Карикатуристы (Дорошевич)

Карикатуристы
автор Влас Михайлович Дорошевич
Опубл.: 1914. Источник: az.lib.ru

Дорошевич В. М. Воспоминания

М., «Новое литературное обозрение», 2008.

КАРИКАТУРИСТЫ

Суббота.

Редакционный день «Будильника».

В крошечной комнатке, где повернуться негде, во дворе, в доме Малкиеля, на Тверской, собрались:

— Московские карикатуристы. Приполз Лавр Лаврович Белянкин. Старик.

Остаток давних лет.

Карикатурист старого «Развлечения», кажется — еще «Искры». Воспоминание героических времен русской юмористики, — Курочкиных, Миллера.

Он рисует злющие карикатуры: По любви и по привычке. Он состоятельный человек. Пользуется известностью как художник:

— Как последний миниатюрист.

Он только что, вместе с П. И. Кичеевым, бросил «Развлечение». Там они занимались такими увеселениями.

П. И. Кичеев встретил своего родственника, работавшего репортером в «Русском курьере».

— Не слыхали ли, Петр Иванович, чего-нибудь новенького?

— Да что ж новенького? Про колокол в Страстном монастыре ты, разумеется, знаешь.

— Что про колокол? Про какой колокол?

— Как, не слыхал? Вся Москва говорит! В Страстном большой колокол лопнул. Эх, ты, горе-репортер! Ты, может, и про близнецов не слыхал?

— Петр Иванович! Про каких близнецов?

— На Бронной одна женщина у акушерки сиамских близнецов родила. Да что ж это ты ничего не знаешь? Выгонит тебя твой кислощейный.

«Кислощейный» — так звался в Москве издатель «Русского курьера», фабрикант игристых вод Н. П. Ланин.

Репортер побежал к Москворецкому мосту, в «Русский курьер», писать про колокол и близнецов.

А Кичеев пошел на Чистые пруды, в «Развлечение».

«Обрабатывать кислощейного».

Он в стихах, Л. Л. Белянкин в рисунках.

Это случилось во вторник.

В среду «близнецы» и «колокол» появились в газете.

«Развлечение» выходило по четвергам.

И в четверг в «Развлечении» появилась страница карикатур.

Был нарисован лопнувший колокол, какие-то необычайно страшные близнецы, лицом похожие на Ланина.

Ланин сидел в ванне, в которую лили фруктовую воду и из которой летели дикие утки.

Серия карикатур заканчивалась портретом А. Я. Липскерова, издателя «Новостей дня».

По паспорту тогда «мастер пестрядинного цеха», — Липскеров изображен был со сжатыми кулаками и бешеным лицом.

Зол Пестрядинный, что не он

Пустил о колоколе звон.

Бедного репортера выгнали за вранье.

И он остался без куска хлеба.

Ланин был в отчаянии и хотел прекратить «Русский курьер».

— Что ж это? Ничего, кроме смеха, на мою голову!

Даже философски ко всему равнодушный А. Я. Липскеров был поражен:

— Меня-то за что?

Так «развлекались» Кичеев с Белянкиным в «старой Москве». Белянкин привык рисовать еще:

— «С духом».

Из уст нарисованных вились ленточки, и на ленточках было написано, кто что говорит.

Но это было уж:

— Совсем других времен.

«Дух» в «Будильнике» пришлось уничтожить, но злость осталась.

Белянкин был остатком тех времен, когда рисовали и писали:

— Зло.

Под пятою цензуры общественное мнение извивалось в бессильной злобе, как раздавленный червяк.

Но зато уж если кого удавалось коснуться!

Надо было рисовать так, чтобы нарисованный «чувствовал», злился, страдал.

Чтоб ему носа никуда нельзя было показать.

Чудесный портретист-миниатюрист Белянкин удивительно улавливал сходство.

В редакционную «коробку» «Будильника» влетел Чемоданов. «Сам»:

— Михайло Михайлович.

Маленький, с нечесаной бородой, с торчащими в разные стороны вихрами.

Одна из тех фигур, которым в те времена долго-долго смотрел вслед, не мог оторвать глаз околоточный:

— Не взять ли?

