дундук-Омбо выступил в удалой налет. С ним было около 20000 калмыков и около 4000 донских казаков под командою Краснощекова и Ефремова. Вскоре разъезды казачьи донесли, что кубанские татары, ввиду наступившей зимы и недостатка корма для скота в горах, вышли из гор и кочуют по нашу, правую, сторону Кубани. Этого только и нужно было казакам. Полки казачьи понеслись широкою лавою по ровной степи. Краснощеков звеньями своей лавы, бывшей впереди всех, высмотрел места всех татарских караулов (по-теперешнему — застав), ночью сам повел казаков на главный караул, где было до 1000 человек татар, перерубил их, оставив лишь одного мурзу, которого допросил. Казаки забрали татарских лошадей, совершенно свежих, и продолжали свой быстрый набег.

1 декабря они вошли в степь, занятую татарскими кочевьями. Отряд Дундука-Омбо шел тремя колоннами — одна под его начальством, другая под начальством Ефремова и третья под начальством Краснощекова. Дундук-Омбо занял главный город татарского хана, обнесенный стенами. Копыл, и в 14 дней разорил-весь край. Все, чего казаки не могли взять с собою, * они жгли. Сама степь, покрытая сухой травою, была подожжена, и земля, по которой прошли калмыки и казаки, стала черной от пожаров. Все было разграблено и разорено. Десять тысяч женщин и детей были взяты в неволю, двадцать тысяч лошадей, огромное количество рогатого скота досталось казакам и калмыкам. Татары в ужасе бежали за Кубань. Многие утонули, переплывая в зимнюю стужу реку. Край был совершенно разорен, и сделано это было конным отрядом всего в 14 дней!

Как раныше казаки не расставались со своими челнами — так теперь конь стал их постоянным боевым товарищем. По верховьям Дона теперь уже прочно стали казачьи городки и станицы. Повеление императора Петра сеять хлеб исполнялось точно, и бедные до этой поры казачьи городки стали богатеть и привлекать к себе Татар. Казакам нужно было каждую минуту быть готовыми отразить их конные толпы, встретить их и преследовать. Татары приходили быстро, но так же быстро и уходили. Нужно было иметь добрых коней, чтобы успеть их нагнать и отбить добычу и пленных. Много беспокойства и хлопот доставляли эти набеги наказному атаману Фролову.

Разорение татарами Быстрянского городка. 1738 г.

В день 15 августа 1738 года в Быстрянский городок прискакали два испуганных всадника. Они мчались к избе станичного атамана и кричали по улицам:

— Валит на нас Касай-мурза с черкесской силою видимо-невидимо!

Ударили «всполох», и к станичной избе сбежались станичники. Поднялся спор. Одни говорили, как лучше «ухлебосолить» горцев, другие предлагали отразить их, третьи причитали беспомощно. Среди гомона, крика и шума раздался громкий голос есаула:

— Помолчите, помолчите, атаманы-молодцы! Говор затих. Стали в кружок.

— Ну, атаманы-молодцы! — заговорил станичный атаман, опираясь на свою насеку. — Застала нас зима в летнем платье. Теперь не время замышлять о шубе, надо подумать, как бы голытьбе выдержать морозы! Не учить мне вас, атаманы-молодцы, как резаться с басурманами: это дело казацкое, обычное. Но о том не смолчать мне, что всех-то нас теперь — первый, второй, да и конец счета; татарской же силы сложилось по наши головы тысяч до тридцати, аль и больше…

— Счет-то велик, — перебил его старшина Роба, — да цена в алтын: Касай-мурза громоздок ордой, а лихих начальников и молодцов-наездников у него всех по пальцам перечесть можно. Так не лучше ли не терять поры, залечь по концам городка и нажидать татар на дуло? А там, гляди, и войсковой атаман наш с войском подмогу подаст. А нет, то лучше — голова с плеч, чем живые ноги в кандалы татарские!

— То-то ведь: голова с плеч! — в раздумье проговорил атаман. — Головы казакам складывать не диковина, да какова про мертвых в войске речь пройдет!..

Вдруг вошел старый, седой казак Булатов и заговорил:

— Не под стать нам теперь, атаманы, смутные заводы заводить. Того и гляди, татарская сила накроет наш городок.

Рассудимся после. К вечеру, может, припадет нам в новоселье скочевать, в матушку сырую землю: там будет каждому расправа на чистоту. Подумаем о другом. Ведь делу конец и теперь виден; помощи ждать неоткуда; живыми отдаться стыдно, да и не за обычай, а пока у нас шашки и ружья и порох есть, и головы на плечах — надо биться, вот и все тут! Давайте-ка разделимся на десятки, да раскинем умом-разумом, где кому засесть в концах городка. Я, примерно, покладаю вот как: Афанасию Меркуловичу быть на коне, с конными и сначала выскакать за городок; мне, Булатову, в передовых лежать на валу; Михаилу Ивановичу — по базам и за городом сесть, а тебе, атаману, оставаться с подмогой недалеко от боя и быть надо всеми старшим. Ну, станичники, как присудите, пригадаете?

— Быть по-твоему! — раздались голоса казаков. — К делу речь! Дай Бог добрый час!

И только казаки успели занять назначенные места, как татары нахлынули на городок. Началось сражение…

Два сильных татарских приступа быстрянцы отразили успешно. Надеялись они на помощь войскового атамана, но при третьем натиске потеряли половину казаков и начали отступать. Свирепые закубанцы, как бурный поток, разорвали сплотившиеся для рукопашного боя ряды казаков и с громкими криками бросились в улицы.

— Гайда, адын-джур!.. Вперед, вперед! — вопили черкесы. Несколько человек уже поломали плетни и в улицах городка мелькнули черные, стройные удальцы. Сверкнуло пламя от вздутых факелов и загорелись здесь и там казачьи курени.

— Пожар в городке! — крикнул атаман. — Бабы, тушите пламя!

Последний резерв бросился на татар и погиб в кровавой сече.

Уже вечерело, когда татары кончили вьючить своих лошадей и, обремененные добычей, уходили в задонскую степь. Городок догорал. Торчали кирпичные обгорелые печи и трубы, да огонь еще перебегал по угольям. Старик Булатов погиб со всею семьей. С окровавленными сединами, раскинувшись на горячей золе своего куреня, спал он непробудным, вековечным сном. Возле него умирали: старая жена его, Нефедьевна, и меньшой внук; старший, молодой и бравый казак, метался на площади в предсмертных муках. Татары отрубили у него обе руки в то время, когда он хотел вырвать у татарина страшный аркан, захлестнувший его невесту.

Так погибла Быстрянская станица.

Но на старое пепелище пришли казаки и снова начали ставить свои курени, и на месте старого городка выросла новая станица.

И до сих пор в станицах Быстрянской и Нижне-Каргальской (теперь Мариинской) держится обычай звонить три раза вечером в колокол редким звоном. В старину так звонили, напоминая работавшему в поле, что после третьего удара ворота запрут и никого в станицу не впустят. Ежегодно, 15 августа, служат панихиды по убиенным в 1738 году, станичники готовят поминальные обеды. Быстрянская станица помнит своих погибших от татар предков.

Так часто гибли и другие станицы и городки от татарских набегов. Но жестоко мстили донцы за эти набеги.

В вечной готовности к конному набегу жили тогдашние казаки, потому что они знали, что лучшей защитой их постепенно крепнувших городков будет нападение и разорение татарских станиц — улусов.

В то время, когда старики, женщины и дети охраняли станицы, взрослые казаки сражались с турками. Донской казачий флот на легких судах стоял в низовьях Дона и у Азова, готовый помогать русским судам. Легкие конные полки казачьи продолжали воевать с главной армией в Крыму. В 1738 году казаки первый раз выступили в поход, вооруженные копьями (пиками и дротиками), вместо луков и стрел. Но еще долго искусство стрельбы из лука процветало на Дону; донцы в свободное время упражнялись в метании стрел, что развивало их глаз и подготовляло их к стрельбе из ружей.

В мае 1738 года сухопутная армия генерала Ласси прибыла к Бердянской косе. К этому же месту подошли и корабли паши, а с ними 100 донских казачьих лодок под командою походного атамана Петрова. Русскими кораблями командовал адмирал Бредаль. Он был неискусен в морских делах, матросы его тоже не были подготовлены к трудной работе на море. Русские корабли непременно погибли бы, если бы всюду турок не встречали казачьи лодки. Смелою завесой нашего флота являлись утлые казачьи лодки атамана Петрова и давали время Бредалю укрыться под защиту сухопутных батарей. Турки были искусны в морской войне, но казаки им не уступали, и легкие лодки защищали весь флот.

Осенью адмирал Бредаль, по болезни, съехал с кораблей и флот был поручен воронежскому вице-губернатору Лукину. Лукин никогда в море не бывал и кораблями не командовал. Он был так неловок, что турки истребили весь наш флот, спаслись только казаки с атаманом Петровым.

В 1739 году война с турками была окончена. Казаки вернулись по станицам. Вернулся на реку Калитву и полковник Краснощекой. Здесь он стал устраивать хутора. На хутора эти он принимал беглых крестьян, которым давал по пяти рублей на обзаведение, да льготы от барской работы на помещика на пять лет. Слух об этом скоро прошел по окрестным местам и многие крестьяне шли селиться к Краснощекову на хутора. Так появились на Дону крестьяне.

В 1738 году 18 марта Высочайшей грамотой войсковым атаманом был пожалован Данило Ефремович Ефремов. Это был первый атаман войска Донского, пожалованный на атаманство не по выбору казаков, а по воле Императорской.

Смерть бригадира Краснощекова 1742 г. 1738 г.

Недолго пробыл Краснощеков на Дону. В 1741 году началась новая война со шведами и бригадиру Краснощекову поведено было идти в Финляндию. Собрались полки казачьи и выступили в поход на две тысячи верст. Из знойных степей Прикубанья, где воевали они с Дундук-Омбой против татар, с побережья Черного моря, где дрались они с турками, казаки прошли в густые сосновые и еловые леса, в горы и скалы Финляндии.

Наши войска скоро заняли город Фридрихсгам, а шведская армия пошла на север, к Гельсингфорсу и Або. Казаки ее преследовали. Краснощеков сурово расправлялся со шведами. Одно имя его наводило трепет на угрюмых шведских солдат. За голову его было назначено вознаграждение. Недалеко от Гельсингфорса между русскими и шведскими войсками произошло упорное сражение. Но шведы были побеждены и начали отступать. Преследовать их помчался бригадир Краснощеков с донскими казаками, драгунами и гусарами. Краснощекову было поручено обойти шведов и не дать им войти в Гельсингфорс.

Решительный и быстрый Краснощеков хотел сам разведать дорогу отряду. Взявши несколько казаков, он помчался-с ними через леса и болота, по узкому проселку. Настала ночь. Казаки неожиданно наткнулись на шведский отряд из ста человек под начальством майора Шаумана. Завязалась перестрелка; на рассвете Краснощеков атаковал своими малыми силами шведов, но в рукопашном бою почти все казаки были переранены и по приказу Краснощекова начали отступать врассыпную. Краснощеков и конь его были тяжело ранены. Уходя от шведов, он попал в болото. Верный конь авшарской породы не вынес казачьего бригадира. Здесь окружили его шведы, и почти в беспамятстве Краснощеков был взят в плен.

Шведы помнили «прежние, его озлобления на них» и жестоко ему отомстили. Полуживого Краснощекова привели в шведский лагерь и здесь содрали с него кожу… В страшных муках умер донской герой.

Командовавший русской армией фельдмаршал Ласси просил выдать ему тело Краснощекова. Шведы согласились. Тело покойника одели в его парадный кафтан, отслужили по нему панихиду. Сын убитого первого бригадира войска Донского, полковник Федор Иванович Краснощеков отвез его в Черкасск, где его и похоронили. Казаки сложили про смерть его песню.

Как во славном было городе, кременной Москве,

Как стоял ли там православный Царь у заутрени

Со своими-то князьями, со боярами.

На князьях-то, боярах было платье цветное,

Платье цветное было все кармазинное,

На самом-то Царе платье кручинное.

Не золотая трубочка она вострубила,

Не серебряная вестушка жалобно возговорила.

Как возговорит наш батюшка, православный царь:

"Ай вы, слуги мои, слуги, слуги верные!

Ничего-то вы, мои слуги, да не знаете!

Как сегодняшней зарею курьер прибыл.

Он привез нам нерадостную весть!

Приуныли, приумолкли в саду пташечки.

Так приуныло, приумолкло войско Донское,

Что без верного молоденького садовничка,

Что без верного служителя Государева.

Без Ивана Матвеевича Краснощекова.

Как взяли, добра молодца, в полон шведы.

Повели добра молодца к князю Ивальгутову,

Как Ивальгутов князь добра молодца стал спрашивать:

«Ты в каком чине, молодец, служишь Царю Белому?

Аль ты сотником служишь, аль полковником?»

«Я не сотником служил, не полковником,

Я служил молодцом, рядовым казаком!» «Вот ты врешь, добрый молодец, облыгаешься:

На тебе-то платье — не казацкое,

На тебе-то была сбруя бригадирская!»

Обычная донская песня, которою все полковые песенники казачьи начинают петь, чтобы дать разойтись голосу:

«Ой вы, братцы, мои братцы, атаманы молодцы!

Не покиньте меня, молодца, при бедности,

При бедности, да при печали моей при большой!

Еще в некоторое время пригожуся я вам:

Заменю я вашу смерть животом моим,

Животом моим, грудью белою!»…

сложена тоже про бригадира Краснощекова. С этими словами ясный сокол, Краснощеков, обращается к окружавшим его воронам — шведам.

В 1743 году Россия заключила мир со Швецией. По этому миру к России отошла большая часть Финляндии с городами Фридрихсгамом, Вильманстрандом и Нейшлотом, завоеванная русскими солдатами Ласси и казаками Краснощекова и закрепленная кровью и смертными муками донского героя.

За участие в этой войне в 1744 году войску Донскому было пожаловано белое знамя с надписью: «За подвиги в шведскую войну в 1741—43 годах».

Славную доблесть Краснощекова, его мужество и распорядительность в боях наследовали и сыновья его. Один из них, Федор Иванович, особенно отличался во время войны нашей с немцами, длившейся семь лет, с 1756 по 1763 год, и потому названной Семилетней войною. В эту войну донским казакам пришлось сразиться с войсками великого немецкого полководца Фридриха, войсками, отлично обученными, и не раз разбивать их.

Семилетняя война 1756—1763 гг.

В царствование императрицы Елизаветы Петровны, дочери Петра Великого, Россия объявила войну лежащей от нее к западу Пруссии. Королем Прусским в это время был Фридрих, знаменитый полководец. Его войска были великолепно обучены. Пехота его отличалась стрельбою и необыкновенною стойкостью в обороне; конница же его прославилась во всех боях лихими атаками. Все сражения выигрывала она. После тяжелых атак развернутыми линиями полков оставались ряды изрубленных людей. Никто до сих пор не мог противостоять атакам немецких кирасир и драгун, никто не был так искусен в разведке, как прусские гусары. Фридрих уже много нанес поражений австрийцам и французам, и вот, ему пришлось столкнуться с русскими.

Как и во всех войнах, веденных Россией где бы то ни было и с кем бы то ни было, и в этой войне деятельное участие принимали донские казаки. Они приходили в армию с Дона, боролись с врагом до полного истощения своих и конских сил, теряли убитых и раненых и, когда они приходили в полную слабость от долгого похода, их сменяли с Дона новые полки. Старые опытные казаки оставались с прибывшею с Дона молодежью и учили ее, как быть в дозорах, или как тогда называли — пикетах, как лавою заманивать неприятеля на своих драгун или пехоту, в какое место и как колоть одетых в металлические латы кирасир короля Фридриха. Война длилась семь лет. За эти семь лет в немецкой земле перебывало 16000 казаков и калмыков под командою генерал-майора Данилы Ефремова. Они разделены были на полки Краснощекова, Пушкарева, Луковкина, Попова, Себрякова, Дячкина, Туроверова, Перфилова, Ребрикова и Машлыкина.

Первый раз казаков увидали на немецкой земле. Немецкий священник, пастор Теге, так описывает их вступление в Пруссию: «Несколько тысяч казаков и калмыков, с длинными бородами и суровым взглядом, невиданным вооружением — луками, стрелами и пиками — проходили по улице. Вид их был страшен и вместе с тем величествен. Они тихо и в порядке прошли город и разместились по деревням, где им были отведены квартиры»…

Невозможно перечислить все те стычки, мелкие бои, в которых участвовали казаки. Они были разведчиками русской армии, они же хранили ее покой на походе и на отдыхе.

19 июля 1757 года казакам пришлось отличиться в сражении у деревни Грос-Эгерсдорф. В 1 час ночи немецкие полки н&чали стягиваться к одному месту и строить боевой порядок. Длинные линии построенных в три шеренги немецких гренадер скоро показались в рассвете летнего дня. Гремели барабаны, тихо колыхались знамена и тяжелым, все сокрушающим шагом наступали полки на наш бивак, только что по тревоге разбуженный. В те времена, после короткого «батального» огня переходили к атаке в штыки. Патроны жалели. Они были тяжелы, и солдаты не могли их иметь много. Штыковые свалки были ужасны. Громадные люди — в пехоту брали крупных высоких людей — со стиснутыми зубами, с огнем горящими глазами бросались в штыки друг на друга. Одна шеренга стремилась сломить другую, образовать прорыв, чтобы бить сзади и с боков.

Конница Фридриха, сидевшая на крупных тяжелых лошадях, строила длинные линии, без интервалов, и галопом, а в последнюю минуту в карьер бросалась на пехоту и конницу. Казаки не могли сломить их атак. Казачьи лошади были мельче, слабее, и при столкновении они были бы опрокинуты. Но казаки били конницу Фридриха. Били лавой!

Первая атака немецкой пехоты была отбита. Немцы бросились на середину нашей позиции, но и тут не могли прорвать тесно сомкнувшихся рядов гренадер императрицы Елизаветы. Пруссаки уже готовили свои тяжелые конные полки, чтобы поддержать пехоту. Драгуны немецкого принца Брауншвейгского строили боевой порядок.

В это время из-за края боровшихся русских полков показались донские казаки. Это был полк Серебрякова. Не спеша, казаки объехали болото колонной, потом быстро рассеялись тонкой лавою и с пронзительным гиком понеслись на прусских драгун.

Когда драгуны уже готовились ринуться им навстречу, казаки внезапно остановились, ловкие лошади донцов живо повернулись и казаки пошли назад. Драгуны понеслись за казаками.

— Заманивай! — раздалась по казачьим рядам команда. Казачья лава вдруг стала редкой и совсем исчезла… Казаки, совершенно незаметно для немцев, собрались на фланги. Перед пруссаками стояли, держа ружья наизготовку, 15 совершенно готовых к бою батальонов, а за ними 40 заряженных картечью пушек. Пруссаки не могли сдержать расскакавшихся в тесной толпе лошадей. Да и было поздно. Наша пехота раздалась, пушки окутались белым дымом, завизжала картечь, и, внося смятение и беспорядок в ряды пруссаков, начали падать лошади и люди. Знаменитые драгуны Фридриха повернули лошадей и в беспорядке начали уходить. Тут насели на них казаки Серебрякова, и поработала казачья пика! Казаки собрали потом чепраки с драгунских лошадей, сняли с них нашитые черные прусские орлы и сделали из них покров на аналой. Покров этот хранится теперь в ризнице Старочеркасского собора…

Под прикрытием казаков наша армия отошла с поля сражения и зазимовала. Некоторое время война совсем прекратилась, и даже опытные немецкие разведчики не могли узнать, что делают русские войска и где они… Так оберегали их донские казаки.

14 августа 1758 года произошло другое знаменитое в эту войну сражение, под Цорндорфом. В нем отличились казаки походного атамана генерала Краснощекова.

Уже больше месяца русская армия осаждала немецкую крепость Кюстрин, лежащую при р. Одере. По одну сторону этой реки стояли наши полки, другая была занята немцами. Там со дня на день ожидали прибытия самого знаменитого своими победами короля Фридриха. Все деревни и местечки кишели немецкими солдатами, повсюду стояли гусарские эскадроны и сновали их патрули. Казалось, мышь и та не могла бы проскочить через их посты. Но казаки проскакивали. Какое-то особенное удовольствие находили они переплыть синий Одер и с налета схватить партию скота, транспорт с хлебом, или, ночью, пустить красного петуха в занятую немецким отрядом деревню. Федор Иванович Краснощеков, еще мальчиком сопровождавший своего отца, знаменитого «Аксака», во все походы, много раз переплывавший Дон и Кубань, особенно любил эти лихие набеги за Одер.

В самый праздник Преображения, 6 августа, Краснощеков захватил на немецком берегу полторы тысячи голов рогатого скота, взял полтораста лошадей и три барки с мукой. На глазах у немцев казаки погрузили быками и лошадьми эти барки и увезли на свою сторону. Немцы усилили свои эскадроны, за Краснощековым следили целые полки гусар, казалось, уже теперь не придется казакам хозяйничать на немецкой стороне… Но не прошло и нескольких дней, как казаки из-под самого носа гусар отбили две с половиной сотни кавалерийских лошадей и 2 тысячи голов скота. Они выследили и самого короля. Неуловимым конным строем окружили они его колонны, налетали на них, стреляли с коня чуть не в упор, только немцы начинали строиться, они исчезали в лесах и за холмами.

Прусская армия подошла к нашей и в ночь на 14 августа у деревни Цорндорф начала делать свои построения. Первый удар немецких гренадер потеснил наши полки и припер их в угол, образуемый двумя речками. Но здесь наши полки так уперлись, точно в землю вросли. Напрасно немецкие батальон кидались на наших, осыпая их пулями, разбивая штыками, на место раненых и убитых становились новые солдаты, и слышна была среди треска разбиваемых прикладами черепов, среди шуршания разрываемых штыками мундиров одна грозная, суровая команда офицеров: «Сомкнись».

Король был вне себя. «Русского солдата мало убить, — сказал он, — его нужно еще и повалить!»

Было далеко за полдень. Семь часов уже боролись обе армии, и не могли немцы сломить упорства русских. Артиллерия уже давно смолкла, не трещала и ружейная перестрелка: враги сошлись грудь с грудью, дрались страшным рукопашным боем.

Краснощеков с донцами в это время забрался в тыл к неприятелю, зажег деревню, отнял обоз, оставленный под защитой крестьян, и отдал его на разграбление казакам.

Наконец, король приказал своей армии отойти. На другой день обе армии двигались одна подле другой, но казаки не допускали пруссаков до наших войск. Тогда знаменитый начальник немецких гусар, Зейдлиц, лучший кавалерист того времени, построил гусар и бросился с ними на казаков. И опять рассыпалась казачья лава, и за ее завесой показались наши пушки, и картечь опрокинула бессмертных гусар. Тогда казаки бросились за ними, с налету ворвались в ряды немецкой пехоты и взяли батарею в 8. орудий. Этим и окончился двухдневный бой у Цорндорфа, начатый и завершенный донскими казаками.

Год шел за годом. Русские войска медленно подавались вперед и занимались осадой городов. По обычаям тогдашней войны, на зиму войска отходили друг от друга и устраивались на зимних квартирах. Военные действия начинались с наступлением лета.

В 1759 году военные действия начались ранее, чем обыкновенно. Уже 23 мая казачьи полки стали нащупывать неприятеля. Впереди всех были полки Краснощекова и Луковкина.

Полковник Луковкин ворвался в местность, называемую Силезией, с 300 казаками и в 8 дней прошел ее всю опустошительным набегом. 5 июня при местечке Гарау он столкнулся с бессмертными черными гусарами Цитена. Цитен был такой же славный кавалерист, как и Зейдлиц, а черные гусары носили название бессмертных потому, что их никто еще не мог разбить. Но казаки бросились на них и так решительно взяли их в пики, или, как. тогда говорили, «в дротики», что гусары были разбиты. 8 июня, при деревне Гур, Луковкин разбил еще два эскадрона черных гусар, положив на месте 40 человек, взял в плен 20 и возвратился к армии с потерей только пяти казаков.

Полк Луковкина в эту войну постоянно имел дело с гусарами. Гусары со своими саблями, не имея пик, ничего не могли сделать против острых копий казачьих дротиков. Они сидели на лучших лошадях, их красивое, расшитое шнурами одеяние, их пестрые чепраки играли на солнце, их учили знаменитейшие кавалеристы всего мира. Зейдлиц и Цитен, и они все-таки не выдерживали атак и бежали перед донскими казаками, учениками бригадира Краснощекова и его сына. 19 января 1760 года Луковкин опять привел в армию 21 пленного гусара.

Казаки навели уже на немцев такой страх, что легкие их партии брали города. Так, 23 января 1760 года полк казаков с 50-ю нашими гусарами выгнал врага из г. Ландсберга и взяли с жителей штраф в 2 с половиной тысячи рублей!

Наши войска, прикрываемые такими смелыми и удачными налетами донцов, приблизились уже к самой столице прусского короля — Берлину. Наш главнокомандующий граф Салтыков собрал все легкие войска и всех казаков и под начальством генералов Тотлебена, Чернышева и Панина двинул к самому Берлину.

В ночь на 27-е сентября прусская двадцатитысячная армия отступила к небольшому городку Потсдаму, находящемуся недалеко от Берлина. Граф Панин, получивший известие об отступлении немцев, напал на их арьергард, настиг его в лесу и весь истребил.

Краснощеков с казачьими полками полным ходом пустился на преследование главных сил, нагнал их и загнал к самым стенам Потсдама. С другой стороны Чернышев подошел к Берлину, и Берлин сдался. Первый раз появились казаки на улицах большой европейской столицы. Стройными рядами, со склоненными пиками входили они на каменные мостовые и шли по длинным улицам, между рядами высоких домов. Берлинские немцы с любопытством смотрели на этих не виданных еще ими людей, на победителей их славных гусар.

Чернышев забрал в Берлине королевскую казну, приказал казакам истребить все магазины, склады оружия, арсенал, пушечный и литейный заводы и потом отступить. В Берлине донские казаки захватили одежду прусского короля Фридриха Великого — мундир его синего сукна с красными обшлагами, с серебряным аксельбантом и шитой звездой ордена Черного Орла, пару его перчаток и его белье. Все это казаки сдали Чернышеву, и теперь эти вещи хранятся в С.-Петербурге в артиллерийском историческом музее, в Петропавловской крепости.

Весь следующий год наши войска были заняты осадой немецкой крепости Кольберг. В то время, как осадный корпус рыл траншеи и готовился прочно осадить крепость, король прусский составил легкий корпус, которому поручил нападать на наши склады продовольствия и мешать подвозу припасов. Тогда и у нас образовали такой же корпус. Большую часть его составили казаки.

Однажды из этого корпуса потребовали сотню казаков в распоряжение полковника Александра Васильевича Суворова. Явившиеся к нему казаки увидали молодого, необыкновенно живого человека. Он был очень худой. Лицо его было обтянуто кожей. Большие глаза смотрели смело и отличались особенным блеском. Он сидел на казачьей лошади. Суворов повел казаков к р. Нетце, подошел к берегу, вошел в воду, за ним пошли и казаки и с ними немец-проводник. Быстро переплыли они реку и в наступившей ночи пошли по глухому проселку. В ночь они сделали 45 верст. Перед рассветом показались каменные стены небольшого городка Ландсберга. Увидав его, Суворов обернулся к казакам и воскликнул:

— Город наш! Ура! Нападем!

— Там прусские гусары, — боязливо шепнул ему проводник.

— Помилуй Бог, как это хорошо! — сказал Суворов. — Их-то мы и ищем!

Казаки поскакали за Суворовым к воротам городка, но ворота оказались запертыми. Однако, не впервой было донцам врываться в городки и селения. Раздобыли откуда-то бревно.

— Ломи их! — крикнул Суворов.

Казаки раскачали бревно на руках, ударили раз, другой — ворота разлетелись. С гиканьем и пальбой казаки вскочили в город, часть гусар перебили, часть захватили.

— Одно ломи! другое жги! — кричал Суворов, когда казаки подскочили к мосту. Быстро соскочили казаки с лошадей, появились у них в руках факелы, раздобылись ломами, соломой, настелили солому по мосту, пуками повязали по сваям, уже рыбаки из низовых расстарались откудд-ш лодками и жгли мост. Суворов всюду был вместе с казаками. И они ему нравились, и он их увлекал. Все кипело у него в руках. Получаса не прошло, как уже казаков не было в Ландсберге, но не было и моста, по которому должна была наступать немецкая армия.

Суворову дали три гусарских и семь казачьих полков. С этими силами Суворов постоянно тревожил пруссаков.

Так впервые стали донцы под команду знаменитейшего впоследствии российского полководца Суворова. Они сопровождали его потом во всех его победоносных походах, они составляли ему славу, так же как он составлял славу им. С ним ходили и у него учились лучшие герои Дона этого времени: Платов, Орлов, Денисов, Исаев, Сысоев, Луковкин, Краснов, Иловайский и другие. Слава Суворова до того тесно сплелась со славою Дона, он стал таким родным казакам, что в 1900 году, в столетнюю годовщину его смерти, 1-й Донской казачий полк получил наименование 1-го Донского генералиссимуса Суворова полка.

В 1761 году военные действия против пруссаков были окончены. Мир был заключен в 1763 году. За боевые подвиги в эту войну войску Донскому было пожаловано большое белое знамя.. Получили награды и казачьи полковники. Имена героев этой войны — генералов Федора Ивановича Краснощекова и Луковкина — не были забыты и потомками. В 1904 году, по повелению ныне благополучно царствующего Государя Императора Николая II Александровича, донские казачьи полки: № 6 был назван полком генерала Краснощекова и № 10 — полком Луковкина.

Первая война с турками императрицы Екатерины II 1762—1774 гг.

В день 13 сентября 1761 года, в 30 верстах от города Черкасска, при урочище Богатом Источнике, на правом нагорном берегу Дона, у впадения его в Азовское море, построена была крепость Св. Димитрия Ростовского. По обе стороны крепостного вала были выстроены две городские слободы. Строителем крепости этой был инженерный подполковник Ригельман. Жители слобод, составивших потом город Ростов, состояли из русских купцов, мелких русских дворян, малороссиян, греков и грузин. Из этой крепости вскоре вырос большой торговый город. Иностранные — греческие, турецкие, итальянские и венецианские корабли приходили сюда из Средиземного и Черного морей, привозили дорогие товары, которые отсюда шли в Черкасск и по Дону в Россию.

Через восемь лет после закладки Ростова возобновлены были города Азов и Таганрог. Но для того, чтобы русским было позволено устроить эти города, им пришлось вынести тяжелую войну с Турцией, продолжавшуюся с 1762 по 1774 год. Война эта была необыкновенно удачная для русских. В ней участвовало до 22000 донских казаков, под начальством походных атаманов Михаила Позднева, Тимофея Грекова, Дмитрия Мартынова и Никифора Сулина. Русская армия била турецкую в больших сражениях на море и на суше, казакам же приходилось нести, по преимуществу, сторожевую службу.

Войну эту начала императрица Екатерина II, правившая Россией с 1762 по 1796 год, заслужившая от своих подданных за мудрое управление наименование Великой. Народ русский и казаки так любили свою царицу, что обычное название ее было: Матушка Царица, Матушка Екатерина. И теперь еще старики-казаки, вспоминая своих дедов, говорят: «Он служил при Матушке-Царице», или просто: «Убит он при Матушке в таком-то году».

Нахождение полков донских при блестящей русской армии не мешало казакам отличаться в смелых рукопашных схватках с турецкими наездниками. 6 марта 1769 были отстроены Азов и Таганрог; поселенные в них, большей частью в наказание, казаки наряжались в солдаты и не считались казаками. Таким образом, донцы постепенно отходили от моря, и место их, и охрану берегов занимали солдатские полки. Удаление от моря заставило казаков прочнее осесть на земле, обратить внимание на земледелие, на скотоводство и коневодство. Все отряды казачьи с этого времени выходили в поход на конях. Из войны и походов казаки приводили лошадей той породы, какая находилась у врага. Эти лошади, смешиваясь в табунах со степной лошадью калмыцкой породы, и дали ту казачью донскую лошадь,. которая так прославилась во все войны резвостью и выносливостью. Больше всего приводили казаки лошадей турецких, арабских, персидских и кавказских. Эти лошади не очень крупные, но нарядные, в походе ходили под казаками, а на Дону поступали в казачьи косяки. Донцы отлично ездили на них. Любимым их оружием стала пика. Грозна и страшна была казачья пика врагам России.

Первые восемь лет война с турками шла без большого успеха. Наши войска двигались медленно, занимались больше осадами крепостей и побед больших не одерживали. Но на девятый год, в 1770 году, во главе наших войск стал фельдмаршал Румянцев.

Он сразу оживил войска. Облегчивши обозы, уменьшивши ношу солдата, Румянцев смело пошел к Крыму. 7 июля 1770 года он разбил крымского хана, подкрепленного турками на берегах речки Ларги.

18 июля он подошел к речке Кагулу, за которою расположена была вся турецкая армия. Ею командовал первый генерал султана — великий визирь.

Между тем, еще 15 июля, к нашей армии с Дона прибыл новый полк Иловайского. Казаки этого полка, большей частью молодежь, наслушавшись рассказов старых, бывалых казаков, желали поскорее отличиться. 18 июля казаки Иловайского занимали передовые посты. В это время великий визирь, окруженный большой толпою своих генералов и сильным конвоем, выехал осмотреть расположение нашего войска. Полк Иловайского живо собрался с постов и на глазах всего русского лагеря сразился с турецким конвоем. Казаки так ловко действовали пиками и шашками, что визирь, со всеми окружавшими его турками, помчался во весь опор к своему лагерю. Один казак уже схватил его за длинную седую бороду, но визирь вырвался и ушел; 15 богато одетых наездников турецких положили казаки на месте.

Когда усталые, а многие и перераненные, казаки возвращались в лагерь, армия, по приказу Румянцева, встретила молодых удальцов музыкой, барабанным боем и громкими криками «Ура!»

21 июля Румянцев в кровопролитном сражении на речке Кагуле разбил великого визиря и преследовал остатки его армии на несколько верст. Этими победами, совершенными в Турции, султан был сильно потрясен.

В то же время другая наша армия, под начальством князя Долгорукова, занимала Крым. В этой армии, состоявшей из 11 пехотных и 13 конных полков, находилось 7000 казаков под командой походного атамана Себрякова. Тот самый Крым, который был целью отважных морских поисков и набегов казаков в старину, был скоро занят армией Долгорукова.

В эту войну казакам не пришлось действовать целыми полками, не пришлось и особенно отличиться крупными победами над неприятелем. Они несли невидную, но страшно тяжелую службу мелкими партиями. На этой службе каждый казак был героем. Имена отличившихся перечислить невозможно. Войско Донское служило так образцово в эту войну, что граф Румянцев выдал казакам похвальное свидетельство. В этом свидетельстве он пишет о всех старшинах и казаках войска Донского, что «подвиги их против неприятеля отлично споспешествовали все славные успехи российского оружия. Они составляли зимою и летом первую стражу армии, не утомляясь ни нуждой, ни невыгодами, особенно в необитаемых местах. Их бдению и врожденному в них военному искусству мы особенно обязаны тем, что неприятель нигде не мог во вред наш скрыть своего движения, но был часто самими казаками отбит. Казаки, побуждаемые доброй волею и рвением к службе всюду, где было столкновение с неприятелем, в мелких и больших стычках и в самых генеральных сражениях, пускались в огонь первые, отличаясь храбростью чрезвычайной, повиновением власти и жертвованием самой жизни обретали многие над неприятелем победы. Доказательства их мужества, военного искусства, старания и послушания в действиях, которые я или генералы, командовавшие отрядами им поручали — так велики, что описать их трудно и нельзя достаточно похвалить. Я заключаю свое свидетельство тем, что храброе и полезное отечеству Донское войско по отличным своим заслугам, в войне доказанным, достойно Высочайшего благоволения и милостей Монарших».

И императрица Екатерина при пожаловании наград войскам не забыла и донских казаков: за участие в этой войне она пожаловала войско 28 июня 1775 года похвальной грамотой и 10 июля 1775 года белым, великолепно украшенным знаменем. На знамени была надпись: «Нашему вернолюбезному войску Донскому за храбрые и мужественные подвиги во время минувшей войны с турками».

Во время этой войны Дону пришлось испытать сильное искушение. Весь юг России, все низовье Волги было охвачено страшным крестьянским бунтом, с которым с трудом могли справиться русские войска. Во главе этого бунта стоял донской казак Зимовейской станицы Емельян Пугачев.

Пугачев 1770—1775 гг.

Рядом с войском Донским, к востоку от него, захватывая нынешнюю Астраханскую губернию, лежало Волжское казачье войско. Теперь его нет больше, и бывшие волжские казаки составили Астраханское казачье войско, выставляющее в мирное время один полк. Еще дальше, за Волгой, по реке Яику, как тогда называли Урал, лежало Яицкое казачье войско, теперь Уральское.

Известия из Петербурга в эту далекую окраину тогдашней России доходили медленно. Мало было охотников ездить в глухие степи, где бродили шайки татар, калмыков и киргизов. Туда спасались все те, кто исповедовал старую веру и кто боялся преследования за это. Много бежало туда и казаков с Дона. Там, да на Тереке, как некогда на Дону, не спрашивали, почему и от кого бежит человек. Русских людей было мало, ими дорожили, каждый лишний пришелец был нужен для защиты маленьких станиц и хуторов.

Казаки с Дона уходили в это время из-за притеснений войскового атамана Данилы Ефремова и из-за нелепых слухов, пущенных им по Дону о том, что казаков будут «писать в регулярство», делать солдатами, что поступят они под команду русских офицеров. Действительно, казаки, посланные для заселения Азова и Таганрога, поступили под начальство поручиков и ротмистров. Это казаков волновало, и они писали жалобные письма на Дон.

Доном правил атаман Ефремов. Он расширил свои владения по р. Донцу и Калитве и неправильно наряжал казаков на службу. Об этом узнала императрица и приказала русскому генералу Черепову арестовать Ефремова и послать его в Петербург для суда. Черепов хотел взять Ефремова силою, но казаки заступились за атамана, избили Черепова и хотели его бросить в воду. Ефремову едва удалось спасти Черепова.

Когда императрица узнала об этом, она прислала новую команду для ареста Ефремова, его взяли и отвезли в Петербург. Казаки некоторое время пошумели, но вскоре успокоились.

Как раз в то время, когда по Дону волновались казаки, боясь, что их станут «писать в регулярство», то есть сделают солдатами, на Дон пришли известия о смуте в Яицком войске, явились подстрекатели от виновника этой смуты, Пугачева, сулившего донцам всякие льготы и называвшего себя императором Петром III. Но донцы не пристали к этой смуте, дали ей суровый отпор, и в бурном движении бунта, захватившего тысячи людей, поднявшего Яицкое и Волжское войска, многих регулярных солдат, крестьян и даже дворян, остались верными своей матушке-царице!

Вот как произошла эта смута: незадолго до этого времени в Яицке был арестован яицкий казак Богомолов. Сидя под арестом, он показал караульным солдатам какие-то следы на своем теле и уверил, что это крест.

— Крест этот означает, — говорил Богомолов, — что я вовсе не казак Богомолов, а император Петр III Феодорович.

За такие нелепые речи Богомолова вскоре сослали в Сибирь. Но сослали его тайно, никто не видал этого, и вот, по Яицкому войску пошел слух, что Богомолов бежал, что он скитается по войску и ищет людей, которые вступились бы за него и помогли ему сесть снова на царское место.

Слухи эти дошли и до Дона. И там по городкам и станицам стали шептаться, что император Петр III Феодорович жив, что он скоро взойдет на престол, прогонит бояр и дворян и объявит всякие милости казакам и крестьянам и заступится за старую веру отцов.

Чем невероятнее слух, тем легче ему верится в темном народе. И вот, в народе стали ожидать пришествия императора Петра и обещанных им милостей.

В это время по яицким степям скитался донской казак Емельян Пугачев, спасавшийся от войскового суда. Пугачев родился в Зимовейской станице и в молодых годах занимался с отцом хлебопашеством. 17-ти лет он женился и, прожив с женой всего одну неделю, был отправлен в Пруссию, где был во время Семилетней войны в отряде генерала Чернышева. Полковник Денисов взял его вестовым к себе. Во время ночного нападения пруссаков Пугачев упустил одну из лошадей Денисова и за это был жестоко наказан плетьми.

В турецкой войне Пугачев участвовал уже в чине хорунжего. Он был отличный стрелок, наездник, прекрасно колол пикою, притом был тихий и покорный казак, и начальство его отличало. На этой войне Пугачев захворал чирьями, покрывшими его грудь и ноги, и, как больной, отправлен был на Дон. Живя на Дону, Пугачев помог своему зятю бежать на Терек. Это было запрещено. Зятя его поймали, и Пугачеву грозило жестокое наказание. Пугачев бежал и скитался под видом раскольника, пришельца из Польши.

Был он и в Яицком войске и здесь слышал рассказы об императоре Петре III. Однажды Пугачев парился в бане с другим яицким казаком. Тот заметил у него на груди на коже следы его болезни и спросил: «Что это такое?» Пугачев промолчал. Когда вышли из бани, Пугачев подозвал этого человека и сказал ему, что это знаки креста, и что он вовсе не Пугачев, а император Петр III.

Как ни мало похож был простой рябоватый донец, с лицом, поросшим жесткой бородой, не только не образованный, но и неграмотный, на императора, — ему поверили, и вокруг Пугачева стали собираться янцкие казаки.

Взволновалось Яицкое войско. Толпы крестьян, беглых солдат стали сходиться к Пугачеву. Пугачев был казак смышленый. Он видал виды во время прусской войны, кое-чему научился, составил свою гвардию; яицких, оренбургских казаков, беглых солдат и крестьян, калмыков и башкир он разделил на полки, назначил полковников, атаманов, сотников и хорунжих. Каждому полку дал свое знамя. Знамена у него были красные и желтые. На знаменах он нашил кресты и образа. И вот, с этою ратью Пугачев двинулся вверх по Волге. Он подвергал мучительным казням всех тех, кто не признавал в нем императора, он рубил, жег и резал помещиков, обращая в пустыню места, где проходил. Грубый и невежественный, он в церкви входил в царские врата и садился на престол со Св. Дарами, думая, что это престол царский. Он посылал повсюду грамоты, называл себя Петром III, говорил, что он идет за старую веру и за свободу крестьян, но подписать эти грамоты он не мог по безграмотности.

С толпою обезумевшего народа Пугачев осадил и взял Оренбург, занял Казань, захватил в свои руки все течение Волги. Везде признавали его государем, и он правил, как умел, то объявляя милости, то казня немилосердно.

Императрица должна была собрать против него громадное войско, во главе которого стали лучшие ее генералы, и повести правильную войну с Пугачевым.

Вести о победах, славе и завоеваниях Пугачева дошли и до Дона. В станицы и городки казачьи посылались Пугачевым грамоты с увещаниями донцов, и ездили туда тайные подговорщики.

Но донцы с отвращением выслушивали тот вздор, который им рассказывали про Пугачева. Для недопущения в войско пугачевских сообщников войско Донское в октябре 1772 года постановило выбрать тысячу человек из лучших казаков с тем, чтобы они были готовы к походу по первому требованию. Станичные атаманы обязаны были зорко следить за всеми приезжающими и приходящими, «особливо из бродяг и носящих на себе образ нищего». В ноябре 1773 года полковник Денисов, тот самый, у которого Пугачев был вестовым, просил разрешения военной коллегии собрать в войске 500 человек казаков и с ними идти прямо на Оренбург для поражения самозванца. Отряд Денисова, по повелению императрицы Екатерины II, поступил в ведение генерала Мансурова, стоявшего у Самары.

Казакам омерзительно было слушать о казнях и неистовствах, творимых Пугачевым. Жена и дети Пугачева ходили, побираясь милостынью. Казаки отреклись и от них. В них приняла участие императрица Екатерина и приказала отправить жену Пугачева в его стан, в надежде, что жена уличит мужа в самозванстве. Дом самозванца в Зимовейской станице был уничтожен, и место оставлено порожним. Станичники Пугачева просили разрешения выселиться на другое место, чтобы не жить им на том месте, которое осквернено было мерзкими поступками Пугачева.

Между тем русская армия, предводительствуемая генералом Михельсоном, постепенно теснила Пугачева. Уже Самара и Оренбург были освобождены от бунтовщиков, уже многие из сообщников Пугачева кончили жизнь свою презренной смертью на виселице. Пугачев задумал тогда идти да Дон и там искать себе помощи. Однажды он прошел в палатку к своей жене и сказал ей:

— Что, Дмитриевна, как ты думаешь обо мне?

— Да что думать-то, — отвечала она, — будене отопрешься, так я твоя жена, а вот это твои дети.

— Это правда; я не отопрусь от вас, только слушай, Дмитриевна, что я тебе скажу; теперь пристали ко мне наши донские казаки и хотят у меня служить, так я тебе приказываю, неравно между ними случатся знакомые, не называй меня Пугачевым, а говори, что я у вас в доме жил, знаком тебе и твоему мужу; и сказывай, что твоего мужа в суде замучили до смерти за то, что меня у себя держал в доме.

— Как я стану это говорить?! Я, право, не знаю.

— Так и сказывай, что ты жена Пугачева, да не сказывай, что моя, и не говори, что я Пугачев. Ты видишь, что я называюсь ныне государем Петром Феодоровичем, и все меня за такого почитают. Так смотри же, Дмитриевна, исполняй то, что я тебе велю, а я, когда Бог велит мне быть в Петербурге и меня там примут, тогда тебя не оставлю, а буде не то, так не пеняй — из своих рук саблей голову срублю.

После этого жена беспрекословно исполняла приказания мужа.

Пугачев послал на Дон воззвание, где, обещая донцам всяческие вольности, повелевал им стать на его сторону.

Но на Дону воззвания Пугачева не имели успеха. Атаман Сулин объявил по войску, что тому, кто поймает злодея, будет выдано 25000 рублей и золотая медаль. На Дону стали собирать казаков. Начальствовать ими было поручено полковнику Алексею Иловайскому. Но на Дону трудно было собрать большое войско. Почти все способные носить оружие казаки находились на войне с турками, в Крыму и в Турции. Собиравшиеся казаки приходили с дурным вооружением и на плохих лошадях. Отряды устраивались в Скуришенской и Арчадинской станицах. Составилось три отряда — одним командовал полковник Луковкин, другим — Максим Янов и третьим — Андрей Вуколов. Эти силы должны были отразить Пугачева, с громадною толпою надвигавшегося на Дон со стороны Камышина.

В августе месяце самозванец ворвался в пределы Донского войска. Одна партия бунтовщиков пошла по берегам р. Медведицы, другая — по Иловле и третья — по Хопру. Мятежники на своем пути разоряли и сжигали все. Жители не могли им оказать никакого сопротивления. В станицах оставались только старики, женщины и дети. Они спасались в лесах, оставляя все имущество пугачевской толпе. 14 августа Пугачев разорил станицы: Березовскую, Малодельскую, Заполянскую, Орловскую и Раздорскую на Медведице. В Березовской станице мятежники потребовали станичный конный табун и выбрали из него самых лучших лошадей, в Малодельской — повесили несколько казаков, а в Заполянской — жестоко избили станичного атамана и двух стариков за то, что они не могли их снабдить овсом и сеном.

Нашествие Пугачева с толпами мятежных крестьян было хуже татарского набега.

Походный атаман Луковкин, со старшинами Яновым и Вуколовым, имея под своим начальством всего 550 казаков, пошел на мятежников, бывших у Етеревской станицы. Ночью на 17-е августа Луковкин выступил с казаками против Пугачева. В одну ночь казаки прошли 80 верст и днем совершенно неожиданно напали на мятежников, пьянствовавших в Етеревской станице. Многие были убиты, многих забрали в плен, но большая часть бежала к Заполянской станице. С маленьким, но храбрым отрядом Луковкин преследовал их, разбил еще раз у Малодельской станицы при кургане Караул и выгнал их совсем из войска.

После этого казаки Луковкина соединились с отрядом Иловайского и отправились в Воронежскую губернию.

Пугачев послал было еще грамоты на Дон, но казаки арестовали его людей и приготовились встретить Пугачева.

Пугачев не решился идти в войско Донское и пошел назад к Царицыну. Он двигался так быстро, что войска едва успевали его настигать. Кругом Царицына все крестьяне бунтовали и царицынский комендант просил помощи у донцов. По приказанию войскового наказного атамана войска Донского Сулина, все служилые казаки, состоявшие на льготе до отставки и жившие от Маноцкой до Тарновской станиц, и казаки донецких станиц были вызваны на службу. Составлено было два полка — Макара Грекова и Акима Карпова. Из возвратившихся с Кубани на льготу полков Павла Кирсанова, Матвея Платова и Акима Уварова была выбрана тысяча доброконных казаков и из них составлено еще два полка — Кирсанова и Платова. Эти полки поспешно выступили к Царицыну.

Туда же шел полковник Федор Кутейников, соединившийся с полковниками Василием Маньковым, Карпом и Михаилом Денисовым. На р. Мечетной казаки встретились с Пугачевым. Кутейников, Маньков и Денисов три раза атаковали мятежников и все три раза прогоняли толпы до самых пушек Пугачева, но пушек захватить не могли. В третью атаку Кутейников столкнулся с одним яицким казаком. Он зарубил его, но казак успел нанести Кутейникову две раны: в грудь и левый бок. Кутейников от этих ударов упал с коня и был схвачен бунтовщиками. С него содрали платье и амуницию, связали ему назад руки, таскали его за волосы, били, надели на шею ременный аркан, которым едва не удавили, и, наконец, привязали его к колесу. Так оставался привязанным Кутейников до тех пор, пока его не потребовали к Пугачеву. Когда Кутейникова привели к самозванцу, Пугачев сидел у себя в шатре за столом, окруженный своими товарищами. Подле него стоял штоф водки. Пугачев спросил Кутейникова его фамилию. Кутейников назвал себя.

— Так ты, брат, мне и роднёю причелся, — сказал Пугачев. — Ты Пугачева дом разорял? — спросил он Кутейникова.

— Не разорял, а исполнял волю командирскую. Пугачев приказал ввести в палатку свою жену и спросил Кутейникова:

— Узнаешь ли Пугачиху?

— Не знаю, — отвечал Кутейников.

— Вот Пугачиха, — сказал Пугачев, показывая на жену.

— Я ее никогда не видывал, — сказал Кутейников.

— Выведите его и завтра повесьте, — приказал Пугачев.

Но прежде чем повесить Кутейникова, Пугачев приказал пытками заставить его изменить присяге и передаться на сторону самозванца. Сначала грозили его повесить, но Кутейников промолчал; тогда обещали его расстрелять, потом четвертовать и, наконец, отрезать пятки и вытянуть из ног жилы. Кутейников ничего не отвечал Пугачеву. Тогда Пугачев приказал казанскому татарину пристрелить Кутейникова. Кутейникова вывели из обоза, перевели через буерак, посадили в поле и татарин стал стрелять в него. Три раза ружье татарина давало осечку, и Кутейников ожидал смерти. На четвертый раз татарин стрелял в Кутейникова в упор, в левый бок. Кутейников свалился в овраг и два часа пролежал без чувств. Когда он очухался, Пугачев ушел уже к Царицыну. Полумертвый донской полковник был найден двумя казаками, уходившими от Пугачева, и доставлен ими в Качалинскую станицу.

Между тем Царицын отстоялся от пугачевской толпы и Пугачев пошел по Волге к Черному Яру.

Передавшиеся на его сторону донцы скоро узнали его. По лагерю пошли разговоры, что Пугачев их донской казак, бывший в прусскую войну хорунжим. Донцы, убедившись, что «конечно, он не государь», стали уходить из лагеря самозванца. И вскоре ни одного донского казака уже не было с Пугачевым. Сомнение зародилось в толпе. Стали рассказывать, что во время переговоров с царицынцами один донской казак, стоя на валу, кричал Пугачеву: «Здорово, Бмельян Иванович!» Заметили и то, что Пугачев сторонился донских казаков и, проходя мимо них, отворачивался.

Пугачев, чуя недоброе, спешил к Яику. За ним шел генерал Михельсон и с ним несколько донских казачьих полков. Донцы решили возможно скорее извести изменника, порочившего честное имя донского казака.

В самом стане Пугачева началось просвещение умов. Яицкие казаки увидали, в какой позор их вовлек Пугачев, схватили его и выдали русским войскам. Скованного по рукам и по ногам Пугачева в большой клетке привезли в Москву. Сопровождал его генерал Александр Васильевич Суворов. В Москве Пугачев признался во всех своих злодеяниях. Выведенный на казнь, Пугачев перекрестился, сделал несколько земных поклонов, кланялся в землю народу и говорил прерывающимся голосом: «Прости, народ православный, отпусти мне в чем я согрубил перед тобою! Прости, народ православный!» — Потом кинулся на плаху. Палач отрубил ему голову.

Казаки через правившего всем югом России Потемкина просили императрицу о перенесении Зимовейской станицы на другое место. Просьба их была исполнена. Станицу перенесли на другой берег реки и назвали Потемкинской. Самый род Пугачевых был переименован в Сычевых, и на Дону не осталось ничего, что напоминало бы об этом изверге, опозорившем войско Донское.

Тогда же последовал указ о переименовании города Яицка, где больше всего было изменников, в Уральск, реки Яика — в Урал и Яицкого войска — в войско Уральское.

Императрица в награду войску за его ничем не поколебленную верность и помощь, оказанную при преследовании Пугачева, приказала выслать в Москву 65 человек казаков, «самых лучших и способнейших в оборотах казацких». Выбранные казаки должны был прибыть в Москву к январю 1775 года и составить почетный конвой Императоицы; впоследствии они переведены были в Петербург, составили лейб-гвардии казачий эскадрон и послужили основанием первому донскому гвардейскому полку — Лейб-гвардии Казачьему Его Величества полку.

В то же время и на Дону нашли необходимым иметь у атамана всегда под рукой надежный и хорошо обученный полк постоянной службы. По приказанию Потемкина, заведовавшего тогда всеми казачьими полками, атаманом Иловайским был собран изо всех станиц тысячный полк, получивший наименование Атаманского.

Из конвойной команды императрицы Екатерины II образовался, таким образом. Лейб-гвардии Казачий полк, а войска Донского Атаманский полк потом сделался Лейб-гвардии Атаманским Государя Наследника Цесаревича полком.

Казаки на Кубани.

Из Дона через станицы Раздорскую и Цымлянскую шла большая дорога в Задонскую степь и на Кубань. Раньше по этой дороге ходили казаки искать добычи в кубанских степях и в Кавказских горах, по этой же дороге, приходили на Дон за добычей и пленными татары. Не один казак томился в плену у закубанских татар и не одна черкешенка была увезена оттуда же казаками и стала казачьей женой. Это был широкий боевой путь. Здесь, на границе, и во времена Екатерины война была всегда. Здесь научались воевать донские казаки и с этой линии вышли почти все донские герои. Казак, попадавший сюда на службу, сразу обучался и вниманию и осторожности. Эта линия была школой храбрецов. Раньше на нее шли казаки охотою, собираясь станицами, или ватагами. При императрице Екатерине Великой по этой линии были поставлены казачьи полки. Они должны были не допускать никакого прорыва в русские города, на них лежала священная обязанность охранять дома казачьи, казачьи станицы и городки.

Против казаков стояло дикое и храброе племя закубанских татар. Ловкие и смелые, как хищные звери, подкрадывались они к казачьим бивакам, нападали неожиданно, и казакам нужно было иметь особенное искусство, чтобы не поддаться этим атакам. Их лихие наездники — джигиты, их начальники — уздени, не раз похвалялись пройти весь Дон, снести с лица земли все городки казачьи.

Про это у казаков и песня была сложена:

На усть, было, батюшки тиха Дона

Не черные вороны в стадо слеталися,

Собирались, съезжались в круг донские казаки;

Среди круга стоит золотой Царский бунчук,

Под бунчуком стоит стулечко распущенное,

На стуле сидит войсковой наш атаман.

Не золотая то трубочка вострубила

И не серебряная речь возговорит:

— Вы други, мои други, вы донские казаки!

Вы послушайте мои други, что я буду говорить:

Хвалится, похваляется Закубанский Большой хан,

Он хвалится, похваляется на тихий Дон побывать

И батюшку, славный тихий Дои, насквозь пройти,

А матушку, широку Волгу, в обретки перебресть,

Яик-то, славный город, он шапками заметать!

Неужто у нас не стало на тихом Дону казаков?

Неужто они не станут за отцов своих, матерей?

Неужто не станут за жен своих, за детей?

И казаки грудью вставали за тихий Дон. Здесь, в Закубанье, казачья кровь лилась рекой. В 1773 году крымский хан Девлет-Гирей, чуя погибель Крыма, покоряемого русскими войсками Долгорукого, возмутил кубанских татар, и они стали собирать большую рать.

В это время на Кубань шел обоз. Везли казакам на линию провиант и припасы, ехали переселенцы нановые места, гнали скот, верблюдов. Этот огромный обоз вел полковник Бухвостов с двумя полками казаков — Матвея Платова и Ларионова, и двумя пушками.

В авангарде шли Платов и Ларионов. Была ранняя весна, степь зацвела. 3 апреля полк Платова расположился на ночлег в глухой степи у р. Калалах, недалеко от Ейска. Стих гомон казачьих голосов, лошади поели корм и дремали, переминаясь с ноги на ногу. Платов, молодой 23-летний полковник, только что устроился спать, как к нему в палатку заглянул старый, не раз бывавший в закубанской степи казак.

— Матвей Иванович, — тихо сказал он, — подь сюда на минутку.

Платов быстро оделся и вышел с казаком в открытую степь.

— А ну, приляг ухом к земле, — сказал Платову казак. Платов прилег.

— Ну, что слышишь, Матвей Иванович?

— Слышу какой-то шум, похожий на крик птиц, — сказал, приподнимаясь, Платов.

— Да разве птица кричит в темную ночь? Она сидит смирно, — сказал старый донец.

— Так что же это такое? — спросил Платов.

— А вот что. Неприятель недалеко. Он стал лагерем, разложил огни, на свет поднялась птица и кричит. По большому крику надо полагать, что огней много, значит много и басурман. Теперь нужно держать ухо востро и ждать на заре нападения. Поживешь, Матвей Иванович, довольно — узнаешь и больше.

Платов выслушал слова сметливого казака, тихо прошел в лагерь, поднял свой полк, окопался, составил повозки внутрь своего бивака и стал ждать нападения. На рассвете появилась орда. Девлет-Гирей с 20000 всадников надвигался на полки Платова и Ларионова, окопавшиеся в степи. Послали двух казаков с донесением Бухвостову. Один тут же был убит, другой ускакал благополучно.

Поднявшееся солнце осветило пеструю орду татарскую. Красные и белые чалмы, пестрые куртки татар цветным ковром облегли казачий лагерь. Среди этой толпы серебряными искрами сверкали панцири, сделанные из стальных цепочек, кавказских рыцарей из Кабарды. Они гарцевали на легких лошадях подле самых окопов, метали стрелы и пронзительно кричали. Все поле было покрыто всадниками.

Ларионов был старше Платова, но Платов, видя колебания товарища, взял командование на себя и решил отбиться от неприятеля во что бы то ни стало. Семь раз атаковали татары лагерь Платова и семь раз две его пушки и дружные залпы казачьих ружей отбивали их натиск. Много полегло казаков за валами, многие были изранены; укрепление было разбито в нескольких местах, повозки поломаны. Треть лошадей, стоявших в середине окопа, были перебита. Отчаяние охватило казаков. Патронов было мало, солнце наступившего дня пекло невыносимо, нечем было утолить жажду, и помощь не шла ниоткуда.

Задумчивый и печальный стоял при своем полку полковник Ларионов. Вдруг он подошел к Платову.

— Матвей Иванович, — тихо сказал он, — нам придется сдаться. Сопротивление бесполезно. Мы зря погубим казаков.

— Нет! — решительно сказал молодой полковник. — Пускай лучше я умру с честью и славою, чем отдамся врагу на поругание, к стыду моего отечества. Что будет, то будет. Я надеюсь на Бога. Он не оставит нас без помощи!

И снова казаки стали заряжать ружья и выстрелами отбивать приближавшихся татар. И вдруг раздался радостный крик:

— Пыль вдали! Это наши.

И, действительно, вдали показалась колонна. Вот передние сдержали скок своих лошадей, перевели их на рысь, вот задние надвинулись и широкая казачья лава развернулась и понеслась на татар. Это был полк Уварова.

«На коней!» — крикнул воодушевленным голосом Платов — и его казаки и казаки Ларионова выскочили из укрепления и бросились на татар. Атакованные с двух сторон казаками татары кинулись наутек, в степь. Казаки их преследовали. Так скакали татары пять верст, когда неожиданно налетели на гусарский полк Бухвостова, принявший их в шашки. Все поле покрылось убитыми. Кабардинские лошади, лишившись всадников, носились со ржанием по полю. Казаки отлавливали их.

Победой над татарами на р. Калалах казаки были обязаны молодому своему герою — Платову.

Казачьи полки остались на линии. В 1770 году к ним приехал генерал Суворов. По его указаниям вдоль Кубани, до самого устья ее было построено 4 крепости и 20 небольших укреплений — редутов. Их оберегали солдатские и донские полки. Казачьи полки приходили и уходили, сменяясь чуть не ежегодно. И каждому полку приходилось сразиться хоть раз с черкесами и татарами, которые не оставляли в покое нашей линии. Особенно усилили они свои нападения в 1777 году. Тогда линию охраняли два казачьих полка: Кульбакова и Вуколова. Они были растянуты по постам. На каждом посту стояло по тридцати человек при старшем. Казаки построили вышки для часовых. Выставляли часового, подчаска, посылали дозоры. Ночью высылали дозоры и закладывали секреты. Здесь, в Кубанской степи, в постоянной опасности от врага, казаки составили способ охранения линий. Их способ потом вошел во все наши уставы полевой службы, был принят и за границей. И теперь мы охраняем себя так, как придумали охранять себя наши деды во время службы на Кубанской линии, во времена Суворова и Платова.

6 июня 1777 года с Темрюкского поста донесли, что там видели лодку, быстро исчезнувшую в камышах. Доносивший хорунжий сообщил, что, вероятно, будет нападение, но потом прислал вторичное донесение, сообщая, что все спокойно. Но Кульбаков знал, что на Кубани ничто не случается зря и появление лодки что-либо обозначает. Он захватил с собою 200 казаков и эскадрон гусар и к ночи пришел к Темрюкскому посту. Ночь была бурная. Ветер шумел ивами и прибрежными камышами, вода бурлила и плескалась в Кубани. Усталые казаки позаснули под вой ветра. Ночью надвинулась мелкая хмара. В пяти шагах ничего не было видно.

Вдруг раздались отчаянные крики и стоны. 500 черкесов напали на сонный бивак. Но Кульбаков громким голосом привел казаков в порядок, казаки сели на лошадей, не расседланных с вечера, бросились на черкесов и прогнали их за Кубань. Все дело продолжалось четверть часа. Черкесов порубили достаточно. 20 тел черкесских осталось на нашем берегу, да неизвестно сколько увезли, по своему обычаю, черкесы за реку. Но и казаки потеряли убитыми есаула Персидского и 5 казаков, и ранеными есаула Попова, хорунжего Кондратова и 26 казаков, и 2 пропали без вести.

В октябре месяце в таком же нападении казаки потеряли полковника Вуколова и много убитых и раненых казаков.

орда. Девлет-Гирей с 20000 всадников надвигался на полки Платова и Ларионова, окопавшиеся в степи. Послали двух казаков с донесением Бухвостову. Один тут же был убит, другой ускакал благополучно.

Поднявшееся солнце осветило пеструю орду татарскую. Красные и белые чалмы, пестрые куртки татар цветным ковром облегли казачий лагерь. Среди этой толпы серебряными искрами сверкали панцири, сделанные из стальных цепочек, кавказских рыцарей из Кабарды. Они гарцевали на легких лошадях подле самых окопов, метали стрелы и пронзительно кричали. Все поле было покрыто всадниками.

Ларионов был старше Платова, но Платов, видя колебания товарища, взял командование на себя и решил отбиться от неприятеля во что бы то ни стало. Семь раз атаковали татары лагерь Платова и семь раз две его пушки и дружные залпы казачьих ружей отбивали их натиск. Много полегло казаков за валами, многие были изранены; укрепление было разбито в нескольких местах, повозки поломаны. Треть лошадей, стоявших в середине окопа, были перебита. Отчаяние охватило казаков. Патронов было мало, солнце наступившего дня пекло невыносимо, нечем было утолить жажду, и помощь не шла ниоткуда.

Задумчивый и печальный стоял при своем полку полковник Ларионов, Вдруг он подошел к Платову.

— Матвей Иванович, — тихо сказал он, — нам придется сдаться. Сопротивление бесполезно. Мы зря погубим казаков.

— Нет! — решительно сказал молодой полковник. — Пускай лучше я умру с честью и славою, чем отдамся врагу на поругание, к стыду моего отечества. Что будет, то будет. Я надеюсь на Бога. Он не оставит нас без помощи!

И снова казаки стали заряжать ружья и выстрелами отбивать приближавшихся татар. И вдруг раздался радостный крик:

— Пыль вдали! Это наши.

И, действительно, вдали показалась колонна. Вот передние сдержали скок своих лошадей, перевели их на рысь, вот задние надвинулись и широкая казачья лава развернулась и понеслась на татар. Это был полк Уварова.

«На коней!» — крикнул воодушевленным голосом Платов — и его казаки и казаки Ларионова выскочили из укрепления и бросились на татар. Атакованные с двух сторон казаками татары кинулись наутек, в степь. Казаки их преследовали. Так скакали татары пять верст, когда неожиданно налетели на гусарский полк Бухвостова, принявший их в шашки. Все поле покрылось убитыми. Кабардинские лошади, лишившись всадников, носились со ржанием по полю. Казаки отлавливали их.

Победой над татарами на р. Калалах казаки были обязаны молодому своему герою — Платову.

Казачьи полки остались на линии. В 1770 году к ним приехал генерал Суворов. По его указаниям вдоль Кубани, до самого устья ее было построено 4 крепости и 20 небольших укреплений — редутов. Их оберегали солдатские и донские полки. Казачьи полки приходили и уходили, сменяясь чуть не ежегодно. И каждому полку приходилось сразиться хоть раз с черкесами и татарами, которые не оставляли в покое нашей линии. Особенно усилили они свои нападения в 1777 году. Тогда линию охраняли два казачьих полка: Кульбакова и Вуколова. Они были растянуты по постам. На каждом посту стояло по тридцати человек при старшем. Казаки построили вышки для часовых. Выставляли часового, подчаска, посылали дозоры. Ночью высылали дозоры и закладывали секреты. Здесь, в Кубанской степи, в. постоянной опасности от врага, казаки составили способ охранения линий. Их способ потом вошел во все наши уставы полевой службы, был принят и за границей. И теперь мы охраняем себя так, как придумали охранять себя наши деды во время службы на Кубанской линии, во времена Суворова и Платова.

6 июня 1777 года с Темрюкского поста донесли, что там видели лодку, быстро исчезнувшую в камышах. Доносивший хорунжий сообщил, что, вероятно, будет нападение, но потом прислал вторичное донесение, сообщая, что все спокойно. Но Кульбаков знал, что на Кубани ничто не случается зря и появление лодки что-либо обозначает. Он захватил с собою 200 казаков и эскадрон гусар и к ночи пришел к Темрюкскому посту. Ночь была бурная. Ветер шумел ивами и прибрежными камышами, вода бурлила и плескалась в Кубани. Усталые казаки позаснули под вой ветра. Ночью надвинулась мелкая хмара. В пяти шагах ничего не было видно.

Вдруг раздались отчаянные крики и стоны. 500 черкесов напали на сонный бивак. Но Кульбаков громким голосом привел казаков в порядок, казаки сели на лошадей, не расседланных с вечера, бросились на черкесов и прогнали их за Кубань. Все дело продолжалось четверть часа. Черкесов порубили достаточно. 20 тел черкесских осталось на нашем берегу, да неизвестно сколько увезли, по своему обычаю, черкесы за реку. Но и казаки потеряли убитыми есаула Персидского и 5 казаков, и ранеными есаула Попова, хорунжего Кондратова и 26 казаков, и 2 пропали без вести.

В октябре месяце в таком же нападении казаки потеряли полковника Вуколова и много убитых и раненых казаков.

Одни говорили, что Вуколова лошадь занесла к черкесам, другие, что он утонул в Кубани. Казаки сулили черкесам выкуп за своего полковника, но не отыскали его.

Иногда татары собирались большими толпами и, прорвавши линию застав, устремлялись на Дон. Так в 1782 году ногайцы громадною толпою бросились за Кубань и вошли в задонскую степь. Живо собрались донцы на защиту своих домов. Три полка — Себрякова, Ильи Денисова и Петра Попова открыли их на Куго-Ей и 10 сентября нанесли им жестокое поражение.

Атаман Иловайский, донеся об этом Потемкину, писал, что необходимо предпринять казакам поход за Кубань и разорить ногайское гнездо.

Для разгрома ногайски, орд был назначен Суворов. В его отряде находилось 16 рот пехоты, 16 эскадронов, 16 орудий и 16 донских полков под командою атамана Иловайского. С Иловайским пошли полки: Атаманский, Себрякова, Денисова, Кутейникова, Яновского, Сычева, Попова с донскими пушками, Денисова, Кульбакова, Грекова, Харитонова, Барабанщикова, Леонова, Пантелеева, Исаева и Астахова.

1 октября 1782 года отряд подошел к урочищу Керменчик и здесь казаки увидали многое множество татарских аулов и большие толпы ногайцев. Донские полки атаковали татар. Началась страшная сеча, продолжавшаяся с рассвета почти до полудня. Ногаи бежали. Казаки подожгли их аулы, ворвались на улицы, забрали пленных, женщин, лошадей и скот. В этом разгроме 5000 татар было убито, 4000 взято в плен. Казаки получили 3 тысячи лошадей, 4 тысячи голов скота и более 2 тысяч голов овец.

Суворов, не раз бывавший в делах с казаками, первый раз видал работу почти всего войска. Он был восхищен.

«Храбрость, стремительный удар и неутомимость Донского войска, — писал он Потемкину, — не могу довольно восхвалить перед Вашей Святостью и Государынею Императрицею».

Атаман Иловайский был награжден чином генерал-поручика и орденом св. Владимира 2-й степени, полковники — Илья Денисов, Федор Денисов и Михаил Себряков — пожалованы в бригадиры. Все старшины произведены в полковники.

На место разгромленной татарской орды в 1792 году были поселены запорожские казаки и донские, охотники, они поставили 40 куреней и заложили крепость Екатеринодар. Войско это было названо Черноморским казачьим войском. Впоследствии они составили Кубанское казачье войско.

С устройством Черноморского войска в Задонской степи стало совершенно спокойно. Станицы Раздорская и Цымлянская, бывшие раньше на самом боевом пути, стали на пути торговом, через них потянулись гурты скота и торговые караваны за Кубань и обратно.

Но донским казакам еще много и долго пришлось воевать на Кубани.

С этого времени, в течение почти двадцати лет донцы становятся неразлучными спутниками и боевыми товарищами знаменитейшего полководца русского Александра Васильевича Суворова. С этого времени Суворов в походах и боях ездит не иначе, как на казачьей лошади и в казачьем седле, с казачьей нагайкой в руках. Эта плеть казачья служила Суворову в сражениях вместо фельдмаршальского жезла. С нею он не расставался.

С этого же закубанского набега Суворов не расстается с донским казаком Иваном. Этот Иван неотступно сопровождал Суворова во всех походах. Он был телохранителем великого полководца, он был бессменным ординарцем, он был и вестовым и денщиком. Никто не знал его фамилии, не дошла она и до нас, но донского казака Ивана знали все страны, которые проходил Суворов, его знали императоры и короли.

Суворов.

Александр Васильевич Суворов был русским и родился в Москве 13 ноября 1730 года. В продолжении почти всей своей боевой деятельности он был окружен донскими казаками. Они учились у него той «науке побеждать», которой Суворов знаменит не менее, чем самими победами. Может быть, и сама наука побеждать сложилась у Суворова, отчасти, благодаря донцам. В них он видел всегдашний порыв вперед, желание наступать и завоевывать, а не отступать и отдавать свое.

Еще ребенком Суворов любил все военное. Едва он научился читать и писать, едва справился с иностранными языками, как уже принялся читать книги, в которых описывались войны, победы древних, жизнеописания великих полководцев. Он мечтал быть солдатом. Выше солдатского дела он не признавал ничего. 15-летним мальчиком его мечты сбылись. Он поступил рядовым в Л.-Гв. Семеновский полк. С увлечением отдался он солдатской службе. Не было солдата в полку исправнее рядового Суворова. Первую награду свою Суворов получил мальчиком-солдатом. И до глубокой старости гордился он этою наградою. Он был первым генералом-фельдмаршалом, имел все ордена русские и иностранные, а с удовольствием вспоминал о той награде, которую он получил солдатом. А получил он ее за отличное знание караульной службы. Однажды летом Семеновский полк содержал караулы в Петергофе, в тридцати верстах от Петербурга. Суворов, наряженный в караул, стоял у дворца императрицы на часах. Когда мимо проходила императрица Елизавета Петровна, Суворов так лихо взял на караул, что императрица остановилась, посмотрела на него и спросила, как его зовут. Узнав, что он сын генерала Василия Ивановича Суворова, императрица вынула из кармана серебряный рубль и подала ему.

— Государыня! — сказал мальчик. — Не возьму! Закон запрещает солдату брать деньги, стоя на часах.

— Молодец! — ответила императрица, потрепала его по щеке, дозволила поцеловать руку и положила рубль на землю, сказав: «Возьми, когда сменишься!»

Этот рубль Суворов берег всю жизнь.

В казармах Суворов жил среди солдат, сиживал за их обедом, беседовал с ними у бивачных огней. Он знал солдата и любил старого солдата, служившего в рядах по двадцать лет. Он умел говорить с солдатами так, что те его сразу понимали.

После Семилетней войны, где Суворов познакомился с донскими казаками, он получил в командование Суздальский полк. Он учил его по-своему. Тяжелы были его ученья солдатам, но солдаты понимали их и любили.

— Солдат любит ученье, — говаривал Суворов, — тяжело в ученье — легко в походе; легко в ученье — тяжело на походе.

От солдата Суворов требовал любви к Богу и к матушке государыне, слепое повиновение начальникам, понимание своего маневра. «Слов „назад“, — говаривал Суворов, — и „отступать“ и в словаре нет, широкий шаг ведет к победе, а победа к славе». Суворов и командиром полка сам то же делал, что и солдаты, умел все показать, всему научить. Он был и майор, и адьютант, и ефрейтор.

Суворовский полк скоро заметили, стали отличать и Суворова. Ему было поручено проводить взятого Пугачева, его назначали всюду, где было опасно. Он устраивал покоренную Финляндию, его же мы видали и на Кубани. И везде он учил солдат и казаков делу.

При взятии городов и крепостей он говорил своим войскам: «В дома не забегайте, неприятеля, просящего пощады, щадите; безоружного не убивайте; с бабами не воевать; малолетков не трогать. Кого из нас убьют — царство небесное, живым — слава! слава! слава!»…

В боях одевался он просто и бедно. Да ведь так делали и казаки! На биваке спал на соломе, накрывался стареньким темно-синим плащом, который солдаты называли родительским.

Терпеть не мог Суворов, когда ему отвечали «Не могу знать». «Немогузнайки, лживки, лукавки» — этих он не любил. Этим наград не было. Только раз немогузнайка порадовал Суворова. Дело было так: однажды при объезде войска Суворов встретил одного молодого кавалерийского офицера. «Что такое отступление?» — спросил он его.

— Не могу знать, — отвечал офицер Суворов нахмурился.

— В нашем полку это слово неизвестно, — продолжал офицер, — я его там никогда не слыхал.

— Хороший полк, — сказал Суворов, — очень хороший полк. Первый раз в жизни немогузнайка доставил мне истинное удовольствие.

Суворов воспитывал солдат в сознании ими долга. «Долг к императорской службе, — говорил он, — столь обширен, что всякий другой долг в нем исчезает. Родство и свойство мое с долгом моим: Бог, Государыня, отечество». Он горячо любил Россию. «Горжусь, что я русский», — говорил он.

Суворов любил войну: «Одно мое желание, — говорил он, — кончить высочайшую службу с оружием в руках».

С детства Суворов отличался набожностью и благочестием. Библия и евангелие были его любимыми книгами, за ними, да в церкви он отдыхал от боевых трудов.

Суворов был храбр. Много раз он был ранен, вылечивался, часто без доктора, без перевязки, и снова шел в бой, навстречу опасности.

