Карл Радек. Портреты и памфлеты. Том второй
Государственное издательство «Художественная литература», 1934
КАПИТАЛИСТИЧЕСКОЕ РАБСТВО И СОЦИАЛИСТИЧЕСКАЯ ОРГАНИЗАЦИЯ ТРУДА
правитьКогда руководители капиталистических трестов и представители капиталистических партий, существующих на деньги этих трестов, когда продажная пресса вопит теперь в исступлении о рабстве в СССР, то только людям, не знающим истории социализма, это кажется чем-то необыкновенным. Понятно, тот факт, что именно теперь лозунг борьбы против «советского рабства» выдвинут с такой силой, имеет сугубо актуальное значение. При помощи этого лозунга заправилы мирового империализма пытаются найти смычку с профессионально организованными рабочими, пытаются внушить отсталым рабочим массам, что их заработной плате, и так очень низкой, угрожает еще конкуренция со стороны «дешевого» вывоза СССР, «опирающегося на неоплаченный труд». При помощи этой кампании твердолобые пытаются перетянуть на свою сторону вожаков профсоюзов и облегчить, таким образом, «рабочему» правительству Англии переход в стан открытых врагов СССР, заставить его открыто присоединиться к той подготовке интервенции, которая проводится влиятельнейшими кругами империализма. Если удастся добиться открытой сделки Франции и Англии против СССР, то можно будет заставить и другие страны Европы принять участие в этой подготовке.
Но если дело идет об идейном оружии, которое «враги рабства», вроде пресловутого Джойнсона Хикса или почтенного епископа Дергемского, выдвинули Против СССР, то это оружие их так старо, как стара борьба идеологов капитализма против социализма.
Как только стала создаваться социалистическая литература, еще до начала современного рабочего движения или при первых его шагах, идеологи капитализма в лице представителей вульгарной экономии — все эти Маккулохи, Сей, Фошеры, Шульце-Деличи — доказывали, что, во-первых, мир может развиваться только на началах частной инициативы, и, во-вторых, что если бы социализм победил, он означал бы какое-то модернизированное рабство и сделал бы весь мир одной громадной казармой.
Когда рабочее движение разрослось, когда рабочий класс заставил буржуазию дать ему избирательное право и в парламентах появились представители рабочего класса, тогда представители буржуазии провоцировали на парламентской трибуне дискуссии о том, как будет выглядеть государство будущего. И главным их аргументом служило всегда утверждение, что социализм будет казармой, режимом принуждения, что он будет восстановлением рабства. Отвечая на эти аргументы, Жюль Гед, Бебель и др. говорили: каков социализм, это еще будет видно. Но социализма пока нет. Сейчас можно только наблюдать, как обстоит дело с капиталистической свободой. И в ответ на мрачные картины будущего социалистического «рабства» они давали картину капиталистической «свободы», которая является свободой на словах, а на деле рабством миллионов трудящихся.
Сегодня, после 13 лет пролетарской революции, мы имеем уже опыт, позволяющий нам видеть главные направления в развитии организации труда при социализме и главные формы этой организации значительно яснее, чем это могли видеть основоположники социализма. Но достаточно открыть «Коммунистический манифест», чтобы увидеть, как гениально предвидели Маркс и Энгельс направление развития организации труда при социализме. Намечая переходные меры социалистической революции, Маркс и Энгельс в качестве 7-й общей меры называют «увеличение числа государственных фабрик и орудий производства, возделывание и улучшение полей по общему плану». А в пункте 8-м требуют «одинаковой трудовой повинности для всех, учреждения промышленных армий, Т особенности для земледелия». Мы видим, таким образом, что уже основоположники современного социализма были одновременно знаменоносцами «рабства», в котором нас теперь обвиняют такие защитники свободы, как представители английского и французского империализма.
Таким образом СССР осуществляет задачи, которые ставил себе пролетариат в лице своих лучших представителей в самом начале своего революционного движения. А представители капитализма не нашли для борьбы с пролетарской революцией, осуществляющей заветы своих учителей, других аргументов, кроме тех, которые выдвигали представители капитализма против рождающегося социалистического движения. Наш сегодняшний спор с Джойнсонами Хиксами и епископами дергемскими разрешится в величайших классовых боях. Епископа Дергемского и его хозяев никто не убедит, и мы не думаем убедить их, продемонстрировав историю этого спора, продолжающегося сотню лет. Но история этого спора позволит лучше подойти к колеблющимся отсталым элементам в рабочем движении, на которые рассчитана кампания дергемских епископов. Идея свободы опоганена капитализмом, попрана ежедневными фактами экономического закабаления пролетариата, выхолащиванием буржуазной демократии в одних странах, господством фашизма в других, она все-таки — последняя идея, при помощи которой буржуазия пытается удержать в своих руках влияние на колеблющиеся и отсталые элементы рабочего класса. Для этих элементов важно представить этот более чем столетний спор социализма с капитализмом в свете великой исторической проверки.
В своей исторической книге «Положение рабочего класса в Англии в 1844 г.» Энгельс писал:
«Юридически и фактически рабочий есть раб имущего класса — буржуазии, настолько ее раб, что он продается, как товар, цена на который, как и на всякий другой товар, повышается или понижается. Повышается спрос на рабочих — они повышаются в цене; понижается спрос на них — и цена на них понижается; если спрос на них понижается настолько, что известное число рабочих не находит сбыта, „остается на складе“, то им приходится лежать про запас, а так как этим не проживешь, то они умирают с голоду. Ибо, говоря языком политической экономии, затраченные на поддержание жизни суммы не „воспроизведут себя“, будут выброшенными деньгами, а на это никто своего капитала не даст. Все отличие от старого откровенного рабства состоит в том, что современный рабочий кажется свободным потому, что он продается не раз навсегда, а по частям: на день, неделю, год, и потому, что не один собственник продает его другому, а он сам, вынужден себя продавать, ибо он раб не одного человека, а всего имущего класса. Для него существо дела не меняется, и если эта иллюзия свободы и должна ему давать некоторую реальную свободу, то зато, с другой стороны, в теперешнем его положении имеется еще та невыгода, что никто не гарантирует ему средств существования и что буржуазия может его каждый момент лишить заработка и обречь на голодную смерть, если она не нуждается ни в его работе, ни в его существовании.
