Калевала (Лённрот; Бельский)/Руна двадцать шестая

 См. также одноимённые страницы.

Калевала : Карело-финский поэтический эпос — Руна двадцать шестая
автор Элиас Лённрот, пер. Леонид Петрович Бельский

Оригинал: ф. Kalevala. — См. Содержание. Перевод созд.: 1828, опубл: 1835 — 1-е изд., 1849 — 2-е изд.; рус. перевод — 1888. Источник: [1]

Руна двадцать шестая

1. Лемминкяйнен, огорченный тем, что не был приглашен на свадьбу, решается все-таки ехать в Похъёлу, несмотря на запрещение матери и на погибель, которая, по словам матери, его ожидает в пути.

2. Он отправляется в путь и благодаря своим познаниям счастливо проходит через все грозящие гибелью места.

Ахти жил у мыса Кауко,
Там на острове при бухте.
Он распахивал там поле,
Бороздил свои поляны.
Было тонко ухо Ахти,
Слух имел он очень острый.
Из деревни шум он слышит,
Слышит топот по прибрежью.
Стук саней по льду он слышит,
Слышит стук саней в лесочке.
Мысль в уме его возникла,
В голову его запала:
Свадьбу в Похъёле справляют,
Там народ пирует тайно!
И поник он головою,
Кудри черные упали,
Кровь вдруг бросилась от злости
С побледневших щек пониже,
Бороздить не стал он больше,
Перестал пахать средь поля,
Быстро он вскочил на лошадь
И поехал прямо к дому,
К матери своей любимой,
Прямо к матери-старушке.
И, придя, сказал он старой,
Так он, в дом войдя, промолвил:
«Мать, ты милая старушка!
Дай поесть мне поскорее,
Чтобы алчущий наелся,
Чтобы голод утолил я;
Затопи мне также баню,
Приготовь скорей купанье,
Чтоб я мог омыть все тело
И предстать в красе героя!»
Лемминкяйнена мать тотчас
Пищу быстро собирает,
Чтобы алчущий наелся,
Чтобы жажду утолил он,
А потом готовит баню,
Сыну славное купанье.
И веселый Лемминкяйнен
Съел сперва поспешно пищу,
Поспешил потом он в баню,
Он отправился в парилку;
Там и выкупался зяблик,
Вымыл тело подорожник,
Голова, как лен, белела,
И блестела ярко шея.
Он пришел в избу из бани,
Говорит слова такие:
«Мать, ты милая старушка!
Ты пойди в овин на гору,
Вынь прекрасную рубашку,
Принеси кафтан покрепче,
Чтоб в него я мог одеться,
Мог в кафтан облечь бы тело!»
Мать его спросила прежде,
Начала расспрос хозяйка:
«Ты куда идешь, сыночек,
На охоту ли за рысью,
Иль поймать ты хочешь лося,
Иль стрелять ты будешь белок?»
Отвечает Лемминкяйнен,
Молодец тот, Каукомъели:
«Дорогая, мать родная!
Не хочу идти за рысью,
Не пойду ловить я лося
И стрелять не буду белок;
В Похъёлу иду на свадьбу,
Там на тайную пирушку.
Дай получше мне рубашку,
Принеси кафтан покрепче,
Чтобы в нем гулять на свадьбе,
Красоваться на пирушке!»
Мать сыночку запрещает,
И жена не позволяет,
Обе дочери творенья,
Порожденные природой:
Пусть не едет Лемминкяйнен,
В Похъёлу нейдет на свадьбу.
Так вот сыну говорила,
Так твердила мать-старушка:
«Не ходи, сыночек милый,
Мой сыночек, милый Кауко,
В Похъёлу на пир великий,
На большую ту пирушку!
Ведь тебя туда не звали
И совсем не приглашали».
Но веселый Лемминкяйнен
Говорит слова такие:
«Лишь дурной идет по зову
Молодец идет без зова;
Есть у Ахти приглашенье,
Есть у Ахти побуждение:
Меч мой с огненным железом,
Мой клинок, что мечет искры».
Мать же о своем хлопочет,
Удержать сыночка хочет:
«Не ходи ты, мой сыночек,
В Похъёлу на ту пирушку!
Ведь на улицах там ужас,
Чудеса там на дороге:
Трижды смерть грозит герою,
Трижды там грозит погибель».
