Как они это приняли (Амфитеатров)/ДО
| Какъ они это приняли : Письмо военнаго трибуна |
| Источникъ: Амфитеатровъ А. В. Легенды публициста. — СПб.: Товарищество «Общественная польза», 1905. — С. 31. |
Люцій Гиппикъ Матернъ Публію Аппицію Грату — радоваться.
Въ то время, какъ ты, любезный Гратъ, весело совершивъ утренніе визиты, измѣряешь длинными шагами форумъ, безпечно гуляешь по Священной улицѣ или поджидаешь любовницу въ назначенномъ запискою мѣстѣ, за какимъ-либо монументомъ Марсова поля; или сильный прислужникъ въ новыхъ баняхъ Агриппы третъ твою благородную спину намыленнымъ пузыремъ; или въ товариществѣ съ веселымъ Юломъ Антоніемъ и съ безпутнѣйшимъ, но милѣйшимъ Назономъ, возлежишь въ трактирѣ Вепря и, потягивая пятидесятилѣтній цекубъ, бросаешь кости на жребій, къ какой красоткѣ у Мильвіева моста отправитесь вы сегодня послѣ ужина, переодѣтые матросами или рабами; — въ то время я, злополучнѣйшій трибунъ, загнанный службою на крайніе предѣлы земли, одиноко отбываю дежурство въ караульной нашего іерусалимскаго посольскаго подворья и пишу тебѣ это письмо, въ надеждѣ избыть имъ хандру, грызущую мою душу. Ибо тоска сильно позываетъ меня — вынуть свой мечъ изъ ноженъ и, укрѣпивъ рукоятку ремнями къ стулу, броситься грудью на остріе, — оно же, кстати, превосходно отточено, потому что во вчерашнемъ приказѣ легатъ еще разъ подтвердилъ намъ имѣть оружіе въ боевомъ порядкѣ и быть наготовѣ къ тревогѣ во всякое время. Народная перепись, которую производитъ нашъ Квириній, взволновала умы въ іудейскихъ трущобахъ и держитъ страну въ напряженномъ возбужденіи. Іудеи увѣряютъ, будто мы, римляне, не имѣемъ никакого права ихъ переписывать, такъ какъ они-де не подданные и не вассалы наши, но только союзники, отдавшіе себя подъ протекторатъ священнаго имени цезарева, сената и народа римскаго. Есть-де у нихъ свой царекъ и свои власти, коимъ бы и производить перепись, по нуждѣ въ ней, а что переписываютъ іудеевъ иноземцы, то дѣло неслыханное, угроза порабощенія, — вноситъ нечестіе, сулитъ несчастія и оскверняетъ страну. Клянусь Геркулесомъ Гратъ, — эти невѣжды и атеисты, эти ненавистники свиного мяса и обожатели ослиной головы, въ самомъ дѣлѣ смотрятъ здѣсь на насъ, римлянъ, и согласныхъ съ нами, цивилизованныхъ и порядочныхъ людей въ Александріи, Сиріи и Эллады, какъ на какую-то нечисть, способную опоганить іудея уже однимъ къ нему прикосновеніемъ.
