Какой день или Семь женщин
правитьФабриций, воспитанный в провинции, узнал все, чему обыкновенно учат молодых дворян, то есть, он ничего не знал, а всего менее, как быть счастливым. Он был мягкого сердца, слабого характера, любил добро, но ждал от случая своих добродетелей — или пороков! В семействе его хранилось предание, надобно жениться в двадцать лет. Фабрицию минуло уже девятнадцать — он пылал ревностью удвоить существо свое в свете постоянно.
Пятидесятилетняя соседка, которая обо всем заботилась, с того времени, как никто уже о ней не заботился, вызвалась исполнить желание, нашего героя. Она без меры хвалила ему достоинства девицы Софии, уверяла, что она выйдет за него, уверяла даже, что София дала слово. Отец, добрый сельский дворянин, верил ей слепо, а сын, внимательно слушая красноречивое описание Софииных прелестей, которое словоохотливая приятельница десять раз в день повторяла, был уже по уши влюблен в незнакомку.
Сказать правду, София заслуживала все похвалы и была так благоразумна, любезна, добродетельна, что люди называли ее пленительным … уродом девятнадцатого века. Будучи независимой и свободной во всех отношениях, она поселилась в сельском домике, вблизи столицы, в тихом, прекрасном уединении, которое могло казаться жилищем философии. София, в самом деле любила философию как душу и называлась почти ее именем. Прелестная! Я не оскорблю тебя и не скажу, чтобы все восхищались тобой. Нет, легкомыслие находило тебя излишне строгою, а лицемерие излишне вольною, то есть, ты могла бы всем полюбиться, если бы решилась быть менее добродетельной и чистосердечной.
Фабриция собрали в дорогу, и старик, отец его, чуть не плакал о том, что не мог с ним ехать. Но старость и болезни, мешая ходить, не мешали ему с утра до вечера наделять сына богатством родительских наставлений. Он более всего советовал ему ехать прямо к Софии, не заезжая в город, опасный для молодых людей. Фабриций искренне обещал исполнить волю его, но старик, с величайшим жаром описывая все опасности сего проклятого города, мало по малу возбудил в сыне большое желание узнать их на своем опыте.
Он поехал, верхом, на старой лошади, взяв с собой старого слугу. Приехав к городской заставе, остановился в трактире, отправил домой лошадей и слугу, отужинал с дороги, заснул как любовник и проснулся 25 мая с радостным, новым для себя чувством. Этот день должен был соединить его с милой Софией и довершить двадцатый год его жизни! Такая мысль веселила Фабриция несказанно. Служанки видели, что он прыгал от радости в своей горнице как ребенок, и между тем убирался перед зеркалом как романический любовник.
София жила за городом с другой стороны, и Фабрицию надлежало выбрать одну из двух дорог: идти городом или полем. Отец ужасал его первою, но вторая казалась ему скучною, единообразною, утомительною. Кроме того солнце и пыль могли испортить его свадебный наряд. Он бесчувственно вступил в ученый разговор с самим собою, судя таким образом:
«Отец мой хочет, чтобы я сделался мудрецом, а мудрец должен все видеть собственными глазами. Отец мой добрый человек, но живя в деревне, он давно забыл свет и людей, иначе город не казался бы ему ужасной пропастью. Это несправедливо и даже смешно! Умный человек везде найдет себе дорогу, взглянет на то, на другое, все заметит и всем воспользуется»
Однако, несмотря на такие логические усилия, Фабриций все еще колебался, выйдя из трактира. Может быть, он даже и хотел идти полем, но по ошибке вошел в городские ворота, устремляя глаза на многие предметы, но сердцем любя одну Софию и беспрестанно твердя имя ее.
Ступив едва десяти или двадцати шагов, он увидел безумную женщину, которая, выскочив из ветряной мельницы, прыгала и вертелась, пела или кричала итальянские песни. Морщины углублялись на ее коже, но цвет лица казался свежим, она была с волосами и в парике — с покрывалом, но без рубашки, чем более удивляла своей чудесностью, тем более нравилась толпе людей. Она подбежала к Фабрицию, схватила его за руку и засмеялась во все горло.