Как раз во время лорис-меликовской «диктатуры сердца»1, когда положение печати стало чуть-чуть улучшаться, когда после гробовой тишины только «начали говорить», М. М. Чемоданов «прогремел» своей карикатурой в «Свете и тенях».

— Наши средства для разрешения насущных вопросов. Тогда в цензуру представлялись карандашные наброски. Чемоданов представил цензору эскиз.

Сверху — указанная надпись. Внизу две чернильницы с гусиными перьями.

Выходило, что «нашими средствами для разрешения насущных вопросов» является:

— Печать. Цензор подписал.

Чемоданов по разрешенному эскизу сделал рисунок. Слова:

— Наши средства — сделал из силуэтов солдат, бьющих в барабан, несущих розги, прицеливающихся из ружей.

Гусиные перья нарисовал так, что их скорее можно принять за бревна. Надпись:

— Для разрешения насущных вопросов — написал такой вязью, что ее можно было принять за доску.

Опустил эту надпись на самые перья.

А «хвост» под буквой «у» в слове «насущных» пустил вниз петлей.

Получилась виселица.

«Наши средства для разрешения насущных вопросов» — солдаты, розги, расстрелы и виселица, поддерживаемая печатью.

Старика-цензора отставили за несколько месяцев до пенсии.

Лучший из сатирических журналов «Свет и тени» закрыли на шесть месяцев, и он кончился навсегда.

В Московском цензурном комитете получили засилье самые отвратительные жабы реакции.

По всей печати пошли строгости давно не виданные.

— Вот что значит распустить. Русская юмористика была придушена. Везде видели «намеки».

Русская карикатура задушена совсем. «Политика» ей больше и не снилась. Чемоданов:

— Сделался знаменитостью.

Высланный из Москвы, он сотрудничал в юмористических журналах на юге и вернулся в ореоле:

— Революционера.

В «Будильнике» он рисовал карикатуры:

— На либеральные темы.

Все больше изобличал домовладельцев:

— В антисанитарии. Подчас было тошно смотреть.

Тучному домовладельцу, например, перекачивали в рот содержимое ассенизационной бочки. Но это рисовал:

— Сам Чемоданов.

И никто не решался возразить.

— Прослывешь ретроградом. Фантазия у него вообще была мрачная. Псевдоним он себе выбрал тоже мрачный:

— Червь.

И каждую неделю в «провинциальной страничке» ел провинцию. Потом он забросит все эти «художества», вспомнит, что он врач, откроет зубоврачебный кабинет и займется зубной практикой. Но пока он носил титул:

— Самого либерального карикатуриста.

В редакционную «коробку» вошел третий карикатурист «Будильника» — Чичагов.

Весь корректность, весь элегантность.

И синий пиджак, и темно-серые полосатые брюки, как тогда носили, и галстук, — и даже то, «чего ни у кого нет»:

— Булавка.

Бородка. Бобриком волосы, волосок к волоску. Хочется погладить бобер.

И любезнейшая улыбка.

У него нет ни злобы, ни либерализма.

Он рисует:

— Модные картинки. Очень красивые рисунки.

Барыня сидит, мужчина стоит. Барыня стоит, мужчина сидит. Барыня на кушетке, мужчина в кресле. Барыня завязывает ботинок, мужчина кусает набалдашник палки.

Всегда — очень хорошенькая барыня.

Всегда — очень элегантный мужчина.

Приятно смотреть.

Цензору и публике.

Белянкинский рисунок пройдет в номер один, чемодановских два, чичаговских сколько угодно.

Он тот писатель, он тот карикатурист, который во времена самой свирепой реакции говорит цензуре:

— Вы думаете нас задушить? Никогда!

Вы придушите мысль, вы задушите слою. Но нас — никогда.

— Я извернусь в самую трудную минуту. Смотрите, как «мило» я умею рисовать. Вы принуждены меня пропускать. Нас не убьете!

Это та «преснятина», после которой публика, как голодная, рванется на отпечатки окровавленных рук в «Пулемете», на рисунки иссеченных спин, на «юмористические» картинки, на которых нарисованы горы трупов.

Белянкин, Чемоданов, Чичагов.

