Близ паства меж лугов и рощ гора лежала,
Которую волна морская омывала.
Пустыня вся была видна из высоты.
Увеселяли взор различны красоты.
Во изумлении в луга и к рощам зряща
Печальна Атиса, на сей горе седяща, —
Ничто увеселить его не возмогло:
Прельстивше пастуха лицо всю кровь в нем жгло.
Тогда в природе был час тихия погоды.
Он смотрит изумлен в спокоющися воды,
В которых вдалеке край неба погружен,
И дальностию взор пастуший пресечен.
В смущении своем на воды он взирает
И, тяжко воздохнув, от горести вещает:
«Как, море, в глубине твоей Эол ни лих,
Однако и тебе есть некогда отдых.
А я, кого люблю, нещадно мучим ею,
Ни на единый час отдыха не имею.
Волнение твое царь ветров укротил,
Мучителей твоих в пещеры заключил,
А люту страсть мою ничто не укрощает,
Любовь, начав терзать, всегда меня терзает».
Калиста посреди стенания сего
Уединение разрушила его.
«Я слышу, — говорит ему, — пастух, ты стонешь.
Во тщетной ты любви к Альфизе, Атис, тонешь,
Каких ты от нея надеешься утех?
Она стенание твое приемлет в смех.
Ты знаешь, что она тебя уничтожает,
Свирели твоея и песен не внимает.
Цветы в твоих грядах простая ей трава,
И песен жалостных пронзающи слова,
Когда ты свой поешь неугасимый пламень,
Проходят в сердце к ней, как стрелы в твердый камень.
Покинь суровую, ищи другой любви
И злое утоли терзание крови!
Пускай Альфиза всех приятнее красою,
Но зная, что она гнушается тобою,
Отстань и позабудь ты розин дух и вид,
Всё то тебе тогда гвоздичка заменит.
Ты всё пригожство то, что зришь теперь несчастно,
Увидишь и в другой, кем сердце будет страстно,
И, вспомянув тогда пастушки сей красы,
Потужишь, что терял ты вздохи и часы.
Нашед любовницу с пригожством, ей подобным,
Стыдиться будешь ты, размучен сердцем злобным».
На увещание то Атис говорит:
«Ничто сей склонности во мне не истребит.
Ты, эхо, наши все здесь гласы повторяешь!
Ты, солнце, всякий день здесь паство освещаешь
И видишь пастухов, пасущих здесь стада.
Вам вестно, рвался ль так любовью кто когда?
И вам известно то, могу ль я отлюбиться.
Не буду никогда, Калиста, я стыдиться,
Что ту, суровую, всем сердцем я любил,
Которой я за то нимало не был мил.
Еще не упадет со хладного снег неба
И земледелец с нив еще не снимет хлеба,
Как с сей прекрасною пустыней я прощусь
И жизни своея ненадобной лишусь.
Низвергнусь с сей горы; мне море даст могилу,
Я тамо потоплю и страсть и жизнь унылу,
И ежели я тем ей жалость приключу,
Так я желанья часть хоть в смерти получу,
А если жизнь моя суровой к смеху свянет,
Уж мой досады сей дух чувствовать не станет».
— «Ты хочешь, — говорит пастушка, — жизнь пресечь?
Отчаянная мысль, отчаянная речь
Цветущей младости нимало не обычны.
Кинь прочь о смерти мысль, к ней старых дни приличны,
А ты довольствуйся утехой живота.
Хоть будет у тебя любовница не та,
Такую ж от другой имети станешь радость,
Найдешь веселости, доколь пребудет младость.
Ах, если б проницать ты мысль мою хотел,
Так ты б уже хотя не о себе жалел,
И жаркий любви к несклонной ты убавил,
А после б и совсем суровую оставил».
— «Я мысли твоея проникнуть не хочу, —
Ответствовал он ей, — и глаз не отврачу
Ни для ради кого и в страсти бесполезной
От мучащих меня очей моей любезной.
Как старый кедр, свои коренья пространил,
Ея взор так любовь мне в сердце вкоренил».
— «Свирепый, — Атису Калиста отвечала, —
Душа твоя мое желание познала,
И тако принял ты мой жар и нежну страсть!
Тебе приятнее в страдании пропасть,
Как зреть себе меня любовницею верной!
Не зря в очах моих любви к себе безмерной,
Вздыхай, вкруг ходячи Альфизиных овец,
И помори свою скотину наконец.
Когда сия гора сойдет, в морску пучину,
Альфиза сократит тепершню кручину.
Но если б ты, пастух, меня не пренебрег,
Ты вместо здесь тоски имел бы тьмы утех.