Отвечает Лемминкяйнен,
Молодец тот, Каукомъели:
«Смерть повсюду видит старый,
И везде ему погибель.
Муж нигде не побоится,
Муж нигде не устрашится.
Но пусть будет, как кто хочет:
Ты скажи-ка, дай послушать,
Что за первая погибель
И последняя какая?»
Лемминкяйнена старушка
Говорит слова такие:
«Я скажу тебе по правде,
А не так, как ты желаешь.
Вот где первая погибель,
Из погибелей всех прежде.
Ты пройдешь, сынок, немного,
День один всего проедешь,
Встретишь огненную реку
На пути среди дороги;
В ней кипит огнем пучина,
И горит скала в пучине;
На скале той холм сверкает,
На холме орел пылает,
Ночью он все зубы точит,
Днем навастривает когти
На чужих, кто там проходит,
На людей, кто ходит близко».
Отвечает Лемминкяйнен,
Молодец тот, Каукомъели:
«Так пусть бабы умирают,
Но не это смерть для мужа.
Знаю я на это средство,
Тут я справиться сумею.
Чародейство сотворю я
Из ольхи с конем героя,
Чтобы мимо он проехал,
Чтоб взамен меня промчался.
Сам нырну я тотчас уткой,
Опущусь я быстро в волны
Под орлиными когтями,
Под когтями этой птицы.
Дорогая, мать родная!
Ты скажи вторую гибель».
Лемминкяйнена мать молвит:
«Вот тебе вторая гибель:
Ты проедешь лишь немного,
И в теченье дня второго
Ров ты огненный увидишь.
Он лежит среди дороги,
Протянувшись и к востоку,
И на запад бесконечно.
Полон ров камней горячих,
Глыб он полон раскаленных;
Там уж сотни пострадали,
Там уж тысячи погибли.
Были сотни те с мечами,
Эти тысячи с конями».
Отвечает Лемминкяйнен,
Молодец тот, Каукомъели:
«Не от этого смерть мужу,
Не от этого герою,
Знаю средство и на это,
Тут исход себе найду я:
Превращу я снег в героя,
Изо льда создам я мужа,
Погоню героя в пламя
И вгоню его я в пекло,
В ту пылающую баню;
С медным веником пойдет он;
Сам скользну я стороною,
Проскочу я через пламя;
Борода не обожжется,
Не сгорят нисколько кудри.
Дорогая, мать родная!
Ты скажи мне третью гибель».
Лемминкяйнену мать молвит:
«Вот какая третья гибель:
Как еще проедешь дальше,
День еще в пути пробудешь,
Будешь в самом узком месте,
Встретишь Похъёлы ворота,
Там блуждает волк во мраке,
В темноте медведь там бродит
Там, где Похъёлы ворота,
Там на самом узком месте
Уничтожены уж сотни,
Сгибли тысячи героев.
Отчего ж тебя не съесть бы,
С беззащитным не покончить?»
Отвечает Лемминкяйнен,
Молодец тот, Каукомъели:
«Можно там сожрать ягненка,
Разорвать его на части,
А не мужа, пусть дурного,
Не героя, пусть плохого!
А на мне ведь мужа пояс,
А на мне застежка мужа,
Я ношу героев пряжку,
Чтобы мог спастись наверно
Я от пасти волка Унто,
Заколдованного зверя.
Знаю, как пойти на волка,
Знаю средство на медведя:
Колдовством узду на волка,
На медведя цепь надену,
Рассеку его я сечкой,
Раскрошу я на кусочки,
И тогда пойду свободно
И свой долгий путь я кончу».
Лемминкяйнену мать молвит:
«Не конец еще и это:
Это ты найдешь в дороге.
Чудеса в пути большие:
Там три ужаса найдешь ты,
Три погибели для мужа.
Но когда туда дойдешь ты,
Чудеса найдешь страшнее.
Ты пройдешь еще немного
Похъёлы там двор увидишь:
Частокол в нем из железа,
А вокруг из стали стены,
От земли идут до неба
И к земле идут от неба,
И стоят, как колья, копья
Змеи в них переплелися,
Вместо прутьев там гадюки,
Ящерицы вместо связок
И играют там хвостами
Да шипят все головами,
Дол шипеньем оглашают,
Головы приподымают.
На земле простерлись змеи,
Растянулися гадюки,
Вверх подняв язык шипящий,
А хвосты внизу качают.
