Марсель Прево.
правитьКак любят женщины
править— Да что с тобою делается? Тебя нигде не видно!
— Работаю…
В это время за спиною говоривших послышался приближающийся шум двойного галона; художники обернулись и мимо них, как молния, пронеслась дама, сопровождаемая ливрейным лакеем.
— Как она прелестна!..
Тот, который произнес эти слова, приподнялся и следил за ней глазами, пока она не скрылась за поворотом аллеи.
— Ты знаешь ее? — спросил Джануцци.
— И да, и нет, — отвечал Альберто: — Это госпожа Блихова.
Последнюю фразу он произнес с усилием и, тяжела дыша, с полузакрытыми глазами. стал нервно потирать руки.
— Что с тобою? Тебе дурно? — спросил его товарищ.
Альберто не отвечал. На этот раз лошади возвращались рысью, и молодая женщина, стройная, высокая, с белоснежным, очаровательным лицом, нервными губами и глубокими черныши глазами, которые, казалось, смотрели и ничего не видели, снова проехала мимо них, лаская хлыстом лошадь, изгибавшую шею и грызшую удила.
— Да что с тобою? — повторил Джануцци, почувствовав, как рука товарища с силой сжала его.
— Уйдем отсюда… — прошептал тот.
Джануцци посмотрел на него долгим, испытующим взглядом.
— Ты страдаешь? — спросил он.
И чтобы показать ему, что он все понял, прибавил:
— Да! Она одна из тех, скорее богинь, чем женщин, которых я называю роковыми… Знаешь, какая легенда сложилась о ней? Говорят, что она вдова старика — миллионера, гордая, неприступная и полная скептицизма… Но правда ли это? Кто может знать? Эти русские какие-то странные!.. Она живет совершенно одна в своей роскошной вилле, на берегу моря, потонувшей в зелени и цветах, точно сказочный замок спящей красавицы, ни с кем не заводит знакомств и никого не принимает у себя… Эта таинственность, окружающая ее, это вечное одиночество, — делают ее еще более привлекательной… Знаешь, — все более увлекаясь, продолжал Джаиуцци, — до сих пор никто еще не осмеливался проникнуть к ней, никто не может сказать, что был у нее и говорил с нею.
— К чему ты говоришь мне все это? — с больной улыбкой спросил его Альберто: — Мне, ведь, пришлось видеть ее вблизи…
— Тебе? где?
— В моей студии. Она пожелала иметь портрет: одну только головку на простом полотне. Настоящий каприз артиста. O, действительно, она восхитительна со своей ледяной гордостью! И этим мраком в глазах!.. Густой такой мрак, и молнии!.. А губы? Ты рассмотрел их? Не правда ли, какой оригинальный рисунок!.. Линия тонкая и короткая, и слегка выпуклая… характерная… А как она позировала!.. Лучше натурщицы! Но все было напрасно… Портрет не удавался… Когда я, с болью в душе, принужден был признаться ей в своей неспособности, в своем бессилии, она поблагодарила меня легким кивком и вышла, не сказав ни слова… Я вздохнул свободно!.. Честное слово!..
— Как я тебе завидую!
И взгляд молодого человека, мечтательно блуждая, устремлялся то на Арно, медленно катившую свои голубые волны, то на отдаленные группы сосен, нежными, стройными силуэтами вырисовывавшихся на лазурном небе…
— Поздравляю! поздравляю! Это будет настоящий шедевр! — повторил с восклицанием Джануцци.
— Что же, ты хочешь меня утешить?
