Анна Хвольсон
Каникулы в деревне
править
I. править
Наступил Великий пост; солнышко лило с голубого неба на мерзлую, местами чернеющую, землю потоки света. Снег темнел и как-то незаметно таял; в воздухе запахло теплом, прилетели предвестники весны — грачи и жаворонки, за ними появились вереницы ласточек и всякой другой перелетной птицы. Почки на деревьях разбухали и быстро раскрывались под живительными лучами весеннего солнышка.
В домах выставлялись зимние рамы, мылись окна, убирались шубы. Дети налегке бегали в школу.
Прошла первая половина мая, с нею кончились трудные занятия. Детвора вздохнула свободно.
Коля и Вася Щурины учились в городе и жили пансионерами в гимназии. Вчера они выдержали последний экзамен и ждали отца, который должен был за ними приехать из деревни, где Щурины жили безвыездно и куда дети ехали на целое лето. Коля, с утра не отходивший от окна, первый увидел крытый возок и сидящего на козлах кучера Филиппа.
Пройтись кубарем по комнате, соскочить через три ступеньки по лестнице и выскочить на улицу — было делом одной минуты.
Едва успел папа вылезть из возка, как с двух сторон у него повисли на шее Коля и Вася.
— Я перешел первым в третий класс, одна только пятерка с минусом, а то все пять… Так я тебя ждал, так ждал, думал, совсем не приедешь! А мама здорова? Катя, Соня, Степаныч, все? Из Закона чуть не нарвался на четверку… — трещал одним духом Коля.
— Я третий по баллам, шестой по алфавиту; у меня две четверки: из немецкого и из русского, а то все пятерки. Что мама? а Сенька ничего не сказал? а Соня и Катя ждут? — сыпал одновременно с братом Вася.
— Дайте же опомниться, пузыри! — говорил, ласково улыбаясь, отец, оглядывая с любовью обоих. — Ну, поздравляю, поздравляю! Как вы выросли, пополнели, видно, ученье впрок идет.
— Значит, теперь ты, Коленька, в третьем, а Васюк во втором классе? Отлично! — И отец поочередно целовал то одного, то другого.
Через два часа кибитка катилась по пыльной шоссейной дороге. Расспросы и рассказы все еще продолжались с такой же быстротой и сбивчивостью. Жив ли чижик? Собирает ли Сенька птичьи яйца? Ловит ли Ванюшка белок? сидит ли еще Барбоска на цепи? Починили ли лодку? Где ежик? День прошел незаметно; ночь пришлось провести на постоялом дворе. Всю ночь ни Коля, ни Вася глаз не смыкали: то им хотелось скорее расцеловать мать и сестер, то сбегать на пчельник к Степанычу, то навестить приятелей, деревенских мальчишек. С трудом дождались они рассвета, разбудили папу и Филиппа, наскоро напились чаю и покатили дальше.
К обеду второго дня путешественники были дома. Пошли опять те же рассказы, мама плакала от радости, Катенька и Соничка с уважением глядели на ученых братьев, но через некоторое время обе увидели, что братья, хоть и ученые, все же совсем не изменились, следовательно, будет весело и все пойдет по-старому.
II. править
Дети жили очень дружно между собою, но время проводили не всегда вместе; объяснялось это тем, что каждый имел свое любимое занятие.
Коля был страстный любитель птиц и потому вечно находился на ловле, Вася же с девочками и деревенскими ребятишками больше удил рыбу, ловил маленьких зверей и собирал коллекцию птичьих гнезд и яиц.
После обеда Коля побежал к своему закадычному другу и руководителю в птичьем деле — пчельнику Степанычу.
Его крохотная избушка стояла среди большой, усыпанной полевыми цветами, поляны, уставленной пчелиными ульями и огороженной высокой изгородью.
Старик сидел на завалинке и, прикрыв ладонью глаза, смотрел, как поспешно пчелки убирались на ночь. Коля галопом подскочил к нему сбоку и со всего размаху чмокнул его в морщинистую щеку. Степаныч от неожиданности чуть не вскрикнул, но как он обрадовался, когда узнал своего любимца.
