Карлъ Каутскій. Возникновеніе брака и семьи. Спб. 1895. Ц. 50 к. Книга Каутскаго посвящена тому же предмету, какъ и разсмотрѣнная выше книга Энгельса. Каутскій — нѣмецкій журналистъ, пишущій по научнымъ вопросамъ, въ особенности по развитію исторіи семьи и общества; онъ пользуется извѣстностью скорѣе любителя, чѣмъ спеціалиста, но, тѣмъ не менѣе, статьи его читаются и нравятся въ его отечествѣ. Помимо поддержанія въ публикѣ интереса къ вопросамъ большой важности, такія работы, полезны въ качествѣ попытокъ подвести итогъ разнообразнымъ, часто разбросаннымъ трудамъ различныхъ авторовъ и вывести изъ нихъ нѣкоторыя положительныя заключенія. Но, безъ сомнѣнія, къ подобнымъ работамъ критико-компилятивнаго характера нельзя предъявлять тѣхъ же требованій, какъ къ трудамъ самостоятельныхъ изслѣдователей и мыслителей.
Порядокъ развитія формъ семьи, начиная съ самаго первобытнаго ея состоянія, рисуется Каутскому въ иномъ видѣ, чѣмъ Энгельсу. Каутскій не раздѣляетъ выводовъ Моргана и не согласенъ видѣть въ его системѣ родства дикихъ народовъ доказательства прежняго безпорядочнаго смѣшенія половъ, когда человѣкъ не могъ отличать отца въ групповой семьѣ. По мнѣнію Каутскаго, «наименованія родства обозначаютъ здѣсь не степени происхожденія, а поколѣнія; всѣ члены одного поколѣнія обобщаются въ одинъ классъ, подъ однимъ общимъ наименованіемъ, безъ всякаго отношенія къ ихъ происхожденію». На основаніи мнѣнія Дарвина, Пешеля и др., и на основаніи наблюденій семейной жизни современныхъ низшихъ дикарей, Каутскій утверждаетъ, что «первичной формой отношеній между полами у человѣка была не общность женъ, а моногамія». Мы уже видѣли изъ изложенія Энгельса, что послѣдователи Моргана вовсе не. отрицаютъ возможности существованія «парной семьи» въ эту отдаленную эпоху, и отстаиваютъ не фактическое безпорядочное смѣшеніе половъ, а отсутствіе какихъ-либо ограниченій для заключенія браковъ, даже въ видѣ ближайшаго родства. «Морганисты» поддерживаютъ и предположеніе равенства или равноправности обоихъ половъ въ первобытное время, какъ это дѣлаетъ и Каутскій. Разногласіе между ними и этимъ послѣднимъ уменьшается еще болѣе, когда итогъ, и другіе одинаково защищаютъ легкость заключенія и легкость расторженія первичнаго брака. Въ сущности, весь споръ сводится къ терминамъ «гетеризмъ», «коммунальный бракъ» и т. п., которые одни ученые находятъ возможнымъ употреблять для обозначенія первоначальныхъ отношеній между мужчиной и женщиной, между тѣмъ какъ другіе ученые предпочли бы устранить эти термины, какъ неумѣстные и даже оскорбительные для достоинства хотя бы самаго первобытнаго человѣка.