— Нет…
Среди широких листьев экзотических растений, пышно раскинувшихся вокруг, залитое светом, белоснежное тело молодой женщины, полузакрытое складками львиной шкуры, уже начинало трепетать жизнью. И в больших. сиявших как звезды глазах, влажных от страсти, и в полураскрытых губах, жаждущих поцелуя, и в маленьких расширенных ноздрях, с жадностью вдыхавших тяжелый ароматный воздух, видны были идея художника была еще только намечена, но намечена вполне ясно — мучительная, страстная жажда острых, утонченных, новых удовольствий, истерическое безумие современной женщины, старающейся различными способами насиловать природу…
— Да, картина-то сухая! — заметил Джануцци, дотронувшись пальцем до полотна: — Видно, ты давно работаешь?
— Уже три месяца, с того самого дня, как увидел ее в первый раз!
В голосе Альберто слышались рыдания, которые он не старался скрыть.
— Три месяца.!? Но, ведь, это безумие! Жаль мне тебя.
Конечно, это было безумие, но что же делать?
Сразу, с первой встречи, с первого взгляда, он почувствовал себя совершенно порабощенным.
И теперь он не смел признаться другу, сколько мучений перенес за эти три месяца, в течение этих длинных и бесконечных бессонных ночей, в то время, как прелестный призрак постоянно стоял перед его глазами и, подобно сирене, увлекал к таинственным берегам смерти…
Да, лучше ему навеки успокоиться в тиши безмолвного, могильного мрака, раз он не может жить без нее. Ах, для него было бы довольно, если бы она позволила только находиться вблизи нее, слышать ее голос, из сострадания получить иногда ласковый взгляд или улыбку… И больше ничего! И больше ничего!.. Но даже подобное ничтожное желание казалось ему нелепым. Он понимал это! Разве можно было льстить себя надеждами?
И он то хватался своими горячими руками за голову, то прижимал их к сердцу, готовому выскочить из груди…
— Пройдет, — сказал он товарищу, стараясь переменить разговор: — Пройдет!
Но сам он был глубоко убежден, что это не пройдет до тех пор, пока в нем сохранится хоть малейшая способность чувствовать, пока хоть одна из клеточек его мозга будет в состоянии мыслить и создавать образы.
И вот почему он скрыл от друга свою последнюю глупость — письмо, посланное несколько дней тому назад этой странной женщине, в котором он предлагал ей свою жизнь за одну ночь любви, за одну только ночь любви свою жизнь, молодость, будущее, все за одну ночь любви.
Но и эта плата не казалась ему достаточно высокой.
Полный какого то странного оцепенения, дожидался он ответа, беспокоясь только об одном.
— Если она не поверит?
И он начинал припоминать, что написал ей на пяти страницах письма. Он помнил лишь, что передал ей все муки сердца, откровенно, просто, в таких выражениях, которые нельзя было придумать и которые могла подсказать только страсть.
O, он был так нежен, деликатен убедителен!
Почему бы ей и не поверить?
Самая странность условия казалась ему способной поколебать ее обычный скептицизм, вечную недоверчивость женщины, возбудить желания, пробудить сердце…
Жизнь, молодость, будущее, все за одну ночь любви!.. Почему бы ей и не поверить?
Ожидание мучило его… и в тоже время он почему то надеялся, что ответ должен быть такой: «За ночь любви — ваша жизнь? На таком условии — приходите!»
В глазах у него помутилось и все кругом зашаталось, когда, однажды утром, он действительно прочел такой ответ: «На этом условии — приходите!»
Так ли он прочел? Быть может, он ошибся и в письме стоите совсем другое? Может быть, тонкий аромат, ее аромат, которым был пропитан листок почтовой бумаги и который туманил его мозг, вызвал галлюцинацию? Он не хотел верить своему счастью, хотел задержать взрыв необычайной радости, наполнившей вдруг все его существо, боялся умереть раньше времени.
— Нет, это неправда!..Неправда!… шептал он, тяжело дыша, совсем разбитый неожиданным счастьем…
В мастерской, полной глубокой тишины и удушливого аромата цветов, царил приятный полумрак. Картины, эскизы, рисунки пером, редкие гравюры, старинные драпри, резная мебель, бронзовые и фарфоровые безделушки, разбросанные в беспорядке там и сям, — все как бы заснуло в вечернем покое, нежном, сладком, почти покое смерти, незримо нисходившем откуда-то в большую, высокую комнату.