— И какой же ты, Коленька, молодец! — говорил он, поворачивая мальчика на все стороны; — поди, скоро и меня перерастешь! — Коля улыбался, прыгал вокруг старой цепной Барбоски и целовал то лысую голову Степаныча, то кудластую морду мохнатой Барбоски.
— Небось, опять полуночничать станешь? — спросил ласково старик, — ведь соловьи-то давно прилетели.
— Ну что, дедушка, хорошо ли они нынче поют?
— Поют, поют, тебя зовут, чтобы хвост показать, как улетать станут! — засмеялся в ответ Степаныч.
— Я дома говорил, что буду у тебя ночевать, — сказал Коля.
— Ладно! Только, чур, рано ложиться, не маяться попусту, а там пойдем. — Перед сном старик угостил мальчика вкусным черным хлебом, толсто намазанным ароматным медом, и кружкою парного молока.
Было еще совсем темно, когда Степаныч разбудил крепко уснувшего мальчика; Коля быстро оделся и вместе со стариком отправился к фруктовому саду.
— Сиди смирно! Ни гу-гу! Он где-то уж защелкал, — сказал шепотом Степаныч.
Ночь дивно хороша. Утренняя зорька чуть-чуть румянит восточный склон неба. От запаха цветущих вишен и яблонь голова кружится; то там, то тут раздаются песни соловья.
Разбросанная в беспорядке деревня еще окутана мглою; только шпиц церкви отливает розоватым цветом восхода.
Вдруг в кустах сирени раздались первые звуки соловья… слушатели замерли на месте. Как поток, понеслась чудная мелодия, то замирая, то возрастая, переливаясь жемчужными трелями, поражая полнотою и свежестью звуков.
Такое пение ни рассказать, ни описать нельзя: его надо слушать и чувствовать…
— Это он, прошлогодний, — прошептал до слез растроганный Коля; — дедушка, нельзя ли его достать?
— Что ж, поймать-то можно! Отчего не поймать? Только чем, лучком или сеткою? Метнем на счастье сеть — авось и поймаем! А теперь по домам пора, приятель. Завтра приди, попытаем счастье!
Весь день Коля провел в сильном волнении, после обеда он был уже на пчельнике и вместе со своим другом готовился к охоте.
На кусты сирени накинули они полукругом сетку, а сами сели в засаде. Долго пришлось им ждать; наконец показался соловей. Он заскакал по земле, отыскивая под листьями личинок, и недоверчиво посматривал своими большими, умными глазами на свет, но любопытство взяло верх над осторожностью: птичка сначала робко, потом все смелее запрыгала по дорожке. Тогда Коля с одной стороны, Степаныч с другой начали тихо выступать из засады. Соловей заметил ловцов и быстро поскакал к сетке, запутался в ней и сделался Колиной добычей. Мальчик с торжеством понес его домой и посадил в клетку.
Когда Коля не бывал на охоте, то он возился в задней каморке у Степаныча; там хранилось все необходимое для ловли птиц. Тут были: сетка, точок, западни, лошадиные волосы, капканы, муравьиные яйца и разные другие принадлежности. В одном углу у окошечка порхали в клетках живые птицы. Старик их называл манными. Это были его помощницы при ловле.
Птичек этих он перед ловлею держал в темноте и впроголодь; перед охотою он сажал их в западню. После долгого одиночества, выведенные на свежий воздух, перед кучею насыпанного в западне корма, они становились очень крикливы и подвижны. На их голос слетались вольные птички и, бросаясь на корм, попадали в западню.
Со своими манными птицами (от слова манить) старик не расстался бы ни за какие сокровища мира, да и не мудрено! Он их сам воспитал и обучил.
Ловлею птиц друзья занимались до конца мая; с этого времени старик и Коля убирали свои ловушки.