Суворов был величайшим полководцем России и всего мира. Он ни разу не был побежден. Где был Суворов, там была и победа. Донцы, вступавшие в ряды русской армии, имели своим учителем вождя непобедимого… С ним они учились победам. Только одним победам! Но особенно отличались донцы с Суворовым во вторую турецкую войну, в войну с поляками и в итальянском его походе.

Много песен поют казаки про Суворова, вспоминают в этих песнях его смелые походы за Кубань и в Турцию.

Вторая Турецкая война. Кинбурн. 1787—1791 гг.

В 1783 году императрица Екатерина Великая объявила Крым русскою губернией. В то же время и Кубань вошла в пределы России. Такое большое расширение Российского государства возбудило _ зависть в наших врагах. Англичане и немцу стали уговаривать турецкого султана объявить войну России. Четыре года колебался султан, наконец, осенью 1787 года, начал военные действия против русских. 5000 отборных турецких войск высадились на Кинбу рискую косу, где в крепости Кинбурн находился Суворов. У Суворова войска состояли из пехоты, легкой конницы — драгун, и с ним же было три казачьих полка: Орлова, Исаева и Иловайского. Казаки и драгуны стояли лагерем, верстах в 30-ти от крепости.

С рассветом, 1 октября, турки начали обстреливать крепость. На страшную бомбардировку Суворов приказал не отвечать ни одним выстрелом. В 9 часов утра турецкие корабли подошли к косе с двух сторон и на самом конце косы начали высаживаться. Первыми подъехали на лодках запорожские казаки, бежавшие в Турцию, и начали выходить на берег. Донцы приняли было их за своих, бежавших из плена, но увидав, что они под начальством турецких пашей, атаковали их и пиками прогнали опять на лодки. В глубоком молчании встречала русская крепость турецкие войска. Лодка подходила за лодкой, полки устраивались, свозили лошадей, пушки, а из крепости не раздавалось ни одного ружейного, ни одного пушечного выстрела. Звонили только в церкви колокола по случаю праздника Покрова Пресвятые Богородицы. Там с офицерами молился Суворов. Туда Доставляли ему и донесения с берега. Донесения эти делались всe тревожнее и тревожнее: сила турецкая росла непомерно.

Зазвонили к «Достойно». Опять пришли к Суворову офицеры и стали докладывать, что турки готовятся к штурму. Последние их полки выгружаются на берег.

— Не прикажете ли открыть по ним огонь? — спросили Суворова.

— Нет. Подождем: пускай все повылезут, — коротко отвечал Суворов.

Турки высаживались с ломами и лопатами и сейчас же по высадке начинали рыть окопы, насыпать мешки с землею.

Суворов устроил свою пехоту в две линии. Кавалерия стала левее пехоты и впереди ее поместились казачьи полки.

После полудня турки, на глазах у русских, помолились и стали приближаться к крепости. Около трех часов дня они подошли на 200 шагов к передовому рву, и тогда, по приказу Суворова, был дан залп изо всех орудий и наша пехота пошла на турок. Казаки пустились рысью в объезд турецких полков. Донцы налетели на турецкие штурмовые колонны, состоявшие из людей, несших лестницы для того, чтобы взбираться на стены Кинбурна, перекололи пиками турок и убили полковника — агу, который их вел.

В это время пехота, Орловский и Шлиссельбургский полки, несмотря на страшный огонь с турецких кораблей, осыпаемые сотнями ядер, бросились в штыки на турок. И впереди их на казачьей лошади — Суворов. Под ним убили лошадь — он пошел пешком. Пехота забрала подряд три окопа, коса стала узкой, все перемешалось. Пушки турецкие перестали стрелять: можно было перебить своих. В тяжелом молчании грудь с грудью дрались орловцы и шлиссельбуржцы с турками. В это время показались турецкие янычары. В белых чалмах и куртках, с кинжалами в зубах, прочищали они острыми кривыми саблями дорогу среди русских солдат. Суворов послал за резервом.

Подошли новые полки, и на тесной косе пошла всеобщая свалка. Теснимые янычарами, наши пехотинцы подались назад. Суворов остался один, без лошади, окруженный турками. Турки бросились на него. Но храбрый русский солдат, гренадер Новиков, увидав Суворова одного, бросился ему на выручку, одного турка застрелил, другого заколол. Увидали Суворова и другие солдаты. Кто-то крикнул: «Братцы, генерал остался впереди».

Все повернули и снова ударили на турок. Обстреливаемые с судов ружейным огнем, дрались наши войска. Уже темнело. В самую свалку подоспели казаки и петербургские драгуны. Тесно было драться. Наши напирали на турок и сталкивали их в воду. В это время Суворов был ранен в левую руку пулей навылет. Верный его ординарец, казак Иван, с другими казаками подхватил его и отнес в сторону. Здесь донской есаул Кутейников перевязал ему своим галстуком рану.

— Помилуй Бог, благодарю, — воскликнул Суворов, — помогло, тотчас помогло! Прогоним, богатыри, всех турок море — и раненых и здоровых.

И Суворов бросился снова в бой.

Но велика была сила турецкая. Среди ожесточенны янычар сновали турецкие монахи-дервиши, возбуждая турок к яростному нападению. Огонь из пушек с турецких судов косил наши полки, стоявшие в резервах. Кривые сабли сверкали в надвигавшихся сумерках, русские устали колоть патронов не хватало, наступало тяжелое время. Турки подавались вперед и вперед. В эту трудную минуту Суворов обратился к находившемуся при нем донскому есаул:

Краснову и приказал ему привести последние резервы.

Краснов прискакал к батальону, стоявшему далеко сзади, хотел передать приказание Суворова командирам, но все офицеры были перебиты или ранены, некому было вести солдат в бой.

— Друзья! — воскликнул тогда Краснов. — Суворов приказал ударить в штыки! Ура!..

И он повел батальоны на окопы, уже занятые турками Начался страшный штыковой бой. Краснов был ранен в ногу но продолжал сражаться. За этими свежими войскам! помчались еще раз в атаку казаки. В темноте среду прибрежных кустов, между убитыми и ранеными, фыркая и храпя, пробирались казачьи лошади и у самой вода наткнулись на отступавших турок.

Сбитые со всех позиций турки бросились в море. Кто умел плавать — тот поплыл на корабли, кто не умел плавать — сидел всю ночь по горло в воде, спасаясь от выстрелов, которые нет-нет, да и раздавались с нашей стороны, огоньками вспыхивая в ночной темноте и гулкими ударами разносясь над морем.

Около 2000 турок пало в этом страшном рукопашном бою, мы потеряли около 1000 человек.

На другой день, 2 октября, на поле битвы были собраны все участники славного боя. Вынесли аналой, раздалось молебное пение. Бледный от раны Суворов горячо молился со своими войсками.

Кинбурн, отстоять который в России считали невозможным, так слаб он был своими укреплениями, был силен Суворовым и его лихими гренадерами, драгунами и Донскими казаками. Слабый отряд его победил турок, и город, над которым был однажды поднят русский флаг, не спустил его, те сдался перед громадными полчищами турок.

Измаил 11 декабря 1790 г.

Два года тянулась война с турками. Много славных побед одержали русские войска за эти два года. Мы взяли крепость Очаков, под Рымником Суворов совершенно разбил турецкую армию и за эту победу был пожалован императрицей Екатериной II наименованием Рымникского. Начался третий год войны — 1790-й. Русские войска дошли до Дуная. Нам нужно было взять крепость Измаил.

Со взятием этой крепости погибла бы и вся турецкая армия, которая в ней заперлась.

Донские полки, бывшие в эту войну под начальством походных атаманов — Денисова, Орлова, Платова и Исаева, обезлошадели. Многие полки должны были, по приказанию главнокомандующего Потемкина, отдать не только своих лошадей, но и оружие, гусарам, другие потеряли лошадей во время тяжелого похода. И вот, под Измаилом, в числе 30-тысячного русского корпуса было 13000 пеших донских казаков, вооруженных одними пиками. Про это тяжелое, безлошадное время на Дону и песня сложилась:

Ах ты, батюшка, воеводушка!

Ты за что на нас прогневался?

Или сделали тебе изменушку,

Изменушку, переменушку?

Ты зачем у нас коней побрал,

Ты коней побрал, по полкам раздал,

Ты по тем полкам, по гусарским?

Ты полковничка у нас разжаловал,

Есаулушков на часы ставил!

Аль мы в чем тебепрослужилися?

«Я затем у вас коней обрал,

Я коней обрал, по полкам раздал,

Что во всех полках кони выпали,

Генералушки все приопешали,

Канонерушки пешком идут,

Они лямочки на плечах несут,

А орудия на себе ведут!»

В тяжелом состоянии была армия наша, стоявшая под Измаилом. Был ноябрь месяц, лили дожди, всюду была грязь непролазная. От непогоды солдаты хворали. Осада затягивалась. Нужно было взять крепость приступом, но Измаил, великолепно укрепленный французским инженером, имевший более 200 орудий и 3000 защитников, всеми считался крепостью неприступной.

Потемкин, ведший осаду крепости, вызвал к себе Суворова. Суворов находился при армии в 100 верстах от Измаила. Получив приглашение идти к Измаилу, Суворов 30 ноября выехал в сопровождении 40 казаков. Время было дорого. Суворов оставил свой конвой и в сопровождении верного Ивана, везшего в узелке вещи главнокомандующего, приехал к Измаилу.

Осмотревшись, Суворов увидал, что от него требовали невозможного. Крепость была, действительно, неприступная. Начальником ее был поседелый в боях Айдос-Мехмед паша, человек твердый и бесстрашный. У нас же не было даже осадных пушек, боевых припасов было мало, в продовольствии был недостаток. Взять крепость предстояло почти голыми руками, открытым приступом.

Суворов начал к нему готовиться. Закипела работа повсюду. Заготовляли 40 штурмовых лестниц и 2000 больших связок хвороста, называемых фашинами, для закидывания рвов. Суворов непрерывно объезжал полки, разговаривал с солдатами.

— Валы Измаила высоки, — говорил он им, — рвы глубоки, а все-таки нам нужно его взять. Такова воля матушки Государыни.

— С тобой возьмем, — спокойно и уверенно говорили солдаты Суворову.

По ночам шли ученья. Солдаты штыками, казаки пиками кололи связки хвороста, изображавшие турок.

7 декабря Суворов послал начальнику крепости краткую записку с предложением сдать Измаил: «Сераскиру, старшинам и всему обществу, — писал Суворов. — Я с войсками сюда прибыл. Двадцать четыре часа на Размышление — воля; первый мой выстрел — уже неволя; штурм — смерть. Что оставляю вам на размышление».

«Скорее Дунай остановится в своем течении и небо упадет ва землю, чем сдастся Измаил», — говорили турки.

Сераскир отвечал отказом.

Суворов ожидал до 9-го числа. Белое знамя — знак сдачи и покорности — не показалось над стенами крепости, и Суворов.

9 декабря собрал военный совет. На совете этом было 13 генералов. Младший из них был походный атаман, донской бригадир Матвей Иванович Платов. Суворов коротко рассказал всем, в каком положении находятся войска, объяснил всю опасность штурма и предложил каждому, начиная с младшего, сказать, что хотят они делать с Измаилом.

Платов встал и громко и отчетливо сказал:

— Штурмовать!

За ним повторили это же слово и все остальные; Суворов всех перецеловал, вышел из палатки и отдал приказ о подготовке к штурму.

— Сегодня молиться, — говорил Суворов командирам полков, — завтра учиться, послезавтра или победа, или славная смерть!

На 11-е декабря был назначен приступ всех войск. Шесть колонн было приготовлено для атаки с сухого пути и три колонны с резервом — со стороны Дуная для высадки.

Платов командовал пятой колонной. Казаки шли в этом штурме наравне с пехотою, пешком, вооруженные легкими, укороченными пиками. Часть их была совсем без оружия. Они несли лестницы и фашины. Казачья колонна была разделена на две части. Одной командовал Платов, другой — Орлов.

Ночью были вызваны охотники идти вперед с фашинами и засыпать ими рвы. Вышли отчаянные казаки. За ними построились полки с пиками. В полночь, молча и тихо подошли колонны к крепости и ожидали сигнала.

Стояла зимняя темная, беззвездная ночь. В глубоком волнении, с молитвой в сердце, ожидали донцы сигнала для штурма. И вот, шурша, взлетели в воздух ракеты и разорвались где-то высоко в темном небе. Казаки побежали ко рвам. У самых рвов турки их встретили картечным огнем. Многие тут упали убитыми и ранеными. Но казаки шли вперед за своими командирами. Они спустились во рвы, живо приставили лестницы, по лестницам кинулись казаки и офицеры. Одними из первых взобрались на стены Платов, Орлов, Адриан Карпович Денисов, войсковой старшина Иван Иванович Греков и Краснов. Турки встретили их ручными ядрами и быстрою стрельбой из ружей. Турецкими ятаганами * пики были обращены в щепы, и казаки, многие без оружия, были сброшены обратно в ров и здесь столпились. Тогда Платов схватил из руки лестницу, снова приставил ее к стене и с криком: «С нами Боги Екатерина! Товарищи, за мной!» — первый полез на стену. Дрогнувшие и перемешавшиеся в тесном рву казаки живо разобрались по полкам, опять приставили лестницы, и неудержимым потоком перекинулись через стену. Началась страшная рукопашная схватка. Безоружные казаки выхватывали ружья у турок и штыками прокладывали себе путь.

В одном месте целый отряд казаков был окружен янычарами. С изрубленными пиками, без шашек, казаки гибли под ударами турецких ятаганов. Им нечем было обороняться. Но на выручку им прибежал батальон егерей, опрокинул янычар и выручил донцов. Казаки похватали турецкие ятаганы у убитых турок и бросились для нового боя, мстить за убитых товарищей.

«С нами Бог и Екатерина!» — раздавались голоса в тесных улицах. Все больше и больше покрывались они трупами. Хмурое зимнее утро застало крепость в руках русских. Бой перешел в улицы. Из домов стреляли турки, каждая большая постройка, гостиница — были как новая крепость. Особенно трудно было казакам, не имевшим ничего, кроме пик. И с одними пиками бросались они на дома, врывались в тесные переулки, гибли и побеждали! К часу дня войска достигли середины города. Во всех улицах турки были перебиты, защищались только в главной мечети, двух гостиницах и срединной крепости Табия. Наконец, и они сдались.

Начальник крепости, старый Айдос-Мехмед заперся с 2000 янычар в каменной гостинице. Гренадеры Фанагорийского полка ворвались туда, и в тесном дворе произошла страшная свалка. Вывели оттуда и Айдос-Мехмеда. В суматохе боя на него наскочили солдаты и убили его.

В 4 часа дня вся крепость была занята солдатами. С разрешения Суворова солдаты и казаки три дня ее грабили. На другой день был молебен и начали убирать трупы. Неприятелей было убито в крепости 26000, пленных взяли 9000, женщин, детей и мирных жителей осталось 9000. В крепости было взято 265 пушек, 364 знамени и 7 бунчуков. Около 10000 лошадей досталось победителям. Казакам явилась возможность вернуться на Дон на конях.

Мы потеряли убитыми и ранеными 10000 человек, из 650 офицеров 400 пали при штурме. Войска получили богатейшую добычу, но себе Суворов не взял ничего. Ему привели великолепного, в богатом уборе, арабского коня, но Суворов отказался от него.

— Донской конь привез меня сюда, — сказал он, — на нем же я отсюда и уеду.

— Ваше превосходительство, — сказал Суворову один из генералов, — тяжело будет коню вашему везти добытую вами славу.

— Донской конь всегда выносил меня и мое счастье, — отвечал Суворов.

И солдаты и казаки говорили о нем: «Наш Суворов в победах и во всем с нами в паю, но только не в добыче».

И, действительно, через девять дней, отдав все распоряжения по крепости и назначивши в ней комендантом Кутузова, Суворов, так же бедно одетый, на той же казачьей лошади уехал из Измаила. Сзади него трусил его верный донец Иван с узелком под мышкой. В узелке были сложены мундир и амуниция Суворова. Иван был так же бескорыстен, как и его генерал.

Нельзя было достаточно надивиться мужеству казаков при штурме Измаила. В пешем строю, с одними пиками, почти безоружные шли они на каменные твердыни и одолели свирепого врага.

За эту войну войску Донскому пожаловано белое знамя. Большие золотые медали выданы полковнику Иловайскому и есаулу Денисову, каждому с надписью: «За отличную его храбрость при взятии города Измаила и преследовании обращенного в бега неприятеля». Все прочие офицеры и чиновники получили медали и награды. Казаки увезли богатую добычу.

Война с турками продолжалась еще год. Казаки, под начальством походного атамана Орлова, участвовали во многих делах. В 1791 году в Яссах был заключен мир. По этому миру Россия приобрела очень много земель: теперешние Екатеринославскую, Херсонскую и Таврическую губернии и окончательно укрепилась на Кубани.

И со страхом вспоминали турки о казаках, об их смелой атаке, об их лаве, о страшных их пиках. И словами донского сочинителя А. Леонова казаки могли сказать туркам:

Вы узнали нашу лаву,

Наш казачий дружный гик —

И воспомнили отраву

Смертоносных наших лик.

Отчего ж вы, басурманы,

Не обернитесь лицом.

Отчего ж вы ятаганы

Не ударите с копьем?

Оттого, что ваши деды

Вам твердят про казаков,

И про наши встарь победы,

И про старый ваш Азов.

Война с поляками 1794 г.

Адриан Карпович Денисов, храбро командовавший казаками при штурме Измаила, особенно отличился во время войны с поляками. Польша в конце царствования императрицы Екатерины II была занята русскими войсками, и в Варшаве, бывшей столице свободного Польского королевства, стояли русские полки. Это очень не нравилось полякам. Они помнили те времена, когда их короли угрожали самой Москве, когда границы Полыпы захватывали Вильно и Смоленск. Крестьянам польским при русском управлении жилось лучше, но помещики-паны ненавидели русских и ждали случая, чтобы поднять восстание. В 1794 году в Польшу приехал из Америки поляк Костюшко. В Америке он был на войне и прославил себя, как искусный полководец.. Вместе со знаменитыми польскими панами он задумал поднять польский народ и истребить все русские войска в Польше.

4 апреля 1794 года, в ночь на Светло-Христово Воскресенье, поляки вероломно напали в Варшаве на русские войска и перерезали всех офицеров и солдат. Так же они сделали и во всех других городах Польши, где были русские войска. Они назвали этот низкий поступок кровавой заутреней.

Императрица приказала Суворову и Ферзену примерно наказать поляков и привести Польшу в повиновение императорской власти.

Между тем, по всем городам, деревням и поместьям паны собирали крестьян, вооружали их ружьями, пиками и косами, составляй полки, пешие и конные дружины и готовились к страшному кровавому сопротивлению. Всем заведовал и всех учил и ободрял Костюшко.

Польская земля покрыта большими лесами и болотами. Действовать сильными, многолюдными отрядами было нельзя. Да и враг был повсюду. В каждой деревне, в каждом селе была измена. Ни одного ночлега нельзя было провести спокойно.

Разбившись на маленькие отряды, большую часть которых составляли казаки, привыкшие к такой боевой осторожности, русские войска весною 1794 года вошли в Польшу и направились к Варшаве, уничтожая польских бунтовщиков и стараясь захватить главного вождя их, Костюшку.

Казачьими отрядами руководил генерал граф Федор Петрович Денисов.

Много было показано казаками в этой войне подвигов храбрости. Попадая в самые тяжелые, казалось бы, безвыходные положения, казаки делались победителями благодаря своей сметливости, ловкости и отваге.

В середине мая один из полковых командиров, полковник Адриан Карпович Денисов, племянник графа Денисова, получил приказание достать во что бы то ни стало поляков. Он послал разъезд, но разъезд вернулся со многими ранеными, а поляков не привез. Денисов отписал, что взять по заказу поляков он не может, а берет пленных только тогда, когда случай представится.

Но больно было донскому командиру не исполнить приказания начальника. Обидно ему было, что не нашлось у него таких удальцов, которые могли бы выхватить врагов из самого их стана. Печальный ходил Денисов по лагерю. У своей палатки он встретил казака своего полка Быкадорова. Тот отдал Денисову честь и спросил полковника, почему он такой печальный. Денисов рассказал ему в чем дело.

— Позвольте попытать счастье, Адриан Карпович, — сказал Быкадоров. — Быть может, мне и будет удача.

— Что же, попробуй. Бери себе людей сколько хочешь и кого хочешь. Только знай, что дело нелегкое.

— Понимаю, — отвечал Быкадоров и пошел в лагерь.

Быкадоров был человек горячий и гордый. Любил иногда и выпить, хотя в сражении и перед сражением всегда был трезвый. Он выбрал себе в товарищи немолодого уже, тихого, богобоязненного, но очень стойкого казака — Черникова. Они были разных станиц и артелей, но в бою всегда один выручал другого. Они были очень дружны; кроме Черникова он взял еще одного казака.

Казаки живо поседлали лошадей и поехали — Быкадоров далеко впереди, Черников с товарищем на таком расстоянии, чтобы им только видеть Быкадорова. Быкадоров приказал помогать ему, но если его схватит сильный неприятель, то оставить его, а самим спасаться. Перед полуднем два польских конника встретились с Быкадоровым в одной деревне и поскакали от него. Быкадоров погнался за ними. Они проскакали мимо часового и крикнули ему, что за ними погоня. Но часовой зазевался, принял Быкадорова, на котором был синий мундир, за своего, и не сделал выстрела. Быкадоров налетел на него, выхватил у него саблю и пистолеты и далеко отбросил их в сторону. Тем временем подскакали и товарищи Быкадорова, окружили часового, и не успел он опомниться и понять, что происходит, как казаки увели его назад в свой лагерь.

Так казаки действовали и по одному, и по два, и маленькими партиями, показывали свою удаль и смышленость и прославляли имя донского казака. И не было им равных в одиночном бою. Их офицеры показывали пример смелости, находчивости и ловкости. С полковником Денисовым был такой случай: 22 июня у местечка Белобрега Денисов получил от майора Грузинова донесение, что в лесу скрывается неприятель. Денисов пошел за р. Пилицу и стал недалеко от поляков. Вдруг раздались сзади колонны Денисова выстрелы. Неприятельская шайка заняла Белобреги, откуда только что ушел Денисов. Что делать! Впереди 5000-й отряд, который еще не знает о приближении Денисова, сзади — открывший его и тоже большой конный отряд, густой колонной стоящий в деревне. Казаки бросились в реку, переплыли через нее, стремительно атаковали стоявших в деревне и выгнали их вон. Но за деревней был лес и поле, покрытое глубоким, сыпучим песком. Лошади по этому песку не могли быстро скакать, строй смешался и поляки перемешались с казаками. Вдруг Денисов увидал, что один пятидесятник его полка окружен поляками. Денисов бросился ему на выручку. Он заскакал сбоку поляка, рубившего пятидесятника палашом, и ударил его саблей в плечо. Но удар пришелся как раз в бляху перевязи. Клинок у Денисова был турецкий, очень крепкой закалки. От удара он переломился и в руках Денисова остались рукоятка да небольшой кусок полоски. Поляк, заметив это, остановил лошадь, круто повернул ее и размахнулся, чтобы рубить Денисова. Но Денисов не растерялся. Он с силою бросил поляку в лицо остаток шашки и ошеломил его. Поляк бросился в сторону, Денисов в другую и здесь веткой дерева был сброшен с седла, но не ушибся.

Так в боевых схватках — в рукопашном тяжелом бою — казак выручал офицера, а офицер спасал казака, и все были одинаково озабочены лишь тем, чтобы победить неприятеля.

Трудная это была война. Потому трудная, что всюду была измена, что жители всеми силами помогали восставшим и нельзя было ни на кого положиться.

К осени наши войска прогнали польские шайки за реку Вислу и приближались к Варшаве. Костюшко, собравший 10000 лучшего своего войска, преследуемый Ферзеном, окопался 27 сентября на крепкой позиции у деревни Мацевичи и решил здесь обороняться. На рассвете, 29 сентября, генерал Денисов с 5-ю казачьими полками: Орлова, которым командовал майор Себряков, Лащилина, Янова, майора Денисова и полковника Денисова, с 10 эскадронами драгун и 4 батальонами пехоты шел по одной дороге на Мацевичи, а по другой шел генерал Ферзен с 14 батальонами, 33 эскадронами и 36 пушками.

Граф Денисов, знавший хорошо дорогу, прошел к деревне и, оставив часть полков в лесу, два казачьих полка под командою полковника Денисова послал к польскому лагерю, чтобы достать пленных для допроса. Полковник Денисов послал разъезды, которые напали на неприятельские заставы. Так начался быстрый и решительный кавалерийский бой. Из лагеря на выручку своим выскочили польские эскадроны и атаковали казаков. На полковника Денисова налетел польский всадник и взмахнул над ним палашом, но Денисов своею саблей отбил удар. Поляк хотел ударить второй раз, Денисову удалось отбить и этот удар, но в это время на Денисова наскочил и еще поляк… Тут к Денисову подскочил казак Качалинской станицы Василий Варламов, нацелился в поляка пикой, но не ударил его. Денисов крикнул ему: «Бей!» — и казак проколол поляка, а другой поляк ускакал. Казаку Варламову было всего 19 лет, он первый раз был в бою и немного растерялся.

Между тем, поляки стали преследовать казаков и подошли к леcy. Этого только и нужно было Денисову. Стоявшие лавой в лесу полки казачьи понеслись с гиком на поляков, многих покололи и пятьдесят человек забрали в плен.

В это время подошла пехота и артиллерия, и граф Денисов, приказавши им выстраивать боевой порядок, смело выехал вперед. Его сопровождал полковник Денисов. Оба донца стали недалеко от поляков, и поляки пустили в них ядро. Полковник Денисов стал уговаривать графа Денисова отъехать в сторону. — Ежели трусишь — поезжай прочь, — сказал ему граф.

Самолюбивый казак выехал тогда еще более вперед. Поляки выстрелили картечью и перебили задние ноги лошади графа Денисова. Полковник Денисов соскочил со своей лошади и подвел ее графу, но граф отказался. Ему подвели заводного коня, он сел на него и поскакал к пехоте.

По его приказанию пехота выдвинулась вперед и открыла стрельбу. Но польская пехота, которой было больше, чем нашей, вышла из-за окопов и скорым шагом пошла на наши войска. Поляки могли охватить наши фланги. Это" заметил полковник Денисов и бросился с двумя казачьими полками на их правый фланг. На левый фланг поскакал полковник Вульф с конными егерями. Казаки и конно-егеря старались друг перед другом. Кто храбрее, кто бесстрашнее! Страшная сеча началась. В эту решительную минуту показались колонны генерала Ферзена и Смоленский драгунский полк, бывший у него, поскакал на помощь казакам и конно-егерям.

В разгар боя полковник Денисов быстрым своим казачьим глазом увидал, как какой-то всадник в прекрасной польской одежде на великолепной бурой лошади рысью проехал между казаков и конно-егерей, показал что-то своей пехоте и помчался во весь опор. от лагеря. За ним бросились несколько казаков, но он ранил их и успел доскакать до своей конницы.

«Наверное, это Костюшко», — подумал Денисов, подозвал к себе майора Карпова, нескольких офицеров и казаков и приказал им бросить взятые ими пять пушек, рассыпать сотни четыре казаков и искать этого всадника.

Бой кончался. Польское укрепление было занято нашей пехотою, по всем направлениям бежали пешие и конные поляки. Денисов погнался за ними и увидел, что поляки уходят по трем дорогам. Денисов разделил и свой отряд на три части. Карпову приказал гнать прямой дорогой, Нечаеву приказал идти вправо, а сам пошел влево. Всем казакам Денисов строго приказал, чтобы они без Костюшки не смели возвращаться.

Казаки поскакали в разные стороны, а Денисов остался на некоторое время у деревни.

Дороги в Польше огорожены от полей легкими деревянными заборами. Несколько казаков, доехав до перекрестка, увидали, что на углу двух дорог забор поломан и видны следы копыт. Они поскакали по следу и вскоре заметили несколько человек на прекрасных лошадях. Казаки погнались за ними. Часть пошла по дороге, а часть, и среди них один на прекрасной лошади, поскакала по полю, за забором. Шедшие по дороге начали быстро уходить от казаков, но те, которые скакали по полю, попали в болото. Лошади их загрузли, и казаки Лосев и Топилин настигли их. Казаки убили одного майора и ранили поляка-солдата, а начальник справился, выскочил из болота, но, проскакав несколько шагов, опять попал в болото, соскочил с лошади и, накрывшись плащом, притворился мертвым. Один из казаков кольнул его два раза дротиком и приказал выйти из болота. Лошадь его справилась и ускакала, тогда и начальник сдался. Казаки вывели его из болота, и пленник стал отдавать им золотые деньги и часы. В это время к казакам подскочил вахмистр конно-егерского полка и ударил польского начальника палашом по голове. Он побледнел и упал. Увидавший это раненый поляк крикнул: «Не убивайте его! Это самый наш главный начальник!» Тогда казаки послали за Денисовым. Денисов, видавший Костюшку раньше, тотчас же узнал, что это он и есть. Голова Костюшки была в крови, ноги без сапог, одет он был в кафтан, атласный жилет и штаны. Денисов приказал его накрыть шинелями и спросил, не хочет ли он чего.

— Ничего, — отвечал Костюшко.

— Я знаю, что вы Костюшко, храбрый и великий начальник, — сказал ему Денисов, — я готов вам помочь.

— Я знаю, что вы Денисов, полковник, — отвечал Костюшко.

Костюшку перевязали платками и галстуками, сделали из пик носилки и понесли. Денисов же собрал свои полки и вернулся к генералу Ферзену. Так донские казаки в эту войну взяли в плен главного вождя поляков. Они об этом и песню сложили:

Не ясен то сокол по крутым горам летает,

То Костюшко-варвар по своей армегошке разъезжает

Он фронты-то свои, знаменушки украшает,

Своих мызничков, генералушков ублажает;

«Вы не плачьте же мои мызнички, право, генералы,

Не рыдайте же вы, мои свирепые кавалеры!

Как заутра у Бела Царя будет праздник,

Не маленький праздник, праздничек Петров день,

Все рынушки, трактирушки будут растворены,

Все гусарушки, все уланушки будут пьяны,

Казаки наши донецкие все загуляют».

Как на тот-то раз казаки-други были осторожны,

Всю ночушку казаки-други не спали,

Во руках-то своих борзых коней продержали,

На белой-то заре, на утренней, ура закричали,

Закричали они загичали — Костюшку поймали,

Да велели же его, Костюшку, накрепко связать,

Приказали у него скоро допрос допросить…

Гибель Костюшки, взятого в плен донскими казаками, тяжело отозвалась на поляках. Предводители польских шаек, которых песня донская называет «мызничками-генералами» потому, что они были помещиками мелких имений, мыз, стали отступать к Варшаве и занимать укрепленное предместье Варшавы — Прагу. Туда же спешил Суворов, соединившийся с Ферзеном. 24 октября Суворов начал штурмовать Прагу. Ночь спускалась тихая, но темная и мглистая; было холодно и сыро. В сотнях запылали костры. Казаки и солдаты надевали чистое белье, осматривали оружие, молились перед образами, поставленными у огней. В 3 часа ночи полки построились и приготовились к штурму. В 5 часов утра взвилась сигнальная ракета и войска бросились на крепость. Это был страшно кровопролитный штурм. Истребляя все на пути, пехотные полки ворвались в Прагу и к 11-ти часам вся Прага была в наших руках.

Едва только пехота кончила свое дело, Денисов с полками — своим, подполковника Краснова и Орлова — выскочил за укрепление и тут увидел польскую конницу, настроившуюся против него. Поляков было больше, нежели казаков, и лава казачья не знала, что делать, но, по приказанию Денисова, бросилась в атаку. Казак Быкадоров, тот самый, который в самом начале войны брал пленного, бывший теперь знаменитым, на лихом коне опередил полки шагов на 20 и полетел на поляков. Поляки встретили казаков залпом из ружей. За дымом и поднятой тронувшимися эскадронами пылью ничего не стало видно. И вдруг, уже сзади польских рядов послышался голос Быкадорова:

— Коли, ребятушки, коли!

Поляки повернули своих лошадей и поскакали к Висле. Казаки вогнали их в воду и заставили сдаться. Много забрали тут лошадей казаки. Но добыча была неважная. Лошади были худы, изнурены, фураж было негде доставать, и казаки продавали их жидам по два рубля за лошадь.

После штурма Праги пала и Варшава. Война была окончена. Россия получила земли до р. Немана и Буга и Курляндскую губернию.

Императрица за польскую войну пожаловала Донскому войску знамя.

До конца 1795 года казачьи полки простояли в Польше. Зимою казаки вернулись домой и были распущены по домам, но не долго простояли они у себя. Их ожидал новый поход: в Италию и Швейцарию.

Донские казаки с Суворовым в Италии 1799 г.

С глубоким уважением и удивлением читаешь теперь о том, что делали наши деды сто лет тому назад. Почти поголовно уходили казаки с полками на войны. Одни возвращались, другие уходили. Сегодня с ружейной пальбой и криками встречали станицы героев, вернувшихся из похода, сегодня за чарой вина слушали казаки рассказы о богатырских подвигах и победах, о славных поисках и лихих атаках, о Суворове и о пленении Костюшки, сегодня отец любовался на сына-героя, с отличием, с медалями и ранами, еле зажившими, вернувшегося из похода, а завтра сам брал пику, седлал иногда того же коня и шел с полком в другой поход. В это время зародилась на Дону и эта грустная песня:

Чем-то наша славная земелюшка распахана?

Не сохами то славная земелюшка наша распахана, не плугами,

Распахана наша земелюшка лошадиными копытами,

А засеяна славная земелюшка казацкими головами,

Чем-то наш батюшка славный, тихий Дон украшен?

Украшен то наш тихий Дон молодыми вдовами.

Чем-то наш батюшка тихий Дон цветен?

Цветен наш батюшка славный, тихий Дон сиротами.

Чем-то во славном тихом Дону волна наполнена?

Наполнена волна в тихом Дону отцовскими, матерними слезами.

В одном и том же полку служили и сын и отец. 19-летние малолетки шли наряду с 40—50-летними казаками. С одного места уходили полки на все четыре стороны света — и на север, и на юг, и на восток, и на запад. В эти годы, когда Россия, поставленная императором Петром Великим в ряды европейских государств, росла и ширилась, укрепляя свои границы, ведя войны с соседями, донцы посылали полки в одно и то же время и на далекий север в Швецию, где завоевывали Финляндию, и на юг, в Турцию и Крым, и на восток, на Кубань и в Персию, и на запад, в Польшу и Италию!..

Дома не оставалось почти никого. Станицы продолжали быть станом военным, жили жалованьем, да теми грошами, что приносили из походов. Жили, быть может, и не богато, но славно.

Казаки дрались на конях, дрались ружейным огнем в пешей цепи, ходили на крепостные стены, атаковывали турецкие суда на лодках. Для славы донской не хватало побывать в страшной выси уходящих за облака гор и там своею кровью запечатлеть свою верность Государю и родному тихому Дону.

Вступивший после смерти императрицы Екатерины II, в 1796 году, на русский престол император Павел заступился за итальянцев и австрийцев, разоряемых французами, и в 1799 году объявил французам войну. С Дона приказано было послать полки с Суворовым в Италию. В этом походе казакам пришлось перейти через такие крутые и высокие горы, через которые ни до ни после никто не проходил.

В Итальянский походе Дона было назначено восемь полков: Денисова, Поздеева 1-го, Грекова 8-го, Молчанова, Семерникова, Курнакова, Сычева и Поздеева 2-го — всего 4162 человека. Всеми этими полками командовал Адриан Карпович Денисов.

Полкам этим нужно было пройти походом Австро-Венгрию и вступить в Италию, где на чужой земле и за чужое дело сражаться, исполняя волю государеву и добывая славу казачью. Поход этот, несмотря на зимнее время, казаки сделали легко. Стоянки на ночлегах были везде хорошие, продовольствия достаточно. В городе Брюине австрийский император и императрица смотрели казачьи полки и были восхищены лихостью на коне казаков и уменьем на конях проходить самые трудные препятствия; казаки ночевали и в Вене, столице Австро-Венгрии. Наконец, казаки прибыли в итальянский городок Валеджио. 9 апреля 1799 года казаки были распределены Суворовым по всем отрядам и им было приказано действовать впереди всех.

Суворов был уже старый фельдмаршал, то есть первый генерал всей русской армии. Он командовал не только русскими, но и австрийскими войсками. Воевать же пришлось с французами, только занявшими Италию. Нелегко приходилось казакам в этом походе. Карты были итальянские и австрийские, жители говорили по-итальянски,.-реприятель — француз. Но казаки справились с этим. В своих разведках и поисках казаки запоминали вид селений, башни, церкви, местоположение их и по приезде рассказывали, и притом так ясно и подробно, что австрийцы и итальянцы легко находили по карте те места, где были казаки и где видали они неприятеля. Начальник штаба армии, австрийский генерал Шателер, был удивлен и восхищен уменьем казаков распознаваться на совершенно незнакомой местности.

Уже 13 апреля казакам удалось отличиться перед главнокомандующим. Полки Денисова и Грекова находились в колонне князя Багратиона и подходили к небольшому городку Бергамо. Под вечер, 12 апреля, казаки наткнулись на французский авангард, потеснили французов и взяли несколько пленных. Ночью шел дождь. Поля размокли, и лошади на них увязли и не могли скакать. На рассвете Денисов начал подходить к городку Бергамо. Французы захотели укрыться в замке этого города и стали входить в его тесные улицы. Увлекшиеся казаки полка Грекова вскочили за ними и начали колоть их пиками. Поднялся страшный крик и смятение. Французы, впервые познакомившиеся с тем, что такое казачья пика, в ужасе напирали друг на друга. Казаки, чтобы удобнее колоть в тесных переулках, соскакивали с лошадей и избивали врага. В это время в городок вскочил и Денисов.

— Любезные друзья, вперед! -кричал он казакам, и казаки прогнали неприятеля через укрепленный городок, а сами остались, по приказанию Денисова, в крепости. Здесь захватили они 19 осадных орудий, много ружей, военных запасов и знамя. Начальник города поднес Денисову ключи его. Денисов послал донесение Суворову. Ночью, по грязной размытой, дороге, под проливным дождем прискакал фельдмаршал Суворов. Его родительский плащ намок, и весь он был забрызган грязью. Сопровождал его почтенный донец, лет 40, урядник Березовской станицы Евсей Селезнев.

— Спасибо, Карпович, спасибо, — говорил Суворов Адриану Карповичу Денисову, — порадовал старика.

Суворов приказал позвать Грекова, офицеров и казаков и горячо благодарить их за славную победу, за взятие крепости конной атакой.

Ночью пришел в Бергамо и Багратион с пехотою. Суворов торопил Денисова с выступлением, но половина лошадей у казаков от атаки по грязи и по каменной мостовой городка расковалась, и Денисов, оставив часть казаков ковать лошадей, с остальными рано утром выступил и нагнал французов у озера Лекко. Атаковать было невозможно. Дорога уходила в крутые горы, французы укрывались за каменными постройками и за скалами. Денисов спешил сто человек и завязал с французами перестрелку. Казаки держались до подхода пехоты Багратиона.

Так, то в конном, то в пешем строю сражались донцы с новым неприятелем, сражались среди крутых гор, в маленьких каменных городках, всюду оказывая большую помощь своей пехоте.

Суворов, как и всегда, двигался быстро. 14 апреля он побил французов на р. Адде, а 17-го его полки торжественно вступали в Милан, главный город северной Италии.

Первый подошел к Милану донской майор Миронов.

Расспросив жителей и узнав от них, что французы ушли из Милана, он послал о том донесение Денисову. Начальник города выехал за ворота. В это время подъехал с тремя казачьими полками и Денисов. Адриан Карпович расспросил Миронова. Миронов передавал, что в городе до 40000 жителей, весь народ на улицах, идет гулянье, так как это канун дня Светло-Христова Воскресения. Все разодеты, но все мужчины при оружии.

Тогда Денисов обратился к начальнику города и сказал ему по-французски:

— Мне приказано занять Милан. Объявите жителям, чтобы они соблюдали тишину и дружелюбие. Мои казаки их не тронут. Но если на меня сделают нападение, то тогда пусть пеняют сами на себя — камня на камне не оставлю! Через час я буду входить в город.

Начальник города проверил часы и поскакал, разослав по улицам разных людей. Денисов же, приказав двум полкам обойти Милан и занять противоположные ворота, с третьим полком ровно через час вошел в Милан. Он вел свой полк рысью, торопясь занять крепость, находившуюся внутри города. Но едва казаки подошли к ней, как оттуда вышла французская колонна и дала залп по казакам. 2 офицера и около 10 казаков были ранены. Ранено было и несколько жителей. Казаки не смутились. Они бросились вперед, загнали французов в крепость, подняли мост через ров, окружавший крепость, и заняли ворота. Поставив один полк стеречь крепость, а остальные два расставив по улицам и площадям, Денисов отправил донесение австрийскому генералу Меласу.

Три донских полка до вечера оставались одни в громадном городе, полном чужого народа, в виду крепости, в которой заперлись французы. Они не расседлывали лашадей и не могли даже их накормить, и сами ничего не ели.

Только вечером пришли австрийцы и вошли в город с музыкой, барабанным боем и распущенными знаменами.

На другой день утром, в самый первый день Пасхи, в Милан торжественно въехал и Суворов.

Увидав Денисова, Суворов сказал ему:

— Спасибо, Карпович! С Богом, поезжай к своим казакам!.. После занятия Милана Суворов скоро очистил всю северную Италию от французов.

В последних числах мая французский начальник, генерал Макдональд получил подкрепление из Франции, со свежими войсками разбил австрийцев и спешил соединиться с другим французским генералом Моро. Если бы они соединились — маленькому отряду Суворова пришлось бы очень плохо. И вот, Суворов решил броситься навстречу Макдональду и разбить его до соединения с Моро.

По страшной жаре, большими переходами, скорым шагом вел Суворов свои войска. Известия, которые он получал от австрийцев, были неутешительны. Французы их били. Нужно было торопиться на помощь.

5 июня русские дошли до небольшого городка Александрия и здесь в казачьем стане читали следующий приказ Суворова:

1. Неприятельскую армию взять в полон.

2. Казаки колоть будут; но жестоко бы слушали, когда французы кричать будут «пардон» или бить «шамад». Казакам самим в атаке кричать: "Балезарм, пардон, жетелезарм, « и сим пользуясь, кавалерию жестоко рубить и на батареи быстро пускаться, что особливо внушить.

3. Казакам, коим удобно, испортить на р. Таро мост, и затем начать отступление. С пленными быть милосерду; при ударах делать большой крик, крепко бить в барабан; музыке играть, где случится, но особенно при погоне, когда кавалерия будет колоть и рубить, чтобы слышно было своим. Их генералов, особливо казаки, и прочие, примечают по кучкам около их; кричать „пардон“, а ежели не сдаются — убивать!» Подписал Суворов.

Напряжение всех сил в войсках было полное. Солдаты не шли, а летели. Но Суворов чувствовал, что наступает решительная минута. Перед ним разбитые австрийцы и победоносный Макдональд, у которого вдвое больше войска, чем у Суворова. Теперь надлежало победить или умереть! Сильно надеялся Суворов на казаков и на своих чудо-богатырей — русских солдат. 6 июня утром войска подошли к городку Страделла и здесь на каменной дороге, вдоль каменных заборов расположились на отдых. Все полегли. Казалось, и встать не будут в состоянии. Измученные лошади стояли опустивши головы, казаки, опершись на пики, дремали. Солнце пекло невыносимо. Голубое небо было без облака, камни были раскалены, от цветущих роз и от полей кукурузы, только что зацветавшей, несся пряный запах. Поднятая было пыль тихо улеглась. Красивые смуглые итальянцы и итальянки пугливо высматривали казаков…

Вот белый австриец, с пыльным и потным лицом, привез одно донесение. Вон скачет другой…

Австрийцы погибают, нужна немедленная подмога!

Суворов приказал четырем казачьим полкам садиться. Сели на коней и пошли рысью. Шли около пяти часов.

Там, куда они шли, французы приканчивали австрийцев. Они взяли у них восемь пушек и готовили последнюю решительную атаку, чтобы уничтожить австрийские полки. Макдональд перешел через реку Тидоне и войска дрались в полях, пересеченных сотнями канав, обсаженных кустами… К самой отчаянной сече подвел Суворов казаков. Его нельзя было узнать. В белой рубашке, с непокрытой головой, он погонял свою лошадь нагайкой и, показывая казакам на французов, воскликнул:

— Помилуй Бог, как хорошо! Атака! Руби, коли, ура!.. Казаки с полуслова поняли своего начальника. Через десятки рвов и канав, склонивши копья, понеслись они на французов. Их была горсть, в сравнении с громадным каре французов. Но полки врубались в эти каре и казачья пика делала чудеса. Громадная армия Макдональда была остановлена в своем напоре Суворовым с четырьмя полками донских удальцов! Прошло около получаса, пока французы опомнились, но эти полчаса решили дело в пользу Суворова. На дороге показались русские полки. Их вел великий князь Константин Павлович. Под палящим, полуденным зноем пехота не шла, а бежала, люди выбились из сил; растянулись полки. Солдаты падали, и многие из упавших уже не вставали. Но остальные шли. Это были храбрые из храбрых, чудо-богатыри!

Войска подходили и выстраивались против флангов неприятеля, но полки были очень слабы. Не хватало людей. Многие не дошли. Сейчас же было приказано и атаковать. Багратион подошел к Суворову и вполголоса сказал, что нужно повременить.

— В ротах, — говорил он, — не насчитывается и по 40 человек. Люди измучены…

— А у Макдональда нет и 20-ти, — на ухо сказал Суворов Багратиону. — Атакуй с Богом.

Музыка и барабаны загремели. Солдаты запели песни и пошли на французов, французы усилили огонь, много наших падало, но смыкались за ними ряды и суворовские полки кидались в бой. Суворов, сопровождаемый верным урядником Селезневым, разъезжал между полков, осыпаемый пулями, и говорил: «Вперед, вперед, коли!»

Иногда Суворов заезжал слишком далеко вперед, и тогда Селезнев хватал за поводья его лошадь и поворачивал назад.

— Ты что, — кричал Суворов на преданного донца, — как ты смеешь! Генерала! Фельдмаршала!.. и бил Селезнева плетью, но Селезнев упрямо сворачивал лошадь и говорил: «Не пущу! Прикажи — и без тебя пойдут! а жизнь твоя дороже для нас!..»

Казаки возобновили свои атаки. Они прорывали французские цепи и налетали на резервы. Каждый дрался за десятерых. Лучшие французские войска генерала Виктора были смяты казаками под командой князя Багратиона…

Остатки разбитой французской армии с трудом перебрались через реку Тидоне и отступали в беспорядке.

Суворов их не преследовал. Это было не под силу и его чудо-богатырям. Казачьи лошади, утомленные многими атаками, которые он сделал через рвы и канавы, ложились под седлами и отказывались от корма. Везде валялись убитые и раненые донцы. Но дело было сделано. Макдональд был разбит.

Только ночь и дал на отдых войскам Суворов. В 10 часов утра, 7 июня, он повел их вперед, чтобы не дать Макдональду получить подкрепления. Уже под вечер русские настигли на р. Треббии французов. Казаки Грекова и Поздеева атаковали их с фланга, в то же время Багратион теснил с фронта. Французы отступили, потеряв 600 человек пленными и одно знамя. Наступила теплая лунная ночь. Между врагами, журча и шумя среди камней, бежала мелкая речка Треббия… Ночью в русле ее произошел бой, он стих, но из-за него казакам не пришлось расседлывать. С рассветом Суворов начал наступление. Между тем, к французам подошло подкрепление и теперь они были вдвое сильнее, нежели русские и австрийцы. Наши атаки были всюду отбиты. Казачьи лошади уже не могли ни скакать, ни перепрыгивать через канавы. Они атаковали рысью…

Суворов отдыхал под большим камнем в двух верстах от места боя. К нему подъехал генерал Розенберг и доложил, что держаться больше нельзя, необходимо отступать.

— Попробуйте сдвинуть этот камень, — сказал Суворов Розенбергу, — не можете? Ну, так и русские не могут отступить… Извольте держаться крепко, и ни шагу назад!..

Розенберг уехал. Но нашим войскам приходилось плохо. Некоторые полки были совершенно окружены французами и отчаянно отбивались во все стороны. Иные отходили.

Любимый Суворовым начальник авангарда князь Багратион подъехал к нему и доложил, что солдаты выбились из сил, ружья не стреляют, больше половины людей пало под ударами французов.

— Не хорошо, князь Петр! — сердито сказал Суворов. — Коня!

Селезнев подвел ему лошадь. Суворов сел на нее и поскакал к месту боя. Но, по-видимому, было уже поздно. Навстречу Суворову стали все чаще и чаще попадаться наши солдаты. Сначала одиночные, потом целые шеренги их мрачно отступали. Суворов подскакал к ним.

— Заманивай! Ребята, заманивай! — закричал он. — Шибче, бегом, — и сам, повернув свою лошадь, ехал впереди отступающих. Проехав с ними шагов двести, он остановил лошадь и крикнул: «Стой!.. Теперь — вперед, бегом!» — и кинулся с солдатами в новую атаку.

Французы не выдержали этого удара и отступили за Треббию.

В этом, почти непрерывно три дня продолжавшемся бою, на реках Треббии и Тидоне, почти вся французская армия была истреблена, — Суворов уже задумывал идти попятам ее, идти во Францию, на Париж.

Но судьба решила иначе. Австрийцы, наши союзники, не столько помогали нам, сколько мешали. Они потребовали завоевания крепостей. Два месяца прошло в крепостных боях. Донским казакам в это время не было дела и они занимались ученьями. В конце августа Суворов получил приказание выручить русские войска, действовавшие за громадными Альпийскими горами, в Швейцарии, и окружаемые французами. Ему предстояло совершить невозможное — перейти с войском через горы, через которые перелетали только орлы.

Но орлам русским и это оказалось под силу.

Донские казаки с Суворовым переходят через Альпы 1799 г.

Альпийские горы отрезали один русский отряд — Римского-Корсакова — от другого — Суворова. «Соединиться нужно было быстро, нужно было перешагнуть через эти горы. Дороги, которые шли через них, сначала петлями поднимались наверх, потом дорог уже не было. Среди угрюмых скал, темных и гладких, шумя и пенясь, бежала река. По ее берегу, по узкому каменному уступу, была пробита тропинка. Она поднималась высоко над рекой, и с одной стороны отвесной стеной стояли черные скалы, а с другой был крутой обрыв, внизу же белела и пенилась быстрая река. Сначала росли сосны и много было площадок, на которых войска могли располагаться для отдыха, но чем дальше, тем уже становилась тропинка, площадок не было и вместо сосен лишь кое-где росли чахлые кусты. Еще дальше не было и кустов, и только зеленый мох рос по камням. Самая вершина горы была покрыта снегом. Десятки верст тянулась эта тропинка. По ней ходили только пешеходы, смелые охотники за дикими козами, родившиеся и выросшие в горах. И вот по этому пути должны были теперь идти солдаты с пушками и казаки. Мало того, они должны были на самой вершине сбить французские войска!

4 сентября 1799 года Суворов подошел с войсками кначалу подъема на Альпийские горы и здесь узнал, что австрийцы не доставили мулов, которые были необходимы под вьюки. Тогда приказано было казакам отдать своих лошадей в пехоту и артиллерию, а самим идти пешком. Безропотно исполнили донцы это приказание. 1500 лошадей казачьих было отдано в обоз.

И вот начался подъем. Часть казаков, оставшаяся на конях, двигалась впереди, по одному, и продолжала вести разведку. На самой вершине Альпийских гор, на Сен-Готарде казаки приняли участие в бою пехоты и сбили французов. Потом стали спускаться. Дорога была так узка, что казаки шли пешком, держась за хвосты лошадей. Иногда лошадь делала неверный шаг и, оступившись, падала с вьюком и седлом и вместе с нею гибло и все имущество казака. Многие казаки плакали, видя это, видя, что оставались они при одном платье… А впереди их ожидал длинный поход и суровая зима. Холодный ветер дул на вершинах Альп. Метель крутила. Лицо знобило, руки коченели. Многие солдаты замерзали здесь. Но казаки шли вперед и вперед. На привалы и ночлеги становились там, где шли и коротали ночь, прижавшись друг к другу или к лошадям. На вершине Сен-Готарда они ночевали, составив лошадей в круг, головами во внутрь, защищаясь ими от ветра и согреваясь их дыханием. Нигде не было никакого топлива и нельзя было развести огонь.

14 сентября Суворов уже выходил в более широкую долину. Но тут его ожидало новое препятствие. На узкой дороге, по которой могут идти рядом только два человека, французы поставили пушку. И вот — впереди была пушка и горсть французов, с боков — крутые неодолимые скалы, внизу водопадами срывалась между камней быстрая речка Рейсса, через которую был перекинут мост. Но наших солдат это не устрашило. Между ледяных брызг водопада, по пояс в воде перебрались наши охотники через реку, по каменным глыбам взобрались на противоположный берег и очутились над головами французов. Французы сбросили пушку в реку и отступили. Не успев разрушить мост через Рейссу, они сломали дорогу, насыпанную из камней над пропастью, и устроили провал.

Из досок бывшего здесь сарая, на скорую руку связали мост, без перил, шаткий и зыбкий, и по нему повели казаки лошадей, и стала переходить пехота.

К вечеру Суворов спустился в долину и 15 сентября подошел к деревне Альторф…

Впереди предстоял путь еще более трудный. Нужно было перейти еще более страшные горы. Без отдыха, на другой же день — 16 сентября — Суворов спешил на выручку товарищам- и, понимая, что каждая минута дорога, он пошел в горы.

В тяжелую ночь после страшного перехода, когда все войска спали, казаки ходили на разведку о неприятеле. По незнакомым горным дорогам рыскали они между угрюмых скал, не зная отдыха, не зная сна.

С великими трудами, борясь и одолевая французов, двинулись за Суворовым русские полки. По крутому подъему, на высокий снеговой хребет извивалась тропинка. Шли темною ночью, мокрые и продрогшие, под снегом и дождем по размокшей и скользкой земле. Многие казаки шли босые, потому что сапоги их, истертые о камни, развалились. Тучи, в виде непроницаемого тумана, окутывали их, и они шли, не видя куда идут. Огромные камни катились из-под ног в бездны, ветер завывал и вьюги скрывали следы тропинки. Кто ехал верхом — мог слезть, только спустившись через круп лошади, и шел, держась за хвост. Многие тут замерзли. И в этот тяжелый путь казаки Денисова и Курнакова, по словам Суворова, „много способствовали. Они открывали рассеянного неприятеля в выгодных для него. местах и вместе с пехотою били и брали в плен“. 1 октября кончился этот страшный поход через заоблачные выси.

Вся Европа с удивлением и ужасом следила за движением Суворова. Никто не верил, что он перейдет через Альпийские горы. И вот, он перешел! Его ожидал приказ вернуться домой, в Россию. Император Павел, недовольный действиями австрийцев, прекратил войну и заключил мир с французами.

Слава русского полководца и его чудо-богатырей будет вечно жить в памяти нашей армии и воодушевлять ее на новые подвиги. И не только у русских людей, а и среди смелых швейцарских горцев живет и до сих пор предание о невероятных подвигах северных воинов и бородатых казаков. Старый альпийский охотник, указывая путникам на едва заметную тропинку на голых скалах грозного Росштока, говорил с благоговейным изумлением: „Здесь проходил Суворов!..“

И с ним около 4000 донских казаков, — добавляет справедливая история!

Без лошадей, без оружия, без одежды, без всякой добычи вернулись донские казаки по станицам. И не успели они отдохнуть, не успели оправиться, не успели даже хорошенько рассказать товарищам о страшных, небывалых подвигах, как пришло повеление императора Павла — всему войску собираться в поход поголовно.

Объявлен был поход на Индию!

Поголовный поход донских казаков на Индию 1801 г.

В день 12 января 1801 года император Павел I повелеть соизволил: собрать все войско Донское. Куда, зачем замышлялся поход — про то никто не знал. Войсковой наказной атаман Василий Петрович Орлов предписал готовиться всем офицерам, урядникам и казакам. Все, до последнего, должны были в шесть дней быть готовы к выступлению о-двуконь с полуторамесячным провиантом. Казаки обязаны были иметь при себе ружья и дротики. И раньше бывало так, что подымалось все войско Донское. Старики помнили такие случаи. В 1737 ив 1741 годах донцы поднимались поголовно. Но тогда была опасность от татар, татары шли на Дон, была нужда отстоять родные станицы. Теперь про татарские набеги говорили только старые люди. На Кубани крепко стояло Черноморское войско. Дону опасность ниоткуда не угрожала. Куда пойдет войско Донское — этого никто не знал. В войске числилось 800 больных, но и им приказано было явиться на смотр. Шли недужные, опухшие от ран, искалеченные. Круглые сироты и беспомощные бедняки приготовлялись к походу; у многих казаков не было форменных хурток и чекменей, их одевали в старые халаты, в сермяжное одеяние. Никому не делали уважения. Хотя дом сгорел, хотя все погорело — иди, все равно, за счет станицы. Богатые казаки снаряжали бедных. В Черкасской станице шесть казаков собрали 2000 рублей и дали деньги на обмундирование и снаряжение пеших казаков. Двадцать душ семейства в одном доме остались без хозяина и пропитания. На очередь не смотрели. Атаман приказал брать без очереди, и пошел последний хозяин, хотя два брата его уже служили в полках. Полки, только что пришедшие с Кавказской линии, из Итальянского похода, снова зачислили на службу. Церкви остались без пономарей, станичные правления — без писарей, всех забрали. Ополчение было поголовное!

Потребовали и калмыков на службу. Офицерам-помещикам не разрешено было съездить на свои хутора. Жены не простились с мужьями, дети — с отцами. Спешно, по царскому указу собиралось войско.

Сборными местами были назначены станицы: Бузулуцкая, Медведицкая, Усть-Медведицкая и Качалинская. В зимнюю стужу, в конце февраля месяца, собрались казаки на смотр атамана. Всего с войска набрали 510 офицеров, 20947 казаков конных полков, 500 артиллеристов и 500 калмыков. Люди эти составили 41 конный полк.

Орлов разделил их на 4 части. 1-ую, из 13 полков, повел генерал-майор Платов; 2-ую, из 8 полков, генерал-майор Бузин; 3-ю, из 10 полков, генерал-майор Боков и 4-ую, из 10 полков, генерал-майор Денисов, только что вернувшийся из Италии. С отрядом генерала Платова шел и атаман Орлов и с ним две роты донской конной артиллерии и войсковые инженеры. Артиллерией командовал полковник Карпов.

27 и 28 февраля полки вступили в неизвестный поход. Путь их лежал к стороне Оренбурга.

Больше никто, кроме атамана и начальников колонн, ничего не знал.

Что же произошло и почему от войска Донского потребовали такого страшного напряжения сил?

Император Павел I внезапно поссорился со своими союзниками, англичанами, и, в союзе с французским императором Наполеоном, решил объявить войну Англии. Главное богатство английской земли заключалось в громадной, плодородной, поросшей лесами редких деревьев Индии. Из индийской земли добываются и камни самоцветные, там же приготовляют драгоценные шелковые ткани. Произведениями Индии, ее хлебом и материями торгует Англия и ею она богата. Император Павел решил отнять Индию у Англии, и сделать это поручил донским казакам. Им предстояло пройти тысячи верст по безлюдной степи, потом по песчаной пустыне, перевалить через горы и вторгнуться в индийские земли.

„Индия, — писал государь Орлову, — куда вы назначаетесь, управляется одним главным владельцем и многими малыми. Англичане имеют у них свои заведения торговли, приобретенные или деньгами или оружием. Вам надо все это разорить, угнетенных владельцев освободить и землю привести России в ту же зависимость, в какой она у англичан. Торг ее обратить к нам.“

Атаману была прислана и карта Индии. По пути донским казакам надлежало занять Бухару, в Хиве освободить наших пленных. Все богатство Индии было обещано казакам в награду.

Если бы атаман Орлов и донские казаки успели исполнить это поручение, они прославили бы себя более, нежели Ермак — покоритель Сибири… Но не судил Господь совершить великий замысел государя!

Уже с первых же шагов в задонской степи страшные трудности встречались казакам. Дороги были занесены снегом и артиллерия выбивалась из сил, вытаскивая пушки из глубоких сугробов. Нигде не было квартир для обогревания, и люди и лошади стыли и мерзли на холодном ветру в степи. Не было топлива, не хватало провианта, не было сена и овса. Некормленые лошади еле брели навстречу жестоким холодным буранам.

В начале марта вдруг настала оттепель. Заиграли ручьи, размокла степь, грязь стала непроходимая. Каждая балка сделалась страшным препятствием. Через пустую, обыкновенно, речку Таловку войсковой старшина Папузин еле переправился. Сорок верст шел он по колено в грязи, а через самую Таловку переходил по устроенному им из хвороста, хуторских огорожей, ворот и крыш мосту.

Наконец, подошли к Волге. Лед вздулся и побурел. Лошади проваливались на нем. Местами он уже тронулся. Денисов со своею колонной подошел к нему и увидел, что переправа опасна. Через всю реку поставил он мужиков с веревками и им придал по несколько казаков для оказания помощи. Начали вести лошадей, но они проваливались и шли ко дну. Однако, Денисов знал, что на больших реках лед в середине всегда толще, и вот, он приказал повести своих рослых и сытых лошадей вперед. Сначала они проваливались, но потом перешли. За ними потянулись и казаки. До 700 лошадей провалились, но казаки вытащили их всех. Пять часов длилась переправа.

И опять пошли, сперва по Волге, потом по течению реки Иргиза. Степь становилась все безлюднее и пустыннее. Комиссионер Теренин, обязавшийся доставлять хлеб и фураж, не выполнял своего обязательства: на Волге это лето было неурожайным, и он не мог собрать продовольствия. По приходе на ночлег не находили овса, да и сено было пополам с мусором. Лошади падали от бескормицы, и путь, пройденный казаками, обозначался длинной вереницей вздувшихся конских трупов, да черными стаями ворон.

Громадною толпою втянулись донцы в безграничные степи и затерялись в них, как песчинка. Замолкли удалые песни. Мерзли по ночам казаки, а днем мучились в грязи и лужах, в которые обращало степь весеннее солнце. Много было уже и больных казаков. Цынга появлялась.

А впереди была все та же степь и конца-края ей не было. И солнце вставало там в золотистом тумане и равнина тянулась весь день, сегодня, как вчера, как будет и завтра.

Тяжело было казакам, но молча, без ропота шли они воевать с неведомым врагом, завоевывать для России далекую Индию.

Прошли от Дона без малого семьсот верст по пустыне. 23 марта, накануне Светло-Христова Воскресенья казачий отряд, находившийся в селе Мечетном Вольского уезда Саратовской губ., догнал курьер из Петербурга. В ночь с 11 на 12 марта скончался император Павел I и на престол вступил император Александр I Павлович. Он повелевал вернуться домой. Сейчас же приказано было собрать полки. К ним вышел атаман Орлов и воодушевленным, дрожащим от радостного волнения голосом сказал:

— Жалует вас, ребята. Бог и государь родительскими домами!

В первый день Пасхи атаман и некоторые полки слушали обедню в Старообрядческом монастыре недалеко от Мечетного. Весело было в этот день в казачьем лагере. Стреляли пушки, палили из ружей, пели песни.

В день Благовещения пошли в обратный путь. Обратный путь был легче. Наступала весна. Становилось теплее, но местами еще грязь лежала непролазная. Между 9 и 17 апреля полки вернулись домой. Хоперские, медведицкие, бузулуцкие, верхне-донские и донецкие казаки были отпущены прямо с границы, остальные с офицерами левою стороной Дона пошли к Черкасску.

2 мая атаман прибыл в Черкасск.

После суворовского перехода через Альпы Оренбургский поход донских казаков — самое трудное из походных движений. 1564 версты сделаны 20-тысячным конным отрядом в два месяца по безлюдной степи в весеннюю распутицу. Сделано без потерь в людях и без отсталых. И лошади вынесли этот поход, несмотря на бескормицу, хорошо. На полк пришлось павших лошадей от 62 (в Атаманском полку) до 12-ти (в полку Миронова).

Много лет прошло с тех пор, уже нет в живых никого из участников этого похода, но старики еще помнят рассказы отцов о таинственном походе в сторону Оренбурга, о том времени, когда на Дону казаков как повымело — никого не осталось, и бабы работали все работы. Помнят это страшное, тяжелое время вечных походов.

А молодежь, рассуждая об этом походе на Индию, часто задает вопрос — могли ли бы казаки дойти до Индии, могли ли бы разорить ее?..

Много великих подвигов совершили казаки. С одними пиками, пешком, брали они измаильские твердыни, на легких лодках переплывали Черное море, от себя воевали, на свой страх брали Азов, с Суворовым перешли они заоблачные выси Альпийских гор, но это повеление — завоевать далекую Индию — было невыполнимо. Не знали те, кто посылал их, как далек и труден был этот путь и сколько препятствий на нем встретилось казакам. Дойти до Индии по безлюдной пустыне, без продовольствия и фуража было невозможно. Но войско Донское пустилось исполнять волю государеву без рассуждения — все казаки погибли бы в нем. Поход на Индию замечателен тем, что в нем казаки показали, как велика и отлична у них была дисциплина и преданность государю, как закалены они были в походных невзгодах.

В умиленном восхищении слушаешь рассказы стариков о переправе через Волгу. Тонет в студеной воде одна лошадь и с нею казак, но по тому же страшному месту идет другой, третий. Часами по грудь в воде спасают казаки лошадей и друг друга, а потом голодные идут, сами не зная куда, по холодной безлюдной степи.

Наши деды всею своею доблестной службой учили нас совершать подвиги, и поход на Индию — пример высокого мужества, отчаянной решимости, святой покорности государевой воле!..

Войско Донское при императрице Екатерине Великой и императоре Павле I

В то время, когда по всему свету ходили казачьи полки и имя казака делалось славным и страшным и французам, и немцам, и шведам, и полякам, и туркам, и татарам, и черкесам, когда войско Донское головами своих сыновей заслуживало одно белое знамя за другим, — в это время внутри войска произошли большие перемены.

Уже со времени Петра Великого шумный круг войсковой не сходился на черкасской площади для выбора войскового атамана. Вопрос о том, быть или не быть войне или походу, решался не всем войском Донским на кругу, а решался в новой столице Российской Империи — городе Санкт-Петербурге; там определялось также и сколько полков должно выставить войско Донское в поход, и только наряд этих полков делал войсковой атаман. И войскового атамана ставило уже не войско, а государь император выбирал в атаманы казака из прославившихся в войсках, или заявивших себя умом, сметливостью и распорядительностью. Атаманами за это время были:

Василий Фролович Фролов с 1718—1723 г.

Андрей Иванович Лопатин с 1723—1735 г.

Иван Иванович Фролов с 1735—1738 г.

Данило Ефремович Ефремов с 1738—1753 г.

Степан Данилович Ефремов с 1753—1772 г.

Получив атаманство от отца, Степан Данилович Ефремов одно время мечтал, чтобы сын его был тоже войсковым атаманом и передал атаманство внуку, словом, хотел сделать атаманство наследственным, что совсем не подходило для войска Донского, ставшего тогда уже частью великой Российской империи.

Поэтому после него атаманами были назначены:

Василий Акимович Машлыкин с 1772—1773 г., потом

Семен Никитич Сулин с 1773—1774 г.

Алексей Иванович Иловайский с 1775—1797 г. и

Василий Петрович Орлов с 1797—1801 г.

В 1801 году атаманом был назначен генерал-майор Платов.

За это время станицы приучались к мирной жизни земледельца, татары и черкесы их не тревожили. В городках казачьих стены начали разрушаться. Их никто не восстанавливал, они отслужили свою службу и были больше не нужны. Вместо этого стали появляться более прочные домики у станичников, стали садить фруктовые и виноградные сады, стали строить церкви и соборы. Усердные в вере Христовой казаки часчь приносимой с войны добычи непременно уделяли на построение, а потом и на украшение родного храма.

Так в 1720 году в станицах Кочетовской, Черновской и Ведерниковской начали строить деревянные церкви. С 1720 по 1743 год были построены церкви в станицах: Старо-Григорьевской, Малодельской и Бурацкой (1722 г.), Усть-Хоперской, Тишанской, Алексеевской и Терновской (1724 г.), Раздорской, Семикаракорской, Усть-Быстрянской, Нижне-Курмоярской, Нагавской и Бесергеневской (1726 и 1727 гг.), Дурновской, Филоновской, Лукьяновской, Есауловской и Луковской (1728 и 1729 гг.), Митякинской, Еланской, Кумылженской, Безилемяновской, Орловской и Котовской (1730—1731 гг.), Яминской, Верхне-Чирской, Верхне-Курмоярской, Зимовейской, Луганской, Етеревской и Казанской (1732—1733 гг.), Нижне-Каргальской, Верхне-Каргальской, Кепинской и Голубинской (1735 г.), Березовской, Федосеевской и Калитвенской (1736 г.), Кумшацкой, Распонинской, Быстрянской, Кременекой и Глазуновской (1737—1739 гг.), Урюпинской, Манычевской, Богаевской, Меле-ховской, — Верхне-Кудрюческой, Усть-Бело-Калитвенской, Каменской, Гундоровской, Золотовской, Траилинской, Камышевской, Верхне-Михалевской, Пятиизбянской, Романовской, Вешенской, Филипповской, Новогригорьевской, Букановекой, Правоторовской, Арженовской и Островской (1740 г.), Нижне-Михалевской, Тишанской, Ерыженской, Карповской, Мартыновской, Перекопской, Усть-Быстрянской и Арчадицской (1742 г.).

Почти каждая станица имела свою церковь, а всего на Дону к 1764 году считалось 4 каменные церкви — все в Черкасске; и 103 деревянных. Деревянные церкви строились, большей частью, из соснового леса, но были церкви липовые и дубовые.

Духовенство в эти церкви назначалось Воронежскими епископами, которые с 1795 года носят уже наименование епископов Воронежских и Черкасских. Священники, первое время, были из русских губерний, но в 1748 году в Черкасске была основана „войсковая латинская семинария“ для подготовки казачьих детей к духовному званию. Это было первое по времени учебное заведение на Дону.

Все церкви донские были с 1751 года подчинены трем духовным правлениям: Черкасскому, Усть-Медведицкому и Хоперскому.

Потребность в грамотных казаках была очень сильна. При атамане Степане Даниловиче Ефремове в 1765 году было положено заводить в станицах публичные училища.

Но самые большие перемены в жизни донцов произошли в царствование императрицы Екатерины Великой, когда всем югом России и всеми казачьими войсками правил князь Потемкин. Это был образованный и просвещенный человек. Во время походов и войн, которые он делал с казаками, он видел многое, что требовало перемены. Он так много поработал с казаками и для казаков, что 12-й Донской казачий полк, в память его, носит имя 12-го Донского казачьего генерал-фельдмаршала князя Потемкина-Таврического полка. Вся Россия после Петра Великого изменилась. Прежней простоты уже в жизни не было. Государство стало больше, многолюднее, появились различные классы общества, появилось дворянство служилое, получившее свои права за службу Государю и Родине, явился торговый класс, мещане, крестьяне стали в иные условия. Казаки, жившие до этого времени своею, особенной жизнью на границе, бывавшие в Москве только с зимовой станицей, в войсках русских занимавшие особенное место, перемешались теперь с русскими войсками, стали часто бывать в Москве и Петербурге. Донские полки, сотни, отдельные казаки стали поступать под команду русских — регулярных, или, как называли на Дону, — солдатских офицеров. Донские генералы командовали в отрядах русскими полками. У графа Денисова в сражении при Мацевичах была под командою пехота. Платов на Кубани не раз в отряде имел гусарские эскадроны. Нужно было уравнять казачьих офицеров с офицерами регулярными. Раньше было так, что казак на войне исполнял обязанности старшины, есаула, производился в хорунжие, а приходил домой и становился опять простым казаком. Русские офицеры, оставаясь всегда в своих чинах, получая с офицерским чином и дворянство, были от этого как бы выше офицеров донских. Пока казаки жили сами по себе, они могли быть всегда равными между собою, но как только они вошли в семью Русской армии, в состав Российского государства, и им пришлось получить те же права, которые имели и русские служилые люди. Так донские офицеры, оставаясь казаками, стали делаться вместе с тем дворянами Российской империи.

Для ведения правильного наряда на службу, для наблюдения за производством в офицеры, или, как тогда называли, в чиновники, нужно было назначать особых лиц. Один атаман со старшинами, дьяком да есаулом с таким громадным делом уже не мог справиться. На руках у атамана скапливались большие деньги. Громадные права были у атамана. В те времена — сказал кто-нибудь атаману не так, как должно — „Секи его!“, показался ответ грубым — „На линию на две перемены“. Вздумал атаман устроить праздник или скачки — „Взять из войсковых сумм сколько нужно“… Нужно было, чтобы все шло по закону, и вот, князь Потемкин в 1775 году учреждает на Дону войсковую канцелярию. В войсковую канцелярию князь Потемкин по своему выбору назначал двух старшин, а четырех старшин выбирало правление старшин. Председателем в канцелярии был атаман. Войсковая канцелярия, на основании законов Российской империи, судила преступников, отдавала все распоряжения по войску, собирала доходы, проверяла расходы и наблюдала все, что касалось промыслов и торговли.

Тогда же все войсковые старшины, командовавшие в походе полками, были пожалованы в штаб-офицерский чин и уравнены с армейскими секунд-майорами. Их стали производить потом в полковники. Есаулы и сотники должны во всей армии считаться обер-офицерами.

Чин полковника давал права потомственного дворянства, то есть, полковничьи дети уже считались от рождения дворянами. С этого времени на Дону появляются казаки-дворяне.

При императоре Павле I за подвиги донских казаков, оказанные в войнах, поведено было, в 1798 году, сравнять донских офицеров чинами с офицерами регулярными, старшин называть майорами и жаловать их дальше в подполковники и полковники, а есаулам и хорунжим считаться наравне с гусарскими ротмистрами и корнетами.

В это же время на Дону появляются и гражданские чиновники; так, атаман Иловайский считался тайным советником.

Со вступлением на престол императора Александра I в управлении войском произошли и еще перемены.

Указом 29 сентября 1802 года поведено: войсковой канцелярии состоять под председательством войскового атамана и в ней присутствовать двум непременным членам и четырем асессорам. Члены и асессоры служат по выбору дворянства по три года. Канцелярия разделена на три экспедиции: войсковую, гражданскую и экономическую. Для судебных дел учреждены сыскные начальства, в Черкасске учреждена полиция, а при войсковой канцелярии назначены землемер и архитектор.

С этого времени и войсковой и станичные круги совершенно изменяют свое значение.

Войсковым кругом называется уже только церковный парад, устраиваемый в определенные дни, в воспоминание былого круга. На этом параде войсковой атаман с булавой в руках идет в собор. Впереди него несут войсковые регалии и знамена, а сзади идут чиновники.

Станичный круг избирает себе станичного атамана, но на кругу решаются уже не войсковые дела, а дела домашние — раздел сенокосов, полей и проч.

Появление на Дону дворянства и чиновников потребовало и лучшего образования. Дети донских дворян и зажиточных казаков того времени отправлялись в Москву, в Воронеж, в Тамбов, где учились в училищах или в пансионатах, содержимых частными лицами, по большей части, немцами. Многие донцы этого времени были достаточно образованны. Мы знаем, например, что полковник Адриан Карпович Денисов, спутник Суворова во многих походах, говорил по-французски и очень хорошо и грамотно писал. Многие донские казаки отправлялись, по приказу войска или по воле родителей, в московские гимназии и университет.

Но не все это могли сделать. Жизнь мальчика в чужом городе стоила дорого, а нужда в хорошо обученных людях была велика, и вот, в 1790 году, в Черкасске открывается „главное народное училище“. Открытие училища было отпраздновано в Черкасске торжественно. Стреляли из пушек, а вечером жгли иллюминацию. Во всех станицах было приказано в этот день отслужить благодарственное молебствие. Главное народное училище помещено было в предместьях города Черкасска, близ Преображенской церкви. Там в это время через Черкасскую протоку был устроен громадный мост на дубовых сваях, по одну сторону моста находилась войсковая аптека с госпиталем, а по другую, рядом с богадельней, было помещено и училище. Директором этого училища был назначен сын атамана, полковник Петр Алексеевич Иловайский.

Учителя были присланы из Петербурга. Их было четыре: Дмитрий Яновский с товарищами. До 1798 года в училище принимались и мальчики и девочки, потом только одни мальчики. В училище сначала было четыре класса, потом был добавлен пятый — рисовальный. Ученики 2-го, 3-го и 4-го классов обучались французскому и немецкому языкам. Учебников было мало, и мальчики-донцы должны были переписывать себе сами учебники грамматики и арифметики.

На выпускном экзамене из этого училища присутствовал и войсковой атаман Платов.