Три представителя трех разных эпох.

Здесь, в этой редакционной «коробке», — это всплески далеких волн.

«Злых» шестидесятых годов, бурных восьмидесятых, покладистых девяностых.

У «Будильника» есть и еще художники, но в «коробке» они не появляются.

Блестящий, талантливый Шехтель забыл уже те времена, когда он стрелялся и взапуски с Николаем Чеховым рисовал такие очаровательные женские силуэты.

Он — знаменитый архитектор.

— Строит домики из сторублевых бумажек! — «шипит» Лавр Лаврович Белянкин.

Но не забыл старых друзей.

И от времени до времени присылает в «Будильник» прелестный рисунок.

Как карточку на Новый год.

— Жив и помню.

Левитан присылает красивые, художественные рисунки, в которых нет ничего юмористического.

Это «художественная» сторона «Будильника».

«Литературная» набилась в «коробку» так, что коробка стала действительно коробкой сардинок.

Басит Антоша Чехонте.

Грохочет своим чудесным баритоном огромный, жизнерадостный А. В. Амфитеатров.

Умной и тонкой улыбкой улыбается Пассек.

Будущий ректор Юрьевского университета. Будущий страстотерпец2.

И дерзко смотрит П. А. Сергеенко. Еще ни сахара, ни елея. Будущий толстовец3, а пока, извините:

— Эмиль Пуп.

Как всех разбросала судьба!

— Это невозможно! — корректно смеется «бог корректности», редактор А. Д. Курепин и громко читает пародию Амфитеатрова на оперу Серовой «Уриель Акоста»4.

Я евреям донесу, донесу:

Жрет Акоста колбасу, колбасу.

— А что? Разве не смешно? — хохочет Амфитеатров.

— Добрый мой, слишком смешно! — жалуется издатель, бесконечно милый В. Д. Левинский. — «Будильник» смеется серьезно!

Я вдруг чувствую, что меня кто-то вместе со стулом поднимает на воздух. И «снизу» раздается голос:

— Не беспокойтесь! Я вас опять на место поставлю. Мне на минутку к столу!

Это:

— Гиляй.

Общий друг В. А. Гиляровский.

Он тут же сочиняет «подпись» к карикатуре по поводу последней катастрофы.

Отчего это буксы горят

На железной дороге на нашей?

Инженеры, — так все говорят, —

Масло съели все будто бы с кашей!

— Володя!

— За такие стихи в Петербурге убивают!

— Не нравится? Ну, не буду. Я сейчас другое. И сейчас же сочиняет другое.

— Братцы! Кому табачку?

Но вот номер «Будильника» готов.

Злющая страница Белянкина, две либеральных обличительных страницы Чемоданова, красивые рисунки Чичагова. Шехтель, Левитан. Есть рассказ Чехова, пародия Амфитеатрова. Но надо, чтобы все это:

— Дошло до публики!

Чтобы «он» вынул из кармана двугривенный и кунил номер.

Двугривенный! Подумайте!

Надо его увлечь! Надо соблазнить!

И вот в «коробку» втискивается Антон Иванович5 Кланг.

— Наш милый Антон Иванович. Его иначе не зовут.

Его иначе и нельзя назвать.

Все свои.

Но он сконфужен.

Потому что он сама скромность.

— Здравствуйте, милый Антон Иванович!

— Ох! Разве я с вами еще не здоровался? Он способный художник.

Но судьба, — что одно и то же, что нужда, — забила его в литографию Шацкого.

Он раскрашивает номера «Будильника»:

— В три краски.

Но делает из них семь.

Из желтой и синей зеленую, как-то добивается чего-то вроде оранжевой.

«Через сетку»:

— Пускает тельную6.

Кладет красную на черную:

— Пунцовый бархат!

Пускается во все тяжкие.

Это он делает «лицо» «товару»: Чехову, Амфитеатрову. Он должен соблазнять публику! Заставлять ее раскошелиться на двугривенный!

Он принес «из машины» готовый номер.

— Чудесно!

— Номер очень эффектен!

Он краснеет, конфузится.

— Можно бы лучше, да…

И, — чудак, — начинает изъяснять все недостатки своей работы.