— Грех теперь трогать Божью птичку! — говаривал Степаныч: — теперь у нее и домик готов, и дети выведены; не проживет она и трех дней в неволе: беспременно пропадет с тоски по ним.
В то время, когда нельзя было ловить птиц, приятели все же занимались своим любимым делом. Они ходили по полям и рощицам, доставали различные птичьи яички и наблюдали за житьем-бытьем обитателей многочисленных гнезд.
Но с половины июня для наших птицеловов опять начиналась деятельная пора.
Старик вытаскивал из задней каморки дудки и сети. Коля то и дело бегал к своему учителю справляться, когда они пойдут крыть перепелов?
— Да уж без тебя, стрекач, не пойду! Вишь зачастил; теперь еще рано: выводки еще махонькие, а вот недельки через две, тогда в самый раз будет — тогда и соберемся.
Перепелов в той местности водилось множество: с начала мая до половины сентября все поля кишмя-кишели ими. Часто случалось детям, гуляя в поле, натыкаться на их гнезда — небольшие углубления, выложенные сухими растениями. В гнезде иногда лежало от 8 до 14 яиц грушевидной формы, светлых, впадающих в коричневатый оттенок, с темно-коричневыми пятнышками. Пойдут дети вечером за васильками: кругом по ниве раздаются звуки перепелов, иногда из-под ног выскочит жирный перепел, перебежит межу и скроется в высокую рожь; иногда бедняжка так перетрусит, что уткнет только голову в траву, думая, что так его не видно.
Канун охоты Коля всегда ночевал у Степаныча. Несмотря на ранний час вставания, им обоим не спалось: то один, то другой заговаривал.
— Смотри, Коля, не проспи, будить не стану! — пугал нарочно старик. — Ведь их только и крыть на заре. Как солнце встанет, перепела все запрячутся во ржи, тогда ни одного не поймать.
— Ну, а вечером?
— Чего вечером? Вечером хороший охотник ловить не станет… вот разве такой, как ты, ну, тому-то всегда можно!
— Хоть и плохой охотник, — огрызался Коля, обиженный добродушным юмором старика, — а все же знаю много, чего ты не знаешь.
Старик в свою очередь рассердился. Он не любил, когда ему говорили, что другие знают больше его в птичьем деле.
— Ну уж, сударь, верьте всякому вздору, что в книжках пишут! — переходил он на «вы». — Мы хоть не ученые, а, небось, не хуже вас все знаем!
— Да кто и говорит, что хуже, а только ты ведь не знаешь, как живет птица зимою за морем…
— А твоя книга знает? Что она, летела, что ли с птицами за море?
— Не книга летела, а ученые следили за ними и описали все, что видели.
Степаныч начинал сдаваться: он хоть в душе сознавал, что Коля наверное вычитал что-нибудь интересное, но, не желая ронять авторитета перед своим учеником, продолжал все еще дуться.
Коротенькая летняя ночь кажется им нескончаемой; оба ворочаются с боку на бок.
— Что ж ты, сударь, не расскажешь, о чем читал? — вдруг почти ласково спросил старик.
— Слушай же, дедушка! — начинал Коля, по обыкновению захлебываясь. — Дядя Саша подарил мне книжку про птиц… ах, какая интересная! Там и про перепелку много чего написано. Ты знаешь, что перепела каждую осень улетают, но они не собираются, как другие птицы, стайками, а каждый перепел трогается в путь по одиночке, один раньше, другой позже; только дорогою они соединяются и на юге образуют уже целые стаи…
— Ну, это-то мы и без книг знаем! — перебил Степаныч горячую речь Коли.
— А ты слушай, дальше-то что будет! — и мальчик, не останавливаясь, продолжал:
— С начала сентября весь берег Средиземного моря сплошь покрывается перепелами, к старым присоединяются все новые и новые стаи. Там они остаются до тех пор, пока хватает корма и не наступают холода и дожди.