Только обнаженная женщина, полузакрытая складками львиной шкуры, казалось, пристально смотрела на него своими жгучими глазами, оттененными синими кругами, и ее гонкие полураскрытые губы манили к поцелуям, так настойчиво властно, как будто бы это была она, та, которая возьмет его жизнь, молодость, будущее, все за одну ночь любви, только за одну ночь любви!..
— На этом условии — приходите!..
Он встал, шатаясь, как пьяный, в последний раз бросил взгляд вокруг себя и, заперев наружную дверь, сошел с лестницы, не замечая, что вечер уже наступил, такой свет сиял в его сердце…
В глубине густой аллеи он увидел колеблющийся огонек света и направился к нему, осторожно ступая по песку, задерживая дыхание, боясь малейшим неосторожным движением нарушить безмолвную тишину сада. Огромные деревья тихо шумели; на темно-синем небе мерцали редкие звезды. При их слабом свете выступы крыши принимали фантастический вид и казались людьми, стоявшими на страже в таинственной дали. Даль эта все отступала и отступала по мере того, как Альберто подвигался вперед. Вилла находилась всего в нескольких шагах, безмолвная, с закрытыми ставнями; растения, вившиеся по фасаду, казались широкими трещинами старинного здания, предоставленного разрушительной работе времени…
Почти в тоже мгновение бесшумно отворилась небольшая дверь и белое привидение, появившееся на пороге, сделало ему знак рукой… Непонятный шепот затерялся в окружавшем мраке.
Он последовал за этим белым привидением, прошел небольшой коридор, освещенный отблесками света из полуоткрытой двери, и вдруг почувствовал, как его втолкнули куда-то…
За собою он услышал звук запираемой на ключ двери.
В небольшом, тонувшем в мягком полумраке, будуаре, убранном со всею роскошью востока, со всех сторон затянутом персидскими коврами, они были совершенно одни. Благоухание роз, резеды, фиалок, гелиотропов и нарциссов наполняло комнату, смешиваясь с тонким, нежным, почти неуловимым запахом духов, которыми были пропитаны волосы хозяйки, ее обнаженные, как бы выточенные из слоновой кости руки, ее бледно розовый пеньюар, вышитый золотом. Переливы света и теней, играя на ее лице, придавали ему странный оттенок. В нем было что-то таинственное, почти тревожное. И так как он все молчал, боясь звуком своего голоса нарушить очарование, она начала первая, с недоверием, с какой то злобной суровостью в голосе, не спуская с него широко раскрытых глаз:
— И вы пришли? Вы решились? На таком условии?
Он молчал… То, что он испытывал, было так странно, так невозможно, так бесконечно приятно, что все его прежние муки показались ему в эту минуту ничтожными…
— Я вам поверила, — продолжала она, удобнее располагаясь на кушетке против него: — Я вас знала, заметила в толпе, ведь вы везде за мной следовали… Я вам поверила, потому что раньше видела ваши взгляды… Я такая же женщина, как и все… за одним исключением… Другая, конечно, не согласилась бы; я согласилась… У другой не хватило бы мужества сказать вам: «Вот яд… пейте… и я ваша… на эту ночь»… Ведь, вы это мне предлагаете?
— Да!
— А если бы я все таки не ответила, отказала бы вам… Что бы вы сделали?