Ты не учтива.
А ты смешен! Ха! Ха!
Почему же, если дозволишь спросить?
Бедный, жалкий человек! Посмотри на себя: ты одет по старинному, так, как люди в прошлом одевались.
Можно ли? Разве на мне не шотландский галстук, не фригийский жилет, не малабарские панталоны?[1]
Несчастный! Откуда пришел ты? Разве не знаешь, что теперь нельзя показаться на люди без квакерского фрака, лапландских башмаков, арабского жилета, этрусских панталонов и китайской рубашки? Иди за мною: я в минуту сделаю из тебя прекрасное превращение всех чудес мира.
У меня нет времени, завтра если угодно…
Завтра будет поздно, пойдем теперь же смотреть новые картины в зале живописи.
Я читал в журнале, что они никуда не годятся.
Нужды нет! Я влюблена в живописца. Оттуда пойдем в оперу.
Говорят, что новая музыка похожа на барабан.
Невежда! Я сочинила ее. Из оперы поедем смеяться на математические лекции.
Я не понимаю математики.
Кто же из нас понимает ее? А там сядем в коляску, самую опасную и модную, проскачем из конца в конец города, заедем подышать свежим воздухом в пыли и утолить жажду ромом.[2]
Все это неприятно и неблагопристойно.
И приятно и благопристойно, когда я хочу этого. Нравы зависят от моих прихотей, удовольствия и достоинства, от моей безрассудной воли. От меня люди не носят того, что прилично, не бывают там, где быть должно, не делают то, что хорошо и мило. Для этого обожают меня в свете.
Я обожаю одну Софию и для того хочу на ней жениться.
Ха! Ха! Ха!
Смейся! Мне нет нужды в твоем одобрении.
Напротив, друг мой, я рада такому намерению, теперь не отстану от тебя. Пойду к жене твоей, клянусь, что следуя моим советам, она через месяц сделает тебя модным мужем.
Жестокая тиранка! Я знаю власть твою: пощади меня. Возьми лучше несколько лет моей жизни.
Что мне в твоих летах? Я всякий день меняюсь и не умираю.
Вспомни, что ты можешь подарить их любимцам своим. Сколько седых красавиц у тебя в услугах!
Да — это правда. Что даешь мне?
Любовник не торгуется. Я даю тебе четыре года.
По рукам! Но скажу тебе по дружбе, что четыре года надо всегда называть Олимпиадой.
Прости, безумная, я иду жениться.
Прости, дикарь, я бегу в кукольную комедию.
Это приключение не сделало сильного впечатления в сердце нашего героя, он решил только идти скорее. Но вдруг видит молодую девицу, хорошо одетую, прелестную, которая, облокотившись на камень, взглянув на Фабриция, дрожащим голосом едва могла сказать ему: «Чувствительный молодой человек! Я живу в двух шагах отсюда, но так слаба, что не могу дойти без твоей помощи».
Фабриций не был тигром, подал руку больной красавице. Она шла с ним, не говоря ни слова, конечно от усталости или от нежных благодарных чувств — прижимала руку его к своей высокой груди, которая волновалась и трепетала под его пальцами. Фабриций душевно благодарил ее за такую ласку, жалость его, сперва легкая, обратилась наконец в такое приятное чувство, что он уже без всяких отговорок вошел в дом к нежной красавице.
Ее комнаты были убраны великолепно и с тонким вкусом, везде курились ароматы, опасные для новых людей. Прелестница засмеялась, сбросила с себя покрывало и явилась в том модном наряде, который только гиперболически можно назвать одеждой. Лицо ее в один миг переменилось, скромный вид страдания уступил место какому-то соединению томности с дерзостью, понятному для людей опытных. Но, изумленный Фабриций не читал о таких странностях в Овидиевых Метаморфозах, стоял неподвижно. Нимфа сластолюбия подошла к нему с лаской.
Фабриций! Что ты думаешь?
Удивляюсь.
Ты извинишь невинную хитрость мою. Я искала случая открыть тебе свою любовь.
Вы шутите надо мной.
Нет, я искренна и хочу твоей искренности. Скажи, что обо мне думаешь?