11 июля 1805 года в Черкасске, в присутствии войскового атамана Платова, была открыта и первая донская гимназия. Сначала она находилась на том же месте, где и главное народное училище, потом в Ратном урочище, а с постройкой города Новочеркасска она перенесена была в нарочно построенное для нее каменное здание. Первым директором ее был Алексей Григорьевич Попов. 10-летним мальчиком Попов был определен в открытый в 1755 году Московский университет. 7 лет провел молодой казак в университете, а потом поступил в войсковую канцелярию сначала писарем, а затем землемером. Поездка для обмеривания юртовых участков по Дону ознакомила Попова с жизнью донцов. За справедливое и разумное отношение к работам его произвели в есаулы. Во время войны на Кубани Попов отыскивал места переправ через реки, устраивал мосты, выбирал места биваков, командовал артиллерией, то есть, нес обязанности, говоря по-нынешнему, офицера генерального штаба. С 1801 года он был начальником учебных заведений в войске Донском, а в 1805 году был назначен директором гимназии.

Так началось на Дону и просвещение среди донских казаков.

Промыслов у казаков в это время было немного. Казаки занимались земледелием, охотою, рыбною ловлей и скотоводством. Рыбы на Дону ловилось бесчисленное множество, в особенности тарани, которую чумаки вывозили в Малороссию и Польшу. Цены на эту рыбу стояли низкие, иногда продавали за 10 коп. 1000 штук, не считая, на глаз. Во время большого разлива тарань плотной массой шла на поверхности воды, так что трудно было почерпнуть воду ведром. Жители Черкасска ловили рыбу из окон домов. Некоторые казаки строили плотины через мелкие протоки в гирлах Дона, чтобы рыба не вся ушла в море.

Важным промыслом казачьим тогда было и скотоводство. У богатых казаков скот считался тысячами голов». Разводили голландский, венгерский и калмыцкий скот. Голландский скот разводили на заводе Мартынова, калмыцкий — у Богачева и венгерский — у Кирпичева. Больше всего скота было во 2-м Донском округе, потом в Донецком, и меньше всего в Усть-Медведицком.

Много было на Дону и табунов лошадей разных пород, происшедших от смеси донских жеребцов с персидскими, черкесскими, татарскими, турецкими и русскими матками. Цены на верховых лошадей стояли от 40—80 рублей. Лучшие верховые лошади разводились в табунах Ефремова, Краснощекова (авшарской, кабардинской породы), Грекова, Иловайского, Харитонова, Мартынова, Краснова, Кирсанова, Платова и Орлова-Денисова. Лучший конский завод был у Платова. Он был разведен от отбитого в 1806 году у кубанцев табуна и улучшен горскими и персидскими жеребцами.

Земледелием казаки занимались мало, но так как хлеба на сторону совсем не продавали, то хлеба было много. Многие казаки уже занимались торговлей. Они назывались торговыми казаками. Они лучше одевались, чем казаки-земледельцы, выходя на службу, имели лучших коней и вооружение. Наиболее богатыми торговыми казаками считались Шапошниковы и Корнеевы. Торговые казаки торговали привозными товарами: строительным лесом, железом, канатами, дегтем, кожами, мехами, сукнами, полотнами, шелковыми и шерстяными материями, чаем, сахаром, кофе. Все это покупали тогда в Москве, в Нижнем Новгороде на Макарьевской ярмарке, в Харькове и на Урюпинской ярмарке. Сами казаки продавали шерсть, рогатый скот, лошадей, овец, вино и рыбу. Ярмарки на Дону бывали в станицах: Михайловской (Крещенская), Митякинской, Цымлянской, Пятиизбянской, Урюпинской, Луганской, Раздорской ив селе Криворожье. На этих ярмарках продавали не только различные товары, рогатый скот и лошадей, но и людей — невольников, приводимых казаками из Азии.

В царствование императрицы Екатерины II на Дону поселились армяне, устроившие свой город Нахичевань. Через них казаки торговали с Крымом, Турцией и Персией.

Торговым казакам трудно было уходить в походы и бросать начатое дело, и потому они нанимали за себя наемников, людей отпетых, которые шли за них не в свою очередь. Но это было неудобно, и вот атаман Платов ходатайствовал об избавлении торговых казаков от военной службы. По его просьбе последовал 12 сентября 1804 года указ, которым определено было на Дону 300 человек торговых казаков, отставленных вовсе от службы. Они обязаны были вносить за каждый год, который их товарищи находятся на службе, по 100 рублей. Впоследствии, в 1834 году, учреждено было Донское торговое общество.

В 1805 году изменен был и герб войска Донского. Вместо старого петровского герба был пожалован новый, существующий и до настоящего времени. Щит этого герба разделен поперек на две части: всю верхнюю часть занимает вылетающий двуглавый орел русского государственного герба; нижняя же часть образует четыре треугольника, из которых в двух — изображены жалованные Донскому войску Петром I атаманские клейноды — пернач, насека и Соболев хвост, а в остальных двух треугольниках — с одной стороны — река Дон и на берегу ее крепость, с другой — несколько скрещенных казачьих пик, увенчанных лавровыми венками.

Главным городом войска, его столицей, был Черкасский городок. Он был обнесен стенами и потому внутри его постройки были поставлены очень тесно. Среди построек на площадях озера, в которые жители сливали всяческие отбросы и оттого в городе стояла летом страшная вонь. Улицы не были освещены. По ночам по ним шатались подгулявшие казаки, и ходить по Черкасску вечером было небезопасно. Каждый год Черкасск страдал от наводнений.

Во время наводнений торговля на базаре производилась на лодках. Расширить город было некуда: с одной стороны, с юга, — Дон, а с остальных — затопляемые весною луга. Во время весенних бурь сообщение с правой, нагорной стороной Дона прекращалось, и курьерам, едущим на Кавказ, приходилось подолгу просиживать в Черкасске или в Аксае.

Все эти неудобства, грязь и скученность построек, невозможность раздвинуть границы города в стороны, постоянные убытки от наводнений обратили внимание атамана Платова, и он решил перенести главный город Донского войска на другое место. Таким образом возник город Новочеркасск.

Основание города Новочеркасска 1805 г.

Об основании Новочеркасска казачье преданье говорит, что. Платов рассердился на казаков и поставил главный город «на горе — на горе».

Атаман Платов долго думал и выбирал место, где бы поставить новый город. Сначала хотели оставить город на старом его месте, но построить кругом насыпь, и поднять город. Потом хотели прорыть вокруг Черкасска каналы, в которые вода могла бы уходить. Но исполнение этих громадных земляных работ требовало денег, времени и большого числа рабочих. В 1802 году в Черкасск был прислан инженерный подполковник де-Романо, который и принялся было за очистку и перестройку Черкасска. Первым делом в городе засыпаны были два вонючих озера. Однако, жители этим не остались довольны: им пришлось далеко носить нечистоты и негде было откармливать уток. Де-Романо составил новый план города, и согласно этого плана, жителям нужно было переносить их дома. Но казаки неохотно исполняли эту работу и сходили с насиженных мест. В то же время и расчистка гирл донских стоила дорого и подвигалась медленно. Тогда Платов решил избрать для города совершенно новое место, построить там все казенные здания и побудить жителей переселиться туда. Государь одобрил решение атамана, и в 1804 году для выбора места и разбивки улиц и площадей был прислан из Петербурга инженерный генерал де-Валант. От войска было выбрано 12 депутатов с самим Платовым во главе.

Подходящими местами для города были признаны: Аксайская станица. Черкасские горы, Бирючий кут на Красном Яру, выше Кривянской станицы и Манычская станица. Много было споров из-за того, какое место избрать. Особенно Аксайская станица всем нравилась. Место красивое и удобное. Высокая, просторная гора полого спускается к Дону, за Доном — обширный луг с лесом, озерами и речками. Дон здесь широк и глубок. Переселение удобное, дома и имущество можно сплавить водой на плотах и на баржах…

Но… место было выбрано на Черкасских горах при слиянии двух маленьких речек: Тузлова и Аксая. План нового города был утвержден государем 31 декабря 1804 года. Наименование ему дано Новый Черкасск.

Весною 1805 года закипела работа по разбивке улиц и постройке казенных зданий. В Усть-Бело-Калитвенской станице добывали серый камень и сплавляли его по Донцу и Дону в Аксай. Везли лес, железо, щебень, песок. Тысячи казенных рабочих из донских крестьян, сотни мастеров — землемеров, каменщиков, плотников, садовников и землекопов руководили работами. Платов разбивал город по образцу лучших, виденных им в походах городов. Широкие прямые улицы с бульварами, большие сады, всюду деревья — все это делалось, как за границей. Улицы перекрещивались под прямыми углами, оставлены были большие места для площадей. Не вина Платова, что город не разросся так, как он предполагал, что вместо больших многоэтажных домов, какие он видал в Петербурге и Варшаве, стали маленькие домики, которые свободно обвевает холодный зимою и знойный летом степной ветер…

За исполнением работ по плану наблюдали инженерный капитан Ефимов и войсковой строитель Бельтрами. В апреле месяце из станиц Заплавской, Грушевской и Кривянской были потребованы плуги и проложены бороздами места улиц. Места домов обозначены были кольями.

18 мая 1805 года, в день праздника Вознесения Господня, назначена была закладка города. К этому дню собрались к месту закладки станичные атаманы и все служилые казаки окрестных станиц. Все генералы, штаб и обер-офицеры, более 30 станиц со своими знаменами прибыли к месту закладки. По совершении молебствия у временной деревянной часовни с колокольней все присутствующие торжественным крестным ходом прошли к тому месту, где теперь стоит новый собор, и здесь совершилась торжественная его закладка. В нарочно изготовленный к этому дню кирпичный ящик войсковой атаман Платов и епископ Воронежский и Черкасский вложили серебряную доску с надписью: «Город войска Донского, именуемый Новый Черкасск, основан в царствие Государя Императора и ^Самодержца Всероссийского Александра Первого, лета от Рождества Христова 1805 года, мая 18 дня, который до сего существовал двести тридцать пять лет при береге Дона на острове, от сего места прямо на юг, расстоянием в двадцати верстах, под названием Черкасска». На обороте доски был изображен герб войска Донского. После закладки собора заложили церковь во имя св. Александра Невского, гостиный двор, войсковую канцелярию и гимназию.

По окончании закладки и благодарственного молебствия, при котором стреляли из пушек и ружей, было устроено народное гулянье. По всему Задонью зажгли костры, всюду горела иллюминация и у бочек с вином гуляли казаки.

Но туго заселялся Новочеркасск. За водой жителям приходилось ездить к Аксаю по крутой горе. Неохотно селились казаки на новом месте и, если бы не суровые приказы атамана, новый город никогда бы не устроился.

В следующем, 1806 году, 9 мая, с громадною торжественностью совершился переезд войсковой канцелярии с войсковыми регалиями и знаменами из Черкасска в новый город. К этому дню Платов приказал всем станичным атаманам станиц, от Грушевской и Мелеховской до Кочетовской и всех Донецких, выслать в Черкасск служилых казаков и выростков, конными с вооружением и при станичных знаменах. Казаки эти поступили в распоряжение полковника Слюсарева. С остальных станиц должно было прибыть по три старика и по три выростка от 13 до 16 лет, чтобы они запомнили это торжество и передали бы память о нем своим детям.

А торжество было великое. Казаков собралось несколько десятков тысяч. В лучших одеждах, одни в голубых екатерининских кафтанах, другие в новых чекменях темно-синего цвета с алым прибором, кто в высоких бараньих шапках, кто в новых блестящих киверах, на конях и пешие, с пестрыми станичными знаменами съехались донцы со всего Дона. Беззубые, старые, седобородые старики и мальчики с пухлыми, розовыми щеками и черными кудрями, генералы в орденах и звездах с большими портретами матушки Екатерины на груди и юные хорунжие — все были тут.

Раздался благовест Старочеркасского собора. Печальным показался звук старого колокола. Обнажили голову старо-черкассцы, глубоко вздохнули и перекрестились.

«Прощай, наша древняя столица, город Черкасск!

Много крови отцов и дедов пролито под твоими стенами.

Прощай, батюшка тихий Дон, и ты. Монастырское!

Прощайте знамена и жалованные Российскими государями клейноды и грамоты!

Не увидите вы уже больше древнего черкасского собора!..»

Так прощались черкассцы со своим старым городом!

По отслужении божественной литургии и молебствия, при громе 51 выстрела, атаман, сопровождаемый регалиями, чиновниками, духовенством и казаками, медленно пошел к пристаням. Там уже были приготовлены суда. Торжественно, с пушечной пальбой, тронулись лодки. Впереди знамена, духовенство, регалии, потом атаман, генералы и офицеры, за ними Старочеркасские станицы и станицы Бесергеневская, Заплавская, Маноцкая, Багаевская, Александровская, Гниловская и Аксайская, потом шли лодки с директором гимназии и учениками ее и приходское училище.

Чудная погода была в этот майский день. Среди цветущей степи, по голубой ленте тихого Дона медленно шли разукрашенные ладьи. Проходя мимо Аннинской крепости, с лодок станиц стреляли из ружей, а из крепости грянул 31 пушечный выстрел. По широко разлившемуся Дону разносилось мерное и торжественное пение молебнов. Когда суда стали приближаться к Новочеркасску, с гор нового города загремели пушечные выстрелы полевой артиллерии. У особо построенной пристани начали причаливать лодки с регалиями, атаманом и станицами.

В том же порядке, в торжественном шествии, атаман прошел по Крещенской улице к месту будущего собора. Там был отслужен молебен, и затем по нынешнему Платовскому проспекту, уставленному рядами войск, прошли к войсковой канцелярии, помещавшейся против нынешнего донского музея, и там сложили знамена и регалии.

На другой день был войсковой круг. После него было угощение для казаков, разные игры, вызваны были и песенники. За убранными всяким жареным столами, уставленными вином,

Бойцы вспоминали минувшие дни

И битвы, где вместе рубились они.

В 7 часов вечера, 10 мая, на особом поле за городом состоялись первые скачки в г. Новочеркасске. Участвовали в них 500 казаков. Скакали семь верст со многими препятствиями: плетнями, валами, канавами и оврагами. Пришедший первым получил большую серебряную, вызолоченную кружку с надписью: «Победителю скачки месяца мая 9 дня 1806 года». Второй и третий получили такие же серебряные стаканы, а «в утешенье последних, чтобы знать о доброте их коней», им было предложено хорошее угощение «с выпивкой и заедкой».

После скачек, окончившихся с захождением солнца, атаман и все чины возвратились в новый городок к атаманской ставке. Там угощение и песни шли далеко за полночь…

Невеселый вид имел Новочеркасск в первые годы своего существования. Теперешний Платовский проспект представлял из себя пустыню: маленькие лавчонки, два-три дома побольше, раскинутых один от другого на сотни сажень, немощеная улица, и там и сям груды мусора. Вдали темнела груда камней — основание будущего собора; стояло двухэтажное здание войсковой канцелярии, да еще выделялся большой дом с колоннами и огромным балконом Семена Курнакова. Дом Платова был небольшой, но уютный, с большим двором, среди которого был насыпан курган и на нем беседка. Больше ничего не было в этом городе. Начал он отстраиваться уже позже, после того, как стали возвращаться с войны с французами усыпанные орденами, покрытые славой и ранами герои Отечественной войны, и главный ее герой, атаман Платов, поселился на постоянное жительство в свой Новочеркасск.

Донской казачий полк во время суворовских походов.

Казачьи полки в это время собирались всего за несколько месяцев до начала похода. Являлся указ войсковому атаману от военной коллегии о сборе известного числа полков и тогда атаман рассылал наряд по станицам. Состав донского казачьего полка был приблизительно одинаков.

Полковник……………. 1

Есаулов (сотенных командиров)…. 5

Сотников (субалтерн-офицеров)… 5

Хорунжих…………….. 5

Квартирмистр…………… 1

Писарь………………. 1

Казаков…………… 483

Всего…………….. 591

Офицеры, или, как тогда говорили, чиновники, и казаки содержания не получали, но, пользуясь земельными льготами и свободою от податей, обязаны были, по первому требованию, явиться на коне и с оружием: шашкою, дротиком, ружьем и иногда пистолетом, и по форме одетые. По указу 4 декабря 1779 года, во время отдаления казаков на службу от дома более, чем на 100 верст, они получали жалованье в размере:

Полковнику…………… 300 р. в месяц

Есаулам, сотникам и хорунжим… 50 — " —

Полковому писарю……….. 30 — " —

Казакам…………….. 1 — " —

Кроме того, всем полагался месячный провиант и фураж на их собственных лошадей; полковникам — на восемь, старшинам — на три и казакам на две лошади каждому.

Полк собирался, распределялся на сотни, самым простым и чисто товарищеским способом.

Получив предписание военной коллегии, атаман выбирал из числа богатых и известных ему казаков полковых командиров. Лицам этим давалось предписание о сборе полка своего имени. В предписании указывались станицы, из которых должны быть выбраны люди на службу, и давалось несколько мундиров для образца и сукно на все число людей полка, седельные щепы, кожи, ремни и все необходимое для поделки снаряжения и человек 50 казаков опытных для обучения.

Полковой командир был хозяином и создателем своего полка. Ему только указывался срок, 4-б месяцев, к которому полк должен быть обучен; в остальные распоряжения его не вмешивались.

Большая часть времени уходила на устройство полкового хозяйства, обозов, на выездку и усмирение лошадей; только самые последние дни можно было посвятить на занятие «экзерцированием» или «наездничаньем». Казаки строили лаву и потом снова собирались в кучу за начальником, скакали через рвы, нарочно для того вырытые, и джигитовали. Большего и не требовалось.

Полковой командир делал представления о производстве в офицерские чины и ставил урядников. Он писал устав строевой и гарнизонной службы на основании или личного опыта, если он был пожилой человек, или советов бывалых товарищей, если он был молод, в 19 лет тогда уже командовали полками. Командир полка был всегда грамотен, были даже командиры, знавшие иностранные языки. В бою он управлял строем, но ввиду своеобразности действия казаков, распоряжавшихся вполне самостоятельно, он сам нередко рубил и колол наравне с казаками, а иногда даже отменял свои приказания по просьбе более старых, бывалых и опытных казаков, позволял сдерживать и поправлять себя. В бою полковой командир указывал цель боя, предоставляя способ действия самим казакам.

Офицеры полка были старшие товарищи, назначенные полковым командиром из среды казаков же и утвержденные за свои подвиги в офицерском звании. Воспитанные так же, как и казаки, так же, как они, полуграмотные, они ничем не выделялись из фронта, кроме своих эполет да более богатой одежды. Офицеры представлялись к награждению, не всегда держась старшинства, а за храбрость и распорядительность в бою. Разницы между офицером и казаком не было. Всякий казак мог дослужиться до офицера. Офицер не чуждался общества казаков, проводил время в их кругу, принимал участие в их играх. Уже в 1828 году на походе из Турции полковой командир одного из казачьих полков заметил, что люди заскучали. Приказано было дать водки, потом затеяли игры, между прочим чехарду. Офицеры полка играли наряду с казаками, при чем не только сами прыгали через казаков, но и казакам давали прыгать через себя. Образование в те отдаленные времена на Дону получить было трудно. Платов, считавшийся образованным человеком, писал весьма безграмотно. Сметка выручала офицера, как выручала и казака. В Итальянском походе Суворова Денисову на его полк были розданы карты. Денисов находился в сильном смущении, так как, по откровенному его признанию, не только казаки, но и офицеры не умели читать топографических знаков и не все разбирали названия на немецком языке. Однако, он сумел вывернуться. Офицеры запоминали наружный вид всякого селенья, моста и т. п., а австрийцы находили уже, что было нужно. То же самое, к удивлению австрийцев, проделывали и простые казаки. В строю офицер был впереди и, сидя на лучшей лошади, был примером казакам и одною из тех маток улья, за которыми следует рой.

Урядники и казаки друг от друга мало отличались. Урядник ездил на ординарцы к более высокопоставленным лицам, водил разъезды, был старшим на заставе или на пропускном посту; по большей части, это был служилый казак, живой устав полевой службы и первый воспитатель молодого казака. Рассказами своими во время длинных переходов, бессонных ночей в карауле он обучал казака всему, что ему было нужно узнать на войне.

Воин по рождению и по воспитанию, казак с детства приучался думать и чувствовать по-военному. Сын, внук и правнук служилого казака, он ребенком — уже был казаком. Мальчики семи, восьми лет бесстрашно скакал и по степи, без седла, на полудиких конях, знали, какая лошадь молодая и какая старая, знали качества и недостатки каждой лошади. Зимою, построив из снега городок, они вооружались снежками, одни нападали, другие обороняли свое укрепление. По праздникам, после обедни, молодежь, а нередко и старые казаки бились на кулачки, ходили стена на стену играли в игры, доставали на всем скаку платки и монеты, стреляли в цель и рубили столбики и ветки. Бывалые казаки давали наставления, рассказывали случаи из своей жизни; офицер, живущий в станице, вмешивался в круг казаков, где все были с ним ровня, называли его по имени и отчеству, где и он и казак чувствовали себя совершенно равными. «Кордоны», «авангард», «позиция» — все это были знакомые молодежи слова — их понимали даже казаки. Молодые казаки видели, каким почетом окружены урядники и, особенно, «кавалеры», и, придя на службу, их мечтой было заслужить галуны.

Пришедшие со службы казаки рассказывали про свою службу и про службу товарищей-одностаничников, и понятно, что казакам желательно было, чтобы рассказы были в их пользу. С древнейших времен установившийся взгляд на службу, как на нечто прибыльное, сохранился даже и теперь, а тогда, во времена завоевательных войн императрицы Екатерины Великой, вернуться домой без маленькой добычи, без лишнего платка или мониста для молодой жены было не принято. Вследствие этого-то казак хватал и прятал в свою суму все, что ему под руку попадалось: склянку, старую подкову, костяную пуговицу, изломанный железный подсвечник, одним словом, весь тот скарб, от которого отказывались хозяева его двора. Но, чтобы казак был вором — до этого далеко. Во всех войнах казак был честным, храбрым и сметливым воином.

Казаки почти всегда выступали о-дву-конь, причем на второго навьючивалось кое-что из «домашности» и могущая достаться казакам добыча. Тогда Дон славился лошадьми. Терпеливая и покорная, но строгая, в то же время быстрая и увертливая, казачья лошадь неизменно служила своему хозяину.

Обмундирование казаков было разнообразно. Хотя и полагалось казенное сукно, но его не всегда хватало и его берегли для смотра. В походе казак носил домашнюю куртку форменного покроя, или длиннополый зипун, или чекмень, или шинель регулярного образца. Рядом с кивером-ведром виднелась баранья шапка-папаха. Только офицеры и казаки полков, близко стоящих к атаману, одевались по форме, все остальные были одеты как сумели смастерить им мундиры станичный портной, а то и рукодельница-жена. Но, вообще,. казак был одет свободно, так, чтобы мог действовать как верхом, так и пешком. Разнообразная и свободная одежда казаков возбуждала насмешки регулярных чинов, но возбуждала и зависть. «Для полезного действия пикою, — писал князь Багратион, — надобно быть одетым как можно легче и удобнее, без затяжки и натяжки, одетым как наши бесцеремонные казаки».

Вооружение тоже не отличалось однообразием. Казак на станичном рынке покупал все нужное для похода. Бедный приобретал шашку и ружье подешевле, или выходил с дедовским, у турка отбитым, кривым ятаганом; богатый покупал шашку доброй стали, украшал эфес и ножны золотом и серебром. Пика или дротик были разной длины и веса «по руке», у одних были только ружья, другие приобретали пистолеты. Относительно ружей, в виду крайнего разнообразия этой части вооружения, доходившей до того, что были ружья, стрелявшие при помощи фитиля, не говоря уже о полном разнообразии калибров, генерал-лейтенант Платов, атаман войска Донского, просил позволить сделать, подрядом из суммы войсковой, однокалиберные ружья по образцу казачьему на тульском заводе, для снабжения казаков, наряженных в поход, с вычетом из жалованья казаков в треть по 1 рублю, да из фуража, который им полагается на вьючную лошадь не в натуре, но деньгами, пятой части.

Седла были казачьего образца, с суконной или кожаной подушкой, в которую укладывались кое-какие вещи казачьего обихода.

Какой же строй, какие команды мог иметь полк без устава, без обученных начальников, без установленных команд и сигналов? Собравшись, все люди полка были заняты выездкой диких и весьма злых лошадей, приготовлением седел, шитьем мундиров, заготовкой военного обихода. На ученье оборотам «казачьей службы, на хитрые шермиции», подобные регулярным, оставалось весьма мало времени. Прохождения «словесности», порядка караульной службы, аванпостной и разъездной не было вовсе.

А между тем, когда казаки стояли в передовой цепи, отряд спал спокойно. Ребенком, малолеткой, казак уже кое-что слыхал от служилых казаков, но главное свое образование, вою сметку и всю ту «словесность», которую в солдатских частях учили наизусть, казак шутя проходил во время скучных походных движений. Передвижения полка с Дона на линию или в какой-либо город, или к армии для военных действий, были лучшей и полезнейшей школой для казака.

Казаки к армии отправлялись звеньями, т. е. по частям и по разным дорогам. Обыкновенно, полковник, собрав свой полк, говорил, что к такому-то числу казакам быть там-то. «Смотри, ребята, — говорил командир полка, — веди себя хорошо, как того требует служба и честь казачья, а коли ежели что, никак-либо что, али там что-либо того — запорю! Как Бог свят, запорю, не погляжу на ком какие регалии. Ну, с Богом, ступай!» И полки шли и шли. Длинна была дорога. Приходилось донцам и голодать и терпеть всякие лишения. Опытные и бывалые урядники дорогой учили молодежь военной хитрости и смекалке. Голод учил их, как обращаться с жителями: где брали силком, где хитрецой, где просьбой, а где и покупали на взятые из дома деньги. Всего полка деревня не прокормит, а десять, пятнадцать человек она с удовольствием примет. И полки шли частями от селенья до селенья, делая в день по 40 и более верст. По свойственному русским людям гостеприимству, казака везде радушно принимали в хату, кормили и слушали его замысловатые рассказы про горы «высоченные и страшенные», что довелось им проходить, про горы «игольные и сахарные», откуда сыплются иглы и добывается сахар, про белую Аранию и двухголовых людей, про колдунов и чертей… или про вурдалаков и упырей, которых в Молдавии встречали, про покойников и еретиков, которых земля не принимает… И разинут рты простоватые хохлы, слушая вранье казака, а тот знай себе уплетает или галушки с салом, или вареники со сметаной и еще с большей охотою несет всякую чушь своим темным слушателям.

— А може, пан казаче и самого биса бачив? — полюбопытствует какой-либо хохол, пользуясь тем временем, когда рассказчик прожевывает огромный вареник, больше его ладони.

— А то и не бачил? Бачил сколько раз и за рога его таскал.

— А який же вин будэ?

— А вроде человека, только на голове рога и ноги козьи; на шее грива и по спине длинная шерсть и перья… пуза голая.

— Ось який страшенный! — удивляются хохлы.

— А може, пан казаче и на войне був? — любопытствуют хохлы.

— Как не быть, был. Всю жизнь воевал.

— А и пули бачив? Из рушницы стреляв?

— Как не стрелять, стрелял. И пикой колол, и шашкой рубил. Чик — и голова летит. А пули, что пчелы: жи, жи,.. так мимо головы и летят.

— Борони Боже, як в око попаде! — крестится и шепчет хохлушка, стоя у припечка с ухватом, готовая ко всяким услугам такому необыкновенному воину, что и чертей за рога таскал и головы рубил, даже и пуль не боится.

А казак давно сыт по горло; он уже спрятал за голенище ложку, которой ел «галушки», высыпал уже в кормушку для коня целый четверик овса, что хохол приготовил для посева.

Прибыв на место службы, полк нередко попадал в передовую часть, прямо в бой.

В бою казаки действовали лавой.

Лава не есть строй, но самобытный казачий способ воевать. Лава сегодня строилась так, а завтра уже иначе, в зависимости от цели ее — атаковать или заманивать, и от желаний командира полка; команд в ней не было, сигналы заменялись свистом, лаем, особым криком.

В то время как солдатские полки имели развернутый строй, как первоначальное построение и строй для атаки, колонны маневренные и походные, сомкнутые и разомкнутые справа и слева, рассыпной строй, управлялись командами и сигналами, казаки не имели никакого строя.

Полк становился кучей или кучами посотенно. Было много места по фронту — куча походила на развернутый строй, мало — на колонну. Каждый казак искал своего урядника-одностаничника и пристраивался к нему, а урядник имел в виду своего хорунжего или сотника, и все следили за сотенным командиром и станичным или полковым знаменем. Доносили передовые разъезды о приближении неприятеля — полковой командир созывал к себе сотенных и говорил им, как он думает атаковать или заманить на сзади находящееся подкрепление; говорил с чего начнут, кому и как стрелять, с коня или спешившись; объяснял им те знаки, которые он будет подавать. Сотенные рассказывали младшим офицерам, младшие — всем казакам. Иногда после этого объяснения, в виду уже неприятеля, командир полка говорил казакам при распущенных знаменах слово и просил их убедительно, чтобы храбро атаковали и не устыдили бы своего начальника. Казаки в один голос отвечали, что умрут или составят славу полку и войску!

Разъехавшись на протяжении двух верст, казаки не могли слышать команды своего командира, да и сотенные были далеко. Управление было немое. Казаки непрестанно следили за своими офицерами, как рой за маткой, и все повороты, перемена аллюра, самая атака происходили по немому знаку шашкой, рукой или движением лошади. Пускай, например, лава заняла две версты, тут и тонкий ручей, и маленький овраг; казаки хотят «заманить» неприятеля на стоящую в четырех верстах и прикрытую скатом, поросшим мелким кустарником, пехоту и артиллерию. Лава наступает шагом. Дойдя до ручейка, все всадники, которым придется через него переходить, по знаку своего начальника, «падают» с лошадей, которых отдают одному, двум, становящимся скрыто сзади; затем примащиваются со своими ружьями сзади ручья и ждут. Соседи, пройдя ручей, сейчас же затягивают его место и лава продолжает движение. Дойдя до овражка, шагов за триста, часть казаков останавливается и смыкается в кучу, наподобие развернутого строя. После этого лава становится жиже, но протяжение ее остается то же. Теперь начинается решительное и задорное наступление. Если неприятельская конница не обращает внимания на казаков, казаки стреляют с коня чуть не в упор, наскакивают на нее на расстояние пистолетного выстрела, но лишь только она вышлет один, два взвода для отогнания дерзких всадников, лава подается назад, фланговые взводы сгущаются и с гиком с боков и с тыла несутся на преследователей. Наконец, это «наездничанье» лавой надоедает неприятелю. Он высылает большую часть, полк или два, для наказания казаков. Тогда, уходя, казаки собираются, как раз в две кучи, из которых одна несется прямо к ручью, другая имеет направление на овраг. В 20-ти, 30-ти шагах от препятствия казаки в каждой куче быстро поворачиваются направо и налево и обходят препятствие. Сомкнутые, стройные, увлекшиеся преследованием, эскадроны не могут так скоро изменить направление атаки и одни вязнут и тонут в ручье под выстрелами спешенных казаков, другие, по переходе через овраг, сильно расстроенные, атакованы засадой. В то же время и лава уже повернула назад и ударила с флангов и с тыла. Неприятель отходит, высылает сильную пехотную или артиллерийскую засаду. Для таких действий ни команд, ни сигналов не было нужно. Каждый казак должен был понимать, что ему нужно делать. Командир полка и офицеры кричали иногда: «Братцы — вперед!», или: «Станичники — увиливай!»

Если полков было несколько, то строили лаву, а когда для этого не хватало места, то остагшиеся становились сзади и бывали в засаде, на которую нужно заманивать.

Лава действовала еще и «вентерем». «Вентерем» называется рыболовная сеть, натянутая на ряды уменьшающихся обручей и оканчивающаяся мешком. Рыба, обманутая первоначальным простором, в конце концов оказывается замкнутой в тесном пространстве, где не имеет возможности повернуться. Подобно этому, казаки придумали на местности пересеченной, с несколькими тесными проходами, заманивать неприятеля в засаду и в ней приканчивать с ним, или избивая, или беря в плен. Лава применялась на местности ровной, открытой, где было место развернуться, вентерь — на местности пересеченной, где можно было сделать засаду.

Других построений казаки не знали. Там, где нельзя было работать пикой и шашкой на коне, казаки спешивались и винтовкой владели не хуже, чем пикой. Спешивалась, обыкновенно, целая сотня, оставляя лошадей сбатованными за полком. Имея свою артиллерию, казаки умели превосходно прикрывать ее, и не было случая, чтобы хоть одно донское орудие попало в руки неприятеля.

Порядок службы в сторожевой цепи весь был основан на секретах, на подслушивании и выглядывании одиночных всадников. Нередко передовая застава, расседлав коней, крепко спала. За нее не спит часовой, притаившись лежащий с односумом-товарищем «на курганчике» и зорко глядящий на все стороны; за нее не спит и тот любитель-казак, что за две версты ушел и залег в укромном местечке; наконец, не спит далеко впереди с офицером убежавшая партия… Стоит только появиться неприятелю — сделает «выпал» секрет, подхватит часовой, и в несколько минут застава, совсем готовая, подкрепленная сном, бежит навстречу противнику.

В партиях казаку было гораздо труднее. Ездили почти всегда без карт, а время определяли «по солнышку». Часы, по бедности, немногие и офицеры имели.

Так составлялся, служил и работал в походе и в бою донской казачий полк. Успех побед казачьих заключался в том, что и отец, и мать, и дед любовно снаряжали сына на военную службу. Они говорили ему о чести быть воином, внушали быть храбрым. Казак в бою, на чужой стороне, всегда помнил Дон. Помнил, как провожала семья, весь хутор, вся станица его на службу, что говорил ему отец. А провожали так, как поется в этой прекрасной песне:

Конь боевой с походным вьюком

У церкви ржет: — кого-то ждет.

В ограде бабка плачет с внуком,

Молодка возле слезы льет.

А из дверей святого храма

Казак в доспехах боевых

Идет к коню, из церкви прямо

С отцом, в кругу своих родных

Жена коня подводит мужу,

Племянник пику подает.

"Вот, — говорит отец, — послушай

Моих речей ты наперед.

Мы послужили Государю,

Теперь тебе черед служить.

Ну, поцелуй же женку Варю,

И Бог тебя благословит!

И да пошлет тебе Он силы

Долг службы свято соблюдать,

Служить, как мы Царю служили,

И славу рода поддержать.

Иди туда, куда укажут

Господь, начальство и черед,

Когда же в бой лететь прикажут,

Благословясь ступай вперед!..

Но ни в бою, ни перед боем

Ты не бранися, не ругай;

Будь христианин и пред боем

Крестом себя ты осеняй…

Коня даю тебе лихого,

Он добровит был у меня,

Он твоего отца седого

Носил в огонь и из огня.

А добрый конь — все наше счастье,

И честь, и слава казака,

Он нужен в счастье и и напасти,

И за врагом, и на врага!

Конь боевой всего дороже,

И ты, мой сын, им дорожи;

И лучше сам ты ешь поплоше,

А лошадь в холе содержи!

Тот колет пикою ловчее,

И в деле тот и молодец,

Кому коня добыл добрее

Дед, прадед, дядя иль отец…

А вот и пика родовая,

Подруга славы и побед,

И наша шашка боевая —

С ней бился я и бился дед!

Исправен будь!

И старших слушай,

Найди товарища себе.

Живите с ним душа вы в душу,

Клянитесь выручить в беде!..

Куда придешь — ты, первым делом,

Разведай все, — до пустяка.

Где тракт какой, кто есть, примером,

Где лес, где села, где река.

Тогда ты свой в чужой сторонке,

И командирам ты рука!

Ведь ловкость, сметка да сноровка: —

Весь капитал у казака!..

Война с французами 1805 года. Аустерлиц.

В 1805 году государь император Александр I назначил в помощь австрийскому императору, оборонявшемуся от Наполеона, корпус своих войск под начальством фельдмаршала Кутузова В войсках Кутузова находилось два донских казачьих полка — полк № 2 Сысоева и № 3 Ханженкова.

Когда русские войска пришли в Австрию, они узнали, что австрийцы разбиты Наполеоном и их армия уничтожена. Маленькому русскому корпусу пришлось бороться против целой французской армии, бывшей под предводительством непобедимого Наполеона. Решивши отойти к столице Австрии — Вене, куда подходили наши гвардейские войска вместе с императором Александром I, Кутузов начал отступать. Для прикрытия отступления был назначен небольшой отряд под начальством князя Багратиона. В этот отряд попали и донские полки.

4 ноября 1805 года Багратион занял своими войсками, которых было всего 5000 человек, деревню Шенграбен и решил умереть, но задержать французов на сутки, чтобы дать время Кутузову отойти к деревне Погорлицу и там соединиться с австрийцами.

Уже смеркалось, когда к Шенграбену стали подходить французские войска. Их вел лучший генерал 'Наполеона — Мюрат. С ним было 30000, и этой, сравнительно с пятью тысячами Багратиона, громадною силою он начал давить наши войска. Нашей артиллерии удалось зажечь деревню Шенграбен. При свете пожара русские солдата отражали все атаки французов. Не раз с протяжным гиком неслись донские казаки в атаку и копьями прогоняли французов. Превосходившие в шесть раз Багратиона французы обошли его…

Русский отряд ожидало истребление или плен. Тогда, построивши остатки своих полков, Багратион двинул вперед полки Сысоева и Ханженкова; за ними, работая штыками, кинулась пехота, и русский отряд пробил себе дорогу.

Армия Кутузова за время этого отчаянного боя дошла до Погорлица и была спасена горстью храбрецов. За подвиги у Шенграбена император Александр I пожаловал многим полкам еще небывалую награду — Георгиевские знамена. И вот, в числе первых, — удостоившихся этой высокой награды, заслуженной целой частью, были донские полки Ханженкова и Сысоева. На знаменах этих была сделана надпись: «За подвиги при Шенграбене 4 ноября 1805 года в сражении 5-тысячного корпуса с неприятельским, из 30 тысяч состоявшим». Кроме того, казаки получили еще от государя императора по 2 рубля награды…

Этот геройский подвиг наших войск вдохновил императоров Александра I и Австрийского, и они решили перейти в наступление. По невылазной осенней грязи наша армия тронулась в путь и 19 ноября достигла деревни Аустерлиц, у которой стоял Наполеон. На рассвете 20 ноября, под Аустерлицем, начался жестокий бой. Австрийцы нам помогали плохо. В самом начале боя мы потеряли горы, разделявшие наше расположение, и Наполеон стал бить наши полки в обе стороны. Положение русских войск было тяжелое. На помощь им была двинута наша гвардейская пехота. Ее должны были поддержать австрийцы, но австрийцы опоздали, и наши гвардейские пехотные полки попали под удары многочисленного неприятеля. Их выручила гвардейская кавалерия и в ее рядах лейб-казаки.

В лейб-казаки назначались лучшие люди со всего Дона. Громадного роста, на отличных лошадях, великолепно одетые в алые мундиры, — это была краса Донского войска, удальцы, которые признавали только победу или смерть. Все начало Аустерлицкого боя они простояли в бездействии. Они слышали жестокий бой и грохот пушек вдали, но их не требовали. И скучали удалые казаки. Но вдруг к полку подскакал ординарец от государя и передал приказание командиру полка полковнику Чернозубову спешить на помощь гвардии. Живо сели лейб-казаки на лошадей и полным наметом понеслись по замерзшей земле, через лужи и канавы. Они скакали к месту боя 10 верст. И вот увидали они вдали лейб-гусар, атакованных французской конницей, и наши пехотные каре, в которые врубились французские кирасиры. В том углу уже не стреляли. Молча, штыками отражали солдаты напор коней и отбивали удары тяжелых палашей. Навстречу несшейся атаке французских латников, решившись умереть, кинулись наши кавалергарды. Все офицеры этого полка погибли смертью храбрых. Их подкрепили лихой атакой лейб-казаки. Под напором красных гвардейских донских пик французская конница оставила пехоту и кинулась сражаться с казаками. И казаки боролись страшным боем грудь с грудью, прикрывая собою пехоту. Лейб-казаки потеряли убитыми 1 офицера и 22 казака, и много было казаков переранено.

Французская кавалерия была отбита. Наша армия отступала. Ее отступление прикрывали л.-гв. Измайловский полк, спешенные лейб-казаки и остатки кавалергардов. До глубокой ночи гремели выстрелы на переправе, которую защищали лейб-казаки… К утру бой стих. Страшное Аустерлицкое сражение окончилось. Мы потеряли в этом бою 21000 человек — половину всей своей армии. 130 орудий и 30 знамен наших погибло в этом деле и стали добычею французов, но единственный донской казачий полк, участвовавший в этом деле — лейб-казаки, прославился славой и лихой атакой и участвовал в спасении гвардейской пехоты.

На другой день Австрия покорилась Наполеону. Нашему государю пришлось поневоле заключить мир с французами. Но мир этот продолжался недолго: уже в следующем году наши войска воевали с Наполеоном, но на этот раз уже в союзе с немцами — пруссаками.

Война с французами 1806—1807 гг.

Русские войска начали войну с французами на немецкой земле в конце 1806 года. В это же время против России вооружался и турецкий султан, и нашему государю нужно было готовиться к войне и на севере и на юге. Пришел приказ и в войско Донское готовить полки на войну. Семь казачьих полков были двинуты на берега Дуная, а позднею осенью атаман Платов с 13-ю казачьими полками двинулся к русской армии, действовавшей в Пруссии. Это был тяжелый зимний поход. Полки подходили к границе прусской земли в начале 1807 года, тогда, когда Наполеон уже разбил немцев и все свои силы обратил против русских.

В нашей армии, бывшей под начальством генерала Беннигсена, едва насчитывалось 60000 человек. Наполеон же наступал на него с 70000 армией испытанных, не раз одерживавших с ними победы и верящих ему солдат. 26 января 1807 года наши войска решили встретить противника недалеко от деревни Прейсиш-Эйлау. При русских войсках в это время находились донские полки: Иловайского 9-го, Андронова, Сысоева 3-го, Малахова, Грекова 18-го, Ефремова 3-го, Киселева 2-го и Папузина. Наполеон со всею своею армией ломил на наши полки, но они держались. Два дня гремели пушки, два дня атаки французов были отбиты русскими полками… 27 января пошел снег, за белой пеленой его было плохо видно, что делается кругом. В это время, прикрываясь лесом, три эскадрона французской гвардии бросились в промежуток между нашими полками и с криками понеслись между резервов. В снежной буре нельзя было видеть, сколько врагов несется, и атака французов могла быть удачной. Увидавши это, войсковой старшина Киселев бросился с донским своим полком на французов. Как вихрь налетели казаки. Снег слепил им глаза, руки, сжимавшие пики, коченели. Французы боролись отчаянно; но казаки сломили их. Уже командир эскадрона, 2 офицера и 30 рядовых захвачены в плен, уже много убитых лежит на земле и казаки преследуют остальных. Донцы и в снежную бурю не прозевали врага и не дали ему напасть на нас неожиданно.

Русские войска остались на своих местах, французы не могли сломить их. Первый раз Наполеон не одержал победы, первый раз его войска не опрокинули противника, и этим противником, не побежденным Наполеоном, оказались русские.

На другой день наши войска отошли от Прейсиш-Эйлау. Наполеон простоял в нем девять дней, а потом отошел за реку Пассаргу. Следить за французской армией были назначены казаки. Как раз в это время подошли и остальные полки с Дона вместе с атаманом Платовым, пришли Атаманский полк и полки Ефремова 3-го, Карпова, Селиванова, Иловайского 10-то, Иловайского 5-го и рота конной артиллерии. Лейб-гвардии "казачий полк действовал вместе с гвардейскими полками…

Как и в прежние войны, на казаков возложили тяжелую обязанность беречь покой войск. Едва только наша армия тронулась с Прейсиш-Эйлауского поля, как казаки густой сетью своих разъездов и застав закрыли ее движение. Французы бросились было на них, но казаки подполковника Андронова, 2 февраля, заманили их в засаду, многих покололи, а 10 офицеров и 167 рядовых со штандартом взяли в плен. Каждый день казаки имели перестрелки, каждый день следили за неприятелем и не давали ему покоя. Внимательные, зоркие наблюдали казаки за врагом. Их посты стояли против постов неприятеля, и казаки день и ночь, не расседлывая, следили за французами. Полк Кутейникова держал цепь вдоль реки Наревы. По одну сторону стояли казаки, по другую — французы. Заметили казаки, что французы каждый день приходят на одно и то же место, разводят костер и варят себе пищу, а потом уходят. И вот, несколько казаков переправились на французскую сторону, закопали гранату на месте костра, присыпали старым пеплом, а сами спрятались и стали наблюдать, что будет. В обычное время пришли французы, расставили котел и разложили огонь. Земля нагрелась, и граната лопнула. Многие французы были переранены, другие были захвачены казаками в плен. Казаки переплыли с пленными Нарев и доставили их командиру полка.

Наступила весна, снег начал таять, полили дожди. Донцы бессменно берегли покой нашей армии.

Наполеон собрал громадную армию и 29 мая у городка Гейльсберга начал наступление на наши войска. Длинные цепи пехоты растянулись одна против другой и окутались белыми дымками выстрелов. Заревели пушки. Казаки рассеялись по флангам и начали искать случая броситься на неприятеля. Полки Адриана Карповича Денисова находились на нашем правом фланге. К нему присоединилось еще пять казачьих полков, стоявших на передовых постах. Денисов собрал все эти полки и атаковал неприятельскую конницу, отогнавши ее далеко от места боя. Здесь против казаков выехала артиллерия и начала осыпать казачьи полки ядрами и гранатами. Казаки быстро отступили. За ними бросилась и французская конница, и тогда, ведший казаков полковник Ефремов повернул их кругом, ударил на французов, прогнал их снова и отбил у них две пушки. Но увезти эти пушки казакам не удалось. К французам подходили новые полки, и казаки второй раз должны были отойти. Эти атаки казачьи отличались большим упорством. Но донцы встретили здесь серьезного врага. Много казаков полегло на этом поле, по которому взад и вперед, колыхаясь, ходила смертоносная казачья лава. Денисов отошел назад, устроил свои полки и отправил три полка к армии, где в это время разгорелась перестрелка.

И только что эти полки отошли, как Денисов увидал два эскадрона французов, смело направлявшихся к казакам.

— Латники! Латники! — раздалось в рядах казаков. И, действительно, закованные в стальные доспехи люди, в стальных шапках, смело шли на казаков. Они были уверены, что казаки не смогут их проколоть.

Французские латники, называвшиеся кирасирами, переправились через ручей и галопом начали выстраивать фронт. Первый раз увидали такие полки донские казаки. На громадных лошадях, большие люди, закованные в железо, готовы были рассеять и разметать тяжелыми палашами казаков. Денисов приказал Ефремову с двумя полками отрезать кирасир от ручья. Но не успели казачьи полки развернуться, как уже кирасиры полным махом влетели в их ряды и смешали казаков. Казаки ударяли их пиками, но дротики или ломались или гнулись. Кирасиры же смело рубили казаков своими длинными палашами. И вдруг кто-то из казаков догадался крикнуть: «Колпаки долой!»

— Колпаки долой! — понеслось по казачьим сотням. Сразу поняли казаки, в чем дело. Они стали направлять удары пик в лицо, под шапку, и кирасиры начали падать на землю… Еще мгновение — и кирасиры уже, скакали назад, преследуемые казаками: только одна треть их спаслась…

Отогнавши кирасир, казаки, однако, не остались без работы. Едва казачьи полки пришли в порядок, как из-за леса показались длинные линии французской кавалерии. Новая атака готовилась на донские полки.

В это время к казакам подскакало два немецких, союзных, драгунских полка. Командовавший ими генерал, большого роста, рябоватый, с большим носом и со шрамом от старой раны на лице, подъехал к Денисову. Генерал говорил по-французски, Денисов — тоже, и Денисов предложил немцам атаковать французов вместе с казаками.

И вот, под командою донского генерала, понеслись немецкие и казачьи полки в атаку и смяли французов и погнали их к лесу. Но в лесу была пехота. Под ее выстрелы попали казаки и должны были, рассеявшись, вернуться на прежнее место.

Уже вечерело. Французская артиллерия обстреливала гранатами казаков, и они медленно отходили, рассыпавшись редкой и длинной лавой. В это время к полкам подъехал Платов.

Наступила ночь. Казаки ничего не ели, не расседлывали лошадей и все так же стояли, свернувшись лишь в звенья. На рассвете Платов приказал Денисову с тремя полками занять одно место в левом фланге и не допускать до него французов. Едва Денисов дошел до этого места, как французы направили против него большой отряд конницы и пехоты. С пехотою шли и пушки, у Денисова же никакой артиллерии не было. Верный ученик Суворова, Адриан Карпович Денисов решил, что лучший способ обороняться — это атаковать самому. Французский отряд, выставив против Денисова конницу, направил пехоту в лес для обхода его фланга. Тогда Денисов двинул полк Ефремова в сомкнутом строю на конницу, полковнику Астахову приказал, рассыпавшись лавою, стать против леса, а сам остался в резерве. Видевший все это Платов приказал другим полкам спешить на помощь Денисову, но Денисов справился сам с врагом. Полк Ефремова так смело набросился на французских всадников, что они повернули, и казаки Ефремова загнали их очень далеко; полк Астахова бросился лавою на пехоту, и она, не выдержав атаки казаков, ушла в лес. Победа была полная. Сам Денисов не верил тому, что видел. «Видя сие, — пишет он в своих записках, — не постигал я, каким образом остаюсь победителем. Ясно видел я, что сие произошло от единой благости Всевышнего-Творца к нам».

И генерал Денисов, тут же на поле, слез с коня и, ставши на колени, горячо молился, благодаря Бога за дарованную победу.

И каждый казак творил крестное знамение и понимал, что Господь Бог помог ему в победе.

Французы не решились больше нападать на смелых казаков Денисова, и он оставался на своем месте до ночи. Ночью он узнал, что наша армия отступает. Казаки должны были ее прикрывать. Эти июньские дни Платов, руководя полками, не слезал с лошади. Он был всюду, где опасность была больше, где враг решительнее напирал.

Под Фридландом, 2 июня, наши войска имели снова кровавый бой с французами. Во время этого жестокого сражения казаки охраняли фланги. Когда же наши войска, сильно потрепанные в этом сражении, отступали, Платов прикрыл их отступление. Казаки грудью своею заслонили русские войска, и, отступая, Платов умел наносить врагу поражения. Казаки и отступая, наступали. Как только враг наседал на казаков, казачьи полки брали пики наперевес и неслись на французов; где только было какое-либо препятствие, теснина, лес, плотина, мост, — казаки уже слезали с лошадей и, в пешем бою, при содействии своей артиллерии, задерживали неприятеля. 4 июня, на Таплакенской плотине, казачья артиллерия стала на позицию и вместе с казаками отбила французов, а потом, уходя, казаки сожгли мост. 5 июня, в Кучелакском лесу, казаки оборонялись за засекою, а полки Грекова 18-го и Иловайского 10-го атаковали врага на дротики. 4 часа противник стоял и не мог одолеть казаков. Наконец, подошли главные силы французов. Платов выдвинул тогда свои полки длинною линией и, охватывая неприятельские фланги, атаковал французов. Многие эскадроны французов не выдержали дружного гика казачьих сотен, их сурово склоненных пик, и умчались за свою пехоту. Много полегло здесь французов. 7 июня казаки отошли за Неман. Здесьони узнали, что император Александр I заключил в Тильзите мир с французами.

За эту войну 11 августа 1811 года войску Донскому пожаловано Георгиевское знамя. В грамоте, присланной войску при этом знамени, было сказано: «Врожденная бдительность донских воинов ограждала спокойствие нашей армии, а главнокомандующему служила вместо недремлющего ока». Этою же грамотой, в первый раз после жалованной грамоты императрицы Екатерины Великой, подтверждались все права и преимущества Донского войска и утверждалась «ненарушимость настоящего образа его служения и неприкосновенность всей окружности его владений».

В эту войну прославил свое имя донской атаман Платов и его атаманский полк неоднократно отличился во многих боях.

По темным лесам прусской земли гремели в эту войну, не умолкая, выстрелы казачьих ружей, казаки были в болотах, на реках, в деревнях — везде. Французская конница не могла ничего сделать против казачьей лавы, и только изматывала своих лошадей напрасными атаками. На прекрасных лошадях, смелая, решительная, до этого времени непобедимая, она терялась перед казаками. Она атакует — казаки отступают, она делает остановку, а уже казаки сидят на ней и колют своими страшными пиками. Первый раз столкнулись казаки с кирасирами и с первого же раза научились их бить. В эту войну, неудачную для России, донские казаки приобрели своим мужеством всесветную славу. Про войну эту у казаков была сложена песня:

Под славным было городом под Гутштадтом,

Протекала там речушка, речка слезовая,

А на речушке струя бежит, струя кровавая;

Но над речушкой сады цветут, сады зеленые,

В зеленом-то саду не кукушечка, она куковала,

Жалко, жалобно голосочек свой она выносила,

Она всю-то нашу армеюшку прослезила…

Ну вы стойте, наши казаченьки, стойте, не робейте,

Государева свинцу, пороху не жалейте,

Как заутра будет вам, казаченьки, награжденье:

Будет жаловать Государь, жаловать крестами,

Еще жаловать своим Царским знаменем.

Но молодые тут малолеточки не испугались,

По темным лесам они разъезжали.

В эту войну с французами, наряду с молодыми казаками, пошло много донских стариков. Платов охотно брал их с собою. Он знал, что старики воодушевят молодежь, и не ошибся.

Вместе с урядником Тропиным на войне был- и его отец. В схватке казаков у деревни Едвабно вдруг сын узнал, что его отец захвачен французами в плен. Велико было горе сына. Любовь и жалость к родному отцу закипели в нем. Он решил или погибнуть, или выручить своего отца. Он знал, что французы поведут пленника в тыл. И вот, он бросил свой полк и один помчался обскакивать фланги французского войска. Когда он был сзади, он увидал, что два француза ведут его отца. Живо скинул Тропин с себя ружье, застрелил одного из французов, другого свалил пикой — и освободил отца. Отец сел на французскую лошадь, сын поймал и другую, и они прискакали к своим. Платов собственноруч1ф навесил молодому Тропину Георгиевский крест за его подвиг.

Пошел с полками Платова и Березовской станицы урядник Евсей Селезнев, бывший ординарец Суворова, тридцать лет прослуживший в казачьих полках. Своими рассказами про Суворова и про то, как он бил французов в Италии, он вдохновлял молодежь. Он возил за Платовым войсковое знамя. С ним ездил и другой семидесятилетний старик, казак Усть-Белокалитвенской станицы Обухов. Он участвовал в Семилетней войне, в первой и второй турецких войнах, был под Измаилом, а теперь пошел за сына.

Пошел на войну вместе с сыном и поручик Гаврилов. Одиннадцать ран было на его теле. Он давно считался в отставке; но стал собираться на войну его сын, и загорелось сердце старого воина. Он стал проситься в полк. Напрасно друзья его отговаривали, говорили ему, что он стар, что где ему воевать, — старик не слушал никого.

— Друзья мои, — говорил он, — я иду на войну, чтобы научить моего сына, как разить врагов отечества, хочу видеть, как он будет следовать по стопам отцов своих. Рука моя, конечно, слаба и не в состоянии сбить всадника дротиком, но я буду при сыне и укажу ему, как управляться с врагом.

И старик так и сделал. В ночных партиях, пикетах, говоря по-теперешнему, на заставах, Гаврилов нигде не отходил от сына и передавал ему свои знания. 24 мая 1807 года на реке Алле он был убит…

Грозные для врага, донцы были внимательны и добры к мирным жителям. Немцы скоро их полюбили. При приближении отряда Платова к какому-нибудь городку или местечку, все школьники выбегали навстречу к казакам и пели сложенные ими песни, подражая казачьим. Во время битвы под Пассенгеймом все школьники вышли из города и наблюдали, кто победит. И когда казаки возвратились победителями, мальчики пошли с песнями им навстречу. В это время в город шли женщины и несли на продажу молоко. Школьники с казачьим гиком атаковали их, отняли молоко и отдали его утомленным боем казакам.

Кончилась война, и друзья немцев — донские казаки — пошли с полками. Одни шли на север, где была война со Швецией, другие на юг, где требовалась помощь в войне с турками…

Домой, на тихий Дон, казакам не скоро пришлось вернуться.

Донские казаки в Финляндии 1808 и 1809 гг.

В 1808 и 1809 годах Россия вела войну со Швецией. В русскую армию, бывшую под начальством генерала Буксгевдена, было назначено два донских казачьих полка: л.-гв. Казачий Его Величества полк и полк Киселева. Казаки с Прусской границы пошли сначала в Петербург, а потом, зимой 1808 года, начался тяжелый поход в Финляндию. За какие-нибудь 10 лет донцы повидали заоблачные выси Альпийских гор, страдали от жары в Италии, испытывали голод и холод в степях у Оренбурга, вязли и тонули в болотистых речках Пруссии. Теперь их ожидала борьба не только со злым и упорным врагом, но и с жестокими морозами и снегами. Как только казаки перешли нашу границу, началась для них тяжелая, полная опасностей служба. Вся Финляндия лежала под толстым снеговым покровом, жестокие морозы обмораживали лица и руки. Узкая, тесная дорожка вилась среди лесов, между полей, отгороженных жердяными наборами, среди гор и скал. Один шаг с этой дорожки — и лошадь проваливалась в снег по брюхо и нельзя было идти, нечего было и думать об атаках. Враг разделился на маленькие отряды. За каждым деревом, за всякой скалой можно было ожидать засады. Много требовалось внимания и искусства от казаков, чтобы не погибнуть. На жителей — финнов надежда была плоха. Они готовы были не только выдать расположение русских войск шведам, но и сами прирезывали заспавшихся казаков. Но завоевание Финляндии шло, хотя и медленно, но верно. По глубокому снегу, казалось, невозможно было атаковать, но казаки атаковали. 12 февраля 1808 года лейб-казаки под командой генерала Орлова-Денисова, идя между скал, в снежную бурю и жестокий мороз гнали перед собой шведский отряд. У деревни Ильби, в большой теснине шведы выставили пушки и остановили казаков. Дорога была узкая, кругом снежные сугробы, никуда не свернешь. Тогда казаки быстро спешились, и пешком, с пиками в руках ударили на батарею. Шведы не выдержали стремительного натиска казачьего и поспешно отступили к городу Борго, казаки преследовали их и захватили и сам город. Прошла зима, наступило бледное, хмурое северное лето, а война продолжалась. Нашим войскам приходилось брать с боя едва ли не каждое местечко. Вся Финляндия обагрена была русскою кровью, и не одно казачье тело покоилось под мхом в угрюмом сосновом лесу. Зимой 1809 года решено было перенести войну в самую Швецию, и для этого русским войскам предстояло совершить небывалый подвиг. С обозами и пушками нужно было перейти по льду через море, разделявшее наши владения от владений шведских. Разведать путь через море были вызваны донцы полка Киселева. В марте 1809 г. казаки вошли на лед Ботнического залива и потянулись по ледяной пустыне. Местами лед лежал гладкий и ровный, и люди и лошади падали на нем; в других местах бури нагромоздили целые горы льдин; там метели намели глубокие сугробы, в которых вязли и тонули лошади; там были глубокие проруби. Но лед держал людей, и наш отряд с пушками и обозами прошел на шведский берег. На обратном пути бушевала вьюга. Ничего не было видно, пехотные солдаты падали и замерзали, лошади отказывались везти по снеговым сугробам поставленные на санки пушки. Казаки полка Киселева отдавали своих лошадей пехотным солдатам, спасая этим замерзавших, припрягали коней своих к пушкам, и, благодаря казакам, отряд благополучно достиг берегов Финляндии. Осенью 1809 года был заключен мир со Швецией, и по этому миру завоеванная нами Финляндия отошла к России и составила часть Русского государства. Долгое время, охраняя покой и порядок, в Финляндии стояли донские казаки. В воспоминание финляндской службы во многих полках казачьих и в станицах на Дону и теперь еще поется следующая красивая песня, сочиненная малороссийским сочинителем Гребенкой:

Поехал казак далеко на чужбину

На добром коне вороном,

Свою он навеки покинул краину,

Ему не вернуться в отеческий дом

Напрасно казачка его молодая

И утро и вечер на север глядит,

Все ждет, поджидает, с далекого края

Когда же к ней милый казак прилетит

А там, за горами, где вьются метели

И страшны морозы зимою трещат,

Где сдвинулись дружно и сосны и ели, —

Там кости казачьи под снегом лежат.

Казак и молил и просил, умирая,

Насыпать курганчик ему в головах

«И пусть на кургане калина родная

Растет и красуется в пышных цветах

Пусть вольная пташка на этой калине

Порой пропоет эту песенку мне,

Как жил-был казак далеко на чужбине

И помнил про Дон на чужой стороне».

Война с Турцией 1806—1812 гг.

В те тяжелые годы, когда Россия воевала одновременно и со шведами и с турками, сложилась на Дону песня:

Пишет, пишет султан турецкий Царю Белому,

И хочет султан турецкий Русскую землю взять:

«Отберу я всю Русскую землю,

В кременну Москву стоять пойду,

Поставлю своих благоверов по купеческим домам,

А сам я, султан, стану в Николаевском дворце!»

Затужился, загоревался Александрушка,

И пошел в кручине по кременной Москве,

И стал спрашивать посланца, турецкого майорина:

«Ты скажи, скажи, майорина, всю правду,

Много ли вашей силушки турецкой собралося?»

«Сорок тысяч батальонов, эскадронов сметы нет!»

Тут Матвей Иванович Платов приподнялся,

И возговорил он своим громким голосом:

«Врешь ты, врешь, майорин, облыгаешься,

Ты, майорин, дюже выхваляешься;

Я вашей силушки не боюся

И во славный Царьград уберуся!»

«Ты не бойся, наш православный Царь!

Встречать его пошли гренадерушков,

Потчевать его заставь канонерушков,

Стол поставь из медных пушечек,

А скатерти постели все лафетушки,

Закусочки им поставь мелкие пулечки,

А провожать их пошли донских казаков».

Война с турками началась еще в 1806 году. Но до 1809 года наши войска действовали медленно. Главные наши силы, лучшие генералы находились в это время в войне с Наполеоном. Только после заключения мира с французами войска наши были усилены, и мы начали быстро подходить к Дунаю и осадили Силистрию. Во время наших действий на Дунае туда пришли и донские казачьи полки под командой атамана Платова: Атаманский, Денисова 4-го, Денисова 7-го, Карпова, Гордеева, Иловайского 8-го и Иловайского 11-го и донская артиллерия. Казаки были распределены по отрядам; часть находилась при войсках, осаждавших крепость Силистрию, оберегая осадный корпус, часть — при войсках, действовавших в поле. И в эту войну казакам пришлось воевать небольшими частями: сотнями, разъездами, маленькими партиями. Отличались офицеры, урядники, казаки. История этой войны пестрит подвигами казачьими.

Донская артиллерия явилась деятельной помощницей казаков и русских войск. Во время осады крепости Гирсова, в августе 1809 года, хорунжий Богаевский заметил на реке Дунае большую барку, плывшую к Гирсову.

— Достанем до баржи, ребятушки? — обратился молодой офицер к казакам.

— Можно попытать, — отвечал старый канонир. Прислуга стала по местам. В те времена пушки нашей артиллерии были медные, стреляли от пальника калеными, или разрывными чугунными ядрами, и не очень далеко. Целили прямо на глаз: от бомбардира-наводчика требовалось много опытности и искусства.

Навели пушку, приложили пальник, и шурша и визжа, полетело ядро… и прямо в баржу. За ним другое, третье. Баржа повернула к противоположному берегу, но казаки меткими выстрелами догоняли ее. И вот, зоркий глаз казака увидал, что турецкие солдаты ее покидают. Она пуста. Живо сбежали к воде артиллеристы; там были челны. Казаки переплыли на ту сторону Дуная и нашли на барже 19000 ружейных патронов.

Во время осады Силистрии турки не раз делали вылазки. Их пестрые толпы со знаменами зеленого цвета врывались яростно на наши окопы, и шли жестокие бои. Во время таких вылазок, 23 и 24 сентября, особенно отличились 2 урядника полка Кутейникова: Колобродов и Семенцов.

Пестрая ватага смелых турецких наездников на превосходных арабских лошадях с отчаянной смелостью понеслась на казаков. Колобродов врубился в толпу турок, пробил себе кровавый путь к турецкому знамени. С ним, увлеченные его примером, мчались казаки. Колобродов свалил турецкого знаменщика, отнял знамя и с товарищами своими забрал в плен турецкого полковника, а Семенцов захватил в плен и самого пашу турецкого.

В сражении под Рассеватом 4 сентября 1810 года казачьи полки были собраны все вместе и находились под командой графа Строганова и генерала Кутейникова. Сражение было упорное. Целый день держались турецкие полки и лишь под вечер дрогнули и начали отступать к реке Дунаю.

Казаки бросились их преследовать. Тут начался ряд смелых подвигов. Особенно отличался в этом бою Атаманский полк. Синие куртки и голубые верхи киверов атаманцев мелькали по всему полю. Среди виноградных садов, по мелкому кустарнику, по глубоким балкам и оврагам рассеялись турки. Все спешило к реке Дунаю. Последние выстрелы пушек гремели по полю и — розовый под заходящими лучами солнца — расходился дым. Урядники Атаманского полка Сердюков, Терсков, Чеботарев и казаки Пахомов, Коновалов и Ковалев отбили б знамен, казаки Цыганов и Назаров взяли в плен неприятельского мурзу, а хорунжий Мельников взял в плен пашу и его знамя.

Уже солнце опускалось за горы и последние туркпубегали на лодки. Вдруг Атаманского полка сотник Яновский заметил турецкие парусные лодки, наполненные людьми и плывущие на ту сторону Дуная.

— За мною, друзья! — крикнул Яновский и с полного хода лошади вскочил в мутные волны реки.

И вот, вошли за ним в воду казаки и поплыли через Дунай.

Турки выбросили весла, гребут, стреляют по атаманцам. Уже близок берег, но и казаки близко. Переплывши через Дунай, казаки успели поколоть часть турок, забрали лодки, сели на них, погрузили лошадей и с песнями вернулись к своим…

Всю эту войну казаки провели на берегу Дуная. Сколько раз переплывали они его на лодках и на лошадях, сколько знамен и турок они забрали! Собирались охотники, собирались люди разных сотен и дерзко нападали на врага. Недаром пелась песня:

Двадцать пять ребят, лихие Отважные молодцы,

С разных сотен собирались

И за Дунай отправлялись.

Дунай — речушка-река

Широка и глубока,

Шириною шире Дона,

Приставали у кордона,

Вкруг костра турки сидели,

Над огнем «чего-то» грели…

Сколько было таких нападений на турок, и не перечесть! Три года провели здесь казаки, все время действуя малыми партиями…

В 1811 году Кутузов, принявший командование над русской армией, нанес туркам большие поражения. В самом начале 1812 года турецкая армия была окружена русскими войсками и сложила оружие. Турки просили мира, и император Александр I согласился на него. России мир был нужен. Наступал страшный 1812 год.

Отечественная война. Кореличи, Мир, Романов 1812 г.

C французами был мир, но мир непрочный. Каждый час можно было ожидать войны. Наполеоновские войска стояли в Польше на самой границе России. Поляки, передавшиеся Наполеону, выставили в его армию много полков. И особенно хороши были польские уланы. Французы уверяли императора Александра в дружбе, а сами усиленно готовились к войне. На Висле устраивали склады продовольствия, из Франции приходили все новые и новые полки. Наполеон замышлял поход, никто не сомневался, что поход против России, ему хотелось пройти со своими непобедимыми солдатами русские степи и занять Москву. Громадная армия собиралась для этого. Армия — «дванадесяти языков», — двенадцати народов, — готовилась обрушиться на Русскую землю, В ней были и пылкие маленькие французы, и итальянцы, и тяжелые немцы, и поляки. Лучшие генералы Наполеона готовились идти с ним на Россию.

По левую сторону Вислы летом 1812 года города и села полны были наполеоновских солдат. По ночам небо краснело от зарева бивачных костров и гомон тысячи людских голосов гулким шумом доносился по реке до русской стороны. Вдоль правого, русского берега стояли посты лейб-гвардии казачьего полка.

В темную ночь с 12-го на 13 июня 1812 года, на лейб-казачьей заставе услыхали топот копыт и скрип колес на том берегу. В темноте было видно необычное скопление людей, сновали лодки, подвозились понтоны. Первое донесение, которое получил государь император Александр I, находившийся в Вильно, о наступлении французов, было доставлено лейб-казаком. И первые пули, которые встретили врага на Русской земле, были выпущены из донского лейб-казачьего ружья.

Как в старину нашествия татарских полчищ, двигавшихся на Москву, встречали донские казаки, так и теперь донцы встретили движение дванадесяти языков и грудью стали на защиту родной земли, русского народа.

В тот же день, 12 июня, по армиям русским читался приказ императора Александра I. «Не нужно, — говорилось в приказе, — напоминать вождям, полководцам и воинам нашим об их долге и храбрости. В них издревле течет громкая победами кровь славян. Воины! Вы защищаете веру, отечество, свободу! Я с вами. На зачинающего Бог!»

Наша армия разделена была на две части. Одной частью командовал генерал Барклай-де-Толли — она находилась в Вильно; другой командовал князь Багратион, и она находилась у Волковыска. Нам необходимо было успеть соединить обе армии, задержать сколько можно Наполеона, мешать ему двигаться в Россию. Прикрывать наши армии, беспокоить врага всеми силами было поручено атаману войска Донского Платову, находившемуся при армии князя Багратиона.

Платов оставил за себя в Новочеркасске наказным атаманом Адриана Карповича Денисова и поручил ему готовить полки. При Платове было 14 донских полков и рота конной артиллерии. В северной армии князя Витгенштейна было 3 донских полка, во второй армии князя Багратиона — 9 полков и рота донской артиллерии, у генерала Тучкова — 1 полк, у генерала Тормасова — 9 полков, и на Дунае осталось 14 полков. Всего же войско Донское выставило к началу войны 50 казачьих полков.

Корпус атамана Платова первым столкнулся с французской конницей. При всяком движении французов впереди них шли казаки. Ни один неприятельский разъезд не мог безнаказанно осмотреть деревню, подойти к русским войскам. Французам постоянно приходилось быть начеку.

26 июня первый раз Платов столкнулся с большими силами французов и произошло дело у деревни Кореличи. Польские уланы графа Турно налетели на казаков, отходивших к деревне Кореличи. Платов решил их проучить, и приказал Атаманскому полку заманить их в вентерь. Быстро рассыпались атаманцы по колосящимся рожью полям. Редкая и бойкая лава задорно стала наступать на поляков, застучали ружья казачьи, там и там отдельные звенья с пронзительным гиком бросались на улан. Уланы развернули эскадроны. Между тем, за тонкой завесой атаманской лавы, Платов собрал полки Сысоева 3-го и Иловайского 5-го и спрятал их за деревней Кореличи. И только тронулись уланы в атаку, как лава казачья повернула назад и пошла уходить. Уланы пошли рысью, рысью пошли и казаки.

Они дразнили улан своими маневрами. Рассерженные уланы решили их истребить. Они бросились полным ходом на атаманцев, но атаманцы быстро и неуловимо свернулись по флангам, широкий вентерь казачий раздался и в него влетели эскадроны графа Турно. И тут их приняла под выстрелы донская артиллерия и с гиком понеслись полки Сысоева и Иловайского. Замкнулся вентерь. С флангов летели атаманские сотни, всюду были казаки. Польские уланы начали уходить, но казаки их преследовали и наносили им страшные раны пиками. Много поляков попало в плен. Более 250 человек израненных улан было доставлено донцами своему атаману.

«У нас, — писал атаман в своем донесении, — урон был не велик, потому что перестрелкой занимались мало, но дружно атаковали в дротики», В этом бою, кроме Атаманского и полков Сысоева и Иловайского 5-го, приняли участие полки: Краснова 1-го, Иловайского 10-го, Иловайского 11-го, Перекопский татарский и Ставропольский калмыкский.

И так было почти каждый день. И хотя урон был мал, как писал атаман, но он был и был каждый день. «Об убитых и раненых» у атамана велся «домашний счет», но полки сильно страдали от этой непрерывной работы. Особенно выбивались лошади. Лето было жаркое. Донцы шли за армией, шли по обобранному солдатами пути. Крестьяне, не желая, чтобы их дома доставались французам, жгли свои избы, уничтожали запасы хлеба и фуража и сами уходили в леса. Французы ночевали на пожарищах и не могли найти продовольствия, но вместе с французами, немного впереди их, на тех же пожарищах ночевали и казаки.

Получивши донесение о неудаче конницы графа Турно у деревни Кореличи, начальник авангарда Наполеона, генерал Латур-Мобур, приказал генералу Рожнецкому 28 июня занять городок Мир и двигаться далее по направлению к городу Несвижу.

Возле Мира стоял Платов. К нему подошло подкрепление.

Пришли: донской полк Иловайского 12-го и отряд генерала Васильчикова в составе 5-го сгерьского полка. Киевского драгунского, Ахтырского гусарского и Литовского уланского полков. Всего у Платова собралось 1000 человек пехоты, 2 с половиной тысячи драгун, гусар и улан и 4400 казаков с 12-ю пушками донской артиллерии. Платов решил напасть на французскую конницу и атаковать ее, и для этого приказал генералу Кутейникову спешить на помощь с донскими полками.

Опять должен был развернуться широко казачий вентерь. Заманивать лавою казаки должны были на артиллерию, пехоту и под удары драгун, гусар и улан.

В полдень 28 июня дивизия генерала Рожнецкого, имея в голове бригаду польских улан графа Турно, ту самую, которая так пострадала у Корелич, выступила из местечка Мир и пошла по несвижской дороге. Турно прошел уже пять верст за Мир, миновал деревню Симаково и здесь его передовые дозоры увидали на опушке леса казаков. Но казаки сейчас же и скрылись, и Турно спокойно продолжал свой путь. Кругом были песчаные бугры, маленькие рощи и перелески зеленели тут и там, попадались болотца, местность становилась все более и более пересеченной. Вскоре поперек пути улан стали попадаться одиночные казаки, которые растянулись длинною цепью и скрывались где-то в лесу. Загремели выстрелы с коня, отдельные звенья казачьей лавы кидались на боковые дозоры поляков и уничтожали их. Пришлось развернуться. Поляки остановились. Их дозоры донесли, что в небольшом дубовом леску стоят русские конные полки силою до пяти тысяч, но при приближении польских разъездов они отошли и скрылись в лесу. Наступила жуткая тишина. К бригаде Турно приехал начальник дивизии генерал Рожнецкий и приказал спешиться бригаде, размундштучить лошадей и кормить их, а людям варить пищу.

В знойном воздухе июльского дня было душно. Оводы носились над лошадьми, да в пахучей цветущей траве носились с жужжанием мохнатые шмели. Солдаты разбрелись за дровами, лошади мирно щипали траву, и только по холмам стояли уланы бригады Дзевановского на заставах.

Но, вот, оттуда прискакал офицер. Запыхавшийся от долгой скачки, он только что начал доклад о том, что с трех сторон видна пыль и слышен топот коней, что русские в больших силах наступают на поляков, как уже в ясном синем небе сверкнуло желтое пламя, вылетел большой белый клуб дыма и засвистело ядро, за ним другое, третье… Заговорили донские пушки.

Полки побросали свои котелки и сели на коней. Платов ожидал, что они, не видя перед собою никого, кроме жидкой казачьей лавы, бросятся на него, но Рожнецкии был осторожен. Тогда Платов решил атаковать сам. Вся местность: холмы, долины, речки, перелески наполнились казаками. Казалось, без всякого порядка неслись они вперед к полкам Рожнецкого. Сверкали копья пик, краснели алые лампасы, слышен был страшный гик несущихся всадников. Они были везде, их тонкий фронт был так широк, что не хватало полков ударить на них. При первой же атаке улан графа Турно они рассеялись и за ними оказались донские пушки и эскадроны ахтырских гусар. Ахтырские гусары опрокинули поляков: поляки устроились, хотели ударить снова, но попали под пики казаков, дрогнули, повернули и бежали. Поляки Турно.

Дзевановского и Рожнецкого хотели биться сомкнуто, но на них налетали сомкнутые эскадроны ахтырских гусар и киевских драгун и отовсюду щипали, кололи и стреляли по ним казаки. Поляки трогались в атаку мимо перелеска, по-видимому, никем не занятого, а оттуда гремели выстрелы казачьих ружей. Они посылали туда часть эскадронов и попадали флангом под страшную атаку казачьих пик.

Такова была платовская лава! Бесконечно разнообразная, вполне самостоятельная. Каждый урядник — начальник звена, каждый хорунжий — командир взвода, действовали в ней самостоятельно, но у всех была одна цель, одно желание: истребить неприятеля. Одни помогали другим. Чуть видел станичник, что другому грозит беда, уже вихрем летел на выручку.

