Бернхард Келлерман править
Карин править
Карин освобожден. Карин окончил срок.
Сегодня, в этот день, так долго, долго жданный,
Куда б ни захотел, он мог направить путь,
На север, на восток, на юг или на запад.
Как птица в небесах, свободен был Карин.
Карин имел жену с кудрями золотыми.
Из тех, кто в рудниках работал с ним, никто
Ее не видел здесь. Она жила далеко,
За триста дней пути. Но волосы ее —
Их знали все вокруг. Их чудный блеск на солнце.
И знали, что они доходят до колен
И что его жена, расчесывая косы,
Ломает каждый год по несколько гребней,
И каждый знал, какой у ней прелестный голос,
Походку знал ее, улыбку, чистый взор
И даже вкус ее и в пище и в нарядах.
О да, его жену все знали хорошо.
Она жила у них в подземных коридорах
Всегда, как ночь, немых и черных рудников.
По вечерам она к огню садилась с ними,
И, даже песнь свою нередко оборвав,
Смолкали все на миг в невольном ожиданьи,
Не прозвучит ли вдруг под сводом рудника
Прозрачный, как хрусталь, и серебристый голос.
И это оттого, что каждый день Карин
Твердил им о жене, рассказывал часами,
Пока они внизу копали в темноте.
И много долгих лет он повторял рассказы.
Да, целых десять лет Карин был в руднике.
Он за жену свою, за золотые косы
Убийство совершил. Что до волос ее,
То их видали все. Карин имел плетенку
Из золотых волос, и на ночь каждый раз,
Поцеловав, ее он клал на изголовье,
И без нее заснуть не в силах был Карин.
Однажды друг его, чтоб в этом убедиться,
Плетенку утащил. Карин не мог заснуть:
Он проходил всю ночь; и ночь вторую также.
Потом стал говорить безумные слова;
Тогда товарищ вновь вернул ему плетенку,
Прощенья попросив. Карину вышел срок.
Куда б ни захотел, он мог идти повсюду.
В последний раз Карин принес ушат воды,
Дров наколол, потом собрал свой бедный узел
И положил туда плетенку из волос,
В подарок для жены взял камни и кристаллы
И взял свою скамью, с которой десять лет
Он не сходил почти. Вокруг стояли молча
Товарищи его. И было грустно им
И думать тяжело, что он их покидает
И с ним его жена, которая была
Для них так много лет единственной отрадой.
И наконец, когда Карин связал мешок
И подал руку им, то каждый, друг за другом,
Сказал: «Поклон жене, поклон ей передай!»
И развязать мешок пришлось опять Карину
Затем, что каждый дать подарок захотел,
Прося снести его на память златокудрой.
Кто трубку дал свою, кто дал блестящий камень,
Кто крестик, а один, кто был других беднее,
Тот пуговицу дал и дерева кусок,
Но вырезал на нем свой номер он и имя.
Мешок потяжелел, но принял всё Карин
С слезами на глазах: «Я передам подарки.
Я расскажу о вас. Я всё ей расскажу».
И каждому из них он тут же из плетенки
Дал по два золотых прелестных волоска.
Он их прижал к устам и положил им в руки,
В ладони грубых рук, израненных киркой.
Затем, подняв мешок, пошел он вглубь долины,
Держа свой путь на юг. И много, много раз
Карин смотрел назад. Товарищи там долго
Еще стояли в ряд, кивая и крича,
И скоро перестал он голоса их слышать,
Но всё же видел их, махающих ему
Платками. Наконец — они едва виднелись.
Казалось, что кривой, поломанный забор
Стоял еще вдали на сумрачной равнине.
Поспешно шел Карин. Ведь добрых триста дней
Он должен быть в пути, так времени напрасно
Карин не мог терять. И на десятый день
Придя в одно село, спросил он о дороге.
«Как мне теперь идти? Куда направить путь?
Мне нужен город, тот, в котором сотня башен».
Его никто не знал. Но слышали о нем.
Тогда пришел пастух, служивший раньше в войске,
Он этот город знал. — «Иди вверх по горе,
Всё вверх, но, старичок, ведь это путь далекий,
Наступит осень там, пока ты добредешь». —
«Тот город не конец еще моей дороги,
Я лишь тогда, мой друг, приду к себе домой,
Когда уже вы вновь пойдете сеять в поле, —
Сказал ему Карин, — иду к моей жене».
Тогда вокруг него все разразились смехом:
«Идет к своей жене! Пожалуй, полземли
Он должен обойти, пока дойдет! Слыхали?»
Карин же взял мешок и вновь пошел к горе.
В другом большом селе опять случилось то же,
И вновь смеялись все, когда Карин сказал,
Что он идет к жене и будет дома после
Того, как здесь они уже окончат сев.