Но одна, что всех страшнее,
Залегла у входа прямо.
Подлинней она, чем балка,
Перекладины потолще,
Языком шипит высоко,
Пасть раскрыла, угрожая
Не кому-нибудь другому,
Одному тебе, несчастный».
Отвечает Лемминкяйнен,
Молодец тот, Каукомъели:
«Пусть так дети умирают,
Но не это смерть героя.
Колдовством огонь уйму я,
Утомить сумею пламя,
Змей сгоню я чародейством,
Отгоню гадюк оттуда.
Пропахал же поле прежде,
Что все змеями кишело,
И с гадюками поляну;
Змей я голыми руками,
Змей держал я просто пальцем,
Пальцем я держал гадюку;
Змей десятки убивал я
И гадюк до сотни черных;
Кровь змеиная осталась,
Жир гадюки здесь на пальцах,
Пропаду не так-то скоро,
Никогда не попадусь я,
Как кусочек, в зев змеиный,
В пасть гадюки разъяренной.
Сам давить дрянных я буду,
Растопчу я этих скверных,
Загоню я змей, колдуя,
Прогоню гадюк с дороги;
Двор тот Похъёлы пройду я
И войду в избу свободно».
Лемминкяйнену мать молвит:
«Не ходи ты, мой сыночек,
В дом тот Похъёлы суровой,
В то жилище Сариолы!
Там герои все с оружьем,
Опоясаны мечами,
От питья хмельного шумны
И озлоблены от пьянства:
Заколдуют там бедняжку
На концах мечей огнистых.
Посильней тебя убиты,
Похрабрей от чар погибли».
Отвечает Лемминкяйнен,
Молодец тот, Каукомъели:
«Ведь уж я немало пожил
В этих избах Сариолы;
Не со мной лапландцу сладить,
Не побьет меня турьянец
Сам лапландцев заколдую,
Сам побью я там турьянцев,
Расколю в куски их плечи,
Продырявлю подбородки,
Распорю рубашки ворот,
Грудь разрежу на кусочки».
Лемминкяйнену мать молвит:
«О, несчастный мой сыночек!
Ты все думаешь о прошлом
И все хвастаешься прежним.
Ты, конечно, долго пробыл
В этих избах Сариолы.
Весь ты был в дремотных волнах,
В волнах, травами покрытых,
Побывал в пучине темной,
Там упал с потоком книзу.
Маналы измерил реку,
Черной Туонелы теченье,
Был бы там и посегодня,
Если бы не мать-бедняжка.
Ты послушай, что скажу я.
К избам Похъёлы пойдешь ты,
Там все колья на пригорке,
Огорожен двор столбами,
И по черепу на каждом.
Лишь один пока не занят,
Для того, чтобы на этом
Голова твоя сидела».
Отвечает Лемминкяйнен,
Молодец тот, Каукомъели:
«Пусть глупцы на это смотрят
И бездельники боятся
Лет пяти, шести в сраженьях,
Даже лет семи военных;
Но герои не боятся
И нисколько не страшатся.
Дай военную рубашку,
Принеси вооруженье!
Подниму я меч отцовский,
Посмотрю клинок я старца;
Долго он лежал холодный,
Долго был он в темном месте,
Много плакал постоянно,
Тосковал, без дела лежа».
Взял военную рубашку,
Взял все старое оружье,
Взял клинок отцовский, верный,
Взял отцовскую секиру,
Острием ударил об пол,
В потолок концом ударил
И качнул клинок рукою,
Как черемушную ветку
Иль растущий можжевельник.
И промолвил Лемминкяйнен:
«Кто тут в Похъёле найдется,
На пространстве Сариолы,
Кто б свой меч померил с этим,
На клинок меча взглянул бы?»
Со стены он лук снимает,
Лук с гвоздя снимает крепкий,
Говорит слова такие
И такие молвит речи:
«Назову того героем
И того признаю мужем,
Кто мой лук согнуть сумеет,
Тетиву на нем натянет
Там, в жилищах Сариолы,
В избах Похъёлы суровой».
Вот веселый Лемминкяйнен,
Молодец тот, Каукомъели,
Взял военную рубашку,
Он надел вооруженье
И потом рабу промолвил,
Говорит слова такие:
«Ты, мой купленный работник,
Раб, доставшийся за деньги!
Снаряди скорее лошадь,
Снаряди коня для битвы,
Чтоб я мог на пир поехать,
К людям Лемпо на пирушку!»