Для буржуазии же настоящее положение дела несравненно выгоднее, чем старое рабство: она может когда угодно отказать своим рабочим, не теряя при этом вложенного капитала, и вообще труд обходится ей гораздо дешевле, чем обошелся бы труд рабов, как это рассчитал ей в утешение Адам Смит» (Фридрих Энгельс, «Положение рабочего класса в Англии в 1844 году». Изд. Ин-тд Маркса и Энгельса. Гиз, 1923 г., стр. 129—130).
Эту мысль Фридрих Энгельс подробно развивает несколько лет спустя в своей брошюре «Принципы коммунизма», которая является первым наброском «Коммунистического манифеста». Он ставит в ней вопрос: чем отличаются пролетарии от рабов? И отвечает следующим образом:
«Раб продан раз навсегда. Пролетарий должен продавать сам себя каждый день и каждый час. Раб является собственностью своего господина и уже вследствие заинтересованности последнего пользуется обеспеченным существованием, как бы жалко оно ни было. Каждый отдельный пролетарий является, так сказать, собственностью всего буржуазного класса. Его труд покупается только тогда, когда кто-нибудь в нем нуждается, и поэтому он не пользуется обеспеченным существованием. Существование обеспечено только рабочему классу в его целом. Раб стоял вне конкуренции, пролетарий подчинен конкуренции и ощущает на себе все ее колебания. Раб считается вещью, а не членом буржуазного общества. Пролетарий признается личностью, членом буржуазного общества. Раб может жить в лучших условиях, чем пролетарий, но пролетарий принадлежит к обществу, стоящему на более высокой ступени развития, и сам он стоит на более высокой ступени, чем раб. Раб может освободить себя, отменив из всех институтов частной собственности одно только рабство, благодаря чему он станет пролетарием, пролетарий же может освободить себя, только отменив частную собственность вообще». (Маркс и Энгельс. «Коммунистический манифест». Изд. Ин-та Маркса и Энгельса. Гиз, 1923 г., стр. 342).
Мы видим, что сравнение положения рабочего класса при капитализме с положением рабов не было для Энгельса агитационной фразой. Он изучает сходство и отличие обеих этих формаций эксплоатации чужого труда. Много лет спустя, Маркс в своем главном научном труде, в котором взвешено каждое слово, пишет; «Только форма, в которой выжимается добавочный труд из непосредственных производителей — рабочих, отличает экономические общественные формации, например общество, опирающееся на рабство, от общества наемного труда». («Капитал». Немецкое издание 1921 г., том I, стр. 169).
Оценка капиталистического наемного труда, как отличающегося только своей формой от рабства, не является особенностью марксизма. Наоборот, вся социалистическая литература всех стран, предшествующая Марксу и Энгельсу, исходила из этой оценки. Мысль эту в разных формах можно найти не только у всех социалистических писателей Франции и Англии в начале XIX столетия, но даже у таких буржуазных писателей, как Карлейль, который, видя все ужасы первоначального накопления капитализма, с большой силой выдвигает ее и в своей книге о чартизме и в своем блестящем труде «Прошлое и настоящее».
Понятно, люди, эксплоатирующие рабочий класс, никогда не признают правильности этой мысли. Ведь они, выжимая труд из рабочего класса, называют себя «работодателями». Но не может быть даже попытки опрокинуть это сравнение Энгельса и Маркса с точки зрения социалистической теории, ибо это означало бы отрицать факт, что рабочий класс является экономически угнетенным классом. Если же он экономически не угнетен, то зачем тогда нужен социализм, зачем нужно освобождение рабочего класса?
Но — ответят социалисты на словах,, а на деле прислужники капитала — с того времени, когда Маркс и Энгельс сравнивали наемный труд с рабством, прошли уже десятки лет, и за эти десятки лет развились не те стороны положения рабочего класса, которые позволили Энгельсу говорить в своем «Положении рабочего класса в Англии», что современный рабочий находится в худшем положении, чем раб, а те стороны отличия от рабства, на которые Энгельс указывал со всей своей научной добросовестностью, которая не покидала его и в самых популярных брошюрах, Когда он говорил, что «пролетарий принадлежит к обществу, стоящему на более высокой ступени развития, и сам стоит на более высокой ступени, чем раб», что «раб считается вещью, а не членом буржуазного общества; пролетарий признается личностью, членом буржуазного общества».
В эту точку бьют всегда реформисты. Когда в 1914 г. в начале войны Эрнест Гейльман, тогдашний редактор реформистской газеты в Хемнице и один из главных глашатаев социал-империализма, теперешний председатель социал-демократической фракции прусского ландтага, поместил в переводе речь Перикла над гробом афинян, погибших на войне со Спартой, речь, в которой этот вождь рабовладельческой демократии превозносил погибших за то, что они хотя и бедные, но отдали жизнь за отечество в качестве свободных граждан, я написал Гейльману, этому поставщику рабов для современных рабовладельцев: "Бедные, но свободные афиняне погибали за рабовладельческую демократию, которая кормила их замечет рабов. При чем тут пролетарии, погибающие за империализм? Они ведь сами рабы капитализма. Не рабовладельцы кормят их, а они — рабовладельческую капиталистическую буржуазию. Вы лучше вспомнили бы более подходящий пример из истории греческих войн, когда рабовладельцы Спарты после поражений, не имея достаточно сил в собственном классе, обратились к рабам с призывом итти на войну, обещая им, что если они будут мужественно бороться за своих хозяев, то не вернутся больше рабами. И когда при помощи рабов спартанским рабовладельцам удалось восстановить военное положение, они поставили рабов на такие участки фронта, с которых те уже не могли вернуться живыми. Обещание было исполнено, — «они не вернулись рабами». Гейльман ответил мне замечательным письмом, которое начиналось заявлением, что весь источник разногласий между нами, тогда революционными социал-демократами, и ими, социал-империалистами, состоит в том, что мы считаем пролетариат рабом капитализма, а они этого не считают.