— И ведь как странно, дедушка! Когда дует попутный ветер, они не пускаются через море, но, как только ветер переменится, вся ватага со свистом поднимается и пускается в путь, придерживаясь юго-западного направления.
— Когда же ветер сменяется бурею или подует по направлению полета, тогда обессиленные птицы падают на палубы проходящих кораблей, на выдающиеся над водою скалы и толстым слоем покрывают их; долгое время лежат они здесь, не двигаясь, отдыхая и набираясь новых сил. Даже, когда ветер сменяется к лучшему, и тогда они днями еще не пускаются в путь.
— Подумай только, дедушка, сколько их погибает при подобном случае! Ведь не все же могут найти приют на палубе или на какой-нибудь скале, и тогда они тысячами погибают в морских волнах.
— Что и говорить, Коленька! Беспомощная птица, как есть беспомощная! Ну, а что же с ними дальше-то бывает? — спрашивал заинтересованный старик.
— До смерти измученные, долетают они до северной Африки и в изнеможении падают на песчаный берег. Пролежав на нем некоторое время, они уже бегом пускаются дальше. В первые дни прилета ни одна из них не летает, а только бегает.
— Пробыв всю зиму на плодородных полях и сочных лугах Африки, они с весною возвращаются опять к нам, но не в таком большом количестве, как улетели.
За разговорами прошла ночь. Заря охватила уже добрую четверть неба, когда наши ловцы вышли из хижины.
День обещал быть роскошным, воздух благоухал запахом цветов и зелени, нива блестела и алела на солнце, местами трава была еще совсем мокрая от росы; солнце всходило и в золоте лучей топило нежную зарю.
Перепела свистели и кричали на всевозможные лады.
— Ну, Коленька, садись вон туда да, смотри, наигрывай слаще! И не зевай, затягивай вовремя, а я вот на другое местечко сяду. Ишь, как заливаются, глупые!
Говоря это, Степаныч накрыл высокую рожь густой сеткой.
Через пять минут раздались нежные звуки двух дудок; целый хор перепелов откликнулся на них.
Старик только улыбался: это означало, что охота будет удачная.
III. править
Совсем иначе проводил лето Вася. Рано. В деревне только что протрубил пастух, ворота одни за другими открывались, коровы и овцы, неуклюже толкая друг друга, мыча и блея, выбегали к пастуху. Солнце ударило в шпиц церкви.
— Тук-тук-тук! — раздалось в окне детской, где спал Вася. Он лениво открыл глаза и увидел своего приятеля, беловолосого Сеньку, главаря всех деревенских ребят: никто лучше его не знал, где находятся заячьи норки, беличьи гнезда, где незаметно цветет кучка орешин и т. п.
— Вставай, чего спишь!.. Пойдем в лес, я лису с лисятами выследил…
— Что ты! — вскочил Вася с постели, впуская раннего гостя через окно.
— Право не вру; еще зимой я старую заприметил, ну и выследил.
Вмиг Вася оделся и уже занес ногу на подоконник, чтобы через окно пролезть в сад, как в комнату вошла няня с кружкой молока и булкою.
— Куда это в такую рань? — накинулась она на Сеньку. — Как ты смел войти сюда? Кто позволил?
Сенька стоял ни жив, ни мертв, переминаясь с ноги на ногу.
— Полно, полно, нянечка, не ворчи! — ластился к ней Вася, — дай я все выпью и съем. Сама ведь знаешь, всю зиму учусь: взаперти держат, а тут захотел погулять, ты и не пускаешь. — Хитрец Вася попал в самое больное место старухи, заговорив с ней о школе. Она не только перестала ворчать, но наложила им на дорогу полные карманы с провизией и сластями.
Приятели через сад выбежали в поле, оттуда в лес. Серебряной пеленой покрыла роса траву и деревья. Пахло сиренью и черемухой. Пролезая через забор, мальчики задели за ветку: их обдало целым дождем капель и цветов.