И, послушный приказанью,
Раб пошел на двор поспешно,
Он ретивую запряг там,
Красно-пламенную лошадь
И, пришедши, так промолвил:
«Я исполнил приказанье
И лошадку приготовил;
Конь стоит уже в запряжке».
Лемминкяйнену пора бы
И в дорогу отправляться.
Так одна рука велела,
Но противилась другая;
И пошел, как думал раньше,
Вышел смело, без боязни.
Сыну мать совет давала,
Так дитяти мать-старушка
У дверей, у самой печки,
У сиденья говорила:
«Мой единственный сыночек,
Ты, дитя, моя опора!
Поспешаешь на пирушку
И придешь, куда ты хочешь.
Пей ты кружку вполовину,
Пей ты чашку до средины,
Половину же похуже
Дай тому, кто там похуже:
В чашке черви копошатся,
Там на дне сосуда змеи!»
И еще сказала сыну,
Наставления давая
На окраине поляны,
На околице в калитке:
«Коль пойдешь ты на пирушку
И придешь, куда придется,
Ты сиди на полсиденье,
Занимай полполовицы,
Половину же похуже
Дай тому, кто там похуже.
Только так ты будешь мужем,
Будешь истинным героем,
Чтоб пройти тебе толпою,
Чтоб пройти под говор шумный
Чрез толпу героев сильных,
Через множество бесстрашных!»
Поспешает Лемминкяйнен,
Чтобы сесть скорее в сани;
Он коня кнутом ударил,
Бьет его жемчужной плеткой,
И летит оттуда лошадь,
Шумно вдаль несет героя.
Лишь немного он отъехал,
Лишь часочек он проехал,
Чернышей увидел стаю:
Поднялася стая кверху,
Отлетели быстро птицы
Перед лошадью ретивой.
Перьев несколько осталось
От их крыльев на дороге.
Поднял перья Лемминкяйнен
И в карман себе запрятал.
Он не знал, что статься может,
Что случится по дороге:
Все ведь может пригодиться,
При нужде всему есть место.
Чуть подальше он проехал,
Лишь частичку той дороги,
Конь зафыркал средь дороги,
Испугался, вислоухий.
Сам веселый Лемминкяйнен,
Молодец тот, Каукомъели,
Поднялся повыше в санках
И вперед нагнувшись, смотрит:
Вот, как мать и говорила,
Как старушка уверяла,
Перед ним река пылает,
Пред конем среди дороги
Водопад горит в потоке,
Средь него скала пылает,
На скале сверкает холмик,
А на нем орел горящий
Изрыгает пламя горлом;
Так и бьет огонь из глотки,
Пышут огненные перья,
Мечут огненные искры.
Увидал вдали он Кауко,
Лемминкяйнену промолвил:
«Ты куда стремишься, Кауко,
Держишь путь свой, Лемминкяйнен?»
Отвечает Лемминкяйнен,
Молодец тот, Каукомъели:
«Еду в Похъёлу на свадьбу,
Там на тайную пирушку.
Повернись, орел, немного,
Отойди чуть-чуть с дороги,
Дай ты путнику дорогу,
Лемминкяйнену тем боле;
Пусть он тронется сторонкой,
Пусть он краешком проедет!»
Так орел ему ответил,
Крикнул огненною глоткой:
«Дам я путнику дорогу,
Лемминкяйнену тем боле;
Пусть пройдет моей он глоткой,
Пусть по горлу погуляет;
Вот куда тебе дорога,
Вот куда ты мчаться должен;
Долгий пир там приглашенным,
Бесконечное безделье».
Думал Ахти тут недолго,
Был он очень озабочен.
Он в карман поспешно лезет,
В кошельке своем он ищет,
Вынул перья чернышей он,
Сбил поспешно их в комочки,
Трет обеими руками;
Между пальцами потер их
Глухарей возникло стадо,
Стая рябчиков явилась;
Он орлу их в глотку бросил,
В пасть ему, как корм, направил.
Кинул в огненное горло,
В зубы огненной той птицы;
Так отправился он дальше,
В первый день от смерти спасся.
Он коня кнутом ударил,
Хлопнул плеткою жемчужной;
Конь бежит оттуда прямо,
Скачет дальше жеребенок.
Вот немного он проехал,
Лишь частичку той дороги,
Снова лошадь испугалась
И заржала, стала снова.