Реформисты указывали на два момента, якобы доказывающие, что пролетариат вышел из положения рабства: первый момент, это — рост демократии и расширение политических прав пролетариата; другой, — это то, что благодаря существованию профсоюзов, благодаря политической борьбе пролетариата, произошло улучшение положения рабочего класса, рост заработной платы, рост социального обеспечения, охраны труда. После войны господа реформисты добавили еще растущее участие пролетариата в управлении промышленностью, переход к так называемой «хозяйственной демократии».
Рассмотрим эти доказательства: не подлежит сомнению, что материальное положение пролетариата, в первую очередь его квалифицированной прослойки, поднялось в период развития индустриального капитализма и в первые годы развития империализма. Количество и качество пищи, потребляемой фабричным рабочим в наиболее развитых капиталистических странах, у высших слоев рабочих повысились, улучшились жилищные условия, условия для культурного развития. Все это происходило ценой ограбления громадных колониальных масс, вовлеченных в капиталистический водоворот. Эти процессы происходили на основе нищенских условий жизни широчайших рабочих масс, которые даже в этот период капиталистического подъема никогда не наедались досыта и не жили культурной жизнью. Несмотря на это улучшение в положении высших прослоек рабочего класса, участие пролетариата в национальном доходе уменьшалось даже в наиболее развитых капиталистических странах.
Но и этот период сравнительного «благополучия» ограниченных слоев рабочего класса подошел к концу уже перед войной. И в Англии, и в Соединенных штатах Америки уже перед войной начинается процесс ухудшения положения рабочего класса. Что касается послевоенного развития, то факт этот не подлежит никакому сомнению. Его признают буржуазные статистики в Америке, в Англии, в Германии, Японии. В моменты самого высшего «подъема», в момент больших успехов капиталистической стабилизации заработная плата рабочих только подходила к довоенному уровню, в то время как прибыли королей угля, железа, финансового капитала неслыханно увеличились. Достаточно указать на тот факт, что все капиталистические страны отчисляют громадную часть бюджета держателям государственных бумаг в форме процентов от военных займов, т. е. капиталисты получают миллиарды за счет широчайших народных масс, не пошевелив пальцем.
Господа реформисты указывают с торжеством на то утверждение Энгельса, что когда товар — рабочая сила — не находит сбыта и лежит про запас, то рабочий будет умирать с городу. Что же, — спрашивают они, — разве это теперь соответствует действительности? И они указывают на страхование от безработицы. Да, в ряде стран буржуазия была принуждена ввести страхование от безработицы. Это имеет место там, где пролетариат представляет собой большинство населения, где буржуазия боится, что безработные, лишенные хлеба, присоединятся к коммунистической партии и скинут ярмо капитализма. Только в таких странах, как Англия и Германия, буржуазия откупалась от рабочих, расходуя сравнительно значительные суммы на помощь безработным.
В тех странах, где пролетариат не проявляет еще в достаточно массовых формах революционных тенденций, как например в Америке, или где его удельный вес сравнительно ниже, чем в Англии и Германии, благодаря преобладанию сельского хозяйства над промышленностью, как во Франции, Италии, Польше — там пролетариат или совсем не обеспечен от безработицы или получает гроши. Первое имеет место в Америке, где сейчас, по исчислениям буржуазных статистиков, 6 млн безработных, но совсем нет обеспечения от безработицы. Второе имеет место во Франции, Италии, Польше. О безработице в этой последней только на днях социал-фашист, депутат Циолкош, сообщил в своей речи в сейме прямо потрясающие цифры. Он указывал на то, что только четвертая часть безработных получает помощь, а эта помощь равна 1/2 доллара в месяц.
Но и в странах, в которых пролетариат завоевал себе страхование от безработицы, как Англия и Германия, буржуазия повела бешеную атаку на эту «роскошь». Она утверждает, что она не может дальше «содержать» безработных, ибо эти расходы ложатся тяжелым бременем на капиталонакопление и на себестоимость и уменьшают ее способность конкуренции. Вся буржуазная печать, все теоретики буржуазии, вплоть до самых прогрессивных, кричат, что пролетариат живет не по карману, что несколько рублей, которые он в лучшем случае получает в неделю в наиболее богатых капиталистических странах (при "чем он не освобожден ни от налогов, ни от высокой квартирной платы и покупает все по ценам вольного рынка), что это — неслыханная роскошь, которой капитализм не может себе позволить. Пролетарии античного общества, — писал Маркс, — жили за счет этого общества, опирающегося на рабский труд. Современное общество живет за счет наемного труда пролетариев. И это общество, которое не просуществовало бы без эксплоатации рабочих ни одного дня, обращается к пролетариату и говорит ему: «Делай, что хочешь, я тебя дальше кормить не могу».
В этом выражается вся острота кризиса, переживаемого мировым капитализмом. Он теряет надежду восстановить положение, которое занимал перед войной. Индустриализация колониальных стран, возникновение Союза ССР, — все это сокращает перспективы дальнейшей эксплоатации империализмом капиталистически неразвитого мира. Приходится не только отказывать высшим слоям рабочего класса в привилегиях, но понижать и без того нищенский уровень народных масс во всех странах. Безработица, которая за все послевоенное время не опускалась в Англии ниже одного миллиона, которая существовала в Соединенных штатах все время в размерах, превосходящих довоенные, показывает, что громадные массы рабочих стали «лишними» для капитализма. Если даже кончится теперешний кризис, он сможет уступить место не общему подъему, а только ползучей депрессии. 30 млн безработных — эта фантастическая цифра, приводящая в ужас всех мыслящих представителей капиталистического мира, быть может, уменьшится на время, но многомиллионные армии безработных останутся и будут давить на рынок труда, ухудшая еще больше положение пролетариата.