Рассеялись по громадному полю уланские полки Рожнецкого. Ни вперед ни назад. Везде были казаки. Был девятый час вечера, солнце спускалось за горы и светило в глаза казакам, когда поляки совершенно неожиданно для себя увидали облако пыли. Позлащенное последними лучами догоравшего дня, это облако быстро неслось к полю битвы. Это была бригада Кутейникова. На полном ходу рассыпалась казачья лава. Дзевановский пытался атаковать ее, но казаки живо выбили 11-й уланский полк, за ним заколебался и 2-й уланский полк, и вот — оба понеслись врассыпную к Миру. Теперь все перемешалось. Поля окутались пылью. Крики и протяжное гиканье казаков заглушали команды польских офицеров и звуки труб; на самого графа Турно наскочил лихой донец и схватил за эполет. Добрый конь спас графа от плена, но эполет остался в руках у казака. Атаманцы, донцы Иловайского 5-го, Сысоева 3-го, Иловайского 10-го, Иловайского 11-го, Иловайского 12-го, Грекова 18-го, Харитонова 7-го, симферопольские и перекопские татары, ставропольские калмыки и с ними ахтырские гусары и киевские драгуны приняли участие в этом славном бою. В нем не было отличившихся, потому что отличились все. Дрались пиками и саблями весь день. Устали страшно. Но велика была и победа! Одних пленных было взято 12 офицеров и 163 нижних чина, а в те времена пленных не любили брать, считая, что они стесняют армию. До 600 убитых улан лежали на поле возле Мира. Славна была победа наша, и совершил ее Платов, все время, не слезая с коня, распоряжавшийся боем и атаками.

Хитрыми действиями лавою казаки совершенно измучили поляков.

«Не знаешь, — писали в те времена про казаков французы, — как против них действовать; развернешь линию — они мгновенно соберутся в колонну и прорвут линию; хочешь атаковать их колонной — они быстро развертываются и охватывают ее со всех сторон…»

Казаки остались ночевать под Миром. Но 30-го они получили приказание отходить к Несвижу. Отступала русская армия, должны были отступать и прикрывавшие ее донские полки Платова.

На рассвете 2 июля польский конно-егерский полк Пшепендовского у местечка Романова столкнулся с казаками Карпова. Донцы развернули лаву и начали отходить. Карпов отлично знал' свое дело. Платов так писал о Карпове Багратиону: «Вел он неприятеля через целые сутки, в виду его, до самого места сражения перед местечком Романовым, донося мне почасту и акуратно о наступлении неприятельском».

Получая такие донесения от Карпова, Платов собрал Атаманский полк и полки Иловайского 4-го, Иловайского 12-го и Мельникова 3-го и по густому кустарнику повел их через реку Морочу и дальше к Романову. Казаки атаковали конно-егерей Пшепендовского и, несмотря на жестокий огонь из карабинов, отбросили его. На помощь конно-егерям прискакал эскадрон 12-го уланского полка. Казаки живо расправились и с ним. В то время, как передовые казачьи полки теснили полки Пшепендовского, Платов подвел 5-й егерский полк и донскую конно-артиллерийскую роту к Романову и поставил их там на позиции, а в резерве оставил атхырских гусар, киевских драгун и литовских улан под начальством князя Васильчикова.

Передовым казачьим полкам Платов приказал заманить вентерем поляков на Романов. Но на этот раз французский генерал Латур-Мобур шел осторожно. Едва только загремели выстрелы казачьих пушек, он выставил свою батарею и дальше не пошел. Всю ночь на 3-е июля и весь день 3 июля простоял Платов у Романова, и Латур-Мобур не посмел его атаковать. Во время же первых атак на полки Пшепендовского поляки потеряли много убитыми и ранеными, да 17 офицеров и более 350 нижних чинов захватили казаки в плен.

3 июля Платов получил приказание отходить на Слуцк. Уходя, Платов приказал всех тяжело раненных поляков перевязать и отлично устроил их в небольшой часовне подле Романова, где их и нашли полки Латур-Мобура.

Так, делами под Кореличами, Миром и Романовым Платов остановил наступление французов и задержал их настолько, насколько это было нужно для Багратиона. В этих делах Платов выказал себя выдающимся кавалерийским начальником, а казаки под его начальством свободно побеждали лучшие полки наполеоновой конницы — польских улан.

Казаки задержали наступление наполеоновых полков и дали возможность нашим армиям Барклая и Багратиона соединиться, кроме того, постоянные нападения казаков измотали французскую конницу. Французам не хватало продовольствия. Наступать по разоренной жителями и казаками местности становилось невозможно. Наполеон старался вынудить у русских сражение, но русские отступали перед его полками, и вскоре понял Наполеон, что отступление русских вызвано не доблестью его полков, а производится умышленно. Так отошли русские за Витебск, так, прикрываемый казаками, Багратион соединился с Барклаем.

12 июля атаману Платову было поручено произвести набег в тыл неприятелю. Разделив свой отряд на небольшие партии, — бесконечно гибкою линией лав казачьих — Платов прошмыгнул в тыл неприятелю и явился одновременно повсюду. В занятых французами Могилеве и Орше, в Шклове и Копысе — везде хозяйничали донские казаки. Пленных не брали. Некуда было их девать, да они и не поспели бы за казаками. Как рой мошек налетели донцы на тыл французской армии. Под их ударами гибло все: отдельные партии, посланные за фуражем, были рассеиваемы, горели продовольственные магазины и запасы фуража. Вдруг, сразу, за спиною у французов поднялись зарева пожаров, черный дым потянулся к небу, отовсюду шли донесения с просьбой о помощи, и, когда утомленная французская конница примчалась, — никого уже не было в тылу.

О! Казаки знали, как делать набеги! Их учили этому черкесы и татары, и набег казачий был быстр и внезапен. 15 июля рассеявшиеся по всему тылу французов казаки стали собираться в Дубровну, где перешли Днепр и соединились с 1-й армией. За этот набег казаки истребили более 2000 неприятеля, взяли в плен 13 офицеров и 630 человек. Такой же набег повторил Платов и между 1-ми 4-м августа.

Никто во французской армии и нигде не мог быть спокоен, что на него не налетят казаки. Они были везде. Каждая деревня, каждая роща, каждый куст скрывал казака. Они бесстрашно кидались на французов и ничто их не могло смутить. Однажды казаки напали на немецкий гусарский эскадрон и рассеяли его. Во время преследования один из казаков заметил богато одетого всадника и решился захватить его в плен. Он бросился на него с пикою, но офицер перерубил древко пики; казак выхватил саблю, но офицер, по-видимому, отличный фехтовальщик, выбил ловким ударом ее из рук донца. Тогда казак сразу заскочил сзади офицера и так перетянул его по спине плетью, что тот без чувств свалился на землю.

Другой раз, в сражении под Витебском, 15 июля, когда граф Орлов-Денисов с лейб-казаками атаковал французскую конницу и опрокинул ее, четыре лейб-казака так увлеклись преследованием, что незаметно вскочили на французскую батарею, на которой стоял сам Наполеон. Их схватили в плен. Наполеон залюбовался удальцами, призвал их к себе, поговорил с ними и приказал угостить. После обеда казаки стали говорить, что им очень жарко, и просили пойти прогуляться к реке. Конвойные согласились подойти к берегу. Только казаки подошли к реке, один из них сказал: «Ну!..» И все поняли. Разом, как по команде, все четверо с крутого обрыва бросились к реке Двине, в воду, и поплыли. Конвойные открыли по ним огонь. Донцы, знай себе, плывут да ныряют, выплыли на тот берег и ушли к своим, только лошадей своих потеряли.

Ни про кого так много не говорили, никто не произвел на французов и на все дванадесять языков такого впечатления, как казаки. Наполеон их ненавидел. Он называл их «поношением рода человеческого». В эту пору имя донского казака прогремело по всей Западной Европе. Да и как было не прогреметь! Изобретательности донских казаков в придумывании средств к поражению врага не было предела.

Лейб-казаки стояли постами по реке Западной Двине. Против них были посты французской конницы. Командир лейб-гвардии Казачьего полка граф Орлов-Денисов заметил, что один французский пикет слишком выдвинулся вперед и стоит в удалении от прочих войск. Он вызвал охотников снять этот пикет. Вызвалось двадцать пять удальцов, с поручиком Венедиктом Коньковым во главе. Казаки разделись донага, забрали с собою только пики, потихоньку прошли к реке, переплыли ее, поднялись на кручу левого берега и стремительно бросились на пикет. Французы не успели даже дать выстрела, как были частью поколоты, частью забраны в плен. Отправив пленных на свой берег, Коньков выстраивает голых казаков и кидается с ними на самый лагерь. Там он колет все, что попадается под руку. Во всем кавалерийском стане поднимается тревога. Целый полк вылетает, чтобы покончить с отчаянными лейб-казаками. Коньков несется к берегу. Перед ним крутой обрыв… Плотно обхватили голыми ногами бока своих умных коней казаки, отдали повод — и смелые степные лошади сползли по круче в воду и уже плывут стаей, и только верхи их морд видны над водой, раздуваются храпки, блестят черные глаза, да подле машут белые руки саженками загребающих казаков.

Везде с казаками был Платов. Его добрый серый конь редко расседлывался в это тяжелое лето, и сам атаман не одну бессонную ночь провел у костра. Лежа на песке, он писал донесения, он придумывал всевозможные набеги в тыл и на фланги и сам руководил боем. «Вихрь-атаман» — звали его в России.

Стихотворец Жуковский так написал о нем:

Хвала! наш вихорь-атаман!

Вождь невредимых Платов.

Твой очарованный аркан —

Гроза для супостатов.

Орлом шумишь по облакам,

По полю волком рыщешь,

Летаешь страхом в тыл врагам,

Бедой — им в уши свиитешь!

Они лишь к лесу — ожил лес:

Деревья сыплют стрелы.

Они лишь к мосту — мост исчез.

Лишь к селам — пышут села.

Наконец, был назначен новый главнокомандующий — фельдмаршал Кутузов. Старые казаки знали его. После штурма Суворовым Измаила Кутузов оставался там комендантом, в последнюю Турецкую войну он был главнокомандующим. Ему верили, его любили, он был соратник Суворова, он был русский. Солдаты надеялись, что отступление нашей армии, наконец, кончится, что мы перейдем в наступление. «Приехал Кутузов — бить французов», — говорили в войсках, и все готовились к упорному бою защищать первопрестольную Москву!

Разослан был приказ готовиться разбить французскую армию под Москвой. Вызваны были все старшие начальники к Кутузову в село Бородино. Платов уехал и поручил свой корпус генерал-майору Ивану Кузьмичу Краснову. Краснов был сын казака Букановской станицы. Он начал службу простым казаком в 1773 году. Хорошо грамотный, распорядительный и отчаянно храбрый, Краснов скоро был произведен в офицеры. Он был два раза ранен, состоял долго при Суворове и с ним штурмовал Измаил. Оставшись за Платова начальником всех казачьих полков, Краснов 25 августа сдерживал напор французов. Наши войска отходили к передовому укреплению у Бородина — Шевардину. Казаки остановились у Полоцкого монастыря. Часть полков спешилась, донская артиллерия стала на позицию. Начался артиллерийский бой. Ядро раздробило ему всю правую ногу. Невозможно было сделать перевязку. В это время французская конница готовилась атаковать казаков. Без перевязки, страшно страдая, поддерживаемый есаулом Галдиным, поехал Краснов в лазарет. По дороге его встретил генерал Иловайский 5-й.

— Отражай врагов, — сказал ему Краснов, — а я умру радостно, услыша, что враг побежден.

У перевязочного пункта его сняли с седла, положили на ковер и отняли ногу. Он молчал. Он знал, что умирает. На том же самом ковре его отнесли к палатке Кутузова. Он все приподнимался и спрашивал: «Что наши?»

Смерть приближалась. Холодный пот выступил на лбу. Краснов собрал последние силы и приподнялся.

— Приподнимите меня, — сказал он, — я сам посмотрю, что наши делают!

Но уже глаза не видели.

— Бьют французов наши, — сказал ему Платов.

— Дай Бог! — сказал Краснов и умер, как подобает донскому казаку, на поле битвы, под грохот пушек. Имя генерала Краснова 1-го носит теперь Донской казачий 15 полк…

Смерть Краснова весьма опечалила Платова. Он потерял в нем не только друга и боевого товарища, но и опытного и храброго помощника. Но на войне грустить и думать о потерях близких не приходится. На другой день произошла величайшая битва этого времени — Бородинское сражение.

Бородинское сражение 26 августа 1812 года

Бородинском сражении у русских было 103000 солдат, у Наполеона — 130000. 25 августа, в жаркий августовский день, в лагерь русских войск привезли чудотворную икону Смоленской Божьей Матери. Торжественная молитвенная тишина стояла на громадном поле подле Бородина, на котором стали на позиции русские полки. Всюду земля была изрыта. Тянулись длинные рвы окопов, насыпи, стояли плетеные туры батарей. Медные пушки сверкали на солнце. Солдаты надели на себя чистые рубахи: все готовились к смерти.

В казачьем лагере, раскинувшемся более, чем на версту, лошади стояли по коновязям, пики были составлены в костры, а казаки в золотых, серебряных и малиновых ризах, несли хоругви, иконы, и на особенных носилках проносили чудотворную икону. Казаки стояли на коленях на сжатом поле и горячо молились.

«Святый Боже, святый Крепкий, святый Бессмертный, помилуй нас!» — слышались голоса певчих. Донцы брались рукою за ладанки, висевшие на груди. В этих ладанках со словами молитвы была зашита горсть родной донской земли. Истлел холст ладанок, истлела и рубаха на черной груди казака. Им нечего было переодеть, им и некогда было переодеться. Лишь к вечеру пришли они сюда после жаркого боя, в котором потеряли генерала Краснова и многих казаков. Пришли и застали окончание молебна — и вот, молятся:

— Святый Бессмертный! Помилуй нас!..

Темная ночь спустилась над громадным станом. Спят утомленные боями казаки, и лишь иногда, просыпаясь, слышат легкий шорох кругом. То не спит и шевелится, в ожидании страшного боя, громадный лагерь Кутузова. И перекрестится казак, и уста его тихо произнесут: «Святый Крепкий, помилуй нас!»

Спать… Спать… нужно набраться силы для завтрашнего подвига…

И только первые лучи солнца показались над покрытой туманом землею, как 100-орудийная французская батарея окуталась дымом и грохот пушек понесся над полем и эхом отразился о далекие леса.

Бой начался…

Вам не видать таких сражений!

Носились знамена, как тени,

Вдали картечь визжала,

И ядрам пролетать мешала —

Гора кровавых тел

Победоносная французская армия разбилась тут о стойкость русского солдата. Французы отнимали у русских укрепления, но русские полки вновь врывались, опрокидывали французов и занимали окопы. Среди мертвых тел, между раненых и стонущих своих товарищей дрались солдаты. Гнулись и ломались штыки, в щепы обращались приклады, не хватало патронов, зарядов, пороха. Едкин пороховой дым туманом застилал поле, и в этом тумане дрались последним смертным боем солдаты. Дрались за Москву!

Был первый час дня, и Наполеон выстраивал всю свою армию, чтобы обрушиться на русские полки, чтобы добить живых. И у нас готовились принять врага как следует, торопились устроить укрепления, из мертвых тел складывали закрытия, собирали патроны, чистили ружья, банили раскаленные пушки.

Но войска французские медлили с последним ударом. Наполеон ускакал назад. Тревога показалась на лицах его генералов. Что случилось?

В тылу, как у себя дома, хозяйничали донские казаки Платова!..

Как только началось сражение, Платов с несколькими полками перешел вброд реку Калочу, обогнул левый фланг французской позиции и налетел сначала на какой-то резервный батальон, рассеял его, а потом казаки попали в громадный обоз великой армии. И вот, в тылу застучали ружейные выстрелы, раздались крики о помощи, и внимание Наполеона в самую важную минуту сражения было отвлечено казаками. Но, к сожалению, казаки не исполнили всего, что могли они сделать, проникнувши в тыл французской позиции. Бедные и оборванные, потерявшие почти все свое обмундирование за время отступления, они, попавши в обоз, увлеклись грабежом. Вместо того, чтобы ударить на резервные полки, захватить с тыла батареи, они, не слушая начальников, рассыпались по повозкам, рылись в сундуках, хватали мундиры, патроны, хлеб, кули с овсом. Как саранча нападает на хлебное поле, так напали казаки на французский обоз. Забывши о том, что идет жестокий бой и решается участь всей войны, голодные донцы делили добычу, вьючили материи, набивали сумы продовольствием и вещами; их не останавливали.

Платов в этот день был удручен потерями минувших дней и мало распоряжался…

А между тем, каждая минута была дорога. Встревоженный Наполеон при первых выстрелах в тылу послал туда всю свою конницу. И она появилась перед обозами тогда, когда казаки не успели еще устроиться, и потому казаки живо рассыпались в лаву и начали отходить.

Набег казаков Платова в тыл Бородинской позиции Наполеона мог бы сломить все силы Наполеона и даровать нам полную победу. Но этому помешала некоторая жадность казаков. Едва увидали наши деды богатства наполеоновского обоза, как забыли и цель и назначение набега. Сильно раскаивались в этом потом казаки, да было уже поздно: потерянного не вернешь.

Набег казачьих полков в тыл французов остановил на целый час атаку на русскую позицию. За этот час защитники главной нашей батареи Раевского были подкреплены, и французская атака разбилась о твердость наших войск. Четыре часа боролись на тесном поле. Четыре часа гремел и перекатывался беглый огонь по линии стрелков и с музыкой и развернутыми знаменами ходили полки. Четыре часа орлы французских знамен сталкивались с русскими орлами и не могли их одолеть. В 6 часов вечера бой стих. Утомленные, разошлись враги и заночевали на тех же местах, где стояли и раньше. Мы не уступили врагу ни пяди земли…

На другой день войска отошли на полторы версты, а потом двинулись к Москве. 2 сентября, в виду первопрестольной, в маленькой деревушке Фили, собрался военный совет. На этом совете решено было пожертвовать Москвою, но спасти армию. Всем приказано было отступать за Москву.

Но еще раньше этого совета в Филях, 29 августа, атаман Платов в почтовой бричке помчался на Дон — поднимать казаков на защиту России от антихриста в лице Бонапарта!

— Родную дочь свою отдам замуж за того казачишку, который возьмет мне в плен Наполеона! — повторял рассерженный и разобиженный донской атаман.

3 сентября последние полки наши вышли из заставы и пошли по Рязанской дороге, и в этот же день Наполеон вступил в Москву. Долго стоял он на Воробьевых горах и, скрестивши руки, любовался Москвой. Горели на солнце купола и кресты сорока сороков церквей, красиво высился Кремль, вся Москва, окутанная зеленью полей, играла перед ним в лучах утреннего солнца.

— Так вот он, этот священный город! — задумчиво сказал Наполеон.

Он ждал, что к нему выйдут жители, что начальник города поднесет ему на бархатной подушке ключи. Так было при взятии им Вены, Берлина и других городов. Но из Москвы никто не приходил. Он послал в город поторопить, ему донесли, что Москва пуста.

Жители бежали из Москвы, все, что можно было увезти — было увезено. Наполеон вошел в покинутую жителями, разоренную Москву.

Он послал из Москвы императору Александру предложение о мире.

— Я не положу оружия, — отвечал ему наш государь, — доколе ни единого неприятельского воина не останется в царстве моем!..

Москва начала гореть. Таинственные люди поджигали ее со всех сторон. Французские разъезды ловили их. Расстреливали… На место расстрелянных являлись новые, и Москва продолжала гореть. В армии Наполеона начал ощущаться недостаток съестных припасов. Солдаты находили мебель, шелковые материи, бархат, чай и сахар, но не имели хлеба, муки, мяса, овса и сена. Наполеон посылал партии на розыски продовольствия в окрестности, но на партии эти нападали казаки, нападали вооруженные крестьяне, и они или гибли, или возвращались с пустыми руками.

В богатом городе армия Наполеона страдала от голода. Солдаты начинали не слушаться своих офицеров, и в так страстно ожидаемой французами Москве армия страдала больше, чем во время сражений.

Как двести лет тому назад, в 1612 году, по призыву князя Пожарского и Минина, поднялся стар и млад на защиту родины, так и теперь, по слову Государеву, вся Россия поднималась против французов. Дворяне за свой счет составляли, обмундировывали и снаряжали полки, готовились народные ополчения.

Но особенно возмутился и вознегодовал Тихий Дон. Там готовилось поголовное ополчение казаков против Наполеона.

Поголовное ополчение войска Донского 1812 г.

В конце августа на Тихий Дон прискакал атаман Платов. Сейчас же по всем станицам поехали гонцы. Собирали казаков на круг и объявляли им, что враг в несметном количестве пришел разорить Россию.

— Похваляется он, — говорили платовские посланцы, — пройти Русь до самых берегов тихого Дона. Если Бог попустит врага осквернить своим присутствием казачью землю, тогда не пощадит он ни жен, ни детей наших, поругает он храмы Господни, встревожит прах отцов наших и смешает горячую казачью кровь с волнами тихого Дона!..

Молча, с опущенными головами, слушали казаки эту речь. Слышались тихие вздохи, иногда кто-нибудь творил крестное знамение.

— Атаман, — продолжал гонец, — призывает всех верных донцов стать на защиту Царя и Отечества!

— Скорее умрем, но не выдадим Россию и тихий Дон на поругание французам! — кричали казаки.

Весь Дон шумел от казачьих голосов. Поднимались верхние и нижние юрты. Без царского указа, по одному слову своего атамана, и старые и молодые, и богатые и бедные становились под станичные знамена. Шли люди давно уволенные в отставку, шли единственные сыновья — опора всей семьи. Пустел Дон. По станицам и хуторам оставались только немощные столетние старики, да женщины, да малые дети. Дон весь пошел выручать свою мать — Россию.

Ой ты, батюшка наш, славный тихий Дон!

Ты кормилец наш, Дон Иванович!

Про тебя-то лежит слава добрая!

Слава добрая, речь хорошая!

Как бывало ты все быстер бежишь,

Ты быстер бежишь, все чистехонек,

А теперь ты, кормилец, все мутен течешь.

Помутился ты. Дон, сверху донизу!

Речь взговорит славный тихий Дон:

«Уж как-то мне все мутну не быть:

Распустил я своих ясных соколов,

Ясных соколов. Донских казаков!

Размываются без них мои круты бережки,

Высыпаются без них косы желтым песком!»

Донское дворянство выставило 1500 лошадей. Торговые казаки пожертвовали 100 тысяч рублей на нужды поголовного донского ополчения. Каждый жертвовал еще, кто чем мог. У кого было два седла — отдавал седло неимущему; помогали оружием, одеждой. В самое короткое время было собрано 26 полков и снаряжено шесть орудий донской конной артиллерии. Без дневок и без отдыхов тронулись эти полки с Дона и пошли, делая по 60-ти верст в день, на выручку русской армии, к Тарутинскому лагерю…

Казаки шли бодро и смело, готовые на подвиг и на смерть. — Один раз родила казака мать, — говорили они, — один раз и умирать!..

Изгнание французов из России

Москва догорала. Стоял конец сентября. По ночам было холодно, и солдатам великой армии Наполеона негде было укрыться. Голодные и оборванные, они начали гибнуть от болезней. Между тем, русская армия усиливалась ополчениями, бодрое настроение было в русских войсках. Все желали наступления на французов, жаждали победы и верили в нее… Наполеон решил отступать… И только вышел он из Москвы, как русские перешли в наступление.

5 октября русская армия тронулась из Тарутина. Вечером, шестью колоннами, двинулась она к французскому авангарду Мюрата, стоявшему отдельно, в 60-ти верстах от главной армии Наполеона. В правой колонне нашей шло десять казачьих полков под начальством графа Орлова-Денисова.

Все эти колонны должны были одновременно на рассвете подойти к французскому лагерю и атаковать его. Ночь наступила темная, подул холодный сырой ветер; по грязным дорогам пехота еле тянулась, пушки увязали, и только казачья колонна графа Орлова-Денисова к назначенному часу пришла на место. Казаки вытянулись длинною лавою на опушке густого ольхового леса.

Светало. Ветер бил голыми ветвями, срывая с них последние бурые листья. Накрапывал мелкий дождь. Тревожно выжидая, ходил взад и вперед Орлов-Денисов. По времени, пора было начинать. Но русских колонн еще не было. Тихо спал в сыром осеннем утре французский лагерь. Вот начали и в нем просыпаться. Показались кавалеристы. Они, без оружия и без седел, ехали с лошадьми на водопой.

— Что же, начинать, что ли? — спрашивали казачьи полковники графа.

Орлов-Денисов посматривал то на часы, то на восток, откуда должны были появиться пехотные колонны. Но там не было заметно никакого движения.

— Ну, с Богом!

Казаки сели на лошадей, оправились и… ги-ги! — сотня за сотней, как из мешка, полетели пятьдесят казачьих сотен на пробуждающийся бивак французской армии. Весь лагерь левого крыла и 38 орудий были охвачены казаками. Казаки рассыпались по биваку, били отсталых, хватали оружие, вывозили пушки, поджигали зарядные ящики, всюду внося тревогу и беспокойство. Французы устраивались в середине, и в это же время показалась первая русская колонна.

Кое-как устроившиеся кирасиры понеслись на казаков.

Бой разгорался по всей линии. Мюрат постепенно вводил свои полки; но русские теснили французов, и они начали отступать.

Сражение при Тарутине решило исход войны в нашу пользу. Это было первое сражение со времени перехода французов через Неман, где мы одержали полную победу. И эту победу русской армии дали донские казаки. За время нахождения Наполеона в Москве его армия ослабела, наша же усилилась. Тарутинское сражение показало русским, что французы уже не в силах бороться с нами, и сами французы это поняли и начали отступать.

Как при вступлении Наполеона в Русскую землю донцы наседали на французов и всюду теснили их, так и теперь, при отходе врага, донские казаки неустанно преследовали его. Они навели панику и уныние на французских начальников. Вот что писали о них в это время лучшие знатоки кавалерийского дела: «… Казаки делают войну весьма опасною, — писал о донцах француз де-Брак, — и в особенности для тех офицеров, которые назначены производить разведки. Многие из них, в особенности офицеры генерального штаба, довольствовались обыкновенно тем, что успевали узнать от местных жителей, и, из опасения наткнуться на казаков, никогда не проверяли на месте этих показаний, а потому император не мог узнать того, что происходило в неприятельских войсках…»

Другой француз, генерал Моран, поражается лихостью и увертливостью донских казаков.

«… Казаки, кидаясь в атаку, — пишет он, — обыкновенно несутся марш-маршем и хорошо останавливаются на этом аллюре. Их лошади много способствуют смелости и со своими всадниками составляют, как будто, одно целое. Эти люди, будучи осторожны, не требуют особых попечений о себе, отличаются необыкновенною стремительностью в своих действиях и редкой смелостью в своих движениях.

Какое великолепное зрелище представляла наша кавалерия, когда, блистая при лучах июньского солнца золотом и сталью, пылая отвагою, она гордо развертывала свои стройные линии на берегах Немана! Какие грустные размышления возбуждали эти перестроения, утомлявшие только лошадей и оказавшиеся совершенно бесполезными в делах с теми самыми казаками, которые до сих пор были презираемы всеми, но которые так много сделали для славы России. Каждый день видели их в виде огромной завесы, покрывающей горизонт, от которой отделялись смелые наездники и подъезжали к самым нашим рядам. Мы развертываемся, смело кидаемся в атаку и совершенно уже настигаем их линии, но они пропадают как сон, и на месте их видны только голые березы и сосны… По прошествии часа, когда мы начинаем кормить лошадей, черная линия казаков снова показывается на горизонте и снова угрожает нам своим нападением. Мы повторяем тот же маневр и по-прежнему не имеем успеха в своих действиях… Таким образом, одна из лучших и храбрейших кавалерии, какую только когда-либо видели, утомлялась и приходила в расстройство в делах с теми людьми, которых она постоянно считала недостойными себя, но которые, тем не менее, были истинными освободителями своего отечества!…»

«… Военная история представляет нам много весьма поучительных примеров, — пишет англичанин Нолан, — того превосходства казаков над регулярной кавалерией, которым не следует пренебрегать и которое не должно забывать».

Такую славу приобрели себе донские казаки в это тяжелое боевое время.

В полках наполеоновских уже не было ни порядка, ни дисциплины. С этого дня казаки насели на армию Наполеона, как надоедливые мухи, и гнали и преследовали ее, не давая отдыха.

13 октября, рано утром. Наполеон отправился верхом с конвоем и с генералами Раппом и Коленкуром осмотреть место бывшего 12 октября под Малоярославцем сражения. Они не отъехали и версты от бивака своей гвардии, как увидали у деревни Городни выходящую из леса стройную колонну. Люди ехали, равняясь в отделениях, начальники были впереди частей. Наполеон ехал спокойно. Он думал, что это идет французская конница. Но вдруг его спутники заметили, что колонны выстраивают фронт, размыкаются по полю. Показались зловещие пики.

— Государь! Это казаки! — в испуге воскликнул Коленкур.

— Не может быть, — сказал Наполеон. Казаки, между тем, уже неслись к дороге. Рапп схватил под уздцы лошадь Наполеона и насильно поворотил ее назад.

— Да это наши, уверяю вас, — снова сказал Наполеон. Ему не верилось, что казаки могли быть в середине его войска, подле самого его императорского лагеря.

— Это казаки! Медлить нельзя, государь! — проговорил Рапп.

— Точно, это они!

Наполеон выхватил шпагу и помчался к лагерю, приказав своему конвою встретить казаков.

Казаки разметали конвой, схватили бы и самого Наполеона, — если бы Платов не увидал стоящий в стороне артиллерийский бивак и не направил свои полки на него. Казаки взяли 40 орудий гвардейской артиллерии, 11 они успели увезти, а 29 испортить, так как были атакованы гвардейской конницей под командою маршала Бессьера.

С первых дней ноября месяца начались морозы и посыпал снег. Наполеон со своей армией проходил теперь тем же путем, которым он шел и на Москву, и который был разорен русскими. Нигде нельзя было найти ни продовольствия, ни фуража. Жестокая стужа увеличивала страдания французов. Они отмораживали руки и ноги, падали в глубоком снегу и замерзали. Казаки находили целые биваки замерзших людей. Прогнавши раз небольшую кучку французов, сидевших у костра, казаки нашли в котле человеческое мясо! Полки и батареи бросали оружие и сдавались перед маленьким казачьим разъездом.

И опять все труды, все ужасы голодных морозных бивуаков, которые приходилось испытывать французам, испытывали и казаки. Они также отмораживали себе руки и ноги, также стыли на своих лошадях, умирали от холода. Полки таяли. В тысячном Атаманском полку оставалось только полтораста человек, но эти полтораста неутомимо гнали Наполеона!

Эту полузамерзшую французскую армию со всех сторон окружили маленькие отряды, действовавшие сами по себе и уничтожавшие, где только можно, французов. Отряды эти назывались партизанскими отрядами. Руководили ими отчаянные люди — Денис Давыдов, Фигнер, Сеславин и другие. Они состояли из гусар и охотников из мужиков, но каждому из них была придана где сотня, а где и более казаков, и донцы работали вместе с партизанами, в связи с ними.

Пленных уже не считали и не брали. У них отбирали оружие и предоставляли им идти, куда глаза глядят. Они все равно погибали. Под напором казачьих сотен сдавались генералы и маршалы. Казаки отбирали назад обозы, нагруженные богатой добычей, набранной французами в Москве. Среди этой добычи донцы находили священные сосуды из церквей, серебряные ризы, содранные со святых икон. Бережно собирали все это наши деды. Они не продавали серебра никому. Однажды донской казак подъехал к гвардейскому корпусу и продавал разные вещи, отнятые у французов. Тут были часы, кольца, табакерки, пистолеты, сабли. Покупатель, чиновник Литовского полка Щеглов, увидал у казака большой и тяжелый мешок, висевший поперек холки его лошади.

— А тут у тебя нет ли чего продажного, станичник? — спросил он у казака.

— Нет, это церковное серебро. Я обещал пожертвовать его в какую-нибудь церковь. Боже сохрани, чтобы я пользовался хоть одним золотником.

— Отдай тогда на нашу церковь, — сказал ему чиновник.

— Это ладно. Бери!

Казак снял тяжелый мешок с седла и передал его чиновнику, а потом беззаботно свистнул и уехал, не назвавши даже своего имени.

Уже с октября начались жестокие морозы. Реки неслись холодные, темные, покрытые льдинами. Мосты были снесены осенним ледоходом или испорчены жителями. 28 октября отряд итальянцев под командою вице-короля подошел к реке Вопи и не нашел моста. Пришлось переходить по пояс в воде. Берега были круты и обледенели, люди скатывались в воду, ушибались о замерзшую землю и тонули. Хотели строить мост, но под руками не было готового леса, а ехать собирать лес побоялись — казаки наседали. Суетно и торопливо шла переправа. В туманной дали короткого серого осеннего дня слышались частые выстрелы. Итальянцы торопились переправлять пушки, но дно реки было вязкое и пушки застревали. Между тем, выстрелы становились слышнее: казаки приближались. Тогда, в отчаянии, итальянцы бросили обоз и пушки и торопливо перешли реку. Казаки захватили здесь весь обоз, 23 пушки и 2000 пленных.

Тяжелый бивак предстоял Итальянскому корпусу. Дул пронизывающий холодный ветер и задувал костры. Измокшим на переправе итальянским солдатам негде было обсушиться и согреться. В ближайшем селении Духовщине стояло два казачьих полка генерала Иловайского 12-го. Итальянцы гибли на своем холодном биваке, падали в тяжелом бреду и умирали.

На утро 29-го числа вице-король итальянский со всею армией тронулся к Духовщине и заставил Иловайского очистить деревню, но к Иловайскому подошел Платов, они насели на вице-короля, уничтожили его конницу, забрали остальные пушки и 1 ноября вогнали в Смоленск без конницы и с 12-ю только пушками.

За эти дела под Вопью и Смоленском Платов был пожалован в графское достоинство.

Французская конница гибла под ударами казаков.

Отощавшие от бескормицы лошади, не имевшие хорошей ковки, отказывались идти по обледенелым дорогам. Люди выбивались из сил, погоняя их. Они отставали от своей пехоты и гибли под ударами казаков.

Без конницы французская армия была как без глаз и без ушей. Ни на одном биваке не было спокойствия, и измученные дневным маршем люди не имели отдыха ночью. Им снились казаки.

3 ноября под городом Красным наша армия насела на французов и заставила их бежать. Ночью после сражения никто не спал. В местечке Лядах две сотни казаков с крестьянами заставили всю армию провести ночь под ружьем…

7 ноября остатки наполеоновской армии прибыли в г. Оршу.

Из полутораста тысяч, выступивших из Москвы, сюда дошло едва 30000. Да и эти тридцать тысяч уже не могли называться солдатами. Это были оборванцы, наполовину безоружные и больные, неспособные к сопротивлению. В такой вид привели их боевые невзгоды и постоянные нападения казаков.

Граф Платовпреследовал наиболее стойкого и мужественного генерала наполеоновской армии, маршала Нея. 5 ноября Платов вошел в Смоленск, из которого только что вышел Ней. Оставивши в Смоленске 20-й егерьский полк и сотню казаков, сам Платов бросился преследовать по обеим сторонам Днепра уходившего Нея. Сотник Наркин, шедший в авангарде отряда генерал-майора Денисова, скоро нашел 112 орудий, брошенных французами на большой дороге, в 17-ти верстах от Смоленска. Атаман с 12-ю полками шел по глубокому снегу, по узким дорогам, а местами прямо полями, пересеченными канавами, наперерез самому маршалу Нею. Лошади проваливались в снежных сугробах, падали в запорошенные снегом канавы, но шли вперед. Ней вел свои полки в густых колоннах по самому берегу Днепра. Вправо и влево от колонны были высланы стрелковые цепи. Недалеко от села Гусиного на поляне между двумя лесами Платов нагнал Нея, обстрелял его из пушек и отхватил часть колонны. В то же время часть казаков, с пушками, с невероятными усилиями пробилась сквозь густой лес и вышла наперерез французам. Произошла страшная схватка. Французы, надеявшиеся спастись в лесу, были встречены оттуда картечным и ружейным огнем. Солдаты, бросая ружья, бежали в разные стороны. Ней на крестьянской лошади кинулся к ним.

— Солдаты! — громовым голосом кричал он. — Неужели вы предпочтете постыдный плен славной смерти за императора и Францию!?

И изнемогшие солдаты послушали своего маршала. Они устроили колонну и бросились к лесу. Но Платов уже вывел оттуда казаков.

Французы вошли в дремучий лес, с трудом прошли через него, побросавши ранцы, и лишь далеко за полночь дошли до села Дубровны. Но на рассвете перед ними опять явился Платов и выгнал их из Дубровны…

Только 8 ноября Ней пешком дошел с остатками своих войск до города Орши и здесь соединился с наполеоновскими войсками.

12 ноября Наполеон с остатками своей армии начал переправляться через Березину. Платов шел за ним по пятам.

23 ноября Наполеон оставил армию и, под именем Коленкура, в почтовой карете уехал в Париж. Теперь бегущую французскую армию прикрывал мужественный Ней.

Он шел так быстро, что наша армия не поспевала за ним. Его преследовал только Платов с конными полками и донскими пушками, поставленными на полозья.

29 ноября сам маршал взял ружье и с несколькими солдатами пошел отражать натиск казаков. Его солдаты разбежались, и маршал Ней не был взят в плен только потому, что никто из казаков не признал его за первого генерала Наполеона: так плохо он был одет.

Как толпа оборванных нищих, голодная и обмерзшая, шла армия Наполеона. Ней еще пытался обороняться в Ковно, где были пушки и свежие немецкие войска. Но немцы при приближении русских войск перепились и разбежались. Ней пытался с горстью храбрецов удержать русские войска, но казаки обошли Ковно, и Ней, с 200 гренадерами старой императорской гвардии спасся в лесу… Последние остатки французской армии перешли через Неман.

Ни одного француза не было на Русской земле. Это было перед Рождеством. И с той поры, на всенощной в Рождественский сочельник во всех церквах поют торжественную молитву: «С нами Бог! Разумейте языцы и покоряйтесь, как с нами Бог!» Этим вспоминают освобождение России от наполеоновских полчищ.

Казачий корпус Платова остановился на берегах реки Немана, там, где в июне месяце он начал свои действия. Командиры полков здесь приводили в порядок лошадей, снаряжение, пополняли ряды, считали добычу. Велика была "эта добыча, отнятая казаками графа Платова в 1812 году!

За шесть месяцев борьбы с Наполеоном донские казаки истребили более 18000 французов, взяли в плен 10 генералов, 1047 штаб- и обер-офицеров и около 40000 нижних чинов. Знамен отбито 15, пушек 364 и 1066 зарядных ящиков.

Громадное количество серебра казаки сдали Кутузову для пожертвования на церкви.

В Казанском соборе в Санкт-Петербурге сделана из этого серебра тяжелая решетка вдоль главного амвона храма. На этой решетке есть только скромная надпись: "Усердное приношение «войска Донского». В решетке этой 40 пудов веса. Кроме того, Платов передал 10 пудов серебра и 20000 рублей на возобновление ограбленных французами храмов Донского монастыря в Москве…

В ноябре месяце к нашей армии прибыл император Александр I и приказал войскам переходить через Неман и преследовать французов за границей. Начинался заграничный поход казаков.

Лейпциг. Фер-Шампенуаз. Намур. Париж. 1813—1814 гг.

В начале заграничного похода граф Платов был отозван в главную квартиру государя императора, и донские полки распределены по корпусам. В феврале 1813 года генерал Чернышев составил летучий отряд из шести казачьих полков, шести эскадронов гусар и драгун и бросился к Берлину, столице Прусского королевства, занятому французами. Русских там совсем не ожидали. Чернышев отдал распоряжение о медленном, осторожном и постепенном занятии Берлина, но когда полк Киселева подошел к воротам, оттуда выехало тридцать французских всадников. Казаки с места в карьер кинулись на них, вогнали в город и влетели за ними в ворота. За полком Киселева вскочил и полк Власова, а за ними и Чернышев. Казаки промчались по улицам Берлина и выскочили на реку Шпрее, протекающую через Берлин. Все мосты через реку были сломаны, кроме одного каменного. На этом мосту стояла батарея из шести пушек. Под выстрелами французской пехоты казаки пронеслись по всем улицам Берлина и потом ушли, по приказанию Чернышева, из города, наведя ужас на весь французский отряд.

Русские войска шаг за шагом подавались вглубь Германии. Оставленные на немецкой земле полки французские не могли противостоять нашим и отступали. Наполеон требовал подкреплений из Франции, собирал войска, готовясь перейти в наступление на русских и одним ударом покончить с императором Александром и его союзником, прусским королем.

К осени 1813 года он собрал громадную армию, силою в 130000 человек, и решил под городом Лейпцигом атаковать союзные войска. Но у союзников собрались тоже большие силы, до 280000 человек. Это сражение должно было решить войну.

Утром 4 октября союзные русско-немецкие войска атаковали французов. Наполеон отбил все атаки, собрал 100 эскадронов кавалерии, массу, около 8000, закованных в стальные латы всадников и послал их на русские войска. Под страшною силою конной атаки до последнего человека погиб целый батальон Кременчугского пехотного полка, в артиллерийской роте графа Аракчеева вся прислуга была изрублена тяжелыми палашами и орудия захвачены французами. Стремительным потоком, все сокрушая под страшными ударами сабель и палашей, неслась французская конница. Она прорвала линии 2-го пехотного корпуса и внезапно появилась у селения Госсы, там, где стоял, окруженныйсвитой, государь император Александр I.

Несмотря на страшную опасность, император Александр продолжал стоять у деревни Госсы. Он смотрел на опрокинутые войска и на поддержку, которая шла к ним. Между тем, неприятельская конница была совсем близко-Еще мгновение — и русский царь был бы в плену.

Выручили его, спасли, заслонили своею грудью, да мало того, что заслонили, но прогнали и уничтожили и саму конницу французскую, наши лейб-казаки.

Лейб-гвардии Казачий полк стоял тут же у подошвы холма, на котором был император. Все походы лейб-казаки сопровождали своего государя, составляя его почетный конвой. Лейб-казакам, заслоненным от поля холмом, не было видно, что такое произошло, но по суматохе, по тому, что в свите государевой началась суета, они чувствовали, что что-то неладно. Им было видно, как государь подозвал к себе стоявшего позади царской свиты их командира, графа Орлова-Денисова, отдал ему какое-то приказание и Орлов на своем рыжем коне помчался куда-то назад и скрылся из вида. И казаки догадались, что государь потребовал резервы. Вдруг раздались из свиты встревоженные голоса:

— Позвать полковника Ефремова!..

— Полковника Ефремова к государю!

Ефремов был старшим после Орлова-Денисова и стоял перед полком. В одну минуту Ефремов был подле государя. Государь сказал ему что-то, и сейчас же Ефремов обернул свою лошадь и скомандовал:

— Полк! Отделениями по четыре направо! Заезжай, рысью, — марш! За мной!

И он понесся вперед, не ожидая полка.

— Не отставай от командира! — крикнул кто-то в рядах, и казаки ударили шпорами своих лошадей и пустили их в карьер. И сейчас же они попали в топкий болотистый ручей, который нельзя было обскакать. Началась суматоха. Плотина узкая, вдвоем не проскачешь, скакать по одному — длинная история.

Эскадроны рассыпались по берегу, точно табун лошадей, пригнанный к водопою. Вдруг кто-то крикнул: «Пошел!» — и казаки, кто где стоял, кинулись напрямик: кто пробирался по мосту, кто плыл, кто, забравшись в тину, барахтался в ней по самое брюхо лошади. И вот, лейб-эскадрон уже на том берегу, за ним выбираются и остальные. Странное зрелище увидали лейб-казаки. Наших гонят… французские латники совсем близко к государю.

— Эскадрон! Благословляю! — крикнул Ефремов и, подняв обнаженную саблю, сделал ею крестное знамение.

Казаки схватили наперевес свои дротики и ринулись на латников. Лихой вахмистр лейб-эскадрона Тимофей Иванович Першиков, казак Казанской станицы, скакал и в это время раздумывал — на кого ему напасть? «Дай — думает, ссажу французского генерала». Наметил он его, вырвался из фронта и понесся. Генерал повернул коня и пошел навстречу лейб-казачьему вахмистру легким галопом. Весь он закован в латы, сверкает на нем медь и сталь, в руках у него огромный палаш. И понял вахмистр, что генерал французский не новичок в кавалерийском деле, ведет коня прямо в разряд и норовит ударить грудью своей большой лошади в бок донскому мерину; ударь он так, и казак три раза бы перевернулся кубарем. И решил казак хитростью обойти француза так, как его учили деды. Конь у него был добрый, голоса его слушал. Доморощенный конь, из отцовского табуна. Чуть только поравнялся Першиков с французом, мотнул своего коня в сторону, да как крикнет: «Тпру!» — конь и уперся в землю всеми четырьмя ногами. В ту же минуту Першиков отнес пику в сторону, да как махнет ею наотмашь — угодил генералу прямо под девятое ребро, пика просадила его насквозь. Упал он от такого молодецкого удара вместе с конем, схватился за древко обеими руками и чуть не стянул Першикова с лошади. Уперся Першиков в стремя левою ногой, встряхнул француза на пике, что было силы, да так рванул его, что чуть и сам из седла не вылетел. Француз тут же и помер.

Все это случилось так быстро — глазом моргнуть… Эскадрон, между тем, уже врезался в ряды французов с таким гиком, гамом и ревом, что французы сразу оробели, да как загалдят между собою — и давай Бог ноги. Лейб-казаки за ними — и очутились в самой середине их конницы. Врезаться-то лейб-казаки врезались, а справиться и не могут, стоят перед ними кирасиры, как медная стена.

— Коли его в пузо, да под мышки! — крикнул Ефремов. Пошли работать казаки!.. Першиков первый толкнул пикой в морду французской лошади, по мундштуку, она взвилась на дыбы, поддала задом и француз грохнулся оземь, только латы звякнули. Тогда пошли казаки шпырять лошадей, кто в морду, кто в ноздри, кто в ухо, — лошади взбесились, начали прядать одна на другую, стали бить задом и передом, французам уже стало не до того, чтобы рубить, дай Бог в седле усидеть… И пошла у них каша. Давят друг друга, топчут… А тут и наши подоспели. Налетела гвардейская кавалерия под командою генерала Шевича, ударили пушки конной артиллерии, с другого фланга на французов наскочили немецкие полки — кирасирский и драгунский. Французы бросились назад. Лейб-казаки за ними… Поработала тут донская пика! Командиры (ими записались в чернорабочие, знай колют и рубят! Иной казак собьет с француза каску, тот спрячет голову, согнет, выставит зад, на заду-то лат у него нет, и казак так и просадит его пикою до самых плеч, подымет пику, а кирасир у него на пике, как турок на колу! Много поломали в тот памятный день лейб-казаки пик. Они гнали французов до самой пехоты. Рассвирепели страшно. Спасаясь от донских пик, французы не попали в интервалы своей пехоты и помяли ее ряды. Только выехавшая навстречу лейб-казачьему полку батарея картечью и остановила их. Лейб-казаки выскочили из-под картечного огня и пошли шагом. Никто их не преследовал.

Тихо возвращались эскадроны с места страшного побоища; многих лошадей вели за полком в поводу; казаки, у которых лошади были ранены, шли рядом. Полковник Чеботарев и 18 казаков были убиты, поручики Орлов 2-й и Безкровный, корнет Николаев и 31 казак были ранены…

Невеселые шли казаки. Вдруг в лейб-эскадроне казаки заговорили: «Давай, братцы, песню споем!»

Першиков, у которого все лицо было рассечено в схватке концом кирасирского палаша, подъехал к своему эскадронному командиру и говорит:

— Дозвольте, ваше высокоблагородие, казакам песню сыграть…

— Нельзя, братцы, — задумчиво проговорил командир, — видишь, царь смотрит!

— Тем лучше, что смотрит, — бойко отвечал вахмистр, — он сам послал нас на латников и его же молитвами мы возвращаемся живы и невредимы.

— А это что? — сказал командир, указывая на щеку вахмистра, рассеченную палашом. Вахмистр провел рукой по щеке, посмотрел на кровь и отвечал серьезно:

— Это пустяки, ваше высокоблагородие. А вот что я доложу вам: нам дедами и отцами дан великий завет — не только быть телохранителями царя, а и веселить его душу и сердце!

— Валяй! — улыбаясь, сказал командир. Вихрем вынеслись песенники, и на поле, усеянном трупами кирасир, грянула разудалая песня: «Во лузях, во зеленых во лузях» Хору вторил медный рожок, звенели тарелки, гудела волынка. Ефремов ехал перед песенниками и, понурив голову, задумчиво говорил: «Хорошо! хорошо!..»

— А откуда они волынку достали? — спросил он у эскадронного командира.

— А тут у немца купили. Ну, да и волынка же попалась славная: гудит, точно нашей победе радуется.

А вот и плотина. За нею, на холме, по-прежнему видна была величавая фигура государя императора, священную особу которого охраняли лейб-казаки. Он все видел. Он видел и большое зеленое поле, истоптанное лошадьми, залитое кровью, покрытое телами казаков и кирасир. В братских объятиях смерти лежали они, положившие душу свою за друга своя…

Казаки подтянулись и молодцевато прошли мимо своего обожаемого государя. Их потные лошади были залиты грязью и кровью, их алые куртки разорваны и загрязнены, и руки и лица были в крови. Многие были бледны от полученных ран, но восторгом горели их лица, и молодцами прошли мимо своего государя лейб-казаки, только что сокрушившие мощным натиском французскую конницу.

Ефремов подскакал к государю. Когда он возвращался, острый глаз лейб-казака явственно различил на шее его что-то белое. И, когда он подъехал ближе, все ясно увидали, что это был Георгиевский крест 3-й степени. Ефремов получил его из рук самого государя на поле сражения.

И загремело по счастливым рядам лейб-казаков неудержимое, величественное: «Ура!» Стихло оно, и Ефремов сказал своим удалым лейб-казакам: — Полк! Государь благодарит всех вас за ваш нынешний славный подвиг. Он мне сказал, что всеми вами доволен в душе своей и в сердце; благодарит Бога, что вы из страшного, смертного боя возвратились с ничтожною потерей, молит Его, чтобы вы и в будущих ваших подвигах были так же счастливы, как сегодня!..

И опять: «Ура!»

Славная атака лейб-казаков под Лейпцигом навсегда запечатлена в памяти полка. В 1832 году полковой праздник полку был установлен на 4-е октября. В этот день лейб-казаки вспоминают великий день славной победы своей над французами.

Блестящей атакой лейб-казаков, поддержанной гвардейской конницей, победа решилась в нашу пользу. 5-го и 6-го октября еще были бои, но в последней своей атаке, вечером 6-го октября, французы были разбиты и отступили…

Их опять погнали казаки. Теперь Платов был снова во главе их. Всю холодную зиму преследовали донцы отступающую французскую армию. Они шли по чужой стороне. И зима была здесь чужая, без снега. Дожди сменялись морозами, и опять были дожди. Тяжело отзывалась такая зима на казачьих лошадях. В ту пору и песня сложилась:

На рынке то было на рыночке,

На желтеньхом песочке.

Там сидят два братца родимые,

Сидят-то ружья чистят,

Из ружейца ржавчину вычищают,

Французскую сторону проклинают:

«Французская зима, она студеная!

Перевела много казачьих полков,

Познобила-то она табун коней!

Жаль-то мне, жаль одну лошадь:

Как по гребню эта лошадь пробегала,

Копытом она огонь вырубала,

Волновитым хвостом огонь раздувала!»

Имея впереди себя самого государя императора, армия наша бодро и смело подвигалась к столице французской земли — городу Парижу.

Вечером, 13 марта 1814 года, государь император остановился на ночлег недалеко от Парижа, в местечке Фер Шампенуаз. Только что расположились на ночлег, как раздались ружейные выстрелы и показалась пехота. Государь приказал своему конвою — лейб-казакам атаковать их. Французы живо построили каре и начали стрелять залпами по лейб-казакам. Но это не остановило лейб-казаков. Они налетели на ощетинившиеся штыками каре и в одну минуту смяли его. Французы бросали оружие и просили пощады, а кто защищался — попадал под пики лейб-казаков.

Часть французов наскочила на нашу батарею. Тогда лейб-казаки под командою полковника Ефремова и ротмистра Орлова пробились к батарее, и Ефремов, несмотря на то, что был ранен штыком в голову, сражался до тех пор, пока не подоспели наши гусары и пехота.

Между тем, граф Платов продолжал также действовать со своими казаками. 4 февраля 1814 года он подошел к сильно укрепленному городу Намуру. С ним были только казаки. Подойдя к Намуру, Платов послал переговорщика и потребовал сдачи города. Но комендант города ответил: «Рвы наполнятся трупами, река обагрится кровью, а города не сдам! Храбрость и решительность французов всем известны!»

Получив такой ответ, Платов приступил к правильной осаде города. Спешивши казачьи полки, он расположил лошадей сзади, орудия донской артиллерии поставил на позицию и стал бомбардировать город. Удачными выстрелами казачьих пушек два орудия в крепости были подбиты и много прислуги было перебито.

До самой ночи шла артиллерийская перестрелка. С наступлением сумерек Платов приказал разложить большие костры при обозах и лошадях и затем постепенно раскладывать огни все дальше и дальше от города так, как будто бы это подходят новые войска. Потом он призвал к себе полковых командиров и сказал им:

— С Божьего помощью я решил в эту ночь взять город приступом. Мы русские и, следовательно, должны ожидать удачи. С именем Бога и Государя приступим к делу…

В то же время в полках казачьих читали следующий его приказ: "С твердым упованием на Бога, с ревностным усердием к Государю и с пламенною любовью к Отечеству совершим в сию ночь приступ к городу Намуру. Со всех полков наряжаются по три, а с Атаманского полка пять сотен пеших казаков с дротиками. У кого есть патроны, тот должен быть с ружьем. Наблюдать тишину; а подступя к городу с трех назначенных мест, производить беспрерывный крик. У страха глаза большие; неприятелю сила наша неизвестна. Город кругом окован нашей цепью; никто не подаст вести врагу. Вспомните измаильский приступ: к стенам его казаки шли с открытой грудью. Вера и верность увенчались там успехом; и здесь, уповая на Бога, ожидаем несомненно славы и победы. Овладев городом, не чинить жителям никакого вреда, никакой обиды. Покажем врагам нашим, что мы побеждаем сопротивников верою, мужеством и великодушием…"Наступила темная ночь. Платов сидел на камне и, сидя, дремал. Ему донесли, что казаки готовы на штурм. Платов встал, перекрестился и сказал полковнику Шпербергу, назначенному командовать спешенными казаками:

— С Божьего помощью ступайте, начинайте. Приближайтесь к городу скрытными путями, тихомолком, чтобы враг и шороху нашего не услышал. Уведомляйте меня обо всем. Подошедши к городу — пустите ракету. Дай Бог, чтобы неприятель сдался без кровопролития. Бог всем располагает; да будет по Его святой воле!

Казаки пошли на приступ. Подойдя к городу, они подняли страшный крик, и 2 орудия донской артиллерии начали стрельбу по городу, французы открыли огонь со стен. Донские пушки разбивали ворота. Первый приступ казаков на стены был отбит. Тогда Платов послал на помощь Шпербергу генерал-майора Грекова 8-го с казаками и приказал ему непременно зажечь ворота.

Казаки живо подскочили к воротам, принесли солому, порох, и вскоре зарево озарило темноту ночи. Ворота города горели. Казаки с криком «Ура» кинулись с одними дротиками на приступ, черноморские сотни открыли сильную стрельбу по стенам… И вдруг, среди трескотни ружей и криков «Ура!» раздались резкие звуки трубы. Неприятель трубил о сдаче.

Платов предложил гарнизону идти из города в плен и сдать оружие. Он обещал, что спокойствие жителей ничем не будет нарушено.

К рассвету все было кончено. Большой отряд французов был обезоружен и приведен к Платову.

— Мы возложили упование наше на Бога, — сказал Платов генерал-майору Грекову 8-му и полковнику Шпербергу. — Бог увенчал надежду нашу. Принесем Ему благодарение.

Настал рассвет. Пленники сидели в казачьем лагере и видели кругом себя лишь небольшой конный отряд донских и черноморских казаков. Платов позвал к своему шатру коменданта крепости Намура закусить чем Бог послал.

— А где же ваша пехота? — спросил комендант у Платова. Платов показал ему на казаков.

— Вот те люди, — сказал он, — которые штурмовали вас ночью.

— Я должен быть расстрелян за мою оплошность! — вскричал французский полковник. — Никогда бы я не сдал города, если бы я знал, что тут одни казаки.

— Э, друг мой! — сказал на это Платов. — Прежде не хвались, а Богу помолись! Напишите-ка лучше Наполеону, что с нашим государем ополчился на него сам Бог, и мы не желаем зла французам, но хотим только истребить его, общего нашего врага.

Торжественно, во главе своего Атаманского полка, вступив в Намур Платов. Жители приветствовали казаков радостными криками. В городе Платов взял 4 орудия и много всяких военных запасов.

18марта под стенами Парижа было последнее сражение. К утру 19 марта русские овладели всеми валами и рвами Парижа, и в 10 часов утра государь император Александр I вместе с королем прусским вступил в завоеванный город.

Донские казаки стали биваком в большом городском саду, на Елисейских полях; и целыми днями ходили к ним жители Парижа и смотрели, и дивились на доблестных казаков. Два года с лишним воевали они, два года с лишним они побеждали непобедимую до той поры французскую армию. Их атаман — граф Платов — возбуждал особое внимание. Англичане пригласили его посетить Лондон и там подарили ему драгоценную, украшенную бриллиантами саблю; они удивлялись его храбрости и восхищались его умом. На французских фабриках стали выделывать блюдца и чашки с изображением донского атамана, на платках изображали его вместе с казаками.

Война, вернее сказать, целый ряд войн с Наполеоном был окончен. Сам Наполеон был свергнут с французского престола и должен был уехать из Франции, и наступил для России прочный и долгий мир.

Донские полки, один за одним, потянулись из Франции домой, на тихий Дон.

После Отечественной войны

Закончен бесконечный дальний путь. Роскошная столица Франции, Париж, осталась позади, далеко позади остались и нарядные горы, и дивные леса, и голубые зеркальные озера, и реки, на которых казаки дивились паром движущейся лодкой — первым пароходом. Вот и стены родные. Пахнуло полынью, горелой соломой, показались белые мазанки родных хуторов и станиц.

И слезали с усталых коней наши деды, и прежде, чем поздороваться с родными, со всеми станичниками, вышедшими навстречу, становились они на колени, целовали землю и говорили: «Да, послужили наши казаки Богу, Государю и всевеликому войску Донскому».

А когда прослышали на Дону, что сам граф Платов едет домой, все, кто служил с атаманом, — а служили с ним все и знали его все, — выходили по пути его навстречу. Ездили на дорогу даже из дальних станиц и хуторов. Ожидали проезда любимого героя-атамана по несколько суток. Каждая станица принимала его хлебом-солью и провожала его на конях, с песнями и ружейной пальбой. Толпа провожающих все увеличивалась, и к Новочеркасску Платов подъехал сопровождаемый почти всем войском Донским.

Наконец, показался и Новочеркасск. Маленькая кучка домиков, два-три золотых креста на церквах лепились на крутой горе. Платов остановил коляску, вылез из нее, стал на колени и положил три земных поклона.

— Слава в вышних Богу и на земле мир! — сказал он теснившимся вокруг него казакам, — Послужил я Царю и постранствовал по чужбине довольно; теперь возвратился на родину и молю Бога, да успокоит Он кости мои на земле моих предков.

Он взял горсть земли и крепко поцеловал ее.

— Здравствуй, наш атаман, на многие, многие лета! — кричали казаки, и слезы восторженного умиления капали из их глаз.

У самого Новочеркасска Платова встретил наказной атаман Иловайский, сменивший в 1813 году Денисова, генералы и офицеры. Донская артиллерия палила из пушек, звонили колокола. Платов верхом въезжал в свой город. Навстречу были вынесены все войсковые регалии. Платов в сопровождении своего Атаманского полка проехал в Вознесенский собор, где ожидало его духовенство. Здесь был отслужен благодарственный молебен, причем во время многолетия Государю Императору донская артиллерия произвела 101 выстрел. После молебна Платов вышел к собравшимся на площади казакам и приветствовал их речью.

Несколько дней еще продолжались в Новочеркасске празднества. Устроены были скачки.

Да и как было не праздновать! В каждом доме были люди, вернувшиеся с похода, были кавалеры с крестами, каждый полк получил отличие, и все войско — милостивую грамоту и георгиевское белое знамя.

Л.-гв. казачий полк получил георгиевский штандарт и серебряные трубы за Лейпциг, Атаманский полк получил георгиевское белое знамя и голубой бунчук с надписью: «Буди, Господи, милость Твоя на нас, якоже уповахом на Тя», полки Дячкина, Жирова, Власова 3-го, Иловайского 11-го, Грекова 18-го, Мельникова 4-го и Мельникова 5-го получили георгиевские знамена. Атаман Платов возведен в потомственное Российской Империи графское достоинство.

В Высочайшей грамоте войску Донскому за службу 1812 г. значилось: «Божией поспешествующей милостью МЫ, АЛЕКСАНДР ПЕРВЫЙ, Император и Самодержец Всероссийский и пр. и пр. и пр. На Дон в нижние и верхние юрты, нашим атаманам и казакам, войсковому атаману генералу от кавалерии графу Платову, правительству войска Донского и всему оному знаменитому войску, Нам вернолюбезному: Донское наше воинство в минувшую с французами войну усердием, подвижностью и храбрыми действиями своими оказало важные отечеству услуги. Поголовное ополчение и прибытие оного в знатных силах к нашей армии было такое поспешное и скорое, которое тогда только бывает, когда совершенная к исполнению долга своего ревность всех и каждого одушевляет и движет. Мужественная и неутомимая бдительность войскового атамана графа Платова, также и сподвизавшихся с ним всех войск сего храбрых генералов, офицеров и всех вообще донских урядников и казаков, много способствовала к преодолению великих сил неприятельских и к одержанию над ним полных и знаменитых побед. Они непрестанными на него нападениями и частыми с ним битвами везде возбраняли ему способы к продовольствию и через то привели всю многочисленную конницу его в совершенное изнурение и ничтожество. Когда потом, после многих бедственных для него сражений, был он победоносным нашим воинством поражен, обращен в бегство и преследован, тогда на пути в новых с ним жарких сражениях отбито у него бывшими под предводительством Нашего храброго атамана графа Платова донскими казаками знатное число артиллерии со многими взятыми в плен генералами их, офицерами и солдатами. Сверх сего неприятель, беспрестанно ими обеспокаиваемый, принужден был многие орудия свои, со всеми к ним принадлежностями, затоплять в болотах и реках или, не успевая и того сделать, оставлять нам в добычу, так, что в продолжение бегства своего за пределы Российские, претерпел всеконечное и совершенное истребление.

Такие знаменитые заслуги и подвиги Донского войска нашего, коими ознаменовало оно себя под начальством Нам верностью преданного войскового атамана графа Платова, в кампанию 1812 года, и более в продолжении войны во многих битвах, с издания манифеста 13 апреля 1813 года до заключения мирного трактата в Париже, налагают на Нас долг пред целым светом засвидетельствовать и повторить изъявления в помянутом манифесте справедливую Нашу к нему признательность и благоволение. Да сохранится сие свидетельство в честь и славу его в памяти потомков.

В справедливом уважении к сим отличным подвигам знаменитого Донского войска и в знак Монаршего попечения Нашего о его славе, жалуем Мы ему, от лица благодарного отечества, знамя, отличные деяния войска в незабвенную для России войну изображающее.

Да некогда сыны сынов вернолюбезного Нам войска Донского, преднося пред рядами своими сию святую хоругвь славы и отечества, воспомнят деяния отцов своих и последуют их примеру.

В довершение всемилостивейшего благоволения Нашего к Донскому войску. Мы подтверждаем все права и преимущества, в Бозе почитающими высокими предками Нашими ему дарованные, утверждая Императорским словом Нашим ненарушимость настоящего образа его служения, толикою славою покрытого; неприкосновенность всей окружности его владений со всеми выгодами и угодиями, грамотами любезнейшей бабки Нашей Государыни Императрицы Екатерины Великой 27 мая 1793 и Нами в 1811 году августа в 6-й день утвержденную и толикими трудами, заслугами и кровью отцов его приобретенную.

Мы надеемся, что таковая признательность Наша, вернолюбезному войску Донскому ныне изъявляемая, обратится ему в священную обязанность стремиться с новой ревностью к новым подвигам по первому воззванию отечества. Пребывая ко всему Донскому войску и к каждому чину и чиновнику оного в особенности Императорской Нашею милостью благосклонны, благоволили Мы подписать сию грамоту собственной нашею рукой и Государственной печатью утвердить повелели…»

Атаман Платов Род. 6 августа 1751 г., скончался 3 января 1818 г.

После Ермака Тимофеевича вряд ли кто из донских героев так хорошо всем памятен и известен, как атаман Платов. С его именем тесно связано заложение города Новочеркасска, под его начальством одержаны донскими казаками славные победы над французами, турками и татарами. Почти пятьдесят лет провел Платов в походах и войнах с казаками, тонко изучил он все казачьи сноровки, отлично знал лаву и тщательно готовил каждого казака для боя. Слава казачья была ему всего дороже.

Матвей Иванович Платов родился 6 августа 1751 года в Старо-Черкасской станице. Отец его был заслуженный войсковой старшина. Народное преданье сохранило следующий рассказ о рождении Платова. В этот день отец его, занимавшийся судоходством, пошел на протоку посмотреть свое судно. Вдруг птица, летевшая над ним, уронила ему на шапку кусок хлеба. Почтенный старик перекрестился, взял этот кусок и положил к себе в карман. Когда же он подошел к берегу, то к ногам его из воды выпрыгнул громадный сазан. Взволнованный этими происшествиями идет Платов домой и тут узнает, что у него родился сын. Он собрал своих друзей, помолился с ними перед образом, угостил их рюмкой водки, закусил хлебом, сброшенным птицей, и угостил гостей жареным сазаном, так чудесно ему доставшимся.

Родители Матвея Ивановича были люди небогатые. В те времена научить чему-либо сына, дать ему какое-либо образование стоило больших денег. Нужно было посылать в Москву, или Киев, или Воронеж; в Черкасске училищ еще не было. И потому Платова могли научить только читать и писать по-русски. Но недостаток образования своего сына отец и мать Матвея Ивановича старались пополнить воспитанием. И вот это-то воспитание и помогало Платову во все тяжелые времена боевой его жизни.

Они наставили его в твердой православной вере, научили его повиноваться и почитать начальников, вдохнули в него горячую любовь и преданность государям, страстное обожание родины — России и тихого Дона, и, как могли, рассказали ему славное прошлое Донской земли.

Мальчик рос необыкновенным. Он быстро схватывал всякую науку, сразу запоминал то, что ему говорили, был ловок и проворен. С любовью занимался он верховой ездой, рыбной ловлей и охотой. Никто не умел так ловко и красиво ездить, никто не был так проворен и искусен в рубке или в стрельбе из лука, как сын войскового старшины Платова — Матвей Иванович.

Ему минуло всего тринадцать лет, когда отец зачислил его на действительную службу урядником.

— Смотри, Матвей, — сказал ему отец, — служи государю и тихому Дону примерно. Помни меня. Из простых казаков дошел я до чина войскового старшины — храбростью да примерной службой. Береги отцовские обычаи: будь казаком! Уповай на Господа Бога, и Он тебя не оставит. Слушай начальников. Будь внимателен к равным тебе, снисходителен к низшим и строг, более всего, к самому себе. Но помни всегда: никогда, Матвей, и думать не моги забыть наш тихий Дон, вскормивший и взлелеявший тебя. Аминь!..

Отец и сын поцеловались. Всплакнула мать, вышедшая провожать. Сел мальчик на коня, отец подал ему пику — и началась суровая полевая служба молодого казака. Рано тогда начинали служить и долго служили казаки.

Ловкий, сметливый мальчик-казак, отличный ездок, толково передававший все приказания, скоро обратил на себя внимание и был произведен в хорунжие. Его стали назначать на ординарцы к генералам и другим начальникам, и те так полюбили смелого и ловкого донца, что не раз удостаивали молодого офицера приглашения к своему столу. И вот, юноша столкнулся с блестящими, учеными офицерами, бывшими тогда в армии императрицы Екатерины. Многое, о чем кругом него говорилось, ему было непонятно. И сообразил Матвей Иванович, что ему недостает науки. Теперь все досуги он посвящал чтению книг, изучал прежде бывшие войны, учился науке военной.

Незадолго до первой турецкой войны отец его был отправлен в Петербург и все свои рыболовные заведения поручил сыну. Но едва началась война — Платов не выдержал, сдал все отцовское дело на попечение приказчиков, а сам помчался в Крым, к армии, где явился к главнокомандующему князю Долгорукому. Платову было 19 лет. Это был молодец-офицер, полный отваги и силы. Князь Долгорукий оставил его при себе и вскоре произвел в есаулы и назначил его командиром состоявшей при нем сотни казаков, собранной из разных полков. Платов так хорошо командовал ею, что вскоре был пожалован чином войскового старшины и назначен командиром полка.

В те времена Кубань была школой для казаков и их молодых командиров, В 1774 году молодой 23-летний полковник Платов попал на Кубань и здесь в битве на реке Калалах 3-го апреля показал и мужество, и стойкость, и распорядительность.

С Кубани он был назначен в отряд Суворова, посланного для разыскания и рассеяния разбойничьих шаек Пугачева. Здесь впервые встретились известные всему миру генерал Суворов и Платов. Здесь начал Платов учиться науке побеждать, начал понимать, в чем состоит обязанность полководца.

Начало второй турецкой войны Платов провел с Потемкиным, а потом, в 1790 году, командовал казаками, шедшими на штурм Измаила.

С этого времени имя Платова уже становится известным всему Дону. Потемкин назначил его атаманом только что собранных екатеринославских и чугуевских казаков. Теперь казаков этих нет, а казачьи полки, когда-то составленные Платовым, образовали Екатеринославский кирасирский и Чугуевский уланские полки…

И вот, молва о молодом донском генерале дошла и до Петербурга. Императрица Екатерина Великая пожелала повидать Матвея Ивановича Платова. В 1791 году сорокалетний донской генерал слез со своего боевого коня, сел на почтовую тройку и поскакал в Петербург. Императрица ласково приняла Матвея Ивановича Платова, долго беседовала с ним о казаках, о войске Донском и отличила его перед другими генералами. Все в Петербурге знали, что молодой донской генерал — тот самый, который на совете, собранном Суворовым перед штурмом Измаила, первый произнес славное слово: «Штурмовать». Здесь, в Петербурге, императрица наградила донского героя орденом св. Равноапостольного Владимира 2-ой степени и саблей, украшенной алмазами, с надписью «За храбрость». Сабля эта хранится теперь в Донском музее, в городе Новочеркасске.

В 1796 году скончалась императрица Екатерина Великая и на престол всероссийский вступил император Павел Петрович. Он ласково принял Платова, и вот эта ласка императора послужила к тому, что Платову стали завидовать. Нашлись такие негодяи, которые оклеветали Платова в глазах императора. Всю свою жизнь Платов думал только о службе, ради службы он жертвовал и самой дружбой. Он был справедлив и пылок в бою, и донские казаки и калмыки его очень любили.

Платов в 1799 году, находясь в Петербурге, просился в отпуск, на Дон; он хотел побывать в семье своей. Едва он уехал, как про него сказали государю, что он поехал поднимать донских казаков на бунт. На полпути нарочно посланный от государя офицер остановил донского генерала и отвез его в Кострому. Из Костромы Платова перевезли в Петербург и заключили в холодный и сырой каземат Петропавловской крепости.

Уверенный в своей правоте отправился Платов в тюрьму, зная, что все разъяснится. И, действительно, клевета скоро обнаружилась и Платов был освобожден и назначен на Дон командовать полками, шедшими завоевывать Индию.

По возвращении из оренбургского похода Платов был назначен атаманом войска Донского.

Так доблестной и честной службой дослужился сын войскового старшины и внук простого казака до высокого звания атамана войска Донского.

Но и атаманом Платов был особенным. Едва вступил он в управление войском, как задумал много различных перемен для усиления воинского духа донских казаков. Казака он считал природным воином и требовал, чтобы отцы учили детей казачьему военному делу и сами его не забывали. Атаман жил просто. Часто, глядя на роскошные палаты, которыми обзаводились казаки, Платов говаривал:

— Мы не рождены ходить по паркетам да сидеть на бархатных подушках; там вовсе можно забыть родное ремесло. Наше дело ходить по полю, по болотам, а сидеть в шалашах или, еще лучше, под открытым небом, чтобы и зной солнечный и всякая непогода не были нам в тягость. Так и будешь всегда донским казаком. Всякое дело тогда и хорошо, пока всегда с ним, а то ты от него на вершок, а оно от тебя на аршин, и так и пойдете вы врозь: хорош будет полк.

Желание поставить казаков в более военные условия жизни, приблизить их к степи и усилить в них любовь к верховой езде заставило Платова искать другого места для столицы войска Донского, заставило устраивать скачки. Эти скачки были всегда на большое расстояние: 5-7 верст, всегда по неровной местности и всегда с препятствиями. Платов понимал, что нужно для войны, и деятельно готовил казака к войне.

И труды его увенчались громким успехом. Наступило время непрерывных войн, борьбы с Наполеоном. И вот, Платов явился на войну уже не полковым командиром, не начальником двух-трех полков, а начальником всего войска Донского. 10, 12, 20 полков бывали одновременно под его командою. Казаки, артиллерия, гусары, уланы, драгуны, пехота — егеря входили в отряд Платова. Тут уже мало было одной храбрости да сметки казачьей, нужен был светлый ум и широкое военное образование.

Умом Господь Бог не обидел донского казака; пригодились Платову и те книжки, которые он прочитал в свободные часы. Платов, щеголявший простотой речи, нарочно вместо «Варшава», говоривший «Аршава», называвший французского министра Талейрана — Тейлараном, оказался высокодаровитым начальником конницы. Теперь мы учимся на высоких примерах Платова лаве казачьей, от него мы узнали, что такое вентерь. Лава была и раньше у казаков, но Платов первый применил ее так широко. Он замотал и измучил ею лучшую конницу Наполеона, он так прославил себя, что о нем заговорили не только в России, но и за границей.

Враг России и враг его — Платова — Наполеон желал познакомиться с Платовым. Дело было в Тильзите, после войны 1807 года, в которой особенно отличились донские казаки, предводительствуемые Платовым. Целый ряд праздников был устроен тогда по случаю заключения мира и союза с Наполеоном. На одном из этих праздников Наполеон заговорил с Платовым и сказал ему, что он слышал, что донской атаман великолепно стреляет из лука, и просил его показать свое искусство. Платову принесли его богато украшенный лук, и он в присутствии императора Александра и Наполеона пустил несколько стрел в мишень. Наполеон очень был удивлен меткостью и силою выстрелов и подарил донскому атаману дорогую табакерку. Платов не пожелал оставаться в долгу и отдал Наполеону на память свой лук.

С этой войны Платов лишь на короткое время попал в Новочеркасск. Он был занят устройством гимназии, насаждал в самом городе Аптекарский сад, хлопотал и работал на пользу Дона, не покладая рук. Сам он и дома жил так же просто, как и на войне. В Новочеркасске у него не было собственного дома, и жил он в небольшом домике на хуторе Мишкине, недалеко от Новочеркасска *. Новая война потребовала его сначала в Турцию, на берега Дуная, а потом на берега реки Немана. Наступало время великой борьбы с Наполеоном.

1812, 1813 и 1814-й годы, можно сказать, Платов не слезал с лошади. Его небольшой серый конь хорошо был знаком его отраду. Ему было уже за шестьдесят лет, но вечные походы, тяжелая боевая жизнь закалили его, и он был крепок и телом и душою. На нем одном лежала громадная работа не только по командованию конным отрядом, но и по снабжению его всем необходимым. За завесой донской казачьей лавы спокойно спали русские полки и все донесения о движении неприятеля получали от Платова. Платова знал весь мир. Начавши службу простым урядником, он был теперь генералом от кавалерии, то есть получил высший генеральский чин, и за изгнание французов из России был пожалован в графское достоинство, стал его сиятельством. Это был второй граф после Орлова-Денисова в войске Донском. И после Платова никто из донских казаков еще не получал этого высокого отличия.