— Не знаю…
Он пожирал ее глазами, все еще не веря, что он у нее, в той комнате, куда не переступала нога мужчины, что это действительно она полулежит на кушетке, так близко от него, в тонком шелковом пеньюаре, который закрывал своими пышными складками одни части ее тела, позволяя в тоже время видеть всю удивительную красоту других; все еще не веря, хотя ее мелодичный голос раздавался в комнате, и она, вытянув руки вдоль тела и запрокинув голову, пристально смотрела на него…
— Быть может, вы не вполне обдуманно поступили, — снова заговорила она: — еще есть время… уходите… Жизнь так прекрасна! Вы любите, — так вам кажется, по крайней мере… Говорят, это так восхитительно приятно!.. Любить! Наслаждаться иллюзиями! Мечтать и грезить наяву! Быть любимой, должно быть, тоже приятно…
— O, да! — воскликнул он в забытье.
— Но как поверить, как узнать, правда это или ложь? Ведь, все это длится одно мгновение… Подумайте, поймите: я женщина, слабая, нервная, искалеченная, больное дитя больного века… Я страдаю любопытством, которое делает нас даже ненормальными и жестокими…
Если вы рассчитывали на слабость моего сердца, вы ошиблись… Я говорю вам это заранее, чтобы не иметь угрызений совести… Ни один мужчина после мужа не может похвалиться, что обладал мною, осквернил своими поцелуями мои губы, щеки, одну из этих рук… Да, это правда!.. И я горжусь этим… Вы все так тщеславны и низки в тоже время… Вы лично другое дело… Человек. готовый умереть, — почти дух, уже «не от мира сего»…
Никто не узнает тайны, которая останется между нами… Это прекрасно, почти идеально!.. Вы меня увлекли!.. Вы будете моим навеки!.. Быть может, потом и я полюблю вас!.. Ведь, я должна быть вам благодарна за то, что вы дали мне возможность узнать любовь!..
Облокотившись на руку, она медленно повернула к нему свое очаровательное белоснежное лицо с черными, черными глазами, прикрытыми такими же ресницами; черные волосы, собранные на голове в большой узел, пышными локонами ниспадали на мраморный лоб…
— Неужели любовь так приятна?
И она замолчала, ожидая ответа…
— Настолько, — сказал он, — что отдать за нее жизнь кажется мне пустяками!..
Она все еще медлила…
— Подумайте…
— Теперь, около вас? Это немыслимо!..
Тогда она встала и подошла к маленькому шкафчику из черного дерева, откуда достала золотой стакан и золотой флакончик тонкой филигранной работы.
— На вкус это неприятно, — сказала она, наливая в стакан жидкость молочного цвета…
Ея руки не дрожали; лицо было бесстрастно. и только в глазах просвечивало жестокое любопытство женщины, которая не отступит ни перед чем, когда ею овладело непреодолимое желание и хочется испытать, хочется видеть все своими глазами…
Он протянул руку и хотел взять у нее стакан.
— Нет, — вдруг сказала она, отстраняя его руку: — Подумайте… Нет… нет… поду…
И остановилась, видя, как он медленно. не поморщившись, выпил жидкость… И как только он возвратил ей стакан, она шагнула к нему, и он почувствовал на своем лице прерывистое дыхание, и тихий, нежный шепот коснулся его:
— Я твоя… до утра…
По-прежнему тихо шумели за окном высокие деревья. На голубом, начинавшем светлеть, небе, она за другой, бледнели и гасли звезды… Близился рассвет…
Голова у него кружилась и все лицо горело как в огне…
Но едва он вышел за дверь, которая тотчас же заперлась, как… Или ему это только показалось?
Но, нет! Белый призрак снова стоял там, делая ему знаки… И снова непонятный шепот терялся в начинавшем редеть мраке…
Он бросился назад и, сжимая ее руки, не переставал повторять:
— Прощай… прощай…
Но ее уста раскрылись, и опять прерывистое дыхание обожгло его лицо, и дрожащий, полный затаенной страсти, голос нежно прошептал ему на ухо:
— O, нет! моя любовь, моя жизнь, моя радость!.. До свидания… до вечера!…
Источник Как любят девушки; Как любят женщины. Рассказы / Марсель Прево. — Санкт-Петербург: Электр. тип., ценз. 1901. — 23 с.