Пройдя шагов двадцать, Вася снял чулки и башмаки и побежал босиком; ноги вязли в мокрой траве, было холодно и сыро. Но вот солнышко глянуло на землю, заиграло, и все приняло другой вид. Роса превратилась в отдельные хрустальные капельки и, как алмазы, повисла на зелени.
Друзья вышли на лесную полянку, обросшую дубами, кленами, липами и березами; в блестящей росой зелени белели цветочки душистой земляники.
Всевозможные птицы оглашали местность чудными напевами, между которыми красиво выделялись голоса скворцов.
— Заливаются! — заметил Сенька, — а ведь это они у соловья песнь-то переняли…
— Будто! — усомнился Вася.
— А то нет? Что дрозд, что скворец, у кого хошь переймут песню и поют.
— Ишь суетятся-то как, точно дело делают! — заговорил опять Сенька, задирая голову кверху;
Вася последовал его примеру.
На дубах сидело большое общество скворцов и о чем-то горячо толковало, прерывая поминутно беседу свистом и пением.
— Хочешь яйца достать? — спросил Сенька.
— Хотеть-то хочу, да не грех ли будет взять их?
— Вот еще! Птица снесет другое. Так взлезть, что ли? — и, не дожидаясь ответа, мальчуган влез на суковатый дуб. Вася полез вслед за ним.
В дуплах одно возле другого находились скворечьи гнезда; они были неряшливо выложены травой и почти в каждом лежало по 5—6 больших, продолговатых, светло-синих яиц.
Взяв из двух гнезд по одному, мальчики осторожно спустились и принялись за булки, которыми их снабдила няня.
— Вася, видишь ты на той гнездо иволги?
— Нет.
— Да ты всмотрись хорошенько, авось увидишь!
— Нет, не вижу, — ответил Вася, глядя во все глаза на указанную ветку.
— Его и точно сразу не заметишь, в развилке двух веток; оно так искусно оклеено берестой, точно шарик или нарост на дереве…
— Ах, Сенюшка, посмотри! Что за прелесть! — и Вася указал на хорошенькое гнездышко в чаще ветвей. Внутри оно было выложено мягким войлоком, сделанным обитателями его из смеси мха, шерсти, пуха, травы и хлопчатой бумаги: снаружи оно было убрано листочками и лишаями того дерева, на котором оно находилось.
Вася вскарабкался к самому гнезду и заглянул туда: на дне, укрытые пухом, лежали пять голубых с пятнышками яичек; но только мальчик хотел протянуть руку за одним, как над его головой с жалобным писком пролетела прехорошенькая желтовато-коричневая птичка, с красной шейкой и желтыми полосками на крыльях.
— Эй, да это щегол! — подумал Вася, — это верно его гнездо… — и он, не тронув яиц, тихо спустился вниз.
Щегленок боязливо оглянулся и живо порхнул в гнездо.
— Что, достал яйца?
— Нет, жаль их трогать, пойдем лучше к твоим лисицам, а то во весь день не доберемся.
Мальчики вошли в чащу, несмотря на то, что тут и следа дороги не было; Сенька, видно, знал отлично путь и шел уверенно вперед. Из темного мха светлели ландыши и скромно кивали лиловыми головками фиалки, но приятели больше не останавливались.
Вскоре они дошли до большого пня; с одной стороны он оброс брусникой и мхом, с другой корни торчали кверху.
— Здесь! — шепнул Сенька товарищу.
Притаив дыхание, оба стали недалеко за толстым стволом и начали ждать.
Под пнем была большая, просторная нора, к которой вели множество ходов. В норе лежал большой запас всякой живности.
Постояв минут десять и оглянув местность, мальчики увидели недалеко на поляне старую лису, с четырьмя крошечными лисятками.
Зверьки резвились, скакали, визжали и выглядели преуморительно.
Когда детеныши натешились вдоволь, мать перетащила их за шиворот в нору, а сама, осторожно ступая и обнюхивая воздух, отправилась куда-то, должно быть на охоту.
Только мать ушла, как из-под самого корня высунулись сначала две острые, хитрые мордочки, затем показались рыженькие шубки шалунов.