Свободный рынок труда! Пусть господа капиталисты попробуют назвать современный рынок труда свободным рынком, на котором рабочий свободен продавать или не продавать свой труд. Подобно тому, как на общем товарном рынке конкуренция хотя и не уничтожена, но уменьшается монополистическим капитализмом, который в наиболее важных отраслях диктует через артели и тресты свои цены, который расширяет и уменьшает производство в зависимости от видов на прибыль, такое же явление наблюдается и на рынке труда: монополистический капитал взял в свои руки и этот рынок. Самый факт существования картелей и трестов приводит к тому, что рабочий находится буквально в когтях капитала. Организации капиталистов ведут черные списки. Рабочий, который борется за лучшие условия труда, может ежедневно оказаться в черном списке, и тогда нет для него места на крупных предприятиях, и ему приходится искать куска хлеба в мелкой торговле, в вымирающем ремесле.
А каково положение рабочих, которые нашли работу? Во всех капиталистических странах проводится система арбитражных судов, которые имеют право запретить любую забастовку. Это означает, что товар — рабочая сила — не может использовать в своих интересах даже положения на рынке. Попытка рабочей силы повысить свою цену путем снятие товара — рабочей силы — с рынка может быть ежедневно объявлена преступлением против закона. В Англии «рабочее» правительство само проводит закон, на основе которого всеобщая забастовка может быть объявлена покушения на основы конституции. Это означает, что из рук профсоюзов выбито основное оружие, ибо трестированная и картелированная промышленность может всегда на попытки разрозненных отрядов рабочих путем забастовки улучшить свое положение ответить общим локаутом, а рабочие на попытки капиталистов бить один отряд пролетариата за другим не могут ответить общей забастовкой, не вызывая репрессий со стороны капиталистического государства.
Когда Маркс и Энгельс рисовали картину положения пролетариата и подчеркивали сходство этого положения с положением рабов, капитализм находился в самом начале своего развития. Что означало прикрепление рабочего к машине в первой половине XIX столетия в сравнении с прикреплением его к конвейеру, который сделал рабочего действительно только придатком к машине?
Темпы эксплоатации в период электрических моторов, в период конвейера по сравнению с темпами начала XIX столетия, — это темпы аэроплана по сравнению не с паровозом Стефенсона, а с рысцой крестьянской клячи. Сорокалетний рабочий — это уже старик, которого фабрика выбрасывает как выжатый лимон.
И именно потому, что послевоенный капитализм ликвидирует те привилегии, которые он предоставлял перед войной известным слоям рабочих, что он ухудшает положение пролетариата вообще, именно поэтому он прекращает и игру в демократию. Да, рабочий живет не вне общества, а живет в обществе. Точнее говоря, общество живет на его спине. Но это общество находится в периоде ликвидации всех демократических прав, за которые рабочие раньше боролись. Все решения, имеющие мало-мальски важное значение, принимаются не парламентом, а выносятся на тайных заседаниях господствующих клик, банкиров, главарей трестов. Таково положение во всех странах. В тех же странах, где капитализм наиболее потрясен, парламенты или уничтожаются, как в Италии, уступая место открытой фашистской диктатуре, или права парламентов сводятся на-нет, как это имеет место в Германии и Польше.
О хозяйственной демократии, о развитии которой еще несколько лет назад болтали господа социал-демократы, теперь даже спорить не приходится. Кричат же они сами, что теперь не до жиру, быть бы живу! Кричат же они сами, что все их стремление теперь — спасти хотя бы то положение, которое сейчас существует!
Если Маркс и Энгельс характеризовали положение пролетариата при капитализме как форму эксплоатации, по существу не отличную от рабства, то положение пролетариата в период гибнущего капитализма с каждым днем становится все более тождественным с положением работ. Среди невиданных богатств голодают десятки миллионов в цивилизованных капиталистических странах, не говоря уже о миллионах, которые буквально помирают с голоду в колониальных странах, разоряемых капитализмом. Рабочим прикреплен к машине, которая не оставляет ему ни мгновения для мысли, для человеческих чувств. Он возвращается с фабрики выжатый, лишенный способности заняться чем-либо другим, кроме бессмысленного посещения кино или кабака. Он не имеет индивидуального рабовладельца, но он, как класс, коллективно находится в руках громадной капиталистической машины, безжалостно подавляющей ого и ломающей его кости при первой попытке сопротивления. Капиталистическое государство становится не просто органом господства над рабочим классом, оно становится органом гражданской войны, ибо рабочий не хочет оставаться рабом капиталистов.
Представители этого гибнущего капитализма, представители государства рабовладельцев призывают теперь к борьбе против рабства в СССР. Мы принимаем их вызов и без прикрытия дадим картину основных линий развития рабочего класса в СССР и социалистической организации труда. Посмотрим, посмеют ли капиталистические газеты так же полно перепечатать наш ответ, как мы это делаем с их выпадами против нас.
«Робинзон Крузо» Даниэля Дефо, это — книга, в которой общественный идеал буржуазии, еще полной сил, молодой уверенности, нашел свое лучшее выражение. Выброшенный на необитаемый остров человек создает се сам условия мало-мальски культурной жизни. Полагаясь на свои собственные силы, не хнычь ни при каких затруднениях, и выход всегда найдется, — так говорили представители молодой английской буржуазии. Общества для них всех не существует. Оно для них — сумма самостоятельных людей, действия которых зависят исключительно от их личных качеств. И поэтому для буржуазной идеологии нет ничего более дикого, чем принцип, поставленный во главу нашей конституции, принцип, по которому всякий член общества обязан трудиться.