Я не слишкомъ бы горевалъ, если бы оскорбительнаго предразсудка держались только іудеи мужчины, такъ какъ между ихъ народомъ и нашею расою живетъ давняя антипатія, и признаюсь откровенно, какъ честный римскій воинъ, чтущій капитолійскаго бога и имя цезарево, что даже самаго лучшаго изъ нихъ я въ состояніи любить, лишь покуда онъ отсчитываетъ мнѣ деньги подъ заемное письмо. Но, — о, я несчастнѣйшій смертный! — въ томъ же пагубномъ заблужденіи, отвращающемъ умы и сердца отъ иноземцевъ, погрязли и прекрасныя здѣшнія женщины. Живя въ Іудеѣ вотъ уже цѣлый годъ, я, молодой офицеръ, котораго наружность, образованіе и манеры находила пріятными сама свѣтлѣйшая домина Юлія, я, воспитанный греческимъ педагогомъ, котораго отецъ мой лишь по случаю, на дешевой распродажѣ послѣ рѣзни въ Перузіи, купилъ за двѣсти тысячъ сестерцій, я, знающій наизусть всѣ веселые стихи Назона и милетскія сказки, — я до сихъ поръ не успѣлъ завязать здѣсь ни одной любовной интриги. Такъ что, дабы не вовсе позабыть, какой милый звѣрь называется женщиною, я долженъ брать отпускъ или навязываться въ командировки въ Кесарію Себасту, гдѣ дамы греческаго общества и сирійскія негоціантки прекрасны не менѣе дочерей Іерусалима, да еще имѣютъ то преимущество, что не экзаменуютъ своихъ любовниковъ въ законѣ и добродѣтели по книгамъ Моисея, писаннымъ страннѣйшими буквами отъ правой руки къ лѣвой, которыхъ, клянусь моимъ Геніемъ, не прочиталъ бы даже всеученый Варронъ. Досаднѣе всего, что прекрасныя іудейки, столь цѣломудренныя и суровыя предъ нами, иностранцами, говорятъ. увлекательны въ своемъ кругу; въ томъ увѣряетъ насъ Юстъ Нимфидій, извѣстный тебѣ вольноотпущенникъ и любимецъ Квиринія всемогущій здѣсь нынѣ его секретарь. Какъ спутникъ, слуга и кліентъ римскаго проконсула, онъ свой человѣкъ въ нашемъ обществѣ, а, будучи природнымъ александрійскимъ евреемъ, вхожъ въ тѣ немногіе іудейскіе дома, гдѣ не слишкомъ сурово смотрятъ на подобныхъ ему эпикурейцевъ, — потому что здѣсь принято называть эллинами не только эллиновъ родомъ, но и принявшихъ обычай эллинскій, и ненавидятъ ихъ столько же, если не больше, какъ эллиновъ по рожденію. Намъ Юстъ хвалится побѣдами надъ іудейскими дамами, а іудеямъ, вѣроятно, клевещетъ на нашихъ, греческихъ и сирійскихъ. Я читалъ греческіе стихи, посланные имъ одной изъ его іерусалимскихъ поклонницъ. Клянусь Юпитеромъ каменнымъ! Человѣкъ нашего круга скорѣе отрубитъ себѣ руку, чѣмъ рѣшится морочить женщину подобными нелѣпостями. Онъ увѣрялъ красавицу, что ея голова — величиною съ гору Кармелъ, а носъ похожъ на башню, обращенную къ Дамаску; очень странно выражался о ея животѣ и называлъ ее «кобылицею, запряженною въ колесницу египетскаго царя». За каждый изъ этихъ комплиментовъ наша бѣлокурая плутовка Лесбія разбила бы о мою голову не только зеркало, но даже урну съ прахомъ котораго-нибудь изъ умершихъ своихъ любовниковъ. На удивленіе мое, Юстъ смѣясь, возразилъ. «Если бы ты, Матернъ, слышалъ, что мы говоримъ на свиданіяхъ, то зналъ бы, что она сама величаетъ мои довольно кривыя и тощія икры мраморными столбами, поставленными на золотыхъ подножіяхъ, а подслѣпые глаза — голубями при потокахъ водъ, купающимися въ молокѣ». Сообщаю тебѣ эти странныя метафоры, имѣя въ виду, главнымъ образомъ, Юла Антонія какъ живущаго не безъ слабости марать стихи: что касается изящнѣйшаго Назона, онъ, вѣроятно, только посмѣется ихъ варварской изысканности.