Я стадо бы свое с твоим совокупила,
По рощам бы с тобой по всякий день ходила.
Калисте бы ты был участником всего;
Куда б я шла одна, шла б с спросу твоего,
Без воли б твоея не сделала ступени
И клала б на свои я Атиса колени.
Рядилась бы я так, как надобно тебе,
И, словом, я б жила тебе, а не себе.
Ах, Атис! Атис! Где рассудок твой девался?
А неизвестного напрасно ожидаешь.
Ты, тщетною себя надеждою маня,
Что я ни говорю, не слушаешь меня.
От тех часов, как ты в несчастну страсть попался,
Ах, Атис! Атис! Где рассудок твой девался?»
Ей Атис говорит: «Когда тебе я мил,
Я б сердце красоте теперь твоей вручил,
Но сердце у меня Альфизой взято вечно,
И буду ею рван по смерть бесчеловечно.
Любви достойна ты, но мне моя душа
Любить тебя претит, хоть ты и хороша.
Ты песни голосом приятнейшим вспеваешь
И гласы соловьев сих рощей посрамляешь.
На теле видится твоем лилеин вид,
В щеках твоих цветов царица зрак свой зрит,
Зефиры во власы твои пристрастно дуют,
Где пляшешь ты когда, там грации ликуют.
Сравненна может быть лишь тень твоя с тобой,
Когда ты где сидишь в день ясный над водой.
Не превзошла тебя красой и та богиня,
Которой с паством здесь подвластна вся пустыня.
А кем в несчастии я, мучася, горю,
О той красавице тебе не говорю,
Альфизе похвалу я в сердце заключаю
И красоту ея ни с чьею не равняю».
— «За верность такову, — ответствует она, —
Альфиза покорить тебе свой дух должна;
Но знаю, что того ты не дождешься вечно.
А я б тебя, мой свет, любила, ах, сердечно
И, верной горлице начавши подражать,
Не стала б о другом до смерти воздыхать.
Любить меня другим уж не было б успеха,
Вся б стала состоять Калистина утеха,
Чтоб с Атисом ей быть, на Атиса взирать,
Иметь его в руках и часто целовать.
Прости, мой взор тебя напрасно потревожил,
И помни, что ты ту пастушку уничтожил,
Котору б ты любя, милей ей жизни был,
И, ах, которой ты еще, свирепый, мил».
Во твердости своей пастух не колебался
И рад был, что он с сей пастушкою расстался.
«Ах, так ли ты, любовь, стенящих веселишь!
За что, Альфиза, ты в тоске мне жить велишь
И жалобы вещать пустыне бесполезно! —
Скорбящий говорил, стеня, любовник, слезно. —
Сию ль, пастушка, мзду за искренность ты мне
Печешься приключить в спокойной сей стране,
Что младости моей ты лета дорогие
Преображаешь мне во времена презлые,
В жилище пагубно приятнейши места?
За то ли так моя к тебе любовь чиста?
Калиста как меня в любовь ни приводила,
Движенья малого во мне не учинила.
Ты волосом темна, Калиста им руса,
Но всё то и для всех равно, коль есть краса».
Душа его еще, еще обремененна.
Не мнит он, что была Калиста наученна
Изверить пастуха, прияв в любви притвор,
И страстный с ним вела бесстрастно разговор.
Альфиза Атиса Калистой искушала,
О Гиласе в тот час Калиста помышляла,
Когда любовну речь со Атисом вела.
А с Гиласом она в любови уж жила,
Хоть их еще любовь была и неизвестна.
И тако речь ея казалась быть нелестна.
Хотя о дружбе сих пастушек Атис знал,
Но, слыша страстну речь, всё правдой принимал.
Едва сошед с горы, пастух приходит к стаду,
Он зрит любезную и чувствует отраду.
Альфиза у его овец уже была
И ласково с собой гулять его звала,
Час времени ему тогдашной похваляя.
Как скоро с ним отшед от стад его драгая,
К открытью пламени убежище нашла,
Вся прежня от нея суровость отошла.
Обманом их союз Калиста утвердила,
И часто, смеючись, тем Атиса дразнила,
А пред Альфизою, на Атиса прельстясь,
И перед Гиласом винилася, смеясь.
Не тщетно, Атис, ты пастушкою был мучен,
Благополучен ты, пастух, благополучен,
Что верности своей ты к ней не пременил
И хладно от себя Калисту отпустил.
Когда б ты был нетверд и к ней в любовь склонился,
Ты тщетной радостью прямыя бы лишился
И, счастие свое при дверях погубя,
Рвался бы суетно, сердяся на себя.
См. также одноимённые страницы.