Поднялся он на сиденье
И, вперед нагнувшись, смотрит.
Вот, как мать и говорила,
Как старуха уверяла:
Перед ним пылает пропасть,
И как раз среди дороги
Широко лежит к востоку,
Без конца идет на запад,
Вся полна камней горящих,
Глыб огромных раскаленных.
Думал Ахти тут недолго,
Обратился к Укко с просьбой:
«О ты, Укко, бог верховный,
Дорогой отец небесный!
С севера пошли мне тучу,
С запада пошли другую,
Третью ты пошли с востока,
Также с северо-востока.
И ударь ты их краями,
Пустоту меж них заполни,
Снег пошли ты толщей в сажень,
Вышиной с копье героя
На горящие каменья,
На пылающие глыбы!»
Укко, этот бог верховный
И творец небесной тверди,
С севера тут гонит тучу,
Гонит с запада другую,
Третью гонит он с востока,
Также с северо-востока,
Их ударил друг о друга,
Пустоту меж них заполнил,
Снег послал он толщей с сажень,
Вышиной с копье героя
На горящие каменья,
На пылающие глыбы:
Озеро из снега вышло,
А на нем бушуют волны.
Чародейством Лемминкяйнен
Ледяной там мост устроил
Через озеро со снегом
С одного конца к другому.
Спасся он и во второй день
От погибели, от смерти.
Он коня кнутом ударил,
Хлопнул плеткою жемчужной,
Быстро едет конь оттуда,
Мчится дальше по дороге.
Мчится он версту, другую,
Проскакал еще немного,
Вдруг скакун остановился,
Точно вкопанный, на месте.
Сам веселый Лемминкяйнен
Соскочил с саней и смотрит:
Волк стоит как раз при входе,
Там медведь стоит в проходе,
В самом въезде в Сариолу
И как раз в конце проезда.
И веселый Лемминкяйнен,
Молодец тот, Каукомъели,
Тут в карман рукою лезет,
Ищет быстро в кошельке он,
Вынимает шерсть овечью,
Быстро трет ее в комочки,
Трет обеими руками,
Растирает между пальцев.
Только раз он в руки дует
И овец из рук пускает,
Стадо целое ягняток,
Много ярочек веселых.
Волки тут к стадам стремятся,
Их ловить медведи мчатся
А веселый Лемминкяйнен
Скачет дальше по дороге.
Лишь немного поотъехал,
Похъёлы он двор увидел.
Из железа там ограда,
И забор из стали сделан.
Тот забор — в земле сто сажен,
Сажен тысячу до неба;
Копья были там столбами,
Змеи были там жердями,
Их гадюками скрепили,
Ящерицами связали,
И хвосты у них висели,
С свистом головы шипели,
Черепа вверху качались,
А хвосты мотались снизу.
Тут веселый Лемминкяйнен
Призадумываться начал:
«Это — как мне мать сказала,
Мне родимая твердила.
Вот забор стоит тот самый,
Глубоко ползут гадюки,
А забор еще поглубже;
Высоко летают птицы,
А забор еще повыше».
Все же вышел Лемминкяйнен
Из беды и затрудненья:
Тотчас вынул нож из ножен,
Вынул страшное железо,
Колет яростно ограду,
Разломал ее в кусочки,
Расколол забор железный,
Ту змеиную ограду;
Пять жердей ее ломает,
Семь шестов ее высоких;
Сам потом поехал дальше,
К тем воротам Сариолы.
На пути змея лежала,
Поперек дороги самой;
Подлинней она, чем балка,
Всякой притолки потолще;
Сотней глаз змея глядела,
Жал до тысячи имела;
Шириной глаза с решета,
А язык с копье длиною,
Как зубцы у грабель — зубы,
Шириной спина в семь лодок.
Не посмел тут Лемминкяйнен
Проезжать прямой дорогой
Мимо той змеи стоглазой,
Мимо тысячеязычной.
И промолвил Лемминкяйнен,
Молодец тот, Каукомъели:
«Ты, змея, что под землею,
Туонелы червяк ты черный,
Ты, что ползаешь в колосьях
И в корнях растений Лемпо,
Извиваешься по дерну
И ползешь в корнях деревьев!
Кто же выслал из колосьев,
Кто послал с корней растений,
Чтобы здесь могла ты ползать,
По дороге извиваться?