Не могу еще судить о характере, но ваша наружность мила, улыбка ласкова, привлекательна, сердце мое, не знаю от чего — сильно бьется.
И так хочешь остаться со мною?
Ах, нет!
Отказ неучтив.
Нынешний день я занят, могу прийти завтра.
Завтра! Это слово мне не известно.
Но благоразумие велит думать о будущем.
В свете благоразумно одно удовольствие. Я хочу, чтобы всякий день жизни твоей был отныне сутками праздника.
Я не так богат, а если разорюсь…
Открой этот ящик, наполненный картами. Играй — в глупцах не будет недостатка.
Но вы прелестны, а я ревнив. Если будут у меня совместники.
Загляни в другой ящик, тут множество кинжалов, дозволяю тебе выбирать.
Это хороший способ, соглашаюсь. Но признаюсь, что такие живые удовольствия пугают меня, здоровье мое не перенесет этого.
Милый друг! Я все предвидела. У меня готовы билеты для входа в госпиталь, ими одарю друзей моих при разлуке. Всему бывает конец, сытый человек встает из-за стола без сожаления.
Слуга покорный, милостивая государыня, я иду обедать в деревню.
Тише, государь мой. Кто вошел сюда, тому нелегко выйти.
Как! Ты хочешь сковать меня и железные узы свои обвиваешь цветами! О, София! София!
Теперь беги из моих объятий, если можешь!
Пусти меня, я принадлежу Софие.
Я имею право на твою молодость, не хочу лишиться его.
Послушай, ты, кажется не зла, любишь расточать свое здоровье, так возьми несколько лет моей жизни! Я таким же образом выкупил себя из рук Моды.
Хотя я всегда одинакова, однако, следую иногда Моде. Хорошо, ее пример убеждает меня.
Даю тебе восемь лет.
Восемь лет! Судя по твоей философской осанке, я уверена, что тебе больше и дать нечего. Поди!
Дозволь мне прежде, опасная красавица, за восемь лет взять с тебя один из тех поцелуев, которыми ты осыпала меня даром.
Вон, вон, философский ученик!
Она отворила потаенную дверь и своими нежными руками столкнула Фабриция с лестницы. Бедняк полетел вниз головой, вдруг очутился на куче навоза, которым всегда бывает, окружен дом сластолюбия. Не имея никакого опыта в свете, Фабриций не понимал, как приятное начало могло довести его до такого гнусного конца. Он не жалел еще о потерянных восьми годах своих. Молодые люди, подобны безрассудным, которые в решете несут воду, не думают о том, что дни их исчезают. Может быть Фабриций воображал, что условие его было шуточное, ибо человек любит обманывать себя, когда у него беспокойная совесть. По крайней мере, он сделал то, чего благоразумие требовало в его обстоятельствах, а именно, встал и скорыми шагами удалился от опасного дома.
Он благополучно прошел две или три улицы. Тут встретилась ему высокая, худая женщина, весьма заметная широким ртом своим и длинными, сухими руками. На лбу у нее была печать, на груди связка перьев и надпись: Доклад. Экстракт. Тот виноват, кто прав. Тот прав, кто виноват.
В руке держала она веревку, в знак того, что умеет ко всему привязываться, а в случае нужды и задавить истину. Фабриций мог бы уйти от нее, но благоразумие молодых людей помнить только прошедшие глупости; герой наш думал, что в свете надобно бояться одних миловидных прелестниц, которые падают в обморок на улицах. Он был совершенно спокоен в душе своей, когда сухая женщина схватила его за руку. Эта Мегера была не что иное, как Ябеда, но она так часто и громко кричала: я правосудие, правосудие, что люди, зажимая себе уши, дали слово называть ее впредь этим именем.
Ай! Ай! Обрежьте себе ногти, сударыня! Вы прокололи меня до самой кости.
Ногти слава моя.
Я спешу. Что вам надобно?
Все. — (Слова правосудия имеют такую сильную привлекательность, что кошелек Фабриция сам собою выскочил из его кармана, поднялся на воздух и влетел в рот к чудовищу.)
Воровка!
