Куприн А. И. Пёстрая книга. Несобранное и забытое.
Пенза, 2015.
КАЛОМЕЛЬ
правитьВообразите себе на мгновение огромную-преогромную, грязную-прегрязную и притом самую разнищенскую больницу, — так миллионов на сто пациентов, вольных и невольных. Больница эта раньше находилась в ведении врачей грубых и невежественных, больше из ротных цирюльников и фельдшеров, признававших только домашние простонародные средства: баню, припарки и пиявки, от коих больные умирали в немалом количестве и безропотно. Но в один прекрасный день весь прежний врачебный персонал был обвинен в лихоимстве, вымогательстве, глупости и неспособности и разогнан с великим треском под дружные аплодисменты всего ученого медицинского мира. А на смену старым костоправам явились образованные молодые доктора из-за границы.
Главный врач сразу зарекомендовал себя человеком неизмеримой энергии и адамантовых убеждений. Впрочем, убеждение у него было только — каломель. Он признавал из всех медицинских средств исключительно лишь этот ртутный препарат и решительно рекомендовал его во всех случаях и при всех болезнях. «Прежде всего, — говаривал он своим младшим коллегам, — и раньше всего — каломель. Каломель утром, в полдень и вечером. Каломель до, по и во время еды. Каломель ходячим, сидящим и лежащим. Каломель от лихорадки, паралича, воспаления среднего уха, переломов костей, туберкулеза и ревматизма». «Очищайте организм, — повторял ежедневно главный врач, — расслабляйте его, обессиливайте, елико возможно. А когда больные потеряют последнюю возможность пошевелить пальцем и поднять веки, тогда я им всем сразу пропищу одно чудодейственное средство. Я уж знаю какое. Это пока — секрет».
И вот весь новый служебный состав больницы — врачи, фельдшера и сиделки, и даже кубовые мужики, истопники, прачки и полотеры, все заряженные, точно живые аккумуляторы, напряженной волей своего патрона, начинают проявлять сверхъестественную каломельную деятельность. Если начальник прописывает скрупулы, то дают на прием драхмы. Вместо унций закатывают больным фунты. Мужчин, женщин, стариков и детей они угощают такими порциями каломели, от которых издох бы крепкий, столетний слон. Напрасно пациенты прячутся от неистовых врачей под кровати, в чуланы и в прочие укромные места. Их выволакивают оттуда за полы халатов, валят на землю, наскоро разжимают челюсти и льют в рот через воронку проклятое пойло. И нет для больных никакой возможности ни выписываться из больницы, ни убежать из нее тайком: злые и глупые дворники сторожат у всех дверей, ворот и калит. Ни родственники, ни знакомые не допускаются в учреждение. И некому пожаловаться из тех, кто на свободе. Переписка вся погибает в больничной конторе. Может быть, и есть какие-нибудь друзья там, за больничными стенами, но, потеряв весть, они давно уже считают своих близких умершими и со вздохом записали их имена в поминовение. И правда, больные мрут теперь без очереди, без счета, без последнего напутствия, так же, как в древние времена, без ропота. Попробуй-ка хоть гримасой, хоть неуловимым взглядом показать, что каломель тебе противна. А в карцер? А на хлеб и воду? А плеть? А по морде? А смертельным боем? «Пей, падаль, лекарство!» — орет пьяный фельдшер и ввинчивает в ухо свинцово-бледному больному холодное дуло нагана. И выпьешь.
Старший врач, может быть, и честен. Но он сам — больной человек. Каломелемания, навязчивая идея, довела его ум до границы, где потеряна мера логике, состраданию, совести и просто здравому смыслу. Подчиненные его нормальнее; но одни из них свирепствуют ради карьеры, другие из материального расчета, третьи — просто жулики и проходимцы, четвертые — круглые невежды, пятые — низкопоклонные трусы и приживальщики, оставшиеся еще от старого кровопускного режима, а прочие — люди, всегда и на все готовые ради насущного куска. И много еще есть между ними мрачных субъектов, которым доставляет странное наслаждение безнаказанная и безответственная жестокость над бессильным и беззащитным человеком.
Проницательный читатель, вероятно, уже давно догадался, что говоря о больнице, врачах и каломели, я вовсе непрозрачно говорю о России, большевиках и о перманентной (о, черт!) революции. Совершенно верно. Именно об этом.
Революция, это целительное снадобье, обратившись в руках фанатиков и толпы из средства в цель, расслабила Россию до последнего предела. Отняв у нее все жизненные соки. У нас была прекрасная, изумлявшая весь мир армия. Она растаяла, оставив после себя позорные следы, гаже которых не знала и не узнает история. У нас было национальное лицо. Теперь — смертная маска. Заводы, промыслы, хозяйство, кое-какая наука, слабенькая, как зеленый росток, культура, большое самобытное искусство, религия — все извергнуто, выброшено, пренебрежено, забыто. Мы пусты внутри, лежим без движения с голодной слюной у рта, выплевывая остатки зубов. Жадная сиделка загодя тянет с нас последние «собственные» стоптанные шлепанцы, а мы не смеем пожаловаться, но не смеем и молчать, ибо даже молчание считается за скрытое выражение неудовольствия. Нет, ты целуй ту руку, что давит тебя во время предсмертных судорог и которая подушкой придавит тебе рот, если ты будешь слишком долго агонизировать.
Иностранный, чужой врач, давно уже сказал с холодным убеждением: cadaver est. А наш уверяет, что ему известно какое-то спасительное тайное средство, но пока дальше перманентной революции не идет и только сулит напрасные предсмертные мучения. И ни за что на свете он не признается ни больным, ни товарищам, ни самому себе в том, что, кроме каломели, он ничего не знает.
ПРИМЕЧАНИЯ
правитьРассказ. Впервые напечатан в газете «Свободные мысли». — 1918. — 28 октября. Затем Куприн включил рассказ-фельетон в малоформатный сборник «Тришка Будильник» (1919). Печатался в сборнике: Куприн А. И. Золотой петух. Повести, рассказы, публицистика. — М.: Панорама, 1999.
— каломель — от греч. — красивый и черный. Хлорид ртути (хлористая ртуть) представляет собой белый порошок, при действии едких щелочей или аммиака чернеет. Применяется в технике, пиротехнике и в медицине в качестве противовоспалительного средства.
— cadaver est — (лат.) труп есть
Печатается по: Куприн А. И. Тришка Будильник (1919).