Но достаточно присмотреться к жизни многоуважаемого Робинзона Крузо на необитаемом острове, чтобы увидеть, что буржуазный идеал труда, как личного дела, находился в полном противоречии с действительностью даже в тот исторический момент, когда крупный писатель выразил этот идеал образами, действующими на фантазию человечества в продолжение столетий. Ведь Робинзон Крузо попадает на необитаемый остров одетый, он спасает от кораблекрушения орудия труда, оружие, порох, — одним словом, он начинает свою деятельность вооруженный обществом. Мало того, он подчиняет себе там другого человека, Пятницу, и учит его не только священному писанию, но и приказывает ему обращаться к себе со словами: «мой господин», а также приучает его работать на себя. Пятница со своей стороны вносит в это классовое общество способность дикаря приспособляться к известной ему обстановке, умение обращаться со знакомыми ему зверями. С момента, когда Пятница и его хозяин, совместно находясь на острове, организуют свой труд, они не рассматривают его как личное дело каждого из них, а как дело общественное.
Можно сказать, что так как Робинзон был более цивилизованным, чем Пятница, он стал хозяином, т. е. организатором труда. Из этого господа буржуа делают вывод, что до конца дней человеческих они будут «более цивилизованными» и что они «поэтому» прямо историей предназначены для роли хозяев. 13 лет русской революции и революционная борьба рабочих масс других стран начали мало-по-малу разрушать эту иллюзию буржуазии. Во-первых, буржуазия уже не руководит сама процессом производства. Этим занимаются наемные инженеры, директора, техники, не являющиеся собственниками заводов, которыми они руководят. Во-вторых, буржуазия не только потеряла монополию знания, но она стала величайшей помехой для развития науки. Достаточно указать на простой факт, что если бы диалектический метод применялся учеными в естествознании в продолжение 20—30 лет сознательно, то современная техника стояла бы на гораздо более высоком уровне, чем она стоит теперь. Но буржуазия боялась допустить диалектический материализм в свои учебные заведения, ибо он учил о неизбежности ее гибели. Естествознание и техника переживают глубочайший кризис, который является только отражением того факта, что буржуазия стала вообще элементом, задерживающим развитие производительных сил.
Но как бы ни отнестись к претензиям мировой буржуазии на право исключительного руководства организацией труда, факт остается фактом: простой пример общества, сложенного из двух людей — Робинзона и Пятницы, показывает, что даже в таком маленьком обществе труд не может быть личным делом, ибо от него зависит жизнь общества. И понятно, что с тех пор, как существует общественная жизнь, — а общественная жизнь существует дольше, чем индивидуальный человек, — вопрос об организации труда является общественным вопросом. В первобытной ли общине, в феодальном ли обществе, в рабовладельческом ли обществе или в капиталистическом, — громадное большинство членов общества работает. В первобытной общине они работают добровольно, подчиняясь законам, выражающим общие интересы, работают все, кроме стариков, детей и больных. В классовых обществах работают не все. Господствующий класс освобождает себя от работы, заставляя других работать на себя и занимаясь сам управлением эксплоатируемой массой. Но для большинства населения труд всегда является общественной обязанностью. Раб, крепостной крестьянин или, рабочий, который не хотел бы признавать этой необходимости, очень скоро получил бы соответствующее внушение господствующего класса. Что труд рабов, крепостных крестьян не был свободным трудом, это признают теперь господа буржуа. Но идеологи рабства и крепостничества доказывали, что раб чувствует себя великолепно, что он полностью доволен своим положением. Когда история поставила в порядок дня освобождение американских рабов, то рабовладельцы доказывали в целом ряде теоретических сочинений, что положение рабов в десять раз лучше, чем положение рабочих при капитализме. О том, что попытка идеологов капитализма представить наемный труд пролетариата, как свободный труд, ничем не отличается от попытки рабовладельцев представить труд рабов трудом, который их делает счастливыми, — об этом не приходится здесь широко распространяться. Что капиталистический наемный труд является только другой формой рабства, об этом знают даже сами рабы. Английский писатель Тукер, проживший 19 лет в Уганде, рассказывает в своей книге, что негр, вернувшийся из Англии, сказал ему: «Англичане являются так же рабами, как и мы. Их принуждает к труду голод, а нас — наши хозяева». (Тукер — «Eighteen Years in Uganda», Лондон 1908.)
Социализм всегда рассматривал труд, как основу существования общества, и поэтому он считал всегда обязательством всякого члена общества трудиться. Социализм не только всегда ставил себе задачей освободить трудящееся общество от помещичьих и капиталистических элементов, овладевших средствами производства и пользующихся этим для эксплоатации чужого труда, но он ставил себе целью заменить хаотическую организацию труда, существующую при капитализме, организацией, соответствующей потребностям общества. Когда при капитализме открывали в Калифорнии, или в Южной Африке, или на Алдане золотые прииски, капиталисты начинали борьбу за то, кто ими будет владеть. Из всех стран неслась беспорядочная струя любителей скорой наживы, авантюристов, которые шли не потому, что нужно развить добычу золота для общества, а потому, что хотели разбогатеть. Когда возникают новые отрасли промышленности, они притягивают рабочую силу, повышая заработки, они отнимают ее у других отраслей промышленности, независимо от того, более ли они общественно необходимы или нет. Социализм, поставивший себе целью национализацию промышленности, коллективизацию сельского хозяйства, т. е. передачу в распоряжение общества производительных сил, не мог не поставить себе целью организацию труда, ибо ясно, что пуск в ход принадлежащих обществу производительных сил, планомерное развитие их требуют планомерного распределения рабочей силы, требуют планомерной мобилизации и планомерного воспитания ее.