Каутскій держится также взглядовъ, противуположныхъ воззрѣніямъ Лёббока, Спенсера и др., относительно дальнѣйшихъ превращеній семьи. Лёббокъ защищалъ мнѣніе, что первичный бракъ потерялъ свой коммунальный характеръ, благодаря захвату женщинъ въ видѣ военной добычи. При этомъ побѣдитель удерживалъ за собою исключительное право собственности на такую добычу; хотя и съ большою постепенностью, преодолѣвая сопротивленіе единоплеменниковъ, побѣдителямъ удалось отстоять это право и положить начало индивидуальному браку. Каутскій, напротивъ, полагаетъ, что хищническій бракъ долженъ былъ повести къ общности женъ, такъ какъ женщины, захваченныя на войнѣ, наравнѣ съ прочей добычей, должны были считаться достояніемъ всего племени. Онъ допускаетъ, однако, что послѣднее могло не предъявлять на нее своихъ правъ, въ случаѣ торжества права сильнаго. Но при допущеніи такого права, не все ли равно, когда оно проявляется надъ добычей — при самомъ захватѣ ея на чужой территоріи или позднѣе, въ предѣлахъ своего племени? Далѣе, Каутскій не дѣлаетъ различія между захватомъ-случайнымъ, когда добыча достается побѣдителю неожиданно, и захватомъ намѣреннымъ, когда женщину иного племени или рода похищаютъ для вступленія въ бракъ, который не допускается съ женщинами своего рода, какъ единокровными. Положеніе тѣхъ и другихъ, т. е. рабынь и женъ, должно было представлять извѣстныя различія; между тѣмъ Каутскій соединяетъ ихъ въ одну группу «военноплѣнныхъ женщинъ». На самомъ дѣлѣ онъ переноситъ въ позднѣйшее время то положеніе вещей, противъ котораго возставалъ раньше, признавая, что въ періодѣ «хищническаго брака», какъ онъ его называетъ, господствовало «материнское право». То, что у него называется «племенемъ», изъ котораго впослѣдствіи выдѣлились роды, благодаря экзогаміи, всего ближе соотвѣтствуетъ общественному строю, еще не успѣвшему выработать родовой организаціи. Каутскій стремится доказать, что именно хищническій бракъ привелъ къ этой послѣдней, образуя въ средѣ извѣстнаго племени разноплеменныя группы женщинъ, составившія собою роды. Но, устраняя такимъ толкованіемъ нѣкоторую натянутость объясненія морганистовъ, будто экзогамія произошла вслѣдствіе сознанія вреда родственныхъ браковъ, онъ все-таки не выясняетъ причины обширнаго распространенія ея, какъ обычая, довольствуясь произвольнымъ замѣчаніемъ, что, «чѣмъ дольше существовала экзогамія, тѣмъ больше она должна была входить въ плоть и кровь людей, и стала, наконецъ, инстинктомъ» (75).
Каутскій согласенъ, однако, что «превращеніе женщины въ простую собственность мужчины началось еще въ хищническомъ бракѣ и только закончилось въ покупномъ бракѣ» (79). Онъ полагаетъ также, что «только покупной бракъ представляетъ собою бракъ въ нашемъ смыслѣ слова и только онъ выработалъ ту форму семьи, къ которой можно примѣнить это слово» (90). Вмѣстѣ съ тѣмъ, онъ держится мнѣнія, что развитіе цивилизаціи «не улучшало, намъ обыкновенно полагаютъ, а ухудшало положеніе женщины» (89). По его воззрѣнію, покупной бракъ повелъ сперва въ родовой семьѣ къ замѣнѣ «материнскаго» права «отцовскимъ», т. *е. къ опредѣленности отца, къ родословной по его линіи и въ главенству его и, наконецъ, къ патріархальной семьѣ, съ ея особыми интересами и собственностью, переходившей къ дѣтямъ, что, понемногу, выдѣляло ее изъ клана или рода.
Книжка Каутскаго скорѣе всего можетъ быть полезна для указанія темныхъ мѣстъ и спорныхъ вопросовъ въ исторіи семьи и общества, устанавливающейся въ современной наукѣ. Сама по себѣ, эта книжка, со своимъ полу-полемическимъ характеромъ, немного дастъ читателю, незнакомому съ предметомъ. Переводъ ея еще болѣе требуетъ исправленія, чѣмъ предшествующая книга Энгельса, въ особенности, въ этнографическихъ именахъ, которыя неизвѣстный переводчикъ часто пишетъ латинскими буквами, предоставляя, повидимому, читателю произносить ихъ, какъ тому заблагоразсудится. Слѣдовало бы прибавить также, что книга переведена съ нѣмецкаго, чтобы у читателя не явилось предположенія, будто Карлъ Каутскій написалъ ее по русски.