При множествѣ недостатковъ Юста Нимфидія, человѣка двусмысленнаго, онъ добрый и веселый товарищъ и, хотя, играя съ нимъ въ кости, я непремѣнно требую чтобы за него бросалъ ихъ дежурный центуріонъ, однако, я къ нему привыкъ и очень жалѣю, что сейчасъ его нѣтъ со мною: Квириній отправилъ его въ Галилею для разслѣдованія безпорядковъ, вызванныхъ переписью и принявшихъ широкіе размѣры. О Галилеянахъ говорятъ, какъ о людяхъ отчаянныхъ и свирѣпыхъ. Царь Иродъ дѣйствуетъ противъ нихъ въ совершенномъ согласіи съ нами, ненавидя ихъ за то, что они распустили несносные для него слухи.
Этотъ Иродъ — человѣкъ уже старый и дряхлый: мнѣ трудно писать о немъ безъ улыбки, хотя онъ здѣсь предметъ всеобщаго ужаса и отвращенія. Это старый убійца и разбойникъ, ошибкою одѣтый въ порфиру вмѣсто смоляной рубахи, которую онъ заслужилъ по всей справедливости, зарѣзавъ нѣсколько человѣкъ изъ ближайшей своей родни и въ томъ числѣ супругу свою, очень благородную и гордую женщину изъ древняго царскаго рода. Его всѣ ненавидятъ, и онъ всѣхъ ненавидитъ. Ненавидитъ Иродъ, конечно, и насъ, но ему слишкомъ хорошо извѣстно, что, безъ поддержки нашего оружія и нашей дипломатіи, онъ — совершенное ничтожество въ своемъ государствѣ, и что въ день, когда близъ Ирода не будутъ сіять римскіе мечъ и тога, іудеи съ радостью выбросятъ его трупъ на навозную кучу, какъ это принято здѣсь при государственныхъ переворотахъ. Онъ низкаго происхожденія, и не настоящій іудей, но обрѣзанный арабъ или кто-то въ томъ же грязномъ родѣ; по словамъ Нимфидія, даже іудейская рѣчь Ирода не чиста и звучитъ иностраннымъ акцентомъ. Въ этомъ я не судья, но по-гречески Иродъ говоритъ, дѣйствительно, очень забавно, а такъ какъ онъ любитъ выставлять на видъ свою свѣтскость и образованіе, то языкъ его неистощимъ въ искаженіи сладкой рѣчи Платона и Карнеада. Вообще, онъ старается играть роль эллиниста поскольку то дозволяетъ религія его подданныхъ, такъ что хотя въ Іерусалимѣ онъ весьма стѣсненъ, но на окраинахъ государства дерзнулъ даже учредить въ новыхъ городахъ нѣсколько греческихъ колоній, съ попытками придать имъ видъ и характеръ нѣкоторой культуры, съ намеками на бытъ и жизнь, достойныя порядочныхъ людей. Тамъ учреждаются храмы боговъ и государева имени, театры и ристалища, совершаются праздничныя игры, травля звѣрей, бѣга и скачки. Ничего подобнаго не видимъ мы въ Іерусалимѣ: это городъ святынь и скуки. За эллинскія нововведенія іудеи еще болѣе ненавидятъ своего царька; онъ же, какъ мнѣ кажется, нововведеніямъ, которыя были бы прекрасны, если бы ихъ совершалъ государь разумный и человѣкъ умѣренный, предается не по любви къ нимъ, но только затѣмъ, чтобы, оставаясь безопаснымъ за нашими щитами, какъ можно ехиднѣе оскорблять и унижать свой фанатическій народъ. Ненависти къ Ироду не уменьшаетъ даже щедрость, съ какою онъ, подкупая религіозное суевѣріе своихъ подданныхъ, строитъ великолѣпнѣйшій храмъ въ честь іудейскаго бога: зданіе обѣщаетъ быть прекраснымъ и перерастетъ лучшія базилики и портики Капитолія и Авентина, но, какъ видно, гранитныя и мраморныя заслуги не уничтожаютъ антипатій, созданныхъ жестокою рукою и необузданнымъ сердцемъ. Намъ, римлянамъ, взаимная ненависть іудейскаго народа и государя очень выгодна; оба врага, трепеща другъ друга, ищутъ въ насъ ручательства: царекъ — что подданные не взбунтуются; подданные — что царекъ не истощитъ ихъ своею безпричинною свирѣпостью до конца. Къ сожалѣнію, обуздывая жестокій нравъ Ирода отъ крупныхъ политическихъ безтактностей, мы, какъ я писалъ тебѣ уже выше, не препятствуемъ ему срывать ярость на членахъ собственной его фамиліи: онъ истребляетъ ее съ энергіей свирѣпѣйшаго азіата. Никогда еще не было человѣка, который, народивъ столькихъ дѣтей, проявилъ бы потомъ столько старанія остаться безъ потомства.