В Париже и в Лондоне, куда по приглашению ездил Платов, все с обожанием и восхищением смотрели на донского героя. Имя донского казака, прогремевшее тогда по всему миру, было неразрывно связано с именем донского атамана графа Платова. Его портреты рисовали на фарфоровых тарелках и чашках, ткали на платках, изображали на хрустальных чарках. Англичане поднесли ему дорогую, бриллиантами украшенную саблю. Действия Платова на войне изучались, и его имя стало наряду со славнейшими именами кавалерийских начальников. Лихая и бодрая песня сложилась тогда про славу Платова и его казаков:

Слава Платову-герою! Победитель был врагам!

Слава Платову-герою! Слава донским казакам!

Одаренный от Господа Бога светлым умом, Платов остался прост и своеобразен. Достаточно почитать письма Платова, чтобы понять, какой это был особенный человек.

Вдовствующая императрица Мария Федоровна, супруга императора Павла, особенно любила донского атамана за его простые и смелые речи. Платов со всех войн, с полей сражений писал ей свои письма. В 1807 году так описывал он государыне действия донских казаков против французов: «… По долгу моему, сколько сил моих и знаний доставало, трудился я, всемилостивейшая Государыня. Не в похвалу себе, а по истине подданнической — донесу: в прошедшие месяцы до сего времени шпиговал их, по Вашему благословению, изрядно. Брал много в плен их дерзких штаб — и обер-офицеров, а сколько — я и счет им потерял; знает про то главнокомандующий армией, коему я их доставлял. Гордость, а более — дерзость французов выбита из головы их. Доведены они до изнурения; кавалерия их дерзкая донскими казаками вся истреблена, а пехоты потеряли они много и много. Сидят они теперь, кроме Данцига, против нас, как мыши в норах…»

Горячо любили Платова казаки. Он умел вдохновить их на подвиги. Когда собралось великое ополчение войска Донского, чтобы идти под Тарутино выгонять французов, приехал к нему и Платов. В рядах полков стояли дряхлые деды и юноши. Все, кто только мог держать пику в руках, пошли по призыву атамана.

Платов приказал съехаться всем в круг, а сам стал посередине их. Был тихий и теплый осенний день, пахло полынью в степи, тихо плавала в прозрачном воздухе белая паутинка.

— Друзья, — проговорил Платов, — сам милосердный Бог ускорил ваш путь! Наступило время донцам доказать всю силу нашего усердия к Богу, государю и отечеству. Мы в душах запечатлели милости царские; у нас в душах и отечество. Не щадя голов своих, докажем мы снова наше рвение, нашу любовь!..

Прервался голос старика-атамана. Слеза заиграла в глазу алмазом. Все вздохнули…

— Вы донцы! — продолжал с новою силою Платов. — Вы сыны земли Русской. Не утерпели ваши сердца. Вы прилетели, соучастники общей славы. Друзья! Злодей в стенах Москвы, он все в пепел обращает: он, может быть, алчет распространить зверство свое и в дальнюю внутренность России. Преградим путь врагу свирепому: умрем здесь, или выгоним его из земли Русской. Вы охотно пришли подкрепить нас. Правосудный Бог нам поможет. Враг идет на нас с адом — мы на него пойдем с крестом животворящим. Если бы Бог попустил, если бы враг прорвался до берегов тихого Дона, не пощадил бы он ни жен, ни детей наших!.. Кровь наша смешалась бы с волнами тихого Дона! Поруганы бы были храмы Гоеподни. Встревожили бы прах отцов наших!..

В глубокой тишине слушали казаки своего атамана. Иногда поднимется костлявая рука и сотворит крестное знамение.

— Друзья и братья! — с одушевлением говорил Платов. — Воскликнем к Господу силе: — Не для нас, Господи, для имени Твоего вспомоществуй нам поразить, устыдить и изгнать врага!..

И вот, из рядов раздались громкие и смелые, бодрые голоса:

— Готовы умереть везде, где ты, наш отец, нам прикажешь. Отомстим, отомстим злодеям за кровь братьев наших! Умрем, а далее врага не пустим!

В этом умении воодушевить казаков, вдохнуть в них свою бодрую и смелую душу и скрывалась причина обаяния Платова на донцов Кончились войны. Наполеон томился в заточении на далеком и одиноком морском острове, казаки со своим атаманом шли из Парижа домой, на тихий Дон. Обгонявший их атаман часто останавливался в полках и подолгу сиживал с офицерами и казаками. Здесь атаман Платов более походил на отца семейства, нежели на начальника.

Он разговаривал с каждым офицером, вспоминал его родственников, вспоминал его подвиги и постоянно говорил и казакам и офицерам:

— Помните славу и добродетели и держитесь обычаев отцов своих.

После Отечественной войны Платов прожил три года в Новочеркасске, заботясь о благоустройстве войска.

Платова знала вся Россия, более того, его знала вся Европа. Л между тем, Платов был и остался простым человеком и не изменил простым казачьим обычаям. Обладая громадною памятью, он помнил и знал не только всех генералов и офицеров в войске, но помнил и всех казаков. Честь и славу войска Донского он ставил выше всего. Он был приветлив со всеми. Часто, на Кавказе, он входил в хижину простого горца и запросто с ним обедал. Он не брезговал и простым, татарским обедом, и оттого его уважали и любили все татары и горцы, жившие тогда в войске Донском.

Платову, выросшему в станице и детство свое проведшему в походах и войнах, пришлось попасть во дворцы, разговаривать с императорами, бывать за царским столом. Здесь ум и находчивость Платова не раз выручали его. Перед отъездом Платова из Петербурга на Турецкую войну государыня императрица Мария Феодоровна пожелала повидать его у себя и просила его отобедать запросто во дворце. После обеда, когда в одной из парадных зал Платов откланивался императрице, он нечаянно задел своею саблею фарфоровую вазу и опрокинул ее на пол. Смущенный атаман отскочил в сторону, но зацепился шпорами и упал бы, если бы государыня не поддержала его.

Платов не смутился.

— Государыня, — сказал он, — и падение мое меня возвышает, потому что я имею счастье еще раз поцеловать ручку моей Монархини, премилосердной матери.

А потом, обратившись к придворным, сказал им:

— Вот пословица-то и на деле сбылась: говорят, что если казак чего не возьмет, так разобьет; первое не правда, а второе и со мною сбылось.

Неприятный случай во дворце был забыт и все были восхищены находчивостью атамана.

Большая часть жизни Платова прошла на войне, на передовых постах. И оттого он привык не спать по ночам, до света. И в мирное время он ложился не ранее 4-5 часов утра, просыпался же в 8, но, чтобы отдохнуть, обыкновенно не вставал ранее 10-11 часов утра. Вставши, он долго и усердно молился Богу, а потом занимался делами.

В Новочеркасск после войны Платов вернулся значительно постаревшим. Ему уже было 64 года. Он овдовел во время войны. Дети его уже выросли, внуку было 10 лет.

Опытный, храбрый и решительный вождь донских казаков на войне, граф Матвей Иванович Платов и по возвращении с войны был очень озабочен, чтобы казаки не потеряли своей воинской доблести. Во время войны казаки убедились в пользе конной артиллерии, учрежденной в войске еще в 1797 году. В 1813 году Высочайше поведено было иметь на Дону три роты конной артиллерии; в каждой роте было по 12 пушек, т. е., считая по-нынешнему, войско Донское выставляло шесть батарей, по 6 орудий каждая. Заведывал при атамане Платове артиллерийскими ротами генерал-лейтенант Карпов 2-ой, первый донской артиллерист, основатель донской конной артиллерии. Для обучения казаков артиллерийскому делу возле Новочеркасска было устроено артиллерийское стрельбище, на которое очень часто приезжал и граф Платов. При Платове же установлен был, в 1802 году, срок службы полков. Раньше полки уходили на линию и никто из казаков не знал, когда он вернется домой. Теперь было постановлено, что полки, находившиеся на границах и, вообще, в отдаленных местностях, должны были сменяться через 3 года, а внутри России, в Грузии и на Кавказе через 2 года. Но на Кавказе шла беспрерывная война с врагом хитрым и смелым, казаки за два года только-только начинали усваивать боевые сноровки кавказских войск; двух лет оказалось мало, и в 1820 году для полков, находящихся на Кавказе, на границах турецкой, австрийской, прусской и шведской, т. с. по побережью Черного моря, в теперешнем царстве Польском и Финляндии — срок службы был установлен четырехлетний. Раньше донские полки уходили из войска только по случаю войны, иногда их задерживали некоторое время во вновь покоренном краю, теперь началась постоянная служба войска Донского в России, для охранения границ. Войско Донское обязывалось иметь наготове известное число, или комплект полков, которые и выставлялись по требованию военного министерства, заменившего в 1812 году военную коллегию. В 1802 году установлен был комплект в 80 пятисотенных полков.

До 1801 года казаки одевались, кто как хотел. Носилиисвои домашние зипуны, носили и кавказские черкески, и польское и азиатское платье. В 1801 году всем донским казакам дана была однообразная форма одежды. Они носили куртки и чекмени; вместо барашковой шапки, на голову надевался кивер, на шароварах положено было иметь широкие алые лампасы. Старикам сначала эта форма не понравилась. Куртка, особенно. Она напоминала им солдат, и по станицам ворчали и говорили, что казаков теперь станут писать в регулярство и делают их солдатами, устроив уланские полки. Но когда в этих чекменях и куртках казаки отбыли все войны с Наполеоном, когда кивер казачий был грозою для французов и повидал и Германию и Францию, побывал и в Париже, на Дону полюбили и кивера, и застегивающиеся посередине на крюках чекмени, и шаровары с алыми лампасами. Эта форма стала напоминать донцам время великой борьбы с Наполеоном, время наибольшей славы, славы всесветной…

Построивши город Новочеркасск, Платов неутомимо трудился над его украшением. Он заботился и о просвещении донцов. В устроенную им донскую гимназию он часто хаживал. При нем директор ее, Попов, начал впервые составлять историю войска Донского. В 1817 году Платов устроил в Новочеркасске первую на Дону типографию. Платов очень любил скачки и джигитовки. Донцы привели много лошадей из-за границы. Это были лошади наиболее резвой, английской породы. Смешавшись с донскими лошадьми, эта лошадь и дала сухую, рослую, горбоносую, сильную и резвую породу лошадей, которыми потом Дон славился долгое время. Воин всю жизнь Платов заботился о поддержании среди казаков любви к военному делу, к езде и стрельбе в цель. Неутомимо разъезжал он по войску.

Уже годы и здоровье, надломленное во многих походах, сказывались, граф часто хворал, но не переставал трудиться на пользу войску. Когда ему говорили, что он должен поберечься, он отвечал:

— Чем вы хотите меня сделать? Ребенком, что ли? На что я буду похож, когда, после несчетных милостей ко мне государя, посмею испрашивать хотя бы минуту отдохновения от должности? Легче я умру, нежели решусь на это!

В сентября месяце 1817 года Дон посетил великий князь Михаил Павлович, брат государев. С трогательным радушием встретили его донцы. В Новочеркасске были выстроены красивые въездные ворота. Полки в конном строю встречали великого князя. В последний раз увидал здесь атаман граф Платов брата государева. На следующий год атамана не стало. Он умер 3 января 1818 года. Несмотря на жестокий мороз, все войско Донское, генералы, офицеры и очень много казаков явилось проводить до могилы своего «вихря-атамана». Тело донского героя было погребено в новостроившемся соборе, с левой стороны его. При опускании тела в могилу раздался залп из орудий и ружейная трескотня понеслась по полю. Дрогнул и заколыхался морозный воздух и полились горькие слезы по лицам генералов, офицеров и простых рядовых казаков. Не стало у них отца-атамана, грудью отстаивавшего их дела, любившего их, как своих «детушек»…

Умер великий герой войска Донского, умер спокойный. Господь и государь наградили его за подвиги его, за жизнь, принесенную родине, всем, чем можно было наградить. Платов имел высший генеральский чин ~ генерала от кавалерии, имел графское достоинство, кроме того, он носил ордена: св. апостола Андрея Первозванного, св. Александра Невского, алмазами украшенный, св. великомученика и победоносца Георгия 2-й степени большого креста, св. равноапостольного князя Владимира 1-й степени и св. Иоанна Иерусалимского, австрийский крест Марии-Терезии 3-й степени, немецкие кресты Черного и Красного Орла 1-х степеней, портрет английского принца-регента на ленте Голубой Подвязки, саблю с надписью «За храбрость», алмазами украшенную, жалованную императрицею Екатериною II, бриллиантовое перо на кивер с вензелем государя Александра I, пожалованное после Лейпцигского сражения, саблю от города Лондона (английского) и три медали: за взятие Измаила — именную, за 1812 год и дворянскую.

Но дороже и важнее всех этих титулов, званий, орденов и медалей была та величайшая слава полководца и кавалерийского начальника, которая тесно сплела имя Платова со славным именем донских казаков, которая сделала то, что имя его теперь носит 4-й донской казачий полк, а знает «Платова героя — победителя всех врагов» весь Тихий Дон, знает и чтит своего славного, боевого атамана!..

В 1853 году в г. Новочеркасске, против атаманского дворца, донцы, на деньги, собранные по добровольной подписке, поставили своему атаману, графу Платову, бронзовый памятник. Платов изображен пешим, в кивере, в донском чекмене, за которым висит раздуваемая ветром короткая бурка, в правой руке у него обнаженная сабля, в левой — атаманский пернач. На гранитной подставке золотыми буквами написано: «Атаману графу Платову за военные подвиги 1770—1816. Признательные донцы». Вокруг памятника стоят отбитые у французов в 1812 году пушки.

В 1875 году, когда начались работы по устройству нового собора, прах Платова был с большим торжеством вынут и перенесен в семейное его кладбище, в бывшем его имении, теперь — Голицынская архиерейская дача.

«Положение о войске Донском» 1835 г.

На место графа Платова войсковым наказным атаманом был назначен генерал-лейтенант Адриан Карпович Денисов. Вся его долгая жизнь прошла в походах. Молодым человеком, но уже командиром полка, он штурмовал с Суворовым Измаил, сделал с Суворовым и итальянский поход и с казаками переходил через Альпы. Во время Отечественной войны он оставался на Дону и готовил поголовное ополчение войска Донского. Распустивши «ясных соколов, донских казаков», он объезжал станицы казачьи, посещал семьи простых казаков, и много повидал он казачьего горя. Сильно страдали казаки от того, что не было ясно определенного закона об их службе, о наделе их землями. Одни станицы страдали от малоземелья, в других земли было слишком много, не хватало работников. Всюду царил произвол. Среди казаков жили крестьяне, вывезенные из России помещиками-казаками. Помещики-казаки тоже — одни имели так много крестьян, что их некуда было селить, у других некому было обрабатывать землю. И сами крестьяне не знали — останутся они просто крестьянами, или их будут обращать в казаков. Нужно было составить обо всем этом точные законы, написать «Положение о службе войска Донского». Сделавшись атаманом, Адриан Карпович Денисов стал усиленно хлопотать об устройстве такого положения.

В 1818 году, первый раз после императора Петра Великого, Дон удостоился царского посещения. 23-го мая государь император Александр I Павлович прибыл в город Новочеркасск. Государь прямо проехал к собору, где отслужил молебен. Вечером государь изволил быть на балу, данном в доме генерала Курнакова донским дворянством. Ночевать государь император изволил в доме генерал-лейтенанта Николая Васильевича Иловайского, и на другой день, 24 мая, государь посетил госпиталь, аптеку, острог и новый собор. Вечером 24-го мая государь изволил отбыть из города Новочеркасска.

Второй раз донцы удостоились счастья увидать своего государя в 1825 году, перед его кончиной. Государь проезжал через Новочеркасск и Старочеркасскую станицу в Таганрог. Император Александр I скончался в г. Таганроге. У гроба его держали караул лейб-казаки и атаманцы. Лейб-казаки сопровождали и тело своего государя, которого они защитили под Лейпцигом, до самого Петербурга. Донцы во время войн много раз видали государя. Весть о его смерти быстро пронеслась по тихому Дону, и сложилась у казаков об этом песня-сказание:

Ты наш батюшка, светел месяц

Ты светишь не по-старому, а по-новому

Покрывали тебя тучи грозные, непогожие

Как у нас было на святой Руси,

В кременной Москве, в соборе Митревском,

Как ударили в большой колокол, —

Православный Царь Александр преставился

Как и сделали ему кипарисный гроб

Обили его золотою парчей,

На часах стоит млад донской казак

Расступись, мать сырая земля

Расколись ты, дубовая доска

Ты встань, проснись, православный Царь,

Государь ты наш, Александр Павлович

Погляди, посмотри свои войска Донские,

Они в строю стоят, обучаются,

Они делают не по-старому, а по-новому!

В бытность государя Александра Павловича на Дону в 1818 году, атаман Денисов переговорил с ним о необходимости издать Положение о войске Донском. В 1819 году для этого был назначен особый комитет. Делами этого комитета должен был заведовать присланный от государя генерал-адъютант Чернышев, от его имени и комитет этот получил название Чернышевского.

Генерал Чернышев начал внимательно изучать жизнь донских казаков и вместе с донскими генералами Карповым, Черевковым, полковником Андрияновым, подполковником Шамшевым и статским советником Болгарским составлял «Положение о внутреннем и военном управлении войска Донского».

В 1821 году атаман Денисов попал в опалу, некоторое время лишен был права выезда из Новочеркасска и сдал должность войскового наказного атамана Алексею Васильевичу Иловайскому.

Алексей Васильевич Иловайский очень заботился о том, чтобы в Новочеркасске стало сносно жить. Он начал устраивать в Новочеркасске вечерние собрания с танцами и сам часто бывал на вечерах у новочеркасских жителей. При нем в Новочеркасске начались театральные представления и начали мостить улицы. Ездил атаман тогда по городу весьма торжественно. Впереди скакал обыкновенно полицеймейстер, а сзади взвод Атаманского полка.

С 1826 года по 1827 год атаманом был Иван Адрианович Андрианов, ас 1827 по 1836 год — Дмитрий Ефимович Кутейников. При атамане Кутейникове, 2 октября 1827 года, государь император, во всемилостивейшем внимании к заслугам Донского войска, соизволил изъявить новое Высочайшее благоволение свое назначением Его Императорского Высочества Наследника, великого князя Александра Николаевича Атаманом всех казачьих войск, в том числе и главного — Донского. Тем же приказом августейший Атаман был назначен шефом Атаманского полка.

При Кутейникове стали поговаривать в Новочеркасске о том, что место, выбранное графом Платовым под главный город войска Донского, весьма неудачно. Сильные ветры, постоянно дующие по его улицам, делают жизнь в нем неприятной, недостаток воды заставляет страдать жителей. Летом страшная пыль, весною непролазная грязь, зимою гололедица одолевали жителей Новочеркасска, и атаман Кутейников составил проект перенесения города на место Аксайской станицы. При нем же предложено было открыть женскую гимназию и юнкерское училище, но устройство этих учебных заведений не состоялось и для молодых донцов поведено было иметь несколько мест в Воронежском кадетском корпусе.

Наконец, 26 мая 1835 года чернышевский комитет закончил работы по составлению «Положения об управлении Донского войска», и 1-го января 1836 года состоялось объявление его по всему войску. К этому времени в Новочеркасск съехались донские дворяне, станичные атаманы и представители от каждой станицы. При звоне колоколов из дома войсковой канцелярии выступило торжественное шествие. Несли все войсковые знамена и клейноды, грамоты, жалованные войску Донскому, и среди них начальник войскового штаба нес на бархатной подушке вставленное в золотой переплет «Войсковое Положение».

Шествие это прошло в Вознесенский собор, где было отслужено торжественное молебствие, а после него, при громе пушек и звоне колоколов на кругу, собравшимся на площади, было объявлено казакам об издании новых законов для войска Донского.

По новому «Положению» управление войском Донским было разделено на военное и гражданское. Высшая власть как по тому, так и другому управлению принадлежала войсковому наказному атаману. При атамане состояли: войсковая канцелярия, адъютанты и войсковые есаулы. Вторым лицом после атамана являлся, по своему значению, начальник штаба войска Донского. Войско Донское разделено было на четыре округа. Каждым округом заведовал окружной генерал.

Для гражданского управления войском было учреждено Войсковое правление.

Кроме того, учреждены были: войсковые суды — уголовный и гражданский, коммерческий суд в Новочеркасске, войсковой приказ общественного призрения, войсковая врачебная управа, войсковая почтовая контора и войсковое депутатское дворянское собрание. Такие же учреждения были заведены и по всем округам.

Для управления станицами назначено было иметь станичного атамана и двух судей, избиравшихся на три года, и двух станичных писарей.

В Новочеркасске была учреждена Новочеркасская полицейская управа.

Для полков была издана полковая инструкция. Не были забыты и живущие на войсковой земле калмыки. Для них постановлено было иметь калмыцкое правление. Кочевье калмыков было разделено на три улуса, улусы делились на сотни, и сотни на хотуны. Все должности калмыцкого управления были выборными.

Новый закон об управлении войском Донским сразу поставил войско в положение не обособленной части Российской империи, но отдельной области с управлением, сходным с управлениями русских губерний; По войску Донскому пошла правильная почта, начались частые сношения с другими губерниями, и только особенность военной казачьей службы отличала казака от других подданных русского царя. Такое объединение с другими губерниями должно было непременно совершиться когда-нибудь. Это «Положение» создали не генерал Чернышев и не атаманы Денисов, Иловайский и Кутейников, а создала сама жизнь. Из вольного самостоятельного общества, ведшего войны с соседями по своей воле. Донское войско обратилось в часть Русской империи. Соседи казаков — крымские татары и ногаи — были покорены. Азовское море, бывшее когда-то турецким, стало всеми берегами своими принадлежать России. Весь Крым был русский. При участии донских казаков шло покорение Кавказа. Донские казаки, воюя с турками, поляками, шведами и французами бог о бок, стремя к стремени с русскими полками, незаметно, но прочно вошли в состав русской армии. Донская область была окружена русскими губерниями — Воронежской, Харьковской, Екатеринославской, Таврической, Тамбовской, Саратовской, — она должна была управляться одними и теми же законами, как и эти губернии, стать в смысле подчинения законам такою же, как и они. «Положение об управлении войском Донским» и привело его к тому же виду, какой имели губернии. Разница была лишь в названиях, да в некоторых особенностях управления и отбывания воинской повинности.

В 1828 году Высочайше поведено было казачьим чинам иметь следующие наименования: казак, урядник, хорунжий, сотник, есаул, войсковой старшина, подполковник и полковник.

Служба казаков тогда разделялась на полевую и внутреннюю. Полевой службой называлась служба в строевых частях. Внутренней — в качестве прислуги, посыльных, сторожей, писарей, вообще нестроевых, а также в полиции.

Полевая служба была внешняя, т. е. вне войска, в Петербурге, в Москве, в Варшаве, в Финляндии, и линейная — по Кавказской границе. Общий срок службы определялся в 30 лет, из них 25 лет полевой и 5 лет внутренней службы. 17-ти лет казак считался малолетком и до 19-ти лет отбывал «сиденочную» повинность, а на двадцатом году шел на службу в полк на три года, а на Кавказе на четыре года. После трех лет казак возвращался домой на два года, а потом снова шел на службу опять на три года, и так до четырех раз. Поэтому на службе были казаки 20-ти лет, 25-ти, 30-ти и 40 лет — так по «Положению» была устроена казачья служба.

«Положение» рассмотрело и земли казачьи. Оно озаботилось правильным разделом станичных юртов, отвело земли, на которых был каменный уголь, в собственность войска и нарезало на каждую станицу такой участок, чтобы на казака пришлось по 30-ти десятин паевой земли. Каждая станица должна была разделить свои земли и отвести участок для пашни, для сенокосов, для пастьбы скота и рабочих лошадей и для конского табуна и гулевого скота. Пахотная и сенокосная земля разделялась на паи, и на нее имели право все служилые казаки. Вдовы и сироты-женщины получали полная.

Южная часть задонской степи была отведена для зимовников и для содержания частных конских табунов. Офицерам за службу полагались в пожизненное владение участки земли.

Таковы были перемены, внесенные в жизнь донских казаков временем и утвержденные «Положением».

Почти сейчас же вслед за объявлением «Положения» войсковой наказной атаман генерал от кавалерии Кутейников, в 1836 году, был отставлен от атаманства и на его место назначен генерал от кавалерии Максим Григорьевич Власов. Он был атаманом до 1848 года. Это был последний атаман-казак по происхождению. Вся служба его прошла в суровое время императора Николая I Павловича, когда на военное дело, на обучение полков и их дисциплину было обращено много внимания. И войска Донского коснулись некоторые перемены. Перемены эти были следствием участия казаков в войнах Персидской и Турецкой в 1828—1829 годах и усмирении польского мятежа 1831 года.

Домашняя жизнь казаков во время царствования императора Александра I

После войны с Наполеоном многое переменилось в домашней жизни донских казаков. Много повидали за это время донские казаки, во многих походах участвовали они, видели хорошо и заграничную жизнь. Стали среди казаков появляться люди, которые одевались уже не в старинную одежду, а по-модному, по-французски. Начали носить фраки, сюртуки, пиджаки. Атаман Платов преследовал это и строго взыскивал с модников. Раз как-то, проезжая по Новочеркасску, атаман встретил двух молодых людей, шедших по улице во фраках со светлыми пуговицами. Они остановились и поклонились графу. Граф принял было их за проезжих и спросил у сопровождавшего его полицеймейстера:

— Куда проезжают эти «сипуташки», на кавказскую линию, что ли?

— Никак нет, ваше сиятельство, — отвечал полицеймейстер, — это наши донские студенты, которые учатся в Харьковском университете.

— Как донские? Как же смеют они носить здесь «сиповский» мундир, да еще с «гуциками»? Позови их сейчас ко мне! Коляска остановилась. Подошли студенты.

— Кто вы такие? — спросил их атаман.

— Студенты Харьковского университета, — робко ответили молодые люди.

— В первый и последний раз прощаю, — строго сказал им граф, — да смотрите, коли покажетесь на улицах в этих «сиповках», то непременно в тюрьму засажу. Когда вы на Дону, носите казачьи чекмени…

Так знаменитый герой и победитель наполеоновых полчищ смотрел на необходимость поддерживать в казаках преданность старым обычаям.

— «Синода» на Дону называли иногородних. Слово это презрительное.

Но если молодежь и была легкомысленна, то старики на Дону и тогда твердо держались веками установившихся обычаев. Казаки были гостеприимны, набожны, почитали родителей, повиновались начальникам и с благоговением чтили имя своего государя. На Дону в это время уже все занимались земледелием, и весь Дон сверху донизу был распахан. И распахала, и засеяла, и сжала, и в снопы повязала, и вымолотила — все за казака сделала его жена, чернобровая, осанистая донская казачка. И тогда казаки жили, как и в песне поется: «Не ткут, не прядут, не сеют, не жнут, а хорошо живут». То в походе, то на службе, казак больше половины жизни проводил вне дома. С Кавказской линии шел в Польшу, а из Польши попадал в шведскую сторону — в Финляндию. На ниве работала его жена, скапливая ему богатство, устраивая ему дом, да посылая ему на службу трудовые рубли. Если донские казаки во время долгих походов добыли великую славу войску Донскому, то трудолюбивые, домовитые казачки, наши бабки и прабабки, сохранили и земли и богатство нашим дедам.

Станицы и хутора свои казаки ставили, не заботясь о правильности улиц. Каждый ставил дом, где хотел. Станица представляла из себя кучу домов и домиков, рассеянных по балке, по берегу реки, в степи. Улицы, улочки, переулки и переулочки, тупики — все перемешалось в кучу. И непременно в станице есть площадь, где казаки собираются потолковать о делах да попеть свои песни. Хорошо тогда пели казаки свои старые песни. В Новочеркасске песенники Атаманского полка пели на обедах у атамана. Пение сопровождала очень часто скрипка, вывезенная казаками из Италии. В скрипачах-самоучках недостатка не было.

Богатые, зажиточные казаки носили свою военную одежду и дома. Так как в это время они часто бывали на Кавказе, то и одежда казаков стала походить на черкесский наряд. Казаки надевали кафтан, спускавшийся ниже колен и сделанный из парчи или другой дорогой материи, и застегивающийся на пуговки. Кафтан подпоясывали дорогим поясом. Поверх кафгана надевали черкеску с патронными гозырями. На поясе носили, по черкесскому обычаю, кинжал. Шашку носили на поясной портупее. Шашка была в сафьяновых ножнах, богато украшенных золотом, серебром, а иногда и самоцветными камнями. Сапоги носили высокие, красного или желтого сафьяна, и шаровары убирали в сапоги. Шапку дома носили с собольим околышем, а верх ее вышивали золотом и обкладывали позументом. В зимнее время носили дорогие шубы, покрытые бархатом, на лисьем или собольем меху. Носили осенью и бурки, и башлыки, и азямы — широкие халаты из верблюжьей ткани. Менее богатые казаки носили форменную одежду.

Женщины носили на голове повойник из парчи, на повойник повязывали платок, к которому прикалывали цветы или разноцветные страусовые перья. В праздники носили собольи шапки, вышитые жемчугом, алмазами и яхонтами. Из-под шапки, как и в старину, свешивались чикилики, вынизанные жемчугом; поверх рубашки и штанов, скроенных широко, по-турецки, носили кубелек, длинное платье, украшенное под мышками ластовками, по пояснице уперами, на груди — капкачем. Кубелек застегивали пуговицами жемчужными или золотыми, имеющими форму небольшой груши. При выходе из дома богатые казачки поверх кубелека надевали каврак. Казачки носили ожерелья, браслеты из золота и жемчугов. Вообще, жемчуг был любимым украшением донских женщин. На ноги надевали туфли.

Но в Новочеркасске уже только старые женщины сохраняли этот старинный казачий наряд. При атамане Иловайском новочеркасские женщины начали одеваться во французские платья и на Дону появились первые портнихи из Москвы и из Варшавы.

В станицах казаки носили или форменные чекмени, или кафтаны синего сукна, шароварыслампасами, высокие сапоги и барашковые шапки. Одеваться в форменную одежду, носить щегольские сабли, украшенные золотом и серебром, надевать ордена и медали, старые кивера считалось щегольством. В станичную церковь казак ходил не иначе, как в том самом мундире, в котором он был на войне. Сабля хранилась из рода в род, переходила от отца к сыну, потом к внуку. Ее украшали, вешали под образа, давали ей почетное место. Таким же почетом пользовалась и пика, которую называли дончихою. Много поработала в это время дончиха и много славы доставила казакам. Сохранялось и дедовское ружье.

Простые казачки носили повойник и кубелек. И то и другое делалось из простого черного сукна.

Казак рождался воином. В семье его не называли мальчиком, а казаком, казачьим сыном. Новорожденному все друзья и знакомые отца приносили что-либо на зубок. Этот подарок непременно был военный: патрон пороха, стрела, лук, пуля, дед дарил и шашку или ружье. Дареные вещи развешивались по стене в той горнице, где лежала мать. Когда по истечении сорока дней мать с сыном возвращалась из церкви, ее встречал отец. Он брал сына на руки, надевал на него какую-нибудь саблю, сажал на лошадь, подстригал ножницами волосы в кружок и возвращал матери, поздравляя ее с казаком.

Когда у младенца прорезывались зубы, отец брал его на лошадь и ехал с ним в церковь, где служили молебен Иоанну-воину о том, чтобы сын их был храбрым казаком. Трехлетние казачата уже сами ездили верхом по двору, а пяти g лет уже скакали, отводя лошадь в табун.

С этого времени мать уже не видала сына. Ей доставались 'j| одни страхи за его жизнь, одна боязнь, что он расшибется. «Болезненький ты мой», — жалостливо причитает казачка-мать над сыном, а он стоит и глаза его дышат отвагою, и жажда подвигов в его душе, и сердце колотится удалью.

17-ти лет он — малолетка. Со многих станиц в одно место собираются казаки-малолетки на смотр. Что смотреть? — 9 когда их никто ничему не учил. И вот, начинались скачки, Ц? стрельба в цель, стрельба на всем скаку, рубка и фланкировка. Разгоревшись отвагою, целые станицы малолеток с полного разгона кидались в реку и плыли на ту сторону с лошадьми, амуницией и пиками. Они рассыпались лавою, скакали друг против друга, схватывались в объятья и боролись на коне. Зимою строили из снега город, водружали на вершине его знамя и атаковали на конях и пешком.

— Чего не могу? Все могу! — говорили казаки и самоуверенно смотрели на всякую опасность, на всякую удалую потеху. Это были живые игры, где нужна была отвага, смелое сердце, крепкие руки и сильные ноги. Они готовили казака к его будущей тяжелой военной службе.

Влюбиться в женщину, грезить девушкой казаку было постыдно. И девушки-казачки, любуясь играми казаков, слушая их песни, даря им цветы и ленты, угощая их стаканом вина, любили их всех, любили казачество и молодцов-малолеток своей станицы. Влюбиться девушке в казака было большим срамом.

Приходило время жениться — об этом думали родители. В отцовском и материнском сердце давно облюбована была невеста сыну и жених дочери. Невеста и жених, достойные и по положению, и по достатку. И между собою родители сговорились давно. Однако, нужно было учинить сватовство.

За несколько дней до этого времени отец или мать говорили сыну:

— Сынок, тебе время жениться. Мы с матерью выбрали тебе невесту. Она хозяйка домовитая и работящая.

— Воля ваша, — отвечал сын и кланялся отцу в ноги. После этого устраивались смотрины невесты. Родители жениха отправлялись в дом родителей невесты на вечеринку. Собирались гости. Гости заводили разговор о хозяйской дочери, хвалили ее красоту, ум, называли ее доброю хозяйкой и просили, чтобы она поднесла им. Мать звала дочь. Та выходила, одетая по-домашнему, но принаряженная, приносила поднос с кубками и чарками, налитыми вином, и обносила гостей. А сама потом скромно становилась в углу. Гости медленно пили, похваливали вино, а жених смотрел на невесту.

— Бог даст, — говорили гости, — она и нас полюбит! Все знали, в чем тут дело, но никто и вида не показывал, что знает. После этого засылали сватов. Сваты начинали дело просто.

— Урядник Мосей Карпович и Маланья Петровна желают вступить с вами в родство, — говорили они.

Если им отвечали: «Благодарим покорно за доброе мнение о дочери, но только мы не можем собрать свадьбу», это значило — отказ. Если же отец соглашался, то он говорил: «Дайте мне посоветоваться, да и ее самое поспрошать, заходите на послезавтра».

Невесту хотя иногда и спрашивали, но она не смела ответить иначе как; «Воля ваша».

В назначенный день сваты приходили уже с хлебом-солью.

— Отец и мать Гаврилы Миронова, — говорили они, — кланяются и просят принять хлеб-соль.

Хозяева, вместо ответа, целовали гостинец.

— Дай Бог, — говорили сваты на прощанье, — в добрый час!

— В добрый час! — отвечали родители и подавали друг другу руки не иначе, как обернув их суконной полой.

В этот же день вечером в доме невесты справлялось рукобитье. Жених приходил с родителями. Его поздравляли с невестой и он кланялся в ноги будущему тестю и теще. Собирались гости, устраивалась вечеринка и девушки пели песни:

По рукам ударили,

Заряд положили,

Грушошку пропили,

Пропили и хвалятся:

Что же мы за пьяницы,

Что же мы за пропойцы…

Помолчат немного и начинают ответ:

Родимый мой батенька, Нельзя ли передумати?

Нельзя ли отказати?

— Нельзя, мое дитятко,

Нельзя передуматя,

Нельзя отказати:

По рукам ударили,

Заряд положили.

О приданом тогда никогда не говорили. Это было бы унижением чистоты брака. Сват выводил на середину комнаты жениха, по левую сторону ставили невесту, и жених целовал ее. Родители соединяли их руки и отец жениха говорил торжественно:

— Сын, вот тебе невеста. Да благословит Господь Бог союз ваш.

Иногда при этом жених и невеста дарили друг друга чем-нибудь. Девушки снова пели:

По рукам ударили, заряд положили…

На рукобитье долго не сидели, назначали день сговора и расходились по домам. Женщины, проходя по станице, пели: «Ой заюшка, горностай молодой» и «Перепелушка, рябые перышки». И вся станица знала, что рукобитье состоялось.

За рукобитьем следовал новый праздник — сговор. На сговор сзывалась чуть не вся станица. Ярко горели свечи в медных шандалах; все были принаряжены. На столах, накрытых скатертями, разложены были гостинцы и семечки. Женщины и девушки садились в отдельной комнате. В доме жениха готовили 10-20 блюд с кренделями, пряниками, орехами, винными ягодами, финиками и всякими сластями, готовили мед и вино, и длинной вереницей несли все это в дом невесты. Там, в присутствии всех, повторялось то же, что было на рукобитье. Потом жених с невестой обносили гостей вином. От последнего гостя невеста убегала к девушкам, и если жених не успевал ее обогнать, то он должен был ее выкупать.

Начинался торг. Девушки ни за что не уступали невесту.

— Она у нас золотая, недешево вам достанется, — приговаривали они.

Все собирались смотреть этот торг; наконец, жених выкупал ее и ее ставили в угол комнаты. Наступала тишина, а потом через полчаса все оживлялось и начинались танцы. Танцевали больше два танца — «Журавель» и «Казачка».

Во время ужина пели песни. Сначала пели песни о геройских подвигах донцов, протяжные, потом плясовые.

За два дня до свадьбы праздновали «подушки», а накануне свадьбы — девишник.

В день «подушек» приходили знакомые и родня жениха и смотрели приданое. В комнатах были положены подушки. Жених с невестой садились первыми на них. Швеи, шившие приданое, подносили им мед; жених выпивал мед маленькими глотками, после каждого глотка целовал невесту, приговаривая: «Мед горек, надобно подсластить». Осушив бокал, жених клал на поднос швеям деньги. После жениха и невесты на подушки садились и другие казаки и казачки, пили мед и целовались, а в них в это время бросали подушками. Бывала в день подушек и музыка, и тоже танцевали.

Девишник — это был последний праздник молодой казачки. Вечером перед заходом солнца одна, или с какой-нибудь старой женщиной или с няней ходила она на кладбище, молилась на могилах родных и просила благословения на новую жизнь.

В ее доме, тем временем, собирались гости «наволакивать подушки». В дом жениха съезжались «каравай сажать». Каравай пекли торжественно. Все гости держались за лопату дружно, и свахи освещали печь свечами ярого воска, обвитыми цветными лентами. Эти свечи давались жениху и невесте при венчании. Во время закладки каравая все гости пели:

Каравай мой раю!

Сажаю — играю,

Сыром посыпаю,

Маслом поливаю.

Каравайное тесто

Побегло к месту.

По мед, по горелку,

По красную девку.

Вечером гости жениха, набрав караваев, отправлялись в дом невесты. Невеста сидела среди подруг. На ее голове надета была высокая шапка, украшенная цветами и перьями, а в косе был заплетен золотой косник. Подруги пели ей грустные песни:

Кукуй, кукушка, не умолкай.

Недолго тебе куковать:

От велика дня до Петра.

Плачь, Грунюшка, не умолкай,

Недолго тебе девовать:

А и с вечера до утра,

А и с утрева до обеда,

А и с обеда часину —

Там тебе косушку расплетут,

Шелковый колпачок наденут.

С приходом жениха песни смолкали. Садились опять на подушки, пили мед, а потом женщины разбирали легкие вещи из приданого и шли в дом жениха с песней:

Оглянися, мати,

Каково у тебя в хате?

Пустым-пустехонько,

Дурным-дурнехонько!

Сестрицы подружки,

Да несите подушки,

Сестрицы Катерины,

Да несите перины.

А сестрицы Алены,

Да несите павильоны!

Метеная дорожка метена —

Туда наша Грунечка везена!

По дорожке василечки поросли,

Туда нашу Грунечку повезли,

Повезли ее, помчали,

В один часочек свенчали!

Свадьба справлялась особенно торжественно. Это был самый торжественный день, быть может, единственный праздник в жизни женщины-казачки. Все, что было богатого в доме ее родителей, доставалось для этого дня. Жемчуга и золото блистали на ней. Как только раздавался благовест к обедне, отец и мать благословляли невесту, она целовала икону и прощалась с родителями и родными. Слезы лились без конца.

Между тем, жених в богатом платье шел к невесте. Платье жениха сохранялось из рода в род. Часто сын венчался в кафтане, в котором венчался и его дед, жалованном царем кафтане. Иногда венчальное платье было одно на всю станицу. Оно хранилось в станичной избе и надевали его все женихи, а по окончании свадьбы возвращали обратно в станицу. Жениха вел «ведун», он должен был предупреждать его о всех порогах. Впереди его шел священник с крестом, а за ним мальчики несли благословенные образа с пеленами; кругом шли товарищи жениха, или поезжане. По окончании венчания в церкви, еще в притворе, молодой расплетали косу и укладывали волосы по-женски — надвое, обвивали ими голову и надевали шапку или повойник. При расплетании косы девушки пели:

Не золотая трубушка вострубила,

Рано на заре восплакала Грунюшка

По своей русой косе.

Свет моя косушка русая,

Что родная маменька плела,

Она мелко-намелко переплетывала,

Мелким жемчугом усаживала.

Поезд с молодыми, окруженный верховыми поезжанами, ехал в дом жениха. На крыльце молодых встречали родители с хлебом-солью, под хлебом-солью должен был пройти весь поезд. Когда проходили молодые, на них сыпали пшеницу и другие хлебные зерна, перемешанные с хмелем, орехами, пряниками, мелкими монетами, — это означало пожелание молодым жить богато…

Все садились за стол. Начинались тосты — первый тост был всегда за Царя, потом за войскового атамана, за все великое войско Донское, за молодого князя и княгиню. Тут обыкновенно родные и тесть одаривали их. Дарили дорогие вещи, оружие, иногда тесть отдавал молодому своего залетного скакуна с седлом, и родители жениха одаривали невесту платьями и материями. Пир шел иногда до утра. Пели свадебные песни. Смолкали они, поднимался старый казак и, держа в руке серебряный кубок, может быть, отбитый у турок еще в азовские походы, говорил:

— Желаю здравствовать князю молодому с княгинею! Княжому отцу, матери, дружке со свахами и всем любящим гостям на беседе, не всем поименно, но всем поровенно. Что задумали-загадали, определи Господи талант и счастье. Слышанное видеть, желаемое получить, в чести и в радости нерушимо…

И собрание в голос отвечало: «Определи Господи!» — а потом снова пели свадебные песни.

Через несколько дней после свадьбы родители молодой давали всем гостям отводы — прощальный обед.

Очень часто и месяца не проходило-после свадьбы, как молодой муж получал наряд и шел на службу. Жена терпеливо ждала три года смены. Тяжело жилось ей в чужом доме. И вот:

Всем-то полкам

С Дона смена идет,

А моему-то дружку

Перемены нет…

Как часто бывало и так, что ждет жена мужа, идут полки домой:

Как и все полки с моря домой идут.

А моего-то друга милого — коня ведут!

А на коне-то лежит седельце черкесское,

На седеличке лежит подушка козловая,

Во подушечке лежит рубашечка белая….

Не чистым-то чисто она вымыта

Да в крови-то вся она измазана…

Умирал молодец, друзьям приказывал:

«Как лучит Господь вас на тихий Дон,

Отнесите вы моей жене поклон!

Скажите, чтобы не мыла рубашечку в речной воде,

А чтобы выбанила ее горючей слезой,

Да чтоб не сушила ее на солнышке,

А чтоб высушила ее — на своей груди!»

Каждый поход приносил славу Дону. В Новочеркасске прибавлялось жалованных знамен, говоривших казакам об их недавней славе. Приносили станичники из похода дорогие хоругви, иконы и паникадила и ставили их в родную церковь, но прибавлялось в этой церкви на иконе Божьей Матери, всех скорбящих Заступнице, жемчугов на окладе. Этот жемчуг, как слезы клали казачки за своих убитых мужей…

В походах и боях проходила жизнь донского казака. Вернулся с третьей перемены, а в четвертую уже и сына повел. Все жили вне Дона, в чужой земле.

И только старики собирались на рундуках или на кладбище, на голубцах, пели боевые песни и пили мед. Пропоют они песню, помолчат и кто-либо скажет:

— Да, послужили наши казаки Богу, государю и великому войску Донскому!

Такова была жизнь и обычаи донских казаков в пору величайшей «их славы, в пору войны с французами. Этими обычаями крепко держалась старина, славное прошлое. Дети, почитая родителей, росли добрыми казаками и, возвращаясь со службы, по чести могли сказать:

— Да, послужили наши казаки Богу, Государю и великому войску Донскому!

Войны с Турцией 1828—1829 гг.

После смерти государя императора Александра I Павловича на престол Российских государей вступил родной брат его, император Николай I Павлович. Император Николай I с детства любил военную службу. Будучи наследником, он отбывал обязанности унтер-офицера, а потом и младшего офицера, отлично знал службу и уставы. Он сам лично проверял знание службы полков, стремился высоко поставить военное дело. Наблюдал за обучением кадетов, требовал от офицеров точного исполнения долга. Русские солдаты в его время были стойки и непобедимы и, кроме того, честны и исправны. Много лет прошло с тех пор, много воды утекло, а и до сих пор, когда мы хотим сказать про кого-либо, что он образцово служит, мы говорим: „Это Николаевский служака“. Всю жизнь служил николаевский солдат на военной службе. Молодым безусым рекрутом приходил он в полк из деревни и седым стариком возвращался домой. Служба казаков в те времена была легче солдатской: казак служил с переменой, со льготой. Но и от казака требовалась такая же точность и исполнительность. Государь император не раз лично видел боевую работу донцов и всегда восхищался ею. В те времена казаку было нелегко. Требовалась исправность в одежде, гораздо более, чем теперь. Казаки и в походе были затянуты в мундиры и не снимали киверов.

А походов было много. С 1801 года, еще со времен императора Александра I велась непрестанная война на Кавказе, там работали казаки. В 1826 году началась война с Персией, а в 1828 году и с Турцией. Донские полки участвовали во всех трех войнах.

8 октября 1828 года соединенные турецкие и египетские корабли были разбиты и уничтожены соединенными кораблями России, Англии и Франции под Наварином. Соединенные великие европейские державы наказали турецкого султана за те обиды, которые испытывали богомольцы, ходившие ко гробу Господню. Султан, взбешенный этим, приказал всем своим подданным готовиться к войне с Россией. Тогда государь император Николай 1,14 апреля 1828 года, объявил войну Турции. Пятью армейскими корпусами двинулась наша армия в Турцию. Три корпуса шли на Дунай, один шел морем на кораблях через Черное море и один на Кавказ. Во всех корпусах находились донские казачьи полки.

Как и всегда, казаки действовали впереди всех. В конце мая месяца 3-й корпус подошел к Дунаю возле Браилова. К корпусу прибыл государь император и приказал приступить к переправе. В этом месте река Дунай имеет 300 саженей ширины. Только что получено было приказание государя о переправе и пехота и артиллерия стали готовить плоты и понтоны, как казаки полков. Ступачева и Секретарева разделись, сдали одежду на понтоны и, захвативши патроны и пики, бросились в волны Дуная. Этим донские казаки ускорили переправу третьего корпуса и помогли нашей пехоте укрепиться на турецком берегу.

Наша армия быстро подавалась к главной турецкой крепости Силистрии. Для разведки крепости, в июле месяце был послан регулярный полк под командою полковника Хомутова и донской казачий № 2 Тацына полк. День был жаркий. Дорога шла по прекрасной местности. В полдень оба полка стали на привале в лесу на тенистой поляне. Прилегли отдохнуть. В назначенный для выступления час полк Хомутова поднялся и ушел, казаки же, утомленные походом, бессонными ночами на сторожевой службе, разморились на жаре и теперь на холодке так разоспались, что и не видали, как ушла кавалерия. Вдруг часовой сделал выстрел, другой и третий. В казачьем стане поднялась тревога. Спросонок казаки не знали, куда сунуться. Кинулись к лошадям, да было уже поздно. На казачий привал налетели турки. В полку было много молодых казаков. Они растерялись. Кто схватил пику и не знает, что делать с нею без коня, другой нес вьюк, да так с вьюком и замер с разинутым ртом. Старые казаки схватились за ружья — да старое ружье не то, что теперешняя винтовка, — один выстрел сделал, а потом надо заряжать, возиться долго… Одним из первых погиб полковник Тацын. Его так изрубили турки, что тело его потом узнали только по рукам да по золотому кольцу на пальце. Пять сотен казаков погибло под ударами кривых турецких ятаганов, лишь шестая успела сесть на лошадей и под командою есаула Вильфинга прорубилась сквозь турок.

За Дунаем война шла, большей частью, под крепостями. Осаждали Варну, Силистрию и Шулму и брали эти крепости штурмами. Казакам приходилось нести только сторожевую и охранную службу, содержать летучую почту, стоять на заставах.

И на Кавказе наши войска должны были одолеть много крепостей. В августе 1828 года наши войска осадили сильную крепость Ахалцых. К туркам подошла помощь, но наши солдаты отбили подкрепление. У нас не хватало снарядов, не было продовольствия, а между тем, к турецкой крепости шла подмога. 15 августа наши войска бросились на штурм. Вместе с егерями в город вскочили донские казаки 4-го взвода донской артиллерии.

Перед ними была тесная улица, стрелять некуда. Казаки живо раздобыли доски и балки, устроили на скорую руку помост и втянули на руках пушки на крышу-одного из домов. Тут перед ними открылись целые площади, покрытые турецкими солдатами. Донские артиллеристы начали обстреливать их ядрами. И сейчас же изо всех окрестных домов со свистом полетели в них пули. Они решетили лафеты и колеса орудий и убивали и ранили ничем не прикрытых казаков. Вдруг крыша дома не выдержала тяжести орудий, провалилась. Пушки опустились до самого клина, которым запиралась тогда казна. Турки сейчас же бросились на казаков.

— Ребята! — крикнул их офицер, — неужели нам придется расстаться с нашими друзьями — пушками!?

— Нет, ваше благородие, не бывать тому! — крикнул казак Кундрюков, высокий, дюжий, широкоплечий донец.

— Не бывать тому! — подхватил и малолеток Григорий Силкин, только что пришедший с Дона. — Умрем, а не отдадим! Позвольте хоть перед смертью покончить саблями, по-казачьи, этих гололобых!

И восемь донских артиллеристов-канониров, оставшихся в живых из целого взвода, соскочили с крыши назад, на улицу, где стояли их лошади, и с обнаженными саблями вынеслись на турок-Туркам и в голову не пришло, что казаков только восемь. Они думали, что целая колонна помчится за донцами, и побежали назад. Казаки вернулись к пушкам, с помощью егерей вытащили их и продолжали стрельбу… Вскоре город был взят.

В следующем году там же, на Кавказе, отличался наш донской казачий № 12 полк, носивший тогда название полка полковника Шамшева, и бывший в Закавказье под крепостью Баязетом. На крепость Баязет шла 19-тысячная турецкая армия. Полк Шамшева первый встретил турецкую кавалерию и атаковал ее, поколов и порубив до 200 человек.

Турецкая армия осадила Баязет. Донцы оказались в маленькой крепости. Им было поручено вместе с пехотою и городскими жителями оборонять часть стены. В продолжении 38 часов донцы 12-го полка отражали все атаки турок; они сваливали их лестницы, обстреливали из пушек и из ружей и при всяком отступлении турок Шамшев бросался за ними. Пехота колола их штыками, казаки — пиками. Сам Шамшев получил тяжелую рану в грудь. 13 дней Баязет был окружен турецкими войсками. Без воды и при уменьшенном довольствии, атюследние дни и совсем без еды оборонялись наши войскаи с ними казаки 12-го донского полка. Оборонялись до тех пор, пока не подошла к ним выручка. За эту оборону полк Шамшева получил Георгиевское знамя с надписью: „За оборону крепости Баязета 20 и 21 июня 1829 года“.

Адрианопольским миром закончилась эта победоносная война. Наши войска прошли на Кавказе далеко за теперешнюю границу, а на Балканском полуострове стояли под самым Константинополем. Турции грозил полный разгром. Но император Николай великодушно возвратил почти все завоевания в Турции и только на Кавказе к нам отошел богатый Закавказский край с городами Поти, Анапою, Ахалцыхом и Ахалкалаки. Турецкий султан потерял свое могущество, и с этой нашей войны Турция начала слабеть и падать.

Но и нам война далась недешево. В войсках, вследствие тяжелого климата, было много больных. За два года войны в нашей армии умерло до 80000 человек. Не мало погибло от болезней и донских казаков.

Донскому войску „от лица благодарного отечества“ было пожаловано белое Георгиевское знамя с надписью: „Верноподданному войску Донскому за оказанные заслуги в продолжении кампании против персиян в 1826, 1827 и 1828 и против турок в 1828 и 1829 годах“.

Полки Сергеева, Карпова, Леонова и Басова получили знамена за Персидскую и Турецкую войны и полки Бегидова, Рыковского, Ильина, Платова 2-го, Бакланова, Золотарева 4-го, Борисова и Чернушкина 2-го — за Турецкую войну.

Польское восстание 1831 г.

В день 25 ноября 1830 года в Петербурге было получено известие, как громом поразившее всю русскую столицу: 17 ноября в Варшаве, главном городе царства Польского, вспыхнуло восстание. Поляки убивали генералов, офицеров и солдат, покушались и на жизнь родного брата государева, цесаревича Константина Павловича, бывшего наместником государя в Царстве Польском.

У поляков было свое, отлично вооруженное и обученное войско. Оно стало на сторону мятежников, и скоро у предводителя восстания, генерала Хлопицкого, собралось до 130000 человек солдат. Император Николай Павлович двинул против них армию, возвращавшуюся из Турции, под начальством генерала Дибича. Эта армия была подкреплена полками из Петербурга, и всего собралось до 190000 человек.

На усмирение поляков пошли полки: из Петербурга л.-гв. Казачий и с Дона — Атаманский, Грекова 5-го, Ильина, Андреянова, Катасонова, Секретева, Кутейникова, Борисова, Карпова 4-го, Егорова, Карпова, Платова 2-го, Пименова и Киреева».

Многие из этих полков шли прямо из Турции на Польшу. Походным атаманом всех донских полков был назначен генерал Максим Григорьевич Власов.

Отряды русских войск, входившие в Польшу, должны были разделяться на небольшие части. К каждой такой части придавали несколько казаков: сотню, две; очень редко полк действовал вместе. Казакам приходилось работать маленькими партиями, почти в одиночку.

Максим Григорьевич Власов, сын бедного казачьего офицера, казак Раздорской-на-Дону станицы, назначенный руководить всеми казачьими полками в Польше, родился в 1767 году. Его отец оставил его проездом на службу в Польшу девятилетним мальчиком у монахов Киево-Печерской лавры, и у них он научился грамоте. Когда отец его возвращался из Польши, он взял мальчика от монахов и определил его писарем в «гражданское правление». Но мальчика работа в канцелярии не увлекла; он родился и хотел быть казаком. И вот, он поступил в полк Грекова. Он сражался с Суворовым в Польше, с Платовым ходил на защиту Пруссии. В Турецкую войну 1808—1812 гг. Власов был в Атаманском полку. Все войны с Наполеоном он проделал с полком своего имени. Он был в очень тяжелых боях, сражался на Кавказе и ни разу не был ранен. Теперь он приехал руководить делами донцов против поляков. Но в его распоряжении не было ни одного целого полка. Он мог только наблюдать по донесениям, что делают донцы. Власову было 64 года, это был старый казак, старый воин. Не мог он оставаться в тылу. Его богатырское казачье сердце рвалось к родным станичникам в самую сумятицу вечного боя на передовых постах.

7 февраля 1831 года он повел сам казаков в атаку на польских улан. У польских улан тоже были пики, как у казаков, но только с маленькими флажками у копья. Седой генерал врубился в ряды поляков. Но рука старика уже не была так сильна, как прежде. Уланы его окружили. Он получил восемь сабельных ран, ему разбили челюсть. Он упал с лошади. Уланы начали колоть его пиками, но в это время налетели на них казаки и перекололи их всех. Замертво вынесли казаки своего походного атамана из боя. Три месяца он пролежал в госпитале, лечась от ран, но едва встал, снова сел на коня и стал по-суворовски водить казачьи полки в бой. 14 июля Власов рассеял поляков при Неборове, а 2 августа при деревне Мацевичи неожиданно напал на поляков, поколол пиками 2 батальона пехоты, разбил и рассеял восемь эскадронов конницы и взял два легких орудия. Отомстил полякам за свои раны старый донской генерал.

Имя этого славного генерала, бывшего потом войсковым атаманом, носит теперь 5-й донской казачий полк.

Много подвигов совершили донские казаки в эту войну. В мае месяце один из начальников отрядов, генерал Остен-Сакен, приказал состоявшему в отряде лейб-казачьему полку достать «кракуса». Кракусами, в эту войну, в нашем войске называли плохо вооруженных поляков.

Полковник Краснов вызвал унтер-офицера Воронкова и сказал ему, чтобы он постарался взять в плен поляка.

— Поезжай сейчас и смотри же, хотя и в тороках, а непременно привези живого.

— Сколько прикажете привезти их, ваше высокоблагородие?

— Сколько можешь, молодец! — сказал Краснов.

Воронков взял с собою несколько казаков и в ночь на 21-е мая отправился глухою дорогой к Рожанам. Не доезжая до местечка, он засел в кустах. Начало светать. От Рожан выехало пол-эскадрона, пятеро поляков выскочили вперед в дозор. Только что поравнялись они с засадой Воронкова, лейб-казаки выскочили на них, троих покололи, а остальных схватили за поводья и во весь опор примчались к своему отряду…

В бою на Понарских высотах, 7 июня, казак Подкатилов во время атаки на улан сбил улана с лошади, но переломил свою пику. На помощь упавшему улану подскочили его товарищи и заставили казака отступить без пики. Лейб-казаки отошли назад и выстроили фронт. Стал и Подкатилов на свое место. Поляки, рассыпавшись цепью, наездничали перед казаками, и один из улан играл и похвалялся поднятой сломанной лейб-казачьей пикой.

Зло взяло Подкатилова.

— Ишь, братцы, гляньте, как улан моею пикою чванится, как будто он ее из рук вырвал! А жаль! Славная была пика! В Турции я ею с полдюжины некрещеных приколол. Ладно, брат, вот тебе и званый гость за пикою! — и Подкатилов, выхватив саблю, быстро подскакал к поляку, могучим ударом разрубил ему голову, и, выручив пику, поскакал к своему эскадрону, где явился к командиру, ротмистру графу Орлову-Денисову, и доложил:

— Виноват, ваше сиятельство, что осмелился без вашего приказания выехать из фронта, но вы сами изволили видеть, можно ли было утерпеть? Да притом пика еще и сроку не выслужила: жаль ее было потерять!

Наши войска стягивались и медленно подвигались к Варшаве, где в городских укреплениях заперлись мятежники. 25 и 26 августа мы начали бомбардировку и штурм Варшавы. Мятежники, чувствуя, что им уже никак не удержаться, на рассвете очистили Варшаву, и Польша снова покорилась нам.

За взятие Варшавы Атаманскому Наследника Цесаревича полку были пожалованы на кивера отличия с надписью: «За Варшаву 25 и 26 августа 1831 года».

Остатки польских мятежнических банд уходили в Пруссию. И казаки до самой границы их преследовали. Во главе их стоял походный атаман генерал Власов. Донцы отбивали целые шайки поляков и отправляли их к нашей армии. Однажды донского казачьего Секретева полка старшина Попов с небольшим отрядом сопровождал польских пленников в город Ломжу. Около деревни Хормеля на него напали мятежники, у которых было 2 эскадрона, 2 пушки и 1 рота пехоты. Попов не растерялся. Он отправил пленных с небольшим прикрытием, а сам с 29 казаками встретил атакой атаку польской конницы, мужественно врубился в их середину, убил командовавшего отрядом полковника, двух офицеров, многих рядовых поляков, далеко преследовал их и остановился только тогда, когда наткнулся на пехоту. С пленными майором, 3 офицерами и 3 рядовыми Попов догнал свою партию пленных и, как ни в чем не бывало, продолжал свое движение на Ломжу…

Усмирение поляков окончилось со взятием Варшавы, но еще долго стояли казачьи полки по границе и по всем почтовым трактам. Они несли ту службу, которую теперь несет пограничная стража. Взводами, полусотнями, редко где сотнями были раскинуты они по Польше и служили без отдыха, без перемены. Про эту польскую службу на границе, где в приграничных корчмах встречались и немцы, и поляки, и казаки, поется в полках много песен.

Вот самая распространенная:

Говорили про Польшу, что богатая.

А мы разузнали — голь проклятая!

У этой у Польши — корчемка стоит,

Корчма польская, королевская.

У этой корчемкп три молодца пьют,

Пруссак да поляк, да млад донской казак

Пруссак водку пьет — монеты кладет,

Поляк водку пьет — червонцы кладет,

Казак водку тает, да ничто не кладет

Он по корчме ходит, шпорами гремит,

Шпорами гремит — шипкарку манит

— Шинкарочка-душечка, поедем со мной,

Поедем со мной, к нам на тихий Дон,

У нас на Дону, да не по-вашему,

Не ткут, не прядут, не сеют, не жнут,

Не сеют, не жнут, да чисто ходют!

Император Николай I Павлович на Дону 1837 г.

В 1836 году генерал-лейтенант Максим Григорьевич Власов был назначен войсковым наказным атаманом войска Донского. Император Николай I, отправляя его из Петербурга в Новочеркасск, сказал ему:

— Послужи мне еще, Максим Григорьевич. Знаю, что ты страдаешь от ран, но эти раны так почетны, так славны, что жаль бы было запрятать их в какую-нибудь глушь. Пусть они будут на виду всего Дона и служат его молодежи примером, как служили отечеству старые его слуги. Пусть в тебе будет живой пример, что и такие раны не прекращают деятельности в подобных тебе богатырях, а таких богатырей было много в царствование покойного брата Нашего! Я помощник твой во всех случаях. Если встретишь какое затруднение или какой недостаток средств для пользы Дона, пиши прямо ко мне, да помни все, что я говорил тебе. Я люблю казаков, но не желал бы видеть их не-казаками: надобно, чтобы на Дон не доходили никакие перемены ни в нравах, ни в обычаях. Пускай казаки остаются славными казаками двенадцатого года!

Быстрый взгляд Императора Николая I подмечал все. Когда атаман Власов откланивался у Государя, Государь расспрашивал у него о вооружении казаков.

— Ты хорошо знаешь эту часть, — сказал Император, — кажется, у них все оружие не однообразное. Я заметил это в Калише. Разнокалиберность бросается в глаза.

Когда разговор зашел о лошадях, Государь сказал:

— Хорошо ли соблюдается порода донских лошадей? Атаман ответил, что, к сожалению, эта часть запущена. Государь пожалел о такой небрежности казаков.

— Конь — душа казака, — сказал Государь, — конь казака должен быть вполне пригодным для казачьей службы! Я боюсь, что, пренебрегая этим важным предметом, у меня, чего смотри, и казаков не будет. Позаботься всячески сохранить породу донских лошадей, надобно заимствовать эти породы от горских, от киргизских: с одной стороны горы, с другой степи — хорошее ручательство в требуемой для казаков породе лошадей…

В 1837 году Государь Николай Павлович, возвращаясь с Кавказа из Грузии, вместе с Государем Наследником Александром Николаевичем проехал через Аксайскую станицу в Новочеркасск.

19 октября Государь был в Новочеркасске. При проезде через Аксайскую станицу, атаман Власов докладывал о переводе столицы войска Донского на Аксай. Но Государь заметил, что и на Аксае только часть жителей будет близко от воды, остальные же точно так же будут страдать от недостатка воды и ветров, и потому решено было оставить Новочеркасск на старом его месте.

В Новочеркасск и Государь и Наследник въезжали верхом. У западных триумфальных ворот были выстроены эскадроны л.-гв. Казачьего и Атаманского полков. Государь поехал по Платовскому проспекту к собору, где был собран войсковой круг. При звоне колоколов и пушечной пальбе проехал царь в круг, выслушал приветственное слово донского архиепископа Афанасия и, приложившись к кресту, сказал казакам:

— Любезные донцы! Ваши предки и отцы сослужили много служб государям и отечеству, и признательность монархов показывают эти грамоты, эти знамена и прочие царские клейноды. Я хотел явить новый знак своего расположения к вам и назначить атаманом своего первого сына, наследника престола нашего. Надеюсь, что вы и потомки ваши не перестанете идти по пути славных предков ваших и заслуживать признательность отечества!..

Громовое «Ура!» потрясло воздух, загрохотали пушки, загудели колокола. Государь взял поднесенный Власовым на бархатной подушке пернач и, обняв Наследника Цесаревича, вручил ему этот знак атаманского достоинства. И сейчас же донские генералы окружили Наследника и под сенью знамен подняли его на руках над головами народной толпы. Трудно описать, какой восторг охватил казаков. По старым, загорелым, морщинистым лицам текли слезы умиления. Крестясь, поднимались и опускались руки.

— Батюшка ты наш, атаман войсковой! — умиленно говорили донцы.

— Надежда наша, красное солнышко наше! Пойдем в огонь и в воду за тебя, наш красавец ненаглядный!"

— Да хранит же тебя Царь Небесный для счастья нашего. Так совершилось торжественное перед всем войском Донским назначение атаманом Наследника…

Па другой день, 20-го октября. Государь Император посетил строящийся собор, войсковое правление, госпиталь и гимназию. В гимназии Государь сказал столпившимся вокруг него детям:

— Учитесь, дети, усердно. Я хочу, чтобы со временем и из донцов были сенаторы, министры, главнокомандующие.

21-го октября Государь Император Николай I делал смотр собравшимся в Новочеркасске донским полкам. На смотре собралось 2 дивизиона л.-гв. Казачьего полка, 2 дивизиона Атаманского полка, 2 дивизиона л.-гв. Донской конно-артилясрийской батареи, 22 полевых полка, временно сформированных из наличных в войске офицеров и казаков, и 3 донских полевых конно-артиллерийских батареи.

Смотр был неудачный. Дул холодный ветер, поднимая и крутя столбы пыли. Люди полевых полков не равнялись, офицеры и урядники не знали своих мест, но главное — лошади были очень плохи, казаки скверно сидели и были грязно и неряшливо одеты.

Государь в справедливом гневе своем сказал Власову:

— Я ожидал видеть двадцать два полка казаков, а вижу каких-то мужиков! Никто не имеет понятия о фронте. А лошади! Это не казачьи лошади, а мужичьи!.. Тяжелый это был день для Донского войска. 22 октября Государь изволил отбыть из Новочеркасска. Закипела в войске работа. Донцы убедились, что нужно учиться и учить лошадей, что нужно действовать по каким-либо однообразным правилам. Атаман Власов был боевой генерал, он много воевал вместе с казаками и умел их учить. По его наставлениям, уже в 1838 году были изданы «Правила для состава и построения казачьих полков». Это был первый строевой казачий устав в войске Донском. По этим правилам, в казачьем полку положено было иметь — 1 полкового командира, 1 войскового старшину, 5 есаулов, б сотников, 7 хорунжих, 19 старших урядников и 19 младших, и из них 1 старший урядник — знаменщик и 1 младший урядник — его ассистент, 60 приказных, 1 полковой писарь, 1 лекарский ученик и 750 казаков. Полк делился на б сотен. В сотне полагалось 4 взвода. Сотня строилась в две шеренга, или лавы. В «правилах были указаны повороты сотни по три и повзводно, построения колонн, лавы, правила пешего строя, церемониального марша, относа и приноса знамени.

Но Власов знал, что главная причина неудачи смотра и плохой подготовки офицеров происходила не оттого, что не было писанного устава, а оттого, что офицер казачий так мало получал жалованья, что не мог посвятить свое время военному делу, не мог иметь порядочной лошади, не мог чисто и по форме одеваться. Офицер получал всего 71 рубль в год. На эти деньги он должен был содержать себя, свою семью, иметь лошадь и чисто одеваться. Власов несколько раз просил о прибавке содержания офицерам, но прибавка не выходила. В день свадьбы Государя Наследника, августейшего атамана, 16 апреля 1841 года. Государь после свадебного обеда обходил гостей. В числе их был и донской атаман Власов. Государь подошел к атаману, положил ему на плечо руку и сказал:

— Ну, слава Богу, обвенчали мы атамана вашего. Любите и атаманшу, как его любите.

— У донцов. Ваше Величество, — отвечал Власов, — любовь к Монарху и августейшей фамилии его составляют другую религию их. Семейную радость вашу они примут, как радость собственную свою. Позволь, Государь, в этот радостный для всей России день, попросить у тебя особую милость твоим верным донцам.

И, не обращая внимания на то, что зала была полна русскими и иностранными генералами, посланниками и дамами, атаман войска Донского, прося за своих подчиненных, стал на колени и подал Государю бумагу, в которой была написана просьба о прибавке жалованья донским офицерам.

Государь, видимо, был недоволен. Он схватил атамана за руку и сказал:

— Нашел, когда просить! И как просить! Ты меня стыдишь перед чужими послами!

Но Власов думал иначе. „Да черт бы побрал всех иностранных послов ваших, — говорил он потом военному министру, генералу Чернышеву, — что мне они! Да перед кем стал я на колени, ведь перед своим царем! Да и зачем я стал перед ним на колени! Себе, что ли, милость выпрашивал какую, — нет, я просил за его же царских верных слуг, которым есть нечего! А что он сердится на меня! — Сердце царево в руке Божьей!..“

Но Государь не сердился на атамана. На другой день на балу он был очень милостив к нему.

Для улучшения лошадей, в 1844 году издано было положение о конских табунах войска Донского и устроен был Провальский войсковой конский завод. На заводе определено было иметь 34 жеребца и 250 кобыл лучших русских, донских и кавказских пород. В 1851 году были открыты первые скаковые общества на Дону: Новочеркасское и Урюпинское.

1847 год надолго останется в памяти донских казаков. На Дону появилась холера. Она пришла на Дон из Грузии, появилась в Егорлыцкой станице, перекинулась в Ольгинскую, а потом в Аксайскую станицы и, наконец, пришла и в Новочеркасск. По 200, по 250 человек заболевало в Новочеркасске в сутки, умирало до 200. Не было улицы, по которой не несли бы гробов, не было дома, где не стоял бы покойник. В церквах отпевали по несколько умерших сразу. Страх охватил население Новочеркасска. Не боялись казаки неприятеля с пулями и ядрами, но этого таинственного врага испугались. От него одна защита была — вера в милосердие Божье и усердная молитва. 29 августа из Аксайской станицы привезли чудотворную икону Божьей Матери. Горячо молились перед нею новочеркассцы, молились о чуде… И чудо совершилось. На другой день холера стала ослабевать. Народ повеселел. Скоро холера и совсем прекратилась. За шесть недель холеры в Новочеркасске умерло до 5000 человек.

С 1858 года войско Донское входит в подчинение особому, вновь учрежденному, управлению иррегулярных войск.

Во время холеры многие жители лечились особой баклановской настойкой и верили, что она помогает. Верили потому, что любили вновь народившегося на Дону героя-казака, казака-богатыря, о котором приходившие из Грузии полки рассказывали чудеса, верили в то, что Яков Петрович Бакланов всех побеждал своим оружием, победил и холеру своею жестокой настойкой!..

Яков Петрович Бакланов. Родился 15 марта 1809 г., умер 18 февраля 1873 г.

В 1801 году, в царствование Государя Императора Александра I, к России добровольно присоединилось большое и богатое Грузинское царство, лежащее за Кавказскими горами. Сообщение между Тереком, лежащим по нашу сторону Кавказского хребта, и Грузией, лежащей по ту сторону гор, могло быть только через горы, по так называемой Военно-Грузинской дороге. Эта дорога шла через владения кавказских горцев, черкесов, чеченцев и татар, постоянно нападавших на русских людей; нужно было смирить их, сделать Кавказ безопасным для его жителей. Для этого России пришлось приступить к постепенному завоеванию Кавказа, к постройке целого ряда небольших укреплений. Шаг за шагом подавались русские войска в горы, занимая и умиротворяя Кавказ. Эта Кавказская война тянулась 63 года, с 1801 года по 1864 год, когда покорение Кавказа было, наконец, окончено.

Кавказская война не походила ни на одну из войн. Враг был повсюду. Сегодня „мирной“ татарин — завтра брался за винтовку и из-за скалы стрелял по нашим казакам и солдатам. Все население Кавказа, — юноши, старики, женщины — были прекрасными воинами и отличными наездниками. Жители исповедовали магометанскую веру. Их священники призывали их к войне с христианами, обещая им очищение от грехов и вечную жизнь за убийство русских. Ко всему этому, местность была такова, что действовать большими отрядами было невозможно. Отряды двигались… да что двигались, отряды дрались на тропинках, по которым ходили только козы. Один неверный шаг, и падаешь с громадной кручи в каменный мешок. В долинах росли дремучие леса. Дубы, орешины, вязы, дикая яблоня буйной толпою спускались с гор в долины. Плющ обвивал их стволы; кусты ягод и терна, перемешавшись с высокой травою, образовали такую чащу, через которую мог пробраться только дикий барс или чеченец, выросший в этих лесах. Тропинки были редки — каждая вела в засаду, на верную смерть. Тут мира не было никогда. Иногда по несколько месяцев все тихо: притаились чеченцы в горах… Вдруг грянет вестовая пушка и подымет тревогу в нашем укреплении. Беда, если прозевают казаки! — пожар поднимется заревом к небу, и обезглавлены острыми шашками защитники городка… Тут, на Кавказе, была жизнь такая же, какую некогда вели в донских степях казаки, борясь с татарами.

Сюда, на эту вечную войну, шли донские казаки. Они шли сюда, не обученные владеть пикою, шашкою и ружьем, а между тем, тут побеждал тот, кто ловчее рубил, сильнее колол, метче стрелял. Казаки шли сюда на плохих лошадях, а тут были лихие аргамаки, ловкие и быстрые кабардинцы, золотистые карабахи. Тут побеждал тот, у кого лошадь была вернее. Тут нужно было вечно учиться, тут надо было иметь полки вместе, всегда на примете… А донских казаков разбирали повсюду. Они сопровождали почту, чиновников, у каждого человека, служащего на Кавказе, был непременно донской казак. Ослабленные сотни не учились, и, когда наступал бой, они были хуже черноморских или линейных казаков, нынешних терцев и кубанцев. Горцы не боялись донцов, смеялись над грозными казачьими пиками и называли донских казаков „камышом“. И бедные донцы только гибли безропотно под ударами острых шашек. Под меткими выстрелами чеченцев.

Но все это быстро переменилось, когда, в 1846 году, на Кавказ с 20-м полком прибыл войсковой старшина Яков Петрович Бакланов.

Яков Петрович родился 15 марта 1809 года в Гугнинской станице. Отец его был простой, неграмотный казак, заслуживший расторопностью и хорошей службой чин хорунжего. Тогда первый офицерский чин давал права потомственного дворянства, и Яков Петрович считался дворянином. Отцу заниматься сыном было некогда. Наступал знаменательный 1812-й год, и отец Якова Петровича ушел с полком в армию выгонять французов. Мальчик рос сам по себе, на улице, с детьми других казаков Гугнинской станицы. Когда мальчику минуло пять лет, бабка его отдала старухе Кудимовне в науку. У Кудимовны Яков Петрович изучал азы, его передали приходскому пономарю, а потом и станичному дьячку, и мальчик изучил псалтырь и часослов. Дальше учиться Бакланову уже не пришлось. Отец его, вернувшийся в 1815 году домой, пробыл в семье недолго. Из Бессарабии на Россию шла чума, донские полки были расставлены по кордонам. Пошел на границу и отец Якова Петровича и взял мальчика с собой — пусть-де учится у полковых писарей. Не столько учился грамоте молодой Бакланов, сколько сидел в хате со старыми казаками и слушал их рассказы про войны, про Наполеона, про то, как одерживали донцы победы. И загоралось сердце мальчика, и хотелось и ему таких же великих подвигов, такой же славы. Яков Петрович был отличный стрелок из ружья, — здесь, в полку, он стал и лихим наездником, научился колоть пикою и стрелять. И рос мальчик богатырем. Рослый, могучего сложения, крепкий и сильный, бесстрашный — Бакланов был настоящим казаком.

Шестнадцатилетним мальчиком Бакланов был зачислен на службу урядником в казачий Попова полк и вместе с отцом, командовавшим в этом же полку сотней, пошел в Крым. В самый день отхода Якова Петровича на службу отец его отслужил молебен и сказал ему:

— Служи, Яков, верою и правдой Богу, Государю и нашему великому Донскому войску. Помни всегда, что твой отец без малейшего покровительства, одною честной службой дошел до штаб-офицерского чина. Храни ненарушимо простоту отцовских обычаев, будь строг к себе, а больше всего — не забывай свою благодатную родину, наш Тихий Дон, который вскормил, взлелеял и воспитал тебя!..

Тот самый завет, что был дан Платову, и почти теми же словами, был дан и молодому Бакланову.

Всю жизнь помнил и свято хранил отцовский завет Бакланов.