Именно поэтому наша конституция с такой ясностью и определенностью прокламирует принцип обязательности труда для каждого гражданина. Когда господа представители гибнущей буржуазии кричат: «Ага, признались!», то мы им на это отвечаем: где же вы были, господа, в продолжение хотя бы тех тринадцати лет революции, когда мы ведем пропаганду за наши идеалы словом и делом так ярко и так открыто, что они должны быть известны даже г. Джойнсону Хиксу. Если бы этот джентльмен, занимавший в прошлом пост министра внутренних дел Англии, прочел хотя бы самые популярные брошюрки английских коммунистов, вместо того, чтобы искать советские тайны в запертых шкафах, то он бы давно знал, что мы считаем труд обязательным для всякого члена общества, и что если английские коммунисты будут организовывать английское общество на новых началах, то им придется позаботиться даже о том, чтобы и такого трутня, как Джойнсон Хикс, обучить какому-нибудь общественно-полезному труду.
Социализм, вообще, современный коммунизм, в частности, всегда выступали за обязательность труда для всякого члена общества. Капиталисты и их приспешники кричали, что мы собираемся ввести принудительный труд. Это была у многих не просто агитационная передержка для того, чтобы представить коммунизм в виде казармы. Многие глубоко в это верили. Когда мне приходилось в 1919 г. в германской тюрьме беседовать с Вальтером Ратенау, одним из умнейших представителей германской буржуазии, о перспективах развития советского хозяйства и когда я ему читал статью Владимира Ильича «Великий почин», которую получил через скандинавские страны, Ратенау, слушая перевод этой чудесной статьи, — а я ее перевел для немецких рабочих, — качал недоверчиво головой. «Вы, — говорил он мне, — никогда не работали физически. Я — инженер и проходил большую практику, работая как рабочий раньше, чем начал управлять Всеобщей электрической компанией. Никто, кого не принудит к этому голод или жестокий приказ, не пойдет работать в шахты, ползать на брюхе среди обрывов, угрожающих ему. Если вы действительно устраните старых капиталистов, то вы будете принуждены держать рабочих в ежовых рукавицах и создадите какую-то новую иерархию погонщиков труда. Добровольного труда не бывает. Он доступен только маленькой горсточке людей».
Капитализм взвалил на рабочий класс всю тяжесть труда, отнял у него всю радость жизни, и капиталисты не могут себе представить труд иначе, как из-под палки. Слова Ленина о том, что «коммунистическая организация общественного труда, в которой первым шагом является социализм, держится, и чем дальше, тем больше будет держаться на свободной и сознательной дисциплине самих трудящихся, свергнувших иго как помещиков, так и капиталистов»[1] — это утверждение Ленина — книга за семью печатями для представителей капиталистического класса.
Рабовладельцы так же оценивали рабский труд, как капиталисты оценивают «свободный» капиталистический труд, — труд, который человек берет на себя только для того, чтобы не умереть с голоду. Величайший философ рабовладельческого мира Аристотель писал, что «ремесла близки рабству; человек чести, человек, имеющий общественное положение, хороший гражданин не должен учиться ремеслам, ибо он перестанет быть господином, а рабы перестанут быть рабами». Даже управление рабами казалось Аристотелю недостойным свободного человека. «Оно не содержит в себе ничего красивого и ничего, вызывающего уважения. Господа, которые могут освободиться от этих забот, взваливают их на управляющих. Сами они занимаются политикой и философией».
Но достаточно на один момент сбросить очки рабовладельческой идеологии и спросить себя, как же это взрослые люди в нищей стране, где недостает жилищ, сапогу одежды, железа, угля, электричества, мяса, как же это люди не поймут необходимости труда, необходимости добычи угля, добычи железа, плавки стали, постройки железных дорог для того, чтобы они начали жить человеческой жизнью? Достаточно поставить этот вопрос, чтобы сказать себе, что капиталисты не только клевещут на рабочий класс, но они благодаря своей психологии, возникшей на эксплоатации чужого труда, не в состоянии понять мир, рождающийся у нас в СССР.
Ленин не убаюкивал себя утопиями. Он ни на один момент не считал, что все члены общества, освобожденного от капитализма, будут одинаково охотно трудиться. «Эта новая дисциплина, — писал он в упомянутой статье о „великом почине“ рабочих Казанской железной дороги, которые первые устроили субботник, — не с неба сваливается и не из добреньких пожеланий рождается. Она вырастает из материальных условий крупного капиталистического производства только из них. Без них она невозможна. А носителем этих материальных условий или проводником их является определенный исторический класс, созданный, организованный, сплоченный, обученный, просвещенный, закаленный крупным капитализмом. Этот класс — пролетариат»[2]. Пролетариат — созданный в старом капиталистическом обществе, изживает психологический яд, которым отравил его капитализм, представляя ему труд, как личное дело, дело только заработка. Взяв власть, пролетариат понимает, что вопрос организации труда есть решающий вопрос сохранения этой власти и создания нового строя. И сознательный рабочий так же, как вел на бой крестьянские массы во время гражданской войны, взял на себя великий исторический почин создания новой добровольной дисциплины труда. Наш рабочий добился на этом пути чудес. Он не только сумел заразить энтузиазмом детей потомственных пролетариев, которые вступили в соревнование со стариками насчет того, кто лучше поставит работу, но он с каждым днем все больше ведет за собой массу рабочих, пришедших только-что из деревни.
Один из самых крупных американских буржуазных публицистов проф. Бильярд, посетив Россию, передает в нью-йоркской «Нейшен», что ему рассказывали американские инженеры в Сталинграде: — Рабочие, вчера пришедшие из деревни (я, к. сожалению, цитирую по памяти, но за смысл ручаюсь полностью. — К. Р.), перестают смотреть на свой труд, только как на заработок. Мы не знаем, — говорили американские инженеры, — что это: национализм или социализм? Но факт налицо, что этот вчерашний крестьянин начинает рассматривать свой труд как труд для общества, а не только для себя.