При всей политической малозначительности своего маленькаго государства, іудеи очень пылкіе патріоты: разсѣянные на двѣ трети числа своего внѣ предѣловъ отечества, они всегда памятуютъ объ Іерусалимѣ, въ какой бы части земного круга или шара (представляю тебѣ на выборъ ту изъ философскихъ гипотезъ на этотъ счетъ, которая больше нравится) они ни находились. Они вѣруютъ, что жалкое политическое состояніе ихъ временное и скоро прекратится, а въ будущемъ Богъ сдѣлаетъ ихъ владыками земли, потому что одни они въ цѣломъ свѣтѣ знаютъ и чтутъ истиннаго Бога. Это странное притязаніе они сохраняютъ съ незапамятныхъ временъ; въ сердцѣ каждаго іудея таится благоговѣйное ожиданіе нѣкоего героя, по имени Мессіи, котораго Богъ пошлетъ, какъ вождя, поднять іудеевъ изъ ихъ униженія и возвысить надъ всѣми народами. Въ послѣдніе годы ожиданіе напрягается съ особенною страстностью, потому что приближается къ концу срокъ, по истеченіи коего опредѣлили явиться Мессіи книги древнихъ философовъ. И вотъ, это суевѣріе волнуетъ теперь іудеевъ по всей странѣ ихъ, и одни говорятъ, что Мессія родится на-дняхъ, другіе — что онъ уже родился, но до возраста скрывается въ народѣ а затѣмъ явится въ Іерусалимѣ, назоветъ себя царемъ, выгонитъ Ирода и римлянъ и будетъ царствовать на Сіонѣ тысячу лѣтъ. Какъ ты хорошо понимаешь подобныя надежды не могутъ звучать утѣшительно въ ушахъ человѣка, облеченнаго титуломъ іудейскаго царя и желающаго передать его своей династіи. Вотъ почему уже одно имя Мессіи заставляетъ Ирода дрожать отъ страха и бѣшенства, а такъ какъ у галилейскихъ мятежниковъ, возставшихъ противъ переписи, оно постоянно на устахъ, и даже между вождями ихъ народъ уже ищетъ избранника, пригоднаго для имени и роли Мессіи, то ненависть и озлобленіе Ирода противъ нихъ безпредѣльны. Квириній, чья насмѣшливость тебѣ хорошо знакома, — съ нею равняется только его же ненасытное взяточничество! — даетъ намъ, свитѣ веселыя представленія, заводя съ царемъ нарочные разговоры о Мессіи, о мѣстѣ и о времени, гдѣ и когда ему надлежитъ родиться, и разсчитываетъ ли Иродъ уступить ему свой престолъ. Трудно тогда свирѣпому арабу скрывать досаду, дрожащую въ голосѣ, сверкающую въ глазахъ, то блѣдностью, то румянцемъ пятнающую щеки. Забавная двусмысленность положенія Ирода въ этихъ бесѣдахъ тѣмъ острѣе, что, какъ слуга іудейскаго закона, онъ самъ втайнѣ увѣренъ въ скоромъ пришествіи своего сверхчеловѣческаго преемника, да если бы и не вѣрилъ, то не смѣетъ сознаться намъ вслухъ, въ присутствіи своихъ придворныхъ. Эти знатные господа и священники — совершенные невѣжды во всемъ иноземномъ, зато знаютъ свой религіозный законъ наизусть до послѣдней буквы и каждую ошибку или недомолвку царя, нечаянную ли, умышленную ли, готовы немедленно обличить и поправить хоромъ во сто голосовъ. Люди кроткіе въ семейномъ быту и покладистые въ политикѣ, они непобѣдимо упрямы въ религіи и древнихъ обычаяхъ. Повѣришь ли ты, что наши когорты гостятъ на постоѣ въ Іерусалимѣ безъ своихъ побѣдныхъ знаменъ, потому что іудейская вѣра не дозволяетъ быть въ чертѣ святого города человѣкоподобнымъ изображеніямъ, и лики нашихъ цезарей подъ римскими орлами приводили фанатиковъ въ неистовство дикихъ звѣрей, способное разразиться общимъ возстаніемъ, въ которомъ пришлось бы убивать ихъ десятками тысячъ, что сейчасъ совсѣмъ не въ нашихъ разсчетахъ, такъ какъ Квириній имѣетъ отъ Августа предписаніе дѣйствовать мѣрами кротости.