Так началась служба Якова Петровича и начались его странствования с полком то в Турцию, то на Кавказ. В Турции, в деле под Бургасом, он участвовал с сотней своего отца в атаке на турецкую конницу. В этой атаке под ним была убита лошадь.

В 1834 году с донским казачьим Жирова полком Бакланов первый раз попал за Кубань, в кавказские войска, бывшие под начальством генерала Засса.

Этот генерал от обороны перешел к наступлению, двинул наши полки за Кубань и начал целый ряд набегов на татар, живших между реками Кубанью и Лабою.

Здесь Бакланов впервые узнал, что такое Кавказская война. Недешево далась она ему. „Но спасибо Зассу и горцам, — говорил Яков Петрович, — они меня научили многому…“

Однажды, в набеге на Чамлыкское укрепление, Бакланов своею храбростью обративший на себя внимание генерала Засса, командовал всеми казаками отряда. А их было около 2 с половиной тысяч. Бакланов был в это время в чине сотника. Ему было приказано остаться на левом берегу реки Лабы и прикрывать отход отряда генерала Засса.

Бакланов выбрал позицию около одной весьма крутой и лесистой горы и раскинул здесь лаву. Однако, держаться против стремительных атак горцев, налетавших то на один, то на другой фланг, было трудно. Напрасно Бакланов скакал с одного фланга на другой, ободряя казаков. Только удержит на одном фланге, глядишь, сорвался другой и подается назад. Вдруг он увидал, что громадная толпа горцев кинулась на самую середину лавы, стремительным натиском опрокинула и прорвала ряды казачьи, и разрезала их надвое. Все перемешалось. Казаки бросились назад. Бакланов поскакал устраивать порядок, но, проскакивая через лес, попал на засаду. Четверо спешенных горцев караулили его. Едва он поравнялся с ними, раздался залп и лошадь Бакланова упала, пораженная двумя пулями в голову. Бакланов очутился один в лесу против четырех горцев. Тут сообразил он, что у него есть двустволка, которая была за плечами, и пара пистолетов, которые он носил за поясом, подражая черкесам. Бакланов сознавался потом, что первое чувство было чувство необычайного страха, он мог только схватить свою двустволку. Это движение спасло его. Черкесы, видя перед собою богатыря с ружьем, поняли, что он дешево не отдаст свою жизнь, и медлили с нападением. Тихо было в лесу. И конница черкесская, и казаки умчались далеко. Здесь было только четверо врагов против одного казака. И, вот, в эту минуту Бакланов вспомнил, как хорошо он стрелял с самого детства. Он живо приложился и одним выстрелом убил двух врагов… Остальные готовились кинуться на него, но тут послышался топот конских копы г, треск ломаемых сучьев, и горцы, оставшиеся против него, оба с ружьями, засуетились и не стреляли.

И вдруг мимо Бакланова понеслись горцы. Казаки гнали их. Притиснутые ими пешие черкесы стояли рядом с Баклановым и ни одному из них не пришло в голову пырнуть кинжалом казака. На Якова Петровича налетали и конные горцы. Одного из них, чуть было не опрокинувшего его своею лошадью, Яков Петрович свалил пистолетным выстрелом. От него шарахнулись в сторону. Тут чьи-то сильные руки подхватили его. Это были его ординарцы. Ему подвели заводную лошадь. Могучим прыжком вскочил на нее Бакланов и помчался вперед останавливать увлекшихся преследованием казаков. В это время за Лабою раздался пушечный выстрел. Это был условный знак, что казаки могут возвращаться домой. Бакланов спасся.

В 1837 году Бакланов был отправлен на Дон, а в 1839 году назначен в только что собранный в Новочеркасске учебный полк, где казаки должны были изучать новый устав. Служба Бакланова в этом полку принесла ему впоследствии много пользы.

В 1845 году Бакланов, в чине войскового старшины, был назначен в № 20 казачий полк, а в 1846 году принял этот полк на законном основании.

Прежняя служба его на Кавказе, приключение, когда он на Лабе был окружен четырьмя горцами и когда спасло его умение стрелять да ловкость на коне, живо вспомнились ему в этот год. В учебном полку Бакланов многому научился, много читал он книг, особенно по военной истории, и стал за эти годы образованным человеком. Он понял, что оставлять донские казачьи полки в том положении, как они были на Кавказе, разобранными на ординарцы и денщики нельзя. Понял он, что не умеющий владеть оружием, на плохой, заморенной лошади, донец станет легкой добычею ловкого черкеса-джигита. И вот, Бакланов стал делать то, чего до него еще никто не делал. Прежде всего он собрал свой полк. Он вытребовал со всех станиц, от всех чиновников, из всех штабов казаков своего полка. Нужно было исписать пуды бумаги, испытать много неприятностей, чтобы получить от Бакланова хоть одного казака вестовым или ординарцем. Потом он одел полк. Форменные мундиры и шаровары были запрятаны в сундуки для смотров и парадов. Каждый казак сам должен был достать себе одежду. С убитых татар снимали черкески и в них одевались донцы Баклановского № 20 полка. Появились у казаков и отличные черкесские шашки, и кинжалы, и меткие нарезные чеченские ружья. Кони казачьи не стояли худые и заморенные, с пропитым овсом и не знающие чистки. Бакланов потребовал от казаков холи лошади и корма. За одну украденную овсинку он мог запороть казака, и казаки это знали. И вскорелошади в его полку стали неузнаваемы. Они стали сильными и ловкими, и не страшны были казакам черкесские кони.

Но нужно было обучить полк. И вот, Бакланов устроил вечерние беседы с офицерами.

— О храбрости казака, — часто говаривал Яков Петрович на этих беседах, — заботиться не надо, потому что донскому казаку нельзя не быть храбрым, но надо, чтобы этот казак смыслил что-нибудь и побольше одной только храбрости.

И он неутомимо обучал казаков разведывательной службе, саперному и артиллерийскому делу. Чтобы легче сделать это, он собрал особую седьмую учебную сотню. В ней готовились учителя на весь полк под его наблюдением. В каждой сотне один взвод был снабжен шанцевым инструментом, и люди его особо обучались саперному делу. При полку были собраны еще пластунская команда из лучших стрелков и наездников, употреблявшаяся на самые опасные разведки, и ракетная, которая работала, как конногорная батарея, посылая в неприятеля особые, начиненные порохом и пулями, ракеты.

Бакланов беззаветно любил родной ему тихий Дон, он и мысли не допускал, чтобы донской казак мог в чем-нибудь уступить линейному, а, между тем, не мог Яков Петрович не сознаться, что приходившие с Дона казаки не обладали ни той опытностью, ни теми боевыми сноровками, которые имели линейцы. И вот, Яков Петрович лично водил разъезды и приучал казаков разведывать в новой и непривычной для донских казаков горной стране.

— Все заметь, — говорил он казакам, — ничего не моги проглядеть, а тебя чтобы никто не видел.

Никто в Баклановском полку не смел во время боя покинуть рядов; легко раненные должны были оставаться во фронте, те, кто лишился лошади, должны были биться до той поры, пока не добывали себе новой.

— Покажи врагам, — говорил Бакланов, — что думка твоя не о жизни, а о славе и чести донского казачества.

Сам Бакланов был необыкновенно приметлив и памятлив на местность. Казаки знали, что с ним не пропадут. Так, обучив свой полк, Бакланов начал делать со своими донцами набеги на чеченские аулы, отбивать у них скот, врываться в самое гнездо их, делать то, на что раньше немногие и из линейцев отваживались. Имея лазутчиков из местных жителей, из которых наиболее известны Али-Бей и Ибрагим, Бакланов всегда врасплох налетал на неприятеля, появлялся, как снег на голову. Чеченцы трепетали перед ним, и скоро имя грозного Боклю, как называли горцы Бакланова, стало страшным для всей Чечни. Донские дротики уже не называли более презрительно камышом. „Даджал“, что значит, дьявол, — вот было обычное наименование чеченцами Бакланова.

А он и лицом, и сложением был грозен. Лицо его было изрыто оспой, громадный нос, густые, нависшие на глаза брови, глаза, мечущие молнии, толстые губы и бакенбарды, вьющиеся по ветру.

Рассказывают, что раз пришли к казакам черкесы и просили казаков показать им Бакланова. Они хотели убедиться, правда ли, что грозный Боклю, действительно, „даджал“, то есть черт.

Очередной казак доложил об этом Бакланову.

— Проси! — сказал Бакланов. Живо засунул он руку в печь и сажей вымазал себе лицо.

Черкесы вошли, встали в избе и в страхе жались друг к другу. Яков Петрович сидел и дико водил глазами, выворачивая их. Потом он поднялся и медленно стал приближаться к гостям, щелкая зубами. Испуганные черкесы начали пятиться к дверям и, наконец, шарахнулись из комнаты.

— Даджал! Даджал! — кричали они.

То, что Бакланов кидался в самую сечу боя и выходил целым и невредимым, то, что, будучи даже тяжко ранен, он оставался в строю, внушило и казакам и солдатам мысль, что он заколдованный, заговоренный, что его можно убить только серебряной пулей. И верили в него, и боялись, и обожали его казаки!

Скоро с молодцами-донцами, готовыми жизнь свою отдать за него, за славу Дона, Бакланов стал страшен всему Кавказу. Имя донского казака снова было так же грозно, как и в двенадцатом году, как во время азовских походов. С уважением говорили о донских казаках в армии, со страхом думали о них черкесы и татары.

Во всей кавказской армии, казачьих и солдатских полках знали тогда песню про Бакланова.

Честь прадедов-атаманов,

Богатырь, боец лихой,

Здравствуй, храбрый наш Бакланов,

Разудалый наш герой!

Славой, честию завидной

Ты сумел себя покрыть:

Про тебя, ей-ей, не стыдно

Песню громкую сложить

Ты геройскими делами

Славу дедов и отцов

Воскресил опять меж нами.

Ты — казак из казаков

Шашка, пика, верный конь,

Рой наездников любимый —

С ними ты, неотразимый,

Мчишься в воду и в огонь

Древней славы Ермаковой

Над тобою блещет луч,

Ты, как сокол из-за туч,

Бьешь сноровкою Платовой

Честь геройскую любя,

Мчишься в бой напропалую

За Царя и Русь святую

Не жалеешь сам себя

Бают вольный по горам,

По кустам, тернам колючим

Лезешь змеем здесь и там,

Серым волком в поле рыщешь,

Бродишь лешим по горам,

И себе ты славы ищешь,

И несешь ты смерть врагам,

Ходишь в шапке-невидимке

В скороходах-сапогах,

И летишь на бурке-сивке,

Как колдун на облаках.

Свистнешь — лист с дерев валится

Гаркнешь — вмиг перед тобой

Рать удалая родится —

Точно в сказочке какой

Сыт железной просфорою,

Спишь на конском арчаке, —

И за то прослыл грозою

В Малой и Большой Чечне

И за то тебе мы, воин,

Песню громкую споем

Ты герой наш, ты достоин

Называться казаком!

5 декабря 1848 года в Куринском укреплении, где стояли Тенгинский пехотный и 20-й донской казачий полки, произошла тревога. Горцы напали на батальон Тенгинского полка, занимавшийся в лесу рубкой дров. Дело вышло пустое, так как по первому выстрелу уже летели баклановские сотни, и перед ними живо умчались чеченцы. Началась погоня. Один казак, занесенный лошадью, был схвачен чеченцами, да двое свалились, простреленные пулями. Сам Бакланов был ранен. Он вдруг пошатнулся и выпустил поводья. Казаки хотели уже было подхватить его, но он схватил поводья в правую руку, крикнул: „Вперед“ и помчался отдавать распоряжения. Пуля перебила ему ключицу левой руки. Кровь проступила через рукав желтой черкески и окрасила се. Но Бакланов, превозмогая страшную боль, продолжал распоряжаться в бою. Только тогда, когда все было кончено и казаки сняли с убитых оружие, Бакланов прилег на бурку и казак платком перевязал ему руку. Верхом вернулся он в Куринское, и туда казаки привезли искусного горского врача.

Вечером казаки разговаривали между собою.

— Как же это могло случиться, — спрашивал молодой казак, — что сам заколдованный Бакланов получил такую сильную рану?

— Э, друг… Он не поладил с самим, — сказал старый казак, — вот он его и подвел.

— Ну, да это ему нисколько и не больно, — заметил сидевший тут же урядник, — потому что сила дана ему от Бога страшенная!..

Замолчали казаки. Храбрость и выносливость Бакланова были так велики, что казакам не верилось, чтобы обыкновенный человек мог все это переносить.

Несмотря на жестокую боль, через четыре дня Бакланов уже стоял в строю и руководил войсками. Он в это время был назначен начальником подвижного резерва в Куринском укреплении.

В марте месяце 1849 года Бакланов стал часто пропадать из своей квартиры. Возьмет с собою двух-трех пластунов, сядет на коня еще до света и уедет с ними. Пропадает весь день, а вернется к ночи. Спрашивать, куда ездил Бакланов у пластунов, это был бы напрасный труд. Они были немы, как рыбы.

Как-то, незадолго до Пасхи, приходят вахмистры к Бакланову и докладывают ему, что людям нечем будет разговеться: все бараны поедены.

— Экие прорвы станичники! — сказал Бакланов. — Да ведь баранов-то этих было до тысячи. Неужли поели?

— Поели, ваше высокоблагородие.

— Ну, надо купить новых. Деньги есть.

— Купить, ваше высокоблагородие, так что невозможно. На линии не продают. Самим надо разговеться, а соседи мичиковцы, зная наши волчьи повадки, так их запрятали, что и нашими цепкими руками их не добыть.

— Ну, надо добыть. Ступайте с Богом.

Вахмистры ушли, а Бакланов лег на лежанку. У него был такой обычай: как задумает набег, так и ляжет на печь, лежит и в это время каждую мелочь обдумает. Казаки это живо подметили.

Заходят на другой день, спрашивают у ординарца:

— Что полковник?

— Лежит.

— Ну, быть Делу, — и по всем сотням стали готовиться к набегу.

И, действительно, после полудня Бакланов потребовал к себе сотенных командиров и отдал им приказание:

-Накормить лошадей, дать людям поужинать и затем к 8-ми часам вечера трем сотням быть в совершенной готовности на Герзель-аульской дороге.

Ровно в 8 часов Бакланов выехал к построенным на дороге сотням, снял папаху, перекрестился, и сотни тронулись в путь.

— Час добрый, — говорили им пехотинцы, вышедшие их провожать.

— Спасибо, — отвечали казаки, и сотня за сотней скрывались за воротами Куринского укрепления.

Спустились вниз, перешли через речку Яман-Су и вступили в горное ущелье. Ночь была темна, как могила; поднялся ветер и закрутил снежной метелью. Ничего не стало видно. Забросив пики за плечо, быстро подавались казаки в неизвестную даль. Бакланов ехал впереди отряда. Вдруг он остановился и заявил, что отряд идет не по той дороге. Проводник, человек испытанной честности, родившийся в этом краю, стал клясться и божиться, что он не ошибается.

— Не по той дороге ведешь, негодяй! — кричал на татарина Бакланов.

— По той дороге, полковник! Ты не знаешь, ты не можешь знать дороги, потому что ты не был здесь, а я был, — кричал и обиженный татарин.

— А где же сухое дерево, которое должно быть вправо от дороги? — вдруг спросил его Бакланов. — Я его вот уже час, как ищу; ты видел сам, сколько раз слезал я с лошади и ложился на землю.

Проводник так и присел в ужасе.

— Сухое дерево?.. Точно, должно было быть здесь сухое дерево.

Остановились, разослали пластунов искать сухое дерево и точно, нашли его вправо от покинутой дороги. А, между тем, Бакланов здесь никогда не был. И пошли между казаками таинственные рассказы о том, что „значит, уж так ему от Бога дано знать дороги, ще никогда не бывал…“

А, между тем, в свои тайные поездки Великим постом Бакланов разведал, рассмотрел и запомнил все тропинки и дорожки вокруг Куринского укрепления, и знал пути не хуже местных жителей.

Отыскавши сухое дерево, Бакланов повел казаков к хорошо знакомому ему хутору, куда на ночь загоняли чеченцы громадные отары овец и баранов.

Осторожно по ветру прокрались баклановские пластуны к овечьим загонам. И не успели их почуять злобные собаки, как грянул одиночный выстрел, упал часовой пастух, быстро прикончили и его товарищей, согнали овец и прямо через горы, по еле видным тропинкам, вглядываясь в Большую Медведицу да Волосожарь, пошли за Баклановым домой.

— С ним не пропадешь, — говорили казаки, указывая на Бакланова, ехавшего впереди отряда.

В половине января 1850 года военные действия главного чеченского отряда были перенесены в Аргунь. Нужно было проложить широкую просеку через Большую Чечню. Бакланов в это время произвел набег к Мичику и на аул Ауху и на его хутора Сатый-Юрт, Марцык-Юрт и Мустажа-Отар.

В полночь 23 февраля Бакланов со своим полком пришел из Куринского укрепления в аул Хасав-Юрт, куда собралось пять батальонов пехоты и восемь орудий. Поджидали гребенских казаков, но они опоздали. Начальник отряда, полковник Майдель, боялся потерять время и решил идти на чеченцев без гребснцов. В авангард был послан Бакланов с донскими казаками. Ночь была темная. Отряд шел ощупью» между двумя реками, волны которых плескались о камни и заглушали шум шагов пехоты и топот конницы. Вскоре дорога спустилась в глубокий овраг, за которым было первое препятствие — длинный ров, нарочно выкопанный горцами. Здесь не было караула. Пехота живо повязала фашины и фашинами, хворостом и землею забросала канаву. Но дальше было препятствие посерьезнее. Ауховские горца считали его защитой всего своего аула. Это были, так называемые, Гойтсмировские ворота. Дорога подходила к высокой горе, такой крутой, что подняться на нее можно было только по узенькой дорожке. Эта дорожка у самой вершины упиралась в ворота, сделанные из громадных бревен, скованных между собою толстыми железными цепями. По сторонам ворот тянулись канавы, обнесенные плетнями из колючего кустарника. Канавы эти уходили в дремучий, непроходимый лес. Гойтемировские ворота были заняты очень сильным караулом.

Светало. Казаки марш-маршем неслись на плетни. Испуганные часовые, сделав несколько выстрелов в воздух, бежали. Казаки перепрыгнули на лихих конях плетни и канавы и широкою лавой прикрыли рабочих, разбиравших в сумерках начинавшегося дня ворота.

Медлить было нельзя. Ближайшие аулы лежали всего в двух, трех верстах от Гойтемировских ворот. Казаки поскакали к ним. Часть пехотинцев, не желая отставать от казаков, бежала рядом с лошадьми, хватаясь за гривы, за хвост, за стремена. Наконец, показались и аулы. Горцы встретили нац&отряд частой стрельбой из-за плетней, а потом бежали. Аулы были пусты. Казаки нашли там только стариков. При первых выстрелах у Гойтемировских ворот чеченцы угнали свои стада и увели семейства далеко в горы, а сами, схватив оружие, ускакали, чтобы отрезать путь нашим войскам. Майдель с Баклановым зажгли аулы и начали отступать.

До Гойтемировских ворот отступление шло без потерь, но у Гойтемировских ворот собрались толпы конных черкесов, пешие засели по обеим сторонам узкой тропинки и приготовились принять наш отряд под перекрестный огонь. Яков Петрович хотел было насесть на кавалерию, но едва он скомандовал: «Стой», как чеченская конница повернула назад и исчезла в лесу. Тогда Бакланов, перевернув фронт налево в карьере, схватил в свои руки значок и кинулся с кручи прямо в лесистый овраг, внизу которого протекала речка Яман-Су. Не только горцы, но и наша пехота были ошеломлены видом казаков, скакавших полным ходом по таким местам, где только с трудом могли пробираться пешие. Ружейный огонь горцев сразу умолк. Они собирались в кучи, чтобы принять Бакланова в кинжалы и шашки. Но казаки, по знаку Бакланова, на полном скаку спешились и с пиками в руках, пешком, бросились на черкесов. Два батальона Кабардинского полка, бежавшие за казаками, оцепили оставленных казаками лошадей. Началась рукопашная свалка. А в это время человек 80 горцев залезли на высокий курган, стоявший сбоку, и начали обстреливать казаков. Никто не решился пойти и выбить их. Доложили об этом Бакланову. Он весь переменился в лице. И обида за казаков, и гнев на них охватили его. Прискакав к кургану и жестоко отпоров казаков плетью, Бакланов крикнул: «Вперед!» и, выхватив шашку, повел на приступ. Через минуту курган был взят; мы потеряли шесть казаков убитыми, ранеными хорунжего Стоцкого и 25 казаков.

Горцы бежали, оставив 17 тел на месте. Это было славное дело, и Бакланов получил за него чин полковника.

В апреле 1850 года предстояла смена донским полкам, находившимся на Кавказе. Донской казачий 20-й полк должен был идти домой, а с ним вместе и его командир, грозный для горцев Боклю. Но Бакланов был так нужен на Кавказе, без него так осиротели бы полки кавказские, что князь Воронцов очень просил атамана и военного министра об оставлении Бакланова на линии и о назначении его командовать вновь прибывающим полком. Просьба эта была исполнена, и Бакланов получил в команду донской казачий 17-й полк. С ним осталось, по доброй воле, пять сотенных командиров: Березовский, Банников, Поляков, Захаров и Балабин и адъютант его Одноглазков. Осталось и несколько казаков.

Трогательно было прощание Бакланова с 20-м полком. Когда он выехал к полку — все эти железные богатыри, увешанные крестами, плакали от правого до левого фланга, как малые дети. Сжалось сердце у грозного «Даджала», он отвернулся в сторону, махнул рукой и, молча, выехал из ворот укрепления. За ним потянулись и его сотни. Он проводил их до Карасинского поста и там распростился со своими боевыми товарищами.

Пришедшие с Дона казаки расспрашивали у старых, что за командир Бакланов.

— Командир такой, — говорили казаки, — что при нем и отца родного не надо. Если есть нужда — иди прямо к нему: поможет и добрым словом, и советом, и деньгами. Простота такая, что ничего не пожалеет, последнюю рубашку снимет и отдаст, а тебя в нужде твоей выручит. Но на службе, братцы мои, держите ухо востро: вы не бойтесь чеченцев, а бойтесь своего асмодея: шаг назад — в куски изрубит.

Бакланов сейчас же принялся и из нового полка готовить железных богатырей, героев-баклановцев.

В этом году мы проводили новую линию и прорубали в лесах широкие просеки для того, чтобы обезопасить себя от нечаянных нападений неприятеля. 8 августа, когда назначенные на рубку леса на реке Мичике части стали подходить к лесу, они были встречены ружейным огнем. Лес оказался занятым горцами. Послали за орудиями. Но орудия еще не прибыли, как 5-я рота Кабардинского полка, составлявшая правую цепь, спустилась в овраг и с криком «Ура» кинулась в лес. Загремели из леса меткие чеченские выстрелы и начали валиться люди. На поддержку пятой роте побежали две роты резерва. Начался жестокий рукопашный бой в лесной чаще. Уже девяносто солдат выбыло из строя убитыми и ранеными, чеченцы начали одолевать наших.

Бакланов в это время находился на левом фланге, где расставлял цепь. Вдруг на взмыленной, запыхавшейся лошади подскакивает к нему офицер Кабардинского пехотного полка и докладывает:

— Полковник, спасайте кабардинцев! Нас рубят! Весь правый фланг в чрезвычайной опасности!

Расспрашивать было некогда. Дело требовало немедленной помощи. Бакланов схватил ракетную команду и карьером помчался на место боя. Быстро скатились в глубокий овраг казаки и начали устанавливать ракетные станки. Толпа чеченцев с поднятыми шашками полетела на казаков. Молодые казаки смешались… Пошатнись они, и вся ракетная команда досталась бы чеченцам. Но выручил Бакланов.

Он спрыгнул с коня, выхватил их рук оторопевшего урядника ракету и сам положил ее на станок. Его пример ободрил людей. Казаки оправились. Раздалась команда: «Батарея, пли!» и восемнадцать огненных змей с шумом и треском влетели в ряды неприятеля. В эту же минуту прискакало 2 сотни 17-го полка, они побросали коней и пешком, с пиками наперевес, кинулись на чеченцев. Лес остался за нами и началась рубка его для прокладки новой линии.

В начале 1851 года в Куринское с прибывшим туда почтовым обозом Бакланову доставлена была неизвестно от кого и откуда посылка. Развернули ее, и в ней оказался черный значок, на котором вышита была адамова голова с двумя перекрещенными костями под нею и с вышитой кругом надписью: «Чаю воскресения мертвых и жизни будущего века. Аминь». Когда значок этот впервые появился перед полком, казаки были смущены его печальным видом, навевавшим мрачные думы о смерти. Но, когда казаки увидали, что этот черный значок наводит ужас на чеченцев — они полюбили его. Бакланов же с ним не расставался до конца жизни.

Одолеваемые со всех сторон нашими войсками, чеченцы решились на отчаянное предприятие. Они задумали напасть на Куринское укрепление. В день Успения Богородицы было особенно жарко и душно. Бакланов, пообедавши, лег отдохнуть в своем домике на горском ковре. Жара сморила его. Он совершенно разделся, снял даже рубашку и остался в одних чувяках. Вдруг раздался пушечный выстрел совсем близко, зазвенели окна в той комнатке, где спал Бакланов, и к нему влетел растерявшийся ординарец.

— Чеченцы в предместье, — крикнул он.

Выстрелы участились; шум, крики, скачка и суматоха на улице показывали, что дело не шуточное. Бакланов спросонья, как был без одежды, бросился к двери, вырвал из рук ординарца шашку, надел ее прямо на голое тело, накинул какую-то бурку и явился в таком виде перед казаками. Две сотни, собравшиеся по тревоге, кинулись за ним. Едва казаки вышли из укрепления — они увидали человек до восьмисот конных чеченцев, спускавшихся с гор. Казаки замялись. Но Бакланов выхватил из рук своего ординарца пику, крикнул: «Вперед!» и помчался в рукопашную свалку. Казаки не отстали от своего любимого начальника и горсть их врезалась в толпу неприятельской конницы. Работая пикой, Бакланов, как сказочный богатырь, валил вокруг себя толпы неприятеля. Горцы, дрогнувшие на первых порах, не могли поправиться и скоро бежали.

Казаки забрали пленных, и пленные были уверены, что страшный Бакланов, если и не настоящий даджал, то уже, наверное, приходится сродни ему.

Вскоре горцам пришлось окончательно убедиться, что грозный «Боклю», действительно, настоящий дьявол. Как-то вечером, у Бакланова собралось большое общество. Много было офицеров русских полков, пили чай, играли в карты, разговаривали. Было уже за десять, когда к Бакланову прошел ординарец и доложил, что его желает видеть лазутчик.

— Который? — спросил Бакланов.

— Али-бей, — ответил ординарец.

— Проси сюда.

Тихо, неслышными шагами прошел преданный Бакланову горец и таинственным шепотом стал докладывать.

— Шамиль, грозный предводитель чеченцев, узнал, что просека на реке Мичике окончена русскими. Ему доложили, что чеченцы не могут тебя остановить, и вот он… я боюсь и говорить, господин полковник.

— Ну! — ободрил его Бакланов.

— Шамиль тогда позвал из гор стрелка, и стрелок на Коране поклялся тебя убить. Стрелок приехал в наш аул. Много хвастал. Он говорит, что на пятьдесят шагов разбивает куриное яйцо, подброшенное кверху. Ну, только наши старики ему говорят, что они видали, как ты на полтораста шагов убиваешь муху. «Смотри, Джанем, — говорят ему наши старики, — если ты промахнешься — Боклю положит тебя на месте».

— Ну что же горец? — спросили Али-бея офицеры.

— Ничего, — отвечал чеченец, — побледнел немного, однако, скоро оправился. Я, говорит, только раз в жизни промах давал, да и то мне тогда всего семь лет было. Я, говорит, на Коране клялся. Он завтра на батарейке за рекой Мичиком засядет и будет тебя ждать, — сказал Али-бей Бакланову. — Ты завтра не езди на курган, — добавил он.

Коран — священная книга магометан.

— Ладно, — сказал Бакланов, щедро наградил чеченца и отпустил его.

На другой день, в обычное время, войска вышли из Куринского укрепления. Бакланов, переправившись через реку Мичик, остановил колонну несколько раньше, чем обыкновенно, и в сопровождении одного ординарца поехал к батарейке, где его ожидал знаменитый стрелок Джанем. Поднимаясь на пригорок, Бакланов взял ружье из рук ординарца и, оставив казака, один выехал на батарейку, остановил лошадь и стал вглядываться в кусты. И, вот, он увидал среди-листвы черную шапку чеченца, и в ту же минуту сверкнул ствол ружья и грянул выстрел. Бог спас Бакланова. Джанем промахнулся второй раз в жизни; пуля только чуть задела край полушубка Бакланова. Чеченец поднялся до пояса и с ужасом увидал, что Бакланов, целый и невредимый, сидит на коне. Чеченец пригнулся за валом и стал вторично заряжать винтовку. Но руки у него тряслись и сам он суетился, и Бакланов понял, что второй выстрел не может быть верным. Тогда Бакланов вынул ногу из стремени, положил ее на шею лошади, оперся на нее рукой и приготовил свое ружье. Раздался выстрел. Чеченец опять промахнулся, и как только он немного высунулся, Бакланов спустил курок, и чеченец упал навзничь: пуля ему попала между бровей и прошла через голову.

И наши, и чеченцы внимательно следили за этим состязанием и, когда Бакланов медленно поехал к своим, наши войска приветствовали его громким «Ура!» а чеченцы, махая папахами, вскочили на завалы и кричали: «Якши Боклю! Браво Боклю! Молодец Боклю!»

И долго после этого в Чечне говорили: «Не хочешь ли убить Бакланова?» — и останавливали этим вопросом расхваставшихся стрелков.

30 декабря 1852 года Бакланов получил давно заслуженный им орден св. Георгия 4-й степени.

В 1855 году, уже в чине генерал-майора, Бакланов участвовал с казаками в разведке подступов к Карсу и в штурме Карса. 16 ноября этого года Каре был взят, и вскоре после этого Бакланов был назначен в Кутаиси. Тогдашний наместник Кавказа генерал Муравьев, призвавши Бакланова к себе, сказал ему:

— Я назначаю вас в Кутаиси… Когда вы можете отправиться?

— На Дону есть поговорка, — отвечал Бакланов, — голому собраться — только подпоясаться. Через два часа я могу быть в дороге.

— Этого не нужно. Но я прошу вас отправиться не позже завтрашнего утра.

Но Бакланову не пришлось быть в Кутаиси, он должен был уехать на Дон, а оттуда вскоре получил назначение в Польшу командовать собранными там для усмирения взбунтовавшихся поляков казачьими полками. Там генерал Бакланов управлял некоторое время Августовскою губернией. Но железное здоровье Бакланова пошатнулось. Хотя ему всего было 55 лет, но годы его жизни прожиты были во время постоянных походов и боевых тревог. Бакланов отпросился в отпуск на Дон. Но на Дону он заболел воспалением легких. Перемогаясь, он вернулся в Вильно и продолжал командовать до 1867 года донскими полками, расположенными в Польше. Зачисленный в этом году по войску Донскому, Бакланов остальное время жизни провел в Петербурге. 18 января 1873 года не стало казака-богатыря. Его похоронили в Петербурге в Новодевичьем монастыре и там его друзья поставили над могилой его памятник. На гранитной скале брошена кавказская бурка и на нее донская папаха. Под папахой лежит знаменитый баклановский черный значок — гроза Большой и Малой Чечни. Под значком венок с надписью: «Войска Донского Яков Петрович Бакланов. Родился 1809 г., умер 1873 г.»; на подстановке памятника изображены названия всех тех местностей, где сражался Яков Петрович. Имя Бакланова носит теперь 17-й донской казачий полк.

Жизнь Якова Петровича Бакланова весьма поучительна для донских казаков. Сын простого казака, он любовью к военному делу, непрерывными упражнениями в езде, рубке и стрельбе, отвагою и усердной работой достиг высокого звания генерал-лейтенанта, прославил свое имя, но, что дороже всего, прославил имя донского казака, неувядаемой славою покрыл и наш тихий Дон.

В 1909 году, 15 марта, в день столетия со дня рождения Якова Петровича, и в Новочсркасске, возле войскового собора, и в Петербурге на могиле Бакланова торжественно служили панихиды. Добрым словом, вечной памятью помянули донцы своего героя и постановили собирать деньги на постройку памятника Бакланову в Новочеркасске.

Донцы на Кавказе. 1801—1864 гг.

Во время тяжелой борьбы с кавказскими горцами много было совершено подвигов донскими казаками. Очень часто им приходилось в одиночку обороняться от многочисленного и злобного неприятеля. Подвиги, совершенные донскими казаками во время этой шестидесятилетней войны, так многочисленны, что нет возможности перечислить их все. Много казаков полегло в горах и долинах Кавказа и над их никому не известными могилами нет ни креста, ни памятника. Погибшие в одиночку, без свидетелей, донцы умирали в горах, окруженные воронами да хищными орлами. Там зародилась и эта печальная песня казачья:

Черный ворон, что ты вьешься

Над моею головой.

Ты добычи не дождешься:

Черный ворон! — я не твои!

Ты лети-ка, черный ворон,

К нам на славный Тихий Дон.

Отнеси-ка, черный ворон,

Отцу, матери поклон,

Отцу, матери поклон И жененке молодой,

Ты скажи ей, черный ворон,

Что женился на другой,

На пулечке свинцовой.

Наша свашка — была шашка,

Штык булатный — был дружком,

А венчался я на поле

Под ракитовым кустом.

Кавказская война требовала особенного внимания солдат и казаков. Войска, служившие на Кавказе, отлично умели ходить по горам, находили места в долинах и всюду поспевали. Не так было с полками, приходившими из России. Не привыкшие к горам солдаты скоро уставали, они теряли направление пути в узких теснинах и не поспевали, куда нужно.

В июне месяце 1828 года, недалеко от местечка Горячие Воды, борясь против закубанских горцев, усиливших по случаю войны свои набеги, погиб геройской смертью донской полковник Михаил Степанович Родионов.

Закубанцы, чувствуя, что нашим не до них, что мы заняты войною с турками в Закавказье, сделались дерзки до сумасбродства. Они переправились через реку Кубань, овладели несколькими нашими постами, сожгли станицу Неудобную, забрали много пленных и добычи. Когда они пошли назад, наперерез им двинулся отряд в 1000 человек с 4-мя орудиями. Но пехота, не привыкшая к быстрым действиям, отпрянула. Горцы заметили это и бросились в шашки, отбили у нас одно орудие и перерубили пехотное прикрытие. Пехота и выстрелить не успела. Это увидал полковник Родионов. Храбрейший человек, исполинского роста — он был настоящий богатырь. Живо выставил он против горцев остальные пушки, а сам с горстью донских казаков кинулся в кровавую сечу. Бывшие тут линейцы и пехота не поддержали благородного подвига Родионова и он был окружен врагами. Отчаянно боролись казаки. Родионову шашкою отхватили ногу, потом пулей прострелили шею. Истекая кровью, он упал с лошади. Закубанцы налетели на него и шашками изрубили его.

Верные донцы отбили тело своего полковника. Подвиг Родионова и маленького его отряда заставил закубанцев отступить, и станица Горячие Воды была им спасена.

Казаки привезли его тело на Воды и там похоронили. Про геройскую смерть Родионова они сложили следующую песню:

Как на заре-то было на зорюшке,

На заре-то было на утренней,

На восходе было солнца красного,

На рассвете-то денечка прекрасного.

Не сизые ли орлы в поле солеталися,

Мурзы горские в поле съезжалися;

Как слезали мурзы с добрых коней,

Выходили мурзы на высок курган,

Расстилали они черны бурочки,

Поснимали они куньи шапочки,

Как садились мурзы во единый круг

Да и думали они думушку единую,

Если б взять-то нам, взять село новое, нерушимое;

Да во том-то селе убьем мы полковничка.

Как поранили они полковничка,

Как полковничка Михаилу Степановича,

Как приказывал он, Михаила Степанович:

«Ой, вы други мои, други-станичники!

Когда Бог вас лучит быть на Тихом Дону,

Вы скажите там моему сыну родному,

Да чтоб он служил царю верой-правдою».

Так в неравном бою гибли офицеры. Нo часто, несмотря на большой перевес в силах закубанцев, победа оставалась за казаками.

А какие подвиги мужества, какую геройскую силу духа выказывали донцы в эту войну! Да вот…

19 июля 1847 года командир донского казачьего 35-го полка, подполковник Немченков, вызвал к себе казака своего полка Букановской станицы Степана Полунина и приказал ему отвезти бумаги с пограничного поста Капали на пост Тавшан Кишляхский. Отвез Полунин пакеты, сдал на пест. Надо дальше пакеты везти, а, на беду, на Кишляхском посту все люди были в лихорадке.

— Я отвезу, — заявил Полунин.

Забрал он сумку с бумагами, насыпал на полку кремневого ружья свежего пороха, подсыпал пороха и под кремень своего пистолета и стал седлать лошадь.

— Ты оставил бы это до завтра, — говорят ему казаки. — Дело не так спешно. А то, смотри, уже вечереет.

— Вот еще, — отвечал Полунин беззаботно, — дорога знакома, как собственный карман. Вы, смотрите же, на мой пост старшему дайте знать, что я поехал.

Сел на коня и тронул с постового двора. Проехавши недолго до патрульной тропы, увидал Полунин на той стороне реки Арначая человека на белой лошади.

«Что он тут делает?» — подумал Полунин, свернул свою лошадь вниз и спустился к балке, выходившей к реке. Недолго пришлось ему ждать. Скоро увидал он человек 20 чеченцев, перебиравшихся через реку. С ними ехал и человек на белой лошади. Полунин пропустил их мимо себя, а потом догнал партию и выстрелил с коня по человеку на белой лошади. Тот был ранен этим выстрелом. Он вскрикнул и поскакал к своим. Те остановились и дали три выстрела по Полунину, но промахнулись. Увидавши, что Полунин один, они бросились на него с обнаженными шашками. Полунин выстрелил из пистолета, но никого не ранил. Заряжать уже было поздно и Полунин, окруженный чеченцами, оборонялся пикою. Чеченцы разрубили на нем в трех местах фуражку, перерубили оба погона на шинели и в 17 местах надрубили древко пики. Полунин во время этой отчаянной схватки успел ударить одного из чеченцев в левый бок так сильно, что тот упал мертвым. Пять человек подхватили его и ускакали с ним за границу. Остальные пятнадцать еще яростнее набросились на Полунина. Но тут раздался топот конских ног; то казаки, услыхавшие выстрел Полунина, скакали ему на поддержку. Чеченцы повернули назад и поскакали к реке. Полунин один за ними. На середине реки он свалил пикою еще одного и, не желая гнать дальше, остановил лошадь, погрозил чеченцам плетью и поехал назад. Тут его встретили казаки Степан Калычев, Петр Краснов, Наталюткин и Ефим Калычев. За подвиг этот Полунин был награжден Георгиевским крестом, произведен в урядники и получил 50 рублей награды. Изрубленная чеченцами пика его, по приказанию начальства, была отправлена в Букановскую станицу на хранение.

И не только старые, бывалые и опытные казаки, как Полунин, умели смело и стойко справляться с чеченцами, но и молодежь не отставала от них, когда нужно было поддержать честь казачьего имени.

Донской 39-й казачий полк только что прибыл на Кавказ, как получил распоряжение проводить от крепости Грозной на линию курьера. В конвой был назначен хорунжий Погожев с 40 казаками. Отведя курьера на станцию Нефтянку и сдавши его другому конвою, Погожев пошел в обратный путь. Но, едва он отъехал две версты от Нефтянки, как 400 чеченцев, под командою своих старшин — наибов Талгика, Сабдуллы и Дубы, отрезали казакам путь отступления к Грозной и, выхватив шашки, понеслись на них. Погожев спешил казаков и поставил их в круг и встретил чеченцев залповым огнем. Чеченцы не выдержали этого натиска и отхлынули назад. Наиб Талгик окружил казаков и тоже открыл по ним огонь. Казаки отвечали им. Тогда чеченцы собрались и снова ударили на казаков, но, встреченные спокойными, выдержанными залпами, они отступили. Между тем, из Грозной спешили войска на поддержку. Чеченцы с новой силой атаковали Погожева, торопясь покончить с ним до подхода подкреплений. Но Погожев и урядник Назаров криками: «Не робей, братцы, наши близко!» одушевили казаков и они отбили и эту атаку… После этой атаки чеченцы бежали. Казаки во время получасовой обороны потеряли из 40 человек — 14 раненными, 3 контуженными, 7 лошадей убитыми и 15 раненными.

Покорение Кавказа приходило к концу. Повсюду были построены наши крепости и городки, на всех опасных местах стояли войска. От крепости к крепости ходили почтовые тройки, сопровождаемые казачьим конвоем. Так было и 5 января 1859 года, когда между станциями Ксинскою и Чальскою двигалась, под конвоем казаков 15-го донского казачьего полка, почта на двух тройках. Поднялась метель, да такая, что ничего не стало видно. Вдруг одна из повозок сломалась. Ее оставили в горах под присмотром казака Полякова. Уезжая, ямщики советовали Полякову уйти с поста.

Вишь ты какая метель к нам завернула, говорили они.

Но, верный долгу службы, казак отвечал:

— Начальство, посылая меня, приказало мне конвоировать почту и доставить ее до следующей станции. Я не нарушу присяги и ни за что не оставлю почту так, в степи. Если Бог судил мне здесь смерть, то я умру на этом месте, охраняя до последней минуты порученные мне казенные чемоданы.

И Поляков остался в степи один среди ночи и разыгравшейся вокруг вьюги. Поутру его нашли замерзшим на его посту; замерзла и его строевая лошадь. Когда о таком бесстрашном и честнейшем исполнении долга Поляковым было доложено Государю, Государь Император Александр II приказал деду и матери казака Полякова выдать 100 рублей награды.

12 мая 1862 года с поста Хамкстинского, занятого 20-ю казаками 30-го донского казачьего полка, при одном уряднике, в обычный разъезд для осмотра местности было послано 10 казаков.

Пошли казаки: Петр Павлов, Дмитрий Фирсов и Иван Арефьев — Митякинской станицы; приказный Карней Стехин — Луганской станицы; казаки Степан Лаптев — Каменской, Никифор Черемисов — Бесергеневской, Николай Прохоров и Лев Изосимов — Багаевской, Алексей Иванов — Старочеркасской, Семен Изосимов — Луганской. На вышке около поста залегли часовые, пешие. Разъезд объехал глубокую и лесистую балку с обрывистыми берегами и только что начал спускаться в нее, как на него выскочили 150 человек чеченцев, отрезали дорогу к посту и совершенно окружили казаков. Казаки спешились, быстро привязали лошадей к дереву, залегли в кустах и открыли огонь по чеченцам. Чеченцы оставили 50 человек вести перестрелку, а сами бросились в числе ста человек на пост, где остался урядник Кондратьев с 10-ю казаками. Но казаки на посту метким огнем отбили нападение. Тогда чеченцы всеми силами бросились на лежавших казаков; казаки сопротивлялись отчаянно. Лаптев, Черемисов и Прохоров были убиты; Иванов, Изосимов и Коротышкин получили столь тяжелые раны, что вскоре умерли. Из десяти казаков остались только четыре, и те были ранены. Чеченцы предлагали им сдаться, но казаки выстрелами отвечали на их предложение. Более получаса длился этот бой, где 10 человек сражались против полутораста, и чеченцы не могли одолеть их… Между тем, из станицы Губской неслась сотня на выстрелы, и израненные герои были спасены.

Такими подвигами мужества и храбрости донских казаков полна Кавказская война. Правду говорил Яков Петрович Бакланов, что учить казака храбрости не надо, и без ученья каждый казак Должен быть храбрым. Казаки были отчаянно храбры…

С окончанием Кавказской войны, в 1864 году, кончилась и служба донцов в Грузии. Прощаясь с донскими казачьими полками, тогдашний наместник на Кавказе, великий князь Михаил Николаевич, в приказе, отданном по кавказским войскам, так изволил выразиться о казаках: «Храбрые донцы в течение шестидесятилетней Кавказской войны постоянно делили с русскими войсками и труды, и славу военных подвигов, и многие из этих подвигов займут почетное место в истории».

Достаточно сказать, что только вторую половину Кавказской войны, с 1836 года по 1864 год, перебывало в Грузии 118 казачьих полков или около 100000 человек, их них убито и ранено 1763 человека и умерло от болезней более 16000 человек. За это же время для образования Сунженской и Лабинской линий было переселено с Дона около 10000 казачьих семейств; они вошли впоследствии в состав Терского казачьего войска и своими подвигами покрыли славою знамена терских полков. Об их герое, генерале Слепцове, и на Дону поется песня:

По дороге пыль клубится,

Слышны выстрелы порой,

То с набега удалого

Едут сунженцы домой.

Много славы и добычи,

Много пленных из оков!

Их вождем герой был смелый,

Генерал-майор Слепцов.

В память боевых заслуг донских казаков на Кавказе, войску Донскому пожаловано Георгиевское знамя с надписью: «За Кавказскую войну».

Казаки в Венгрии. Атаман Хомутов 1849 г.

Кавказская война была особенно трудна еще и потому, что во время нее России приходилось вести войны с турками в 1828—1829 гг. и в 1853—1856 гг., с персами в 1827—1829 гг., — эти три войны большею частью прошли на Кавказе; два раза усмирять поляков: в 1831 и в 1863 гг. и вести войну с венграми в 1849 году. Во всех этих войнах участвовали донские полки. В Венгерский поход пошли казачьи полки №№ 1, 2, 32, 41, 43, 45, 46 и 48-й и донская конно-артиллерийская 6-я батарея. В походе же к границам Венгрии ходили, кроме того, л.-гв. казачий Его Величества и лейб-Атаманский полки и две донские батареи. Поход этот продолжался не долго. Венгры, взбунтовавшиеся против своего австрийского императора, скоро положили оружие перед полками нашего Государя и война окончилась. Войску Донскому пожаловано было белое георгиевское знамя с надписью: «За подвиги войска Донского в походе на усмирение Венгрии и Трансильвании * в 1849 году». Казаки в эту войну показали себя молодцами. Они переплывали реки, бросались небольшими партиями на неприятельские батареи и отбирали у венгров орудия и всюду и везде были впереди. Особенно отличились: полк 1-й — Михайлова, который в деле под Сегезваром отбил у венгров 2 знамени и 8 пушек, — за дело это полку пожаловано синее георгиевское знамя, — и донская конно-артиллерийская 6-я батарея, получившая за многие передовые бои серебряные трубы.

Государь Наследник Цесаревич, посылая грамоту войску Донскому, написал письмо войсковому наказному атаману Михаилу Григорьевичу Хомутову. В этом письме Государь Наследник писал: «Эти знамя и грамота будут навсегда говорить потомству о чудной храбрости и молодечестве сынов, которым дивилась Европа и восхищалась земля Русская».

Полки вернулись из венгерской кампании и застали на Дону значительные перемены. Войсковой наказный атаман Максим Григорьевич Власов скончался в 1848 году от холеры в Усть-Медведицкой станице. Продолжать и развивать начатое им дело просвещения широко разросшегося Дона был призван генерал-лейтенант Михаил Григорьевич Хомутов, первый атаман не войскового сословия.

Атаман Хомутов хорошо знал быт и нужды донских казаков; с 1839 года, почти 10 лет, он состоял вторым лицом в войске после атамана: был начальником штаба войска Донского. Широко образованный и умный человек, он сильно двинул вперед все в войске. Много потрудился Хомутов для украшения и благоустройства Новочеркасска. Донцы обожали его. После атамана Платова вряд ли другой атаман пользовался такою любовью казаков, как Хомутов.

Рано утром его уже можно было видеть гуляющим по новочеркасским базарам. Там он выбранит торговца за грязь перед лавкой, там разговорится со старухой-казачкой, расспросит старика с крестами за Отечественную войну. При нем начали насаждать Александровский сад, устроили в Новочеркасске первые оранжереи для разведения редких цветов, провели водопровод; при нем же был устроен Дворянский клуб и мостовые покрыли улицы Новочеркасска. Он наблюдал за выработкой каменного угля в Грушевском посаде, и при его содействии была построена на Дону первая железная дорога — Грушевско-Аксайский путь.

Строившийся собор два раза рушился, в 1846 и 1863 годах. Первый раз перепилили железные подпоры главного купола, второй раз рано начали снимать леса из-под сводов, и они развалились.

В 1850 году, 31 октября, в город Новочеркасск изволил прибыть Государь Наследник Цесаревич Александр Николаевич. На другой день после приезда Государя Наследника был войсковой круг. На круг этот изволил пожаловать Наследник и с атаманской насекой и перначем в руках обратился к казакам со следующими милостивыми словами:

— Тринадцать лет, как Государь Император ввел Меня в ваш войсковой круг и вручил этот знак атаманского достоинства. С тех пор Я видел, что войско Донское, издревле славное храбростью и верностью, продолжало заслуживать благоволение Государя. В последнюю, венгерскую войну, донские казаки служили молодцами и приобрели новые знаки Монаршей милости. Среди этих доспехов, облитых вашей кровью, по воле Государя Императора объявляю вам искреннее благоволение Его Величества за вашу верность и храбрость. С моей же стороны скажу вам, что Я горжусь вами, горжусь быть вашим Атаманом!..

Громко и радостно ответили дружным «Ура» казаки на эти высокомилостивые слова своего атамана. Окружившие Государя Наследника генералы, офицеры и старые казаки, станичные выборные целовали руки и одежду молодого атамана, а потом подняли его на руках. По окончании круга Государю Наследнику были представлены раненные в последнюю войну казаки и Наследник долго беседовал с ними. Затем Наследник прошел на обед, устроенный Торговым обществом Новочеркасска станичным выборным и всем георгиевским кавалерам. Вечером генералы и штаб-офицеры обедали у Наследника, а потом Государь Наследник посетил бал, устроенный донским дворянством. 2-го ноября была совершена закладка нового собора.

Хомутов, много видевший нужды в войске, исхлопотал о созыве Комитета для пересмотра Положения о войске Донском, изданного атаманом Власовым и нуждавшегося в больших исправлениях. В войске атамана Хомутова любили, одна из станиц носит его имя — Хомутовская станица — и в Новочеркасске есть улица, называемая Хомутовским проспектом.

Атаману Хомутову пришлось выполнить очень тяжелую работу: собрать почти поголовно все войско Донское на войну, которую Россия вела с Турцией и бывшими с нею в союзе Англией, Францией и Сардинией. Война началась в 1853 году. Во время нее мужественной обороной прославился Севастополь, отчего и война эта известна больше под именем Севастопольской кампании.

Война с турками на Кавказе. Баяндур, Баш-Кадык-Лар, р. Чолок, Чингильский перевал, Кюрюк Дара 1853—1855 гг.

Палестина, где провел земную жизнь Спаситель, где Он учил и где Он для спасения мира принял крестную смерть, находится на земле, принадлежащей туркам. В Иерусалиме есть храмы, построенные христианскими государствами на месте Рождества Христова, на месте Голгофы, есть дома для странников, совершающих паломничества, чтобы поклониться гробу Господню. Тысячи верующих православных людей ежегодно путешествуют туда, чтобы помолиться на христианских святынях. И вот, по приказу турецкого султана, обиженного на императора Николая I за тот разгром, который сделали наши войска в Турции в 1828 году, турки начали притеснять и обижать православных христиан. Православные обратились к императору Николаю Павловичу, прося защиты. Между тем, Англия опасалась наших успехов на Кавказе и в Сибири, где русское государство подходило к Восточному океану, Франция, в которой только что вступил новый император Наполеон III, была обижена на нашего государя, — и вот, англичане и французы начали советовать турецкому султану объявить России войну и обещали ему помощь.

В 1853 году началась война между русскими и турками сразу и на Дунае и в Закавказье.

Снова потянулись полки казачьи: одни на восток к Кубани, другие на запад, за Днепр, на Дунай, третьи шли на юг к Азовскому морю.

Еще не был объявлен манифест о войне, как уже донцы прославили себя ратными делами. Это были донские артиллеристы донской конной батареи, бывшие под начальством лихого офицера, есаула Кульгачева, отличившиеся в целом ряде дел.

Только слухи носились еще о том, что будет война, когда в 14-ти верстах от нашей кавказской границы, на высотах между Суботанью и Огузлами, забелели палатки 40-тысячного турецкого отряда Абди-паши. Турецкая конница подошла к нашей крепости Александрополю и, рассеявшись по долине реки Арпачая, начала грабить подвластные нам армянские селения.

Чтобы положить конец неистовствам башибузуков, начальник Александропольского отряда решил занять селение Баяндур, около которого постоянно рыскали турки.

2 ноября из крепости Александрополь выступил отряд под начальством князя Орбелиани. В отряде этом было 7 батальонов пехоты, два дивизиона Нижегородского драгунского полка, две пешие и одна донская конная батареи. Война еще не была объявлена и отряд шел почти без всякой разведки.

А между тем, в это самое время, уже весь 40-тысячный турецкий корпус перешел нашу границу и стоял в тех самых Баяндурах, куда мы направлялись. И вот, как только наши войска стали подходить к селению, по ним грянул залп сорокаорудийной турецкой батареи и со свистом и скрежетом начали проноситься над нашими войсками турецкие снаряды. Наши войска остановились в полном недоумении. Под целой тучей артиллерийских снарядов, крестивших воздух по всем направлениям, рядами падали солдаты. Что было делать? Атаковать с нашими малыми силами сорокатысячную турецкую армию было невозможно. Отступать в первом бою для кавказских войск было бы постыдно. И вот, решили ждать турецкой атаки и остановились. 16 наших орудий стали на позицию и начали отвечать туркам.

— Умирать, братцы, все равно, что от ядра, что от пули, — говорили солдаты. Они ободрились, а в батальоне Куринского полка даже вызвали песенников.

А снаряды падают все гуще и гуще. Турки участили убийственный огонь до последней крайности. Гибнут наши, но гибнут молча, не сдавая ни шага назад.

Наступили сумерки. Турки не посмели спуститься с гор на наши войска, и только пестрые толпы их конницы, обскакав наш правый фланг, вдруг понеслись к обозу. Там было татарское ополчение князя Мамуки и сотня донцов. Татары с дикими воплями обратились в бегство, и напор нескольких тысяч башибузуков приняла одна донская сотня. Начался страшный рукопашный бой. Донцы гибли под ударами турецких пик и ятаганов. Но в самое тяжелое время в обоз влетели донские пушки. Храбрый есаул Кульгачев вскочил со своими орудиями в самую сечу — и завизжала картечь. За пушками Кульгачева на выручку донским казакам прискакали пикинерные эскадроны Нижегородского драгунского полка и прогнали турок.

Наступила ночь. И вдруг, в темноте, сзади русских раздался бой барабанов. Это князь Бебутов вел свои последние силы — три батальона, шесть эскадронов и девять сотен казаков с батареей.

Турки испугались этого ничтожного подкрепления и, ночью, в полном порядке отошли за реку Арпачай. Селение Баяндур было занято нами.

Недешево далась нам победа. Около восьмисот человек потерял нашеотряд, но показали наши туркам, что они не знают, что такое отступление.

Так началась, без объявления. Восточная война. 2 ноября было дело под Баяндуром, а б ноября был объявлен манифест о начале военных действий.

14 ноября 8 с половиной тысяч наших войск под командой князя Бебутова перешли через пограничную реку Арпачай и стали на ночлег у деревни Перевали.

Была неприятная осенняя погода. Дул резкий ветер и хлопьями падал мокрый снег; холодно, сыро и неприятно было войскам. По слухам, турки уже уходили к крепости Каре на зимние квартиры. 17 ноября во время фуражировки нижегородские драгуны открыли, что вся турецкая сорокатысячная армия стоит лагерем на высотах Баш-Кадык-Лара. Князь Бебутов решил напасть на нее.

19 ноября начался жестокий, неравный бой. С отчаянным мужеством, с необыкновенным упорством наступала наша пехота на турок. Наши солдаты под жестоким огнем захватывают турецкие позиции, сламывают турок, берут их батареи… Но турок тьма. И вот, на два наших батальона Эриванского полка обрушиваются восемнадцать турецких батальонов. В тяжелой, вдруг наступившей тишине, казалось, должны были до последнего погибнуть эриванцы. И вдруг, в это время в тылу у турок забухали пушки и загремело русское «Ура!..»

Все переменилось… Победа осталась за нами. В тылу у турок гремели донские пушки Кульгачева. Он вместе с 3-м и 4-м дивизионами Нижегородского полка проскочил на левый фланг и здесь заметил, что деревня Гамза-Киряк не занята турками. Лихой донской офицер быстро сообразил, что отсюда он может громить турок во фланг, и, вылетев со своей батареей сюда, открыл огонь по туркам, отделенным от него глубоким и крутым каменистым оврагом. Первым же выстрелом донцы взорвали неприятельский зарядный ящик. Турки сейчас же перенесли огонь своих батарей в эту сторону и от турецких ядер начали гибнуть кижегородцы.

Тогда нижегородцы решились на отчаянный подвиг. Под страшным огнем они спустились в овраг и пошли по дну его во взводной колонне. Оврагом они зашли в тыл неприятеля. С ними вместе, без дорог, через крутой, усеянный громадными камнями овраг переправилась батарея Кульгачева и, вылетев на двадцать пять шагов к турецкой пехоте, готовившейся атаковать эриванцев, дала по ней залп картечью.

Вслед за этим в ряды турецкой пехоты врубились нижегородские драгуны и с налета захватили турецкую батарею…

В это самое время в донской батарее под орудием была убита лошадь. Упряжь перепуталась и орудие стало. Турки кинулись толпою на него, перебили прислугу и схватились за пушку. Но это увидал командир Нижегородского полка князь Чавчавадзе.

— Драгуны, — крикнул он своим ординарцам, — неужели мы отдадим пушку!..

И четыре ординарца-драгуна кинулись с такой решимостьиэ на турок, что турки бросили нашу пушку.

Бой подходил к концу. Турецкая армия бежала, оставив в наших руках 30 орудий, 18 знамен, 2 лагеря и 12 тысяч пленных. Шесть тысяч турок было убито. Наших было всего 9 тысяч, и мы потеряли 57 офицеров и 1200 нижних чинов.

Так, славными делами у Баяндура и Баш-Кадык-Лара началась Турецкая война. Оба боя были победные. В обоих мы дрались против врага, превосходившего нас в четыре раза, и в обоих геройски вели себя лихие наши донцы — батарейцы Кульгачева.

Наступила зимз и на время прекратились военные действия.

Лишь весной 1854 года на Кавказе снова начались дела. К этому времени войска кавказской армии были расположены: у Александрополя — 17000, у Ахалцыха — около 10000 и в окрестностях Эривани до 6000. Турки стояли под стенами Карса и небольшие отряды их были в Батуми, Озургетах и Баязетс.

4 июня князь Андронников быстрым движением на р. Чолок напал на турок и разбил их совершенно. В этом деле особенно отличились 4 сотни 11-го Харитонова донского казачьего полка. В этот знаменательный для 11-го донского казачьего полка день, полк двигался в резерве отряда, направляясь за Чолок. Начавшаяся впереди у пехоты перестрелка становилась все оживленнее и бойчее, и вдруг загремели против нас по всей линии турецкого расположения громовые раскаты турецких орудий. Командир полка полковник Харитонов послал своего адъютанта, хорунжего Бабкина, за приказаниями, но не успел Бабкин доскакать до начальника отряда, как встреченный им ординарец генерал-лейтенанта князя Андронникова передал ему приказание: «11-му полку скакать во весь карьер к неприятельскому лагерю».

Сейчас же 2-я сотня полка под начальством войскового старшины Казимирова помчалась к правой колонне нашего отряда, 1, 5 и — б-я сотни вместе с полковником Харитоновым понеслись к левой колонне, на неприятельские батареи. Живо развернули лаву донские сотни, склонили пики и с громовым «Ура!» понеслись на батареи. Турецкие артиллеристы не вынесли атаки казаков, и, побросав орудия, убежали за вал. Сейчас же за казаками вбежали на батарею батальоны Куринского и Литовского полков. Едва сдавши им орудия, полковник Харитонов увидал громадные толпы отчаянных турецких наездников — башибузуков, с поднятыми шашками в конном строю несшихся на нашу пехоту. Сотни 11-го полка сейчас же бросились им навстречу. Но тут командир полка полковник Харитонов был убит картечью с верхних батарей. Несколько турецких джигитов бросились, желая схватить его, но хорунжий Бабкин с двумя вестовыми командира полка и своим раненным вестовым под картечным и ружейным огнем вынесли тело своего командира. Принявший командование полком подполковник Евсигнеев повел сотни вперед. Казаки пиками поразили неприятеля и погнали его далеко за батареи. Каждый раз, как турки пытались остановиться, казаки так принимали их пиками, что они сейчас же поворачивались кругом и обращались в полное бегство. Преследуя конницу, донцы налетели на пехоту, взяли и ее в пики и отняли турецкое батальонное знамя. Под ударами донцов, грузинской конной дружины охотников и 5 сотен имеретинской конницы неприятель бежал. Вся дорога от Чолока до Легвы была покрыта телами убитых неприятелей. В этом славном деле мы взяли 13 орудий, весь чолокский лагерь, 36 знамен и значков и множество оружия. За содействие столь блестящей победе донской казачий 11-й полк награжден георгиевским знаменем синего цвета с надписью: «За отличие в сражении против турок 4 июня 1854 года, за рекой Чолоком…»

Если смотреть от Эривани на юг, к турецкой стороне, то мы увидим широкую и ровную долину, по которой красивой змеей вьется река Араке. Совершенно, как наша задонская степь у Черкасска, ровна и красива эта долина. Но наша степь уходит далеко-далеко и мягко и осторожно сливается с туманным небом, а там на горизонте высятся суровые горы и над ними двумя крутыми вершинами, точно две громадные кучи мела, торчат покрытые вечным снегом горы — Большой и Малый Арарат. По библейскому преданию, на горе Большой Арарат остановился Ноев ковчег. Чуть правее, если смотреть от Эривани, в самой долине, окруженный высокими и стройными тополями, среди яблочных, персиковых и виноградных садов лежит небольшой городок Игдыр, а от него вьется за горы дорога на Чингильский перевал, находящийся у самого начала вечных снегов Большого Арарата.

К этому Чингильскому перевалу 17 июля 1854 года быстро шел Эриванский отряд генерал-лейтенанта барона Врангеля. В составе этого отряда было семь сотен 4-го и 23-го донских казачьих полков. Турки сильно укрепились на Чингильском хребте. Их там было до 15000, в нашем же отряде было немного более 5 тысяч человек. От самого Игдыря широкою лавою раскинулись 2 сотни 23-го полка под командой есаула Степюкина, сотня куртинцев и восемь сотен 23-го полка и милиционеров под командой полковника Хрещатицкого, командира 23-го полка. Они и начали бой и открыли первыми неприятеля, засевшего за черными камнями и острыми хребтами скал. Как только получилось донесение от казаков, пехота начала развертывать боевые цепи, а казаки под огнем неприятеля проскакали за пехоту, стали сначала во второй линии, а потом, когда наша пехота готовилась идти в атаку, казаки налетели на турок с левого фланга, перекололи пиками прислугу у орудий и вместе с пехотой взяли их. Испуганные этим турки начали отступать, спускаясь по пологому спуску к стороне Баязета. Тут налетел на них полковник Хрещатицкий и гнал и колол их 6 верст, гнал бы и более, да лошади стали от жары, после длинного перехода. Когда Хрещатицкий вернулся к отряду, войска, разбившие втрое сильнейшего неприятеля, стали биваком, на самом перевале, на месте турецкой позиции. 4 орудия, 18 знамен, 3 значка и весь лагерь с запасами и орудиями достался нам. Донскому казачьему 23-ему Хрещатицкого полку за это дело пожаловано знамя сине-голубого цвета с надписью: «За отличие в сражении против турок 17 июля 1854 года на Чингильских высотах». Усердием 2-го пластунского батальона Кубанского казачьего войска, расположенного в г. Игдыре, в 1902 году на Чингильском перевале поставлен скромный памятник в ознаменованиетромкого подвига отряда генерала Врангеля, в котором отличились и наши донские казаки.

24 июня отряд генерала князя Бебутова, стоявший под Александрополем, перешел через реку Каре-чай и, минуя Баш-Кадык-Ларское поле сражения, где с такою честью дрались войска отряда в прошлом году, обогнул Караял и расположился лагерем между деревнями Кюрюк-Дара и Полдырван. В отряде кн. Бебутова было около 18000 человек, в том числе донские казачьи 4-й и 20-й полки и донские б-я и 7-я батареи.

В 12-ти верстах от нашего лагеря стояла 60-тысячная турецкая армия. И так, друг против друга, простояли и мы, и турки, ничего не делая, целый месяц.

22 июля гром пушек, доносившийся со стороны Арарата, а затем и гонцы принесли известие в наш лагерь о победе отряда генерала Врангеля на Чингильском перевале. 23 июля, вечером, армяне, жившие недалеко от турецкого лагеря, прибежали к нам и говорили:

— Турецкие обозы идут из лагеря к Карсу. В палатках у турок все уложено, конница поседлала лошадей, у пушек лошади в хомутах, пехотным солдатам раздали ром.

Князь Бебутов, выслушав армян, решил, что турки отступают, и приказал их преследовать.

Всю ночь укладывались в нашем лагере и незадолго до рассвета выступили и пошли к Карсу. Не прошли и трех верст, как на востоке заиграла заря и в бледном свете утра вдали показались движущиеся черные точки. Быстро взошло солнце, и мы увидали перед собою всю шестидесятитысячную турецкую армию, в полном порядке наступавшую на нас. Ни мы, ни турки не ожидали этой встречи.

Пришлось принимать страшный бой не на нашей отличной позиции у Караяла, а на том месте, где столкнулись с неприятелем. Пришлось повернуть перед неприятелем и пытаться снова стать на Караяле и устраивать позицию для боя спиною к врагу. Чудные кавказские солдаты не растерялись. Казалось, каждый понимал, как важно теперь спокойствие. Три сотни линейных казаков понеслись во весь опор к Караялу, чтобы занять его до турок. За ними пошла пехота. Прикрывать ее должны были Нижегородский и Тверской драгунские полки.

Первыми кинулись во всесокрушающую атаку тверские драгуны и захватили турецкую батарею.

Но в это время турецкая пехота, вооруженная отличными нарезными ружьями, кинулась на Белевский и Тульский пехотные полки, только что прибывшие из России, и опрокинула их.

На выручку пехоте понеслись эскадроны Нижегородского драгунского полка. Но пехота турецкая встретила их страшным огнем. Падали офицеры и солдаты, драгуны не могли одолеть пехоты. И вот, в эту кашу людей и лошадей, где падали и умирали одни и на место их вставали и рубились другие, помчался есаул Кульгачев с четырьмя донскими орудиями. Не успел он сняться с передков, как на него наскакал дивизион нижегородцев под начальством князя Чавчавадзе и перепутался с орудиями. В эту тяжелую минуту страшного боя лошади падали, запутавшись в постромках, и люди не могли высвободить их и продвинуть вперед пушки.

Турки усилили огонь по донским батарейцам. Под Кульгачевым была убита лошадь, другой офицер, есаул Рснсков, ранен пулей в голову. Попадали от этого страшного огня и казаки-артиллеристы. Со страшными усилиями донцы оттащили два орудия, но два других остались, и на них набросились турки.

Громко заговорила в сердце пижегородцев старинная слава полка, честь которого была связана сохранен орудий, которые он прикрывал. Драгуны кинулись на пушки, покрытые телами убитых донцов, опрокинули турок, но и сами должны были отойти, и пушки остались между нами и турками, не увезенные.

Турецкая пехота со всех сторон окружала драгун и поражала их пулями.

И в то время, как падали герои-драгуны и валились их лошади, какой-то турецкий офицер подбежал к пушкам и схватился за них.

— Господа! — закричал князь Чавчавадзе драгунам. — Выручайте пушки!..

И драгуны нестройной толпою кинулись снова на пушки. Много полегло тут храбрых нижегородцев, но они отбили донские пушки.

В 8 часов утра на всем правом фланге турки уже отступали. Честь победы над турками принадлежала драгунам и донским артиллеристам есаула Кульгачева, второй раз показавшего, как умеет, жертвуя собой, действовать донская конная артиллерия.

Но в середине турки еще стояли такой стеной, что, казалось, нет силы и средств пробить ее. И вдруг вся их масса с диким ревом и криками бросилась на наши полки. Завязался новый, уже пехотный бой.

Полковник Долотин с № 7 донской батареей осыпал ядрами турецкие колонны. Сотни № 20 донского казачьего полка вместе с сотнями иррегулярной конницы, бывшей под начальством, полковника Скобелева, атаковали турецкую конную артиллерия и отняли три орудия. Турецкие уланы бросились на выручку, но были истреблены донцами, драгунами и линейцами. Турки отступали, и лишь один турецкий пехотный полк не желал сдаваться и не отступал. На него налетела 6-я донская батарея и казаки № 4 полка, Ряжский пехотный полк и пикинеры. После упорного сопротивления погиб и он до последнего человека. Поднявшееся высоко полуденное солнце пекло невыносимо. Пехота остановилась на месте сражения. После бессонной ночи, тяжелого боя с рассвета до полудня солдат разморило и они засыпали подле убитых своих товарищей.

Казаки, драгуны и дружинники преследовали рассеявшихся в горах турок и уничтожали их. Но они скоро остановились. Утомление брало свое. Люди еле держались на лошадях. Отдых был необходим. В разных местах трубили сбор, и на усталых, шатающихся от утомления лошадях съезжались к полковым знаменам казаки.

Кюрюк-Даринская победа еще раз показала всему миру, что сильные духом, храбрые и строго дисциплинированные кавказские войска могут творить чудеса и делать невозможное… Турки не отваживались более нападать на нас.

В следующем году, в ноябре месяце, наши войска обложили Карс. Под Карсом работали баклановские полки. Казаки-пластуны Бакланова разведывали силы укреплений Карса, казаки же оберегали нашу армию от всякой нечаянности. Штурм Карса нам не удался. Мы потеряли около 8000 человек, но крепости не взяли. Однако, штурм так встревожил турок, что спустя три недели после него, 18 ноября 1855 года. Карс сдался.

Решительный успех, полная победа одержаны были нашими войсками на Кавказе. Но мир, заключенный нами в начале 1856 года, был невыгоден для нас. И виною тому были наши неудачи в Крыму, где нашим войскам, вооруженным старыми кремневыми недальнобойными ружьями, пришлось бороться против англичан и французов, вооруженных пистонными, более скорострельными, нарезными, дальнобойными ружьями, где наши парусные корабли должны были воевать с паровыми судами союзников турок. Тяжело пришлось там нашему войску, особенно в Севастополе, и часть, и не малую, этой тяготы приняли на себя донские казаки.

Оборона казаками Азовского моря 1855 г.

Наши корабли на Черном море в Синодской бухте захватили турецкие корабли и все их, 18 ноября 1853 года, уничтожили. Тогда за Турцию вступились ее союзники англичане и французы, а впоследствии и сардинцы (итальянцы), и отправили свои пароходы и свои войска во все моря, принадлежащие России. Русскому Государю нужно было наблюдать и оберегать и Балтийское море с Финским заливом, и Черное с Азовским моря, и берега далекого Восточного океана, и Белое море. Всюду появлялся неприятель. Для охраны берегов понадобилось множество конных полков, и вот, по призыву императора Николая Павловича.

Всколыхнулся, взволновался

Православный Тихий Дон,

И послушно отозвался

На призыв Монарха он.

Он детей своих сзывает

На кровавый бранный пир,

К туркам в гости снаряжает,

Чтоб добыть России мир.

С Богом, дети, ведь широкий

Переплыть вам лишь Дунай,

А за ним уж недалеко

Цареград и наших знай.

Сорок лет тому в Париже

Нас прославили отцы,

Цареград — еще к нам ближе…

В путь же, с Богом, молодцы!

Стойте крепко за святую

Церковь — общую нам мать —

Бог вам даст луну чужую

С храмов Божиих сорвать,

На местах, где чтут пророка,

Скласть Христовы алтари,

И тогда к звезде востока

Придут с запада цари!

Над землею всей прольется

Мира кроткого заря,

И до неба вознесется

Слава Русского Царя!

Всколыхнулось, взволновалось Донское войско; опять, как в 1812 году, поголовно, без очереди шли все. И кончающие свой срок службы казаки с седыми усами становились рядом с безусыми мальчиками. 87 полков и 14 конно-артиллерийских батарей, а всего 82000 человек выставили донцы в это тяжелое для России время. На далеком севере Финляндии — заставами и постами по берегам Ботнического и Финского заливов, стали донцы. Между скал и сосновых лесов, у холодных берегов раскинули свою наблюдательную сеть постов лейб-казаки атаманцы и с ними л.-гв. б-я Донская батарея. По берегу Черного моря, вокруг Азовского моря стали полевые полки. Началась тяжелая, изо дня в день, из ночи в ночь, без сна и отдыха, бессменная казачья служба.

Пошли полки и на Дунай, пошли и на подкрепление частей, действовавших в Грузии, наполнили Польшу, потому что и там было неспокойно. Оставивши свои дома, покинувши родные степи, бросивши все свое, ушли казаки на кровавый бранный пир!

Неприятель заглядывал в самые глухие части нашего побережья, и его можно было ожидать везде. От устья Дона и до Азова растянулись постами полки 62-й подполковника Зарубина 2-го и 66-й подполковника Кострюкова, в Таганроге стал 68-й полк подполковника Краснянского, и вся эта линия была под начальством донского генерала Краснова. Недолго простоял здесь 62-й полк — его отозвали на Дунай, и для защиты Азовского моря осталось всего два полка. В Таганроге поставили 2 сотни полка Краснянского, а по всей линии до самого Ростова устроили сторожевые посты и поставили сигнальные, вышки. В Ростове был 59-й полк и небольшой отряд под командой генерал-майора Карпова. Так, одним казакам было передано дело защиты родного им Азовского моря. Но все было тихо. В Таганроге жители жили как и раньше, и полевые работы нигде не прекращались.

14 мая 1855 года пришло известие, что неприятельские пароходы ворвались в город Керчь, разрушили его и вошли в Азовское море. Таганрог решил обороняться и не пускать к себе непрошеных гостей. В нем было 300 человек гарнизонного полу батальона, 20 жандармов, 2 сотни полка Краснянского, да еще 2 сотни можно было снять с постов — вот и все, что мог иметь Таганрог против неизвестных сил неприятеля. Из Таганрога отправили институт, вывезли присутственные места, а из жителей составили небольшую команду охотников… Наконец, 19 мая, в Таганрог пришел из Новочеркасска учебный полк. С приходом этих превосходно обученных молодцов жители весьма ободрились. Казаки же с нетерпением ждали неприятеля, и не только ждали, но желали его; им хотелось оборонить священный для них город, в котором скончался их обожаемый государь император Александр I Павлович, и доказать свое усердие к царской службе.

22 мая неприятель, наконец, начал подходить к Таганрогу. Впереди шло восемнадцать пароходов, за ними в морской дали можно было рассмотреть еще 50 судов и плавучих батарей. Суда обложили Таганрог дугою и от них отделилась шлюпка с белым флагом. Неприятель послал пе-реговорщиков. Переговорщики объявили, что адмирал, командующий кораблями, требует, чтобы наши войска удалились из города, так как он войдет в Таганрог и истребит все казенные здания и склады. Жителям не будет сделано ни малейшего вреда. Ответа он ожидает полтора часа.

В это время благовестили к обедне, и генерал Краснов и губернатор Толстой находились в Таганрогском соборе. Отслужили молебен, Краснов приказал передать врагу, что военная честь запрещает войскам оставить город, вверенный их охранению, что войска наши готовы умереть за своего Государя и предлагают выйти на берег и оружием решить, кому сегодня владеть Таганрогом.