Мы ни на один момент не хотим прикрашивать действительность. Мне это было бы очень трудно, ибо наши газеты полны рассказов о прогулах, о недисциплинированности, о разгильдяйстве, о рвачестве; они пишут об этом для того, чтобы бороться с язвами, угрожающими уменьшением темпов нашего строительства. Но кто, побывав хотя бы только на ряде фабрик, не на парадных митингах, а во время будней, кто, поговорив с самыми отсталыми слоями рабочих, может отрицать тот факт, что на каждой фабрике находится рабочее ядро, доходящее местами до 30 проц., ядро, которое считает поднятие производительности труда до высших пределов делом чести и бьется ежедневно за дисциплину труда, за повышение его производительности. Трудно сказать, что эти рабочие энтузиасты труда, эти действительные пионеры социализма, представляют собой уже большинство рабочего класса. Но их наличие, их пример убивают возможность противопоставления им морали рвачества. Она еще жива среди отсталых рабочих, среди большинства пришедших из деревни, где всякий привык в прошлом думать только о себе, но эта старая мораль уже чувствует перевес новой и не смеет ей открыто противостоять. Она может только исподтишка саботировать почин рыцарей новой социалистической морали, высший закон которой — служить своему классу, служить строительству социализма.
Там, где рабочий класс строит новые громадные социалистические предприятия, там совместно с фундаментами достройки, совместно с ее лесами растут новые рабочие, растет их новая мораль. Прочтите статью тов. Кольцова описавшего, как отнеслись рабочие массы к прорыву плотины на Днепрострое, как на зов гудков явилась вся рабочая масса еще до того, как райком партии смог принять решение, и стала на работу для спасения своего детища — Днепростроя — раньше, чем руководители могли сказать, что надо делать. Совместно с индустриализацией растет новый тип пролетариев, которые никогда не служили частному капиталу, которые являются на завод по зову общества, этот завод строящего. Интересы этого завода становятся их интересами. Каутские, которые представляют наше ударничество, охватившее миллионы, как показное явление, как результат принуждения, пусть посоветуют капиталистам завести ударные бригады и соцсоревнование. Ведь господин Каутский хочет спасти капитализм. Он из сил выбивается, чтобы достигнуть этой цели. Почему ему не начать бешеную агитацию за поднятие производительности труда на заводах для спасения капитализма? Капиталисты дадут ему на это десятки миллионов. Господин Каутский хорошо знает, что из этого ничего не выйдет. Европейский рабочий повышает свою производительность труда только под давлением конвейера, под давлением угрозы быть выброшенным с завода. Добровольно он сил для спасения капитализма напрягать не будет.
Именно потому, что идеологи капитализма и их приспешники видят это ежедневно, они не могут себе представить, чтобы обязательность труда на деле не вела к принудительности труда.
Они выхватывают те случаи, где у нас существует принудительный труд, дабы их обобщить и представить всю нашу систему труда, как систему принудительного труда. Мы никогда не скрывали, что мы применяем принуждение к представителям низвергнутого класса. Мы ликвидируем кулачество как класс на основе сплошной коллективизации крестьянских хозяйств. Это есть факт, которого мы никогда не скрывали, который считаем великим завоеванием нашей страны. Но мы совсем не ставим себе задачей физическое истребление эксплоататорских классов.
Придя к власти, мы оставили в живых старых царских министров, фабрикантов, тем более мы не можем желать физического истребления довольно широкого слоя кулаков. Что же, мы их должны держать в тюрьмах? Это есть та гуманность, которой добиваются представители европейской буржуазии. Даже если можно было бы запереть в тюрьмах миллионы людей, то социалистическое правительство не пошло бы на такие меры без абсолютной необходимости. Задача наша состоит не в физическом уничтожении кулаков и представителей эксплоататорских классов, а в том чтобы заставить их в соответствующих условиях начать трудовую жизнь. Понятно, мы не можем, пока они не забудут мечтал о восстановлении прежнего своего привилегированного положения, оставить им возможность свободного передвижения, оставить им возможность пойти на наши заводы, колхозы и взрывать нашу работу изнутри. Мы ставим их на отдаленные участки фронта, где им приходится зарабатывать на жизнь тяжелым трудом. Тов. Бергавинов в своей речи на съезде советов Северного края сказал уже, что там, на Севере, больше работающих добровольно бедняков и середняков, чем ссыльных кулаков. Английский инженер Стюарт, представитель больших английских фирм, специалист по лесозаготовкам, свидетельствует в «Manchester Guardian», что условия работы на наших лесозаготовках не хуже, чем в Канаде. Если капиталистическая печать из-за наличия на Севере незначительного процента ссыльных кулаков, получающих заработную плату на основе профессиональных тарифов и работающих совсем не на экспорт, пытается представить наш экспорт, как построенный на подневольном труде, то все это является чистым вымыслом, за который лесные спекулянты Финляндии, Швеции платят хорошие деньги господам из буржуазной прессы, труд которых наверное не подневолен, а доброволен.
Пролетариат не отказывается от принуждения даже по отношению к более отсталым частям своего собственного класса, которые чересчур медленно изживают навыки рвачества, оставленные им в наследство капитализмом. Товарищеские суды, приговоры общих рабочих собраний, борьба общественного пролетарского мнения, — все это — средства принуждения, от которых мы ни на один момент не отказываемся. Мы были бы очень рады, если бы совместно с капитализмом в нашей стране сразу бы умерла капиталистическая мораль, капиталистическое отношение к труду. Но, к сожалению, массовые навыки, взгляды, они живучи и часто еще остаются, когда уже исчезли условия, которые их породили. Рабочий класс, строящий новое, лучшее общество не для себя, а для всей народной массы, для безграничного моря крестьянства, которое до этого времени знало только тяжелую каторжную жизнь, имеет право на это применение принуждения, ибо рабочий класс применяет это принуждение не в интересах меньшинства, а в интересах той массы большинства народа, авангардом которого является.