В один миг Сенька бросился к тому месту, и, прежде чем Вася опомнился, один лисенок сидел у Сеньки за пазухой, а второй шмыгнул через один из многочисленных ходов обратно.
— Ах ты гадость! Кусается! — вскричал Сенька, — Погоди же! — и пересадил пленника в картуз. Оба товарища отправились тем же путем домой.
Лисенка посадили на веревку в баню, куда Вася носил ему каждый день молоко и мясо.
Зверек так занял наших друзей, что они несколько времени забросили все прогулки и только возились с ним…
IV. править
Но вот поспели грибы и ягоды; с утра собирались ватаги детей. По всему лесу раздавалось ауканье и говор. Потянуло туда и наших приятелей.
Идут они раз с черными от черники ртом и руками, видят — им навстречу важно выступает маленький ежик: мальчики бросились к нему, ежик не убежал, а свернулся, и вдруг вместо него, перед ними лежал колючий шарик.
— Нашел, глупец, чем пугать, думает, мы звери! — и, сняв свой дырявый, бессменный картуз, Сенька накрыл им зверька и взял его вместе с шапкой на руки.
Дома ежа выпустили, думали, развернется; не тут-то было! Шарик лежал на полу, не шевелясь. Только поздно вечером, когда все уснули, ежик выглянул, выпустил свои ножки, высунул мордочку и стал ловить и с аппетитом съедать мышей, которые водились в комнатах. Прошло много дней, пока еж привык к окружающим.
Мало-помалу он привязался к людям и сделался добрым и забавным зверьком, много смешившим детей, которые обкармливали его булкою с молоком, мясом и насекомыми.
Теперь он уже больше не свертывался, а бегал по всем комнатам без всякого страха.
Раз дети напоили его водкой; надо было видеть, какие уморительные штуки проделывал маленький пьянчужка: он ходил, пошатываясь, из комнаты в комнату, кружился на одном месте, подымал кверху мордочку, то самым добродушнейшим образом оглядывал всех, то вдруг отскакивал в сторону, то подпрыгивал. Наконец он повалился у дивана и крепко, прекрепко уснул.
Как сон промелькнуло красное лето. Братья еще не подумывали об отъезде, а в дом выдвигались сундуки и корзинки, мама укладывала и шила, Катя и Соня помогали. На кухне, за неделю до отъезда, пеклись и жарились такие запасы, будто детей отправляли на северный полюс, а не в гимназию.
Больше всех хлопотала и суетилась няня: она то и дело приносила битком набитые узелки и корзинки. Кажется, чего-чего тут нет! Всему классу хватит на целый месяц пирожков, ватрушек, печенья, тартинок, а няня еще тащит большую банку с вареньем.
Мальчикам очень грустно уезжать, но вид запасов немного утешает их.
Вот и 29 августа, день отъезда в гимназию. Все собрались в зале, посидели немного, мама перекрестила отъезжающих, долго-долго целовала их, Катя и Соня проливали потоки слез, няня дрожащей рукой благословила и трижды поцеловала своих питомцев.
На дворе стоял Степаныч и Сенька, у ворот другие ребятишки.
Та же крытая кибитка с Филиппом на козлах и двумя толстоногими, здоровыми лошадками ждала их у крыльца.
Папа, Коля и Вася кое-как уселись между узлами и коробками. — Прощай, Степаныч, побереги соловья! — высунулся Коля из кибитки.
— Ладно, Христос с тобою, касатик…
— Сенька, лису выпусти, а ежика побереги, няня обещала дать сарайчик. Я тебе к Рождеству книжек привезу, — говорил из другого окна Вася.
Источник текста: Ручеек. Рассказы для детей из естеств. истории и дет. жизни / А. Б. Хвольсон; С 60 рис. М. Михайлова и др. — 5-е изд., просм. авт. — Санкт-Петербург: А. Ф. Девриен, 1913. — 263 с.; ил.; 22 см.