Кто твой зев высоко поднял,
Кто тебе дал приказанье,
Чтоб ты голову вздымала,
Шею высоко держала?
Это мать твоя, отец твой,
Иль, быть может, брат старейший,
Иль сестра твоя меньшая,
Или кто другой из рода?
Зев закрой, главой поникни
И язык сокрой свой легкий,
Ты свернись клубком плотнее,
Там в один клубок ты свейся.
Ты оставь мне полдороги,
Пропусти скитальца дальше
Иль уйди совсем с дороги,
Уползи, змея, в кустарник,
Уходи ты, злая, в вереск,
Удались, во мху сокройся,
Уходи, как клок из шерсти
И как стружка от осины.
Головой в траву уткнися,
Устреми ее на холмик,
В дерне лишь твое жилище
И убежище под кочкой;
Если голову поднимешь,
Разобьет ее там Укко
Закаленною стрелою,
Тем железным страшным градом!»
Так промолвил Лемминкяйнен.
Не послушалась гадюка,
Все шипит ужасным жалом,
Высоко, шипит, поднявшись,
Угрожает страшным зевом,
Голове грозит героя.
И промолвил Лемминкяйнен,
Слово древности припомнил,
Что он слышал от старушки,
Что от матери узнал он.
Так промолвил Лемминкяйнен,
Молодец тот, Каукомъели:
«Коль ослушаешься слова
И отсюда не уйдешь ты,
Так своей болезнью вспухнешь
И раздуешься от боли;
Ты растрескаешься, злая,
На три части ты, дрянная,
Если мать твою найду я,
Отыщу твою старуху.
Знаю я начало толстой,
Знаю изверга рожденье:
От земли идет до неба;
Мать твоя ведь — людоедка,
Мать твоя — из глуби моря.
Мать твоя плевала в воду
И слюну пускала в волны.
Шесть годов ее качало
И баюкало теченьем:
Шесть годов она качалась.
Все семь лет она носилась
На хребте блестящем моря,
На вздымающихся волнах.
Там вода слюну тянула,
Ей давало гибкость солнце,
И потом прибой отбросил,
Волны к берегу погнали.
Вот три дочери творенья
Вышли к берегу морскому,
К краю шумного теченья,
И слюну там увидали;
Так они сказали слово:
„Из слюны что может выйти,
Если ей творец даст душу
И глаза он ей дарует?“
Услыхал творец те речи,
Говорит слова такие:
„Только дрянь из дряни выйдет,
Из дурных отбросов злое,
Если я вложу в них душу,
Если им глаза дарую“.
Услыхал слова те Хийси,
Он готов к дурному делу;
Приступил он сам к созданью,
Даровал слюне он душу,
Той, что Сюэтар бросала,
Что выплевывала злая.
Из слюны змея явилась,
Вышла черная гадюка.
Из чего ей жизнь досталась?
Из углей, из груды Хийси.
У змеи откуда сердце?
Сюэтар дала ей сердце.
Из чего мозги гадюки?
Из морской кипучей пены.
Чувства изверга откуда?
Из пучины водопада.
Голова дрянной откуда?
Из боба дрянного вышла.
Из чего глаза гадюки?
Из зерна льняного Лемпо.
Уши изверга откуда?
Из листов березы Лемпо.
Из чего же рот змеиный?
Он — из пряжи людоедки.
Из чего язык гадюки?
Дал копье ей Кейтолайнен.
Что такое зуб гадюки?
С Туонелы ячменный усик.
Что такое десны злобной?
Десны девы бога смерти.
А спина змеи ужасной?
То — печной ухват у Хийси.
Хвост откуда появился?
Из косы нечистой силы.
Из чего гадюки чрево?
То бог смерти дал свой пояс.
Вот твое происхожденье,
Вот, змея, твоя украса!
Ты, подземная ползунья,
Туонелы червяк ты черный,
Цвет земли и цвет осины,
Пестрой радуги цвета все.
Ты уйди скорей с дороги
Перед едущим героем,
Дай мне, путнику, дорогу,
Лемминкяйнена пусти ты;
Едет в Похъёлу на свадьбу,
Мчится он на пир великий!»
Вот свивается гадюка,
Та стоглазая сползает,
Лезет толстая гадюка
По другой ползет дороге;
Мог пройти свободно путник,
Лемминкяйнен мог проехать.
Мчит он в Похъёлу на свадьбу,
Мчит на тайную пирушку.