Бесполезный крик! — (Часы Фабриция летят туда же.)
Злодейка! Разбой! Разбой!
Молчи, или я подам челобитную. — (Вексель, данный отцом сыну, также летит в рот к Ябеде.)
Караул! Караул! — (Прибегает толпа канцеляристов, они бросаются на Фабриция, дерут его за волосы, рвут на нем кафтан, выливают ему бутылку чернил на голову.)
Несчастный! Заплати по этому векселю.
Это не моя рука.
Нужды нет, мы будем судиться.
Я не имею времени, мне надобно жениться на Софие.
Брак незаконный!
Какая привязка! Родители согласны.
Муж не в совершенном разуме!
Ты сама безумная!
Если смеешь грубить, так на мне самой женишься.
О ужас!
Миленький! Поди, за мной — бить челом, ползать, лгать и платить деньги.
Не могу, пусти меня.
В тюрьму! На галеры!
Ах, госпожа Правосудие! Извините. Вижу, что с вами не надо спорить. Помиримся? Что вам надобно?
Пятнадцать лет жизни твоей.
О! Слишком много. Адвокаты тебя испортили. Даю два года.
Десять, меньше никак нельзя, и то мне в убыток.
Возьми пять или я застрелюсь, чтобы от тебя отделаться.
Ты счастлив, что меня дожидаются челобитчики. Хорошо, я беру пять. Прости.
Верни же мне кошелек.
Глупец!
Хоть часы.
Правосудие берет, а не отдает.
Отдашь, говорю тебе — или…
Ба! Ты смеешь брать меня за ворот. Негодяй! Разве ты судья? — (Царапает ему глаза.)
Помилуй! Ты ослепишь меня!
Нет, я оставлю тебе глаза, чтобы ты плакал всю жизнь свою. Впрочем, знай, что я обошлась с тобою еще милостиво, нежели с другими.
Благодарю, милостивая государыня, целую вашу сильную руку.
Как грозы приводят в зрелость жатву, так схватки с правосудием чудесным образом ускоряют зрелость идей. Фабриций стал гораздо умнее, хотя еще не признавался внутренне, что ему надлежало бы идти к Софии полем, однако чувствовал нужду быть осторожнее в городе. Более всего успокоило его то, что он, удаляясь от Ябеды, вошел на улицу театра. Это имя казалось ему счастливым предзнаменованием: как думать, чтобы люди, собираясь для забавы, хотели делать зло?
В этот день играли новую трагедию. Толпа людей теснилась в дверях, старая женщина шептала им что-то на ухо. Всякий, видя ее косые глаза и желтый цвет лица, узнал бы в ней зависть, которую еще называют и другими именами, основанными на ее свойствах, например, злословием, клеветою и пр. Но добродушный Фабриций не знал и того, что она есть на свете, обманутый наружностью, счел ее постницей, только не понимал, для чего такая важная дама трется между людьми, идущими на спектакль.
Но занимаясь невинными своими мыслями, он запутался ногами в веревках, протянутых через улицу, разбил себе нос до крови. Зависть радостно улыбнулась и доказала тем, что эта сеть была ею расставлена. Она бросилась к Фабрицию, как паук к мухе, желая будто бы помочь ему, уронила его снова. Когда он встал, мнимая постница начала говорить.
Здравствуй, любезный Фабриций! Я очень рада, что могу отдать справедливость твоему достоинству.
Благодарю за честь.
Мне нужно перо твое, чтобы написать пасквиль на одну женщину, которая смеет быть умнее меня.
Сохрани меня Бог от такого скверного ремесла!
Лицемер, лицемер! Разве неизвестно, что ты сочинитель новой сатиры?
Этой глупости, злой и постыдной…
Да, да! Я это сказала, а теперь все рады божиться, что ты написал ее.
Какая гнусная клевета!
Виноватые обыкновенно так говорят. Но это еще не все. Ты жалеешь о бедных жертвах фанатизма: следственно ты фанатик.
Разве человеколюбие есть также предрассуждение?
Предрассуждение! Хорошо, хорошо — ты атеист!
Трудно будет доказать, почему!