«Вот человек, к жене идущий за полсвета,
Подобного никто не видел никогда,
Идет к своей жене! Вот старый дурачина!»
Названью стариком был удивлен Карин, —
Ему и сорок лет еще не миновало.
Когда он подходил к десятому селу,
Все жители к нему со смехом шли навстречу.
«Так ты идешь к жене? За тридевять земель?» —
«Что он несет в мешке? Сокровище там, что ли?»
Карин молчал в ответ. Он бодро шел вперед
И вел, всё вел с женой вполголоса беседу.
Рассказывал он ей о темном руднике,
Товарищах своих, и день за днем печальным
Всю жизнь свою он раскрывал пред ней.
Он рассказал жене о всем, о куче камня,
Служившей много лет для них календарем,
В ней было сто камней, и, каждый день по камню
Из кучи взяв, они чрез сотню долгих дней
Кончали всю, тогда устраивали праздник:
Плясали, пели все, и долго, до утра
У них горел огонь и не смолкали речи.
И праздников таких он прожил тридцать шесть.
Он говорил жене, как все ее любили
И каждый много раз расспрашивал о ней,
И что порой, когда над хижиной убогой
Висел гнетущий мрак, унынье и печаль
Томили их сердца, они его просили
Спеть песенку жены иль рассказать о ней.
И это всё он ей передавал подробно.
И много кой-чего он мог ей рассказать,
Когда Карин кончал, то начинал он снова.
И каждый раз полней и ярче вспоминал
И был безмерно рад, что и на самом деле
Расскажет всё жене, когда она пред ним
Предстанет, как в лучах горя, сияя счастьем,
Улыбкою своей и золотом волос.
Мечты его несли как будто бы на крыльях.
Он в нетерпеньи шел нередко по ночам,
В глубокой тьме, пока, вконец изнеможенный,
Не падал на пути. И громкий слух о нем,
О старом чудаке, идущем за полсвета
Домой к своей жене, — прошел по всей стране.
Везде, где шел Карин, встречал он любопытных
И видел лица их из каждого окна,
Когда он брел смешком по улицам; и всюду
Карина громкий смех встречал и провожал:
«Ну, не чудак ли он? Взгляните — его ноги
Скривились от ходьбы». И вот в конце концов
Уже собак своих с цепей спускали люди,
И зубы их Карин изведал много раз.
А дети их гурьбой бежали по дороге
И дергали мешок, и много раз над ним
Летели камни вслед. А люди пожилые
От хохота над ним держались за живот.
И часто ложный путь указывали люди.
Доверчивый Карин нередко заходил
В непроходимый лес, в опасные болота
И снова шел назад. Безумный человек,
Глупец, к своей жене идущий за полсвета!
Насмешки их и злость не трогали его,
Но с каждым новым днем сильнее билось сердце.
Он устали не знал. Сиял в его глазах
Спокойный тихий свет. И часто по дороге
Он принимался петь. Мешок его, мешок
Со всем, что было в нем, с подарками, скамейкой,
Который для него вначале был тяжел
И так давил его, заставил пригибаться,
Лежал теперь, как пух неслышный, на плечах,
И каждый раз, когда усталость или голод
Испытывал Карин, то доставал свою
Из золотых волос заветную плетенку
И прижимался к ней обветренным лицом —
И тотчас новых сил он ощущал приливы.
Когда с своим мешком он проходил в полях
И если громко пел, работавшие в поле
Смотрели вслед ему, смеяся и крича.
Но странно — смех людей уж не звучал как будто
Насмешкою былой. Когда же он пришел
В тридцатое село, то жители стояли
С улыбкой на устах, и если кто из них
Насмешки начинал, то и смолкал тотчас же.
Карина взор сиял; кивал он головой.
В сороковом селе снимали люди шапки,
Когда он мимо них с улыбкой проходил.
«Вот этот человек к своей жене шагает
За тридевять земель», — качая головой,
Твердили, вслед смотря. Порой случалось даже,
Что кое-кто из них к Карину на пути
Радушно подходил с простым и добрым словом
И предлагал ему и пищу и ночлег.
Казалось, что они стекались издалека,
Чтоб на него взглянуть, так много было их,
И необычный свет горел у них во взорах,
Как будто бы и в них Кариновых очей
Сиянье перешло. Гонцов ему навстречу
Стал высылать народ. Кратчайшие пути
Гонцы ему теперь указывали всюду:
«Вот, полем здесь пройди, — советуют они, —
Здесь мягче путь для ног, идущих издалека».
Хозяин же избы, где он нашел ночлег,
Когда он уходил, сказал ему с улыбкой:
«На этой вот скамье, здесь ночевал Карин —
Карин, к своей жене идущий за полсвета;
Запомнят это все и правнуки мои».
