Кавказские богатыри (Немирович-Данченко)/Тебе Бога хвалим!../ДО
| ← Послѣдняя ночь аула | Кавказскіе богатыри — Тебе Бога хвалимъ!.. | Послѣ побѣды → |
| Источникъ: Немировичъ-Данченко В. И. Кавказскіе богатыри. Часть третья. Побѣда! — М.: Изданіе редакціи журналовъ «Дѣтское чтеніе» и «Педагогическій листокъ», 1902. — С. 82. |
Въ зловѣщей тишинѣ и мрачномъ спокойствіи просыпался этотъ день — на другомъ концѣ Дагестана, надъ долиною рѣки Самура.
Враги стояли лицомъ къ лицу… Обойдя стѣны, бастіоны и гласисы крѣпости, Брызгаловъ видѣлъ лезгинъ около… Тѣ, сомкнувшись, ждали. Позади двигались остальные отряды Шамиля. Сегодня и у горцевъ тихо. Задиравшіе нашихъ, джигиты не подъѣзжали къ крѣпости. Ругательства и насмѣшки оттуда не звучали въ нашу сторону. Точно и тѣ понимали, что Самурскому укрѣпленію пришелъ конецъ, что оно сегодня обречено смерти… Всюду суровыя массы непріятеля густились въ ожиданіи имама… Брызгаловъ подошелъ къ пороховому погребу и отперъ двери, чтобы въ рѣшительную минуту ихъ замки и затворы не удержали его… Отрядъ весь приготовился къ смерти… Наканунѣ солдаты и офицеры исповѣдывались и пріобщались… Тихая грусть лежала на изможденныхъ лицахъ голодныхъ людей… Они сознавали, что ихъ спасти могло-бы чудо, но чуда не ожидалъ никто! Измученные защитники орлинаго гнѣзда молились и, спокойно глядя на лезгинъ, понимали, что обезсиленныя руки и груди уже не могутъ теперь сопротивляться напору озвѣрѣлой толпы. Численность и отвага непріятеля не побѣдили-бы самурцевъ. Ихъ сломилъ голодъ. Всѣ знали, что сдачи и позорнаго плѣна не будетъ, что сегодня ждетъ ихъ отдыхъ и успокоеніе внѣ этого міра, за предѣлами мучительной жизни… «У Бога будемъ къ вечеру! — повторяли старые солдаты. — Идѣ же нѣсть болѣзни и печалей!.. До конца исполнимъ присягу»… Мехтулинъ и Амедъ горѣвшими ненавистью глазами всматривались въ сплошное наводненіе вражьихъ отрядовъ и давали другъ-другу слово умереть у порога Нины, чтобы и до взрыва ничья рука не смѣла коснуться дѣвушки. Наступилъ тотъ страшный моментъ, когда никому уже не хотѣлось жить… Всѣ какъ-то разомъ и всей душой примирились со смертью… Имъ казалось, что ея черныя, громадныя крылья уже бросили тѣнь на нихъ, и вмѣстѣ съ этою тѣнью сердца ихъ были охвачены удивительною тишиной… Такъ разомъ становилось легко, точно вся ихъ задача на землѣ была уже рѣшена, и здѣсь, среди крови и уничтоженія — нечего было дѣлать.
Вотъ вдали показалось красное пятно…
Солдаты пристально всматривались въ него… Это приближался Шамиль съ наибами… Впереди везли его значекъ, за нимъ медленно двигалась пестрая свита имама… Они не торопились сегодня. Къ чему? Вѣдь добыча лежала передъ ними, вся истекая кровью… Уйти она не могла… Желѣзные когти глубоко вонзились въ ея истерзанное тѣло, — а проклевать ей голову стальнымъ клювомъ всегда успѣешь… Да и кромѣ того, горцамъ, какъ и всякому пернатому хищнику, доставляло наслажденіе видѣть агонію побѣжденнаго врага…
— Не предложить-ли имъ сдаться? — подъѣхалъ Хатхуа къ Шамилю.
— Напрасно… Они и безъ того наши…
— Но я Брызгалова знаю. Онъ взорветъ крѣпость…
— Ты забылъ, что у него тамъ дочь…
Небо здѣсь сегодня было все обложено тучами. Дождь не накрапывалъ, но, казалось, что онъ собирался на Дагестанскихъ высотахъ и ждалъ, когда къ нему стянутся остальные, еще лежавшіе въ ущельяхъ и надъ безднами ночные туманы.