Господа капиталисты, крича об опасности принудительного труда в СССР, о конкуренции, угрожающей европейским рабочим со стороны дешевого подневольного труда, оказываются в полнейшем противоречии со всей буржуазной наукой. Уже в XVIII столетии отец капиталистической экономики Адам Смит доказывал невыгодность рабского труда. Он доказывал, что этот труд — отсталый, исключающий применение современной техники, настолько неэкономный, что рабовладельческие общества кончают банкротством всегда, когда соприкасаются с наемным трудом и его конкуренцией. Все английские экономисты, занимающиеся историей рабства, как Кейрнс, Ольмстед, Нибур, Ингрсм, доказывали это в своих книгах. Мы все учились на политической экономии Джона Стюарта Милля этому отношению к рабскому труду. И вдруг рабский труд применяется в СССР совместно с современными машинами. Какой же может быть результат? Если этот труд рабский, то он несовместим с применением современных машин, требующих ухода и любви со стороны рабочего класса, требующих большого уменья. На рабском труде не может вырасти никакая конкуренция капитализму.
Заправилы антисоветской кампании наверное дают себе отчет в том, что все их рассказы только вранье для отсталой рабочей массы. Они действительно боятся конкуренции советской промышленности, советского сельского хозяйства и уже видят перед собой свое экономическое банкротство в результате понижения себестоимости в СССР, благодаря победе новой техники, благодаря росту производительности труда у нас. Не подлежит никакому сомнению, что социалистическая организация труда даст большое понижение себестоимости продукции. Но все-таки из человеколюбия мы должны сказать господам капиталистам: не теряйте головы, господа! Социализм хочет есть, одеться, жить не в конурах, и он повышает производительность труда, организует плановое хозяйство не для того, чтобы в погоне за прибылью форсировать свой вывоз, заливать рынки дешевыми продуктами. Социализм настолько поднимет благосостояние масс, что он будет в состоянии вывозить только излишки для того, чтобы получить от капиталистического мира, если таковой еще будет существовать, то, чего он сам не производит. Вот, социализм любит, например, шоколад, а у нас какао не растет, и мы вам готовы будем продавать наш каучук, за производство которого мы беремся, чтобы получить от вас шоколад. В переходный период, когда мы особенно нуждаемся в машинах, мы принуждены форсировать свой вывоз. Но не вывоз является регулирующим началом нашего хозяйственного развития, а рост потребления масс. Рост потребностей масс будет так значителен, что развитие нашей индустриализации не только не уменьшит, а увеличит покупательную способность СССР. Если бы дело шло об усилении отношений между капиталистическим сектором мирового хозяйства и социалистическим сектором, то обе системы долго еще могли бы жить бок-о-бок, не бросаясь друг на друга. Капиталистический мир не погибнет от нашей конкуренции. Он погибнет от раздирающих его противоречий, в первую очередь от противоречий между растущей техникой, растущими производственными возможностями и тем положением, к которому капитализм приговорил пролетариат. Промышленность стала теперь в капиталистическом мире обобществленной. Стальные, нефтяные, электрические, химические тресты, мобилизующие целые армии рабочих, подчиняющие кучке миллиардеров миллионы людей, ухудшают условия жизни этих миллионов, становятся с каждым годом все более невыносимыми для сознания народных масс. В то время, когда положение этих масс будет ухудшаться с каждым годом, положение рабочего класса в СССР будет на основе социалистической организации труда с каждым годом улучшаться. Несмотря на бойкот капиталистического мира, мы добились того, что заработная плата в СССР значительно выше предвоенной заработной платы. Мы добились того, что в одном 1931 г. 800 тыс. молодых рабочих пройдут через фабрично-заводские школы, получат квалификацию, мы добились того, что десятки и десятки тысяч рабочих заполняют наши высшие технические учебные заведения и станут завтра инженерами от станка. Мы добились того, что беспрерывно повышаем средства, расходуемые на постройку человеческих жилищ, и тратим все больше средств на культурные потребности масс. Несмотря на большие затруднения, с которыми нам приходится воевать из-за финансовой блокады капиталистического мира, из-за борьбы, которую с помощью иностранных капиталистов ведут против нас представители низверженного в 1917 г. класса, доходя просто до попыток дезорганизации топливного хозяйства, до прямого предательства интересов страны, — на основе подъема нашего хозяйства намечается величайший подъем энергии рабочего класса, его культурный рост, который в продолжение нескольких лет изменит лицо всей страны. Мы взялись за коллективизацию, — дело неслыханно трудное, требующее от рабочего класса величайших усилий. Но коллективизация даст миллионы новых работников, впервые работающих с машиной, слушающих радио и жадно стремящихся к лучшей жизни. Мы не скроем, господа европейские капиталисты, что вам может стать очень туго от сравнения положения пролетариат в СССР с положением пролетариата в капиталистических странах, — сравнения, которое неминуемо. Дело зашло уже чересчур далеко, чтобы от такой возможности вы могли спастись военными авантюрами. Здесь, в СССР, перебывали тысячи иностранных рабочих делегаций. Они видели, как готовятся армии труда для корчевания лесов, они видели, как двигались армии труда, чтобы в пустыне построить Турксиб. Они видели восторг масс, когда сотни тракторов выезжали в целинную степь, которая через год будет покрыта пшеницей. Они видели, как рабочие с подъемом строят Днепрострой, Магнитогорск, Челябинский тракторный, они видели, что пролетариат здесь, в Москве, сделал из Электрозавода. Если мировой капитализм попытается разрушить нашу работу войной, — все рассказы о рабском труде отлетят. И перед пролетариатом всего мира встанет голый факт: это — война капиталистических рабовладельцев против рождающегося социализма, который достраивает свой фундамент. Рабочий класс не потерпит этой войны. Он ее использует для того, чтобы подняться против капиталистического мира. А какой ответ дадут «советские рабы», об этом не приходится говорить. Мы это в случае необходимости покажем так, что мысль о покорении советского освобожденного труда раз навсегда выбьем у вас из головы, если впрочем у вас останутся головы.
Февраль 1931 г.