Однажды человек седой, как лунь, к Карину
Привел свою жену-старушку и сказал:
«Мы тоже, видишь ли? — мы тоже друг за друга
Готовы жизнь отдать и любим посейчас.
И если б не любовь, — что было бы из жизни?»
Когда Карин пришел в сто первое село,
Навстречу несся гул, дрожал, казалось, воздух.
«Карин! — кричали все. — Карин!» Он снял мешок
И отдал им поклон. И вновь спешил он дальше,
Но люди шли за ним. «И мне, и мне с тобой
Позволь пойти, Карин, у нас одна дорога».
Карин не возражал. И если пел Карин, —
Тогда молчали все. И громкий звучный голос
Летел туда, вперед. Карин спешил за ним.
Он пел своей жене одни и те же песни:
«Ты видишь ли, жена, вот я иду к тебе,
Был мрачен наш рудник и бесконечно время.
Казалось — многим дням не суждено конца;
Порой немая ночь стояла неподвижно.
Жена моя! На юг, на твой далекий юг
Смотрел я без конца и вечером и утром.
И имя повторял. „О ветер, отнеси
Мой поцелуй жене! — кричал я. — Небо, небо,
Взгляни в ее окно и тихо улыбнись“.
Сияет солнце вновь, назад уходят горы,
И я иду к тебе, к тебе, моя жена!»
Так пел Карин, и все внимали этой песне.
И трепет проникал в их бедные сердца,
Согретые теперь какой-то новой жизнью.
Карин идет, идет… И вот уж наконец
Виднеется вдали и город с сотней башен.
И что же видит он: на городских стенах
Весенним ветерком колышутся знамена
И пестрые венки висят на воротах.
И девушки, к нему бегущие навстречу,
Все в белом и в цветах, и машут, и кричат:
«Карин! Карин, к жене идущий за полсвета!»
И собран у ворот весь городской совет.
Карин идет вперед и вот уж видит лица
И золотую цепь на шее старика.
И смолкло всё вокруг, и, подойдя к Карину,
Старик заговорил на чуждом языке.
Все, как один, тотчас же сняли шляпы.
Тогда старик сказал: «Карин, пусть Бог тебя
Благословит в пути». Спустив мешок на землю
И трижды поклоняясь, взволнованный Карин
Был очень удивлен и тихо засмеялся.
«Ты видишь ли, жена, — сказал он, — как весь свет
Относится к тебе, любя и почитая?»
Весь город ликовал. На улицах ковер
Насыпан из ветвей и из цветов душистых.
У каждого окна, прекрасные как сон,
Стояли женщины, махавшие платками,
Бросавшие цветы. Карин сбирал цветы
И клал их в свой мешок. «Тебе, тебе, далекой,
Я отнесу цветы. Тебе, моей жене».
Так пел Карин, идя чрез город с сотней башен.
«Позволь помочь, Карин. Дай понести мешок», —
Просил его народ. Карин не соглашался:
«Я должен сам нести мешок. Благодарю».
Да он и не тяжел, а кости стали толще.
Уж он почти совсем не чувствовал мешка,
И как же был он рад при мысли об отдаче
Своей жене всего, что нес он на плечах:
Всех маленьких вещиц, и пуговиц, и трубок,
Всех маленьких вещиц, твердивших о любви.
И с той поры везде, куда Карин являлся,
Казалось, что идет пророк иль властелин,
И колокольный звон, и крик, и ликованье…
Казалось, целый свет — один сплошной восторг,
И вся страна была лишь колокол единый.
И весть о нем, о том, кто тридесять земель
Прошел к своей жене, из уст в уста летела
И, взволновавши свет, неслась по городам
Через дремучий лес, через моря и реки.
И мир, весь Божий мир почувствовал расцвет
Каких-то новых сил. Дрожал от песен воздух,
И север пел, и юг, и запад, и восток.
Казалось, что поют повсюду миллионы
Созвучных голосов. И наконец Карин
Пришел к родной стране. И был там холм высокий,
Он на него взошел. Увидел с высоты
Реку родной страны, широкой светлой лентой
Обвившую всю даль. Он руки к небесам
Простер и произнес жены святое имя.
Долина ожила и двинулась к холму;
И шествие внизу казалось бесконечным,
Похожим на змею, обвившую весь мир.
Вот музыка слышна. Колышутся знамена.
Карин ускорил шаг. И радость и восторг,
Похожий на боязнь, он чувствует невольно.
Он мог уж различать идущих впереди.
Высокий балдахин несли они, качая;
Шла женщина под ним. У женщины, как снег,
Вся белая коса, но прежняя походка.
И прежние глаза. Карин ее узнал,
И, бросив свой мешок, упал он на колени;
И слезы полились. Он громко зарыдал.
И женщина, как он, склонилась и рыдала.
Источник текста: Арк. Селиванов. Город мертвых. Стихотворения. — СПб, 1907. С. 71-80.