Как только лодка с переговорщиками дошла до судов, все суда окутались дымом, и в город полетели ядра и гранаты. Началась непрерывная бомбардировка города. Под прикрытием ее неприятель на пятидесяти лодках отправил свои войска для высадки. Лодки шли, направляясь к бирже. Не дойдя до берега на несколько саженей, лодки выстроились и открыли огонь по войскам, бывшим у биржи, из маленьких пушек и ружей, но войска были заведены в улицы и поставлены за зданиями в полной готовности стать на место, как только неприятель подойдет на такое расстояние, чтобы наше ружье могло достать до него. С кораблей продолжали посылать в город бомбы и ядра, и скоро по всему городу начались пожары. Городская пожарная команда успешно боролась с ними и тушила, где могла. Шесть часов продолжалась бомбардировка. Наконец, неприятель высадил около 300 человек и повел атаку на крутую гору, у церкви св. Константина. Наши посты заметили их. Ближайшая рота гарнизонного полубатальона побежала туда, туда же послали учебный полк. Гарнизонные солдаты, под командою отставного подполковника Македонского, рассыпали цепь и открыли огонь, а потом с криками «Ура» бросились на англичан и столкнули их штыками с крутой горы к лодкам. В это время прискакал и учебный полк. Первый приступ был отбит. Неприятель продолжал до сумерек бомбардировать город, но потом на судах засветились огни и они отошли дальше в море. От этой бомбардировки Таганрог сильно пострадал. Многие мирные жители были убиты и ранены, сгорело 19 домов и 77 магазинов. Обжегшись на Таганроге, англичане послали свои суда к Мариуполю. Там к командиру 66-го казачьего полка Кострюкову тоже явились переговорщики с требованием сдать город, но Кострюков, имевший всего 4 сотни, предложил им выйти и взять город. После долгой бомбардировки англичане отправили лодки с пушками и стрелками в устье речки Калмиуса. Кострюков сейчас же поскакал туда с двумя сотнями, спешил их и обстрелял лодки, входившие в Калмиус, — и тут англичане не отважились высадиться против казаков и отошли. Так же, как и под Таганрогом, к ночи неприятельские пароходы задымили и ушли в море.

После бомбардировки Таганрога туда пришло 800 человек матросов, а учебный полк был отозван в Новочеркасск и вместо него пришли полки 74-й, под командой подполковника Леонова, 76-й полковника Кушнарева и 70-й Демьянова. Эти полки стали по берегу моря для наблюдения за неприятельскими кораблями. Полки эти состояли почти сплошь из малолеток, но урядники в них были опытные, бывалые старики-казаки, помнившие, как отцы их дрались в 1812 году.

— Встал на Русское царство, — рассказывали они молодым, — племянник того самого Бонапарта, про которого вы слышали от дедов такие диковинки. Старый Бонапарт был первый в свете воитель, завоевал все царства в Европе, да и пришел было в нашу Москву; но деды наши, все до единого на Дону, и старый и малый, встали, как один человек, прибежали к Москве, выгнали вместе с нашими храбрыми солдатами вражью силу, а после проводили с честью по всей России и уложили навеки почивать в снегах наших. Теперь же племянник его только что нарекся царствовать, а что задумал? Собирается нападать на нашу святую землю, на которой никогда, на памяти самих прадедов наших, нечистая вражья нога не бывала. Враги похваляются отнять у нас тихий Дон. Да разве мы допустим так посмеяться над нами? С какими глазами явимся тогда на тот свет, к старикам нашим, как покажемся перед батюшкой Матвеем Ивановичем, перед старинным воителем Ермаком Тимофеевичем? Нет, братцы, лучше умрем все до единого, а не дадим на посрамление родной земли нашей.

И после таких речей уважаемых стариков все казаки с нетерпением ожидали врага и готовы были жизнью доказать любовь свою к тихому Дону.

Зорко глядит станичник в зеленовато-синюю, мутную даль Азовского моря. Но пустынно море, ни паруса, ни темной точки на нем… И вдруг покажется дым.

— Дым! Дым! — понесется с поста на пост, но напрасно. Английский пароход пройдет далеко по морю… Все реже и реже заявлялись неприятельские суда, и казаки видели над собою только раскаленное синее небо, а впереди — ровную скатерть далекого моря…

Но вот, 27 июня загремели где-то далеко выстрелы, неприятель обстрелял Мариуполь, потом Петровскую станицу, Бердянск, Кривую Косу и б июля опять подошел к Таганрогу. Всюду после бомбардировки англичане спускали лодки и пробовали высадиться на- берег, но казаки их везде прогоняли.

С б июля, в продолжение 2 с половиной недель англичане ежедневно обстреливали Таганрог; каждый день к городу подходило два, три парохода и бросали от 20 до 100 бомб в город. 9 июля, во время всенощной, одно из ядер, весом более двух пудов, ударило в алтарь церкви Успения Богоматери, обрушило штукатурку, которой засыпало и ушибло протоиерея Иоанна Себова. Священник Василий Шарков, совершавший богослужение, велел дьякону Моисею Егорову произнести коленопреклоненную молитву об избавлении от нашествия врагов. Никто из стоявших в церкви не вышел. И слышались только вздохи и тихий плач таганрогских женщин.

12 июля на Азовском море поднялась буря. Сильное волнение заставило неприятельские корабли отойти от города и уйти в море на более глубокое место. В это время донской 70-й полк со своих постов увидал, что близ Кривой Косы один неприятельский пароход сел на мель. Сейчас же туда были посланы подполковник Божковский и два орудия 2-й донской батареи под командой сотника Краснова. Казаки решили овладеть пароходом…

Еще до прибытия подкрепления донцы 70-го полка пошли в море, пока глубина позволяла идти, и открыли ружейный огонь по пароходу. Английские матросы отвечали из пушек и ружей. Завязалось небывалое сражение по грудь в воде. Пешие дрались на море казаки. На помощь англичанам спешил большой 18-пушечный корабль, но и к казакам со всех постов скакала подмога. По берегу, скрываясь за буграми, собирались казаки и огнем подготавливали атаку парохода. И так шло от зари и до шести часов вечера. В это время выстрелы на пароходе стихли. Англичане, вероятно, покинули его. На пароходе начался пожар. Тогда казаки бросились вплавь и, добравшись до него, залили пожар и нашли на нем все в порядке — и флаги, и книги, и незаклепанные пушки. Пароход назывался «Джаспер» и имел в длину 45 саженей. Две пушки с него были сняты и отправлены в Таганрог, приступили уже и к починке самого парохода, но пришли неприятельские суда и заставили прекратить работы. Так, без флота, и даже без лодок, казаки взяли неприятельское судно, снабженное артиллерией.

Когда казаки привезли в Таганрог английские флаги и пушки, их встретили громкими криками «Ура!»

23 и 24 июля англичане опять обстреляли Таганрог, опять подходили их лодки со стрелками, но, встреченные дружным огнем спешенных казаков, англичане боялись выйти на берег. Много и тут было оказано казаками храбрости: семидесятилетний сотник Косоротов во время обстрела с лодок Таганрога, 24 июля, оставался при спешенных казаках все время на коне и уверял, что неприятельские пули вовсе не страшны. Смотрели на него малолетки и дивились, и ободрялись и лезли вперед и метче стреляли.

Между тем, руководимые молодым артиллерийским офицером, сотником Красновым, казаки отстроили и вооружили своими и английскими пушками береговые батареи, и теперь на выстрелы англичан защитники Таганрога уже могли отвечать и пушечным огнем. 19 августа опять к Таганрогу подошли три парохода, но, встреченные метким огнем казачьих пушек, англичане отошли. В тот же день англичане сделали высадку у поселка Кирпичева, но есаул Тарасов с сотней вовремя заметил их приближение, встретил выстрелами и сейчас же бросился на англичан. Казаки погнали их перед собою и захватили в плен двух офицеров и несколько матросов. Их сейчас же отправили в Таганрог…

С постоойкой в Таганроге батарей англичане стали осторожнее и корабли их уже не подходили близко к городу. Так донские казаки в 1855 году оборонили Таганрог и все побережье Азовского моря и не допустили врагов высадиться на паши берега и разорить их.

Севастополь. 9 сентября 1854 г. — 30 августа 1855 г.

В день 1 сентября 1854 года союзные корабли французов и англичан подвезли к Севастополю войска, 2-го начали высаживать их в 90-та верстах от Севастополя у маленькой деревушки Евпатория и к 6-му числу на берегу оказалось 22000 англичан с 54 орудиями и 7000 турок с 12 орудиями. У нас в Крыму было всего только 35000 человек при 84 орудиях. 8 сентября на берегах реки Альмы произошло тяжелое и кровопролитное сражение. Англичане и французы, вооруженные нарезными ружьями, поражали наши войска издали и принудили нас к отступлению. 8 сентября союзники уже подошли к Севастополю. В этот день наши моряки топили свои суда у входа в Севастопольский залив, чтобы загородить проход. Наши парусные корабли все равно не могли сражаться с пароходами, которые были у противников. Матросы свезли пушки на берег и вместе с сухопутными войсками принялись создавать оборонительные сооружения Севастополя. На скорую руку в кремнистой земле возводили громадные укрепления и боролись на них до последнего человека. 14 сентября союзники совершенно окружили крепость, и защитники ее горячо помолились в этот день не о спасении жизни своей, а о спасении родного города и славы отечества. Началась правильная осада города. 5 октября союзники закончили приготовительные работы к осаде и целый день осыпали город тяжелыми ядрами и начиненными порохом гранатами. Наши батареи отвечали. Так началась небывалая по упорству обеих сторон оборона Севастополя. Дневные бомбардировки, уносившие сотни людей убитыми и ранеными, сменялись ночными штурмами. Земляные валы устилались телами убитых; раненых не успевали свозить, но бодры были защитники… Наступила и прошла теплая зима, встретили, 27 марта, севастопольцы и праздник Воскресения Христова. Все бастионы к этому дню были чисто подметены, пушки, станки и лафеты вымыты, люди оделись во все новое и почистились. В церквах служили заутреню и крестный ход ходил по батареям, где священники перед батарейными образами пели молебны. Женщины и дети пришли в этот день на укрепления похристосоваться с мужьями, но бомбардировка и в этот день не прекращалась, и в великий день святой Пасхи у нас было 10 человек убитых и 21 раненый. Зиму сменила весна. Наступило лето. Начались жестокие штурмы неприятеля. Несмотря на отчаянную храбрость союзников, они не могли овладеть севастопольскими укреплениями. Они врывались в них, но наши солдаты и матросы выгоняли их штыками. В каждый штурм несколько тысяч союзников было убито, несколько тысяч падало и наших. Помощь не шла, ее и не ждали. Решили умереть, но Севастополя не сдавать. В августе месяце французские окопы были всего в 50 шагах от укреплений севастопольского Малахова кургана. Можно было слышать, как говорят противники… Наши укрепления в это время представляли груду развалин. Истинно можно было сказать, что люди, а не стены образуют крепости. С 24 августа началось непрерывное бомбардирование Севастополя. По. одному Малахову кургану действовало 110 больших орудий. Гул и рев пушек ни на минуту не прерывался. Смерть была всюду. В городе все, что могло гореть — горело. Улицы обращались в груду развалин. Артиллеристов и матросов не хватало к орудиям, и пришлось ставить к ним ополченцев. Каждый день выбывало из строя более 2000 человек убитыми и ранеными. 27 августа в ужасном кровопролитном штурме союзники овладели Малаховым курганом. С потерей Малахова кургана в Севастополе нельзя было держаться, но наши не сдали крепости. Они зажгли все, что можно, разрушили батареи, взорвали пороховые погреба и уцелевшие суда, а сами переправились на северную сторону. 30 августа, после одиннадцатимесячной упорной осады и кровопролитнейших штурмов, союзники вступили в Севастополь.

Упорная оборона русскими солдатами и матросами Севастополя известна всему миру. В ней ярко сказалась храбрость и стойкость Николаевского солдата. Но среди храбрых и стойких выделились особо храбрые, делавшие чудеса храбрости, совершавшие сказочные подвиги. В числе таких отчаянно храбрых людей были матрос Кошка и Перекопской станицы Области войска Донского казак Осип Иванович Зубов. Этого смелого донца знал весь Севастополь. Он родился в 1800 году и в Севастополь попал охотником, поступивши в 67-й донской Маркова полк. Ему уже было 55 лет, но он был силен, бодр, ловок и отчаянно храбр. После сражения на речке Альме полк Маркова для несения пикетной службы на заставах перешел в Севастополь, и с полком попал в Севастополь и Зубов. Зубов отпросился на бастионы, туда, где служба была лицом к лицу со смертью. Его назначили к матросам на 3-й бастион к контр-адмиралу Панфилову. Хорошо чувствовал себя в этой страшной боевой обстановке смелый донской казак.

— И как хорошо я вел себя, — говорил Зубов, рассказывая о своей службе, — служа, так сказать, на пороге смерти. Ни одного греха, ни одной дурной мысли мне никогда и в голову не приходило…

Зажжет, бывало, в своей выкопанной в земле между орудиями каморке Зубов ночью лампаду перед образом, станет на колени и молится. Псалмы пророка Давида читает. Можно подумать, что это монах или отшельник.

Легко у него на душе! Страху он не знал никогда. Летят бомбы, чиненные порохом гранаты, убивают матросов, знакомых его, друзей, товарищей, а Зубов смотрит спокойно и только, если не заняты руки, перекрестится и скажет:

— Господи, если и мне судил погибнуть вместе с ними, не погуби мою грешную душу.

Как-то раз в своей каморке он молился ночью перед иконой. Влетело ядро и убило двух матросов, спавших тут же, а Зубова только землею засыпало.

24 ноября 1854 года Зубов с матросами Кошкою, Кузьменко и Болотниковым и несколькими солдатами при офицере были назначены на вылазку, на Зеленую гору, на английскую батарею. Ночь была не темная. Осторожно сползли со своего вала и тихо, крадучись, пошли к неприятелю. Зубов шел и все время про себя читал молитвы: «Живый в помощи Вышнего, в крови Бога небесного водворится», а потом «Возлюблю Тя, Господи, крепость моя». И за молитвами и страх у него пропал. Подкрались они к батарее и вдруг, с криком «Ура» бросились на англичан. Многих покололи, а шестерых взяли в плен и с ними одно орудие. Возвратились к рассвету усталые и измученные. Зубов, весь облитый потом и кровью, был представлен своему начальнику офицером, ходившим на вылазку.

— Этот казак, — сказал он, — достоин первого креста. После этой вылазки уже Зубов или Кошка назначались начальниками передовых цепей.

Под 5-е декабря Зубов вместе с Кошкою повели полтораста человек солдат на ту же батарею. Ночь была опять такая же тихая. Звезды мигали на темно-синем небе. Осторожно подползли наши солдаты к батарее. Вот и темная насыпь. Чуть заметен закутавшийся в плащ часовой.

— Ура! — вполголоса сказал начальник резерва.

— Ура! -закричали в цепи, и Зубов первый вскочил в окоп. Тут его сильно ударило в левый висок. Но Зубов не чуял боли. Он влетел в толпу сбежавшихся англичан и давай колотить их ружейным прикладом. Да так избил их, что те побежали, а Зубов с товарищами — за ними. Тут увидал Зубов, что по траншее бежит английский штаб-офицер в густых эполетах. Зубов бросился на него и ударил прикладом, тот обернулся и взмахнул палашом, но старый казак не испугался и подставил ружье. Палаш звякнул о ствол и переломился надвое. Зубов ударил его опять прикладом, схватил за волосы и потащил из траншеи. Тяжелый оказался англичанин. Зубов чуть не упал с ним. Вытащил его и погнал перед собою к нашим. Наши уже кончили свое дело и уходили. В это время англичане открыли по отступавшей вылазке жестокий огонь. Англичанин тут сам побежал, да еще и кричал: «Скорей русс! Скорей!»…

За это дело Зубов был произведен в урядники, а затем и он и Кошка получили для ношения на шее благословенные кресты, подарок Императрицы Александры Феодоровны…

И до последних дней продержался Зубов на бастионе, храбро ходя в вылазки и отражая жестокие штурмы.

18-го марта 1856 года был заключен, наконец, мир. Донцы вернулись домой и принесли своему великому войску Донскому Высочайше пожалованную им грамоту и большое белое Георгиевское знамя с надписью: «За храбрость и примерную службу в войну против французов, англичан и турок в 1853, 1854, 1855 и 1856 годах».

Усмирение польского мятежа 1863 г.

Зимой 1862 года в Польше опять было неспокойно. Поляки стали собираться в шайки, повсюду появились отряды крестьян, вооруженных косами, везде раздавалась польская песня, призывавшая поляков убивать русских. В ночь с 11 на 12 января 1863 года восстание вспыхнуло по всему краю. Безоружных русских люд ей убивали, нападали на офицеров и солдат. На этот раз у поляков войска не было, поэтому они не могли собрать большого отряда, а действовали малыми партиями, скрывавшимися в лесах, болотах, укрывавшимися за спиною мирных жителей. Усмирение польского мятежа не было войной, но было рядом стычек, засад и перестрелок, где действовали отдельные сотни, взводы, даже одиночные казаки. С Дона в Польшу пошли полки: Л.-гв. Казачий Его Величества, Лейб-Атаманский Наследника Цесаревича, 3-й, 4-й, 5-й, 9-й, 10-й, 12-й, 17-й, 18-й, 23-й, 24-й, 25-й, 27-й, 28-й, 30-й, 31-й, 32-й, 33-й, 34-й, Зб-й, 39-й, 41-й, 42-й, 44-й и 45-й и батареи 1-я, 7-я и 8-я — всего собралось 26 полков при 18 орудиях. Походным атаманом был назначен генерал-лейтенант Орлов I. К лету, когда мятеж начал стихать и отряды были расположены по губерниям и поступили в ведение военных губернаторов, в Польшу прибыл знаменитый донской герой генерал-лейтенант Яков Петрович Бакланов. Приняв в командование полки, расположенные в Вильне, он 7-го июля 1863 года отдал следующий приказ:

«Станичники и односумы!

Я выехал из родного края 19-го июня и привез вам от него поклон. Дон завещает вам бороться одному против десятерых и охулки на руки не класть! Дон дышит пламенною любовью и преданностью к Царю нашему; он ждет с нетерпением воли Монарха двинуться на внешнего врага, замышляющего нарушить спокойствие святой Руси. На вашу долю пал жребии быть впереди — против врага внутреннего. Вы — потомки славных и могучих предков наших азовского сиденья.

Молодечество ваше против мятежников радует Царя, а донская семья ликует за вас!

Братья, соберемся с силами, окрепнем духом и превозмогем все трудности и лишения, и покажем, что достойны называть себя потомками славного тихого Дона. Настанет время — я буду посреди вас в беседе боевой, введу вас в бой с заветным кличем Ермака: „С нами Бог!“ — силою коего булат наш остр — и не устрашимся! Уверен в вас, что вы такие же чудо-богатыри, как были водимые мной в бой деды, отцы и старшие братья ваши!..»

И казаки оправдали доверие к ним Бакланова. Самому Якову Петровичу не пришлось с тяжелою шашкою в руках водить казаков на поляков. Их шайки были мелки, и убивали они больше из-за угла, а не в честном бою. Жители боялись и уважали Бакланова, а вскоре и полюбили прямодушного и честного донского казака. Шайки бунтовщиков, видя безуспешность мятежа, грабили несчастных крестьян и сжигали их дворы… И тут Бакланов умелыми действиями смирил поляков. К ноябрю месяцу мятеж затих. Бакланов с казаками не только усмирил бунтовщиков, но заставил жителей уважать русских начальников и преклониться перед могущественным и справедливым русским Царем…

Усмирение мятежа к началу 1864 года было закончено, и полки возвратились домой.

На Дону при Императоре Александре II

В день 18 февраля 1855 года, в самый разгар Севастопольской войны скончался Император Николай I Павлович. На престол вступил его сын, Император Александр II Николаевич — Царь Освободитель.

Едва закончилась тяжелая война, как Государь принялся за целый ряд перемен и преобразований в своем государстве. Освобождены были русские крестьяне от крепостной зависимости, введена была всеобщая воинская повинность, заменившая прежние рекрутские наборы, учрежден суд присяжных, устроено почти по всей России земство, всюду строились учебные заведения, широко насаждалось просвещение по России.

Хотя на Дону казаки были из века в век люди вольные, не знающие, что такое барщина, хотя воинскую повинность они несли по особому обычаю, но и Дона коснулись благодетельные реформы Государя Императора Александра II и на Дону много переменилось за это время.

С 1862 по 1866 год на Дону войсковым наказным атаманом был генерал-адъютант граф Павел Христофорович Граббе. Новочеркасские жители часто могли видеть своего седого атамана играющим с детьми в Александровском саду. Он любил детей и заботился о них. При нем на Дону, в Новочеркасске стала издаваться первая частная газета — «Донская газета», и граф Граббе так любил ее читать, что и после сдачи своего атаманства он выписывал ее на свой малороссийский хутор.

При атамане графе Граббе Высочайше поведено было, в 1863 году, сократить срок службы казака и вместо 25 лет определить в 15 лет полевой службы и 7 лет службы внутренней; этим начался целый ряд изменений в порядке отбывания службы казаками, который закончился в 1875 году изданием нового устава о воинской повинности войска Донского. По этому уставу, действующему с небольшими изменениями и теперь, воинской повинности подлежит все войсковое население, за исключением священников и православных псаломщиков, окончивших курс в духовных академиях, семинариях и училищах, и сельских учителей. Денежный выкуп и замена охотниками не допускаются. Казаки отбывают службу с собственным снаряжением и на своих лошадях. Общий срок службы определен в 20 лет. С 18-21 года казаки считаются в приготовительном разряде — это бывшие малолетки, с 21-33 лет — в строевом разряде и с 33-38 лет — в запасе, после чего увольняются в отставку.

В приготовительном разряде казаки обучаются у себя дома, по станицам и на сборах внутри войска. В строевом разряде казак должен был пробыть 4 года на действительной службе и 8 лет на льготе. Донское войско должно было выставлять в мирное время: лейб-гвардии сводно-казачий полк 4-эскадронного состава из одного дивизиона Лейб-Казачьего Его Величества полка и одного дивизиона Лейб-Атаманского Наследника Цесаревича полка, лейб-гвардии Донскую Его Высочества Наследника Цесаревича конно-артиллерийскую батарею 4-орудийного состава, 20 армейских конных полков 6-сотенного состава, называемых по номерам, от номера 1-го до 20-го, семь армейских конно-артиллерийских батарей б-орудийного состава, тоже с № 1 до № 7, и железнодорожную команду. В военное время войско Донское выставляло: оба гвардейских полка в шестиэскадронном составе, гвардейскую батарею, тоже в составе шести орудий, 60 армейских шестисотенных полков, 21 армейскую конно-артиллерийскую батарею, по 6 орудий каждая, два запасных эскадрона гвардейских полков и гвардейскую запасную батарею в 4 орудия, кроме того, пешие местные команды.

С 18 января 1869 года донские полки вошли в подчинение начальникам кавалерийских дивизий во всех округах, кроме Варшавского, где они оставались в ведении походного атамана. В каждой кавалерийской дивизии четвертыми полками стали казачьи полки, так что дивизия состояла из одного драгунского, одного уланского, одного гусарского и одного казачьего полка. В 1870 году общий дисциплинарный устав был распространен и на казачьи полки. — Строевое ученье велось по уставу кавалерийскому, кроме 1-й его части, которая в 1875 году была издана отдельно. От казачьих полков требовали, чтобы они не только не отставали от регулярных полков, но превосходили их в стрельбе на все дистанции, в быстроте седловки и выходе в строй по тревоге, в быстроте спешивания и посадки на коней, в продолжительности движения рысью и наметом, в рассыпном строе и лаве, в сторожевой и разведывательной службе. От казаков требовали плавание через реки, стрельбу верхом на скаку боевыми патронами в мишень, словом, с этого времени жизнь в казачьем полку повелась так, как она идет и теперь. Для обучения казаков всему этому понадобились знающие и образованные офицеры, и вот для подготовки к тяжелому и ответственному званию офицера в 1869 году в городе Новочеркасске учреждено было Новочеркасское юнкерское училище, в которое принимались урядники войска Донского в числе 114 человек, а в 1877 году, вместо бывшего раньше для подготовки артиллерийских офицеров класса донских урядников, был устроен класс казачьих артиллерийских юнкеров. Наконец, с 1858 года начинается постепенное увеличение жалованья казачьим офицерам — мечты и желания атамана Власова сбылись.

В 1865 году, вместо общества торговых казаков, действовавшего по особым правилам, на казаков стали распространять общие правила о торговле, которые были устроены во всей России. В 1873 году были введены на Дону новые военно-судебные и судебные уставы Императора Александра II.

Так, постепенно, шаг за шагом, казаки плотно сливались с русским населением всей Империи. Разница оставалась только в порядке пользования землей и отбывания воинской повинности. Войдя своими полками в состав кавалерийских дивизий, обучаясь по общему уставу, казаки все-таки сохранили особенности своей службы, свой дух предприимчивости и смелости и доказали, что душа у них осталась казачья. И дома у себя, в станицах и хуторах, повинуясь общим законам, казаки остались казаками с врожденной им горячей любовью к Царю и тихому Дону, с обычной смелостью и отвагой. Они доказали свою смелость на войне 1877-78 гг. и свою преданность и любовь к Государю в том восторге, с каким они встречали Его Наследника — Своего Атамана и Государыню Цесаревну.

После графа Граббе, с 1866 года по 1868 год войсковым наказным атаманом был генерал-адъютант, генерал-лейтенант Александр Львович Потапов, а за ним с 1868 по 1874 год генерал-адъютант, генерал-лейтенант Михаил Иванович Чертков.

При атамане Черткове, в 1869 году, на Дон пожаловали дорогие гости — Атаман и Атаманша. Государь Наследник Цесаревич Александр Александрович и Супруга Его, Государыня Цесаревна Мария феодоровна изволили совершать путешествие по реке Волге. 27 июля 1869 года Их Высочества в Царицыне сели в особый поезд Волжско-Донской железной дороги и через два часа прибыли на Калачевскую станцию, где были встречены атаманом Чертковым, почетным караулом от гвардейских казачьих частей и казаками. Государь Наследник изволил быть в казачьей форме Своего Атаманского полка. Этой формы Государь Наследник не снимал во все время пребывания в гостях у донских казаков. На Дону для Их Высочеств был приготовлен пароход «Сотник» и для конвоя — пароход «Цымла». На «Цымле» во время плавания находился хор трубачей Атаманского полка.

Среди пожелтевших полей, вдоль лугов широкой степи быстро и плавно шел пароход с дорогими гостями. От станицы до станицы, по берегу, неслись конные казаки, слышались выстрелы лихих наездников. На борзых конях скакали они через кусты, рытвины и овраги, развлекая молодечеством Своего Атамана. На каждой пристани Их Высочеств встречали жители станицы. По одну сторону стояли казаки, по другую — казачки с детьми. Пристани были убраны коврами, цветами и зеленью, стояли хлебные снопы, арбузы, дыни, тыквы, кукуруза и виноград. Строевые казаки выезжали со знаменами и старинными хоругвями, атаманы выходили с насеками, каждому хотелось увидать своего атамана, Сына Государева и Его Супругу. Дети подносили цветы, женщины — колосья и фрукты. Уже вечерело, когда пароходы подъезжали к Нижне-Чирской станице. Здесь было собрано для встречи Государя две сотни малолеток. В темноте теплой ночи они разыграли маневр. Сверкали огни выстрелов, слышались ружейный залпы, топот коней. И вдруг лава одной из сотен в темноте бросилась в Дон; послышался плеск воды, фырканье плывущих лошадей и вся сотня, в полной амуниции, переплыла через реку. Государь Наследник обошел по фронту молодцов-малолеток и благодарил их за лихую настоящую казачью переправу.

На Нагавском перекате пароход стал на мель. Тогда шедшие по берегам пешие и конные казаки кинулись в воду, и в минуту, их дружными усилиями, пароход был сдвинут с мели и пошел дальше. Станичный атаман Нагавской станицы со стариками на лодке подошел к пароходу и передал Их Высочествам хлеб-соль.

— Нагавская станица кланяется Вашему, Высочеству хлебом-солью, — сказал он, передавая ее Наследнику.

И такую же хлеб-соль казачью подавали и во всех попутных станицах. В Цымлянской станице Их Высочества сошли с парохода и изволили проехать в церковь. На обратном пути Государь Наследник пожелал видеть казачий виноградник и зашел к уряднику Кленкину. — В плодовом саду счастливая хозяйка потрясла грушу в то время, когда Цесаревна проходила под нею, и плоды посыпались на Государыню Цесаревну.

— На счастье, матушка Атаманша! — говорила хозяйка.

Их Высочества изволили зайти и в дом Кленкина. В саду, под деревьями, поставили стол, хозяин с хозяйкой просили Государя Наследника и Цесаревну откушать вина и винограда их сада. Уже вечерело, когда Их Высочества ушли из сада урядника Кленкина. По берегу Дона загорелись огни разноцветных фонарей, оттуда, от пароходов несся гул народной толпы; казаки ожидали своего Атамана.

Это был великий праздник для Дона. Из станицы в станицу передавали слова дорогих гостей, всюду шло гулянье, весь народ стекался к Дону, где у каждой станицы были устроены арки, повешены цветы, знамена и флаги.

В Семикаракорской станице Их Высочества изволили смотреть калмыцкое богослужение в степной кибитке, а потом осматривали громадный табун в семь тысяч лошадей. Окруженные лихими наездниками-табунщиками, ходили по привольной степи лошади. Калмыки показывали свое искусство укрощать лошадей, садились на неуков и скакали на них. Здесь калмыки подвели Государю Наследнику покрытого желтой попоной коня-четвертака, другую лошадь подвели Великому Князю Алексею Александровичу и отличного рыжего третьяка — Цесаревне. Несмотря на сильную жару, Их Высочества долго изволили любоваться широкою картиной калмыцкой степи, по которой ходили верблюды и табуны лошадей.

31 июля, утром, пароход отошел от Старочеркасска и направился в Аксай. Отсюда по железной дороге Их высочества прибыли в Новочеркасск. Со станции к собору Государь Наследник ехал верхом, в мундире Атаманского полка, Государыня Цесаревна — в амазонке покроя казачьего чекменя с белым кушаком и в кивере Атаманского полка, тоже верхом на донском коне следовала за своим Супругом. Великий Князь Алексей Александрович был во флигель-адъютантском мундире. У собора состоялся войсковой круг. У входа в церковь преосвященный Платон, архиепископ Донской и Новочеркасский, изволил приветствовать Их Высочества словом и поднес им иконы. По окончании молебствия Государь Наследник вошел в круг и здесь под сенью знамен сказал, обращаясь к атаманам и казакам:

— Принимая по воле Государя Императора знаки атаманского звания, почитаю себя счастливым, что в этот достопамятный для меня день являюсь в среду вашу с милостивым Царским словом. Государь Император, отправляя меня к вам, поручил мне благодарить донцов за их всегда верную, храбрую и усердную службу. Его Величество уверен, что доблести, всегда отличавшие их, сохранятся и в будущем поколении, и не забывает и гордится тем, что в продолжении 27 лет носил звание вашего Атамана. Его Величество с благодарностью помнит радушный прием, сделанный покойному брату, носившему то же звание, которым и я горжусь, и сожалеет, что не мог сам прибыть со мною и с вашею Атаманшей. Что же касается до меня, то прошу вас. Донцы, об одном: любите меня, как вы любили моего покойного брата, а я постараюсь заслужить вашу любовь!..

Могучее «Ура!» раздалось из казачьих грудей, заглушило и звон колоколов, и пушечную пальбу. По окончании круга до войсковой канцелярии Государь Наследник шел пешком вслед за регалиями, потом сел на коня и пропустил мимо себя церемониальным маршем учебный полк.

Три дня Государь Наследник с Цесаревною изволили провести в Новочеркасске. Ежедневно Их Высочества совершали прогулки верхом по городу и за город и посещали Новочеркасские присутственные места.

3 августа, в день отъезда Их Высочеств, был смотр учебному полку. После смотра казаки учебного полка еще долго скакали по изрытой местности вдоль пути, провожая поезд дорогих гостей до тех пор, пока лошади не стали уставать и поезд не обогнал их.

В Елисаветовской станице Их Высочества изволили на дубе выезжать с казаками на рыбную ловлю, причем была вытащена пятнадцатипудовая белуга. Здесь Их Высочества изволили проститься с донскими казаками и на пароходе «Великая Княгиня Ольга» отправились в Крым, в Ливадию.

В следующем, 1870 году Их Высочества Государь Наследник Цесаревич с Государыней Цесаревной изволили вторично посетить Дон по случаю совершившегося трехсотлетия службы донских казаков Русскому Царю. Тристалеттому назад, в 1570 году, 3 января, была пожалована царем Иоанном IV Васильевичем первая грамота за службу «атаманам и казакам». С этого дня сношения донских казаков с Москвою не прекращались. И вот, в 1870 году Государь Император Александр Н изволил пожаловать войску Донскому Георгиевское знамя с Александровскою лентою «в память трехсотлетнего существования Войска» и во свидетельство «трехвековой доблестной службы Донских казаков и неизменного к ним благоволения Монархов, за их горячую преданность Престолу и Отечеству».

Знамя было пожаловано 3-го января, а празднование трехсотлетия было назначено на 21-е мая 1870 года.

20 мая, в 4.30 дня, из Таганрога через Ростов изволили прибыть в Новочеркасск Государь Наследник и Государыня Цесаревна. В 9 часов вечера состоялась в Атаманском дворце прибивка знамени. На прибивке знамени присутствовали все станичные атаманы. Когда знамя было прибито. Его Высочество сам привязал к древку Александровскую ленту и вручил знамя назначенному от Новочеркасского урядничьего училища уряднику из дворян.

На другой день в соборе состоялось торжественное молебствие, а после него — круг. В этот день со всех концов России были получены войском приветственные телеграммы. 22 мая в Александровском саду, богато освещенном тысячами разноцветных фонариков, было народное гулянье. Против дворца, у Александровских ворот устроен был щит высотою в 7 с лишним саженей и на нем вензеля Государя и Государыни и Наследника и Цесаревны. Между вензелями было написано «Боже, Царя храни», а ниже этой надписи была написана другая: «Признательностью и службой верной мы предков превзойдем и то же заповедуем потомкам». По главной дороге сада стояли и другие ярко освещенные щиты, а между ними было расставлено 200 досок с надписями — по одну сторону подвигов и заслуг донских казаков, и по другую — царских милостей и наград, пожалованных войску. Картина, изображающая покорение Сибири Ермаком, устроенная из дерева крепость Азов, кавказская сторожевая вышка были раскиданы по саду. Дивная погода была в этот день. Государь Наследник изволил посетить гулянье. 23-го мая Их Высочества отбыли из Новочеркасска в Ростов, а оттуда в Таганрог.

Через два года после этого радостного события донские казаки удостоились высокого счастья увидать у себя на кругу Государя Императора Александра Николаевича. Государь изволил прибыть 12 августа 1872 года по железной дороге через Ростов в Новочеркасск. В тот же день Государь Император изволил быть на кругу, где обратился к казакам со следующими высокомилостивыми словами:

— Давно желал я посетить землю войска Донского и благодарю Бога, что Он позволил мне исполнить мое желание. При этом не могу не припомнить мое первое посещение Донского края в 1837 году, вместе с покойным Государем, родителем моим. Живо сохранились в памяти моей слова его, обращенные к представителям войска Донского, в этом самом войсковом кругу. Изъявив им свою благодарность за верную, усердную и храбрую их службу, он, указывая на меня, сказал: «Лучшего доказательства моего уважения к доблестям войска Донского я не могу вам дать, как назначив сына моего Наследника вашим Атаманом. Уверен, что вы будете служить и сыну моему столь же верно, как вы служили предкам моим и мне». И я по совести могу сказать вам, что вы вполне оправдали на деле надежды его. То же уважение к доблестям войска Донского хотел и я вам доказать назначением, на другой же день восшествия моего на престол, старшего сына моего, Николая Александровича, вашим Атаманом, а вслед за кончиной его, теперешнего моего Наследника Александра Александровича. Прием, вами сделанный им обоим, и их и меня порадовал и глубоко тронул. Но он меня не удивил, потому что я хорошо помню, как вы меня приняли в 1850 году в качестве вашего Атамана, когда, возвращаясь с Кавказа, я по поручению покойного Государя благодарил вас его именем за вашу молодецкую службу. Вполне уверен, что вы так же верно, усердно и храбро будете служить сыну моему, как вы служили мне.

Выражая вам еще раз мое Царское спасибо, мне остается желать, чтобы войско Донское, сохраняя доблести своего векового казачества, развивалось и в гражданском быту, согласно данным мною указаниям. Призываю на них благословение Божие к вашему благу и преуспеянию.

Среди речи Государь Император два раза заключал в объятия Государя Наследника. Громовое «Ура» казаков раздалось вслед за словами Государя. Государь сел на коня и объехал войска, выстроенные по Платовскому проспекту, После этого он вернулся к кругу и началось торжественное шествие регалий. Затем Государь пропустил мимо себя церемониальным маршем войска. Впереди всех ехал Наследник с перначем в руке.

По окончании парада Государь изволил принять войсковую хлеб-соль на красивом серебряном блюде.

13 августа Государь Император Александр II принимал различных представителей войска и посетил нарочно поставленный на время в Новочеркасске Калмыцкий хурул, где калмыцкие священники приветствовали Государя дикими, но стройными звуками своеобразной духовной музыки. Затем Государь изволил посетить Мариинский институт и присутственные места.

14 августа состоялся смотр полкам, собранным в Новочеркасске. На смотру под командою генерал-лейтенанта Шамшева находились: сотня юнкеров Новочеркасского училища, л.-гв. Сводно-Казачий полк. Донской учебный полк, 2 полка молодых казаков переписи 1870 года и 2 Донские сводные батареи. Подъехав к лейб-гвардии Казачьему полку, Государь Император Александр II остановил лошадь и поздравил полк полком своего имени, затем, объехав конные полки, Государь остановился против лейб-гвардии Донской конно-артиллерийской батареи и объявил ее лихим канонирам, что он назначает Шефом батареи Августейшего Атамана Наследника Цесаревича. Затем начался смотр. После небольшого ученья, на котором казаки показались молодцами, как в пешем, так и в конном строю, началась джигитовка малолеток. Государь остался очень доволен лихостью и удалью казаков и объявил много милостей.

В тот же день, в 9 часов вечера. Государь Император Александр II при восторженных криках «Ура» собравшихся казаков отбыл по железной дороге из войска Донского…

В 1874 году войсковой наказный атаман Чертков получил новое назначение, а в управление войском вступил вновь назначенный атаман генерал-адъютант, генерал от кавалерии Николай Александрович Краснокутский. Он был атаманом до 1881 года. При нем донские казаки приняли участие в войне с турками за свободу родных нам православных славян.

Русско-турецкая война 1877—1878 гг.

Под властью турок с очень давних времен находились христианские народы: болгары, сербы, румыны, черногорцы и македонские греки. Болгары, сербы и черногорцы происходят от родственных русскому народу славян, исповедуют православную веру и говорят на языке, похожем на русский. Они как бы родные братья русского народа.

В 1876 году они возмутились против турок. Турки жестоко подавляли это возмущение. Они убивали не только сражавшихся, но и их жен и детей. Они бросали младенцев на сабли; они на медленном огне жгли болгар. В лесах находили тела несчастных болгарских мучеников, привязанных к стволам деревьев и под ногами их разведенные костры, Известия об этих «турецких зверствах» волновали и возмущали все народы Европы. Но особенно чутко относились к этому у нас, на Руси. На помощь болгарам, черногорцам и сербам ехали русские добровольцы, их война с турками стала родной для нас, у нас жаждали помочь несчастным братьям славянам. Но более всего волновался, глубже всего чувствовал в своем сердце обиду, наносимую всему православному миру турками, наш Царь-Освободитель. Он снял узы крепостной зависимости с миллионов русских крестьян, и теперь настал час ему вместе с русским народом и казаками освободить и родных нам славян. Император Александр II попробовал начать переговоры с турецким султаном, но, когда это не подействовало, он с оружием в руках вступился за славян и 12 апреля 1877 года объявил войну Турции. Война должна была вестись одновременно и на Дунае и на Кавказе. Армией, направленной к Дунаю, командовал великий князь Николай Николаевич, кавказскими войсками — великий князь Михаил Николаевич.

По призыву Государеву войско Донское выставило на службу 53 полка и 24 батареи. Полки эти были отправлены, преимущественно, на Дунай. Это были: л.-гв. Казачий Его Величества полк, л.-гв. Атаманский Государя Наследника Цесаревича полк, 1-й Кутейникова, 4-й Власова, 7-й Янова, 8-й Желтоножкина, 9-й Нагибина, 10-й Ледкова, 11-й Попова, 12-йХрещатицкого, 13-йПопова, 15-йДудкина, 16-й Слюсарева, 17-й Варламова, 18-й Измайлова, 21-й Курнакова, 23-й Бакланова, 24-й Шамшева, 26-й Краснова Данилы, 29-й Пономарева, 30-й Грекова Митрофана, 31-й Рубашкина, 34-й Короченцова, 35-й Черевкова, Зб-й Калинина, 37-й Иловайского, 39-й Грекова, 40-й Дмитрова, 41-й Краснова Николая; батареи — л.-гв. 6-я донская, 2-я Рытикова, 4-я Персиянова, 5-я Калинина, 8-я Власова, 9-я Золотарева, 10-я Солунскова, 11-я Ледкова, 13-я Фомина, 14-я Курапова, 15-я Дудкина, 16-я Рудакова, 17-я Маркова и 21-яДукмасова.

В день объявления войны тронулось на границу Турции, в составе армии, шесть донских полков и первое ответственное дело было поручено казакам. Нам нужно было захватить мост на реке Серет у низовьев Дуная. С захватом этого моста мы спокойнее могли распоряжаться на Дунае. Турки тоже спешили к этому мосту, называемому Барбошским. Надо было выиграть время — придти раньше турок. Занять мост было поручено смелому и лихому полковнику Струкову. Он взял с собой 21-й донской полк и, пройдя в одни сутки около ста верст, как снег на голову явился к Барбошскому мосту. Испуганные неожиданным появлением донских казаков турки ничего не посмели сделать, и мост, служивший нам для сообщения с нашим тылом, остался за нами. Здесь донцы показали, что и они, и их скромные казачьи лошади способны действовать смело, лихо, по-кавалерийски.

Между тем, непрерывно, поезд за поездом, подвозили к границе полки. В ночь с 14 на 15-е июня началась переправа наших войск через Дунай. Занявши с боя неприятельский берег, мы поставили мосты и армия вступила на турецкий берег…

Сам способ ведения войны теперь изменился. В последнюю, Севастопольскую войну, наши полки были вооружены кремневыми ружьями, бившими едва на шестьсот шагов, ружья нашего неприятеля были немногим лучше — это были пистонные, курковые, медленно заряжаемые ружья. Теперь часть наших войск была вооружена винтовками Крика, а гвардия и большая часть кавалерии имели уже отличные однозарядные ружья Бердана. Имели эти ружья и некоторые донские полки, свято исполнявшие приказ, про который поется в песне:

Чтобы были у вас, ребята,

Ружья новые Бердана,

Шашки вострые в ножнах.

У турок тоже были прекрасные винтовки, бившие на полторы версты. Некоторые турки имели уже магазинные ружья, которые только что начали появляться. Защитного цвета тогда ни мы, ни турки не знали. В белых рубахах и в кепи с холщовыми назатыльниками шли полки Царя Белого и, как маков цвет, алела своими красными фесками турецкая армия. И мы, и турки открыто глядели смерти в глаза, сходились для штыкового удара и мужественно дрались в окопах. Донским полкам, распределенным по пехотным дивизиям, досталась тяжелая, но невидная служба на передовых постах, да отчаянные схватки с турецкими наездниками — башибузу-ками. Первый, кого видели турки — это был донец. В грязной, пропитанной потом, облитой кровью белой рубахе, в шароварах с алыми лампасами, с пикой у бедра, донец сторожил врага, являясь неожиданно и незваным гостем на турецкие биваки, принося с собою смерть и ужас. И последний, которого видели турки, был тот же донской казак. Кончался бой — и длинной цепью казачьих постов и застав затягивались биваки и позиции наших войск, и гремела там одиночная перестрелка с башибузуками иногда всю ночь…

Казаки первыми являлись по тревоге и шли, куда укажут, осматривали все деревни, заглядывали во всякую мышиную норку. И слава их была велика и любила наша пехота своих «казачков», удалых своих «Гаврилычей», как прозвали донских казаков в наших войсках еще в пору завоевания Кавказа.

После переправы через Дунай нам нужно было таким же смелым орлиным полетом перелететь и через Балканы. 18 июня составили отряд, в который вошли 4-я стрелковая бригада, 6 дружин болгар, 3 драгунских полка, 5 донских полков и 5 батарей. Отряд этот поручили генерал-адъютанту Гурко. Железной воли и отчаянной решимости был этот человек. Полки, которые пошли с ним, заслужили себе великую славу. 5 июля генерал Гурко занял город Казанлык и подошел к крутому и трудно проходимому ДИипкинскому перевалу. Два дня атаковали наши полки по неприступным кручам турецкую позицию, на третий — турки, не дождавшись атаки, ушли и генерал Гурко овладел вершинами Балкан. Все перевалы остались за нами и мы прочно укрепились на них.

Между тем, остальные наши войска шли тоже к Балканам. Несколько в стороне от их пути лежал небольшой городок Плевна. Он не был укреплен, и донская сотня есаула Афанасьева заходила в него. Зашла и ушла, донеся, что неприятеля в нем нет. И только она ушла, как, 27 июня, туда явился небольшой турецкий отряд. Донесли и об этом. Но отряд был маленький, наша армия в это время была занята осадой Никополя, на донесение не обратили внимания, а к Плевне спешил Осман-паша с 30000 армией, торопясь занять и укрепить ее. 7 июля Плевна уже была занята целой армией и на фланге у нас появился громадный отряд Османа. 8 июля подошел и наш небольшой отряд и попробовал взять Плевну, но Осман уже укрепился в ней, и наша атака была неудачна. К Осману подходили подкрепления, и маленькая Плевна становилась труднее для атаки, нежели любая большая крепость. 18 июня мы опять попробовали штурмом взять Плевну, но и это не удалось. Наших войск было слишком мало. Тогда были потребованы из России подкрепления, и гвардия тронулась из Петербурга в поход.

Наши войска принуждены были обороняться, стремясь удержать за собою Дунай и Балканы.

Турки чувствовали, что у нас мало войска, что мы не в силах их одолеть, и наступали по всей линии. Они появлялись везде. Зорко нужно было смотреть казакам, чтобы не проглядеть какого-либо нового отряда. Здесь начался целый ряд мелких, но славных казачьих дел.

Вечером 3-го июля в 30-м донском полку получено было приказание разведать о том, что делается на горе Бедек, сколько там находится турок, можно ли их обойти, каковы дороги, словом, нужно было сделать настоящую полную разведку горы. Посланный с разъездом сотник Галдин донес, что гора Бедек занята полутора тысячами турецкой пехоты, есть черкесы, но сколько — неизвестно, обход сделать можно и дороги есть. Тогда приказано было 30-му донскому полку занять Бедек. В помощь казакам пришло две роты Орловского пехотного полка.

Ночью на 5-е июля части 30-го полка вместе с орловцами пошли на приступ. На левое укрепление пошла 1-я рота и 21 казак под командой хорунжего Долгова, на правое укрепление 98 казаков под командой урядника Темникова и с фронта 51 казак с сотником Галдиным, 2-я рота и часть 1-й роты Орловского полка. По узкой горной тропинке начали карабкаться между скал солдаты и казаки. Шли по одному. Даже рядами нельзя

Казаки вышли первыми и рассыпали цепь, за ними стали орловцы. Без разговора, осторожно ступая, крались цепи, поднимаясь на гору. И вдруг, на правом фланге раздался выстрел. Это не выдержал болгарин, проводник, наткнувшийся на турецкий пост. И сейчас же вдоль всей вершины заиграли огоньки выстрелов и загремели в ночной тишине частые залпы и сильный одиночный огонь. И казаки и солдаты были открыты. Теперь — или нужно было отступить, не выполнив данного поручения, или решиться броситься на штурм. Заиграло казачье сердце у Галдина, заговорила в нем кровь дедов!.. Давши несколько залпов, он кинулся вперед. Замялись на минуту солдаты, не бывавшие еще в таких делах. Ужас отразился на их лицах. Смешались их цепи. Но тут орлом налетел на них Галдин.

«Отступления нет! — вскричал он. — Кто сделает хоть шаг назад, тому размозжу голову!» — и поднял приклад. Решительный вид Галдина воодушевил казаков и солдат. Сверкнули в ночной мгле вынутые казаками шашки. Дорого решили донцы продать свою жизнь. Смело кинулась цепь вперед, и впереди ее Галдин с винтовкой в руках. Еще минута — и началась страшная рукопашная свалка. Только в старину так дрались. Галдин своим прикладом прокладывал себе широкую дорогу. Кругом сверкали шашки, и хрипение умирающих и стоны раненых сливались с треском проламываемых турецких черепов и редкими выстрелами. Главное среднее укрепление было очищено, Галдин кинулся на левое укрепление и вдруг был остановлен криком по-русски: «Стой, не стреляй, своих побьешь». Он повернул направо и пошел выбивать турок с правого фланга. В то же время левая колонна, запоздавшая немного, вышла к левому укреплению и точно также была остановлена окликом: «Стой, не стреляй, своих побьешь». Озлобленные солдаты и казаки бросились на обманщиков и захватили ложемент. Оказалось, что среди турок были татары, говорившие по-русски.

Славное было это дело — взятие Бедека. Сотник Галдин первый открыл его, разведал и первый вошел в укрепление. За это дело Галдин получил орден Святого Георгия 4-й степени.

Во время стоянки на Балканах много подвигов было совершено казаками. 13 июля хорунжий Гурбанов был послан в разъезд за г. Ловчу. На обратном пути двести черкесов атаковали его. Отстреливаясь, Гурбанов отходил к своим, не подпуская и близко к себе черкесов. Наконец, его окружили. Тогда казаки бросились сквозь черкесский строй. Несколько человек успели пробиться, кинулся и Гурбанов, но в эту минуту пуля пробила ему колено и свалила его лошадь. Три казака, увидав, что их начальник упал, остались при нем. Это были казаки Зенцов и Мосягин — Луганской станицы, и казак Рябов — Гундоровской станицы. Эти четыре человека сражались отчаянно. Гурбанов, получивший 10 ран, наконец, свалился мертвым, упали и Зенцов с Мосягиным, свято исполнившие завет Христов и положившие душу свою за ближнего и за начальника. Рябов, раненный пулей, свалил двух черкесов пикою и пробился к своим. Налетела на место битвы донская сотня и увезла изрубленные до неузнаваемости тела Гурбанова и двух казаков.

В то самое время, когда казаки 30-го донского полка с сотником Галдиным заслужили себе великую славу атакой горы Бедек, лейб-казаки, другая сотня 30-го полка и сотня 23-го полка лихим налетом заняли Ловчу. 4 июля, под вечер, 2-й эскадрон лейб-казаков, 6-я сотня 23-го донского казачьего полка и взвод 6-й донской конной батареи, по приказу Великого Князя Главнокомандующего, выступили из города Тырнова. В прохладе летнего вечера, а потом и ночи, быстро прошли до деревни Севлиево и недалеко от нее остановились. С привала послали разъезд в Севлиево, приказав ему разыскать стоявшие там наши сотни 30-го донского полка. Здесь узнали, что недалеко от Ловчи собирается много башибузуков, что Ловчу турки укрепляют… Тогда полковник Жеребков, приехавший к отряду, решил еще до света идти на Ловчу. В 4 часа утра 2-й эскадрон лейб-казаков, сотня 23-го полка и оба орудия 6-й батареи, подкрепленные сотней 30-го полка, взятой из Севлиево, пошли, направляясь к Ловче.

Настало утро, взошло горячее южное солнце и лейб-казаки увидали перед собой крутой подъем, заросший густыми кустарниками. В кустах засели пешие башибузуки и встретили частым огнем казаков. Живо развернулись лейб-казаки с казаками 23-го полка вправо, а казаки 30-го полка влево, склонили пики и понеслись на гору, прыгая через кусты и рытвины. Несмотря на сильный ружейный огонь, казаки доскакали до турок и начали колоть и рубить их. Башибузуки отбегали, прятались в кустах и стреляли по казакам, но под ударами казачьих пик быстро подавались назад и очищали гору…

В середине горы замечено было много башибузуков. Сейчас же загремели выстрелы взвода донской батареи, несколько удачно попавших гранат заставили турок очистить позицию; лейб-казаки, покончившие дело на правом фланге, бросились преследовать отходивших турок и добили их…

Солнце стояло на полдне. Сильно пекло. Казачьи разъезды пошли следить за неприятелем, а сотни собирались на гору, сгоняя пленных башибузуков и отбирая оружие.

Вдруг прискакал казак и доложил полковнику Жеребкову, что турки, бежавшие с первой позиции, снова собираются невдалеке на высотах, и что в Ловче слышно, как играют пехотные рожки турецкой пехоты. Там собирается до двух рот.

Опять сели на коней казаки, рассыпалась лихая лава и понеслась вперед… Но местность не позволяла действовать в конном строю. По горной каменистой круче был разбит виноградник. Повсюду торчали высокие толстые палки, увитые молодой листвой цветущего винограда.

— Стой! Готовься к пешему строю! К пешему строю вперед слезай!

Поскакала, звеня орудиями, артиллерия, — и бах! вылетел большой белый клуб дыма и туманом понесся по виноградным садам, за ним другой, третий… Часто застучали берданки лейб-казаков и с шипением и коротким свистом начали летать турецкие пули. Наша цепь стреляла метко. Хорошо била и артиллерия. В турецкой цепи огонь стал, как будто, ленивее. Тогда вылетел вперед генерального штаба полковник Паренсов, за ним 2-й взвод лейб-казачьего эскадрона, а дальше взвод 23-го полка. Они понеслись в атаку в конном строю, в колонне по три, по шоссе…

Турки бежали на следующую гору, по вершине которой у них были выкопаны окопы, занятые пехотой. Лейб-казаки и донцы 23-го и 30-го полков густыми цепями входили теперь в самое предместье города Ловчи. Кругом были раскиданы избушки, сараи, везде изгороди и сады. Отовсюду неприятель бил из ружей. Но под меткими выстрелами казаков турки отступали к своим окопам, в которые, взрывая землю черными столбами, били гранатами донские пушки. Жарко было, давно прошла пора обеда, морила жажда, но увлечение боя было так сильно, что казаки не замечали усталости. Лейб-казаки в тесноте садов уже не могли передавать лошадей коноводам и шли пешком, таща лошадей за чамбур и стреляя из-за коней. Горное эхо повторяло выстрелы, холмы затягивались белым дымом ружейной пальбы… Наступал час конной атаки. Полковник Жеребков приказал командиру эскадрона штабс-ротмистру Муратову посадить эскадрон и атаковать. Утомленные лошади сделали последнее усилие. За молодцами-офицерами лихо влетел 2-й эскадрон лейб-гвардии казачьего полка в турецкие окопы и поколол и порубил всех бывших там турок. Турки бросились в город.

Есаул Луизов со своими пушками карьером влетел на только что занятую лейб-казаками гору и оттуда частым огнем подогнал их. На плечах у турок ворвались в город Ловчу и лейб-казаки. Было шесть часов вечера. На измученных лошадях, бывших более суток под седлом, сделавших несколько утомительных атак, подходили лейб-казаки к городу. Их встретили болгары. Старики, женщины и дети, взрослые болгары-крестьяне обнимали и целовали казаков и их лошадей.

— Братушка, братушка! — говорили они и плакали от счастья быть избавленными от турок. Принесли кувшины свином и водой. Изнемогши от жажды, лейб-казаки и казаки 23-го и 30-го полков широкими глотками пили вино, лили воду на головы утомленных, измученных жарой лошадей.

И по загорелым и запыленным лицам казаков тоже текли горячие слезы умиления. Дорого далась эта победа, но и величайшее счастье доставила она казакам. Счастье, выше которого нет на свете: счастье видеть счастье других людей, своих ближних. Пройдя через Ловчу, казаки стали биваком и на другой день вернулись в Сельви.

За эту смелую и лихую атаку турецких укреплений под Ловчей и за занятие и самой Ловчи 2-я сотня лейб-гвардии Казачьего Его Величества полка и по сей день носит на папахах змейки с надписью: «За Ловчу 5 июля 1877 года».

Разбросанные по отрядам и полкам, где полками, где отдельными сотнями, казаки всюду заслужили любовь и уважение начальников. В отряде генерала Дризена находился 12-й полк, бывший под командой полковника Хрещатицкого. Этот полк отлично действовал лавою. Черкесы, против которых он стоял, никак не могли схватить казаков. Но и сами черкесы были неуловимы. Наконец, казаки рассердились и решили во что бы то ни стало подманить к себе черкесов. И вот, в лаве казаки отступали и при этом то один, то другой падали с лошади, точно раненый. Черкесы кидались за ними, чтобы захватить живьем, а в это время развертывалась широко лава и казаки били черкесов на выбор. Эти действия видел опытный и бывалый кавалерист генерал Дризен. Он подъехал к полковнику Хрещатицкому и сказал ему:

— Я в восторге от ваших казаков, полковник. Это истинные герои. Собралось было против ваших постов большое скопище черкесов. Донцы спешились и пошли на них в шашки. Но нужно было видеть, как пошли — львами! Стойко, смело, с увлечением!..

Да и как было казакам не действовать так, когда их командиры были с ними всегда впереди. В эту войну особенно прославился генерал Михаил Дмитриевич Скобелев. Где был он, там была и победа. «Белый генерал» звали его солдаты, потому что в самом страшном огне он был в белом кителе и на белом коне. Не было человека храбрее его. И при нем постоянно находился донской офицер хорунжий Дукмасов.

Хорунжий Дукмасов первый с полусотней и саперными офицерами перешел Балканы. Находясь на Балканах, возвращался как-то Дукмасов с разведки. Вдруг видит: скачет генерал на белом коне.

— Здорово, ребята! — крикнул он казакам. — Кто офицер?

— Хорунжий Дукмасов, — ответил Дукмасов.

— Вы куда? — спросил генерал.

— В расположение полка.

— Вы молодцом действовали, — сказал генерал и подал Дукмасову руку. — Я начальник отряда, генерал Скобелев, и приказываю вам: идите назад, рассыпьтесь и подберите ночью раненых, а завтра донесете.

— Слушаю!

Дукмасов повернул коня, рассыпал казаков и приказал им ехать на стоны. А сам остался на поле, уже занимаемом турками, с трубачем. Всю ночь, не смыкая глаз, проработали казаки. Подобрали 450 человек раненых. Когда молодой офицер, на другой день утром, донес об этом Скобелеву, тот поблагодарил его и оставил при себе ординарцем.

6 августа турки в громадных силах начали наступление на наш отряд, стоявший на Шипкинском перевале. Наших было два полка, Брянский и Орловский, пять болгарских дружин и 29 орудий, всего около 5-ти тысяч человек, а против них шла вся армия Сулеймана-паши, около 30-ти тысяч человек. Три дня оборонялись брянцы и орловцы. Люди падали не только от пуль и от ран, но и от утомления. Ни воды, ни пищи они не имели во все это время. Все артиллерийские снаряды были на исходе, оставалась одна картечь. Патронов было мало. Сулейман окружил Шипку со всех сторон. Во многих местах солдаты уже не отвечали на турецкий огонь, равнодушно лежа за камнями… Не было патронов!

11 августа бой начался с 6-ти часов утра и шел без перерыва до б-ти часов вечера. Свист пуль слился в непрерывающийся вой, и уже никто не обращал на них внимания. Наступали последние минуты Шипки. И вдруг со стороны Габрова показалась какая-то странная конница. Казаки не казаки, а что-то небывалое. Длинная колонна неслась на выручку. Это были донцы 23-го полка полковника Бакланова. На каждой казачьей лошади сидело по два и по три стрелка 16-го стрелкового батальона. Они прошли в один день 60 верст от Тырнова до Шипки. Изнемогшие от жары, от тяжелого похода в горах, стрелки, казалось, не могли больше двигаться. Вдали гремели выстрелы, бой был, как видно, отчаянный. На перевале стояли донцы.

— На выстрелы! — сказал генерал Радецкий и приказал стрелкам садиться на казачьих лошадей и нестись на выручку товарищам.

При виде свежих сил брянцы и орловцы воспрянули духом и штыками сбросили турок. Армия Сулеймана отошла, не сумев в трехдневном бою одолеть русских удальцов. И по теперешнее время в пехоте поют песню про эту выручку, прискакавшую на казачьих лошадях:

Как стрелочки прискакали

На казачьих лошадях,

Турки разом закричали

Свой Аман и свой Аллах!

Гремит слава трубой,

Мы дрались, турок, с тобой,

По горам твоим Балканским

Раздалась молва о нас!

На Шипку подошли подкрепления, и началось знаменитое Шипкинское сиденье. Войска наши не могли уйти с Шипки, за Балканы, пока не была взята Плевна. А Плевна не сдавалась!

30 августа начался страшный, кровопролитный штурм Плевны. Наша пехота показывала чудеса храбрости. Скобелев впереди густых пехотных цепей, верхом на белом коне, врывался на турецкие редуты. Со времен взятия Суворовым Измаила русские войска не выказывали еще такой храбрости, такой решимости победить или умереть. Рассыпанные между частями пехоты, донские казаки не отставали в храбрости от своих братьев русских солдат. Одно время, за туманом и дымом ружейной пальбы, не стало видно, где свои, где чужие, и наши пехотные части стали стрелять друг в друга. Бывший при пехотном начальнике 30-го полка казак Киреев был послан, чтобы остановить стрельбу. Киреев перекрестился и помчался под страшный перекрестный огонь. Пули свистали со всех сторон, но Бог спас смелого донца — ни одна пуля не задела его. Перекрестный огоньбыл прекращен…

В другом месте, один из пехотных начальников в 5-й дивизии, полковник Попов, был сильно контужен в ногу и не мог идти. Бывшие при нем казаки 34-го полка Филин, Жемчужнов и Семен Архипов бросились к нему и под сильным ружейным огнем вынесли своего начальника.

Мы заняли редут. Турки обливали его свинцовым дождем пуль. Держаться на нем не было возможности. Там царила смерть. И в это страшное место нужно было послать приказание. Скобелев послал хорунжего Дукмасова. Дукмасов вскочил верхом на самое опасное место и громко прочел приказание «Белого генерала» — умирать, но не сдавать редута. Только что он кончил читать приказание, под ним убили лошадь. Он соскочил с нее и тихо прошел под пулями на свое место. Точно смеялся над смертью. Его пример так подействовал на защитников, что турки взяли редут лишь тогда, когда последний его защитник, майор Горталов пал, пронзенный штыками.

Но наша храбрость разбилась о турок. Наши полки таяли. Мы потеряли 14000 убитыми и ранеными. Плевна не была взята. Тогда наши войска стали кругом Плевны и начали строить укрепления, чтобы взять Плевну, как берут крепости, постепенной атакой, приближаясь к ней по нарочно вырываемым все ближе и ближе рвам… Началась осада Плевны.

Осенью на Кавказе наши кавказские войска взяли Каре. Известие об этом ободрило наши войска. Загорелись сердца и здесь, на Балканах, и каждому солдату захотелось победы.

Осману-паше, запертому в Плевне, приходилось туго. Нечего было есть. И вот, он задумал уйти из Плевны. В сырой и туманный осенний день, 28 ноября, Осман-паша вышел, в надежде прорваться через наши войска. Но это ему не удалось, и он сдался. Мы взяли в плен 45000 человек, 10 пашей, около 2000 офицеров и 77 орудий.

После пленения Османа-паши, в студеную зиму мы начали поход за Балканы. Без полушубков и валенок, без теплой одежды, в рваных шинелях шли наши полки по ледяным кручам Балканских гор, мерзли во время метелей на каменистых пустынях и без стонов и жалоб совершали тяжелый переход с боем. По снегом занесенным ущельям рыскали казаки. На страшных кручах обрывались люди и лошади, падали в пропасти орудия, но войска шли и шли. Шли, да еще и песни пели:

Мы к Балканам подходили —

Нам сказали: — высоки!

Три часа их проходили

И сказали: — пустяки.

Гремит слава трубой,

Мы дрались, турок, с тобой,

По горам твоим Балканским —

Раздалась молва о нас!

Через Балканы наши войска пошли двумя отрядами: правый — генерала Скобелева, пошел из деревни Зелено Древо по горной тропинке на Иметли, и левый, под командой князя Святополка-Мирского, бывшего после войны долгое время войсковым наказным атаманом войска Донского, пошел по тропинке из Травны на Гузово.

В Рождественский сочельник выступили полки князя Святополка-Мирского. В тот же день они перевалили Балканы, и 26 декабря заняли Гузово. 27 декабря князь Свято-полк-Мирский занял с боя деревни Янину и Хаскиой. За этими деревнями были высоты, занятые турками. Наши полки захватили передовые окопы и пошли дальше, и тут наткнулись на всю турецкую армию Вессель-паши. Начался упорный бой. Об отряде Скобелева не было ничего слышно, у князя Мирского в резерве оставалось только два батальона, а к туркам со стороны деревни Иени-Загры спешили сильные подкрепления.

У наших солдат не хватало патронов, и сухарей было всего на один день. Но князь Святополк-Мирский решил во что бы то ни стало держаться на занятых местах все 28-е декабря и поджидать Скобелева.

Что же делал в это время Скобелев?

На Рождество Скобелев достиг вершины Балкан, и 26 декабря начал спускаться к Иметли. Здесь нас ожидали турки. Батальон Казанского пехотного полка ушел слишком далеко и был отрезан и окружен турками. 100 человек турок взобрались на отвесную гору, бывшую над батальоном, и били, пользуясь закрытием, казанцев на выбор. Никто не решался пойти и выбить оттуда турок. Офицер, посланный Скобелевым, едва показался, как был ранен.

— Дукмасов! — крикнул Скобелев. — Возьмите молодцов и выбейте турок во что бы то ни стало!

Вся свита Скобелева смотрела и ждала, что сделает лихой офицер.

— Казаки, за мной! — крикнул Дукмасов.

Человек двадцать удальцов-донцов бросились за офицером и, как козы цепляясь за камни и кусты, взобрались на гору и погнали турок. Казанцы были спасены. Дорога на Иметли была очищена.

Тяжелая это была дорога! Не одна могила осталась на ней немой свидетельницей подвигов русских солдат и с ними их постоянных сподвижников — донских казаков.

Недаром и песня в войсках повелась:

Горные вершины, я вас увижу-ль вновь,

Балканские долины — кладбище удальцов!

28 декабря на выручку князю Святополку-Мирскому подошла подмога от генерала Радецкого, спустившегося с Шипки, и в тот же день со стороны Шейново показался и Скобелев. Так, окруженный со всех сторон, турецкий главнокомандующий Вессель-паша принужден был сдаться на Шипке. Мы взяли 25000 человек в плен, 6 знамен и 93 орудия. Остатки армии Сулеймана кинулись в Родопские горы. Преследовать их пошли казаки.

4 января 1878 года полковник Данило Краснов под Карагачем настиг турецкий отряд с 26-м донским полком и атакой в пики отбил 23 орудия. В то же почти время и 30-й донской полковника Митрофана Грекова полк имел славное дело под Караджиларом.

5 января 30-й полк двигался по направлению к Филип-пополю. Был тихий морозный день. Пар густым туманом поднимался от лошадей, только что вернувшихся из разъезда. В колонне по шести двигались казаки, имея на фланге турок. Но турки не отваживались напасть на донцов. Они понимали, что одна команда — «Полк во фронт!» — и грозная стена склоненных пик понеслась бы на них!

Турки обстреливали колонну артиллерийским огнем, и тяжелые снаряды с воем перелетали через головы всадников. Впереди, в запорошенных снегом кустах действовала гвардейская пехота. Там уже взяли 12 орудий. Турки полезли на горы и рассыпались по ущелью. Начальник штаба приказал головной сотне преследовать их.

— Скачите и догоняйте!

Есаул Галдин и сотник Кудинцов первыми бросились в ущелье, и уже вдогонку им начальник штаба крикнул:

— Рысью, казачки!

Казаки по страшным обледенелым каменистым кручам, где из-за камней турки встретили их ружейным огнем, ворвались в ущелье и отбили еще два горных орудия…

После этого полк собрали, остановили на ночлег и здесь подполковник Греков получил от Скобелева приказание 6 января на рассвете идти к городу Станимаку. Болгары говорили, что туда пошел сам Сулейман с сорока орудиями.

Чуть свет 30-й полк пошел в Родопские горы. Шли целый день… Никого… Под вечер где-то впереди вспыхнула деревня. Туда поскакало два разъезда, есаула Шарова и есаула Поздеева. Шаров догнал турецкий обоз, изрубил прикрытие, а обоз доставил в отряд. Между тем, настала ночь, и казаки заночевали, опять не расседлывая. Еще задолго до рассвета, 7 января, тронулись дальше. Вдруг, впереди засветились огни.

— Вероятно, братушки овец стерегут, — сказал Греков.

— Нет, полковник, — проговорил Грузинов, — это не братушки. Это турецкие войска костры кладут.

Послали войскового старшину Антонова узнать в чем дело.

Начало светать. Антонов донес, что два батальона турецкой пехоты с орудиями выходят из деревни Караджилар. Генерал Скобелев приказал 30-му полку догнать и взять орудия.

Как только казаки вскочили на гору, они увидали не одну, а две колонны, которые, как видно, хотели соединиться у Караджилара, 6-я сотня войскового старшины Антонова понеслась к деревне. Турки начали сдаваться. Казаки 30-го полка взяли 53 орудия и 200 пленных. Убито было до 600 человек. У нас был убит вахмистр, ранено два казака и убито семь лошадей. Наши потери были малы потому, что действовали по завету Платова: не задерживались стрельбой, но лихо атаковали в пики.

Скобелев прислал полку одну строчку: «Исполать вам, мои добрые молодцы!»

За это дело 30-й полк получил Георгиевское знамя с надписью: «За Шипку, Ловчу, двукратный переход через Балканы и взятие 50 орудий при Караджиларе в 1877—1878 годах».

Лихой это был полк! Его командир полковник Греков и командир 2-й сотни есаул Галдин были украшены георгиевскими крестами и 280 казаков полка имели знаки отличия Военного ордена…

Турки отступали повсюду. Они чувствовали, что не в силах бороться с русскими войсками, и по мере того, как их силы ослабевали, смелость и отчаянная дерзость наших становились необычайны.

7 января 1878 года л.-гв. 6-й донской батареи вахмистр Аведиков шел с батарейным обозом, охраняя с 4-мя казаками повозки, в которых было около 9000 рублей казенных денег. В деревне Дербент казаки выкормили лошадей и хотели трогаться дальше, когда болгары предупредили казаков, что правее деревни идуттурки, человек шестьдесят, да кроме того, верстах в двух влево находятся башибузуки, а впереди, в версте, стоит турецкий батальон. Таким образом, казаки оказались совершенно окруженными. Нужно было во что бы то ни стало спасти обоз, а главное, казенные суммы, и не допустить турок до деревни, чтобы они не узнали, как мало находится казаков в прикрытии. Аведиков живо обдумал, как действовать: он приказал 4-м обозным сесть на пристяжных лошадей и, обскакавши деревню, показаться сзади турок, а сам с 4-мя казаками понесся прямо на турок.

Турки дали два залпа. Но руки у них тряслись, было холодно, патроны валились из пальцев, и никто из казаков не был ни тронут, ни задет. Подскакав к неприятелю по полю, запорошенному снегом, Аведиков и молодцы-артиллеристы выхватили револьверы и убили из них двух турок. Наскочивши на турок, Аведиков заставил их положить оружие. Турки, слыша крики сзади и видя скачущих людей — наших обозных, — думали, что там идет большое подкрепление, и сдались. Казаки отобрали у них оружие, быстро запрягли лошадей и пошли с пленными по дороге, торопясь уйти от башибузуков и батальона пехоты, который мог каждую минуту их настигнуть. В скором времени Аведиков встретил нашу гвардейскую конницу, которой и сдал пленных 50 человек и доложил о всем происшедшем. За этот геройский подвиг вахмистр удостоился получить знак отличия Военного ордена 3-й степени, а впоследствии был произведен в офицеры, а казаки Дорошев, Холодков, Овчаров и Крылов получили знаки отличия Военного ордена 4-й степени.

Л.-гв. Атаманский полк находился во все время войны в Рущукском отряде, бывшем под командою Государя Наследника Цесаревича. Этот отряд был назначен для наблюдения за турецкими войсками, запершимися в крепостях. Государь Наследник был очень доволен службой полка, которая вся состояла в тяжелой охране отряда на передовых постах.

Государь Наследник, прощаясь с полком, изволил сказать:

— Служба ваша была хотя и не видная, но тяжелая! Между тем, рассеявшиеся войска Сулеймана-паши уже не могли сдерживать победоносного шествия наших войск к заветному Царьграду. 8 января 1878 года наши войска заняли без выстрела Адрианополь, в феврале они уже были под стенами Константинополя и Сан-Стефано. Турки просили мира. За них вступились англичане, и Император Александр II согласился на мир. 19 февраля 1878 года, в годовщину освобождения русских крестьян, наш Государь даровал свободу болгарскому народу. Мы взяли себе небольшой кусок земли у Дуная и на Кавказе города Каре и Батуми.

С тех пор прошло 30 лет. За эти тридцать лет освобожденная русскими войсками Болгария выросла и стала процветать. В 1908 году она объявила себя самостоятельным царством. Но память о Русском Государе Александре II свято живет в болгарском народе. По всей стране, в больших и малых городах поставлены памятники Русскому Императору Александру II и над могилами наших солдат в Плевне, на Шипке и в других местах воздвигнуты богатые памятники. Свято чтут благодарные болгары русское имя.

Государь Император не забыл честной и славной службы Донского войска в эту войну. К длинной веренице славных знамен, жалованных Государями и Царями войску Донскому, прибавилось новое Георгиевское знамя с надписью: «За отличие в Турецкую войну 1877 и 1878 годов».

Полки лейб-гвардии Атаманский и лейб-гвардии 6-я донская батарея за войну получили права старой гвардии. Полки № 31, 36, 37 и 39 пожалованы георгиевскими штандартами. Георгиевские знамена получили полки 26-й за Балканы, 29-й за Браилов и 30-й за Балканы, донские батареи 6-я, 8-я и 9-я получили георгиевские трубы.

Со славою и почетом вернулись на Дон казаки. Было что им порассказать о славной Турецкой войне за свободу родных своих братьев-славян.

С 1878 года по 1904 год

После Русско-турецкой войны в продолжение 26 лет Российское государство пользовалось миром и тишиной. Отдохнули казаки, обстроился Дон, расширились и разукрасились станицы, вырос и разбогател Новочеркасск. Много труда было приложено войсковым наказным атаманом князем Святополком-Мирским на украшение города Новочеркасска и на улучшение жизни казачьей. Он вступил в управление войском в 1881 году. Когда он приехал в Новочеркасск, столбы пыли свободно носились по улицам, солнце летом так накаляло стены домов, что на улицах невозможно было дышать, кроме Александровского и Ботанического сада во всем Новочеркасске не было зелени. Он приказал засаживать улицы вдоль домов пирамидальными тополями. Жители Новочеркасска отнеслись сначала к его приказанию с неудовольствием. На Дону есть примета, что тополь приносит несчастье, но примета не оправдалась. Сначала по ночам ломали и вырывали вновь посаженные деревья, но атаман настойчиво требовал новой посадки и добился своего. Прошло несколько лет. Все улицы обросли прекрасными тополями, явилось спасение от жары в тени их, и пыль не стала так невозбранно влетать в дома.

Заботясь о том, чтобы офицерам было место, где провести свободный вечер, атаман князь Святополк-Мирский устроил в Новочеркасске великолепное военное собрание. При нем в городе стали постоянно играть на театре различные представления, при нем город Новочеркасск стал одним из лучших городов Российского государства.

В то же время и в самом войске Донском, во внутреннем его управлении и в жизни казаков произошли большие перемены. 1-го марта 1881 года в городе С.-Петербурге рукой злодеев был убит Царь-Освободитель Император Александр II. Государь, даровавший столько блага своему народу, свято чтимый освобожденными им болгарами, Государь, за которого охотно отдали бы жизнь миллионы его верноподданных, погиб от руки убийц в своей столице! Ужас и печаль охватили всю Русскую землю и отозвались и на Дону. Тот Государь, которого донцы видели у себя Наследником, которого чтили, как атамана, а потом, как Государя, которого так обожали — погиб от святотатственной руки злодеев!

Не верилось казакам, чтобы на Руси могли быть такие злодеи. Гневно сжимались руки старых донцов, и жалели они, что не погибли там, на Балканах и на Дунае, за своего Царя, по крайней мере, не знали бы и не слыхали про такой ужас и позор.

На престол всероссийский вступил Государь Император Александр III Александрович и, 2-го марта 1881 года, Его Императорское Высочество Наследник Цесаревич Николай Александрович был назначен Атаманом всех казачьих войск.