Он художник-рисовальщик и сам.

Он свои «страницы» не носит в редакцию, а подкидывает.

Как незаконных детей.

«Когда никого нет».

Принесет, положит перед Курепиным:

— Вот я тут…

И поспешит уйти:

— У меня в литографии там…

Он скромен.

Он скромно жил и скромно умер.

На днях я прочел в газетах несколько строк:

«На Ваганьковском кладбище опущено в землю тело скончавшегося А. И. Кланга, художника и карикатуриста».

И мне показалось, что «милого Антона Ивановича» грешно отпустить в царство вечного покоя без доброго слова.

Я задумался о нем, и теплым туманом меня обволокли воспоминания. Мне показалось, что образы старых «карикатуристов» и журнала, который «тихо смеялся» в дни гробовой тишины, не лишены и общественного интереса.

Если я ошибся, простите, что даром потревожил тени «старой Москвы»7.

КОММЕНТАРИИ

править

Впервые: Рус. слово. 1914. 4 марта.

1 «Диктатурой сердца» в обществе назвали либеральную политическую линию главного начальника Верховной распорядительной комиссии по охране государственного порядка и общественного спокойствия (с февраля 1880 г.), министра внутренних дел (с августа 1880 г. по май 1881 г.) М. Т. Лорис-Меликова.

2 Е. В. Пассек отстаивал на ректорском посту университетскую автономию, за что преследовался властями, против него было возбуждено судебное дело (см.: Амфитеатров А. В. Евгений Пассек // Амфитеатров А. В. Собр. соч.: В 10 т. М., 2003. Т. 10, кн. 2).

3 В 1890-х гг. П. А. Сергеенко увлекся толстовскими идеями, вошел в близкое окружение Л. Н. Толстого, выпустил о нем ряд книг: «Как живет и работает граф Л. Н. Толстой» (М., 1898), «Л. Н. Толстой. Жизнь и творчество. 1828—1908» (Вып. 1—3. СПб., 1909—1910; совместно с Н. Г. Молоствовым), «Толстой и его современники: Очерки» (М., 1911).

4 Опера была поставлена в Большом театре в 1885 г.

5 Правильно — Иван Иванович.

6 Краска телесного цвета.

7 В. А. Гиляровский в очерке «Будильник» приводит иной текст (источник которого не установлен) Дорошевича, рисующий атмосферу в редакции журнала:

"Вспоминаются строки, написанные об этих собраниях В. М. Дорошевичем: «Рассказы в этом журнале писал Антоша Чехонте и по субботам, в редакционный день, гудел баском:

— Вот буду знаменитостью, — стану брать по пятнадцать копеек за строчку. Огромный А. В. Амфитеатров пишет пародии — гомерический хохот стоит в редакции, когда их читают.

Бен-Иохаи поет у него — в пародии на „Уриеля Акосту“, оперу Серовой:

Я евреям донесу,

Донесу!

Жрет Акоста колбасу,

Колбасу!

П. А. Сергеенко — тот, что теперь вкушает только репу, говорит:

— Милые, ведь ей не больно! — и подписывается… сказать страшно: Эмиль Пуп.

Как буря влетает в редакцию Гиляй — В. А. Гиляровский, — схватывает стул, на котором сидит сотрудник, и относит в другой угол:

— Не беспокойся, я тебя опять на место поставлю! — и сыплет под общий хохот экспромтами.

— До чего вы только доболтаетесь! — машет рукой А. Д. Курепин, — самый корректный, самый интеллигентный из редакторов в мире, мягкой, любезной рукой сдерживающий всю эту ватагу, готовую поднять на смех кого угодно, что угодно.

А милый В. Д. Левинский говорит, возвращая „рукопись“ для переделки:

— Батька, длинно!

— Владимир Дмитриевич!!! Всего — четыре строки!

— Добрый мой, эту мысль можно в трех строках уложить. Сократите! Какай школа!

И среди этой молодой жизнерадостной компании — Пассек; у него был настоящий юмор — способность смешить, не улыбаясь»" (Гиляровский В. А. Собр. соч. М., 1960. Т. 2. С. 172—173).