Все доказано, когда ты поносил правление.
Я не сказал о нем ни слова.
Еще лучше. Кто молчит, тот мыслит о злом.
Ах! Я мыслю единственно о том, как бы скорее жениться на Софии.
Клянусь адом, что не женишься! Я бегу сказать невесте, что ты совсем разорился, что ты гнусный человек, распутный, негодный, что каждая мысль твоя есть злодейство.
Какую же вероятность можешь придать злобной клевете своей?
У меня есть сатиры, письма, журналы, карикатуры.
А у меня невинность и добродетель.
Простые мещанки, которые всем скучны! Я терзаю с улыбкою, злость прибавляет, равнодушие повторяет, дружба сомневается, и наконец, от миролюбия или для забавы, все верят словам моим. Поверь и ты, Фабриций, и бросься в реку. Я из милости оставляю тебе это последнее утешение.
Но за что ты ненавидишь меня?
За то, что ты жив!
Какой ужас! Постой, я обнаружу тебя гнусная Фурия!
Люди! Бегите сюда, схватите этого злодея. Он убил трех женщин, он бросил яд в городской колодец, он…
Тише! Тише! Люди окружают нас.
Тем лучше, скорее растерзают тебя… Он зажигальщик…. Смотрите, как совесть мучит его, как он бледнеет!
Адская богиня! Я покоряюсь тебе. Желтое лицо твое показывает нездоровье, возьми несколько лет моей жизни, забудь меня!
Что мне в твоих летах? Зависть не умирает, но я беру их, единственно для того, чтобы отнять у тебя.
Два года, милостивая государыня, будут ли достойным вас даром?
Несчастный! Разве ты не знаешь, что я смертельно уязвляю? Хоть лет через десять рана иногда и закрывается, но отвратительный знак ее навсегда остается. Ты глупец, ничего не знаешь, не бывал при дворах — и для того беру с тебя не более семи лет.
Да будет воля твоя!
Теперь мы друзья, послушай, если будут у тебя опасные совместники, уведомь меня — я очищу дорогу.
Много милости! Я рад и тому, что сам уцелел.
Эта встреча произвела сильное действие. Фабриций, стыдясь своей безрассудности, жалел сердечно, что не послушался старика, отца своего, зашел в такой развратный город. Если бы не опасно было возвратиться назад, то он конечно бы имел сию твердость, но такова бедственная доля смертных, что опытность всегда уже поздно открывает им истину.
Фабриций не шел, а бежал к той части города, за которой жила София. Улица была гладка и широка, а Фабриций был осторожен. Вдруг жестокий удар в ногу остановил его. О небо! Перед ним опять женщина, пятая, если мы не ошибаемся в счете. Бедный молодой человек! Но едва ли можно назвать его молодым после всего, что с ним случилось.
Тише сударыня, вы наступили мне на ногу.
Маленькая ласка, друг мой!
Провались она сквозь землю! У тебя железный каблук. Я не могу стоять (Садится на лавку у ворот огромного дома).
Привыкнешь, мой милый!
Поди, прочь, а то я рассержусь!
Ты меня отталкиваешь, неблагодарный. Ласки мои обезоружат тебя.
Боже мой! И руки пухнут, пальцы немеют и кривятся!
Нежный друг! Я вхожу в тебя.
Какая мука! Не можешь ли хотя бы на минуту выйти из ног и рук моих?
Изволь, голубчик, я поднимусь в грудь или в голову.
Нет, нет! Ради Бога!
Хорошо, миленький, я останусь на прежнем месте.
Ах! Какая боль! Еще сильнее! В нервах моих горящие иглы, кости мои кипят и разрушаются. Оставь, оставь меня, злобная фурия!
Кричи, кричи, мой ангел, если это облегчает боль. Брани меня, сколько хочешь, я не перестану любить тебя.
Прекрасная любовь!
Ты не веришь, красавчик, что я лучший друг твой?
Доказательства убедительны!
Слушай, что я могу для тебя сделать, жестокий. Взгляни на развратность юношей и суди, как безрассудно вели бы себя люди и в зрелых летах, если бы я, к счастью, не удерживала их на пути рассудка. Вы должны почитать во мне мстительницу бедных и наставницу рода человеческого. Если на земле видна еще некоторая добродетель, то благодарите меня.