На-дняхъ мы позабавились надъ Иродомъ, все по тому же поводу, за счетъ его же страховъ о Мессіи, на торжественномъ обѣдѣ, который онъ давалъ въ честь трехъ очень знатныхъ путешественниковъ — шейховъ изъ-за Евфрата, прибывшихъ въ Іерусалимъ на короткое время. Избавь меня называть ихъ варварскія имена: они не поддаются нашему алфавиту. Это почтенные, важные старики, какъ слышно, весьма свѣдущіе въ астрономіи и тайныхъ наукахъ. Младшій говоритъ по-гречески не хуже насъ съ тобою, старшіе два понимаютъ. Цѣль ихъ прибытія — астрономическія наблюденія надъ огромнѣйшею и ярчайшею звѣздою, которая и сейчасъ еще сіяетъ на нашемъ горизонтѣ: эти мудрецы — халдеи, или не знаю уже, къ народности ихъ отнести, — заранѣе высчитали появленіе звѣзды даже безъ помощи Птоломеевыхъ таблицъ. Говорятъ, что наука ихъ, идущая изъ древняго Вавилона древнѣе и эллинской, и египетской науки, и будто халдеи уже имѣли философовъ, когда въ Египтѣ не было еще пирамидъ.
Въ народѣ о новой звѣздѣ много толковъ. Думаютъ, что она загорѣлась на встрѣчу грядущему Мессіи. А когда распространилась молва, что ради таинственнаго свѣтила пріѣхали въ Іерусалимъ три ученые шейха, чернь заголосила, что Мессія уже родился и звѣзда для шейховъ — только предлогъ войти въ страну, находящуюся на военномъ положеніи, не вызывая къ подозрѣніямъ Ирода и насъ, римлянъ; дѣйствительное же намѣреніе ихъ, будто бы, поклониться новорожденному іудейскому царю и заключить съ нимъ союзъ. Можешь догадаться о настроеніи Ирода, когда ему пришлось чествовать гостей, прибывшихъ такъ некстати. Квириній, по обыкновенію, выдержалъ бѣднаго царька на непріятнѣйшихъ шпилькахъ въ теченіе всего пріема: разговоръ не отрывался отъ Мессіи и звѣздъ. Шейхи говорили мало, держались неподвижно, на ихъ лицахъ нельзя было прочитать ихъ мыслей. Въ ночь послѣ обѣда они выѣхали въ маленькій горный городокъ, по названію Виѳлеемъ, избранный ими для занятій. Это — гнѣздо въ пустынѣ, очень возвышенное, небо тамъ ясное, воздухъ чистъ и прозраченъ… У Ирода тамъ недурная и хорошо укрѣпленная вилла. Мой центуріонъ Цетъ конвоировалъ шейховъ до Виѳлеема, и я досадую, что не проводилъ ихъ самъ, потому что Цетъ возвратился съ очень цѣнными подарками.