— А впрочемъ!.. — вспомнилъ что-то Шамиль. — Отчего и не предложить имъ сдачи?..
Онъ, побывавшій когда-то въ Тифлисѣ и знакомый съ европейскими обычаями, захотѣлъ щегольнуть великодушіемъ. Все равно — эти люди вечеромъ будутъ его плѣнниками… Онъ послалъ наиба. Крѣпость представлялась настолько обезсиленной, а защитники ея казались упавшими духомъ такъ, что съ ними тотъ не счелъ даже нужнымъ соблюсти обычныхъ формъ. Онъ не приказалъ навязать бѣлой тряпки на значекъ и подъѣхалъ безпечно къ стѣнамъ.
— Эй, кунакъ! — крикнулъ онъ снизу.
Въ амбразурѣ показалось исхудалое и измученное лицо стараго солдата.
— Эй, кунакъ! Имамъ меня послалъ къ вамъ… — лезгинъ говорилъ по-русски.
— Зачѣмъ?
— Все равно заберемъ васъ, какъ барановъ, сегодня. Сдайтесь! Скажи своимъ… А то никого живымъ не оставимъ… Дай отвѣтъ скорѣй!
— Сейчасъ…
Левченко, — это былъ онъ, — приложился… Одинокій выстрѣлъ прокатился по долинѣ, отражаемый и повторяемый горными скалами и ущельями… Наибъ, получивъ пулю въ голову, безсильно покатился съ сѣдла. Ноги его запутались въ стремени, и испуганная лошадь стремглавъ понеслась къ Самуру сквозь ряды сторонившихся горцевъ.
— Вотъ тебѣ и отвѣтъ! — угрюмо улыбнулся Левченко.
— Настоящій самурскій! — одобрилъ его рядомъ стоявшій солдатъ.
— Намъ будетъ горько, да и имъ не сладко… Погодите, негодяи!
Смерть Шамилева наиба была точно сигналомъ общей аттаки. Имамъ что-то крикнулъ громко и хрипло… Его приказъ повторили начальники горныхъ клановъ, и вдругъ вся эта еще мгновеніе назадъ неподвижная масса съ ревомъ, визгомъ и воплемъ кинулась на стѣны Самурскаго укрѣпленія. Свинцовымъ градомъ посыпались пули. Онѣ во всѣхъ направленіяхъ низали воздухъ кругомъ, мелко и часто падали на крѣпостной дворъ, съ зловѣщимъ шорохомъ врывались въ листву громаднаго платана на немъ, чмокались о стѣны домовъ и, шипя, уходили въ мягкія насыпи земли… Но трескотни выстрѣловъ не было слышно вовсе. Все покрывалъ собою сплошной гомонъ и гвалтъ этой массы, ринувшейся впередъ. Въ ея бѣшеномъ грохотѣ пропадали и удары картечныхъ орудій, сметавшихъ все передъ собою, и только разрывы фугасовъ тускло и глухо звучали у подступовъ къ укрѣпленію. Но сегодня и лезгины обрекли себя смерти… Ихъ взметывало съ землей и каменьями вверхъ и бросало изорванными трупами обратно, массы картечи вырывали цѣлые ряды въ скучившейся ордѣ, но у тѣлъ павшихъ товарищей тотчасъ-же становились живые и неудержимо лѣзли на стѣны крѣпости. Самъ Шамиль сегодня не оставался въ сторонѣ. Онъ двинулся въ самую кипень боя, въ средоточіе свалки и, повинуясь неудержимому боевому порыву, снялъ папаху — бѣлую съ краснымъ верхомъ — и швырнулъ ее за зубцы укрѣпленія. За нею, точно воды изъ внезапно наполнившагося ими ущелья, прокатились отряды оставшихся андійцевъ и дидойцевъ… — «Аллахъ-Аллахъ!» — слышалось кругомъ, и только голодные защитники крѣпости, молча, стояли на своихъ постахъ, хмуря и сурово озирая напоръ разъяренной стихіи… «Ура!» — не вспыхивало на башняхъ, не передавалось на бастіоны… Самурцы умирали безмолвно… Свирѣпые крики неслись снаружи, — здѣсь стояла тишина смерти. Шопотъ молитвы не