Мне не было в тебе нужды, чудовище! Я шел жениться на Софии.
Жестокий! Ты можешь говорить, что у меня есть совместница! Так и быть, поди, женись на ней!
Не могу тронуться. Добродетельная Подагра! Всякому жить хочется, а тебе еще более, нежели другому, отдаю часть жизни моей, только отпусти меня к невесте.
Ты мне жалок, я буду снисходительна. Послушай, у меня есть верительное письмо от сестер моих, других болезней, буду торговаться и за них.
Я готов.
Три года на все!
С радостью. Ах! Теперь вижу, что ты, в самом деле друг мой.
Погоди, погоди! Три года для натуры, а что медикам?
Как, ты и за них хлопочешь? Я думал, что вы неприятели.
Напротив, мы живем дружно. Болезнь питает доктора, доктор питает болезнь.
Говори же скорее, что надо ученым господам?
Я справлюсь с тарифом. Вот он: болезни естественной три года, прибавок Медицины семь лет. Всего на все десять.
Тут нет соразмерности, это ужасно — аптекарский счет.
Знаю, мне совестно, но что делать? Таков нынешнего года тариф. Чем медики будут ученее, тем хуже для больных.
Когда так, согласен. Прости госпожа Подагра, навсегда.
Прости, друг милый. Старайся найти в философии ту опору, которую во мне теряешь.
Провались, старая ведьма! Слава Богу, что я вырвался из когтей твоих!
Всякий раз, когда Фабриций впадал в заблуждение, он старался загладить свой поступок каким-нибудь мудрым рассуждением, тем и утешался. Но он не имел столько догадки, чтобы в подагре видеть следствие прежних своих слабостей, то на сей раз чувствовал в сердце одно уныние и грусть. С другой стороны, бедные ноги его, хотя избавились от боли, однако сделались робкими, подобно всякого роду несчастным.
В душевном и телесном расслаблении Фабриций сидел неподвижно на лавке, как вдруг с великим стуком отворились ворота огромного дома. Вышла дама почтенного вида. Голова ее весьма гордо поднималась вверх, хотя знатоки могли бы приметить, что она как-то нетвердо держалась на плечах. Богатая одежда не закрывала дурных, толстых ног и худых башмаков, которые давали не хорошую идею о происхождении и привычках сей знатной госпожи, называемой Честолюбием.
Увидев Фабриция, она вынула из кармана агатовую чашу, наполнила ее пенистым вином (которое, не утоляя жажды, затемняет ум), и подала нашему больному. Он выпил, хотя не все, но почувствовал действие вина — бодрость в сердце и легкий жар в голове.
Хочешь ли одолжить меня?
Напиток твой располагает меня к услужливости.
Министрова жена потеряла любимую собаку. Сочини элегию, набери рифм или выкради их.
У меня в кармане книга, в которой точно на такой случай есть Элегия, только я боюсь украсть, автор еще жив.
Тем лучше, тем менее известно сочинение. Поди, за мною.
Тут нельзя пройти, свод очень низок, а я люблю ходить прямо.
Ползи!
Какой нахал смеется надо мною, бросает в меня грязью?
Благодари, это камердинер.
На кафтане моем осталось пятно.
Его уже не приметят, когда весь кафтан твой будет в пятнах. Далее!
Какая толпа у ворот! Я не могу войти.
Толкай, бей, кусай, дави!
Сон и голод одолевают меня.
Стой, постись, страдай и смейся!
А когда войду?
Слушай стариков, забавляй старух, отдай деньги свои женщинам, а честь мужчинам, льсти всякому, люби одного себя.
А долго ли мне терпеть?
Во всю жизнь.
Какая же награда?
Для одних слава, для других богатство. Я махну своим факелом, окурю первых дымом, вторых осыплю черным пеплом — и все тут.
Мне казалось, что ты более обещала.