Въ Виѳлеемѣ шейхи сейчасъ же попали въ свидѣтели одного изъ тѣхъ маленькихъ броженій, порождаемыхъ народными мечтаніями о Мессіи, которыя, какъ я уже говорилъ тебѣ, возникаютъ теперь повсемѣстно, — съ какою легкостью, ты можешь самъ судить по этому примѣру. Въ дни переписи Виѳлеемъ такъ переполнился пришлымъ народомъ, что многіе остались на ночь, безъ крова, спать подъ открытымъ небомъ, — въ числѣ этихъ безпріютныхъ, и одна бѣдная женщина изъ Галилеи, очень молодая, которой, вдобавокъ, подошло время разрѣшиться отъ бремени. Не найдя свободнаго помѣщенія ни на одномъ постояломъ дворѣ, она и мужъ ея, человѣкъ старый, заночевали подъ городомъ, въ загонѣ для скота и, когда пастухи пришли задать животнымъ корма, — въ ясляхъ, на сѣнѣ и ячменѣ лежалъ младенецъ, и мать склонилась надъ нимъ, охраняя его сонъ, и быкъ съ осломъ тянули къ нему морды, обдавая его тепломъ своего дыханія. Неожиданное и необычное зрѣлище величественнаго старика, прекрасной матери и младенца, спящаго среди животныхъ, зерна и соломы, поразило пастуховъ, какъ божественное видѣніе; они вспомнили толки въ народѣ о Мессіи и спрашивали одинъ другого: не Мессія ли это родился? Когда же, въ разговорахъ, узналось, что странники, хотя и очень бѣдные люди, принадлежатъ къ потомству древнихъ іудейскихъ царей, давно угасшей, но достопамятной династіи Давида, предположенія пастуховъ выросли въ увѣренность, и восторженная молва о дивномъ младенцѣ полетѣла по городу. Шейхи, говоритъ Цетъ, тоже полюбопытствовали видѣть новорожденнаго Мессію и посѣтили убогій домикъ, куда добрые люди позволили перебраться юной родильницѣ изъ ея перваго, жалкаго пріюта. Что шейхи говорили съ родителями младенца, Цетъ не слыхалъ, да онъ и худо понимаетъ арамейскую рѣчь, но знаетъ, что шейхи сдѣлали имъ крупные подарки и золотомъ, и дорогими восточными ароматами. А что всего страннѣе, повидавъ младенца и родителей его, они заявили Цету, что имъ больше нечего дѣлать въ Виѳлеемѣ и незачѣмъ возвращаться въ Іерусалимъ, что они поѣдутъ теперь немедленно и прямымъ путемъ, черезъ пустыню, на свою родину. Затѣмъ они дружески простились съ Цетомъ, сѣли на своихъ верблюдовъ и, быстро погоняя ихъ, исчезли со всѣмъ своимъ караваномъ въ степи, какъ нѣкіе демоны.
Это происшествіе, само по себѣ настолько незначительное, что не стоило бы о немъ и разсказывать, неожиданно произвело чрезвычайно сильное впечатлѣніе на царя Ирода, который въ эти самые послѣдніе дни очень боленъ и душою, и тѣломъ, мучится подозрѣніями, мраченъ и, были слухи, даже покушался на самоубійство, но какой-то вислоухій дуракъ изъ придворныхъ не далъ ему совершить это доброе дѣло: вырвалъ ножъ изъ его руки. Сравнивъ съ разсказомъ Цета какіе-то трактаты своихъ философовъ, онъ, — говорю же тебѣ, что онъ только тщеславится своимъ эллинскимъ свободомысліемъ на показъ, въ дѣйствительности же полонъ іудейскихъ предразсудковъ! — онъ, кичащійся умомъ и желающій, чтобы его называли Великимъ, — подивись, Гратъ! — впалъ въ то же самое воображеніе, что и невѣжественные виѳлеемскіе пастухи, то есть, что младенецъ, рожденный въ столь необыкновенной обстановкѣ, — дѣйствительно, настоящій, ожидаемый Мессія, и роковой для него, Ирода, будущій іудейскій царь. Къ тому же его очень оскорбилъ и показался ему подозрительнымъ отъѣздъ шейховъ, дѣйствительно, трудно объяснимый: они скрылись, не откланявшись царю, хотя онъ любезно ихъ принималъ, — вѣрнѣе сказать: они просто и преобидно бѣжали отъ него. Что касается таинственной галилейской семьи, Иродъ послалъ своего офицера въ Виѳлеемъ арестовать ихъ, но уже поздно: кто то шепнулъ галилеянамъ о неудовольствіи царя, и они бѣжали за границу, говорятъ, въ Египетъ.