нарушалъ ея… Брызгаловъ уже не показывался на стѣнахъ… Зачѣмъ? Сегодня онъ тамъ былъ не нуженъ. Онъ слишкомъ хорошо зналъ своихъ, чтобы за нихъ безпокоиться и имъ не вѣрить. Онъ рѣшилъ остаться за дверями порохового погреба. Онъ долженъ быть до рѣшительнаго, послѣдняго мгновенія цѣлымъ… Иначе планъ его не удался-бы, и крѣпость съ ея защитниками попала въ руки Шамиля… Въ погребѣ было темно и холодно… Сѣвъ на мѣшокъ съ порохомъ, онъ задумался… Вся жизнь проходила передъ нимъ въ яркихъ краскахъ, въ милыхъ образахъ, въ звукахъ дорогихъ голосовъ… Увы, сколько позади могилъ!.. Сегодня и онъ умретъ, и въ цѣломъ мірѣ отъ родныхъ покойниковъ не останется никакого слѣда!.. Вѣдь эти могилы, эти люди, въ нихъ схороненные, жили только въ его воспоминаніяхъ… Его не будетъ, и они совсѣмъ-совсѣмъ уйдутъ изъ міра… Явятся сюда новые люди. Воскреснетъ и зацвѣтетъ въ долинѣ р. Самура иная жизнь, — и никому-никому не придетъ на память онъ, Брызгаловъ, съ цѣлою полосою, оставшеюся позади былинъ… Кто о немъ узнаетъ?.. Онъ хотѣлъ помолиться въ эти послѣдніе, оставшіеся ему часы. Но слова молитвы переплетались съ Богъ вѣсть откуда, изъ какихъ далей прошлаго прилетавшими рѣчами, въ которыхъ онъ узнавалъ голоса покойницы жены, друзей, родныхъ. Дѣтство воскресло вдругъ и заслонило опять молитву ракитами затерявшагося гдѣ-то надъ Окою сада… Доброе-доброе лицо матери съ морщинками, лучившимися у глазъ, съ тихою улыбкою и ласковымъ взглядомъ — выдѣлилось изъ сумрака порохового погреба… Брызгаловъ зажмурился, — и вдругъ ему почувствовалось, что ея тонкая, худая рука поднялась надъ нимъ и перекрестила его… Онъ даже ощутилъ движеніе воздуха отъ нея на лицѣ… И ему почудилось, что онъ опять, маленькій, засыпаетъ въ кроваткѣ, и надъ нимъ стоитъ она, добрая, любящая!..
— Все позади, все позади!.. — вслухъ повторилъ онъ про себя. — Ничего впереди, кромѣ смерти и Бога!..
— Да, Бога… Теперь именно пора о Немъ подумать…
Онъ сталъ припоминать слова молитвы… Чудныя, вдохновенныя строки Іоанна Златоуста, точно огнемъ, на мракѣ этого погреба вырѣзались, — и онъ повторялъ ихъ, чувствуя разомъ, что сердце его охвачено умиленною преданностью и торжественнымъ смиреніемъ…
— «Господи!.. Азъ, яко человѣкъ, согрѣшихъ, Ты-же, яко Богъ, щедръ, — помилуй мя, видя немощь души моея!»
И вдругъ онъ открылъ глаза. Дверь отворилась, яркій снопъ лучей ворвался сюда, и въ его ореолѣ, вся въ бѣломъ, стояла тамъ Нина…
— Ты зачѣмъ сюда?
— Я умру вмѣстѣ съ тобою, батюшка!..
Съ площади доносился визгъ, трескъ и шорохъ пуль, глухіе удары орудій и гвалтъ наступавшей орды… За Ниной стояли Амедъ и Мехтулинъ.
— Я вмѣстѣ съ тобою умру, батюшка… Мое мѣсто теперь около тебя…
— И мы тоже…
Глаза у Амеда горѣли, какъ у разозленнаго волченка…
— Притворите двери!
Опять мракъ и тишина…
— Амедъ и Мехтулинъ! — обратился къ нимъ Брызгаловъ. — Вы-бы могли попробовать пробиться и спастись. Вы можете переодѣться…
— Нѣтъ, не будемъ говорить объ этомъ! — рѣшительно отвѣтилъ молодой елисуецъ. — Я умру съ тобою…
Онъ было хотѣлъ сказать: «съ Ниной» — да въ послѣднее мгновеніе языкъ его не послушался…
— А ты, Мехтулинъ?