Государь Император Александр III, видавший службу донцов на войне в 1877—1878 годах и сохранивший хорошие воспоминания о посещении Дона в 1869, 1870 и 1872 годах, весьма был озабочен тем, чтобы помочь донскому казаку в его домашней жизни и сделать так, чтобы казак мог исправно отбывать воинскую повинность. На Дону в это время по станицам творилось много нехорошего. Среди степенных, достойных казаков, свято чтивших старые боевые казачьи обычаи и обряды, гордившихся честным званием казака и бережно хранивших войсковой мундир, по станицам стали появляться пьяницы-пиджачники, променявшие военную одежду дедов на немецкий пиджак. Бог весть откуда, из какого трактира или кабака занеслась на Дон безобразная песня пропившихся фабричных. Стало можно слышать на Дону и «Конфетку», и «Последний нынешний денечек» — позорную песню о тоске при отправлении на службу. Между тем, станичные дела, выборы атаманов, по-прежнему, решались всей станицей. И вот, эти пиджачники, пропившие казачье звание, горланили на сходах, пьянствовали и буйствовали. На службу начали являться казаки неряшливо и грязно одетые, стариков не слушали. Вместо голосов разумных казаков слышались крики толпы. Для того, чтобы можно было в станицах на сходах заниматься серьезно делами, а не говорить «пусты речи и слова», в 1891 году было введено новое Положение об управлении станиц, которое действует и сейчас.

В станичных сборах участвует теперь не вся станица, а выборные от десяти дворов и менее по одному. Казаки, не достигшие 26-летнего возраста, в станичных сборах совсем не участвуют. В этом Положении уже подробно были указаны все права станичных сборов.

В 1884 году, к уже бывшим в войске семи округам: Черкасскому, 1-му Донскому, 2-му Донскому, Донецкому, Усть-Медведицкому, Хоперскому и Миусскому, был прибавлен еще Сальский округ, а в 1887 году еще добавлены были и Таганрогский и Ростовский округа. Таганрог раньше существовал совершенно отдельно, а Ростов был городом Ростовского уезда Екатеринославской губернии. Миусский округ и часть Черкасского пошли на образование этих новых округов. Таким образом, войско Донское разбилось на девять округов.

После войны число казачьих полков 1-й очереди было сокращено до 15-ти, а потом добавлено еще два полка и установлено содержать в мирное время 17 полков и 6 отдельных конных сотен. Из них 9 полков входят в состав кавалерийских дивизий, 2 состоят отдельно, 4 составляют 1-ю донскую казачью дивизию и 2 входят в состав сводной казачьей дивизии. В 1890 году издано было запрещение казакам продавать своих лошадей при уходе со службы. Раньше, при отправлении сменной команды домой казаки распродавали своих лошадей. Сразу на конном рынке появлялось много продажных лошадей, цены на них сбивали и казаки задешево отдавали своего верного боевого товарища, шли домой без лошади, и потом им не на чем уже было служить. Дон беднел лошадьми.

За это время было учреждено много учебных заведений и школ по Дону. Для воспитания детей казачьих офицеров был учрежден в 1883 году в Новочеркасске Донской кадетский корпус — гордость Донского войска. За 25 лет своего существования корпус дал войску Донскому 975 образованных честных тружеников на пользу Донского войска. Первым директором корпуса был генерал-майор Илларион Михайлович Левачев. Много бывших учеников этого корпуса впоследствии приняло с честью участие в Китайской и Японской войнах. Многие получили там раны. Сын директора и воспитанник Донского корпуса капитан Левачев заслужил и величайшую боевую награду — орден св. Георгия Победоносца 4-й степени, а сотник Сладков и поручики Молодченко и Карпов нашли славную смерть на полях далекой Маньчжурии.

Через три года после основания корпуса, в 1886 году, были устроены в Новочеркасске военно-ремесленная школа и Атаманское техническое училище.

В 1890 году в С.-Петербурге при Николаевском кавалерийском училище была собрана сотня юнкеров всех казачьих войск. Большую часть ее составили донцы, и, главным образом, воспитанники Донского кадетского корпуса. Первым командиром этой казачьей сотни был донской офицер, войсковой старшина Дьяков. Во время царствования Императора Александра III и в нынешнее царствование Государя Императора Николая II Александровича среди донских казаков выделилось много способных, талантливых людей, посвятивших свои труды на развитие науки и искусства. Появились донские ученые. Среди них видное место заняли ученые, знатоки статистики, профессора Номикосов, Золотарев и Николай Краснов. Затем были ученые: профессор науки, изучающей горное дело, Мушкетов и землеведения — Андрей Краснов, знаменитый доктор, начальник военно-медицинской академии, профессор Пашутин и лейб-медик Попов. Многие донцы прославили свое имя как стихотворцы. Отличные стихи писали о донской старине Леонов и Туроверов, много стихов написали Себрякова, Платон Краснов и Сулин; другие донцы отличились в музыке: оперы и музыкальные пьесы, известные всей России, писал Курмоярской станицы казак Сергей Траилин (сын полковника и офицер л.-гв. Казачьего Его Величества полка); два донских казака, Власов и Ершов, известны, как отличные оперные певцы. Появились на Дону художники — Дубовской, Николай Карпов и Краснушкина. Немало стало и писателей на Дону, и в числе их стали известны А. А. Карасев и Николай Краснов.

На Дону, вместо одной газеты, издавалось несколько. «Донские Областные Ведомости» были газетой, издаваемой от казны, но, кроме них, в Новочеркасске выходила «Донская Речь», в Ростове — громадный «Приазовский Край» и в Таганроге — «Таганрогские Ведомости», а Ф. К. Траилин издавал сборники под "названием «Часовой».

Для изучения Донского края на Дону составился Статистический комитет войска Донского, который усердно занялся изучением донской старины и Донского края и начал выпускать труды свои отдельными книжками. В Новочеркасске открыли «Донской музей», куда стали собирать донскую старину, немых свидетелей славы казачьей.

Донские казаки стали занимать высокие места в русских войсках: генералы Кульгачев, Дукмасов, Леонов и Хрещатицкий стояли во главе корпусов. В 1905 году донской казак генерал Хрещатицкий был назначен командующим войсками Приамурского военного округа, а в 1908 году последовало назначение донского казака генерала Михеева, бывшего начальником всей артиллерии Маньчжурских армий во время войны с Японией, на должность атамана Терского казачьего войска.

Много донских офицеров служило в Генеральном Штабе. За Богом молитва, за Царем служба не пропадали, и донцы не закапывали данных им от Господа талантов, но приумножали их и радовали своею службой Государей.

В мае 1887 года войско Донское было осчастливлено посещением Их Императорских Величеств Государя Императора Александра III Александровича и Государыни Императрицы Марии Феодоровны с Их Императорскими Высочествами Наследником Цесаревичем и Великим Князем Николаем Александровичем и Великим Князем Георгием Александровичем.

5 мая Их величества проследовали через станцию «Чертково» Юго-Восточной дороги, где были встречены войсковым наказным атаманом князем Святополком-Мирским. В 6 часов вечера, в чудный майский день, Их Величества прибыли в Новочеркасск. Государь Император, Го "дарь Наследник и Великий Князь изволили сесть на коней и верхом въезжать в Новочеркасск, а Императрица изволила ехать в коляске, запряженной четверкой снежно-белых лошадей. В начале бульвара была устроена громадная арка, украшенная Государственным гербом и гербом войска Донского. Эти гербы были окружены оружием, шашками, пиками и ружьями. На арке были сделаны надписи: «Да хранит Тебя Господь, Великий Государь!»; «На славу Царства и в страх врагам»; «Новочеркасская 1-я станица» и «Новочеркасская 2-я станица».

Здесь ожидали Государя старослужилые казаки, станичные атаманы и воспитанники и воспитанницы учебных заведений. У собора Государь Император сошел с коня, и встреченный митрополитом Киевским Платоном, бывшим раньше в Новочеркасске, и архиепископом донским Митрофаном, прошел в собор, где было совершено молебствие.

Их Величества изволили остановиться в атаманском доме.

6 мая состоялся войсковой круг. На кругу, в присутствии Их Величеств, прочитана была вновь пожалованная войску Донскому грамота. По окончании чтения ее Государь Император повторил слова своей грамоты и вручил Наследнику Цесаревичу пернач, знак достоинства атамана всех казачьих войск. После этого торжества Их Величества отбыли во дворец. Подле дворца, на площадке был накрыт завтрак для всех станичных атаманов, стариков-казаков и волостных старшин. Его Величество, взяв чарку, провозгласил здоровье Атамана всех казачьих войск. Оглушительное, восторженное «Ура!» загремело в ответ.

Государь обошел казаков и милостиво беседовал со многими георгиевскими кавалерами и старослужилыми донцами. Среди них был казак 1812 года, получивший георгиевский крест в Турецкую войну 1828 года.

В 2 часа дня, после завтрака, Их Величества изволили присутствовать на закладке здания для Мариинского донского института благородных девиц, а потом посетили Мариинскую женскую и Новочеркасскую мужскую гимназии и Новочеркасскую военно-ремесленную школу. Здесь преподаватели шорного и седельного мастерства, урядники Устинов и Улиткин, поднесли Его Величеству и Наследнику Цесаревичу — Устинов — два охотничьих седла, а Улиткин — две прекрасных щепы из лучшего донского луганского карагача без всяких склеек, весом по 3 фунта каждая.

На другой день, 7 мая, у Краснокутской рощи против кадетского корпуса происходил Высочайший смотр казачьим частям. На смотр Государю представлялись: юнкерское училище, 12-й донской казачий полк, полк малолеток, еще не отбывавший службы, два полка мальчиков-подростков от 12 до 14-ти лет и одна льготная батарея.

Молодцами представлялись Государю казаки, но особенно молодцеваты были мальчики-донцы. Матери-казачки вышили своим сыновьям знамя из голубой шелковой материи. Лихо прошли дети мимо Государя. Государь благодарил их. Лихие казаки хотели показать и джигитовку, но Государыня Императрица не пожелала подвергнуть детей опасности разбиться, и джигитовка была оставлена. С песнями, сотня за сотней, разошлись мальчики с парада.

После парада Государь Император посетил калмыцкий хурул, а потом проехал в Донской кадетский корпус, в дом торговых казаков, в Новочеркасское юнкерское училище, Мариинский институт. Новочеркасскую учительскую семинарию и Донскую духовную семинарию.

После завтрака, на который были удостоены приглашения все офицеры, бывшие на параде, Его Величество удостоил многих из офицеров разговором. Государь расспрашивал войсковых старшин, командовавших полками мальчиков, Ф. Ф. Абрамова и В. П. Нефедова, когда и где успевают мальчики изучать езду и научиться строю.

— Лихо ездить на коне казачьи дети учатся с самого раннего возраста, верхом на камышинках, — сказал генерал-майор Поляков.

— У каждого из них деды, отцы и братья домашние инструкторы, — добавил Ф. Ф. Абрамов.

Государь изволил выразить свое удовольствие, что езда и строй не падают в казачьих, семьях, и сказал, что Государыня была тронута видом мальчиков до слез.

Всем мальчикам, участвовавшим на Высочайшем смотру, пожаловано по серебряному рублю, с изображением Его Величества, чеканки 1886 года. Эти рубли отцы и дети их приняли и хранили, как святыню.

7 мая вечером Их Величества отбыли из Новочеркасска. Дул сильный ветер и гнал пыль. Но это не остановило ни жителей, ни институток, ни детей проводить дорогих гостей до самого вагона.

Больше не пришлось донским казакам увидать у себя в гостях Государя Императора Александра III. В 1894-году Государь Император скончался в Ливадии, в Крыму, и на престол вступил Государь Император Николай II Александрович.

8 1896 году, 19 июля, город Азов торжественно отпраздновал 200-летие взятия его от турок войсками Петра Великого при участии донских казаков, бывших под начальством своего атамана Фрола Минаева.

В следующем, 1897 году, маленькой горсти донских казаков пришлось побывать и служить на охране нашего посольства в стране, где еще ни разу донские казаки не бывали: в царстве Абиссинского царя-негра Менелика, в Африке. Первоначально в конвое при посольстве было 17 казаков при одном офицере, 14 от гвардейских казачьих полкой и батарей и 3 от л.-гв. Уральской сотни. Потом эту службу начали нести донские казаки донского казачьего № 8 полка. В 1898 году казаки л.-гв. Атаманского полка Архипов и л.-гв. 6-й донской Его Величества батареи Щедров сопровождали генерального штаба полковника Артамонова в трудном путешествии к реке Нилу. Они шли вместе с абиссинскими войсками и храбростью и неутомимостью своею обратили на себя внимание отчаянно храбрых абиссинцев.

Между тем, народонаселение войска Донского сильно увеличивалось. В некоторых местах явилась земельная теснота. Понадобилась другая обработка земли, больше труда нужно стало вкладывать в землю, чтобы получить тот же доход. Не все казаки умели трудиться… Раз или два хватил по войску неурожай, появился голод. Этого раньше никогда не бывало на Дону. Казаки получали вспомощееувование… Эти несчастья отозвались на всем хозяйстве казаков. Все меньше и меньше становилось у казаков доморощенных славных коней, которыми справедливо гордились их отцы и деды. При выходе на службу казаки стали покупать лошадей. Цены на них росли, и казакам тяжело стало собираться на службу.

Государь Император, в непрерывных заботах своих о донских казаках, два раза посылал своих генералов узнавать нужды казаков. Сначала объехал войско Донское генерал-лейтенант Маслаковсц, потом, в 1900 году, проехал по войску тогдашний военный министр генерал Куропаткин. По их докладу Государь повелеть соизволил выдавать казакам при снаряжении на службу 100 рублей в пособие на покупку лошади.

Однако, и среди мирных забот и трудов воинский дух казаков не ослабевал и не падал. Когда на охрану железной дороги, которую мы проводили через Маньчжурию от границы Забайкальского казачьего войска до городов Владивостока и Порт-Артура через китайскую землю Маньчжурию, понадобились опытные и смелые солдаты, которые могли бы жить в чужой стороне среди постоянной опасности, много удалых донцов поступило в сотни охранной стражи Китайской-Восточной железной дороги. Во время войны с Китаем, в 1900 году, эти сотни действовали с отчаянной храбростью и поддержали честное имя донского казака. Донские сотни считались одними из лучших в смелом передовом отряде охранной стражи.

Участие донцов в русско-японской войне. Лидиантунь. Набег на Инкоо. Сандепу 1904—1905 гг.

В 1850 году, в царствование императора Николая I Павловича, русские корабли прошли к устью реки Амур, протекающей на далеком востоке, разведали, что Сахалин — остров, а не полуостров, как думали до той поры, открыли богатый лесной край на реке Уссури и, на берегу Великого океана, в удобном для стоянки кораблей месте заложили город, который назвали Владивостоком, т. е. «владей востоком». Когда донесли об этом императору Николаю Павловичу, он сказал: «Где раз поднят русский флаг — он никогда не должен опускаться». Переговорили с китайцами, нашими соседями на Дальнем Востоке; они признали наше приобретение, и новый край начал заселяться. Образовали новые казачьи войска — Амурское из забайкальских казаков и крестьян, а в сравнительно недавнее время стали заселять и реку Уссури и образовали Уссурийское казачье войско. На образование этого войска с 1895 года по 1901 год было переселено из области войска Донского 338 семей, составивших главное основание Уссурийскому войску. Таким образом, уссурийские казаки являются нам, донцам, единокровными братьями. На их долю вскоре пришлось вынести две тяжелые войны — с китайцами в 1900 году и с японцами в 1904-1Эб5 годах.

В те времена, когда русские занимали устья реки Амур и строили город Владивосток, японцы, жившие на островах в расстоянии двух дней пути морем на пароходе, были полудиким народом, очень напоминавшем китайцев. Трудолюбивые, способные, отличные земледельцы и рыбаки, они жили замкнуто, никого из иностранцев не пускали внутрь страны, и ни мы, ни другие европейские народы ничего не знали про Японию и считали ее слабым, незначительным государством. Но вот, незадолго до того времени, когда мы вели войну с турками 1877 года, японцы широко распахнули двери своей страны, стали приглашать к себе учителей немцев, англичан и американцев, устроили свое войско по европейскому образцу, не жалея денег, строили военные корабли, ружейные и пушечные заводы, учили своих детей любви к родине, внушали им, что нет ничего выше и лучше, как смерть на поле битвы за отечество; главное внимание, наибольшие средства отпускали на войско, на солдат. В 1895 году они начали войну с китайцами. Они хотели отвоевать у китайцев земли на Азиатском материке, укрепиться в Маньчжурии. Японцы разбили китайцев на реке Ялу, победоносно прошли к Хайчену и Ляояну, захватили всю южную Маньчжурию, истребили китайские корабли, грозили захватить саму столицу Китая — Пекин. В такие тяжелые минуты китайцы обратились за помощью к своему старому соседу, с которым они жили более двухсот лет в мире, — к России. По миру, который заключили японцы с Китаем, они не получили ни клочка земли в Азии. Их победоносное войско должно было уйти из Маньчжурии не солоно хлебавши, русские же, за помощь Китаю во время переговоров, получили маленький кусочек земли на самой окраине Дальнего Востока, на Квантунском полуострове, с крепостью Порт-Артуром.

Этого японцы не могли простить русским. С этого времени они возненавидели русских, усиленно начали готовиться к войне и к мести. «Какая самая высшая доблесть? Убить русского, убить десять русских!» — так учили маленьких. детей в японских школах, так пели им матери. «Смерть за императора — величайшее счастье для японца», — говорили им их няни, их учителя, пели их девушки. Они воспитывали суровых воинов, не боявшихся ни смерти, ни ран, ни увечий. Десять лет готовились они к войне. Они посылали своих лазутчиков и шпионов по всей России. В городах Дальнего Востока, во Владивостоке, Порт-Артуре, занятом русскими войсками китайском городе Гирине, в Харбине, Благовещенске и Хабаровске, везде были японцы. Фотографы, прачки, мелкие торговцы, портные, продавцы офицерских вещей — все были японцы, и среди них много_переодетых японских офицеров. Японские офицеры ездили в Москву, в Петербург, были на Дону. Они все высматривали и ждали удобного времени, чтобы напасть на нас. В России как-то не верили, что маленькая Япония осмелится напасть на великую Россию, и занимались мирными делами. Мы заканчивали великий Сибирский путь, на протяжении 10 тысяч верст, от Москвы до Порт-Артура, долженствовавший связать Россию с государствами Дальнего Востока и Америкой, мы устраивали промышленные предприятия, занимаясь разработкой лесных богатств по реке Ялу в граничащей с нами стране Корее.

Японцы потребовали, чтобы мы убрали свои войска из Кореи и из Маньчжурии. Мы не исполнили их требования. Они потребовали настойчиво, мы опять им не ответили.

И вот, 27 января 1904 года, без предварительного объявления войны, как это принято во всех европейских государствах, в то время, когда японские офицеры, жившие в Петербурге, и вида не показывали, что война началась, японцы тайно, ночью, напали на наши корабли, стоявшие в море у Порт-Артура, и повредили некоторые из них своими минами.

Война началась.

Велико было возмущение всего русского народа перед таким коварным и подлым поступком. По всем городам пошли собираться люди, пели торжественный русский гимн, и добровольцы стремились на войну, на Дальний Восток. Были такие и с Дона. Много донских казаков пошло тогда в Забайкальскую дивизию генерала Мищенко, многие донские офицеры просили о переводе на Дальний Восток в полки сибирские, забайкальские и уссурийские. Одним из наиболее отличавшихся в эту войну забайкальских казачьих полков — 1-м Читинским полком — командовал донец, полковник Георгий Андреевич Павлов, бывший раньше командиром сотни юнкеров Новочеркасского училища.

Для нас война была очень тяжка. На Дальнем Востоке войск почти не было, укрепления Порт-Артура еще не были закончены, все боевые припасы, продовольствие, людей и лошадей мы должны были везти по одноколейному пути, на протяжении 10000 верст. Наши полки по сорок дней были в дороге, прежде чем достигали китайского городка Ляояна, где собиралась наша армия. Командовать этой армией был назначен генерал-адъютант Куропаткин.

Японцам для подвоза войск и припасов нужно было всего два дня пути. Скоро они начали высаживать громадную армию в Корее; другая армия высаживалась у Порт-Артура, и третья, высадившись вместе со второй, шла с юга. Россия безостановочно посылала войска, готовясь задержать противника и не допустить его овладеть железной дорогой. Вся война велась на китайской земле, в Маньчжурии. Первые выстрелы, раздавшиеся по японским сухопутным войскам, были сделаны из казачьего ружья. Забайкальцы и уссурийцы под начальством генерала Мищенко встретили японцев в Корее. Вслед за забайкальскими казаками шли на Дальний Восток сибирские казаки, выставившие дивизию, бывшую впоследствии под начальством генерал-лейтенанта Александра Васильевича Самсонова; за сибиряками пришли на войну оренбуржцы, потом уральцы…

Наконец, Государю Императору угодно было выслушать желание донцов пролить кровь за славу России, не остаться без участия и в этой войне. Войску Донскому повелено было выставить в Маньчжурскую армию одну дивизию из полков второй очереди.

Всколыхнулся, взволновался Православный Тихий Дон, И послушно отозвался На призыв Монарха он…

Станицы Верхне-Каргальская, Романовская, Кумшацкая, Цымлянская, Терновская, филипповская, Баклановская, Чертковская, Нижне-Курмоярская, Иловайская и Кутейниковская выставили 19-й донской казачий полк под начальством войскового старшины Пахомова.

Станицы Грушевская, Кривянская, Новочеркасская, Аксайская, Александровская, Ольгинская, Гниловская, Хомутовская, Кагальницкая, Мечетинская и Владимирская составили 24-й донской казачий полк под начальством войскового старшины Попова.

Станицы Раздорская-на-Дону, Кочетовская, Нижне-Кундрюцкая, Екатерининская, Усть-Быстрянская и Великокняжеская дали 25-й донской казачий полк под начальством полковника Медведева.

Станицы Семикаракорская, Золотовская, Константинов-ская, Богоявленская, Николаевская, Мариинская, Камышев-ская, Ермаковская, Денисовская и Платовская составили 26-й донской казачий полк под начальством войскового старшины Багаева.

К этой — 4-й Донской казачьей дивизии — были назначены 2-я и 3-я донские казачьи батареи под начальством полковника Кузнецова, находившиеся под городом Чугуевом.

Дивизией командовал генерал-лейтенант Телешов, бригадами — генерал-майоры Стоянов и Абрамов.

Спешно и радостно собирались казаки на войну. Как в старину, во времена набегов и боевых поисков, богатые казаки помогали бедным, снабжали их одеждой и оружием, так и теперь всякий стремился помочь казакам, идущим в поход. Донские коннозаводчики подарили неимущим казакам лошадей, по 60 на полк, всякий жертвовал кто чем мог, и дивизия снарядилась на славу.

Вскоре по Дону пронеслась радостная весть: Государь Император изволит пожаловать на Тихий Дон проводить молодцов-станичников.

16-го августа 1904 года войско Донское было осчастливлено царскою милостью: на Дон прибыл Его Императорское Величество Государь Император, встреченный войсковым наказным атаманом генерал-адъютантом Константином Клавдиевичем Максимовичем. В 10 часов утра 16 августа к железнодорожной площадке, построенной у артиллерийского лагеря донской артиллерии близ Персияновки, подошел императорский поезд. Государь Император с Их Императорскими Высочествами Великими Князьями Михаилом Александровичем и Николаем Николаевичем по выходе из вагона изволил подойти к представителям войска Донского и депутациям, выстроившимся на площадке. Приняв хлеб-соль от представителей Донского войска, донского дворянства и торгового общества, Государь Император изволил сесть на донского коня и поехать к фронту дивизии. Войска были построены в две линии. В первой стояли 19-й, 24-й и 25-й полки, во второй — 26-й полк, 3-й артиллерийский дивизион и санитарный отряд Красного Креста, составленный на добровольные пожертвования войска Донского.

Сзади них стояли кадеты Донского Императора Александра III кадетского корпуса и воспитанники Новочеркасских гимназий и реального училища.

Объехав войска и толпу народа, состоявшую из станичных и хуторских атаманов, казаков и казачек. Государь Император изволил остановиться у полотна железной дороги против лагерной церкви и здесь пропустил мимо себя казаков шагом и рысью. После церемониального марша Государь Император изволил вызвать вперед офицеров и обратился к ним с высокомилостивыми напутственными словами, в которых изволил высказать, что во всех войнах, какие вело наше отечество, донские казаки принимали деятельное участие. Поэтому, чтобы и теперь дать возможность участвовать в настоящей тяжелой войне, Его Величество повелел призвать одну из льготных дивизий. Выразив затем свое удовольствие, что войско Донское так охотно откликнулось на призыв Его Величества и что сбор дивизии совершился с такою быстротой и тщательностью, Государь Император высказал уверенность, что отправляемая на Дальний Восток дивизия и ныне поддержит старую боевую славу донских казаков. Затем Его Величество благодарил казаков за прежнюю службу и пожелал возвратиться целыми и невредимыми на родину.

После этого Государь Император изволил подъезжать к каждому полку и батарее и, останавливаясь у полковых знамен, благословлял полки и батареи св. иконами Нерукотворного Спаса и св. Николая Чудотворца от имени Государыни Императрицы Александры Феодоровны и своего.

После благословения святыми иконами и передачи их командирам полков и батарей, Его Величество еще раз объехал шагом все части дивизии и в милостивых словах напутствовал их в поход. После этого Государь Император направился вдоль фронта санитарного отряда Красного Креста, кадет кадетского корпуса, воспитанников гимназий и реального училища. Затем Его Величество изволил возвратиться к площадке, сошел с коня и, простившись с представителями войска Донского и народом, пошел к вагонам императорского поезда. Поезд медленно тронулся в путь. Кругом по степи звучало громкое, несмолкаемое «Ура». Сотни казаков неслись вдоль железной дороги, то обгоняя поезд, то отставая от него. Одиночные казаки лихо джигитовали вдоль пути… Но вот поезд наддал хода, наддали хода и казаки. С лихой джигитовкой казаки 5-й отдельной сотни и близлежащих станиц провожали царский поезд до самой станции Звереве…

На другой день после царского смотра началась посадка казаков на поезда и отправление их на Дальний Восток. Первым, 17-го августа, тронулся санитарный отряд войска Донского.

Весь длинный путь до Мукдена в полках и в дороге, и на остановках шли занятия. На остановках занимались прикладкой, стрельбой; учились рубке на прутьях в лесах сибирской тайги, в вагонах проходили устав полевой службы, говорили о войне и о японцах…

В те самые августовские дни 1904 года, когда Государь Император изволил смотреть полки донской дивизии в Персияновке, на Дальнем Востоке началось решительное сражение между армиями генерала Куропаткина и японскими армиями маршала Ойямы. 17-го, 18-го и 19-го августа наши войска отбили под Ляояном страшные стремительные атаки японцев. До 15-ти тысяч убитых было потеряно нашими войсками, но они не поколебались. 20-го августа начал обнаруживаться обход нашего левого фланга японской армией генерала Куроки, и генерал Куропаткин приказал отступать от Ляояна.

В полном порядке, прикрываемые сибирскими казаками, отчаянно дравшимися под командою генерала Самсонова у Янтайских копей и не допускавшими японцев до наших войск, ушли наши полки к городу Мукдену и здесь остановились на реке Шахе.

Месяц оправлялась японская армия, и месяц оправлялись и мы. Сибирские казаки генерала Самсона и забайкальцы генерала Ренненкампфа заглядывали далеко в тыл японцам. Генерал Куропаткин готовился к наступлению.

В это время полки донской дивизии начали подходить к Мукдену. Какой блестящий вид имели донцы! На чудных рослых лошадях, прекрасно одетые, молодец к молодцу, они одним своим появлением обрадовали войска. «Это наша гвардия, — говорили в Маньчжурской армии. — Какие молодцы!»

В конце сентября наша армия столкнулась с японской, и десять дней, почти без перерыва, шел страшный бой на реке Шахе. Ни та, ни другая сторона не могла осилить. Количество убитых и раненых дошло до 50-ти тысяч. Никогда и нигде еще не было такого упорного боя. Люди изнемогали от усталости, винтовки раскалялись от непрерывной стрельбы; японцы по пять раз подряд кидались в атаки на наши окопы, усыпали осенние желтые поля телами убитых, и не могли сломить упорства наших солдат. Наконец, усталость начала брать свое. Не хватило снарядов, и знаменитый бой на реке Шахе окончился вничью. Мы остались на своих позициях, японцы на своих. Длинной линией протянулись наши окопы и заняли почти 100 верст от крайнего левого до крайнего правого фланга. Охрана правого фланга была поручена оренбургским и донским казакам. Наша дивизия стала в 30 верстах к юго-западу от Мукдена, имея свой штаб в деревне Тачжуанхе.

Страстным желанием горели донцы поскорее померяться силами с желтолицым врагом, и, вместе с тем, приглядывались они и к тому. что делается кругом.

Чужими были китайские деревни, где дома были особого устройства и назывались фанзами, где люди спали на теплых полатях, называемых канами, где окна были из бумаги. Надвигалась зима, а снега не было и днем на солнце было тепло…

17 октября, в день чудесного спасения Их Императорских Величеств от грозившей им опасности при крушении поезда и в день войскового праздника войска Донского, донцы имели и первое столкновение с японцами.

В этот день донской казачьей дивизии, в составе 19-го, 20-го и 25-го полков и 3-го артиллерийского дивизиона, было приказано усилить разведку и беспокоить противника на его левом фланге. Рано утром донские сотни собрались у деревни Сюлюбтай и отсюда двинулись на деревни, Ямандапу, Фудядуанзу и Лидиантунь.

Впервые познакомились донские казаки с новыми условиями боя. Тяжелы были эти условия. Неприятеля нигде не было видно. Он искусно прятался за бугорками полей, в деревнях за стенками огорожей… и только показывались казаки, уже свистали и пели пули дальнобойных винтовок и где-то далеко-далеко отрывисто и резко щелкали выстрелы. Напрасно зоркий глаз донца впивался в расстилавшуюся перед ним местность — врага не было видно нигде. Он ловко скрывался. И лишь в бинокль можно было видеть, как мелкими черными точками прокрадывались японцы среди копен громадного гаоляна.

Разведку можно было сделать только кровавым боем. 19-й казачий полк пошел вперед. Три сотни его спешились, и казаки, согнувшись, с винтовками наперевес, вошли в поля гаоляна и рассеялись по равнине. В образцовом порядке, делая перебежки, наступали донские сотни на деревню Фудядуанзу. Японцы не выдержали меткой стрельбы казаков и начали отступать. Казаки вошли в деревню. Здесь все носило следы боя и отступления. Бинокль валялся на дороге, две пары сапог со шпорами остались увязшие в болоте, были брошены нарезанные солдатские мясные порции: видно, уходили поспешно.

На разведку лежащей за деревней Фудядуанзою деревни Лидиантуни были вызваны из сотен охотники, и с ними пошел хорунжий Полковников. Охотники ловко прокрались к самой деревне и увидали, что она быстро занимается японцами. Один из охотников, казак Февралев, забрался в самую деревню и высмотрел, что там уже было два орудия, да шесть орудий еще подвозили.

Наши пушки стали обстреливать шрапнелью деревню Лидиантунь, и японцы начали отступать и из нее. В это время 3-я сотня 19-й донского казачьего полка была послана заглянуть, что делается позади Лидиантуни. В сотне было три взвода, и кроме командира се, есаула Косоротова, офицеров не было. Один взвод этой сотни был при офицере на заставе, а другой офицер ушел в разъезд.

Тихо склонивши пики на бедро, рассыпалась по густому гаоляну сотня есаула Косоротова. Укрытая высокими стеблями, она незаметно подавалась вперед, и вдруг казаки увидали деревню и на окраине ее два орудия, стоявшие, как казалось, совершенно без прикрытия. До орудий было не больше 400 шагов.

Есаул Косоротов, немолодой уже человек, спокойный и серьезный, сразу понял, что времени терять нельзя. Он ударил нагайкой своего маштака и с криком «На батарею» вылетел вперед. Стремительно помчалась за ним сотня. Ничто не могло удержать донцов. Ошеломленные японцы перестали стрелять и в страхе смотрели на дерзкую атаку донских казаков. Но вот загремела артиллерия, полетели картечь и шрапнель, завизжали пули… но бешено мчались вперед казаки. Перед батареей показались окопы, легко и быстро перепрыгнули через них казачьи кони, уже близка батарея! Пушки перестали стрелять, испуганная прислуга начала вытягивать затворы, к орудиям подъезжали передки. Но не судил, видно, Бог даровать казакам в их войсковой праздник блестящую победу. Упал, сраженный пулей, верный конь под есаулом Косоротовым. Казак Власов подвел ему своюлошадь, но едва командир сотни сел на нес, как и этот конь был убит, а сам Косоротов ранен в обе ноги. Казак Власов взял его под руки и ввел в гаолян; к нему подъехал бывший в разъезде казак Ашинин и вывез его из боя. Потерявшая своего командира лава неслась еще несколько секунд на деревню, руководимая вахмистром. Но последний выстрел из орудия ранил и вахмистра… В то же время левофланговый взвод запутался в проволочной сети. Лава остановилась. Замялись казаки. Кто-то крикнул: «Назад! Тут проволокаГ»

И вот — остановились… Остановились в ста шагах от уже брошенных японцами орудий… И вот — повернули.

Разбежавшиеся от орудий японцы вернулись, пехота снова залегла- в цепи и вслед уходящим казакам застучали японские выстрелы. Лихая атака донцов была отбита. Все больше и больше поле стало покрываться пешими, медленно идущими ранеными казаками и телами убитых людей и лошадей. 32 казака было ранено и 15 осталось на проволоке, неизвестно, убитых или раненых. Лошадей было ранено 37, убито 33.

Но славна была эта атака! Она показала донцам, что ни скорострельные ружья, ни пушки не могут остановить бешено несущейся на врага конной атаки казачьей. И взяли бы казаки японские пушки, если бы не были ранены их командир и вахмистр. Оставшись без начальников, казаки смутились и их лихая атака была отбита. Но свое дело они, эти казаки, сделали. Они доказали всему свету, что конная атака и теперь возможна на артиллерию, что бодрый дух их отцов и дедов живет в них.

Между тем, спешенные сотни 24-го донского казачьего полка продвинулись к деревне Цинзятунь, расположение японцев было раскрыто и генерал Телешов приказал отходить в места своего расположения у деревни Та-чжуан-хе.

Наступила бесснежная, холодная маньчжурская зима. Донские казаки были растянуты по позиции и наряду с пехотою несли тяжелую и утомительную сторожевую службу. Среди них было много удальцов, любителей пойти на разведку неприятельского расположения, выследить японцев и забрать пленных. Особенно отличался в таких походах «под японца» приказный 19-го донского казачьего полка Ананьев, Чертковской станицы. Ненавидел он японцев. Бывало, как заговорит о них, так даже затрясется весь. Раз как-то пошел он охотником на разведку вместе с казаком Фроловым. Ночью подошли шагов на триста к японской цепи и поползли потом ближе.

— Ползу, — рассказывал Ананьев об этой разведке, — а их никого нет. «Ну, — думаю, — судьба мне, видно; этот день ничего не сделаю». А деревня уже близко. Уже слышно, как гомонят они. Залегли мы в гаоляне и смотрим. И вдруг Господь послал: на китайской арбе едут двое. Должно, за фуражом. Я и говорю Фролову: подожди, мол, выдерживай, мы сразу залпу дадим. А они едут — ничего себе — шагом. Вот, когда, это, они шагов на пятьдесят от нас были, я и говорю Фролову: ну, давай теперь залпу! Выпалили мы. Один упал, а другой, значит, побежал на хутор своим сообщать. Ну, мы вскочили на арбу, погнали ее к себе, а сами по ним залпы даем. Их, так, с роту выбежало, палят по нас, а мы по ним — залпы, я еще и кричу им: «Держи, держи!» По-русски кричу…

В ночь с 19 на 20-е ноября Иван Ананьев и казак Хохлаев ходили впереди пехотных постов в секреты. Но японцы их заметили и подстрелили обоих. Раненому Ананьеву варвары-японцы еще нанесли несколько ран штыками. Раненые остались лежать между нашими и японскими постами. Под утро за ними ходил Вешенской станицы вахмистр Клецков с санитаром и принесли обоих. Ананьев вскоре умер.

Так, в постоянных стычках и набегах маленькими партиями проводили казаки зиму 1904 года. 24 декабря генерал-адъютант Мищенко получил приказание произвести набег в тыл японцам по направлению к городу Инкоо, откуда японцы получали продовольствие. В набег были назначены 21 сотня уральцев и забайкальцев, 11 сотен кавказских горцев, 19-й, 24-й и 26-й донские казачьи полки, Черниговские, Нежинские и Приморские драгуны, 4 сотни пограничной стражи, полусотня разведчиков, 4 конные охотничьи команды, 12 орудий забайкальских казачьих батарей, 6 конных орудий 20-й батареи и 4 пеших орудия.

27 декабря, четырьмя колоннами — генерала Самсонова с драгунами, войскового старшины Свешникова с 1500 вьюков под охраной забайкальцев, генерал-майора Абрамова с уральцами, забайкальцами и конными охотниками стрелковых полков и генерал-майора Телешова с донцами, кавказцами и забайкальскими орудиями, — конный отряд перешел линию наших постов и пошел вдоль реки Ляохе, направляясь к Инкоо.

28 декабря донцы, широко раскинув лаву, выгнали японцев из деревни Калихе и продолжали двигаться далее на юг. В этот же день донские сотни сделали набег на железную дорогу и разрушили на ней телеграф и шпалы на протяжении 250 саженей. В то же время, в разных местах казаки начали захватывать китайские арбы с продовольствием для японцев. Продовольствие это сжигали. Так работая в тылу у японцев, конный отряд прошел в три дня около 110 верст и 30 декабря подошел к станции Инкоо.

Для взятия станции были назначены спешенные казаки от разных полков, в том числе, пошло и две сотни донцов. Штурм был назначен ночью. Наша артиллерия зажгла склады фуража, бывшие подле Инкоо, и они пылали громадным костром, освещая местность на большом протяжении. Полковник Харанов, командовавший отрядом спешенных казаков, повел их вдоль реки Ляохе. Казаки скользили на льду, часто падали, сбивались в кучи. Плохо обученные действиям в спешенном порядке, незнакомые с силою теперешнего огня, они скоро начали падать ранеными и убитыми. Как бабочки на огонь, они шли на пылающие склады по освещенному месту, направляясь к окопам, занятым японской пехотою. Оставалось около 900 шагов до станции. С дружным криком «Ура!» побежали казаки на штурм. Пачечный огонь японцев слился в один общий треск и гул. Много казаков тут упало. Живые прилегли к земле, а одиночные смельчаки прокрались к самому полотну дороги и ко рвам возле построек и били по японцам на выбор. Отдохнувши немного, казаки снова бросились к станции, но опять страшный огонь японцев заставил их остановиться. Стало ясно, что без громадных потерь овладеть станцией невозможно. Станция была окружена волчьими ямами и проволочными заграждениями…

Пришлось отступать. Там, сзадя, в темноте ночи, у деревни Лиусигоу трубач играл сбор и туда брели казаки, огорченные и озлобленные постигшей их неудачей. Но противник, должно быть, тоже понес немало и немало был напуган. Он не преследовал. Казаки подбирали раненых и убитых и выносили их с поля битвы. Всего за этот кровавый ночной штурм мы потеряли убитыми 4 офицеров и 57 казаков и драгун, ранеными 20 офицеров и 171 казака и драгуна, без вести пропало — вероятно, убитыми — 26 казаков.

Штурм, хотя и неудачный, большой станции, разрушение железной дороги во многих местах, взорванные и сожженные обозы и склады с продовольствием, появление повсюду в тылу у японцев смело рыскающих казаков напугало японцев. Отовсюду мчались подкрепления. Пять японских батальонов чуть не бегом бежали от станции Ташичао, чтобы отрезать нам путь отступления. Сзади, у Ньючуана уже располагался большой отряд из пехоты, конницы и артиллерии. Японцы готовили нам ловушку. Лед на реке Ляохе был ненадежен. Нужно было спешить к своим. Но генерал Мищенко не желал бросать раненых, тем более, что японцы так ненавидели казаков, что прирезывали их, — и вот, 31 декабря, только в 9 часов утра удалось выступить и тронуться на север. Шли тремя колоннами. Ближайшей частью к японцам были донцы генерала Телешова, в середине шла колонна генерала Абрамова и в западной колонне шли драгуны генерала Самсонова. Раненых везли при средней колонне.

Японцы все время следили за колонной генерала Телешова, но донцы легко их отгоняли.

В ночь на 1-е января отряд генерала Мищенко с большим трудом переправился через реку Ляохе и расположился на ночлег.

Вечером, когда уже стемнело, колонна генерала Телешова подошла к деревне Синюпученза, лежащей на правом берегу реки Ляохе, недалеко от слияния ее с рекой Тайцзыхе, и стала располагаться на ночлег. Казачьи разъезды, находившиеся к северу от этой деревни, донесли, что в деревне Сайтайзы, в пяти верстах от места ночлега Донской дивизии, находится батальон японской пехоты; в то же время получено было известие и о том, что из Ньючуана, то есть с юга, наступает японская пехота с артиллерией. Таким образом. Донская дивизия становилась на ночлег между двух сильных японских отрядов, имея сзади себя трудно проходимую широкую реку, покрытую весьма ненадежным льдом. Офицер, посланный для связи со средней колонной генерала Абрамова, не нашел ее на том месте, где она должна была быть по приказу, и донцы остались одни в холодную темную ночь, без связи со своими. На землю спустился густой туман. Ничего не было видно в пяти шагах и тускло мерцали в этом мраке бивачные огни, разведенные во дворах китайских фанз. Донцы прикрывали повозки с ранеными, и нужно было дать время им отойти, вот почему генерал Телешов, несмотря на то, что к утру японцы могли усилиться и окружить его, отдал приказ расседлать лошадей и ночевать спокойно, выставивши лишь усиленные меры охранения.

Тревожная это была ночь! Туман был так густ, что китайские проводники отказывались вести разъезды; офицер, посланный в штаб отряда, проездил всю ночь и вернулся назад к утру, так и не найдя его. Ни звезд на небе, ни местных предметов на земле, ничего, по чему можно было бы разобраться, не было видно. Китайцы-лазутчики то и дело приходили из соседних деревень и таинственно сообщали о том, что японцы усиливаются и готовятся к переправе через реку Ляохе.

Наступало утро. Побелел туман и заходил волнами над темными бороздами гаоляновых полей. И сейчас же от сторожевых застав пришли донесения о том, что японцы начали наступление с двух сторон.

Генерал Телешов приказал полковнику Багасву с 24-м донским казачьим полком и полковнику Попову с 26-м донским полком, выйдя из деревни Синюпучензы — Багаев на север, а Попов на юг, — встретить японцев и задержать их наступление, главные же силы под командой генерала Стоянова должны были продолжать свое движение, направляясь на северо-запад.

Сотни 26-го полка с артиллерией быстро обстреляли японские цепи, только что переправившиеся через реку Ляохе, и заставили японцев бежать обратно за реку. После этого полковник Попов благополучно присоединился к главным силам.

24-й донской полк двинулся в линии колонн на север, на деревню Утайцзы, куда наступали и японцы. В густом тумане казаки и японцы подходили к одной и той же деревне. Уже стали видны деревья ее садов, темными полосами показались глиняные стенки и крыши фанз. Но вот порывы утреннего ветерка рассеяли немного туман и подъесаул Коньков, шедший в передовом взводе, увидал в нескольких сотнях шагов от себя японский головной отряд. Ни минуты не медля, помчались казаки, склонивши пики к бою, на японцев. Японцы сопротивлялись отчаянно. Ни один не сдался, все были перебиты, но и подъесаул Коньков получил рану штыком в бок. Второй взвод 2-й забайкальской батареи, бывший в составе отряда полковника Багаева, снялся с передков и открыл частый огонь по японцам, входившим в деревню Утайцзы, а сотни 24-го полка спешились и начали быстрое наступление.

Между тем, ветер разогнал туман и вся деревня, 10-15 китайских фанз, окруженных глиняной стенкой, стала видна. Несмотря на то, что наша шрапнель рвалась очень удачно над самой деревней, японцы все подходили и подходили, и, вбегая в деревню, живо занимали ров, выкопанный вокруг деревни для защиты ее от весенних разливов, и открывали оттуда сильный ружейный огонь по забайкальским артиллеристам. Во взводе артиллерии стали все чаще и чаще залетать пули, оба офицера, бывшие в нем, сотник Величковский и хорунжий Кобылкин, и несколько казаков были ранены, и все лошади его были перебиты. Тогда генерал Телешов послал из главных сил взвод забайкальской батареи и 4-ю сотню 24-го донского казачьего полка под командой подъесаула Туровсрова. Забайкальские пушки удачными выстрелами рассеяли японцев и выгнали их из деревни Утайцзы. Тогда 24-му донскому казачьему полку было приказано отходить к главным силам. Уходя, забайкальцы сняли амуницию с 27 убитых лошадей и в полном порядке отошли к главным силам.

Печально встретили донцы Новый, 1905 год; в 24-м донском полку было ранено в этом славном арьергардном деле 32 казака, да 2 казака 19-го донского казачьего полка пропали без вести, заблудившись ночью в тумане…

Наконец, 2 января, в 4 часа дня, отряд генерала Мищенко прошел линию охранения, занятую генералом Косаговским, и был уже в полной безопасности. Так кончился набег на Инкоо. Казаки внесли тревогу и суету в тылу у японцев. Действуя в самых тяжелых условиях, они работали отлично, весело, смело и бодро. Не их вина, что набег этот не дал того, что от него ожидали, что не захвачен был сам город Инкоо, что не дошли они до Ляояна. Лишенные подвижности вследствие тяжелых вьюков, которые были с казаками по приказанию главнокомандующего, казаки не могли сделать набег так быстро, как делали их отцы и деды. Японцы стремились отрезать их, но, благодаря смелости донских казаков в бою при деревне Синюпучензы, их наступление было отбито и наша конница благополучно вернулась к армии.

После набега на Инкоо, совершенного казаками с присущей им смелостью и неутомимостью, донские казаки некоторое время отдыхали в тылу армии у деревни Сандепу, потом стояли на охранении нашего крайнего правого фланга.

В студеную зимнюю пору наша 2-я армия, бывшая под начальством генерала Гриппенберга, начала наступление на японцев, взяла целый ряд занятых японцами деревень и подошла к деревне Сандепу, охватывая японцев с тыла. В этом славном январском наступлении нашей армии на Сандепу приняли участие и донцы.

12 января 1905 года наша конница, бывшая под начальством генерала Мищенко, начала наступление двумя колоннами. Правая, под командованием начальника Донской казачьей дивизии генерала Телешова, состояла из 25-го и 26-го донских казачьих полков, Кавказской конной бригады, 3-й донской казачьей батареи и 20-й конной батареи, левая колонна была под начальством генерала Павлова (тоже донского казака по происхождению) и состояла из 11 сотен забайкальских казаков, 4 сотен уральцев и 2-х забайкальских казачьих батарей.

Морозным утром, при сильном ветре, дувшем нам в спину, казаки выступили с места ночлега и пошли на японцев. Впереди, сколько глаз видел, тянулись сероватые поля гаоляновых полей и среди них такие же серые возвышались китайские деревни. Тут и там путь пересекали замерзшие ручьи, текшие в глубоких берегах. Мехду голых ветвей тальника тянулся овраг с речкою Пухе. Рощ было мало. Лишь на кучах земли, насыпанных на китайских кладбищах, росли чахлые сосны да жидкие, голые осины. Многие из этих деревьев были вырублены и на могилах торчали лишь тонкие пеньки.

Но, несмотря на жестокий мороз, легко и бодро шли казаки. Их радовало это наступление, и хотелось им померяться силами с японцами.

В одиннадцатом часу утра передовые сотни подошли к деревне Локонто и здесь раздались первые выстрелы японцев. Это стреляли японские разъезды, быстро отходившие под напором наших казаков.

Конный отряд наш вошел в деревню Локонто и здесь было получено приказание всей коннице содействовать наступлению пехоты. Там, на востоке, уже шел бой. Часто бухали пушки, скрежетала шрапнель, прорезая воздух, и лопалась белыми дымками, быстро относимыми ветром. Загорался и ружейный огонь.

Начался бой и в конном отряде. Передовая сотня дагестанцев нарвалась на сильный ружейный огонь, и, понеся большие потери, спешилась и завязала перестрелку с японцами, занимавшими деревню.

Генерал Мищенко приказал 25-му донскому полку атаковать деревню. Поддержать атаку должна была донская батарея. Донцы вошли в деревню Ланцгоу и здесь попали под сильный ружейный огонь и остановились. В это время прискакал сюда начальник отряда генерал Мищенко, приказал спешить одну сотню и начать наступление на деревню Уцзяганзу, а 26-му донскому полку обойти эту деревню с юга. В то же время и наши, донская и 20-я батареи, открыли огонь по деревне Уцзяганзе и шрапнель стала рваться над японцами.

Тем временем 26-й донской казачий полк развернул лаву и отгонял японцев, причем есаул Чекалов и сотник Миронов захватили японский обоз с продовольствием и двух драгун и испортили телефонную линию японцев. Потом часть сотен спешилась и начала обстреливать деревню Уцзяганзу.

Между тем вечерело. Короткий зимний день подходил к концу. Из штаба армии было прислано приказание казакам отходить назад и готовиться к новому бою на завтра. Не хотелось генералу Мищенко уходить, не взявши деревни Уцзяганзы. Так же думали и донцы 1-й сотни 26-го полка, молчаливо лежащие в цепи. И вот, к ним пришел с приказанием от генерала Мищенко генерального штаба капитан Хогондоков. Генерал желает, чтобы донцы взяли деревню! Он верит, что жив мощный дух славных предков донских, что они расшибут врага старыми своими шашками… Сказал и пошел вперед. Как один человек, поднялась донская цепь и понеслась неудержимым потоком на деревню. Японцы встретили нашу цепь страшным пачечным огнем. Засвистали и заныли пули, но не слышали рокового их свиста донцы — они с налета, одним лихим ударом ворвались в деревню и выбили из нее японцев. Смолкли выстрелы. После страшного треска наступила тишина. На улицах деревни лежали раненый японский офицер, раненые японские драгуны; в лужах крови плавали с вывороченными внутренностями маленькие вороные лошади — всюду царила смерть и разрушение. В продолжение четырех часов храбро выдерживали японцы страшный огонь двух наших батарей, умирали от пуль и осколков, и стояли крепко. Но вид маленькой горсти донских казаков, бежавших на них с одной стороны, и нескольких дагестанцев с другой, так напугал их, что они бросили деревню и теперь торопливо разбегались по всем направлениям.

Истинно говорится в народе: смелым Бог владеет!

Поздно вечером собрался конный отряд генерала Мищенко, и здесь узнали о решении генерала завтра, 13 января, овладеть деревней Мамакай.

Но еще не наступил рассвет, как в конном отряде получилось известие, что Мамакай взят ночью атакой бузулукского пехотного полка. И казаки с умилением слушали о том, как ночью бузулукцы ворвались в деревню и штыками перекололи японцев…

Утром 13 января отряд генерала Мищенко бросился в тыл неприятелю. Донцы с двумя батареями, 3-й донской и 20-й конной, двинулись на деревню Нюге. Спешилось две сотни 26-го донского казачьего полка и, поддержанные лихим взводом донской батареи, вылетевшим на самое близкое расстояние к деревне и, засыпав ее шрапнелью, лихо атаковали японцев и выбили их из деревни. Японцы бежали. Донские лавы их преследовали, и валились под ударами пик казачьих враги.

В морозной мгле туманного зимнего дня тут и там показываются деревни, гремят из них выстрелы, бой кипит повсюду. Но увлеченные победой, презирая смерть и раны, захватывают донцы одну деревню за другой.

Вот, спешенная сотня 25-го донского казачьего полка смело идет на деревню. Японцы подпускают ее на пятьдесят шагов и с этого расстояния открывают страшный пачечный огонь. Падает тяжело раненный сотник Букин и с ним несколько казаков. Но командир сотни, есаул Никольцев, снова ведет казаков на деревню и из-под самых стен ее, под страшным огнем, казаки выносят Букина и своих товарищей. И в эту страшную войну свято хранили донцы дедовский завет и выручали своих в бою и не оставляли врагу ни раненых, ни убитых.

И опять, в надвинувшейся темноте морозного зимнего дня, бок о бок с японцами ночевали казаки. Ночевали по фанзам, но отдыхать мало кому пришлось. Враг был близок, бок о бок с нами.

В этот день наша пехота атаковала сильно укрепленную деревню Сандепу, но еще не овладела ею. Японцы спешили со всех сторон на выручку своим полкам, и нашей коннице приказано было 14 января разведать силы японских отрядов, идущих на помощь.

Еще не выступили казаки на эту разведку, когда получили от командующего 2-ю армией генерала Гриппенберга следующее приказание: «Сердечно благодарю вас и чинов вверенного вам отряда за молодецкие действия 12 и 13 января. Жалую по 5 знаков отличия Военного ордена на каждую сотню, участвовавшую в атаке укрепленных пунктов. Представьте к наградам и отличившихся офицеров и нижних чинов к именным знакам отличия Военного ордена по статуту. Достойнейших обер-офицеров представьте к чинам…»

Что за радость, что за ликование было в полках в это зимнее морозное утро! Успех вчерашнего дня окрылил всех. Все чувствовали победу, все радовались и готовы были на подвиги, на раны, на смерть. И смерть уже казалась не страшной, на легкой, радостной и приятной!

Победа была за нами!

И вот, начался страшный бой 14 января. Прибывавшие свежие части японцев оказывали упорное сопротивление спешенным казакам. Каждая деревня обращалась в крепость, которую нужно было штурмовать. В жестоком ружейном бою генерал Мищенко был ранен пулей в ногу и сдал отряд генералу Телешову.

К вечеру генерал Телешов получил приказание охранять правый фланг армии и действовать в тесной связи с 1-м Сибирским корпусом…

15 января с рассвета гул пушечных выстрелов слился в непрерывный рев. Шло громадное сражение. Тысячами гибли люди, стремясь овладеть деревней Хегоутаем, обращенной японцами в земляную крепость…

В конном отряде генерала Телешова бой начался работою спешенных сотен донских казаков, поддерживаемых 3-й донской батареей, действовавшей против нашей второй армии под Сандепу-Хегоутаем.

Казачьи батареи начали обстреливать место, где должны были находиться японские резервы, и позднее от сотника Тарарина было получено донесение из 1-го Сибирского корпуса, что огонь казачьих батарей заставил японцев приостановить движение на Хегоутай…

Тогда, под страшным орудийным огнем, японцы развернули бесконечные цепи и, закидывая деревню Сюерпу шимозными гранатами, повели наступление. Три раза японцы пытались атаковать спешенных казаков, и три раза их атаки были отбиты ружейным огнем. Наши пулеметы, бывшие в Кавказской бригаде, и орудия 3-й донской батареи косили японцев и не давали им возможности подойти к ним.

Так, в ружейной перестрелке прошел и день 15 января. Наступал вечер и утихал бой. Казаки, по приказанию своего начальника, осторожно и незаметно сходились на ночлег в деревню Нюге.

Эта ночь останется надолго в памяти донцов. Три дня подряд воевали они с японцами и три дня их побеждали. Захваченные японские деревни, японские запасы, которые раздавали казакам, все признаки победы были налицо! Донцы ночевали в тылу у японцев. ДоЛяояна, где находилась главная квартира японского главнокомандующего маршала Ойямы, было всего 18 верст. И мечтали казаки назавтра быть там, вспомнить славные дни 1812 года, подражать своим дедам!

Но недолго длилось это ликование.

В 12 часов ночи от главнокомандующего генерал-адъютанта Куропаткина пришло приказание отступать за реку Хуньхе…

Сражение у Сандепу, стоившее нам более 10000 убитых, кончилось вничью. Победивши везде японцев, мы уходили после победы, по приказанию.

Печально и уныло шли донцы утром 16 января назад через деревни, стоившие столько крови и труда. Японцы не преследовали. Они не ожидали, что мы отступим.

С 16 января для донских казаков наступило затишье…

В начале февраля японцы закопошились в окопах. Далеко в тылу у нас, между Харбином и Мукденом, небольшой японский конный отряд пытался взорвать железнодорожный мост. Опасаясь за тыл нашей армии, генерал Куропаткин 4 февраля отправил донцов в глубокий тыл на станцию Гунжулин.

Затем на донцов была возложена тяжелая и ответственная задача проверить слухи о движении громадной партии японо-хунхузов через Монголию на Харбин, где находились наши главные склады. И вот, донские полки рассеялись по всей Монголии, внимательно наблюдая за ее населением.

Там, в глухих китайских деревнях, гоняясь за шайками разбойников-хунхузов, простояли донцы до окончания войны. Там же услыхали они о страшном сражении, длившемся без перерыва 12 дней под городом Мукденом, услыхали и о том, что наша армия, потеряв около 50000 человек, отступила к Сыпингайским холмам. Тяжело было слышать это казакам. Не одна горючая слеза скатилась тогда из глаз, не одно проклятие сорвалось с уст казачьих; не верилось казакам, что и тут обошел, и тут победил ненавистный враг…

Жаждой подвигов горели донцы. Им не верилось, что русская армия побеждена, чуяли они простыми своими казачьими сердцами, что можно победить японцев, и не хотелось и стыдно было идти в родные хутора и станицы, не победивши желтолицего врага.

Да пришлось!.. Тяжелая година выпала на долю России. Внутри поднималась измена. Все подлое, гадкое, все изменническое, отвратительное и гнусное зашевелилось и подняло голову. Жид задумал править Россией. Тайные враги России спаивали народ, посылали бумаги в войска, научая солдат измене. Наступило смутное время на Руси. Рабочие, готовившие снаряды для пушек, вдруг бастовали и не делали того, что нужно. Пьяные запасные солдаты громили станции и не шли на войну. Пьяный угар, безумная одурь охватили Россию, и трудно стало воевать. Несчастья преследовали нас. Громадный флот наш, бывший под командой адмирала Рожественского, погиб в мае месяце 1905 года под Цусимой…

В такие тяжелые времена наш Государь согласился на предложения переговорить о мире, которые нам делал глава американского государства президент Рузвельт.

В августе 1905 года начались переговоры о мире в американском городе Портсмуте. Мы отдали японцам половину острова Сахалин и город Порт-Артур, прославившийся своей восьмимесячной обороной. Кроме того, мы предоставили им право занимать Корейское государство.

А между тем, наши войска горели желанием сразиться с японцами, мы верили в победу, и мы могли победить, японцы же падали духом, испытавши на себе во время Мукдена необыкновенную стойкость наших войск.

Но мы должны были заключить тяжелый для славы России Портсмутский мир, к этому вынуждали нас внутренние события в России…

Собравшаяся в Харбине армия усиленно развращалась врагами России. Сотнями тысяч привозили из России гадкие листки, возмущая солдат. И во многих полках были жалкие, дряблые людишки, которые не понимали, что неудачи наши произошли от того, что война за 10000 верст оказалась нам не под силу, что много было солдат, плохо обученных военному делу, что забыли мы заветы Суворова и вместо того, чтобы наступать, отступали. Им казалось, что эта война не тяжелое испытание, посланное нам от Господа Бога, на прихоть начальства, и они волновались. К стыду нашему, нужно признаться, что нашлись среди призванных из запаса офицеров такие, которые не сумели сдержать свои части, и смута проникла в полки Маньчжурской армии. Жутко и неспокойно было в Харбине, переполненном распущенными, озлобленными запасными солдатами. И осень, и часть зимы 1905 года провели донцы в Харбине, охраняя покой и порядок. Донские сотни славной 4-й дивизии в это жуткое смутное время явились единственною стойкой, надежной частью, которой не коснулось гнилое учение революционеров. Свято исполняли донские казаки присягу в боях против японцев, свято исполнили они ее и в Харбине, оставаясь непоколебимо верными своему природному Государю и матери своей — России.

На Дону во время японской войны

Грустно и печально жилось на Дону во время русско-японской войны. Ждали по станицам и хуторам известий о победах, о славных делах, жадно читали телеграммы и газеты и с ужасом узнавали, что маленький японец бьет нашего солдата, и мы отступаем. — Господи, что же это такое! — говорили старые казаки… Ждали побед, не верили, что их не будет.

Вот отошли от Ляояна, вот отстоялись на Шахе, даже захватили японские пушки, но вслед за этим пришло ужасное известие о гибели Порт-Артура, о том, что наши войска сдались в плен и пошли в Японию, и печально и тихо стало на Дону… Отступили от Мукдена, потеряли флот, наконец, заключили мир в Портсмуте. Много тяжелых испытаний вынесла Россия за свою более чем тысячелетнюю жизнь, но такого не было. Старые казаки плакали и не понимали, что же сделалось с нашими войсками, что погубило нас. И в эту тяжелую и печальную годину не утешило донцов и освящение дивного войскового Воскресенского собора, состоявшееся в 1905 году при атамане генерале от кавалерии Константине Клавдисвиче Максимовиче.

Почти сто лет ожидали казаки этого собора. Первый войсковой собор был заложен при атамане Платове в 1805 году, работы по его постройке начались в 1811 году. В 1846 году начали сводить уже главный купол, когда внезапно собор рухнул и вместо почти готового храма осталась только одна стена да груда камней В 1852 году приступили снова к постройке собора, и когда начали, в 1863 году, сводить купола, он опять развалился. На этот раз осыпались только купола, и собор можно было бы достроить, но после долгого совещания решили разобрать этот второй собор и на том же месте заложить третий собор. Уже около трех миллионов рублей затратило войско на устройство первых двух соборов, когда, в 1891 году, наконец, приступили к постройке третьего собора.

Первым строителем его был академик Ященко. Он проработал около двух лет когда скончался, оставив только начало работ Продолжал работы архитектор Злобин, и 17-го октября 1893 года, при атамане князе Святополке-Мирском, была совершена торжественная закладка этого собора. В 1896 году достраивать собор был назначен инженер-полковник Лимаренко, который и закончил постройку к 1905 году.

Дивный храм со своими громадными золотыми куполами виден со всех сторон Новочеркасска. Долго строили его донские казаки, но построили на славу и украсили им свой родной город, показавши всему свету усердие к вере. Дивные иконы и роскошная позолота украшают войсковой собор внутри, много света в нем и много воздуха. В верхнем ярусе устроены хоры и залы для бесед. Эти залы расписаны картинами, изображающими прошлое донских казаков.

30 июля 1904 года, в утешение русскому народу, Господь Бог даровал Государю Императору сына и наследника престола, нареченного при святом крещении Алексеем. В тот же день Его Императорское Высочество Государь Наследник Цесаревич Алексей Николаевич был назначен Атаманом всех казачьих войск.

Радость в Царской семье разделила и вся Русь, и особенно радовался и ликовал Дон, получивший себе Атамана. Горячо молились донцы за своего новорожденного Атамана, клялись и обещали служить Государю и Ему поголовно, как служили их отцы и деды, и не думали донцы в ту пору, что скоро придется им исполнить свое клятвенное обещание и поголовно встать на защиту России от врага внутреннего.

Это поголовное ополчение войска Донского — мобилизация всех трех очередей — случилась уже при преемнике атамана Максимовича, князе Одоевском-Маслове.

Участие донцов в подавлении революционной смуты 1905—1907 гг.

Неудачная далекая война, известия о наших поражениях, болью отзывавшиеся в сердцах русских людей, придавили тяжелым бременем всех хороших и честных русских. У них опустились руки… И вот, снизу, враги России, не русские, а евреи, поляки и другие народы, покоренные силою нашего оружия, стали смущать народ. Отзывчивая на все молодежь охотно слушала тяжкие обвинения правительству, волновалась и шумела. Давно не испытывала таких тяжелых дней Россия. Там, на Дальнем Востоке, нужно было готовиться к страшной развязке войны, надо было воспламениться всем до последнего солдата горячей любовью к родине, как воспламенялись в тяжелую годину нашествия Наполеона, как воспламенялись в смутное время, когда шведы и ляхи шайками бродили по Руси, как грудью стояли во время страшного татарского ига, а вместо этого, солдатам армии посылали газеты, в которых описывалось, будто в России полная смута, будто во всех городах избивают родителей, жен и детей этих солдат. В армию ехали молодые люди, подстрекатели, они рассказывали ужасные вещи о том, что делается в России, они всячески смущали солдат.

В то же время шло развращение молодежи в учебных заведениях, чиновников на почте, телеграфе и железной дороге. Те самые гимназисты, которые год тому назад ходили с русскими флагами и портретами Государя и пели священный русский гимн, которые убегали в армию, чтобы пролить кровь за Родину и Царя, теперь с бессмысленными красными тряпками, навязанными им врагами Россия, бродили по городам, крича: «Долой самодержавие, долой царя! Да здравствует свобода!»

К сожалению, и на Дону нашлось несколько презренных людей, которые смущали молодежь донскую, и она волновалась. По евангельскому изречению, лучше было бы для них, если бы им навесили жернов на шею и потопили в морской пучине, нежели совратить детей, как делали они…

Портсмутский мир, окончательно придавивший благоразумных русских людей, дал возможность врагам России со страшною силою ударить на пораженное отечество наше.

Началась смута и бунты. Бастовали, т. е. не работали, железнодорожники, почта, телеграф. Никто не знал, что делается на Руси, распространялись самые страшные и нелепые известия о том, что уже нет Государя, что в Москве заседает новое правительство и отдает приказ грабить и уничтожать помещиков.

В Лифляндской губернии бунтовали латыши, объявившие свою самостоятельную от России латышскую республику, в Сибири бунтовали ссыльные, шли мятежи на флоте и среди солдат. В Одессе народилась южно-русская еврейская республика.

Объявленный Государем Императором 17 октября 1905 года высокомилостивый манифест, которым расширялись права верноподданных русских, вскружил голову бунтовщикам. Им это казалось победой.

В Москве обезумевшая молодежь стреляла по солдатам, ломала фонари, валила вагоны, строила завалы и сражалась на них с солдатами; в Кронштадте, Либаве, Севастополе, Владивостоке и других приморских городах бунтовали матросы, объявляя нелепые, дерзкие требования.

Русские крестьяне нападали на помещиков и убивали их, жгли имения и хлеб на корню, готовя себе голод и нищету. Под ударами революционеров гибли женщины, дети, старики и старухи. Революционеры кидали бомбы в толпы народа, и чем больше было жертв, тем им было легче, тем более запугивали они русских людей.

Государь Император созвал Государственную думу для помощи в управлении. Но в первую Думу, пользуясь смутой, растерянностью и невежеством русского народа, попало много врагов России, и вместо того, чтобы думать и заботиться о благе родины, они думали о себе, заботились о своем личном счастье. Их пришлось распустить…

И вот, в эти тяжелые 1905 и 1906 годы, когда жизнь русского человека была нипочем, когда не хватало войск для защиты имущества русских людей и их жизни, по призыву Государеву, поднялся на защиту России Дон. Не раз донские казаки отстаивали Россию от врагов внешних и внутренних; давно ли — в 1855 году, все войско поднялось на турок; при Петре казаки усмиряли астраханцев и Булавина, они боролись при Екатерине и против Пугачева, теперь Царь призвал их на защиту русских людей и русского дела от бунтовщиков, под флагом свободы желавших позора и неволи России.

Все полки второй очереди, кроме бывших на Дальнем Востоке, т. е. 18-й, 20-й, 21-й, 22-й, 23-й, 27-й, 28-й, 29-й, 30-й, 31-й, 32-й, 33-й и 34-й, 30 отдельных сотен, составивших сводные полки 1 -и, 2-й, 3-й, и 4-й и три полка третьей очереди: З6-й, 41-й и 48-й выступили на защиту Руси от бунтовщиков.

Оторванные от родных хуторов и семей, казаки два с лишним года провели в тяжелой борьбе с бунтовщиками. Особенно тяжело было казакам, попавшим в западные губернии и большие города. Не один казак пал жертвой людской злобы и ненависти, не один вернулся домой калекой на всю жизнь, но казаки своими смелыми, справедливыми действиями заслужили общую любовь русских людей. Городские и сельские общества, патриотический союз русского народа подносили полкам и сотням иконы и письма, в которых превозносили честную службу донцов и называли их спасителями отечества.

24 января 1906 года Государь Император, видевший усердную службу донцов, изволил пожаловать войско Донское высокомилостивой грамотой. В ней было написано:

БОЖИЕЮ МИЛОСТИЮ МЫ, НИКОЛАЙ ВТОРЫЙ, ИМПЕРАТОР И САМОДЕРЖЕЦ ВСЕРОССИЙСКИЙ,

Царь Польский, Великий Князь Финляндский, и проч. и проч. и проч.

Нашему вернолюбезному и доблестному войску Донскому.

С первых же времен своего существования, свыше трех сот лет тому назад, славное войско Донское начало верное свое служение Царям и Отечеству. Неустанно преследуя светлую цель развития зарождавшегося тогда грозного могущества Государства Российского, оно с тех пор неизменно беззаветною самоотверженностию своей и беспредельной преданностью всех своих сыновей Престолу и России, став оплотом на рубежах Государства, богатырской грудью охраняло и содействовало развитию его пределов.

В годины тяжелых испытаний, неисповедимыми судьбами Промысла Всевышняго Царству Русскому ниспосланных, все Донские казаки всегда с одинаковой любовью и храбростью, становясь в ряды защитников чести и достоинства Российской Державы, стяжали себе, постоянно присущим им духом воинской доблести и многочисленными подвигами, бессмертную славу и благодарность Отечества.

И в ныне минувшую войну с Японией, а особливо в наступившие тяжкие дни смуты, Донские казаки, свято исполняя заветы своих предков — верою и правдою служить Царю и России, явили пример всем верным сынам Отечества.

За столь самоотверженную, неутомимую и верную службу объявляем, близкому сердцу Нашему, доблестному войску Донскому особое Монаршее Наше благоволение и подтверждаем все права и преимущества, дарованные ему в Возе почившими Высокими Предками Нашими, утверждая Императорским словом Нашим как нснарушимость настоящего образа его служения, стяжавшего войску Донскому историческую славу, так и неприкосновенность всех его угодий и владений, приобретенных трудами, заслугами и кровью предков и утвержденных за войском Монаршими грамотами.

Мы твердо уверены, что любезные и верные Нам сыны Дона, следуя и впредь славному преданию отцов, всегда сохранят за собою, высокое звание преданных слуг и охранителей Престола и Отечества.

В сей уверенности, пребывая к войску Донскому Императорскою милостию Нашей неизменно благосклонны, благоволили Мы сию грамоту Собственною Нашею рукою подписать и Государственною печатью утвердить повелели. Дана в Царском Селе, в лето от Рождества Христова тысяча девятьсот шестое. Царствования же Нашего в двенадцатое.

На подлинной написано:

«НИКОЛАЙ».

Эту грамоту при торжественном собрании казаков читали по станицам и хуторам, читали и на войсковом кругу в городе Новочеркасске — генерал-адъютант Князь Голицын и Свиты Его Величества генерал-майоры Родионов и Вершинин, вновь пожалованные в Царскую Свиту командиры донских гвардейских полков.

К началу 1907 года смута в России затихла. Собранная третья Государственная дума начала целый ряд разумных работ.

В этом году войсковой наказный атаман войска Донского князь Одоевский-Маслов получил новое назначение и войсковым наказным атаманом был назначен генерал-лейтенант Александр Васильевич Самсонов, георгиевский кавалер.

Заключение

После Русско-Японской войны и учреждения Государственной думы Россия медленно начала оправляться от тяжелых ран, нанесенных ей и войной и революцией. В русских людях сильнее заговорила любовь к родине и целый ряд преобразований начался в России для ее блага.

На этом времени, времени возрождения величия и мощи России, мы пока и остановимся.

Бросим взгляд назад, на почти четырехсотлетнюю историю войска Донского. Четыреста лет тому назад сильные духом, воинственные, предприимчивые русские люди идут и селятся по Дону, смешиваясь с жившими там раньше воинственными народами.

И вот, во дни порабощения России, ее бессилия и неустройств, на южных пределах ее, без ее участия и ведома, сама собой встала живая стена, составленная из воинов, удальством своим долго изумлявших окрестные края. От берегов Днепра и вдоль по Тихому Дону перстом Всевышнего проведена была блестящая черта: она должна была, как межа, означить будущие владения России. Когда же русские владения дошли до этой черты поселений казачьих, то черта естественным образом стала тянуться и передвигаться на нескончаемое пространство. Казаки прошли на Кубань и Терек, перевалили с Ермаком Уральские горы и дошли до Амура и Великого океана. У границ Индии сторожевыми постами в Средней Азии стали уральские, оренбургские и семиреченские казаки — внуки и правнуки донцов.

Эти люди составили самостоятельную общину, и тогда, когда Русь московская трепетала перед турецким султаном, казаки на свой страх и риск воевали с ним, отбирали у него города и крепости и заставляли покоряться саму столицу турецкую — Царьград.

Наши деды самостоятельно завоевывали царства и подносили их Русскому царю. Всюду и везде они наступали, повсюду несли победу и веру христианскую и перед именем их трепетали все окружающие их народы.

И когда окрепла Русь, родные братья ее — донские казаки слились с нею совершенно и стали воевать с русскими полками.

Заслуги их перед Россией неисчислимы.

Они воевали во всех войнах, они одолевали свирепых турецких янычар, с одними пиками брали крепости, они побеждали поляков.

Умные, отлично образованные донцы в первые годы своего существования вели переписку с иностранными государями, слившись с Россией, стали учителями русского флота и русской конницы.

Перед ладьями донскими сдавались турецкие, персидские и английские корабли, под налетом лихих лав казачьих таяла и гибла лучшая конница мира — немецкие гусары Зейдлица и Цитена, и конные полки Наполеона, руководимые Мюратом.

С улыбкой на устах, с молитвой перед Всевышним в душе, с горячей любовью к Тихому Дону на сердце встречали казаки и смерть и муки.

Их сила была в горячей любви к Тихому Дону, в твердом исполнении заветов предков, в служении Царю по обычаю отцов и дедов.

И теперь могуч и силен Тихий Дон, славные полки его — украшение доблестной конницы русской. Нам, сыновьям Дона, нам, дочерям его, донским казачкам, надлежит только следовать прекрасным образцам, которые оставили нам наши деды и отцы, и им подражать.

Военными подвигами, терпеливой службой заслужили они великую славу донскую, что гремит от севера до юга и от востока до запада. Славу донского казачества знают и чтят угрюмые финны и чернокожие негры в Африке, перед именем донского казака с почтением склоняются народы Европы, Азии и Америки.

Быть донским казаком! Какое великое это счастье!

Но для этого мало родиться на Дону от донского казака и казачки — нужно и стать донским казаком, стать лихим конным воином.

Нужно помнить те великие заветы, которыми наши деды провожали в жизнь отцов наших. Подготовившись усердной молитвой перед Господом, они благословляли их на подвиг бранный, подвиг военный.

— Помни, Матвей, — говорил отец Платова своему сыну, впоследствии знаменитому вихрю-атаману, — служи Государю и Тихому Дону примерно. Береги отцовские обычаи: будь казаком! Уповай на Господа Бога и Он тебя не оставит. Слушай начальников. Будь внимателен к равным тебе, снисходителен к низшим и строг более всего к самому себе. Но помни всегда: никогда, Матвей, и думать не моги забыть наш Тихий Дон, вскормивший и взлелеявший тебя!

Что значит — быть казаком — нам показывает вся жизнь Якова Петровича Бакланова, подлинно святая жизнь героя-воина.

Быть казаком — это не значило только быть храбрым.

— О храбрости казака, — говорил Бакланов, — заботиться не надо, потому что донскому казаку нельзя не быть храбрым, но надо, чтобы этот казак смыслил что-нибудь и побольше одной только храбрости… Все заметь, ничего не моги проглядеть, а тебя чтобы никто не видел. Покажи врагу, что думка твоя не о жизни, а о славе и чести донского казачества.

С малых лет готовился казак быть воином, учили его этому отец и дед, мать и бабка, повторяя святые слова молитвы, говорили мальчику-казаку о славе донской, пели славные песни донские.

И не мог донец во всю жизнь забывать своего военного дела.

Наш великий герой, атаман Платов, учил донских казаков простоте в обычаях и жизни; он требовал, чтобы казак ни на минуту не забывал о том, что он воин прежде всего.

— Мы не рождены, — говорил он, — ходить по паркетам, да сидеть на бархатных подушках; там вовсе можно забыть родное ремесло. Наше дело ходить по полю, по болотам, а сидеть в шалашах, или еще лучше — под открытым небом, чтобы и зной солнечный и всякая непогода не были нам в тягость. Так и будешь всегда донским казаком. Всякое дело тогда и хорошо, пока всегда с ним, а то ты от него на вершок, а оно от тебя на аршин, и так и пойдете вы врозь: хорош будет толк.

Мы, молодые донцы, твердо будем помнить эти великие, святые заветы наших старых великих учителей Платова и Бакланова, вдумчиво проследим картины былого Тихого Дона и найдем в них высокие примеры, достойные подражания.

Слава Тихого Дона, глубокая вера в Господа Бога и Его милосердие, беспредельная преданность Государю, горячая любовь к нашей матери России и воинская доблесть — вот то, к чему должны мы стремиться всеми силами, не щадя ни жизни, ни имущества своего!..

И да поможет нам в этом Господь Бог!