Вижу отсюда, любезнѣйшій Гратъ, твое недоумѣніе и скуку: какъ, читая мое письмо, пожимаешь ты плечами, крутишь головою, щелкаешь пальцами и бормочешь про себя:
— Что мнѣ за дѣло до всѣхъ іудеевъ, іудейскихъ царьковъ, заевфратскихъ шейховъ, галилейскихъ младенцевъ и матерей? зачѣмъ мнѣ пишетъ о нихъ этотъ чудакъ Матернъ, притомъ съ такою подробностью, будто добрый льстецъ божественнаго цезаря, чудакъ Веллей Патеркулъ, списокъ блюдъ на дворцовомъ обѣдѣ, къ которому не удостоился быть званъ?
А вотъ и знай, Гратъ, на какіе мелкіе интересы уходитъ жизнь у насъ, глухихъ провинціаловъ, — въ то время, какъ ты, счастливый наслѣдникъ двухъ богатыхъ дядей, цѣлуешь смуглую Лалагу и апплодируешь въ свѣтской комедіи таланту Стефаніона. Пожалѣй меня, завидующаго, и извини за безсодержательность извѣстій, которыя, — пора признаться откровенно, — я излагалъ тебѣ только затѣмъ, чтобы легче скоротать докучную безсонную ночь на караулѣ. Привѣтствую тебя и всѣхъ нашихъ, а когда сойдетесь у Вепря, прошу тебя, Гратъ, и тебя Юлъ, и васъ, Домицій, Сабинъ и Бибулъ, хорошо выпить за мое здоровье, какъ я пью ваше, — цѣльнымъ виномъ, безъ примѣси влаги изъ марціева водопровода. Моей Лесбіи — конечно, уже невѣрной, потому что немыслимо, чтобы подобная кокетка хранила вѣрность отсутствующему любовнику долѣе того, какъ корабль, его влекущій, обогнетъ молъ Остійскаго порта, — можешь сообщить этой Лесбіи, что, возвратясь, я расплачусь со всѣми своими кредиторами и осыплю янтаремъ, жемчугомъ, индійскими изумрудами, тяжеловѣсными іудейскими златницами, — однако, не ее, предательницу, но ту будущую милочку, которую Паѳосская богиня пошлетъ мнѣ въ утѣшеніе капризовъ, плутней и измѣнъ маленькой негодяйки, извѣстной въ Римѣ подъ именемъ блондинки Лесбіи. Если ты напишешь мнѣ съ ближайшимъ кораблемъ изъ Рима, каково-то живется вамъ, блестящимъ римлянамъ, буду тебѣ очень благодаренъ, ибо письмо твое, какъ вѣтеръ съ родины, освѣжитъ меня, унылаго, дыханіемъ былой жизни. Не забудь также сообщить мнѣ подробности послѣднихъ модъ: какою прическою убираетъ волосы Юлъ Антоній, какіе танцы пляшутъ у Вепря испанки, что новаго любовнаго сочинилъ Назонъ, чьи рысаки берутъ призы на цирковыхъ бѣгахъ и съ кѣмъ въ связи свѣтлѣйшая домина Юлія. Да хранятъ тебя боги, чтобы ты былъ здоровъ.