— Мы съ нимъ, — кивнулъ онъ на Амеда, — кровные братья теперь, и не можемъ разлучаться… У насъ все вмѣстѣ — и жизнь, и смерть…
Какъ тихо опять… Земляная насыпь погреба скрадывала звуки. Только черезъ массивную дверь они отражались сюда, но смутно и глухо… Бой идетъ уже на башнѣ… Справа доносится озвѣрѣлый визгъ дикихъ андійцевъ… Чу! Это ревутъ дидойцы налѣво… Неужели уже ворвались? Неужели сейчасъ, сію минуту?
Брызгаловъ подошелъ къ дочери… Обнялъ, поцѣловалъ ее. Она упала передъ нимъ на колѣни.
— Благослови меня!
Тихо поднялась его рука надъ склонившейся головкой дѣвушки… И ему опять почудилось, что вмѣстѣ съ его рукою въ темнотѣ порохового погреба чуть-чуть намѣтились и другія… Смуглая — его жены, и тонкая, блѣдная, съ насквозь проступающими жилками — его матери…
«Скоро увидимся!» — мелькнуло въ его памяти.
Нина осталась на колѣняхъ…
Брызгаловъ отошелъ, — онъ зажегъ фитиль и пока вставилъ его въ безопасное мѣсто, въ уголъ стѣны… Въ черномъ мракѣ онъ загорѣлся краснымъ языкомъ, курясь тонкой струйкой удушливаго дыма… Красный, зловѣщій свѣтъ, колеблясь, разгонялъ темноту, въ которой смутно рисовались сѣрые мѣшки съ порохомъ, бочки его, гранаты и картечь позади… Багровое отраженіе чуть-чуть колыхалась на суровомъ лицѣ Брызгалова, на блѣдномъ, но спокойномъ — Нины… Она только опустила вѣки и такъ застыла…
— Послушай… — вдругъ послышалось надъ нею. — Послушай!
Она подняла голову, — надъ нею стоялъ Амедъ.
— Отчего ты не молишься Иссѣ?.. Онъ, Исса, все можетъ… Онъ вдругъ, если захочетъ, — всѣхъ насъ на небо возьметъ. Онъ меня спасъ уже, и я уже обѣщался ему… И еще обѣщаюсь… Молись, молись Иссѣ… Онъ одинъ Сынъ у Аллаха… Аллахъ ему ни въ чемъ не откажетъ. Молись, Нина Степановна, Иссѣ!.. Молись…
Вдругъ точно какая-то мысль озарила Нину.
— Амедъ… стань рядомъ, здѣсь стань… На колѣна…
Тотъ опустился.
— Повторяй за мною… Слышишь, — повторяй за мною… «Вѣрую во единаго Бога Отца»…
— Вѣрую во единаго Бога…
— «Отца вседержителя, Творца неба и земли, видимымъ-же всѣмъ и невидимымъ… И во единаго Господа Іисуса Христа, Сына Божія»…
Въ торжественной тишинѣ порохового погреба при колеблющемся красномъ пламени рокового фитиля тихо и искренно раздавались слова символа… Голосъ дѣвушки изъ неувѣреннаго и робкаго дѣлался все рѣшительнѣе и сильнѣе, — «чаю воскресенія мертвыхъ и жизни будущаго вѣка» — она произнесла съ такою восторженною радостью, что и Амеду вдругъ показалось, что сердце его раскрылось чему-то свѣтлому, яркому, безконечному…
— Все? — тихо спросилъ онъ. — Все?..
Опять открылась дверь, опять вмѣстѣ съ свѣтомъ и тепломъ ворвались сюда ревъ и грохотъ остервенѣлаго боя. Въ погребъ вошелъ священникъ въ полномъ облаченіи — съ крестомъ въ рукахъ. Замѣтивъ стоявшаго на колѣнахъ Амеда, онъ тихо перекрестилъ его…
— Готовы? — спросилъ онъ у Брызгалова.
— Да, батюшка.