Взгляни на это блестящее облако, на эти реки золотые, леса лавровые, на тысячи обожателей, на эти палаты, колесницы, уборы, на этих женщин, прекрасных и снисходительных…
Довольно, довольно, жестокая волшебница! Ты меня ослепляешь, дай мне отдохнуть. … Ах! Для чего, вместе с твоими сокровищами, не могла ты показать мне и Софии!
Откажись от нее.
Отказаться! Нет, нет!
Пойдем скорее, время летит.
Я должен повиноваться, но падая на колени, молю, заклинаю, спаси, спаси меня от собственной моей слабости! Выгони меня отсюда!
Будь тверд, Фабриций!
Могу ли оставить Софию? Совесть замучит меня!
Предуведомляю тебя, что с совестью не во многом успеешь.
И так дозволь мне удалиться. Я заплачу тебе, что угодно.
Это будет дорого стоить тебе. Я не увольняю никогда рабов своих, власть моя переживает самую надежду. Честолюбивый давно уже в прахе, но честолюбие живет еще в мраморах его мавзолея.
Требуй, я на все готов.
Подними голову и взгляни на меня… Хорошо, мне надо пятнадцать лет твоей жизни.
Это, в самом деле, очень дорого.
Не торгуйся. Знай, что я ненасытна и в минуту захочу более.
Я вижу отсюда дом Софии. Самое пламя не остановит меня. Соглашаюсь — прости!
Как он бежит! Счастливый путь. Этот человек имеет душу и совесть, он для меня не годится.
На сей раз Фабриций ничего не думал, тем лучше. Он избавился от великой опасности, видит дом Софиин, надеется, воскресает душою, летит и в мыслях прикасается уже пламенными устами к сосуду счастья, уже хочет вступить на порог, но вдруг женщина, с ужасным лицом и с ножницами в руках, становится перед ним. Хотя она всегда была равно ужасна, но некогда желала иметь портрет свой, и велела написать его Микель-Анджелу, почему я избавлю себя от муки описывать такое чудовище. Фабриций затрепетал.
Стой!
О боги! Опять женщина — и не София!
Поди, за мною.
Ты не знаешь, что говоришь. Вот Софиино жилище, пусти меня.
Нет.
Мне должно видеть ее, должно на ней жениться.
Нет.
Я рад отдать жизнь свою, только бы…
Тебе уже нечего отдавать.
Как?
Вот роспись жизни твоей, смотри. Судьба даровала тебе шестьдесят девять лет.
Поутру, было, тебе 20
Ты отдал Моде 4
— Сластолюбию 8
— Правосудию 5
— Зависти 7
— Подагре 10
— Честолюбию 15
Всего 69 лет
Счет твой верен. Всему конец…
Чик! (Перерезает нить жизни)
О, Соф…
Он не успел произнести ее имени, упал мертвый на дороге.
Бедный Фабриций! Увы!
Преждевременная смерть была для него счастьем, ибо она не дала ему узнать главного его злополучия. Между тем, как Фабриций шел городом и торговался с коварными женщинами, София вышла замуж. Другой осторожный человек пришел к ней полем и представился в виде путешественника. Благоразумная девица не призирает жениха за то, что у него загорелое лицо. А жених Софии был умен, добродушен и прост в обхождении. Он понравился и женился. Кто же хочет знать все до конца, тому можем сказать, что муж и жена прижили множество прекрасных детей, нажили несметное число всякого добра. Одним словом, все, чем волшебные сказки в конце одаривают своих героев, ибо история, как известно, гораздо скупее сказок.
[Лемонте П. Э.] Какой день, или Семь женщин: Аллегорическая сказка: (С француз.): [Из Raison, folie, chacun son mot] / [Пер. Н. М. Карамзина] // Вестн. Европы. — 1802. — Ч. 1, N 4. — С. 1-37.
- ↑ Это сочинение, веков через десять, без сомнения будет классическим и для того считаю за нужное уведомить, что я называю здесь моды вымышленными именами, назвал бы их и подлинными, если бы не знал, что он должен перемениться во время печатания сих листов. Потомство осталось бы в том же неведении, а я лишился бы славы изобретения.
- ↑ Автор смеется здесь над парижскими модами, гульбищами и проч. — Примечание издателя.