Священникъ подалъ ему крестъ, тотъ приложился, за нимъ подошла Нина… Амедъ стоялъ въ нерѣшительности. Ему хотѣлось тоже поцѣловать «Иссу распятаго», но онъ думалъ, что обидитъ этимъ священника. Тотъ понялъ его колебанія и, свѣтло и радостно улыбаясь, подошелъ къ нему… Амеду показалось, что отъ креста на него повѣяло какою-то чудною силою, и ему вдругъ стало такъ радостно и покойно…
— Чу… Кажется, они близко уже…
Точно вихрь какихъ-то звуковъ, ураганъ цѣлый обвилъ погребъ… Очевидно, драка была уже внизу… Лезгины ворвались… Смятеніе на одну минуту показалось на лицахъ обреченныхъ смерти, но священникъ медленно и выразительно началъ читать молитву:
«Владыко Господи, Іисусе Христе, Боже мой! Твоего ради страданія на крестѣ и погребенія, не остави меня въ грѣсѣхъ погибнути, зане же зѣло грѣшенъ есмь; но, по множеству щедротъ Твоихъ, очисти вся беззаконія моя и даждь ми Твоимъ заступленіемъ безъ напасти препроводити животъ мой и радости святыхъ причастника мя быти сподоби, яко благъ и человѣколюбецъ. Аминь»…
Бой давно шелъ на стѣнахъ крѣпости… Лезгины теперь уже не обращали вниманія на сотни своихъ, падавшихъ внизъ подъ ударами штыковъ, которыми пока еще работали ослабѣвшія руки. Сегодня — конецъ газавату, сегодня великое торжество Пророка надъ невѣрными, возвѣщенное имаму. Сегодня горсть богатырей, столько времени сопротивлявшихся неудержимому напору горныхъ клановъ, падетъ подъ ударами освященныхъ шашекъ воиновъ Аллаха… И новые, и новые кланы бросались на многострадальныя стѣны… Точно львы, отбивались Незамай-Козелъ и Кнаусъ… Роговой давно уже лежалъ, раскинувъ руки у орудій и недвижнымъ взглядомъ остеклѣвшихъ глазъ пристально и упорно всматривался въ сѣрое, пасмурное небо… Левченко тоже убитъ!.. Онъ напослѣдокъ перекололъ штыкомъ набрасывавшихся на него дидойцевъ, но какъ-то штыкъ встрѣтилъ мѣдную бляху отъ пояса и сломался… Онъ перевернулъ ружье и отбивался прикладомъ, чувствуя, что силы его оставляютъ. Въ его изможденномъ тѣлѣ все больше и больше гасло боевое воодушевленіе. Старикъ чувствовалъ, что ему дѣлается какъ-то «все равно»… Смерть стояла рядомъ… Онъ сердцемъ ее чуялъ и былъ готовъ… Раскроивъ черепъ набросившемуся на него горцу, онъ вдругъ бросилъ ружье и только и успѣлъ сказать: «Господи!», какъ острая шашка лезгинскаго джигита снесла его усталую голову… Неудержимымъ потокомъ «орда» пролилась со стѣнъ внизъ… Уже дрались на площади крѣпости… И отступая къ пороховому погребу — Незамай-Козелъ и Кнаусъ ощущали приливъ того-же равнодушія ко всему, которое заставило Левченку швырнуть ружье, какъ вдругъ случилось нѣчто непонятное, повидимому, безсмысленное и вовсе ужъ неожиданное…
Въ это время Брызгаловъ размахивалъ фитилемъ, желая раздуть его.
Нина, сжавъ глаза и не замѣчая, что ея рука осталась въ рукѣ Амеда, ждала смерти, священникъ тихо читалъ: «Со духи праведныхъ скончавшихся, души рабовъ Твоихъ, Спасе, упокой, сохраняя ихъ въ блаженной жизни, яже у Тебя, человѣколюбче»… Мехтулинъ, обернувшись лицомъ къ Меккѣ, тоже замеръ. Тьма погреба то разсѣивалась, когда фитиль вспыхивалъ, то вновь сгущалась, когда языкъ его, казалось, падалъ и курился однимъ чадомъ… «Пора»… — проговорилъ про себя Брызгаловъ… Но вдругъ широко распахнулись двери погреба, вмѣстѣ со свѣтомъ, ворвавшимся снаружи, въ нихъ показался Незамай-Козелъ…
— Степанъ Ѳедоровичъ… Ура! ура! ура!.. Спасены!..
«Съ ума сошелъ!..» — мелькнуло въ головѣ у Брызгалова.
— Спасены!.. — кричалъ позади Кнаусъ. — Лезгины бѣгутъ по всей линіи. Посмотрите сами…
Онъ бросился и сталъ цѣловать руки у Нины, у священника. Брызгаловъ, не выпуская изъ рукъ фитиля, выбѣжалъ… Онъ ничего не могъ еще сообразить… Но одушевленное ура неслось отовсюду, со стѣнъ, съ башенъ… со двора… Вонъ въ углу не успѣвшіе выскочить лезгины, скучились, какъ стадо барановъ, и отбиваются!.. Вонъ какой-то джигитъ, съ крикомъ, самъ отчаянно бросается со стѣны внизъ и плашмя падаетъ на камни безъ стона…
— Что такое? что случилось?..
Съ окрестныхъ горъ дымятся тревожные сигналы — въ аулахъ зажгли столбы, обернутые соломой.
— Что такое случилось, что? — всходитъ комендантъ на стѣны.
Полуумирающіе, обезсиленные защитники ничего не понимаютъ.
— Тутъ… вотъ… дрались мы. Вдругъ крики у нихъ…
— Какіе крики?
— Оттуда съ горъ прискакали какіе-то… Орутъ что-то, вся орда и унеслась прочь…
Степанъ Ѳедоровичъ смотритъ въ долину, — Богъ знаетъ, что тамъ творится…
Массы андійцевъ, дидойцевъ, салтинцевъ, конныхъ и пѣшихъ — смѣшались въ одно марево, и всѣ стремятся назадъ въ горы… Разстояніе между ними и крѣпостью растетъ и растетъ. Въ паническомъ страхѣ, сломя голову, несутся они въ ущелья, на пути, ведущіе назадъ въ горные узлы таинственнаго Дагестана… Казалось, что невидимыя силы гонятъ ихъ прочь отсюда, отъ этихъ многострадальныхъ стѣнъ и башенъ…
— Я зналъ, что это такъ будетъ… Я сказалъ Нинѣ: «Нина молись Иссѣ! Исса все можетъ!»
— Да, но въ чемъ дѣло?
И вдругъ безумная радость охватила Брызгалова.
— Неужели все спасено?.. И честь, и крѣпость, его крѣпость… Неужели-же опасности нѣтъ?..
Вонъ къ нему ведутъ какого-то наиба… Видимое дѣло, въ плѣнъ взяли.
— Ты кто? — спрашиваетъ его Брызгаловъ.
— Салтинецъ…
— Какъ тебя звать?
— Наибъ… Джансеидъ!
— Такой молодой и ужъ наибъ?..
— Имамъ на-дняхъ пожаловалъ…
— Отчего вы бѣжали всѣ?
— Судьба, кысметъ! Аллахъ послалъ побѣду русскимъ… Въ ту минуту, когда мы уже были въ крѣпости, когда вамъ грозила смерть, — прискакали къ намъ вѣстники, много вѣстниковъ изъ нашихъ ауловъ… И по всѣмъ горамъ загорѣлись сигнальные шесты… Ваши ворвались въ самое сердце Аваріи… Салты взято и сожжено… нашихъ рѣжутъ… Аулы приносятъ тамъ покорность…
Брызгалову вдругъ захотѣлось обнять этого «врага»…
— Наши кинулись назадъ въ горы… защищать свои сакли и семьи… У меня тоже была… Что теперь съ нею?.. — самъ про себя вдругъ прошепталъ Джансеидъ.
«Съ нею!..» Разумѣется, это не относилось къ его саклѣ… И молодой наибъ вдругъ безсильно опустилъ голову, удерживаясь, чтобы не выдать врагамъ своего горя.
А въ это время снизу на стѣны — вдохновенный и радостный шелъ священникъ, высоко подымая крестъ, и все передъ этимъ знаменіемъ милосердія Господня склонило колѣна…
— Ну, что я съ тобой стану дѣлать! — вдругъ обернулся Брызгаловъ. — Убирайся и ты, пока цѣлъ, на радостяхъ. Отведите его за ворота, — пускай уходитъ! — приказалъ комендантъ, указывая на Джансеида…
Тотъ не заставилъ себѣ вторично повторять этого… Онъ вскочилъ на коня и понесся вихремъ вдаль. Къ вечеру — никого уже изъ недавнихъ враговъ не было въ долинѣ Самура. Зато съ горъ спускались кадіи и депутаціи отъ окружающихъ ауловъ… Они шли поздравить коменданта съ побѣдой и заручиться его покровительствомъ. Горные дипломаты — всегда на сторонѣ сильнаго… За ними гнали стада барановъ — въ пешкешь солдатамъ и гарнизону… Позже — крѣпостная церковь вся засіяла огнями, и уцѣлѣвшіе богатыри, склонясь передъ старыми и бѣдными образами убогаго иконостаса, сливались всѣ въ одно сердце и душу, когда священникъ читалъ въ алтарѣ:
«Тебе Бога хвалимъ! Тебе, Господа, исповѣдуемъ, Тебе, Предвѣчнаго Отца вся земля величаетъ»…